Жемчужный узел [Дарья Прокопьева] (fb2) читать онлайн

Дарья Прокопьева Жемчужный узел

00

По озеру прошла тонкая рябь, раздался еле слышный плеск — это вёсла погрузились в воду. Подул ветер, зашуршала трава у берега, квакнула лягушка в ряске. И снова всё стихло.

Намаявшийся с вёслами Микула не выдохнул даже, а ухнул. Утёр взмокший лоб, потянулся за удочкой. Он давно не рыбачил, но тут не удержался — уж больно местные мужики нахваливали недавний улов. Ещё ерунду говорили, конечно: мол, это им водяной помогает, и ежели ему гостинцев с собой принести, то рыба сама в лодку разве что не запрыгивает. Микула на это согласно кивал, но в бороду тихонько посмеивался — чепуха же, как есть!

Он, Микула то бишь, был серьёзный городской мужик. Купцом был, не самым богатым, но и не бедствующим. Держал лавчонку в городе с парой помощников, но торговал большей частью в деревнях: возил туда красивые ткани для девиц на выданье да безделушки по мелочи, на заказ. Мог бусики привезти, мог — табакерку, на что уж у местного люда воображенья хватало. Хотя, если говорить о воображении, то его-то у мужиков было с избытком. Ишь, что про водяного придумали!

Микула покачал головой, вспоминая вчерашний разговор в трактире. За рюмочкой один из постоянных его покупателей, Войло, разболтался — уловом хвалился да через слово своего водяного поминал:

— Я его видел, ей-богу, видел! Он же обычно, как, не высовывается. Кинешь краюшку хлеба или бусики те же, отвернёшься — а их уже нет, как не было. Только по улову поймёшь, водяной их забрал или русалка какая умыкнула.

Войло говорил важно, весомо, мужики по соседству кивали. Микула глядел на них и поражался — во что только этот тёмный люд ни верит. Войло, меж тем, продолжал:

— А тут я отвернуться не успел, — или он сам поспешил, уж больно дар мой понравился, — не знаю, как там по правде было, да только руку-то я увидел. Синюшную такую, большую, мужицкую, но с когтями — ну, или ногтями не стриженными. Высунулась, хватанула бусики и исчезла. А рыба прямо пошла, как подозвал кто — ну, вы улов-то видели.

Улов Микула и оценил. Потому-то сегодня, ни свет ни заря, поплёлся к указанному озерцу. Доверия оно, прямо скажем, не внушало: водица мутная, даром что у левого берега раскинулась россыпь кувшинок. Если б не Войло, Микула ни в жизнь бы сюда за рыбой не отправился, но тут любопытство победило. Рассуждал он так: если рыбки не наловит, так хоть потом Войло пристыдит — нечего сказки за чистую монету выдавать.

И вот, выплыл Микула на середину озера, червяка на крючок насадил, удочку закинул. Сел ждать. Поёжился — утро стояло неприятное, стылое, тихое. Ни птичка не щебетала, ни лягушка больше не квакала. Даже ветер, и тот не дул. Неуютно тут было, и впрямь впору в водяного поверить.

— Ишь ты, Микула, разнервничался, а говорил — городской мужик, — пожурил он сам себя. — Нет тут никаких водяных, и не было никогда.

Словно в ответ на его рассуждения удочку потянуло вниз. Клюнуло! Микула весь подобрался, потащил рыбу на себя. А та будто и не сопротивлялась, чуть не выскочила из воды к нему в руки — он едва успел поймать.

Да так и ахнул: весила рыбёха никак не меньше десяти фунтов, и удержать её оказалось ой как не просто. Оказавшись в лодке, она вся завертелась, норовя то ли перевернуть её, то ли как следует отхлестать Микулу по ногам мощным хвостом — он едва успел ударить рыбу по голове колотушкой, не свалившись при этом за борт. Оглушённый карась наконец успокоился и позволил наконец-то себя рассмотреть — а был он диво как хорош. Микула аж засмотрелся и на большой внимательный глаз, и на крупную чешую. Тут ещё и солнце выглянуло: в его лучах чешуйки блеснули так, что рыбка на мгновенье золотой показалась — хоть желанье загадывай!

— Вот, и никакого водяного уваживать не надо, — довольно пробормотал Микула, бросил рыбёху в ведро и закинул удочку снова.

На этот раз клёва долго ждать не пришлось. Вниз потянуло резко и с невиданной силой, а Микула только обрадовался — рыба, поди, ещё крупнее будет! Дёрнул удочку на себя, повёл из стороны в сторону, но не тут-то было: на второй раз улов поддаваться не спешил, сопротивлялся, извивался, кидался из стороны в сторону, а с крючка не срывался, словно дразнил.

— Вот ты как! — возмутился Микула. Набычился, потащил что есть мочи. Леса натянулась, задрожала, загудела и…

…порвалась. Оставшийся на удочке обрывок взвился вверх, с силой хлестанул незадачливого рыбака по лбу. Кровь потекла быстро, как водица, тут же залила левый глаз.

Микула зажмурился, ощупью нашёл какую-то тряпку, кое-как вытер лицо и прижал рану. Не переставая ругаться, проморгался, повернулся к удочке — надо ж выяснить, что с ней стряслось!..

Да так и обомлел.

Из воды высунулся, облокотился о край лодки парнишка. На вид вроде обычный: кожа не синяя, когтей никаких нет, клыков вроде бы тоже. Но почему-то Микула даже не усомнился — перед ним был водяной, как он есть. Это потом дошло, что у парнишки были немигающие рыбьи глаза, подёрнутые мертвецкой дымкой, а тогда показалось — аура от него исходит мистическая. Да ещё и улыбался так, как ни один нормальный человек в жизнь бы не улыбнулся.

— Ну, здравствуй, Микула.

Тот даже не удивился, что водяной знает его имя. Поразился только, что по-людски говорит: чуждость говора выдавала лишь странная «у» — водяной тянул её, необычно так, зазывно, будто на дно приглашал.

Претворять в жизнь Микулины страхи водяной не спешил. Плавал себе у лодки, смотрел снизу-вверх, ласково и выжидающе. Микула почему-то вспомнил тёщу: та вот с точно таким же выражением его на ужины приглашала, а потом на них выспрашивала — сколько чего продал, сколько заработал, когда терем достойный отстроит для любимой жёнушки.

— Нет, ну это уже как-то невежливо, — протянул водяной, деланно нахмурившись. — Здороваться, Микула, в ответ надо.

— Здрасьте, — выдавил тот и, почувствовав, что коленки начинают подгибаться, сам плюхнулся в лодку, на скамеечку.

Улыбка водяного стала шире. Захотелось снова вытереть лоб.

— Молодец, Микула. Вижу — хороший ты мужик, вежливый. Забывчивый только. Чего в гости да без гостинцев приходишь? Это ж как-то неправильно, не по-нашенски.

— Не по-вашенски? — переспросил Микула.

Водяной склонил голову набок, скривил брови. Цокнул языком:

— Ну чего ты, Микула, черту между нами проводишь. Мы все свои, на одной земле живём, из одного озера кормимся, — он бросил выразительный взгляд на лежавшую на дне лодки рыбину. — Нам не ссориться, а уважать друг друга надо. И традиции чтить, общие.

Микула сцепил зубы — хотя, видит Бог-Отец, ему хотелось поставить парнишку на место. Но что-то остановило: то ли выжидательная усмешка, то ли угроза на дне бесцветных глаз. То ли чувство, что на самом деле водяной намного, намного старше, чем выглядит.

Но сомнение всё же отразилось на Микуловом лице. Водяной помрачнел, и озеро будто откликнулось. Солнечные лучи скрылись за серой марью, вокруг потемнело, от воды потянуло холодом. Где-то тихонько, протяжно завыл ветер, Микула вздрогнул, точно дуновение смерти коснулось его лица.

— Не надо, Микула, про хозяев плохо-то думать, — медленно, почти воркуя проговорил водяной. — А то хозяева тоже могут… подумать.

Микула судорожно выдохнул, и из его рта повалил пар.

— Виноват! Исправлюсь, вот-те крест.

Рука потянулась перекреститься, но дрогнула на середине движения: водяной расхохотался. Зычный, булькающий смех прокатился над озером, и в такт ему вдруг очнулись лягушки — по звуку, так добрый десяток.

Водоём внезапно наполнился жизнью. Поверхность озера пошла рябью, лепестки кувшинок колыхнулись, совсем рядом с лодкой выпрыгнула и лихо ушла под воду крупная рыба. Но вот водяной замолчал — и всё стихло.

— Ты уж думай, Микула, перед кем креститься собрался.

Микула подумал — и охнул. Бог-Отец тоже бы не обрадовался, что его имя всуе перед нечистью поминают.

— То-то и оно, — водяной подмигнул. — Так что ты мне тут крестами не отмахивайся. Извиняться по-другому надо, Микула. Делом извиняться надо.

— Каким это делом?

— Полезным! — сказал, как отрезал. — Отработай три года, и я тебя прощу.

Микула как дар речи потерял. Побледнел, посерел, замер.

— Не могу. Что хочешь проси, а этого — не могу. Семья у меня, их кормить надо. Не справятся бабы же! Они хрупкие, глупые: жена ни дня в жизни ничего не делала, дочка — тем более! Не ради меня, так ради них — попроси другого, чего угодно!

Он пожалел о сказанном в тот же миг, как слова вылетели изо рта. Каждая сказка учила не обещать исполнить любое желание, выполнить любое задание. Микула внутренне сжался — он понимал, что за этим последует.

— Семья, говоришь? — неожиданно заинтересовался водяной, так и прильнул к борту лодки. — И что, правда без тебя не проживут? И ты лишь за них просишь, не за себя?

— За них.

— Убеди меня. Расскажи о них.

Водяной прищурился. Микула замолчал, уставился на него. Заморгал быстро-быстро, будто сам был из рыбьего царства, и теперь вдруг оказался на суше.

— Н-ну… Марфа — это жена моя. Шестнадцать лет, почитай, женаты. Душа в душу. Ждёт меня каждый раз из поездки, на шею кидается. Расспрашивает, как съездил, что видывал, чего привёз. И в лицо ещё всегда так заглядывает! Проверяет, как я, не приболел ли в дороге, не устал ли…

Признаться, Микула покривил душой. Если жена и расспрашивала его о поездке, то только о прибыли, а в лицо заглядывала проверить — трезвым до неё муженёк добрался или похмельным. К чести Марфы сказать, для подозрений у неё имелись все основания.

— И Лизавета! — отбросив мысль о строптивой супружнице, Микула ухватился за другую, приятную. — Лизавета — это ж мой солнечный лучик! Светлая, чудесная девочка… девушка! Ей, почитай, семнадцать годков стукнуло, замуж давно пора! Вот, партию ей достойную подыскиваем, чтоб побогаче был, как принцессу её содержал, в шелка одевал, в шали укутывал…

— А отдай её мне.

Микула застыл с открытым ртом, не договорив.

— Не в жёны, конечно, — водяной махнул рукой, будто отгоняя глупую мысль. — В услужение. На три года, вместо себя.

Тишина воцарилась гробовая. Водяной ждал, Микула смотрел. Время на минуту застыло, а потом медленно, с усильем пошло. Водяной подтянулся, перегнулся через борт опасно накренившейся лодки:

— А чего? Ты же говорил — что угодно отдашь? Сам ты уйти не можешь, тебе семью кормить надо. А она семью не кормит, пользы в дом не приносит. Так хоть тебе да матери поможет, доброе дело сделает. Всем хорошо.

Микула закрыл глаза, лицо его исказила гримаса. Знал же, дурак, что нельзя обещать что угодно! Знал, и всё равно угодил в эту ловушку.

— Другого не попросишь? — спросил обречённо.

— Нет. Либо ты, либо она.

Водяной вернулся в воду, замолчал. Не торопил, лишь изредка с интересом и хитрецой поглядывал на Микулу: чегой там в купеческой голове творится.

— Но что я жене скажу?

Водяной усмехнулся.

— Что партию нашёл хорошую. Жениха богатого, достойного, но с причудой: родственников невесты видеть не желает. А чтобы недолго думала, вот это ей покажи, — он опустил руку в воду, а когда поднял, на пальцах повисла длинная нить отборного, чистого жемчуга.

Микула уставился на неё как на чудо света. Идеально круглые, совершенно одинаковые камешки мягко поблескивали на утреннем солнце, морочили голову. Им вторил мелодичный, покачивающий на волнах голос:

— Через три года приедешь, заберёшь Лизавету. Людям скажешь, вдовая она стала, а саму девчушку снова замуж отдашь. Ну, подождёшь чуток, чтоб поверили, будто она скорбела — и отдашь. А я, глядишь, если дочка твоя работать хорошо будет, подарок вам сделаю. Будет наследство от почившего супруга. Богато жить будете, Микула!

Услышав своё имя, тот словно очнулся. Поднял взгляд от жемчужин, посмотрел на водяного. Он спокойно поглядел в ответ и безмятежно улыбнулся, точно знал решение, которое Микула ещё не принял.

— Обещай, что с ней всё будет в порядке.

— Она вернётся к тебе в целости и сохранности: пока Лизавета на этом озере, ей ничего не грозит. Я даже готов скрепить это обещание рукопожатием. Для нас оно священней, чем для вас.

Микула посмотрел на протянутую руку, будто та в любой момент могла обернуться клинком. Когда он сжал её, это ощущалось, как порез — только не на ладони, на сердце. Микула знал, что предаёт свою дочь, когда произнёс:

— По рукам.

Рукопожатие вышло неожиданно обычным: пальцы водяного не были ни холодными, ни склизкими — разве что мокрыми. Угроза была лишь в словах:

— Жду девицу через седмицу — хватит же, чтобы туда и обратно доехать? А если опоздаешь хоть на час, я вас обоих заберу. С потрохами.

Водяной осклабился и отпустил руку Микулы. Тот отшатнулся — от резкого движения лодка закачалась, едва не повалилась вверх тормашками. Микула упал вцепился в дерево, выравнивая равновесие. И только потом заметил, что водяного и след простыл. Лишь нитка жемчуга висела, перекинутая через борт.

01

По лестнице прокатился ворох из юбок и голосов, и в холл с неподобающим хохотом вывалились три растрёпанные девицы. Две ещё продолжали смеяться, когда третья резко затормозила и ткнула острыми локотками сестёр под дых. Те, закашлявшись, было набросились на неё, но вдруг замерли сами.

С противоположной стороны залы за ними, поджав губы и скрестив руки на груди, наблюдала невысокая женщина. Удостоверившись, что на неё обратили внимание, она медленно покачала головой:

— Так совершенно не пойдёт. Где это видано… — тут женщина медленно двинулась вперёд, обходя девиц по широкому кругу, — где это видано, чтобы девушки на выданье из уважаемой семьи вели себя, как базарные девки? Извольте-ка объясниться перед матерью.

— Но маменька!.. — начала одна, подбоченившись и приготовившись спорить.

— Ох, маменька… — уставилась в пол вторая, явно пристыженная.

— Ой, маменька, — затараторила третья, выступив было вперёд.

Женщина взмахнула рукой, мигом заставляя их замолчать.

— О, Отец, у меня от вас голова раскалывается, — коснулась она пальцами виска. — Нет бы, взять пример с Лизаветы — вот же воспитанная, вежливая, спокойная девочка! А вы?! Обормотихи!..

Только сейчас девицы заметили, что в холле они с матерью не одни. У стены, изо всех сил пытаясь слиться с ней, мялась ещё одна девушка.

— Ой, Лизонька! — младшая сестра-тараторка шагнула ей навстречу.

Та смущённо улыбнулась, наматывая на палец белёсую прядку.

— Вот, посмотрите! Никаких криков, грохота, топота! — загородила её мать бойкой троицы. — Одно достоинство! Не удивлюсь, если отец выдаст её замуж в следующем же сезоне! А с вами я точно намучаюсь…

Женщина сокрушённо вздохнула, и дочери тут же кинулись к ней, начали наперебой успокаивать и разубеждать. Лизавета вперила взгляд в пол, но изредка да поглядывала на шумное семейство, коротко улыбаясь. Про себя она гадала, понимает ли господарыня Соловьёва, что голосистостью и несговорчивым характером девушки пошли в неё.

— Так бы и наказала вас! — грозилась мать Александры, Наденьки и Маши с невероятной любовью и нежностью. — Вот взяла бы, и никуда не отпустила! Но раз уж Лизавета пришла, не будем её почём зря выпроваживать. Идите, так уж и быть.

Она махнула рукой, но стоило девицам радостно запрыгать — замерла и нахмурилась. И снова средней, Наденьке, пришлось осаживать сестёр.

— Только попробуйте меня опозорить — под замок посажу! — когда девушки наконец замолчали, подняла палец их мать. — Ведите себя, как подобает купеческим, а не крестьянским дочкам! А ты, Лизаветонька, уж присмотри за ними.

Последняя в ответ еле выдавила что-то согласное, слишком смущённая тем, что её ставят выше сестёр. Те же не обратили внимания — сорвались с места, подхватили Лизавету под руки и едва ли не утащили из дома. Она, впрочем, не отставала: сделав пару шагов, сама подхватила юбки и засеменила за подругами по улице, всё быстрей и быстрей.

Мимо так и замелькали дома — сплошь двухэтажные, светлые, все как один с изящными балкончиками, прямоугольными окнами и украшенными лепниной пилястрами. Сёстры Соловьёвы жили в богатом районе, облюбованном семьями преуспевающих купцов I-й и II-й гильдий, где каждое здание было сродни произведению искусства. В прошлом Лизавета заглядывалась на них, но чем дольше была знакома с девушками, тем больше привыкала — теперь и вовсе не смотрела по сторонам, поспешая за ними.

Далеко бежать не пришлось: не подходящие для того были одежды. Пролетев чуть меньше квартала, девицы остановились, запыхались. Маша, не сдержавшись, засмеялась, но тут же спрятала смех в кулачок:

— Ой, видела бы нас сейчас маменька!

— Не каркай, — строго осадила её Наденька. — Не дай боже, увидит!

— Да не будет нам ничего, — легкомысленно, но не без оснований заметила Александра. — Даже если б маменька в окно чего-то заметила — ну, пошумела бы, пальцем погрозила, а потом всё простила бы!

— Простила б, — подтвердила Лизавета, успевшая уже выровнять дыхание. — Сколько вас знаю: маменька ваша вам всегда всё с рук спускала. А я завидовала!

Тут она покривила душой: зависти в ней не хватило бы и на золотник¹. Лизавета всегда знала, что отец любит её ничуть не меньше, чем родители — сестёр Соловьёвых. Может, даже немного больше, раз уж так строго за ней приглядывал и так чутко заботился!

— Да брось, — отмахнулась Александра, лучше младших сестёр распознававшая лесть. — Все мы знаем, что твой батенька души в тебе не чает. Что там маменька говорила про следующий сезон?

Лизавета не ответила — слова Александры так удачно потонули в шуме проехавшего мимо ландо², что она поспешила притвориться, будто бы не расслышала. А тут как раз и Наденьке пришла в голову мысль:

— Давайте-ка, чтобы маменька совсем уж не огорчалась, наймём экипаж? Приедем в салон красиво, как купеческим дочкам положено — негоже нам улицы топтать! Да и маменьке потом наверняка расскажут, как мы чинно-благородно явились…

— Эй, кучер! — Маша не дала сестре договорить: вскинула тонкую ручку, подзывая коляску.

Не прошло и пары мгновений, как все четверо уместились внутри и покатили в сторону торговой улицы. Как и многие другие девушки в этот день, они ехали обновить гардероб перед открытием сезона. Близился конец августа, многочисленные знатные юноши возвращались в родные пенаты, и охота на них продолжалась уже не на уютных курортах, а на скромных приёмах в глубинке.

— Так что же, Лизонька, там было насчёт следующего сезона? — припомнила, спрыгивая с подножки, Александра. — Про то, что отец тебя замуж выдать собрался?

Лизавета помедлила. Молча она спустилась на землю и помогла спуститься Маше, поправила и отряхнула юбку, начала искать в ридикюле мелочь для платы кучеру — и остановилась, когда Наденька протестующе замахала руками. В надежде, Лизавета всё-таки повернулась к Александре и с сожалением обнаружила, что та всё ещё с ожиданием на неё смотрит.

— Ну да, — вздохнула она наконец. — Они решили, что мне пора подыскать удачную партию.

— Ого! — тут же в поле зрения появилась Маша. — Раньше восемнадцати?!

Лизавета пожала плечами, не зная, что ответить. Она и сама не была уверена, отчего отец решил так поступить. Насколько знала сама Лизавета, семья их жила в достатке — так что замуж её выдавали уж точно не для того, чтобы скинуть ярмо с плеч или получить выкуп. Но для чего ещё?

— А что же, и женишок на примете есть? — подхватила её под руку Наденька.

— Что?! Нет! — к щекам прилил жар.

— Ой, девочки, посмотрите — Лизонька-то покраснела! — развеселилась Маша.

А той только и хотелось, что провалиться под землю — или хотя бы скорее дойти до салона Румянцевой, куда они так стремились. От заветного спокойствия и горы тканей подруг отделяли лишь несколько шагов: кучер остановился прямо напротив входа. Но под разговоры о скором замужестве Лизавете показалось, что шли они вечность.

Внутри было неожиданно пусто. Кроме четырёх подруг заказывать платья пришли лишь пара юных барышень с маменьками — те неодобрительно покосились на хихикающих девиц, ввалившихся в двери. А вот сама хозяйка — модистка по фамилии Румянцева — встретила их радушно. Она поочерёдно чмокнула воздух в паре вершков³ от щеки сначала Александры, затем Наденьки, Маши и скромно стоящей поодаль Лизаветы:

— Смотрите, выбирайте, мои дорогие. Заказов пока немного, так что пошьём всё в самый короткий срок. Если, конечно, фасон будет не слишком мудрёный!

— О, но этого мы никак не можем обещать! — всплеснула руками Александра.

Но сударыня Румянцева лишь рассмеялась в ответ. Она-то знала, что эти девицы заказывают исключительно то, что считается модным в их обществе. А сейчас мода диктовала девушкам наряжаться в простые, светлые платья, делающие их похожими на воздушные меренги.

Будто в подтверждение её мыслей подруги направились к тканям самых нежных оттенков. Отрезы приятно зашуршали, зашелестели в их руках, перебираемые, извлекаемые на свет и изучаемые самым тщательным образом.

— Ах, Лизонька, смотри! — выудила откуда-то Александра жемчужно-белый муслин. — Тебе обязательно надо пошить платье из этой ткани! Она тебе так к лицу!

Легкомысленно набросив отрез на плечо Лизаветы, старшая из сестёр тут же куда-то упорхнула. Лизавета же осталась наедине с нежнейшей тканью, высоким зеркалом и своими сомнениями.

— Я не очень уверена… — пробормотала она себе под нос, оборачивая отрез вокруг талии наподобие платья.

За спиной пронёсся вихрь по имени Маша. Лизавета повернулась боком к своему отражению, придирчиво окинула фигуру: муслин струился вдоль тонкого силуэта, подчёркивая её хрупкость. И не сказать, чтобы это было плохо — разве что из-за оттенка ткани Лизавета сама себе казалась болезненной.

— А тебе идёт! — вихрь вернулся, покрутился вокруг и унёсся в противоположную сторону.

Лизавета нахмурилась. Подошла к зеркалу поближе, придирчиво вглядываясь в ничем не примечательное лицо. Может, сёстры правы и дело вовсе не в ткани? Она ведь всегда была очень светлой со своими голубыми глазами, бледной кожей, льняными локонами — настолько, что незнакомые люди порой шёпотом интересовались у батюшки о её самочувствии.

— Ещё думаешь? — удивилась вновь оказавшаяся рядом Александра. — Девочки, а ну-ка подойдите сюда! Скажите: нашей же Лизоньке диво как подходит!

Наденька вынырнула откуда-то из-за тканей, взъерошенная, но в целом довольная вылазкой. Оттого столь разительным было изменение в её лице, когда улыбку сменили задумчиво поджатые губы. Внимательный, изучающий взгляд скользнул по Лизавете:

— А что же, неплохо! Если тебе нравится, то почему бы и нет!

— Но мне не то, чтобы нравится… — задумчиво начала было Лизавета.

— Вот видишь! — не услышав, всплеснула руками Александра — Всем девочкам нравится. Я слышала: Маша тоже сказала, что тебе всё к лицу!

— Ну, если вы все трое уверены…

— Вы, что же, определились? — вдруг выглянула из-за её плеча модистка.

Лизавета, вздрогнув, обернулась. На мгновение она задержала взгляд на лице Румянцевой, надеясь по его выражению понять впечатление от увиденного. Но что сударыня Румянцева умела, так это сохранять мастерски вежливую улыбку в любом положении. А тут ещё и сёстры, как назло, стояли над душой.

— Да, пожалуй, определилась, — отведя взгляд, кивнула Лизавета.

— Очень и очень славно, — просияла Румянцева. — А что же фасон? По последней моде: высокая талия, открытые плечи, декольте поглубже?

— Нет-нет! Открытые плечи мне ещё рановато!

Модистка замерла. Лизавете даже показалось, что вот сейчас её лицо даст трещину: улыбка сменится удивлённо приподнятой бровью, — но нет. Румянцева, пускай и с запозданием, кивнула:

— Как пожелаете, ваша степенность. Пройдёмте снимем мерки.

Лизавета послушно проследовала за ней и поднялась на невысокий помост. Модистка закружила вокруг, лихо орудуя то иголками, то отрезами бумаги, то аршинной линейкой. Лизавете оставалось только лишний раз не шевелиться и терпеливо ждать.

Сестёр рядом не было: они никак не могли сделать выбор. Точнее, Александра-то определилась, но остановилась, вопреки моде, на тёмном оттенке. Теперь Наденька её отговаривала, а Маша подначивала, наблюдая за спором как за увлекательным спектаклем. Нюансов Лизавета не слышала, но по долетавшим даже до неё голосам понимала: угомонятся сёстры ещё нескоро. Разве что их остановит кто-то из других покупательниц — одна, вон, уже вся сжалась от негодования, так и глядишь…

— Да хватит же, мама!!! — Лизавета резко развернулась, задев модистку.

Неожиданно громкий крик заставил умолкнуть даже её подруг. Все взоры обратились к дальнему углу магазина, где стояла совсем юная девушка — наверное, лет шестнадцати. Именно она сейчас, вскинув подбородок, распинала собственную мать:

— Только и говоришь, что о том, как мне нужно себя вести, что делать, что говорить, что думать, боже ж ты мой! — она аж ножкою топнула. — Надоело, надоело пуще пареной репы! Надоело наряжаться как все, надоело думать о других, надоело желать только замужества — да не хочу я замуж-то выходить! Я стихи писать хочу, я в столицу хочу, в поэтический клуб!..

Звук пощёчины — смачный, резкий — заставил Лизавету вздрогнуть. Мать девушки, в которой она с запозданием признала юную Софью Смирнову, тоже из купеческих отпрысков, склонилась и что-то прошипела на ухо дочери. А затем схватила её за руку и вытащила из салона, да так резво, что едва не столкнулась с разинувшей рот Наденькой — той пришлось отшатнуться.

— Да что ж это такое, — пробормотала Румянцева так тихо, что услышала лишь Лизавета. — Дорогие гостьи, прошу простить за сей прискорбнейший инцидент! Надеюсь, он не сильно растревожил вас. А чтобы хоть немного скомпенсировать вам пренеприятнейшее зрелище, прошу вас — выберите для себя и своих дочерей любую ленту для волос, какая вам только понравится.

Это сработало. Покупательницы единой волной хлынули к прилавку с лентами, перешёптываясь и переговариваясь. Модистка тяжело вздохнула, откидывая выбившуюся из причёски прядь со лба, и поймала взгляд Лизаветы:

— Вы тоже можете выбрать.

— Зачем? Ведь это была не ваша вина?

Сударыня Румянцева промолчала. Лизавета уже решила, что та не ответит — но модистка повернула голову, поглядела на то место, где совсем недавно стояла скандальная барышня, и тяжело уронила:

— Отчасти, может быть, и моя.

Что она имела в виду, Лизавета побоялась уточнять.

Почему-то словами модистки Лизавета не поделилась ни с подругами, которые потом ещё полдня обсуждали случившееся, ни с мачехой, скупо приветствовавшей её тем же вечером. Последняя, впрочем, и не настаивала — так повелось, что она мало интересовалась судьбой своей падчерицы. После всех прочитанных в детстве сказок о злобных мачехах Лизавета была этому только рада.

Свободная от ненужных разговоров, по приезде домой она сразу направилась в свои комнаты. Едва дверь за спиной закрылась, Лизавета стянула с головы капор, а с пальцев — перчатки, и небрежно бросила их на край кровати. Помедлив, сама же упала рядом и уставилась в потолок. Некрасивая сцена в салоне вновь предстала перед её внутренним взором. Но на этот раз, к сожалению, в сердце Лизаветы примешивалось лёгкое раздражение:

«Ну зачем было устраивать всё это в таком месте?! — подумала она, недовольно насупившись. — Всё равно, что выносить сор из избы. Так… неприлично. Да ещё и по такому поводу».

Каждой девушке, равно как и каждому молодому человеку, родители указывали, как жить. Возмущаться из-за подобного было сродни попытке возмущаться голубому небу: глупо, по-детски. Кричать в салоне тоже казалось детской выходкой, простительной лишь до определённого возраста. Не удивительно, что господарыня Смирнова не сдержалась, отвесила дочери пощёчину — такое унижение для них обеих! А началось-то, поди, из-за ерунды: девице не понравился совет матери по поводу платья, фасона или чего-то ещё. И надо же, такой скандал!..

— Сударыня, ужели вам не здоровится?!

Увлечённая своими мыслями, Лизавета и не заметила, как открылась дверь. Настасья, верно, долго и без толку стучала, раз решилась заглянуть внутрь без разрешения. Несмотря на то, что они росли вместе с малых лет, обычно служанка себе такого не позволяла.

— Нет, — медленно, будто бы сонно покачала головой Лизавета, приподнимаясь на локтях, чтобы видеть верную горничную и столь же верную подругу. — Устала маленько.

— Немудрено-с! — поняв по поведению Лизаветы, что той приятны её общество и беседа, Настасья шагнула в комнату и аккуратно притворила за собой дверь. — Вас, почитай, весь день не было.

— Мы с сёстрами Соловьёвыми несколько увлеклись, — Лизавета лукаво улыбнулась.

— И чем же? — послушно подыграла ей служанка.

Ей одной Лизавета могла рассказать обо всём, не боясь осуждения и пересудов. Она и рассказала — о том самом инциденте, о странных словах модистки и о том, что никак не может выкинуть случившееся из головы. Настасья внимательно слушала, кивала, в нужных местах — удивлённо качала головой.

— Надо же, — проговорила задумчиво, когда Лизавета кончила. — Я, конечно, слышала, что младшая Смирнова страдает от нервов, но чтобы так…

— Слышала? — Лизавета, уже давно севшая на кровати, вскинула брови.

— Да. Уж простите, сударыня, я сама сплетни не жалую — а всё ж с прислугой из прочих домов знаюсь и молчать их заставить не могу. Вот и долетают иногда разговоры всякие…

— И что ж говорят?

— Я уж всего не знаю, да неладно там что-то у Смирновых. Говорят, отец младшей партию удачную нашёл, вроде бы и о помолвке сговорились, а она — ни в какую. Услышала новость и слегла с головными болями, всё причитает: да как же так, я незнамо за кого пойду. А там не незнамо кто — младший Быстров, из тех самых! Все с неё в ужасе, никто ничего поделать не может…

Лизавета слушала, меняясь в лице. Вспомнила: Софья Смирнова и впрямь что-то кричала про замужество — там, у модистки. Тогда это казалось лишь ещё одним пунктом в череде бессмысленных возмущений, но сейчас Лизавета думала: а что, если то была истинная причина неожиданной вспышки?

Невольно подумалось о себе. Лизавета всегда знала, что ей предстоит выйти замуж за какого-нибудь купеческого сына и что пару будет выбирать отец. Он твердил об этом с самого её детства — ещё умиляясь, как маленькая Лизавета играет в куклы, отец гладил её по волосам и приговаривал: «Вот годков эдак десять пройдёт — и с детишками своими так будешь играться. А муж твой вас холить и лелеять будет, уж я позабочусь, будете как у Бога-Отца за пазухой». Неудивительно, что всю жизнь это казалось чем-то самим собой разумеющимся: сочетаться браком с тем, кого выберет и одобрит отец. Разве что в романах и сказках было совсем иначе…

— С вами точно всё в порядке? — Лизавета обратила взор на Настасью и увидела, что та обеспокоенно хмурится. — Вы как пришли, всё будто в облаках витаете. Али влюбились?

— Глупости говоришь, — Лизавета лишь отмахнулась.

Про любовь она только читала, а в жизни ни разу не сталкивалась. Отец, правда, говорил, что маму больше жизни любил — но что ж тогда второй раз женился, когда Лизавете и года ещё не исполнилось?

— Может, и глупости. Вам, сударыня, виднее будет, — Настасья пожала плечами, ничуть не обидевшись, а Лизавета всё равно устыдилась:

— Нет, не виднее. Прости, я просто не хочу об этом говорить.

Она устало вздохнула.

— Помоги мне переодеться. Время ужина уже близко.

— Как скажете, сударыня, — Настасья и сама была рада сменить тему и взяться за дело. — Как вам волосы к вечеру уложить, помудрёнее?

— Нет, зачем. Достаточно поправить слегка, а то растрепались.

Настасья с готовностью кивнула и потянулась за расчёской. Лизавета опустилась на мягкий пуфик перед зеркалом и разрешила себе прикрыть глаза.

Будь её воля, она сидела бы с закрытыми глазами и за ужином — всё равно в свете свечей было видно не так уж много. Мачеха в сторону Лизаветы совсем не смотрела, взгляд её рассеянно сновал по столовой: то к окну, то к камину, то обратно к тарелке. Лизавета ковырялась в своей с откровенной скукой. Мысли её, как и весь день до этого, обращались к собственному будущему. Думалось о том, как много таких безликих вечеров ждут её впереди, и изменится ли хоть что-то после маячившего впереди замужества.

Отвлечь Лизавету от тягостных мыслей смогла лишь хлопнувшая в прихожей дверь. От громкого звука она вздрогнула, выронила вилку из пальцев — та со звоном столкнулась с тарелкой под недовольное цыканье мачехи. А следом раздался ещё один, куда более громкий звук:

— А что ж это меня никто не встречает?! Неужто забыли батьку?!

— Стой, куда! — тут же вскричала мачеха.

Но Лизавета не слушала. Она вскочила из-за стола и побежала ко входу в дом так, что юбки захлестали по ногам. Отец уже ждал, распахнув тёплые объятия.

— Здравствуй, здравствуй, мой птенчик, — пробасил он, и Лизавета почувствовала, как в макушку ткнулся колючий подбородок. — Вижу, соскучилась!

— Ты как? Как доехал? Голодный? — едва отстранившись, завалила его Лизавета вопросами. — Устал, поди! Давай я слуг снаряжу, чтоб воды тебе на ванну нагрели!

Она готова была снова сорваться с места, но отец удержал, сжал крепко-крепко предплечья:

— Постой, дай на тебя наглядеться!

Лизавета удивлённо подняла голову. Отец смотрел на неё в ответ с непривычной нежностью. Конечно, такой взгляд не был редкостью — но теперь тёплые чувства будто смешивались с какой-то… грустью?

— Всё хорошо? — осторожно поинтересовалась Лизавета.

— Да, конечно! — он ответил слишком поспешно. — Просто не могу поверить, как же ты у меня выросла! Кажется, всего пару лет назад вот такая крошка по дому бегала, а теперь — девица на выданье! Каждый раз удивляюсь!

Смущённая, Лизавета заправила прядку за ухо. Она не знала, что на это ответить: простое «Я тебя тоже люблю» звучало слишком обыденно, привычно и никак не выражало всю гамму чувств, таившихся в груди. Впрочем, отвечать и не пришлось.

— А с женой не желаете поздороваться? — это мачеха возникла на пороге.

— Желаю, конечно, желаю! — напоследок сжав плечи Лизаветы, отец отстранился. — Я, вон, и подарочек тебе привёз, да какой! Увидишь — будешь диву даваться! Такого в наших краях-то и не сыскать!

— Да прям-таки не сыскать! Ты-то ведь тоже не за тридевять земель катался!

— А всё же удивить тебя смогу. Да уж, так удивлю, что мало не покажется…

Так, то ли споря, то ли воркуя, они вместе вышли из прихожей, оставив Лизавету позади и в лёгком недоумении. Право слово, отец вёл себя очень странно! Мачеха же была в своём репертуаре — Лизавета порой даже задумывалась, так ли уж она любит отца. Или, может, любила когда-то, но чувства с годами угасли и любовь сменилась терпением?

Вздохнув, она направилась вслед за родителями. Те нашлись в гостиной: отец сел в любимое кресло, мачеха — прямо напротив. На столике между ними уже дымился изящный чайник, а рядом стояли две кружки, будто бы намекая — Лизавете здесь было не место.

— Дорогая, прости, но не могла бы ты дать нам с мамой минутку? — заметив её краем глаза, отец повернулся, посмотрел извиняющимся взглядом. — Есть новости, которые я бы хотел обсудить только с ней.

— Да, конечно, — чувствуя себя ещё более растерянной, Лизавета отступила.

Не так уж часто родители просили оставить их, чтобы посекретничать. Порой ей вообще казалось, что у мачехи с отцом не осталось никаких тайн — такой простой, безыскусной была их жизнь. Мачеха целые дни проводила за чаепитиями и тем, что называла обсуждением новостей. Отец жил работой: если не ездил куда-то с товаром, то запирался в конторе с бумагами о купле, продаже и займах.

Конечно, у обоих были постыдные увлечения — мачеха не гнушалась провести вечерок за бульварным романом, отец порой прикладывался к бутылке, но всё это казалось сущими мелочами. И вот, нате вам, появились какие-то секреты!

Лизавета, поражённая и, признаться, слегка возмущённая, позабыла об оставленном ужине. Она ушла наверх и вот уже несколько минут то ходила из одного угла своей комнаты в другой, то растерянно топталась на месте. Она мучилась непониманием, ожиданием и смутной надеждой на то, что в итоге ей расскажут о предмете тайного разговора. Хотя, может, лучше бы не рассказывали, чтобы их жизнь по-прежнему виделась такой же простой.

Растерянная пуще прежнего, Лизавета беспомощно села на кровать. Потом подскочила, зажгла стоявшие то тут, то там свечи. Комната наполнилась тусклым, неровным светом, от которого сомнения и подозрения Лизаветы только усилились.

— Нет, ну что может случиться! — забормотала она себе под нос. — Папенька ездил в деревню, отвозил товары… может, его ограбили? Да нет, он выглядел целым и невредимым. А может, обманул кто? Сунул фальшивую монетку, а папенька сразу и не понял… Хотя он столько уже в этом деле, наверняка его непросто обмануть. Но если рассчитались не деньгами, а драгоценностями? Впрочем, откуда драгоценности у деревенских…

Идеи кружили в её голове, словно рой пчёл, и скорее раздражали своим гудением, чем успокаивали. Надеясь утихомирить мысли, Лизавета подошла к окну, отворила створку. Снаружи пахнуло тяжёлым, влажным, чуть сладковатым воздухом — собирался дождь.

Подумалось: может, позвать Настасью, поделиться переживаниями? Лизавета так и сделала, но заговорить о своих сомненьях в отце не смогла даже с верной служанкой. Та чувствовала, что дело неладно, пыталась расспрашивать, но, столкнувшись с тщетностью своих попыток, умолкла. Лизавета снова осталась одна — в темноте и расстроенных чувствах, безо всяких мыслей о сне.

Даже лёжа в постели, она ждала, что вот сейчас раздастся стук, дверь откроется, отец сядет на край кровати и всё объяснит. Но этого так и не произошло.

02

Наутро Лизавета сразу же поняла: что-то не так. Достаточно было зайти в обеденную, где в полной тишине сидели родители, разделённые дубовым столом.

Обычно за завтраком они пускай неловко, но разговаривали. Мачеха рассказывала, кому из знакомых сегодня нанесёт визит; отец согласно мычал, методично пережёвывая кашу. Иногда они менялись — тогда отец с энтузиазмом планировал грядущий день, глубоко вдаваясь в дела, а мачеха натянуто улыбалась, безуспешно пытаясь притвориться, что ей это интересно. Тем не менее, в обеденной никогда не повисало тягостное молчание: кое-как, не всегда удачно, но семья уживалась друг с другом.

Однако сейчас над столом звенела натянутой струной тишина. Отец с мачехой не смотрели друг на друга: он делал вид, будто изучает новостной листок, она с нарочитым аппетитом стучала вилкой по дну почти опустевшей тарелки. Размеренный стук действовал на нервы — Лизавета пробыла в комнате меньше минуты, а у неё уже настойчиво заныло в висках.

— Доброе утро, — в полной мере ощущая неуместность этих слов, всё же промолвила она.

Мачеха что-то невнятно пробормотала. Отец с шумом вздохнул — на мгновение Лизавете показалось, что он ничего не ответит. Но нет: газета всё-таки была сложена, и в Лизавету вперился внимательный и усталый взгляд.

— Присядь, — проговорил отец голосом, не сулящим ничего доброго.

Не послушаться было нельзя. Медленно ступая к своему месту за столом, Лизавета вспомнила все те ужасы, что прошлым вечером лезли в её впечатлительную головку: и про грабёж, и про разорение, и про необходимость в скором замужестве. При мысли о последнем сердце ёкнуло особенно болезненно — это была единственная придуманная Лизаветой причина, по которой отец желал бы поговорить именно с ней.

Что разговор будет серьёзным, читалось по его лицу — обычно живое и подвижное, сейчас оно застыло каменной маской, в которой за решимостью смутно угадывалось смятение. Нервничать заставляла и мачеха: если прежде беседы Лизаветы с отцом её мало интересовали, то сейчас она внимательно поглядывала на них, сжав губы в тонкую нить.

— Нам нужно с тобой кое-что обсудить, — продолжал отец.

Недоброе предчувствие становилось всё более острым.

— Когда я был в отъезде, произошло нечто… необычное, и я должен тебе об этом рассказать. Это случилось в последней деревне, которую я посетил, в Карасях — ты, может быть, помнишь, я как-то о ней упоминал…

Лизавета с трудом разбирала слова: в ушах шумело, сердце билось сильней и сильней. Теперь она знала — случилось нечто плохое. Отец, привыкший высказываться открыто и прямо, неспроста долго подступался к теме. Он замер, как перед окунанием в прорубь: весь сжался перед шагом в холодную воду.

— Так вот, я там кое-кого встретил…

— Да водяного он встретил, вот кого! — вилка в руке мачехи громко опустилась на стол, сама же она наоборот — приподнялась на стуле, набычилась, глянула на отца исподлобья. — Точнее, твой дорогой батюшка так говорит. Верить ему или нет, сама уж решай.

Первая вспышка прошла: она шумно выдохнула через нос, скрестила руки на груди и поёрзала, основательнее усаживаясь на стуле. Лизавета удивлённо моргнула — впервые она видела мачеху столь порывистой и впервые та как будто призывала падчерицу себе в соратницы.

— Не так я хотел это сказать, но что уж, — отец прочистил горло. — Да, Лизаветка, я знаю, как это звучит. Я тоже не поверил, когда деревенские начали рассказывать о всякой нечисти, которая якобы водится в их озере. Но именно за это я и поплатился, и теперь прошу тебя: воспринимай мои слова всерьёз.

Всё в его виде говорило о том, что это не шутка, но Лизавете невыносимо хотелось хихикнуть. Смешок будто щекотал горло изнутри, просился наружу, губы подрагивали, почти кривясь в улыбке.

— Лизавета, ты меня слышала?

Пытаясь сдержаться, она кашлянула. Кивнула.

За неимением лучшего, отец принял это за согласие.

А после Лизавета услышала от него самый странный рассказ о путешествии, какой только можно было услышать. В нём было таинственное озеро, сами собой налетевшие тучи, злой водяной с лицом святого агнца, беседа точно со страниц сказки и, да, по ошибке данное обещание.

— Он просил отдать тебя в услужение, и я согласился, — глаза Лизаветы с каждым словом становились всё больше и больше, напоминая разлившиеся в половодье озёра. — Согласился из страха, из глупости. Но только мне расплачиваться за данное слово.

Мачеха между тем становилась всё мрачней и мрачней. Тяжёлый взгляд её стрелял то в отца, то в саму Лизавету — как там падчерица, верит ли сказкам?

Лизавета и сама не знала, во что верить. Она привыкла, что отец всегда говорит прямо, честно, без обиняков, но прозвучавшая только чтоистория меньше всего походила на правду. Если бы рассказывал кто-то другой, Лизавета решила бы: выдумал, захотел подшутить над наивной дурочкой. Но говорил-то отец!

— Попробуй мне поверить, — чувствуя её колебания, произнёс он доверительным тоном, — Я понимаю, что это непросто, но ты должна.

— Почему? — вопрос сорвался с губ почти случайно.

Она не была уверена, что хочет узнать. Почему отец рассказывает ей эти сказки? Почему выдаёт их за истину? Почему, если это всё не шутка, не сон, не безумие, почему он заключил с водяным такой уговор? И почему уверяет сейчас, что сам будет нести за него ответ?

— Если ты не будешь верить… — по-своему поняв вопрос, произнёс отец. — Если ты не будешь верить, то можешь меня не послушать. А если ты не будешь меня слушаться, то я не смогу тебя спасти.

«От кого?» — чуть не спросила она, но вовремя прикусила язык.

А вот мачеха смолчать не смогла:

— Ты давай, договаривай! Скажи, что удумал!

Отец бросил на неё раздражённый взгляд. Мачеха сжала губы ещё сильней, хотя мгновение назад Лизавете казалось, что это невозможно.

— Я хочу тебя спрятать. Мы уедем вдвоём в пригород, на постоялый двор — подальше от дома и от любых рек и озёр. На земле у него нет власти, я уверен, и если не касаться воды…

— То есть не умываться и не пить, — веско вставила мачеха.

— И если не касаться воды, — с нажимом продолжил отец, — он нас не найдёт.

Лизавета посмотрела на него с ужасом. И нет, её пугала не мысль о встрече с мифическим водяным — её пугало, что отец искренне верил в то, о чём говорил.

— Сколько же нам так… прятаться? — осторожно спросила она.

— Неделю-две, — голос отца зазвучал весомей, будто вопрос Лизаветы вселил в него силы. — Мы договаривались, что я отдам ему тебя через семь дней. Четыре уже прошли, но у нас ещё есть время в запасе: собраться, всё подготовить, найти подходящее место… Не думаю, что до седьмого дня он будет что-то предпринимать. Потом попытается, уж не знаю, заманить тебя как-нибудь, обмануть ли, околдовать. Вот в это время как раз главное от воды подальше держаться, чтобы он до тебя или меня добраться не смог!

Похоже, отец обдумывал это всю дорогу домой. Как всегда, он всё решил сам, а Лизавету спрашивал так, для приличия. Даже желай она возразить, язык бы не повернулся: Лизавета мигом представила, каким ошарашенным, расстроенным тут же станет лицо отца, и сердце её с нежностью сжалось. Однако она попыталась хоть немного, но переменить его волю:

— Но зачем для этого уезжать? — Лизавета правда не понимала. — Рек и морей у нас поблизости нет, пить квас вместо воды где угодно можно…

— Ты что же, дурёха, ему поверила?! — мачеха перебила её, всплеснув руками. — Вот же ж: куда отец, туда и дочь! А со стороны всегда казалась благоразумной!

Лизавета растерянно посмотрела на мачеху: прежде та не выказывала подобного уважения к падчерице. Даже жаль, что нельзя увести её в сторонку и объяснить, мол, нет, не поверила, но и сказать об этом не в силах.

— Цыц! — вместо Лизаветы мачеху осадил отец. — Говори, что хочешь, а Лизаветку дурой не называй. Она, может, посмышлёнее некоторых будет. Отца, вон, слушать умеет, вопросы верные задаёт…

Мачеха скривилась, как скисшее яблоко, отвернулась.

— Почему, говоришь, дома остаться не можем? — отец обратил взор на Лизавету. — Да думается мне, что дома нас первым делом искать и станут. А там одна неосторожно пролитая капля — и одному Отцу известно, что с нами будет. Нет уж, лучше укрыться в таком месте, о каком даже самые близкие знать не будут. Пересидим тихонечко, а там и образуется всё. Не кажется мне, что водяной этот так уж будет нас с тобою преследовать — не настойчивый он, не серьёзный. Блажь пройдёт, и отстанет!

— Интересно, — протянула мачеха, по-прежнему глядя куда-то в окно, — когда ж ты успел его так хорошо узнать?

— А мы, купцы, всегда в людях хорошо разбирались, — в тон ей, с чрезмерной спокойностью отвечал отец.

Лизавета невольно втянула голову в плечи. По её опыту, такие вкрадчивые разговоры были куда опаснее раздражённо брошенных слов — в нарочито елейных голосах родителей она слышала шум надвигающейся бури.

— Говори что хочешь, но всё это звучит, как деревенские байки. Водяные, похищенные девицы — я, право, будто детскую сказку слушаю. Хорошую сказку, не спорю, но всё ж таки глупую. И я от своего не отступлюсь: ты на деревенские байки клюнул, ты с ними и разбирайся! А девочку в это не втягивай, — мачеха покачала головой и добавила уже тише, всё равно что себе под нос, — Говорила я, не катайся сам по деревням, найми какого-нибудь мальчишку. Как будто мы себе это позволить не можем!..

— Да не в деньгах же дело! — отец почти вскричал.

Эти разногласия были Лизавете знакомы.

Мачеха, для которой чужое мнение было невероятно важно, частенько заводила с отцом разговор о том, что пора расширяться: обзавестись лавкой побольше, нанять сидельца, приказчиков. Он об этом и знать не хотел — верил, будто как он, никто торговать не сможет, и продолжал лично разъезжать по деревням и весям. Правда, их со временем стало столько, что приказчика всё же пришлось нанять, но часть сёл отец оставил за собой. Сам он объяснял это тем, что к деревенским особый подход нужен, но Лизавета подозревала: отец просто своё дело дюже любил и не мог представить, как можно сидеть на месте и монеты подсчитывать.

— Что с тобой не так, женщина? Я говорю: дочь наша в опасности. А ты только и лепечешь: «Что подумают люди! Что подумают люди!» Какая разница, что они подумают, если Лизаветку невесть куда заберут на три года!

— Не заберут, потому что это бред умалишённого! Я тебе об этом вчера сказала и сегодня скажу, раз с первого раза не доходит!

— Это до тебя с первого раза не доходит. А до Лизаветы дошло: вон, сидит притихшая. Уж она-то поняла, что о серьёзных вещах речь-то идёт!

Взоры раздражённых родителей обратились прямо к ней. Отец смотрел с мрачной уверенностью, мачеха — с терпеливым ожиданием: мол, давай, скажи батьке правду. Лизавета думала только о том, как бы провалиться сквозь землю.

— Ну? — кивнула мачеха.

Отец просто молчал, и от этого молчания становилось лишь хуже. Лизавета чувствовала себя беспомощной. Да, она была полностью на стороне мачехи, но сказать об этом?!..

У Лизаветы язык не поворачивался разочаровать отца. Ведь это он, а не мачеха, по-настоящему заботился о ней все семнадцать лет, от рождения. Это отец, возвращаясь из долгих поездок, сразу же бежал к ней в спаленку, чтобы рассказать подслушанную у деревенских сказку. Это отец, когда она подросла, привозил со всего света гостинцы: необычные поделки, свистульки, игрушки и сладости. Это отец всегда, даже в минуты усталости после дороги, первым делом спрашивал о её делах — и не дежурно, как мачеха, а с живым интересом.

Отец всегда служил для неё примером, был главным, кто беспокоился о её благополучии. Лизавета не могла выступить против него.

— Я думаю, батенька прав.

Удивлённое выражение на лице мачехи быстро сменилось пониманием, а следом разочарованием. Не выдержав её взгляд, Лизавета потупилась, принялась с преувеличенным вниманием рассматривать собственные колени, теребить ткань белоснежной юбки.

— Вот оно как, — услышала она голос мачехи, но так к ней и не повернулась. — Ну-ну. Езжай со своим отцом в тьмутаракань, поживи там в грязи, подожди своего водяного. Посмотрю я на вас, когда вернётесь.

Стул со скрипом проехался по полу. Мачеха решительно встала, окинула их презрительным взглядом и, величаво вздёрнув подбородок, медленно вышла из комнаты. Даже дверью не хлопнула — всё с пугающим, ледяным достоинством.

— Эх, — выдохнул отец, для которого споры с мачехой всегда были непростым делом. — Ничего, за недельку-две отойдёт.

«Надеюсь», — не произнёс он, но Лизавета всё же услышала это слово в затянувшейся паузе, увидела в затравленном взгляде, который отец бросил на дверь. Лизавета и сама с тоской покосилась в ту сторону, куда ушла мачеха. Про себя она гадала, верное ли решение приняла.

Неверное.

К такому выводу Лизавета пришла через два с лишком дня, которые провела на затрапезном постоялом дворе без возможности нормально умыться, поговорить с подругами, прогуляться по городу и вообще сделать хоть что-то, а не сидеть безвылазно в тесной комнатке на втором этаже.

Всё было ужасно. Как назло, царила невероятная жара. Снаружи пекло яркое солнце — не августовское, а вполне июльское, беспощадное. Чтобы укрыться от его безжалостных лучей, приходилось всё время находиться в четырёх стенах, но и там было не легче: да, голову не припекало, но дышать было нечем. Воздух стал тяжёлым, густым — казалось, что вдыхаешь не его, а какой-то кисель.

Лизавета чувствовала себя сонной мухой. Она не могла думать, не могла дышать, не могла шевелиться. Пока светило солнце, она пряталась в своей спальне, тщетно пыталась вышивать и читать, а на деле — беспомощно глядела то в потолок, то на пейзаж за окном, который за прошедшее с приезда время надоел до зубовного скрежета.

Но это можно было бы пережить, если бы пот не лил ручьём. Боясь водяного, отец запрещал Лизавете даже нормально умыться. Волосы её превратились в комок, кожа всё время казалась липкой, смотреть на своё отражение — даже мельком, в окне — становилось невыносимым. Лизавета начала испытывать отвращение к своему телу, не могла даже коснуться лица тонкими пальцами: они казались грязными, испорченными.

Со второго же дня она принялась считать часы до великого избавления. Хотя к непреходящему желанию вернуться домой примешивался стыд: Лизавета представляла, как скривится лицо мачехи, когда та увидит их после путешествия. Лизавета почти ощущала её взгляд, снисходительный, нарочито медленно скользящий от всклокоченной макушки до испачканных в дорожной грязи туфель, слышала довольный смешок. И ведь мачеха имела на этот смешок полное право: она оказалась права.

Водяного не было, Лизавета знала это с самого начала. Чего она не знала, так это что одержимый идеей о нечистой силе отец будет коршуном следить за ней, не спуская глаз. Он и до этого уделял Лизавете куда больше внимания, чем отцы и даже маменьки других девушек, но сейчас это превратилось в кошмар. Она не могла и шагу ступить без его ведома, обязана была или постоянно сидеть в своей комнате, или отчитываться о желании даже просто пройтись по коридору. И пускай отец приглядывал за ней исключительно из благого намерения, к концу второго дня эта забота не вызывала в Лизавете ничего, кроме раздражения.

В результате она заперлась в спальне и с самого утра притворялась спящей. Когда отец стучал, Лизавета что-то невразумительно мычала и говорила, что безмерно устала. До сих пор он смиренно уходил прочь, довольный хотя бы тем, что дочь остаётся за закрытыми дверями, но Лизавета была уверена: ещё раз, другой — и он ворвётся внутрь, думая, что её либо прокляли, либо подменили.

Мучения, перенесённые в этом странном путешествии, не поколебали веры отца в водяного. Наоборот: он стал более нервным, подозрительным. Когда они вместе спускались вниз, чтобы отужинать, он волком смотрел на других постояльцев, будто подозревал в них приспешников нечисти. Постояльцы отвечали тем же, и вот уже Лизавета сама не желала выходить наружу — вчера даже согласилась, чтобы отец сходил один, а ей потом принёс на подносе всяческой снеди. Он был доволен таким исходом, считая, что оставляет её в безопасности.

Но добровольное заключение возымело обратный эффект. В обычно кроткой Лизавете проснулся дух противоречия. Пока он проявлялся лишь в запертой изнутри двери, но краем сознания она уже чувствовала, как подступает другая затея — ещё более смелая, дерзкая.

Она задумала сбежать.

Ненадолго и недалеко — на большее Лизавете не хватило бы смелости. Но она мечтала о свежем воздухе, о чистой воде, о подлинном одиночестве и спокойствии, которое обычно находила в своей спаленке в отцовском доме. Со временем мечта эта превратилась в непрекращающийся мысленный зуд: стоило прикрыть глаза, на мгновение отдаться раздумьям — и Лизавета представляла себя снаружи, на крыльце у входа или в небольшом дворике рядом, дышащей полной грудью, смело пьющей из чашки что-то помимо опостылевшего кваса, умывающейся ледяной колодезною водою.

План созрел быстро. Отец, не отходивший от неё днём, вечером быстро проваливался в беспамятство. Сквозь тонкие стены Лизавета слышала его зычный, раскатистый храп — будто гром гремел вдалеке. Она не сомневалась: за таким храпом и не услышишь, как тихонечко заскрипит соседняя дверца, как проскользнёт кто-то мимо комнаты, как сбежит по ступеням.

Одно останавливало Лизавету — бесконечное доверие, с которым к ней относился отец. Он так спокойно спал, потому что знал: дочь никогда не ослушается его, не обманет. А ведь именно это она и собиралась сделать сейчас, лёжа на худой кровати на забытом Богом постоялом дворе и бессмысленно пялясь в щербатый потолок, будто надеясь, что трещинки в нём начнут складываться в какие-то знаки.

Знаков не было. Храп не прекращался.

И Лизавета не выдержала. Она резко вскочила с постели и заметалась в поисках шали. Та отыскалась в дорожном сундучке, куда Лизавета бросила её в сердцах, узнав, что во время их «пряток» ей запрещено даже выйти на улицу. Теперь шаль пригодилась. Завернувшись в неё покрепче — жара жарой, а ночью дул прохладный ветерок и вовсю жужжали комары, — Лизавета, стараясь не думать о том, что делает, медленно открыла дверь. Та протяжно заскрипела.

Лизавета застыла. На долгое, мучительное мгновение повисла тишина.

Но вот в коридор опять прорвался размеренный храп. Лизавета выдохнула — когда только успела задержать дыхание? — и осторожно скользнула наружу. Половицы молчали под её ногами, надёжно скрывая побег.

Шаг, ещё шаг. На лестнице Лизавета ускорилась, в полупустой зале внизу — почти побежала, преследуемая взглядами засидевшихся допоздна незнакомцев. Возможно, они думали, что она бежала от них, ей же казалось — она бежит от самой себя. От тихой, послушной девочки, чей страх обидеть отца завёл её невесть куда, в это неприятное, ужасное место. Как она хотела вернуться назад во времени и отказаться следовать за ним!

Входная дверь распахнулась. Лизавета перешагнула порог, вбирая воздух полной грудью, и… закашлялась.

Ветра не было — были лишь жара и пыль, оседающая на коже. Но даже они оказались в радость Лизавете, больше двух дней проведшей в вынужденном заключении. Здесь, на пороге постоялого двора, в алом свете почти скрывшегося за горизонтом солнца она почувствовала себя такой свободной, какой не была даже дома, в городе.

Нарушать запреты оказалось очень, очень приятно.

Она улыбнулась и открыла глаза, которые невольно зажмурила от удовольствия. В сумерках почти ничего не было видно — Лизавете пришлось сдвинуться с места, чтобы яснее разглядеть смутный силуэт впереди. Это оказалась коновязь: здание за ней, похоже, было конюшней. Когда глаза немного привыкли, Лизавета рассмотрела около него мальчишку — тот дремал, сунув в рот соломинку и привалившись к стене.

С каждой минутой Лизавета озиралась всё живей и живей. Взгляд её ненадолго задерживался на всём, куда падал: на кривой дороге и обрамлявших её редких деревьях, на тёмных окнах приземистого постоялого двора и не до конца закрытой двери, из-за которой доносились еле слышные голоса. В свежих впечатлениях она нуждалась едва ли не больше, чем в свежем воздухе, и теперь хваталась за них с жаждой потерянного в пустыне.

Её привлекало и широкое крыльцо, и когда-то явно красивые резные перильца, и верстовой столб у самого входа в здание, мнившегося ей теперь ничем иным, как тюрьмой. Даже заботливо поставленное у входа корыто для лошадей Лизавете хотелось рассматривать — так красиво играли последние лучи солнца в его мирных водах!

— Лизавета! — она услышала крик отца, но даже не вздрогнула.

Краем сознания удивилась: почему она не подпрыгнула от неожиданности, почему не кинулась оправдываться? Такое равнодушие к отцовскому голосу было ей не свойственно, и всё же она даже не подняла голову. Взгляд Лизаветы был прикован к воде, такой студёной, чистой и вкусной!..

Она не задавалась вопросом, откуда знает, насколько свежа водица, не прикоснувшись к ней. Лизавета видела, чувствовала, как приятно будет запустить руки в корыто, плеснуть водой влицо, быстро собрать капли с губ. Одной этой мысли было достаточно, чтобы колени подогнулись. Манящая гладь отразила её зачарованное лицо.

— Лизавета!.. — крик повторился уже совсем близко, но Лизавета не слушала.

Тонкие пальцы коснулись воды.

03

Лизавета вскочила с живостью, невиданной в последние три дня. Грудь её тяжело вздымалась, будто от изматывающего бега, сердце неистово стучало изнутри, а руки — она быстро глянула вниз — да, руки мелко дрожали. Она была в ужасе: считанные мгновения, одно прикосновение к воде, и вот она уже находилась в чужом, незнакомом, пугающем месте.

Здесь царила первозданная темнота, вблизи не виднелось ни единого фонаря, ни одного подсвеченного окна. Единственным источником света была луна: круглая, белая, она равнодушно взирала на оказавшуюся невесть где Лизавету.

Та мелко задрожала, схватила себя за плечи. Ей было не холодно — страшно. В висках барабаном стучало: водяные существуют; отец не сошёл с ума; она обещана какой-то болотной твари.

Последняя мысль заставила Лизавету поспешно отступить от кромки поросшего кувшинками озера. И тут же подскочить с перепугу — спины коснулось что-то юркое, мелкое!

Оказалось: всего лишь высокая трава. Заполошное сердце вновь начало успокаиваться, Лизавета задышала ровнее. Ей нужно было что-то решать, что-то делать. Как там говорил об этом месте отец?

Вспомнить она не успела — трава перед ней зашуршала. Лизавета замерла, широко распахнув глаза и боясь даже моргнуть. Шорох повторился, потом ещё раз. Кто-то спрятался, притаился в зарослях, смотрел на неё прямо сейчас, не решаясь выйти. Лизавета сама не знала, чего хочет: чтобы он высунулся наружу или ушёл, так и продолжая скрываться.

— Кто там?! — не выдержав нового шороха, она всё же спросила — голос зазвучал тоненько, высоко, выдавая волнение.

На этот раз трава зашумела явственнее, зашевелилась… а затем раздвинулась в стороны, явив Лизавете чью-то кудрявую макушку. Её обладатель невнятно пробухтел, выпутываясь из зарослей, неловко подпрыгнул, зацепившись за что-то, и наконец выпрямился.

Мальчишка.

С пару мгновений они стояли, беззастенчиво разглядывая друг друга. Лизавета ухватила взором простую одежду, застрявшую в волосах травинку, хитрый прищур. Первое впечатление оказалось обманчивым: тот, кого она в мыслях назвала мальчишкой, в действительности выглядел скорее её ровесником. Перепутала же Лизавета из-за роста — паренёк был едва ли выше неё. Зато дерзости у него было хоть отбавляй:

— Ты кто? — он заговорил первым, задиристо вскинул подбородок.

Лизавета могла бы оскорбиться его фамильярности, но это было нечестно: с её губ едва не сорвался тот же вопрос. К тому же, бояться и оскорбляться одновременно оказалось решительно невозможно — все силы уходили на то, чтобы трястись, как листок на ветру.

— Я Лад, — не дождавшись ответа, паренёк сам протянул руку. — Точнее, Ладимир, но так мне не очень нравится.

Он улыбнулся, вполне себе дружелюбно. Лизавета растерянно перевела взгляд с обезоруживающей улыбки на его руку: паренёк — Лад, мысленно поправилась она, — на вид совсем не казался опасным. Он был похож скорее на деревенского простачка, чем на коварного водяного, и, скорее всего, таковым и являлся. Может, сын какого-то конюха или кузнеца, решила Лизавета, и наконец-то пожала протянутую ладонь.

— Лизавета, — на этот раз её голос дрожал не так сильно.

Рука у Лада оказалась тёплой, чуть грубой от мелких мозолей, а главное — вполне себе человеческой. От одной мысли об этом Лизавета улыбнулась уже куда более искренне.

— Очень приятно, — просиял в ответ Лад. — Тебя каким ветром сюда занесло?

Он вытянул шею, заозирался по сторонам. Пропавшее было с его лица удивление снова вернулось, меж бровями пролегла складка:

— А где лодка? И кто тебя сюда привёз? Обычно к нам только Добрыня доезжает, ну или рыбака какого занесёт — в кувшинках рыбы немало ловится…

Лад болтал, не умолкая, а Лизавета всё больше приходила в себя. Поначалу она думала, что водяной перенёс её в своё царство, но нет: это явно было обычное людское поселение. Деревня, судя по словам Лада, располагалась на другом берегу за редким леском, а к воде местные приходили исключительно по надобности.

— Э-эй! — Лад, замолчавший похоже не одно мгновенье назад, помахал перед лицом Лизаветы рукой. — В какие тебя облака унесло?

— Я… — начала было она, но тут же умолкла.

Лад ждал ответов, однако говорить правду было опасно. Лизавета уже не подозревала его в дружбе с нечистью — но прекрасно помнила, что подумала, когда про эту самую нечисть завёл разговор её отец. Никто в здравом уме не поверит в историю про водяного, который махом переносит девиц через полстраны.

— Я не помню, — не придумав ничего лучше, соврала она.

— Не помнишь? — Лад склонил голову набок.

— Я… — она запнулась, но с виду заминку можно было принять за растерянность. — Я просто вдруг оказалась здесь, и не могу вспомнить — как именно. На чём я приехала? Кто меня привёл? Я ничего не понимаю…

Последнее было правдой. Голова Лизаветы готова была разболеться от мучивших её вопросов: неужели водяные и впрямь существуют? как они скрывались всё это время? и где один конкретный водяной скрывается прямо сейчас? почему он привёл Лизавету на озеро, но не встретился с ней? чего он хочет? когда и что точно потребует?

Лизавета крепче обняла себя за плечи. И удивлённо вскинула голову, когда в ответ на её ложь Лад неожиданно уверенно кивнул:

— Такое бывает. Я слышал, как люди теряли память от всяческих потрясений. Правда, обычно такое случается с вояками, а не с красивыми девушками, но кто знает — что ты там перед этим увидела… — он задумчиво почесал макушку, взлохматив кудри сильнее. — Знаешь, что нужно сделать?

— Что? — Лизавета глядела на него во все глаза, не веря, что он принял её слова за чистую монету и ни на секунду не усомнился.

— Успокоиться. И нет лучше способа успокоиться, как выпить ромашки. Пойдём!

Лад решительно протянул Лизавете руку. Но она соглашаться не спешила.

— Куда ты хочешь меня отвести?

— Домой, — просто ответил Лад, будто это само собой разумелось. — У нас изба рядом, идти всего-ничего. Вон, посмотри, дымок вьётся!

Лизавета вскинула голову: если всмотреться и очень сильно поверить, над деревьями на фоне тёмного неба и впрямь можно было увидеть столб поднимающегося в небо серого дыма. Но пускай он и подтверждал слова Лада, она всё ещё терзалась сомнениями:

— У кого — у нас?

— У нас: у меня, Ольги и Инги.

— Они твои сёстры?

— Не совсем, — он поморщился, впервые с момента их встречи отвёл в сторону взгляд. — Мы, в общем-то, сироты. От разных родителей. Ольга самая старшая — когда её родители умерли, она нашла этот дом, он тут брошенный стоял. Ну, она и поселилась. Потом взяла к себе меня, а следом и Ингу.

Сердце у Лизаветы сжалось. По интонациям, взгляду, глухому голосу она чувствовала — Лад говорил правду. И теперь стыдила себя за то, что разбередила его душу, что не поверила сразу же.

— Сейчас там только Ольга. Она с виду может показаться строгой, но это потому, что она нам мать заменила, а мы с Ингой всегда были шкодливыми. В общем, ты её не пугайся, если она сурово себя вести будет. Так-то она хорошая, — на губах Лада промелькнула тёплая улыбка. — Так что, идём?

На этот раз Лизавета кивнула и, не задумываясь, полезла в заросли, из которых совсем недавно свалился на её голову Лад. Сейчас он аккуратно прокладывал путь, придерживая ветви, чтобы те не ударили Лизавету по лицу и рукам

— Вот, выбирайся, — первым выйдя на свет, Лад обернулся помочь.

Но назойливая ветка всё же зацепилась за платье. Лизавета неуклюже дёрнула рукой, услышала звук рвущейся ткани, чертыхнулась — тут же захотелось стукнуть себя по губам. Она стыдливо поглядела на Лада, но тот будто и не заметил: просто подошёл и помог выпутаться. Попутно даже сам извинялся — за то, что повёл такими дурацкими тропами. Лизавета махнула рукой, хотя на деле и впрямь предпочла бы более простой путь. Но было поздно, и предстать пред очами Инги и Ольги предстояло как есть: в порванном платье да с растрепавшейся косой.

Будто в ответ на Лизаветины мысли дверь стоявшей поодаль избы широко распахнулась. На крыльцо вышла высокая светловолосая женщина в сарафане, в руках у которой было по весьма объёмистому ведру. Они слегка покачивались, пока она спускалась вниз по деревянной лестнице — та вела практически к самому берегу.

— Ольга! — вдруг завопил Лад, замахал руками.

Женщина обернулась, медленно, без особого удивления. Лизавете показалось, что сейчас она что-нибудь гаркнет в ответ, но Ольга промолчала. Вместо этого женщина поставила вёдра на землю, подхватила юбки и широким шагом двинулась в их сторону. Выглядела она при этом и впрямь пугающе: будто собиралась устроить взбучку и Ладу, и неудачно попавшей под руку Лизавете.

— Ну сколько раз я просила тебя так не шуметь? — неожиданно негромко и устало спросила Ольга. — Ладно я — ты бы девочку пожалел. Вон, как она на тебя смотрит.

Лизавета быстро отвела от Лада взгляд. Она не была уверена, что там заметила Ольга, но испугалась и устыдилась — так, на всякий случай.

— Меня Ольга зовут, — та протянула руку, такую же тёплую и немного мозолистую, как у Лада. — А ты?..

— Лизавета. Я…

— Я нашёл её на берегу озера, вон там, — Лад махнул рукой на помятые кусты. — Говорит, не помнит, как тут оказалась, представляешь?

— Прям-таки ничего? — Ольга прищурилась.

— Ничего, — Лизавета постаралась, чтобы в её голосе звучали горечь и сожаление. — Мы были с отцом на каком-то постоялом дворе, заехали туда пару дней назад, но как мы оттуда уезжали, куда он делся…

Она покачала головой, опустила взгляд. Лизавета надеялась, что это спишут на огорчение, смятение чувств — отчасти оно так и было. Но отчасти она просто не хотела смотреть в глаза Ольги, которая выглядела не такой доверчивой и радушной, как Лад.

— Давай ей поможем, а? — руки Лада вдруг опустились Лизавете на плечи. — Думаю, ей надо немного отдохнуть, выпить ромашки, выспаться… Если хочешь, я её в деревню к Добрыне отвезу!

Лизавета дёрнулась, хотела спросить, что за Добрыня, но Ольга её опередила:

— Нет.

Лад вскинулся, готовый ей возражать.

— Но не можем же мы её бросить!

— Не можем, но и на ночь глядючи плыть через всё озеро… — Ольга покачала головой, всем своим видом показывая, что думает по этому поводу. — Пускай лучше в доме переночует. Как раз койка освободилась: Инга сегодня заночевала в деревне.

За сим она развернулась и решительно двинулась обратно к дому.

На середине пути оглянулась:

— И чего стоите?

Лизавета послушно подхватила юбки и поспешила следом. Лад отставать не стал.

В избе оказалось тепло и уютно. Пробравшись через тёмные сени, заваленные домашней утварью (Лизавета разглядела вёдра, швабру и смутные очертания чего-то уж совсем непонятного), они вышли в комнату, большую часть которой занимала крашенная белым массивная печь. Подле разместился тяжёлый деревянный стол с длинными лавками по обе стороны, который венчали несколько свечей, вместо подсвечников помещённые на потёртые, с потёками воска блюдца.

Ольга кивнула Лизавете на скамью, и та села, оглядываясь.

Подле печи обнаружился невысокий массивный сундук, сверху прикрытый лоскутным одеяльцем. Под потолком прямо над ним висела, перекинутая через широкую балку, чистая белая скатерть: сам стол был не покрыт — никто не ждал на ночь глядя гостей.

Если не считать этой маленькой оплошности, в комнате было приятно, Всевозможные миски да горшки кто-то аккуратно расставил на полавочнике⁴. Холодные полы были заботливо накрыли ткаными ковриками, лавки — тоже. Ткацкий станок притулился тут же, в глубине комнаты, втиснулся между столом и дальней стеной. Судя по натянутым на остовы нитям, за ним совсем недавно кто-то работал. Ну как, кто-то — Ольга скорее всего.

Сейчас она суетилась у печи, громыхала посудой. Лад не вмешивался, сидел напротив Лизаветы и почему-то молчал. Впрочем, спокойствие и неподвижность были ему не по силам: он то и дело ёрзал, теребил выбившуюся из покрывала на лавке нитку, барабанил пальцами по краю стола. Ольга изредка зыркала на него из угла, но осадить не спешила.

— Так, эм… что это за место? — первой молчание решилась нарушить Лизавета: безвестность для неё была мукой.

— Озеро? — не понял Лад.

— Озеро, деревня. Я не знаю, что тут у вас.

— А, ну озеро называется Караси, потому что тут водятся караси, — он усмехнулся. — И деревня называется Караси, потому что стоит на озере Караси. Как видишь, воображением здешний люд не отличается.

Лизавета не ответила — она вспоминала. Ей казалось, отец упоминал название деревни. Он вообще любил рассказывать о работе, делиться событиями. Всегда уточнял, где его хорошо принимают, куда лучше ехать самому, а не отправлять кого-нибудь из помощников. Но были ли среди этих мест Караси?

— Держи, — появилась Ольга, в каждой руке — по пышущей паром кружке.

Лизавета поблагодарила, пригубила осторожно. Отвар оказался слегка сладковатым, непривычным на вкус, но пить можно. Только очень горячо.

Посидели. Лизавета и Ольга осторожно пили ромашку, вдыхая тёплый аромат трав, Лад глядел в никуда, болтая ногами в воздухе и насвистывая под нос простецкую мелодию снова и снова, по кругу. На третий круг Лизавета поймала себя на том, что тихонько притоптывает в такт.

— Лад, — вдруг протянула Ольга.

Свист прекратился.

— А не растопить ли нам баню? Думаю, наша гостья была бы за это благодарна.

Это был не вопрос, но Лизавета кивнула. За всеми волнениями она напрочь забыла, как выглядит, и сейчас осознание собственной несуразности навалилось на неё неожиданным грузом. Вмиг засмущавшись, Лизавета поддёрнула шаль, прикрывая помятое платье.

— Полноте, — заметила её жест Ольга. — Мы всё понимаем: похоже, ты проделала долгий путь. Не всякий с дороги выглядел бы так достойно.

Она вновь повернулась к Ладу:

— Так что насчёт бани?

Тот как будто не хотел уходить: мялся, переводил взгляд с Ольги на Лизавету. Но, не найдя повода задержаться, дёрнул плечом.

— Будет исполнено! — из комнаты выскочил быстро, словно надеясь так же быстро вернуться. А через мгновение Лизавета поняла, почему он так не хотел оставлять её с Ольгой наедине.

Стоило Ладу выйти, как та преобразилась. И без того прямая спина превратилась в натянутую струну, внимательный взгляд стал пристальным, даже пронзительным. Ольга с шумом отодвинула в сторону кружку, положила подбородок на сомкнутые в замок руки и посмотрела на Лизавету так, что у неё комок возник в горле. Она с трудом сглотнула.

— Итак, девочка, — даже голос Ольги стал другим: глубже, громче, суровее. — Теперь, когда нам никто не мешает, расскажи-ка мне, как ты на самом деле сюда попала.

Сердце Лизаветы зашлось, точно у перепуганной птички.

— Я не понимаю…

Ольга улыбнулась так, что Лизавета не смогла договорить. Ей показалось, та видит её насквозь, словно у Лизаветы на коже написана правда. Может, и впрямь написана: предательским румянцем, мурашками, пробежавшими по предплечьям.

— Вы мне не поверите, — покачала она головой, пряча лицо за кружкой.

— Ты даже не представляешь, во что я могу поверить.

Лизавета беспомощно обернулась, посмотрела на дверь — но, конечно, Лад не мог вернуться так скоро. А если бы и пришёл, чем бы он помог? Наверняка бы тоже захотел узнать правду, а после долго смеялся бы и называл сказочницей, как мачеха называла совсем недавно её отца.

— Я правда не знаю, как здесь оказалась.

— И нет никаких догадок? — снова эта улыбка.

Скрепя сердце, Лизавета кивнула:

— Есть.

И рассказала всё, как на духу. Про невыносимый постоялый двор и стоявшую на дворе жару, про запретившего выходить наружу отца и свой побег, про манящую студёную воду и загадочное перемещение, случившееся, стоило к этой воде прикоснуться.

— А почему, говоришь, твой папенька вообще тебя увёз?

До последнего Лизавета пыталась это скрыть, хотя понимала, что бесполезно. Без слов о водяном к её рассказу оставалось слишком много вопросов, начиная с самого главного, который озвучила Ольга.

— Этому вы точно не поверите, — повторила Лизавета.

«Попробуй», — ответил ей внимательный взгляд.

Ольга и впрямь удивила её. Упоминание водяного не вызвало в ней сильного изумления — женщина лишь нахмурилась, чуть поджала и без того тонкие губы. Когда же Лизавета дошла до сделки, перевернувшей всю её жизнь, задумчиво протянула:

— Ясно… Занятная же история с тобой приключилась, маленькая купчиха.

«Занятная — не то слово», — подумала Лизавета, вновь отпивая ромашкового отвара. То ли он подействовал, то ли сказалась усталость, но она почти перестала беспокоиться. Да и что ещё могло случиться сегодня? Разве что водяной явится перед ними — но пока явился лишь Лад.

— Всё готово, — проговорил он, входя в комнату.

— Прекрасно, — Ольга перевела свой проницательный взгляд уже на него и, не отрываясь от Лада, поинтересовалась у Лизаветы: — Ты не против, если мы не будем тебя провожать? Найдёшься?

— Наверное…

— Выйди из дома и обойди его слева, баню ты не пропустишь. Только загляни перед этим в дальнюю комнату, возьми в шкафу любое платье, какое приглянётся.

— Может, я всё-таки… — начал было Лад.

— Нет, — прервала его Ольга, и ласковый голос её показался Лизавете пугающим. — Нам с тобой надо кое-что обсудить, а девочке — побыть одной и обдумать всё, что с ней приключилось.

Согласия Лизаветы явно никто не спрашивал, да и ей самой резко расхотелось оставаться в избе. С неожиданной для своей усталости прыткостью она прошла в дальнюю часть дома, толкнула первую из двух дверей и, убедившись, что оказалась в нужной комнате, ощупью открыла шкаф и вытянула из него первый попавшийся наряд.

— Спасибо, — наспех поблагодарила, пронёсшись обратно к выходу, и юркнула на успевший посвежеть воздух.

Лишь на крыльце Лизавета остановилась перевести дух и обернулась, чтобы посмотреть на обычную с виду крестьянскую избушку. Но как бы просто изба ни выглядела, внутри неё точно было что-то не так.

04

Несмотря на странных хозяев дома, приютившего Лизавету, ночь в его стенах была не в пример приятней ночей, проведённых на постоялом дворе.

Проснувшись от лучей солнца, вольно прогуливавшихся по её лицу, Лизавета с удовольствием потянулась и сладко-сладко зевнула. Она чувствовала себя так, словно заново родилась: чистой, свежей, бодрой и — в чём ей было неловко признаваться даже себе — полностью довольной жизнью. Если дома Настасье частенько приходилось будить хозяйку по утрам, то тут Лизавета запросто встала сама и сама же оделась: натянула отложенную с вечера длинную рубаху, поверх — простецкий сарафан из грязно-зелёной ткани. Не сказать, чтобы наряд особливо её радовал, но в нынешней ситуации привередничать не приходилось, да и хозяев обижать не хотелось.

Убрав волосы в косу и сунув ножки в туфельки — единственное, что осталось от её собственного наряда, — Лизавета на мгновение замялась у двери. Она помнила вчерашний разговор с Ольгой, до странного спокойно отнёсшейся к рассказам о водяных и чудесных перемещениях, и задумалась, как теперь с той общаться. Стоило ли ждать подвоха? Нужно ли скрывать предмет их вечерней беседы от Лада — или Ольга сама ему всё поведала той же ночью? Лизавета терялась в догадках и понимала, что вряд ли додумается до правильных ответов. Оставалось их только узнать.

Снаружи, как оказалось, уже кипела жизнь. Ольга крутилась у печки, платье так и шуршало. Лада не было видно, зато обнаружилось новое лицо — за столом, с ногами забравшись на лавку, сидела прелестнейшая девчушка с белоснежными длинными волосами.

На звук шагов девчушка — на вид ей можно было дать лет пятнадцать — вскинула голову и приветственно махнула рукой, в которой держала щедро смазанную маслом булку. Ольга заметила движение краем глаза: почти сразу она обернулась, встречаясь взглядом с замершей в проёме Лизаветой. При виде неё губ Ольги коснулась улыбка, но не радостная, а будто сочувственная.

— Доброе утро.

— Доброе, — смутившись, Лизавета уставилась в пол.

— Доброе! — раздалось звонкое со стороны стола.

Бодро стуча пятками по полу, безымянная девчушка преодолела разделявшее их расстояние, и вскоре в поле зрения Лизаветы появилась её рука: худенькая, как у птички, с остро выступившей косточкой на запястье.

— Я Инга, если что.

О! Не в силах сдержать любопытства, Лизавета подняла голову, чтобы посмотреть на вторую названную сестру Лада — и нахмурилась.

Внешность Инги была странной для юной девушки, какой она, по сути, являлась. Слишком светлая кожа, белые волосы, но поразительнее всего — глаза. Их можно было назвать светло-серыми, и это вполне соответствовало истине, вот только они были слишком светлыми. Живую радужку словно подёрнуло туманом, молочной дымкой.

— Она ещё не видела нас при свете, — Ольга быстро глянула в сторону Инги.

«Нас?» — Лизавета перевела взгляд на Ольгу. В свете свечей прошлым вечером Лизавета не заметила этого, но у той были такие же бесцветные волосы и ненормально тусклые глаза.

— Мы полагаем, такое сходство объясняется тем, что у нас один отец, — произнесла Ольга с понимающей улыбкой. — Достоверно это не известно, но мы обе сироты, обе появились на свет в одном месте, а тут ещё такая внешность…

Это имело смысл.

— Ты привыкнешь, — успокоила её Инга. — А теперь давай-ка пожми мне руку.

Она помахала этой самой рукой прямо перед носом растерянной Лизаветы и вновь протянула её со всей возможной настойчивостью. Ладонь у Инги оказалась прохладной, словно она недавно вернулась с улицы.

— Так-то лучше. Пойдём завтракать.

Инга провела Лизавету за стол. Если сравнивать с завтраками в купеческом доме, он был накрыт скудно, но от деревенских жителей Лизавета могла ждать и худшего. А так еды хватало: тут был и свежий, ещё тёплый хлеб, и масло, и даже плошка с мёдом.

— Бери, не стесняйся, — Инга села напротив, положила голову на сомкнутые в замок руки и беззастенчиво уставилась на гостью.

Этот жест напомнил Лизавете поведение Ольги прошедшим вечером, вот только Инга, похоже, не собиралась задавать никаких вопросов. Тем не менее, сходство их повадок обращало на себя внимание и заставляло поверить, что они и впрямь могут быть не столь далёкими родственницами.

— Сейчас я тебе ромашки принесу!

Лизавета не знала, поняла ли Инга, что ей некомфортно есть под пристальным взглядом, или ушла по другим причинам, но была благодарна за это. Оставшись за столом одна, она спокойно намазала на хлеб приличный слой масла, откусила — и в блаженстве прикрыла глаза. Лизавета и не думала, что за ночь можно так проголодаться!

— Хлеб Ольга пекла, — Инга снова плюхнулась на лавку напротив, опустила на стол горячую кружку. — Это она умеет!

— Очень вкусно, спасибо! — не преминула поблагодарить Лизавета.

Ольга, всё ещё занятая чем-то у печки, махнула рукой: ничего, мол, особенного, не отвлекай. Лизавета послушно умолкла — да и не с руки ей было завтракать и разговаривать одновременно.

Наблюдать за ней Инге вскоре наскучило, и она выскользнула на улицу. В доме повисла тишина — только звенела посуда в руках Ольги. Пока та была занята, Лизавета не чувствовала неловкости. На неё не обращали внимания, так что девушка спокойно позавтракала, поглазела по сторонам. Наконец, поняв, что при свете дня не увидит ничего нового, робко подала голос:

— Извините…

— Ммм? — раздалось с другого конца комнаты.

— Я хотела узнать, где сейчас Лад.

Слова Ольги заглушил какой-то грохот. Лизавета хотела уже подойти и узнать, не нужна ли помощь, но всё стихло — и вот уже сама Ольга появилась из-за печи с чашкой в руках, села за стол, окунула в плошку с мёдом деревянную ложку. Она не издавала ни звука, пока мёд медленно стекал в её напиток, но стоило упасть последней капле…

— Во дворе. Он не любит сидеть в четырёх стенах, как и Инга. Что ж, не могу их в этом винить.

— Вы простите меня, если?..

— Да, конечно, иди, — Ольга не дала договорить.

Похоже, общество Лизаветы тоже было для неё в тягость. Лизавета, впрочем, этому только порадовалась — лишний раз вести откровенные разговоры с Ольгой ей не хотелось.

Лад же и впрямь был снаружи: сидел на лодочной пристани напротив дома. Изба стояла почти на самом берегу озера, отрезанная от всего остального мира — где водой, где зарослями высокой травы и кустарника, где густым лесом. Похоже, единственным способом добраться сюда была лодка, сейчас мерно покачивающаяся на мягких волнах.

— Доброе утро, — помявшись, Лизавета приблизилась к Ладу.

Он посмотрел на неё снизу вверх, улыбнулся тепло, как старому другу.

— О, проснулась! Как отдохнула?

— Хорошо. Это была на удивление спокойная ночь.

— Я рад, — Лад просиял, словно спокойный сон Лизаветы мог его осчастливить. Но тут же отвлёкся: встряхнул в кулаке горсть мелких камешков, выбрал один, примерился и бросил в озеро. Тот два раза скакнул по воде и исчез, оставив после себя тонкие круги.

— А где Инга? — не зная, о чём говорить, спросила Лизавета.

— А? Пошла прогуляться.

Лизавета бросила взгляд сначала на кривой кустарник, затем — на темноту под кронами деревьев, стеной стоявших за домом. Странное Инга место выбрала для прогулок, ой, странное…

— Да ты не думай, тут в округе бояться нечего. Мы оба здесь выросли, знаем каждую травинку, каждую кочку. Заблудиться — это ещё постараться надо! — Лад словно прочёл Лизаветины мысли.

— Ну, раз уж ты так говоришь…

— Ага. Во всём, что касается здешнего озера, ты можешь полностью мне довериться. Ты, кстати, готова? Если да, я тебя мигом в деревню довезу.

— Зачем? — слово вырвалось прежде, чем Лизавета успела подумать.

Вопрос и впрямь был глупый — Лизавета поняла это по взгляду Лада.

— Так твой батька, поди, там тебя искать будет. Будет лучше, если ты дождёшься его на постоялом дворе — там-то скорее найдётесь.

При упоминании о постоялом дворе, Лизавета невольно скривилась. Лад коротко,беззлобно рассмеялся:

— Да неееет. Всё не так плохо. У нас трактир с комнатами держит Добрыня, мировой мужик! У него всё чистенько, аккуратно, а жена как готовит!.. Тебе понравится.

— Но у меня совсем нет денег…

— Об этом не волнуйся. С Добрыней я договориться сумею.

Уверенность в его голосе смягчила Лизаветины сомнения. Она вообще на удивление быстро доверилась Ладу, хотя тот и был малознакомым крестьянским мальчишкой, на уме у которого могло быть всё, что угодно. Краем разума Лизавета понимала это, но, почему-то, ни секунды не задумываясь, вложила свои пальцы в его ладонь.

Лад управлялся с лодкой так, что становилось ясно: преодолевать озеро ему приходится каждый день и не по одному разу. На другом берегу они оказались, по ощущениям, через считанные минуты. Вёсла царапнули дно, и Лад, отложив их в сторону, лихо перепрыгнул через борт прямо в воду. От прыжка разлетелись брызги, несколько капель упали Лизавете на юбку, но она ничего не сказала — странно было осуждать за такую мелочь человека, который столь бескорыстно стремился ей помочь.

Открывшийся Лизавете берег был одновременно похож и не похож на тот, где стояла изба Лада, Инги и Ольги. Здесь тоже был лес — но скудный, поредевший от тесного соседства с людьми. Кувшинок и непроходимых зарослей не оказалось. От воды можно было беспрепятственно добраться до лесной поросли, и дальше, по широкой, протоптанной не на один раз тропе.

Лизавета весь их короткий путь оглядывалась по сторонам и подмечала следы человеческой жизни: там от дерева остался удобно низкий пенёк, там к ветке привязана выцветшая, когда-то красная лента, там кто-то зацепился-таки за колючку и оставил кусок светлой рубахи. Чем ближе они подходили к деревне, тем больше становилось таких примет. Так что Лизавета не удивилась, когда они вышли из леса.

— Добро пожаловать в Караси, — Лад остановился, давая ей насладиться видом.

«Насладиться», впрочем, было не очень подходящим словом. После города Караси выглядели удручающе. В деревне не было привычных Лизавете двухэтажных домов — все сплошь приземистые, вытянувшиеся на длину нескольких комнат. Не было здесь и цветных стен, и красивых фронтонов, даже кружевными наличниками окна украшали не все.

«Не деревня, а коричневое марево», — с тоской подумала Лизавета.

— Нам вон туда, — Лад ткнул пальцем чуть влево.

Там стояло, похоже, самое большое здание в Карасях. Оно тоже было одноэтажным, но длинным, да ещё и с пристройкой — для лошадей. Уже благодаря этому можно было догадаться, что Лизавета смотрит на постоялый двор. Вскоре она смогла в этом убедиться: дошли до дома всего в пару минут.

Лад придержал дверь, пропуская её вперёд — в тёмное, тёплое помещение. Окон не хватало, чтобы в должной мере осветить большой зал, свечи тоже плохо справлялись. Несмотря на ясное утро, внутри царил полумрак, лица гостей едва угадывались, равно как и кушанья в их тарелках. Лизавета невольно подумала, что так и было задумано, чтобы скрыть не самые лучшие блюда.

— Не стой на пороге, — Лад ткнул её промеж лопаток, заставляя сделать несколько шагов вглубь.

На мгновение показалось, что все взгляды прикованы к ней. Стало неуютно: Лизавета не могла рассмотреть выражения лиц, но сразу надумала, что они были неодобрительными, недовольными. Она слышала, что городских в деревнях не очень-то жаловали, и сейчас не могла об этом не вспомнить.

Лад же будто не замечал косых взглядов. Он пронёсся через зал прямо к стойке, за которой стоял дородный, высокий мужчина с бородой, формой напоминавшей топор. Тот как раз наливал что-то в огромную кружку, когда Лад резко затормозил и громко хлопнул по столешнице. Мужчина вздрогнул — напиток расплескался.

— Ты какого… тут творишь?! — не стесняясь в выражениях, возмутился он.

— И тебе не хворать, Добрыня, — совершенно не испугавшись грозного окрика, легкомысленно улыбнулся Лад. — Позволь тебя кое-с-кем познакомить. Лизавета… Лизавета, чего ты там стоишь, иди сюда!

Опомнившись, та быстро подошла ближе.

— Вот, это Лизавета.

— Оч-чень приятно, — она запнулась под суровым взглядом.

— Приятно, — пробормотал в ответ Добрыня, и сразу же перевёл взгляд на Лада. — И чего тебе надо?

— Комнату, — по-прежнему не обращая внимания на явное недовольство собеседника, отвечал тот. — Для вот этой прелестной девы в беде. Она правда попала в очень неприятную ситуацию: очнулась на озере — а ничегошеньки не помнит. Говорит, была с батюшкой на каком-то постоялом дворе, а потом — всё, не память, а дырка от бублика. Как сюда приехала, с кем, где её отец, не имеет ни малейшего понятия.

— Досадно, — только тут Добрыня по-настоящему внимательно посмотрел на Лизавету. Она внутренне съёжилась под его взглядом, но внешне страха не показала — или, по крайней мере, попыталась. — Как, говоришь, звать?

— Лизавета, — уже без запинки откликнулась та. — Очень приятно.

— Добрыня, — он вытер руки о фартук и протянул одну для рукопожатия.

Маленькая ручка Лизаветы в ладони Добрыни почти утонула.

— И что, говоришь, вообще ничего не помнишь?

Она замотала головой.

— Но звать-то тебя как, помнишь, — заметил Добрыня. — А отец кто?

— Купец. Микула Баулин его зовут — может быть, знаете?

— Микула?! — оказалось, что Добрыня тоже может быть очень громким. — Отчего ж не знать! Почитай, с неделю назад от нас уехал, совсем недавно виделись. Так ты ж его дочка, что ли?

— Угу, — Лизавета кивнула.

— Так чего сразу не сказала?! Дочке-то Микулы мы завсегда поможем — хороший он мужик. Вещицы полезные нам находит, цену сверх всякой меры не заламывает. Ради такого дела можно тебе и за бесплатно комнатку найти. Тем более, скажу я по секрету, у нас сейчас больше половины свободны. Что поделать, Караси — не бог весть какой перевалочный пункт.

Последние две фразы Добрыня проговорил тихо, перегнувшись через стойку. Лизавета растерянно улыбнулась, про себя поражаясь, как оказывается отца здесь… ну, не любили, но уважали.

— Так, подожди, а как вы с этим-то познакомились?

«Этот» мученически закатил глаза.

— На озере я её встретил. Говорю же, она там очнулась, сидит, ничего не помнит. Как я мог мимо пройти?

— Правильно, не мог, — важно согласился Добрыня и вновь повернулся к Лизавете. — А отец-то твой сейчас где?

— Наверное, на том постоялом дворе, где мы были. Но я название не помню, только морду медведя на вывеске.

— Медведя? Так это, наверное, «Медвежий угол» был. Он как раз на пути из города к нам лежит, дня три оттуда досюда. Если твой батька знает, где ты, то за этот срок до нас и доберётся. Как думаешь, знает?

Лизавета не сомневалась, что знает. Но сказать об этом Добрыне не могла, иначе бы пришлось объясняться.

— Не уверена. Я вообще не понимаю, как тут оказалась.

Последнее было правдой и, возможно, Добрыня это почувствовал. По крайней мере, именно после этих слов он поглядел на Лизавету особо сочувственно:

— Ох, девка… Ладно, давай тогда так сделаем: ты у нас на эти три, а лучше на четыре денька останешься. Поживёшь, батьку своего подождёшь. Приедет — хорошо, порадуемся. Не приедет — мы тебя в город к нему и мамке отправим. Лошади у нас есть, кучера тоже отыщем: глядишь, ямщик стороной проезжать будет. Что думаешь?

Мысль была хорошая, о чём Лизавета тут же и заявила. Добрыня довольно улыбнулся, потёр седую бороду.

— Ну, вот и хорошо. Ты-то доволен?

— Доволен, — согласился Лад, до сих пор молчаливо следивший за их беседой. И тут же расплылся в хитрой улыбке: — Я это предложить и хотел, чего мне огорчаться?

Было очевидно, что Лад беззастенчиво врал. Он быстро увернулся от подзатыльника, который чуть не отвесил ему Добрыня, и на всякий случай отбежал на середину зала — гоняться за ним по комнате хозяину явно было не с руки. Так и случилось: Добрыня что-то проворчал да вернулся к напиткам.

— Эй, Лиза! — кликнул Лад, и Лизавета поморщилась: так её никто не называл. — Я тогда завтра с обеда загляну, посмотрю, как ты тут. Проверю, как бы этот старикан тебе самую плохую комнату не дал.

— А чего ж ты завтра проверять собрался?! — вскинулся Добрыня. — Ты сегодня проверь. Вот подойди поближе, я тебе всё покажу!

Что именно Добрыня собрался показать Ладу, угадывалось по грозным ноткам в его зычном голосе. Лад благоразумно подходить не стал, махнул Лизавете издалека — и был таков. Ей же осталось глупо пялиться на закрывшуюся дверь и гадать, что будет дальше.

Гадать долго не пришлось. Добрыня медленно вышел из-за стойки и, жестом позвав Лизавету, потопал к дальнему концу зала. Там был проход в узкий, тёмный коридор, усеянный одинаковыми дверями. Они прошли мимо одной, второй, третьей, четвёртой — Лизавете начало казаться, что коридор будет бесконечным — и, наконец, остановились. Добрыня достал из кармана фартука массивную связку ключей, отцепил один и протянул ей:

— Вот, твоя комната будет. Не хоромы, конечно, но уж что есть.

— Я уверена, она замечательная, — улыбнулась Лизавета. — Спасибо.

Она действительно была благодарна: за крышу над головой, за радушный приём, за добрые слова о её отце, которого она любила, несмотря на случившееся. Здесь, в этом неуютном коридоре, стоя рядом с возвышающимся над ней Добрыней, Лизавета и впрямь поверила, что всё может закончиться хорошо.

Добрыня мягко улыбнулся:

— Да не за что. Ты, как обустроишься, приходи. Накормим ещё.

Лизавета проводила взглядом грузную фигуру и лишь затем вставила ключ в замочную скважину. Повернулся он легко, с громким щелчком: пускай двор и выглядел небогато, но за порядком тут явно следили. Лизавета улыбнулась, представив, как Добрыня по утрам смазывает петли, подметает полы и смахивает пыль, и сильнее толкнула дверь.

Как она и предчувствовала, комната была обставлена бедно. У одной стены — односпальная кровать, у другой — небольшой, чуть облупившийся шкаф. Был ещё стол, на котором кто-то предусмотрительно оставил чернильницу, заточенное перо и пару листов бумаги. Правда, чернила в баночке давно и безнадёжно засохли.

Оставшись одна, Лизавета тяжело опустилась на кровать. Та сильно прогнулась под её весом, но, к чести Добрыни, не скрипнула. Лизавета прикрыла глаза. Спать не хотелось — ещё бы, она едва встала! — но хотелось погрузиться в себя, понять, что с ней происходит. Стоило смежить веки, и перед ними замелькали образы последних часов: испуганный окрик отца, улыбчивый Лад, хмурая Ольга, суровый только на вид Добрыня — и водяной. Конечно, нечисти Лизавета не встречала, но в воображении живо явился толстый старикан с длинной бородой, круглым носом и пронизывающим взглядом неприятных, маленьких глаз. И как отец мог её такому отдать?

05

— А я гадал, когда же ты выйдешь! — махнул рукой Добрыня, когда Лизавета спустя лишь пару минут вновь показалась в обеденной зале.

Звучный голос его вновь привлёк к ней избыточное внимание. Проходя между столиками, она почти физически ощущала изучающие взгляды местных. Один мужичок — Лизавета не видела его лица, только изношенные сапоги да мятую рубаху — смотрел ей вслед, до тех самых пор пока она не подошла к Добрыне.

Только рядом с ним Лизавета чувствовала себя спокойно. Добрыня знал её отца и в чём-то даже был на него похож: такой же высокий, широкоплечий, могучий, но вместе с тем отзывчивый и добрый. От него веяло спокойствием, и это чувство словно распространилось на Лизавету.

Она попросила у Добрыни холодной воды: жара на постоялом дворе царила невыносимая.

— Да, душновато тут у нас, — Добрыня поправил ворот рубахи. — Ты б сходила на улицу: там всяко посвежее будет, легче задышится.

Он был прав, однако правота эта Лизавету не убедила. Она понимала, что снаружи останется совсем одна в чужом месте, в окружении незнакомых людей. Даже одетая в простой сарафан она выделялась на их фоне осанкой, манерой себя держать. Лизавета видела это в случайно перехваченных взглядах.

— Можно мне просто ещё воды?

Добрыня, пожав плечами, заново наполнил стакан. Однако вода лишь утоляла жажду, но не остужала. Лизавета почувствовала, как по спине стекает капелька пота, и обречённо вздохнула.

— Хотя, пожалуй, вы правы. Пойду подышу.

К чести Добрыни, он не стал усмехаться — мол, я же говорил. Просто кивнул и продолжил протирать стаканы, ровной шеренгой расставленные перед ним.

Снаружи, несмотря на высоко стоявшее солнце, и впрямь стало легче. Палило нещадно, но спасали порывы ветра — лёгкого и прохладного. Остановившись на крыльце трактира, Лизавета с удовольствием вдохнула полной грудью… и поперхнулась от неожиданности.

— Эй, красавица! — окликнул её незнакомый мужчина.

Она попыталась притвориться, что не понимает, к ней ли он обращается. Деланно заозиралась по сторонам, отступила в тень.

— Да куда ж ты, давай потолкуем!

— Нет, спасибо, — голос подвёл: слова эти Лизавета почти просипела.

— Вежливая какая — прямо видно, шо городская. Расскажи-к, как там в городе живётся? Правда терема богатые, каменные?

Он подошёл ближе, встал у самого крыльца. Теперь мужчину и Лизавету отделяла лишь пара шагов, и до неё долетел запах хмеля. Сердце забилось быстрее: пьяницы всегда пугали девушку — казалось, в своём забытьи они способны на что угодно.

— Ага, каменные, — пробормотала она, рукой нащупывая дверь в трактир.

— Э, ты куда собралась! — попытка побега не осталась незамеченной.

Обиженный, мужчина шагнул на крыльцо. Лизавета внутренне сжалась, борясь с желанием зажмуриться. Вдруг показалось, что незнакомец сейчас с невиданной прытью подскочит к ней, схватит запястье, отрежет путь к отступлению. Краски мигом схлынули с лица, мурашки пробежали по телу.

— Эй, милсдарь!

Пропойца даже не сразу понял, что обращаются-то к нему.

— Мужик, я тебя спрашиваю!

Лизавета и её преследователь повернули головы одновременно.

На дороге стоял мужчина, явно не местный: выдавал узелок за спиной. Выглядел он при этом пускай и бедно, но опрятно — и точно был трезвым, что Лизавету изрядно успокоило.

— Это постоялый двор?

— Это, — пропойца, помедлив, кивнул.

— Ага, благодарствую.

Путешественник поправил мешок на плече и двинулся вверх по ступенькам. Походя, оттеснил нетрезвого мужичка в сторону, кивнул Лизавете — она нерешительно улыбнулась в ответ.

Но улыбка быстро сползла с лица, когда мужчина так же, проходя, шлёпнул её пониже спины, будто какую-то крестьянку. Щёки Лизаветы мгновенно вспыхнули, жар прилил к телу. Она понимала, что нужно развернуться и осадить наглеца, но с мгновение не могла пошевелить и пальцем — и этого хватило чтобы он, ухмыльнувшись, переступил порог. Лизавета снова осталась с пьяницей наедине.

Она слышала — тот пытался что-то сказать. Но, видит Бог, у неё не было сил слушать. Ведомая неуместным, но всё же накатившим стыдом, Лизавета подхватила юбки и быстро, как могла, кинулась вниз по лестнице. Пропойца не успел её остановить — Лизавета пронеслась мимо, лишь задев ненароком его плечо.

— Извините! — пискнула она, не обернувшись, и продолжила бежать дальше: через деревню, на лесную тропку, в тень редких деревьев.

Ей хотелось побыть одной, оказаться вдали от слишком пристальных взглядов. Лучше всего, конечно же, дома, в своей уютной спаленке на втором этаже, но за неимением большего хватило и просеки, успокаивающей и пустынной, если не считать щебечущих в кронах деревьев птиц.

Только здесь Лизавета перевела дух. Осторожно выглянула из-за укрывшего её дерева, чтобы убедиться: никто и не подумал за ней погнаться. Деревня продолжала жить своей жизнью, не заметив ни появления, ни побега потерянной городской девчонки.

И всё же для Лизаветы деревушка отныне изменилась. Она и прежде казалась неприятной: грязной, неухоженной по сравнению с тем, где привыкла жить купеческая дочка. Но теперь она также знала, что в границах этого поселения не стоит ждать привычной вежливости, галантности. Да, любой мужчина мог оказаться таким добряком, как Добрыня. Но мог и распустить руки, как этот…

Лизавету передёрнуло от одного только воспоминания. Нет, она решительно не хотела возвращаться обратно! Может, поговорить с Ладом и Ольгой, попроситься провести ещё ночь в их избушке?

Ноги Лизаветы сами собой сдвинулись с места, стоило только подумать об озере. Но объяснялось ли её желание оказаться там лишь тем случаем, что произошёл у трактира? Или Лизавета подспудно ощущала действие договора, что её отец заключил с водяным за её спиной?

Она старалась не думать об этом, а озеро словно бы помогало. Вблизи и при свете дня оно выглядело ничуть не зловещим. Уютно шуршали листвой склонившиеся над водой деревья, чирикали и прыгали с ветви на ветвь мелкие птички. Солнце играло с бликами на спокойной глади — её не тревожили ни рыбки, ни мальки, лишь стрекозы безмятежно гудели над самой поверхностью.

«Безмятежность» была очень подходящим словом, подумала Лизавета, спускаясь ближе к воде. Наклонившись, она коснулась озера кончиком пальца — от прикосновения в стороны тут же разбежались круги. Вода оказалась приятно прохладной, словно не успела прогреться к полудню. Подумав, Лизавета опустила в неё всю ладонь, смочила липкую после бега шею. Ах, как хорошо было бы сейчас разуться, сесть на траву поверх мягкого покрывала и задушевно поболтать с кем-нибудь — да хоть бы и с Ладом!

Лизавета не проговаривала этого даже про себя, но Лад умудрился ей чем-то неуловимо понравиться. Рядом с ним казалось: она может говорить, что хочет, вести себя, как угодно. Вероятно, это объяснялось его происхождением — с аристократами и разыгрывающими их купцами приходилось постоянно держать лицо, а с деревенским мальчишкой это было ни к чему. Но, с другой стороны, Ольга заставляла Лизавету трепетать от ужаса, а Лад… растерянный, взлохмаченный, с травой в волосах он заставлял её улыбаться даже сейчас, когда был рядом лишь в её воображении.

Впрочем, в этой деревне улыбки надолго не задерживались.

Вода перед Лизаветой вдруг пошла рябью. На поверхности появились крупные пузыри, внизу скользнула большая страшная тень. Лизавета отпрянула. Заполошное сердце попыталось выскочить из груди, внутренний голос крикнул о том, что лучше убираться подобру-поздорову, но ступни будто прикипели к берегу — а вскоре убегать стало поздно.

Водная гладь взорвалась тысячей брызг. Холодные капли упали на юбку Лизаветы, на песок перед ней. Кто-то выпрямился, стоя по колено в воде, по-собачьи отряхнул волосы… и замер, увидев девушку у края озера.

— Лизавета?

Перед ней, мокрый, растерянный, с расчерченным каплями лицом и прилипшими ко лбу кудрями, стоял Лад: правду говорят, мол, помяни чёрта!.. Ошалевшая, Лизавета не сразу сообразила, что беззастенчиво рассматривает его. Только когда взгляд опустился на мокрую рубашку, прилипшую к коже и недвусмысленно очерчивающую крепкий торс, она ойкнула и быстренько отвернулась в сторону.

Вместе с этим движением отмер и Лад: отёр ладонью лицо, отодрал прилипшую к коже рубашку, медленно вышел на сушу. Краем глаза Лизавета заметила, что он был полностью обут и одет. Это показалось ей странным, но было и другое, более загадочное обстоятельство. Лодки, на которой Лад мог бы добраться до этого берега, поблизости не наблюдалось.

— Что ты здесь делаешь?

— Как ты здесь оказался?

Они заговорили одновременно и одновременно же замолчали. Давать ответ не хотелось: Лизавета не привыкла врать, а при мысли о том, чтобы сказать правду, внутри холодело. Лад тоже не спешил откровенничать, наоборот — махнул рукой, мол, давай уж ты первая.

— Мне не сиделось в деревне, — в какой-то мере это была правда, пускай и сильно завуалированная. — А ты здесь откуда?

— Приплыл, — Лад пожал плечами так, будто это всё объясняло.

— И где лодка? — вопрос вырвался быстрее, чем Лизавета подумала: лучше не продолжать, каждый имеет право на тайны.

Однако Лада её слова не смутили.

— Там, в траве, — он неопределённо ткнул пальцем куда-то вправо — прищурившись, Лизавета заметила примятые стебли. — Я её спрятал, чтобы никто из деревенских не увёл. Они обычно этим не грешат, но сама понимаешь, всегда лучше перебдеть.

Ладно, это было похоже на правду.

— А почему ты полез в воду одетым?

— Я не полез — я упал. Ну, а потом было уже как-то странно с себя всё это снимать, так что поплыл, как есть. Я проверял, не отцвели ли кувшинки. Не отцвели, могу показать.

— Я же их видела возле вашего дома.

— Так там-то всего-ничего! Тут местечко есть, где ими всё просто усыпано. Только на лодке вплотную не подобраться, вот и приходится… — Лад развёл руками, молча указывая на свою промокшую насквозь одежду.

— Тогда я, пожалуй, воздержусь.

Лад как-то странно покосился на неё.

— Многое теряешь. Иногда неудобства стоят того.

Лизавете снова стало неловко. Городская жительница, «маленькая купчиха», она не вписывалась в местную жизнь. Стоило ли убегать из деревни, чтобы снова столкнуться с непониманием здесь?

— Не против, я присяду?

А Лад вот не заморачивался: и думать забыв о кувшинках, он плюхнулся прямо на песок, скрестил ноги. Лизавета посмотрела сверху вниз, поражаясь его непосредственности. Он ведь прекрасно знал: песок прилипнет к мокрой одежде, забьётся в обувь, сам он после этого будет выглядеть неряшливо и глупо — и всё же Лада это совершенно не волновало.

— Ты тоже садись! — он постучал ладонью рядом с собой.

Минуту назад Лизавета бы отказалась. Сейчас же, подобрав юбки, аккуратно присела. Песок, согретый дружелюбным солнцем, оказался приятным и тёплым на ощупь. Но жарко не было: от воды тянуло прохладой, ветерок вблизи неё стал только свежее. Вдохнув его поглубже, Лизавета осторожно позволила себе улыбнуться. Пожалуй, что-то было в том, чтобы так сидеть на земле и смотреть на простирающееся впереди озеро.

— Насчёт кувшинок не передумала? — заметив перемену в Лизавете, шёпотом спросил Лад.

Она покачала головой: нет, плыть куда-то в мутной воде, чтобы поглазеть на цветы, она не готова. Но внутренний голос негромко добавил: «Пока», — а Лад усмехнулся, будто услышал.

И время пошло, словно кто-то, придерживавший секундную стрелку, неожиданно её отпустил. Лизавета не заметила, как пролетели без малого три дня, столь полны они были. Закрывая глаза под вечер, она засыпала почти мгновенно — и под смеженными веками мелькали, словно брызги красок, события прошедших часов.

Постеснявшись рассказывать Ладу правду, Лизавета всё же осталась жить на постоялом дворе, но это её почти не тяготило. Ранним утром она, спешно позавтракав, убегала на озеро, а возвращалась лишь когда солнце расцвечивало жёлтым и алым. Благодаря этому ей успешно удавалось избегать Неждана — так звали того постояльца, воспоминания о котором неизменно вызывали у Лизаветы неловкость и стыд.

Кроме того, Лизавета была рада избегать встреч с супругой Добрыни, Любавой: по непонятным причинам та с подозрением относилась к Ладу и, узнавая, что девушка планирует с ним увидеться, тут же нагружала её работой — вмиг оказывалась, что нужна какая-то помощь на кухне или необходимо сбегать к пекарю. Отказаться у Лизаветы никогда не хватало духу, так что приходилось с тоской отправляться по поручениям — а уже потом бежать на обещанную встречу, недоумевая, с чего же Любава так взъелась на Лада. И ведь в остальном-то она была чудеснейшей, заботливой женщиной из тех, что готовы вместить в своём сердце весь мир!

Но даже Любаве со временем пришлось смириться: слишком очевидно было, что только Лад скрашивал жизнь Лизаветы в деревне. В часы, проведённые без него, она становилась задумчивой и притихшей — никто не знал, но Лизавета корила себя за то, что почти не тоскует по отцу, — но стоило Ладу появиться на пороге, и лицо её расцвечивала улыбка. В конце концов, когда на второй день пополудни Лад вбежал на постоялый двор, схватил Лизавету за запястье и практически вытащил из-за стола, Любава даже не возмутилась — только недовольно втянула щёки.

Лад и впрямь наполнял дни Лизаветы жизнью: каждый раз придумывал что-то новое, чтобы увлечь её, — и каждый раз ему удавалось. В тот день, когда он по неуклюжести искупался в одежде, Лад уговорил Лизавету на первое из их приключений. Он отвёл её к детям, слишком маленьким, чтобы помогать взрослым на кухне и в поле, а потому игравшим на одном из подворий. Лизавета как сейчас помнила, что при виде них один из мальчишек аж подпрыгнул от радости:

— ЛАД!!!

Не прошло и мгновения, как они оказались в кругу ребятни. Дети тянулись к Ладу, каждый норовил о чём-то спросить, уговаривал присоединиться к игре. На Лизавету они поглядывали одновременно с опаской и любопытством, но без враждебности. А вот ей мигом захотелось кое-кого огреть, когда он спросил у малышей:

— Пустите новенькую поиграть?

— Что?! — она лихо повернулась к предложившему идею Ладу.

— Да ладно тебе, это всего лишь салки. Знай себе, бегай да их лови. Можешь даже сначала зайцем побегать, я ловить буду — а ты пока разберёшься, что к чему.

— Но…

— Кто хочет, чтобы наша гостья поиграла?

Дети приняли задумку с пугающим восторгом. Потом Лизавета думала: они просто сразу поняли, что с её приходом игра для них упростится. И были правы — у Лизаветы не получалось ни убегать, ни уворачиваться, ни ловить. Ей попадался только Лад, но Лизавета была уверена, что он поддавался: и то лишь для того, чтобы схватить её в следующий раз.

Столько раз, как в тот день, Лизавету ещё не трогали. Лад легко касался её руки, когда она пыталась притаиться за деревом. Хлопал по спине, когда она убегала, нервно кидаясь из стороны в сторону. А один раз даже обхватил поперёк поясницы, оторвал от земли, заставив завизжать самым неприличным образом — и раскраснеться далеко не от бега или усталости.

Да, в присутствии Лада Лизавета постоянно краснела.

Она влюблялась. Влюблялась, пока Лад увлечённо рассказывал уставшим детям сказку о хитрой лисице и доверчивом волке. Влюблялась, когда он провожал её на постоялый двор — и останавливал на пороге, чтобы убрать зацепившийся за растрёпанные волосы лепесток. Влюблялась, когда ближе к полудню он приходил как будто к Добрыне, но на самом деле — конечно же, к ней.

— Ты умеешь кататься на лошадях?

— Там на опушке такая цветочная поляна! Давай покажу?

— А пошли смотреть на лисиц? Они безобидные, честно!

Всё начиналось с вопросов, на которые Лизавета не могла ответить отказом. И вот она, забыв обо всех правилах приличия, усаживалась по-мужски в седло, собирала полевые цветы и безуспешно пыталась сплести из них венок, кралась меж деревьев, чтобы разглядеть мелькнувший в кустах пушистый хвост, и сама кричала, тыча пальцем куда-то наверх:

— Смотри, белка!

Ей казалось, в такие моменты Лад глядел на неё по-особенному. Ему нравилась искренняя непосредственность Лизаветы, её детская открытость всему сущему. С ним не нужно было сдерживаться — громкий смех побуждал Лада не закатывать глаза, а смеяться в ответ.

«Интересно, это вот так выглядит настоящая любовь? — размышляла она вечером третьего дня, рассеянно накручивая на палец хвостик от длинной косы. — Ты постоянно улыбаешься, краснеешь, хочешь меняться… и радуешься, как ребёнок, когда он приглашает тебя на праздник?»

— Вечером у озера будут гулянья, пойдём? — кто же знал, что такой невинный вопрос заставит сердце восторженно трепыхаться в груди, а щёки наливаться краской, как яблочки.

Лизавета даже не смогла нормально ответить — только кивнуть, промямлить что-то про спешку и ускользнуть, стараясь не бежать вприпрыжку. Правда, под взглядом всё понимающей Любавы прыти у неё поубавилось: трактирщица смотрела, будто наблюдала за скоротечной, безнадёжной любовью — и Лизавета вспоминала, что это действительно так. Ей ведь придётся вскоре уехать, оставить полную забот и забав крестьянскую жизнь и вернуться к своей, которая теперь, издалека, казалась бессмысленной и тусклой.

06

Не успела Лизавета выйти на поляну, как услышала костёр. Сухие ветки потрескивали в огне, ветер нёс недолговечные искры, отсветы алого пламени бросали вокруг причудливые, дрожащие тени.

А ещё был жар — зовущий, ждущий и жгучий, ощутимый даже издалека. Воздух становился горячее с каждым шагом, что приближал её к сердцу праздника. Сначала он окутывал, нежил, как вода в тёплой ванне. Потом — жёг, будто предостерегая, советуя: «Стой, не ходи».

Лизавета послушалась, остановилась у кромки леса, ослепшая от яркого пламени. Глаза привыкали постепенно — но привыкали. Вот она отвела руку от лица, вот прищурилась, а вот уже распахнула глаза, широко разинула рот. Перед ней вздымался костёр в высоту человеческого роста.

— Ты пришла! — услышала она радостный крик.

Одна из теней, стоявших подле огня, вдруг сдвинулась с места, приблизилась. Лизавета моргнула — напротив неё стоял Лад, улыбающийся своей раздражающе счастливой улыбкой.

— Я не был уверен, что ты появишься, — обезоруживающе признался он. — Но поверь, оно того стоит.

— Я… — она хотела было ответить, но не смогла отвести взгляд от огня.

Лад обернулся.

— А, да, мы немного переборщили, — рассмеялся смущённо. — Но ты не волнуйся, сейчас костёр поутихнет. Мы же не хотим всё напрочь сжечь.

Последние слова Лада едва не заглушил ветер, вдруг взвывший, метнувшийся над кромкой грозно зашелестевших деревьев, всколыхнувший опасное пламя. Со стороны костра послышался дружный ох, несколько человек отшатнулись. Лад даже не обернулся, наоборот — запрокинул голову, глянул куда-то на кроны, сощурился:

— Вот паршивец! — Лизавета непонимающе обернулась, но позади никого не увидела. Лад легкомысленно отмахнулся: — А, это я ветру. Не даёт огню угомониться …

Новый порыв пронёсся над лесом, пощекотал листья.

— Сейчас утихнет. Пошли поближе.

Не дожидаясь разрешения, Лад уцепил Лизавету за запястье. Она почти не сопротивлялась, позволила увести себя к огню, к гомонящим людям, к ароматам всяческой снести.

— Лизавета, — Ольга, как всегда сдержанная и строгая, кивнула в знак приветствия.

Они не разговаривали с того дня, как Лизавета впервые оказалась на озере. Казалось бы, ночные откровения о водяном должны были сблизить их, однако этого не случилось: Ольга не искала новых встреч, не задавала вопросов, а Лизавета никак не могла попасть в их отрезанную от мира избу без приглашения.

Не зная теперь, как вести себя, она лишь вежливо улыбнулась. Ольга перевела взгляд на Лада, в глазах её читался только им понятный вопрос. Лизавета заметила, как Лад едва заметно кивнул.

— А где Инга? — перекрикивая шум голосов, спросил он.

— Пошла за яблоками, — Ольга махнула рукой, мол, неважно.

Но жест остановился на середине. Замерев, Ольга перевела взгляд на Лизавету, протянула:

— Она же на троих принесёт… Прости, мы не знали, что ты тоже придёшь. Пойду её догоню, заодно донести помогу. А то зная её ловкость…

Ольга неодобрительно покачала головой, но договаривать не стала. Вместо этого уверенно шагнула, разрезая многоголосую толпу. Удивительно, но многие перед ней расступались.

— Инга довольна неуклюжая, — вместо Ольги объяснил Лад.

Чтобы Лизавета расслышала, он склонился к самому её уху, — она коротко вздрогнула от обжигающего дыхания.

— Но лучше ей об этом не говорить, а то кинется ещё доказывать обратное… она так как-то раз на крышу сарая забралась — такое было!

Пламя костра, как и обещал Лад, постепенно утихло. Огонь стал спокойнее, будто прирученный зверь. Задышалось свободнее, легче — но ненадолго: народу становилось всё больше, толпа сжималась теснее.

Лизавета узнавала некоторые лица, виденные на постоялом дворе. Вон там был мужчина, который каждый вечер выпивал целую кружку эля — и уходил, стоило упасть последней капле. С другой стороны стояла девица, заглянувшая этим утром: Лизавета запомнила её, потому что та пронеслась через зал очень быстро, так и стучала пятками.

Переведя взгляд дальше, Лизавета невольно поморщилась: здесь был и Неждан. Слава Отцу, он не глазел по сторонам и не обращал на неё внимания, а болтал с какой-то деревенской девчушкой, неприлично близко склонившись к её лицу. Как убедилась Лизавета, Неждан не знал меры с любыми девицами — не только с ней. Хотя ей доставалось больше прочих: пускай при Добрыне с Любавой он шутить не спешил, стоило им уйти — одаривал Лизавету ненужным, липким вниманием. Руки больше не распускал, однако хватало и слов, которые он почему-то считал приятными.

— О, а это ж Добрыня! — Лад закрыл Неждана рукой, ткнул пальцем куда-то левее. Проследив за ним взглядом, Лизавета увидела: и правда, Добрыня. — Хочешь подойти?

Она не успела ответить: к ним протиснулась Ольга. В каждой руке у неё было по палочке с яблоком, ярко-красным и блестящим от мёда.

— Вот, держи, — протянула она одно Лизавете. — Только осторожно: горячее.

Вслед за Ольгой показалась и Инга, дружелюбно махнула рукой с зажатым в ней яблоком. Мёд от резкого движения капнул ей на руку — Инга, недолго думая, слизнула его языком. А следом вгрызлась в яблоко с таким аппетитом, что у Лизаветы рот невольно заполнился слюной.

— Эй, моё-то отдай! — Ладу аппетит Инги не очень понравился.

Впрочем, та на чужое лакомство не претендовала. Не глядя, она сунула Ладу яблоко и покосилась на Лизавету:

— Ты своё-то ешь. Остынет — не так вкусно будет.

Лизавета послушалась — и глаза её распахнулись от изумления. Губы обжёг приторный мёд. На зубах скрипнула кожица яблока: кислота её смешалась с тяжёлой сладостью, оттеняя и дополняя, связывая язык. И тут же сменилась вкусом тёплого яблочного сока, сахарного, но в меру, как требовалось. Лизавета сглотнула.

— Ага! — Инга, конечно, заметила.

— Что, стоило сюда прийти? — Лад легко ткнул Лизавету локтем. — То ли ещё будет!

Будто вторя его словам, народ пришёл в движение. По собравшимся, как по воде, прошла лёгкая рябь. Вскоре она превратилась в волну: толпа отхлынула от костра, заставляя Лизавету отступить, и вместе с тем — с любопытством вытянуть шею, гадая, что же произошло. Как назло, ничегошеньки не было видно.

— Сейчас хоровод будет, — подсказал Лад. — Пошли?

Лизавета решительно замотала головой. Не то чтобы она не хотела присоединиться — скорее, боялась. Она ведь никогда не танцевала в хороводе: могла пойти не в ту сторону, запнуться, налететь на кого-нибудь…

Но Лад плевать хотел на её сомнения. Он взял Лизавету за руку:

— Поооошлиии!..

— Но я не доела яблоко! — нашлась Лизавета, внутренне радуясь: обошлось!

Не обошлось. Лад фыркнул, вырвал у неё палочку, сунул Инге. Наказал: «Не доедай, мы вернёмся!» — и потянул Лизавету изо всех сил: показалось, сейчас руку выдернет из плеча!

Сопротивляться сил не хватило, и спустя мгновение Лизавета вдруг оказалась частью кольца. Слева от неё стоял Лад, справа — незнакомая девушка, на вид младше на пару лет. Не задумываясь, она сжала Лизаветины пальцы, согрела в тёплой ладони.

И заиграла музыка.

Хоровод двинулся в такт затянувшейся песне, медленно и величаво. Лизавета заозиралась по сторонам, проверяя, правильно ли всё делает — но сделать неправильно было трудно. Они просто шли, спокойно, слушая музыку. Вот только та постепенно, почти незаметно, но ускорялась.

Шаг становился быстрее, быстрее, быстрее — Лизавета едва не потеряла темп, запнулась, но Лад удержал её, уверенно повёл следом. Она сама не заметила, как побежала. Юбка развевалась, хлопала по ногам, в ушах трещал костёр и пел ветер. Звуки природы слились с голосами — сама земля будто вторила им, гудя под ногами. Или то ступни гудели с непривычки, от боли?

Лизавета не успела понять: песня взвилась над костром особенно звонко — и стихла. А она не остановилась вовремя.

Рука бежавшей позади девчушки выскользнула из пальцев. Лизавета со всей дури налетела на Лада, чуть не упала, вцепившись в его рубаху. Покраснела так, что загорелись щёки.

— Прости.

— Да ничего страшного! Смотри, — Лад кивнул куда-то, и Лизавета проследила за его взглядом. Там, на другом конце хоровода, другой девушке помогали твёрдо встать на ноги после падения. — Всегда кто-нибудь не успевает. Ты ещё молодец, устояла.

— Это ты меня удержал.

— Ой, да ладно тебе, — смешно поморщился Лад. — Лучше гляди.

От круга кто-то отделился, вышел почти в самый центр, к огню. Музыканты снова ударили по струнам — и незнакомец затанцевал, в одиночку, лихо приседая, взмахивая ногами в такт песне. А потом его сменил другой, третий, к третьему присоединился четвёртый, они пытались переплясать друг друга, затем появились ещё двое, и ещё, и ещё… Откуда-то в руке Лизаветы вновь оказалось яблоко, и она сама не заметила, как начала хрустеть, во все глаза глядя на танцующих.

Постепенно музыка замедлялась. В центр круга стали выходить пары, но уже не соревнующихся, а будто влюблённых. Они кружились, сцепляли и расцепляли пальцы, призывно покачивались, приближались и следом отдалялись, словно заигрывали друг с другом. Лизавете стало неловко от этого зрелища, захотелось отвести взгляд.

— Хочешь, ещё потанцуем? — вдруг спросил Лад.

Лизавета порадовалась, что он смотрел не на неё, а на пламя.

— Нет-нет-нет, что ты, — решительно замотала головой, на этот раз готовая вцепиться в траву, но не выйти к танцорам. — Там я точно опозорюсь!

— А мы не там. Идём.

Она сама не знала, зачем послушалась.

Лад отвёл её на опушку леса, отделявшего бушующую поляну от спящей деревни. Здесь было прохладнее, тише, спокойнее. Люди остались позади: восторженно наблюдали за танцами, ловили ртом плававшие в бочонке яблоки, разжигали малые костры и готовились через них прыгать. В эту сторону никто не смотрел.

— Как там у вас, в городе, танцуют? Я даю тебе правую руку, а левую кладу вот сюда? — Лад выглядел задумчиво, как ребёнок, рассуждающий перед домашним учителем.

— Правильно, — улыбнулась Лизавета, мысленно удивляясь: откуда деревенский парнишка знает, какую позицию принимать в вальсе.

А это был именно вальс. Лад хмурился, шевелил губами, считал шаги — танец выходил осторожный, медленный, совсем не похожий на веселье, развернувшееся возле костра. Но каким-то загадочным образом происходившее здесь заставляло Лизавету улыбаться куда как шире.

Как-то незаметно Лад перестал следить за ритмом, а Лизавета почему-то решила не поправлять. Она вообще позабыла о правилах: вот темп замедлился, расстояние стало меньше — Лизавета уже чувствовала тепло чужого дыхания на щеке. Дома после такого зашуршали бы сплетни, а здесь подобная интимность казалась обычной. У костра и не в такой близи отплясывали!

Танец постепенно уводил их всё дальше и дальше — от весёлого треска огня, от шумной толпы, от музыки и от самого праздника. По спине Лизаветы мягко скользили ветви деревьев, которые они огибали. Вот какой-то куст лизнул босые щиколотки, вот мягкая притоптанная трава под ногами сменилась другой, непослушной, отчаянно сопротивляющейся прикосновениям.

Музыки почти не было слышно. Её заменял шелест листвы, стрёкот кузнечиков, мерный стук сердца, бьющегося у Лада в груди. Лизавета сама не заметила, как положила голову на его плечо, как прикрыла глаза, как позволила сомкнуться на своей спине тёплым объятиям. Удивительно, сколь спокойно может быть в руках человека, которого знаешь всего три дня! И как неуютно может быть с людьми, с которыми выросла.

— Лизавета, — шёпот Лада согрел её ухо, пощекотал кожу дыханием.

Отвечать не хотелось. Казалось, человеческий голос нарушит магию этого места и времени, превратит медленный танец во что-то неловкое, недопустимое. Лизавета недовольно, еле слышно замычала. Но Лада это не удовлетворило:

— Боюсь, нам всё-таки надо поговорить, — на этот раз он уже не шептал, но говорил, пускай и тихо. — Это важно.

Она тягостно вздохнула. Что могло быть важнее этого чувства, которое теплилось у неё сейчас вместо сердца?

— Я должен тебе признаться, — голос Лада снова стал громче, не обращать внимания на него стало сложнее, хотя видит Бог: Лизавета пыталась. — Ты оказалась здесь из-за меня.

Лизавета нахмурилась, не понимая, что он имеет в виду:

— О чём ты говоришь?

— Я говорю, что это я виноват в твоём появлении здесь.

Наконец, она оторвала щёку от его плеча, открыла глаза. Лад смотрел серьёзно, практически мрачно. В груди у Лизаветы неприятно кольнуло предчувствием.

— Я знаю, что ты привёл меня сюда, — морщинка меж её бровей углубилась, но на губах ещё держалась улыбка. — Я благодарна тебе за это. Признаюсь, поначалу я не думала, что тут будет так весело, но я рада, что ты показал мне, насколько я ошибалась. Это было волшебно.

— Да, — он почему-то печально улыбнулся, а затем протянул руку и нежно убрал выбившуюся из её косы прядку. — И поэтому мне жаль, что я вынужден всё испортить.

Лад ослабил объятия, и Лизавета сразу почувствовала холод на месте его рук. Как странно: она и не заметила, когда тёплый вечер успел обернуться прохладной ночью, когда перестал согревать оставшийся позади костёр. Лизавета чувствовала себя, будто была околдована, а сейчас колдовство медленно спадало с неё, подобно вуали.

— Я виноват в том, что ты оказалась здесь: на этом озере, в этой деревне. Это я привёл тебя сюда, я — тот водяной, который заключил сделку с твоим отцом.

Лизавета удивлённо уставилась на Лада: что за чепуху он несёт?

Но укол предчувствия в груди уже превращался в холод печального понимания. Хотя она пыталась сопротивляться, думала: пускай она ошиблась в Ладе — но он оказался всего лишь глупым, склонным к розыгрышам мальчишкой. Он просто решил подшутить над ней, назваться водяным, посмотреть на её испуг, посмеяться, чтобы потом долго краснеть, извиняться, а когда извинения будут приняты — снова танцевать вот так, под луной!..

— Это правда, — видя её смятение, проговорил Лад. — Ты ведь и сама знаешь, что правда. Ты ведь думала: как странно, что водяной притащил тебя на озеро, но так и не появился, чтобы заявить свои права.

Он говорил, а глаза Лизаветы распахивались всё шире. В ушах зашумело так, что она почти не различала слова. В висках ноющей болью бился один вопрос: откуда Лад узнал про сделку её отца и водяного? Ему могла сказать Ольга? Или не могла?..

— Лизавета, — произнёс он, и снова её имя в его устах вызвало мурашки — но уже другие, пугающие. — Посмотри, на чём ты стоишь.

— Что?..

Она не договорила: вздрогнула, охнула и тут же почувствовала, как подогнулись колени. Лад подхватил её, и как бы Лизавета ни хотела, чтобы он к ней больше не прикасался, всё же с силой вцепилась в его плечи. Потому что у неё под ногами была вода, и дна под ней не было видно.

— Это… но как?..

— Магия, — улыбнулся он, но в улыбке не было прежнего веселья. — Я ведь уже сказал тебе, что я — водяной. Немудрено, что с водой у меня особые отношения.

И тут осознание ударило по ней с силой грома, обрушившего небо. Лизавета разжала пальцы, спешно выпуталась из непрошенных объятий, едва ли не оттолкнула Лада… он удержал, вцепившись в её предплечья.

— Тебе лучше не отпускать меня. Я — единственное, что держит тебя на воде.

Она с ужасом, граничащим с отвращением, поглядела на его пальцы. Они больше не казались тёплыми — они обжигали. Хотелось вырваться, избавиться от прикосновения, от взгляда, от самого воспоминания об этом… да его даже человеком назвать нельзя!

— Стой на месте, — голос Лада вдруг стал другим, твёрдым, слова посыпались с его губ, словно градины. — Ты утонешь, если я тебя отпущу.

Лизавета послушно замерла, хотя казалось — заледенела. Она боялась двигаться, боялась дышать, и только думала, как бы скорее убежать, вернуться домой, спрятаться вместе с отцом от всего странного и немыслимого…

— Успокойся. Я не собираюсь тебя убивать, или есть, или что ты себе там надумала. Мне просто нужно с тобой поговорить, а это единственное место, где ты не сможешь от меня сбежать.

— Поговорить о чём?

— О том, что будет дальше.

Но она и так знала, что будет дальше. Будут три года заключения, три года издевательств и грязной работы, три года без белого света, глубоко под водой, в царстве водяных, русалок и прочей нечисти с холодными, неживыми глазами.

— Ты можешь уйти, — Лизавета, удивлённая, вскинула голову. — Ты можешь уйти, но ничем хорошим для твоего отца это не обернётся.

— При чём тут мой отец? — Лизавета поспешила, спросив. Конечно, она знала, при чём тут её отец: ведь это он заключил договор с проклятой нечистью.

— Я говорил ему, что рукопожатие в Нави имеет особую силу. Если ты пообещал что-то, а после пожал руку, то для тебя же лучше сдержать данное слово. Последствия могут быть… скажем так, неприятными.

— Но… — Лизавета умолкла, пытаясь найти лазейку. — Но ведь он уже нарушил уговор! Папа не отдал меня тебе, а попытался спрятать…

— И всё же по скончанию семи дней ты оказалась у меня.

Чепуха, решительно покачала головой Лизавета. Уж она-то понимала, что оказалась на озере по воле водяного, но никак не своего отца. Пускай условие и было соблюдено, но не тем, кто должен был за этим проследить, а это значит…

— Видишь ли, магия — штука неточная, — прервал поток её мыслей Лад. — Мать-Природа не заморачивается с формулировками, а смотрит в самую суть. А суть вещей такова: по уговору ты должна была оказаться по истечении семи дней в моих владениях, и ты здесь оказалась. Вопрос лишь в том, останешься ли.

— Уверена, и тут можно найти оговорки.

— Нельзя, — отрезал он. — Твой отец пообещал отдать тебя мне в услужение на три года. И пока эти три года не истекли, боюсь, тебе нельзя покидать это место. Хотя как — тебе-то всё можно, ты договоров не заключала. Но если ты уйдёшь, твой отец будет считаться нарушителем, а это, как я уже сказал, не очень приятно. Даже болезненно. А иногда и смертельно опасно.

Лад так легко говорил об этом, что если Лизавета и сомневалась в его нечеловеческой сущности, теперь все сомненья отпали. Ни один разумный человек не будет так запросто рассуждать о смерти.

— Мне важно было, чтобы ты это поняла, — кивнул Лад, словно прочитав что-то по её лицу. — Не волнуйся, у тебя будет время на раздумья. На самом деле, у тебя есть ближайшие три года: всё это время у тебя будет возможность уйти, и всё это время для твоего отца этот уход будет означать приговор.

— Зачем ты всё время это повторяешь?! — вскинула голову Лизавета.

Только сейчас, глядя на Лада, она заметила, что в глазах стояли слёзы. Вырвав из его хватки одну руку, она решительно отёрла лицо, выпрямилась, вздёрнула подбородок, готовая к бою. Но Лад смотрел на неё всё так же мягко, как будто с оттенком сочувствия.

— Мне правда очень жаль, что так вышло, — проговорил он. — Я думаю, теперь мне лучше оставить тебя. Скажи Инге, когда будешь готова окончить этот разговор.

И он отпустил её.

Лизавета ахнула, замерла на мгновение, сделала несколько быстрых шагов Ладу вслед, пытаясь ухватиться хотя бы за край рубахи, чувствуя, как земля уходит из-под ног… и лишь потом поняла, что вовсе она не уходит. Вода оставалась твёрдой, словно обычная дорога — лишь рябь шла по озеру там, где ступала нога.

— Ты соврал! — в порыве изумления, обиды и злости выкрикнула Лизавета Ладу в спину.

Он обернулся через плечо:

— Я уже говорил: мне надо было как-то тебя удержать.

07

Лизавета захлопнула дверь комнаты за своей спиной. Она тяжело дышала, руки тряслись, на лбу выступила испарина. В глазах застыл ужас — всё встало на свои места, но получившаяся картина Лизавете более чем не нравилась.

И ведь она это допустила. Достаточно было встретить милого мальчика, который пару раз очаровательно ей улыбнулся, и Лизавета забыла о необычных обстоятельствах своего появления в деревне, перестала обращать внимание на всякие странности и всерьёз поверила, что это маленькое приключение закончится хорошо. Конечно, ведь в сказках нечисть так легко отступается от своих претензий!

В груди защемило, воздуха не хватало. Лизавета с усилием оттолкнулась от двери и заставила себя двигаться: подойти к окну, плотно задёрнуть шторы — всё, лишь бы не видеть отсветов праздничного костра вдалеке. Ей хотелось побыть одной. Спрятаться на неделю, а лучше на две, пережить эти минуты страха, грусти и стыда от того, что она так легко поверила Ладу!..

Всё ведь было прямо перед глазами. Он появился на озере в тот же момент, что и она. Он жил на отшибе, вдали от деревни, и даже не пытался внятно это объяснить. Чёрт побери, она даже видела, как он выходит из озера в одежде — и поверила, что он просто упал!

Лизавета беспомощно застонала, закрыв лицо руками. Да, провалиться под землю сейчас было бы просто отлично.

Вот только ей некуда было бежать. Лад же сказал: нарушишь договор — и твой отец будет страдать. Хотя определённой доли страданий за сделанное он точно заслужил.

— Проклятье, проклятье!.. — в порыве хоть как-то выпустить бушующие внутри чувства Лизавета ударила кулаком по стене. Рука заболела, на душе легче не стало, и даже наоборот: стоило мимоходом пожелать зла отцу, и она уже корила себя за это.

Но, видит Бог, он тоже был в этом виноват. Он ведь всегда так делал: принимал за Лизавету решения. Обычно её это устраивало, ведь отец делал всё для её же блага, но сейчас… Интересно, о чём он думал, превращая дочь лишь в пункт в мистическом договоре?

В дверь постучали. Лизавета вскинула голову, всё тело её напряглось. «Если это Лад…» — подумала было она, но оборвала себя, не зная, как можно закончить мысль. Глупая девчонка ничего не могла противопоставить столетней твари, или сколько они там живут!

— Лизавета? — раздался приглушённый голос Добрыни.

Зря он пришёл. До сего момента Лизавете не приходило в голову, но трактирщик наверняка был замешан, равно как и его жена. Поэтому Любава так невзлюбила Лада — поняла, к чему всё идёт?

— Лизавета, с тобой всё в порядке? Я видел, как ты бежала…

Вихрь чувств толкнул её подойти и распахнуть дверь, показаться Добрыне, наплевав на растрёпанные волосы и заплаканное лицо.

— Вы знали?! — обрушилась она на растерянного трактирщика.

— Что?..

О, каким бы удивлённым ни звучал его голос, Лизавета поняла: он снова собирался соврать. Лицо предало Добрыню, потому что на секунду, даже на долю секунды на нём промелькнуло не изумление, а испуг.

— Вы знали, — кивнула она, и снова закрыла дверь перед его носом.

Правила приличия? К водяному правила приличия! Кто-то из них думал об этих правилах, когда лгал ей прямо в лицо?!

Добрыне хватило ума уйти. То ли он рассказал о её состоянии остальным, то ли они догадались сами, но больше Лизавету в тот вечер никто не трогал.

Гнев её без сторонних вмешательств постепенно сошёл на нет, сменившись обидой и тоской. Свернувшись клубочком на кровати, она обняла себя, погладила по плечам, пытаясь представить, что это делает кто-то другой. Но кто? Отец продал её водяному, Лад оказался предателем, Добрыня с Любавой пусть и не лгали, но утаивали истину. Мама была долгие годы мертва.

Лизавета осталась одна, и только она могла себе помочь.

С этой мыслью Лизавета уснула, и с ней же встретила следующий день. Стоя у окна и глядя на занимающийся рассвет, она размышляла, что может сделать в сложившихся обстоятельствах, и вновь и вновь приходила лишь к двум возможностям.

Первая — остаться жить в Карасях, переждать следующие три года. Вторая — взять всё в свои руки и попытаться выбраться отсюда как можно раньше.

Ещё вчера она предпочла бы первый вариант. Лизавета почти не сомневалась, что, ведомые чувством вины, Добрыня и Любава согласятся приютить её даже на такой долгий срок. Лад тоже вряд ли будет настаивать на том, чтобы она стала его прислужницей, как было сказано в их с отцом договоре. Судя по всему, это было необязательным пунктом — иначе уговор был бы уже нарушен, земля разверзлась, а великие боги покарали их всех вместе взятых.

Вот только выбрать первый вариант означало потворствовать лицемерию. Лизавете пришлось бы три года притворяться, что всё нормально: она не так уж обижена на Добрыню, не сердится на отца, чудесно чувствует себя в деревне на краю света без своих подруг и вещей, без возможности прогуляться по городу и посетить какой-нибудь захудалый приём или бал…

Но она не хотела носить маску — не здесь, не с этими людьми или нелюдями. А ещё она не хотела сдаваться и просто ждать: о, Отец, да она сойдёт с ума от одной этой перспективы!

Так что, если подумать, никаких двух вариантов у Лизаветы не было. Она сделает всё, чтобы выбраться из проклятых Карасей раньше назначенного срока. И всё — значит, всё.

Когда Лизавета, собранная и причёсанная, вошла в зал трактира, Добрыня заметно приободрился. Он даже сумел изобразить радушную улыбку и открыл рот, чтобы предложить ей сытный завтрак, стакан воды или ромашковый отвар, от которого Лизавету уже начинало тошнить.

Она не дала Добрыне сказать и слова:

— Вы видели Лада или Ингу?

— Что? — о, а вот теперь он растерялся вполне правдоподобно.

— Или мне называть их водяным и его приспешницей?

— Лизавета…

Теперь в голосе Добрыни прорезались нотки неодобрения. Чувство вины, которое Лизавета с утра заталкивала в самые глубины своего сердца, вновь попыталось высунуться. Она сильнее сжала кулаки, заставляя ногти больно вонзиться в ладони. Боль отрезвляла.

— Попросить у меня прощения вы сможете и потом: судя по всему, мы будем регулярно видеться ближайшие три года. Поэтому давайте сейчас не тратить время на это. Вы видели Лада, Ингу, Ольгу или ещё кого-нибудь, о ком мне следует знать?

Добрыня тягостно вздохнул. Лизавете пришлось прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы и в этот раз сдержаться и не рассыпаться в извинениях. С ней обращались и хуже — они строили козни, продолжая мило улыбаться.

— Нет. Но я видел твоего отца.

Лизавета застыла. Краски сошли с её лица. Рот открылся, брови беспомощно вскинулись, в голове застучало: «Нет, нет, нет». Она забыла — сегодня как раз истекли три дня, за которые можно было добраться до Карасей из «Медвежьего угла». Что ещё страшнее, она совсем забыла о том, что рано или поздно придётся объясниться с отцом. Каково будет посмотреть ему в глаза и сказать: «Ты умрёшь, если я уйду отсюда, и ты сам в этом виноват»?

— Я сказал, что ты ушла рано утром, и я не знаю, куда. Он ждёт тебя на крыльце, так что будет лучше, если ты выйдешь через заднюю дверь, обойдёшь дом и…

— Нет. Пусть знает, что ему вы тоже солгали.

Прежде, чем Добрыня успел возразить, Лизавета круто развернулась и направилась к выходу так быстро, чтобы не успеть почувствовать страха перед встречей с отцом. Видит Бог, она была в панике.

Отец, как оказалось, тоже. Он нервно вглядывался куда-то вдаль, ища Лизавету в каждой проходившей мимо женщине, но на звук распахнувшейся двери резко обернулся. Лицо его, до сих пор полное волнения и надежды, отразило невероятное облегчение — и мгновение спустя Лизавета оказалась в крепких объятиях.

— Я так рад тебя видеть!..

— Да, я тоже…

Отец отстранился, чтобы её рассмотреть. Сам он выглядел уставшим: гнал, наверное, во весь опор, — но к усталости примешивалось ещё и счастье. В отличие от Лизаветы он пока верил, что их история может закончиться хорошо.

— Я так беспокоился, когда ты… — отец не договорил.

Словно не в силах поверить, что Лизавета настоящая, он продолжал во все глаза глядеть на неё, прикасаться: сначала сжал плечи, затем — стиснул тонкие пальцы. Он не заметил, что она не пожала его руку в ответ, что улыбнулась лишь коротко, вымученной, а отнюдь не довольной улыбкой.

Обида, колыхавшаяся в груди Лизаветы с прошлого вечера, при виде отца отступила. Он всё ещё был человеком, необдуманно отдавшим её водяному, но вместе с тем это был её батюшка. Тот самый, что возился с ней вечерами, катая по полу деревянные игрушки. Тот самый, что до сих пор при возвращении из любой поездки обнимал её первой, до мачехи. Тот самый, что о её замужестве говорил не как о возможности заключить выгодный союз, а как о способе уберечь её, Лизавету, найти ей достойный кров и пристанище. Тот самый, что сейчас так трясся над ней, боясь потерять.

— Пойдём внутрь, — мягко произнесла она, позабыв о недавней дерзости.

— А? — отец, всё это время бормотавший что-то невнятное, утешающее, вмиг встрепенулся. — Да, ты, верно, права. Тебе надо собраться, а мне, пожалуй, что отдохнуть…

В груди Лизаветы кольнуло желанием согласиться. Она могла бы сказать, что имела в виду именно это, и отсрочить разговор ещё на день — целый день, когда её отец был бы попросту счастлив. Она могла бы притвориться и нарушить зарок, данный самой себе каких-то пару часов назад.

— Да и с утра ехать сподручнее. Не будем до ночи останавливаться на постой, полдороги за раз покроем. Так, может, не через три с лишком дня, а пораньше уж дома будем…

— Не будем, — Лизавета вытолкнула из себя слова, точно камни с горы.

Отец замолчал на полуслове, поглядел непонимающе. На лбу его появилась тонкая морщинка — подозрение, которое он ещё мог загнать вглубь сознания. Но Лизавета не позволила:

— Я никуда не поеду. Не смогу.

Морщинка стала глубже, уголки губ опустились.

— Я не верила тебе всё это время — скрывала, но не верила, а ты был прав. Водяной существует, я видела его, и теперь для меня нет пути обратно.

Последняя надежда в глазах отца померкла, взгляд ожесточился.

— Если я уеду, то тем самым причиню тебе вред.

Вот оно: мгновение озарения. Только что отец, разозлившись на водяного, был готов рвать и метать, но несколько слов — и он понял. В злости не было смысла, потому что ею нельзя было ничего изменить.

— Но… — отец потёр бороду, глаза его забегали в поисках хоть какой-то лазейки. — Это из-за уговора, так? Но я уже нарушил уговор, потому что не привёз тебя вовремя, и ничего не случилось. Так что это может быть просто какой-то трюк, чтобы удержать тебя здесь, поэтому…

Надо же, а они были похожи. Лизавета вспомнила, как рассуждала в точности так же, и вспомнила, как именно Лад осадил её.

— Я была здесь в оговоренный срок — а как я здесь оказалась, не так уж и важно. Договоры у водяных не так строги и точны, как у наших купцов.

Она попыталась пошутить, улыбнуться, чтобы смягчить обстановку. Но отец даже не притворился, будто ему понравилось меткое сравнение.

Некоторое время он стоял молча. Люди по-разному переносят трагичные новости: кто-то бушует, кто-то кричит, кто-то плачет, но истинная безысходность требует тишины. Она окутывает человека собою, отрезая от мира, превращая в шум все слова, кроме: «Ничего не получится».

— И нет никакой возможности?.. — наконец промолвил отец.

— Нет, — Лизавета думала иначе, но сейчас ей нужно было отвадить его от водяного, защитить его жизнь. — Ты пообещал, что я пробуду здесь все три года, и я должна быть здесь. Иначе… иначе ты можешь даже умереть.

Последние слова дались ей особенно тяжело, но их нужно было сказать. Они были ножом, что отсекал оставшиеся пути к отступлению. И сработали куда лучше, чем если бы Лизавета призналась, что собирается во всём разобраться сама.

— Ты права, — отец медленно кивнул. — Нам лучше пойти внутрь.

В зале он рухнул на первый попавшийся стул. Добрыня оказался рядом незамедлительно, поставил перед отцом стакан с чем-то крепким. Тот выпил, не поморщившись, и посмотрел на Добрыню долгим затравленным взглядом — точно хотел поделиться и посоветоваться, но не мог. Точнее думал, что не мог.

— Он знает, — чувствуя, что это необходимо, произнесла Лизавета.

Отец резко повернулся к ней, похоже, надеясь, что неправильно понял.

— Мой сын пытался тебя предупредить, — Добрыня, пожалев Лизавету, решил рассказать всё сам. — Войло, помнишь? Он говорил тебе бросить что-нибудь в озеро прежде, чем закинуть удочку.

— Ты знал? С самого начала?! — за мгновение голос отца из потерянного превратился в рокочущий, громогласный. — Ты знал, и ничего мне не?!..

— А ты бы поверил? — Добрыня говорил спокойно, но твёрдо, и этого хватило, чтобы осадить отца. — То-то же. Не пытайся винить меня в ошибках, которые сам совершил.

Последнее было сказано тихо, но Лизавете показалось, будто своими словами Добрыня отвесил её отцу отрезвляющую пощёчину. Он сказал то, что сама она побоялась: отец ведь мог заключить любой уговор, а не отдавать в услужение нечисти свою единственную дочь.

— Неужели ничего нельзя сделать? — тоскливо поглядел тот на Добрыню.

— Понятия не имею. Это твоя дочь говорила с водяным.

Кажется, лишь теперь отец посмотрел на Лизавету осознанно — чуть удивлённо, внимательно и словно… разочарованно? Наверное, так смотрят на детей, повзрослевших раньше, чем ты ожидал.

— Ты с ним разговаривала?

Лизавета криво улыбнулась: похоже, до сих пор отец её едва слушал. Интересно, обратил бы он на неё внимание, расскажи Лизавета всю правду?

— Да, — в действительности она только кивнула.

— И он сказал, что я…

— Да. Тебе будет плохо, если не выполнишь обещание.

Повторно говорить о смерти она не хотела: это было всё равно, что кликать беду. Одного упоминания и так хватило, чтобы растормошить отца, — теперь нужно было помочь ему примириться с участью любимой дочери.

— Он не такой страшный, как может показаться, — Лизавета придвинулась ближе к нему и, помедлив, положила ладонь на могучую руку. — То есть, он лжец и злодей, но он… кажется, он не собирается причинять мне боль.

— Ещё бы попробовал! — кулак под её пальцами сжался, вызвав у Лизаветы улыбку: она привыкла видеть отца таким, а не потерянным и расстроенным.

— Да, ты прав: ещё бы попробовал. Так что ты можешь так сильно не волноваться: я буду в безопасности. Да и Добрыня за мной присмотрит. Правда, Добрыня?

— Присмотрим, — тот кивнул, встретившись с Лизаветой взглядом. — Но водяному можно доверять, своё слово он держит. Если пообещал, что с Лизаветкой ничего не случится — значит, не случится.

Отец поднял на Добрыню тяжёлый взгляд, тот ответил спокойным и терпеливым. С секунду они не произносили ни слова, но вместе с тем говорили — на языке, который Лизавете был неподвластен: на языке взрослых, родителей и мужчин.

— Если бы я только мог попасть в это их подводное царство… — пробормотал отец, и в голосе его отчётливо слышалась мука. — Если бы я только мог найти лазейку!..

Глаза Лизаветы широко распахнулись. Она дёрнулась, словно хотела что-то сказать, но усилием воли заставила себя откинуться обратно к спинке стула. Не стоило обнадёживать отца — хотя, пожалуй, её слова скорее его напугали бы.

Наконец, отец кивнул.

— Быть посему, — он посмотрел на Лизавету. — Но ты каждую неделю будешь писать мне письма. И если они задержатся хотя бы на три дня…

— Да, батюшка, — отец не закончил, но продолжение Лизавете и не требовалось. — Я буду писать каждую неделю. А может, и чаще.

— Хорошо, — отвечал он.

Лизавета горько усмехнулась, ведь все трое знали: ничего хорошего в происходящем как раз-таки не было.

08

— Ты как? — забавно, но первым этот вопрос догадался задать Добрыня.

Ближе к обеду им вместе удалось спровадить отца Лизаветы спать. Он упирался, говорил, что хочет как можно дольше оставаться рядом со своей дочерью, но то была пустая бравада: глаза его то и дело норовили закрыться. Лизавете пришлось трижды поклясться, что она никуда не денется до его пробуждения, чтобы он наконец прислушался к уговорам и отправился в дальние комнаты. Как сказал Добрыня, отец уснул, едва коснувшись головой подушки.

— Наверное, мне надо перед вами извиниться, — отложив ответ до лучших времён, подняла голову Лизавета.

— За что это? — Добрыня добродушно улыбнулся, словно и в самом деле забыл, но Лизавету было не провести.

Она лукаво посмотрела на него снизу вверх.

— Давайте посмотрим. Во-первых, за то, что нагрубила с утра, — она загнула указательный палец. — Во-вторых, за то, что назвала лжецом. Не прямо, но, думаю, вы прочли между строк. В-третьих, за то, что не поблагодарила, кажется, ни разу за эти четыре дня. Кстати, спасибо.

— Всегда пожалуйста, — в тон ей откликнулся Добрыня, опускаясь на стул напротив. — А теперь разберёмся с твоими извинениями. Во-первых, твою грубость можно простить, учитывая, что тебе пришлось пережить. Хотя я рад, что ты попросила за неё прощения, пускай и не сразу.

Лизавета поморщилась: он был прав, стоило прикусить язык раньше.

— Во-вторых, я ведь и правда утаивал от тебя кое-что. Может, с лжецом ты перегнула палку, но я — старый хитрый лис, и отрицать это было бы глупо.

— Не такой уж и старый, — Лизавета не удержалась.

Добрыня коротко рассмеялся:

— А ты, оказывается, остра на язык, если расслабишься!

Она улыбнулась в ответ, но улыбка получилась всё-таки грустной. Добрыня, сам того не зная, наступил на больную мозоль со своим «если расслабишься». Словно увидел, как Лизавете приходилось постоянно держать себя в узде, чтобы оставаться идеальной дочерью, лучшей подругой, образцом для подражания, каким называли её чужие родители.

Иногда ей казалось, что настоящая она заперта внутри фарфоровой куколки, лицо которой готово пойти уродливыми трещинами от всякой искреннего проявления чувств.

— Могу я попросить вас о ещё одной просьбе?

— Сначала скажи, о какой.

После того, что Лизавета узнала о силе обещаний, просьба Добрыни выглядела вполне разумной.

— Присмотрите за отцом, ладно? Мне надо кое-куда сходить.

Добрыня был слишком проницательным старым лисом, чтобы «кое-куда» его удовлетворило.

— На озеро собралась?

— А если и да? — Лизавета вскинула подбородок скорее в защитном, чем атакующем жесте.

— Ничего. Но мне будет спокойнее, если я буду знать, куда за тобой послать.

Его размеренный голос так и заставлял устыдиться своей порывистости. Но ведь Лизавету тоже можно было понять? Её сердце и разум сейчас ощущались как открытая рана, уже не кровоточащая, но не успевшая толком зажить.

— Тогда ладно, — кивнула она, прикусив язык, когда захотелось опять извиниться. — На озеро, да. Лад сказал найти его, когда буду готова продолжать разговор.

— А ты точно готова?

Если бы только она знала ответ!

Лизавета вздохнула:

— Я не знаю. Не знаю, готова ли хоть к чему-то. Не знаю, как я, — она устало потёрла лицо. — Со мной за день произошло больше, чем за всю мою жизнь, а я понятия не имею, что с этим делать.

— Так может, не рубить сплеча?

Совет был хороший. Можно было взять перерыв, отдохнуть, подумать, на — дцать раз прокрутить в голове возможный разговор с Ладом…

— Нет, — ей потребовалась пара секунд, чтобы понять, как стоит ответить. — Если я буду медлить, то остыну, снова начну колебаться и не сделаю то, что должно. Прощу его, а такое нельзя прощать, как вы думаете?

— Нельзя, — Лизавете стало легче, когда Добрыня с ней согласился. — Ступай. Теперь я вижу, что ты в состоянии о себе позаботиться.

— Хоть кто-то в это верит, — она хмыкнула, поднимаясь. Помедлила мгновение, а потом снова глянула на Добрыню. — Спасибо. За… вы знаете.

Он кивнул так, будто и в самом деле всё знал.

Хотелось бы Лизавете в действительности быть такой уверенной, как на словах. Проходя через деревню, она не могла отделаться от мысли, что собирается совершить ошибку, сама лезет в логово опасного зверя. С другой стороны, в сказках настоящие герои именно этим и занимались — нельзя стать рыцарем, не сразив своего дракона. А она очень хотела стать героиней, а не оставаться принцессой в беде.

Интересно, колебались ли рыцари перед входом в пещеру?

Лизавета позволила сомнениям заполонить свою голову, но не разрешила ногам остановиться. Они пронесли её мимо низких домишек к лесной тропинке — впереди, если прищуриться, можно было рассмотреть блеск солнечных лучей в озёрных волнах.

— Лучше бы тебе быть на месте, когда я дойду, — пробормотала себе под нос Лизавета, хотя понятия не имела, что будет делать, если Лада на берегу не окажется.

Гадать не пришлось: он был там, сидел у кромки воды и бросал в неё плоские камни. Лад то ли не услышал её шагов, то ли притворился, что не услышал — он не обернулся, даже не вздрогнул, когда Лизавета остановилась в тени деревьев, уставившись ему в спину.

Каким всё же обычным он выглядел вот так, издалека!

Не было ничего удивительного в том, что Лизавета обманулась. С виду Лад действительно казался безобидным, смешливым деревенским мальчишкой и не более того. Любая бы на её месте прониклась тёплыми чувствами. Ну, может, не настолько тёплыми, как произошло с Лизаветой, но…

Она тряхнула головой: «Хватит рассуждать — действуй», — и вышла из тени.

— Так и знала, что найду тебя здесь.

Вот теперь Лад вздрогнул, оборачиваясь. Светлые глаза его расширились, похоже, в непритворном изумлении. Лизавета удовлетворённо кивнула: приятно знать, что даже водяного можно застать врасплох.

— Я думал, ты нескоро решишься сюда прийти, — вновь обретя дар речи, признался Лад. — Поэтому сказал тебе искать Ингу: она бывает в деревне чаще меня, да и ты против неё вроде как ничего не имеешь.

— Ты думал, что я не решусь сюда прийти, или надеялся на это?

Брови Лада снова взлетели вверх — да, правильно, к такой Лизавете он не привык.

— Думал, — после короткого промедления, кивнул он со всей возможной решительностью. — Я рад, что ты пришла. Хотя заранее в ужасе от того, что ты скажешь.

Губы Лизаветы против воли растянулись в улыбке. Даже сейчас, даже после случившегося Лад знал, как её развеселить, лучше всех прочих. Но сейчас эту улыбку нужно было спрятать.

— Ты обманул меня, Лад, — произнесла она как можно серьёзнее.

Он вмиг помрачнел, как вчера на озере. Вот перед ней стоял растерянный деревенский мальчишка, а вот — уже вечный водяной, сознающий всю тяжесть своего поступка, но готовый сказать, что, если бы выдался шанс переиграть всё, он сделал бы то же самое. К таким переменам, пожалуй, невозможно привыкнуть.

— Да. Я тебя обманул, и я прошу прощения за это.

— Зачем ты вообще это сделал? — вопрос этот волновал Лизавету всё утро. — Мог же сказать правду, как только я здесь оказалась.

— Ты поверишь, если я скажу, что так и было задумано?

Лизавета склонила голову. Лад поднялся с земли, отряхнул штаны, словно бы тянул время. Но когда их глаза встретились, в его не было и отголоска сомнений.

— Ты меня удивила. До нашей встречи я представлял тебя не как живого человека, а как образ — собрание самых ужасных качеств, какие только могут в тебе быть. Думал, явится нахальная, изнеженная девица из тех, что оттопыривают мизинец за чаем… А тут ты.

— Я?

— Ты, — он кивнул, словно одно слово могло всё объяснить. — Перепуганная до чёртиков лохматая девчонка, которая смотрела на меня так, словно я должен был стать её спасением.

— Я просто ожидала увидеть страшного водяного, а увидела… — Лизавета усмехнулась. — А увидела тебя.

— Не такого страшного, как ты рассчитывала?

— Взъерошенного неуклюжего мальчишку, с трудом выбравшегося из кустов, — не преминула подколоть она.

— Похоже, мы оба обвели себя вокруг пальца.

Лад пожал плечами и улыбнулся так, как умел только он. В этой улыбке было и смущение, и признание поражения, и легкомысленное: «Да, я натворил дел, но в процессе же было хотя бы чуточку весело?»

Он смотрел так же, когда Лизавета растянулась на траве во время первой их игры в салочки. Она почувствовала себя глупо и ужасно разозлилась из-за того, что Лад вообще заставил её играть, но стоило ему улыбнуться — и она забыла обиду. Он ведь говорил правду: им было весело, и даже не чуточку.

Но сейчас ей нельзя было покупаться на это.

— Да, — кивнула Лизавета. — Мы обвели себя вокруг пальца. А потом ты обвёл ещё и меня. Не думай, что я так просто забуду.

— Злишься?

— Обижена. Я думала, мы друзья, а ты всё это время мне врал.

— Когда ты это говоришь, звучит хуже, чем в моих мыслях.

— Может, потому что ты не чувствовал то же, что и я? — её улыбкой можно было резать бумагу. — Я оказалась в чужом месте, одна, перепуганная до чёртиков, как ты верно подметил. У меня здесь не было никого, и когда появился ты… ты был моим спасением, да. Я почувствовала, что у меня появилась хоть какая-то опора. Но ты выдернул её у меня из-под ног.

Лизавета отвернулась, пытаясь сдержаться, сморгнула непрошенные слёзы. Когда она вновь повернулась к Ладу, в глазах её был только колотый лёд.

— Я бы простила это кому угодно, но не тебе. И если ты хочешь, правда хочешь извиниться, Лад, то сделай это услугой.

— Услугой? — такого он не ожидал. — И о какой услуге идёт речь?

— Нет, — она решительно покачала головой. — Мне кажется, после случившегося я заслужила сделать тебе ответный сюрприз. Поэтому сначала пообещай, что сделаешь то, о чём я попрошу.

Она протянула руку для рукопожатия.

— Так, кажется, у вас это делается?

Лад недоверчиво посмотрел на неё:

— А вдруг ты попросишь что-то опасное для меня?

— Обещаю, что моя просьба не будет опасна ни для тебя, ни для кого-либо из жителей этой деревни и этого озера, а также не будет содержать ничего невозможного.

— Ты эту речь продумывала?

— Да, — хотя, вероятно, меньше, чем следовало.

— Договорились, — Лад взял её за руку. — Надеюсь, ты меня не убьёшь.

— Надеюсь, ты меня тоже.

Она повторила своё обещание ещё раз, уже для договора.

— Обещаю, в свою очередь, исполнить твою просьбу, если подобное в моих силах, — Лад нашёл, как обезопасить себя этой маленькой оговоркой.

— Я же обещала не загадывать невозможного.

— Откуда ты знаешь, что для водяных возможно, а что — нет?

Что ж, замечание было резонным. Признавая это, Лизавета кивнула и расцепила их пальцы. Глубоко вдохнула, переступила с ноги на ногу, собираясь.

— Теперь ты скажешь, что это за просьба?

Почему-то это оказалось не так-то просто. Лизавета нерешительно облизнула губы, подумала мимоходом: уж не совершает ли она прямо сейчас ужасную ошибку? Ведь ещё можно было всё исправить, запросив не то, что планировалось, а какую-то безобидную мелочь вроде коробки свежих пирожных. От пирожных она и впрямь бы не отказалась…

— Ты же не собираешься пойти на попятную? — сначала Лизавета подумала, что это говорит ей внутренний голос, но нет: решающий вопрос задал Лад, сам не зная, на что подписывается.

— Нет, — она встряхнулась. — Конечно, нет. Но ты же знаешь: рассказать правду бывает очень непросто.

— Ты теперь каждый день будешь мне это припоминать?

— Да, — с этим ответом Лизавета не медлила. — Потому что предательство не должно оставаться безнаказанным, даже для бессмертных водяных с очаровательными улыбками.

— Так ты считаешь, что у меня очарова…

— Я хочу, чтобы ты забрал меня под воду.

О, она выбрала наилучший момент. Было что-то чудовищно приятное в том, чтобы наблюдать, как самодовольная улыбка сползает с Ладова лица, сменяясь ошарашенным выражением.

— Что ты сказала?

— Ты слышал. Но что самое ужасное, ты пообещал мне это исполнить.

Вот так, вонзить нож в самое сердце и провернуть, чтобы было больнее. Всё так же, как он сделал с ней.

— Ты не понимаешь, о чём просишь.

— Тогда объясни мне.

— Хорошо, — Лад помедлил с мгновение. — Что ты знаешь о Нави?

09

Ей следовало догадаться. Вспомнить все сказки, которые им с Настасьей читала нянюшка, и байки, что отец привозил из поездок. Это же было несложно, правда? Подумать о том, что водяными обычно становились умершие люди, и догадаться, что это значит?

Но Лизавета не подумала, и потому замерла, огорошенная, стоило Ладу спросить о Нави. Ведь всё, что она помнила, сводилось к простейшей истине: Навь — это царство мёртвых, живым туда путь заказан. И она только что взяла с водяного обещание её туда утащить.

— Вижу, кое-что знаешь, — пришёл черёд Лада злорадствовать. — Теперь поняла свою ошибку?

Она отказывалась признать это вслух, но да, поняла. Не было ничего трудного или невозможного в том, чтобы утянуть глупую маленькую купчиху в Навь — вот только для этого ей пришлось бы умереть.

— Хм. Значит, ты меня убьёшь? — Лизавета смогла сказать это так просто лишь потому, что до конца не верила в происходящее.

И каково же было её облегчение, когда усмешка на лице Лада стремительно сменилась изумлением, а сам он выпалил:

— Что?! Матерь, конечно нет!

Кажется, Лизавета охнула. Или ойкнула, она сама уже была ни в чём не уверена. Вся её жизнь за прошедшие полдня превратилась то ли в зыбкий песок, то ли в палку, переброшенную над зияющей пропастью, на которой ей приходилось отчаянно балансировать.

— Ладно, — она сглотнула. — Ладно, видимо, я знаю о Нави меньше, чем следовало, потому что по моей памяти это то место, где оказываются все мёртвые души, а значит, чтобы попасть туда, нужно…

— О, — прервало её восклицание Лада. — Я и забыл, насколько странной может быть людская религия. И что, вы прям в это верите?

— Нет. Мы верим, что после смерти все попадают на суд к Богу-Отцу, и он решает, куда ты отправишься: на небеса за наградой или в подземье, где тебе воздастся за все грехи.

— И что из этого Навь?

— Ничего. В Навь верят только крестьяне, которые… — Лизавета запнулась. — Которые также верят в существование леших и водяных.

Лад просто не мог не улыбнуться. Она же поморщилась, чувствуя себя всё более глупо. Надо же, пришла сюда такая вся из себя решительная, собиралась карать и диктовать условия — а теперь стоит в полном недоумении, гадая, до чего умудрилась договориться.

— Похоже вам, городским, есть, чему у этих крестьян поучиться.

— Похоже, — Лизавета старалась говорить как можно более равнодушно. — Так ты объяснишь, что тогда имел в виду, говоря о Нави?

— Садись.

Эта сцена напомнила Лизавете её первый день в деревне. Они с Ладом тоже сидели на берегу озера, презрев любые приличия. Их плечи едва не задевали друг друга — иногда ветер колыхал рукав его рубашки так, что она чувствовала касание грубой ткани, но почти не обращала на это внимания.

Тогда Лизавета ещё не была влюблена, сейчас — уже не была, и ей хотелось верить, что близость Лада окажется такой же незначительной, как и прежде. Но этого, конечно же, не случилось. Ей достаточно было ощутить исходившее от него тепло, почти задеть его ногу коленом, когда садилась, и вот Лизавета уже позорно краснела и ёрзала, пытаясь отодвинуться не слишком далеко, но не остаться слишком близко. Лад, к его чести, не вымолвил и слова, пока она сама не спросила:

— Та ошибка, которую я якобы совершила… Что ты имел в виду?

— Ну, я бы не сказал, что это была одна ошибка. Для начала, ты забыла, что под водой нельзя дышать…

Лизавета поглядела на него с недоверием: но он же там как-то жил! Однако тот выглядел вполне серьёзным, только смотрел с хитринкой, явно наслаждаясь произведённым впечатлением.

— Раз уж ты не уточнила, что исполнение твоего желания не должно быть опасным лично для тебя, я мог бы…

— Ты только что обещал, что не утопишь меня. Нечего пугать.

— Я не пугаю, а даю оценить возможности.

— Ладно, я поняла, — Лизавета закатила глаза: утихшее было раздражение начало возвращаться. — Я — маленькая дурочка, зря пытавшаяся обвести великого водяного вокруг пальца. Ты проучил меня, я устыдилась. Но мы пожали друг другу руки, уговор заключён, и если ты не знаешь способа его расторгнуть…

Было бы прелестно, если бы он ответил: «Знаю». Лизавете не пришлось бы отправляться в подводное царство, почему-то представлявшееся ужасно холодным. Ладу не пришлось бы терпеть её рядом с собой, как вечное напоминание о его оплошности. Все были бы в выигрыше, нет?

— Нет уж, господарыня Лизавета, — Лад не дал ей ни договорить, ни додумать. — Ты напросилась спуститься в Навь, и ты спустишься. Но я хочу, чтобы ты осознавала, чем рискуешь: там, под водой, я — далеко не главная опасность.

И тут до Лизаветы дошло. Это Лад благоволил ей — ну, или пытался искупить чувство вины. Но у Инги и Ольги не было перед ней никаких обязательств. Равно как не было их и у других созданий, которые могли населять Навь.

— Как ты верно подметила, Навь — это царство мёртвых, — продолжал Лад. — Хотя правильнее было бы называть её царством природы, противопоставляя всему человеческому. Мы верим, потому что это действительно так, что Бог-Отец приглядывает за людьми на протяжении всей их жизни, а Мать-Природа присматривает в посмертии. Она решает, как ты продолжишь свой путь: станешь ли частью природы, обернёшься ли деревом, продолжишь свою жизнь духом или уйдёшь дальше.

— Уйдёшь дальше?

— Не спрашивай: я не знаю, куда. Я ведь остался.

Невесть откуда налетел порыв ветра, не сильный, но холодный, пробирающий до костей. Лизавета поёжилась, обняла себя за предплечья, стараясь сделать это как можно незаметнее. Она и не думала, что короткий разговор с Ладом подтолкнёт её к открытию тайн мирозданья.

— В Нави не место живым людям. Твоё присутствие нарушит равновесие, которое поддерживает сама Мать-Природа и мы, её верные слуги. Нарушенное равновесие, в свою очередь, стремится к восстановлению любыми путями, а это значит, что сама природа попытается тебя убить. Готова ли ты к такому?

Конечно, она не была готова! Лизавета не собиралась умирать ни сейчас, ни в ближайшие три года, ни в ближайшие полсотни лет. Но не собиралась она и отступаться.

— Да, — солгала Лизавета, лишь бы посмотреть, как Лад изменится в лице.

Уверенность с него смыло, словно волною. Миг — и перед Лизаветой вновь сидел тот лохматый мальчишка, каким Лад был для неё последние дни.

— Ты ведь дал моему отцу обещание, что со мной ничего не случится, пока я в твоих владениях, — продолжала она, доставая последний козырь из рукава. — Так что вопрос не в том, боюсь ли я чего-то и готова ли. Вопрос в том, сможешь ли ты одновременно сдержать два данных слова. Сможешь?

Вновь ветер. Небо понемногу начало затягивать сизыми тучами, солнечный свет померк. Озеро преобразилось: уютное пристанище превратилось в жуткое, мрачное место. Вода потемнела, рыбёшки затаились. Даже птицы не пели, словно прислушивались к разговору сидевших на берегу.

Пожалуй, если бы Лизавета первым делом увидела такое озеро, она поверила бы в водяного незамедлительно.

— Так вот какую ловушку ты расставила.

Лад не смотрел на неё, и Лизавета была благодарна. Она едва выдерживала этот звенящий тон, и вряд ли выдержала бы взгляд.

— Прости, — проговорила она, глядя на озеро, казавшееся сейчас бездонным. — Но месть и не должна быть приятной, верно?

— Она и не будет. Я ведь не шутил и не угрожал, Лизавета: Навь не принимает живых, и чтобы проникнуть туда, тебе придётся утонуть. Ненадолго, мы сможем тебя спасти. Но ощущения будут… — он поморщился. — Незабываемыми.

Лизавета сглотнула.

— Могу себе представить.

— Неужто? — Лад вдруг обернулся. — Ты когда-нибудь тонула? Вода когда-нибудь забивала твои лёгкие так, что они начинали гореть? Так, что внутри всё сжималось, пытаясь избавиться от неё? Что тебя трясло, гнуло, а сердце билось столь сильно, что в ушах не было слышно ничего, кроме этого непроходящего шума?

Он говорил, а Лизавету пробирала дрожь и уже не от ветра. Она думала, Лад пугал её прошлой ночью на озере. Она думала, он выглядел угрожающим сегодня, когда рассказывал о Нави. Но всё это было лишь мелочью по сравнению с тем, что она видела прямо сейчас.

Она забыла, что водяные — древние и могущественные существа, а не мальчишки на побегушках. Она забыла, что в сказках они утягивали под воду за малейшую провинность, что могли управлять погодой, путать мысли, превращать жизнь в непрекращающийся кошмар.

Она забыла, кто перед ней, и теперь невольно отшатнулась.

— Когда мне придётся сделать это с тобой, помни: ты сама попросила.

Лизавете потребовалось время, чтобы вспомнить, как говорить.

— Хорошо, — наконец, выдавила она. — Хорошо, я запомню.

Она подхватила юбки, вставая. Разговор получился не долгим, но определённо тяжёлым: поднимаясь. Лизавета почувствовала слабость в ногах и чуть не запнулась. Она видела, как Лад едва заметно вздрогнул — словно хотел подать ей руку, но в последний момент удержался.

Значит, так всё будет между ними теперь?

— Но, знаешь… — Лизавета облизнула пересохшие губы.

Лад повернул голову, вновь посмотрел на неё снизу вверх, но теперь не извиняясь, а равнодушно. Если бы не этот взгляд, она не решилась бы продолжить и просто ушла, но он подстегнул что-то в ней, заставил усилием воли расправить плечи.

— Я хочу, чтобы ты тоже кое-что помнил, Лад. Ты это начал.

Остаток дня и всё следующее утро Лизавета провела с отцом. Это было тяжёлое время: ей приходилось улыбаться, притворяясь, что ничего не случилось, в то время как мысли вновь и вновь возвращались к последнему разговору с Ладом. Подходя к нему, она рассчитывала, что они останутся пускай не в добрых, но в тёплых отношениях — достаточных для того, чтобы комфортно поселиться под водой и постепенно выведать всё, что нужно. Но всё обернулось, как обернулось, и теперь Лизавета понятия не имела, чего ждать.

— Всё в порядке, Лизонька? — от отца не укрылось её состояние.

Несколько раз он пытался завести разговор, но Лизавета отделывалась усталой улыбкой. Она говорила, что ей жаль так скоро прощаться, и во многомто была даже правда. Она говорила, что события последних дней измотали её, и эти слова тоже не были ложью. Однако отец знал её всю жизнь и видел, что Лизавета открывает не всё.

А как сказать, что умудрилась разругаться со своим единственным шансом на спасение?

Неудивительно, что ночью Лизавета плохо спала. Несколько раз она просыпалась от кошмаров, которые толком не помнила. От них сохранились лишь смутные, подёрнутые дымкой тумана образы: чёрные воды озера, затянутые нитями водорослей; чьи-то длинные пальцы в чёрных перчатках; чёрное небо с бельмом там, где должна была мягко сиять Луна.

Каждый раз Лизавета подскакивала в холодном поту и не могла объяснить себе, что именно её напугало. Может, ей снилось, как она тонула в озере — ведь именно это ей вскоре и предстояло?

Поутру она чувствовала себя разбитой. Холодная вода и припарки не избавили от тёмных кругов под глазами и пришлось выходить как есть: помятой, потерянной, сомневающейся в собственной правоте.

При виде отца Лизавета чуть не расплакалась. Он стоял возле телеги, сгружая провизию, и в свете солнца выглядел таким… домашним, обычным. На краткий миг отец вновь показался Лизавете непоколебимым, столпом и оплотом её собственной жизни, которому можно было довериться в чём угодно.

А потом отец обернулся, и усталость в его глазах напомнила, почему Лизавета должна была остаться одна.

«Пришло моё время защищать тебя», — подумала она, пряча лицо на отцовском плече. Объятия были тёплыми, успокаивающими, пускай и прощальными. Они продлились чуть больше положенного: никто не хотел отпускать первым, никто не хотел уходить. Но, наконец, Лизавета сжала отца в последний раз — и отступила.

— Будь осторожен в дороге, — наущала она, будто взрослая.

— Не волнуйся, уж себя как-нибудь сберегу, — отвечал он, мягко гладя её по щеке. — Но ты тоже обещай, что будешь осторожна.

— Обещаю, — и ведь даже не соврала: самое опасное она уже сделала.

Отец улыбнулся, грустно и одновременно нежно. Напомнил про обещание писать каждую неделю, а то и чаще, — Лизавета заверила его, что письма не заставят себя долго ждать.

— И ещё… — отец уже сидел на козлах, но никак не хотел умолкать.

— Езжай уже, — Лизавета перебила, но не грубо, с улыбкой. — Со мной всё будет в порядке. Ты же говорил: водяной пообещал тебе это, а они всегда исполняют обещания.

Отец после короткой заминки кивнул. А потом дёрнул поводья, и лошади медленно сдвинулись с места.

Лизавета провожала его взглядом до тех пор, пока телега не превратилась в крошечную точку на горизонте. А потом закрыла глаза и впервые с его приезда позволила себе тихонько заплакать. Совсем чуть-чуть — всего две-три капли скользнули по щекам, оставляя на запыленной коже следы, и вот она уже утёрла глаза, подобралась. И всё же даже от этих слёз стало немного легче.

— И куда ты теперь? — ну конечно, Добрыня.

Мысленно Лизавета поблагодарила его за то, что он не обратил внимания на её раскрасневшиеся глаза, не сказал ни слова о пережитом прощании. Удивительно: с виду чурбан, а на деле — самый понимающий, вежливый и чуткий житель деревни.

— Вы уже знаете, да? — спросила она, прищурившись.

— Понятия не имею, — не моргнув, соврал он.

«Мне бы так научиться», — мимоходом подумала Лизавета.

— Тогда для вас и Любавы — я отправилась на прогулку. Возможно, она затянется, и я решу переночевать в избушке на другом берегу озера: мне уже доводилось там бывать, Ольга была диво гостеприимна, и вряд ли на этот раз откажет. Можно сказать, я уверена, что она не откажет.

— Даже так? На моей памяти это первый раз, когда она так мила с чужаками.

— Мне кажется, я для неё не чужая, — Лизавета заколебалась, стоит ли говорить дальше, но потом махнула рукой. — Мне кажется, она как вы. Чувствует себя ответственной за то, что натворил Лад, и пытается хоть отчасти это исправить.

Добрыня хмыкнул.

— Он всегда был для неё, как непутёвый сын.

— Я думала, скорее как вечно досаждающий младший брат.

— У них для этого не такая маленькая разница в возрасте, — Лизавета нахмурилась, и Добрыня счёл должным продолжить. — Ты же понимаешь, что они выглядят моложе, чем есть на самом деле?

Если честно, Лизавета об этом не задумывалась. Подспудно она понимала, что водяной — существо мистическое, способное менять облик или сохранять его неизменным, сколько потребуется. Но она никогда не применяла эту мысль к Ладу, Ольге и Инге. Она не могла поверить, что Лад не был её ровесником — даже сейчас, когда это стало очевидным.

— Это сложно принять, — помедлив, проговорила она.

— Легче, когда ты видишь, как одна из них не взрослеет.

Лизавета бросила на Добрыню быстрый взгляд.

— Вы об?..

— Инге, — подсказал он. — Она выглядела точно так же, когда я был ребёнком. Помню, как она иногда проносилась мимо нашего дома: платье развевается, две дурацкие косички за плечами. Мальчишки с удовольствием с ней играли, она казалась своей, как кажутся все девчонки до поры до времени. Меня, правда, с собой не брали — я тогда ещё слишком мелким был.

— Вы? Мелким?

— Мне лет пять было, а она уже тогда выглядела на тринадцать.

Сейчас Инге можно было дать примерно пятнадцать лет.

— И что с ней случилось?

— Не знаю, — Добрыня разочаровал Лизавету. — Я же говорю, что был в те времена совсем ребёнком. Помню, в какой-то момент она исчезла с улиц. Её родители уехали из деревни всего через пару недель, даже заходили к моим попрощаться. Но почему они вдруг решили всё бросить…

Похоже, ему, как и Лизавете, приходилось лишь строить догадки. Хотя кое-что она теперь знала точно: если Инга оказалась частью Нави, значит, примерно в пятнадцать лет она умерла — судя по всему, на том самом озере, куда теперь предстояло отправиться самой Лизавете.

10

Она ожидала встретить у воды Лада, а потому заколебалась, завидев женский силуэт на фоне голубого неба. Ольга стояла, глядя куда-то за вдаль и не шелохнулась, даже когда Лизавета приблизилась. Пришлось прочистить горло, привлекая внимание.

— Ты знаешь, — протянула Ольга в ответ своим глубоким певучим голосом, — что духи воды могут почувствовать её где угодно? В капле росы, в одинокой слезе, прокатившейся по щеке?

Лизавета нахмурилась, не понимая, к чему она клонит. Ольга милостиво разъяснила:

— В людях очень-очень много воды. Поэтому ни один человек не сможет подкрасться к кому-то вроде меня или Лада.

С этим можно было бы поспорить, памятуя об изумлённом взгляде, каким сам Лад встретил Лизавету совсем недавно. Однако вместо того, чтобы усомниться в словах Ольги, Лизавета засомневалась в себе: не позволила ли она Ладу в очередной раз обвести себя вокруг пальца?

— Пожалуй, из всех нас лишь духи огня наименее защищены, — не дождавшись ответа, Ольга всё-таки повернулась. — Вероятно, поэтому Мать-Природа наградила их столь разрушительными способностями. Они могут по щелчку пальцев уничтожить этот лес, деревню, при желании — даже осушить озеро, хотя тут надо постараться. Интересно, что бы ты делала, если бы решила пробраться в Навь с помощью одного из них?

Теперь стало очевидным: Ольга сердилась. Хотя до сих пор она обращалась с Лизаветой по-матерински мягко, та не удивилась. Ей подспудно казалось, что Ольга с самого начала была не сказать, чтобы рада её появлению.

— Вы хотите сказать, что мне там не место.

— Я не хочу сказать, а прямо это говорю, — возразила Ольга. — Живых людей не должно быть в Нави: это опасно и для тебя, и для нас.

— Для вас? Почему?

— А почему, по-твоему, мы скрываемся от людей?

Вопрос удивил Лизавету. До тех пор, пока он не прозвучал, существование духов в стороне от человечества казалось ей чем-то естественным, прописанным в самых основах мироздания. Но теперь Лизавета задумалась — а действительно, зачем держаться в тени могущественным созданиям, способным сжигать дотла целые деревни?

— Потому что нет ничего страшнее испуганного человека, — Ольга улыбнулась, столкнувшись с недоверчивым взглядом. — Подумай: что делают люди с тем, чего очень боятся? Что ты сама сделаешь с пугающим тебя пауком?

— Попрошу… — Лизавета не договорила, на лице промелькнуло понимание.

— …убить, — закончила за неё Ольга. — Люди уничтожают всё, что вызывает у них страх и непонимание. Нет, конечно, есть ещё те, кто пытаются всё чужеродное покорить. Но если не получается, всё равно уничтожают.

Лизавета не нашлась, что на это возразить. Она правда искала, но на ум, как назло, шли худшие из возможных примеров. Вспоминались воинственные племена, которые обращали в рабство. Или опасные животные, на которых объявляли особенно ожесточённую охоту. Или насекомые, пойманные и пришпиленные булавками к грубой ткани.

— Стоит твоему отцу решить, что ты здесь в опасности; стоит тебе по возвращении отсюда хотя бы ненароком проговориться, где ты была; стоит тебе самой как следует испугаться и попытаться сбежать… — Ольга покачала головой. — Достаточно одной искры, чтобы испортить всё, что мы построили.

— Обещаю, я…

— Но ты не можешь ничего обещать! — она не повысила голос, но Лизавета чувствовала себя так, будто на неё накричали. — Ты даже не представляешь, что тебе предстоит увидеть, с чем предстоит столкнуться. Как ты можешь быть уверена в том, что наша жизнь не повергнет тебя в ужас? Что она не вызовет отвращения, ощущения такой чудовищной неправильности, что ты захочешь выкорчевать всё, что нам дорого?

— А если я дам обещание? — выпалила Лизавета в ответ. — Такое же, как Лад дал моему отцу? Пообещаю не рассказывать о вас никому, кто ничего не знает?

— Это было бы очень хитрое обещание.

— И что же в нём хитрого?

— То, что все люди и так знают о мавках, русалках и водяных. Вы же рассказываете о нас сказки, пугаете нами детей по ночам.

— Ладно, а если я не расскажу никому, кто в вас не верит?

— Так лучше, — согласилась Ольга. — Но ты уверена, что готова такое обещание дать?

— Да, — Лизавета сама удивилась тому, что не поколебалась с ответом.

Но её поспешность оказалась неожиданно к месту. Черты лица Ольги вдруг смягчились. Улыбка из острой и насмешливой стала доброй, как будто сочувствующей. Так же она улыбалась в то единственное утро, что они провели вместе. Словно тогда уже знала, что появление Лизаветы на озере ни к чему хорошему не приведёт.

— Не нужно. Твоей готовности вполне достаточно.

Вновь отвернувшись, Ольга решительно шагнула к озеру и коснулась ладонью воды. Та сразу пришла в движение — пошла мелкой рябью, как от сильного ветра. Вот только ветра не было.

— Это верный способ, если хочешь призвать духа воды. Прикоснись к ней и подумай о нём. Просто хорошенько представь, и он…

Поверхность озера взорвалась брызгами, являя светловолосую макушку. Лад отряхнулся, словно собака, и широким шагом направился к берегу.

— …тотчас же явится, — договорила Ольга, проводя ладонью над платьем, разукрашенным водою в мелкий горох: оно высохло почти сразу.

— Какой разброс навыков: топить и сушить вещи, — ляпнула Лизавета, и тут же втянула голову в плечи, опасаясь возмездия.

Вопреки её ожиданиям, Ольга лишь усмехнулась.

— Ну что? — Лад, высушив свою одежду, повернулся к ней с вопросом во взгляде. — Что ты думаешь?

Ольга похлопала его по плечу:

— Твоя девочка прошла проверку. Мы проведём ритуал.

Лад выглядел так, будто очень хотел чертыхнуться. Но в присутствии Ольги он всегда вёл себя более сдержанно — как шкодливый мальчишка, за спиной которого стоит строгая, величавая мать. Из-за этого Лизавете казалось, что история, рассказанная им в первый день знакомства, отчасти правдива: Ольга вполне могла вырастить его, помочь освоиться в мире, только не в обычном — в волшебном.

— Ты готова, маленькая купчиха? — теперь эта величавая женщина, бывшая, возможно, древнее леса, простиравшегося на другом берегу, собиралась помочь Лизавете.

Та решительно кивнула, толком не думая: так было проще не испугаться.

— Хорошо. Но должна предупредить: ритуал тебе предстоит не из приятных.

— Мне нужно утонуть, я помню, — вот уж о чём говорить совсем не хотелось.

Ольга, однако, покачала головой:

— Если бы только это.

Она снова вернулась к воде, повторила призыв. Лизавета наблюдала с лёгким недоумением: кого ещё ей понадобилось приглашать?

Оказалось, что Ингу. Она выскочила из озера, недовольно отплёвываясь, и тряся головой, словно в ухо забилась вода. Каждое движение сопровождалось опасным звоном — отирая одной рукой лицо, в другой Инга пыталась удержать сразу два полных стакана. Задача выглядела заведомо провальной, но она каким-то чудом справлялась.

— Нельзя было разом обоих позвать? — поинтересовалась она, втюхивая посуду Ольге. — Или Ладу всё дать?

— Нельзя, — отрезала та, заставив Ингу умолкнуть, теперь неудовольствие её выражали лишь скрещенные на груди руки. Взгляд, однако, не казался расстроенным или обиженным — так и шнырял вокруг, перескакивал с Лизаветы на Лада, наполняясь всё большим интересом.

Было похоже на то, что Инге не рассказали о решении Лизаветы. Только этим объяснялось, почему сейчас губы её сложились в удивлённое «о».

— Так ты, выходит, станешь одной из нас?

— Надеюсь, не совсем, — Лизавета нервно усмехнулась: вероятность превратиться в русалку ей претила.

— О-о-о-о, — теперь Инга действительно издала этот звук. — Вы собрались обмануть Навь?!

Лад поморщился:

— Давай, прокричи это погромче.

Инга ухмыльнулась. «Нет уж», — отчётливо читалось в её хитром прищуре. Деловито подобрав юбки, она шагнула в сторону редкого леса, устроилась у его кромки на траве и, прислонившись спиной к одному из деревьев, уставилась на берег, словно на сцену.

— Вы продолжайте, не обращайте на меня внимания.

Лизавета резко отвернулась. Ей не нравилось, что важный момент в её жизни стал для Инги поводом поразвлечься.

Ольге, впрочем, не нравилось тоже.

— Мне казалось, мы это уже обсуждали, — проговорила он вкрадчиво. — Смерть, чья бы она ни была, требует уважения.

— Так ваша девчонка вроде бы умирать не собирается.

— Тем не менее, она встанет на порог Нави. Для человека это опаснее, чем выскочить перед несущейся во весь опор лошадью. Поимей совесть: встань и помоги либо уйди и не путайся под ногами.

Вопреки надеждам, Инга выбрала первое.

— И что же мне делать?

— Подержи, — Ольга вернула ей стакан с чем-то мутным, второй же, с прозрачной жидкостью, протянула Лизавете. — А ты умойся этой водой.

Лизавета решила не задавать лишних вопросов и не пытаться спорить. Щедро плеснув водой на пустую ладонь, она с послушным тщанием отёрла лицо, шею — всё, до чего смогла дотянуться.

— Выплесни остатки на голову. Лишним не будет.

— Зачем это? — как ни странно, вопрос задала Инга.

— Чтобы Навь её приняла, — откликнулась Ольга так, будто это что-нибудь объясняло. Инга и Лизавета уставились на неё с одинаковым недоумением. — Вы же помните сказку про Бабу-Ягу? Хотя, конечно, помните, о чём это я…

Она улыбнулась, словно мысль о юности Лизаветы и Инги была чем-то очень приятным.

— В сказках Баба-Яга всегда кормит и моет молодца, отправившегося в путешествие за своею царевной. Но знаете ли вы, почему она это делает? — Ольга выдержала гнетущую паузу. — В действительности избушка Бабы-Яги стоит на границе между Явью и Навью. За ней пролегает мир мёртвых, в котором царевичу нет места. Но его можно спрятать: сделать так, чтобы он пах, словно мертвец. Поэтому она умывает его мёртвой водой и кормит мёртвой едой. Если бы Яга этого не сделала, на царевича напали бы, стоило ему переступить порог её избушки. И напал бы кто-нибудь похуже Кощея.

Лизавета сглотнула и уже без сомнений опрокинула на себя содержимое стакана. Вода живо побежала за шиворот и по лицу, заставляя закрыть глаза.

— Лучше не открывай, — неожиданно посоветовала Инга.

— Почему?

Вместо ответа из рук Лизаветы забрали опустевший стакан и сунули следующий. Лизавета не успела разглядеть, что в нём было, так что с опаской взвесила ёмкость в ладонях. Тяжёлый…

— Тебе нужно всё выпить, — наставляла Ольга.

— Залпом, — добавила Инга.

Почему-то Лизавета почувствовала, что к ней следует прислушаться.

Не открывая глаз, она глубоко вдохнула, словно собиралась нырять уже сейчас, и поднесла стакан к губам. Невольно помедлила — мысль о том, что внутри может быть отрава, промелькнула на грани сознания, но тут же была засунута куда-то подальше. Лизавета запрокинула голову и выпила то, что велели.

Закашлялась тут же. Жидкость оказалась отвратительной на вкус, отдающей плесенью. Густая, она как будто связала язык, заполнила глотку — горечь засела глубоко внутри и никак не хотела уходить. Лизавета ощущала её послевкусие при каждом вдохе, при попытке заговорить.

— А можно запить? — просипела она, подозревая ответ.

— Нет, — отрезала Ольга. — Но не волнуйся, скоро станет не до того.

Сердце Лизаветы упало в пятки.

— Пора?

— Пора, — вместо Ольги ответил Лад.

Он встал рядом, протянул руку, словно кавалер на балу. Мысли об этом заставили Лизавету вспомнить их танец у озера.

— Не бойся, — по-своему истолковав её промедление, проговорил Лад. Голос его звучал мягко, успокаивающе. — То, что я рассказывал тебе… Я пытался тебя напугать.

— Только не говори, что тонуть — самый приятный опыт на свете.

— Нет, — он коротко засмеялся, но в смехе том не было веселья. — Но всё быстро пройдёт.

Скрепя сердце, Лизавета вложила свои пальцы в предложенную ладонь и последовала за водяным к его озеру. Она думала, они снова пойдут по воде, но нет — холодная, та сначала коснулась носков её туфель, затем лизнула щиколотки, заставила ткань юбки прилипнуть к голеням. Мурашки побежали по коже снизу вверх, от спины к затылку. Волосы на загривке зашевелились.

Когда вода оказалась у самых ключиц, Лизавета судорожно вдохнула. Лад, ощутивший её волнение, остановился и обернулся. На губах его застыла улыбка, обещавшая приятную прогулку, лишённую всяких опасностей, — самая лживая улыбка на свете.

— Не бойся, — повторил он, словно это могло помочь, и опустил руки на её плечи.

Лизавета не успела моргнуть, как оказалась в крепких объятиях. Будь это любой другой день, любое другое место, она оттолкнула бы Лада и возмутилась, но сейчас она нуждалась в тепле этих рук. Рук, утянувших её прямо под воду.

Всё было именно так, как пугал Лад. Пускай она думала, что привыкла к холодной воде, но это оказалось неправдой — стоило нырнуть, и мороз ужалил всё тело иголками. Жидкость хлынула всюду, веки непроизвольно сомкнулись, пальцы сжались сильнее. Горло и грудь сдавило — воздуха отчаянно не хватало, но она держалась, сцепив зубы и помня о том, что стоит открыть рот, и…

Она всё же вдохнула и с удивлением обнаружила, что под водой можно расплакаться. Нужно только испытать достаточно боли и страха.

А Лизавета боялась. Она вдруг поняла, что всё взаправду, что она и впрямь почти умирает, что ещё чуть-чуть — и воздух в её груди весь обратится водой, и тело неотвратимо пойдёт ко дну. Мысли этой хватило, чтобы затрепыхаться, попытаться вырваться, выплыть…

Лад держал крепко. Озеро не собиралось её отпускать.

Сама же Лизавета слабела. Руки уже перестали слушаться, повисли безвольными плавниками. Голова опустилась к Ладу на грудь, глаза слегка приоткрылись. Сквозь мутную воду она увидела вьющиеся тени водорослей и отсветы солнца, казавшиеся тут чем-то мистическим, невозможным. Но потом и они, и всё остальное обратилось во тьму.

11

Лизавета вскочила, тяжело дыша. На мгновение её лёгкие сжались, будто стремясь избавиться от воды, но вместо этого наполнились благословенным воздухом. Она замерла — лишь грудь поднималась и опускалась, сначала пугающе быстро, но затем всё медленнее, успокаиваясь.

— Ага, всё-таки выжила.

Вздрогнув, Лизавета резко повернула голову. У широкой постели на простом деревянном стуле с книгой в руках сидела Инга. Постное выражение её лица прямо говорило: «Меня заставили присматривать за тобой, и это было самое скучное занятие в моей жизни».

— Доброе… утро, — не зная, что сказать, ляпнула Лизавета.

— День, — сухо поправила Инга. — Привыкай: под водой довольно темно.

«Под водой», — повторила про себя Лизавета, словно надеясь, что это поможет уверовать в случившееся. Несмотря на хождение по воде, чужие слова и ещё до ужасного яркие воспоминания об утоплении, часть её всё ещё думала: это просто сон, долгий, кошмарный сон.

— Мы правда под водой? — чувствуя себя очень глупо, переспросила она.

Инга предсказуемо закатила глаза.

— А где, по-твоему, нам ещё жить? Мавкам, знаешь ли, жильё на поверхности выдавать не спешат.

Так вот, кто она. Лизавета по незнанию мысленно окрестила Ингу с Ольгой русалками, хотя те и не были похожи ни на какие из сказочных образов. Они не очаровывали людей чудесными голосами — они вовсе не пели; в них не было неземной красоты — хотя неземного и хватало с лихвой. В полумраке, когда на лица ложились тени, Инга могла даже показаться пугающей с её слишком светлой кожей и странными, глядящими в душу выцветшими глазами.

— Ладно, — той, похоже, надоело молчание. — Ты очнулась, жива, не падаешь в обморок или что там люди обычно делают. Значит, я могу наконец-то идти…

— Постой!..

Лизавета выпалила, не подумав. Она была уверена, что Инга лишь отмахнётся от неё, ясно дав понять, что общество наивной девицы не влечёт за собой ничего интересного, — но та остановилась. Лизавета могла лишь предполагать, чем пригрозила ей Ольга, чтобы сделать такой покладистой.

— Ты не могла бы, — сказать следующее оказалось труднее, — не оставлять меня одну?

— Почему? Боишься темноты? — язвительность Инги, похоже, не поддавалась истреблению даже при помощи самых изощрённых наказаний.

— Нет. Просто… я под водой.

— Как и все мы. Но, вообще-то, прямо сейчас ты надёжно от неё защищена. Лад подготовился к твоему прибытию, хотя твой визит его и не особо обрадовал.

Неизвестно, чего хотела добиться Инга, но на Лизавету её слова подействовали, как яркий цветок на осу. Она вдруг распрямилась, поджала губы, посмотрела уже не растерянно, а решительно, исподлобья.

— Я понимаю, что ты прекрасно себя здесь чувствуешь. Но я оказалась в таком положении впервые и, мне кажется, могу чувствовать себя здесь неуютно.

Впервые в глазах Инги забрезжила толика интереса.

— Можешь, — неожиданно согласилась она. — Я в свои первые дни тоже испытывала… неудобство. Темно, тихо, заняться нечем. Даже читать начала.

Она подняла руку, в который держала небольшой томик. Только сейчас Лизавета смогла прочесть его название:

— «Письма Эрнеста и Доравры»? — она не поверила своим глазам.

Инга посмотрела на книгу так, словно видела её впервые.

— Да. А что?

Лизавета замялась. Не могла же она сказать Инге, что не ожидала, будто такая легкомысленная и даже грубоватая девица сможет понять нежную и, страшно сказать, чувственную историю любви!

Но Инга, похоже, прочла всё по её лицу.

— Думала, мы тут все деревенщины, которые два слова связать не могут?

— Нет! — и это было правдой: Лизавета не то, чтобы задумывалась об обучении грамоте крестьянских детей. — Просто не представляла тебя с таким романом в руках.

— Что ж, за правду спасибо, — Инга усмехнулась. — А вообще, ты не смотри, как я выгляжу. На самом деле мне далеко не пятнадцать лет: было время и научиться читать, и заставить Лада доставать мне новые книги.

Точно, об этом Лизавета забыла. Трудно было смотреть в столь юное лицо и думать, что перед тобой сидит кто-то вдвое, а то и втрое старше.

— Ничего, привыкнешь, — Инга ответила и на этот взгляд. — В какой-то момент просто перестаёшь обращать внимание на внешность: смотришь только, как человек говорит или ведёт себя. Дай себе время.

— Сейчас скажешь, что ты тоже не могла осознать, сколько Ольге лет?

— Ольге-то? Нет, с ней сразу всё было ясно — она пугала меня до чёртиков.

Лизавета не смогла скрыть понимающий смешок. Интереса во взгляде Инги стало немного больше.

— У меня были проблемы с Ладом. Он мало того, что выглядит лет на семнадцать, так и ведёт себя так же, — она махнула рукой, очерчивая силуэт Лизаветы. — Ты уже могла ощутить эту его дурость на себе.

— Ты тоже на него злишься? Как Ольга?

Инга вздохнула. Помялась, переступив с ноги на ногу.

— Мы не злимся. Просто раздражает, когда тебе везде подчёркивают, что ты младшая, а на деле все глупости совершает тот, кто должен нас защищать.

— Должен вас?..

— Он ведь водяной. Глава озера, повелитель вод, защитник природы. По-хорошему, он должен за всем тут приглядывать. Наказывать тех, кто портит воду и не следует правилам; поощрять тех, кто приносит дары и с уважением относится к озеру. А не творить ерунду, которая ставит всех нас под угрозу.

— Я не причиню вам вреда, — Лизавета словно продолжала недавний разговор с Ольгой. — И мой отец тоже. Даже если мне что-то придётся не по душе, я ни за что не расскажу ему. Я уже говорила, что готова…

— …поклясться, да. Ольга нам всё рассказала, пока ты была без сознания.

— Но ты мне не веришь, и поэтому ведёшь себя так, будто я ваш враг?

— Если бы я считала тебя врагом, то вела бы себя по-другому, — на мгновенье тон Инги переменился так, что Лизавета мигом поверила. — Прямо сейчас ты скорее… обуза. Я не понимаю, зачем ты здесь и что с тобой делать. А ещё тебя скорее всего повесят на мою шею: Ольга редко заходит под воду, Лад же явно собирается тебя избегать.

— Почему?

— Ты — живое напоминание о его ошибке. А он терпеть не может ошибаться.

После этих слов Инга всё же ушла — словно хотела подчеркнуть, что не собирается обсуждать Лада за его спиной. Лизавета не нашла в себе сил вновь попытаться её остановить: слишком уж потрясло её услышанное. Спускаясь на дно озера, Лизавета надеялась создать хотя бы видимость прежних тёплых отношений и иллюзию комфорта, которые скрасили бы её жизнь на время поисков выхода. Теперь же оказалось, что Ольгу и Лада она видеть почти не будет, зато получит в соглядатаи ершистую Ингу. Можно было, конечно, попытаться увидеть в таком положении плюсы. В конце концов, у неё будет больше возможностей остаться одной и изучить каждый уголок этого… а кстати, где она оказалась?

До сих пор Лизавета не могла толком оглядеть комнату: кровать от остального помещения отделяла высокая плотная ширма. Со своего места девушка видела разве что прикроватную тумбочку, приставленный рядом стул, а ещё край комода из тёмного дерева. Через ширму кто-то заботливый перекинул светлое платье: сама Лизавета была одета в одну лишь сорочку и очень надеялась, что к её переодеванию были причастны только Инга и Ольга, а не кто-то чужой. Впрочем, это было вряд ли возможно: кроме заветной троицы никого потустороннего Лизавета на озере не встречала.

Осторожно, она спустила ноги с кровати. Казалось, колени подогнутся, стоит попробовать встать — но обошлось. Хотя подъёму сопутствовало ощущение слабости: на мгновение у Лизаветы даже закружилась голова, но это быстро прошло. Убедившись, что твёрдо стоит на ногах, она подошла к ширме и переоделась, с удивлением обнаружив, что платье было пошито по последней городской моде: с квадратным декольте и завышенной талией, обозначенной тесёмкой цвета чистого золота. В нём Лизавета сразу почувствовала себя лучше, такая одежда была ей много привычнее здешних сарафанов. Так что из-за ширмы она вышла с гордо поднятой головой — и сразу прильнула к единственному в спальне окну.

Зрелище за ним было волшебным.

Но не таким волшебным, как могла ожидать Лизавета. Её взгляду не предстали виды подводного города, построенного из затонувших кораблей, она не заметила резвящихся в голубоватой воде русалок, то и дело скрывавшихся в зарослях разноцветных водорослей. Нет — за окном простиралось обыкновенное озёрное дно, устланное чем-то похожим на мох. Но смотреть на него в окно было опытом поистине удивительным.

С неожиданным восторгом Лизавета вглядывалась в воду — не прозрачную, как она представляла, а мутную и словно подёрнутую зеленоватым туманом. Сквозь него с трудом, но всё уже удавалось рассмотреть водоросли. Каких только тут не было: одни походили на еловые ветви, растущие прямо из-под земли; другие напоминали папоротник, но со светлыми толстыми стеблями. Ещё одно растение напоминало высокую, в человеческий рост траву, постоянно находившуюся в движении. Она, как и всё тут, то колыхалась, то льнула к земле, то словно бы отшатывалась от проплывающих мимо рыб, коих на дне озера оказалось великое множество. Навь, это названное царство мрака и смерти, на деле дышала жизнью.

Сюда добирался даже солнечный свет. Он причудливо рассеивался и преломлялся в воде, оставляя на земле, полу и стенах колеблющиеся тени. Отблески его мягко ложились Лизавете на кожу, саму её превращая в подрагивающую иллюзию — уже не в человека, но ещё и не в духа.

В необычном свете волшебной казалась даже мебель, хотя уж она тут была самая обыкновенная. Спальня оказалась обставлена просто, но зато всем необходимым: помимо кровати, тумбочки и комода здесь было и старомодное бюро, и маленький изящный столик для чаепитий. Последний несколько выбивался из простого убранства комнаты, отчего Лизавета невольно задумалась — а не это ли имела в виду Инга, говоря, что Лад готовился к её появлению?

Мысль о том, что он, возможно, старался сделать её пребывание под водой удобным, смягчила сердце Лизаветы. Она вспомнила, как Лад поддерживал её перед погружением, как старался приободрить — и почувствовала лёгкий укол вины. Пускай он сам обманул её, но стоило ли уподобляться?

Нет, им нужно было поговорить, примириться. Едва подумав об этом, Лизавета шагнула к двери — но замерла на пороге, едва её распахнув. Там, в коридоре, властвовала темнота. Даже привыкшая к полумраку собственной спальни Лизавета с трудом могла различить висевшие на стенах картины, перемежавшиеся с одинаковыми дверьми. Она обернулась, но нет — в её комнате не нашлось даже обыкновенной свечи.

Пришлось идти почти ощупью, вздрагивая от малейшего шороха. Гнетущую атмосферу усугубляло то, что поблизости не оказалось ни души. Лизавета могла только гадать, куда подевалась Инга или где искать Ольгу и Лада. До неё не долетали их голоса, из-под дверей в темноту коридора не пробивалось и лучика света. Шаги Лизаветы гулким эхом отдавались во мраке, создавая ощущение, будто кто-то шествует за спиной — несколько раз она даже оборачивалась, надеясь и одновременно боясь кого-то увидеть. Но рядом не было никого.

Вздохнуть спокойнее Лизавета смогла, лишь когда впереди забрезжил мягкий свет. Она ускорила шаги, стремясь выбраться из сдавливающего коридора, и через пару мгновений уже ступила в просторную гостиную. О назначении комнаты догадаться было нетрудно: подсказкой послужили изящные диванчики и кресла, чайные столики и стоявшее в дальнем углу пианино. Правда, Лизавета никак не могла представить Ингу и Лада, проводящих тут вечера за беседами и музицированием.

«Зачем им вообще такой большой дом?» — ненароком подумала она.

А дом и впрямь был огромным, почти как у сестёр Соловьёвых. За гостевым крылом последовала череда гостиных, большая часть которых строилась анфиладой — комнаты плавно перетекали друг в друга, похожие, как две капли воды. Отличалась только цветовая гамма: оформленная в кремовых тонах зала сменялась зелёной, а та перетекала в голубую.

Зелёная гостиная понравилась Лизавете больше всего. Угловая комната утопала в приглушённом свете, выгодно подчёркивающем весенние оттенки, торжествовавшие здесь во всём — от обрамлявших окна штор до приземистых диванов с элегантно изогнутыми ножками, крашеными под бронзу. Лизавета не сомневалось: если ей суждено провести во владениях водяного обещанные три года, большую часть она будет обретаться именно в зелёной комнате.

Но сейчас она задерживаться не стала. Воспользовавшись тем, что Инга куда-то подевалась, Лизавета решила тщательно изучить ставший её временным пристанищем терем — потрясения не заставили девушку забыть о своей истинной цели. Если в этих комнатах можно было найти хоть какие-то сведения о волшебных уговорах и о том, как их нарушать, она обязательно их отыщет.

Подхватив юбки, Лизавета двинулась дальше — через голубую гостиную в просторный холл, который венчали внушительные входные двери, украшенные искусной резьбой. При виде неё девушка замерла, зачарованная: казалось, прямо на её глазах узоры складывались в фигуры, а фигуры рассказывали невероятную, невозможную в обыденном мире историю. Хотя бы потому, что в дереве не было выточено ни одного человека, а лишь чудесные существа.

Заворожённая, Лизавета подошла ближе. Прямо у неё перед носом оказалось деревянное изображение водяного — чтобы его нельзя было перепутать с человеком, таинственный мастер вырезал на плечах существа крошечные рыбьи чешуйки. Водяной этот, судя по всему, сидел на берегу озера, наигрывая легкомысленную мелодию на свирели. Прищурившись, Лизавета смогла разглядеть даже хитрую улыбку, изогнувшую уголки её рта.

А кто там рядом? Проследив пальцами волну завитков, изображавших неспокойную реку, Лизавета встретилась взглядом с русалкой. Она сидела у корней раскидистого дуба и расчёсывала пальцами длинные, спускавшие до пят волосы, и, кажется, разговаривала с оседлавшей одну из волн рыбкой… в короне?

Неизвестно, сколько бы Лизавета могла разглядывать невероятную дверь, но ей помешали. Из следующей комнаты раздались приглушённые голоса. Не ожидавшая услышать их Лизавета подпрыгнула, резко выпрямилась. На цыпочках подкралась ко входу, прижалась ухом к полотну — но, увы! Двери в тереме надёжно хранили тайны хозяев, позволяя различить голоса, а не слова.

Лизавете ничего не оставалось, как потянуть за дверную ручку: бросать своё исследование она не собиралась, кого бы ей ни предстояло встретить. А встретила она…

Ну, это определённо были три женщины. Лизавета подозревала, что не вполне женщины, но пока не заметила у них ни хвостов, ни чешуи, решила ограничиться нейтральным определением.

— Кхм, — девушка прочистила горло. — Простите, если помешала.

Незнакомки сидели за столом, затянутым тёмным сукном, и играли в карты. Мачеха Лизаветы считала такое увлечение неподходящим для состоятельных купеческих дочерей и жён, поэтому та не могла даже представить, что за игра разворачивалась между женщинами и какая из них выигрывала. Поняла лишь, что прервала действо в самом разгаре: в руках у каждой участницы ещё было достаточно карт.

— Ничего, — та, что сидела лицом к двери, милостиво кивнула. — Мы занимались этим уже столько раз, что не расстроимся, если нас вынудят прерваться. И так ведь понятно, кто выигрывает, верно?

— Верно, — в тон ей ответила другая женщина, сидевшая к Лизавете боком. По голосу было очевидно: мнения о победителе у неё и её соперницы кардинально расходятся.

Последняя незнакомка — Лизавета видела лишь её спину, — к спору присоединяться не стала. Вместо этого она запрокинула голову, чтобы посмотреть на незваную гостью.

— Здравствуй. А ты кто?

И тут Лизавета поняла, что понятия не имеет, как правильно ответить.

— Это наша гостья, — от неловкого положения Лизавету спасла Ольга.

Она появилась из двери напротив, ведущей в ещё неизученную Лизаветой часть терема, и как будто не удивилась, увидев незнакомок в компании «маленькой купчихи».

— Можете звать ей Лизой. Уверена, вы поладите.

Лизавета вскинула брови: обычно Ольга не сокращала её имя. Почему же?..

Ольга выразительно посмотрела на неё в ответ, всем своим видом призывая не задавать вопросов и не спорить. Чувство противоречия мигом всколыхнулось в груди, но Лизавета наступила ему на горло: хватило ссоры с Ладом.

— Да, — она кивнула под немигающим взглядом Ольги. — Очень приятно.

— Гордея, Рогнеда и Ингрид, — представила троицу незнакомка, сидевшая к Лизавете лицом. Произнося имена, она поочерёдно указала сначала на себя, затем на расположившуюся напротив Рогнеду и устроившуюся слева Ингрид.

Внешне они были похожи: русые, светлоглазые, с идеально прямыми носами и высокими острыми скулами, все трое отличались крепким телосложением — Лизавета не могла не заметить широкие плечи и по-мужски сильные руки. Если бы такое было возможно, она бы предположила, что женщины были воительницами. В действительности же…

— Они русалки, — Ольга не стала ходить вокруг да около. — Живут неподалёку, их река протекает через соседний лес. Мы часто ходим друг к другу с визитами.

— Единственное развлечение, которое здесь возможно, — фыркнула Рогнеда.

Она, похоже, была из тех, что за словом в карман не лезут.

— Рада, что ты уже встала, — меж тем, продолжала Ольга. — Пойдём, тебе надо поесть. Заодно расскажешь, как себя чувствуешь…

Мавка обошла стол, мягко положила ладонь Лизавете на спину, выпроваживая, а на деле практически выталкивая из карточной. Судя по звукам позади, русалки возобновили игру.

— Почему ты одна? — стоило им отойти на приличное расстояние, негромко поинтересовалась Ольга. — Где Инга?

— Ушла, когда я проснулась. Я не поняла, что мне нельзя было выходить из комнаты, извините…

— Нельзя? — Ольга вскинула брови. — С чего ты это взяла?

— Ну, вы так увели меня оттуда… — Лизавета быстро оглянулась.

— Ах, это!

Они дошли до зелёной гостиной. Помедлив с мгновение, Ольга жестом предложила Лизавете присесть. Диванчик, на который та успела положить глаз ещё во время своей самовольной экскурсии, оказался диво удобным.

— Я не против того, чтобы ты ходила по дому. Просто не хотела, чтобы ты встретилась с русалками раньше времени. Их река пролегает по многим землям и быстро разносит сплетни.

— Сплетни? — такое Лизавета не ожидала услышать. — Они не похожи на сплетниц.

— И в этом их огромное преимущество, — Ольга опустилась в кресло напротив. — Ты думаешь, что встретила хоть кого-то серьёзного, открываешь им душу, а наутро обнаруживаешь, что о твоих тайнах знает добрая половина подводного княжества.

«Княжества?» — вскинула голову Лизавета. В мире людей князья столетья назад сменились царями, услышать титул из прошлого было непривычно.

— Но забудем об этом. Я ведь правда хотела узнать, как ты себя чувствуешь.

Лизавета подумала, прислушиваясь к себе.

— Нормально. Лучше, чем могла ожидать. Есть лёгкая слабость, но, полагаю, она к вечеру пройдёт. Или к утру — я никак не могу понять, который здесь час.

— Уже полдень, — Ольга кивнула куда-то за спину Лизаветы: та обернулась и увидела висящие на стене деревянные часы. — Сейчас я поймаю Ингу и попрошу её что-нибудь тебе принести. Подождёшь?

— Да, конечно, — было глупо просить Ольгу остаться с ней.

Впрочем, оставаться одной Лизавете всё-таки не пришлось. Со стороны спален вдруг донеслись шаги. С каждым мгновением они становились всё громче, пока порог гостиной не переступила Инга — и тут же замерла, словно размышляя: можно ли ещё сбежать обратно.

— Стоит только вспомнить… — Ольга расплылась в опасной улыбке. — Позволь-ка поинтересоваться, почему ты не смогла справиться с одним простым поручением, единственным, которое я отважилась тебе доверить?

12

Лизавета не знала, что именно сказала в тот день Ольга, но с тех пор Инга проводила с ней едва ли не всё свободное время. Не всегда это было приятно: острый язык Инги не сточили бы и водопады. Но самое худшее — её присутствие мешало Лизавете как следует изучить дом и найти… ну, например, записи Лада о том, как тут всё устроено.

Хотя, положа руку на сердце, Лизавета с трудом могла представить, как Лад вёл бы дневник или скрупулезно составлял энциклопедию посмертной жизни, а если и воображала нечто подобное — каждая фантазия заставляла её посмеиваться. Увы, скорее над собой, чем над Ладом.

Прошло всего три дня с момента её появления в подводном тереме, а она уже начала сомневаться в собственной задумке. Первая обида на Лада и остальных поутихла, а вместе с ней начала угасать и решимость. Вместо неё появились вопросы: она что, правда подумала, что маленькая купчиха, чей жизненный опыт заканчивался на покупке платьев с подружками, могла сбежать от водяного, которому было — сколько, сто лет? Да даже если и пятьдесят: это всё равно почти втрое больше, чем стукнуло Лизавете. Втрое больше знаний, изворотливости и обманов.

Иногда она начинала думать, что на самом деле Лад всё заранее спланировал. Он мог специально подружиться с ней, втереться в доверие, чтобы после ей стало труднее сбежать. Он мог заранее подготовиться и убрать из терема всё, что могло подсказать Лизавете способ побега. Он мог даже специально подговорить Ольгу и Ингу, чтобы они стали при глупой девчонке сторожевыми псами. Или не мог?

Сидя в зелёной гостиной с книгой на коленях, Лизавета нет-нет — да поглядывала на устроившуюся напротив Ингу. Та задумчиво листала какой-то старый томик и не обращала на Лизавету внимания, позволяя изучать себя, сколько душе угодно. Лизавета и изучала, каждую встречу пытаясь понять, что представляет собой младшая мавка. На первый взгляд, она была вспыльчивым язвительным подростком, но в действительности всё было намного сложнее. Книги, которые читала Инга, её умелая осторожность в словах, даже рассказы Добрыни подсказывали: в этой реке прячется двойное, глубокое дно. Увы, у Лизаветы никак не получалось его нащупать.

— Если хочешь что-то спросить — говори, — не поднимая головы, произнесла Инга, перелистывая очередную потемневшую от времени страницу.

На губах её играла улыбка, что Лизавета сочла добрым знаком. Успех в разговоре с Ингой наполовину состоял из того, чтобы предугадать её настроение. Если повезёт, можно узнать много нового о чудесном подводном мире — так Инга подтвердила догадки Лизаветы о том, что все подводные обитатели в прошлом были людьми. А если не повезёт, можно увидеть, как Инга закатывает глаза в ответ на вроде бы невинный вопрос — например, о том, как именно Мать-Природа решает, кому стать водяным, кому мавкой, а кому русалкой. Когда Лизавета спросила об этом, Инга, помнится, лишь равнодушно пожала плечами: «Просто знает, что тебе нужно», — и поспешила зарыться в очередной книге.

— А ты не рассердишься, если я поинтересуюсь, сколько тебе лет?

— А я похожа на кисейную барышню, которая считает вопросы о возрасте оскорблением? — Инга усмехнулась, стрельнула в Лизавету взглядом. Та в растерянности заморгала, имавка смягчилась. — Спросить-то можешь, но я тебя разочарую: не помню.

— Не помнишь? — от удивления повторила Лизавета.

— Ага, — Инга отложила томик в сторону. — Когда понимаешь, что будешь жить вечно, перестаёшь так уж пристально следить за временем. Какая разница, десять лет прошло или двадцать, если каждый год было одно и то же?

— Добрыня говорил, что помнил тебя ребёнком.

Неожиданно Инга расхохоталась — Лизавета вздрогнула от резкого звука.

— Ох, Добрыня… — мавка покачала головой. — Да, я знавала его при жизни. Не очень хорошо: в детстве разница в пару лет ощущается пропастью, и для меня он был несмышлёнышем. Представляешь, каково мне видеть его теперь, когда из нас двоих ребёнком осталась только я?

— Да, об этом…

Лизавета замялась. Она не могла толком сформулировать то, что хочет сказать. Вместо слов было смутное ощущение неправильности от того, что прожившая не меньше полувека Инга смотрела на неё из нескладного, долговязого подросткового тела.

— Хочешь узнать, каково застрять в своём пятнадцатилетии?

Лизавета быстро кивнула. Благостное настроение Инги могло продлиться недолго, так что лучше было бы, ответь та поскорее — но она не ответила.

Ни с того, ни с сего, Инга вскинула голову, будто прислушиваясь к чему-то. Лизавета не различала и звука, в то время как мавке кто-то словно бы шептал на ухо: она молчала, не двигалась, хмурилась с каждым мгновением всё сильнее.

Вскочила:

— Мне нужно идти.

— Что? Куда?..

Но Инга даже не обернулась на Лизавету, рванув к выходу. Та могла только, вытянув шею, наблюдать, как силуэт в белом платье пронёсся сквозь череду гостиных и мановением руки распахнул тяжёлые двери наружу. Вот они захлопнулись с грохотом — и Лизавета осталась один на один со своим неведением. Она не сомневалась: вернувшись обратно, Инга никак не объяснит свой внезапный порыв.

Однако случившееся можно было использовать.

Оправившись от первоначального изумления, Лизавета с удовольствием осознала, что осталась под водой одна. Лад за все прошедшие дни так и не почтил их вниманием, Ольга большую часть времени жила на поверхности, заглядывая лишь на ужины, а Инга только что стремглав унеслась в неизвестном направлении. И на неизвестный срок, так что нужно было поторопиться.

Теперь уже Лизавета, подхватив юбки, метнулась в противоположную часть дома. В первый день она так и не успела обследовать правое крыло, и с тех пор подобной возможности ей не представлялось — они с Ингой не заходили дальше столовой, следующей сразу же за карточной комнатой. А ведь именно в этом крыле, судя по всему, находились комнаты Лада, Ольги и самой Инги: спальни рядом с той, что была отведена Лизавете, всё это время оставались пусты.

Признаться, ей было неловко при мысли о том, что придётся копаться в чужих вещах. Лизавета чувствовала, что таким образом предаёт доверие подводных обитателей, впустивших её в свой дом, составлявших ей компанию и заботившихся о ней. Но она понимала: никто из них по доброй воле не раскроет секрет, не поможет вернуться обратно в город, к отцу. Если она хотела выбраться, то нужно было наступить на горло собственной совести и взять дело в свои руки.

Подтверждение своим догадкам — а вместе с ним и волну уверенности, необходимой ей сейчас, как никогда — Лизавета нашла за первой же дверью, ведущей из столовой. За ней обнаружился тёмный коридор, точная копия того, что вёл к её собственной спальне. Ковёр на полу, одинаковые безликие двери, неясные картины на стенах — всё выглядело привычным. Лизавета даже не удивилась, когда в первой же попавшейся комнате увидела знакомый комод, ширму, кровать. Впрочем, на мебели сходство с её спальней заканчивалось.

Для начала, в этой комнате было не убрано. Ширма оказалась отодвинута подальше к стене, одеяло на кровати лежало комом, подушки почему-то разместились в изножье, а не изголовье ложа — словно хозяин комнаты предпочитал спать вверх ногами. Хотя вот прикроватная тумба была там, где положено, и выглядела, словно ею недавно пользовались: на ней стояла ещё тёплая полупустая чашка.

В том, что Лизавета наткнулась на комнату Инги, можно было не сомневаться. Ольга точно не оставила бы после себя такой бардак, что же касается Лада… ну, он вряд ли бы бросил рядом с подушкой раскрытую книгу. Ведомая любопытством, Лизавета прошла вглубь комнаты и взглянула на первую же попавшуюся страницу. Взгляд выхватил несколько строк:

«Но судьба судила иначе, и пусть все, кому доведется прочесть эту повесть, обратят внимание на то, как часто в течение нашей жизни зло, которого мы всего более страшимся и которое, когда оно нас постигло, представляется нам верхом человеческих испытаний, — как часто это зло становится вернейшим и единственным путем избавиться от преследующих нас несчастий». ⁵

Нет, ерунда какая-то, — Лизавета покачала головой. Если кто-то и находил пользу в своих злоключениях, то её это точно не касалось. От чего её могло избавить пребывание в Нави? При мысли об этом Лизавета невольно поёжилась и поспешила выйти из спальни Инги. Ей нужно было поторапливаться, если она рассчитывала осмотреть все комнаты — а в этой явно никаких тайн не хранилось.

За дверью напротив секретов тоже не нашлось. В этой спальне словно вовсе никто не жил: постель была идеально заправлена, на столе не лежало ни книги, ни каких-либо записей. Единственным признаком того, что у комнаты был хозяин, оказался приоткрытый шкаф — сквозь тонкую щель Лизавета углядела край висевшего внутри платья, вероятно, принадлежавшего Ольге.

Казалось бы, вот кто мог вести полезные для Лизаветы записи! Но, выдвинув несколько ящиков письменного стола, она убедилась: если Ольга и хранила сведения о Нави, то точно не здесь. Оно и не удивительно — всё же старшая мавка большей частью жила в избе на поверхности. Увы, выбраться туда пока не представлялось возможным.

Оставалась одна надежда: комната Лада. Внутри Лизавета ожидала увидеть тот же хаос, что предстал перед ней в спальне Инги, но оказалась приятно удивлена. Вещи на столе Лада были не свалены, а аккуратно разложены Их было совсем немного: подсвечник с не до конца прогоревшей свечой, несколько баночек с травами — Лизавета поднесла одну к кончику носа и поморщилась от опостылевшего аромата ромашки, — и, неожиданно, списки покупок. Похоже, продукты в тереме появлялись всё же не по волшебству.

Внутри стола обнаружились другие записи, связанные с ведением хозяйства: какие-то цены, подсчёты. Лизавета не стала утруждать себя тем, чтобы в них разбираться — и так было ясно, что бумаги касаются прозаичной, а не мистической части здешнего быта. Ей следовало догадаться, что никто не составляет перечни похищенных купеческих дочерей и описания ритуалов для обмана Матери-Природы.

Лизавета прикрыла глаза, тяжело опёршись о пустой прикроватный столик, который также не забыла обследовать — с тем же успехом. Она понимала: было наивно предполагать, что выбраться из Нави будет так же легко, как в неё попасть. У сказочных молодцев, вон, тоже сразу не получалось.

Вздохнув, она быстро оглядела комнату, убеждаясь, что не оставила никаких следов своего пребывания, и вышла обратно в коридор. А затем замерла, когда свет из спальни Лада выхватил из мрака ещё одну дверь — прямо напротив. Её словно нарочно вытесали из более тёмного дерева, чтобы сделать как можно более незаметной. Чтобы кое-что скрыть.

— Ну, с Богом, — Лизавета повернула ручку.

По другую сторону двери оказалось что-то вроде приёмной, как у отца в конторе. Помещение было небольшим, из всей мебели — лишь приземистый диванчик. Любоваться посетителям предлагалось висевшей на стене картиной, изображавшей пасторальный пейзаж, напомнивший Лизавете о Карасях — деревне, не озере.

Однако она не стала задерживаться, осматриваясь и разглядывая вещи, очевидно для этого предназначенные, а толкнула следующую дверь. Про себя Лизавета разве что не молилась, чтобы та оказалась не заперта. И ей повезло: дверь поддалась, впуская незваную гостью в заветный кабинет.

Назначение комнаты угадывалось не сразу. От кабинета в ней остался лишь массивный стол, в то время как остальное пространство было заставлено сундуками самого разного размера и толка. Лизавета наугад приоткрыла один из них и ахнула: даже в тусклом подводном свете спрятанные внутри каменья сверкали богатством.

Здесь было всё, о чём только можно было мечтать — крупные изумруды, отборные жемчуга, мелкие рубины, цветом напоминавшие кровь. В соседнем ящике обнаружились всевозможные гребешки для волос, ещё в одном — не камни, но украшения. Зачарованная, Лизавета распахивала один сундучок за другим, даже не пытаясь гадать, что увидит внутри: настолько непредсказуемым было их содержимое. Так, в самом большом, вопреки ожиданиям, хранилось не золото, а всяческая домашняя утварь, в то время как в пристроившемся рядом скрывались как раз монеты — но такие, какие Лизавета ни разу в жизни не видывала. Она взяла одну, поднесла к лицу, разглядывая, но так и не поняла, что за многоголовое чудовище на ней изображено.

— Это Гидра, — Лизавета выронила монету, и та, громко звякнув, упала в родной сундук. Замершая в дверях Инга равнодушно поглядела на сокровища, и продолжила. — Есть страна, в которой верят в их существование. И не зря.

Она оттолкнулась от дверного проёма и прошла вглубь сокровищницы. Лизавета невольно сжалась — ей показалось, на неё надвигается хищный зверь.

— Что ты здесь делаешь, Лизавета?

— Я… — та хотела соврать, но вовремя прикусила язык.

Никто не поверил бы, что она случайно набрела на ту самую комнату, где Лад хранил все свои богатства. А значит, оставалось только одно:

— Я ищу способ выбраться отсюда.

— Так тебя вроде никто не держит, — Инга усмехнулась.

Лизавете не понравился её тон: насмешливый, снисходительный. Разумом Лизавета помнила, что разговаривает с древним созданием, но на деле видела наглую девчонку — и невольно ответила соответствующе.

— Да прямо-таки? — она поднялась с пола, расправила плечи. — Что, и тут Лад решил не рассказывать тебе лишних подробностей? Помнится, тогда, на берегу, ты тоже понятия не имела о ритуале, что они с Ольгой выбрали провести…

— А ты не думала, что они не рассказывают мне подробностей просто потому, что не считают их важными? — Инга скрестила руки на груди. — Подумаешь, какая-то земная девчонка, от которой ни вреда, ни пользы.

— Если я не важна, почему Лад тогда просто меня не отпустит?

— И признает, что был не прав, забрав тебя сюда? Да он скорее съест живую змею, чем возьмёт свои слова обратно!

— Но ты бы этого хотела?

Инга нахмурилась, задумчиво поглядела на Лизавету. Возможно, она пыталась разгадать скрытые мотивы девушки, вот только у Лизаветы их не было.

— Я просто хочу вернуться домой. Там у меня своя жизнь, семья, подруги — а здесь? Ты считаешь меня обузой, Лад избегает и злится, Ольга и вовсе жалеет. Чёрт с ним, допустим, Лад и впрямь не хочет признавать свою ошибку. Но что насчёт тебя? Почему ты не можешь мне помочь?

— Я не знаю, как.

На этот раз голос Инги звучал спокойно, без усмешки. Сердце Лизаветы сжалось: похоже, та говорила правду. А значит, ещё один найденный было путь к отступлению закончился тупиком.

— Но мы можем попробовать узнать.

Лизавета вскинула голову, не веря тому, что услышала. Но нет — перед ней всё ещё стояла Инга и губы её шевелились, произнося:

— В библиотеке есть записи священников, сделанные в те времена, когда они ещё верили в существование духов природы. Может, там что-нибудь да отыщется.

— Мне кажется, или ты правда соглашаешься мне помочь?

Инга пожала плечами. На языке взбалмошных вечно юных отроков это, вероятно, означало «да».

13

Конечно же, в книгах ничего не нашлось. Они облазали почти всю библиотеку — а в тереме она была очень даже немаленькая, — но так и не отыскали ни одного упоминания о людях, выбравшихся из Нави. Похищения прекрасных дев описывались лишь в сказках, но и там подобным промышляли только драконы.

— Ага, — помнится, закатила глаза Инга, когда Лизавета зачитала ей строчки из книги. — Не существуют, но похищают. Конечно.

Так Лизавета узнала, что далеко не все чудесные существа, с которыми она сталкивалась в книгах, существовали во вновь открывшемся ей мире. Огнём в Нави заведовали вовсе не гигантские крылатые ящеры, а домовые. Инга уверяла, что некоторые из них живут в Карасях, но предпочитают скрываться, молчаливо храня очаги и по возможности оберегая людей от пожаров.

— Наслать огонь они тоже могут, — так рассказывала о домовых Инга, — но редко подобным занимаются. Незачем: вы, люди, и сами прекрасно с этим справляетесь — забываете гасить свечи, не тушите лесные костры…

Со слов Инги выходило, что духи природы скорее оберегали мир, чем накликивали беду. За свою доброту они брали «разумную плату» — именно её Лизавета видела в запрятанном в глубине терема кабинете-сокровищнице. Монеты и украшения бросали в озеро люди, решившие доверить ему свою судьбу. И, если верить Инге, все они были щедро вознаграждены.

Стоило ли ей верить, вот что беспокоило Лизавету. Несмотря на то, что за последние три дня им удалось сблизиться, Инга рассказывала далеко не всё. Скажем, она так и не ответила, куда порой уходит прямо посреди разговора, какие обязанности выполняет на озере и каким образом на нём оказалась. А ведь именно одно из этих загадочных дел натолкнуло мавку на удачную мысль.

В тот раз Инга вернулась всклокоченная и воодушевлённая. В гостиную она не вошла — влетела, едва не снеся стоявший на пути чайный столик, и, плюхнувшись на диван, гордо произнесла:

— Русалки!

Лизавета растерянно посмотрела в ответ.

— Я подумала: раз мы не можем найти выход в книгах, то нужно у кого-то спросить, — сжалившись, объяснила Инга. — Я мало что знаю, Лад и Ольга вряд ли расскажут, но мы можем обратиться к русалкам. Они древнее самой Ольги — что-нибудь им да известно!

Образы суровых женщин за карточным столом тут же всплыли в памяти Лизаветы. Ольга представила их очень поспешно, поверхностно — тогда у Лизаветы сложилось впечатление, что мавка вообще не хотела, чтобы русалки знали о её существовании. Неспроста, ой, неспроста Ольга назвала Лизавету не полным, данным при рождении имени!

— А им точно можно доверять?

— Ну да, — Инга легкомысленно пожала плечами. — Они нормальные, даром что не наши.

— Не наши? — не поняла Лизавета.

— Да ты же их видела. Пришлые они, здесь воевали когда-то и здесь же погибли. Мать-Природа почему-то рассудила, что здесь же им суждено и остаться: думаю, в отместку за то, что они осквернили землю кровью невинных. Но вообще мы про такое не говорим — не принято в Нави прошлое поминать.

Всё это Инга произнесла так же просто, как если бы пересказывала легенду о минувших временах. Лизавета же невольно застыла, не в силах шелохнуться — на неё словно повеяло дыханием давних смертей. Она и помыслить не могла, что окружавшие её духи могли оказаться… злодеями?

— Да чего ты? В лице так изменилась… — Инга цокнула языком, мимоходом утащила со столика печенье. — Это всё столетия назад было. Если они когда-то на местных зло и держали, то всё давно прошло. Рано или поздно все смиряются со своей участью.

— Я думала… — Лизавета нервно облизнула губы. — Я думала, это дар — получить вторую жизнь.

Инга громко хрустнула печеньем.

— Нет, — покачала головой. — Точнее, как… Считается, что это дар, якобы Мать-Природа даёт умершим то, в чём они нуждаются. Если ты трудился, как пчёлка, не покладая рук, в следующей жизни она может сделать тебя деревом. Будешь веками расти, как тот дуб, наслаждаться тишиной и покоем. А если ты, наоборот, прожил в праздности, не вставая с дивана да только перстами указывая, что подать-принести, можешь стать муравьём — вот уж кто главный трудяга.

Лад тоже, помнится, говорил нечто подобное — но тогда Лизавета не слушала, ведь решалась её судьба. Теперь же каждое слово заставляло её хмуриться всё сильнее: это что же, она после смерти может стать каким-то жуком?

— А водяные? Ими почему становятся?

— Считается, что они чего-то не доделали в прошлой жизни. Правда, обычно так считает Мать-Природа, а у самих водяных мнения не спрашивают.

Инга едва заметно поморщилась, отвернулась, и Лизавета нутром почувствовала — дальше расспрашивать бесполезно. Тайна происхождения духов так и останется тайной.

— Ясно… — протянула она. — Похоже, вечная жизнь не так приятна, как могли бы предположить люди.

— Ты даже не представляешь, — Инга усмехнулась и потянулась за следующим печеньем. — Но, как я и говорила, русалки со своей уже свыклись. Можешь их не бояться, ничего они плохого не сделают. Да и не положено это.

Лизавета хотела бы спросить, что та имеет в виду, но прикусила язычок.

— Ладно, — вместо этого кивнула. — Давай попробуем узнать у них. Только как-то исподтишка: не надо признаваться, что я хочу сбежать.

— Да что ты говоришь! — Инга картинно взмахнула руками. — А я-то собиралась рассказать, как на духу, чтобы они уж точно проболтались Ольге или Ладу! Мне же мало того, что они извечно на меня свысока смотрят, я ж хочу, чтобы совсем разуверились!

— Эй, — Лизавета подняла руки в защитном жесте. — Я же не это имела в виду! Просто хотела… договориться на берегу.

— Пусть так, — Инга успокоилась так же быстро, как вспыхнула. — Договариваемся: в лоб ничего не говорим, спрашиваем осторожно и не сразу. Можно притвориться сначала, что тебе под водой сидеть просто наскучило…

— Постой, а они разве не под водой живут?

— Под водой, но к себе пускать не любят. Да и что тебе там делать? Поверь — пейзажи от здешних ничем не отличаются: рыба да тина.

Инга поморщилась: под водой ей нравилось не больше, чем коротавшей время на поверхности Ольге. Лизавете, признаться, здесь тоже наскучило — мысль о том, чтобы снова увидеть солнце, отозвалась улыбкой на её губах.

— И как мы до русалок доберёмся? У вас есть какое-то заклинание или…

Она не сразу поняла, что Инга хихикнула — уж больно неожиданным, непривычным был звук. Но стоило приглядеться, увидеть смешинки в её глазах, как стало ясно: Лизавета, сама того не зная, сморозила ужасную глупость.

— Мы не колдуньи, ясно? — Инга снисходительно улыбнулась. — У нас нет заклинаний, хотя кое-что мы умеем. Но на реку мы не на мётлах летаем, а просто ходим ножками. Тут недалеко.

— Ножками? — подобного Лизавета не ожидала. — Но как же… Это значит, мне придётся покинуть озеро, а потом опять?..

Слова не потребовались: Лизавету передёрнуло столь явно, что Инге сразу стало понятно, о чём идёт речь.

— Не-е-ет, — протянула она, покачав головой. — Навь приняла тебя, как здешнюю, ты запросто можешь уплыть и вернуться. Сама завтра увидишь.

— Погоди, ты сказала — уплыть?

— Ну да. А как ещё ты хочешь выбраться со дна озера?

Что ж, в её словах был резон. А в замысле Лизаветы пробраться в подводное царство находились всё новые и новые прорехи.

— Я… Кхм. А что, если я не умею плавать?

К ужасу Лизаветы, Инга расхохоталась. Смех резво разнёсся по пустому дому, отдался эхом в просторных комнатах, вновь и вновь отдаваясь у Лизаветы в ушах и заставляя её сильнее втягивать голову в плечи. Неловкость вызывала желание с головой спрятаться под одеялом до тех пор, пока Инга не забудет о её оплошности.

— Знаешь, ты меня восхищаешь, — мавка утёрла навернувшиеся слёзы. — Некоторые меня считают безрассудной, но ты… Ты — это нечто.

Получать комплименты от неё, да ещё и такие, было не очень приятно.

— Спасибо, хоть предупредила. И чем ты вообще думала, когда сюда забиралась?

Лизавета пожала плечами. К чести Инги, расспрашивать и давить на рану она не стала, а вскоре и вовсе переменила тему. Лишь пообещала напоследок:

— Не волнуйся, всё будет в порядке.

Почему-то после этих слов Лизавета начала беспокоиться особенно сильно.

Выдвинулись следующим утром, едва позавтракав. Инга спешку не объясняла, но Лизавета подозревала — мавка боится попасться. Она и сама беспокоилась: объяснять Ольге, зачем им потребовалось повидаться с русалками, не хотелось, несмотря на заранее подготовленный обман. Лизавета никогда особенно не любила врать — не приходилось.

Впрочем, куда больше возможной лжи её терзали иные опасения.

— Ты уверена, что я не утону?

Они замерли на краю сада, обнимавшего терем. Обе провели в нём немало часов, прогуливаясь меж причудливых растений — когда-то живых, а теперь лишённых влаги, поникших. Пребывание Лизаветы не прошло без следа для этого мира: чтобы она могла спокойно дышать, Лад накрыл пространство перед домом волшебным и куполом. Прозрачный и переливающийся, словно мыльный пузырь, он надёжно защищал сад от всякой воды, но одновременно заставлял водоросли чахнуть, стелиться по земле уродливыми, безжизненными щупальцами, напоминая при каждом взгляде на них — Лизавете в Нави было не место.

— Не доверяешь? — Инга оглянулась через плечо.

Отвлёкшись на растения у себя под ногами, Лизавета не сразу поняла, о чём речь.

— Думаешь, нарочно заманю тебя в воду, чтобы избавиться? — По тону и взгляду было трудно понять, шутит Инга или обижается.

Лизавета на всякий случай решительно помотала головой.

— Нет, но… — горло сдавил неприятный спазм. — Не хочу вспоминать, каково это.

— Я же говорила: ничего страшного не произойдёт. Я сделаю так, что ты сможешь дышать под водой, как здесь, и даже не почувствуешь разницы.

Тут бы ей впору ободряюще улыбнуться, но Инга излучала скорее раздражение, чем поддержку. Ей явно надоели расспросы Лизаветы, которая никак не могла ей поверить — не потому, что не доверяла, а потому что помнила: всегда что-то может пойти не так.

— Ну, ты идёшь? — Инга требовательно протянула ей руку.

Лизавета вздохнула: всё равно у неё не было особого выбора, — и вложила пальцы в тёплую ладонь. Сердце тут же отозвалось тоской: совсем недавно точно так же, под руку с Ладом, она впервые ступала в Навь.

На этот раз было хуже.

Стоило Лизавете пройти сквозь купол, как на её плечи навалилась толща воды. Ей показалось, что не озеро — целый океан вознамерился погрести её на дне. Руки не двигались, ноги беспомощно дёргались, лишившись привычной опоры. Коварная вода подхватила девушку, но не чтобы вынести на поверхность, а чтобы закружить, запутать, заставить потеряться между землёю и небом. Мгновение, и Лизавета уже не понимала, где находится: всё вокруг смешалось в единое марево, даже силуэт одетой в белое Инги.

«Обманула», — с сожалением подумала Лизавета, и на глаза её навернулись слёзы. Она не знала, почему плачет: от собственной беспомощности, от стыда за совершённую глупость или от боли, которая уже медленно подступала к груди. Лизавета чувствовала — ещё чуть-чуть, и ей придётся вдохнуть, дать воде пробраться внутрь и окончательно её…

Жадный вдох. Лизавета схватилась за горло, словно хотела себя остановить, но застыла — вместо воды, в грудь хлынул желанный воздух. Она моргнула раз, другой, вновь обретая возможность ориентироваться в пространстве. Встретилась взглядом с зависшей в воде, скрестившей руки на груди Инге: всем своим видом та словно бы говорила, — выкуси, я свои обещания исполняю. Лизавета подняла руку к лицу, но не смогла к нему прикоснуться. Кончики пальцев задели переливчатый шар, отрезавший её голову от воды — по виду такой же, как купол, раскинувшийся над теремом.

— Как ты?.. — начала было она, но Инга покачала головой.

Она показала на уши, давая понять, что не слышит и слова, а затем ткнула пальцем наверх. Лизавета задрала голову — над ними была такая же темнота, как слева, справа и под ногами. Но Инга настаивала: там, в вышине, ждёт обыденный мир, и Лизавете не оставалось ничего, кроме как принять её жест на веру.

Вновь взяв её под руку, на этот раз крепче, чем в первый, Инга мягко оттолкнулась от земли. Тело Лизаветы, словно ставшее невесомым, послушно потянулось следом — ей не потребовалось ни двигаться, ни думать, достаточно оказалось отдаться во власть стихии, которую сейчас выражала Инга. Глядя на неё снизу вверх, стремительно рассекающую воду, Лизавета впервые почувствовала, что рядом с ней не сварливая девчонка, а законная обитательница Нави. В размытом девичьем силуэте, объятом эфемерно тонкой тканью, не было ничего человеческого.

Наконец, над головою забрезжил свет. Лучи солнца запутались в волосах Инги, из-за чего казалось, что вся она светится изнутри. А вскоре засветилось всё вокруг — свет заиграл в воде, заставляя её переливаться, искрить, превращая серую мглу в сверкающую голубизну.

Громкий всплеск — и Лизавета выбралась на свободу.

Её сразу же ослепило солнце, оглушили звуки надземной жизни. До сих пор Лизавета не обращала внимания, но под водой царила гнетущая тишина: там не шумела листва, не пели птицы, не доносились голоса переругивающихся вдали крестьян, не плескалась вода поблизости. Здесь же было всё это, и даже больше — от неожиданности Лизавета растерялась от обилия шорохов, хруста, скрипов, чириканья, кваканья…

— Скучала? — голос Инги тоже был тут как тут.

— О, да! — вырвалось у Лизаветы, и лишь тогда она поняла: это правда.

Ей не хватало тепла солнца, яркой зелени, мягкого песка под ногами. Выбравшись из озера, Лизавета стянула туфли и зарылась в песок пальцами ног, ощущая заигравшую на губах улыбку. Которая, впрочем, быстро сползла, когда всколыхнулся пробирающий до костей ветерок.

— Иди сюда, — заметив, как Лизавета застучала зубами, Инга милостиво махнула рукой.

От одного её движения платье на Лизавете высохло — лишь облачко белого пара поднялось в вышину. Лизавета проводила его задумчивым взглядом, пока оно не рассеялось — или не стало частью ещё большего облака, проплывающего по небу.

— Спасибо.

Инга довольно хмыкнула.

— Обращайся. Ты сама как, на ногах стоишь?

— Стою, — прислушавшись к себе, Лизавета кивнула. Наклонилась, отряхнула от песка ноги, натянула кое-как туфли. — Я готова, идём.

Они двинулись мимо дома Ольги и расположившейся позади бани — дальше, чем Лизавета заходила когда бы то ни было.

— Веди себя тихо, — наставляла её Инга, пока они медленно приближались к раскидистым деревьям. — Нам придётся пройти через владения лешего, а он… не очень жалует людей.

— Не очень жалует людей? — Лизавете была уверена, что Инга нарочно не сказала о лешем заранее.

— Местные предпочитают не ходить в этот лес, потому что им кажется, что кто-то запутывает перед ними все тропы, — Инга выразительно посмотрела через плечо. — Им не кажется.

Последние три слова прозвучали так зловеще, что Лизавета поёжилась. Умом она понимала, что мавка вряд ли бы потащила её на верную гибель, но не смогла удержаться от вопроса:

— А ты уверена, что он не запутает наши тропы?

— Уверена. Ты же со мной.

Самоуверенность Инги успокаивала, хотя и не внушала особого доверия. Ей была не чужда бравада, и теперь Лизавета не могла однозначно сказать: действительно ли Инга сумеет защитить их от лешего или тешит себя мнимой надеждой.

— Да не волнуйся ты, — словно почувствовав её сомнения, Инга ткнула Лизавету локтем. — Лесьяр своих не трогает.

— Но я не своя, — Лизавета скрестила руки на груди.

— Но ты со мной. Правда, Лизавета, не тревожься раньше времени. В этом лесу никакая опасность нам не грозит, каким бы жутким он ни выглядел со стороны.

Вот с последним Инга точно была права. В отличие от редкой поросли на том берегу, где расположилась деревня, здесь лес был богатым и тёмным. Высокие сосны подпирали макушками небо, грозно нависая на крошечной по сравнению с ними избушкой. Когда они подошли ближе, Лизаветы пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть вершины деревьев: отсюда казалось, что они способны проткнуть насквозь облака, заставляя их пролиться дождём.

В тени густой хвои было прохладно и тихо. Лизавета поёжилась, переступая через границу леса, будто через порог. Не удержалась — пока Инга ушла вперёд, быстренько поклонилась деревьям и прошептала:

— Извините, пожалуйста, господин леший, что вот так вторглись!

Никто, конечно же, не откликнулся — если не считать ветра, зашумевшего где-то высоко в ветвях, и Инги, каким-то чудом расслышавшей её слова.

— Чего ты ждёшь? Что он выйдет поздороваться?

Лизавета пожала плечами. Что бы та ни говорила, а на душе после извинений стало спокойнее. Даже шлось легко: одежда не цеплялась за кустарники, ноги не запинались о корни деревьев, исполосовавшие землю.

Скоро вдалеке показалась река. Лизавета сначала заметила отблеск солнца в воде, и лишь затем услышала шум водоёма и голоса русалок, ждавших гостей. Наконец, они сами показались из-за деревьев: четыре силуэта в простых серых платьях. Все суетились над расстеленным на берегу одеялом, раскладывали всякие яства — Лизавета заметила хлеб, корзинку с яблоками…

Вдруг Инга словно запнулась. Лизавета едва не уткнулась носом ей в спину, но вовремя остановилась. Осторожно высунулась, глянула ей в лицо:

— Что-то случилось?

— А ты не видишь? — раздражённо бросила Инга.

Лизавета перевела взгляд на мирный натюрморт у реки. Всё было вроде бы нормально: голубое небо, расчерченное белизной облаков, сочно-зелёная трава, мягкая даже на вид, ещё не успевшие заметить их девушки… девушки!

— Их четверо! — громко прошептала Лизавета. — В прошлый раз, когда я их видела…

— Их всегда было трое, — тон, которым Инга это произнесла, совсем не понравился Лизавете: похоже, появление новых обитателей на озере или реке было отнюдь не в радость. Но почему?

Задать вертевшийся на языке вопрос она не успела. Одна из сидевших на одеяле русалок вдруг ткнула в их сторону пальцем, замахала рукой. Пришлось всё же выйти навстречу — Инга шла медленно, то ли с неохотой, то ли с опаской. Лизавета невольно подстроилась под её шаг, не зная, что ожидать от перспективы очередного знакомства.

Когда подошли ближе, стало ясно: махала Рогнеда. Она широко улыбнулась при виде гостей, Гордея и Ингрид вторили дружелюбными кивками. Лишь четвёртая, новенькая, не спешила радоваться — маленькая девочка, на вид двенадцати-тринадцати лет, она явно чувствовала себя не в своей тарелке: пряталась за спиной у Рогнеды, отмалчивалась, смотрела исподлобья испуганным зайчонком.

— Не бойся, — Рогнеда приобняла её за плечо, заставляя придвинуться ближе. — Это Инга и Лиза, они хорошие. Инга из мавок — помнишь, я тебе о них рассказывала?

Девочка-зайчонок кивнула, тёмно-русые косички забавно подпрыгнули на её плечах.

— А Лиза обычная девушка, человек. Она у нас в гостях, поэтому с ней мы должны быть особенно вежливыми. Давай, поздоровайся с Лизаветой.

— Здравствуйте, — произнесла девочка одними губами.

Рогнеда нахмурилась, кажется, недовольная таким приветствием. Но, прежде чем она успела что-то сказать, Лизавета опустилась перед маленькой русалкой на корточки, заглянула в похожее на сердечко личико.

— Здравствуй. Очень приятно с тобой познакомиться.

Девочка смущённо спрятала взгляд в складках одеяла.

— Можешь не разговаривать, если хочешь. Но мне было бы приятно, если бы ты назвала своё имя — моё-то ты теперь знаешь.

Молчание. Девочка бросила вопросительный взгляд на Рогнеду, чьи пальцы играли с хвостиком косички на её плече. Та медленно, серьёзно кивнула.

— Слава, — тихонечко, но всё же ответила девочка.

— Очень приятно, — повторила Лизавета. — Надеюсь, когда-нибудь мы подружимся.

Подталкивать Славу к дальнейшему разговору она не стала. Вместо этого устроилась поудобнее, оглянулась на Ингу через плечо — мол, чего ты стоишь, сама же меня на эту встречу подбила! Однако Инга не обратила на выразительный взгляд никакого внимания — оно было приковано к маленькой русалке, что как раз потянула руку к ярко-красному, блестящему на солнце яблоку.

— Инга, — прошипела Лизавета, округляя глаза.

Та вздрогнула, услышав своё имя, отмерла. Выдавила неуклюжую, явно неискреннюю улыбку, и бросила в сторону Славы короткое:

— Ага, рада знакомству.

Да что с ней такое?! Лизавета пребывала в недоумении. Прежде бойкая, болтливая Инга, словно язык проглотила. Не сказав ни слова, села на одеяло, молча принялась за еду. Она не помогала и не поддерживала Лизавету, вопреки данному обещанию, и той приходилось самой вести ничего не значащую беседу.

Сначала говорили о погоде, для конца августа на редкость тёплой и солнечной. Потом поболтали о жизни на озере — Лизавета поделилась своими наблюдениями, русалки вежливо ей покивали. Следом перешли к речному быту:

— У нас свой дом под водой, — рассказывала Гордея. — Не такой большой, как у Лада, но места хватает даже с появленьем Сбыславы. Хотя иногда мы умудряемся поспорить из-за удобного кресла в гостиной или стула во главе обеденного стола.

Рогнеда бросила на Гордею прищуренный взгляд, так что сразу стало понятно, кто и с кем спорил.

— Не обращай внимания, — шепнула Лизавете на ухо Ингрид. — Это они так дружат.

Лизавета понимающе кивнула: нечто подобное она видела между сёстрами Соловьёвыми, которых оставила, кажется, в другой жизни. Кстати, о сёстрах…

— А вы?.. — она запнулась, не уверенная, насколько вежливо задавать подобный вопрос.

— Да, дорогая? — Рогнеда поощрительно улыбнулась.

— Простите, наверное, я лезу не в своё дело. Просто хотела спросить, не родственницы ли вы трое.

— О, нет! — Рогнеда отмахнулась от этого предположения так же, как Инга отказывалась от родства с Ольгой. — Упаси Матерь!

Гордея посмотрела на неё снисходительно.

— В этом не было бы ничего настолько плохого. Но нет, мы не родственницы. Просто жизнь под водой накладывает на каждого один отпечаток, делая нас похожими внешне: бледными, светлоглазыми, повидавшими больше, чем любой человек к окончанию своих дней.

Лизавета покосилась на Славу — а она уже успела что-то такое повидать? Однако по лицу маленькой русалки невозможно было прочесть её прошлое, равно как невозможно было понять причину странной, напуганной молчаливости.

— Да, — из раздумий Лизавету вырвал голос неожиданно очнувшейся Инги. Оказалось, та тоже не сводила взгляд с потупившейся Сбыславы. — Гордея права: смерть накладывает отпечаток на каждого.

От Лизаветы не укрылось, что мавка выразилась иначе. Если Гордея говорила о жизни под водой, то Инга затронула куда более мрачную тему, в очередной раз намекнув…

И тут краска сползла с лица Лизаветы. Она поняла.

14

Потрясённая, Лизавета так сосредоточилась на том, чтобы не выдать своих чувств и не затронуть явно больную тему, что напрочь забыла, зачем они с Ингой вообще явились на реку. Она не спросила ни о магических договорах, ни о способах их нарушить — говорила сплошь какую-то ерунду о вкусной еде, красивых косах Сбыславы, желании обязательно повидаться ещё…

Попрощались так же невнятно и скомкано, как и беседовали. Чувствовалось, что мысли Инги заняты другим — и русалки догадываются, чем именно. Все хотели поскорее расстаться, забыть о ране, разбереженной слишком откровенным молчанием. Но та словно назло продолжала зиять между ними.

— Постойте! — Лизавета и Инга уже развернулись к лесу, но их окликнула Слава. У неё словно прорезался тонкий, хрупкий, а всё ж таки звонкий детский голосок, затрагивающий какие-то особые струны в душе. Эти-то струны и заставили девушек замереть.

Медленно, они обернулись. Слава робко вышла из-за Рогнеды, руки в стеснении она прятала за спиной, взгляд упёрла в кончики туфель. Ей потребовался один глубокий вдох, чтобы собраться и вскинуть острый подбородок.

— Вот! — оказалось, в руках у неё были венки, сплетённые из растущих вдоль реки незабудок. — Простите, что толком с вами не поздоровалась.

— Прощаем, — голос Лизаветы дрогнул, когда она, наклонившись, позволила надеть венок на свою голову. — Да же, Инга?

Та смогла только угугнуть, принимая венок из маленьких ручек.

— Ты не думай, — Лизавета выдавила улыбку, заставляя себя посмотреть в лицо Славы. — Она только кажется такой суровой, а на самом деле тоже стесняется.

Слава бросила на Ингу недоверчивый взгляд, но та уже быстро отвернулась — словно и впрямь в порыве смущения. Лизавета даже обрадовалась, что благодаря этому Слава получила более-менее приятное объяснение.

— Ладно, мы, пожалуй, пойдём. Приятно было повидаться, со всеми вами.

Лизавета отдельно кивнула Славе, и поспешила уйти. Она не хотела, чтобы маленькая русалочка видела, как у неё на глаза навернулись слёзы. Лизавета подозревала, что по той же причине Инга сейчас столь стремительно шагала сквозь лес, пряча лицо в тенях.

— Инга! — окликнула Лизавета, когда они отошли подальше от русалок. — Инга, постой! Почему ты меня не предупредила?!

Та резко остановилась.

— Не предупредила? — лицо её исказила гримаса то ли злости, то ли боли. — О чём не предупредила? О том, что все обитатели этого проклятого места мертвы? Мне казалось, ты и сама догадалась об этом. Или я должна была предупредить о том, что одной из нас можно стать даже в десять лет? Да это тоже вроде бы всегда было очевидным. Или ты хотела, чтобы я заранее сказала тебе, что это в действительности произошло и на реке нас встретит ребёнок, который умер меньше недели назад и теперь боится собственной тени?! Так я, может, тоже хотела, чтобы меня кто-нибудь предупредил!

Вот оно что. Лизавета застыла с приоткрытым ртом, не способная пошевелиться от внезапного осознания. Оказывается, Инга тоже могла чего-то не знать.

— Прости, — с трудом вымолвила Лизавета, но Инга уже не слушала.

Выговорившись, она круто развернулась и рванула к выходу из леса, словно пытаясь спастись от чего-то. Может быть, ей казалось, что чем дальше она окажется от Сбыславы, тем проще будет не думать о её преждевременной, ранней смерти. Но Лизавета понимала: они обе будут возвращаться мыслями к маленькой русалочке ещё и ещё.

Как она умерла? Почему стала русалкой? Отчего Ингу так поразило её появление — только ли из-за возраста Славы или было что-то ещё, для Лизаветы непостижимое? И как могли остальные русалки вести себя столь невозмутимо: было то следствием возраста или у них было попросту больше времени, чтобы свыкнуться с прошлым Славы?

Чем дольше Лизавета оставалась в Нави, тем больше у неё возникало вопросов, на которые никто не желал давать ответы. Вот и очередной сорвался с губ, стоило вырваться из тени деревьев на залитый солнцем песчаный берег:

— Что происходит?

Её внимание привлёк яркий силуэт — бельмо на фоне зеленоватого озера и голубого неба. Некто в светлой рубахе недвижимо сидел в крашеной белым лодке и смотрел прямо на воду, которая шла частыми, прерывистыми волнами.

Лизавета не сразу поняла: кто-то тонет. Ей потребовалась секунда, чтобы осознать это, и ещё одна — чтобы узнать равнодушную фигуру в лодке. Она не встречала его несколько дней, а до того привыкла наблюдать в движении, размахивающего руками, улыбающегося, хмурящегося, но никогда неподвижного, так что не было ничего странного в том, что часть её сначала отрицала увиденное. И всё же существом, терпеливо ожидающим, пока трепыхавшийся в озере незнакомец издаст свой последний вздох, был Лад.

— Что?.. — Лизавета не потеряла дар речи, но как будто позабыла слова. Внутри, пульсирующей жилкой у виска, бились всего два: «Это неправда».

Неправда-неправда-неправда.

Не может быть, чтобы кто-то тонул на глазах у Лизаветы. Не может быть, чтобы Лад никак не пытался помочь. Не может быть, чтобы Инга чертыхнулась себе под нос и выставила руку вперёд, преграждая Лизавете путь.

— Не смей.

— Что?!..

— Не. Смей. Мешать, — давать объяснения она явно не собиралась.

Лизавета медленно опустила голову, тупо уставилась на руку, замершую на уровне её живота. Та была тонкой, хрупкой и вряд ли смогла бы удержать её, если бы Лизавета прямо сейчас сорвалась с места. Если бы…

— Какого?!.. — голос Ольги вывел её из ступора. Старшая мавка замерла на пороге избы, ошарашенная, всклокоченная. — Быстро уводи её в дом. Инга!

Младшая, помедлив, послушалась. Лизавета почувствовала, как её приобняли за плечи, мягко подтолкнули в сторону широко распахнутой двери. Однако взгляд её, всё её существо было приковано к озеру.

Плеск стих. Волны улеглись. Лад встал, как ни в чём не бывало, одним шагом переступил борт лодки и скрылся в воде — там же, где совсем недавно…

— Он умер? — стоило оказаться в избе, и говорить стало проще, словно кто-то снял с Лизаветы обет молчания. — Это был человек? Он утонул? Что произошло? Почему Лад ничего не сделал? Почему вы ничего не сделали?!

Голос её подскочил до невиданных высот — и сорвался. Лизавета застыла посреди комнаты, тяжело дыша и только сейчас заметив, как быстро колотится сердце. Оно, казалось, тоже хочет выскочить прочь из дома, к озеру, попытаться спасти обречённого или хотя бы понять…

— Сядь, — голос Ольги приземлял, возвращал в реальность.

Сама не зная, почему, Лизавета послушалась — или у неё просто подогнулись колени? Дыхание начало выравниваться, но нервозность до конца не ушла: пальцы невольно стиснули стол, сильно, до побелевших костяшек.

— Теперь ты, — Ольга повернулась к Инге. — Как вы вообще здесь оказались?

Инга деланно пожала плечами, плохо притворяясь равнодушной.

— Не могла же я её все три года держать под водой. Господарыне стало скучно, и я решила, что можно сводить её в гости к русалкам. Они даже поладили…

— К русалкам?! — судя по возгласу Ольги, это было едва ли не хуже того, что Лизавета увидела на озере. — Зачем ты?..

Она не договорила. Прикрыла глаза рукой, будто желая спрятать лицо. Глубоко вдохнула и выдохнула несколько раз, приводя мысли в порядок.

— Так, забудем пока об этом. Ступай, займись своими делами, ты здесь никак не поможешь, а то и сделаешь только хуже. Я сама разберусь.

Инга фыркнула, но Лизавете показалось, что та испытала облегчение. Оно и понятно — Ольга даже не стала толком её ругать, хотя, похоже, было за что. Лизавете же предстояло вынести разговор с ней наедине.

Когда дверь за спиной Инги закрылась, Ольга тяжело опустилась на лавку напротив. Её острые локти вонзились в деревянный стол, подбородок лёг на скрещенные пальцы. Некоторое время — Лизавета не могла сказать, как долго, — мавка просто смотрела на неё, изучала, будто пыталась понять, с какой стороны подступиться к перепуганной лошади, чтобы та не лягнула и не сбежала.

— Успокоилась?

Лизавета искоса глянула наОльгу, поджала губы. Отвечать не хотелось. Если зрение её не обмануло, она только что видела подтверждение самым жутким из сказок о водяных — тем, где злые духи природы утягивают невинных людей на озёрное дно. Как бы Лизавете ни хотелось верить в обратное, однако предчувствие подсказывало: именно это она и наблюдала. Наблюдала и даже не попыталась помочь.

— Послушай, тебе могло показаться…

— Он умер или нет? — Лизавета знала, что ведёт себя по-детски, но перебивать Ольгу доставляло какое-то изуверское удовольствие. — Тот человек на озере. Это же был человек?

— Да, — мавка кивнула, но это с равным успехом мог быть ответ на любой из вопросов. — И да. Он умер.

— Или убит? Лад столкнул его, так? Зачем? Что тот человек ему сделал? Как мой отец, не принёс какие-то дары, а дочки у него не оказалось? Вот как у вас дела тут, получается, делаются?..

— Лиза!

Ольга резко повысила голос, стукнула по столу, заставляя Лизавету замолкнуть от неожиданности. А ещё — от страха: тонкой коварной змейкой он поднимался от сердца к сознанию, нашёптывая всякие ужасы. Если они убили одного человека, то что мешает избавиться от Лизаветы? Договор Лада с отцом ведь всего лишь три года действует…

— Посмотри на меня.

Усилием воли Лизавета сосредоточилась, вперила взгляд в лицо Ольги. Оно было неожиданно напряжённым, сосредоточенным и серьёзным, словно этот разговор и впрямь для неё что-то значил. Словно мнение Лизаветы о Ладе и других обитателях Нави имело значение.

— То, что ты видела, не было убийством.

Лизавета стиснула зубы, но промолчала.

— Да, Лад никак не помог этому человеку. Но не потому, что не захотел, а потому, что это было бы против правил.

Захотелось фыркнуть, как это частенько делала Инга. Но быть похожей на мавку Лизавета желала сейчас меньше всего, поэтому и тут постаралась остаться бесстрастной — пускай и только внешне.

— Инга ведь рассказывала кое-что о нас? Что мы духи природы, обязавшиеся эту самую природу оберегать? — Ольга подождала, пока Лизавета кивнёт. — Но это не единственное, что мы должны делать. Так как Мать-Природа, помимо всего прочего, отвечает за Навь как за пристанище мёртвых, у нас есть обязательства и по этой части. Мы никого не убиваем, но провожаем тех, кому суждено умереть.

— Суждено умереть? — губы еле слушались Лизавету, слова прозвучали еле слышно, как лёгкий ветерок жарким днём.

— Каждому из живых отмерен свой срок, этого не отрицают даже верящие в Бога-Отца. Есть смерть преждевременная, а есть своевременная, и в случае с последней не смеют вмешиваться даже божества — не то, что обычные духи. Срок того мужчины сегодня подошёл к концу, и на роду ему было написано погибнуть в воде. Поэтому Лад не мог ничего сделать, но мог быть рядом с ним в этот час и сейчас, когда этот человек вступает в иной для него мир.

— Так он… вы — Вестники Смерти?

Ольга мягко улыбнулась, будто Лизавета ляпнула глупость.

— Скорее, стражи врат. Мы ждём в конце пути каждого человека, мы принимаем его в Навь и помогаем отправиться дальше, куда бы ни было суждено.

— И куда суждено?

— Мы не знаем. Мы предчувствуем лишь последние минуты чьей-то жизни, да и то лишь когда приближается последний отсчёт. Мы понимаем, когда нужны, и приходим на помощь. Никто не должен умирать в одиночестве, и если рядом нет друзей или семьи — будем мы.

— Инга… — Лизавета сглотнула. — Инга несколько раз подскакивала и уходила посреди разговора. Это значит?..

Ольга просто кивнула. Кончики губ Лизаветы медленно опустились: сколько же людей умерли за без малого неделю, что она провела на озере?

— Не думай об этом, как об окончании жизни, — заметив её состояние, попыталась приободрить Ольга. — Смерть лишь открывает дорогу к новому путешествию.

— Инга говорила, что люди перерождаются деревьями или цветами…

— Некоторые — да. Некоторые становятся духами. Но есть и такие, кто идёт дальше, и даже мы не знаем, куда простирается их путь. Мы по нему ещё не прошли.

— Ещё?

— Никто не вечен. Однажды и у мавок, и у леших, и у полевых истечёт их срок. Просто у нас всё немного сложнее: мы живём, пока Мать-Природа не решает, что мы заслужили двинуться вперёд.

— Вы говорите, будто это какая-то награда.

— Так и есть. Ты поймёшь, когда проживёшь несколько земных жизней: иногда пугающее неизвестное много лучше тишины и спокойствия привычного мира.

Лизавета покачала головой: нет, Ольга ошибалась, этого ей никогда не понять и не принять.

— Она вроде бы успокоилась, — Лизавета еле слышала голос Ольги, ушедшей в сени, но всё же смогла разобрать слова. — Но будет лучше, если ты сам с ней поговоришь. Да, ещё раз. Потому что тебя она слушает. А ещё потому, что ты сам наломал дров.

Разговор был односторонним: если Лад и отвечал что-то, то до Лизаветы не долетало и слова. Впрочем, и уже услышанного хватило, чтобы понять — ей опять собирались внушать, что всё в порядке, хотя в порядке всё перестало быть довольно давно.

— Лизавета, — и всё же она обернулась, едва заслышав голос Лада у двери.

Они не виделись всего неделю, но Лизавета успела соскучиться. До сего дня она не признавалась в этом самой себе, но сейчас не могла отрицать: при виде Лада у неё тоскливо засосало под ложечкой.

Он выглядел так же, как и в первую их встречу: в простой светлой одежде, с взъерошенными волосами и пристальным взглядом — в прошлом, помнится, Лизавета приняла его за любопытный, хотя в действительности он был внимательный, изучающий. Лад гадал, как к ней подступиться теперь, когда она знала всё. Ну, самое главное.

— Лад, — в тон ему произнесла Лизавета. — Будешь убеждать меня, что наблюдать за смертью человека, сидя в его же лодке, совершенно нормально?

Её спокойный голос стал неожиданностью для них обоих. В глубине души Лизавета хотела рвать и метать, но сил не осталось даже на то, чтобы накричать на водяного. Впрочем, пустота её интонаций сумела произвести на него должное впечатление.

— Нет, — он хотя бы стал честным. — Для тебя это и не должно быть в порядке вещей. Но для меня…

— Можешь не объяснять. Ольга сказала, что это ваша обязанность.

Лад хмыкнул, прошёл вглубь комнаты. Лизавета взглядом проследила за тем, как он сел на лавку — на то же самое место, с которого совсем недавно пристально глядела на неё Ольга. Лизавета поморщилась: сейчас тоже начнёт читать нравоучения, словно маленькой.

— Пожалуй, я задолжал тебе извинения.

Ладно, такого она не ожидала.

— Ты уже извинялся.

— Только за обман, но я ведь виноват и в другом, верно?

— И в чём же? — помогать ему Лизавета не собиралась.

Ей было интересно, что он скажет сам.

— Я о тебе не подумал. Ни когда пожимал руку твоему отцу, ни когда водил тебя вокруг пальца, ни когда согласился увести в Навь и бросил с Ингой, хотя она — не лучшая из компаний.

— Не говори так об Инге, — Лизавета сама не понимала, почему вступилась за мавку. Потому ли, что та согласилась помочь ей с побегом? Или причина была в том, как человечно Инга вела себя этим утром?

— Забавно. Не думал, что вы подружитесь.

— Мы не подружились. А ты говорил не об этом.

Он прищурился, посмотрел на неё как-то по-новому.

— Ты изменилась.

Лизавета скрестила руки на груди. Часть её хотела огрызнуться, сказать что-то вроде: «Да неужели?», — и напомнить, что ей пришлось пережить. Но в действительности она лишь скептически вскинула бровь, соглашаясь:

— Да, теперь со мной придётся считаться. До сих пор ты этого не делал.

Лад склонил голову, словно признавая поражение.

— Об этом я и говорил. Мне казалось, что я защищаю тебя, когда скрываю правду или отталкиваю, но я ни разу не догадался спросить, чего же ты хочешь. За это я и прошу меня простить.

Повисло молчание. Лад ждал вердикта, Лизавета пыталась разобраться в себе. Невозможно было сделать это за один вечер, да ещё и под таким пристальным, ожидающим и немного молящим взглядом. Но, если быть полностью честной с собой…

— Я уже это сделала. В конце концов, мы квиты: я тоже тебя обманула.

Лад усмехнулся:

— Я это заслужил, — похоже, сегодня он и впрямь решил говорить правду.

— Приятно, что ты это понимаешь.

Знакомая хитрая улыбка растянула его губы. Сердце у Лизаветы ёкнуло — на мгновение и только на мгновение, но она вспомнила, как лишь несколько дней назад радовалась его придумкам и была практически влюблена. Сегодня она могла думать об этом, больше не заливаясь краской.

— Так ты мне ответишь? — Лад наклонился ближе.

— Ты не задавал вопросов.

— Задавал: чего ты хочешь, Лизавета?

Исполнить её заветное желание он всё равно не мог, ведь Лизавета мечтала вернуться домой. Она отвела взгляд, посмотрела в окно, за которым постепенно темнело небо. Одинокие силуэты деревьев на фоне заходящего солнца выделялись, как сторожевые башни над городской стеной.

— Я хочу, чтобы ты вернулся на озеро, — раз уж Лад был честен, то стоило ответить ему тем же. — Хочу чаще бывать в деревне, видеться с Добрыней и Любавой, а может быть, и с отцом, если он решится сюда приехать. А ещё хочу, чтобы вы перестали считать меня наивной и глупой и не юлили, когда я задаю вопросы.

— Мы не… — Лад своевременно прикусил язык.

— Если не хотите отвечать, просто так и скажите.

— И ты не попытаешься узнать ответ иным способом?

Лизавета посмотрела Ладу прямо в его белёсые глаза.

— Ничего не могу обещать. Зависит от того, как вы попросите.

— Что ж, это я могу принять. Что ещё?

— Ещё?

— Это весь список твоих желаний?

Она замялась. Было ещё одно, немного неловкое — но когда озвучивать его, если не сейчас?

— Я хочу, чтобы ты меня простил. За то, как я напросилась в Навь. Не нужно было вынуждать тебя и… — Лизавета прикрыла глаза, покачала головой. — Просто я злилась и вела себя не лучшим образом. Сможешь ли ты меня простить?

Он усмехнулся.

— Я уже это сделал.

15

Конечно, один разговор не мог всё решить — решило время. Оно отсчитало десятки неловких бесед за завтраками, совместных вылазок в деревню, уютных вечеров в тишине зелёной гостиной и одно осознание: Лизавета сама не заметила, как перестала вновь и вновь возвращаться к мыслям о смерти.

Поначалу это давалось ей нелегко. Она помнила, как оцепенела при виде тонущего рыбака, как даже не попыталась его спасти — и оттого мучилась угрызениями совести. Ольга и Лад пытались объяснить ей, что даже если бы они вытащили мужчину из воды, несчастья случались бы с ним снова, и снова, и снова, пока смерть не догнала бы того, кто пытался от неё убежать. Лизавета не слушала. Лизавета пряталась в своей спальне, Лизавета подолгу сидела у окна, обнимая колени, Лизавета корила себя, а потом выходила из комнаты и притворялась, что всё в порядке. Постепенно притворство стало правдой.

Но нельзя было сказать, что всё вернулось на круги своя. Иногда Лизавета замирала, глядя на озёрное дно за пределами защитного купола. Отныне оно казалось ей зловещим и опасным, а сад умирающих без воды водорослей — жутким и стылым. Или Лизавета лишь избавилась от иллюзий и стала видеть Навь такой, каковой та и являлась.

Конечно, она не могла написать об этом отцу. Скрепя сердце, Лизавета врала в своих письмах — о том, что с ней всё хорошо, что она по-прежнему живёт на постоялом дворе у Добрыни, а дни её заняты безмятежными прогулками и помощью Любаве. Скрывать совсем уж всё не получалось, так что отец знал о существовании Инги и Ольги и об их общении в Лизаветой — хотя полагал его редким явлением. Лизавета пыталась описать мавок и Лада с лучшей стороны, объяснить — они не более, чем защитники природы, и никакой опасности в них нет, но её доводов отец не слушал. Один раз даже усомнился, не опутал ли водяной Лизавету какими-то чарами, и не нужно ли выехать к ней на помощь. Лизавета поспешила успокоить отца и с тех пор его не переубеждала.

Утаивала она и знакомство с русалками. Отчасти — потому что отцу хватало и имеющихся духов, а отчасти — потому что не хотела думать о Сбыславе. Воспоминания о девочке рано или поздно приводили к мысли о том, как именно она могла умереть, и Лизавете не нравилось, что она при этом могла представить. Инге, судя по всему, тоже: она больше ни разу не позвала Лизавету прогуляться к реке, и ту это полностью устраивало. В конце концов, на озере и без того хватало мест, куда можно было отправиться, не разбередив душу.

Одним из них стал дальний край озера с кувшинками, о которых когда-то рассказывал Лад. Инга показала его Лизавете в один из первых сентябрьских дней, и с тех пор они вместе приплывали сюда уже несколько раз. Заплыть далеко, правда, не удавалось — лодка не могла зайти в самые заросли, — приходилось останавливаться у самой кромки «кувшинковой поляны» и любоваться цветами издалека. Впрочем, Лизавете и этого хватало.

О том, что случилось, она узнала именно здесь.

Был ясный осенний день, один из тех, когда ты невольно радуешься и спавшей жаре, и голым ветвям, расчертившим небо паутиной, и жёлтым листьям, укрывшим разом землю и воду. Лизавета перегнулась через борт лодки, подхватила с поверхности озера пожухший листок и подняла его на свет. Солнце безжалостно подсветило прожилки и заломы, но вместе с тем окутало лист потусторонним, волшебным сиянием.

— Что ты делаешь? — лениво поинтересовалась Инга с другого края лодки.

На коленях у неё лежала книга, страницы которой рассеянно перелистывал ветер. Инга, похоже, не прочитала и строчки — взгляд её был направлен в пустоту, дальше усыпавших берег деревьев и того, что скрывалось за ними. Она выглядела так, словно хотела, чтобы кто-то отвлёк её от раздумий.

— То же, что и всегда, — Лизавета разжала пальцы, и листок медленно опустился обратно на воду. — Жду, когда закончится ещё один день.

Она не оставила надежды выбраться с озера раньше оговоренного срока, но пока не знала, как это сделать. Возвращаться к русалкам Лизавета не стремилась, спрашивать у Лада — боялась, не желая нарушить их хрупкую, только что склеенную дружбу. А больше идти было не к кому.

— Мне показалось, тебе начало нравиться в Нави.

— Не сказать, чтобы нравиться, — Лизавета повернула голову туда же, куда и Инга, но не увидела ничего, кроме опустевших крон. — Я просто… приняла здешние правила, как данность? Я не могу бороться с самой природой.

— Почему ты так думаешь? — Инга скосила на неё глаза.

— Это же Природа. Вы её вообще богиней считаете.

— Так в этом и суть. Боги так же, как и мы, принимают решения. И так же, как и мы, должны порой их менять.

— Ты предлагаешь мне… что? Поговорить с Матерью-Природой?

— Ты же разговариваешь с Богом-Отцом.

Признаться, Лизавета не молилась уже очень давно, уверенная, что её судьба больше не зависит от бессмертного старца. Она и не думала, что имеет право обращаться со своими просьбами другому владыке. Владычице.

— А вы ей молитесь?

— Не совсем, — голос Инги больше не казался далёким, взгляд не был устремлён в никуда. — Мы её чувствуем. Это как… Когда приходит пора проводить кого-то в Навь, мы не слышим зовущий нас голос. Но мы ощущаем, что необходимы в другом месте. Словно наше сердце, как рыбу, насаживают на крючок, и тянут в нужном направлении.

Лизавету передёрнуло от такого сравнения, тонкие пальцы невольно легли на грудь. Не хотела бы она подобное ощутить.

— Звучит больно.

— Скорее неприятно, — Инга дёрнула плечом и вдруг спросила, — Ты когда-нибудь влюблялась?

— Что? — от удивления Лизавета несколько раз быстро моргнула. — А это тут при чём?

— Когда влюбляешься, особенно безответно, порой чувствуешь зияющую пустоту где-то в районе сердца. Она словно засасывает в себя всё, кроме мыслей о том, кто на тебя даже не смотрит. Внутри всё ноет и тянет, и это больно — но одновременно так сладко, что ты не уверена, хочешь ли прекратить…

Инга говорила, а Лизавета понимала, что не может отвести от неё взгляд. Она и не думала, что Инга испытывала нечто подобное — а она точно испытывала, ведь иначе просто не смогла бы описать ощущение с такой дивной, пугающей точностью. Лизавета знала об этом не понаслышке: до танца с Ладом она не догадывалась, что её сердце может так сжиматься в груди.

— На что-то такое похоже наше общение с Матерью-Природой. Просто эта боль и нежность направлена не на одного человека, а на всё, что хоть на мгновенье становится частью озера или реки в лесу. Словно сердце пытается вобрать в себя мир.

— То есть, ты чувствуешь всё, что происходит на озере и реке? — такое Лизавета не могла даже представить, равно как не могла вообразить причин, по которым Инга вдруг разоткровенничалась.

— Нет. Только самое важное. И озеро ярче, чем реку — по-хорошему, там однажды должен свой водяной появиться.

«Появиться», — повторила про себя Лизавета. Не прийти, не приплыть, а словно возникнуть из ниоткуда. Так же русалки говорили и про Сбыславу. До сих пор Лизавета не решалась спросить, что это значит. А теперь вдруг подумала — может, была не была? В худшем случае Инга просто привычно уйдёт от ответа.

— А как всё-таки они?..

Но Лизавете не дали договорить. Вода вдруг пошла мощными волнами — лодка опасно накренилась, Лизавета ахнула, вцепившись обеими руками в борта, пальцы Инги сжались на скамье под нею. В следующее мгновение озеро взорвалось брызгами, окатив их обеих с ног до головы, заставив зажмуриться. А когда Лизавета открыла глаза, из воды на них смотрела непривычно мрачная Ольга.

У Лизаветы заныло под ложечкой. Да, Ольга всегда была не особо улыбчива, но то была спокойная серьёзность — как у человека, который повидал слишком многое, чтобы вздрагивать или смеяться по пустякам. Сейчас же губы у Ольги были поджаты, а белёсые глаза казались похожи на пасмурное небо, готовое пролиться ливнем. Что-то случилось.

— Вам нужно вниз. Срочно, — голос Ольги, сдавленный, напряжённый, лишь подтвердил опасения Лизаветы.

Мавка протянула им руки. Лизавета быстро посмотрела на Ингу — та смотрела на ладонь Ольги с неверием.

— Срочно, — повторила Ольга. — Лизавета, возьми меня за руку и держи крепко, что бы ни произошло.

— А что произойдёт?

— Мы перенесёмся под воду, — вместо Ольги ответила Инга. — Помнишь, что я говорила тебе про рыболовный крючок в сердце? Сейчас будет то же самое, только резче.

— Почему мы не можем спуститься в терем, как обычно? Вплавь?

— Слишком долго, — Ольга уже не говорила, а цедила слова.

Лизавете показалось, ещё мгновение — и та сама схватит её за запястье. Скрепя сердце, она всё же положила пальцы в ладонь Ольги. Та схватилась крепко до боли. А потом Лизавету словно захватило волной.

Да, Инга очень похоже описала возможные ощущения. Лизавету и впрямь потянуло куда-то вперёд, сквозь толщу воды — она слышала, как та шумела со всех сторон, словно бурное море билось о скалы, собираясь выйти из берегов. Это продлилось даже не мгновение, а половину или даже треть мгновения, но Лизавете хватило: она полностью потеряла ориентацию в пространстве, перепутала землю и небо. Когда её выбросило из водного купола, она запнулась, сделала несколько шагов вперёд и чуть не упала — но уткнулась носом в чью-то грудь.

— Так-так-так, — произнёс незнакомый мужской голос. — И кто это тут у нас?

Лизавета отшатнулась и обернулась, ища поддержки Инги и Ольги, — но беспомощно замерла, обнаружив, что осталась одна в вестибюле подводного терема. Мавки отправились дальше, бросив её наедине с…

— О, прошу простить мою невежливость: не представился, а уже задаю вопросы, — продолжил голос. — Меня зовут Ярослав, я княжич безбрежного Тихого моря. А вы?..

Она на мгновение позволила себе прикрыть глаза. Только княжича ей, конечно, и не хватало. Как с ним себя вести? Можно ли говорить о том, кто она такая? Её не предупредили о нём потому, что он не нёс никакой опасности, или потому, что Ольга просто не знала о его появлении на озере?

Слишком, слишком много вопросов.

— Меня зовут Лиза, — она открыла глаза и повернулась к княжичу, постаравшись как можно более вежливо улыбнуться. — Я здесь в гостях.

— Вот как? — княжич с интересом склонил голову набок и медленно окинул её беззастенчивым взглядом. — Интересно… Впервые вижу, чтобы Ладимир приглашал кого-нибудь «в гости».

Он знал. Лизавета поняла это по ленивому голосу с плохо скрываемой насмешкой — с ней играли, как кошка с мышкой. Однако раз солгав, она уже не могла бросить.

— Что ж, ради меня он сделал исключение, — она выпрямилась, скрестила руки на груди, невольно копируя Ингу, напрямик посмотрела на княжича.

Его барскую кровь выдавало всё: от игравшей на губах усмешки до горделиво вскинутого подбородка и костюма — чёрного кафтана, отделанного искусной серебряной вышивкой. Ярослав не был похож ни на одного из духов, которых Лизавета встречала до сих пор. В нём чувствовалась стать, и даже не будь он такого высокого роста, на него всё равно приходилось бы смотреть снизу вверх — конечно, образно выражаясь.

А ещё он был красив. Лизавете стало неловко из-за того, что она это заметила, но отрицать сей очевидный факт было бы глупостью. Алебастровая кожа, казавшаяся почти белой на фоне коротких чёрных волос, заставляла княжича выглядеть благородно болезненным и потусторонним, каковым он и являлся. Мутно-серые глаза в обрамлении тёмных ресниц смотрелись одновременно жутко, неестественно, но и притягательно тоже — в них хотелось глядеть, как в готовый затянуть тебя омут.

Лизавета сглотнула, подозревая, что ввязывается в нечто ей не по зубам.

— Интересно, — так же медленно, нараспев повторил княжич. — А где же сам хозяин? Я бы с удовольствием послушал о том, чем вы так его поразили.

Ей очень, очень хотелось скривиться в ответ, но Лизавета сдержалась. Это было не так уж трудно: пускай в Нави она отвыкла вести светские беседы, но навыка не растеряла.

— Не знаю, — она с наигранным равнодушием пожала плечами. — Ушёл по делам вместе с Ольгой и Ингой, а по каким — они мне не сказали.

Ответом ей был долгий, волнующий взгляд из-под ресниц.

— Что ж, вы будете не против, если я подожду Ладимира здесь? — несмотря на интонации, то был совсем не вопрос. — Буду рад, если вы составите мне компанию.

Лизавета не придумала, как отказаться. Жизнь в обществе научила её, что в ответ на такие вежливые слова возможна лишь приветственная улыбка, и она не смогла поступить иначе. Кивнула, повернулась вполоборота, приглашая пройти в зелёную гостиную.

— Да, конечно. Думаю, Лад…имир не будет против. Пройдёмте.

Княжич пропустил её вперёд. Шагая сквозь анфиладу комнат, Лизавета ощущала его пристальный, изучающий взгляд, заставляющий тело деревенеть. Ноги и руки двигались, словно на шарнирах — она так и ожидала услышать скрип при очередном шаге. Но нет, обошлось: каким-то чудом они добрались до гостиной, и Лизавета рухнула в кресло, с сегодняшнего дня переставшее быть её любимым.

— Вы не против, если я задам личный вопрос? — княжич элегантно опустился на низенький диван, явно не предназначенный для людей его роста. — Давно ли вы в Нави?

Хорошо ещё, не спросил, как именно она тут оказалась.

— Недавно. С месяц примерно, не больше. Признаться, я и забыла считать.

— Да, пожалуй, в вашей ситуации нет времени следить за временем, — он хмыкнул, словно хорошей шутке. — И как вам здесь? Освоились?

— Да, спасибо, — чтобы занять руки, Лизавета потянулась к брошенному на маленьком столике едва тёплому чайнику. Судя по пустым чашкам, Ольга и Лад как раз собирались его опорожнить, когда что-то застало их врасплох. — Чаю?

— Пожалуй.

Простые действия успокаивали. Сосредоточившись на том, чтобы не ничего не пролить, Лизавета заставила руки не дрожать, дыхание — выровняться. Разговор с княжичем чем-то напоминал беседы на балах с чужими мамушками и нянюшками: те тоже так и норовили подловить тебя на неосторожно оброненном слове, искали способ выставить своих подопечных в лучшем свете, а тебя наоборот — принизить.

— И что же вам нравится больше всего? — княжич принял чашку с благодарным кивком, но, отхлебнув, поморщился и отставил в сторону.

Лизавета пожала плечами, наблюдая, как он проводит над напитком ладонью. От чашки почти сразу повалил пар — клубы его исказили черты княжьего лица, превратили улыбку в усмешку: словно сама природа сорвала с него маску и заодно подсказала Лизавете ответ.

— Честность и простота здешнего быта, наверное.

— Что вы имеете в виду? — он откинулся обратно на спинку дивана, закинул ногу на ногу, всей позой демонстрируя, кто хозяин положения.

— Здесь рано или поздно все тайны становятся явными.

— Вот как? — похоже, княжич ждал не такого ответа. — Прямо-таки все?

Она отвела взгляд, понимая, куда он клонит. Но, помедлив, ответила:

— Прямо-таки все. Лад… Ладимир подтвердит: он многое пытался от меня скрывать, но не преуспел ни в едином случае.

— Так может, это просто вы на удивление проницательная барышня?

— Вы мне льстите. Если во мне и появилась хоть толика проницательности, то только потому, что я много раз обжигалась, доверившись слишком рано.

— Доверившись Ладимиру?

— И ему в том числе, — Лизавета вскинула голову с напускной смелостью. — Поэтому я буду благодарна, если вы не будете играть со мной, а будете говорить прямо.

— Сдаётся мне, вы и так знаете, что я хочу сказать.

Уголок Лизаветиных губ дёрнулся: надо же, хоть кто-то увидел в ней больше, чем наивную, растерянную девчушку. Подозрения княжича на мгновение показались ей чем-то приятным — но лишь на мгновение. Она помнила, что прямо сейчас была в его власти, без защиты мавок и Лада.

— Не хочу высказывать предположения.

— Боитесь ошибок?

— Избегаю, — ощущение было такое, словно Лизавета пыталась пройти через озеро по очень тонкому льду. Тот скрипел, шёл трещинами, но пока что держался. — И буду благодарна, если вы поможете мне не совершить ещё одну.

— Ещё одну? — княжич выразительно приподнял бровь.

— Вы не могли думать, что я никогда не совершала ошибок. Хотя бы потому, что за всё время нашей беседы я ни разу не назвала вас Вашим Высочеством.

Замечание было рискованным. Лизавета не знала наверняка, как принято обращаться к князьям в подводном мире — вдруг с ними панибратски говорили на «ты»? Но, судя по реакции княжича, ей повезло. Он рассмеялся.

— А вы хороши, — у него была очаровательная улыбка: широкая, белоснежная, искренняя, но в то же время не внушавшая никакого доверия. — Пожалуй, я даже прощу вам пренебрежение протоколом. И ложь.

Улыбка исчезла так же быстро, как появилась.

— Я не лгала вам, Ваше Высочество, — Лизавета говорила правду, и всё же сердце её так и зашлось.

— Вы утаивали. И продолжаете притворяться, будто не понимаете, к чему я веду.

— Утаивать и лгать — не одно и то же. Притворяться и лгать — тем более.

— А что, если я попрошу вас не притворяться? — он резко выпрямился.

— Попросите или прикажете?

Невидимый лёд под ногами у Лизаветы опасно затрещал.

— Скажите, как вы здесь оказались, Лиза? — от имени в его устах у Лизаветы поползли мурашки по коже. Она не знала, почему: то ли он применил какую-то древнюю магию, то ли дело было лишь в голосе — низком, не угрожающем, но уже обещающем угрозу. От медовых ноток не осталось и следа.

— Я обманула водяного.

Снова едва заметное изменение в лице, будто трещинка на маске.

— Каким образом?

— Уговорила его дать мне обещание, подробностей которого он не знал.

— Вы должны быть мастером обмана, если провернули подобное.

— Когда это говорите вы, звучит как комплимент. Но я надеюсь, что вы не правы. Я не лгунья — просто отчаявшаяся девушка.

— О, господарыня. Но ведь это намного страшнее.

Лизавета дёрнула плечиком и загадочно улыбнулась, пряча лицо за краем чашки. Она очень надеялась, что со стороны не видно, в каком ужасе она пребывает. Ведь, если быть честной, Лизавета понятия не имела, куда этот разговор идёт — и куда должен идти.

— Так мы договорились? Вы будете говорить прямо или продолжите ходить вокруг да около, Ваше Высочество?

— А вы признаетесь, что вам здесь не место, или продолжите вести себя, как хозяйка этого терема?

Вот оно. Не спеша с ответом, Лизавета поставила свою чашку на низенький столик, промокнула губы салфеткой. Было бы под рукой маленькое зеркальце — ещё бы нарочито внимательно изучила своё отражение, но, увы. Зеркальца не было, равно как и сил дальше тянуть время.

— Вы правы, Ваше Высочество, мне здесь не место. Я искренне в это верю, хотя Мать-Природа, к моему сожалению, считает иначе.

— О чём это вы? — княжич нахмурился.

— А вот это уже совершенно точно не твоё дело, Яр.

16

У Лизаветы вырвался вздох облегчения — такой громкий, что княжич даже кинул на неё взгляд. Лад тоже посмотрел на Лизавету, но быстро, походя, словно она сейчас не имела значения. Это заставило её внутренне подобраться: что же такое случилось, если риск раскрыть их обман перед морским княжичем казался не таким уж и важным?

— Оставь её. Ты прибыл, чтобы поговорить со мной.

Как сидевший княжич умудрился посмотреть на него свысока, оставалось загадкой, равно как и то, что именно говорили их взгляды. Лизавета притихла, со стороны наблюдая, как Лад округляет глаза, как княжич кривит губы в ответ, как Лад хмурится, невольно сжимая пальцы в кулак.

— Боюсь, господарыня, мой дорогой друг прав, — неожиданно княжич обратился к ней. — Мне действительно придётся вас оставить. Надеюсь возобновить нашу увлекательную беседу позднее.

«Упаси Бог! И Матерь», — в сердцах подумала Лизавета, но вслух произнесла:

— Вторю вашим надеждам.

Княжич очаровательно улыбнулся, не прощаясь. Лад только кивнул — сдержанно, быстро, словно хотел, но не мог ничего ей рассказать. Лизавета проводила его тоскливым взглядом. Она понимала: что-то произошло, — и неведение терзало её не хуже тревог, очевидно охвативших Лада.

— Мне жаль, что тебе выпало познакомиться с княжичем Ярославом подобным образом, — Лизавета не заметила, как к ней подошла Ольга.

Очевидно, мавки вернулись в подводный терем вместе с Ладом. Выглядели они ничуть не лучше водяного: взволнованно, но одновременно устало, словно у них не осталось сил кричать или причитать. Инга молча протопала в комнату и плюхнулась на диван, на то самое место, где недавно сидел княжич.

— Вы не знали, что он здесь? — Лизавета глянула снизу вверх на Ольгу.

— Нет, иначе ни за что не оставила бы вас наедине. Ярослав достойный княжич, однако его отношение к людям… не такое, чтобы его обрадовало твоё присутствие здесь.

— Да, я почувствовала что-то подобное. Он довольно… жуткий.

На слове «жуткий» Ольга с Ингой быстро переглянулись, словно оно напомнило им о чём-то другом. Помедлив, Ольга опустилась перед Лизаветой на корточки, взяла её пальцы в свои прохладные руки.

— Лизавета, нам нужно тебе ещё кое-о-чём рассказать.

До сих пор она практически никогда не звала Лизавету по имени, ограничиваясь «маленькой купчихой». Что-то подсказывало: перемены не были к лучшему.

— У всего случившегося были причины. Точнее, одна причина, по которой я заставила вас с Ингой уйти с поверхности, по которой мы оставили тебя здесь и по которой, я подозреваю, Ярослав явился безо всякого предупреждения.

— И что это за причина? — Лизавета подозревала, что на самом деле не хочет знать ответа на свой вопрос.

С одной стороны, знание правды направило бы её, подсказало, стоит ли в действительности опасаться морского княжича или в нём можно найти союзника, и пролило бы свет на то, как будет складываться дальнейшая жизнь в Нави. С другой стороны, судя по поведению мнущейся, откладывающий момент истины Ольги, в грядущих событиях не стоило искать ничего хорошего.

— Дело в Славе, — Инга первой не выдержала напряжения.

— А что с ней? — Лизавета посмотрела на неё поверх Ольгиной головы.

Однако Инга уже отвернулась, явно не собираясь продолжать и тем самым возложив тяжкую ношу на плечи Ольги. Та мягко сжала Лизаветины пальцы:

— Она умерла.

На мгновение Лизавета застыла. Новость показалась ей невозможной, ненастоящей. Разум тут же начал подкидывать опровержения: Сбыслава не могла умереть, ведь она уже была мертва — иначе бы просто не стала русалкой! Но серьёзный взгляд Ольги говорил об обратном.

— Но как?..

Ольга как будто ждала этого вопроса. Глубоко вдохнув, как перед прыжком с высоты в холодную воду, она ответила:

— Её убили.

Лицо Лизаветы дёрнулось. Уголок губ нервно приподнялся в странном подобии улыбки, меж бровей пролегла глубокая складка, глаза прищурились словно бы с подозрением. Но сама она не издала и звука, сердце её не знало, что чувствовать. Должна ли она испугаться? Скорбеть? Сочувствовать?

— Убили, — одеревеневший язык с трудом выговорил даже это слово.

— Да, — Ольга смотрела на неё с осторожностью, в ожидании. Она словно сама не понимала, что делать: обнять ли, похлопать по спине, отступить, дав пережить горе.

Но смерть Сбыславы не была горем для Лизаветы. Она знала русалку совсем немного и, пускай сочувствовала умершей девочке, но не испытывала к ней ярой привязанности. Они были знакомыми — и только.

— Я не… — она поморщилась, понимая, что не может подобрать правильные слова. — Вас можно убить?

Ольга с Ингой переглянулись: не такого они ждали от Лизаветы. Ольга медленно поднялась, отпустила её руки, отстранилась. Снова посмотрела на Ингу — не спрашивая, а будто гадая, насколько навредит своей подопечной, если расскажет Лизавете правду.

— Можно, — наконец-то кивнула. — Мы не умираем от старости, но это не значит, что мы бессмертны.

— И Сбыславу убили? Нарочно? Это точно известно?

И снова эти переглядывания. Лизавета шумно втянула воздух: ну почему нельзя просто сказать?!

— Точно, — Инга словно услышала её мысли, бросила резко, наотмашь. — Ей перерезали горло. Вряд ли она случайно на нож упала.

— Инга! — Ольга всколыхнулась, но что она говорила дальше, Лизавета уже не слышала.

В ушах стоял гул, мыслей не осталось. Она никогда не видела мертвецов, но тут почему-то ярко представила маленькое хрупкое тельце — сплошь тонкие косточки и белая кожа, и одна яркая полоса поперёк длинной шеи. Интересно, капли крови попали на платье?

— Лизавета? — Ольга заметила её состояние. — Ты меня слышишь?

Голова Лизаветы медленно опустилась, не совсем по её воле. Она что-то говорила, связно отвечала, двигалась, но не до конца отдавала себе отчёт в собственных действиях. Как будто на несколько минут кто-то занял её тело, пока сама Лизавета заставляла себя поверить в то, что произошло.

— А зачем приехал княжич? — это произнесла уже она сама.

— Ярослав отвечает за наши края. Он должен разобраться в том, что произошло, — откликнулась Ольга, а Инга привычно расшифровала.

— То есть, найти убийцу.

Убийство. Это слово пульсом билось у Лизаветы в висках весь вечер, всю ночь, всё грядущее утро. С трудом выстроенный на озере мир снова треснул, тонкий лёд спокойствия не выдержал веса тревог.

Не зная, что сказать, чем помочь, Лизавета поспешила спрятаться в своей комнате — отчасти от княжича, но одновременно и от ужаса, накрывавшего её всякий раз, когда она осознавала: это всё правда. Бессмертную маленькую девочку жестоко убили, целенаправленно, осознанно, точно со зла. Как подобное вообще могло происходить в мире?

До сих пор с преступлениями Лизавета сталкивалась лишь в сводках газет, которые отец оставлял на столе после завтрака. Но там они были лишь сухими строчками на желтоватой бумаге — нестрашные ужасы, совершённые безликими преступниками по отношению к невидимым людям. О таких легко было позабыть, ни капельки не расстроившись. Но о Славе она забыть не могла.

Лизавета жалела, что так и не повидалась с девочкой во второй раз, что не справилась ради неё со своими нежными чувствами. А ещё гадала, что происходит сейчас в голове у Инги, которая так же оставила Славу. Винила ли она себя? Или её, мавку, чужая смерть не так уж и трогала?

Ответы на свои вопросы Лизавета могла получить лишь одним путём — выйдя из комнаты. Ей потребовалось время, чтобы собраться с духом, прогнать в мыслях все возможные разговоры: с насмешливым княжичем, с резкой Ингой, с растерянно заботливой Ольгой, с непривычно сдержанным Ладом, — и убедиться, что это ничем не поможет. Какой бы деликатной, собранной и спокойной ни была Лизавета в своих фантазиях, в действительности вести себя так она вряд ли смогла бы. Слишком уж разбереженным, израненным, хрупким казалось ей собственное сердце.

Всех обитателей Нави — и новых, и старых — Лизавета нашла в столовой. За завтраком к Ладу, Ольге и Инге присоединился не только княжич, но и русалки, выглядевшие особенно мрачными. Лизавета не удивилась бы, обнаружив на них траурные одежды, но под водой это, видимо, было не принято: из всех собравшихся в тёмном остался лишь княжич Ярослав, однако расшитые серебром отвороты его кафтана явно говорили не о смирении и не о скорби.

— Доброе утро, — поприветствовала всех Лизавета, и тут же остро ощутила неуместность собственных слов: это утро добрым как раз не было.

Ярослав посмотрел на неё с предсказуемой насмешливостью, но хотя бы ничего не сказал. Ольга кивнула, Инга — даже не повернулась. Рогнеда вымученно улыбнулась в ответ, кажется, за всех русалок разом, притихших, посеревших от горя. Лизавета застыла в неловкости: хотелось сказать что-то ещё, но в языке словно не было слов для того ужаса, который произошёл.

— Садись, — молчание нарушил Лад, похлопал ладонью по пустому месту рядом с собой.

Лизавета послушно опустилась на стул, пожалев лишь, что оказалась почти напротив Ярослава. Говорить, есть да и вообще шевелиться под его взглядом не хотелось — всё чудилось, будто каждое её движение вызывает у него то хитрый, то опасный прищур.

Поддержкой для Лизаветы стало плечо Лада, которое она едва задевала своим. Он не вздрагивал от случайных прикосновений, не хмурился, даже не глядел в её сторону, а её успокаивала эта незыблемость. Да, это был не тот Лад, которого она полюбила в первые дни на озере, но и этого она знала — таким он предстал перед Лизаветой, когда раскрыл свою суть. И она не видела, чтобы события вчерашнего дня разительно его изменили. Лад был её опорой, которую Ярослав старательно расшатывал.

— Я бы хотел побеседовать с каждым из вас, — впервые он заговорил ближе к середине завтрака, когда тарелки наполовину опустели, а Лизавета успела хоть отчасти расслабиться. Вот только при звуках голоса Ярослава она тут же выпрямилась, внутренне сжалась будто подспудно готовясь к удару. Он последовал незамедлительно. — И я бы предпочёл, чтобы беседы проходили наедине.

Вновь остаться одной с Ярославом… — Лизавета судорожно вдохнула при одной только мысли. Он заметил: она поняла это по тому, как дёрнулся уголок тонких губ, будто он едва не расплылся в хищной ухмылке. Лизавета почти не сомневалась, что с ней Ярослав захочет поговорить первой.

Словно назло её мыслям, он повернулся к русалкам:

— Я думаю, лучше начать с вас, милые дамы.

Гордея отложила приборы, точно только этого и ждала.

— Вы не против подождать здесь? — Ярослав встал из-за стола, всем своим видом показывая, что на самом деле вовсе не задаёт вопрос. — А мы поговорим… да хотя бы в зелёной комнате.

Он вышел, не дожидаясь ответа, и Гордея последовала за ним. Лизавета не ожидала от бывшей воительницы такой покорности, но потом заглянула в её лицо, когда та проходила мимо, и увидела — никакого послушания в её глазах не было. Это было равнодушное лицо человека, и без того потерявшего слишком многое.

Осторожно, украдкой, Лизавета посмотрела на остальных. Инга сидела, забравшись с ногами на стул, и нервно покусывала губу изнутри. Ольга, которая в обычный день наверняка бы её осадила, не говорила ни слова. Она глядела куда-то в пустоту, дальше, чем могла заглянуть Лизавета.

В отличие от всех остальных за столом, Ингрид и Рогнеда негромко переговаривались. Слов было не разобрать — они больше шептали, но Ингрид выглядела встревоженной. Рогнеда тоже хмурилась, с каждым мгновением всё сильнее, как если бы Ингрид склоняла её на свою сторону.

Наконец, Лизавета повернула голову к Ладу, на этот раз открыто. Он, как ни в чём не бывало, уже почти опустошил свою тарелку и теперь лениво отщипывал ломтики от оставшегося на ней куска хлеба. Прежде чем съесть, Лад скатывал их в маленькие шарики — и только это повторяющееся движение выдавало смятение, охватившее его душу.

— Волнуешься? — заметив взгляд Лизаветы, спросил он.

Пускай Лад и понизил голос, но недостаточно. Лизавета ощутила вскинутые на неё взгляды, и почему-то почувствовала себя как под подозрением. Думали ли собравшиеся за столом о том, что у неё были причины волноваться?

До сих пор Лизавете не приходило это в голову, но она была в самом шатком положении из всех. Они знали друг друга столетиями, в то время как она была чужачкой. Да, Лад и Инга вели себя с ней, как друзья, а Ольга — как вторая мать, но она не была своей в этом месте. Неспроста Ярослав так это подчёркивал.

— Да, — холодные щупальца страха заставили Лизавету ощетиниться, выпятить подбородок. — Волнуюсь.

«И что?» — почти спросила она.

— Не стоит, — Лад не обратил на её тон и малейшего внимания. — Яр суровый судья, этого не отнять, но он справедливый. Если ты невиновна, он ничего не сделает.

Случайно ли он сказал «если»? Лизавета кляла себя за такие мысли. Часть её верила в Лада, и в Ингу, и в Ольгу, которые за прошедшие недели ни разу не повели себя так, будто она была чем-то хуже них. Но червячок сомнения не желал успокаиваться, подтачивал, подгрызал эту веру. Почему же он сказал «если»?!

Ярослав должен был знать, какое действие оказывает на людей ожидание. Лизавета не сомневалась в этом после того, как из комнаты по очереди вышли Рогнеда, Ингрид, Ольга, Инга. Последняя остановилась напоследок, положила руку Лизавете на плечо:

— Не дай ему себя запугать. Если не давать отпор, он подомнёт тебя под себя. Ему это ничего не стоит, ведь он считает себя безгрешным и безусловно правым. Но это не так. Все ошибаются: помни об этом, когда он позовёт тебя.

Лизавету отложили напоследок, то ли как самый сладкий десерт, то ли как кислую ягоду, которую не хочется, но придётся съесть.

— Ну что, Лиза? — дверь столовой открылась в пятый раз. Ярослав бросил быстрый взгляд на Лада. — Вчерашнего разговора с тобой мне хватило, ты давно мог ступать.

Скосив глаза, Лизавета заметила, как Лад сжал зубы, как заиграли желваки на его щеках. Но он смолчал, как и всеперед княжичем. Сегодня главным на дне этого озера был он, а не Лад.

— Господарыня?

Ярослав подошёл ближе, протянул ей руку — как же Лизавета желала её отвергнуть! Но она не могла идти против него, не сейчас, когда знала, для чего он приехал. Поэтому она аккуратно положила пальчики в его ладонь, опираясь на неё, чтобы подняться.

— Благодарю, Ваше Высочество, — он хмыкнул в ответ, точно она озвучила хорошую шутку. — Я к вашим услугам.

В зелёной гостиной было светло и уютно, словно и не было прошлого вечера. Мягкое кресло приняло Лизавету в знакомые объятия, игривые солнечные блики привычно легли на колени. Она мигом вспомнила, как проводила вечера, забравшись с ногами на сиденье и с головой погрузившись в книгу, и сердце пронзило тоской — такого больше не будет. Отныне комната будет напоминать о том, что именно здесь она впервые услышала о смерти Сбыславы.

— Итак, — княжич опустился на диван, на то же место, что и вчера, но поза была другой: прямая спина, пальцы сцеплены в замок, взгляд сверху вниз выражает всю серьёзность разговора. — Лиза, где вы были, когда узнали о случившемся?

— Здесь, — она ответила быстро, и мгновения не прошло. — Мне рассказали, когда вы с Ладом ушли.

Он нахмурился. Похоже княжич считал, будто ей всё было известно уже во время их встречи. Это бы многое для него упростило: только виновный мог вести пикировки с княжичем, зная, что где-то остывает хладный труп…

Лизавету передёрнуло, по плечам поползли мурашки от одной только мысли. Она быстро глянула на княжича: наверняка же заметил и придумал её реакции наиболее ужасное объяснение.

Но нет, он был невозмутим:

— И до тех пор вы ни о чём не догадывались?

Она покачала было головой, но замерла на середине движения. Если подумать…

— Я поняла, что происходит нечто странное, когда Ольга пришла за нами на озеро. Мы с Ингой плавали посмотреть кувшинки, а она появилась вдруг явно взволнованная и потребовала, чтобы мы вернулись под воду. Я думала, уж здесь-то мне всё объяснят, но Ольга с Ингой отправились дальше, а я… встретила вас.

Ярослав кивнул — её слова подтверждались тем, что он видел, так что здесь придраться было невозможно. Однако Лизавета была уверена: он найдёт способ.

— А чем вы занимались до этого?

— До этого… — она попыталась припомнить.

Несмотря на то, что речь шла о прошлом утре, это оказалось не так уж легко. Большая часть её дней на озере проходила в праздности, в повторении похожих действий. Книги, прогулки на воде, визиты в деревню, помощь Любаве, Добрыне, Ольге и Инге — и так по кругу, снова и снова. Трудно было сказать, что происходило вчера, а что позавчера, ведь они были так похожи!

— Ладно, я попытаюсь, — сказала Лизавета скорее самой себе. — Утром я встала и спустилась на завтрак в эту гостиную. Здесь никого не было, так что какое-то время я провела одна…

— Вам не показалось это странным? — перебил княжич.

— Что?

— Что никого не было. Вас, гостью, бросили в одиночестве…

— О, нет, это совершенно нормально! Для здешних мест, я имею в виду. Ольга по большей части живёт наверху, в своём доме. Обычно мной занимается Инга, но я знаю, что меня ей навязали, поэтому не удивляюсь, когда она уходит по каким-то делам. Что же касается Лада…

— Да? — в голосе Ярослава появилось какое-то странное предвкушение.

— Я рассказывала вам, что обманула его. Из-за этого мы какое-то время не разговаривали, и сейчас по-прежнему ощущаем неловкость. Мне кажется, он порой нарочно завтракает в другой комнате, чтобы меня не смущать.

Было странно рассказывать всё княжичу, чужому, постороннему человеку. Лизавета чувствовала, что это неправильно, однако сказать иначе означало соврать. Почему-то она была уверена, что ложь он мигом раскусит.

— Занятно, — пока же протянул Ярослав. — Но вернёмся ко вчерашнему дню. Что вы делали после завтрака?

И Лизавета пересказала ему все свои бездеятельные часы. Завтрак, чтение, встречу с заглянувшей в гостиную Ингой — та выглядела вялой, словно только проснулась, но на еду даже не взглянула. Помнится, именно она предложила выбраться из терема, подышать воздухом, развеяться — Лизавета не помнила точных слов.

— Выходит, Лада и Ольгу вы увидели уже после происшествия?

— Да, — сказав, Лизавета невольно задумалась: а где они были всё это время. Но тут же поспешила задавить возможные подозрения, и не только в себе, но и в Ярославе. — Как я и говорила, так часто случалось. С Ольгой мы могли не видеться по несколько дней, с Ладом — часами. В этом нет ничего необычного.

— Занятно, — повторил княжич, коротко, но пронзительно глянув в её сторону. — Значит, день был ничем не примечательным, пока?..

— Пока я не налетела на вас.

Он хмыкнул, губ коснулась усмешка. Лизавете показалось, что воспоминание о ней, чуть не сбившей его с ног, выглядело для княжича даже приятным. Но лишь показалось: он вмиг посерьёзнел, подобрался и продолжил таким тоном, что в его предвзятом отношении к Лизавете не оставалось сомнений.

— Судя по вашему рассказу, вы всё утро провели одна, — он подождал, словно она должна была что-то сказать, но Лизавета молчала. — И, также судя по вашему рассказу, никто не может подтвердить, что вы оставались здесь.

— Вы правы, — она согласилась легко.

Томя Лизавету в ожидании, Ярослав рассчитал не всё. Да, обещание допроса пугало её, заставляло кусать губы и нервно ёрзать на стуле. Но оно откладывалось так долго, что Лизавета успела не только измучиться, но и мысленно повторить все возможные вопросы и ответы на них. Теперь она точно знала, как снять с себя подозрения.

— Но, видите ли, Ваше Высочество, — взгляд его потяжелел при звуках официального обращения, — я не могла самостоятельно выбраться из терема. Я не умею плавать. А значит, если я замешана в этом преступлении, то мне помог кто-то из здешних обитателей, во что вы точно не верите.

17

Ярослав смотрел на неё некоторое время и не издавал ни звука. Лизавета не шевелилась, но дыхание задерживать не стала, как бы ей ни хотелось обратного — ей нужно было выглядеть невозмутимой, а не напуганной до чёртиков. Она терпеливо ждала хоть какого-то ответа, да хотя бы усмешки, благодаря которой можно было бы понять: сняты с неё подозрения или своими речами она всё только усугубила.

— Вы могли притвориться, что не умеете плавать.

Звучало неправдоподобно, и Ярослав сам это знал. Лизавета видела по его лицу: он понимает, что цепляется за соломинку и оттого выглядит глупо. Насколько вообще может выглядеть глупо наследный княжич, какого там, Тихого океана?

— Можете бросить меня в воду и посмотреть, как я буду барахтаться. Только учитывайте, что Лад пообещал обо мне заботиться, и если со мной действительно случится что-то ужасное, ему несдобровать.

Княжич поморщился — похоже, договор между Ладом и Лизаветиным отцом досаждал ему не хуже зубной боли. Лизавета прикусила щёку, чтобы не ухмыльнуться: хоть какая-то от него польза!

— Конечно, я понимаю ваши подозрения, — вместо того, чтобы поддаваться чувствам, продолжила она таким спокойным тоном, каким только могла. — Я чужая на этом озере, и при этом я знала Сбыславу и где её искать. Но у меня не было никакой причины…

Лизавета не договорила — язык не поворачивался произнести слово «убийство». Ярослав воспринял это по-своему:

— Именно: когда вам, людям, были нужны веские причины? Вы загрязняете реки и вырубаете целые леса только потому, что вам этого хочется. Так почему бы не убить русалку по той же причине? Она ведь не человек, вам не ровня.

Так вот что он о ней думал! Лизавета открыла было рот, чтобы сказать, мол, уж она-то никогда не вредила ни этому озеру, ни любому другому водоёму, но тут же остановилась. Могла ли она говорить об этом с полной уверенностью?

— Мне нравилась Сбыслава, — нашлась она после короткой паузы. — И я ей тоже. Она сплела мне венок при нашей первой встрече, венок из незабудок. Я хранила его, пока цветы не завяли — можете спросить у Инги, она подтвердит. Люди могут быть не такими плохими, как вы про нас думаете.

— Я не думаю — я знаю. Успел насмотреться с тех пор, как стал водяным.

«Водяным?» — пришёл черёд Лизавете хмуриться. Она-то думала, что морской княжич — какой-то другой, совершенно незнакомый ей вид природного духа. А выходило, что он был, как Лад, просто стоял на ступеньку выше. Что, в свою очередь, означало…

— Но вы ведь сами были человеком.

— И мне вовсе не нравится об этом вспоминать.

Она не спросила, почему, понимая, что Ярослав всё равно не ответит. Вместо этого Лизавета вернулась к прежней теме: ей хотелось отвести подозрения не от одной лишь себя.

— Тем не менее, в мире есть и добрые сердцем люди. Вы убедитесь в этом, если побываете в деревне, познакомитесь с местным трактирщиком и его супругой. Лад дружит с ними, насколько я знаю, а значит, он в них тоже уверен…

Ярослав покачал головой. Он не произнёс ни слова, но Лизавете хватило жеста: похоже, княжич не особенно доверял суждениям младшего собрата.

— Вы убедитесь в этом сами, если сходите. Никто в деревне не мог желать зла ни Сбыславе, ни кому-то ещё из духов, — Лизавета мгновенье помедлила. — По крайней мере, никто из местных.

Проницательный взгляд пронзил её насквозь.

— О ком вы сейчас подумали, Лиза?

Она поджала губы, отвернулась, уставившись в окно. Называть определённое имя казалось неправильным, словно она, как в детстве, ябедничала на обидевшего её мальчика. Но что, если она правда верила, что этот «мальчик» способен и на большее зло?

— В один день со мной в деревню приехал мужчина, Неждан, — нехотя проговорила она. — Я никогда не слышала, чтобы он говорил что-то плохое о водяных или мавках, — я даже не знаю, верит ли он в них. Но если бы меня спросили, кто может сотворить нечто настолько чудовищное…

— …вы бы предположили этого человека, — закончил за неё Ярослав.

Лизавета быстро кивнула.

— Хорошо. Я присмотрюсь к нему, — княжич поднялся с дивана, показывая, что разговор окончен. — Но и вас со счетов сбрасывать не буду. Всё пошло не так после того, как вы здесь появились.

— Я могу вас как-то переубедить? — она глянула на него снизу вверх.

— Боюсь, что нет.

Развернувшись на каблуках, он направился к двери. Лизавета осталась утопать в кресле, глядя ему в спину. С виду казалось, что она спокойна или всего лишь слегка грустит, но на деле внутри вместе с сердцем бешено бились чувства. Лизавета не хотела отпускать Ярослава, не хотела доверять ему своё будущее, не хотела снова пускать на самотёк свою жизнь!..

— Хотя… — вдруг он обернулся.

Лизавета смотрела на него, как на последнюю надежду, как на плот посреди бескрайнего моря. Сердце её остановилось на те мгновения, что Ярослав молчал, сомневаясь, обдумывая своё решение.

— Не хотите присоединиться ко мне?

— Присоединиться… к вам? — Лизавета чувствовала себя ужасно глупой, повторяя за ним почти слово в слово, но она и правда не понимала. — Что вы имеете в виду?

— Вы говорите, что хорошо знаете местных — помогите мне их разговорить. Заодно убедитесь, что я не так предвзят, как вы думаете.

Это был её шанс взять судьбу в свои руки. И всё же Лизавета засомневалась. Ей казалось, княжич ведёт двойную игру, пытается добиться чего-то ещё, о чём не спешит говорить. Он был опасен, он был древен, он был способен убить её — она же была просто… девчонкой.

— Я не думаю…

— Разве вы не хотите очистить свою честь?

— И как это поможет?

— Я стану лучше думать о вас, если вы поможете найти убийцу. Может быть, даже поверю, что вы и впрямь относитесь к нам иначе, нежели к пыли под своими ногами.

— Вы нарочно не оставляете мне выбора, — возможно, зря, но Лизавета сказала именно то, что думала. — Теперь, если я откажусь, покажется, будто справедливость для Сбыславы ничего для меня не значит. Но это не так, Ваше Высочество.

Она шагнула к нему и протянула руку.

— Ведите.

Их пальцы соприкоснулись — и комната исчезла в стремительном потоке.

Устоять на ногах после такого перемещения ей по-прежнему не удавалось. Лизавета буквально вывалилась на улицу перед постоялым двором и наверняка бы упала, если бы Ярослав своевременно не перехватил её поперёк талии. Стоит отдать ему должное — руки он убрал в тот же момент, как убедился, что она твёрдо стоит на ногах.

— Что у вас за традиция такая… — пробормотала Лизавета себе под нос, поправляя ничуть не помявшееся платье, а на деле — переводя дух.

Она не хотела, чтобы Ярослав заметил, как она чувствовала себя после перемещения: голова слегка кружилась, в коленях ощущалась слабость — Лизавета не была уверена, что сможет сделать хоть шаг, не запнувшись.

— Прошу прощения, я должен был предупредить, — лицо его оставалось невозмутимым, так что она не могла сказать: действительно ли Ярослав сожалеет или кривит душой. — Я думал, вы к такому уже привыкли.

— Нет, — резко бросила Лизавета через плечо. — Озёрные жители были со мной более… деликатны.

«Кроме, пожалуй, того случая, когда Лад против воли протащил меня через полстраны», — додумала она, но вслух говорить не стала. Отчего-то не хотелось, чтобы Ярослав чувствовал перед Ладом хоть какое-то преимущество.

— Не думаю, что они знают такое слово, — лукаво улыбнулся Ярослав, подходя к ней ближе и предлагая своё плечо.

Лизавета посмотрела на его руку с сомнением. Ей не хотелось прикасаться лишний раз к княжичу, который ясно дал понять, что думает о ней и обо всём её роде, не хотелось зависеть от него даже в такой малости. Но всё же она не доверяла своим ногам.

— Спасибо, — пробубнив благодарность куда-то в сторону, она оперлась о локоть Ярослава, обвив пальчиками его плечо.

Он только хмыкнул и повёл её в сторону постоялого двора. Половицы его крыльца знакомо скрипнули под ногами, звук показался Лизавете уютным, даже родным. Она не признавалась себе, но после случившегося подводный мир больше не выглядел таким уж спокойным и безопасным. Приятно было оказаться среди людей, которых невозможно было подозревать в убийстве. Ну, кроме одного вполне определённого человека.

Неждан был в зале, пил какое-то пойло из высокой кружки. Рядом с ним стояла тарелка с обглоданными рёбрышками и недоеденным ломтём хлеба, пальцы поблёскивали от мясного жира. Завидев это, Лизавета невольно скривила аккуратненький носик. Увы, он это заметил.

— Ба, какие люди! — Неждан расплылся в улыбке, вроде и доброжелательной, но для Лизаветы подспудно неприятной. — Ужели барыня соизволила почтить нас своим визитом? Да ещё не одна!

Лизавету от такого обращения передёрнуло. Только воспоминание о том, для чего они с Ярославом пришли, удержало её от очередного побега. Воспоминание — и мысль о том, что со своими страхами пора встречаться лицом к лицу.

— Соизволила, — она старалась говорить свысока, но голос звенел от напряжение. — Но ты зря радуешься — повод тебе не понравится.

— Неужто замуж за этого… — не в силах подобрать подходящего слова, Неждан махнул рукой в сторону Ярослава, — собралась? А я-то думал, у нас всё на мази.

Он подмигнул Лизавете так же, как и в их первую встречу. Ей пришлось стиснуть зубы, чтобы не сказать лишнего: сейчас нужно было разговорить Неждана, а не разозлить. Но прежде, чем она успела что-то сообразить, Неждану ответил Ярослав.

— Видимо, вы ошиблись, — мягко разжав Лизаветины пальцы на своём плече, он опустился на стул напротив их главного подозреваемого. — Вы вообще выглядите как человек, которому свойственно ошибаться.

— Ой ли? — осклабился тот.

— Ой ли, — в устах Ярослава дурацкая присказка звучала в высшей степени благородно. — Господарыня, очевидно, не ищет и не жаждет вашего внимания. Она вынуждена говорить с вами лишь потому, что я попросил привести меня к вам. Вас, видите ли, обвиняют в убийстве.

Он говорил негромко, и только поэтому, пожалуй, в их сторону не обернулись все присутствовавшие. Только из-за соседних столиков покосились как-то нервно, с опаской, да сам Неждан подобрался — всё веселье как рукой сняло.

— Ты чего это, милсдарь, несёшь?

— Скажите, бывали ли вы в лесу на другом берегу озера?

Лизавета не знала, что подействовало на Неждана: то, что с ним говорил человек явно благородного происхождения, то, каким тоном он говорил, или же просто то, что Ярослав был мужчиной. Однако с ним Неждан шутить не стал, пожал плечами.

— Бывал.

— Позвольте узнать, зачем?

— Грибы собирал, — поняв под пристальным взглядом Ярослава, что этого недостаточно, Неждан продолжил. — Вообще, я поохотиться там не прочь, вот только ружья с собой нет, да и у местных не водится. Пришлось в земле ковыряться. Иначе же тут со скуки помрёшь!

— А что же вы тогда тут делаете, если вам так скучно? — это спросила уже Лизавета: она подбоченилась, вздёрнула подбородок, попыталась перенять манеру речи Ярослава, чтобы звучать весомее.

— Отдыхаю, — даже не глянув на неё, буркнул Неждан.

— От чего? — уточнил Ярослав.

Неждан посмотрел на него странно.

— От работы, милсдарь. Я по деревням катаюсь, в помощь местным нанимаюсь — где землю вспахать, где чего починить. Заработаю немного, и на передышку, как сейчас. Так, почитай, до самой зимы.

— И денег на всю зиму хватает?

— Поясок подзатянешь, и не такого хватит.

Говорил он ладно, Лизавета не могла этого не признать. История выглядела правдоподобной — куда больше, чем идея о том, что Неждан разъезжал по деревням, истребляя «всякую нежить». Лизавете стало неловко: вдруг она зазря оклеветала человека?

— Допустим, — Ярослав, впрочем, пока отступать не стал. — А в лесу когда были, никого там не видели?

— Белок разве что, да лисиц хорошеньких. Их бы мех — да на шапку!..

— Что насчёт людей?

— Да вроде не было никого, — Неждан ответил быстро, словно бы и не врал. — А чего вы всё про лес да про лес? Это там что ли кого-то…

Не договорив, он выразительно провёл пальцем по шее. У Лизаветы мурашки побежали по шее — а ведь Сбыславе и впрямь перерезали горло!

— Откуда… — вырвалось у неё, но Ярослав одним жестом заставил Лизавету умолкнуть.

— Там, — коротко ответил он Неждану. — Забавно, что вы угадали способ убийства.

— Какой?.. А, вы про это! — тот снова провёл пальцем по горлу. — Так это ж так всякую смерть показывают. Ну, не от старости которая, и не от болезни. Вы меня зря подловить не пытайтесь!

— Прошу прощения, — совершенно неискренне извинился Ярослав. — Тогда последний вопрос: где вы были вчера ранним утром?

Лизавета похолодела. До сих пор никто не говорил, когда именно умерла Сбыслава, и ей почему-то казалось, что это произошло днём — незадолго до того, как Ольга прервала их с Ингой беззаботный отдых. А теперь получалось, что всё случилось куда как раньше, когда она нежилась в постели или сидела за завтраком, сетуя на одиночество. Вот почему Ярослав её так подозревал!

— Ранним? Отсыпался, наверное.

— Мы проверим.

Неждан стрельнул взглядом в Лизавету, словно только вспомнил о её существовании, и взгляд этот ей не понравилось. Возможно, скабрезные шуточки были не худшим, на что он был способен.

— Ну, может, и не отсыпался. Прогуливался у воды. Один.

Короткие, рубленые фразы звучали, как вызов — да, один, но поди докажи, что я при этом ножичком размахивал.

— У воды — это у озера или у реки? — Ярослава было никак не пронять.

— А если и у реки? — Неждан хитро прищурился.

— Вдруг что-то слышали.

Ярослав не спешил никого обвинять, осторожно прощупывал почву. Лизавета поглядела на него с вдруг проклюнувшимся уважением: может, с ней он и вёл себя не лучшим образом, но дело своё, похоже, знал.

— Что-то слышал? — Неждан издевательски протянул гласные. — А как же не слышать? Вода плескалась, лес шумел. Ветрено было, помнится.

Лизавета так и ахнула от такой наглости, но Ярослав снова поднял руку, заставляя сдержаться. В тот момент Лизавета ненавидела и его, и эту самую руку, как будто пытающуюся поставить её на место, но всё же смолчала. Всё равно её никто не послушал бы.

Повисло молчание. За другими столами переговаривались, но чужие слова сливались в невнятный гомон. Они казались шумом на грани слышимости, ещё более усугублявшим напряжение между Ярославом и Нежданом. Те смотрели друг на друга, не двигаясь и не мигая, испытывая терпение и дух противника. И Неждан наконец смог увидеть то, что упорно не замечал всё это время — глаза Ярослава, как и у всех духов, не были живыми.

— Слышал, слышал, — он отвернулся.

Лизавета гадала, о чём Неждан при этом думал. Готов ли был признать, что прямо сейчас напротив него сидит не совсем человек? Или уже мысленно отрицал то, что промелькнуло на грани сознания?

— Голоса были. Что говорили, не знаю: я как понял, что не один, убрался подобру-поздорову. Знаю только, что голоса были женские.

Слова Неждана не давали Лизавете покоя. Она не хотела признавать, что ошиблась, а потому, стоило им с Ярославом оставить единственного подозреваемого, тут же повернулась к княжичу:

— Вы ему поверили?

Ярослав пожал плечами. Он выглядел задумчивым: казалось, серьёзно обдумывает россказни Неждана. Внутри Лизавета аж закипела — уж она-то была уверена, что нельзя доверять человеку, который…

— Почему вы вообще подумали, что это Неждан?

— Я не говорила, что он это сделал, — она понимала, что пошла на попятную, но ничего не могла с собой поделать: под внимательным взглядом Ярослава уверенность, владевшая её мыслями минуту назад, вдруг пошатнулась.

— Да, я помню, — Ярослав кивнул, спускаясь с крыльца. — Вы сказали, что никто из местных не мог желать Сбыславе вреда, но подчеркнули — именно что из местных. Почему?

Она покраснела. Описывать то самое происшествие, случившееся в день её знакомства с Нежданом, отчаянно не хотелось. И даже не потому, что было стыдно. Просто задним умом Лизавета начала понимать, как была предвзята.

— Он был со мной груб, — отвернувшись от княжича, пробормотала она.

— Да, я заметил. И только?

Надо же ему было ковырять эту рану!

— Да, — скрепя сердце, выдавила Лизавета. — Но он единственный вёл себя так из всей деревни! Я вообще никогда в жизни не встречала такого… такого… мужлана!

Ярослав хмыкнул, и одного звука оказалось достаточно, чтобы Лизавета залилась краской. Ей хотелось провалиться под землю: какой же глупой она, наверное, казалась морскому княжичу!

— А позвольте спросить, Лиза… — медленно протянул он. — Со многими ли жителями деревни вы завели тесное знакомство? Скажем, вон та женщина у дома напротив — скажете ли вы её имя?

Молчание было ему красноречивым ответом.

— А тот мужчина на дальнем краю улицы? Можем подойти к нему поближе, если нужно, чтобы разглядеть черты его лица…

— Ладно, — всё ещё не глядя на Ярослава, Лизавета скрестила руки на груди. — Я погорячилась. Мне не понравился Неждан, и я сразу решила, что если он… плохо себя ведёт, то способен и на что-то похуже. Но он ведь правда что-то скрывает!

— Правда, — Ярослав согласился на удивление легко. — И мы выясним, что.

— Мы? — от удивления Лизавета вскинула голову, забыв, что старалась на него не смотреть.

Вопреки её ожиданием, Ярослав не выглядел насмешливо или высокомерно — скорее задумчиво.

— Мы. Вы же сами вызвались мне помогать?

— Да, но…

Она не договорила: не признаваться же, что решила, будто он погонит её взашей из-за дурацкой ошибки. Достаточно того, что Лизавета сама поняла, где попала впросак.

— Но? — вскинул Ярослав бровь.

— Ничего.

К чести княжича, он не стал допытываться, а лишь молча протянул ей руку. Лизавета про себя заметила, что этот жест уже становится для неё привычным. Но всё же прежде чем прикоснуться к его ладони, она не могла не спросить:

— И куда мы теперь?

— К реке. Нужно же выяснить, чьи голоса в то утро услышал наш сомнительный друг. Да и с русалками поговорить не помешает.

С русалками… Перед мысленным взором Лизаветы встали их непроницаемые лица. Из всех духов Гордея, Рогнеда и Ингрид острее всего переживали утрату — возможно, потому, что только для них это и была утрата. Ни Лад, ни Ольга не встречались со Сбыславой, Инга и сама Лизавета видели девочку всего раз и не успели проникнуться тёплыми чувствами. Но для русалок Сбыслава успела стать всё равно, что семьёй. Готова ли была Лизавета вновь ощутить их горе?

— Ну? — голос Ярослава вырвал её из сети раздумий.

Взгляд Лизаветы сосредоточился на его руке, недвижимой, даже не дрогнувшей за время затянувшейся паузы. Что этот уверенный, подозрительный княжич подумает о Лизавете, если она сдастся сейчас, после первого же провала? Она не могла позволить себе узнать.

18

В тени соснового бора было на удивление спокойно. Мерно текла река, шумели ветви в вышине, пожухшая трава с каждым шагом шуршала под ногами. Природа будто и не заметила жестокого, несправедливого преступления, совершённого в самом её сердце. А может, ей было попросту всё равно.

Ярослав шагнул к воде, не дрогнув, погрузил руку в прозрачную стужу. Она откликнулась тут же: забурлила, вспенилась, вспучилась — и разлетелась брызгами, когда наружу вышли величавые, суровые русалки. Лизавета даже не удивилась, обнаружив, что они недолго прятались от опасности на озере: сейчас Гордея, Рогнеда и Ингрид выглядели так, словно готовы были в любой момент покарать всякого, кого заподозрили бы в убийстве своей названой сестры.

Княжич взмахнул рукой, отгоняя полетевшие в его сторону капли, и уважительно им кивнул.

— И тебе доброго дня, княжич, — заговорила, конечно, Гордея.

Короткое знакомство с русалками дало Лизавете понять, что она считалась среди них старшей и главной. Может, так было и при жизни: Гордею легко было представить во главе огромного воинства, Рогнеду с Ингрид — в его первых рядах.

— С чем же вы пожаловали? — Ингрид скрестила на груди руки, не боясь показаться негостеприимной.

Внимательный взгляд её стрельнул в сторону Лизаветы, предусмотрительно спрятавшейся за плечом княжича. Между ним и расстроенными русалками она однозначно выбирала Ярослава — тот пускай и невзлюбил девушку с первого взгляда, но хотя бы не выглядел так, словно был способен единым порывом снести голову с плеч.

— Мне нужно задать вам ещё несколько вопросов…

— Так спрашивали уже.

— Ингрид! — не выдержав, шикнула на названную сестру Рогнеда. Переглянулась с Гордеей — мол, продолжай, мы больше не помешаем.

Та, на удивление, поддержала запальчивую русалку:

— Она права: мне казалось, вы спросили всё, что хотели.

— Мне тоже так казалось, — признал Ярослав. — Но это мнение было ошибочным, как я сегодня же понял. Мы с моей спутницей не далее как несколько минут назад беседовали с одним мужчиной из деревенских…

В двух словах он пересказал разговор с Нежданом. Когда Ярослав упомянул о женских голосах, Гордея с Рогнедой повернулись друг к другу, однако их удивлённые взгляды не позволили заподозрить злой умысел. Русалки, как и Лизавета, не ожидали, что убийцей мог быть не мужчина.

— Он слышал, о чём говорили эти женщины?

— Нет. И мы не можем быть уверены в том, что это были именно женщины. Он мог также слышать, как с кем-то говорила Сбыслава.

— Вы хотите сказать, она знала своего убийцу?

Ярослав медленно, будто сомневаясь, кивнул.

— В этом есть резон, — заметила Гордея, потерев пальцами подбородок. — Учитывая то, как именно её убили.

По спине Лизаветы пробежали мурашки. Она вспомнила страшный образ, нарисованный её же фантазией: белую кожу, алое зарево окровавленной раны. Но как перерезанное горло было связано с тем, что Сбыславе был известен убийца?

Вопрос, похоже, читался на Лизаветином лице. Ингрид, бросив на неё быстрый взгляд, ткнула Рогнеду локтем — смотри. Когда к Лизавете повернулась нахмурившаяся Рогнеда, той захотелось втянуть голову в плечи.

— Зачем она здесь? — спросила русалка, но голос её, вопреки ожиданиям, звучал не строго и не неприязненно.

Ярослав обернулся так, словно забыл о существовании Лизаветы.

— Она? Лизавета помогает мне в этом следствии. Было бы несправедливо, если бы в деле разбирался лишь кто-то из нас — слишком велико желание повесить всё на кого-то из деревенских. Вместе мы будем менее… — он пожевал губы, подбирая слово, — …предвзятыми.

— Вот как, — Гордея не спрашивала, хотя сотрудничество морского княжича с какой-то девчонкой наверняка породило в её уме массу вопросов.

— Тогда, полагаю, будет лучше, если она будет знать столько же, сколько и вы, — взгляды всех собравшихся устремились к Ингрид. — Если дело действительно в том, чтобы сделать следствие честным.

На мгновение Лизавете показалось, что русалка ей подмигнёт. Возможно, если бы дело не казалось смерти её сестры, так и было бы.

— И что же, по-вашему, от неё скрыто? — а вот голос Ярослава звучал очень даже недоброжелательно.

Рогнеда вздохнула.

— Тело. Ингрид говорит о том, что ваша… помощница должна увидеть тело Сбыславы, чтобы понимать, о чём именно идёт речь.

«О, нет!» — краски схлынули с лица Лизаветы. Чего она точно не хотела, так это видеть мёртвую девочку, совсем мёртвую, ушедшую по чужой злобной воле. Но русалки не обратили внимания на ужас в её глазах.

— Ты должна увидеть всё сама, — повернулась к ней Рогнеда.

— Но ты можешь отказаться, — добавил Ярослав, оглядываясь через плечо.

Он звучал так, словно проявлял заботу. «Ты не обязана делать то, чего не желаешь», — говорил его внимательный взгляд, его мягкий голос, его сочувственная улыбка. И именно улыбка, которую Лизавета видела впервые, заставила её усомниться в его искренности.

— Нет, — она услышала свой голос, словно издалека. — Не могу. Они правы: я должна понять весь ужас случившегося. Иначе так и буду ходить за вами, как бессмысленна комнатная собачонка.

Вот оно: улыбка дрогнула, уголок рта опустился вниз, порождая привычную кривую усмешку. Часть Лизаветы кричала от страха, но другая была уверена — она всё сделала правильно.

Погружение на дно реки ничем не отличалось от путешествия на озеро Лада. Благодаря тому, что оба водоёма находились в ведении одного духа, Лизавете не пришлось подвергать себя пытке утоплением — узнав это, она вдохнула с облегчением. Она не выдержала бы второго раза, уж точно не при таких обстоятельствах.

Вместо того, чтобы тонуть, она плавно спустилась под воду. От помощи княжича Лизавета отказалась для собственного спокойствия — короткий разговор показал, что доверять ему собственную жизнь было бы опрометчиво и опасно. Вместо этого она взяла за руки Рогнеду и Ингрид, которые безо всяких сложностей провели её сквозь запутанную сеть водорослей, по каменистому дну и меж косяков рыб, вплоть до кованой решётки перед садом.

Никто не озаботился тем, чтобы осушить дом русалок, поэтому сад здесь выглядел мистически прекрасным. Окутанные водою растения беспрестанно стремились вверх, к далёкому солнечному свету. Когда ты проходил мимо, они колыхались, тревожным щекотанием задевая одежду и руку — от их прикосновений так и хотелось вздрогнуть, обернуться: нет ли рядом кого-то, спрятавшегося за густыми зарослями?

Окутанная воздушной преградой, Лизавета видела под водой едва ли дальше своего носа. Пожалуй, сейчас кто угодно мог подкрасться к ней и совершить — тут, стараясь обходить мысль об убийстве стороной, она подумала «любое злодейство», но в памяти вновь возникло лицо Сбыславы. Хотя та точно умерла не под водой, ведь иначе нельзя было бы заподозрить ни одного человека.

Кроме того, русалки на дне явно чувствовали себя комфортно. Лизавета едва поспевала за Рогнедой и Ингрид, стремительно несущимися к дому. Тот не был похож на большой, но пустой и одинокий терем Лада — это был именно дом, уютный, обжитой, знавший немало заботы. Когда дверь за гостями закрылась, Гордея щёлкнула пальцами, прогоняя из него воду, чтобы Лизавета могла спокойно дышать. Но та была особенно рада возможности осмотреться.

Как и в обычной избе, проход в основную часть дома предваряло некое подобие сеней — но если у Ольги и Инге здесь хранилась домашняя утварь, то у русалок Лизавета неожиданно увидела оружие. Прислонённые к стене, здесь стояли мечи, топоры, круглые щиты из дерева. От такой коллекции мурашки бежали по коже и казалось странным, что убийство в этих краях случилось лишь сейчас и впервые, — впрочем, подобное впечатление она произвела лишь на Лизавету. В отличие от девушки, Ярослав на оружие даже не взглянул, спокойно пройдя мимо.

В здешнем подобии гостиной ждал очаг да массивный деревянный стол, обрамлённый скамьями. У стен расположились всевозможные полки, заставленные на этот раз привычным образом: тарелками, кастрюлями, плошками и тому подобным. Над очагом, представлявшим собой костёр в углублении в самом центре комнаты, булькало на треноге какое-то варево. Лизавета принюхалась: пахло мясом и незнакомыми специями.

— Не стойте на пороге, — оглянулась на Ярослава и Лизавету шедшая впереди Рогнеда. — Ужином мы вас ещё накормим.

Она переглянулась с шагавшей рядом Гордеей. Та хмыкнула:

— Если аппетит останется, конечно.

Лизавета сглотнула вмиг ставшую вязкой слюну. Чем ближе она была к тому, чтобы увидеть Сбыславу, тем больше сомневалась в своём решении. Вот только отступать было поздно: замыкавшая процессию Ингрид захлопнула дверь, отсекая путь обратно.

— Она здесь, в спальне, — произнесла Рогнеда так, что сразу становилось ясно, кого она имела в виду.

Ярослав первым переступил порог — для него всё это было не внове. Лизавета же снова замешкалась. В этот раз никто не стал её подгонять: она чувствовала понимание во взглядах и грустных улыбках русалок. Наверное, им тоже было непросто.

И всё же она вошла. Мысленно Лизавета возблагодарила строителей дома за крошечные окна, почти не пропускавшие свет. Из-за темноты она не сразу разглядела тело, покоившееся на кровати, сначала увидела очертания. Скрытая тенями Сбыслава даже не показалась ей мёртвой — она была, словно спящий ребёнок, накрыта подоткнутым одеялом. Медленно подойдя к постели, Лизавета коснулась его кончиками пальцев и невольно улыбнулась: даже после смерти об этой девочке было, кому позаботиться.

Что удивило, так это отсутствие в комнате неприятного запаха. Даже Лизавета знала, что мёртвые не остаются такими же, как при жизни: время с каждым мгновением подтачивает их тела, уничтожая прежнюю красоту и даже подобие человечности. Но Сбыслава вовсе не изменилась — привыкнув к плохому освещению, Лизавета смогла рассмотреть её ни на йоту не осунувшееся лицо, не тронутые разложением руки, покоящиеся на груди.

— Почему?.. — Лизавета умолкла, не уверенная, хочет ли задавать вопрос.

— Мы не люди, — проговорил Ярослав негромко, будто из уважения к заснувшей вечным сном девочке. — Мы уходим иначе: обращаемся той стихией, которой принадлежали. Когда она будет отомщена, то станет водой, частью этой бурно текущей реки, и продолжит бежать вместе с ней.

Его слова рисовали образ жуткий, но одновременно прекрасный. В такой смерти, подумалось Лизавете, было нечто закономерное: откуда придёшь ты, туда же и возвратишься.

— До тех пор она словно застыла вне времени, — продолжал меж тем Ярослав. — Она будет оставаться такой же, как в момент своей гибели, сколько потребуется.

Лизавета кивнула: это показалось ей правильным, очень разумным. Однако она пришла сюда не для того, чтобы рассуждать о смерти и её продолжении, а чтобы лучше понять, как именно Сбыслава умерла. Помедлив на один удар сердца, Лизавета всё же взялась за край одеяла, укрывавшего девочку по подбородок, и отвела его в сторону. Рука её мелко, неровно дрожала.

Порез оказался совсем не таким, как ожидала Лизавета. Она думала увидеть зияющую рану, жестоко вскрытые мускулы, даже кости, но ничего этого не было. По шее Сбыславы шла тонкая багровая линия, нарисованная запёкшейся кровью — и только.

— Она лишь с виду выглядит неглубокой, — заметив недоумевающий взгляд Лизаветы, к ней шагнула Гордея. — Нож был острым настолько, что прошёл сквозь плоть почти без препятствий. Смерть была жестокой, но быстрой.

С ужасом Лизавета почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Не желая показаться слабой, она не отступила от тела, а лишь отвернулась, сделала несколько глубоких вдохов полной грудью. Сглотнув комок, спросила:

— Но почему вы говорили, что убийца должен был её знать?

— Слишком чистая рана, — отвечал Ярослав. — Её убили одним ударом, вероятно, подойдя сзади, но она даже не обернулась. А ведь наверняка почувствовала присутствие…

— Там, где мы её нашли, полно сухих веток — тихо не подойдёшь, — пояснила Гордея. — К тому же, мы можем почувствовать приближение человека издалека. Она должна была знать убийцу, чтобы он так легко подобрался к ней.

«Но Сбыслава лишь недавно оказалась здесь и знала совсем немногих», — мысленно закончила Лизавета. Она посмотрела на Ярослава: тот равнодушно поглядел в ответ. Можно было только гадать, понял ли он причину этого взгляда — осознание, почему подозрения первым делом пали на Лизавету. Она ведь знала Сбыславу и могла втереться в доверие.

— Это не я, — произнесла Лизавета одними губами, так, чтобы заметил лишь он.

Ярослав медленно, но кивнул. Однако Лизавета не смогла вздохнуть с облегчением, ведь рана на шее Сбыславы говорила ещё и о том, что убийцей вряд ли был Неждан. Но тогда кто? Точно же не русалки! И не Инга, не Ольга, не Лад — они же попросту не могли! Не могли же?..

19

— Пожалуй, я должен извиниться.

Лизавета не сразу поняла, что услышала. Отчасти потому, что была поглощена собственными мыслями: она едва произнесла хоть пару слов с тех пор, как они вышли из спальни Сбыславы и поднялись на берег реки. Он вновь поразил своим равнодушным спокойствием — мир менялся прямо на глазах Лизаветы, но вместе с тем внешне умудрялся оставаться всё тем же.

— Что? — она оторвала взгляд от раскидистой сосны впереди.

— Я должен извиниться, — терпеливо повторил Ярослав. — За то, что сразу посчитал вас виновной и устроил не самый приятный опрос. Вы были правы: я слишком предвзят.

Она могла бы самодовольно усмехнуться сейчас, но уголки губ отказывались приподниматься после увиденного. Вместо этого Лизавета нахмурилась ещё сильнее:

— Вы это всерьёз?

— Всерьёз, — его, похоже, не раздражала её подозрительность.

— И вы верите, что я невиновна? — молчаливый кивок. — Почему?

— Я видел вас рядом с девочкой — то, как вы себя повели… этого оказалось достаточно.

— Вдруг я просто хорошая актриса?

— Нет. Актриса из вас отвратительная.

Лизавета всё-таки смогла скривить губы. Забавно, что похожие на оскорбления слова Ярослава в нынешних обстоятельствах оказались сродни комплименту. Пусть лучше она будет проста и безыскусна, нежели жестока.

— Спасибо.

Он хмыкнул.

— Думаю, я должен вам больше, чем извинения на словах. Не откажете ли мне в чести преподнести вам небольшой подарок?

Она недоверчиво поглядела на протянутую Ярославом руку.

— И куда вы хотите отвести меня на этот раз?

— Это секрет, — в его голосе неожиданно прорезалась улыбка. — Но обещаю, что не причиню вам вреда. Ни во время нашего маленького путешествия, ни когда бы то ни было, пока вы у нас в гостях.

— Не думаю, что для вас разумно давать такие обещания. Вдруг я всё же окажусь убийцей?

— Не окажетесь, — Лизавета не понимала, откуда в нём было столько уверенности. — Я вижу вас, Лиза. Я правда вас вижу.

Их взгляды встретились, и Лизавета вдруг обнаружила, что даже мёртвенно-бледные глаза могут быть яркими и живыми. Ярослав смотрел на неё так, как будто и впрямь верил ей, и более того — доверял. Словно увидел в ней нечто, чему до сих пор не придавали значения ни вся её семья, ни Лад, ни она собственной персоной.

Сама того не заметив, Лизавета вложила свои пальцы в его. Этот жест с каждым разом становился всё более естественным, привычным. Значило ли это, что всё происходящее было предначертано, что всё было правильно? Может быть, она должна была оказаться на озере, обжечься на лжи Лада, пережить убийство прямо у себя под носом и Бог весть что ещё — просто чтобы встретить Ярослава?

«Нет», — мысленно покачала она головой. Конечно, это невозможно: в ней просто говорят чувства, волнение, не угасшее после визита к русалкам. Ярослав лишь оказался рядом, как когда-то был Лад. Это не значила ничего особенного, уверяла себя Лизавета. А потом позабыла собственные мысли, когда магическое марево перед глазами рассеялось, и она поняла, куда Ярослав выбрал её привести.

— Море? — вопрос прозвучал глупо, ведь спутать побережье с любым другим местом было невозможно.

Гадая, с чего бы Ярославу приводить её сюда, Лизавета сделала шаг вперёд. Песок, словно одеяло, обволакивал ступни, не давая идти быстро, заставляя прочувствовать природу в мельчайших её тонкостях: от солоноватого воздуха до размеренного, успокоительного шума прибоя.

— Мне показалось, вам стало нехорошо там, в спальне, — послышался сзади голос княжича, вторящий равномерному шороху накатывающих на берег волн. — А я всегда считал, что морской воздух благотворно влияет на здоровье.

Он не знал, не мог даже подозревать, что Лизавета никогда не бывала на побережье. Для неё это было всё равно, что попасть в волшебную страну — только доступную здесь, на земле, без опасностей и мучительных переходов. Зачарованная, она лишь рассеянно кивнула в ответ, подходя ближе к воде, наклоняясь, касаясь её кончиками пальцев. Покраснев, быстро слизнула капли: и правда, солёные! — и рассмеялась коротко, но по-детски звонко, словно забыв о всех тяготах и невзгодах, оставшихся в обыденном мире.

Как можно было думать о смерти, когда всюду, куда глаза глядят, простиралась невероятная синева? Темнеющее небо на горизонте сливалось с морем так, что казалось, скоро в вышине вместо звёзд засияет серебристая рыбья чешуя, а вместо луны безмятежно проплывёт равнодушный к всему мирскому кит. Поддавшись этому ощущению, Лизавета запрокинула голову, словно и впрямь ожидая увидеть небесных обитателей, да так и замерла, окружённая природой и позабывшая о том, что здесь не одна.

А потом по небу вдруг поползли блестящие, переливающиеся всеми цветами радуги пузыри.

Лизавета моргнула, подумав было, что ей мерещится, но они в действительности существовали — разве что плыли не по небу, а прямо у неё перед носом. Протянув руку, она острым ноготком лопнула один из них: пузырь разорвался, усеяв её палец мелкими брызгами, и Лизавета невольно ахнула. Может, она ивпрямь попала в другой мир?

Могло показаться странным, что после всех приключений подобные мысли возникли у неё именно здесь. Вот только подводный мир, на словах звучащий чем-то невероятным, слишком напоминал Лизавете те места, где ей приходилось бывать в обычной жизни. Здесь же в пору было поверить, что спишь.

— Неужели никто с озера не показывал вам подобные фокусы?

Она резко выпрямилась, обернулась, чувствуя, как жар приливает к щекам.

— Нет… — Лизавете остро хотелось отвести взгляд: надо же, повела себя, как несмышлёный ребёнок — и при ком? При вечно собранном, насмешливом княжиче!

— Признаться, я удивлён, — он поравнялся с ней, задумчиво посмотрел на море. — Это было едва ли не первое, что я освоил, став водяным. И что показывал всем, кто присоединялся к моим владениям в Нави.

— Я ни к чему не присоединилась, — резонно заметила Лизавета.

— Разве? А, по-моему, Лад уже считает вас частью семьи. Поверьте, он не кинулся бы так рьяно защищать вас от меня, если бы мысленно уже не взял вас под крылышко.

Слово «крылышко» прозвучало в устах Ярослава неожиданно, неправильно. И оно, и его игра с мыльными пузырями, и само это место рушило сложившийся у Лизаветы образ морского княжича, высокомерного аристократа, важного следователя и противника всех людей, умудрившихся каким-то образом проведать о существовании иного мира.

— Зачем вы меня сюда привели?

— Я же говорил: в качестве извинений.

— Да, но почему именно сюда? До сих пор вы вели себя так, словно «извинения» для вас — это осыпать девушку безделушками и отвести в кофейный дом.

— Вам хочется, чтобы я угостил вас фруктами и пирожными?

— Нет, а вы меняете тему.

Он рассмеялся.

— Мне нравится, как вы меня подлавливаете.

Ни один мужчина из тех, кого Лизавета знала до Нави, ни за что бы так не сказал. Там, в городе, в обществе, все мечтали выглядеть умнее, важнее, образованнее, чем являлись на самом деле. Никто не смеялся над собой — только над другими, украдкой. Всё было сложно и пусто.

— Вы так и не ответили.

— Потому что вы просите меня открыть вам душу.

— О, простите…

— Мне не нравится, что мне и самому этого хочется.

Нет. Нет, ей показалось. Послышалось. Ей точно померещились эти нотки в его глубоком, словно омут, голосе. Он не мог намекать на то, что испытывает к ней какие-то чувства. Она не могла в это не то что поверить — ей строжайше было запрещено даже думать об этом, ведь ей хватило истории с Ладом, который вполне очевидно видел в ней запутавшуюся девчонку или, в крайнем случае, друга…

— Это моё море.

Лизавета хотела переспросить, но побоялась, что интонации выдадут её мысли, а потому лишь бросила на Ярослава вопросительный взгляд.

— Я же морской княжич, помните? Вот это море принадлежит мне, оно — мой дом и моя ответственность. Сюда я прихожу, когда наконец-то покончено со всеми делами, когда я могу больше ни о чём не думать, а просто… быть. Нам ведь довольно редко предоставляется такая роскошь, что скажете?

— Да, — не задумываясь, протянула Лизавета. — Довольно редко.

Она гадала, что Ярослав вкладывает в это своё «быть». Для неё оно означало — не притворяться, не пытаться угодить, не подстраиваться. Хотя совсем недавно она и не задумывалась о том, что делает нечто подобное. Собственная жизнь казалась ей сказкой, а необходимость постоянно прислушиваться к отцу и «гласу рассудка» виделась платой за безопасность, спокойствие, уверенность в завтрашнем дне. Всё рухнуло, когда Лизавета начала понимать: в Нави, окружённая непониманием, столкнувшаяся со смертью лицом к лицу, оказавшаяся подозреваемой в убийстве, она чувствовала себя в разы более живой.

— Боюсь, нам пора идти.

— Куда? — Лизавета вскинула на Ярослава взгляд, надеясь, что он не заметит в нём скрытой мольбы: «Давайте останемся, давайте повременим».

— Обратно на озеро. Если я верну вас слишком поздно, мне достанется от Лада, — княжич хмыкнул, заметив в глазах Лизаветы понятный скепсис. — Не думайте: статус княжича не отменяет того, что на землях озера Лад — первый господин.

— И что же, он может вас даже выгнать?

— Да, и с удовольствием бы это сделал. Но он понимает, что если прогонит меня сейчас, то в следующий раз к нему явится сам князь — а этот визит будет куда менее приятным.

Слова Ярослава стали пророческими. Стоило Лизавете в сопровождении княжича перешагнуть порог терема, как Лад материализовался рядом — вышел из близлежащей гостиной с таким видом, словно последний час нервно мерил её шагами в ожидании их возвращения.

К чести Лада стоит заметить, что он не приветствовал Лизавету вопросом о том, где она пропадала. Слова эти скорее всего вертелись на его языке, но он сдержался, даже выдавил улыбку.

— А мы вас совсем потеряли — думали, уже за ужин без вас сесть! Вы хоть предупреждайте, когда решаете так надолго пропасть.

Лизавета ощутила укол совести: а ведь и правда, следовало рассказать Ладу о своём плане. Отчего-то она была уверена — он поймёт её желание защитить себя, пускай и таким необычным образом.

Однако возможности поговорить наедине им никак не предоставлялось.

Сначала был совместный ужин, на котором соизволила появиться даже обычно отстранённая Ольга. Мавка взяла на себя обязанности хозяйки: рекомендовала те или иные блюда, поддерживала светскую — а значит, бессмысленную — беседу. Инга всё больше отмалчивалась, и это казалось столь непривычным, что Лизавета подумала: уж не винит ли она себя за случившееся? Ведь будь рядом со Сбыславой Инга, самого страшного могло не произойти.

Лизавета и сама почти ничего не говорила, ни за трапезой, ни позднее в гостиной. Она спряталась за книгой, Инга — последовала её примеру. Лад и вовсе ушёл, сославшись на мнимые дела, а в действительности скорее не желая проводить много времени в компании княжича. Что бы ни говорил последний, а они явно не были дружны.

— Так у вас уже есть догадки, Ваше Высочество? — наконец, Ольга задала единственный вопрос, способный вытащить Лизавету из укрытия книжных строк.

Ярослав помедлил с ответом. Его молчание можно было трактовать по-разному: он то ли не хотел признаваться в провале, то ли не спешил раскрывать все карты. Несмотря на неожиданно откровенный разговор на берегу моря, Лизавета не могла быть уверена в том, что Ярослав доверит ей свои размышления.

— Догадки есть всегда, — всё же протянул он. — Однако это только догадки. Нередко они основаны на так называемом шестом чувстве, а не на фактах, так что я не хотел бы их озвучивать. Я уже делал это, и я ошибался.

На этих словах Ярослав встретился взглядом с Лизаветой. Та тут же уставилась обратно в книгу — и вскоре засомневалась, а правда ли он внимательно на неё посмотрел. Как говорил отец, впечатлительные девушки склонны додумывать лишнее.

— Я так понимаю, вы брали Лизу с собой? Не думаю, что это хорошее времяпровождение для нашей гостьи. Всё же мы должны оберегать её, а не подвергать опасностям.

— Единственная опасность, с которой она столкнулась, это опасность упасть в обморок, — заметил Ярослав. — И то, ваша гостья выдержала все потрясения с поразительной стойкостью. Думаю, вам не стоит её недооценивать.

Лизавета молча перевернула страницу. За книгой никто не увидел её улыбки.

— Вижу, за один день знакомства вы узнали Лизу лучше, чем мы все за прошедший месяц, — в голосе Ольге ясно был слышен сарказм.

— Не берусь утверждать, что хорошо знаю хоть кого-нибудь в этой комнате. Включая самого себя.

Лизавете пришлось прикусить губу, чтобы не хмыкнуть. Она всё больше уверялась в том, что в прошлой жизни Ярослав также был аристократом — слишком искусно он вёл беседу, балансируя между философским высказыванием и откровенным оскорблением.

— И, думаю, не вполне правильно обсуждать вашу гостью, не спросив её мнения. Господарыня, не соизволите обратить на нас внимание?

«Не соизволю», — так и хотелось сказать ей. У Лизаветы не было ни малейшего желания вмешиваться в разговор и принимать чью-то сторону. Пускай душой она была на стороне Ярослава, но привитая воспитанием вежливость требовала поддержать Ольгу, ведь та пыталась её уберечь и действовала из искренней заботы. Точно так же всегда делал отец…

— Да? — собравшись с духом, Лизавета положила книгу на колени.

— Не притворяйтесь, что не слышали нашу не самую вежливую беседу. Скажите, как вы думаете: стоит ли нам отказаться от совместной работы в угоду вашей безопасности и спокойствия нашей общей подруги?

— Нет, — она уже успела продумать ответ. — Как я могу согласиться на это, когда сама вынудила вас сделать меня помощницей?

Он вскинул брови. «Вынудила?» — говорил его взгляд. Лизавета улыбнулась самой невинной из возможных улыбок: пускай поразмыслит — вдруг она была не просто наивной дурочкой, но достойной соперницей в его игре с неясными правилами, — и повернулась к Ольге.

— Я понимаю вашу заботу и желание меня защитить, но уверена — мне будет лучше, если я продолжу разбираться во всём вместе с княж… с Его Высочеством. Я не могу остаться в стороне, так как знала Сбыславу, — истинные свои мотивы Лизавета решила утаить, сама не уверенная, почему. — К тому же, Его Высочество дал обещание, что не причинит мне вреда.

На долю секунды Ольга изменилась в лице. Идеальная маска дала брешь, и Лизавета увидела её изумление. В глазах Ольги ясно читалось: «Как она догадалась, от кого именно я хочу её защитить?» — но только мгновение.

— Боюсь, мир таит в себе слишком много опасностей, и не от всех может уберечь знакомство с княжичем.

— Что ж, — Лизавета кивнула. — Тогда я обещаю убежать, как только почувствую, что моему здоровью или моей жизни что-то угрожает.

Ольга молча протянула ей руку. Договор, вот, что она требовала от Лизаветы. Договор, обязывающий её не лезть в самое пекло, если в подводном княжестве было уместно такое сравнение. Лизавете оставалось только гадать, было ли это спланировано или Ольга действовала по наитию.

— Хорошо, — она пожала ей руку. — Скрепим это обещание.

Произнося это, Лизавета покосилась на Ярослава: а что думает он? Но княжич куда лучше Ольги сохранял положенную при таком разговоре невозмутимость. Оставалось только терзаться в догадках о том, каковы его истинные мотивы.

20

— Вы солгали.

Было утро следующего дня, когда Лизавета с Ярославом наконец-то остались наедине. В надземном мире подобное было бы невозможно, но среди духов никто не следил за такой глупостью, как приличия. Это было Лизавете на руку: она не признавалась самой себе, но ей нравились их с Ярославом разговоры, когда их никто не мог услышать.

Наедине с Ярославом она походила на героиню романа, которые так любила. Она была достаточно смелой, чтобы ввязаться в раскрытие убийства. Достаточно умной, чтобы вести разговоры с княжичем почти что на равных. Достаточно красивой, чтобы иногда ловить на себе его взгляды — такие, которые благочестивой девушке лучше не трактовать.

— Зачем вы солгали, Лиза? — в его словах не было осуждения, и даже наоборот — Лизавете казалось, что она слышит отзвуки уважения.

— О чём, Ваше Высочество?

— Не притворяйтесь. О том, что вы так уж хотели сотрудничать со мной.

Они медленно шли по тропинке к деревне. В лесу ещё было тихо, даже птицы не щебетали. Умиротворение природы нарушали лишь их голоса и шаги, хруст сухой листвы и веток под ногами.

— Но я хотела, — одна из веток треснула особенно громко. — Я поняла это позже, но в тот день, во время нашего разговора, я только и думала о том, как доказать свою невиновность. И как взять жизнь в свои руки.

Ещё несколько шагов. Ярослав молчал, ожидая продолжения, а Лизавета гадала, готова ли она его дать. Наконец, её голос вновь прервал тишину:

— Вы ужасно раздражали меня, Ваше Высочество. Тогда, во время нашего разговора. Вы были так уверены в своих словах, так легко решали, кто прав, а кто виноват, так запросто записали меня в возможные убийцы… Когда вы говорили, я чувствовала, как моя собственная воля утекает сквозь пальцы. Вы вершили мою судьбу, как до этого делал Лад и много кто ещё…

Она покачала головой. Зачем вообще всё это рассказывать?

— Вам это надоело, верно? Быть орудием в чужих руках?

Лизавета чувствовала себя скорее игрушкой. «Орудие» звучало куда как благороднее, более гордо. Быть орудием — значит, быть полезным, играть какую-то роль.

— И всё же это решение вы приняли не сами.

— Нет. Мне просто повезло — сами того не зная, вы предложили кое-что стоящее. Даже если пытались поймать меня в ловушку.

Ярослав усмехнулся.

— Все ещё не доверяете мне?

— Вы с самой первой встречи вели себя так, будто я — как минимум досадная помеха. Как я могу поверить, что вы передумали всего за один день?

— А я и не передумал, — Лизавета скосила взгляд и увидела, что он улыбается. — Вы всё ещё досадная помеха, и я всё ещё верю, что ваше появление на озере попортит нам будущее. Но это не отменяет того, что наблюдать за вами… занятно.

— Буду считать, что это комплимент, Ваше Высочество, — она присела в подобие реверанса и с трудом удержалась, чтобы не засмеяться.

Что ж, их общение и впрямь было занятным. Лизавета с удовольствием посмотрела бы, куда могла вывернуть эта беседа, но они уже подходили к постоялому двору, где рассчитывали вновь поговорить с Нежданом — да и с другими деревенскими тоже. Вчера они поспешили, ухватившись, словно собаки, за первую брошенную кость, и поплатились за это потерянным временем. Сегодня же они планировали быть куда более вдумчивыми, осмотрительными и настойчивыми. Не помешало бы, например, отвести мужика к реке, чтобы он указал то самое место. И заодно поведал, чем вообще там занимался.

— Доброе утро! — Лизавета через весь зал помахала рукой крутящейся за стойкой Любаве.

Та улыбнулась было, но, завидев Ярослава, нахмурилась. Видимо, Добрыня уже успел рассказать ей, кто именно пожаловал в деревню. Морской княжич или водяной — Любава не жаловала всех духов.

— Доброе утро, — помедлив, всё же поприветствовала она. — Давно тебя не было видно.

— Простите, я всё как-то… — Лизавета даже не знала, как оправдаться: она ведь и впрямь позабыла о своих благодетелях, приютивших и поддерживавших её в начале пути. — Простите.

Искренность в её голосе смягчила Любаву:

— Ну, ничего-ничего. Ты, главное, впредь вспоминай о нас почаще. Всё ж таки твоё место здесь, на земле, а не с этими… — она стрельнула маленькими глазками в сторону Ярослава, — …неместными господарями.

— Спасибо, что пощадили мои чувства, и не сказали, как думали, — усмехнулся тот. — Не окажете ли ещё одну любезность?

— Какую? — Любава подозрительно прищурилась.

Неждана в зале не было, но это не смутило и не удивило Лизавету. Они не договаривались о встрече, так что тот вполне мог отправиться на свою охоту или просто отсыпаться после ночных возлияний — в том, что Неждан этим грешит, Лизавета практически не сомневалась.

— Да есть у вас тут постоялец один, Нежданом зовут…

Любава вдруг ощутимо расслабилась, лицо её прояснилось.

— А, этот! — пренебрежение в голосе подсказывало: любовью местных Неждан не обзавёлся. — Да я б и рада помочь, только уехал ваш голубчик. Ни свет, ни заря со мной распрощался и покатил отсюда верхом.

Лизавета не поверила своим ушам: сбежал! Минуту назад она была готова поверить в невиновность Неждана, то теперь маятник подозрений качнулся обратно — если он не был причастен, то не стал бы уезжать. А значит, вчера он искусно обвёл вокруг пальца, и не только неопытную Лизавету, но и самого морского княжича.

На щеках Ярослава заиграли желваки. Было видно — ему так и хочется грохнуть кулаком по столешнице да высказать все свои мысли об окаянном. Но, видимо, он не решился ещё больше портить впечатление Любавы, и усилием воли сдержался.

— А куда покатил, знаете?

— В сторону леса, того, что по левому берегу озера. Но это давно было, вряд ли вы его догоните.

— Не стоит меня недооценивать, — на лице Ярослава появилось хищное выражение. — В отличие от вашего постояльца, я знаю, где срезать путь. Идём!

Последнее он бросил в сторону Лизаветы, в то время как сам рванул обратно к выходу. Лизавета на мгновенье замялась — ей не понравился повелительный тон Ярослава, который будто забыл, что они должны быть равными в этом деле, — а когда опомнилась, обнаружила, что Любава держит её за локоть.

— Ты уверена в том, что делаешь, девочка?

Лизавета ни в чём не была уверена, но признаваться не собиралась.

— Что вы имеете в виду? — осторожно спросила она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и тихо.

— Когда Добрыня сказал, что ты отправилась в дом к водяному, я ужасно за тебя волновалась, но смогла смириться. Пускай я этого вашего Лада и недолюбливаю, но он всего лишь шалопай — бед может натворить только по глупости. Но вот этот…

— Он пообещал не причинять мне вреда.

Любава невесело усмехнулась:

— Пообещал, это, конечно, хорошо. Но тебе стоит знать, что духи любят оставлять в своих обещаньях лазейки. Постарайся вспомнить, что именно он говорил, а потом глядя мне в глаза скажи — так ли уж можно ему доверять?

Лизавета нахмурилась. Ей казалось, что она воспроизвела обещание Ярослава дословно — не причинять вреда, так он ей и сказал. Формулировка казалась всеобъемлющей, но сейчас, когда Любава усомнилась в ней, Лизавета и сама призадумалась. А мог ли Ярослав приказать другому причинить ей тот самый вред?

Найти ответ она не успела — дверь постоялого двора снова открылась. Ярослав нетерпеливо заглянул внутрь:

— Лиза, ты идёшь?

— Сейчас! — она быстро обернулась к Любаве. — Спасибо вам за заботу, вы правда дали мне повод для размышлений и опасений. Я буду осторожнее, честно.

Любава кивнула, похлопав Лизавету по руке. Весь её вид говорил, что слова девушки ничуть её не успокоили.

Лизавете казалось, что скорбь русалок должна была привести реку в упадок. Воды её должны были измельчать, побуреть от грязи, водоросли — спутаться, рыба — всплыть кверху брюхом. Оттого каждый раз она удивлялась, оказываясь в их владениях, где всё оставалось прежним.

— Почему так? — решилась Лизавета спросить.

— Что Матери-Природе до одной смерти? — проговорил Ярослав, будто это всё объясняло. — Боги мыслят глобальнее: что для нас — великая утрата, для них — капля в море. Знаешь ли ты, сколько людей ежеминутно уходят их жизни?

Она покачала головой.

— Больше сотни. Пока мы с тобой стоим здесь, больше сотни людей скончались от старости, утонули в море, были убиты из злого умысла или по несчастной случайности. Когда мы закончим, число увеличится до нескольких тысяч.

Он наклонился к воде, коснулся кончиками пальцев, призывая русалок, а Лизавета стояла, пытаясь представить тысячу людей и понимая, что ни разу в жизни не видела столько разом. Сотню — возможно, хотя она не бралась утверждать. Никто не считал прохожих на улицах, гостей на балах, покупательниц в салоне модистки.

— Духи умирают намного реже, — продолжал Ярослав. — На моей памяти это вторая смерть и первое убийство, а живу я достаточно. Но через Мать-Природу всё равно проходит слишком много душ, чтобы она обратила на Сбыславу пристальное внимание. Для этого у неё есть я.

— А другие? Княжичи или люди… духи, которые занимаются подобными случаями?

— Конечно. Морские, лесные, княжичи порывистых ветров и бескрайних полей. Каждому уголку этой земли нужно, чтобы за ним кто-то приглядывал. И каждому соглядатаю нужно, чтобы кто-то приглядывал за ним.

— А как становятся княжичами?

Ярослав ответил не сразу, и когда он заговорил — Лизавета поняла, почему.

— Я и сам до конца не знаю. Я просто услышал зов моря.

— Можешь описать? — Лизавета спросила, и тут же запнулась: неожиданно для себя она обратилась к Ярославу на «ты». Но он словно не заметил.

— Как описать чувства? Скажем, как бы ты описала радость?

Лизавета задумалась. Она попыталась вспомнить, когда в последний раз была рада — подходящее воспоминание нашлось на удивленье легко. Она была рада помириться с Ладом. Она была рада, когда Инга предложила ей помощь в попытках выбраться отсюда. Она была рада, когда Ярослав извинился перед ней.

— Это как щекотка в груди. Но не обычная, когда тебя щекочут под рёбрами, а словно внутри резвятся солнечные лучи, а ты ощущаешь их свет. От этого всё внутри сжимается, а губы сами растягиваются в улыбке — даже если ты отчаянно сопротивляешься, боясь показать чувства, уголки всё равно приподнимаются. И обычно люди улыбаются в ответ.

— Мне в ответ улыбнулось море.

Описание был совсем не таким, какое ждала Лизавета. На самом деле она думала, что Ярослав сбежит от ответа. Он мог отшутиться или сказать, что зов моря похож на описанные ею ощущения, не скрывая своей неискренности. Но он снова огорошил её, приоткрыв то, что называл своею душой.

К сожалению, у Лизаветы не было времени обдумать слова Ярослава или следующий вопрос. Река вспенилась, и волна накатила на берег, выпуская со дна русалку — почему-то одну.

Рогнеда откинула за плечи мгновенно высохшие косы и вопросительно посмотрела на незваных гостей.

— Прошу прощения за вторжение, — Ярослав коротко поклонился ей. — Но у нас возникло не терпящее отлагательств дело. Скажите, вы не видели здесь сегодня мужчину?

Русалка нахмурилась.

— Видела. Почему вы спрашиваете, Ваше Высочество? Он имеет какое-то отношение к…

— Мы точно не знаем, — Лизаветы быстро поглядела на Ярослава, недоумевая, почему он солгал. — Мы хотели поговорить с ним, но в деревне сказали, что он спешно собрался и отправился в сторону леса. До этого он уже бывал у реки, вот мы и предположили, что он снова появится тут.

— Он и был, — повторила Рогнеда. — Выкопал что-то за тем деревом, привязал к седлу и поехал дальше. Довольно быстро — не думаю, что вы его нагоните.

Ярослав, наспех поблагодарив русалку, отправился в указанном направлении. Лизавета поспешила за ним, как могла — идти быстро не получалось, туфли вязли в прибрежной грязи. Когда она подошла, Ярослав уже сидел на корточках у неглубокой ямы, слева от которой валялись комья земли и сухие ветки, скрывавшие раскоп ото всех, кто решил бы прогуляться по лесу.

— Что здесь было?

— Что бы ни было, ничего не осталось.

— Но что это значит? Это он убил Сбыславу, а теперь сбежал с… чем-то?

Ярослав покачал головой.

— Не думаю, — он поднял на Лизавету взгляд. — Кажется, мы столкнулись с контрабандистом, который решил пересидеть в глухой деревушке. А теперь, когда начались проблемы, поехал дальше, чтобы не привлекать излишнего внимания.

Так просто? Лизавета не хотела в это верить.

— Но что, если… — она задумалась на секунду. — Что, если он заметил здесь Сбыславу, подумал, что она нашла то, что он спрятал, и убил её за это?

— Этот мужчина убил её?! — Рогнеда подошла незаметно, бесшумно, но от услышанного невольно вскрикнула.

— Нет! — Ярослав вскочил так стремительно, что Лизавета отшатнулась. — Нет, это лишь предположение Лизы, и я с ним не согласен. К тому же, это расходится с мыслью о том, что убийца знал Сбыславу. Она бы не подпустила незнакомого мужчину так просто — тем более, если видела, что он что-то здесь прятал. Так ведь?

Он выразительно посмотрел на Лизавету. Той не оставалось ничего, кроме как кивнуть. Она понимала, что он делает: нужно было успокоить Рогнеду, уберечь её от возможных глупостей. Никто не должен вершить самосуд.

— Вы хотите сказать, это просто совпадение, что в день гибель Сбыславы рядом околачивался преступник? — Рогнеда мыслила так же, как Лизавета, в голосе её звучало сомнение.

— Да. Это случайность, но случайность счастливая.

Глаза Рогнеды распахнулись в неверии.

— Он стал свидетелем разговора, он слышал два женских голоса и рассказал нам об этом. И мне кажется, что он не солгал: девочка скорее доверилась бы незнакомке, чем незнакомцу. Нам нужно искать женщину.

— Но где?! — не выдержала Лизавета.

Ярослав не знал — это читалось в его мрачном лице.

— Начнём с самого начала. Вернёмся в деревню и попробуем найти других свидетелей. Или свидетельниц.

21

Сказать было проще, чем сделать: деревенские не доверяли ни Лизавете, ни тем более Ярославу. Она была для них странной чужачкой — появилась из ниоткуда, прижилась на другом берегу озера, о котором старики говаривали разное, а теперь ещё и привела к ним нового незнакомца, да какого! Весь с иголочки, статный, волей-неволей глядящий на местных жителей свысока Ярослав вызывал у них лишь одно желание — плюнуть под ноги да фыркнуть, что в здешних краях и безо всяких господ тяжко.

— Тут на постоялом дворе последнюю пару месяцев жил мужчина, Неждан, видели такого? — Лизавета остановилась у забора, за которым женщина развешивала сушиться бельё.

С виду она была одного возраста с Лизаветиным отцом, ещё не старуха, но давно не юная дева. Тяжёлый труд заставил её кожу огрубеть и покрыться морщинами раньше срока, а взгляд — посмурнеть. Лизавете было страшновато подходить к ней, но выбора не осталось: сама предложила Ярославу разделиться, чтобы он опрашивал мужчин, а она — женщин. Было бы глупо отступать назад.

— Так что же? — когда молчание затянулось, Лизавета повторила вопрос, шагнула поближе к забору, почти сунула нос промеж досок.

— Ну, может, и видела, — нехотя откликнулась женщина. — Плутоватый такой.

— Да! — Лизавета радостно закивала: описание было самым что ни на есть подходящим. — А вам не приходилось с ним заговаривать?

— Нет, зачем?

— Может, видели его с кем-то из здешних? — пропустив вопрос женщины мимо ушей, Лизавета надавила сильнее. — Я ищу кого-нибудь, кто хорошо его знал. Он уехал, а мне жизненно необходимо его найти.

— Прям-таки жизненно? — женщина хмыкнула. — Да не знаю я, с кем он якшался. Вроде бы и ни с кем, кому ж он тут сдался.

— Ладно, — Лизавета вздохнула, не в силах скрыть разочарование. — Спасибо и на том.

Руки уже опускались. По ощущениям, они успели опросить большую часть деревни, и все отвечали одно и то же. Кто-то отмахивался, кто-то пожимал плечами — мол, не знаю ничего и знать не хочу. Даже Добрыня с Любавой не смогли помочь, хотя и были не против.

Лизавета беспомощно огляделась по сторонам, сама не уверенная в том, кого ищет. Часть её хотела увидеть Ярослава, его неудачу, почувствовать себя не одинокой в своих ошибках. Другая часть жаждала найти человека, который всё же мог что-нибудь знать.

Взгляд Лизаветы наткнулся на женщину, сидевшую на скамье у одного из домов. На первый взгляд она казалась слишком старой, чтобы что-нибудь подмечать, — сгорбленная фигура на пороге Нави. Но Лизавета заметила, как живо бегали туда-сюда её маленькие глаза, приглядываясь к каждому прохожему. Такая наверняка подметила незнакомца в деревне.

— Извините… — Лизавета подошла к ней робко, потупившись.

Опыт подсказывал, что старухи любят покорных и кротких.

— Чего тебе, барышня? — прежде чем ответить, женщина окинула Лизавету изучающим взором.

— Я ищу одного человека…

— Слышала, знаю. Что, никто с тобой не разговаривает?

Лизавета покачала головой.

— Знаешь, почему? Потому что ты городская. Кто знает, для чего ты на самом деле выпытываешь! От людей, задающих странные вопросы, всегда жди беды.

— Это от Неждана следует ждать беды, бабушка, — повинуясь порыву, Лизавета присела рядом с ней. — Вы не знаете, но на днях на том берегу озера произошла беда. Мы думаем, что этот человек, Неждан, что-то знает.

— Так вы ж с ним давеча разговаривали. Что, не сказал он вам правду?

— Сказал, бабушка, да не всю.

Женщина молчала, словно ожидала, что Лизавета продолжит. Та быстро взвесила «за» и «против»: что случится, если она расскажет чуть больше правды. Показалось, ничего страшного.

— Мы думали, он сам виноват в той беде. Но он сказал, что ничего не сделал, однако кое-что слышал — два голоса, оба женских. Обладательница одного из них сейчас мертва, а обладательница второго может быть тому виной. Если он не соврал, конечно.

Женщина ещё немного помолчала, но уже не выжидающе, а задумчиво.

— Где, говоришь, и когда это было? — спросила вдруг.

— На другом берегу, бабушка. В лесу. Утром, дня три назад.

— А леший чего говорит?

Глаза Лизаветы широко распахнулись. Ей потребовалось усилие, чтобы голос звучал спокойно, будто она не поняла, к чему женщина клонит.

— Какой леший, бабушка?

— Ты у меня не юли. Думаешь, если народ молчит, то ничего не подозревает? Молодёжь догадывается, а мы, старики, всё равно что знаем, кто на том берегу живёт. И ты знаешь, раз у водяного за пазухой столько времени прячешься, и до сих пор не сбежала, сверкая пятками, да в водяницу не превратилась.

У Лизаветы перехватило дыхание. Она не была готова к такому повороту разговора. Стоило ли всё отрицать? А может, признать — и будь, что будет?

— Если леший ничего не видел, у рыбаков спроси. Они поутру на промысел выходят, всё вокруг видят. Если кто-то со стороны деревни в лес ходил, скажут.

— Да мы, почитай, со всей деревней поговорили. Не знают они, бабушка.

— Знают-знают, — та почему-то не сомневалась. — Я же говорила: не нравитесь вы им, вот ничего и не рассказывают. Ты иди к Кузьме, он сейчас как раз на озере. Вы же с ним ещё не разговаривали?

— Не разговаривали.

— Вот и славно. Иди, значит, к нему, но лучше не одна — этого своего возьми. И скажи, что Прасковья Никитична вас отправила. А если кочевряжиться будет, напомни, что я про него столько знаю, сколько жена родная не ведает.

Женщина ухмыльнулась так, что Лизавета поняла: в случае чего она многое может жене Кузьмы рассказать. Кто бы мог подумать, что такая старуха могла держать в страхе здорового мужика!

— Бабушка… — Лизавета поднялась со скамьи, но напоследок обернулась. — Прасковья Никитична, а вы-то почему мне помогаете?

— Так я тоже неместная когда-то была. Такие, как мы, должны быть заодно.

Лизавета так и не узнала, правду ли сказала Прасковья Никитична. Спрашивать было не к месту, медлить — тоже, так что она лишь благодарно кивнула и отправилась к Ярославу. Он как раз вывернул на дорогу, и весь вид его говорил, что все попытки выяснить подробности того страшного утра обернулись провалом.

Теперь, когда ей сказали о рыбаках, Лизавета вдруг поняла — это было очевидное решение. Она покосилась на Ярослава, шагающего рядом. Он выглядел таким умным, таким уверенным, что у неё и мысли не возникало спросить…

— Подобного рода убийства… они ведь редки в Нави?

Ярослав отстранённо кивнул.

— Значит, вам нечасто приходилось вести расследования?

— Что? — поглощённый собственными мыслями, тот не сразу понял, к чему Лизавета клонит. — Нет. Если подумать, это первый раз за пару столетий. Да и тогда всё было проще: люди знали о существовании духов, и можно было говорить открыто.

— Тогда виновен был человек?

— Да. Это было в те времена, когда наши миры только начали разделяться. Если прежде нас считали всё равно, что богами, то теперь всё чаще почитали за демонов. Некоторые даже решали, что от нас лучше избавиться.

— Человек убил духа… из страха?

Княжич остановился, сухая трава жалобно захрустела у него под каблуком. Когда он посмотрел на Лизавету, она поняла чувства своих предков: то, как Ярослав возвышался над ней — выше по росту, положению, опыту — вызывало желание потупить взгляд. Но она сдержалась.

— Из ненависти, — хлёстко произнёс он. — То была мавка. Человек решил, что она затянула под воду его младшего брата, но это было не так. Мы пытались объяснить, даже его собственный род пытался…

Голова Ярослава дёрнулась, челюсти сжались.

— Он решил, что она убила его младшего брата по собственной прихоти, и из мести сделал то же самое с ней. Как будто не знал…

— Чего? — Лизавета заглянула ему в лицо, поймала взгляд.

— Мавками становятся не от хорошей жизни, равно как русалками или водяными. Поэтому убивать нас — вдвойне жестоко.

И снова Лизавета чувствовала, что он уходит от ответа — Лад, Ольга, Инга, все они делали так же. Подходили к самому порогу, но не отваживались переступить и рассказать, каким именно образом стали тем, кем являлись. Лизавета была уверена: в их прошлом скрывалась далеко не простая смерть.

Этот разговор, впрочем, смог дать ей пищу для размышлений. Сам того не зная, Ярослав подтвердил её догадки о догадки о том, что с каждым духом в прошлом случилась трагедия. А кроме того, ненароком признался, что был не самым опытным дознавателем. Вот почему он так легко поверил в идею Лизаветы о вине Неждана, вот почему не опросил рыбаков прежде. Даже причина его нелюбви к людям крылась в собственном прошлом, в первом деле, в котором ему доверили разобраться — и которое ранило его больше, чем сам Ярослав, возможно, осознавал.

— Мы найдём его, — они уже двинулись дальше, когда эти три слова неосторожно сорвались с губ Лизаветы. — Убийцу. Мы найдём его, Ваше Высочество.

Он посмотрел на неё краем глаза.

— Ярослав.

— А? — она поняла, но не поверила в то, что он имел в виду.

— Зови меня Ярослав. Похоже, ты уже знаешь для этого достаточно.

— О, — Лизавета отвернулась, уставилась под ноги. — Ладно. Но тогда и вы зовите меня по имени.

— Ты.

— Ты, — согласилась она.

Ярослав кивнул, и они двинулись дальше. Вскоре показался берег озера, его идущие мелкой рябью воды и несколько размеренно покачивающихся лодок. Клёв шёл хорошо — Лизавета не сомневалась, что рыбаки уважили водяного. Их бочки были набиты почти до отказа, так что ждать, пока они направятся к земле, пришлось недолго.

— А вы… ты разговаривал с лешим? — не отрывая взгляда от лодок, проговорила Лизавета.

— О чём?

— О Славе. Её ведь нашли возле реки, а значит, в его лесу. Он мог бы что-нибудь рассказать.

— Он ничего не знает.

— Но ты не спрашивал, — теперь Лизавета почти не сомневалась.

— В этом нет нужды: будь ему что-то известно, Лесьяр бы вышел сам.

— Инга говорила, он недолюбливает чужаков, даже духов.

— Это не имеет значения. Мы не друзья с ним, но если бы берегиню из его леса убили на берегу моего моря, я бы тут же пришёл к нему с именем убийцы.

Слова Ярослава не успокоили Лизаветиных сомнений, но дали понять: переубедить его будет непросто и долго. А тут как раз лодки причалили к берегу.

— Здравы будете, — рыбак, первым спрыгнувший в воду, взмахнул им с Ярославом рукой. — Нас ждёте или так, видами любуетесь?

По хитрому прищуру было ясно: он знает ответ, но хочет испытать чужаков.

— Ждём, — Ярослав не стал лгать. — Вы Кузьма? Нас Прасковья Никитична к вам послала.

— И зачем это?

— Ответите на пару вопросов?

— Поможете перетаскать бочки?

Ярослав пожал плечами, соглашаясь. Во взгляде Кузьмы появилось что-то, похожее на уважение.

— Тогда спрашивайте, чего хотели, — он наспех прибил крышку к первой попавшейся бочке и, взвалив её на плечо, поплёлся к телеге.

Ярослав поспешил повторить за ним. Лизавета не могла не заметить, что те же действия давались ему словно бы легче: гвозди запросто вошли по самые шляпки, тяжесть бочки не заставила вздыбиться мышцы. Неужели духи были настолько сильнее людей?..

Времени задаваться подобными вопросами не было. Подхватив юбки, Лизавета поспешила за Ярославом и Кузьмой, не желая упустить и одного слова.

— Да, тем утром я был тут, — услышала она ответ деревенского. — А что?

— Тогда в лесу кое-что произошло. Убийство. Мы ищем того, кто был там и кое-что видел. Его зовут Неждан, он останавливался в вашей деревне, прожил что-то около…

— Два месяца, — подсказала Лизавета.

Кузьма мазнул по ней взглядом, явно гадая, что здесь делает девчонка.

— Да, видал я его. И в тот день, и сегодня — он вообще частенько в лес на левом берегу наведывался. Но ничего вроде бы не скрывал, с нами здоровался.

— И сегодня тоже?

— А то. Было видно, что торопился, но рукой всё же махнул.

Ярослав с Лизаветой переглянулись.

— А вы видели, чтобы он выезжал обратно?

— Хм. Пожалуй, что нет.

— Его вещи пропали. Мы полагаем, он уехал из деревни, и неспроста.

— В убийстве его подозреваете? — проницательно поинтересовался рыбак. — А чьё убийство-то? В деревне вроде всё спокойно, а если бы кого из наших порешили, точно бы гам поднялся.

— Не из ваших, не беспокойтесь. Из моих.

Мужик поглядел на Ярослава, прикидывая, что бы это могло означать. Но уточнять не стал: то ли понял правду, то ли решил, что узнавать будет себе дороже.

— Соболезную, — только и буркнул под нос.

— Может, вы видели кого-то ещё? Тогда, пару дней назад? — Лизавета вновь отважилась подать голос.

Кузьма водрузил бочку на телегу и замер, будто пытаясь вспомнить. Почесал бороду, поглядел на воду, поджал губы, кивнул другим мужикам — всё хорошо, не волнуйтесь. Наконец, снова повернулся к Лизавете и Ярославу.

— Да, видел. Не уверен, но, кажется, в тот же день. Незадолго до этого вашего Неждана в лес вошла девушка, со светлыми волосами. Мы ещё с мужиками тогда пошутили, что свидание там у них.

— Девушка? — переспросила Лизавета, хотя прекрасно всё слышала. — Вы уверены?

— Ну, знаете ли, тут трудно перепутать. Длинные распущенные волосы, белое платье. Девушка, как пить дать.

— Вы её знали? Видели когда-то до этого? — спросил уже Ярослав.

— Да издалека разве поймёшь? — мужик пожал плечами.

— Ваша правда, — Ярослав кивнул, однако не смог скрыть разочарования. — Значит, девушка…

Всё, как и говорил Неждан. По всему выходило, что он рассказал Лизавете и Ярославу правду: в утро своей смерти Сбыслава встречалась с кем-то. И никому не хотелось признавать, что по описанию этот кто-то очень походил на Ольгу или Ингу, предпочитавших одежду светлых цветов и не стеснявшихся порою выйти на улицу простоволосыми.

— Спасибо, — помедлив, Ярослав достал из кармана пару монет. — Вот, возьмите.

— Да ладно! — Кузьма попытался отмахнуться.

— Возьмите, — повторил Ярослав. — Вы нам очень помогли. Но я также надеюсь, что вы забудете этот разговор.

— Ха, за молчание платите? Ну, пусть так, — мужик протянул ладонь, и монеты со звоном упали на неё. — Бывайте, господин, господарыня.

Кузьма поочерёдно кивнул им и пошёл помогать своим. Лизавета и Ярослав с минуту наблюдали за рыбаками, а затем повернули в сторону деревни. До домов не дошли — остановились, едва деревья отгородили их от людей.

— Мне не нравится то, что происходит, — прислонившись к одному из стволов, призналась Лизавета. — Мне не нравится то, на кого я подумала.

— Ты же сама хотела доказать, что не только люди способны на убийство? — Ярослав усмехнулся, но было видно, что ему и самому тошно от напрашивающихся подозрений.

Лизавета поддела землю мыском туфли, пнула её в сторону Ярослава.

— Эй, ты должен был меня разубедить.

— Хорошо, — он не обиделся — наоборот, коротко рассмеялся. — Тогда: не делай поспешных выводов. Мы уже поступили так с Нежданом, и вот, чем это обернулось. Он оказался виноват вовсе не в том, что мы хотели на него повесить. Так что сейчас нужно быть осторожными и не поддаваться порывам. Мало ли, сколько светловолосых девушек околачивается в округе!

Она кивнула. Да, это было разумно. Нужно было проверить в деревне, осмотреться по сторонам. Мало ли, кто ещё бегал в лес — на свидания, по грибы или просто отдохнуть от пристально следящих за каждым шагом родных.

— Не успокоил?

Лизавета, помедлив, покачала головой. На душе было суетно, и скрывать это казалось бессмысленным — Ярослав всё равно прочтёт по лицу.

— Могу я как-то помочь?

Она внимательно посмотрела на него. Впору было заподозрить Ярослава в злом умысле, в попытке зачем-то втереться к ней в доверие. Но, возможно, он просто искал способ отвлечься. Он должен был чувствовать себя хуже, чем Лизавета, ведь подозрение пало не на его друзей, а на его род, который он до сих столь рьяно пор защищал.

— Да, можешь, — Лизавета ответила так не ради себя, а для Ярослава. — Можешь вновь перенести меня к морю?

Если он и удивился, то виду не подал. Ничего не сказал, не скривил брови — просто протянул руку в знакомом жесте. Лес, деревня, а главное, беспокойные мысли остались позади.

Лизавету оглушил шум бушующих вод. На мгновение она растерялась, застыла, поражённая открывшимся зрелищем. Потемневшее, словно ночью, небо искрилось молниями, прорезавшими его насквозь и заставлявшими изливаться ливнем. Вода хлестнула Лизавету по щекам, вмиг промочила платье, заставила волосы прилипнуть к щекам и ко лбу.

Волны сталкивались, неистово бились о берег, словно тянулись к замершим на нём фигурам. Лизавета оглянулась через плечо и увидела — Ярослав окаменел, как и она. С виду казалось, что он не чувствовал льющие с неба потоки, порывистый ветер, пронизывающий холод. Не потому ли, что сошедшая с ума погода отражала его состояние в глубине души?

Вдруг Ярослав моргнул, перевёл взгляд с горизонта на Лизавету. И отмер, осознав, что они оба промокли насквозь.

Одно движение руки — и вода стала обходить их стороной. Лизавета вскинула голову: сверху не появился зонт, не возникла стена, она не оказалась внутри пузыря, как бывало на озере. И, тем не менее, над самой её макушкой капли останавливались.

Ещё один жест — и одежда на Лизавете высохла, как и на Ярославе. Влажными остались лишь волосы, но когда Ярослав поднял руку, чтобы высушить и их, Лизавета его остановила.

— Не стоит, — покачала она головой. — Я хочу запомнить это место ещё и таким.

То была правда. Неспокойное, штормовое море очаровывало Лизавету ничуть не меньше, чем прежде. В этой первозданной стихии, в её неудержимой силе, не способной покориться человеку, было нечто, заставляющее задерживать дыхание и смотреть почти что с благоговением. Она вытянула руку вперёд, надеясь поймать пару капель ладонью, но невидимое укрытие растянулось, не подпуская к ней воду.

— Можно? — проговорила Лизавета негромко, не уверенная в том, что и почему делает.

Но Ярослав понял, и ливень вновь обрушился на её пальцы. Вот только упав, холодные капли не останавливались, а текли вверх — к предплечью, подчиняясь…

— Это ты делаешь? — Лизавета обернулась.

Ярослав пожал плечами, но с такой хитрецой в глазах, что сомнений не оставалось. Он повёл пальцами, и капли сорвались с её кожи, поднялись вверх и застыли перед глазами — а потом вдруг ударили по носу.

— Эй! — Лизавета хотела возмутиться, но вместо этого растерялась.

А затем, повинуясь неожиданному порыву, шагнула к Ярославу и щёлкнула его ногтем по носу.

— Что? — переспросиланевинно, когда он ошарашенно поглядел на неё. — Я не могу проделывать… эти штучки.

— А хотела бы? — вопрос оказался таким неожиданным, что на секунду Лизавета застыла.

Она ине думала о таком. Но теперь, когда он спросил, мысль о возможности повелевать стихией вдруг показалась манящей. Лизавета прислушалась к шуму моря, к рокоту грома — кто не хотел бы обладать подобной силой?

— Может быть, — покривив душой, произнесла она.

— Из тебя вышла бы прекрасная морская княгиня.

Их взгляды встретились. В глазах Лизаветы читался вопрос, но взгляд Ярослава был неясен и уклончив. Имел ли он в виду то, что ей показалось, или она вновь повела себя как наивная дурочка, напридумывав лишнее?

— Спасибо за комплимент, — её губы зашевелились будто сами собой, выдавая уместный ответ. — Из тебя княжич тоже ничего.

Ярослав лишь хмыкнул.

22

— И как проходит ваше… дознание? — Лад замялся, подбирая слова.

Минул ещё один день. Время, до сих пор подобное стоячей воде, вдруг понеслось бурной рекою — Лизавета не успевала считать, сколько прошло с гибели Сбыславы. Порой казалось, она узнала обо всём только вчера, а порой — что минула целая вечность. Целая вечность, за которую они с Ярославом ничего не смогли понять.

Не смогли или не захотели?

— Лизавета? — Лад напомнил о себе нетерпеливо, словно она молчала уже давно — хотя может, так оно и было.

В последнее время Лизавета часто погружалась в себя. По неясным причинам она чувствовала ответственность за Сбыславу — казалось жизненно необходимым найти её убийцу, добиться справедливости для этой безвольной девочки. Поэтому Лизавета так надеялась, что окажется права насчёт Неждана. Поэтому так спешила разузнать новые подобности. Поэтому сейчас за завтраком старалась не смотреть на Ольгу и Ингу, вдруг очутившихся под подозрением.

— Да так, — пробормотала она негромко, надеясь, что Лад отстанет, услышав её затравленный голос.

— Как — так? — увы, он не понимал намёков — или не хотел понимать.

Порой Лизавете казалось, что Лад меняет маски, когда ему выгодно. Может стать дурашливым мальчишкой, не различающим оттенки чужого голоса. А может — властным водяным, вдруг вспомнившим, что ему вообще-то не меньше ста лет.

— Паршиво, — Лизавета отложила вилку на стол и устало посмотрела на Лада. — Я думала, во всё виноват Неждан. Ты его не знаешь, это мужчина, который приехал в деревню в тот же день, когда тут появилась я. Мы не особо поладили, и я подумала, что он мог…

Она всё ещё избегала слова «убийство», а потому лишь вздохнула.

— Но я погорячилась. У нас нет никаких доказательств того, что это было он, а Ярослав… — Лизавета запнулась, заметив, как изменились взгляды Лада и Ольги. — Он верит Неждану. Говорит, что чувствует, будто тот сказал нам правду. Мы думаем, что Неждан в худшем случае контрабандист, но не более того.

— Вот как, — произнёс Лад, словно и впрямь понял что-то из неровной Лизаветиной речи. — А есть ещё кто-нибудь на примете?

Лизавета боялась этого вопроса. Ей не хотелось говорить о том, кого рыбаки видели на опушке в тот день, не хотелось признаваться, чьи имена всплыли в сознании, стоило им описать женскую фигуру в светлой одежде.

— Нет, — слово легло камнем на сердце. — Пока нет.

Она опустила взгляд в тарелку, надеясь, что остальные подумают, будто ей всего лишь неловко из-за неудачи. Сработало или нет, но Лад больше ничего не сказал. Зато сказала Инга:

— А давно ты называешь княжича по имени?

К своему ужасу, Лизавета залилась краской.

— Нет, — пробормотала под нос. — Просто было странно постоянно называть его «Ваше Высочество», когда мы стали… союзниками. Странно, неудобно и длинно.

— Хм. Звучит поразительно разумно.

— И всё же не стоит забывать о границах, — Ольга промокнула губы салфеткой. — Мы все можем быть хорошими друзьями, но чем ближе мы становимся, тем большую боль это может принести нам в дальнейшем.

Лизавета подняла голову и с облегчением убедилась, что на Ольгу странно посмотрели также Инга и Лад. Та поджала губы, словно раздражённая необходимостью всё разъяснять.

— Я имею в виду, что Лизавета, сколь бы мы к ней ни привыкли, не принадлежит этому миру и однажды покинет нас. Три года пролетят быстрее, чем нам всем сейчас кажется.

Эти слова не должны были, но всё же иглой пронзили Лизаветино сердце.

— Да, конечно. Нам всем предстоит расстаться, — согласилась она, не в силах скрыть грустные нотки в голосе. — Но я надеялась, что даже после этого мы останемся хорошими друзьями.

— Безусловно останемся! — просиял Лад, однако радость его почему-то показалась Лизавете наигранной и чрезмерной.

Инга звучала на порядок искреннее:

— Обещаю, мы будем вспоминать тебя добрым словом, когда ты уедешь.

«Мы будем вспоминать друг друга, но не видеться», — поняла Лизавета. И это было, как могла выразиться Инга, поразительно разумным предположением: купеческой дочке, и уж тем более купеческой жене, не полагалось разъезжать по деревням и якшаться с местными жителями, а в особенности — со странными людьми, обитающими на отшибе, за околицей. Они были из разных миров, несмотря ни на что.

— Спасибо, — Лизавета улыбнулась Инге. — И прошу меня простить.

— Уже уходишь? — Лад как будто и впрямь удивился. — Но ты не доела.

— Мне хватило, спасибо, — во второй раз благодарность прозвучала натянуто, вымученно, но, возможно, именно этот тон позволил Лизавете наконец беспрепятственно выскользнуть из комнаты.

Ей не хотелось тревожить оставшихся своими непрошенными, неуместными чувствами. Разумом Лизавета понимала, что они так легко говорят о расставании не потому, что не ценят её, а потому, что прожили слишком долго. Им уже приходилось прощаться со своими родными и любимыми — а кем была она? Ещё одной искрой, промелькнувшей, угасшей и быстро забывшейся.

Она должна была относиться к этому так же разумно, и всё же её сердцу стало тесно в груди. Лизавета прижала ладонь туда, где оно неистово билось, и сделала несколько глубоких вдохов, заставляя себя хоть немного, но успокоиться. И чего распереживалась, глупая? До отъезда всё равно оставалось многим больше двух лет.

Чтобы оставить грустные мысли, Лизавете нужно было отвлечься. Она бы хотела, чтобы Ярослав скорее появился в тереме, утянул её опять что-нибудь выяснять и кого-то опрашивать — но тот, как назло, не спешил возвращаться. Лизавете же не оставалось ничего, кроме как бесцельно бродить по сумрачным коридорам, и без того изученным вдоль и поперёк за последние недели. Ноги привели её в холл и повели бы и дальше, в ставшую родной гостиную, но Лизавета заставила себя остановиться. Сегодня не хотелось идти в место, хранившее в себе слишком много воспоминаний.

Вместо этого она свернула в бальную залу. Лизавета бывала в ней лишь однажды, когда впервые исследовала дом. Заходить сюда ещё раз не было смысла — балов под водой не устраивали, комната стояла пустой, холодной и безжизненной, напоминавшей о том, чем по сути является Навь. Вот только сегодня она таковой не была.

— Ярослав?! — выпалила Лизавета от неожиданности.

Он поднял голову от рояля, который, судя по всему, пытался настроить.

— О, здравствуй. Не думал, что меня здесь кто-то найдёт.

— Я не искала, — поспешила она оправдаться. — Случайно зашла.

Ярослав покачал головой:

— Просто так сюда не заходят. От кого прячешься?

Иногда Лизавете казалось, что проницательность — отрицательная черта характера. Она была бы и счастлива уйти от ответа, но знала: Ярослав прочтёт её, как открытую книгу, и не преминет заметить это вслух.

— От всех. От Лада и… остальных.

— А от меня? — он спросил так, будто готов был уйти по первой же просьбе.

— Нет, — она улыбнулась. — Только обещай не напоминать мне о том, что я не принадлежу этому миру.

— Но ты принадлежишь.

Лизавета могла бы пожурить его за неудачную попытку утешить, вот только Ярослав выглядел вполне искренним.

— Ты явно дорога Ладу и Инге, да и Ольге тоже — хотя по ней никогда не скажешь, что она испытывает к тебе тёплые чувства. Да одна твоя помощь со Сбыславой чего стоит! Ты много делаешь для этого мира, Лиза, и он вполне готов тебя принять.

Видя, что с её лица никак не желает уходить сомнение, Ярослав подошёл ближе — так, что Лизавете пришлось чуть запрокинуть голову, чтобы видеть его глаза. Он выглядел ужасно серьёзным.

— Ты же помнишь, что я из тех духов, которые считают неприемлемым любой союз с людьми? Если уж я говорю, что ты кое-что для нас сделала, то это и правда так.

— Я постараюсь поверить.

— Спасибо и на том, — он вернулся к инструменту. — А знаешь, мне кажется, тебе нужно побольше уверенности в себе.

Лизавета пожала плечами, не соглашаясь и не отрицая. Она медленно преодолела разделявшую их комнату — шаги эхом отдавались от голых стен, — и опустилась на пуфик для пианиста.

— Что делаешь?

— Да так, — Ярослав поднял голову, усмехнулся. — Прячусь от тебя за струнами.

— Прости, я ведь тебя потревожила… — Лизавета поспешила вскочить, осознав, что и впрямь ввалилась непрошенной гостьей.

Но Ярослав её остановил.

— Нет, сиди. Ты та часть этого мира, с которой мне нужно научиться встречаться лицом к лицу.

Лизавета нахмурилась, не понимая, что он имеет в виду.

— Это из-за Сбыславы? Я напоминаю тебе о том, что мы узнали вчера?

Он вдруг выпрямился. Лизавете было впору вздрогнуть, но она застыла под его внимательным, изучающим взглядом. Казалось, Ярослав рассматривает не её, а свою реакцию на неё, свои мысли и чувства, свою неприязнь, теперь обернувшуюся чем-то иным, о чём Лизавета выбирала не думать.

— Я думаю, бальная зала — неподходящее место для таких разговоров, — Ярослав оторвался от Лизаветы и сосредоточился на комнате, залитой мистическим светом. — Она должна слышать лишь светские беседы и музыку, а не откровения и страдания.

Лизавета оглядела залу, толком не видя её. Она чувствовала, что не поспевает за ходом мыслей Ярослава, не вполне понимает, к чему он клонит. Спросить в лоб не решилась.

— Сомневаюсь, что этот зал когда-либо слышал музыку и видывал танцы.

— Мы можем это исправить.

— Что?

И вновь он протягивал ей руку. Лизавета подняла голову, не уверенная, правильно ли толкует жест, но Ярослав выглядел именно как человек, предлагающей малознакомой девушке станцевать без музыки в пустой комнате. Озорство в его глазах скорее подошло бы Ладу, сам же он выглядел непривычно и даже чуждо. Как если бы кто-то, привыкший всегда следовать за разумом, вдруг поддался сердцу.

— Вы потанцуете со мной, Лиза?

— О, даже не знаю, все танцы в моей бальной книжке уже расписаны.

Ярослав лукаво склонил голову набок, как будто поймал её на попытке сжульничать в непонятной игре.

— Но это же странно, — сама не зная, почему, Лизавета понизила голос. — Тут нет музыки, да и вообще…

— Что?

Но у неё язык не повернулся объяснить, почему его предложение неуместно. Тогда пришлось бы рассказать о своей глупой влюблённости в Лада и о том, что она уже обжигалась на чувствах к кому-то из иного мира, а ещё пришлось бы признать эти самые чувства, зарождающиеся где-то глубоко внутри…

— Ладно, — Лизавета опустила голову, сдаваясь. — Давайте потанцуем, Ваше Высочество.

— Ярослав, — мягко поправил он, помогая ей встать. — Для друзей просто Яр.

— А мы уже друзья, Ваше Высочество?

— Решать это — привилегия дамы.

— Вы всегда перекладываете ответственность на других?

— Только когда мне любопытно, что из этого выйдет.

Они не танцевали, а топтались на месте, как дети, которые ещё не познали весь ужас и всю прелесть танцевальных классов. На мгновение это напомнило Лизавете ту сцену на озере — тогда они с Ладом тоже скорее переминались с ноги на ногу, чем танцевали. Тогда, когда он разрушил её глупые девичьи мечты.

— Что-то не так? — Ярослав почувствовал напряжение в её пальцах.

— Нет, — ложь, очевидная ещё более сейчас, когда она была буквально у него в руках. — Просто… вы это называли танцем, Ваше Высочество?

Лизавета не тешила себя глупой надеждой на то, что он не понял, будто она пыталась уйти от ответа. Но ему хватило такта не заметить этого вслух. Вместо того, чтобы её раскрыть, Ярослав… отстранился. На мгновение Лизавете показалось, что она всё испортила, разрушила зарождающуюся между ними дружбу, но он просто щёлкнул пальцами, призывая тучу прямо над тем самым роялем и вновь положил ладонь ей на спину.

— Что вы?.. — она не договорила: туча разразилась редким дождём, капли которого с силой ударили по клавишам. — Вы не могли!..

— Почему нет?

— Дождь не может вот так идеально играть на рояле!

— Но он же играет.

Из инструмента и впрямь лилась музыка, тихая, неуверенная, но всё же. Это был вальс, поняла Лизавета по счёту — сама мелодия была ей незнакома. Она казалась старомодной и даже старинной и вновь заставила Лизавету задуматься о том, сколько Ярославу на самом деле было лет.

— Вы испортите инструмент, — проговорила она скорее из чувства противоречия, чем из беспокойства за будущее рояля.

— Я его высушу. Ну, или куплю новый, — плечо Ярослава дёрнулось. — Так вы будете танцевать, или ваша претензия к моим навыкам была лишь попыткой скрыть ваши?

Она вспыхнула от возмущения: он не договорил, ясно дав понять, что раскрыл всю её неловкость и страхи. Лизавета выпрямилась, натянутая, словно струна того же рояля.

— Ведите.

Что ж, теперь это определённо не напоминало их танец с Ладом. Другой была музыка, обстановка, но главное — темп. Ярослав закружил её так, что всё смазалось перед глазами, кроме его лица, на котором застыло выражение насмешливого превосходства.

«Я всё ещё плохо танцую?» — спрашивал его взгляд, и Лизавета вынуждена была признать своё поражение. И не только в этом вопросе, ведь, вынужденная смотреть прямо ему в глаза, чтобы не закружилась голова, она отчётливо ощущала то ноющее чувство под рёбрами, которое обещала себе никогда, никогда не испытывать на этом озере. Точно не к морскому княжичу, при первой встрече обвинившему её во всех грехах.

Но хуже всего было то, что глаза выдавали её так же, как и его. Лизавета видела, как насмешка в его туманном взгляде сменилась любопытством, интересом, задумчивостью. Гадал ли он, как может использовать её слабость? Или его слова о дружбе и уважении были истинными, и он думал о том, доступно ли им нечто большее? Уместно ли это, если в конце концов ей придётся вернуться в мир живых, а ему, ещё раньше, отправиться к своему морю, которое теперь навеки сохранено в её памяти?

Будто нарочно желая избавить ей от сомнений, Ярослав вдруг вскинул руку, заставив её закружиться вокруг своей оси. Мелодия сменилась, замедлилась, делая танец ещё более интимным. Лизавета с отчаянной чёткостью ощутила соприкосновение их пальцев, а затем — близость, ставшую абсолютной, когда его ладонь снова легла теплом на её спину. Она прерывисто вдохнула, уставившись ему куда-то в шею, и тут же пожалела об этом.

Всё это было для неё слишком. Не только этот танец — но напряжение последних дней, встреча со смертью и ненавистью, попытки добиться уважения Ярослава, столкновение с другим миром, но не в его лице, а в лице Неждана. Да, вот почему она оказалась здесь, сейчас, в таком положении: это всё нервы, потерянное душевное равновесие, последней каплей для которого стал тот ужасный разговор за завтраком, вновь заставивший её ощутить собственную ненужность. Конечно, только поэтому она так тянется к единственному человеку — духу, да какая разница, к кому! — кто назвал её важной. Да, только поэтому.

— Я… — музыка закончилась, появившаяся из ниоткуда туча рассеялась, и единственным напоминанием о ней остался тяжёлый запах дождя, повисший в зале. — Думаю, мне пора идти.

Лизавета оторвала свои пальцы от пальцев Ярослава. Его рука опустилась, оставляя её одну посреди комнаты.

— Как скажете, господарыня.

Официальное обращение заставило её поджать губы. В ней говорили чувства, когда, уже стоя на самом пороге, она оглянулась:

— Спасибо за танец, Яр.

23

Только за пределами бальной залы Лизавета поняла, что они так и не обсудили свои подозрения, но не решилась вернуться. Откуда-то взялась уверенность: всё, что случилось, нужно оставить за резными дверями, а для разговоров о насущном следовало найти другое место. Да и время выбрать иное.

— Лад! — завидев выходящего со стороны столовой водяного, Лизавета бросилась к нему, словно к спасительному плоту.

Размышлять о том, что творилось между нею и княжичем, не хотелось, а значит, нужно было занять мысли другим. Побег для этого идеально подходил.

— Не поможешь мне добраться до берега?

— Зачем? — вопрос вроде невинный, но Лизавета заметила, как смотрел на неё Лад — будто увидел что-то за раскрасневшимися щеками и забегавшим взглядом.

— Отвлечься, — она сказала правду, пускай и не стала уточнять — от чего. — Нет никакой мочи здесь сидеть, мне бы каким-то делом заняться! А Ольга, я уверена, мне применение найдёт.

— Ну, как хочешь. Только одна никуда не ходи. Если в деревню засобираешься, попроси Ольгу тебя проводить.

Лизавета кивнула, да так и осталась со склонённой головою. Невольно, но Лад напомнил ей о смерти Сбыславы, тучей накрывшей озеро. Когда-то Лизавета думала, что будет достаточно найти убийцу, чтобы её разогнать, но теперь уже не была в этом так уверена.

— В деревню? — словно из ниоткуда показалась Инга. — Вы наверх собрались? С собой возьмёте?

— А ты-то куда? — обернулся Лад.

— А тебе к чему знать? — она ответила в тон. — Видеть я уже эти стены не могу, ясно? И вообще, разрешения у тебя никто не спрашивал. С собой не возьмёте, так одна отправлюсь.

— Да чего ж не взять, — Лад вздохнул. — Руку давай.

— Мы разве не поплывём? — Лизавета подняла удивлённый взгляд.

Она не хотела признаваться, но магические перемещения в её мыслях отныне были неотъемлемо связаны со Сбыславой и Яром. Повторять их не хотелось — это было всё равно, что смешивать неопределённость и боль с уютом, который дарили Лизавете мирные трапезы с Ингой, Ольгой и Ладом. Было что-то особенное, смешно сказать — домашнее в том, чтобы плыть к поверхности через мутную воду, сушить одежду мановеньем руки, а потом бежать по сухой траве к избе, где Ольга, едва заслышав их, ставила горячее на огонь или пирог в печку.

— Плыть долго, — отмахнулся Лад, не расслышав просящие нотки в голосе Лизаветы.

Она, помедлив, взяла его за руку. Отказываться было бы странно, неуместно, неблагодарно, поэтому она только прикусила щеку изнутри да закрыла глаза, чтобы не видеть закружившего их водоворота. Лишь когда под ногами хрустнула ветка, она решилась вновь посмотреть на мир.

— И какими же вы судьбами? — они застали Ольгу на берегу, набирающей воду в тяжёлые вёдра. Лизавета не понимала, почему, но мавка упорно отказывалась от помощи ворожбы в бытовых делах, выбирая делать всё медленно, но руками.

— Да так, заскучали, — ответил за всех Лад. — Тебе помочь?

— Надо же, сам вызвался! — деланно удивилась Ольга. — Ну, бери, пошли в дом. Вы тоже не отставайте — я как знала, калачи как раз в печь поставила.

Невольная улыбка тронула губы Лизаветы: встреча с Ольгой у озера, звон металлических вёдер, помогающий через силу Лад — всё навевало воспоминания, но приятные. Первый день на озере был почти таким же.

— Постой, — идиллию нарушила Инга, вдруг схватившая её за рукав. — Пусть идут. Хочу с тобой поговорить.

Она быстро глянула на удаляющихся Ольга и Ладу, махнула им рукой — да-да, сейчас будем, конечно — и вновь посмотрела на Лизавету. Взгляд был внимательным и серьёзным, не обещающим приятного разговора.

— Скажи, ты что-то чувствуешь к княжичу?

Такого вопроса Лизавета не ожидала. От растерянности она позабыла держать лицо, и на нём отразилась вся гамма терзавших её противоречивых чувств — от изумления до предательского смущения. Инга кивнула:

— Так я и думала. А он уже признавался тебе в любви? — прозвучало так, будто то был лишь вопрос времени.

— Нет, — Лизавета нервно хихикнула и тут же прикрыла ладонью рот. — Почему ты решила, что он вообще это сделает?

Она сама не знала, чего добивается: чтобы Инга вселила в неё надежду или развеяла ложные опасения. Лизавета одновременно хотела и боялась того, что Яр посмотрит на неё… по-особенному.

— Хорошо, — Инга словно услышала лишь часть ответа. — Если он захочет что-то тебе подарить, не принимай подарок, ясно? И не давай никаких клятв, не посоветовавшись со мной или Ладом.

Лизавета нахмурилась. Инга как будто считала ответную влюблённость Яра чем-то плохим, неправильным, но объяснять причины явно не собиралась. Вот только и Лизавета не собиралась так запросто раздавать обещания.

— Я не понимаю, почему должна это сделать.

Инга вздохнула.

— Послушай… Поверь, никто здесь не хочет расстроить твоё счастье. Мы желаем тебе только добра — и я, и Лад…

— Это он тебя подослал?

— Что? — изумление на лице Инги было неподдельным, и Лизавета чуть успокоилась: на мгновение ей показалось, что Лад мог подговорить мавку из ревности — какая невиданная глупость!

— Но зачем тогда ты это всё говоришь?

— Потому что о тебе забочусь. Я не хочу рассказывать всего — возможно, мне просто кажется, будто творится что-то плохое, а на самом деле всё в порядке. Просто дай мне время во всём разобраться, ладно? А пока не доверяй княжичу слишком сильно. Помни — для него наш народ куда важнее тебя.

Последние слова подействовали на Лизавету отрезвляюще. Она и сама понимала, что Яр ставит на первое место, но лишь теперь задумалась, как это может повлиять на неё. Даже если ей не померещились его душевные порывы, существовала ли возможность построить на их основании какие-то отношения? В конце концов, они с Яром принадлежали разным мирам, и не могли их покинуть, пуская и по разным причинам. А это приводило к печальному выводу: если Лизавета поддастся чувствам, её сердце будет разбито. Инга права.

— Ладно, — она просияла, когда Лизавета кивнула. — Не принимать подарки и не давать обещания, я запомнила.

— Спасибо. И пошли: нас уже заждались.

Она побежала вверх по тропинке, как ни в чём ни бывало. Глядя ей вслед, Лизавета покачала головой — не думала она, что однажды Инга, для которой Лизавета была обузой, попытается её защитить.

Дом был наполнен теплом и уютом, запахами свежей выпечки и сушёных трав, гомоном Инги, с порога начавшей спорить о чём-то с Ольгой. Лад лениво наблюдал за ними, сидя на лавке с полуприкрытыми глазами, как довольный кот, чувствующий себя в безопасности. Лизавета невольно улыбнулась: она и сама ощущала себя в безопасности в этих стенах.

Упав на лавку рядом с Ладом, она толкнула его, заставляя подвинуться, и тоже облокотилась спиной о стену. Голоса Инги и Ольги убаюкивали, даром что те говорили на повышенных тонах. Лизавета не вслушивалась в слова, и они превращались в ничего не значащий шум — что-то там было про то, что Инга одолжила и не вернула, хотя оно было ей не особо-то нужно…

Лизавета, не удержавшись, зевнула. Пришёл черёд Лада легонько ткнуть её локтем: когда Лизавета повернула голову, он покачал головой — не засыпай! И действительно, как было спать, когда Ольга уже доставала из печи обещанные калачи?

За едой разговаривали всё больше о ерунде. Все четверо словно ощущали особый дух мира, воцарившийся в избе, и не спешили разрушать его, упоминая трагедию. Лад завёл разговор о скором празднике урожая — Ольга, не особо любившая выходить к людям, закатила глаза, а Инга, наоборот, разве что в ладоши не захлопала от предвкушения. Лизавета в обсуждение не вступала: всё равно ведь в итоге пойдут.

— Я пожалуй, что отлучусь, — наконец, поднялась она.

— Куда? — Лад и Инга спросили одновременно: он — с беспокойством, она — всё более с любопытством.

Губ Лизаветы коснулась улыбка.

— В деревню. Мне надо письмо отцу передать, да и с Добрыней давно толком не виделись, — признаться, она почти забыла о деревенских, некогда помогавших ей, и теперь немного стыдилась этого. Но как было не позабыть, когда ей открылся другой мир? Да и потом, убийство…

— Я провожу! — Лад словно бы вместе с ней вспомнил об особенных обстоятельствах, в которых они оказались.

В доме вмиг помрачнело. Инга, прежде прислушивавшаяся к разговору, отвела взгляд, как будто совсем им не заинтересованная. Ольга вдруг решила, что пришло время проверить второй противень калачей. Лизавете пришлось повысить голос, чтобы перекричать грохот посуды:

— Не стоит!

Ладу её ответ не понравился, тут и говорить ничего было не нужно — всё было видно по сведённым к переносице бровям. Лизавета наклонилась к нему поближе, чтобы он лучше её расслышал:

— Не думаю, что со мной что-то случиться по пути в деревню. С вёслами я сама уже управляться умею, — то была правда: Инга её научила, — а от другого берега до Карасей идти-то всего ничего. Не волнуйся и не заставляй волноваться остальных.

Последнее было сказано не из заботы об Ольге и Инге — для Лизаветы сейчас они были лишь рычагом воздействия на Лада. Беспокоясь о своей подводной семье, он вполне мог отступить, оставить Лизавету одну. А ей только это и было нужно.

— Спасибо за обед, — на прощанье Лизавета махнула Ольге рукой. — Калачи были просто отменные, зря вы на себя наговаривали.

— Да если б отменные, — Ольга недовольно поморщилась, покосилась на Ингу. — Вот если бы кое-кто мне нож для теста вернул…

Лизавета остановилась, как вкопанная.

— Он острее любого в этом доме, срез был бы ровненький, — по-своему трактовав её взгляд Лизаветы, продолжила рассказывать Ольга.

Вот только взгляд тот был не заинтересованным, не вопросительным, но полным внезапного, пугающего, нежеланного осознания. В голове Лизаветы, заглушая Ольгу, прозвучал другой голос: «Оружие было настолько острым…».

Она прерывисто вдохнула и для верности опёрлась ладонью о стол: показалось, ещё мгновение, и колени предательски подогнутся. В ушах зашумело, в висках навязчивой болью билась догадка настолько же очевидная, насколько невероятная.

Усилием воли Лизавета заставила себя не смотреть на Ингу. Она выдавила улыбку, надеясь, что её натянутость спишут на нежелание выслушивать сетования Ольги. На тоже можно было списать и поспешность:

— Тем не менее, выпечка была волшебной, — только чудом не дрогнувшим голосом произнесла Лизавета. — И я бы с удовольствием отведала ещё, если бы не нужно было в деревню. Можете оставить мне один!

Как уж, она проскользнула мимо Лада к выходу, вышла в сени — а уж оттуда вылетела пробкой. Сердце билось где-то в районе горла, грудь вздымалась, как после изнурительного бега. Лизавета оглянулась на закрывшуюся за её спиной дверь, будто могла сквозь дерево разглядеть сидевшую за столом Ингу и сквозь маску легкомысленности увидеть… хоть что-нибудь.

Инга вела себя пугающе обычно. Она не выглядела человеком, совершившим страшное преступление. Да, в день смерти Сбыславы она сильно нервничала — но тогда это, наоборот, было в порядке вещей. После же поведение Инги мало отличалось от поведения Лада и Ольги: она так же интересовалась поисками убийцы, так же недоумевала по поводу случившегося. Хотя, возможно, в этом и следовало углядеть нечто подозрительное — в прошлом Инга как раз не была похожа на остальных, всегда казалась готовой развести бурю в стакане.

— Но могла ли она?.. — произнесла Лизавета одними губами.

Мысль о том, что Инга способна на убийство, казалась ей сумасшедшей. А кроме того — какой был прок? Инга со Сбыславой были одного роду и племени, они как будто понимали друг друга — вспомнить только, как на Ингу подействовала их первая встреча!.. Или дело было именно в этом?

Лизавета чувствовала, что теряется в догадках, а именно этого делать не стоило… Если допустить, просто допустить на мгновение идею о том, что Инга убила Сбыславу ножом для калачного теста, то нужно было…

Ещё один нервный вдох.

Инга ведь была её подругой. Она помогала ей, когда Лизавета ещё хотела сбежать с озера, и поддерживала в попытках освоиться здесь. Даже сегодня, какой-то час назад Инга пыталась предупредить её, защитить от Яра. Лизавета не была готова поверить в то, что подруга нарочно настраивала её против княжича, чтобы помешать их поискам.

В конце концов, всё сводилось к выбору между дружбой и справедливостью. И попробовал бы кто-то сказать Лизавете, что выбор этот простой!

Она прикрыла глаза.

Перед мысленным взором возникло лицо Инги в тот самый день, когда они вместе сидели в лодке, наслаждаясь погожим днём и обществом друг друга. Неужели Инга тогда легкомысленно болтала с ней, зная, что русалки вот-вот найдут умершую Сбыславу?

Лизавета вспомнила и Сбыславу, так чётко, как только могла после единственной встречи. Перед глазами так и норовил встать лик умершей, но Лизавета нашла в закоулках памяти другой образ — застенчивую девочку с венком из незабудок в руках. То был ребёнок, с опаской исследовавший новый мир, но вместо того, чтобы протянуть ему руку, у него выдернули почву из-под ног, отобрали второй шанс на жизнь, на счастье.

Сердце Лизаветы сжалось. Открывая глаза, она уже знала, что сделает, прекрасно понимая — это принесёт ей куда больше боли, чем облегчения.

И всё же она сбежала вниз по тропе к воде и окунула в неё ладонь, повторяя про себя имя Яра. Если Инга правда оказалась способна убить Сбыславу, то заслуживала наказания.

— Почему ты плачешь? — княжич возник за её спиной, а не вышел из озера.

Лизавета зажала рот ладонью, глотая очередной всхлип, силой воли заставляя себя успокоиться и собраться. Сначала нужно было довести дело до конца, а потом уже рыдать в подушку.

— Помоги подняться, — протянула она руку.

Прикосновение Яра в этот раз не вызвало никакого трепета.

— Что случилось? — повторил он.

Утерев остатки слёз, Лизавета вскинула подбородок, словно бросая вызов.

— Кажется, я нашла убийцу Сбыславы.

В двух словах она объяснила свои догадки, и чем больше она говорила, тем сильнее Яр мрачнел. Будто откликаясь, помрачнела и природа: серое облако закрыло солнце, погружая мир в тень. Последние яркие лучи лизнули крыльцо избы неподалёку и спрятались от людей.

— Я не уверена, — повторила Лизавета, уговаривая скорее себя, чем Яра. — Отец, я даже надеюсь, что не права, но…

Договаривать не потребовалось.

— Нам нужно поговорить с Ингой. И лучше сделать это сейчас, пока она не сообразила, что происходит, и не попыталась сбежать.

— Я даже не буду пытаться.

Лизавета вздрогнула. За разговором они не заметили, как дверь избы тихонько открылась. В нескольких шагах от них стояла Инга, и выражение лица её было пугающе серьёзным.

— Она права, — Инга кивнула в сторону Лизаветы, не отводя взгляда от Яра. — Это сделала я. Я убила Славу.

24

Выражение «мёртвая тишина» всегда казалось Лизавете избыточным. Не бывает в мире настолько тихо: всегда откуда-то доносятся голоса, или шелест листвы, или скрип дерева под ногами. Всегда, но только если вам не доводилось оказаться рядом с ошарашенным морским княжичем.

Вокруг Яра всё словно бы замерло. Ветер утих, птицы умолкли, само время ненадолго перестало идти, давая перерыв, необходимый, чтобы осознать услышанное — и то, кто именно произнёс эти ужасные, жестокие в своём спокойствии слова.

— Но зачем? — Лизавета думала, что Яр будет кричать, но он говорил еле слышно.

На лице у него отразилась такая боль, какую ей не доводилось видывать прежде. Неудивительно: впервые чей-то мир рушился прямо у неё на глазах. Лизаветин же мир пошатнулся, но устоял — возможно, потому что часть её уже подозревала подобный исход. Слишком многое указывало на Ингу, если подумать: светлые волосы, белое платье, знакомство со Сбыславой, а теперь ещё и проклятый нож, где бы он ни был. Да даже характер — Лизавета не могла представить, как Ольга в порыве ненависти или страсти хватается за оружие, в то время как образ искажённого лица Инги легко вставал перед мысленным взором.

Странно, что сейчас Инга была настолько сдержанна, почти равнодушна. Она перевела ничего не выражающий взгляд с Яра на Лизавету и обратно, а затем махнула рукой:

— Пойдёмте к реке. Им я задолжала это объяснение больше, чем кому бы то ни было.

Шли молча. Яр не сводил глаз со спины Инги, идущей впереди, но она не пыталась сбежать или как-то схитрить. Лизавета гадала, связано ли это с угрызениями совести: может, Инга испытала облегчение, получив возможность рассказать о случившемся? Она надеялась, что скоро узнает ответ.

Когда они подошли к воде, русалки уже ждали. Лизавета оглянулась на Яра, и тот коротко кивнул, подтверждая — конечно, это он их предупредил.

— Что случилось? — Гордея выглядела недовольной, словно её оторвали от важного дела. — Ты ничего толком не объяснил.

Ответ дался Яру нелегко. Наверное, он догадывался, что произойдёт, когда правда выйдет наружу. Но это были тот ужас и та боль, которых нельзя избежать.

— Мы нашли убийцу Сбыславы, — он бросил короткий взгляд на Лизавету. — Точнее, Лиза нашла.

На мгновение Гордея просияла. На лицах Рогнеды и Ингрид отразился целый вихрь чувств, который в конце концов свёлся к облегчению. Они думали, что знание снимет тяжкий груз с их плеч, избавит от мысли о том, что не уберегли, от страха перед неизвестной угрозой.

— Да? И где он?

— Она, — слова Яра сыпались, словно камни в ущелье. — Это Инга.

Всё было так же, как с ним и Лизаветой. Долю секунды выражения лиц русалок не менялись, затем на них промелькнуло недоумение и, наконец, отразилось мучительное осознание: нет, это не ошибка, не ложь, не жестокая шутка. Их подруга, их сестра, пускай и не по крови, убила одну из них.

Ингрид вдруг закричала — страшный, животный вопль вырвался у неё из горла, — и кинулась в сторону Инги. Яр предугадал этот порыв, загородив мавку собой, перехватив руки Ингрид, готовой, казалось, выцарапать Инге глаза.

— Не мешай! — прорычала она, вырвав запястье и замахнувшись уже на Яра.

Звук пощёчины оборвал её крик.

— Довольно! — Гордея не зря считалась старшей из русалок: она первой взяла себя в руки. — Наказание последует и без тебя, и ты знаешь: оно будет соразмерно совершённому преступлению. Ни к чему марать руки.

Лизавете показалось, что сейчас она плюнет Инге в лицо или под ноги, но Гордея лишь смерила её уничижительным взглядом и вновь посмотрела на Яра.

— Зачем ты её привёл?

— Она хотела объясниться напоследок.

— И мы будем её выслушивать?! — Ингрид обернулась к Гордее. — Какая разница, чего она хотела добиться. Она убила Сбыславу, ребёнка, убила, зная, что та уже пережила…

— Молчи, — прервала её та. — Мы выслушаем её. Не ради неё самой, а ради Сбыславы и себя. Тебе станет легче, когда ты поймёшь, из-за чего всё случилось.

Почему-то Лизавета не была в этом уверена. Но свои соображения она предпочитала держать при себе. Она вообще старалась быть как можно более незаметной, тенью на границе видимого. Сейчас она была не важна.

— Говори, — Гордея повелительно кивнула Инге.

Та шагнула вперёд, оказавшись окружённой своими обвинителями. Кто-то смотрел на неё с ненавистью, кто-то — с презрением. В глазах Рогнеды так и застыло непонимание, а в глазах Яра Лизавета заметила усталость. Он выглядел как человек, которому хочется оказаться в другом месте.

— Я хотела её спасти.

Лизавета потом гадала, каково это — стоя напротив людей, готовых тебя возненавидеть, произнести подобное. Инга не могла не знать, какое впечатление произведут её слова, какое вызовут удивление, непонимание — и да, злость. «Как смеет она говорить о лучших побуждениях?!» — читалось на лицах Рогнеды, Гордеи, Ингрид, Яра и наверняка на лице самой Лизаветы.

Ей казалось, что Инга издевается над ними в некоем ужасном порыве. Словно ей недостаточно того, что она уж натворила, и хочется не просто вонзить нож в их сердца, а провернуть его там, порождая ещё большую боль.

— Что ты несёшь? — такого отвращения, как в голосе Рогнеды, Лизавета никогда больше не слышала. — Спасти? Да её от тебя спасать надо было!

— Нет, — странно, но Инга вела себя донельзя спокойно даже в ответ на подобные обвинения. — Вы можете отрицать очевидное, сколько хотите, но это… это озеро, эта река, это посмертное существование не имеют ничего общего с жизнью. Мы медленно умираем здесь, чахнем в страданиях, как цветок без воды — и на это вы хотели её обречь?

Яр и Гордея быстро переглянулись. Они понимали не больше Лизаветы, мысли Инги выглядели для них безумными — а может, таковыми и являлись.

— Но… — сорвалось с губ Лизаветы, прежде чем она успела себя остановить.

Инга резко обернулась к ней и улыбнулась по-сестрински мягко.

— Тебе не понять, но ты можешь попытаться представить. Представь… — она помедлила, будто собираясь с силами. — Представь девушку, обманутую любимым. Он был для неё всем, а она для него — развлечением, предметом спора. Он забавлялся с ней, а затем опустил с небес на землю, заставил столкнуться с осознанием того, что она никогда не была любима.

Лизавета отвела взгляд: она не желала, чтобы Инга прочла в её глазах воспоминания о Ладе. Тот, конечно, не поступил так жестоко, но всё же его обман никак не оставлял мысли Лизаветы. Даже после того, как на словах она его простила.

— Представь, как ей было больно. А потом вообрази, что все вокруг винили в случившемся только её. Она нарушила правила, она повела себя, как дура, всё она, она, она. Никто меня не понимал, никто не хотел подать руку. Я не видела иного способа справиться с этим, кроме как исчезнуть, спрятаться так, что меня никто не найдёт, — Инга хмыкнула. — Никто, кроме смерти.

— Если ты надеешься, что мы тебя пожалеем… — Ингрид скривила губы, но Гордея остановила её, положив ладонь на плечо.

Правильно, в исповеди не положено отказывать.

— Нет, мне не нужна ваша жалость, — Инга едва взглянула на русалку. — Но Славе была нужна. Только я понимала её чувства — чувства недавно умершей девочки, потерянной, застывшей на границе миров. Помните ли вы, каково это?

Молчание было ей ответом. В сознании Лизаветы впервые зашевелилось сомнение, юркой змейкой проникло в мысли. Что, если вторая жизнь была не такой радужной, как казалось, когда ты смертен?

— А я помню. Я ведь умерла здесь, на озере. Утопилась, сама, как и все мавки, — последнее было сказано специально для Лизаветы. — Да, Ольга тоже. И она тоже ненавидит себя за это, хотя никогда об этом не скажет. Такое не делаешь иначе, как в порыве чувств. Они захватили меня, заставили зайти в воду. Я думала, что смерть подарит мне блаженное забвение — можете представить, что я испытала, когда очнулась?

Инга продолжала говорить. О том, как проснулась в избе на берегу озера. Как кричала на Ольгу и Лада, думая, что они её спасли. Как не верила, когда ей сказали, что она умерла и стала духом. Как впервые сама ощутила это — единение с миром, с водой, с самой природой. Как хотела увидеться с родными, жившими в деревне на другом берегу, а её не пустили.

— Я видела, как мать рыдала на похоронах. Отец никогда не умел утешать и поддерживать, он просто стоял рядом, похлопывая её по плечу. А я так хотела, так жаждала подбежать к ним!.. Лад, наверное, пожалел, что пустил меня посмотреть.

Что-то мокрое скатилось по щеке Лизаветы.

— Потом родители уехали из деревни, и я подумала, что станет проще. Не стало. Я скучала по ним, как никогда и ни по кому в жизни. Ходила к нашему старому дому, околачивалась вокруг него, даже заходила внутрь, пока он стоял пустым. И всё думала, что могла бы скорее встретиться с матерью, если бы была мертва. Окончательно мертва, а не так.

Она замолчала, и в лесу повисла тишина. Лизавета вдруг ощутила себя ужасно, неуместно живой — она поглубже вдохнула свежий воздух, вслушалась в шум ветвей над головой, в журчанье реки почти что у самых ног. Посмертие никогда не казалось ей менее привлекательным.

— Вы правда хотели, чтобы со Славой было так же? — Инга обернулась к русалкам. — Чтобы она вспоминала свою семью и не знала, когда вновь их увидит? Чтобы страдала при мысли о том, что все её родные давно мертвы, а она застряла здесь, не способная оторваться от этой реки?

— Мы помогли бы ей освоиться.

— Как Лад и Ольга помогли мне?! Не говори с родными, постарайся забыть свою жизнь, сосредоточься на обязанностях, будь сильной… — жуткая гримаса исказила лицо Инги. — Я не хотела быть сильной — я хотела быть живой! Или мёртвой, если уж на то пошло.

— И ты решила, раз уж не можешь умереть сама, то убьёшь другого новообращённого духа.

Все повернулись к Яру. Лицо его ничего не выражало, он уже взял себя в руки. Но, стоя рядом с ним, Лизавета чувствовала: это спокойствие — видимость. Рассказ Инги не смягчил его сердце, не растрогал, не помог лучше её понять.

— Скажи, ты забыла, что русалками становятся иначе, чем мавками?

— Нет, но…

— Значит, перерезая невинной девочке горло, подкрадываясь к ней со спины и предавая её доверие, ты помнила, что неделей ранее кто-то точно так же её убил?

Лизавета ахнула, но никто не обратил на неё внимания.

— Помнила, — впервые за время своего рассказа Инга на миг опустила голову. — Я долго думала об этом, прежде чем решилась. Я знала, что делаю. Да, она была ребёнком. Да, она пережила страшное. Но, оставшись здесь, она бы пережила нечто ещё более ужасное. Одиночество, тоску по прежней жизни, невозможность увидеть тех, кто ей по-настоящему близок. Она этого не заслуживала.

— Ты совсем не раскаиваешься?

— Как говорят люди, она сейчас в лучшем мире.

— Надеюсь, — Яр вздохнул и вытянул правую руку в сторону.

— Постой! — Инга прервала его ворожбу.

Он посмотрел на неё с усталой неприязнью. Она ничего не сказала вслух, но стрельнула взглядом в сторону Лизаветы с какой-то немой мольбой. Яр кивнул.

— Да, конечно.

И прежде, чем Лизавета успела что-то понять, рука Яра легла ей на плечо, отсылая прочь.

Лизавета вывалилась из водного кокона прямиком в холл подводного терема. С мгновение она лежала на полу, пытаясь собрать себя заново — и мысленно, и физически.

Всё тело болело, разум была в полном смятении. Услышанное у реки повторялось в воспоминаниях снова и снова, но казалось не реальностью, а репликами трагической постановки. Прямо сейчас, пока Лизавета лежала посреди холла, на поверхности разворачивался её финал. И, как известно, ничем хорошим трагедии не заканчиваются.

Она должна была что-то сделать. Мысль об этом заставила Лизаветуподняться, сначала на четвереньки, а затем на ноги. Она прекрасно понимала, что практически бессильна, что самой ей не вырваться на поверхность. Но память услужливо подсказала, как она могла позвать помощь.

Лизавета заозиралась. Метнулась в сторону столовой, но там было пусто. Кинулась в гостиную — и выдохнула с облегчением: на столике обнаружилась почти полная чашка какого-то травяного отвара. Надеясь, что этого хватит, она сунула пальцы в жидкость, зажмурилась и изо всех сил подумала о Ладе.

— Что случилось?!

Ей стало больно от того, насколько это было похоже на сцену у озера, когда она точно так же позвала Яра. Тогда Лизавете казалось, что всё плохое уже случилось, теперь же она больше не была так в этом уверена.

— Лизавета, ты плакала?

— Это не важно, — она заговорила так быстро, как только могла. — Я всё выяснила, и тебе это не понравится, но постарайся не задавать вопросов. Убийца, которую мы искали, это Инга. Я позвала Ярослава, чтобы убедиться в этом, но она призналась. Она сама попросила пойти к реке, хотела всё объяснить. А потом меня отослали, и я думаю, это потому, что я не должна была увидеть что-то…

Лад уже не слушал. Он закрыл глаза, заставляя тело переместиться — и собирался снова бросить Лизавету одну. «Нет уж!» — разозлилась она и, не задумываясь, схватила его за рукав рубахи. Он заметил, но не успел ничего поделать: мир закрутился вокруг.

Ещё одно неудачное приземление, на этот раз на пожелтевшую хвою. Лизавета мысленно выругалась, потирая ушибленное бедро. Но некогда было сосредотачиваться на боли: нужно было понять, случилось ли непоправимое, пока её не было, пока она соображала, что делать, и пыталась объяснить всё Ладу…

Вопль Лизаветы прорезал тишину леса. Она не успела.

25

Сначала она увидела Лада — тот стоял, отгородив её от остальных, будто прятал за своей спиной. Он не двигался, ничего не говорил, а лишь смотрел себе под ноги, сгорбившись, как человек, столкнувшийся с безысходностью. Часть Лизаветы догадывалась, что она увидит, приподнявшись на локте, но то была меньшая часть. Всё её естество надеялось, грезило, мечтало — и мечты эти разбились о жестокую реальность, как волны о скалы.

Крик вырвался из горла непроизвольно. На неё никто даже не взглянул, настолько предсказуемой была эта реакция. Лизавета медленно села на земле, не отводя взгляда от того самого места, словно прикованная к ужасному зрелищу. Ей не хотелось смотреть, но она не могла.

Все смотрели, и в каждом взгляде читалась скорбь — даже у Ингрид, которая всего несколько минут назад готова была убить Ингу своими руками. И, конечно, у Яра, который замер сейчас прямо над ней, тяжело опираясь на окровавленное лезвие, которое он каким-то чудом призвал.

Он отрубил Инге голову.

Лизавета поразилась, как просто эти слова прозвучали в её голове, как легко она приняла эту варварскую практику. По отдельности они были ужасно обыденными — рубят ведь и деревья, и с плеча, — но вместе складывались в жуткую фразу, указывающую на самый чудовищный способ казнить.

Медленно, тяжело, будто сам воздух стремился придавить её к земле, Лизавета встала. Лад дёрнул головой, заметив краем глаза движение, но тут же отвернулся обратно. Теперь Лизавета понимала, почему он не хотел видеть её здесь, почему Инга попросила её отослать. В отличие от них, она не готова была так легко принять смерть. В отличие от них, у неё дрожали колени, а горло саднило от крика, который хотел вновь вырваться наружу.

Лад подставил ей руку, чтобы она могла устоять на ногах. Лизавета благодарно кивнула и вместе со всеми замерла над распростёртым телом. Оно, словно почувствовав, что все собрались, начало растворяться: вдруг стало полупрозрачным, как призрак, а затем обернулось водой. Земля благодарно и быстро её впитала.

— Смерть за смерть, господарыня, — первым тишину нарушил Яр. Он поднял на Лизавету внимательный взгляд. — Здесь всё карается так, как бы тебе ни хотелось виновного понять и простить.

Она кивнула, принимая к сведению. Говорить не хотелось — она не могла добавить ничего важного, ценного, а была способна лишь позорно расплакаться.

— Думаю, нам всем нужно… немного остыть, — теперь Яр обращался ко всем и сразу. — Вы простите меня, если я вас покину?

— Нет.

Вздрогнув, Лизавета посмотрела на Лада. Он выглядел мрачным, расстроенным, непривычно серьёзным, но взгляд его был устремлён не на то место, где совсем недавно покоилась Инга, а на её палача. Лизавета нахмурилась: не собирается же Лад?..

— Что у тебя в кармане?

— А? — Яр, похоже, удивился не меньше Лизаветы.

Она медленно опустила взгляд, вдоль вычурной вышивки княжеского кафтана к его руке, метнувшейся к тому самому карману. Из него торчало что-то белое, поблёскивающее в редких лучах солнца. Яр подцепил его пальцами, потянул.

— Нитка жемчуга? — Лизавета не понимала, что может быть предосудительного в простом украшении.

— Для кого она?

О, об этом Лизавета не подумала. Но теперь, когда Лад спросил, в мыслях её сразу возникло предположение. Возможно, Яр так быстро откликнулся на её зов не потому, что почувствовал её страх и отчаяние, а потому что и сам хотел её видеть.

— К чему ты клонишь, Лад? — спросил он, но тот уже не слушал.

— Он предлагал тебе что-то? — повернулся он к Лизавете. — Клялся в любви? Просил поклясться?

— Почему сегодня все об этом спрашивают? — пробормотала та себе под нос. — Нет, ничего такого не было.

— Ты уверена? — Лад перехватил её взор. — Никаких намёков? Фраз о том, что из вас бы вышла прекрасная пара?

Лизавета быстро посмотрела на Яра. Тот стоял, не глядя на неё, сжав жемчуг так, что он наверняка больно впился в пальцы. Весь его вид выражал… пожалуй, досаду. Раздражение человека, которого вот-вот выведут на чистую воду.

— Я… — Лизавета заговорила медленно, не уверенная, что хочет продолжать. — Он как-то сказал, что из меня бы вышла хорошая морская княгиня. Но я не думала…

— Жемчуг — особенный для нас камень, Лизавета. Его дарят, когда хотят скрепить обещание или показать особое расположение. Для свадебных клятв тоже прекрасно подходит.

— Свадебных?.. — ещё один взгляд в сторону Яра. — Я не понимаю…

Слишком много потрясений. Правда об Инге, её исповедь, жестокая казнь, а теперь ещё и это — признание, которому вчера Лизавета обрадовалась бы и которое сегодня её лишь насторожило. Она вспомнила предостережения Инги: та ведь неспроста считала, что Яру не стоит ничего обещать.

— Ты правда задумал то, на что намекает Лад? — Рогнеда резко повернулась к Яру, почти что разгневанная. — Ты хотел обмануть эту девочку?

Яр поморщился. А потом поднял взгляд на Лизавету, и она увидела в его невероятно светлых глазах такую тьму, что невольно отступила.

— Да. Я хотел связать её жизнь с морем.

— Что это значит? — взгляд Лизаветы метался между Яром и Ладом. — Да ответьте же кто-нибудь!

— Это значит… — Яр сделал шаг в её сторону.

Но, прежде чем он успел что-то сделать или сказать, стоявший рядом Лад вдруг схватил Лизавету за плечи, перенёс на другую сторону реки и толкнул под сень деревьев.

— Я снимаю с твоего отца его обещание, — услышала она тихое, а затем Лад вскинул голову к нему, к вершинам многовековый сосен. — Лесьяр, как договаривались!

Лес словно только того и ждал. Земля под ногами Лизаветы зашевелилась, заставив её испуганно отшатнуться. Там, где она только что стояла, стремительно разрастались колючие кусты — опасная стена, которая прямо кричала о том, что гостям здесь не рады.

— Что происходит?! — крикнула она Ладу.

Тот подошёл к самому кустарнику.

— Знаешь ли ты, как становятся морскими княгинями?

— Нет, откуда? — Лизавета говорила и одновременно чувствовала, как разум её пронзает чудовищная догадка.

Водяные, мавки, русалки — все они в прошлом были людьми, жизни которых унесли равнодушные воды. Убийство, несчастный случай, собственная глупость, какой бы ни была причина, но прежде, чем обрести способность слышать природу и повелевать ею, каждый из них пережил смерть. А значит…

— Он хотел убить меня? — Лизавета прижала пальцы к губам, словно желая остановить слетающие с них слова. — Ты хотел убить меня?!

Яр встал рядом с Ладом. Он не пытался проникнуть через заросли, поймать Лизавету или наказать пошедшего против него Лада. Просто стоял и смотрел на неё, перебирая меж пальцами треклятый жемчуг.

— Да.

Грудь Лизаветы сдавило спазмом, из горла вырвался то ли вдох, то ли стон.

— Но за что?!

— Я же говорил: моя обязанность — защищать мой народ. Мы будем в безопасности только до тех пор, пока нас будут считать сказкой. А ты могла всё испортить: рассказать кому-то, случайно обмолвиться, посадить семя сомнений. Всем было бы лучше, останься ты здесь.

— Всем, кроме меня.

— Почему же? Мне казалось, ты неплохо освоилась на озере. Я видел — то, что сделала Инга, было для тебя таким же потрясением, как и для меня. Ты и впрямь полюбила её, так ведь? Её и этот мир.

— Но это не значит, что я хотела бы остаться здесь навсегда!

— Ты бы стала морской княжной. В твоём распоряжении было бы целое море — вполне достаточно для того, чтобы чувствовать себя свободной.

— Не тогда, когда тебя обманом заставили выйти замуж, убили и привязали к этому морю, как собаку к будке, — Лизавета вся раскраснелась, её бросило в жар. — Тебе самому же было б противно! Жениться на мне, быть со мной, хотя ты меня никогда не любил!..

— Но ты мне нравишься.

Она замотала головой, как ребёнок.

— Ты врёшь. Если бы ты считал меня хотя бы другом, то доверился мне, а не пытался бы…

Её руки опустились. Силы оставили её — она не могла больше кричать, спорить, что-то доказывать.

— Лад, — Лизавета повернулась к нему, молчаливо наблюдавшему за сценой, которую ему не следовало бы видеть. — То, что ты сказал только что, перед тем как… Это значит, что я могу уйти?

— Да. Ты свободна.

— Спасибо, — она вымученно улыбнулась и повернулась, чтобы уйти.

— Постой! — Яр шагнул ближе — так, что колючки оцарапали ткань его кафтана. — Позволь мне объясниться, Лиза.

— И что ты скажешь? — Лизавета, помедлив, оглянулась. — Что любишь меня больше жизни? Что изначально это и прям был хитрый план, но теперь в тебе взыграли чувства? Я не настолько глупа, чтобы в это поверить.

— Я не влюблён, нет, — что ж, хотя бы сейчас он решил быть честным. — Но я сказал правду: ты мне нравишься. Ты хорошая девушка — добрая, умная, способная сопереживать даже малознакомым людям и духам. Ты умеешь чувствовать природу — такими комплиментами я точно не разбрасываюсь.

— И, несмотря на это…

— Я защищал свой народ и делал то, что должно. Если ты думаешь, что это доставляет мне удовольствие, то ты ошибаешься. Я не желаю тебе смерти, равно как не желал её Инге, но есть вещи, которые я должен делать, как княжич. Я осознанно согласился на эту роль, я принял её, понимая, что мне предстоит, и теперь не имею права отступать, — Яр остановился, чтобы перевести дух. — Но если бы всё удалось, если бы ты всё же стала моей женой…

— Не понимаю, почему просто не убить меня?

— Это запрещено. Нельзя убивать человека, чей срок не истёк. Но если бы ты связала себя узами брака с духом природы, Матерь сама бы призвала тебя к себе. Произошёл бы несчастный случай, который позволил бы тебе остаться с супругом. Со мной.

— Какая ужасная жертва с твоей стороны.

— Я уже говорил: не ужасная. Я был бы рад, если бы ты стала частью моей жизни. И я сделал бы всё, чтобы ты чувствовала себя как можно лучше. Ты могла бы делать всё, что захочешь. Ты могла бы путешествовать: море — это не озеро, оно омывает разные берега и разные страны. Ты была бы свободна, насколько это возможно.

— И я бы так и не узнала, верно? Ты бы не сказал, что несчастный случай произошёл по твоей вине? Это было бы просто невероятно удачное совпадение?

— Я бы признался, если бы ты спросила.

— А я бы не спросила, — Лизавета склонила голову. — Ты бы посадил меня в золотую клетку и надеялся бы, что я ничего не замечу. Вот это, Яр, я называю предательством и жестоким обманом.

Когда она посмотрела на него в следующий раз, в её глазах не было ничего, кроме презрения.

— Убирайся из моей жизни. И не бойся: я никому и никогда про тебя не расскажу. Не желаю даже вспоминать об этом.

Лизавета покачала головой и наконец отвернулась. Ярослав не пытался её остановить, когда она устремилась прочь — под сень сосен, в темноту, в тишину. Ноги несли её, сами не зная куда, меж деревьев и кустарников, в самую тёмную чащу, где не ступала нога человека. Лишь когда дыхания перестало хватать, она остановилась, тяжело опершись о ствол первой попавшей сосны, и позволила себе закрыть глаза. А потом поднесла кулак ко рту и закричала так громко, что птицы вспорхнули с ветвей в вышине.

26

— Ну что, пойдём? Гостьей будешь.

Лизавета открыла глаза. Леший выглядел, в точности как она представляла: высокий, широкоплечий, с ветвями и листьями в длинных по плечи волосах и бороде, — только моложе. На вид он казался ненамного старше Ярослава, но Лизавета помнила, каким обманчивым в Нави может быть первое впечатление.

— Почему вы мне помогаете? — она не сдвинулась с места.

— Потому что Лад за тебя попросил, — сказал он, будто нечто само собой разумеющееся. — Да и ты мне понравилась, когда мы виделись в прошлый раз. «Извините за вторжение, господин леший!»

Он изобразил её голос тонким и писклявым, как у ребёнка, и жар прилил к щекам Лизаветы. Ещё бы он не запомнил — она же вела себя, как дурочка!

— Да ладно тебе, это мило было. Давно передо мной никто не расшаркивался — пожалуй, лет триста прошло. Как верить в нас почти перестали, так больше перед лесом и не кланялись.

Продолжая говорить, леший двинулся вглубь бора. Лизавете не оставалось ничего, кроме как последовать за ним — не оставаться же одной на опушке. Чтобы поспевать за широким шагом лешего, приходилось почти бежать.

— Я думала… — она перескочила через кочку, — я думала, вы не любите людей. Инга говорила…

Лизавета запнулась. Перед мысленным взором встало лицо мавки, ещё живой, раздражённой, с извечной саркастичной ухмылкой. С ней ли она встретила свою смерть?

— Ну да, не люблю, — леший шёл, не оглядываясь, а потому не заметил перемены в лизаветином лице. — Я и водяных не особо жалую. Но чтобы уважать или хотеть помочь, этого и не нужно, что скажешь?

Она промямлила что-то невнятное в ответ. Кажется, голос сорвался, потому что леший вдруг остановился так резко, что Лизавета чуть не уткнулась носом в могучую спину. Он повернулся, посмотрел на неё сверху вниз — Лизавете пришлось запрокинуть голову, чтобы встретить спокойный, внимательный взгляд.

— Ревёшь? — спросил он бесцеремонно. — И чего ревёшь? Не из-за этого же своего… княжича?

Похоже, он хотел назвать Яра пожёстче, но в последний момент смягчил крепкое слово. Лизавета быстро-быстро замотала головой, словно хотела стряхнуть с себя всякие подозрения в какой-либо связи с морским княжичем. Да она его знать не желала!

— А чего тогда?

— Это Инга, — Лизавета всхлипнула, задышала через рот, пытаясь подавить рыдания. — Мы дружили, а она… он её…

— …казнил, — договорил леший.

Лизавета кивнула.

— Тебе её жалко?

Снова кивок.

— Но ты же помнишь, что она девчонку убила?

Сердце кольнуло и отпустило. Она пыталась избегать мыслей об этом, но леший был безжалостен — говорил напрямик всё, о чём она стремилась не думать.

— И всё равно она не заслуживала смерти, — выдавила она сквозь слёзы.

— Обе они не заслуживали, — согласился леший, и от неожиданности Лизавета даже перестала плакать. — Но так уж в нашем мире всё устроено: зло наказывается соразмерным злом.

— В моём мире не так, — пробормотала она, тыльной стороной ладони отирая лицо.

— В любом мире так, ты просто можешь этого не видеть. Мы всегда расплачиваемся за свои решения, злонамеренные и нет. Иногда на это требуется время, иногда — очень много времени. Иногда даже нужно умереть, чтобы оценить весь размер воздаяния.

— Значит… Ярослава накажут за то, что он убил Ингу?

— Казнил, — поправил леший. — Но да, он уже сам себя за это наказывает.

Что он имел в виду, Лизавета не решилась уточнять. Леший же, убедившись, что его гостья более-менее успокоилась, молча направился дальше. Оказалось, идти им было недалеко: по ощущениям Лизаветы, прошла от силы пара минут, когда они остановились вновь, на этот раз — перед массивным раскидистым дубом, странно выглядевшим в сосновом бору.

— Лазать по деревьям умеешь?

Вопрос застал Лизавету врасплох. О таком не спрашивали у купеческих дочек в нежных платьицах — только у сыновей с вечно разодранными коленками. Девочкам была недоступна радость приключений, какие таил в себе всякий сад, да и каждый дом тоже: взять хотя бы полные сокровищ тёмные чердаки, где так легко поверить в существование привидений! Но нет, у Лизаветы и всех иже с нею были лишь куклы, музыка да исколотые иголкой пальцы.

— Понял. — Леший всё прочёл по её лицу. Прочёл — и взмахнул рукой, заставляя дерево удивительным образом измениться.

Теперь вокруг дуба шла винтовая лестница, словно вырубленная прямо в стволе. Лизавета готова была поклясться, что с пару мгновений ничего подобного не было — но вот же, она сама двинулась вверх по надёжным, широким ступеням. Долго гадать о том, куда же они ведут, не пришлось: дважды описав круг, лестница оборвалась в основании едва ли не самого удивительного дома, какой только видывала Лизавета.

Начать с того, что это был дом на дереве. Почему-то у Лизаветы в голове не укладывалось, что грозный леший выбрал себе вместо жилья мечту любого мальчишки. Но, конечно, это был не обычный хлипкий шалаш, уместиться в котором могла от силы пара ребят. Нет, дом был большим и надёжным, а потому на ветвях держался исключительно чудом. Даже самый могучий дуб вряд ли вынес бы вес настоящей избы о четырёх комнатах.

Когда Лизавета осторожно ступила на кажущийся ненадёжным пол, он даже не скрипнул.

— Располагайся, чувствуй себя, как дома, — проговорил леший, удаляясь куда-то в дальние комнаты. — Переночуешь сегодня у меня, придёшь в себя, а завтра со свежими силами…

Что, по его мнению, она должна была сделать завтра, Лизавета не расслышала. В нерешительности потоптавшись на пороге, она наконец поняла, что хозяин ушёл надолго, и всё же шагнула внутрь. Сердце кольнуло узнаванием: дом был едва ли не зеркальным отражением Ольгиной избы на берегу озера. Если подумать, ведь кто-то должен был ту избу сложить.

— Тебе чаю налить или чего покрепче?! — раздалось издалека.

Она едва не поддалась искушению и не выбрала второе. Ужасно хотелось забыться — и забыть всё, произошедшее за день. Мысли об Инге и Яре больше не вызывали слёз, а лишь наваливались на плечи тяжёлым грузом. Лизавета вдруг отчётливо почувствовала усталость: веки на мгновение опустились, колени едва не подогнулись — повезло, вовремя упала на край лавки.

— Понятно, водички, — сделал вывод невесть откуда появившийся Лесьяр. — На, пей давай. И дыши.

Лизавета послушно вдохнула. Выдохнула, подняла глаза на склонившегося над ней лешего. Тот выглядел неуместно заботливым — словно она не свалилась на него ворохом проблем.

— Пошли. Пошли, спать тебя уложу, — он уговаривал, но не трогал.

Побуждаемая добрым голосом, Лизавета медленно, опираясь о стол, поднялась. Поплелась за Лесьяром дальше по коридору, приятно светлому после подводного княжества. Здесь, в лесу, солнце было повсюду — просачивалось даже сквозь самые густые кроны, переливалось через подоконники, как мёд. Лизавета грелась в его тепле, наслаждалась ощущением жизни. Владенья Лесьяра принадлежали Нави, но не смерти.

— Ложись, — простые указания лешего помогали, снимали необходимость думать.

Лизавета покорно опустила голову на подушку, завернулась в мягкое одеяло. Невольно зевнула — и улыбнулась, вспомнив, как её когда-то учили сдерживать зевки или хотя бы прикрывать рот ладонью. Те времена, когда этикет имел значение, казались далёкими и бессмысленными. Вот бы таким же далёким назавтра оказался и этот день…

— НЕТ! — Лизавета, вскрикнув, села на кровати.

Грудь её тяжело вздымалась, горло саднило, будто от долгого крика. Щека была мокрой от слёз, они же пропитали подушку. Простыня сбилась, одеяло, перед сном казавшееся таким уютным, было отброшено в сторону. Не нужно было семи пядей во лбу, чтобы понять, что мучило Лизавету в забытьи.

— Так себе пробуждение вышло?

Она вскинула голову — в дверях стоял, скрестив руки на груди, Лесьяр. Под его спокойным взглядом вдруг захотелось спрятаться, по-детски, закрыв лицо руками. Словно он ещё не увидел влажные дорожки на её щеках.

— Да, вопила ты знатно. Но это ничего, всё пройдёт, дай только время.

Её так и подмывало поспорить, но что-то в тоне Лесьяра подсказывало: он знает, о чём говорит. Интересно было лишь, сколько времени потребовалось ему, чтобы избавиться от кошмаров.

— Предложил бы тебе ромашки, но слышал, ты её на дух не переносишь. Хотя… у меня пустырник, кажется, есть, — леший говорил отчасти с самим собой, бормотал под нос, почёсывая бороду. — Мяты ещё можно добавить…

Почти не прислушиваясь, Лизавета медленно спустила ноги на пол. Платье, в котором она спала, оказалось безнадёжно измято, волосы — спутаны. Она попыталась расчесать их пальцами, но колтуны предсказуемо не поддались. Даже с такой мелочью она справиться не могла.

— Чего сидишь, мелочь? — Лесьяр, успевший уже выйти из спальни, обернулся. — Сходи, умойся, сразу повеселее станешь. И в большую комнату иди, будем тебя в чувство приводить.

Приводить в чувство в понимании лешего означало всучить в руки щётку для волос, усадить перед засаленным зеркалом и заставить посмотреть на себя — взлохмаченную, с сосновыми иголками в волосах, красными от слёз глазами и чуть опухшим спросонья лицом.

Увидев отражение, Лизавета ойкнула и принялась распутывать колтуны. Лесьяр не мешал: сидел себе на другом краю комнаты, поглядывал в окно, попивал чай. Он звучно прихлёбывал — и это был единственный шум, нарушавший тишину утра, пока Лизавета перебирала пряди, развязывала узелки локонов, проводила щёткой по длинным волосам. Дело это неожиданно успокаивало. Повторявшиеся движения притупляли разум, а вместе с ним и переживания. Там, в залитой светом комнате день спустя после смерти подруги, любви и собственных идеалов Лизавета вдруг ощутила… да, наверное, умиротворение. Потому как, что бы ни случилось, а время продолжало идти.

Пожалуй, теперь она понимала Мать-Природу. Помнится, Лизавета поражалась тому, как всё в мире продолжало жить, когда Сбыславы не стало — словно и не было никогда этой девочки. Теперь это казалось закономерным: если остановиться, можно было увязнуть в скорби, сожалениях, чувстве вины. Не то, чтобы Лизавета его не испытывала. Она по-прежнему гадала, могла ли как-то изменить случившееся, но боль от этих мыслей слегка притупилась. И Лизавета была уверена, что она и дальше продолжит угасать.

— Полегчало? — грубоватый голос заставил её повернуться. — Иди, выпей всё же пустырника. Ещё лучше станет.

Когда Лизавета села за стол, за окном вдруг запели птицы. Помедлив, она придвинулась ближе, поглядела наружу. На ветви их дуба сидел небольшой, кажется, сокол⁶. Он почти сразу вспорхнул — спугнула пробежавшая мимо белка, которая, в свою очередь, и сама испугалась кого-то: Лизавета услышала громкий треск снизу, точно там ходил большой зверь.

— Да, соприкоснувшись со смертью, начинаешь замечать жизнь.

— А когда столько живёшь? — Спросила Лизавета, даже не думая толком. — Тоже больше видишь и подмечаешь?

— Пожалуй. — Он пожал плечами. — Мне трудно сравнить: постепенно многое забываешь. Я уже не знаю, каким был человеком, не помню себя молодым лешим, не вижу во снах лица людей, которых когда-то проводил за порог.

— Думаете, я тоже забуду? Это время на озере?

— Я сказал, что забываешь многое. Не всё.

Ответ был уклончив, но он помог Лизавете улыбнуться. То была неуверенная улыбка, как первый луч, скользнувший в комнату меж неплотно задёрнутых штор. Однако Лесьяр, похоже, увидел в ней добрый знак.

— Думаю, ты готова отправляться. Решила, куда?

— Уже? — Сорвалось с губ Лизаветы неосторожное. Она тут же попыталась отшутиться. — Вам так надоело моё общество?

— Почему же? Нет. — К чести Лесьяра, он не обратил на её оплошность внимания — Но людям не место в Нави, хотя они сюда так стремятся.

Она нахмурилась: стремиться в Навь означало стремиться к смерти, что в её мире считалось немалым грехом. Леший заметил, как она изменилась в лице, и рассмеялся:

— Нет, я говорю не о самоубийцах, хотя таких и хватает. Но ты когда-нибудь обращала внимание, как смертельна для людей сама природа? Вы тонете не в своих ваннах, а в озёрах. Теряетесь не в городах, а в лесах. В горах вы падаете и задыхаетесь, хотя, казалось бы, где может быть больше воздуха, как не под самыми небесами? И даже огонь, который, как вам думается, вы покорили, всё равно убивает вас, сжигая дотла дома, вами построенные.

С каждым слогом улыбка его уменьшалась. Голос становился размеренным, словно он не говорил, а пел ритуальную песню. За окном, вторя ему, потемнело: солнце закатилось за облако, ветер заиграл в ветвях. По спине Лизаветы пробежали мурашки — что это, проснувшийся страх перед Навью-Природой?

— Чем ближе вы к природе, тем ближе к границе с Навью — неспроста за мир духов отвечает та же Матерь. Поэтому в лесу людям не стоит задерживаться надолго. Поняла, мелочь?

Наваждение спало. Солнце вернулось, лучи его легли на стол между Лизаветой и Лесьяром, нежно огладили её руку. Лесьяр отсалютовал кружкой:

— Поняла, почему тебе пора отправляться?

Она нехотя кивнула. Что бы он ни говорил, часть своей души Лизавета уже отдала Нави.

27

И всё же, несмотря на все чувства, Лизавета выбрала дом. Она не желала снова обманываться и подвергать свою жизнь опасности, что на озере было теперь неизбежно. Лесьяр принял её решение, не споря и ни о чём, не спрашивая.

Если во время путешествия с Ладом и Яром мир вокруг словно смывал мощный поток, то на этот раз его будто поглотила листва. На мгновение Лизавета оказалась в коконе из ветвей, а когда те отступили — обнаружила себя на опушке совсем иного, уже не хвойного леса. Позолоченные осенью деревья приветствовали её тихим шорохом.

— Где мы? — спросила Лизавета, ещё глядя на их макушки.

Ответ не потребовался: она поняла всё, едва опустив взгляд. Лесьяр перенёс её на холм недалеко от стен Звонкого града, в котором она провела почти всю свою жизнь.

— Ближе не могу. Вини в этом своих сородичей, если хочешь, — это они весь лес повырубили, одни проплешины остались, — леший говорил неприязненно, но не зло, будто смирился. — Дальше придётся пешком.

Путь был неблизкий. Лизавете предстояло спуститься с холма по довольно крутому склону, подобраться к окраинам, сейчас ещё заполонённым людьми, но главное — пройти через городские ворота. Пустят ли её вот так запросто? Лизавета не знала.

— Вот, возьми, мелочь, — в отличие от неё, Лесьяр подготовился. — Здесь деньги, вода да немного хлеба с сыром. Тут ещё полдня идти, а с твоими ногами — и того больше. Пригодится.

— Спасибо, — от такой заботы в груди Лизаветы потеплело.

Леший только рукой махнул: мол, ерунда, не стоит благодарности. Но всё же ей была приятна помощь навьего жителя. Совсем недавно вера Лизаветы в их схожесть с людьми опасно пошатнулась, а вместе с ней пошатнулись и её собственные идеалы, вся картина мира. Поступок Лесьяра вселял надежду на то, что она не ошиблась, когда подумала, что духи природы не особенно отличаются от людей, и добрых везде в достатке.

— Ладно, ступай, — от её благодарного взгляда Лесьяру как будто стало неловко: он вдруг заторопился расстаться. Но тут же пошёл на попятную, — хотя погоди. Сейчас я…

Он вдруг принялся стягивать тёплую куртку. Минута — и вот она уже приятной тяжестью легла Лизавете на плечи. Та невольно зажмурилась от удовольствия: стылой осенью ей подобной одежды как раз не хватало.

— Не благодари, — поспешил предупредить Лесьяр. — Я не от доброго сердца это делаю: обидно будет, если я так для тебя старался, а ты до дому пару вёрст не дойдёшь.

Лизавета послушно смолчала, но улыбалась так, что он отвёл взгляд.

— Ну, бывай, мелочь. Надеюсь, не свидимся.

Это было хорошее пожелание, и всё же на душе у Лизаветы стало тоскливо, когда Лесьяр исчез, подняв за собой вихрь листвы. Пришлось похлопать себя по щекам, чтобы не прослезиться — не время давать слабину. Лесьяр был прав: шагать ей ещё и шагать.

Поначалу, впрочем, дорога давалась легко. Спуск оказался не таким крутым, каким виделся на глазок, резво бежать по нему помогали протоптанные окрестными жителями тропы. Лизавета шла и чувствовала, словно ветер подталкивает её в спину — так ей было бодро, легко!

Только спустившись, она поняла, чего это стоило. Лизавета вдруг обнаружила, что каким-то образом умудрилась запыхаться, а когда задышала как следует, полной грудью — горло аж засаднило от холодного воздуха. Погода портилась: Лизавета с тревогой поглядела на небо, которое постепенно затягивали сизые тучи. Она уже опасалась болезни, а если ещё и дождь пойдёт…

Увы, идти быстрее она не могла. Никаких проезжих экипажей или хотя бы телег не предвиделось: Лизавета шла в стороне от главного тракта, да и там если кто и ехал, то от города — не к нему. Она могла рассчитывать лишь на свои силы, которые медленно, а всё-таки угасали.

Когда от слабости начали закрываться глаза, Лизавета остановилась. Отпила оставленной Лесьяром водицы, закусила — однако намного легче не стало. Даже наоборот, после перерыва ноги заныли сильнее и едва не отказались сгибаться. Всё тело требовало отдыха, но темнеющие тучи над головой намекали: задерживаться не стоит. К тому же, идти оставалось всего-ничего — пожалуй, чуть больше версты. Обидно было бы сдаться на середине пути.

Она двинулась дальше — но не успела. Когда до городских ворот оставалось от силы с два десятка шагов, хлынул ливень, сразу, без предупредительной пары капель. Лизавету накрыла стена воды, которая оказалась разом везде: за шиворотом, в глазах, на губах…

— Нет… — Лизавета невольно слизнула несколько капель и вздрогнула.

На языке её осталась соль — с неба лилась не простая, а морская вода. Лизавета задрожала уже не от холода, а от испуга: Яр шёл за ней, всё же решив утянуть на морское дно. Нашел, видимо, способ обойти запрет, не спрашивать её согласия!..

В панике Лизавета сорвалась с места и почувствовала, что земля уходит у неё из-под ног. Она запнулась, полетела прямо на грязную землю: белое платье тут же окрасилось чёрным, колени засаднили от боли. Кто-то оказался рядом, протянул руку, но она отшатнулась, вскочила сама, понеслась к воротам так быстро, как только могла без риска снова упасть.

Лишь там, укрывшись в проходе от дождя, она смогла выдохнуть. Её всё ещё немного трясло, по коже бежали мурашки. Лизавета обняла себя за плечи, пытаясь успокоиться, но напугалась ещё больше: она заметила, что капли по её рукам текут не вниз, а вверх — мистическим, пугающим обещанием.

— С вами всё в порядке? — мужской голос, раздавшийся рядом, вновь пробудил желанье бежать.

Однако перед ней стоял не Яр, а незнакомец — мужчина отцовских лет в расшитом кафтане, хорошо выглядевшем даже после дождя. Он обеспокоенно глядел на Лизавету, и что-то в этом взгляде заставило её довериться и признаться:

— Нет.

— Я могу отвезти вас домой? Не думайте, вы не к одинокому мужчине в телегу садитесь — я путешествую с женой, — он оглянулся через плечо на телегу, которую осматривала стража, — на ней и впрямь восседала вполне себе миловидная женщина. — Ну, что скажете?

«Разве может быть хуже?» — подумала Лизавета и согласилась. Мужчина помог ей забраться в телегу, его жена тут же запричитала, достала откуда-то шаль, закутала в неё Лизавету по самый нос. Та только и могла, что говорить «спасибо»: на большее сил попросту не было.

— Как же ты одна за городом оказалась, — женщина всё качала головой, но, благо, не требовала ответа.

Может, она бы настояла позднее, да только никакого «позднее» не случилось. До дома Лизаветы доехали быстро, и вот она уже соскочила на землю. Заезжий купец порывался проводить до двери, но она отказалась — взамен пришлось дать зарок написать паре в гостиницу, где они остановились, и сообщить о своём здоровье. Только после этого они оставили Лизавету одну.

Дождь к тому времени уже подустал, превратился в редкую морось. Солёный вкус пропал, капли текли, куда надо — Яр попугал и отступил. Может, тем он и ограничится?

Лизавета выбрала не задумываться об этом. Решительно подобрав грязные юбки, она подошла к двери отчего дома. Но рука замерла, так и не дотронувшись до молоточка — Лизавета неожиданно осознала, что ей страшно возвращаться домой. В голове осами жужжали мысли: «Что скажет отец? Как поведёт себя мачеха? Как объяснили её отсутствие друзьям?»

Но отступать было некуда. Закрыв глаза, Лизавета наконец постучала.

На пороге застыла Настасья. Обычно она не открывала двери гостям, но, похоже, с отъезда Лизаветы в доме многое изменилось. В конце концов, надо же было куда-то пристроить служанку, оставшуюся без хозяйки, верно?

Все эти умозаключения Лизавета сделала потом. В тот момент у неё не было сил думать, не было сил говорить. Она лишь вымученно улыбнулась Настасье, замершей в дверях, — а потом вдруг оказалась в её тёплых объятьях. Служанку не смущала грязь на одежде, помятый вид Лизаветы или что-то ещё: она приняла её, как потерянную подругу, в которой нуждалась.

Поддерживая Лизавету, Настасья проводила её в дом, в котором вмиг стало шумно и людно. Где-то на границе зрения Лизавета заметила мачеху — та всплеснула руками при виде падчерицы и тут же принялась отдавать указания: что-то о ванне, одежде, крепком бульоне. Лизавета не говорила — слушала, прислонившись плечом к приятно прохладной стене.

Она молчала, когда Настасья оставила её отдыхать на диване в гостиной. Молчала, когда её отвели в ванную. Молчала, когда нещадно тёрли спину и когда ласково расчёсывали волосы. От тепла и заботы Лизавету разморило, глаза закрывались, движения прониклись ленцой — руки медленно поднимались навстречу рукавам, ступни не попадали в домашние туфли.

— Вам нужно поесть, господарыня, — настаивала Настасья, провожая её в столовую. — К тому же, батюшка ваш скоро вернётся — ему будет приятно, что вы его дождались.

Лизавета кивала, соглашаясь — спорить не хотелось и казалось бесполезным. Она послушно опустилась на стул, послушно кивнула мачехе, послушно взяла ложку. Бульон разлился внутри целительным теплом, и Лизавете впервые подумалось: может, не так уж и плохо просто вернуться домой.

А потом появился отец. Сначала она не увидела его, а услышала — хлопнула дверь, мачеха поспешила его встречать, лихорадочно зашептала, рассказывая главную новость дня. Что-то грохнуло и разбилось, отец переспросил:

— Что?! — так громко, что на мгновение Лизавете показалось, будто он стоит за спиной.

— Тише! — шикнула на него мачеха и снова забормотала так, что слов было не различить, пока они не приблизились к дверям в столовую. — Будь с ней поласковее.

Лизавета заставила себя повернуться на звук шагов, улыбнулась устало.

— Лизонька… — отец вдруг растерял весь свой зычный голос.

Он подошёл к ней медленно, словно боялся спугнуть, как лесного зверька. Лизавета сидела спокойно, давая разглядеть черты, да и сама украдкой рассматривала отца. Тот постарел, цвет лица изменился, будто в него добавили серые краски. Да уж, разлука его потрепала.

— Ты вернулась? Как… что случилось? Как ты себя чувствуешь? С тобой всё в порядке? — Лизавета не успевала отвечать на вопросы, и тогда отец просто схватил её в охапку и стиснул в объятиях, словно желая убедиться, что она настоящая и никуда не сбежит. — Боже, ты же совсем тоненькая стала!

— Да? — неожиданное замечание заставило Лизавету разлепить губы: она не замечала, что изменилась ещё и внешне. — Но я нормально питалась…

— Да уж конечно! — отец только фыркнул. — Держали тебя, поди, впроголодь! Мне Марфа сказала, в каком ты виде пришла: волосы спутаны, коленки разбиты… Скажи, он обижал тебя, да?

Удивительно, но в голосе отца слышались отголоски надежды. Он хотел услышать, что водяной навредил Лизавете. Но она не могла его так обрадовать:

— Нет. Нет, это не водяной.

— А кто? Кто-то из его приспешников?

«Ага, леший», — подумала Лизавета и неожиданно для себя усмехнулась. Отец странно посмотрел на неё, но ничего не сказал — видимо, списал всё на пережитое потрясение.

— Нет, — Лизавета покачала головой чуть настойчивее. — Со мной хорошо обращались. А это… просто случайность. Меня не могли доставить прямо к порогу, пришлось долго идти пешком, а потом я ещё и споткнулась. Но никто мне ничего не сделал, правда.

— Тогда почему ты сбежала?

— Но я не сбежала. Я же сказала — меня отпустили, даже до…везли на окраину города. Всё в порядке.

— Как же, как же, — отец покивал, явно не веря.

Он гладил Лизавету по волосам, как маленькую, а она гадала, кого он пытается успокоить — её или всё же себя. Её слова не вписывались в созданную им картину мира, и он отчаянно искал иное объяснение её появлению на пороге.

— И почему же они тебя отпустили?

— Я попросилась домой. — Лизавета продумала ложь заранее, и теперь она легко срывалась с языка. — Раньше бы это не помогло, но за прошедшее время мы с Ладом… с водяным успели подружиться. Он хороший парень, если его поближе узнать. Всё, что он сделал, он сделал по глупости: хорохорился перед тобой, а потом не хотел признать, что всё зашло слишком далеко. Но в его действиях не было никакого злого умысла.

— Но это ведь он так сказал?

Лизавета отрицательно мотнула головой.

— Нет, я поняла всё сама, когда узнала его получше, — на самом деле, понять помогла Ольга, но эту правду Лизавета решила оставить при себе. — Поверь, Лад не желал никому зла. Никто из них не желал.

«Даже Инга», — додумала она про себя, и сердце сжалось от боли. Это, видимо, отразилось на лице: отец вдруг посмотрел на неё иначе, словно готовый восторжествовать.

— Я понял, — проговорил он благоговейно, будто ему открылась великая истина. — Тебя околдовали.

— Что? — тут Лизавета не выдержала, повысила голос. — Нет! Папенька, но я же говорю…

— Тише, тише. — Он вновь провёл ладонью по её волосам. — Не перетруждайся. Тебе нужно отдохнуть, выспаться. Да, думаю, со временем чары спадут, и тебе станет лучше. Ты всё поймёшь.

Она даже рот открыла от возмущения: отец же банально отказывался её слушать! Ему не понравились её слова, и он решил не обращать на них внимания. И более того — сделать так, чтобы и другие не обращали.

— Марфа, — окликнул он супругу. — Скажи служанке, чтобы соглашалась с ней во всём, насколько странными бы ни были её речи. Думаю, будет спокойнее, если мы притворимся, что верим.

«Я же здесь, — хотелось сказать Лизавете. — Я же всё понимаю». Но отчего-то она не могла. Руки её опустились, голова поникла. Казалось, она готова заплакать, но глаза оставались сухими, а сердце вдруг стало пустым. Она не чувствовала ничего: пропало разочарование, утихло раздражение, тоска осталась лишь тягучей нотой, далёким отзвуком.

Надо же, а ведь прежде она так хотела домой.

В дверь тихонько постучали. Лизавета открыла глаза и увидела знакомый с детства потолок, повернула голову — и наткнулась взглядом на дверь своей комнаты, которую открывала и закрывала тысячи раз.

В спальне царил полумрак: похоже, она задремала, едва рухнув на постель, ещё в одежде и даже не успев разуться. С трудом, но Лизавета заставила себя сесть, протёрла глаза кончиками пальцев и хрипло спросонья откликнулась:

— Да?

Тут же показалась Настасья. Лизавета не сдержала улыбки — сколько раз они сидели рядышком вечерами, обсуждая прошедший день. Настасья знала о ней больше родных и больше исповедника, именно ей Лизавета всегда поверяла свои сокровенные тайны, свои истинные желания, свои осторожные сомнения.

— Как вы, господарыня? — спросила та, без спроса усаживаясь на край кровати.

Лизавета хотела сказать: «В порядке», — но поняла, что солгать не поворачивается язык. Приветливая улыбка её вмиг стала грустной, и это не укрылось от Настасьи, которая озабоченно нахмурилась.

— Я не знаю, Настасьюшка, — прошептала Лизавета, будто боялась собственных слов. — Когда всё случилось, я ужасно хотела домой. А теперь…

— А что же… — служанка запнулась, не уверенная, стоит ли задавать вопрос, вертевшийся на языке, — что же с вами всё же случилось? У нас разное говорили: то, мол, отец вас увёз, чтобы замуж выдать; то, якобы, на самом деле вас злому духу за удачу в делах продали.

Неожиданно для себя, Лизавета коротко рассмеялась. Оба слуха показались ей забавными: если бы отец и впрямь удачно выдавал её замуж, то обязательно сыграл пышную свадьбу — такую, чтобы полгорода потом о ней говорили. Что же касается злого духа…

— Ты не поверишь, но дух там и вправду был. Только не злой.

Настасья смотрела недоверчиво, явно ожидая, что вот сейчас Лизавета признается в шутке. Та вздохнула — и начала рассказывать с самого начала, наблюдая, как с каждой минутой служанка меняется в лице. По первости она выглядела как ребёнок, которому пытаются выдать сказку за чистую монету. Но постепенно морщинка на лбу разглаживалась, а лицо становилось восторженно-детским. Приключения Лизаветы у берега озера, рассказанные в уютной комнате под звуки горящего очага, и впрямь захватывали, очаровывали. Даже смерть русалки тут не казалась страшной — подумаешь, ведь это всего лишь байка, нашёптанная тихонечко на ночь!

Но для Лизаветы это была не байка, а жизнь. И, когда на глаза её навернулись слёзы от осознания, что всё прошло, Настасья тоже как будто поверила. Взгляд её вдруг стал серьёзным-серьёзным, а потом она, кивнув, словно решаясь на что-то, притянула Лизавету в свои объятия. Тёплые руки, внимание, добрые слова, которые служанка бормотала куда-то в её макушку — всё это лучше, чем пережитые потрясения, слова отца и собственные мысли пробудили в Лизавете запрятанные тревоги.

Она громко всхлипнула и разрыдалась в голос, и Настасья обняла её крепче. Она гладила Лизавету по плечам, пока та плакала, порою невнятно причитая обо всём: о свалившемся на еёплечи чувстве вины, о казавшемся неправильным поведении отца, о тоске по озёрной семье — ведь Лад, Ольга и даже Яр за прошедшие недели стали для неё второй семьёй, как бы странно то ни звучало!..

Настасья слушала. Настасья кивала, угукала и делала то, что ей и полагалось: она заботилась о своей господарыне.

Неизвестно, сколько они просидели так, но Лизавета за это время успела выплакать все слёзы. Глаза её высохли, дрожь унялась, сердце наконец успокоилось, и сама она отняла щёку от груди преданной служанки. Та поглядела на хозяйку с сожалением, покачала головой:

— Что же вам пришлось пережить…

И Лизавета застыла, понимая, что Настасья так до конца и не поверила. Словно вторя этому печальному озарению, за окном началась гроза.

28

На следующее утро она проснулась отвратительно, неуместно бодрой. Лизавета хотела ощущать слабость, хотела чувствовать тошноту, давление в груди, боль в висках — она жаждала физических страданий, которые смогли бы заглушить волнения, бушевавшие внутри. Она чувствовала себя преданной, оставленной, брошенной. Она чувствовала себя одинокой.

— Доброе утро, господарыня, — словно ощутив её состояние, Настасья поприветствовала хозяйку не бодро, а с явным сомнением. — Как вы себя чувствуете?

Она могла бы солгать. Могла бы сказаться больной, спрятаться в этой спальне от всех невзгод. Вот только спальня, её родная комната, в которой два месяца назад она так мечтала оказаться, теперь выглядела невыносимо тесной. Она стала тюрьмой, в которой Лизавету оставили ждать худшей из возможных казней. Нескончаемой, неминуемой несвободы.

— Всё в порядке, — сказала она, садясь на кровати, и это было наполовину правдой. — На удивление хорошо выспалась, несмотря на грозу.

— Да, гроза выдалась знатная… — Настасья решительным движением распахнула шторы. — Вчера так лило — удивительно даже, что сегодня ясная погода. Я уж думала, эти тучи никогда нас не оставят.

Лизавета поморщилась, щурясь от яркого света. Конечно, Яр ведь говорил, что Матери-Природе некогда приглядывать за каждым из своих детей. С чего бы ей создать погоду под стать настроению Лизаветы, которая и вовсе ходила под крылом у иного бога.

— Если хотите, могу подать завтрак в постель. Ваш батюшка сказал смотреть по вашему самочувствию — вчера-то вам ой как нездоровилось. Но это всё от волнения, он говорит, это всё временно.

— Конечно, — согласилась Лизавета бесцветным голосом. — Всё временно.

Настасья привычно направилась к шкафу, взглянула на висевшие там разноцветные платья. Для служанки они всегда значили больше, чем для самой Лизаветы, которая чаще всего выбирала одежду, поддавшись чужим уговорам. Вся её одежда словно принадлежала кому-то другому, впрочем, как и вся её жизнь.

Лизавета поднялась, позволила облачить её в простое утреннее платье, убрать волосы: «Что угодно, только не косы». Безропотно согласилась на каплю парфюма за ухом — духи подарил ей когда-то отец, решивший, что она достигла соответствующего для этого возраста. На туалетном столике стояло немало его подарков, начиная редкой косметикой и заканчивая украшениями.

— Спасибо, — поблагодарила она Настасью, когда та закончила.

Из зеркала на неё смотрела прежняя Лизавета. Хрупкое, нежное создание в лёгком платье, не человек — милая кукла. Длинные юбки скрывали ссадины на коленях, оставшиеся после прогулки по лесу, но это ничего не решало: кукла уже была с дефектом, готовая разбиться от всякого неосторожного касания.

— К завтраку уже приглашали?

— Да, господарыня. Я потому и зашла: все уже встали, ваш батюшка просил вас разбудить — сказал, если вы долго проспите, голова разболеется.

Лизавета криво улыбнулась. Ей не было дозволено даже спать, сколько хотелось.

— Тогда я пойду, — она подняла руку, когда Настасья шагнула следом. — Сопровождать не нужно. Я отсутствовала не столь долго, чтобы забыть дорогу в столовую.

Неторопливо, она спустилась в холл. Из-за двери столовой и впрямь раздавались голоса. Они звучали взволнованно — мачеха с отцом наверняка обсуждали её дальнейшую судьбу. Помедлив, Лизавета развернулась в другую сторону: родители всё решат и так.

Она же прошла в гостиную. Когда-то ей казалось, что это комната похожа на те, что были в тереме Лада, но вернувшись, Лизавета не смогла не увидеть отличия. Здесь было безупречно чисто, очаровательно, благостно. Никто не забывал плед на кресле или чашки на низеньком столике, никто не оставлял раскрытую на середине книгу — и уж тем более пятен на обивке изящного диванчика.

А ещё в отчем доме в гостиной стояло пианино. Во время званых вечеров Лизавету часто просили сесть за инструмент, сыграть «что-нибудь лёгкое», «что-нибудь ненавязчивое». Откинув крышку, она надавила на случайную клавишу, наугад, вызвав тяжёлый, надрывный гул. Лизавета гадала, в действительности ли ей нравилась музыка — или когда-то ей просто сказали, что она должна её любить.

— Лизавета, это ты? — отец вышел на звук.

Захлопнув крышку пианино, Лизавета поспешила обратно. Отец стоял в дверях столовой напряжённый, как та самая нота. Он не поздоровался с Лизаветой первым — ждал, как она поведёт себя и что скажет.

— Доброе утро, — Лизавета присела в подобии реверанса.

— Доброе утро, — он всё ещё с опаской приглядывался.

— Я спускалась на завтрак, но что-то потянуло… сюда.

— Наверное, по дому соскучилась.

— Наверное.

Они говорили чепуху, избегая пауз, словно знали: наступившая тишина окажется тягучей и неловкой. Так и случилось. Помявшись, отец кивнул в сторону столовой:

— Что ж, проходи. Мы ещё не закончили.

— Как удачно.

Она проскользнула в комнату мимо отца, невнятно поздоровалась с мачехой, опустилась на стул напротив. Отец, конечно, сидел во главе стола.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — наливая ей чай, поинтересовалась мачеха — безусловно, только из вежливости.

— Неплохо, спасибо, — Лизавета улыбнулась, принимая из её рук изящную чашечку. — Я даже не думала, что так хорошо высплюсь. После всех потрясений, я имею в виду.

— Так ты признаёшь, что это были… потрясения? — отец опустился на своё место.

— Никогда этого не отрицала, — откликнулась она, сосредоточенно намазывая масло на хлеб.

Ответом ей послужил тяжкий вздох.

— Лизавета, ты ведь поняла, что я имею в виду?

Она очень вовремя откусила от хлеба, получив благодаря этому возможность подумать. Не особо помогло, если честно: Лизавета не знала, что ей делать. Впервые рядом не было никого, чтобы дать совет, чтобы ответить за неё, чтобы вступиться. Никто не мог подсказать, что лучше — сказать правду или привычно притвориться, сыграть роль. Может, она хотела быть актрисой?

— Прошу прощения, — Лизавета утёрла салфеткой губы. — Да, я поняла.

— И что ты скажешь? Как ты себя чувствуешь… духовно?

Пауза в три биения сердца.

— Я не околдована. И никогда не была.

Отец быстро сжал и разжал кулаки.

— Значит, ты по-прежнему считаешь, что этот… водяной ничего плохого не сделал?

— Дорогой, не думаю, что сейчас удачное время… — спасибо, хоть мачеха попыталась вмешаться, хотя это было так же бесполезно, как кинуться перед несущейся во весь опор тройкой.

— Да, — Лизавета не дала ей договорить. — Я знаю, что вам удобнее думать, будто всё это время я была прислугой у злодея, но на самом деле Лад… водяной не такой, как кажется, не такой, как в легендах. Он повёл себя глупо, и ему стыдно за то, что он сделал, но кто не ведёт себя глупо?

— Вести себя глупо и держать в заключении людей — не одно и то же, Лизавета.

В детстве отец называл её полным именем, только когда сердился. В остальное время она была Лизонькой, его чадом, которое нужно беречь. Избавиться от этой заботы оказалось сложнее, чем можно было подумать.

— Ладно, это была чрезмерная глупость, — она решила ослабить напор. — Но он раскаялся. Он извинился. Мы даже стали друзьями — с ним, и с другими…

— Если вы стали друзьями, почему они бросили тебя и заставили идти сюда через лес, всю в грязи?

— Они не смогли иначе, я же говорила. Я сама согласилась на это. Я не ожидала, что идти будет так далеко, и да, я упала и испачкалась, но это точно не их вина!

О, нет. Лизавета повысила голос и сразу пожалела об этом. Не нужно было поддаваться чувствам, не нужно было выходить из образа вежливой, деликатной, осторожной девочки.

— Вижу, тебе нужно ещё немного времени, — отец встал. — Я допью чай в кабинете. Прошу меня простить.

Напоследок он взглянул на неё так, как смотрят на больных детей, не понимающих, что с ними происходит. Сочувственно и одновременно словно бы извиняясь за то, что не могут ничего поделать.

— Вы тоже считаете, что я околдована? — повернулась Лизавета к мачехе.

Та помедлила с ответом ровно настолько, насколько позволяли приличия.

— Признаться, я не знаю, что думать. Я бы сказала, что вы оба сошли с ума, но какова вероятность подобного? Однако я бы предпочла поверить в это, нежели в существование… нечистой силы.

«В них нет ничего нечистого», — хотела, но не возразила Лизавета.

— Вы можете притвориться, — она вновь взяла хлеб с тарелки. — Как и всегда.

На этот раз мачеха предпочла ничего не говорить вовсе.

Сразу после завтрака Лизавета отправилась к себе, мимоходом заметив, что поступает в точности как отец: стоит делам пойти плохо — удаляется поразмыслить в одиночестве. Но что она могла поделать, если это и впрямь помогало? Порой несколько минут наедине с собой способны решить проблемы лучше, нежели часы, проведённые с верными соратниками за общим столом.

Так и теперь, не более получаса спустя она смогла собраться и понять, что может сделать. Лизавета чувствовала, что ей нужно пойти к отцу и поговорить с ним с глазу на глаз, попытаться донести, что в её изменениях виновна не какая-то нечисть, а только время и опыт.

Увы, понять решение и принять его — разные вещи. Лизавета поглядела на дверь, отделявшую спальню от коридора, и поджала губы. Она догадывалась, с чем столкнётся во время разговора, сколько возмущения, сколько отрицания её ждёт. Отцу было проще сказать, что её околдовали, чем поверить, что она повзрослела, — это было видно и по его письмам, и, ещё острее, по его поведению и словам.

Пожалуй, ради него она могла бы и притвориться, стать снова маленькой девочкой, расти постепенно, понемногу отхватывать личное пространство и уважение, в котором нуждалась. Могла бы, если бы не вкусила всего этого там, на озере. Вместе со страхом, вместе со всей тяжестью ответственности, вместе с ошибками, на которых практически не училась. Один раз познав запретный плод, невозможно забыть его сладкий, чуть вяжущий вкус.

Резко выдохнув, Лизавета взялась за дверную ручку. Она обвела вокруг пальца водяного. Она заставила морского княжича уважать себя. Она почти вывела контрабандиста на чистую воду. Да, не всегда одна, но она делала это. Что ей стоит сказать отцу, что пора посмотреть на неё, как на взрослую женщину, а не на ребёнка?

Лизавета решительно дёрнула дверь на себя. Та не открылась.

Ей потребовалось несколько долгих минут, чтобы поверить в случившееся. Её заперли. Посадили под замок, как нашкодившего ребёнка. С ней так делали в прошлом, наказывая за плохое поведение, но тогда это было заслуженно. Её никогда не наказывали за выражение собственного мнения!

«А выражала ли ты его прежде?» — усмехнулся внутренний голос.

Лизавета дёрнула ручку ещё раз, потрясла дверь так, чтобы её точно услышали. Она чувствовала потребность выразить протест — если честно, ей хотелось пинать эту дверь, бить в неё кулаками, кричать, но манеры, проклятые манеры не позволяли издать и звука. Успокаивая себя, она думала, что молчит из чувства собственного достоинства: она не опустится до истерики, нет. Хотя и была на грани.

Вдруг сзади послышался скрип. Лизавета обернулась: из смежной комнаты вышла Настасья. Выглядела она виновато — замерла, растерянно теребя юбку и словно не решаясь заговорить.

— Да? — Лизавета приложила все усилия, чтобы её голос не дрожал.

— Меня послали сказать, что дверь закрыли ради вашего же блага. Что, возможно, потрясения, которые вы пережили, отразились на вашем душевном здоровье. Что в таком состоянии вы можете сделать что-то с другими или с собой, поэтому будет лучше, если вы останетесь здесь, и только я буду вас навещать.

— И ты в это веришь?

Настасья подняла на неё затравленный взгляд.

— Веришь?

— Я не знаю, господарыня. Знаю только, что вы ведёте себя не так, как прежде..

— Я всего лишь повзрослела. С каких пор это преступление?

— Но то, что вы говорите… — Настасья умолкла в нерешительности.

— О водяных? Что они существуют? Что они такие же, как мы?

Та кивнула. Лизавета вздохнула: выходит, отец и впрямь притворялся всё это время. Интересно, где она пропадала с точки зрения слуг — вышла замуж, как предлагал когда-то соврать Лад?

— Понимаю, такие речи и впрямь могут смутить, — у Лизаветы многое вертелось на языке, но она заставила себя смолчать. — Можешь хотя бы сказать, надолго ли меня заперли?

Настасья отвела взгляд.

— Пожалуйста? — Лизавета сделала шаг ей навстречу. — Ради нашей дружбы или хотя бы памяти о ней?

Служанка сомневалась. Лизавета требовала от неё многого — нарушить приказ господаря, стоявшего много выше неё самой. В любой другой раз Лизавета бы отступила. В любой другой раз.

— Прошу, — она заглянула Настасье в глаза.

— Ваш отец просил не говорить… — пробормотала та. А потом словно плотину прорвало. — Он просил не говорить, но он уехал туда, на озеро, где с вами… возможно, что-то сделали. И сказал держать вас взаперти, пока он не вернётся, или пока вам не станет очевидно лучше.

— Постой… что? Куда он уехал?! — Лизавета схватилась за сердце.

— На озеро, где вы были. Не то чтобы это говорили лично мне, но я слышала, что он… он собирается наказать того, кто это с вами сделал. Собрать мужиков, объяснить им всё, выступить вместе на рассвете…

У Лизаветы не нашлось слов. Она застыла посреди комнаты, уставившись в пустоту. Она знала, что отец винит Лада во всех своих бедах, но напасть на него? В такое она не могла поверить, об этом не могло быть и речи.

— Ты уверена? Что слышала именно это?

— Да, господарыня.

Могла ли Настасья перепутать? Лизавете было бы удобней так думать, но она знала свою служанку. Та была простушкой, но не из глупых — она не раз приносила Лизавете слухи, которые потом оказывались истиной, выбирала правду из плевел. Если она услышала что-то, если что-то показалось ей важным, то, скорее всего, так оно и было.

— Господарыня? — беспокойство в голосе Настасьи было неподдельным.

Похоже, девушка начала жалеть о том, что всё рассказала — так сильно её слова подействовали на Лизавету. Понимая, что нужно взять себя в руки, та на мгновение прикрыла глаза, а когда открыла — смогла даже выдавить улыбку.

— Всё в порядке, Настасья. Я просто… не ожидала.

— Понимаю, — возможно, это и впрямь было так. — Могу ли я что-нибудь для вас сделать, господарыня?

Лизавета застыла. Она не задумывалась об этом, но было кое-что, способное ей помочь.

— Да, не могла бы ты набрать мне ванну?

На секунду она засомневалась: отец мог, как в прошлый раз, приказать не подпускать её к воде. Но Настасья, словно ни в чём ни бывало, присела в коротком реверансе.

— Да, господарыня.

Значит, шанс ещё был.

29

От воды вверх медленно поднимался пар, пахнущий розовым маслом. Лизавета села у края медной ванны и положила подбородок на льняную ткань, устилавшую её поверхность. Она медлила, глядя на спокойную гладь, сулившую ей спасение — мнимое или нет.

Её решение было одновременно простым и невыносимо сложным. Достаточно было прикоснуться к воде, как она проделывала уже не раз, чтобы Лад предстал перед ней снова. Лизавета хотела этого — вновь увидеть его, объясниться, придумать выход.

И всё же, всё же. Лизавета понимала, что если сделает это, то обратного пути не будет. Она ведь не могла просто рассказать всё Ладу и заставить его разбираться. Нет, отец не послушает какого-то водяного — нужно, чтобы Лад взял её с собой на озеро, дал возможность встретить отца там. Лизавета уже представляла, каким будет его взгляд, когда он поймёт, что она сделала. С его точки зрения это будет предательством, верно?

Если она спасёт Лада, отец её никогда не простит. Это будет, как убрать камень на пути водопада: одно действие, и мощнейший поток воды снесёт всё. Ей придётся принять те мысли, которые она упорно загоняла на край сознания. Мысли о том, что она не желает жить, как прежде. Не желает выходить замуж за красивого купеческого сына. Не желает растить детей, не сейчас. Не желает оставаться в тени и безопасности, а хочет приключений, хочет посмотреть мир, хочет понять себя самостоятельно, без чьей-либо помощи.

Лизавета была в ужасе, и всё же её рука медленно опустилась и самый кончик пальца коснулся воды.

Она представила Лада так ярко, как только могла. Вспомнила взлохмаченного мальчишку, вылезшего к ней из высокой травы. Вспомнила беззаботные игры с деревенскими ребятишками. Вспомнила их танец — не тот, на озере, а вокруг костра. Вспомнила, как он принимал её извинения, как защищал от Яра, как пытался превратить её пребывание на дне в подобие нормальной жизни и как помог сбежать в тот день, когда тайное наконец-то стало явным…

Когда Лизавета открыла глаза, на губах её играла грустная улыбка человека, безмерно скучающего по прошлому. Она встала на колени, чтобы погрузить ладонь глубже в тёплую воду, вызвать ещё более сильную рябь. Она ждала, Матерь, как она ждала — яростно, мощно, с надеждой.

Но ничего не случилось. Лад не пришёл.

Ей не хотелось верить, что и он её бросил. До сих пор Лад никогда так не поступал. Даже когда его не было рядом, кто-то приглядывал за Лизаветой вместо него. Ну как, кто-то — Инга приглядывала.

Сердце Лизаветы кольнуло болью. Она не знала, от чего именно так тянет в груди: от осознания, что Лад не пришёл, несмотря на то что она его громко его звала, или от воспоминаний об Инге, чья кровь, наверное, до сих пор не смылась с пожухшей травы.

Несмотря на её проникновенную речь, Лизавета так и не смогла до конца понять, почему Инга сделала то, что сделала. В отличие от неё, Лизавета воспринимала жизнь как ценность — любую жизнь, даже не очень счастливую. Если бы кто-то сказал ей сейчас, что выхода нет, и ей придётся снова существовать по законам общества, которые теперь вызывали у неё отвращение, Лизавета не смогла бы ничего с собой сделать. Если бы кто-то сказал, что для решения всех проблем ей нужно убить кого-то — даже не отца или Лада, а кого-то незнакомого, явно злого, корыстного, самого совершающего убийства… — нет, её рука бы не поднялась. И оттого рассуждения Инги казались ей мало того, что неясными, но порочными. Однако не заслуживающими жестокой казни, которую Яр совершил.

Вдруг Лизавета вскинула голову. Зайди сейчас кто-то в комнату — и не усомнился бы в том, что она лишилась ума. Она сидела на полу, промокшая, со следами слёз на щеках и смотрела в пустоту огромными голубыми глазами, полными одновременно неверием и надеждой.

Было ещё кое-что, что она могла сделать.

Лизавета отшатнулась от ванны. Поскользнулась в воде, больно рухнула на пол, и тут же отползла в сторону, как можно дальше ото всех мокрых поверхностей. Заозиралась по сторонам: она боялась, что мысль, промелькнувшая на самом краю сознания, подействует как призыв — и вот сейчас, сие мгновение в её доме появится тот, от кого она бежала, сбивая коленки в кровь.

Но он тоже не откликнулся. Прошла минута, другая, пять. Лизавета всё ещё нервно поглядывала на тёмные углы, но умом уже понимала — Яр не придёт, он ничего не почувствовал, не услышал.

Однако одновременно с радостью его отсутствие сулило беспокойство. Лизавета не могла не думать о том, почему не сработала её попытка позвать Лада, почему не вышло — пускай ненароком — выдать себя Яру. Был ли то невероятно жестокий способ защиты, заклинание или что-то ещё, наложенное Ладом? Или наоборот, искусный способ отомстить, к которому наверняка мог бы обратиться Яр?

Она бы ещё долго терзалась догадками, если бы дверь позади не распахнулась, являя Настасью. Взгляд её, взволнованный, перепуганный, метнулся от пустой ванны к сидящей на полу Лизавете — какое же жуткое зрелище та сейчас собой представляла! Если до этого Настасья и сомневалась в разговорах о душевном здоровье своей хозяйки, то теперь наверняка убедилась: выпускать из комнаты ту и впрямь ни в коем случае нельзя.

— Вы в порядке? — она заговорила не сразу, а лишь взяв себя в руки.

Что бы сейчас ни ответила Лизавета, ей бы вряд ли поверили.

Понимая это, она только покачала головой — нет, не в порядке, и ни к чему это скрывать.

— Не поможешь мне? — протянула она руку.

— Да, конечно, господарыня. — Настасья осторожно приблизилась, сама боясь поскользнуться. — Вы не больно ударились? Следует ли мне позвать доктора?

— Нет, не стоит! — Лизавета догадывалась, что любой врач, наслушавшись сплетен, сочтёт её душевнобольной. — Думаю, мне помогут чай и немного покоя.

— Да-да, отдых — лучшее лекарство.

Судя по голосу Настасьи, она не особенно верила в это утверждение. Долг кричал ей рассказать обо всём Лизаветиной мачехе, как оставшейся за старшую в доме. Но и Настасья, и Лизавета знали — та уж точно вызовет специалиста, а он, в свою очередь, измучает пациентку припарками, настойками и, страшно представить, кровопусканиями.

Было видно, что Настасью терзают сомнения. Ей было жаль молодую господарыню, всякий раз, когда она бросала взгляд на Лизавету, на лице служанки так и читалось: «Как же она настрадалась!»

— Я чувствую себя лучше, чем выгляжу, — слабо улыбнулась Лизавета. — Умирать или сходить с ума уж точно не собираюсь.

— Типун вам на язык, — пробормотала Настасья, помогая ей сесть на край кровати. А затем скрестила руки на груди, — Вы же понимаете, что, по-хорошему, я должна уведомить старшую господарыню?

— Да. И я буду благодарна, если ты этого не сделаешь.

— Только если вы пообещаете быть осторожной. — Настасья на мгновенье умолкла, задумавшись. — И постараетесь вести себя, как обычно. Даже если вам не хочется этого делать. Это и вашу мачеху успокоит, и вам на пользу пойдёт: будете послушной, вас скорее отсюда выпустят.

Лизавета с интересом покосилась на служанку: по всему выходило, что та предлагает ей солгать.

— Хороший совет, — проговорила она, пристально наблюдая за Настасьей. — Так и быть, я обещаю притвориться собою прежней.

Она думала, после таких слов та пойдёт на попятную — мол, нет-нет, прикидываться другой я и не просила. Но Настасья кивнула, принимая обещание.

— Спасибо, что согласились, господарыня.

— Тебе спасибо за удачную мысль.

Настасья была права: Лизавете нужно было, чтобы её выпустили из комнаты, и как можно скорее. У отца было семь дней, чтобы добраться до деревни, а значит, у неё было столько же, чтобы найти какую-то связь с Ладом и его спасти. Сделать это, имея возможность выйти из дома, казалось более осуществимым.

— А теперь вы ляжете на кровать, а я принесу вам чай и книгу. Что бы вы хотели почитать?

— Сказки. Что-нибудь про водяных, леших и домовых.

Просить об этом было рискованно, ведь Настасья могла счесть подобное желание ещё одним признаком болезни. Но та повела себя на удивление сдержанно и спорить не стала. В конце концов, Лизавета за книгой — лучше, чем Лизавета, сходящая с ума или планирующая побег. Хотя она вполне могла заниматься тремя делами одновременно.

Чего Лизавета не могла, так это притворяться достаточно хорошо для того, чтобы ей поверила мачеха. Лишь утром пятого дня та позволила присоединиться к ней за завтраком — слишком поздно, если Лизавета хотела своими силами добраться до озера.

Собираясь, она мысленно репетировала: вежливое приветствие, взгляд на колени, чуть вымученная улыбка, как у всякого человека после болезни. Несмотря на то, что сроки поджимали, она отказывалась опускать руки и смиряться. Лучше было прийти на выручку с промедлением, чем совсем не прийти.

— Я поразмыслила о том и о сём, и знаешь… все были правы, говоря, что я была сама не своя, — проговорила она задумчиво, глядя в зеркало на отражение хлопочущей над её платьем Настасьи.

— Вот как? — обмануть её было не так-то просто.

— Наверное, отец был прав: я тяжело перенесла произошедшие потрясения. Там, в деревне, меня ведь считали чужачкой — а я чувствовала себя оставленной на произвол судьбы отшельницей. Лишь несколько добрых людей согласились скрашивать мои дни, но и они…

Голос Лизаветы предательски дрогнул. Она сочиняла собственную историю, переиначивая реальность таким образом, чтобы убрать из неё всякую магию, однако проговаривать её вслух было по-прежнему сложно. Лизавета-то знала, о ком и о чём идёт речь.

— Не терзайте себя. — Что-ж, излишняя чувствительность сыграла ей на пользу: Настасья поглядела на хозяйку уже не с подозрением, а с беспокойством. — Ни к чему ворошить прошлое.

— Да, ты права, — Лизавета послушно кивнула.

Как ни больно было ей это признавать, но с Настасьей следовало оставаться настороже. Нет, Лизавета не думала, что служанка предаст её — по крайней мере, не из злых побуждений. Но она могла совершить ошибку, и ведомая искренней, однако ж чрезмерной заботой.

— Без тебя я, как без рук, — Лизавета оглянулась через плечо, одаривая подругу улыбкой. — Выгляжу просто волшебно! Хотя, наверное, мне не стоит больше употреблять это слово, чтобы никого не тревожить.

Она хитро подмигнула Настасье, и та коротко рассмеялась, как прежде, когда они могли доверить друг другу любую тайну и были ближе, чем кто бы то ни было во всём свете. Даже сёстры Соловьёвы, с которыми Лизавете полагалось дружить по происхождению, не значили для неё столь многого. Оттого столь сильно было чувство вины, просыпавшееся всякий раз, когда Настасью приходилось хоть немного обманывать.

— Скажу вашей мачехе, что вы готовы, — Настасья отступила, напоследок окидывая результат своих трудов взглядом. — Она очень за вас волновалась!

Пожалуй, это было возможно. Лизавета вспомнила, как мачеха вступалась за неё, когда отец рассказывал о водяных и только собирался увезти дочь из дома. Как бы всё изменилось, если бы она сумела убедить Лизавету?

В последнее время мысли Лизаветы всё чаще возвращались к прошлому. Она никак не могла решить, к лучшему всё сложилось или к худшему. Не попади она на озеро, то наверняка бы сейчас не терзалась вопросами, а была бы как будто и счастлива — или, по крайней мере, спокойна. Простая, понятная, предсказуемая жизнь ведь не была чем-то плохим, а только безликим и скучным.

Нынешняя жизнь наверняка бы напугала Лизавету из прошлого. Водяные, мавки, русалки, лешие, убийства, контрабанда, казни — одного пункта из этого списка было бы достаточно, чтобы заставить её упасть в обморок, причём вовсе не напоказ. Да, прежняя Лизавета точно не попыталась бы спасти тот, другой мир, полный ужасов, опасностей, смерти, а доверилась бы отцу, как делала сотни раз до этого. И не заметила бы, как с каждым молчаливым согласием лишается собственного мнения и собственного же голоса.

Каким был этот голос? Тихим, мягким, подстраивающимся под интонации собеседника? Звонким, ярким, созданным, чтобы хохотать вместе с Ладом над его проделками? Серьёзным, звенящим от напряжения, идеально подходящим для перепалок с Яром? И мог ли он быть всем и сразу?

Ответа Лизавета не знала, как не знала ещё многих вещей. Единственным, в чём она была уверена, это правильность её нынешних поступков — она должна была спасти Лада и объясниться с отцом, заставить его услышать. И если для этого необходимо было солгать Настасье и мачехе, быть посему.

— Да? — от раздумий отвлёк стук в дверь.

— Завтрак вот-вот подадут на стол, вы уже можете спуститься, — с порога обрадовала её Настасья.

Она и сама словно дрожала от нетерпение — наверное, ждала момента, когда всё будет исправлено. Лизавета помирится с мачехой и отцом, перестанет говорить странные вещи и вновь будет, хихикая, обсуждать скорое замужество и кандидатов, отобранных для важной роли её будущего супруга. Увы, саму Лизавету лишь передёргивало от этой мысли.

Но она держалась. Радостно улыбалась Настасье, сдержанно — мачехе. Та ждала её, сидя в отсутствие отца во главе стола, поэтому, когда Лизавета вошла в столовую, они сразу столкнулись взглядами. Мачеха посмотрела на неё долго, изучающе, будто предчувствовала подвох. Но, не найдя в облике нежной девушки в платье нежно-розовой ткани ничего подозрительного, в конце концов приветственно кивнула.

— Доброе утро, дорогая! Я рада, что ты решила составить мне компанию.

Между слов Лизавета услышала разрешение садиться. Обычно она в нём не нуждалась, но только не сегодня. Сегодня она должна была предугадывать все желания, соответствовать всем нарисованным в сознании образам, она должна быть идеальной версией себя — для других.

— Я тоже рада наконец освободиться, — прозвучало до ироничного двусмысленно. — От чар, я имею в виду.

Для тех, кто был посвящён в тайну её исчезновения, Лизавета приготовила особую байку. Идею ей подсказал отец, настаивавший на злом характере Лада.

— Ты уверена, что это были именно чары?

— Абсолютно, — Лизавета улыбнулась уверенно, как только могла. — Моё сознание было как в тумане, когда я приехала. Но чем дольше я была здесь, в родных стенах, тем легче мне становилось. Когда я сегодня утром открыла глаза, морок совсем прошёл. Сейчас водяные для меня не больше, чем страшный сон.

— Есть догадки, почему так случилось?

— Не знаю. Может, вышел срок? — она невинно захлопала ресницами.

Этот трюк лучше действовал на отца, который до сих пор считал Лизавету наивным ребёнком. Мачеха, лишённая вуали из родительской любви, понимала, что Лизавета успела вырасти и освоить множество навыков, включая главный для женщины в их обществе — притворство. Однако мастерство Лизаветы, похоже, было на высоте, поскольку к её маленькой лжи мачеха отнеслась благосклонно.

— Хорошо, если так. Будет жаль, если окажется, что это словно хроническая болезнь, у которой могут быть обострения.

— Надеюсь, что вы не правы, — Лизавета налила себ чаю. — Мне нравится, когда я могу видеть мир в истинном свете.

— О, не думаю, что ты можешь.

Лизавета замерла, не донеся чашку до губ. Сердце её замерло между ударами, дыхание остановилось. Секунда тянулась бесконечно долго, в то время как мысли неслись, натыкаясь друг на друга: «Что она имеет в виду? Она догадалась? О чём именно? Что это не чары? Что я хочу сбежать?»..

— Никому не дано видеть мир в истинном свете, таким уж он задуман. Постижимым только для Бога-Отца.

Сердце Лизаветы снова забилось, способность дышать и двигаться вернулась. Стараясь, чтобы рука не слишком дрожала, она отпила чаю — и одновременно потянула время, необходимое, чтобы вернуть самообладание и способность здраво размышлять.

— На всеведенье я, конечно, не претендую, — наконец, согласилась она.

Мачеха улыбнулась.

— В любом случае, я рада, что ты чувствуешь себя лучше.

— Не просто лучше, а хорошо. Я бы даже сказала, прекрасно! — Лизавета постаралась сиять не слишком ярко. — Думаю, мне пошло бы на пользу выйти на улицу, подышать свежим воздухом. Как вы думаете?

— О, но что, если тебе станет плохо в городе?

— Я говорю не о городе. Мне было бы приятно просто выйти в сад.

Лет пять назад по прихоти мачехи в небольшом саду на заднем дворе их дома установили изящный фонтанчик. Она же настаивала, чтобы он работал до самых морозов — а значит, прямо сейчас на улице была свежая, чистая вода, которой можно было воспользоваться для некоторых магических целей.

— В сад? — переспросила мачеха.

Она сомневалась, но недолго. Возможно, из памяти её стёрлись попытки отца отгородить Лизавету от воды, а может, она считала их бесполезными — в прошлый раз же не помогло. Как бы то ни было, сейчас, поразмыслив, мачеха кивнула:

— Да, не думаю, что с этим возникнут проблемы. Конечно, ты можешь выйти: в конце концов, пойдут слухи, если ты вдруг станешь затворницей. Только не забудь, пожалуйста, соответствующе одеться.

— Соответствующе? — не поняла Лизавета.

— Официально ты вдова, дорогая. Вдовы носят чёрное.

— Конечно, — она бросила взгляд на свой светлый наряд. — Простите, я просто запамятовала. Трудно привыкнуть… к утрате.

«Особенно, когда она выдуманная», — договорила про себя Лизавета. Вслух же продолжила произносить вежливые, но ничего не значащие фразы. Обсудили погоду, скорый бал у Соловьёвых, одно на двоих беспокойство за отца. Мачеха больше не считала его сумасшедшим из-за веры в водяных: её переубедило загадочное исчезновение и такое же загадочное возвращение Лизаветы. Теперь она волновалась, как бы с ним ничего не случилось.

— Не случится, — заверила Лизавета. — Он справится и всех одолеет.

Поверила ли ей мачеха, так и оставалось неясным. Лизавете пока хватало и того, что её выпустили из спальни и даже из дома. Свежий воздух словно бы освежал сознание: снимал сонливость, заставлял забыть о тревогах и вспомнить о том, чего Лизавета пыталась добиться.

К фонтанчику она подошла не сразу. Вода манила её, зазывно журчала, сверкала в лучах солнца, но Лизавета держалась. Она медленно прошлась по одной тропе, по другой. Завернула в беседку, присела на лавочку рядом с Настасьей, кутавшейся в подаренную на прошлое Рождество шаль.

— Я и не заметила, как до зимы осталось совсем чуть-чуть, — пробормотала себе под нос Лизавета.

Легкомысленный разговор призван был притупить бдительность Настасьи, но это не означало, что слова Лизаветы были полны лжи. В вихре событий она и впрямь не заметила, как осень постепенно начала наступать под натиском холодов. Скоро, совсем скоро иней укроет ветви деревьев и листья цветов, лёд скуёт озёра и реки. Значит ли это, что Лад окажется отрезанным на от людей на дней, совсем один — ведь вряд ли Ольга за ним последует?

Гадая, что же происходит с Навью зимой, Лизавета продолжила моцион. Настасья осталась сидеть в беседке, краем глаза приглядывая за ней, поэтому Лизавета не спешила. Она останавливалась полюбоваться позолоченною листвою кустарников, она по-детски пинала камешки мыском туфли и медленно, очень медленно приближалась к фонтанчику.

Наконец, она коснулась одним пальцем воды.

Настасья ничего не увидела: Лизавета стояла к ней спиной, спрятав руки и оглядываясь по сторонам, как ни в чём ни бывало. Но весь её разум был сосредоточен на деревне Караси, одноимённом озере, его жителях. Она мысленно проигрывала все события, которые ей довелось там пережить, снова и снова, пока мокрые пальцы не заныли от холода. Она так надеялась, так ждала, несмотря на то, что первая попытка уже не увенчалась успехом!

Но снова ничего не произошло. Лизавета отняла руку, спрятала заиндевевшие пальцы в кулачок, согревая. И вдруг услышала:

— Госпожа!

Громкий шёпот заставил Лизавету вскинуть голову, но никого рядом она не увидела. Быстро поглядела на Настасью — та и вовсе будто ничего не слышала. Показалось?

Но нет, оклик повторился. Лизавета откровенно заозиралась по сторонам, почти не думая о том, что вызовет подозрения у Настасьи. Ей нужно было…

— За оградой, госпожа! — рукой ей махал мальчишка газетчик.

Лизавета кинулась было к нему в сторону, но замерла. Нет, ей следовало оставаться более сдержанной, чтобы не оказаться раскрытой.

— Настасья! — повернулась она к служанке. — У тебя не найдётся нескольких монет? Хочу полистать свежую газету.

— Тратиться ни к чему. Уверена, нам доставляли несколько выпусков сегодня утром — я попрошу, чтобы их доставили к вам в комнату или в библиотеку, куда пожелаете пойти.

Лизавета лукаво склонила голову набок.

— Вряд ли в моё отсутствие отец начал выписывать модный листок. У тебя же есть женские журналы, мальчик?

Газетчик с готовностью кивнул и полез в наплечную сумку. От Лизаветы не укрылось, как меж модных страниц скрылся белый листок.

— Вот, пожалуйте, господарыня, — протянул он.

Настасья положила ему в ладонь монетки, и мальчик с благодарностью поклонился. Лизавета стиснула в пальцах журнал — бумага практически жгла руки. Ей не терпелось открыть его, извлечь спрятанное письмо и узнать, кто же к ней обратился.

— Ты что-то говорила про библиотеку? — вместо этого повернулась она к Настасье.

Та просияла: похоже, служанка за время прогулки успела замёрзнуть и была рада вновь оказаться в четырёх стенах. Она с готовностью проводила хозяйку, набросила на её колени плед, побежала готовить свежий час.

— Принеси две чашки, — крикнула ей вслед Лизавета. — Составишь мне компанию.

Настасья выглядела счастливой. Ещё бы — подобные чаепития в библиотеке, вдали от пристальных взглядов, были одной из множества их тайных традиций. Лизавета, вспомнившая об этом, наверняка выглядела в глазах Настасьи прежней, настоящей, не околдованной.

Уголки губ Лизаветы опустились, как только за служанкой закрылась дверь. Взяв в руки журнал, она перевернула его и встряхнула, заставляя тайное послание упасть на колени. Обрывок бумаги лёг лицом вверх, в глаза сразу бросились начертанные резким, острым почерком слова. Их было всего четыре:

«Завтрашний бал, будь там».

И, пускай Лизавета понятия не имела, кто это написал, она сразу решила, что последует его указаниям.

30

Бал казался действом неуместным и странным. Лизавета чувствовала себя несуразно, прогуливаясь меж старых знакомых, приветственно кивая одному и другому, внося имена в бальную книжку и улыбаясь вымученной улыбкой.

«Почему я вообще трачу время на это, когда Ладу угрожает опасность?» — спрашивала она себя. Лизавета уже сомневалась в том, что ей вообще стоило приходить. Чего она только не передумала! В какой-то момент даже поверила, что таинственная записка была уловкой мачехи, решившей поскорее вернуть отбившуюся от рук падчерицу в общество. Но догадка, конечно, была притянута за уши: слишком уж мачеха удивилась, когда Лизавета обратилась с просьбой отпустить её в люди. Убедить её помогло лишь напоминание о том, что до всех событий Лизавета была особенно дружна с сёстрами Соловьёвыми, чья мать была хозяйкой этого вечера.

— Я бы хотела провести с ними время, — объясняла Лизавета за обеденной трапезой. — Можно было бы просто сходить вместе по магазинам, но вы правы — такая прогулка для меня преждевременна. Но что может произойти на балу? Я ведь пойду с вами, буду под присмотром…

Повезло, что мачехе и впрямь прислали приглашение. Ещё повезло, что в шкафу отыскалось новое платье — то самое, которое Лизавета заказывала в последний день своей обычной жизни. Она выглядела в нём невероятно удачно — серой молью, заподозрить которую хоть в чём-то не представлялось возможным.

— Не найдётся ли у вас свободного танца?

Она равнодушно посмотрела на молодого человека. Память услужливо подкинула имя — Иван Говорин, сын купца, отчаянно стремившегося в первую гильдию. Говорили, что ему осталось накопить не так уж и много, а значит, сын его был завидным женихом, за руку которого Лизавете следовало бы тут же схватиться. Вместо этого она покачала головой.

— Разве что один из последних.

То была ложь, но Иван её принял. Лизавета сделала пометку в книжице, одновременно гадая, под каким бы предлогом сбежать с вечера пораньше. Причина нужна была весомая — в конце концов, её появление стало главным событием бала. Хотя многие считали его поспешным: Лизавете-то полагалось быть в трауре, а не отплясывать мазурку.

Спасали слухи. О них Лизавета узнала, благодаря сёстрам Соловьёвым — они подошли в числе первых, стоило ей спуститься в залу. За прошедшие с момента их последней встречи месяцы девушки вовсе не изменились. Маша всё так же тараторила, Наденька отвлекалась на потенциальных женихов, Александра одолевала вопросами. Её интересовало, где же Лизавета была, почему не рассказывала о замужестве, что случилось с её супругом.

— А правда, что он тебе богатое наследство оставил? — подсказала Александра причину повышенного интереса к Лизаветиной скромной персоне.

Все молодые люди, что подходили к ней, все мнимые подруги, что не написали и единого письма за время её отсутствия — все тянулись к тайным сокровищам, хранительницей которых Лизавета казалась. Они не знали, что её подлинным сокровищем было знание о мире, сама идея которого была слишком велика для их зашоренных умов, обеспокоенных лишь положением в обществе.

Впрочем, Лизавета им подыгрывала. Она не говорила ни «да», ни «нет», а загадочно улыбалась и ускользала — не только от ответов, но и от разговоров в целом. Внимание было ей неприятно, однако ореол загадочности казался выгодным: лучше быть тихой богатой вдовушкой, чем странной девицей, лишившейся мужа спустя два месяца брака. Хотя была участь и хуже.

Прогуливаясь от одной компании к другой, Лизавета заметила у дальней стены одинокую девушку. Она стояла отдельно от всех, растерянно обнимая себя за плечи, словно нуждалась в поддержке. Лицо ей показалось Лизавете знакомым, но потребовалось время, чтобы понять — то была барышня Смирнова, Софья. В прошлый раз Лизавета видела её в салоне Румянцевой. Именно Софья тогда кричала на весь зал, возмущалась, говорила о своих мечтах, а Лизавета, глупая, считала, что та поднимает себя на смех. Сейчас они обе думали иначе.

Софья изменилась, утратила прежнюю яркость и звонкость. Она казалась потерянной, почти прозрачной, как привидение, навек привязанное к нелюбимому дому — неудивительно, что Лизавета не сразу её узнала. То был словно совсем другой человек.

— Ты не знаешь, что случилось с барышней Смирновой? — спросила она у Маши, всегда готовой посплетничать.

— Да ничего не случилось, — та, однако же, пожала плечами. — Замуж вышла, правда, ребёночка под сердцем пока не носит. Говорят, в семье боятся, что она так и не забеременеет — сама понимаешь, так себе тогда брак получается…

Сердце Лизаветы ёкнуло: а ведь именно этого Софья и боялась! Страшно было подумать о том, что сама Лизавета такой судьбы в прошлом желала.

Сейчас она жалела девушку, которой не удалось избежать навязанной родными участи. Думала и о себе: ведь её тоже ждало подобное, до сих пор. Отец говорил, ничто не мешает ей выйти замуж — подумаешь, вдовство. Лизавета так и не сказала ему, что мысль о замужестве заставляет её сердце биться чаще, но уже не от восторга, а от ужаса. Познав свободу,страшно было по своей воле шагать в золотую клетку.

— Милостивая господарыня, кажется, я не имел чести быть вам представленным.

Лизавета с трудом удержалась от того, чтобы состроить недовольную гримасу: повышенное внимание начинало надоедать. Сцепив зубы, она выдавила вежливую улыбку и повернулась к незнакомцу, снова готовая врать или деликатно отказывать. Но потеряла дар речи, обнаружив перед собой Яра.

Острый почерк, приказной тон сообщения — да, Лизавете следовало вспомнить о нём. Но она не подумала, ухватилась за бал, как за соломинку, а теперь стояла, чувствуя себя невероятно глупой.

— Прошу прощения! — Яр вёл себя, как ни в чём не бывало. Вот он обернулся к кому-то, проходившему мимо, очаровательно поклонился, кивнул в сторону Лизаветы. — Вы нас не представите?

Несчастным оказался Иван Говорин. Вот уж кто не умел скрывать свои мысли: он так и изменился в лице, заметив, как заворожённо Лизавета смотрит на Яра. Но отказать в просьбе не смог — правила этикета вынудили его процедить:

— Да, конечно. Господарыня Баулина, позвольте познакомить вас с… — тут он поперхнулся, словно не хотел продолжать, — с бароном Черкасовым, Ярославом Дмитриевичем. Ярослав Дмитриевич, рад представить вас господарыне Лизавете Микулишне Баулиной.

— Благодарю вас, — Яр кивнул и повернулся к Лизавете, ясно показывая, что в услугах третьего они больше не нуждаются.

Лизавета была готова поклясться, что слышала, как Говорин скрипнул зубами, удаляясь. Впрочем, мыслями её почти сразу завладел другой, стоявший напротив.

— Значит, барон Черкасов? — она скрестила руки на груди, защищаясь.

— Незнакомого купца сюда бы вряд ли позвали, а вот барона… — Да, Яр точно в прошлом вертелся в подобных кругах: слишком хорошо знал их законы. — Так что же, не поприветствуешь меня, не скажешь, как рада видеть?

— Рада настолько, что с удовольствием влепила бы пощёчину. Но, боюсь, у меня связаны руки.

Было удивительно, но голос Лизаветы звучал спокойно, разве что излишне язвительно. В нём не было страха, который она в действительности испытывала при мысли о том, что Яр пришёл довести начатое до конца. Как бы она ни была бы рада вернуться в Навь, но умирать желанием всё же не горела.

— Зачем ты пришёл? — Вместо того, чтобы гадать, она решила спросить.

— Исключительно по деловому вопросу. — Яр отвечал ей в тон, сдержанно, строго. Но затем вдруг улыбнулся, скорее грустно, чем радостно или насмешливо. — Думаешь, хочу тебя убить?

— Рассматриваю такую возможность. Согласись, у меня есть основания.

— Соглашусь, — он склонил голову, будто признавал поражение. — Но, веришь ты или нет, я решил отказаться от этой затеи. Под венец ты со мной не пойдёшь, а время отправиться в Навь иным способом для тебя ещё не пришло.

— Какое облегчение, — несмотря на сарказм, облегчение Лизавета и впрямь испытала. — Тогда что за дело? Хочешь взять клятву о том, что я никому не проговорюсь?

Она готова была уже протянуть ему руку, но и тут Яр покачал головой.

— Нет, дело в Ладе.

Лизавета поменялась в лице:

— А что с ним? — буйная фантазия подсказывала худшие из возможных вариантов, хотя умом она понимала, что отец ещё не успел бы дойти.

— Он со мной не разговаривает. Перекрыл любую связь с озером и другими водоёмами поблизости: я пытался с ним поговорить, но без толку. И это в то время, когда ваш отец, господарыня, марширует к нему с маленьким отрядом мести.

С каждым его словом Лизавета всё больше бледнела, сливаясь с собственным платьем. Краем глаза она заметила, что другие гости начали на них оглядываться: такой испуганной она им казалась. От Яра обеспокоенные взгляды также не укрылись:

— Похоже, нам лучше подыскать другое место для разговора.

— Я не могу с тобой никуда уйти: если девушка куда-то уйдёт с мужчиной, она будет скомпрометирована.

— А никуда уходить не надо. Скажи, у тебя свободен ближайший танец?

— При чём тут это? — не удержавшись, Лизавета закатила глаза.

— При том, что танец — единственный способ для мужчины и женщины поговорить с глазу на глаз, не вызывая никаких подозрений. Следующий, к слову, вальс, а значит, нам никто не помешает.

Лизавета прикрыла глаза. Видит Бог, танцевать вальс с Яром она хотела меньше всего, и не только из-за мнения общества. Она понимала, что стоит ей снова оказаться в его объятиях, и она вспомнит совсем другую бальную залу.

Вот только выбора не было. Открыв глаза, Лизавета увидела собственную мачеху, решительно выдвинувшуюся в их сторону с другого конца комнаты. Выглядела она так, будто собиралась спасти падчерицу из лап хищного зверя — проницательности ей было не занимать. Но Лизавета не желала быть спасённой.

— Ладно, давай.

Яр привычным жестом протянул ей руку. Сердце Лизаветы болезненно сжалось, но она заставила себя не обращать внимания на это чувство. На паркет она шла с гордо поднятой головой.

— Итак, чего ты от меня хочешь? — усилием воли не думая о том, что снова оказалась в его руках, Лизавета обратилась к Яру.

— Помощи. Не мне — Ладу, это ведь его собрался убить твой отец?

Лизавета поморщилась:

— Я и сама собиралась ему помочь.

— Мм, да? И как ты собиралась сбежать от своей соглядательницы?

Ей не понравилось, как скоро Яр вскрыл слабое место её не особо продуманного плана. Лизавета и впрямь действовала больше по наитию, чем согласуясь с голосом разума. Она знала, что нужно втереться в доверие к мачехе, чтобы её отпустили прогуляться одной, а дальше собиралась нанять экипаж прочь из города — и старалась не задумываться о том, где взять на это наличные деньги и что делать, когда потребуется оставаться где-то на постой.

— Ладно, а что ты предлагаешь?

— О, всё довольно просто. Я доставлю тебя к озеру, а ты объяснишь Ладу, за что его хотят наколоть на вилы.

— Не понимаю, для чего тебе я. Можешь прийти и предупредить его сам. Уверена, так вышло бы гораздо быстрее, чем подговаривать газетчика, звать меня на бал и пытаться уговорить на сомнительную авантюру.

Она почти не сомневалась, что за видимой простотой задумки кроется какая-то подлость.

— Лад не станет меня слушать. К тебе у него больше доверия.

Допустим, это звучало разумно.

— Поклянись, что это не какой-то хитрый план.

— Но это и есть хитрый план, — Яр усмехнулся.

— Тогда поклянись, что не пытаешься каким-то образом снова привязать меня к Нави.

— Клянусь.

Он ответил так просто, что Лизавета не поверила собственным ушам. Но не последовало никаких особых условий, никаких требований — Яр просто пообещал не трогать её. Как будто и впрямь не лгал, объясняя, зачем явился на бал.

— Теперь поверила? — он понял всё по её лицу. — Тогда позволь мне сосредоточиться на танце, а то, признаюсь, разговоры начали меня отвлекать…

Яр был прав: танцевать вальс, вести светскую беседу и не запыхаться было сложной задачей. Лизавета и сама была рада умолкнуть — но не столько ради выверенных па, сколько для того, чтобы прислушаться к своей интуиции. Та, как назло, молчала, не чувствуя подвоха.

Ускорившаяся музыка не дала Лизавете додумать. Темп нарастал постепенно, но теперь достиг своего апогея. Вскоре грудь Лизаветы уже тяжело вздымалась, дыхание едва не сбивалось, голова слегка кружилась от мелькавших мимо пар — струящиеся ткани платьев мгновенно сменялись прямыми мужскими спинами, затянутыми в чёрные кафтаны. Единственным постоянным в этом переменчивом мире оставался Яр, и в конце концов Лизавета сдалась, посмотрела на него уже прямо. И утонула в его нечеловеческих глазах.

Она зарекалась не думать об этих чувствах. Разум её кричал о том, что человек, ведущий в танце, предал её, более того — пытался убить, пускай и не своими руками. Но другая часть сознания, глупая, наивная, исконно девичья, подкидывала воспоминания о впервые увиденном море, о искрящихся пузырях, о доверии, которое тогда казалось ей таким возможным. И о вальсе в пустой бальной зале подводного терема.

Пары встали. Музыка стихла, но Лизавете почудилось — оборвалась. Она не ожидала, что всё закончится так быстро, но ещё больше не ожидала того, что Яр не поспешит увести её в сторону. Они застыли посреди зала, наверняка привлекая к себе излишнее внимание, но при этом не замечая ничего вокруг. А потом Яр наклонился и поцеловал её на виду у всего города.

Магия рассыпалась, разлетелась, хрупкая, словно стекло. Лизавета широко распахнула глаза, замычала в настойчивые, твёрдые губы. Они послушались, отстранились — но было слишком поздно. На них смотрел весь зал, включая сплетниц Соловьёвых и поражённую, впервые за весь вечер показавшую хоть какие-то чувства Софью Смирнову. Хотя теперь-то у неё была другая фамилия.

Лизавета поняла, что пытается убежать в дурацкие мысли от жестокой реальности. Только что Яр разрушил её репутацию, и без того пошатнувшуюся в свете последних событий. Он превратил её… у Лизаветы даже слов не было. А вот у купцов и их детей, беззастенчиво уставившихся на неё, слова точно были. Она по глазам видела, как яркие эпитеты промелькнули в их мыслях, живо представила, с каким удовольствием они будут уже этим вечером обмениваться грязной сплетней о дочери Баулина.

— О, Отец! — выдохнула Лизавета, обретая дар речи.

С ним вернулась и способность двигаться, которой Лизавета тут же воспользовалась. Подхватив юбки, она кинулась прочь из залы, даже не глядя в сторону Яра. Хлопая дверцей кареты и приказывая гнать во весь опор, Лизавета не сомневалась — он найдёт способ избавиться от пристального внимания и появиться там, где она будет его ждать.

Лизавета ворвалась в спальню и захлопнула дверь с таким грохотом, что он эхом отдался в пустом коридоре. Из смежной комнаты тут же появилась Настасья, одновременно взволнованная и заспанная:

— Что случилось, господарыня? Вы в порядке?

Вместо ответа из горла Лизаветы вырвался то ли стон, то ли вымученный вдох. Закрыв лицо ладонями, она упала на пол, на мягкий ковёр. Но не расплакалась — нет, ей было не грустно, а зло. Жар стыда и раздражения поднимался от сердца выше, заливал щёки алым, прорезал лоб глубокими морщинами хмурости. «Зачем?!» — хотелось спросить ей, глядя в глаза Яру.

— Господарыня?.. — голос Настасьи зазвучал тише, осторожнее.

Лизавета почувствовала, как служанка коснулась её плеча самыми кончиками пальцев, и на мгновение прикрыла глаза, поддаваясь жалости к себе. Но когда Лизавета отвела руки от лица, она выглядела совершенно спокойной, словно и не стояла сейчас на коленях.

— Всё хорошо, — проговорила она. — Не поможешь подняться?

Опершись о ладонь Настасьи, Лизавета встала, распрямилась. Краем глаза заметила движение в ванной комнате, будто чья-то тень скользнула мимо двери, и кивнула самой себе. Как бы ей ни хотелось свернуться клубочком на кровати и выслушивать от Настасьи слова утешения, от служанки нужно было избавиться.

— Спасибо. Дальше я справлюсь сама.

— Вы уверены? — та поглядела с сомнением.

— Вполне, — Лизавета старалась звучать уверенно, как мачеха: когда та говорила подобным тоном, никто не отваживался с ней спорить.

Настасья тоже не отважилась. Закусив губу и помедлив, она всё же кивнула.

— Как скажете, господарыня, — и выскользнула обратно в свою комнату.

«Будет ли она подслушивать?» — подумала Лизавета, и поймала себя на том, что её впервые взволновал этот вопрос. До сих пор в её спальне не происходило вещей, ради которых стоило прижиматься ухом к закрытой двери. Хорошо, что звуки из ванной Настасье всё равно будет не разобрать.

Яр ждал именно там, сидя на краю металлической ванны с непроницаемым выражением лица. Когда Лизавета переступила порог, он поднял голову — и от его спокойного взгляда возмущённый окрик застрял у неё в горле.

Лизавета вдруг почувствовала себя потерянно и зябко. Невольно, в защитном жесте она обняла себя за открытые плечи и удивилась, какой холодной оказалась кожа. Погружённая в мысли, она умудрилась не заметить обыденных неудобств. А вот Яр заметил её движение и правильно прочёл его смысл: единым плавным движением он оттолкнулся от ванны и скользнул к Лизавете, стягивая с себя кафтан.

— Держи.

Она посмотрела на кафтан долгим взглядом, разрываясь между желаниями отказаться, гордо вскинув подбородок, и закутаться в ткань поплотнее. Практичность выиграла: буркнув что-то, отдалённо напоминавшее благодарность, Лизавета набросила кафтан на плечи, усилием воли сдержав блаженную улыбку и не зарывшись носом в приятно пахнувший воротник. От этого запаха засосало под ложечкой: соль и предвкушение надвигающейся грозы — как в тот день, когда она впервые увидела море.

— Не за что, — хмыкнул Яр, и Лизавете захотелось его ударить.

Но она была взрослой, разумной девушкой, а потому только спросила, глянув исподлобья:

— Ну, и зачем?

— Чтобы тебе было теплее.

Желание ударить нарастало.

— Не прикидывайся. Я спрашивала не об этом.

Яр отступил. Лизавета внутренне сжалась под его долгим, задумчивым взглядом, однако тот был направлен не на неё — Яр будто смотрел вглубь себя.

— Допустим, мне захотелось.

— Захотелось чего? Испортить мою репутацию?

— Поцеловать тебя.

Лизавета ненавидела, когда он отвечал односложно, без привычной язвительности. На насмешки отвечать было легко и безопасно, на это же… Лизавета не знала, что и делать.

— И как, понравилось?

— Не очень. Ты меня чуть не укусила.

— Поделом тебе, — Лизавета испытала хоть какое-то удовлетворение. — Но я не поверю, если ты скажешь, что дело было только в твоих душевных порывах.

— О, нет. Я создавал для тебя прикрытие.

Она только вскинула бровь в его излюбленном жесте.

— Мы ведь сбегаем, верно? Если ты опять исчезнешь ни с того, ни с сего, это вызовет в обществе вопросы. А так они подумают, что у тебя приключился адюльтер, страсть затмила разум и ты решила сбежать сначала от мужа, а затем от отца вместе со своим пылким любовником…

Не удержавшись, она хихикнула. Смешок прозвучал странно, но таковой была вся ситуация. Если подумать, Лизавета стояла в своей ванной комнате в бальном платье и чужом кафтане на плечах и разговаривала с великим морским княжичем, на ходу сочинявшем для них историю несуществующей любви. Как тут не смеяться, хотя бы и нервно?

— Ты правда думаешь, что в это кто-то поверит?

— Ну, в твоё вдовство же поверили, — Яр пожал плечами. — Хотя со стороны всё выглядит так, будто ты убила своего мужа ради наследства. Я бы посмотрел, как ты выкручивалась, если бы поползли такие слухи.

— Даже не знаю, что лучше: слава вдовы-отравительницы или слухи о романе с вами, барон Черкасов.

— А ты бы предпочла, если бы люди заговорили о загадочном исчезновении, твоя служанка рассказала, будто ты бредила водяным, и кто-нибудь отправился искать тебя на озеро?

Улыбку как рукой сняло. Чего Лизавета не желала, так это чтобы по её вине Лад оказался в опасности — ещё большей, чем сейчас.

— Ладно, как будто есть смысл с тобой спорить. — Она вздохнула. — Рассказывай, что, по-твоему, мы должны делать дальше.

31

К чести Яра, он дал Лизавете возможность отдохнуть перед путешествием. Она рвалась на озеро прямо посреди ночи, но он смог достучаться до её рассудка: время поджимало, только когда она собиралась добираться на перекладных. Но то время прошло: Лизавета больше не была одна, она могла положиться на Яра.

Как ни странно, она и впрямь верила в это. Несмотря на то, что в прошлом Яру приходилось обманывать её чувства, сейчас Лизавета в нём не сомневалась. Она знала: им двигало искреннее желание помочь кому-то из своего народа, и если ради благой цели он был готов забыть о рисках, связанных с Лизаветой, она готова была забыть о своей неприязни.

Наутро, едва умывшись, она вновь позвала его. Проснулась Лизавета рано — признаться, она и вовсе почти не спала: больше ворочалась, нервничала, думала о том, как отнесётся к её поступку родня. Вопреки собственным словам, мнение так называемого общества волновало её в последнюю очередь. Беспокоил скорее отец, который мог отвернуться от неё из-за предательства. Беспокоили сожжённые мосты — теперь, с окончательно разрушенной репутацией, она не сможет так запросто вернуться домой после побега. Беспокоило будущее — Лизавета понятия не имела, что будет делать, если… когда всё сложится.

Чтобы не думать об этом, она предложила Яру отправиться как можно раньше, до завтрака. Вслух, конечно, сказала, что не хочет прощаться с мачехой, выслушивать её возмущения после вчерашнего. Для неё и Настасьи Лизавета ограничилась короткими письмами, в которых не объясняла случившееся, но просила не тревожиться о ней.

“Я иду туда, куда зовут меня сердце и совесть”, — написала она Настасье.

Яр ничего не сказал о записках, хотя посмеяться над Лизаветой было вполне в его духе. Он лишь послушно перенёс её прочь — от дома, города и теперь уже наверняка прошлой жизни.

Когда вода схлынула, Лизавета обнаружила себя стоящей в чаще леса. Ветер колыхал макушки деревьев в вышине, наполняя пространство звуками: шелестом листвы, взмахами крыльев — это птицы срывались с неустойчивых веток. Рядом бойко журчал совсем тоненький ручеёк, спотыкаясь об упавшую поперёк теченья корягу.

— И куда дальше? — Лизавета подобрала подол платья, уже посеревший от соприкосновенья с землёй.

Она надела самое удобное, что было в шкафу, и всё равно выглядела несуразно и неуместно. Платье, подходившее для прогулки по парку, казалось странным выбором для путешествия через лес.

— Пешком идти далеко, — правильно оценив наряд Лизаветы, заметил Яр. — Лучше поедем верхом.

Лизавета внимательно посмотрела на него, пытаясь понять, не пытался ли он пошутить.

— И где же ты лошадь найдёшь? — она деланно покрутилась по сторонам, намекая, что вряд ли прямо сейчас к ним сквозь чащу прилетит конь…

…и охнула, обнаружив прямо перед собой жеребца. Ей потребовалось мгновение, чтобы оправиться от первого изумления и понять, откуда взялся конь — крепкий, вороной масти, с благородным блеском в густой гриве и по-человечески насмешливым взглядом знакомо светлых глаз.

— Ты?.. — дар речи вернулся не так быстро, как хотелось бы Лизавете. — Но… Вы ещё и в животных превращаетесь?!

— Только в некоторых. В петуха, например, могу. Не самая полезная птица, не находишь?

Конь говорил голосом Яра, но губами не шевелил. Поначалу Лизавете показалось, что он залез ей в мысли, но это было не так: слова шли извне, как будто из воздуха. Ощущение было странным, но не страннее всего, что Лизавете пришлось повидать.

— И ты хочешь… Подразумевается, что я поеду на тебе верхом?

Яр кивнул. Лизавета выразительно посмотрела на него, пытаясь всем своим видом передать, почему это плохая идея. Во-первых, дело было в её одежде: ездить верхом в платье — не самое комфортное из занятий. Во-вторых, очевидно, на обернувшемся конём Яре не было седла, ездить без которого могли далеко немногие. И в-третьих, Лизавету ужасно смущала перспектива залезть на спину Яру, пускай и в непривычном обличье. Было в этом что-то… интимное.

Она не сказала ни слова, но все эти мысли ясно отразило её лицо. Конь, впрочем, остался невозмутим.

— Если ты пойдёшь на своих двоих, то рухнешь, не пройдя и версты.

Он был прав, и Лизавета ненавидела его за это.

— Если я поеду верхом, то свалюсь с тебя через эту же версту.

— Неправда. Ты свалилась бы с обычного коня, но я буду осторожен. Кроме того, Лиза, у тебя просто нет выбора.

Ей хотелось поспорить, но в этом не было смысла. Время истекало, им нужно было добраться к озеру как можно скорее, и если ради этого придётся во второй раз в жизни ехать на лошади по-мужски…

Лизавета прикрыла глаза. Глубоко вдохнула, собралась и кивнула:

— Подойди вон к той коряге, чтобы мне было удобней взбираться.

Не с первого раза, но ей удалось вскарабкаться на коня. К чести Яра, тот терпел попытки Лизаветы молча, не ёрничая и не раздавая непрошенных советов. Лишь когда она оказалась верхом, он осторожно переступил с ноги на ногу и поинтересовался:

— Удобно?

— Насколько это возможно.

Сидеть на лошади без седла и в юбке было странно. Лизавета старалась сосредоточиться на приятном — например, на мягком тепле, исходившем от Яра, или на мысли о том, что теперь она вряд ли собьёт ноги в кровь. Однако никак не могла забыть, насколько близко оказалась к чужому телу.

Яра их близость как будто не волновала. Удостоверившись, что Лизавета не рискует упасть при каждом шаге, он двинулся сквозь лес — сначала медленно, потом быстрей и быстрей. Когда он перешёл на лёгкий бег, Лизавета пригнулась и покрепче обняла его за шею.

— Только не придуши, — раздалось тут же насмешливое.

— А мне бы хотелось, — пробормотала она.

— Всё ещё злишься?

Она помедлила с ответом. Не потому, что не хотела его задеть, а потому что чувства её были сложнее простого «злишься». Да, Яр поступил с ней жестоко — использовал её одиночество и жажду любви, чтобы привязать к себе и месту, которое было ей чуждо. Но он делал это во многом из благих намерений, в общем-то, тех же самых, что толкнули Лизавету на обратный путь к озеру. Он защищал других духов так, как считал нужным.

— Скорее обижена, — наконец, промолвила она. — Я думала, мы стали друзьями, а ты…

Не договорив, Лизавета усмехнулась: всё ведь было совсем как с Ладом. Похоже, проблема была не в других, а в том, что сама она не училась на прежних ошибках.

— Я повёл себя подло, — поначалу Лизавете показалось, что она ослышалась. — Я всю жизнь… ну, всю вторую жизнь ругал людей за предвзятое отношение к нам. Говорил, что вы считаете водяных злыми просто так, не разобравшись, а сам поступил с тобой так же. Решил когда-то, что все люди — враги, и даже не думал присмотреться к тебе как следует.

— Это что, извинения?

— Да.

Лизавета на мгновение опустила голову, коснувшись щекой его гривы.

— Значит, если когда-нибудь о существовании Нави узнает ещё какая-нибудь глупая девчонка, ты не попытаешься ненароком её убить?

— Не попытаюсь, — он хмыкнул. — И, Лиза…

— Ммм?

— Ты не глупая.

Лизавета порадовалась, что он не видел её лица.

— Какое занятное зрелище.

Конь остановился, как вкопанный, заставив Лизавету от неожиданности вцепиться в лошадиную гриву. Яр чертыхнулся, но от желания взбрыкнуть устоял — хотя Лизавета почувствовала, как напряглись под ней лошадиные мышцы. Пальцы она тут же разжала, заозиралась: в лесу было пусто и тихо, но ей никак не мог померещиться насмешливый голос. В конце концов, Яр его тоже услышал.

— Что это было? — шёпотом спросила она.

Яр промолчал, беспокойно оглядываясь по сторонам. Но никто больше не говорил, никакая тень не шевелилась среди деревьев. Разве что… шевелилось само дерево.

Движение можно было бы списать на ветер — подумаешь, колыхнулась ветка, зашуршала листва в вышине. Вот только не было ни единого дуновения, да и ветвь, покачнувшись, вдруг отделилась от ствола, превращаясь в…

— Лесьяр! — от облегчения Лизавета коротко рассмеялась. — Матерь, как же ты меня напугал!

Впрочем, Яр её радости не разделял. Завидев лешего, конь опасливо попятился, будто надеясь поскорее выскользнуть из лесной тени, но не тут-то было. Стволы позади них сомкнули ряды, кустарники ощерились до сих пор не виданными колючками. Лизавета и сама поёжилась от такого приёма.

— Ну, уж прости, мелочь, — голос лешего, однако, звучал радушно. — Тебя я пугать не хотел.

Лизавета охнула: вспомнила, при каких обстоятельствах в прошлый раз виделись Яр и Лесьяр. Последний тогда защищал её от морского княжича и вполне мог подумать…

— О, нет-нет-нет! — она вскинула руки. — В этот раз всё не так! Яр мне помогает, я здесь полностью по своей воле!

— Когда мы виделись с неделю назад, ты бежала от него и шарахалась от всякой капли дождя, а теперь путешествуешь в самой нелепой одежде, какую я только видел. Так что позволь тебе всё-таки не поверить.

Лизавета мысленно застонала. Заступничество лешего, радовавшее её в прошлом, вдруг оказалось совершенно не к месту. А ведь им так надо было спешить!

— Как мне доказать? У вас же должен быть какой-то способ проверить, что я не одурманена, не заколдована или что-то вроде ого? Могу в этом поклясться! Или Яр может в этом…

Конь под ней недвусмысленно фыркнул. Она зашипела:

— Может, тогда сам предложишь что-нибудь вместо того, чтобы заставлять меня отдуваться?!

О своих словах Лизавета пожалела спустя мгновение, когда конь вдруг исчез. На секунду она в глупой позе застыла в воздухе: глаза широко распахнуты, руки лежат на испарившейся лошадиной спине, ноги врозь, — а потом свалилась вниз ещё более дурацким образом. Свалилась бы — благо, в метре от земли её заботливо подхватили уже вполне человеческие руки.

— Мог бы предупредить, — пробормотала она, быстро отворачиваясь от Яра: их лица вдруг оказались до неловкого близко.

— А что бы от этого изменилось? — философски поинтересовался тот, бережно помогая Лизавете встать на ноги. А затем поднял взгляд на Лесьяра. — Итак, чего же ты хочешь?

Лесьяр, однако, выглядел так, будто уже получил все ответы. Лизавете вовсе не понравилась его понимающая ухмылочка и весёлый прищур, но слова пришлись по душе:

— Да уже ничего. Я смотрю, мелочь-то правду говорит: ты размяк.

— Размяк? — Яр выразительно приподнял правую бровь. — Если проявлять галантность по отношению к девушке для тебя означает «размякнуть», то пусть будет так. Главное, пропусти нас.

— Галантность, да? — Лесьяр хмыкнул. — А у нас это по-другому называют…

— Послушай… — голос Яра зазвенел от уже нескрываемого раздражения.

Но тут же затих, когда леший легкомысленно взмахнул рукой.

— Да ладно, галантность так галантность, зови, как хочешь. Вам куда надо-то?

Прежде чем Яр сказал ещё что-нибудь, что могло породить очередной спор, Лизавета живо оттеснила его плечом.

— На озеро, в Караси. Лад закрыл их от вот него, — она как можно пренебрежительнее ткнула большим пальцем назад, — и приходится теперь добираться пешком. А, между прочим, туда мой отец идет с маленьким войском: он решил, что Лад со мной что-то сделал. Его можно понять, ведь домой я явилась в рваном платье и со ссадинами на ногах, но мы-то знаем, как именно это произошло.

Тут Лизавета не удержалась и, обернувшись, прожгла Яра ядовитым взглядом. Он едва заметно дёрнул подбородком, но ей этого хватило.

— Я боюсь, что отец что-то сделает с Ладом — или, того хуже, с Ольгой или русалками, которые и так натерпелись. А Яр… он вроде как осознал ошибки прошлого.

Лесьяр хохотнул:

— «Осознал ошибки прошлого», а? — Лизавета поджала губы, отказываясь понимать, на что он таким образом намекал. — Ну, хорошо-хорошо. Не будем об этом. Вам, я так понимаю, помощь бы не помешала?

Лизавета не задумывалась об этом, пока Лесьяр не сказал. Хотя, как она уже успела убедиться, быстро преодолевать некоторые расстояния могли не только морские княжичи и водяные.

— Яр, — проговорила она медленно, прощупывая почву. — А запрет, который наложил Лад, он касается всей деревни? Или только водной её части?

Тот выругался. Лизавета широко улыбнулась.

— Да, Лесьяр, ты способен нам помочь.

Леший в ответ лишь протянул им ладони.

32

Не успели Лизавета с Яром моргнуть, как пространство вокруг них схлопнулось: словно листва вдруг сомкнулась кольцом. С мгновение они слышали только её шелест да стук собственных сердец, но вот всё закончилось — так же быстро, как и началось. Лизавета с шумом втянула воздух, пытаясь обрести почву под ногами и избавиться от нахлынувшего головокружения, и застыла. Запах, разливавшийся вокруг, был ей знаком.

Обернувшись, она поняла, что они стоят в том самом редком леске между деревней и озером. Вода оказалась, как на ладони: всё та же знакомая, родная гладь. Рядом никого не было, но это ничего не значило — Лизавета кинулась к озеру, не обращая внимания на ветви, цеплявшиеся за юбку и безжалостно хлеставшие по ногам. Лишь у самого берега колени её подогнулись, больно скользнув по жёсткой земле, но ей уже было плевать. Ладони прижались к холодной до боли воде, а губы едва слышно шепнули:

— Лад!..

На мгновение в воздухе повисла звенящая тишина. Лизавета услышала за спиной треск, но не обернулась, уверенная: это Яр наступил на какую-то ветку. Она закрыла глаза, склонилась над озером так, что кончики длинных волос мазнули по его поверхности, и продолжала мысленно повторять одно имя, единственное, которое сейчас имело значение.

— Лизавета?! Что ты здесь?.. Что вы оба здесь забыли?!

Он всё-таки появился сзади. Замер, растерянный, между Лизаветой и Яром, переводя с одной на другого недоумевающий — нет, уже раздражённый взгляд.

— Я же говорил: тебе здесь больше не рады, — на Яра он злился больше, а потому шагнул к нему первым, схватил за грудки, зашипел в лицо.

Лизавета замерла, растерявшись. Она ещё не видела Лада таким и не знала, что делать: кинуться на помощь Яру, попытаться объяснить, отступить в сторону? Любой выбор казался неправильным.

— Эй, — пока она медлила, Яр вскинул руки в защитном жесте. — Я тоже не горел желанием видеться после того, что ты тут устроил. По мне, так справлялся бы со всем в одиночку — тебе полезно! Но нашлась тут сердобольная…

Лад оглянулся через плечо. Их с Лизаветой взгляды неосторожно встретились. Она шумно выдохнула, вмиг перестав ощущать и холод, и боль в очередной раз содранных коленках. Его пальцы разжались будто сами собой, позволяя Яру вырваться, отступить на пару шагов.

— Прости, — слово слетело с губ непрошенным, тихим: Лизавета сама не поняла, за что просит прощения. За то, что сбежала и спряталась под крылом у отца? Или за то, что вернулась, когда Лад так отчаянно стремился её защитить?

— Что ты здесь делаешь? — голос Лада прозвучал устало, даже измученно.

— Я… — она попыталась встать, но наступила на подол своего же платья, запнулась. Лад невольно подался ей навстречу, но остановился, не сделав и шага. Лизавета опустила голову, пряча горькую усмешку. — Мы пришли, чтобы предупредить. Мой отец, он…

Ветви в лесу затрещали, и на этот раз то был звук угрозы. Взгляд Лизаветы испуганно метнулся к деревьям, из-за которых уже раздавались совсем не дружелюбные голоса.

— Он хочет убить тебя, — вмешался Яр, тоже почувствовавший опасность. — Считает, что ты одурманил его дочь и сделал ещё кой-чего похуже, и теперь жаждет отмщения. Как можно более жестокого, так что тебе лучше уйти отсюда и дать возможность разобраться нам с Лизаветой…

— Опять хочешь ею рискнуть?! — Лад вскинулся, не дослушав. — Матерь, ты что, до сих пор не оставил ту безумную идею жениться на ней?!

— Да что вы оба об одном и том же! — Яр закатил очи горе. — Я ей уже поклялся, что нет, спасибо, не женюсь, можешь нас не сватать.

Если бы Лад мог краснеть, по лицу его пошли бы алые пятна.

— Я просто помог ей добраться сюда, потому что сама бы она до тебя не достучалась. Приди я сюда один, стал бы ты меня слушать?

Он поморщился: голоса приближались. Лизавете казалось, что она слышит отца, подбадривающего людей — мол, давайте, немного осталось!

— Послушай, Яр прав, — подобрав юбки, она шагнула Ладу навстречу. — Тебе нужно уходить отсюда. Отец послушает меня, я смогу уговорить его уйти. Яр защитит меня, если потребуется. У него больше нет причин меня убивать.

Быстрый взгляд в сторону Яра — тот кивнул, подтверждая её слова.

— Пожалуйста, — Лизавета беспомощно сжала ткань платья. — Я не переживу, если ты окажешься в опасности из-за меня. Снова.

— Я никогда не был в опасности из-за тебя, — Лад замотал головой.

— Нет, был! — от бессилия она топнула ножкой, так глупо и так по-детски.

Голоса в лесу вдруг притихли. Сердце Лизаветы пропустило удар: она слишком громко крикнула, её могли услышать, узнать. Будто ответом на её опасения кто-то ломанулся через кусты.

— Пожалуйста, — она всё же метнулась к Ладу, сжала его пальцы, заглянула в глаза. — Я буду в безопасности здесь, а ты — нет. Убегай, забери с собой Ольг…

Поздно. Пальцы Лизаветы разжались, руки — опустились. Она перестала дышать, глядя на замершего на опушке леса отца. А он смотрел на неё, с неподдельным удивлением и ужасом.

— А ну отойди от неё, ты, погань! — отец опомнился первым и, хотя рука его мелко подрагивала, всё же смог выхватить тяжёлое нарезное ружьё.

Лизавета отшатнулась от Лада, как от прокажённого.

— Стой! — она подняла руки, будто целились в неё.

— С тобой мы потом поговорим, — бросил отец, не глядя. — И с твоей мачехой, которая должна была за тобой присматривать, а не отпускать… как, бес тебя дери, ты вообще тут оказалась?!

Он нервно утёр лоб и всё же посмотрел на дочь. В глазах его Лизавета прочитала неверие, осуждение, и на мгновение ей захотелось опустить взгляд. Это был первый раз, когда она ослушалась его указаний.

— Боюсь, это моя вина.

Рука отца дёрнулась, дуло уставилось прямо на Яра.

— Пока вы отсутствовали, я… — он замялся, растерянно улыбнулся, — …если говорить напрямик, я повёл себя неподобающим образом по отношению к вашей дочери. В чём сейчас крайне раскаиваюсь — и не только потому, что вы способны в любой момент меня убить.

Один за другим из леса, непонимающе переглядываясь, выходили другие люди. Кого-то Лизавета узнала — они работали на её отца, как и он, объезжая деревни и предлагая кое-какие товары. Но большинство мужчин были ей не знакомы. Эти держали в руках импровизированное оружие вроде кос или вил, нервно сжимали их и напряжённо смотрели то на Лада, то на Яра. Последний вызывал у них особенно неприятный прищур.

— Здравствуйте, — кивнул тот собравшимся, будто на званом вечере. — Я тут пытаюсь объяснить, почему меня не стоит убивать.

— И почему же? — отец ткнул в него ружьём понастойчивее. — И кто ты вообще такой? Тоже один из этих?

Он кивнул в сторону Лада, замершего, как олень, почуявший охоту.

— Из этих? — переспросил Яр, деланно вскинув брови. — Нет, что вы! Я не имею никакого отношения к этому парню, более того: он категорически мне не нравится. Если совсем уж честно, я считаю его идиотом, не способным видеть дальше своего носа — именно из-за этого он постоянно влипает в неприятности.

— Что ж, эта неприятность будет для него последней. Дочка, отойди!

Только сейчас Лизавета заметила, что невольно снова приблизилась к Ладу, закрыла его рукой. От выстрела бы это не спасло, но намерение было более чем ясным. Наверное, отец снова подумал, что Лад её заставил. Но какая, в сущности, разница?

Она покачала головой:

— Нет.

— Что? — отец даже растерялся.

— Я не дам тебе этого сделать, — повторила Лизавета и стрельнула взглядом в сторону собравшихся за отцовской спиною. — Никому из вас.

Мужчины, а их было чуть больше десятка, снова переглянулись. Они явно не привыкли, чтобы им перечила какая-то девчонка, и не могли сходу решить, что делать. Стоило ли им оттащить её силой? Уговорить? Подождать лучшего момента для расплаты над проклятым демоном, которого она, околдованная, защищала?

— Лад — хороший человек, — отец поджал губы, и Лизавета посмотрела прямо на него. — Да, он совершил глупость, когда использовал меня, чтобы тебя позлить. Но он был добр ко мне и отпустил… при первой же возможности.

Не стоило говорить отцу про то, что, пускай и всего пару дней, но Лизавете угрожала нешуточная опасность. Она быстро глянула на внимательно слушавшего её Яра. Он ободряюще кивнул, а Лизавета подумала: возможно, от одной конкретной опасности она так и не избавилась.

— Разве ты не видишь, что он мальчишка? Такой же ребёнок, как я.

— Эй… — Лад попытался заговорить, но она поспешно наступила ему на ногу.

— Взрослые не убивают детей за ошибки, — Лизавета сделала ещё один шаг, и вот уже полностью закрыла Лада от вил и пуль. — Наказывают, да. Но не убивают. Пожалуйста…

Голос предал её, Лизавете потребовалось время в несколько прерывистых вздохов. Она опустила голову, собираясь с мыслями, а когда подняла — дуло ружья больше не смотрело ей в сердце. Рука с оружием плетью повисла вдоль тела, а взгляд её отца полнился растерянностью и скорбью.

— Хорошо, — Лизавета снова кивнула, на этот раз со слабой улыбкой. — Спасибо. Можем мы… присесть?

Колени её пошатнулись прежде, чем Лизавета успела договорить. Она почувствовала, как сильные руки подхватили её подмышки, не давая упасть, и запрокинула голову. Лад ободряюще улыбнулся, хотя в глазах его ещё плескался плохо спрятанный страх.

— Думаю, нам лучше пойти в деревню, — Яр заговорил как нельзя вовремя. — У Добрыни найдётся еда и выпивка для всех, а для вас троих — место, чтобы спокойно поговорить. Сдаётся мне, вам всем это нужно.

— Нам с тобой тоже нужно поговорить, — отец на мгновение приподнял руку с оружием, но только чтобы указать в сторону Яра. — Я запомнил, что ты сказал. Что ты как-то не так обращался с моей дочкой.

— Исключительно по её желанию…

— Это, что же, всё?!

Лизавета была даже благодарна мужику, вдруг выкрикнувшему, перебивая Яра. Последнее, что ей хотелось сейчас: объяснять отцу, почему она танцевала и целовалась с морским княжичем. Однако чувство благодарности испарилось в следующий же момент.

— Этот, с позволения сказать, нечисть вашу дочурку, как вы говорили, похитил, голову ей задурманил — а вы что же, господарь? Вот так всё с рук ему спустите просто потому, что девчонка так сказала? Вы ж сами говорили: околдованная она! Может, уже и сама, эта… нечисть!

Лад бережно опустил обмершую Лизавету на землю и выпрямился.

— В этой девушке нет ничего нечистого, можете быть уверены.

— А с чего б это? — подал голос кто-то ещё — кажется, один из купцов.

— С того, что нечистью можно стать только после смерти. Она, по-вашему, похожа на мёртвую? — Лизавета слышала, как Лад за её спиной нервно переступил с ноги на ногу. — Вон, как на морозе порозовела.

— Зато ты что-то не порозовел, — вздёрнул подбородок купец.

Рукоять оружия скрипнула в его взмокших ладонях.

— Да я вроде бы и не отнекивался… — нахмурился Лад.

— Кхм, — перебил его, кашлянув, Яр. — Мне кажется, вы всё о ком-то забыли.

— О тебе что ль?! — подбоченился первый, незнакомый Лизавете мужик.

— Нет, — Яр посмотрел на него снисходительно, как на ребёнка, и это была первая из череды трагических ошибок. — О Микуле. Это же он вас всех сюда привёл — разве вы не должны, не знаю, его слушаться?

— Мы что, похожи на…

— Так, мужики! — отец Лизаветы гаркнул, будто только очнувшись, и совершил вторую трагическую ошибку. — Он прав, давайте-ка выдохнем и…

— А почём нам знать, что он вас, господарь, не околдовал?! Вслед за дочкой?

— Что?!.. — отец аж обмер от неожиданности.

— И правда, — заговорил кто-то третий, до сих пор остававшийся наблюдателем. — Эта нечисть и не на такую подлость способна…

— Хотя нет, вы правы, — пробормотал себе под нос Яр, но его никто, кроме Лада и Лизаветы, и не услышал. — Обо мне вы тоже забыли зря.

Он вскинул руки, и вода в озере встала стеной. Мужики отступили перед волной, вскидывая палки, вилы, косы и мушкеты. Лизавета вскочила в неосознанном порыве защитить и помочь…

Грянул выстрел.

В груди вдруг стало горячо, так сильно, словно на неё вылили кипяток из чайника. Лизавета прижала ладонь ближе к сердцу, и впрямь почувствовала на коже горячую жидкость. «Так странно», — успела подумать они прежде, чем кто-то над самым ухом закричал её имя.

Лад вновь поймал её, но не удержал. На землю они осели вместе — так медленно и одновременно быстрее, чем окружающие успели что-либо понять.

— Лиза! — первым очнулся Яр.

Он вдруг появился рядом, склонился над Лизаветой, лежавшей на земле в мягких объятиях Лада. Тот почему-то ничего не говорил, не шевелился. Лизавета с трудом подняла руку, потеребила его за рукав:

— Что? — вместо слова с губ слетел бесформенный выдох.

Яр вскинул взгляд куда-то над её головой. Сердце Лизаветы забилось быстрее — каждый удар почему-то отдавал ноющей болью. Может оттого, что на лице Яра отразился испуг?

— Чт… — во второй раз получилось ещё хуже прежнего.

— Лизавета!.. — тут подбежал отец.

Лизавета отстранённо подумала, что никогда не видела его плачущим. Наверное, он должен был плакать на похоронах матери, но тогда он была ещё слишком маленькой, чтобы это понять. Впрочем, сейчас же никто…

— О, пожалуйста-пожалуйста! — из горла отца вырвались странные, нечеловеческие рыдания.

— Проклятье! — перебил его Яр. — Проклятье!

Кулак тяжело врезался в землю — Лизавета почувствовала. Она вообще начала неожиданно много чувствовать: боль, холод, влагу на платье в том месте, где совсем недавно было обжигающе горячо. Слабость. Лизавета попыталась поднять руку, обратить на себя внимание Яра, но едва смогла пошевелить пальцами.

Испуганный взгляд метнулся от Яра к отцу. И обратно:

— Надо отнести её в воду, — отец не услышал, и Яр повторил громче. — Надо отнести её в воду, слышишь?!

Пощёчина заставила Лизавету вздрогнуть одновременно отцом.

— Соберись, бесы тебя дери! Твоя дочь умирает!

«Что?!».

— И этот умирает тоже, поэтому сейчас же сними с него все обязательства.

— Чт?..

— Скажи: «Снимаю с тебя все данные мне обещания». И побыстрее, а то мы не успеем…

Отец повторил за Яром, кажется, не вполне понимая слова. Но это подействовало: грудь Лада, на которой Лизавета продолжала лежать, резко, высоко поднялась.

— Лежи, — бросил ему Яр, не глядя. Сам он не сводил глаз с отца Лизаветы, словно и впрямь околдовывал. — Если ты хочешь ещё хоть раз заговорить с дочерью, помоги отнести её в воду.

— За?..

— Затем, что это несчастный случай.

Отец повёл себя так, будто это всё объясняло. Хотя это на самом деле всё объясняло, устало подумала Лизавета. А она и не ожидала, что её история закончится именно так.

Вдруг стало холоднее. Её начала бить мелкая дрожь, зубы застучали. Чьи-то пальцы мягко коснулись щеки, отводя в сторону волосы, и вместе с прикосновением Лизавета почувствовала движение воды.

— Всё будет хорошо, — услышала она голос Яра, удивляясь краем сознания, когда успела закрыть глаза. — Это всё равно, что заснуть.

А потом он толкнул Лизавету в грудь, и вода залилась в её лёгкие. Тело выгнуло от неожиданной, холодной боли, но это длилось не больше секунды. Всё прекратилось. Наступила блаженная темнота.

33

Когда Лизавета открыла глаза, был день. Солнце заливало спальню — ту самую, где она провела свою первую ночь в деревне. Стех пор здесь ничего не изменилось: кровать по-прежнему поскрипывала, пол был всё таким же холодным, а с кухни доносились всё те же звуки, будто кто-то грел воду к завтраку.

Она аккуратно села, ожидая почувствовать боль, но та не пришла. Не заныло в висках, не кольнуло там, где шальная пуля пронзила её кожу. Помедлив, Лизавета опустила голову, скользнула пальцами туда, где ожидала отыскать рану. Но и взгляд, и руки её наткнулись лишь на чистую льняную ткань.

Не было не только боли, но и крови, и самой раны. Оттянув ворот рубахи, Лизавета нашла лишь гладкую кожу, какую видела каждый раз, одеваясь поутру. Но сегодня этого не могло быть — она ведь помнила, она чувствовала…

Разум пронзила догадка. Не заботясь о приличиях, Лизавета вскочила с постели и, подобрав юбку, вылетела из комнаты. Кто-то охнул, увидев её, громыхнула посуда в чьих-то руках, но она выбрала не обращать на это внимания. Пронёсшись через кухню и сени, она распахнула дверь приозёрной избушки — и застыла от захлестнувших чувств.

По коже пробежали мурашки, волосы дыбом встали на затылке, дыхание спёрло, а сердце забыло, как биться. Лизавета потерялась в звуках и ощущениях, доселе не виданных. Она слышала, как птицы перелетают с ветки на ветку далеко вверху, как хлопают кажущиеся крошечными крылья. Она чувствовала, как вода в озере идёт мелкой рябью, нежно оглаживаемая ветром, и как возмущается, когда шальная рыбёшка пытается выпрыгнуть из неё. Но ещё сильней она ощущала бег реки в глубине леса, той самой, где жили русалки. Она неслась быстрее любой рыбы, билась о берега и пороги, уносила опавшую пожелтевшую хвою в места, которые Лизавета никогда не видывала. И она звала её за собой.

— Что случилось? — Лизавета резко обернулась, почувствовав присутствие за спиной.

Позади стоял Яр, непривычно тихий и нерешительный. Она впервые видела его плечи опущенными, а глаза — избегающими прямого взгляда. Куда делась прежняя бравада, самоуверенность? Где тот княжич, что посмеивался над ней целую вечность назад?

— Яр, — его имя легло на язык опасным рычанием. — Что. Со мной. Случилось?

Хуже всего было то, что Лизавета знала ответ. Она не помнила ничего после выстрела, но могла представить, что же произошло. Могла вообразить воду, принимающую её тело, успокаивающую жар в ране, обнимающую и укачивающую, погружающую в спасительный сон.

— Я спас тебя, — сказал Яр так, словно сам в это не верил.

Но то была правда. Почему-то Лизавета знала: без него она не стояла бы сейчас на пороге избы, не задавала глупые вопросы, не наслаждалась неожиданным единством с природой, на изменения в которой чутко отзывалась каждая часть её тела.

— Думаю, я должна тебя за это поблагодарить.

— Не нужно было брать тебя на озеро, — невпопад ответил Яр, отвернувшись.

Лизавета склонила голову набок, беззастенчиво разглядывая его. Ах, сколько «не нужно» они совершили, чтобы прийти к такому итогу — к этому моменту, когда Яр не мог смотреть на неё из-за стыда, а она не чувствовала к нему ничего, кроме жалости.

— Без меня Лад бы не стал тебя слушать. Всё могло закончиться намного хуже.

«Закончиться», — повторила она про себя, едва шевеля губами. Неужели её история и впрямь подходила к концу? Вот так, без великих открытий, без спасения мира, без откровений, способных всё перевернуть?

Хотя, один маленький мирок всё же был спасён…

— Где Лад? — подумав об этом, она встрепенулась.

— Спит. Ему тоже не очень пришлось: когда тебя ранили, было нарушено обещание, которое Лад дал твоему отцу.

Точно. Лад ведь обещал её защищать.

— Но теперь всё в порядке?

Яр неопределённо дёрнул плечом:

— Смотря, что значит «в порядке». Но Лад жив, твой отец в последний момент снял с него все обязательства. Он, к слову, рвался бежать за тобой, но я сказал, что будет лучше, если ты сначала поговоришь с кем-то из наших.

— И он согласился? — Лизавета недоверчиво усмехнулась.

— Я был… убедителен.

Она ожидала увидеть отца привязанным к лавке, но всё оказалось куда прозаичнее: он просто сидел за столом, нервно отстукивая ногой мгновения до их встречи. За стуком он не расслышал, как она подошла, и Лизавета замерла на мгновение за его спиной — пальцы застыли над плечом, которое она так и не сжала. Отведя руку в сторону, она прошла мимо и села напротив.

— Лизавета!.. — отец встрепенулся, согбенная спина распрямилась, пальцы потянулись прикоснуться — но разделявший их стол не позволил. — Ты… ты жива.

Понимал ли он, что в действительности произошло с его дочерью? Она бросила быстрый взгляд на Яра, так и оставшегося стоять в дверях сеней. Тот кивнул: отцу объяснили — или, по крайней мере, пытались объяснять.

— Не совсем, — ей казалось, что даже собственный голос зазвучал по-другому, хотя на самом деле изменилось лишь её отношение к отцу. Он больше не казался непогрешимым, всезнающим, бесспорным, приравненным к богу. Он стал в её глазах человеком, и то была утрата, которую им обоим необходимо было пережить. — Теперь я одна из них.

Лизавета оглянулась на Ольгу. Та перестала хлопотать, замерла возле печи, неотрывно глядя на людей за столом. Хотя, человек там был только один.

— Ты пытался убить моих друзей.

В его взгляде отразилась вся боль низвергнутого божества.

— Я лишь хотел защитить тебя, — слова казались такими никчёмными и бессмысленными, и он сам это слышал. — Я должен был тебя послушать.

Она кивнула, соглашаясь. Взгляд её рассеянно бродил по его лицу: отец постарел за этот день так, как не успел за последние семнадцать лет. Меж бровей пролегли глубокие морщины, уголки глаз опустились, вечно вскинутый подбородок ослаб. Лизавета не знала, правда ли он так изменился или только в её глазах.

— Да, должен был, — несмотря на жалость в сердце, она согласилась. — Но отчасти я понимаю, почему ты так поступил.

Она ведь тоже не послушалась Лада, много-много раз. Пошла против него в Навь, сблизилась с Ярославом, вернулась на озеро, хотя он отрезал его от мира всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Если бы она делала так, как говорил Лад, самого страшного тоже могло не случиться.

— Пообещай мне, что это не повториться.

— Обещ… — как легко отец готов был дать слово!

— Нет, — однако Лизавета не собиралась ничего упрощать. — Не так.

Она протянула над столом тонкую, бледную руку, и отец, который совсем недавно так хотел коснуться её, застыл в изумлении. Он больше не мог притворяться, что его любимая дочурка осталась прежней, потому что прямо сейчас ему предлагала заключить договор не она — водяница.

— Пообещай мне, что больше не вернёшься на это озеро и сделаешь всё возможное, чтобы сохранить его тайну от прочих людей. Что будешь оберегать духов Нави так же, как оберегал бы мою собственную жизнь, если бы та ещё продолжалась. Пообещай… — у неё перехватило горло от одной мысли о том, что она собиралась сделать. — Пообещай, что не будешь сам искать со мной встречи.

— Чт?..

— Пообещай.

В её голосе зазвенел лёд, и отец наконец-то услышал. Ему ничего не предлагали, с него требовали плату за всё.

— Обещаю, — его пальцы показались Лизавете обжигающими. — Всё, что ты сказала до этого, я всё из этого сделаю.

Мгновение ей казалось, что отец попросит что-то взамен. Его рот дрогнул, словно готовый произнести какие-то слова, совершить ошибку. Но в итоге он не издал больше ни звука, и за это она была ему особенно благодарна.

— Спасибо, — губы растянулись в улыбке. — Правда, спасибо.

— Нет, — он покачал головой. — Не за что. Я делаю то, что сделал бы любой отец. Защищать тебя — мой долг, и если из-за этого я больше не увижу тебя… Что ж, возможно, я это и заслужил.

«Возможно», — так и не сказала она.

Лад не спал, когда она вошла в дальнюю комнату. Он смотрел в окно на проплывающие в вышине облака — она проследила за его взглядом и с изумлением поняла, что не просто видит, но чувствует их. Облака были водой неба, паром, готовым излиться на землю благословенным дождём.

— Удивительно, правда? — конечно, Лад ощутил её присутствие.

Она прошла вглубь комнаты, помедлив, опустилась на край постели. Лад, не глядя, нашёл её руку и мягко сжал в знак то ли приветствия, то ли благодарности. От прикосновения по телу разбежалось тепло.

— Что удивительно? — спросила она, пускай и догадывалась, что он ответит.

— Удивительно, как всё получилось, — Лад наконец отвернулся от окна. — Ты спасла мне жизнь, хотя это я обязался тебя спасать.

— Ты и спас, — слова вырвались сами собой, и только тогда она поняла: то была кристально чистая правда. — Сам подумай, что было бы со мной, если бы я не оказалась на озере?

— Ты была бы жива.

— И жила бы чудовищную, никому не нужную жизнь. Вышла бы замуж за человека, которого не любила. Притворялась бы счастливой, потому что так нужно. Делала бы, что велено, и не слушала бы себя, — она покачала головой. — Я видела, как это происходит с другими, и решила, что не желаю себе того же. Больше нет.

— Боюсь, мы просто не оставили тебе выбора с этими дрязгами…

— Но он у меня был. Я могла остаться дома, когда узнала, что отец направляется сюда. Но я представила, что будет дальше, и я приняла решение. Своё собственное, не твоё или Яра, и не смей сейчас у меня его отнимать.

Лад посмотрел на неё долгим, изучающим взглядом. И с каждым мгновением этого взгляда что-то менялось в его лице: ушла хмурость, разгладился лоб, тревога в глазах сменилась знакомым спокойствием.

Он медленно кивнул, принимая за ней право решать. Она чуть крепче сжала его пальцы в ответ, прежде чем отпустить, отстраниться.

— Неужели ты научился ко мне прислушиваться?

— Ты бы себя видела! — Лад фыркнул, становясь собой прежним: легкомысленным и шутливым. — Теперь любой побоится тебе слово против сказать.

— Это хорошо. Потому что я решила ещё кое-что… — она не договорила, надеясь, что он опять всё поймёт. Но Лад лишь вопросительно глядел на неё в ожидании продолжения.

«Последнее испытание, да?» — подумала она, не уверенная, к кому обращается: к себе ли, к Матери-Природе, к Богу-Отцу. Конечно, никто не откликнулся.

— Как ты наверняка заметил, я больше не человек.

Лад снова кивнул, словно нарочно не давая ей передышки.

— Когда я поняла, кем стала, то подумала, что Мать-Природа связала меня с тем же озером, что и вас с Ольгой. В конце концов, я ведь там умерла, — произносить это было странно: казалось, она говорит о ком-то другом. — Но похоже, всё работает не так.

Глаза Лада едва заметно расширились: он всё понял. Мать-Природа всегда давала своим детям то, что им нужно, а не то, чего они жаждали.

— Я водяница, Лад. Не мавка или русалка, а хозяйка собственной вотчины. Мне досталась река, я чувствую это каждой своей частицей — как она зовёт меня.

— И ты пойдёшь ей навстречу?

Она улыбнулась, и в этой улыбке было поровну радости и сострадания.

— Да. Она тянется так далеко, Лад, как я никогда не уезжала. Я чувствую, как она опоясывает землю, как кормит и поит живущих по оба берега, как соединяется с морем… и как бежит вот в этом лесу. Почему русалки никогда не уплывали отсюда, Лад? Они ведь могли.

— Потому что они несут другой крест. Для них вторая жизнь — наказание и искупление, для тебя — кажется, дар.

— А для тебя?

— Оба, — он ответил быстро, выдавая, что не раз задумывался об этом. — Наказание за глупость и великий дар, позволивший эту глупость исправить.

— И натворить новые.

— А для чего ещё нам дана жизнь? — он развёл руками и улыбнулся шаловливой улыбкой. — Ну, и сама подумай: это ведь мои глупости тебя сюда привели. Не похоже, чтобы ты была расстроена.

Она хмыкнула: в этом был весь Лад. Всего несколько минут назад он сокрушался и винил себя во всех её бедах, а теперь — наоборот, хвалил, ведь его проделки закончились наилучшим образом. Если Мать-Природа даровала ему жизнь как возможность исправиться, Ладу ещё долго предстояло топтать эту землю. Или нет — вот он опять посерьёзнел.

— Когда ты выдвигаешься?

До сих пор она думала задержаться на несколько дней, дать ему возможность поправиться, а отцу — проститься. Но полдня и этого разговора хватило, чтобы понять: природа ждала от неё иного, и в глубине души она и сама этого желала.

— На закате. Сегодня же.

Лад единственный не стал с этим спорить. Отец позже пытался переубедить несколько раз, Ольга напирала на то, что ей нужно освоиться с новыми силами, а Яр молчал так, что сразу становилось ясно: он против. Но она больше никого не слушала, кроме собственного сердца. А оно звало в путь.

Они простились на пороге леса.

Лад поцеловал её в висок, едва коснувшись кожи губами, и в этом поцелуе было куда больше смыслов, чем во всех словах, что она когда-либо от него слышала. Он просил прощения, впервые по-настоящему, он надеялся на скорую встречу, и он смирялся — с её новым обликом и с её новой сутью.

Ольга мягко сжала её пальцы в своих, как много раз прежде, но теперь в этом жесте не было снисходительности или материнской нежности. Она словно впервые почувствовала, для чего всё это было и почему это было неизбежно, а теперь пыталась передать эти знания дальше. Новообретённая водяница пожала её пальцы в ответ.

Наконец, отец стиснул её саму в крепких объятиях — таких тёплых и таких человеческих, что она задохнулась от защекотавших нос слёз. Только теперь она осознала: то и впрямь было прощанье. Где-то в вышине защебетали птицы, словно отпевая девицу, безвременно покинувшую мир живых. Она глубоко вдохнула и положила руки отцу на плечи, ощущая его поддержку в последний раз.

Увы, объятия не могли длиться вечность. Собравшись с силами, она первой отстранилась от отца, чувствуя, как тепло его рук сменяется прохладой осеннего ветра. Сама не заметив, она преодолела границу света и тени — если отец и остальные стояли на освещённой солнцем траве, то сама она уже оказалась в укрытии вековых деревьев. Они склонились, будто приветствуя её.

Больше не было сказано ни слова, издано ни звука. Она ушла под шум ветра и пение птиц, скрылась меж тёмных стволов, становясь частью природы. Она не знала, что помимо отца, Лада и Ольги её провожает ещё один взгляд — Яр всё же пришёл, чтобы ещё раз её увидеть.

Но всё это больше не имело значения.

Она запрокинула голову, бросила взгляд туда, где в вышине солнце отсчитывало часы до исхода дня. Смеркалось, время живых подходило к концу. До недавнего времени она считала, что то было лишь красивым сравнением, но теперь ощущала, как с приближением ночи становится спокойнее и сильнее. Её мёртвое сердце билось всё живее с каждым мгновением, что остывала принадлежащая ей река.

Вот вода показалась меж деревьев, переливающаяся в лучах заходящего солнца. Стремительный поток разлетелся брызгами, налетев на какой-то камень, и капли воды упали на голые ступни.

— Эй, мелочь!

Она обернулась. Силуэт Лесьяра был едва различим в тени, словно ещё одно дерево в частоколе прочих. Но вот он отделился от ствола сосны: тёмная куртка, всклокоченные волосы, хвойные иглы, запутавшиеся в меховой оторочке. Она улыбнулась ему, как старому другу, и с удивлением поняла — да то он и был.

— А немало с тобой приключилось с нашей последней встречи.

— Немало, — она склонила голову, соглашаясь. — Я вот водяницей стала.

Она развела руками в стороны, показывая и слишком тонкое для осени платье, и окрасившуюся в молочно-белый кожу, и распущенные волосы, волною лежавшие по плечам. Он посмотрел ей в глаза, чей цвет утратил яркость — но не искру.

— Тебе идёт.

— Быть мёртвой? — она хитро прищурилась.

— Быть свободной. Как река, которой ты отныне принадлежишь.

Конечно, он знал — почувствовал, как на её присутствие откликаются быстрые воды в зарослях его леса. Они зашумели, заплескались, врезаясь в пороги, словно звали свою владычицу.

— Мать-Природа и впрямь знает, что нам нужно, — она то ли спросила, то ли наконец согласилась с много раз слышанным утверждением.

— Лучше, чем мы сами, уж точно.

Она посмотрела на Лесьяра долгим, изучающим взглядом, гадая, кем он был до того, как переступил порог. Но в нынешнем обличье лешего ничего не говорило о прошлом — сейчас он был не более, чем часть леса, который покачивал ветвями, приветствуя и чтя его.

— Спасибо, — только и сказала она, наконец перестав задавать вопросы.

Он кивнул, кажется, поняв — за что. Она отвернулась, пряча улыбку: удивительно, но Лесьяр, которого она знала считанные часы, был единственным, кто был готов её просто слушать, не диктуя и не меняя ничего под себя. Он единственный советовал, а не указывал.

— Эй, мелочь! — она оглянулась через плечо, гадая, что ещё он хочет сказать. — Так каково твоё истинное имя?

Улыбка сама собой коснулась её губ.

— Лиза. Так мне больше нравится! — откликнулась она и коснулась ступнёю холодной воды: та приняла её, обняла, как родную.

Лизавета умерла от случайного выстрела на берегу озера. Лиза исчезла, обернувшись каплями блестящей росы, опавшей на пожухшую траву. Река понесла её вперёд, в огромный мир, который только предстояло увидеть.

Конец.

Примечания

1

Мера веса, возникшая по аналогии с одноимённой монетой, которую продавцы использовали в качестве гирьки; 4,26 грамма.

(обратно)

2

Щегольской экипаж с откидным верхом.

(обратно)

3

Мера длины, равная 4,45 сантиметра.

(обратно)

4

Полка над лавками, непрерывно огибающая стены в избе

(обратно)

5

Даниэль Дефо, «Робинзон Крузо»

(обратно)

6

На самом деле Лизавета увидела обыкновенную пустельгу, однако по незнанию приняла его за другую птицу.

(обратно)

Оглавление

00

01

02

03

04

05

06

07

08

09

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

*** Примечания ***