Самодержец (СИ) [Денис Старый] (fb2) читать онлайн

— Да поняла я. Но Англия! Торговля! Только-только русские торговые корабли стали обычным делом в морских европейских портах, как новая война. Будешь лезть в свои фонды? Для этого ты туда деньги складывал? Вот убей меня… нет, не нужно, а то ты можешь и превратно понять и убить. С твоей-то твердолобостью. Но все же, почему нельзя напечатать больше бумажных денег? Ты объяснял про инфляцию, но, как я поняла, у нас более чем обеспеченна бумага. Серебра и золота много, — разошлась Екатерина и вот такой, деловой, серьезной, но обнаженной, она мне еще больше нравится, чем исполняющая кошачьи роли.

— Иди сюда! — сказал я, и притянул к себе жену, которая поняла смысл игры и для приличия, чтобы достичь вершины безприличия, чуточку сопротивлялась.

— Не нужно вот только таких красавчиков-офицеров допускать в нашу спальню, тем более, когда я обнажена, — сказала Катя, пытаясь отдышаться после эмоционального урагана.

— И ты не спала? Катька, вот десять лет назад пожалел тебя… — начал было я отповедь, но не почувствовал ревности, даже успокоился.

— Я с тобой честная, прямо и говорю, что вокруг таких вот бравых офицериков всегда флер из амурчиков. Я изворачиваюсь от стрел божков любви, стараюсь, — говорила Екатерина.

— А я знаю, где таких бесенят с луком и стрелами изгоняют, могу устроить! — почти что отрешенно говорил я.

— Опять монастырем пугаешь? Ты вот лучше вот так, как ночью и утром… Я столь измотана буду, что и не посмотрю ни на кого.

— Ага! Но впредь дежурный офицер во дворце будет карликом. Нет и тут могут быть нюансы. Уродливый карлик! Вот такой мне нужен дежурный офицер, — сказал я, и мы рассмеялись.

— Через час буду в столовой и готовой к работе! — резко сменила Катя тему и стала вновь расчесывать свои локоны, изрядно растрепавшееся после исполнения супружеского долга.

Катя ушла, а я потребовал к себе английского посла Джона Хобарта.

Наверняка в истории дипломатии останется отпечаток от того, как некогда Россия поступила с прусским послом Фенкенштейном. Больше года тот заносчивый дипломат был в заточении. Его клетка, впрочем, если и не была золотой, по позолоченной точно. Однако, заточение, оно таковым и является, пусть там и кормят хорошо и еще и книжки читают на ночь.

Английский посол, вопреки некоему стереотипу о повсеместном коварстве англов, прибывающих в Россию, был симпатичен. Не внешне, не мне судить, но думаю, что подобный типаж нездоровой худобы дамам не особо нравится. Джон, насколько я смог его узнать за полтора года после назначения, был человеком справедливым и обделен английской чопорностью, несмотря на весьма и весьма аристократическую родовитость. Мы во-многом с ним сходились и так же позволяли некоторые вольности в общении, например, я возмущался карательными «папискими» законами против ирландцев-католиков, и, что было удивительным, посол мне вторил [в РИ Хобарт стал одним из не многих англичан, которого уважали ирландцы].

Так что заточения не будет, отпущу его. Но поговорить и выказать свое дипломатическое неудовольствие хотел лично. Неплюев по своим инстанциям проведет официальные ноты протеста, а я лично передам объявление войны. И Сделаю это, в знак некой предрасположенности к послу, конфиденциально, но под роспись. А то еще утеряет где.

Прекрасно понимая, что меня вынуждают действовать по неким правилам, исключающими открытое противостояние на всех фронтах, а приглашают к локальным конфликтам, прежде всего в Средиземном море, я поступал нелинейно, чтобы сбить с толку английскую аналитику. Уверен, что англичане станут ломать голову, что я вообще задумал, если объявляю войну. Почему делаю это сейчас, но не делал десять лет назад, когда хотя бы был шанс встретиться сухопутными армиями на поле боя. Уверен, что и в этой войне встретимся, как бы не хотелось лаймам чужими руками жар загрести.

Бить вероломных англичан, где бы они не находились! Вот лозунг, который заставит задуматься и шведов и самих англичан. Тут мысли островитян могут уйти в ту плоскость, как размышления: не хочет ли Россия поучаствовать в войне в том числе и в колониях. И хватит ли тридцатитысячного английского корпуса для сдерживания все и вся в североамериканских колониях. К слову, у нас в Луизиане уже должно быть не менее двух полноценных дивизий. И это не считая казачьих отрядов до тысячи сабель.

Повоюем!

Глава 3

Петербург

14 августа 1762 года. 14:00

Ровно в 14:00 14 августа 1762 года в приемном зале Петергофа были собраны члены правительства, сенаторы, которые только были в Петербурге, обитатели двора, из числа разного рода камердинеров, пажей, старших фрейлин, а так же послы иностранных государств. Фельдъегерской службе удалось изловить и привезти всех нужных персон. И подобная работа достойна похвалы, или даже вознаграждения. Так оперативно собрать кворум из российских элит!

Уж не знаю, насколько представители знати выражали недовольство, что говорили, когда их подымали из постелей. Не удалось до конца искоренить обычай елизаветинской эпохи засиживаться до поздней ночи, и часто Петербург еще спал, когда уже начинался обед у служащих министерств или иных ведомств. Но, пусть англичанам шлют претензии, именно они и послужили причиной ранних подъемов послов, сенаторов и доставки их во дворец. Может, все же не доставки, а, скорее, сопровождении. Иначе, если еще заставлять господ проехаться в каретах фельдъегерской службы, мероприятие становится больше похоже на арест. Если бы дело происходило в Петербурге, то сбор людей мог стать более организованным, но мой, Петровский, дворец еще не достроен. Именно в этом, не дворце, а, скорее, дворцовом комплексе я и предполагал работать в теплое время года, используя Петергоф больше, как «дачу». Такую себе дачу на сотни гектаров земли. Ничего, весной уже буду переезжать в новое жилище.

— Божию поспешивающего милостью Петр Третий, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Крымский, Господарь Молдавский, Государь Царьградский, Царь Армянский и Грузинский, Владетель Западноамериканских земель и островов Сахалин, Эдзо… и прочая, и прочая, — раздавалось под сводами большого приемного зала.

Увеличился мой титул, теперь, если его прочитать с начала до конца, так и выспаться можно. Ничего, думаю, скоро может еще какой-нибудь титул прибавится или уменьшится, если мне не удастся отстоять свою державу. Нет! Вариантов не имею, отстоим. Россия сейчас в такой силе, что, собравшись, сможет многое на удивление врагов.

— Вручаем Вам, посол Соединенного королевства Англии и Ирландии, сэр Джон Хобарт, второй граф Бакингемпшир уведомление, что отныне наши державы находятся в состоянии войны, причиной которой стало вероломное нападение Англии и уничтожение русской военной эскадры, находящейся на острове Мальта с дружественным визитом, — продолжал вещать зычный голос церемонимейстера.

Хобарт держался с достоинством, но было видно, что он сожалеет и, вероятно, чувствует себя не слишком уютно. Конечно, когда все взоры на тебя, а зарисовщики с упоением рисуют происходящее, чтобы выпустить газету с рисунком, нельзя находиться в полном самообладании, по крайней мере, внутренне. Его увидит вся Европа. Я точно знал, что русские газеты популярны даже за рубежом, мы ранее отправляли тысячи экземпляров заграницу, а журнал «Россия» уже выпускается на французском языке и читаем в европейских салонах.

Сама церемония объявления войны не заняла и десяти минут, и я, под недоуменные взгляды многих собравшихся, пригласил Джона Хобарта на приватный разговор.

— Виски? Абсента? — спросил я у графа.

— Я недоумеваю, Ваше Величество, почему Российская империя объявляет войну моей стране? Вы же даже не попытались выслушать мою, английскую точку зрения на произошедший инцидент. Может, все же был смысл договориться? Столько общего у России и Англии, чего стоит только торговля! Российская империя — главный торговый партнер моей страны, — сокрушался посол.

— Мой друг… Именно так! Не удивляйтесь, Вы — мой друг! Несмотря на то, что и Вы были в курсе приготовлений Вашей державы к новой войне с моей империей. Именно потому и вырос за последнее десятилетие товарооборот. Вы строили новые корабли из нашего дерева, оснащали их парусами и канатами нашего производства. Вы даже заказывали у нас якоря и листы меди для обшивки днищ ваших кораблей. Вот оттуда и вырос товарооборот. Он неминуемо иссяк бы, ибо программа строительства английского флота закончилась, как, впрочем, дно показывает и ваша казна. Да, я пониманию некоторые процессы в экономике и умею считать, впрочем, в России грамотных людей все больше и считать умеют многие и кроме императора. Так что все предельно ясно: если есть флот, построенный напряжением сил, то его нужно использовать, иначе все зря. Через пятнадцать-двадцать лет многие корабли потребуют капитального ремонта. Тратить деньги попусту Англия не умела никогда, значит, наши страны ждут противостояния. И… не скажу, что мы готовы, но и сдаваться… как-то нельзя, — говорил я, подкидывая в монолог немного лжи и страха, наблюдая за реакцией посла.

Хобарт обязательно будет принят английским королем. Что скажет посол? Россия готова ко всему и столь уверенна в победе, что нужно договариваться? Казалось, это благо и только и нужно, чтобы договориться и вновь начать мирно и прибыльно торговать. Нет! Давление, перерастающее в войну, никуда не денется. Не сейчас, так через год, два года, но обострение начнется вновь. Однако тогда мы можем не быть столь подготовленными к тайным ударам. Уже сейчас докладывают, что в процессах подготовки восстания в Ирландии и волнений во Франции наступает фаза «перегрева», когда все, что можно сделано и нужно давать отмашку к началу, иначе момент будет утерян и люди уже устанут жить в напряжении. Элементарно никто не выйдет на улицы, или организационные ячейки будут разгромлены французскими силовиками.

Мне было еще интересно, многое ли знал этот человек о готовящемся противостоянии. Если многое, то передо мной самый лучший актер и лицедей из Тех политиков, с кем мне пришлось общаться. Он мог бы с успехом соперничать в актерском мастерстве и с Марией-Терезией, той еще…

— А как же масло, сыры, даже колбасы, вода, алкоголь? Да многое еще? — спросил посол.

— Это жалко терять. Но, учитывая, что торговля была обоюдно выгодна, она восстановится. Мы готовы торговать с кораблями под любым флагом, кроме английского. И абсолютно станет неважным, если на этом судне будут говорить на английском языке, — я улыбнулся. — Что касается лично Вас, Джон, то Вам не будут чинить препятствий и уже сегодня, если будет на то Ваша воля, или завтра, но не позднее, Вы отправитесь домой. Истории с прусским послом не повторится. Хотя я еще подумаю, может и объявить награду за голову того английского адмирала, который топил русские корабли.

— Это варварство! — сказал Хобарт.

— О, наши методы могут быть прямыми, но в изуверстве они могут соперничать с теми, что активно используется Вашими соплеменниками. Чего стоит только торговля рабами, — сказал я и встал, это же сделал и посол. — Впрочем, я не об этом. Вы поедете к своему королю и передадите моему венценосному брату такие слова: мы, конечно, повоюем, но Россия готова уже сейчас к переговорам с тем, чтобы ее, мои, интересы были соблюдены. Оставить Мальту, согласовать взаимодействие с Российской империей по политике в Северной Америке, допуская русские корабли к торговле с североамериканскими колониями, убрать своих агентов из Турции и Персии. А пока Российская империя, видя усилия Англии больно ее ударить, станет бить в ответ там, где сочтет нужным. Сил и средств у нас мало, очень мало, наша страна не готовилась к войне в той мере, насколько нам ее навязывают, но мы будем взрывать свои корабли, чтобы они не достались врагу. Мне жаль, мой друг, но более я Вас не задерживаю.

Посол поклонился, я даже протянул ему руку для прощания. Пусть в Англии появится еще на одного человека больше, кто не будет считать Россию своим врагом. Ну, или пусть на острове такой человек появится в единственном числе.

Получилось ли убедить посла в том, что Россия не готова к войне? Уверен, что нет, но мои слова он обязан доставить в неизменном звучании. А король Георг, как мне докладывали, в принятии решений может быть еще более импульсивным, чем я. Я не рассчитывал на то, что стратагема: показывай врагу слабость, оставаясь сильным, сработает. Однако, всем неприятелям нужно наглядно показать, что открытое противостояние с Российской империей чревато. Может и получится сделать «прививку» лет на пятьдесят у европейских государств, да и у Китая, чтобы не было желания воевать. Ну, а в локальных военно-политических играх можно и посоперничать.

Государственный Совет начался опять же не сразу. Шешковский чуть ли не боем, но пробрался ко мне. Тот же ротмистр, который меня и будил, вновь не позволил нарушать покой императора, останавливая, казалось, всесильного главу Тайной канцелярии. В обязанности дежурного офицера, в принципе, подобное не входит, если только не объявлено особое положение, когда меры безопасности усложняются. И я объявил такое положение. Поэтому, несмотря на угрозы и козыряние своим титулом, даже Степан Иванович был, в итоге, досмотрен и только тогда допущен до «тела». Нужно узнать имя этого молодца, может и пригодится к чему, ибо исполнительный. Но Катька, стерва… придется офицера все же держать на расстоянии. Определить его что ли к кому-нибудь в адъютанты? Румянцеву?

— Чего ты, Степан Иванович, костеришь на чем свет стоит исправного офицера? — спросил я с улыбкой, когда в кабинет зашел Шешковский.

— Простите, государь, но дело столь важное, что нужно было скорее доложить Вам. Я извиняться перед этим офицером не стану, но по ведомству пришлю письмо благодарственное. В конце концов Ваша безопасность — моя работа. И ротмистр все правильно делал, — говорил Шешковский, поправляя свой камзол.

— К делу! — серьёзно потребовал я, все же Государственный Совет уже должен был более, чем сорок минут ожидать моего появления.

— Вот! — глава Тайной канцелярии протянул мне лист бумаги.

«Вспомните, господин Панин, мадмуазель Жанетту, как и разговор в Аахене. Сделайте то, на что способны» — прочитал я, не став озвучивать текст.

— И? — спросил я.

— Жанетта — так звали помеж собой французские шпионы связную. Дамочка, которая носила письма, скрывая их в своем платье. Мы о ней знаем, но пока не трогали. На Панина были указания еще с переговоров в Аахене. Он тот, кого Вы, Ваше Величество изволили назвать «спящим». И… это же он должен был представлять Россию на свадьбе Ее Высочества Анны Петровны! — сказал Шешковский.

— Сколько не выводи крамолу, она все равно пролазит. Еще есть что на Никитку? — спросил я.

— Есть не точные данные, что доходы Никиты Ивановича сильно превышают все публичные. Косвенные свидетельства указывают на то, что Панин брал мзду от шведов, — сказал Шешковский.

— Хорошо! Прямо на Совете и арестуешь, после моих слов, — принял я решение.

Ждать более не стал, а отправил Шешковского в зал для заседаний Государственного Совета, чтобы мы вместе с ним не заходили, после отправился и сам, взяв с собой двух гвардейских казаков. Мало ли… арестовывать же иду одного из вельмож.

— Господа, начнем с того, что заслушаем армию и флот. Что мы имеем сейчас, и что в ближайшее время способны противопоставить противнику, — начинал я Государственный Совет. — Однако, прежде я хотел бы спросить у господина Министра иностранных дел. Скажите, а что же такое нужно было вспомнить Вам, Никита Иванович, из событий в Аахене, что могло бы помочь нашим врагам англичанам, да еще в тот момент, когда Вы назначены на сопровождение моей дочери в Вену?

Наступила пауза, полноватый Панин раскраснелся, покрылся испариной. В какой-то момент я даже подумал, что он получит инфаркт, но нет, обошлось.

— Господин Президент Тайной канцелярии, распорядитесь сопроводить подозреваемого Панина Никиту Ивановича для разговора в более для того подходящее место, — сказал я и не стал обращать внимание на то, как в зал заседания вошли два молодца и под ручки белые повели Панина.

Два казака все еще стояли у дверей и были готовы к любым событиям. Я мог справится самолично не то, чтобы с Панины, уверен, что и с любым членом Совета, может только Румянцев составил конкуренцию, но эти двое — моя демонстрация силы, психологический нажим на остальных. Пусть видят и осознают, что любой намек на измену не остается без внимания.

Не факт, что Никита точно будет предан абстракции, но он и так не нужен был мне в сегодняшних реалиях а тут еще и мог умышлять что-то. То, что нам подставили Панина этой запиской я не верил. Глупо убирать из моей команды единственного, с кем европейцам было бы возможно договориться. С иными придется сложнее. Или злопыхатели России столь уверены в своих силах?

— Господа, прошу! — спокойно сказал я и увидел, что тест на стрессоустойчивость большинство из присутствующих прошли, может только министр экономики чуть растерялся.

— Ваше Императорское Величество, Ваши Императорские Высочества, господа, — на Совете вновь присутствовал сын и жена, Павел хватал ртом воздух, наверняка впечатленный арестом Панина. — На сегодняшний день в Эгейском море на четырех базах находятся четыре эскадры, общим числом шестьдесят пять кораблей, в Черном море и у проливов еще тридцать три вымпела. Также отдельная эскадра бронированных пароходов, состоящая из десяти кораблей. Уверен, что Англия уже предпринимает усилия по блокированию Датских проливов и не выпустит наш флот из Балтийского моря, чтобы иметь возможность объединение и ротации флота. Считаю, что необходимо давать генеральное сражение у пролива Дарданеллы, при попытке прорыва противника. Доклад закончил, генерал-адмирал Спиридов.

— Сразу нет! Думайте! Оставить Иерусалим придется, о чем уже нужно было бы отдать приказ по оптическому телеграфу в Москву и дальше. Может, и успеется уйти русскому представительству в Палестине. А за острова Эгейского моря, мы будем бороться. И России нужна громкая победа. Думайте, как именно использовать козырь в виде пароходов, — сказал я и взгляд переместился на Румянцева. — Господин генерал-фельдмаршал, Вам слово!

— Ваше Императорское Величество, Ваши Императорские Высочества, господа! Шведское направление: корпус из тридцати тысяч пехоты и пяти тысяч кавалерии при ста семидесяти пушках без учета крепостной артиллерии. Оснащение новыми винтовками: два полка. Прусское направление: армия в пятьдесят пять тысяч с шестью тысячами кавалерии при четырехсот шестидесяти орудиях. Оснащение новыми винтовками: дивизия, четыре воздушных боевых шара, новые ракеты числом в три тысячи. Турецкое направление, оно же и персидское: тридцать четыре тысячи пехоты при пятнадцати тысячах кавалерии, без учета союзных войск, это еще до пяти тысяч конных, сто пять пушек. Австрийское направление: семьдесят две тысячи пехоты, из которой до сорока тысяч арнаутов, двенадцать тысяч кавалерии, двести двадцать пушек. Без учета Царьградской милиции и гарнизона крепостей по штатному расписанию. В ближайшее время возможно мобилизовать до двухсот тридцати тысяч военнообязанных из военных поселений и отпущенных на землю. Считаю, что необходимо быстро осуществить рекрутский набор в сто тысяч человек. Доклад закончил, генерал-фельдмаршал Румянцев.

Да уж! Потребуй я более детальных докладов, зарылся бы в цифрах. И ведь без бумажки Петр Александрович докладывает.

— Предложения по командованию направлениями? Изменения будут? — спросил я Румянцева.

— Прусское — генерал-фельдмаршал Юрий Григорьевич Ливен, шведское — генерал-аншеф Томас Демику, турко-персидское генерал-аншеф Василий Петрович Капнист, австрийское — Светлейший князь, генерал-фельдмаршал Христофор Антонович Миних, — сообщал Румянцев.

— Был бы сейчас на Совете Христофор Антонович, его бы хватил удар от прибавления еще забот, которых в Царьградской губернии и так более, чем много. Не нужно Миниха срывать с управления. Подумайте и позже мне сообщите, кого именно отправить туда, — я усмехнулся, представляя, как именно чертыхался бы старичок Миних.

Вообще, еще год, и нужно отправлять Христофора Антоновича на почетную пенсию. Вот пусть еще немного подучит Потемкина. Григорий Александрович и сам с усам, но при принятии им опыта Миниха, способен стать действительно отличным администратором.

— У меня вопрос господа. Я собираюсь выдвинуть идею, что мы будем бить англичан, где бы они не находились. Что скажете, если английские солдаты будут в Швеции или Пруссии? — спросил я.

Подобные эксцентричные лозунги нужно выдавать, посоветовавшись лишь с теми, кому придется исполнять сказанное императором с горяча. И силы человеческие огромны, как и смекалка, но, все же ограничены. Бить везде англичан? В Индии? В Самой Англии? В Америке? Хотя везде можно, только Индия представляется сложным направлением.

— Ваше Величество, может быть, лучше не бить, а те державы, что примут у себя английские войска, будут считаться враждебными?.. — спросил-предложил Первый министр Иван Иванович Неплюев.

— Вот говорят о Вас, Иван Иванович, что Вы «господин „нет“» и слишком прямолинейный для дипломата, но не ведают они, сколь лисом быть способны, — сделал я комплимент Неплюеву.

Действительно, подобная формулировка оставляет возможности к толкованию. При этом мы оставляем за собой право выбирать модели поведения. Можно и экономические санкции вводить, перекрывать торговые пути, или же использовать диверсантов, напрямую бить, летучие конные отряды использовать. Много чего.

— Я бы хотел, господа, чтобы мы еще послушали господина министра экономики Петра Ивановича Рычкова. Он нам расскажет, как нужно воевать, — я усмехнулся.

— Ваше Императорское Величество, Ваши Императорские Высочества, господа! Простите меня, но скажу: воевать нужно быстро и желательно с прибылью. Более года войны для нашей империи будет сложно пережить. В резервном Фонде не более пятнадцати миллионов рублей, — соврал Рычков.

Я не стал одергивать Петра Ивановича, это его сущность, он иначе не может. Считает министр, что любая копейка, выдернутая из товарооборота и развития промышленности уже потеряна. Воюет даже со мной, и мне это нравится. Здоровая критика нужна даже императорам. Правда шепотом, наедине и перед казнью критикующего.

Мы создавали резервный Фонд на протяжении уже как десяти лет стабильного развития. Там сейчас более тридцати миллионов. Но это, конечно, не значит, что нужно потратить все. С куда большим удовольствием, эти деньги я использую для сети железных дорог.

— Выдвигайте войска на позиции! Внимательно отнеситесь к использованию железнодорожного транспорта, — приказал я, доставая из папки лист. — А вот это, господа, свидетельства подвига русского флота, который в некоторой художественной переработке будет напечатан в газете. Ваше Высочество, Екатерина Алексеевна, займитесь этим вопросом.

Катя мило улыбнулась.

Что удивительно, но сегодня Павел Петрович за весь Совет ни разу не проявил скепсиса, не продемонстрировал отсутствие терпения, только удивление от факта ареста Панина. Был сосредоточен, и даже где-то страх… Он боится. Ничего, Павел не из робкого десятка, отучится бояться и за других.

* * *

Петрополь

1 сентября 1762 года

Аким Антонович Резов был человеком со сложной судьбой. Тот самый случай, когда, действительно, «богатые тоже плачут». Еще десять лет назад Аким Антонович, тогда молодой человек, очень удачно встроился в систему, которая выработалась на золотых приисках в Миасе. В 1754 году Резов стал миллионером. После женился на одной красотке, дочери знатного предводителя башкир. Семья, сын, дочь, большой дом в Миасе, покупка акций Русской Американской Компании. Казалось, что жизнь бьет полным ключом, но, нет.

В 1757 году случился набег большого отряда кайсаков на Миас. Впрочем, после выяснилось, что этот отряд не был привязан к какому-либо этносу, а являлся разноэтничной ватагой в более, чем пять сотен сабель. В это время город казался пустым, многие были на приисках, так как в один день резко повысили стоимость золота и все рванули намывать желтый металл с удвоенным энтузиазмом. Даже и некоторые солдаты участвовали на подсобных работах. России вдруг понадобилось больше золота и империя была готова скупать его дороже прежнего.

Вот в такой день и был лихой, быстрый и жестокий набег на город. Тогда Аким Антонович десятью своими охранниками встал на защиту дома и, казалось, орда кочевников отхлынула. Когда уже Резов перезаряжал свой револьвер и наблюдал, как пять его оставшихся на ногах охранников оказывают помощь своим раненным товарищам, дом загорелся. Разбойники смогли пробраться, пока Резов и его охранники обороняли главный вход. Еще двое охранников, которые остались с семьей, были убиты.

Потеряв в одночасье самое главное, что у него было — жену и детей — Резову стал ненавистен тот город, в котором он стал тенью себя же, но прежнего. Продав свой бизнес донским казакам, Резов решил отправиться туда, куда и направлялся шестью годами ранее, — в Америку.

Обретя хоть какую-то цель в жизни, Аким Антонович уговорил некоторых рабочих и двух инженеров отправиться вместе с ним в Новый свет. Приказчик одного из демидовских заводов было дело возмущался тому, что у него забирают нужных сотрудников, сделал даже запрос Никите Акинфиевичу Демидову. Русский промышленник-магнат уже давно размышлял над тем, чтобы как-то влезть в дела зарождающейся американской промышленности. В городе Казачем, столице Нововолжанской губернии [Орегон] уже начал работать медеплавильный завод и несколько мастерских по производству сельскохозяйственного инвентаря. Там есть и металлы, и реки, где можно поставить водные колеса или даже в будущем электростанции. С развитием морской торговли в регионе, перспективы вырисовывались более чем неплохие.

Организовав производство в Казачем, местом для своей жизни, Резов выбрал все же Петрополь. Это был пятидесятитысячный город с вполне развитой инфраструктурой, увеселительными заведениями, и представлял собой пример веротерпимости и полного восприятия людей не по цвету кожи, а по их личным характеристикам.

Конечно, говорить о полной религиозной терпимости, скорее, не приходится, если бы в разговоре участвовал человек из XXI века. Но для реалий XVIII столетия, наличие мечети рядом с православным храмом, лютеранской кирхи и людьми, обвешанными множеством амулетов и оберегов более, чем прогрессивно. Уже отменен закон, по которому лишь православные могли стать полноценными гражданами русской Калифорнии. Существовал лишь негласный принцип, когда на высшей должности принимали только православных.

— Что грустишь, Аким Антонович? Аль на заводе на твоем что-то не так? — спросил своего товарища губернатор русской Калифорнии Печнов Наум Никифорович, уже одиннадцать лет, как несменный руководитель обширной Калифорнии.

— Знаешь, Наум Никифорович, много денег, вроде бы, как и уважение в обчестве, а все пусто внутри, — ответил Резов.

— Вот уж не знаю, баб тут больше нужного. Хошь индейку, хошь русскую, али китайку, можно и гавайку какую, и все такие смачные, а ты все бобылём ходишь, — веселясь сказал Печнов.

— Так пробовал уже. Кому нужно золото, что у меня есть, а к кокой бабе и душа не лежит. Живу я прошлым своим. Понимаю сие, но отринуть не мочно, — сказал Резов и налил себе стограммовую рюмку водки производства его же винокуренного завода.

— Слухай, дружа, посяди-ка тут, — усмехнулся Печнов и куда-то убежал.

Когда Печнов разговаривал в дружеской, расслабленной атмосфере, у него проскакивали разные звучания слов, не всегда свойственные русскому языку. Таким образом Наум расслаблялся.

Через пять рюмок, выпитых Резовым, губернатор появился вновь, и не один.

— Во, знакомьтесь. Мария-Анна де Рохас, дочь одного идальго из гишпанцев, что бежал к нам, был подранен и почил. Девица и знатная, только за душой не гроша, сирота. И какому мужику ее не сосватать? Все ж дворянка гишпанская, а тебе, дак, и можно, — уже чуть ли не во весь голос смеялся Печнов.

— Я не есть кобыла, чтобы продать, — фыркнула молодая испанка на русском языке, резко крутанулась, так, что ее чернявые волосы разлетелись и даже задели ухмыляющегося Печнова по лицу.

— Видал, кака с гонором! — смеялся губернатор.

А Резову так сильно захотелось побежать за ней вслед, что он даже привстал со своего места, но понял, что не стоит показывать свою заинтересованность. Впервые женщина хоть как-то задела его глаз. Нет, это не любовь, это легкий интерес, подогретый алкоголем, но подобная эмоция столь была приятна для Акима Антоновича, что он решил для себя, что точно найдет и пообщается с этой испанкой.

— А ты че такой веселый, Наум Никифорович?

— Да, так. Вернулся, стало быть, генерал-губернатор наш новый, Кубарев Андрей Леонтьевич, с золотых приисков, да чумазый такой, что я его сразу в баньку определил. Со всем важеством, с кваском холодным, да румочкой запотевшей. Ну, стало быть, и двух девок ему, посмачней таких, чтобы, значит быть, веничком попарили. У меня ж березовые есть для особливых случаев. А тот выбежал в чем мать родила и давай кричать, что тут у нас и царство разврата, и грехопадение. Я ж-то не знал, что у его любовь с женой. Думал, что жена далече, в Гавайях осталась. Так вот, и думал, а тут вон оно как. Но он не в обиде, смеется, особливо, когда узнал, что к нему ажно девки в ряд выстроились. Как же ж, главный человек приехал! От его понести ребенка каждая вторая индейка хочет. Провел я, значит, расследование и выяснил, что еже ли император приедет, так все бабы индейских племен, и не только, будут молить его, чтобы это, он с ними того… И не грех это все, уклад тут такой. Но, а у нас, у православных, все по чину, — говорил губернатор, рассматривая полупустую бутылку водки.

— И никакого у тебя почтения к начальству, — усмехнулся Резов.

— А что мне? Все справно, все работает! Урожай ждем добрый, золота намыли столь много… да ты знаешь, твои делянки, небось еще более государственных моют. А рад я еще потому, что начальство уехало в Казачью станицу, а оттуда и на корабль и домой, на Гавайи, — сказал Печнов, закусывая куском жареной курицы.

— Да, дались нам эти Гавайи. Почитай только три года, как замирились! — сказал Аким Антонович, разливая остатки штофа.

— Точно так, туземцы те с норовом оказались. Но ничего, королева Лилиунокуа… Лилу, короче, с сыном своим Андреем справляется. Говаривают, что царевич тот от генерал-адмирала Спиридова. Но досужие сплетни, конечно. Ты мне лучше скажи, когда уже тот паровоз работать станет? Когда рельсы уложишь? Пароход еще обещали на реку. Ты и обещал. Когда? — по-дружески задевал товарища Печнов.

— То не быстрое дело. Завод заработает хорошо, если через год. А то, что паровоз привезли, так то придурь моя. Заказал, хотел спытать, довезут ли вообще, — сказал Резов, всматриваясь в пустоту бутылки.

— Так, все! Сватайся! Я, считай, сироту приютил, мне и решать. Вот и решаю!

— Чего? — Аким чуть не поперхнулся огурцом.

— Значить, стало быть, уже посватался. Завтра Марию перекрестим в православие, а после и венчаем. Все! Или не друг ты мне, — сказал Наум Никифорович, поднялся, посмотрел на своего товарища, ухмыльнулся своим мыслям и пошел за Марией Анной.

— А что? И женюсь! — сказал Аким и мысль эта не вызвала у него отвращения.

* * *

Тифлис

3 сентября 1762 года

Василий Петрович Капнист был предупрежден о том, что вот-вот что-то должно случиться. Знал он и о том, что непримиримые, которые проживали в труднодоступных горах, готовят какие-то пакости. Но никто не знал, что именно они могут сделать. Вместе с сообщением о вероятности агрессивных действий горцев пришла и аналитическая записка о том, как именно они могут напакостить. Среди прочего, рассматривались варианты нападений на штаб Кавказского военного округа, лично на семью генерал-аншефа, ну, и было предположение, что непримиримые сделают вылазку на казачьи станицы, которые стали возводится на бывших ногайских территориях.

Вот последнее предположение и было взято за основу, так как остальные объекты достаточно было только взять под плотную охрану, в том числе и семью.

Василий Петрович уже неплохо разбирался в местных реалиях и смог быстро выяснить, что именно хотят сделать горцы. Задача и простая, и одновременно иезуитски сложная. Именно казаки и должны были подвергнуться атакам. Вернее, планировалось напасть на станицы, как только мужчины отправятся на войну, которая уже назревала. Убитые жены и дети, старики — это могло, да и, скорее всего, привело бы к казачьим бунтам в армии. Пролилась бы кровь, так как казаков никто бы не отпустил, если они уже задействованы в армии. Пролилась бы кровь и в том случае, если казаки вернулись в свои станицы и увидели разоренные дома и не увидели бы родных, которых могли частью забрать и в рабство. Стали бы гореть селения горцев, весь Кавказ должен был запылать. И тогда России пришлось крайне сложно, появилась бы необходимость привлечения большего количества войск для усмирения всех сторон. И здесь Турция, и Иран, которые годами готовились к новому витку противостояния. Мог получиться сильный удар по России.

— Идут! — сообщил полковник Мансуров.

Капнист решил самолично проконтролировать ход операции, учитывая и важность ситуации, ну и то, что Василий Петрович засиделся на административно-штабной работе и ему нужен был выход эмоций. Не самый разумный поступок, тем более в преддверии вероятных событий. Но Капнист в дали от командования совершал не всегда логичные поступки.

— Ведите полк в атаку! — скрепя зубами, сказал генерал-аншеф.

Ему так хотелось самому… Но, долг важнее, слишком многое завязано на нем. Уже то, что Василий Петрович тут, сидит в камнях и наблюдает за неприятелем, уже это было сменой обстановки и несколько разрядило напряжение от административной работы.

Приказ атаковать неприятеля был отдан час назад, а сейчас Капнист смотрел на человека, который был одет на манер горцев, но слишком выделялся из массы иных, взять, хотя бы идеально бледное лицо.

— Что будет со мной? — спросил француз.

— Вы подвергнетесь допросу с пристрастием и будете направлены в Петербург, где еще раз, два раза, десять, но будете подвергаться допросам с пытками. Я отпишусь с личной просьбой об этом Президенту Тайной канцелярии, — зло говорил генерал-аншеф.

Атака на отряд горцев, где были и турки, и французы, являвшиеся кураторами злодеев, прошла, как по нотам. Как только непримиримые вышли на более-менее широкую поляну, на них сразу же полетели камни, которые не только сыпались на вражин, но и отсекали тем пути отхода. После раздались выстрелы и завершила атаку конница, под командованием полковника Мансурова. Трое русских погибло… полковник среди них. Он возглавлял атаку и был срезан пулей в голову.

После первого допроса, когда Капнист даже наслаждался криками и мольбой француза, стало известно и о других двух отрядах, которые должны были идти иным трактом. Срочно отправилась погоня, которой удалось не допустить злодеяний.

Но этот француз знал далеко не все, он обладал оперативной информацией. Был и другой иностранец, сейчас раненный, вот от него и нужно было узнать о стратегии врагов России. Пусть подлечится, чтобы после искалечиться в пыточных.

Первая каверза, которую ранее тщательно готовили против Российской империи, в числе многих, была предотвращена.

* * *

Стокгольм

6 сентября 1762 года

Риксдаг пылал в огне споров, то и дело перерастающих в потасовки. Шляпы били колпаков, колпаки били шляп. Казалось, глупейший каламбур, рассказ о битве головных уборов, если бы этими «шапками» не были люди.

Еще недавно политическая жизнь в Швеции была мерной, как и в большинство иных лет, прожитых после великого потрясения от поражения страны в Северной войне. Уже многие считали, что тот проигрыш русскому царю Петру Алексеевичу благотворно повлиял на Швецию, которая обратила пристальное внимание на внутренние проблемы. Шведы приобрели больший достаток, чем тогда, как, отнюдь, не огромная страна, напряжением всех сил, кормила и воспитывала армию. Лучшую армию, пока организованные, вышколенные шведские солдаты не столкнулись с русским фатальным упорством и самопожертвованием.

Король Швеции Адольф Фредерик видел причины успехов России не столько в громадности русской державы, ее богатствах, в конце концов, в Швеции есть очень небедные на железные руды горы, сколько в системе управления. Безусловное подчинение — вот залог успехов России [В РИ Адольф Фредерик был поборником абсолютизма, боролся с парламентом, устроил государственный переворот, который не увенчался успехом, парламент даже занимался воспитанием детей короля].

Теперь у короля есть реальный шанс взойти на престол, как истинный король, но не марионетка, подчиняющаяся прихотям, то «шляп», то «колпаков», последние до прихода англичан и французов были сильнее.

В Швецию, под неодобрительные возгласы всех и каждого, кроме, пожалуй, армии, еще месяц назад стали прибывать английские войска. Через две недели пожаловали и французские солдаты с офицерами. При том, французский генерал-лейтенант граф Антуан-Мари де Апшон, прибыл и с дипломатической миссией. Король Швеции уже давно вел переговоры с Францией, чтобы эта страна оказала максимальную поддержку шведскому монарху в его стремлении к абсолютизму, а сейчас французский генерал привез ранее обещанные два миллиона ливров и обещал еще два миллиона, если дело выгорит.

Франции, как и Англии, но последняя отдала шведское направление на откуп французам, было важно, чтобы Швеция вступила в войну с Россией, чего хотел король, о чем мечтали «шляпники», но чему противостояли «колпаки». Послы Российской империи в Швеции были весьма деятельными натурами, которые могли находить подходы к шведской знати и все время оттягивать попытку реванша. После поражения Швеции в войне 1741–1743 годов, шведская элита не беспочвенно опасалась, что следующее столкновение с этой, уже иной, Россией приведет к краху и существенным территориальным потерям. Тут еще и русское серебро, которое немало пополняло карманы депутатов от партии «колпаков», многим больше, чем могли получить от Франции «шляпы».

Но десять лет назад был отозван в Россию Никита Панин, бывший весьма деятельным послом, ему на смену пришел Иван Андреевич Остерман, казавшийся до недавнего времени еще более умным и изворотливым дипломатом. Недавно отозван был и Иван Андреевич.

Что касается Остермана, то сын, некогда всемогущего немецкого интригана при русском троне, оказался, при проверке, никчёмной личностью, только лишь могущей «пускать пыль в глаза», да держаться на людях. На деле же Иван Андреевич переложил дипломатическую работу на другого человека, шведа, который даже реляции самолично писал в Петербург от имени посла [по заверениям Екатерины Великой, она ошиблась в оценке дипломатического таланта Ивана Остермана и была уверена, что за него выполняет работу некий прорусски настроенный швед, об этом же писал и канцлер Безбородко].

2 сентября 1762 года, когда особенно обострились дебаты в парламенте и депутаты не замечали ничего творящегося вокруг, король начал действовать [здесь и дальше переработанное описание государственного переворота в Швеции в 1772 году].

Кроме как на английские и французские штыки, как и деньги от короля Людовика, Адольф Фредерик опирался на своих сподвижников, которыепредложили и финансовую поддержку перевороту, и военную. Одним из таких адептов шведского абсолютизма стал финский дворянин Якоб Магнус Спренгтпортен. Именно этот финн, с верным ему отрядом и двумя ротами французских карабинеров захватил крепость Свеаборг, чем дал старт государственному перевороту.

Другой противник «колпаков» Юхан Критофер Толль поднял восстание в Сконе, куда устремились английские военные, якобы для наведения порядка по просьбе риксдага. И порядок они навели, но свой, провозглашая право короля повелевать. Вот такие двойные стандарты, когда у себя на родине эти же солдаты могли вступиться за права английского парламента, но отрицали подобный орган государственной власти в Швеции. К англичанам присоединился принц Карл, который ранее в парламенте выкрикивал лозунги о недопущении восстаний и исконном праве шведского парламентаризма.

Нельзя сказать, что шведский парламент вовсе бездействовал. Партия «колпаков» стала формировать отряды из своих приверженцев, которых, на удивление оказалось много, прежде всего в Стокгольме. Проблема была даже не в наличии оружия, столичные арсеналы были вскрыты и там оказалось немало и мушкетов и пороха, сложность была в том, кто именно поддерживал «колпаков». Это были люди, сильно далекие от войны, может потому и резко противились ей, поддерживая миролюбивые воззвание калпаков. Торговцы, ремесленники, рабочие мануфактур, некоторые из которых уже активно взаимодействовали с русскими промышленниками — вот основа тех, кто поддержал народный бунт в Стокгольме. Но шанс отстоять столицу, как и не дать случится государственному перевороту, был.

Шансы были ровно до того момента, пока французы, до того не проявлявшие никакого интереса к назревающему хаосу, арестовали лидера «колпаков» Туре Рудбека. Уже после, когда Туре подвергнется «цивилизованным пыткам» каленым железом, стало понятно, кто именно писал письма в Петербург и распределял русское серебро.

Без лидера и его ближайших сподвижников так ярко зарождавшееся сопротивление стало терять свою целенаправленность, идеологическую и политическую составляющую, но превращалась в разгул бандитизма. Ситуация усугублялась еще тем, что отряды представителей третьего сословия, если делить общество по французским лекалам, не имели офицеров, а на голом энтузиазме, не имея понятия тактик ведения войны и организации подразделений, далеко не уедешь и противостоять организованной армии не сможешь.

Однако, у горожан оказалось слишком много оружия, чтобы оно где-то, да не выстрелило. В том порохом складе, в которой превратился Стокгольм хватило нескольких перестрелок, прежде чем ситуация стала вообще неконтролируемая и город на три дня погрузился в хаос.

Когда утром 6 сентября 1762 года король Адольф Фредерик без страха, демонстративно, восседая на сверхмощном коне, иные его большую тушу и не потянули бы, входил в Стокгольм, его уже встречали, как избавителя. Не все, конечно, противников государственного переворота все еще хватало. Однако, при отсутствии деятельного участия в событиях партии «шляп», ареста «колпаков» и их лидера Туре Рудбека, вся вероятная инерция сопротивления была растеряна и оно стало безынициативно.

Король ехал в риксдаг, чтобы торжественно объявить о его роспуске. Все шествия сопровождалось звуками труб и боем барабанов, что привлекало горожан. А большая масса солдат, как шведских, так и иностранных, отбивала всякое желание стрелять и защищать свои демократические права. Без стрельбы не обошлось, пару отрядов особо отчаянных попытались оказать сопротивление, однако, король входил первым в город только для видимости, на самом же деле Адольф Фредерик вошел уже после того, как основные улицы и площади были уже взяты под контроль войсками.

— Поздравляю Вас! — французский генерал первым принес поздравления королю Адольфу Фредерику, ставшим абсолютным монархом Швеции.

— Благодарю, граф, но замечу, что все это нужно было сделать еще раньше, а не тогда, как понадобилась шведская кровь, — отвечал король, не забывая при этом улыбаться и махать возбужденно-радостной толпе, собравшейся у балкона королевского дворца. — Они так вытопчут всю траву и разрушат идиллию ландшафта.

— Ваше Величество, считаю, что именно сейчас и нужно выступать, чтобы до зимы занять пограничные русские крепости и переждать суровые морозы в тепле, но не в поле. Войска готовы, англичане переподчинили свой корпус мне, у господина Якоба Магнуса Спренгтпортена шесть тысяч солдат, у принца Карла двенадцать тысяч солдат. В Вашем подчинении сейчас еще сорок тысяч. Это сила, которая должна сокрушить русских. У нас более ста тысяч солдат, из которых пятнадцать тысяч кавалерии и более трехсот пушек. Как только мы выступим, Фридрих узрит наши успехи и так же поспешит вступить в войну. Уже к зиме мы станем делить шкуру медведя, где самые лучшие куски достанутся тем, кто первый выстрелил в злого хищника, — распылялся генерал-лейтенант граф Антуан-Мари де Апшон.

— Не делите шкуру неубитого медведя, — вдруг из неоткуда вспомнил король русскую поговорку.

Хотя, в шведском фольклоре подобные мудрости также имели место. Шведский король, никогда особым образом не интересовался культурой России, только лишь немного историей, будучи уверенным, что шведы принесли государственность на Русь, а русские на это были не способны. И считал, что победы России были связаны только с тем, что в этой стране была абсолютная монархия, когда мудрые, или не очень, если речь идет о России, монархи, могли быстро принимать решения и аккумулировать все ресурсы для достижения целей.

* * *

Петербург

17 сентября 1762 года

— Хрясь! — массивный посох обрушился на могучую спину Степана.

— Как ты допустил? — кричал я, сжавшемуся в комок Шешковскому, впадая в ярость.

— Государь! — попробовал что-то сказать Степан.

— Хук! — полетел мой кулак в лицо казачьему генералу, но тот ловко увернулся и сделал шаг назад.

— Петр? — услышал я удивленный голос Катерины.

— Ты что тут делаешь? — прикрикнул я на жену.

— Успокойся! — ласково сказала Катя и приобняла меня.

Я не знаю, что это был за порыв, какой бес в меня вселился. На секунду потерял над собой контроль и уже размахиваю массивным посохом, который перешел ко мне по наследству от Елизаветы Петровны. Раньше такого не было. Правда раньше мой сын, наследник Российского престола и цесаревич, не сбегал.

— Ну чего ты? Петр Великий в генах проснулся? — спросила Екатерина, показывая жестом Шешковского и Степану Краснову, чтобы те ушли.

— Гены? Это ты у академика Кашина нахваталась слов? — спросил я, действительно приходя в себя. — Ну, вот, теперь досужие сплетни пойдут, что я бью своих же соратников. Но как он мог? Что это за мальчишество? Выпорю, ей Богу, выпорю, когда его найдут!

— Уже нашли. Я и шла сказать, что по оптическому телеграфу пришло сообщение, что Павел найден, и я, уж прости, от твоего имени отдала приказ, чтобы казаки, сопровождающие сына привезли его обратно, — говорила Екатерина, гладя меня по голове.

— А ну-ка! Я правильно понял? Ты приказала от моего имени? — зацепился я за слова. — А так, что, возможно?

— Прости, но нельзя было медлить! И я сказал, что это ты приказал. Кто ж не поверит уже почти императрице и жене императора. Я же врать не могу, — Катерина улыбнулась.

— Еще раз сделаешь подобное… — начал я.

— Знаю, в монастырь! — усмехнулась жена. — Ты, наверное, и стариком не перестанешь, вот так монастырем грозить. И еще… будь милостив к Павлу. Его Матрену отправили в Крым. Там и жениха присмотрели, и дом ей неплохой дали, крепостных. Все по чину. Ты своих офицеров так не балуешь, что она получила на два месяца работы. Вот Павлуша и побежал догонять девку ту срамную.

— Зря это все! — сказал я, уже окончательно успокоившись. — И то зря, что девку подложили только кабы и узнать о мужской силе наследника. И то, что вот так разлучаем, что он устремился в след и не подумал, что страна, почитай уже воюет и нужно быть осмотрительным.

Стук в дверь прервал мои размышления.

— Вот, ежели сейчас зайдет побитой собакой Шишковский и сообщит, что началась война еще с кем, возьму, за сломаю трость о его горб! — усмехнулся я.

В кабинет зашел… Шешковский. Взгляд в пол, ноги полусогнуты, горбящийся.

— Ха-ха-ха! — звонко рассмеялась Катерина, заражая и меня своим смехом.

— Скажешь, что новая война… убью, — сказал я, не преставая смеяться.

— Позвольте, я тогда позже, — проблеял Степан Иванович, между тем, не спеша уходить.

— Говори! — сказал я, резко посерьезнев. — Взаправду война?

— Пока нет, Ваше Величество, но в Швеции, с помощью французов и при участии англичан государственный переворот. Адольф Фредерик распустил риксдаг, наши люди частью арестованы, частью даже ушли в леса и горы, чтобы начать сопротивление. Партия «колпаков» разгромлена, но многие мещане и иные люди третьего сословия поддержали их. Возможна гражданская война, если…

— Если мы поможем, — перебил я доклад главы Тайной канцелярии. — Я тебя хоть не сильно?

— Что Вы, Ваше Величество, как в народе говорят: «Бьет, значит — любит!» — захотел отшутиться Степан Иванович.

— Мазохист. Вокруг одни извращенцы. Начиная с жены, — пробурчал я себе под нос, при этом стараясь размышлять.

На самом деле, я, да и Неплюев, как и аналитики, считали, что Швеция может быть только пугалом для нас. Шведская армия должна подойти к границам и до наступления холодов «дурить» нам голову своим присутствием. Не верил никто, что Адольф Фредерик решится начинать войну, у него для этого элементарно не было полномочий, а риксдаг нам удалось, если не купить, то создать прорусское большинство. Чуть менее месяца назад состоялось голосование по вопросу войны с Россией. Шведский парламент тогда проголосовал против войны, за нейтральный статус и за то, чтобы потребовать от короля отсылки английского корпуса восвояси. Последнее, правда носило рекомендательных характер, и было некоторой уступкой «шляпам» от «колпаков», которые не настаивали на скором отбытии островитян к себе домой, за то не воспротивились голосованию. Однако, было четко принято решение, что англичане не могут участвовать в войне со стороны шведских территорий. Вот такое и нашим, и вашим, но больше, все же нашим.

То, что Густаф, мой еще один дядюшка, не извращенец, как Фридрих, хотя я свечки не держал, но просто эталонный чревоугодник, решится на государственный переворот, я не верил. Уж больно сильными казались позиции парламента. Уверен был, что станет селедку есть с креветками, пудингом, мороженным, соленой рыбой и запивать все это русской сладкой водой, шлифуя шампанским [в РИ Адольф Фредерик умер от переедания, причем, употреблял за один прием пищи заведомо несочетающиеся продукты в феноменально больших порциях]. А тут, гляди-ка решился на подвиг.

— Война будет! — сделал я вывод после затянувшихся размышлений. — И вот, что действительно плохо, так то, что мы оказались к этому не совсем готовы. Мы так же выстраивали оборонные линии, но не собирали силы для решительного рывка, который сейчас был бы лучше, чтобы не затягивать. Шведы с союзниками могут выставить более ста тысяч войск. Весьма неплохих войск, хотелось бы заметить. Мы же отправляем немалое количество лучших своих подразделений к проливам и на Кавказ. А на шведской границе предполагали пугать свеев рекрутами-первогодками. Одна надежда на оборонительные линии между крепостями, благо география позволяет создавать свои линии «Маннергейма».

— Созывать Государственный Совет? — спросил Шешковский.

— У нас же шеф Преображенцев и подполковник Семеновцев цесаревич? Пусть он подымает своих гвардейцев, да делом займется. А то все за юбками волочится. И в кого он такой? — я с ехидцей посмотрел на Екатерину, которая состроила выражение лица наивной девственницы. — Аннушку сейчас точно не отпускаем. Скажу Неплюеву, чтобы нашел объяснения. Если шведам с англами и франками хоть что-то удастся на поле боя, то и Австрия может попробовать ударить, да и Фридрих… Вот тут нужно подумать.

Через два дня в море вышли две русские эскадры, чтобы демонстрировать Андреевский флаг, а при возможности, так и подловить английское судно. Думал я оставить морскую охоту на Балтике на весну, уже скоро навигация у Петербурга может стать, но месяц есть точно, так что пусть попрактикуются, прежде всего, пароходы. Ну, и нужно, чтобы Спиридов дал приказ подготовить порты в Пиллау и Кенигсберге для приема этих самых эскадр. Думается, что Англия, да и Франция все равно будут наносить главный удар по Восточному Средиземноморью. А также нужна десантная операция, масштабная для оттачивания навыков. Может и на какие острова когда-нибудь высаживаться придется.

Английский флот — вот еще та заноза. Но, даже с их количественном превосходстве в числе вымпелов, флот противника все равно конечный и много кораблей в Балтике задействовано не будет. Для этого элементарно недостаточно баз, пусть и с учетом Прусских малоприспособленных портов. Дания… в тот раз мы ограничились только демонстрацией силы в Киле, в этот… нужно послать четкий сигнал.

И опять во всех раскладах вылезает Фридрих. Склонить его к сотрудничеству, в условиях почти стопроцентной войны со Швецией, будет выгодно. Не хочу я взращивать из Пруссии германскую химеру, но что делать, если обкладывают со всех сторон. А, казалось бы, союзница Австрии, как там в песне: и не друг, и не враг, а так…

Через два часа у меня в кабинете был Савелий Померанцев, который опередил Неплюева.

— Сколько у тебя полков милиции, боевых? — спросил я сходу, отмахнувшись от приветствий министра внутренних дел.

— Семь, один в Петербурге, два в Москве, Нижнем Новгороде, Туле, Петрозаводске, в Екатеринбурге, — отвечал Померанцев.

— Козаков? — прозвучал очередной вопрос.

— Полк будет! — чуть растеряно отвечал Савелий Данилович, не понимающий, куда я клоню.

— Знаю, что твоя милиция иного кадрового армейского полка стоит, набраны в нее отставники, да офицеры боевые. Думаю я сформировать корпус дополнительный, да разбавлять его рекрутами и отставниками, расширяя с полка до дивизии и дальше. Вот от тебя четыре полка и потребую, да так, чтобы лучшие были. Гвардия еще пополнит корпус четырьмя полками, уланы, казаки. Чтобы было не менее двадцати тысяч. Займись этим! Можешь обокрасть Шешковского, призывай своей властью резервистов, но только с Санкт-Петербуржского генерал-губернаторства и с Московского. С иных губерний другие будут собирать резервы, — давал я указания Померанцеву, пока в кабинет, после приглашения, не зашел Неплюев.

— Ваше Императорское Величество! Прибыл, как только узнал. Был на встрече с французским послом. Он собирается уезжать. Трус! — Первый министр чуть не сплюнул на идеальный паркет в моем кабинете.

— Я позвал Вас для иного, а не чтобы слушать про бегущих французов. Я сам приказал подписать ему подорожную. Наверняка, хочет избежать вручения акта об объявлении войны, — сказал я, посмотрел на Савелия Даниловича, ожидающего повелений. — Идите, граф, и сделайте то, что я повелел, и в кратчайшие сроки.

То, что я поручил Померанцеву, создание нового корпуса, я хотел использовать в качестве резерва Ставки Верховного командования, которую собираюсь создать в ближайшее время. Корпус будет «кормиться» с моих личных запасов и обретаться в районе Пскова, откуда уже проложена железнодорожная ветка до Новгорода, Петербурга, Риги. Вот откуда и подует самый лютый ветер, туда подкрепление, между прочим, оснащенное большей частью казназарядными штуцерными ружьями, и прокатится «с ветерком».

А, насчет ружей, так я же еще тот хомяк: готовил страну к противостоянию, но и отдельно готовился сам. Одно из трех ружей отходило на мои склады в Кронштадте или Люберцах. Похожая ситуация и с артиллерией и с ракетами. А пока дело дойдет до драки, солдаты смогут освоить не столь и мудрёное новое оружие. Вот бездымного пороха им пока не дам. Маловато его. Еще одной причиной, почему Померанцев должен был формировать корпус, стало то, что я стремился к нелинейным ходам. Иностранные аналитики вряд ли смогут просчитать наличие корпус, который формируется на базе внутренних войск.

— Ваше Величество! Что-то действительно серьезное произошло? Спросил Неплюев, глядя на мое выражение лица.

Я был в своих мыслях, меж тем серьезен. В последнее время у меня появилась еще привычка морщить лоб. Вероятно, мои подданные, с кем я чаще всего общаюсь, заприметили такую особенность.

— Да. И дело не столь именно что в войне со шведами, их то мы одолеем. Меня более всего Пруссия беспокоит. Я хочу… нет, я думаю, что нужно с Фридрихом идти на мировую, — сказал я, не меняя задумчивого выражения.

— Знаю я, что Вы ранее не хотели взращивать химеру из Пруссии, — говорил Неплюев. — Сильный германец, а с ростом могущества Фридриха быть именно что Германии, нам не нужен. Но я и понимаю, что война со Швецией, которая усилена английскими и французскими войсками, так же даст неблагожелательный результат. Король Пруссии может польститься и ударить. Тем более, что он готов к войне не менее, может и более, того, с чем Фридрих развязывал Саксонскую бойню десять лет назад.

— Иван Иванович, это же не в Вашей манере ставить задачи, Вы помогите в их решении! — сказал я, реагируя на озвучивание очевидного.

— Я бы попытался все же склонить Австрию к выполнению союзных отношений, — после паузы, сказал Первый министр.

— Думал. Первое — Мария на такое не пойдет уже потому, что сама заинтересована нас подвинуть. Если это удается сделать чужими руками, то лучшей политической ситуации для австрийцев не найдется. Нам есть, чем ответить Австрии. Приоткрою для Вас некоторые особенности работы ведомства господина Шешковского. Так вот, есть в Венгрии, которой пока самой не существует, группа национальных героев, которые готовы поднять венгерский народ на справедливую войну против векового австрийского ига. Для сведения: четверть австрийской армии состоит из этнических венгров. Если к этой борьбе подключатся еще русины, может и чехи, то…

— Подло, но и против нас не лучшим образом действуют. Чего стоит эта авантюра на Кавказе. Случись резня в казачьих станицах, так все вокруг запылало бы в огне взаимной ненависти и уничтожения. Это коса на камень. Знаю я, какими могут быть горцы, а казаки им точно в упорстве не уступают. Так что ни капли осуждения, — говорил Неплюев, а я улыбнулся.

Знал я, как, то ли в сорок седьмом, то ли в сорок восьмом, Неплюев поступил с мятежными башкирами. Тогда была организована баня, но на льду реки. В немалый такой домик для мытья приглашались башкирские старейшины, где… их по одному загоняли под лед [эпизод, бывший в РИ]. Вот такой цивилизованный у меня Первый министр, который рассуждает о подлости в вопросах государственной безопасности.

— Но как бы то ни было, но Мария-Терезия станет до конца придерживаться выжидательного положения. Я-то эту змеюку хитрую знаю. Иное — Фридрих. Он уже проглотил кусок в виде Саксонии, полностью ввел ее в свое державное устройство. Королю нужно еще. И тут пока только одна возможность — мы. Забрать назад Восточную Пруссию, которую я уже подписал указ переименовать в Западноруссию или Западнорусскую губернию. Потом потеснить нас из Курляндии, где Эрнст Бирон не очень хочет работать на благо России, а все прогуливает русские деньги, да коней разводит. Прусскому псу нужно кинуть иной кусок.

— Польша? — спросил Неплюев и сам же отвечал. — Очень большой кусок, да еще, если отдавать с православным населением, то и образ России, как поборницы и защитницы православных ценностей померкнет. Мы же сейчас не можем оккупировать большую часть польских земель, чтобы делить ее с Пруссией.

— Почти во всем соглашусь, но думаю немного иначе, — сказал я, чуть не добавив, что даже знаю про разделы Речи Посполитой, что они вполне себе состоялись. — Нам не нужно всеми силами входить в Польшу, нам нужно Великое Княжество Литовское, и чтобы обязательно, русское, и необязательно, жамойстское. Так ведь именовалось это государство до Люблинской унии?

— Так. Но, и без русских штыков это сделать будет невозможным, — продолжал «мозговой штурм Неплюев».

Вот именно так я в последнее время принимаю решения. Вначале я его, решение, принимаю, а после всячески выискиваю неправильности. Как правило, не нахожу. Но тот политический поворот, который я хотел пробовать осуществить, был радикальным, и для Европы, и даже для развития всей истории человечества.

Если сейчас Англия проиграет. Что это я? КОГДА Англия проиграет, то той Британской империи не случится. Пусть у лаймов есть Индия, но в Китае мы ей не спустим, в Америке уже не спускаем. Английский флот не будет безнаказанно творить в мировом океане все, что вздумается извращённому уму, внешне чопорных и спокойных, англичан.

Почему-то я был уверен, что Пруссия может принять мое предложение и начать разделять Речь Посполитую. Я не хочу брать себе исконно польские земли. Помню я, сколько много геморроя поляки принесли России. Пусть третьим по численности городом Российской империи и была Варшава, но именно русской она никогда бы не стала. А любой наполеончик с легкостью рекрутирует десятки тысяч польских жовнеров в армию, что поляки с упоением резали русских. А Россия им за это Конституцию и Великого Князя Константина, ставшего больше поляком, чем оставался русским.

Вот бы этот геморрой создать Фридриху!

— Россия, если точно не будет войны с Пруссией, быстро разгромит Швецию, высвободит достаточное количество войск для того, чтобы навести наш порядок в Великом Княжестве Литовском, которое, пусть и номинально, но станет политическим прикрытием наших устремлений. Поставлю там наместника, коронуюсь еще и князем Литвы, чтобы церемонемейстер больше часа зачитывал мой титул, а я на троне успевал поспать, — сказал я, под напряженную улыбку Неплюева.

— Позвольте, Ваше Величество! — спросил Иван Иванович и продолжил мою мысль. — Мы поможем в княжестве сформировать свои силы правопорядка, войско. Небольшое, но чтобы было, все это кормить должны будут литвины и те православные, что там живут, ну и жиды, конечно. Россия получит рынок сбыта, рабочую силу. Кроме того, вполне образованных мещан и ремесленников. Пусть себе живут, но под нашим неусыпным приглядом? От чего же тогда просто не взять, да не присоединить те земли, создав генерал-губернаторство, или два?

— Тогда мы оказываемся в роли завоевателей, но мы освободители внешне, пусть и захватчики по сути. Пусть будет некое государство, полностью под нашим приглядом, в таком союзе, что, в случае войны, литвины, или кто там… белорусы, становятся в одну линию с остальным войском. Но, при этом мы это войско не кормим.

— Жиды? Их там много. Еще тетушка Ваша, государыня Елизавета Петровна, запрещала приезжать жидам в Россию, дабы не перенимать торговые дела у русских купчин, — вновь нарезал проблему Неплюев, хотя, я видел, что он больше соглашается, чем ищет противные доводы [автор использует слово «жид» только исходя из того, как именно в источниках и документах именовали представителей еврейского народа].

— Евреи чаще умные, у них свои школы, изворотливые, так как с запретом заниматься земледелием, свыклись заниматься ремеслом, ростовщичеством, держать трактиры. Такие люди могли бы и пригодиться, если бы не замкнутый уклад жизни тех, кого принято называть жидами. Думаю я, что без черты оседлости не обойтись, — сказал я.

Некогда, в иной реальности, еврейская черта оседлости была создана Екатериной Великой. Но, я, к примеру, не особо понимаю, почему. Боязнь конкуренции в делах торговых? Кому, старообрядцам? Так те своими бородами быстро собьют еврейские пейсы! Но тут можно было бы поступить чуть иначе и расшить эту самую черту. Сибирь большая, места всем хватит. Почему и нет? Пусть там развивают сферы услуг, да торговлю. Если что не сладится, так за Камнем найдется кому укоротить еврейский пыл или еще что иное… Лучше по закону, конечно. Дальний Восток с торговлей с Китаем, Японией, русскими землями на Гавайях, Америке. Вот она черта оседлости. И пусть поработает и Русская Православная церковь, чтобы не допустить распространения иудаизма. Хотя, в этом плане не стоит сильно опасаться, так как тому, кого евреи высокомерно называют «гоем», крайне сложно стать иудеем, пусть ему и отчекрыжат часть достоинства.

— Ваше Величество, могу ли я спросить, почему столь остро встает вопрос Польши? Я понимаю, что вероятная война со Швецией — это может дать толчок для усиления натиска на Россию, что нужно договариваться с Пруссией. Вместе с тем, Вы меняете свое отношение столь быстро… — спрашивал Неплюев.

— Приходят сведения о том, что на польском вальном Сейме в этом году встанет вопрос о принятии Конституции, проект которой мне довелось читать. Сперва я и не думал сильно лезть в польские дела, но в них суют свой нос наши противники. Получается, что они готовят новые удары по нам. И есть с чего. В Конституции будут иметь место существенные ограничения в вероисповедании. Православных обяжут переходить либо в католичество, либо поголовно переведут в униаты и подчинят папе. Это было условие от французской и папистской партии. При том они были поддержаны и прусской партией. Это единение привлекло наше внимание и пришлось напрямую надавить на Станислава Августа Понятовского, который и продвигает Конституцию, — сообщал я Неплюеву информацию, которую ранее приказал считать засекреченной.

Русской общественности не нужно было знать, что идет удар по православию. Общественное мнение, не смотря на все самодержавие, принуждало бы действовать. Чего, впрочем, вражины и добивались. И что злит, они тут преуспели. Россия была бы вынуждена либо утереться и сильно подмочить свой авторитет, либо, что, скорее всего, и произошло бы, влезать в польские дела. Но пусть король Речи Посполитой Август III и болен, уже не способен серьезно влиять на положение дел, но допустить войну с Россией он не позволил бы. Остается только одно — конфедерации [узаконенное в Речи Посполитой право на гражданское неповиновение, своего рода, рокош — война королю].

— Как получается, что Понятовский, как и вся пророссийская партия кормится с наших рук, но действует против России? Получается, что мы недоработали? — сокрушался Первый министр.

— Я думаю, что Станиславу не оставили выбора, несмотря на то, что выбор есть всегда. Единственный способ сделать то, о чем мечтали все Чарторыжские, принять Конституцию и централизовать власть, отменить либерум вето, облегчить и ускорить систему принятия решений, это пойти на условия французов. Уверен, что он прекрасно осознает последствия, но, скорее всего, ему обещана помощь. Но, да — Мазепа редкостный, — сказал я, усмехнувшись.

Хотел Понятовский для своей родины добра, а получится так, что Польши не станет.

— Готовьтесь к тому, что мы начнем нападать на Польшу и политически и ведем свои войска. С Фридрихом я постараюсь поговорить. Тут лучше не через дипломатов начинать разговор… я знаю, как. Нам нужно Великое Княжество Литовское и резкое осуждение и поляков и, может быть, захвата Пруссией и Австрией части Польши, — решительно сказал я.

— Ваше Величество, Петр Федорович, Вы же уже приняли решение еще до того, как начали со мной разговор? — Неплюев усмехнулся и продолжил. — Когда я увидел вьюношу там, в Самаре, понял, что наследник у России есть, что кровь Петра Великого в нем. Но, Ваш дед был прямым, он не искал изворотов в политике, а прямо говорил, как некогда князь Святослав «иду на вы». Теперь я вижу иное. Быть России Великой, когда сдюжим этот натиск!

— Полноте, Иван Иванович, дел много, — сказал я и чуть не зарделся, словно девушка от яркого комплимента. — Все просто! Нас ждут у двери, а мы полезем в окно! Нельзя делать то, что от тебя ожидают.

Глава 4

Ирландия

20 сентября 1762 года

— Позвала нас Россия, как бывало не раз, — Иван Кириллович Митволь напевал строчку из песни, которую, по слухам, написал сам император.

Вроде бы Россия о нем почти что и забыла, но три года назад вновь позвала. И… Иван Кириллович был этим фактом крайне недоволен. Сыну тогда было шесть лет, дочери всего два годика, а его, бывшего агента Тайной канцелярии, призывают свершить новый грязный подвиг во имя императора и во славу России.

Заместитель губернатора Ново-Московской американской губернии оставался в тени официального представителя российского императора уже целого региона, не уступающего по размерам средней губернии в европейской части России. Но тень эта была постоянной. Где бы не находился очередной губернатор, за ним следовала тень в лице Митволя и она диктовала все решения.

Иван Кириллович был благодарен своему Отечеству, пусть и злился на Россию, что она вновь бросает его в пасть тигра. Но Митволя по всем законам логики и здравого смысла должны были убить, но не сделали этого. Он слишком много знал. И о том, кто именно отдал приказ на устранение Ивана Антоновича, чья слеза на омертвелой щеке снится подполковнику уже более десяти лет. Знал Митволь и что именно творилось в Петербурге в тот день, когда Елизавету Петровну хватил удар. Люди с такими тайнами устраняются быстро, может, даже вместе с близкими и родственниками. Но он выжил, причем вполне себе в расцвете сил.

И как и кто узнал о том, что Иван Кириллович в настолько хорошей форме, что можно его привлекать к самым сложным заданиям? И вообще почему именно Митволю и его людям четыре года назад пришел приказ готовиться к важнейшей миссии, для чего в Ново-Московск прислали двух ирландцев. Английский язык Митволю давался легко. Он разговаривал на французском, сносно знал немецкий, так что и английский давался без особых усилий. Но ирландский… он был не похож ни на один европейский язык. Были, конечно, заимствования и с английского, и со скандинавских, с латыни. Но это был иной язык со сложными глаголами.

Но Митволь осилил и язык и особенности ирландской культуры и стал даже чаще есть картофель, который начинает свое триумфальное шествие по Ирландии, повсеместно вытесняя зерновые культуры. Может только еще овес сохраняет свое место в рационе питания угнетаемого народа. Однако влажные почвы этого острова рожают поистине спасительный урожай картофеля, благодаря которому в Ирландии все больше прибавляется людей. Относительно сытая жизнь породила воистину демографический взрыв.

Когда группу из десяти человек закинули в Ирландию, появилось сразу же множество сложностей, несмотря на то, что с группой Митволя был ирландец, согласившийся работать на странных людей, которые, не будучи ирландцами, кипели идеями идей избавления острова от гнета англов. В интересах какой именно страны действовали пришельцы, не знал никто.

Шло время и Иван Кириллович, ставший богатым арендатором под именем Карриг Макграт, зарабатывал свой авторитет в весьма замкнутом и консервативном ирландском обществе. Имя и фамилия полностью оправдывались как внешностью Митволя, так и тем, чем именно чаще всего он занимался.

Имя — скала! И Иван Кириллович выглядел внушительно, не забрасывая ни занятия фехтованием, ни работу с утяжелениями, при особой страсти сытно поесть. Фамилия — дарующий милость! И русский агент помогал многим сирым и обездоленным. Причем делал это с неким остервенением, как будто спешил сделать как можно добра, чтобы они смогли перевесить на Божьем суде чашу с грехами. Много еще предстоит Митволю делать богоугодного, если следовать цели прощения на главном суде любого человека, жизни не хватит.

Люди с его группы так же внедрялись в местное, опасливое и негостеприимное для чужаков общество. Кто-то женился и уже имел ребенка, кто-то участвовал в строительстве католического храма, зарабатывая себе очки лояльности. Уже скоро все из диверсантов вполне уверено внедрились в ирландское общество.

Год назад стало поступать оружие, которое прибывало чаще всего на рыбацких лодках. Схроны были готовы заранее и скоро не хватало площадей тайников, чтобы хранить клинки, мушкеты и даже небольшие пушки.

Прибыла и почти сотня инструкторов из казаков-пластунов. Могло было быть и больше, но при всей работе не удалось так взбудоражить людей, чтобы набрать более тысячи будущих борцов за независимость. Тогда, если бы еще и не специальная группа от российской Тайной канцелярии, то все начинания были бы раскрыты. Предатели есть во всех нациях, во все времена. Среди ирландцев их было мало, но были. Пришлось ликвидировать одного арендатора-англичанина, которому, всего за мешок картошки и полтуши не свиньи, а подсвинка, рассказали про странные занятия некоторых мужчин и большей части молодежи.

Вся работа с ирландцами окаймлялась красивым флером таинственности и легендарности. Борцы за отмену «папистских законов», о независимости пока даже никто не заикался, были прозваны фениями — кельтскими воинами. Все фении получали небольшое, но жалование, якобы от богатея Каррига Макграта. Потому молодежь, не видя для себя перспектив влезать в сложные и многоступенчатые арендаторские отношения, когда земля сдавалась в аренду до пяти раз, постоянно дробя участки земли, охотно шла на учебу. Некоторые отсеивались, так как казаки-диверсанты гоняли новобранцев до семи и более потов. Но те, кто справлялся, становились действительно отличными воинами с диверсионной специализацией.

Тогда же, год назад, прибыли еще одни вводные, которые заставили Митволя стоять перед выбором и бороться со своей совестью. В инструкциях было четко сказано, что в случае недостаточности работы, для создания большей социальной напряженности, уничтожить урожай. Для этого нужно было начать повсеместно, разъезжая по регионам, распространять некую отраву, прозванной фитофторой [отсылка к голоду в Ирландии, случившемуся в середине XIX века и унесшего миллионы жизней].

Осознав то, чем грозит использование этой отравы, Иван Кириллович удвоил рвение на поприще подготовки восстания без использования чудовищных методов поднятия уровня неприятия английского владычества. Были заказаны тысячи листовок с призывами браться за оружие, подпольная типография работала сутками напролет, выбраны символы и цвет сопротивления, — зеленый. Теперь все, кто является либо фениями, либо сочувствующими. должны носить что-нибудь в одежде зеленое, или хотя бы окрасить часть ткани в зеленый цвет.

Начала выпускаться подпольная газета. Типография не справилась бы с таким объемом работы, все тексты газеты были заранее подготовлены и напечатаны. Теперь то на дереве у оживленной дороги, то на площадях, на стенах зданий прикреплялись листы с описанием ужасов английской политики. Реальные истории разбавлялись откровенной ложью, где англы чуть ли не распинают младенцев и не едят их на обед. И что самое удивительно, чем больше было зловещей фантазии, тем более люди в нее верили.

Власти начали действовать пару месяцев назад, когда Митволю пришла команда готовиться к восстанию.

Две ячейки фениев были разгромлены, один человек из команды Митволя покончил с собой, когда был окружен. Но и каратели получали ответ. Пусть пока еще без явной крови. Сжигались склады с зерном и овощами, которые англичане собирались увозить на свой остров, поджигались административные здания.

В начинающийся конфликт угнетенных и угнетателей лезла и католическая церковь, которая пошла на соглашение с английскими властями и призвала прекратить безобразия. И многие ирландцы поубавили активность, отказывались пополнять ряды фениев. Роль католической церкви, — того, что объединяло ирландцев, — была огромной.

Две недели назад пришел приказ начать острую фазу. Кроме того, прибыли еще сто диверсантов. Началось «веселье».

Появились воззвания «истинных католиков и ирландцев» со ссылками на библию. Одновременно начали бесплатно раздаваться зеленые шерстяные шарфы, которых повсеместно стало столь много, что «зазеленило» в глазах. Воззвания стали более частыми, в церкви по воскресеньям приходили молодые люди и приносили листовки. Склады с оружием начали опустошаться.

— Мистер Макграт, идут! — сообщил Митволю его молодой ирландский помощник Кас.

— Ждем! — приказал Митволь, делая знак кулаком подрывникам.

По дороге беспечно шел, частью верхом, частью пешком, большой отряд красномундирников. Эти каратели уже возвращались от одной деревни, которую им, по сути, позволили спалить. Империя не знает слез! Империи нужны сакральные жертвы!

Не замолить уже грехи Ивану Кирилловичу, еще прибавилось на его счету душ человеческих, что были загублены во имя славы Российской империи.

— Бах, ба-бах! — громыхнул заложенный фугас после того, как половина английских солдат уже прошла заряд, а вторая только намеривалась это сделать.

— Огонь! — скомандовал Карриг Макграт, командир партизанского отряда фениев.

Это был уже третий отряд англичан, который был уничтожен отрядом Митволя за последние пять дней. И третья деревня, которую в отместку спалили англичане. Иван Кириллович действиями отряда старался охватить как можно большую территорию, постоянно перемещаясь. Должно было складываться впечатление, что под англичанами горит земля.

Английское руководство не придумало ничего иного, как начать террор местному населению. Людей убивали только за зеленый элемент одежды, избивали, если только находили у ирландца листовку. А люди все равно стремились взять себе лист бумаги, обратная сторона которой была вполне годной для письма. Много было тех, кто не имел возможности купить бумагу, а тут она валяется без дела.

Нельзя сказать, что Ирландия везде заполыхала, много работы делали группы русских диверсантов, но к двадцатому сентября численность фениев оценивалась почти в три тысячи человек, из которых действительно подготовленных бойцов было более тысячи. При этом еще не сказали свое слово пушки, уже как год покоящиеся в схронах.

Нет, никогда не отмолит Митволь свои грехи. Наступило время, когда он нагрешит еще больше, чем за всю свою прожитую жизнь. И солдат империи сделает это, он погубит одни души, чтобы жили другие.

Вот только почему слеза на омертвелой щеке того мальчика снится все чаще?..

* * *

Петергоф

22 сентября 1762 года.

— Ты объяснишься? — спросил я сына, который стоял напротив с вызывающим выражением лица.

Опять этот протест, вновь вызов.

— Я должен был с ней попрощаться и узнать о дальнейшей судьбе, — ответил Павел.

— Ты не веришь моим словам? — продолжал я, наверное, допрос.

— Империя не знает слез! — пафосно провозгласил сын.

— Знает! Еще как знает, сын! Но наша с тобой работа в том, чтобы слезы лили наши враги, а подданные все меньше! — сказал я и силой притащил к себе сына и обнял.

Столько воспитания, столько наук и поучений и столь мало человеческого общения. А можно ли иначе? Нельзя.

— Вот так же Петр Великий обнимал своего сына Алексея Петровича, потом водки с ним выпил, потом… — шутливым тоном сказал Павел, в коем веке не вырываясь из моих объятий.

— Водку с тобой пить не буду! — усмехнулся я, отпуская Павла. — Мал еще. А что до деда моего, твоего прадеда, то я не он.

— А кто меня к жизни готовить будет? Нужно же уметь и хмельного выпить и ума не растерять. Вот так с казаками будет нужда выпить, так и оконфужусь, — продолжал шутить Павел.

— Приедет Твердышев, вот он и научит. Вот уж кто умеет пить ведрами, так это он. А пока пошли поедим! Ты с дороги, за Москвой уже поймали, — сказал я и приобнял сына, чтобы вместе пойти в столовую.

— Отец ты пощади казаков, что со мной бежали и Безбородко тоже, это не он меня надоумил, — попросил Павел, но я ничего не ответил.

Не стоит лгать сыну про то, что все произошедшее сойдет с рук тем, кто хоть как нарушил Устав, или подвиг цесаревича на подвиги.

Я уже знал, как все произошло.

Когда Павел узнал, что его пассия была отправлена из Москвы, случайно узнал, в этом отношении так же расследование было, он подумал, что ее чуть не линчевать везут. Уже в дороге он немного остыл, но упертость наследника не позволила ему отступить. Настиг он Матрону на выезде из Москвы, причем в хорошем расположении духа. Ее не обидели ни деньгами, ни имуществом и девушка знала первоначально, в чем состоит ее задача и справилась с ней. Павел же решил посетить Люберцы, раз уж в Москве.Но не судьба. Целый гусарский полк был поднят по тревоге и по всем правилам военных действий, окружал наследника и сопровождающую его сотню казаков. Как не дошло только до стрельбы?

Все вроде бы понятно, но вот дружба сына с казачком Безбородко, который по моей протекции двигается вперед и обучается управлению? Канцлер из иной реальности, пока что вундеркинд и студент Петербуржского университета, в котором периодически слушает лекции и наследник. Их дружбе я не противился. В своем прошлом-будущем помнил, что о Александре Андреевиче историки оставляют только хорошие отзывы. Вот и подумал, что неплохо наследнику свою команду присматривать.

По всем признакам дружба цесаревича и Безбородко ранее приносила только пользу. Сейчас же Шешковский проверит Безбородко на нашем «детекторе лжи» — Антоне-гипнотизёре. Я редко даю санкции на подобное, но в отношении сына и наследника любыми методами не побрезгую, только бы оградить Павла от коварства и лжи. Он это найдет в любом случае и самостоятельно.

— Поедешь к нашим войскам на шведскую границу. Но будешь вдали от событий. Посмотри, как войска обеспечиваются, покажись офицерам. Осмотрись, освой воинскую науку. Нам, царям нужно знать все, пусть и по чуть-чуть! — говорил я с сыном во время обеда.

Павел не возражал. Не получилась его практика производственная, получит военную. И вот тут я не опасался за сына. Да, там, где война, крайне опасно, но это его будущая работа и русские императоры не должны уподобиться французским королям. Работы много, нет время для организации «Оленьего парка» с молоденькими красотками. Хотя так и хочется на денек устроиться смотрителем в этот парк.

— Ваше Императорское Величество! Господин граф Степан Иванович Шешковский! — провозгласил слуга.

— Вот и закончилось общение отца с сыном, — пробурчал Павел.

— Император всегда на работе, — сказал я и повелел пригласить главу Тайной канцелярии.

— Ваше Императорское Величество! Ваше Императорское Высочество! — Степан Иванович поклонился мне и Павлу.

— Спина не болит, Степан Иванович? — спросил я, где-то даже участливо.

— Нет, Ваше Величество! — Шешковский улыбнулся краешком губ. — Спешу доложить, что для послания все готово. Вместе с тем, я все еще считаю, что это не совсем верно.

Вот как? Даже изволил настаивать на своем? Ничего, Фридрих должен оценить эксцентричность и прочувствовать тонкий намек. Если при этом я, вероятно, подписываю смертный приговор одному человеку, преданному России, то для пользы дела. Может и прав Павел, и империя не знает слез?

* * *

Граница Швеции и России

25 сентября 1762 года

К 24 сентября 1762 года закончилась концентрация союзных англо-франко-шведских войск в районах Эстерботтенского и Абосского ленов. Центром управления армии стала шведская крепость Нейшлот. Это было не очень удобно, так как возле крепости было множество водоемов и передвижение войск представлялось затруднительным. Однако командующий союзными войсками Антуан-Мари де Апшон боялся русских диверсантов. Он внимательно изучал информацию о тактиках русских и понял, что опасаться нужно не только прямых боестолкновений, но и подлых. Никто до сих пор так не воевал. Поэтому труднодоступная география, открытая только лишь для прохода небольших отрядов и способствующая охране подходов к крепости, играла больше на пользу союзному войску.

Огромная масса солдат и сопутствующих служб ожидала приказов. Нельзя сказать, что, по крайней мере, в шведской армии, царило воодушевление. Последние события, связанные с государственным переворотом, который провернул король и его приспешники, надломили общество. Тем не менее, капралы справлялись с любым вольнодумством, высказанным вслух, шпицрутены свое дело делали. Но кто же запретит думать? Даже солдаты размышляли о том, что крушение уже сложившейся системы государственного управления может привести страну в пропасть. Далеко не все вспоминали о Карле XII с благоговеньем. Были в народе, особенно в среде третьего сословия, опасения, что скоро начавшаяся война принесет Швеции еще большие беды, чем походы того короля, что после поражения под Полтавой половину своего правления провел в Османской империи.

— Чего Вы ждете? — спросил принц Карл недовольным тоном у французского генерала. — Мы уже на самой границе, войско готово? Или опять закроемся в болотистом Нейшлоте?

Никто из шведских офицеров не был в восторге от того, что командовать объединенным войском король назначил француза де Апшона. Принц сам претендовал на место главного офицера, ему до скрежета зубов хотелось командовать французами и англичанами. Но Густав проявил своеволие, возможно, лишь для того, чтобы всем доказать, что он монарх с действительно абсолютной властью. Или это была такая проверка всех подданных на лояльность?

— Мне нужны разведданные! — жестко, без почтения к родственнику короля, отвечал француз.

Антуан-Мари де Апшону не нравилось то, что каждый день ему приносят совершенно разные сведения о численности противника. Количество русских росло какими-то непонятно высокими темпами. Позавчера Апшон был уверен, что ему противостоят не более сорока тысяч русских, если не считать солдат гарнизонов крепостей, которых по штату не так уж и много. Вчера русских уже было семьдесят, сегодня утром восемьдесят. Если такими темпами Россия стягивает подкрепления, то где та конечная цифра, на которую и следовало бы ориентироваться? Война с сорокатысячным войском неприятеля сильно отличается от войны со стотысячной ордой.

Генерал-лейтенант французской армии и, волею короля Густова III, генерал-фельдмаршал шведской, уже двинул бы войска. Безусловно, если бы стояла задача дать генеральное сражение, то де Апшон не стал дожидаться увеличения численности противника. Но цель в том, чтобы взять крепости, по крайней мере те, что были отторгнуты у Швеции по итогам последней войны с и Россией. Сходу занять все твердыни не получится, тогда нужно знать, сколь много у русских резервов. Не приведет ли наступление, в котором де Апшон рассчитывает на кратное численное преимущество, к катастрофе?

— Месье, утренний кофе! — к Антуану-Мари подошел слуга.

Генерал зашел в свой шатер, чтобы выпить кофе, который всегда предпочитал употреблять перед завтраком. Так де Апшон подчеркивал свою индивидуальность. Все пили чай или кофе после завтрака, но он нет, перед самим утренним приемом пищи.

— Шарль? — выкрикнул французский генерал.

— Да, господин! — в шатер сразу же зашел помощник де Апшона.

— Что это? И кто тот арлекин, который так решил надо мной посмеяться? Если этот шведы или англичане, то я вызову всех и каждого на дуэль! — кричал командующий.

На столе, рядом с дымящимся кофе, лежала голова… Нет не настоящая, из гипса, но залитая свиной кровью. Голова была столь похожа на де Апшона, что верный старый слуга Шарль, чуть не упал в обморок.

— Дежурного офицера! — закричал командующий.

Начались поиски того, кто мог вот так просто зайти в шатер к командующему, оставить там голову и уйти. В суете даже не сразу нашли небольшой разрез на шатре, сделанный у земли. Может быть, и смогли бы нагнать Серафима Матова, лихого казака, который насилу уговорил Рябого, генерал-поручика казачьего войска, сделать такую вот каверзу вражескому генералу, диверсант уже был далеко и пересаживался на заводного коня, чтобы, не сбавляя темпа, уйти еще дальше.

Намек командующему был непрозрачный. История с головой Зейдлица до сих пор не забыта. И страх у командиров иностранных войск присутствует.

Это была уникальная операция, безрассудная, может потому и все прошло гладко.

Еще три дня назад, когда шведско-франко-английское войско выдвинулось, казачья разведка так же активизировалась. Теперь к казакам были прикомандированы штабные работники-картографы. Вот среди них оказался молодой офицер, увлекающийся скульптурой. Его и взяли в разведрейд казаки, чтобы штабной зарисовал расположение неприятельских войск на карту. Там и увидели генерала, пусть и в зрительную трубу. Ну а дальше — все те навыки, которые более двух лет впитывал Серафим на полигоне в Ораниенбауме, да собственная уникальная способность бесшумной ходьбы, хоть по паркету, хоть и в лесу.

Никита Рябой был доволен, он понимал насколько важно запугать врага, чтобы он стал ошибаться, нервничать. И это, скорее всего, удалось. По крайней мере, именно такую причину безрассудной операции и будет казачий генерал излагать командующему Томасу Демику.

* * *

Граница Швеции и России

27 сентября 1762 года

Генерал-аншеф Томас Демику зловеще улыбался. Наедине с самим собой он позволял некоторый выход эмоциям и подобную улыбку никто, кроме лихого русского генерала никогда не видел. Да и сам Томас лишь один раз узрел свой зловещий оскал в зеркале, после чего и вовсе сторонился рассматривать свое отражение. Демику был адреналиновым наркоманом. Звон стали, обжигающие раскаленные искры от ударов клинков, запах пороха и всепоглощающий страх — вот то, чего всегда хочет генерал, и чего не может себе позволить. Исключительная педантичность, расчет, дисциплина, и все это, казалось, должно диссонировать с жаждой лихой рукопашной схватки. Ведь, как говорит командующий русскими войсками Петр Александрович Румянцев, когда бой восходит в стадию рукопашной схватки и становится бесконтрольным, это уже частичный просчет офицера. Бой должен быть всегда организованным и управляемым. Но, как же хочется на своем могучем и быстром жеребце лететь в атаку, первым же взмахом кавалерийского палаша рассекая голову противника.

Русской армии, как и любой другой, и в этом времени, да и в будущем, явно не хватает психологической помощи, и солдатам, и офицерам. Война деформирует и психику и сознание человека.

Вчера, 26 сентября 1762 года шведские войска начали продвижение по территориям, которые в ходе Абосского мира в 1743 году стали русскими. Именно этого и ждал генерал-аншеф Томас Демику, ждал и даже надеялся, что шведско-англо-французские войска вскорости начнут эту бессмысленную войну. Именно так, бессмысленную, потому, как считавший себя русским, Демику был уверен в безоговорочной победе русского оружия.

Уже более недели Демику организовывал короткие марши теми немногочисленными войсками, что были ему вверены. Полки переодевали заранее заготовленную форму различных войск и других соединений. Стороннему наблюдателю, который не видел процесс переодевания солдат и офицеров, закономерно должен был решить, что к русским постоянно пребывает подкрепление. Становилось все больше и больше палаток, особенно в лесополосе, чтобы не было видно, что палатки эти, в большинстве, пустые.

Задача стояла бить неприятеля хитростью с использованием нестандартных решений. Демику выманивал как можно больше шведских сил на себя, чтобы, опираясь на крепости Фридрихсгам, Вильманстранд и Выборг, сдерживать противника. От реки Вуокса до Фридрихсгама было сооружено множество укрепрайонов в шахматной последовательности, окопов, ретраншементов и иных фортеций. Однако, это была лишь первая линия обороны. Если неприятелю удастся пройти эти укрепленные районы, его ждет еще полоса фортификационных сооружений от Вуоксы до Выборга. При этом в Кексгольме находились русские резервы. Стотысячной армии неприятеля Томас Демику противопоставлял тридцать три тысячи русских солдат и офицеров. И этого, как посчитал генерал-аншеф и в том долго убеждал Румянцева, а тот, видимо, императора, должно хватить для сдерживания врага. Шведы и их союзники будут знать, что недалеко находится Петербург, станут рваться к столице Российской империи, но ломать ноги и зубы о русскую оборону. Даже без того, что северо-восточнее Петербурга расположился корпус внутренних войск, который был собран министром Померанцевым, сил должно хватить.

Все эти сложности, которые стоили немалых усилий, а также и средств, призваны были отвлечь шведов от другого удара, на Гельсингфорс. Сто двадцать галер и часть русского Балтийского флота, в том числе восемь пароходов, отправят десант к крупнейшему финскому городу. Командовать сначала двенадцатитысячной усиленной дивизией, а после

сорокапятитысячной армией будет генерал-аншеф Захар Чернышев, а его заместителем станет генерал-поручик Александр Суворов. Томас Демику лично ходатайствовал императору, а до того генерал-фельдмаршалу Румянцеву, о назначении командующим именно Суворова, но не вышло. И, как понимал Томас, у Суворова лишь один шанс пробиться в ближайшее время в военную элиту — это проявить себя в предстоящей операции. В авангарде, который должен будет захватить Гельсингфорс, будет идти Александр Васильевич Суворов. Некогда неисполненный приказ притормаживает рост Суворова в чинах бывшего когда-то самым молодым генералом.

И вот все началось.

— Господин командующий, приходят сведения об отражении первого штурма на линии от озера Сайма на Вильмандтранд. Неприятель опрокинут и проводит перегруппировку, — докладывал генерал-майор Николай Васильевич Репнин.

— Николай Васильевич, вы же знаете, что это только начало, — буднично сказал Демику, при этом его правая нога чуть было ни дёрнулась, чтобы бежать туда, где сейчас идут кровопролитные бои.

— Будет ли мне позволено, генерал-аншеф, высказаться, — спросил адъютант командующего.

— Слушаю вас, генерал-майор, — заинтересовался Демику.

Князя Николая Васильевича Репнина Демику считал тем самым русским офицером, который готов встретить врага на авось и с Божьей помощью разбить, не имея четкого плана, вычислений, измерений силы и средств неприятеля. И в этом своем убеждении генерал-аншеф полностью согласен с Петром Александровичем Румянцевым. Именно Румянцев даже не приказал, а попросил Томаса Демику научить, хоть в какой-то доле, Репнина педантичности и исполнительности. Генерал-фельдмаршал, считал, что Николай Васильевич способен стать отличным командующим не только вверенной ему дивизии, но и более крупными подразделениями [Томас Демику отличался такой педантичностью и прямолинейностью исполнения приказов, что, когда ему приказали вернуться с разведки без потерь и считать это главным, он разведку не провел, так как без боестолкновений обойтись не получалось. При том, вплоть до своей гибели, демонстрировал уникальную организованность и храбрость, граничащую с безрассудством].

— Я считаю, — начал высказывать свое мнение Репнин, — Что нам необходимо в скором времени, после третьего или четвертого штурма откатиться на вторую линию, при этом заранее завести как можно больше войск в крепости Фридрихсгам и Вильманстранд. Когда неприятель завязнет под Выборгом, мы ударим по нему резервами и захлопнем ловушку вылазками из крепостей, — сказал Репнин и посмотрел на командующего.

— Интересные соображения, Николай Васильевич, и даже не буду сразу их отвергать. Но мы, прежде, чем создавать подобную диспозицию, обязаны знать о неприятеле абсолютно все на расстоянии до шведской крепости Товастгус и Нейшлот. Потому как наиболее слабым заслоном станет вылазка из крепостей, и уже наши твердыни окажутся в невыгодном положении.

— Спасибо, что выслушали, господин командующий, — сказал Репнин и Демику не услышал, но почувствовал нотки обиды.

Что ж, пускай обижается, но непроверенную и неподготовленную операцию, которая может поставить под угрозу потери двух ключевых крепостей, генерал-аншеф проводить не станет. Тем более тогда, когда все расчеты сделаны и через несколько дней начнется ключевая фаза не только в затянувшемся сражении, но и, вероятно, во всей войне. Суворов должен начать грузиться на корабли и устремляться от Ревеля к Гельсингфорсу.

* * *

Мариенбург

29 сентября 1762

Король Пруссии Фридрих шел в свои комнаты в старинном замке, который некогда построили славные рыцари-крестоносцы. Мариенбург был той крепостью, откуда вдоль всей Балтики шло сложное героическое покорение славян и балтов. И теперь Мариенбург символизирует все то, что случилось в этом регионе. Полуразрушенная крепость, как и полуразрушенное влияние германцев на регион. И это случилось при нем, — короле, при котором звезда Бранденбургского дома засияла.

По Аахенскому миру и ряду дополнительных договоров с Россией, королевским министрам и дипломатам удалось отстоять поселения восточнее Вислы. Фридрих отказывался думать, что это племянник «подарил» эти земли.

И Фридриху и русскому императору пришлось надавить на Польшу, чтобы поляки не противились потере своих земель и, главное, Гданьска. Взамен, для видимости справедливости, Россия урезала свои владения в Восточной Пруссии и отдала незначительные площади земли полякам, при немалой компенсации от германцев Российской империи в три миллиона полновесных русских рублей. Для России эти деньги были незначительными, но свою долю в полтора миллиона рублей министры Фридриха наскребали, как русские говорят «по всем сусекам».

Ранее Мариенбург, насколько это было возможным, преобразили, обустроив шесть комнат для жизни короля. Эту крепость выбрал прусский король, чтобы находится рядом со своим войском и для того, чтобы готовить атаку на русских.

Фридрих не хотел этой войны, как это не странно звучит, так как реноме короля таково, что он всегда хочет только одного — воевать. Злые языки говорят, что он еще хочет компании своих рослых со смазливыми лицами барабанщиков, но это досужие сплетни.

Русского медведя желают лишить когтей и клыков. Это возможно, если согласованно, всем вместе, в едином порыве, бить русских. Но не так действовать, когда шведов подставляют на убой, в то время как Австрия только и занята, что обсуждает отсрочку свадьбы Карла Иосифа и Анны Петровны. Фридрих не хотел быть застрельщиком, он хотел прибыть на дележ русского пирога, когда медведь будет уже на издыхании. Добить зверя, но не сражаться с ним лицом к лицу.

Воевать с русскими, когда они в силе? Эту забаву король Пруссии повторять не желает. Тем более, когда приходят весьма неутешительные сведения о том, что Россия обладает новыми видами вооружения. Те четыре выстрела в минуту, которыми кичится прусская армия, ничто в сравнении с возможностями со штуцерным ружьем русских. Еще более десяти лет назад прусским шпионам удалось раздобыть револьверы, которые уже на вооружении всех крупных армий Европы. И это оружие казалось чудовищным. Сейчас же на поле боя можно выставлять даже необученных новобранцев, и они смогут создать плотность огня, сопоставимую с той, которую демонстрируют лучшие прусские егеря и гренадеры.

Но политика — она жесткое явление, но менее злое, чем экономика. За последние десять лет Пруссия, вычерпывая все силы на строительство новой армии и ее оснащение, все больше обращалась за помощью к Англии. В итоге прусская финансовая система стала зависима от английских дотаций.

Не то, чтобы Пруссия превратилась в вассала островитян, но нужно не менее пятнадцати миллионов талеров, чтобы выплатить все кредиты и выгнать английских банкиров из страны. Да и зачем? До недавнего времени все всех устраивало, а заморские банкиры не давили на правительство Фридриха в вопросе выплат. Английские политики так же ничего сверх невыполнимого и невыгодного не требовали. Все шло в русле учета взаимных интересов.

— Как? Как этот русский может чувствовать прусскую душу? — сокрушался Фридрих.

Уже в двадцатый, или больше, раз король слушал произведение, которое в Пруссии называли «Полет Валькирии». Только лишь неделю назад музыканты прусского короля изучили произведение, которое было написано русским императором. А еще Фридриху понравились три марша, которые… тоже были из России.

— Он не может быть немцем, он русский, но… предатель! — продолжал эмоционально высказываться Фридрих.

— Ваше Величество! К Вам просится подполковник квартирмейстерства Мильх, — прервал короля слуга.

— Это так важно, чтобы беспокоить меня? Что вообще этот подполковник делает рядом со мной? Ему что, нечем заняться? Я сам разберусь. Зови! — сказал Фридрих, решив, что нашел того, на ком сейчас выместит все свое дурное настроение.

— Ваше Величество! Мне необходимо говорить с Вами наедине. Дело государственной важности! — заявил с порога подполковник, сбивая напрочь настрой короля сделать показательную выволочку дерзновенному офицеру.

— Вы? Вы смеете? — Фридрих посмотрел на решительный вид офицера.

С такими глазами и с подобной выправкой сильные люди идут на собственную казнь.

— Оставьте нас! — сказал король музыкантам и слугам, не отводя взгляд от подполковника.

— Я уполномочен заявить, что российский император Петр III предлагает Вам, Ваше Величество, встретиться и обсудить то, как Пруссии стать вновь независимой, выполнить все обязательства по займам у Англии и получить территориальные приобретения. Если Ваше Величество решит провести родственную беседу, то император будет ждать любого посыльного с указанием время и места. А в знак расположенности к переговорам, лучше всего, это будет Мартин Мильх, то есть я. Вот, Ваше Величество, — сказал подполковник штаба армии, протянул бумагу королю и замер идеальным изваянием, на котором можно было бы показывать эталон военной выправки.

Фридрих опешил, уставившись на кобуру с револьвером и шпагу. Король уже догадался, что перед ним русский шпион, но все еще не понял цели прихода этого подполковника.

— Вы русский шпион? — спросил Фридрих, все-таки оторвав взгляд от офицера и резко бросив бумагу, которую ранее взял из рук, вероятно, подумав, что письмо может быть отравленным.

— Простите, Ваше Величество, — оставил подполковник короля без объяснений.

— Бумага отравлена? — спросил Фридрих, решая для себя, не будет ли уроном чести начать кричать.

Вступить в схватку с таким, явно тренированным, человеком, король не мог. Духом Фридрих иному бравому офицеру фору даст, но вот физически…

— Нет, Ваше Величество! Я не причиню Вам никакого вреда, — решительно говорил подполковник.

Король взял бумагу и вчитался в аккуратно выведенный текст на родном, но не любимом, немецком языке.

«Дорогой дядюшка, проявите милосердие по отношению к Мартину Мильху, как я проявляю участие в судьбе двух Ваших подданных, фамилии которых, как и должности в российской армии, написаны ниже. Дружественный Вам, Император Всероссийский Петр Третий».

— Дружественный мне? Гаденыш гольштейнский! — бурчал король, после посмотрел на стоящего по стойке «смирно» русского шпиона в штабе прусской армии и потребовал. — Все оружие положите в угол!

Уже когда подполковника Мильха увели, Фридрих задумался.

Король многое понял из того, что именно произошло. И это «многое» Фридриху не понравилось. Прежде всего, племянничек только что показал, что может до него добраться. Наверняка, подполковник — это не единственный шпион России. Единственных агентов не сдают, даже для того, чтобы напугать своего оппонента. В среде монарших домов не принято угрожать смертью друг другу, тем более покушаться. По крайней мере, Фридрих думал именно так. Но вот голова Зейдлица… платить за головы вражеских генералов огромные деньги так же не было принято, но произошло.

Второе, что демонстрирует Карл Петер, пусть это и не явное, — что русский император контролирует ситуацию. Вероятно, Петр даже знает планы атаки на Россию, прусские намерения он знать должен наверняка. Подполковник штаба армии — это большой чин, который имеет доступ ко многим секретам, может даже сам эти планы и разрабатывает.

— Что может мне предложить венценосный племянник? — размышлял вслух король.

Фридрих даже не заметил то, что думает о русском монархе, как об императоре и с некоторым уважением. Как бы не хулил король Петра, нельзя было не признать, что за всей эксцентричностью и несистемным, как казалось Фридриху, управлением империей, стоит упорство и непременное достижение целей. Склонный думать о том, что у каждого правящего рода есть своя Звезда, Фридрих постоянно делал отсылки к некому провидению, мистицизму, когда анализировал успехи России.

— Польша? — король задумался. — Неплохой актив, если с Варшавой и Лодзью, где расположены неплохие ткацкие мануфактуры. Мне нужно одевать армию. Если наметится разрыв с Англией, то я не смогу оснащать мундирами своих солдат. У русских же просить… нет, если и разрыв, то без попадания под иную опеку, уж тем более под покровительство племянника.

Петру нужно было хоть немного знать натуру и характер прусского монарха, чтобы решиться на столь изощренный, с душком авантюризма, поступок, как подставить своего агента в прусском штабе.

И русский государь не ошибся. Король склонялся поговорить с племянником даже не потому, что испугался, нет, пусть и эмоции Фридрих ощутил не самые приятные. Прусский монарх понял, что сам бы с удовольствием поступил бы так же, но его шпионы не имели возможности близко подойти к императору. Да уже и не смогут, так как, оказывается, русские знали о деятельности шпионской сети Фридриха и играли с ними.

— Получается, что те данные, которые я получал из Петербурга, могут быть недостоверными? И в какую сторону? Русские хотят показать, что они слабы и вынудить меня начать войну? Или, напротив, они преувеличивают собственные силы и стараются меня сдержать? Сто тысяч войск в Восточной Пруссии это много? — разговаривал сам с собой Фридрих. — Да! Это много, очень много! И число задействованных войск, сведения о чем пришли из Петербурга, сильно меньше. Получается… он вытягивает меня на войну! Значит, есть чем бить! Австрия отмалчивается, и кто знает, может это заговор против меня, и я начну наступать на русских, а юбка австриячки пойдет собирать пыль с дорог Силезии?

Со стороны Фридриха могло показаться, что Россия и Австрия вступили в сговор. Если бы не факт разгрома шпионской сети в Петербурге, то король был более склонен к тому, что Мария-Терезия не решится на что-то, так как сведений о переговорах России и Австрии не было. Но разведка ссылалась именно на данные, полученные из Петербурга.

— Их дети женятся, они могут влезть в дела Польши. Да! Будущую католическую конфедерацию будет проплачивать Франция и папский престол. Где же тогда католическая Австрия? И если русские совместно с австрияками начнут боевые действия, то от Речи Посполитой полетят только ошмётки и Французы не успеют среагировать, — усмехался Фридрих.

Короли могут в своих умозаключениях ошибаться, они тоже люди. И далеко не факт, что ошибается именно Фридрих, преувеличивая степень доверия и стремления к сотрудничеству у Австрии и России. Скорее именно Петр и Мария-Терезия, занятая больше своей новой… какой-то по счету беременностью, не видят возможностей. Европа уже устала считать и количество детей в правящем доме Габсбургов и уж, тем более количество беременностей, которые вроде бы как и не сходятся в цифрах. Выкидыши, новые беременности. Куда смотрят медики австрийской императрицы? Пора бы уже запретить австрийской императрице рожать.

— Нужно встретится поговорить! И каков все же? Подставил мне своего верного шпиона! Я же своих, что провалили работу в Петербурге, просто забуду. Зачем такие шпионы, что вводят в заблуждение своего короля? И не жалко Петру отличного парня? Действительно, империя не знает слез! — размышлял Фридрих.

* * *

Петербург

30 сентября 1762

— Нет, Степан Иванович, это более, чем серьезно! — выкрикнул я.

— Но мужичье же, Ваше Величество, сколь много таких вот Лжедмитриев? Народ жалеет сирых выдумщиков, вот и подают чуть более, чем иным. А те крамольники и рады стараться выдумывать небылицы, — выразил свое единение с Шешковским и министр внутренних дел Померанцев.

— И ты туда же, Савелий Данилович? Если некто объявляется у казаков, объявляет себя чудом спасшимся Иоанном Антоновичем, и те, пусть и малой частью, но поддерживают его, это более, чем серьезно. Нужно напоминать про Смуту? — возмущался я.

— Такого не может быть. Заводы охраняются, большая часть казаков и вовсе на войне, это разбойники, не более, таких и казачьем круге не примут. А башкиры, да кайсаки, так и вовсе вся Степь, те постоянно бунтуют, а мы их подавляем. Простите, государь, но мне не совсем ясны Ваши опасения, — Шешковский явно сегодня нарывался еще раз получить по своему горбу тростью. — Мы всех самозванцев вылавливаем. С кем разговариваем, кого и пристраиваем то в рекруты, то и в Сибирь картофель высаживать. И этого изловим.

Спелись два моих управленца, выступили единым фронтом. И был бы кто иной, так подумал, что просто не хотят работать, так нет же, эти трудятся и тогда, когда и я не замечаю их усердия. Им не нужно постоянно напоминать про обязанности.

Хотя, а что тут такого? Появился некий казак, имя которого пока еще не выявили, представился Шлиссельбургским затворником, которого убили, я это точно знаю, теперь народ баламутит, чтобы идти ко мне. И в этом случае я, якобы, жду своего брата, ибо милосердный и покарал злых Шуваловых, которые извели по наущению Елизаветы мальца, лишенного венца. И меня, оказывается, чуть ли не на цепи держит Иван Иванович Неплюев.

Именно личность Неплюева на Юге Урала самая ненавистная, так как методы, которыми пользовался мой Первый министр, бывший некогда губернатором только зарождавшейся Оренбургской губернии, мягко сказать… не изобиловали милосердием. Но как было иначе действовать, когда русские крепости практически осаждались? Когда первое строительство Оренбурга закончилось кровавыми набегами степняков и пришлось город переносить в иное место? А у тех, кого некогда покарал Неплюев, сейчас подросли дети, и они знают лишь одно — русский губернатор убил отца.

Вот так, в народе я и законный и милосердный и, по представлениям обывателей, должен любить своего брата, или, получается, какого-то там племянника, что буду лишь благодарным, если ко мне допустят спасенного Иоанна Ивановича. Это кто так точно чувствует душу народа, чтобы столь грамотно использовать и представления моих подданных и их понимание справедливости? За самозванцем идут люди, многие. И это не только башкиры и кайсаки, это и крестьянство, которое обживается на северо-востоке Оренбургской губернии, немецкие переселенцы Нижнего Поволжья. Даже до этих доходят отголоски народного движения. Моим именем подымают народ!!! Царь, дескать у нах хороший, а вокруг его только ворье и предатели. Таким «Макаром», скоро пойдут меня освобождать от злого Неплюева.

— А вам не кажется, господа, что виднеются уши английских зайцев? — спросил я.

— Ваше Величество, там и французская лягушка квакает, — усмехнулся Шешковский.

— А меня выманивают. Знают о том, что должен сорваться и лично отправится к казакам, чтобы провести там встречи, успокоить народ, как это уже случалось, когда я был только наследником,- размышлял я.

— Боюсь повториться, Ваше Величество, но я не считаю, что незначительный бунт на юге Яика достоин того, чтобы привлекать большие силы, которые так сильно нужны в начавшейся войне, — повторил свою мысль Померанцев.

Не знают они о Емельяне Пугачеве, как тот начинал малым отрядом, но после имел армию до тридцати тысяч человек. И не так уж и неспособную армию. Разоренный юг Урала, разоренное Нижнее и частью Среднее Поволжье, волнения в Москве и иных городах, которые уже ждали Петра Федоровича, чудом спасшегося. Это ужасные последствия того самого «русского и беспощадного» бунта, которые лишь на поверхности [в РИ, при дворе Екатерины Великой, так же никто не верил в серьезность Пугачевского бунта].

Сам по себе бунт подобного пугачевскому масштаба, даже для этой России уже удар и откат чуть назад в развитии. На юге Урала много заводов, Самара превратилась в одну большую фабрику, которая способна одеть и в шерстяные ткани и в деним половину России. Это, в современных условиях, удар и по позициям России в гибридном противостоянии моей империи с Китаем на Востоке в землях кайсаков-казахов и джунгар.

И это в то время, как начались активные боевые действия со шведами, русские войска уже заждались персидской и турецкой атаки, которые, вероятно, были синхронизированы со зловещим планом атаки на казацкие поселения. Но не получилось создать хаос на Кавказе, следовательно, идет пересмотр планов. Тут недавно подал аналитику Генеральный штаб, где высказывается предположение, причем аргументированное и с цифрами, что начало активности турок должно совпасть с готовящейся нашими врагами атакой на иных направлениях, но прежде всего с операцией англо-французов в Дарданеллах. И понятно, что в случае прорыва и выхода вражеского флота в Черное море, турки могут и, скорее всего, должны, атаковать и Константинополь. Вряд ли взор недругов России устремляется дальше атаки на бывшую столицу Османской империи. Вместе с тем, если мы теряем проливы, мы теряем очень много, ставя при этом под угрозу и Крым.

Туркам бы замириться с нами. Ведь очевидным становится, что балканские государства останутся независимыми, туркам дальше Константинополя не дадут продвинуться. Из Турции просто и незатейливо сделают марионеточное государство, каковым, к примеру, являлась некогда Латинская империя, существовавшая на части территории Византийской, но была под контролем Венеции и частью Генуи. Но все эти эмоции… Отомстить нам желают.

— Обложили нас! — со вздохом произнес я. — Что предлагаете, с учетом моего видения проблемы бунта на Юге Урала, как существенной. Или нужно время для размышлений?

— Я уже думал, Ваше Величество. Могу говорить в присутствии Савелия Даниловича? — сказал Шешковский.

— А что, господин Грановский еще не всех шпионов выловил? Думаете, что российский министр внутренних дел работает на Фридриха, или Австрию? — попытался я пошутить, но понял, что такой юмор не нравится никому, впрочем, и мне тоже.

— Как Вам, Ваше Величество, известно, у Вас есть двойник, — после небольшой паузы, понизив голос, начал говорить глава Тайной канцелярии. — Он обучен присущим Вам манерам, поведению, схож внешне.

— Вы еще и глаз ему выкололи! Знаю! Излагайте саму идею, хотя я уже догадываюсь, к чему именно Вы клоните, — перебил я Шешковского.

— Да, государь, народ хочет видеть императора, так вот он и будет. В Самаре, или в Оренбурге ждать будет своего братца Иоанна Антоновича. Тому нужно либо приехать, либо усомниться в том, что сам государь пожаловал. Тогда, уверен, обязательно, прибудет посольство и выявит, что император настоящий. Я, простите, Ваше Величество, сам порой хочу поклоны отбивать, при виде того человека, столь схожего с Вами, — Шешковский улыбнулся.

— Значит так, Савелий Данилович, — шутливо, но при том с нотками беспокойства обратился я к министру внутренних дел. — Нам нужно с Вами придумать кодовые слова, чтобы кто-то не попробовал заменить меня на этого двойника.

— Ваше Величество, и в мыслях не было! — бухнулся на колени Шешковский.

— Были бы мысли, Степан Иванович, было бы уже нечем думать. Я верю Вам, понимаю, что двойник создан для того, чтобы запутать следы моего пребывания, что Вы беспокоитесь за мою безопасность в поездке в Кенигсберг. Но вместе с тем, использование похожего на меня человека претит мне, — сказал я.

Шешковский, как только было принято решение устроить встречу с Фридрихом тет-а-тет, предложил запутать следы и максимально усложнить задачу кому бы то ни было в понимании ситуации. Никто не должен знать о нашей договоренности с Фридрихом. Поэтому, за лучшее, что бы я был на каком-нибудь мероприятии, к примеру, в Москве.

— Разобраться с лихоимцами и самозванцами нужно, как важно взять покрепче те уши, что торчат из башкирских степей. Нам нужны свидетельства того, что французы или англичане те, кто стоит за волнениями на юге Урала. Сколь в этом задействованы яицкие казаки, или оренбургские, может и сибирские? — я жестко посмотрел своим единственным глазом на Шешковского. — Копай, Степан Иванович. Это не только удар по нам, но и оправдание всех наших поступков и зеленых и перевертышей. Они нам наших людей, что воду баламутили у них в подбрюшьях, а мы им их злодеев предоставим.

Я говорил о тайных операция почти открыто, так как Померанцев был одним из тех, кто знал о готовящихся событиях во Франции и уже начавшихся в Ирландии. Савелий Данилович три года как подбирал, не самолично, конечно, информацию о людях, которые могли бы отправится во Францию и там сыграть на пользу России. Это, казалось, епархия Шешковского, однако, уже развитая система участковых, по крайней мере, в крупных городах, позволяет больше знать о людях, которые прибывают в города, или живут в них. Нам же нужны были люди авантюрного склада характера, при этом образованные, со знанием французского. И таких было немного, еще меньше было тех, кто готов заработать на опасном деле, но нашли более сотни исполнителей.

И теперь, для того, чтобы начать «качать» Францию, нужно было только одно, чтобы французы стали без всяких сомнений стали врагами. То, что французская эскадра была замечена на Мальте, еще ни о чем не говорило. После, когда мы оставили Иерусалим, французы, вместе с англичанами, да и генуэзцами, вошли в город. Но, опять же, из французского карабина не прозвучало ни одного выстрела в сторону русского человека. Теперь же, когда французский генерал де Апшон стал руководить теми штурмовыми волнами, что пока разбиваются о скалы нашей обороны, когда французские войска уже окропили свои клинки кровью русского солдата, сомнения отпали. Без каких-либо угрызений совести, я уже отдал приказ начинать операцию «перевертыш».

И пусть революции и не получится, скорее всего, французское общество пока не готово к таким радикальным переменам, но Людовик точно на время потеряет свою потенцию и меньше будет бегать в свой «Олений парк» и портить там красоток.

И что мне дался этот развратный парк? Зависть? Нужно сегодня пораньше отправиться в спальню, да Катьку с собой прихватить.

— Господа, действуйте! Вы, Савелий Данилович, передайте одну дивизию из корпуса внутренних войск в подчинение армейским. Да, чтобы там было в достатке штуцерных ружей. Вчера приходили сведения, что первая линия нашей обороны чуть было не прорвана французами. Так что необходимо заменить на передовой потрепанные полки. Резервы мы пока не используем. Подсобите! И организуйте усиленные вахты в столице. На излечение и восстановление придут озлобленные офицеры и солдаты, которые могут не сразу понять, что город — это не передовая, что здесь шалости караются, — давал я последние распоряжения, так как была запланирована еще одна аудиенция, точнее две совмещенных.

— Ваше Императорское Величество, по Вашей воле прибыл командующий русскими войсками, генерал-фельдмаршал Румянцев, — молодецки, в соответствии с новым Уставом 1758 года, представился Петр Александрович.

То же самое проделал и Спиридов. У меня даже немного уши заложило. Казалось, что эти два уже опытных, но все еще относительно молодых высших офицера, устроили соревнования, кто громче представится. Или крамола? Решили, чтобы император был не только одноглазым, но и оглох на одно ухо?

— Оглушили! — усмехнулся я и жестом пригласил садиться. — Итак, господа, завтра Вы оба отправляетесь на театры военных действий. Признаться, отпускать Вас не хотел, но понимаю, что нужно. Что имеете доложить?

Румянцев со Спиридовым устроили игру в гляделки.

— Генерал-фельдмаршал! — помог я определиться с очередностью.

— Ваше Величество, несмотря на то, что вчера был крайне тяжелый день и неприятель уже прорвал в одном месте нашу оборону, удары конницы смогли купировать прорыв и отбросить противника, который понес существенные потери, — начал доклад Румянцев с победных реляций.

— Наши потери? — остудил я слегка генерала.

— До двух тысяч, из которых восемь сотен безвозвратные, — уже менее уверенным тоном, произнес командующий.

— Много! — воскликнул я. — Это что там за побоище было? Или это так наши войска неумело оборонялись? Насколько я знаю, потери у нападающих должны быть больше, не зря же столько месяцев тратили средства на строительство линий.

— Так точно, Ваше Величество. Один полк французских мушкетеров перестал существовать вовсе. Его остатки сдались в плен. Так же достоверно известно еще о двух с половиной тысячах убитых солдат неприятеля, эти уже шведы, — докладывал Румянцев. — Генеральный штаб считает, что противник еще имеет силы наступать и будет делатьэто не менее, чем три дня. Предполагается, что придется оставить первую линию обороны и закрепится на второй, если не придет подкрепление и не сменит потрепанные полки. Общие потери наших войск с начала войны составили восемь тысяч четыреста человек.

Я промолчал. Уже проявил эмоцию, когда услышал цифры потерь только за вчера, достаточно. Императору не престало слезы лить. А империя не знает вовсе, что такое жалость. Но потери немалые.

Вот не понимаю я, откуда у шведов столько желания воевать? Да будь похожая ситуация в войне 1741–1743 годов, Швеция уже бы запросила мира, по крайней мере, перестала штурмовать укрепления, теряя при этом просто катастрофическое количество людей. Это так влияет присутствие союзников? Хотя и сами французы показывают высшую степень храбрости, граничащей с безрассудством. Достойный противник, но, хвала недальновидности министров Людовика, франков на финской земле не сильно много.

Но в любом случае, нужно еще неделю обождать, не начиная вторую фазу войны, с перехватом нами инициативы. Шведско-англо-французское войско должно не только получить ощутимые потери в живой силе, но и банально устать. Должны начаться хоть какие-то, но перебои с поставками провианта и фуража. Для этого на территорию Финляндии были посланы диверсионные группы. И тогда… А вот что это такое «тогда», нам расскажет генерал-адмирал.

— Ваше Императорское Величество. Балтийский флот готов к выполнению любых задач. Десантная операция, призванная состояться в ближайшее время, полностью подготовлена, — начал доклад Спиридов.

— Как отражать станете обязательные атаки со стороны шведского флота и англичан? — задал я вопрос.

— В качестве охраны и сопровождения будут использованы пароходы, пятнадцать линейных кораблей и двенадцать фрегатов, — доложил Спиридов.

— Бумаги мне оставите, я посмотрю, но мне, как человеку лишь незначительно знакомому с флотом кажется подобное количество недостаточным, — я посмотрел на адмирала.

— Кроме прочего, планируется задействовать до пятнадцати брандеров на паровом ходу. Так же построение по выходу в море будет таково, чтобы наиболее боеспособные корабли, которые будут выполнять роль десантных кораблей, были по краям. Кроме того, корабли дооборудуются пушками КП-2 по бортам по фронту, — отвечал Спиридов.

— Хорошо, Григорий Андреевич. Вам виднее, я соглашусь. Тем более, что десант должен быть мощным, чтобы его не сбросили в море, потому и боевые корабли и транспортные задействуем даже не совсем по назначению, — я перевернул страницу в своем блокноте. — Расскажите мне господа, как у нас обстоят дела в проливах и в Эгейском море? Именно туда Вы, Григорий Андреевич, отъезжаете завтра?

— Так точно, Ваше Императорское Величество! Флот готов к подвигу, и он будет совершен, — я не стал одергивать генерал-адмирала, так как от него, казалось, пафосные слова, звучат, как должное, чуть ли не по-уставному. — К сегодняшнему дню нами собрано сорок пять линейных корабля, двенадцать пароходов, тридцать восемь фрегатов, двадцать пять брандеров, из которых одиннадцать на паровом ходу, тридцать галер, а так же четыре…

— Говорите, гриф «секретно» не снят, но позволяю, — я усмехнулся.

Заминка вышла из-за того, что в Средиземноморский флот поступили, причем месяц назад четыре бронированные… лодки, может их стоит назвать «платформой артиллерийской». Пусть флотские разбираются. Два таких же «монстра» есть и в Ревеле.

Суть этого еще одного козыря в рукаве Российской империи заключается в том, что на небольшой лодке, относительно, конечно, небольшой, метров в тридцать-тридцать пять, установлены всего то десять орудий. По одному на корме и носу, и по четыре по бортам. Таким образом, каждый из бортов имел две картечницы, типа улучшенной каракки, у нас это называлось КП-2, и по облегченной безоткатной пушке БОП-1.

Зачем все это? Такое полное бронирование кораблей и даже щитки из железа с дырочками. Такую скорлупу расщепить… почти невозможно. Устойчивость на воде лодки, которая имеет широкую внешнюю палубу, уникальна, она, как Ванька-Встанька. Эти лодки могут почти безболезненно, если только экипаж в наушниках, подойти к любому кораблю и вдарить. И лодки такие желательно использовать в ближней дистанции, тогда образовывается для бронированного парохода чуть ли не «слепая зона» для вражеских орудий.

— Вы же понимаете, что противника будет в разы больше. Англичане только и ждут сражения, а к ним спешат присоединиться испанцы и португальцы. Это будет битва России против всех. И тех же линейных кораблей у противника окажется более восьмидесяти, точно, — провоцировал я Спиридова.

Мне было важно, чтобы он понял, чтобы осознал, не бравировал, но действовал. Победа в Эгейском море, или хоть в каком, это как решат командующие, должна поставить жирную точку на стремлении нас выгнать с морей. Корабельное строительство в России вновь запущено, даже и деревянного парусного флота. Я понимал, что нужно будет быстро восполнять потери в боях. Увеличены наборы в навигатские школы, которых уже десять по всей России, все офицеры вызваны из отпусков, мобилизуются все моряки и офицеры с торговых кораблей, как государственных, так и частных.

Когда мы победим, иной вариант даже не рассматриваю, противники, те же англичане должны сильно удивиться тем, сколь быстро Россия восполняет свои потери. Уверен, что у них так не выйдет. Да элементарно, я не продам ни парусину, ни пеньку. Или продам, но очень дорого.

— Действуйте, господа! И да поможет нам Бог!

Глава 5

Константинополь

1 октября 1762 года

— Арестовать! — неожиданно чуть ли не выкрикнул Христофор Антонович Миних. — Ввести в Болгарии военное положение, взять под защиту все державные ведомства!

Генерал-губернатор Царьградского генерал-губернаторства и наместник императора продолжал распыляться и тогда его, как Бориса Стоичкова, наместника русского императора и престолоблюстителя в Болгарском царстве уже вывели из зала совещаний.

— Вы все… — Миних повел рукой, охватывая всех членов так называемого «Балканского Совета», –почувствовали, что Россия ослабла? В чем проявилась эта слабость? В том, что ваших детей не отбирают в янычары? В том, что вера православная более, чем когда — либо, даже во времена Византийской империи, — сильна? Или, может, в том, что частей русской армии на Балканском полуострове больше, чем было войск при освобождении этих территорий от османского ига?

Шел уже второй день совещаний — постоянной говорильни со взаимными обвинениями. Дал высказаться всем и смиренно слушал, как из-за малейшего клочка земли могут ссорится сербы и болгары, как Греки жалуются на «островитян», а те на греков. Светлейший князь, генерал-фельдмаршал хотел выявить все противоречия, чтобы понимать, что именно с этим делать, потому долго и не встревал, лишь анализируя сказанное на Совете.

Десять лет на Балканском полуострове казались идиллическими. Торговля пошла в рост, турки либо покидали свои дома и земли, оставляя много добра даже в убранстве домов, либо тихо уезжали в Турцию, прихватывая свои ценности. Не то, чтобы русские власти их туда гнали, нет, но но на бытовом уровне бывшие хозяева вдруг оказались, словно евреи в нацисткой Германии. С той лишь разницей, что государство не принимало никаких расовых законов, но соседи по дому, вдруг ставшие господами: сербы, болгары, греки, даже армяне и те же евреи создавали такие условия общежития, что многие, кто первоначально не сбежал, сделали это после. Благо за год-полтора с помощью России, но голод в Турции удалось купировать.

Все эти земли, богатства ушедших господ позволили создать иллюзию экономического бума, взлета, начала строительства чуть ли не рая на Земле. Но все полученное от бывших господ богатство проедалось, тратилось, а российский, как сказали бы, бизнес, приходил рационально, цинично. Россия не собиралась кормить бездельников, но зарабатывать на них. Империя не знает жалости, эта эмоция губит великодержавность!

Бизнес был подконтролен Российской империи, в меньшей степени являлся частным, потому за ним была сила, с которой спорить становилось чревато. И вот уже сто квадратных километров плодородных земель куплено у кого-нибудь из часто сменяемых наместников, потом еще двести квадратных километров. На поля Сербии и Болгарии приходили конно-механизированные станции, крестьяне все больше оттирались от земли, лишь незначительной частью переходя на работу в КМС. Создавались огромные агропромышленные кластеры, полностью подчиненные российским министерствам. Именно эти предприятия к сегодняшнему дню обеспечивали и многочисленную русскую армию в регионе и флот, остальное продавалось местным жителям на ярмарках. Крестьянство оставалось не при делах, и многие шли служить в армию, или в милицейские части, которых содержалось избыточно много, чтобы не усугубить социальный кризис и не плодить безработицу.

А элиты завидовали, злились, они оказывались в стороне от финансовых и торговых потоков на своих же землях. При этом никто не мешал самим болгарам заниматься торговлей, производством, технологичным сельским хозяйством. Русский Промышленный Банк имел свое представительство в Софии и был готов кредитовать практически любое начинание, пусть даже не факт, что успешное. Зависть — это плохое чувство, греховное. Если зависть совокупить с алчностью, гордыней, то получается такая гремучая смесь, способная толкнуть человека на любое преступление.

Так и получается. Еще только полгода назад Борис Стоичков являл собой пример верноподданного Российской империи и ее императора Петра III, но ему посулили, что при вероятной смене власти все агропромышленные комплексы, которые, естественно, будут отобраны у России, станут его… Все, Стоичков «поплыл», мня себя уже болгарским царем. Глупец! Никто не дал бы Болгарии истинную свободу, или даже большую, чем была до попытки бунта. Была? Да потому что теперь нужны иные меры в отношении болгар. И эти меры согласованы с императором.

Теперь это ярый оппозиционер и борец за права и свободы болгарского народа Стоичков, подымающий даже вопрос о том, что Болгария должна стать независимой, будет направлен в Петербург, чтобы его делом занимались всерьез. Может и не все, но многие свидетельства намерений и действий Стоичкова против России и ее национальных интересов собраны.

И каков стервец! Ничто не указывало на то, что именно Стоичков является главой некой организации «Свободная Болгария». Более того, этот наместник и престолоблюститель отчитывался Миниху в том, что именно сделала болгарская полиция для выяснения имен руководителей националистической организации.

Но Тайная канцелярия Его Императорского Величества работала. Обращение к Борису Стоичкову в оказании помощи по поимке ни с того ни с сего возникших болгарских свободолюбцев, было не более, чем проверкой на лояльность, последним шансом для болгарина стать на светлую сторону, естественно, русскую. Ведомство Шешковского уже вело ряд «болгар», двое из которых носили самые, что не наесть «болгарские» имена: Ричард и Говард.

Первые аресты начались еще вчера, по крайней мере, была докладная записка, где указывалось время начала противодействий, чтобы не потерять согласованность в действиях.

В крупные города Болгарии, скорее, для демонстрации силы и для того, чтобы уже точно ни у кого не возникло желание сопротивляться императорскому тайному ведомству, вошли русские полки. К слову, русских там было не более половины от всего числа солдат и офицеров, больше молдаван, крымцев, сербов, да и собственные болгарские подразделения так же были введены в Софию.

Начала работать и система идеологической накачки населения, когда зазвонили в церквях колокола и собравшимся прихожанам рассказывали о православном единстве и о том, что под пятой католиков, протестантов и уж, тем более, мусульман, болгарам никак нельзя. Патриарх Симеон II отрабатывал то, что болгарский патриархат был русским императором восстановлен после трехсотпятидесятилетнего забвения и османского владычества.

Заработала и пресса. В Софии уже был еженедельник, издаваемый на русском языке. Перед тем, как начались аресты, были напечатанные воззвания и проповедь болгарского патриарха. Газеты с этими «идеологическими выстрелами» появились в бесплатном доступе одновременно с появлением солдат. Синопсис написанным статьям в газете подавался и на болгарском языке.

— В Болгарском Царстве вводится прямое управление. Место престолоблюстителя упраздняется. По окончанию войны, в Софии будет коронован болгарским царем Его Высочество Константин Петрович, — громоподобно вещал Миних. — Вы уверены в том, что Россия проиграет в противостоянии с Англией и Францией? Или Вы берете в расчет турок, чья армия не выдерживает критики? Россия одержит победу, но вы имеете возможность доказать и свою лояльность и отплатить России благодарностью за то, что ни в одном поселении не было голода.

Престолоблюститель Сербского царства Иван Васильевич Войнович, русский морской офицер, быстро возвысившийся сразу после того, как Сербия окончательно вошла в зону национальных интересов Российской империи, первым заверил о верности присяге и своей и всего сербского народа. Будучи грамотным капитаном линейного корабля, он привлек внимание Тайной канцелярии уже тем, что был сербом, да еще и из самой знатной сербской фамилии Войновичей. Теперь Сербия наиболее лояльное государство среди четырех иных государственных образований на территории Балканского полуострова и Эгейского моря, на островах которого расположился Союз островов.

Уже было согласовано, что по достижению двенадцати лет на царский сербский престол сядет Милош Петрович Романов-Обилич, признанный сын русского императора. Однако, в связи с последними событиями и с тем, что вообще стала возможна вероятность появления неких националистических «кружков по интересам», Милош будет, скорее всего, коронован раньше. Император доверяет реляциям Миниха, а Христофор Антонович обязательно укажет на то, что Сербию нужно еще больше приближать.

Греки… Тут так же хватало сложностей. Очень много бандитов и недовольство, которое появилось в первый же день, после освобождения греческих земель от османского ига. Оказалось, что, по мнению греков, этих самых их исконных земель больше, чем предлагает Россия. Греческие элиты, только недавно пребывавшие в рабском положении, вдруг, решили, что и Запад полуострова Малая Азия, да и проливы с Константинополем, — все она, — Греция.

Десять лет шла работа по успокоению и усмирению этих греческих элит, создавая собственные, лояльные. Переселялись на Пелопоннес крымские и причерноморские греки, которым на льготных условиях давали землю и обеспечивали охраной. Так же произошло разделение Греции на три губернии, управленцами в которых стали назначенные Минихом люди. Работает там и не покладая рук Тайная канцелярия, но все сводится к тому, что придется вводить прямое управление.

Иное дело — Конфедерация островов Эгейского моря, прозванное Союзом островов. Это искусственное образование более чем предано России и следует исключительно русской повестке, в том числе противопоставляя себя, так как на островах так же в большинстве проживают греки, тем тенденциям к национальному движению, что имеют место на материке.

— Если кто из Вас, — Миних вновь обвел взглядом всех присутствующих на Балканском Совете. — Предаст Россию, то, даю слово, все и каждый пожалеет от этом.

Под всеобщее «да, никогда!», «мы верны присяге!», Миних сидел и чуть улыбался, чтобы не показывать, что у него резко заболело сердце. Десять лет изнурительной работы не могли пройти мимо, а возраст у Светлейшего князя такой, что до него и доживают немногие. Но Христофор Антонович не сдается, он для этой России, за этого императора и старуху с косой прогонит или уговорит, чтобы та пришла попозже. В такой переломный момент для России генерал-фельдмаршал и генерал-губернатор не может оставлять свою Родину.

Когда все разошлись, в присутствии своего верного помощника, по сути, уже заместителя, Потемкина, Миних позволил себе слабость.

— Позови ты мне, Гриша, медикуса! — попросил Миних.

— Сию минуту, Ваша Светлость, может, что и я могу сделать? Вам плохо? Где болит? — засыпал вопросами Григорий Потемкин.

Григорий Александрович определенно испугался остаться практически один на один с тем ворохом проблем, которые накопились с начала противостояния с европейскими державами. Ему откровенно было и жаль Миниха, в котором увидел своего отца. Не того, что хотел от сына только выдающихся результатов во всем, при этом не покупая книг и не нанимая нормальных учителей и бил за самые малозначительные проступки. Григорий увидел в Минихе тот образ отца, идеал, когда родитель и строгий, но и поучает, и помогает, и требует, и даже жалеет. Рядом с Минихом Григорию Александровичу хотелось соответствовать ему, быть не хуже. Оттого, после назначения адъютантом к царьградскому генерал-губернатору, Потемкин еще ни разу не впадал в ранее свойственную ему меланхолию или хандру. Только работа, учеба и познание!

— Ты проверил, Гриша, все в порядке? Мы готовы ко всем конфузам? — спросил Миних уже после того, как медикус принес лекарство.

— Да, Ваша Светлость! Сам генерал-фельдмаршал Петр Семенович Салтыков помогал инспектировать войска, — отвечал Потемкин.

— Эх! Велика Россия, да грамотных офицеров все равно не хватает. Вот и старичка Салтыкова направили сюда, кабы командовал отражением атаки, — сокрушался Миних, сейчас действительно ставший похожий на древнего старика.

— Видать, Румянцев бьет шведа, там важнее на земле воевать, а к нам прибыл Спиридов, неверное, у нас наиглавнейшее — морские баталии. Генерал-адмирал, как поплыл в Дарданеллы, так оттуда только и реляции пишет, не поспеваю исполнять, — говорил Потемки, сидя у кровати, на которой лежал Миних.

— Ты, Гриша, вот что сделай: напиши бумагу о передаче тебе всех полномочий, что… — начал говорить Миних, но был перебит Потемкиным.

— Не годно это, Христофор Антонович, вы поправитесь, — сокрушался Григорий Александрович.

— Вы, премьер-майор, забыли Устав? — прикрикнул Миних.

— Никак нет, Ваше Высокопревосходительство! — вскочил премьер-майор Потемкин.

— Так, исполнять! — уже тихим голосом сказал Миних.

* * *

Граница Франции и Швейцарии. Ферне

3 октября 1762

Шестидесятилетний мужчина, с виду невзрачный, но ранее блиставший и статью, и, тем более, умом, он покорил не одно женское сердце. Впрочем, к сластолюбцам Франсуа-Мари Аруэ не следовало причислять. Женщины были, но их могло быть и существенно больше. Была и любовь, насколько этот увлеченный человек вообще мог любить. С маркизой де Шатле Франсуа-Мари прожил более пятнадцати лет, и это были лучшие его годы. Только почему лишь на склоне лет человек понимает, какие именно годы были лучшими, почему не может сказать, что именно сейчас лучшее время, постоянно надеясь на еще большее счастье в будущем и, как правило, ошибаясь?

Но кто знает этого, кажущегося забитым человеком, которому сейчас имя Франсуа-Мари Аруэ? А еще три года назад сидящий в кресле человек звался Вольтером. Великим Вольтером, главным Философом, Сокрушителем мироздания, Просвещенным безбожником — много было у мужчины званий. Не было ни одного человека из высшего общества, кто бы ни читал произведения Франсуа Вольтера и не восхищался бы его гением.

Чаще бывало так, что придворные, будь то в Лондоне, Париже, Вене или в далеком Петербурге, читали книги французского вольнодумца, восхищались и соглашались со всеми словами на страницах многих книг, но, чуть позже, уже в присутствии монарших особ, или некоторых наиболее консервативных чиновников, замолкали. Порой оскверняли своей хулой гений Вольтера при свете дня, а ночью, в свете лампад и свечей, могли восхищаться Философом. Но не было ни одного человека, который мог прочитать книги Вольтера, оставаясь при этом равнодушным.

Еще пять лет назад Вольтер все еще находился в Сан-Суси и все так же, как и десятилетием ранее, имел влияние на мысли короля Фридриха Великого. Что пошло не так? Может, очередная увлеченность Вольтера прусской дворянкой, возможно из-за того, что Франсуа старался под любым благовидным предлогом, но отказаться от редактуры непрофессиональных текстов прусского короля? Все могло иметь значение и быть причиной тому, что король охладел к Вольтеру и ему, ставшему в один день вновь Франсуа-Мари Аруэ, пришлось искать прибежище.

Покинув уже ненавистную Пруссию, Вольтер устремился в Швейцарию, в Женеву, считая, что именно этот город будет более снисходителен к писательству одиозного просветителя. Ранее Франсуа писал Ивану Шувалову о возможности приехать в Россию, но тщетно. Иван Иванович столь много потерял власти, что более чем Президентом Российской Академии Художеств и инспектором университетов, никем и не являлся. Такие решения должен был принимать император самолично.

Русский самодержец своим творчеством и неординарностью манил француза. Петр казался, и не только Вольтеру, фигурой сверхзагадочной, нечитаемой личностью. Он был, как все монархи, просвещенным, одновременно каким-то непонятным, не свойственным эпохе. Не то, чтобы Петр был консерватором, но и к Вольтеру, как написали французскому философу, был более чем холоден. Франсуа хотел убедить русского императора в том, что именно его, Вольтера, учение единственно верное, что все, о чем говорит и пишет француз естественно для человека, который по определению свободен и имеет права.

Петр ответил Вольтеру, один раз, но все же снизошел до ответа. И было там… целая система государственного управления, которой восхитился Франсуа. И разделение властей, в чем Петр пошел многим дальше и Монтескье, и самого Вольтера, только-только пришедшего к понимаю системы трех ветвей власти. Было в письме и перечисление естественных, неотложных прав человека. Даже был дан ответ, к которому сам Вольтер только приближался. Петр писал, где именно заканчиваются права человека. Это гениально и просто — права человека заканчиваются там, где начинаются права другого человека. Сам же человек не может иметь вседозволенность, ибо тем самым нарушит права другого [в сущности, система права, разработанная к XXI веку]. И много иного было в письме, которое Вольтер зачитал до дыр. Но… в России его не ждали. Более того, Вольтеру намекнули, что он персона нежелательная для пребывания в Российской империи.

В Женеве также не получилось. Не поняли кальвинисты-протестанты вольтеровского богоотрицания. Тогда Франсуа и купил небольшое поместье у городка Ферне, который находился на границе Франции и Швейцарии и очень близко к Женеве, чтобы ощущать себя горожанином, но достаточно далеко от города, чтобы не нервировать швейцарские кальвинистские религиозные чувства.

Признанный всеми, но нежелательный нигде — вот постулат, полностью объясняющий положение дел Вольтера. Писем было много, почитай со всех европейских держав так и слали бумаги, исписанные всяким разным, чаще всего строками соглашательства, но не было столь обстоятельных писем, как написанное рукой русского императора.

— Господин, к Вам господа пожаловали! — в кабинет зашел несменный слуга Вольтера, Огюстен.

— Ты же узнал их имена? Отчего не докладываешь, кто именно решил меня тревожить? — спросил Вольтер, не поворачиваясь к двери, а продолжая смотреть в чисто вымытое так, что и не заметно стекла, окно.

— Господа не соизволили представиться, но сказали, что разговор слишком важен, чтобы Вы его отклонили, — сказал Огюст и еще раз поклонился, что в его преклонном возрасте сделать было непросто.

— Пусть Клод проверит их, и они оставят оружие. А также скажи охране, чтобы были начеку, — принял решение Вольтер.

Хоть какое-то разнообразие в жизни, что вот такие незваные безымянные гости пожаловали. Таинственность. Но Франсуа многое в своей жизни повидал, в том числе и власть имущих людей, которые ему благоволили, но предпочитали оставаться инкогнито. Может и сейчас подобная ситуация и кошель Вольтера станет вновь пополняться? А то за последние полгода доход стал меньше прежнего в сто тысяч ливров.

Не то, чтобы Вольтер так сильно опасался смерти, чтобы держать постоянную охрану в пять человек, однако, он боялся иного, что его рукописи либо украдут, либо сожгут. Были у французского просветителя и такие письма, которые могут сыграть немалую роль в политике. Некоторые монархи и приближенные к ним допускали вольности в высказываниях в своих посланиях Философу. После политическая конфигурация менялась, и уже прежние слова могли бы сыграть злую шутку с тем, кто десять, двадцать лет назад писал Вольтеру.

Взять Фридриха Великого. У Вольтера были такие письма, что прочитай их Мария-Терезия, так с горяча и объявила бы войну. По мнению только ставшего королем Пруссии Фридриха II, австрийская монархиня и женщина легкого поведения, и детей нагуляла, и недостойна управлять германскими народами. И еще Бог весть чего написано на прусской бумаге, с прямыми и косвенными оскорблениями в адрес императрицы. Похожее есть и в отношении Людовика и русского императора. Правда, Фридрих писал оскорбительно о Петре еще тогда, когда тот не был коронован, но бумага-то помнит все.

— Кто вы, господа, чем старый философ может помочь молодым и сильным мужчинам? — спросил Вольтер, разглядывая двоих вошедших.

Рослые, явно имеющие дело с военным искусством, вместе с тем, нет в них офицерской выправки, как и нет видимости исполнительности. Эти могут и исполнять приказ, но по-своему. Вольтер научился видеть забитость внутри каждого человека. Он, человек, который столько лет работал над пониманием человеческой свободы, видел раболепие там, где его скрывали и свободу, волю, там, где хотели всячески демонстрировать покорность. В этих толика свободы была, а исполнители на службе лишены собственной воли.

— Свобода! Равенство! Братство! — провозгласил один из вошедших мужчин громко, напористо, решительно.

— О! — улыбнулся Вольтер, он не страшился, его действительно забавляла ситуация. Скука и уныние выветрились, и на смену Франсуа-Мари Аруэ пришел блистательный Франсуа Вольтер. — Я уже слышал такой лозунг. Мне кажется, господа, что нам было бы неплохо пообщаться в более дружелюбной обстановке, для чего я требую, именно так, требую, чтобы вы представились и сразу же назвали цель вашего визита. В противном случае, уже не обессудьте, но тратить свое время на вас, даже после озвучивания столь яркого лозунга, я не стану.

— У Вас, господин философ, нет выбора, потому… — начал было один незнакомец.

— Ну, что же Вы, Клод, Вы же так испугаете нашего герольда Просвещения, — одернул друга другой незнакомец.

Во время краткого диалога двух мужчин Вольтер, с нескрываемым любопытством смотрел то на одного, то на другого гостя.

— Очаровательно, господа, это очаровательно! — рассмеялся философ. — Я выживал при прусском дворе, я лавировал между многими знатнейшими людьми Европы. Неужели вы действительно решили, что такими трюками способны сразу же меня покорить своей воле. Меня! Кто свободу и вольность мысли превозносит в Абсолют? А что до актерской игры, то… сносно. Поработайте еще немного с постановщиком пьесы. Кстати, а кто этот гениальный драматург?

Подобный ответ философа чуть не ввел в ступор Ивана Коровина и Вуко Короважича, капитана и прапорщика Тайной канцелярии Российской империи. Это их послали к Вольтеру, чтобы уговорить философа сотрудничать. Но этот старик, впрочем, моложавый, был более странным, чем к этому были готовы разведчики [Ф. Вольтер прожил до 1778].

Иван и Вуко больше двух лет готовились к той операции, этап которой сейчас, казалось, проваливают. Носители французского языка работали с большой группой дворян и мещан, чтобы их речь не отличалась от той, на которой говорят французы. Даже учитывались региональные диалекты. Профессора права читали лекции парням и даже пяти девушкам. Тот же Вольтер, наряду с иными французскими просветителями, был обязателен к прочтению, мало того, к осмыслению. Ну и серьезная физическая подготовка, с изучением тактики уличных боев и диверсионной работы.

— Месье, нам хотелось бы сохранить свои имена в тайне до того момента, когда Вы согласитесь стать знаменем Великой Французской революции, — сказал Иван Григорьевич Коровин.

— Вы продолжаете меня фраппировать, господа. Решили встряхнуть старику жизнь? Революция? Это слово для меня, как запах свежей печенки для кота, или стакан воды для путника в пустыне, когда тот уже сутки не пил. Не бросайтесь великими словами! — Вольтер начал проявлять нервозность.

Всю свою жизнь Франсуа возмущал заскорузлые общества, шокировал элиты, вместе с тем, ему часто приходилось лгать. Он обманывал и себя, да и всех вокруг, когда писал, как ему, Великому Вольтеру, льстит находиться рядом с Великим Фридрихом. С подачи француза в Европе все быстро смирились с тем, что Фридрих, который проиграл России и даже потерял ряд своих территорий, вдруг стал Великим. В чем величие, когда рядом более достойные этого эпитета монархи?

И вновь русский царь не дает покоя. Все мысли Вольтера, как только эти двое незнакомцев появились в его доме, скатываются к имени Петр. Может статься, так подсознание подсказывает, откуда именно дует ветер, приведший гостей в дом Вольтера, и что этот ветер уже превращается в бурю.

— Извольте, сударь, ознакомится! — Иван достал из-под камзола стопку бумаг и протянул философу.

— Это что? — спросил Вольтер, развязывая тесемки, которые скрепляли бумагу.

— Конституция Французской Республики, — громогласно заявил прапорщик тайной службы, серб Короважич.

— Кхе-кхе! — закашлял Вольтер. — Не кричите, сударь! И кто Вы такие? Я настаиваю! Или это меня так подставляют? Людовик не простил и хочет обвинить в посягательстве на жизнь короля?

— Вовсе нет. Вы просто прочитайте. С Вашего позволения, мы бы поприсутствовали в кабинете, но не беспокойтесь, мы будем немы и бесшумны, — Иван улыбнулся, но его идеальные зубы были неинтересны Вольтеру, тот уже погрузился в чтение.

Русский император самолично писал Конституцию для Французской Республики. Писал честно и непредвзято, как для страны конца XX века. Были изучены и труды Локка, первого, кто предложил принцип разделения властей и, конечно же, Монтескье, который развил идеи Локка. Петр изучил «принцип законности», так пропагандируемый Жан-Жаком Руссо. Ну, и идеи самого Вольтера, который, по мнению Петра Федоровича, проигрывал в изучении вопроса государственного устройства тому же Монтескье.

В Конституции были заложены все принципы и народовластия, и законности, и разделения светской и духовной власти, полномочия исполнительной ветви, законодательной и судебной, призванной быть арбитром и следить за законностью. А еще в Конституции были заложены некоторые направления, обязательные к исполнению всех властей. Прежде всего, это касается всеобщего образования.

Час, два, три, а Вольтер все читал и читал, не отрываясь, усмехаясь, злясь, называя имена своих собратьев по ремеслу философско-правового писательства. Он видел в тексте Конституции выдержки, которые были развиты тем или иным его коллегой.

— Господа! Не изволите ли отобедать? — в кабинет беззвучно, чему нужно было бы поучиться и Ивану, с его диверсионной специализацией, зашел слуга Огюст. — Гоподин Вольтер, если пребывает вот в таком состоянии, то не ничего замечает вокруг. Он творит! Между тем, вы уже больше трех часов наши гости. А другие господа отказываются от гостеприимства, ждут от вас решений. Так что отставьте гения творить, и пойдемте отобедаем.

— Кто тут еще гений! — буркнул Иван, после того, как Вольтер выкрикнул: «Гениально! Как я раньше до такого не додумался».

Это философ добрался до тех самых сдержек и противовесов для всех ветвей власти. Вольтера поразил факт существования и то, как формируется Конституционный суд. Что такое импичмент и правила роспуска парламента и назначения новых выборов.

Когда уже Иван Коровин и его люди и пообедали, и успели познакомиться и «подружиться» с охраной Вольтера, а, по сути, беря пятерых бывших унтер-офицеров французской армии под визуальный контроль, философ вышел.

— С кем я должен говорить? — строго спросил Вольтер.

— Извольте! — ответил Иван, направляясь в кабинет Вольтера и давая знаком приказ своим людям решить досадную проблему с охраной француза.

Теперь разговор должен быть иным.

— Вы погрубели! С чем это связано? — настороженно спросил Вольтер.

— С тем, сударь, что теперь, у Вас нет иного пути, чем стать одним из знамен, ведущих Францию к свободе, — усмехнулся Иван Григорьевич.

— Удивительно, когда русский вот так желает французскому народу свободы, — сказал Вольтер, а Иван, не ожидавший подобных слов, запутался в ногах и чуть не упал.

То, что философ узнал, что Иван и его люди русские, или почти, так как в его группе было два серба-брата Короважичей, казалось колдовством. Как не выбивали в школе подготовки агентов Тайной канцелярии суеверия и веру в чудеса, многие оставались адептами мистицизма. И тут Вольтер говорит о русских, а до этого лихо и непринужденно «читал» не самых худших русских разведчиков.

— Я узнал, что Вы русский, по тому, как именно написан, вернее, напечатан, тот документ, что Вы мне предоставили. Так что не считайте меня колдуном. Хотя, с вас станется и сжечь меня, — улыбнулся Вольтер.

Ему понравился конфуз русского офицера тайной службы. Но философ не обольщался. Вольтер понимал, что теперь, да что теперь, с самого момента прихода этих людей, он либо жилец, но недолго, вместе с тем умрет ярко, либо не жилец уже сейчас. Оставлять свидетеля нельзя, чтобы русские не задумали.

— Я спрашиваю Вас, господин Вольтер, еще раз. Вы готовы встать впереди колоны справедливости и прогресса? — пафосно заявил Иван, демонстрируя, что и он умеет работать с образами.

— Нет! — спокойно ответил Вольтер. — Конституция гениальна! Я вижу в ней руку Вашего императора, оттого и понял, что Вы русские. Но реки крови? Революция — это смерть многих. У Вас в России работает гениальный ученый, Роландер, который открыл принципы эволюции животных и растений, впрочем, и человека. Так вот, я уверен, что изменения будут, эволюционно [несмотря на дерзость в книгах, Вольтер, как и иные французские просветители, выступал против революции, утверждая, что при изменении системы государства нельзя переступать через идеи гуманизма].

Иван Григорьевич не стал уговаривать Вольтера, что-то объяснять. Когда его готовили к засылке во Францию, еще пять лет назад, подобные ситуации рассматривались. И профессор Кашин, самолично утверждал, что такие люди, как Вольтер должны проникнуться идеей, полностью ее разделять. Только так и получится работать с Вольтером. Если же он будет сомневаться, или же вовсе действовать по принуждению, то это будет вредить общему делу.

— Хех! — практически незаметное лезвие, зажатое между пальцев ротмистра Коровина, рассекло кожу на шее великого Вольтера и подрезало сонную артерию.

— Прибавил ты мне, колдун, работы. Да ладно, — злорадно сказал Коровин, глядя на корчившегося француза, потом набрал в легкие как можно больше воздуха и выкрикнул. — Раз!

Это была команда на устранение всех домочадцев. Благо, что семьи не было. Никто из русских диверсантов не страдал излишней жестокостью, лишь в той мере, как требовала Россия А где та мера, если империя не знает слез? При наличие домочадцев они все были бы умерщвлены.

Из Вольтера делали сакральную жертву. Такую личность нельзя было не использовать с пользой для общего дела. Мертвый Философ мог возбудить людей еще больше, чем живой, тем более сомневающийся.

Все были убиты и началось декорирование дома. То оброненный палаш французских кирасир брошен в саду, то оторванная часть французского же мундира, следы борьбы и изуродование, ровно настолько, чтобы было понятно, что это именно тело Вольтера. «Французские убийцы» свободного человека, великого мыслителя, сами переоделись в мундиры французских кирасиров и обязательно проедут таким путем, чтобы как можно большее количество человек в округе их увидело. Швейцарские власти не смогут не отреагировать и не поднять скандал, что французские убийцы орудуют на их территории. Женева, пусть еще вчера предала Вольтера остракизму, сегодня будет рыдать в едином порыве об зловещем убийстве.

Во Франции уже завтра будут распространены листовки, где станут описываться те зверства, что учинили с Вольтером. Кратко будет изложено и предсмертное воззвание философа, где он хотел бы видеть Францию республикой и кричал, что умирал за свободу, равенство и братство. После все это, в народных пересказах, будет обязательно обрастать подробностями и на некоторое время образ Вольтера может стать путеводной звездой и толчком для выражения своей воли ранее нерешительных людей.

Если бы Коровин, или его кураторы смотрели на проблему Вольтера еще шире, то вряд ли вообще была бы попытка договориться с философом. Мертвый Вольтер, убитый французами, как бы они ни отпирались от такой версии, станет тем камушком, который пусть и не склонит чашу весов в пользу расторжения неестественного союза Франции и Англии, и пока только сочувствующей, но уже помогающей им Пруссией, но пошатнет единство. Тот же Фридрих, пусть и рассорился с Вольтером, но крайне уважал его и считал одним из немногих своих друзей. Прусский король станет только оплакивать философа. Главное, чтобы никто не увидел лапу русского медведя в случившемся. Но как? Все доказательства указывают только на французов.

Письма…вот их было опасно брать в руки. Коровин нашел тайник с бумагами, владение которыми могло помочь в тайной войне, но то, что это письма Вольтера и что они появятся у русских сразу же скажет о причастности к убийству именно Тайной канцелярии Его Императорского Величества. Однако несколько бумаг, которые касались именно короля Франции и не были обращены Философу, а были им хранимые, видимо, для сбора компромата, Коровин прихватил.

Что же касается того самого «знамя революции», так и оно найдено — Жан-Жак Руссо. Этот, Господи, прости просветитель, а на самом деле маньяк и человеконенавистник, не только не испугался возможной крови, но и стал сам сыпать идеями, как именно можно убить того или иного чиновника [Жан-Жак Руссо был мизантропом, матерщинником, высказывал идеи о потоках крови, как пишут его современники, например, мадам де Апине, а Дени Дидро вовсе называл его маньяком].

Сдав своих детей ранее в воспитательский дом [реальный факт, Руссо всех своих детей сдал в аналог детского дома], Жан-Жак начал работу, собирая вокруг себя таких же человеконенавистников и обиженных. Русская разведка подкидывала разных товарищей в команду Руссо. Зачастую люди оказывались у пропасти не без помощи русской разведки, а после получали тростинку за которую цеплялись, вытягивая себя из кризиса. Ну, и деньги… много денег уходило на все мероприятия. Та же забастовка Лионских ткачей обошлась в десять тысяч ливров, люди не желали терять деньги, но хотели их приобрести. Потому день простоя ткацких мануфактур так дорого и стоил. Потом половину всех ткачей уволили за ту самую забастовку, и эти люмпены станут поддерживать радикализацию протестных движений.

А еще повторился трюк, который Россия ранее уже использовала для создания искусственного финансового кризиса во Франции. Однако, сейчас масштабы значительнее. Только фальшивых ливров в бумаге было вброшено во французскую экономику более сорока миллионов. Вместе с тем везде, где только можно, скупалось зерно. Урожай в 1762 году был неплохой, несмотря даже на то, что немало полей «вдруг» загорались в течение всего лета. И было непросто создать хоть какой-то дефицит хлеба.

Поползли слухи, подкрепленные листовками, где описывается о скором исчезновении хлеба, обвиняя министров короля в том, что весь хлеб идет шведам, чтобы те кормили своих солдат и сражались против далекой России. Что такое слухи? Это когда даже заядлый скептик, услышав о возможном дефиците, решит купить чуть больше муки, чем обычно и припрятать на «черный день». И в итоге то количество, что могло бы прокормить всех людей, станет недостаточно, ибо некий скептик купил зерна, более нужного ему для жизни.

Так что Францию начало лихорадить, но говорить о революции и открытых выступлениях рано. Тексты Конституции Французской Республики пока читают только самые активные протестанты. Вот еще узнают о Вольтере, и чтовласть начала зачищать видных свободолюбивых людей, физически их уничтожая, так можно и пробовать начинать лить французскую кровь.

* * *

Ревель-Гельсингфорс

6 октября 1762 года

Александр Васильевич Суворов стоял на палубе линейного корабля «Гангут» и наблюдал, как совсем еще молоденький мичман споро управляется вместе с еще пятью матросами с изменениями конфигурации флагов на флагмане русского Балтийского флота.

— Каков шустряк? — Суворов покачал головой.

Действительно, только год назад блестяще закончивший Морской шляхетский корпус, Федор Федорович Ушаков знал свое дело и споро отдавал команды матросам и кондуктору, чью голову начинали покрывать седины.

— Эко и в адмиралы выбьется! — усмехнулся Суворов, сам, впрочем, не особо веря в то, что мичману удастся такой карьерный рост.

В русском флоте в последние годы была очень серьезная конкуренция за высшие командные должности, а учебные заведения выпускали достаточно грамотных и мотивированных офицеров. Кроме того, если раньше во флот шли служить чаще небогатые и незнатные дворяне, то сейчас морская служба считалась не менее почетной, чем в армии, а, может, и более, так как жалование не задерживали и было оно чуть большим, чем у армейских.

Вчера русский флот сразу же после полудня начал выстраиваться в походные линии, чтобы устремиться на шведский берег и быть там с рассветом. Ночное плавание армады кораблей могло быть опасным, судна, везущие на своих бортах солдат и офицеров, а также орудия могли потеряться в ночи. «Потеряшка» могла выйти на шведскую эскадру! Однако система световой связи была отработана, а группа офицеров еще пять лет назад разработала и связь через демонстрацию флажков. Так что корабли будут видеть друг друга, и на каждом судне назначен офицер, который обязан неусыпно смотреть на расстояния от «ведущего» корабля, как и от соседей.

Предполагалось, что ночной выход с целью начать десант с первыми лучами солнца минимизирует вероятность морского сражения со шведским флотом. Говорить о большом бое между флотами, скорее всего, не приходится, но даже москитные укусы могут быть чувствительными. Учитывая же тот факт, что англичане также рядом, то сорвать десант шведам, может, и удастся.

Уже после, когда Гельсингфорс станет русским, ревельская эскадра сама отправится на охоту за шведскими визави.

Проблема стояла и в ином. В Киле и Копенгагене, а также в Осло-Фьерде, у города Христиания [так в то время назывался город Осло], стоят английские корабли. Это стало еще одной из причин того, что большую часть пути русские корабли преодолеют ночью. Высказывались предположения, что англичане уже могут быть в составе шведских эскадр.

Вчера, 5 октября 1762 года, когда оставалось три часа до начала выдвижения десанта в направлении Гельсингфорса, были обнаружены неопознанные паруса. Казалось, десантная операция под угрозой срыва. У шведов был выгодный ветер, который мог позволить ловить русские корабли при построении. Да, такая атака со стороны противника была несколько авантюрная, но имела шансы на успех. По крайней мере, можно было бы попытаться сорвать русскую десантную операцию.

Когда Суворов увидел тех монстров, которые отправились на рандеву со шведским флотом, он непроизвольно выругался, да так, что некоторые матросы на Гангуте удивленно посмотрели в сторону сухопутного генерала, столь искусно владеющего «морской речью». Восемь пароходов и с ними еще два уродца, полностью бронированных и всего с десятью орудиями, устремились на врага. Устремились, конечно, не то слово, — бронелодки выдавали, в лучшем случае, семь узлов. Пароходы опекали своих «питомцев», и это было похоже, на стаю волков, окружившую крупную жертву. Стая медленно, не спеша, но неумолимо приближается к своей жертве. Именно жертве, пусть шведы и, как оказалось, пять кораблей англичан, еще не знают, что они обречены. Этими силами вряд ли получится разбить вражеский флот, но на пароходах были пушки, которые били вдвое дальше любых, что имелись на вооружении шведского флота. Правда английские пушки уже могли конкурировать с русскими, но не с КП-2.

— Что, Александр Васильевич, думаете, что самоубийственная атака? — спросил у Суворова адмирал Талызин, командующий Балтийским флотом и лично участвующий в десантной операции.

— Это, Иван Лукьянович, для меня все равно, что батальонным каре идти на неприятельскую линию, никак не меньшую половины дивизии, — сказал Суворов, после задумался, улыбнулся своим невероятным мыслям и продолжил. — Вот если бы самодвижущиеся, на паровом двигателе, кареты были на больших колесах, да полностью в броне, чтобы еще и пушку на крышу этому чудищу! Вот тогда можно и бить супостата.

— Да Вам бы сказки писать, Александр Васильевич, — Талызин рассмеялся от сказанной генералом нелепицы.

Между тем, русские пароходы подошли на предельную дальность выстрела из новых пушек и споро начали открывать огонь. Бронелодки устремились вперед. Вновь не то слово. Эти корабли не могли быть стремительными, но они двигались по направлению к врагам. Чуть ближе, чем за километр до первого вражеского вымпела, остановились и бронелодки.

Неприятельские корабли, заприметив две цели, что были ближе и до которых хоть и не все, но некоторые орудия могли добить, начали засыпать бронированные лодки ядрами. Скорее всего, внутри этих русских кораблей было неприятно и сильно громко. Могло быть и безумно дымно, благо порох на бронелодках применялся исключительно бездымный, которого очень мало из-за недостаточного производства аммиака. Но пироксилин и бездымный порох накапливался уже более четырех лет кряду, после изобретения этих веществ.

Аммиак — вот главная проблема, не позволяющая снабжать армию хотя бы на треть бездымным порохом. Как не пытается группа ученых, совместно с исследовательским Центром паровых двигателей сделать агрегат для синтеза аммиака, все еще приходится производить и пироксилин и бездымный порох чуть ли не кустарным способом. Но на оснащение артиллерии на бронелодках хватит, как и спецгруппам стрелков.

Тем временем, пять английских фрегатов выделились из состава объединенного шведско-английского флота. Англичане, видимо, хотели, чтобы их ядра имели больше шансов попасть в непонятных и странных чудищ в металле, и не на излете.

— Иван Лукьянович, сейчас же наши пароходы окажутся под накрытием вражеской артиллерии! Я заметил сколь далеко добивают неприятельские пушки, — заметил Суворов, начиная нервно перебирать ногами и ходить по кругу.

— Не волнуйтесь вы так, Александр Васильевич, мне Румянцев Петр Александрович лично поручил вас доставить в Гельсингфорс живым и веселым. А какое тут веселье, если вы так переживаете? В нашем штабе люди не зазря жалование получают. Все просчитано и ранее отработано. Мы предполагали противодействие. Неприятель должен уйти и пытаться бить нас уже, когда станем в построение на конвой. Для того идем ночью, чтобы не били. А туту… так наш боевой флот все еще не вступил в бой, — объяснял Талызин, пребывая, по крайней мере, внешне, в спокойствии.

— Неуютно, признаться, на море. Все же я твердь предпочитаю, — сказал Суворов.

— Становятся на ветер! — выкрикнул капитан «Гангута».

Действительно, пароходы расправили свои немногие паруса, трубы стали выпускать еще больше дыма, корабли рванули вперед, на врага. В этот раз действительно движение пароходов казалось стремительным. Талызин улыбался, понимая, что теперь происходит. Пароходы просто заходят в, так сказать, «мертвую зону», где английские и шведские корабли имели меньше всего возможностей для нанесения урона. Пароходы оказывались более маневренными и эта независимость от ветра, особенно, как сейчас, когда ветер оказывался чуть больше, чем штиль, давала неоспоримое преимущество.

— Поднимайте сигнал на общую атаку, — как бы небрежно бросил Талызин.

Могло сложиться впечатление, что адмирал красовался перед Суворовым. Но как можно подумать на шестидесятидвухлетнего опытнейшего морехода, что он хвастается своим профессионализмом, невозмутимостью и столь подготовленным флотом, что ни о каком сомнении в победе русских быть не может? Да, это так. Смотрите, мол, сухопутные, что морские русские волки грызут львов, что дерзнули нападать.

Игры в догонялки за русскими пароходами стоили и английским фрегатам, и шведским трем линкорам, и двенадцати галерам неприятеля дорого. Если англичане потеряли три корабля, два из которых не затонули, но лишились ходовых, только один вымпел пошел ко дну, то шведам досталось больше. Когда стало понятно, что парусники не способны играть в кошки-мышки с русскими, и то и дело получают попадания, в игру вступили шведские галеры. Видимо противник с одной стороны посчитал, что в условиях слабого ветра галера более маневренная, чем парусные корабли, с другой же галерами неприятель стремился сузить пространство для маневра русских пароходов и подловить их.

Так что игра была в пользу русских. И, когда большая часть Балтийского флота двинулась на противника, а бронелодки отправились в порт Ревеля, шведы рванули врассыпную. Было понятно, что открытого боя с русскими шведский флот не выдержит. Адмирал Талызин выглядел довольным, словно кот возле тазика со сметаной.

Была толика заслуг и Талызина в том, то русский флот стал системой, мощной не только вооружением и новыми типами кораблей, но людьми, которые делают свою работу и уже не понимают, как можно отлынивать от службы. Когда только начиналось возрождение флота, в елизаветинское время, флотским не только не платили жалование, вообще отсутствовала система специального образования, сами офицеры отлынивали от своих обязанностей. Были частыми случаи, когда офицерство откровенно фрондировало в отношении властей.

Сейчас иное дело. И заслуга в том, что выстроилась четкая система во флоте, скорей, Михаила Михайловича Голицына. Однако важно, чтобы каждый флотский офицер гордился тем, что он служит во флоте именно Российской Империи, и не оглядывался на иные морские державы, не имел перед ними пиетета.

Рано утром, как только появились первые признаки рассвета и на востоке забрезжила узкая красноватая полоска, стремительно растущая и освещающая темноту ночи, десант был готов начать высадку.

Ночной переход от Ревеля до побережья у Гельсингфорса прошел без приключений. У шведского города, который мог бы стать столицей финнов, русский флот вновь встретил шведов как раз с рассветом.

Вот, если бы с таким же остервенением и решительностью шведы атаковали русский Балтийский флот ранее, когда он стоял под погрузку, то могли пусть и все сгинуть, но нанести ущерб, не позволяющий в самое ближайшее время совершить высадку на шведские берега. Русскому флоту пришлось бы поставить на ремонт часть кораблей.

Тут же всего пятнадцать шведских кораблей, большей частью шлюпы, три фрегата и два брандера, удачно встали на ветер и с самым рассветом совершили бесшабашную атаку на русские корабли, когда уже казаки-пластуны и егеря расчищали плацдарм для десанта, а часть пехотинцев находилась в пути, напрягая мышцы, гребя к берегу.

Два русских фрегата, которые были на охранении со стороны атаки, были потоплены, пять иных русских кораблей получили повреждения, и один линейный корабль, возможно, даже придется буксировать русскому пароходу. Но, все шведские самоубийцы были либо потоплены, либо захвачены после ожесточенных абордажных боев.

Суворов высаживался на берег в первой волне десанта, сразу после специальных групп пластунов, вместе с егерями. Это было рискованно, но русские встретили только одну роту шведских пехотинцев, с которой вступили в бой казаки и быстро уничтожили, частью рассеяли. Никто за неприятельскими солдатами не погнался, задачи были иными. Но теперь враг точно знал о том, что Гельсингфорс в одночасье превратился из тылового города, в тот, который уже сегодня подвергнется атаке.

— Смелые шведы, но не хватает им духа богатырского и защиты Богородицы, — констатировал Суворов по итогам событий, уже вечером, когда штурмовые русские группы были в городе.

Штурм Константинополя, который выдался некогда кровавым, но героическим, дал тот опыт, который был осмыслен в Генеральном штабе, и теперь все ударные дивизии имели те самые штурмовые группы, каждая в пятнадцать человек, обученных бою в городских условиях и автономным действиям.

— Доложите о потерях! — скомандовал Суворов своим офицерам.

Александр Васильевич отдал приказ подсчитать русские потери и неприятельские еще до окончания боя за Гельсингфорс.

В городе была одна дивизия шведских гренадеров и еще полк кирасиров, которые передислоцировались на театр военных действий, но, узнав о русском десанте, решили сбросить наглых русских в море. И у них были все шансы это сделать, если бы в авангарде русского вторжения на финскую землю была не суворовская дивизия и не те самые штурмовые группы, каждая из которых имела двух стрелков-штуцерников, вооруженных новыми штуцерными ружьями, в том числе и с патронами на бездымном порохе.

Суворов отрабатывал тактику, когда одно направление атаки противника полностью контролируется стрелками-штуцерниками. Десять таких стрелков сдерживали шаговую атаку роты врага. Это и было применено на одном из направлений, на русском левом фланге. При этом центр, особенно правый фланг противника, открывался для флангового удара, либо останавливался на месте, и тогда шведы теряли инициативу, получая потери от более дальнобойного русского оружия.

Неожиданным для Суворова была лишь атака не менее, чем полка кирасир. Разведка сообщала, что в Гельсингфорсе могут быть только конные патрули ландмилиции, но никак не лучшие представители шведской, оказалось, что французской, кавалерии. Вот от этого удара русские и получили потери, иначе могло случится, что самой большой травмой в сражении считалась бы черепно-мозговая рядового из Первого Воронежского егерского полка, который, когда бежал вторым номером на позицию для стрельбы по наступающим шведам, споткнулся и неудачно упал головой на камень.

Лишь преимуществом в плотности огня и тем, что егеря не растерялись, когда неожиданно выскочила, уже на рысях, вражеская кавалерия, удалось остановить французских кирасир. Итог: двести пять безвозвратных потерь, но ни один француз не ушел. Впрочем, кирасиры показали пример мужества и мастерства. Будучи окруженными, они чуть не вырвались из ловушки, что была сформирована Суворовым из резерва.

После взятия Гельсингфорса исход в очередной русско-шведской войне был предрешен.

Глава 6

Юг Урала

12 октября 1762 года

Ерофей Трофимович Лихатов сидел за огромным дубовым столом, который уже сам по себе, в регионе, где и дубов-то нет и сплошная степь, являл собой признак богатства и чуть-ли ни символ власти. Лихатов был уже изрядно пьян, но продолжал играть роль самодержавного господина. Его окружение подобострастно взирало на венценосную особу и вторило лжецу, так ярко исполнявшего свою роль. Лишь один из присутствующих, Кучукбай, предводитель всех степняков-бунтарей, не скрывал своего раздражения от творящегося вокруг.

Еще три месяца назад Лихатов появился на границе киргизо-кайсатской степи и башкирских кочевий. Статный, рослый мужик лет сорока, с искривленным носом и намечавшейся пролысиной на макушке, начал повсеместно утверждать, что он Иоанн Антонович, не император, но брат и верный соратник русского самодержца Петра Федоровича. Сначала слова очередного самозванца звучали робко, неумело, он терялся в собственной лжи, но интуитивно находил нужные доводы, использовал индивидуальный подход к каждому сомневающемуся.

Вместе с тем, Лихатов долго не мог снискать хоть какого-то уважения среди казаков, башкир и кайсаков. Некоторые даже специально приезжали в городок Волковское, чтобы посмотреть на юродивого и посмеяться с его заявлений. Два знакомства Ерофея Тимофеевича предопределили его дальнейшую судьбу. И из объекта для смеха и издевательств новые знакомые стали «создавать» легенду на основе народных чаяний и веры, корректируя легенду и образ Лихатова, все больше становившегося Иоанном Антоновичем. Первым. Кто задумался над словами Лихатова, был Кучукбай, который лихим набегом своего отряда в пятьсот человек захватил форпост Волковское. Нет, вождь башкир не поверил в истинность слов самозванца, но почуял, что, прикрываясь благовидной идеей, он, мститель, мечтавший превратиться в палача для русских, может сделать больше, чем сейчас только лишь одним, пусть и крупным отрядом.

Кучукбай был одним из тех вождей башкир, который никак не мог примириться с системой государственного управления и откровенно презирал Россию [один из вождей восстания башкир в 1750-х годах]. Когда в Оренбург прибыл Неплюев Николай Иванович, сын Первого министра Российской империи, башкиры, кайсаки, киргизы, да и казаки, несколько лет присматривались к новому хозяину Южного Урала. И, если казаки в большинстве своем приняли младшего Неплюева, то башкиры постепенно, со все нарастающей дерзостью пробовали Николая Ивановича на прочность. Сын — не отец.

Николай Иванович оказался человеком менее решительным и жестким. Он больше занимался тем, что собирал местный фольклор и коллекционировал различные артефакты и исторические источники, вступив в Русское Географическое общество. Николай Иванович даже имел одну публикацию в научном журнале [Николай Иванович Неплюев в РИ так же занимался историей, когда был губернатором в Оренбурге].

Поэтому и казаки, и помещики, как представители степных народов, пошли на углубление своих застарелых конфликтов, понимая, или, скорее, чувствуя, что наказаний последовать не должно, по крайней мере, столь жестких, как могло быть при Неплюеве-отце.

Одни помещики, пользуясь тем, что территория кочевий кайсаков еще больше отодвигается на юг, стали прирезать участки земли. Тихой сапой, километр за километром, но земли осваивались, возделывались и крепостными, и вольными, и конно-механизированными станциями, которых в регионе было уже две. Степь вынуждено смещалась и тем самым нарушались договоренности.

И все же большого восстания не случалось. Так, только незначительные набеги. Были и дерзкие нападения, однажды набегу подвергся и Миасс. Там, в городе золотодобытчиков, Кучукбай со своим отрядом рассчитывал взять много драгоценного металла, чтобы снабжать уже большое войско и продолжать борьбу. Пограбив в Миассе большие дома и спалив четыре из них, Кучукбай ушел из города, в который возвращались отряды охраны. Этих денег хватило на три года относительно безбедной жизни для всего отряда, но никак не способствовали расширению протестных движений.

Ранее отца Кучукбая подло, с помощью обмана, убил бывший губернатор Оренбургской губернии Иван Иванович Неплюев. Тогда, еще подросток внешне, но озлобленный внутри, мужчина дал клятву отомстить и положить свою жизнь на алтарь сопротивления русскому засилью. И Кучукбай мстил за отца, за мать, которая лишившись защиты ранее уважаемого вождя рода, подверглась гонению, за сестру, которую изнасиловали и увезли в рабство в Хиву, за старшего брата, который был убит яицкими казаками, когда устроил набег на окрестности Магнитной. Кучукбай жил ненавистью и был готов на все, но не все получалось. Малые силы в пять сотен сабель могли навести шума на округу и заставить понервничать любую крепостицу, но гнать Русь на север такими силами не получилось бы.

И вот он, этот ЛжеИван. Простой мужик, не умеющий читать и писать, старше того, кем притворяется, минимум, на пятнадцать лет. Бывший чуть ли не юродивым, сейчас превратился в отвратительного мерзавца. Кучукбай самолично, с превеликим удовольствием убил бы самозванца, но только с ним и при помощи и подсказке «иностранных послов», дело, ради которого уже восемь лет живет вождь, сдвинулось с места.

Появление «послов», английского и французского, совпало с очередным обострением вялотекущей джунгаро-китайской войны. Все наиболее лояльные казаки, башкирские племена, кайсаки-киргизы были задействованы, как на границе с китайцами, так и отправились на Кавказ и на Север Европы, где нарастало напряжение и империя готовилась вступить в войну. Самарские полки, как и Второй Магнитский полк были отправлены в крепость Табол, видимо, для активизации русских действий в противостоянии с Китаем. По сути, время, чтобы начать восстание было более чем удачным.

Серебро от «послов» и первые успехи на поле боя, когда удалось разграбить два больших каравана, направлявшихся из Миасса, позволили увеличить армию до пяти тысяч и, в сущности, стать серьезной силой в регионе. Повсеместно рассылались письма-призвания присоединяться к восстанию-бунту. Старообрядческие священники, как и безпоповцы, частью откликнулись на призывы и немного, но полторы тысячи казаков из донских, яицких, сибирских и оренбургских присоединились к восставшим. А после того, как была захвачена кажущаяся неприступной Троицкая крепость, авторитет бунтарей и среди степняков, да и в среде разного рода лихого люда, который не доходил до Миасса или был выгнан с «золотого городка», вырос.

— Неплюев — этот подлый выкрест, это он моего венценосного брата в заточении держит, — вещал «император во хмели» своим слушателям, из которых только часть была благодарными, остальные же, словно пиявки прососались к пока что удачному «веселью-вольнице».

— Неплюева и его ублюдка убить! — прокричал кто-то, под одобрительное «любо».

— Мне мой брат письмо прислал, где просит освободить его. Славные времена были, когда два брата Петр и Иван правили, сытные, безбожные, — то да, — но сытные. Мы с моим братом Петром Федоровичем исправим и то, что старая вера огнем искореняется. Будут жить все христиане в мире, а также и буддисты и мусульмане и иные, — вещал ЛжеИван.

— Побьем всех поборников веры предков наших, кои крещения получили от праведного Владимира Крестителя! — закричал Федька Акаемов, который был одним из трех таких вот «подпевал» для самозванца.

Систему работы с людьми выстраивал англичанин Джон Сандерс и француз Мишель Дюшон. Должны были быть еще иностранцы, но они то ли сгинули где-нибудь на русско-китайской границе, то ли попали в руки к русским, и тогда проблемы могут начинаться в любой момент.

Еще месяц назад бунт не мог привлекать серьезного внимания властей. В Степи было немало примеров, когда и башкиры и калмыки, да и сами казаки, объединялись в банды и занимались разбоем. Да, в последнее время грабить главные торговые тракты стало опаснее, чем еще пятнадцать лет назад, но за десять-пятнадцать верст от главных дорог, можно было и порезвиться, чем и занимались многие. Особенная охота шла на людей, которые возвращались из Миасса и некоторые, не доверяя банковским распискам, тащили золото, добытое кровью и потом.

— Мы станем править, как правили Петр и Иван Алексеевичи, но справедливо! — заговаривался Лихатов.

— Государь! — в просторную горницу, где происходила попойка влетел один из «гвардейцев» самозванца, «генерал-майор», «граф» Ермолай Челядинов. — К тебе человек прибыл из самого Петерсбургу!

Обчество зашумело. Кто высказывал удивление такому факту, кто отнесся со скепсисом, что никого из Петербурга ждать не приходится, если только не войска. Иные шумно ухмылялись, понимая абсурд всего происходящего.

— Зови! Может брату моему удалось обмануть министра нехристя Неплюева и Петр прислал письмо? — выкрикнул самозванец.

— Нужно что-то срочно делать! — на французском языке сказал своему коллеге Джон Сандерс.

— Это уже началась игра со стороны царя. Нам нужно было самим первыми переговорить с вестовым и… убить его, — задумчиво отвечал второй «посол».

— Всероссийский император, Петр III шлет тебе, брат Его Величества, приветствие и предлагает встретиться, чтобы решить все вопросы престолонаследия и разделить бремя правления Российской империей. Знает Всероссийский император о том, что есть неурядицы на Юге Урала и готов обсуждать, что же делать, кабы людишки жили в мире и богопочитании. А так же государь Петр Федорович уведомляет, что запретил торговлю бумажными деньгами по всему Югу державы, так как подделывают бумагу и пробуют торговать ею, на что и купцы жалуются. И тебя, государев брат, Петр Федорович просит помочь изловить тех татей, кто умыслили торговать бумагой подлой. И тако же император будет ждать тебя, государев брат, в Самаре не позднее конца месяца для разговора душевного и родственного, — фельдъегерь выдохнул, казалось, что столь большой текст он произнес на одном дыхании.

Установилась тишина. Все взоры устремились на самозванца. Все ждали решения. По сути, рушилась вся та, не совсем прочная идеологическая основа, которая объясняла бунт. Теперь, когда сам царь едет на встречу со своим братом, все проблемы должны решиться. И тогда зачем идти на военные заводы, чтобы вооружаться пушками и подымать рабочий люд на неповиновение? Под вопросом остается и осада Оренбурга, которая должна была вот-вот начаться.

— А знаю я, — с места встал Кучукбай. — Что порождение порока, Неплюев, хитер. Он уже два раза заманивал доверчивых людей на встречи и после убивал их. Так от чего он изменит себе сейчас? Не верю я в то, что сам государь наш, Петр Федорович, приедет, не пустит его Неплюев, в крепости император. И пока мы его от цепей не освободим, так и не бывать в России и в башкирских и кайсацких кочевьях мира и правды.

— Да! — самозванец подхватил мысль вождя башкир. — От чего не прийти моему брату сюда, али под Оренбург, когда я выдвинусь к своим войскам? Все по чину встретим, накормим и жинку подберем, не чета шаловливой Катьке.

— Да, почему не к нам? Иоанн Антонович, почитай в старшем родстве, а не от немецкой прачки потомок, — подхватил Федька.

А в конце стола, где сидели «послы», с облегчением выдохнули.

— Месье Дюшон, мы или недооцениваем этих варваров, или это народная смекалка так работает? — спросил англичанин.

— Изворотливость, скорее это именно она. Посмотрите на нашего протеже Иоанна Антоновича! Он же смотрит в глаза и врет, находит оправдания любым сомнениям, — ответил француз.

— Вот только этого мало. Петр, а, скорее, Шешковский, вступил в игру. И тут нужно быть осмотрительными. Никак нельзя отдать инициативу. Восстание еще не столь широко, чтобы говорить о привлечении внимания России и отвлечении войск от основных событий. А скоро зима, которая и тут, на Юге Урала, не щадит никого, — размышлял Сандерс.

— Позвольте я немного проясню для всех присутствующих ситуацию? — Дюшон усмехнулся и уже на ломанном русском языке, громогласно стал вещать. — Не можьет бить такой, что импегатог пхиедит. Я видеть Петга, я есть посол Фганция, и он больной и показывается лишь под пгисмотгом министга. Тгавит его Неплюев, от чьего не может ехать сам имегатог.

— А может пытать его, татя ентого! — сказал самозванец и с силой ударил свой серебряный кубок об стол, скалывая уголок от дорогущей мебели.

Подпоручик Михеев, который и был фельдъегерем, что доставил письмо самозванцу, был не из робкого десятка. Целеустремленный, от природы, разумник, которых еще поискать, он за десять лет безупречной службы и блистательного окончания школы сержантов, сумел получить офицерский чин и заслужить похвалу от командования. Кавалер двух Георгиевских крестов и медали «За Отвагу», подпоручик был уверен, что справится с очередным заданием. Он старался, говорил с почтением, позволил себе даже на словах добавить льстивых выражений, чтобы только самозванец «клюнул» на уловку. Но…

Уже когда двойник императора прибыл в Самару, Демьян Иванович Михеев скончался от полученных увечий. Он сказал только те фразы, которые заучивал специально наизусть и в которые сам убедил себя верить. Ибо под пытками, когда твой разум уже замутненный, и ты перестаешь мыслить, не то, что рационально, а вообще только что и думать, мечтать, о скорой смерти, слова сами вырываются из уст. И у Демьяна вырывались те слава, та полуправда, с небольшой толикой недосказанности. Но именно эта недосказанная «толика» и позволила не провалить операцию.

Не Михеев первый, не он последний, кто умирает во имя империи, оказывающейся столь безжалостной к своим верным сыновьям. Но именно такие жертвы и создают Империю!

* * *

Версаль

13 октября 1762 года

Король Франции Людовик XV в последние месяцы пребывал в крайней озабоченности. Его не веселили балы, как и новые миленькие фаворитки-бабочки. Кто-то сказал королю, что бабочки живут один день, или чуть больше, и Людовику понравился образ, когда его любовницы не задерживались в спальне короля более трех ночей подряд. Эти милые дамы были, словно бабочки, столь изящны, грациозны, в Оленьем парке хорошо готовят будущих фавориток, но больше двух дней ни одна из «бабочек» не жила в сердце короля.

Неизменным положением все еще пользовалась маркиза де Помпадур. Неизменным только лишь потому, что отношение короля к Жанне было уже не как к женщине, но как к верной соратнице и одному из немногих дельных советников.

Вчера Людовик вызывал к себе Помпадур и долго с ней беседовал. То, что говорила фаворитка было иным, о чем судачат королю повсеместно министры и придворные. Маркиза просила короля меньше влезать в дела, которые прежде всего выгодны англичанам. «С Россией можно договориться!» — утверждала фаворитка. «Не хочу! Я этого просто не хочу!» — думал король, не принимая доводы маркизы, уже просто не вникая в их сущность, а слушая лишь потому, что Жанна оставалась единственной, кто, словно бабочка, не погибала в сердце короля.

Людовик после окончания войны «за Саксонию», когда французская армия была разбита Фридрихом и только маршалу де Ришелье удалось смягчить горести поражений. Он продавил-таки англо-прусский корпус у Ганновера и временно занял эту твердыню, что позволило иметь хоть какой козырь на переговорах в Аахене.

Признаваться в том, что он, Возлюбленный король, совершил ошибку, назначив герцога де Субиза командовать основными силами в той войне, Людовик не собирался. Вместе с тем Луи Франсуа Арман де Виньеро дю Плесси, герцог де Ришелье, герцог де Фронсак, и после войны показывал незаурядное мышление в области разработок новаторских военных тактик. Герцог наладил и службу быта и уделял большое внимание интендантской службе. За десять лет безупречной службы де Ришелье снискал уважение всего двора, но, самое главное, король стал доверять военачальнику.

— Арман, скажите, в случае, если Вы окажетесь на месте де Апшона, который завяз к болотах севернее Петербурга, сможете прорвать оборону русских? — спросил король.

— Я бы приложил к этому все свои силы, умения и знания, Ваше Величество, — отвечал маршал.

— Ха! Вы уклонились от ответа! — усмехнулся король.

— Лишь потому, Ваше Величество, что не совсем доверяю тем сведениям, которые приходят из Швеции. По моему убеждению, войска нужно срочно отводить на линию Або — озеро Пюхяярви. Это горловина, которую вполне можно обеспечить войсками и прикрыть. Севернее и северо-восточнее сплошные реки, болота, озера. Там большая армия не пройдет, если и двинется, то увязнет, тем более в осеннюю распутицу, которая же должна начаться в Швеции, — выпалил маршал, своим спичем все больше округляя глаза Людовика.

— Не думал, что Вы так хорошо знаете географию Швеции. И почему я Вас туда не отправил? И вот еще что…- король отвлекся на проходящую мимо красивую «бабочку», одетую в легкое белое платье, явно не по погоде, но в стиле, что нравится королю. — Мне говорят, что первая линия обороны русских прорвана и крепость Вильманстранд пала. Впереди Выборг и дальше Петербург. Ну а что до взятия Гельсингфорса, то мне сообщают, что русский десант составляет не более корпуса в пятнадцать тысяч человек и сформированный усиленный корпус в Або принца Карла может вернуть этот город.

— Посмею не согласится с теми победными реляциями, что шлют из Швеции. Русский корпус Чернышова, который уже прибыл в Гельсингфорс и сменил Суворова, превращается в армию, русский флот все больше перебрасывает войск на финно-шведские земли. Русские, наверняка, собираются ударить по войскам де Апшона с двух сторон и либо его разбить, либо вынудить уйти в болотистые места к крепости Нейшлот и уже там шведско-французское войско может сгинуть от санитарных потерь, — разуверял короля его верный маршал, действительный в этом поколении деятельный французский военачальник [по замечаниям Суворова и ряда иных военачальников, в том числе и Наполеона, Арман де Ришелье был выдающимся французским военачальником, его наработки использовал и Суворов и иные].

— Пришлите мне свои измышления и я найду им применение, — сказал Людовик, собираясь переменить разговор и обсудить ту проблему, для решения которой и был вызван маршал, однако пришлось сделать паузу, так как де Ришелье был готов прямо сейчас передать свои планы по русско-шведской компании.

— Прошу, Ваше Величество, снизойдите и посмотрите мои мысли о возможности продолжения войны с Россией, — маршал протянул сверток бумаг Людовику.

— Хорошо, маршал, я посмотрю и велю принять Ваши измышления при разработки планов продолжения военной компании в Швеции. Но Вы мне нужны для иного, — король резко стал казаться смурым и… несколько постаревшим. — Вы, наверняка, слышали, что имели место бунты в Лионе и Марселе. Париж так же неспокоен и третье сословие, вместе с бедняками, требуют хлеба. Полиция проводит расследование и уже разгромлена одна организация, которая занималась скупкой всего зерна и хлеба, который должен был кормить Париж. Листовки разбросаны по всему городу и там… Сплошная ложь!

Последние слова король даже выкрикнул. Людовика сильно задело то, как именно пишут в уличных пасквилях о нем, его жене, но, главное — о Жанне. Маркиза де Помпадур, по мнению короля, была крайне полезна Франции, более, чем кто иной. А ее, вот так!..

— Да, Ваше Величество, и я привел свой корпус, которым имею честь командовать, в состояние готовности к любым неприятностям. Более того, знаю, что некоторые армейские склады взрываются, два склада под Парижем были разграблены этой ночью. Злоумышленники действовали очень и очень профессионально, но наталкивает на мысль о некотором вмешательстве в наши внутренние дела сторонних держав, — предельно серьезно говорил маршал, предвкушая должное последовать назначение.

Герцог де Ришелье был обижен, пусть и сохранял достоинство везде, где бы не появлялся. В той войне за Саксонию маршала чуть ли не унизили, не наделяя в должной мере войсками для решения глобальных задач. Хотя маршалу это название «война за Саксонию» казалось слишком… европейским, что ли. На самом же деле война была и колониальной и фактор России был слишком велик, чтобы не упоминать в названии войны Восточную Пруссию, которая, по итогам, отошла к Российской империи.

После маршал много трудился, разработал, с некоторыми заимствованиями, у русских Уставы: пехотный, кавалерийский, артиллерийский. Также занимался внедрением новых видов вооружения, к примеру, все офицеры в его корпусе, по крайней мере, все офицеры-лейтенанты и выше по званию имели револьверы. Это стоило Ришелье огромных денег, но покровительница маркиза де Помпадур всего двумя благотворительными балами собрала сумму в половину от потребного для вооружения офицеров передовым оружием, которое внедрялось во всех европейских армиях.

И теперь, когда Францию лихорадит, он, Луи Франсуа Арман де Виньеро дю Плесси, герцог де Ришелье, герцог де Фронсак имеет шанс стать Спасителем французской монархии.

То, что во французских городах начался необоснованный спрос на продукты питания, прежде всего на хлеб, действительно усматривалась опытная рука врагов Франции. Эта же рука нагнетает экономический кризис во Франции, запуская в оборот фальшивые бумажные ливры. Хотя «фальшивыми» купюры назвать не поворачивается язык, так как подделка сделана более искусно, чем ливры, выпущенные французским казначейством [подобная история была перед войной 1812 года, когда Наполеон закидывал фальшивые рубли в Россию, и главный герой применил ее, но уже относительно Франции]. Попытки изъятия фальшивых бумаг не приводили к решению проблемы, лишь незначительно смягчали удар, тогда правительство пошло на иные радикальные меры: полный запрет на использование бумажных денег при расчетах с государственными предприятиями. При этом полного отказа от бумаги не произошло.

Начался новый ажиотаж, когда все более-менее имущие французы стали скупать серебро и золото, боясь, что их бумажные деньги попросту сгорят. Моментально расцвел теневой рынок, обменные операции которого обрушивали, в целом, французские деньги, уже независимо от того, в бумаге они, или же в монетах.

Как только казначейство стало принимать адекватные меры, к примеру, феноменально быстро наладило выпуск бумажных денег из цветной бумаги и даже с рисунком и водяными знаками в виде лилий, последовал еще один удар — банковские хранилища во многих крупных городах подверглись атакам. Большая часть нападений была отбита, но тут же последовали новые листовки, в которых была напечатана лживая информация, что новые деньги сгорели, а серебро украдено революционерами и только вступление в ряды борцов за свободу позволит получить тот минимум средств, который даст возможность прокормить семью. Люди стали искать, где «записывают» в революционеры, такие же поиски продолжала и полиция. Ни тем, ни другим найти главарей революции тогда не удалось.

Мало еще этого, так листовки начали попадать и в армию. Буквально недавно королем были приняты некоторые, не особо популярные в армии, указы, направленные на еще большее привилегированное положение знатного дворянства в процессе выслуги чинов. При этом, рядовому дослужиться до офицера, что было раньше действительным социальным лифтом, стало невозможно.

— Вы наверняка поняли, Вы умный человек, что именно я хотел бы Вам предложить? — говорил король.

— Да, Ваше Величество, я догадываюсь, — решительно ответил маршал.

— Не дайте химере лживого вольнодумства распространиться! Вольтер, будь он проклят, даже после своего убийства, в котором безосновательно даже швейцарцы обвинили меня, пакостит Франции и из могилы. С его именем уже были погромы в Марселе, Лионе, Тулоне. Лишь в Париже пока относительно спокойно, — король чуть ли не взмолился.

В подобном состоянии Ришелье не видел своего монарха никогда прежде и это несколько настораживало. По сведениям, которые были у маршала, нигде толпе не удалось ничего существенного. В Лионе были подожжены некоторые административные здания, да и только. Вместе с тем, тенденции таковы, что Франция может полыхнуть. Первые народные волнения и откровенно разбойничье поведение осталось почти безнаказанным, а вседозволенность всегда порождает еще большую жестокость.

— Могу ли я спросить, Ваше Величество, кто причастен к убийству господина Вольтера. Это может быть важным для понимания ситуации, — спросил де Ришелье.

— В том-то и дело, герцог, что никто не давал приказ на устранение Франсуа. Да, и вовсе его убийство — это политика. И сейчас, когда единства европейских держав итак не хватает, создавать прецедент для раздора было бы глупо, — сказал король.

— Ваше Величество, а не задумывался ли кто-нибудь из вашего окружения, что все творящееся во Франции — дело лап русского медведя, — спросил маршал.

— Скорее, тогда уже не медведя, а лиса. И, да, мне докладывали, что в беспорядках могут быть замешаны или англичане, или русские. При всей беспринципности лаймов, я все же склоняюсь к тому, что они не могут действовать совместно с московитами. Но, черт возьми, как же так выходит, что мы позволяем у себя в стране совершать такие ужасные вещи?.. Есть еще один нюанс, — сказал король и, казалось, незаметно лишь повел правой рукой.

Моментально материализовался слуга, который подал бумагу королю.

— Вот здесь имена тех французов, которые замешаны в беспорядках. Уверен, список еще неполный, но уже то, что среди революционеров, именно так они себя называют, есть имя Жан-Жака Руссо, говорит все же в пользу того, что зачинщиками могут быть и сами французы. Этот Руссо сумасшедший, жаждущий смерти. Полиция подозревает, что либо участникам, либо сочувствующим этим бунтовщикам является Дидро. Вот, к чему приводит вольнодумство! Когда все это закончится, а я верю Вам, что Вы все это быстро закончите, я введу жесточайшую цензуру, — говорил король де Ришелье даже в нарушение протокола общения с монархом, читал те фамилии, которые так или иначе, но былизамечены в симпатиях к бунтовщикам. К удивлению маршала, в списках были даже представители военных.

— Мой король, каковы будут полномочия?

— Самые широкие, мой друг, самые широкие. Я даю вам право карать и миловать. Наши войска массово перебрасываются в Турцию. Я знаю, что под Смирной уже сконцентрированы большие силы. Многие боеспособные полки уже за пределами Франции. Остается мой корпус и еще порядка пятидесяти тысяч солдат. Этих сил должно хватить на подавление любого бунта в благословенной Франции, но больше усилить наши корпуса в войне с русскими мы не сможем. Добровольцев вступить в армию, как только пришли сведения о начале военных действий, стало намного меньше прежнего, — сказал маршал.

— Я это понимаю и уже подписал указ о рекрутском наборе, — сказал король и чуть-чуть повел глазами в сторону.

Данный жест означал, что король настроен закончить разговор и продолжение беседы стане обременительным для монарха.

Герцог де Ришелье прекрасно понял мимолетный знак и не стал убеждать короля в ошибочности набора рекрутов в условиях кипящей Франции. Это еще одно полено в разгорающийся костер неповиновения.

— Ваше Величество, я злоупотребил Вашим временем и, поверьте мне, что подобный откровенный разговор с моим возлюбленным монархом я буду помнить всю свою жизнь и рассказывать об этом своим потомкам, — сказал герцог, поклонился и, не до конца разогнувшись, стал семенить прочь, не поворачиваясь спиной к королю.

Маршал был более, чем решителен и уж точно не боялся крови. Он уже чувствовал ситуацию и считал, что, если сейчас показать силу власти, готовность идти на самые жесткие меры, может, даже и избыточные, то люди просто станут бояться лишний раз выйти на улицу. Введение комендантского часа, смертная казнь за любое открытое неповиновение, насильственное рекрутированное в солдаты активной молодежи, частичный запрет и цензура всех изданий. С теми полномочиями, что пообещал король, Ришелье в один миг становится третьим человеком в государстве после самого короля и маркизы де Помпадур. И эти действия должны были стать инициативой его, Ришелье, тогда как король может, напротив, смягчать решения. Тогда народный гнев обрушится на маршала, а это уже спасение государства.

— Да, да, нужно срочно к Жанне. Наверняка это ее заслуга, что король наделил меня консульскими полномочиями, — пробормотал маршал, не замечая, как улыбка счастливца стала расползаться на его лице.

* * *

Выборг

15 октября 1762 года

— Искандер Федорович, вам зябко? — усмехнулся Петр Александрович Румянцев, а генерал-фельдмаршалу вторил Томас Демику, также расплывшись в улыбке.

— Признаться, господин командующий, я привык к иной погоде, — ответил Искандер.

— Я, господа, русский и не должно мне бояться холодов, но так же продрог, что, впрочем, мало влияет на желание скорейшего победоносного боя, — высказался цесаревич Павел, так же вышедший на смотровую площадку перед началом решительного сражения.

Наследник прибыл к войскам с большой партией новейших штуцерных ружей и боеприпасов к ним. Этим фактом разразились русские газеты в Петербурге и в Москве. Павел не хотел столь бурной огласки своих действий, но против отца, в данном случае, не пошел. Цесаревич все больше и все чаще осмысливал действия, находя свои же поступки ребячеством. Тут, рядом с со смертью, дыша воздухом, пропахшем запахом крови и горелой плоти, иначе смотришь на жизнь и империю, как систему. Павлу сперва, по прибытию на театр военных действий, хотелось что-то сделать, чтобы не было массового убийства людей. Но что? Сдастся и позволить иноземным захватчикам лить лишь русскую кровушку? Тяжело монарху брать столь много грехов на свою душу, но иначе может быть только хуже.

Четыре дня назад окончательно сформировался ударный кулак русской армии. К двадцатитысячному корпусу из ландмилиции и гвардейских частей был присоединен семнадцатитысячный корпус, прозванный «диким». Четыреста пятьдесят орудий должны были сыграть главную роль в предстоящем сражении, произведя такую артподготовку перед прорывом, которая была призвана ошеломить противника и в первые же минуты сражения дезорганизовать.

Еще держали свои позиции защитники выборгской оборонительной линии, когда начали подходить артиллерийские части трех уральских полков. Их сопровождали драгуны московского полка. Теперь плотность артиллерийского огня на русских оборонительных позициях становилась столь чудовищно мощной, что ни о каком наступлении противника более речи быть не могло.

Два дня непрерывной артиллерийской канонады известили командующего шведско-англо-французской армии генерал-лейтенанта де Абшона, что его успехи закончились, и теперь инициатива полностью на стороне русских. В Диком корпусе половина воинов были конными и именно они должны были со всей мощью и фатальностью обрушиться на неприятеля.

— Ну, что, Искандер Федорович, готовы к новым подвигам? — спросил Румянцев.

— Я и мои солдаты выполним любую задачу, поставленную поим императором с честью и в срок. Эту победу я посвящаю Вам, Ваше Высочество! — казалось, пафосно говорил Искандер Аккерманский.

По его выражению лица было понятно, что это то, что обещано и будет исполнено. Павел же зарделся. Он не переставал рассматривать бывшего янычара, о котором в высшем обществе ходило много слухов и небылиц. Многие дамы томно вздыхали во время своих фантазий на тему общения с диким турком. Мужчины откровенно побаивались Искандера, который, опять же по слухам, был столь искусным фехтовальщиком, что и сам император может не совладать в поединке с диким.

— Господа, у нас не более двух недель, чтобы разбить неприятеля. Боюсь, в этом году природа нам не даст возможности воевать более. С севера уже должен выступать Захар Чернышов со своим корпусом, так что жду от вас решительной атаки. Смею надеяться, что противник выдохся и нынче уже не может что-либо существенное нам противопоставить.

Слов более не требовалось, все заранее оговорено.

Несмотря на то, что Искандера уже было принято именовать по имени отчеству и присвоенной самим императором фамилией, он все еще оставался мусульманином, и даже ни разу не думал в пользу того, чтобы сменить веру, благо от него никто этого и не требовал.

15 октября 1762 года был пятницей. С самого утра, как только солнце стало чуть виднеться на горизонте, Искандер, как и большая часть солдат его корпуса, остриг ногти, надел чистые портки, даже надушился благовониями. В полдень имам прочитал хутбу и совершил двухракаатный намаз. Это же сделали почти двенадцать тысяч мусульман. Одухотворенные после услышанных проповедей и слов своих командиров, тысячи решительных глаз воинов Российской империи устремились на север, туда, где все еще громыхали разрывы от бомб, посылаемых русской артиллерией.

— Аллах Акбар! — выкрикнул Искандер.

— Аллах Акбар! — раздался громоподобный клич, заглушающий все звуки вокруг.

Сейчас в этой атаке Искандер сбирался доказать, что его воины, столь долго находящиеся в обучении, не знающие ни в чем нужды, могут волей Аллаха сокрушать любого врага.

Первая же атака привела к столь ошеломляющему успеху. Стоявшие заслоном три английских мушкетерских полка были сметены в считанные минуты, а Искандер на своем лихом жеребце Буцефале, на два корпуса опережая ближайших соратников, буквально летел на артиллерийские позиции шведов.

Не сказать, что неприятель вдруг испугался, вдруг побежал, вдруг поднял руки, взмолился о пощаде. В сторону конных полков дикого корпуса полетела картечь. Черкесы, бакинцы, чеченцы, дагестанцы, аварцы и иные многочисленные представители своих древних народов, гибли на каменистой земле, мягкой от ледяного, уже как два дня накрапывающего, дождя. Те, кто воспитывался на подвиге Дикой дивизии в битве под Прагой, стремились доказать, что они не менее достойны упоминаний и быть героями многочисленных рассказов.

Огибая раненных, либо убитых своих сослуживцев, воины, что предпочитали называться не русскими, а русского императора, быстро достигли позиций, на которых располагались шведские пушки. Одни вставали на коня, показывая недостижимый уровень наездника, джигитовки, другие спрыгивали со своих коней и устремлялись на флеши и равелины, наспех возведенные шведами, когда те уперлись во вторую линию русской обороны.

Следом за конной дикой лавиной быстрым шагом, зачищая все вокруг, шли три полка из числа пехотинцев корпуса Искандера.

Не только «дикие» должны были участвовать в атаке. Их задачей было ошеломить противника, дезорганизовать, но через час наступления сменить горцев и закавказцев должны были казачьи полки, а ландмилиция выдвигалась в прорыв, чтобы перекрыть узкий проход между озером Пулавеси и озерами Сайма и Пурувеси. Таким образом, на второй день наступления предполагалось отрезать резервы и командование шведско-союзным войском от остальных сил.

В это же время дивизия Суворова, которому генерал-аншеф Чернышов даровал право самостоятельного решения, занял крепость Товастгус и угрожал тылам шведско-англо-французского войска.

* * *

Нахичевань

17 октября 1762 года

— Господин командующий, господин командующий! Вы меня слышите? — сквозь пелену, на грани слышимости доносились звуки.

По крайней мере, Василий Петрович Капнист именно так воспринимал громкий голос медикуса.

— Вы меня должны слышать! Василий Петрович, господин командующий! — медикус Иван Семенович Товарин дал пощёчину командующему Кавказским военным округом, по совместительству генерал-губернатору всех кавказских и закавказских земель.

— Хр-рр — прохрипел генерал-аншеф.

— Ну вот и слава Богу! Я то думал, что уже того, с анестезией лишком взял, — Товарин с облегчением вздохнул и обратился к офицерам, которые вошли в палату сразу же, как только узнали, что медикус пошел самолично будить командующего. — Итак, господа, я сделал, что мог и, как оказалось, могу немало. Пулю извлек, она прошла рядом с сердцем и лишь Божественным проведением не убила. Так же я собрал левую руку Василию Петровичу, по косточкам собрал. Это, я вам скажу, господа, успех! При таких травмах руку следовало бы отрезать. Но есть и та самая ложка дегтя, господа. Генерал-аншеф в ближайшие три недели точно не сможет принимать никакого дельного участия в военных делах. Тут дело не в том, что ранение в грудь, а то, что при падении с коня, командующий повредил голову, и головные боли в ближайшее время у него будут такими, что и совета дать дельного не сможет.

Иван Семенович, главный военный медикус Закавказского корпуса, развел руками, мол, сделал, что мог.

— Да, господа, это для нас серьезный вызов. Все же Василий Петрович был нашим знаменем, воистину командующим, — высказался бригадир Михаил Львович Измайлов.

— Вы правы, но недосуг нам быть няньками у командующего, когда неприятель наступает, — сказал генерал-поручик Матвей Андреевич Толстой, который становился старшим по чину, если генерал-аншеф Капнист оказывался прикованным к кровати.

Покушение, которое было совершено на Капниста, выбивалось из понятий честной войны, впрочем, это понятие было слишком иллюзорным, чтобы его придерживаться.

Василий Петрович готовил контрудар вдоль реки Аракс, по направлению к Нахичевани. Англо-персидское войско третьим штурмом прорвало оборону, которую уже как два года пытался выстраивать Капнист. Дело не в стойкости солдат, некоторые при первых двух штурмах показывали образец героизма и самопожертвовании, дело в том, что, кроме быстрой реки, которую во многих местах можно перейти, серьезных преград для наступающих не было. Не было и крепостей, на которые могли бы русские опираться. Да и планом вероятной войны предусматривался как раз прорыв обороны с последующим фланговым ударом по персам, которым не приходилось выбирать дороги и их маршрут легко просчитывался.

Вот этот удар и планировался и уже был готов, пока десяток абреков, которые состояли в корпусе Капниста ни с того, ни с чего, стали быстро на резвых конях приближаться к дому, где недавно закончилось совещание и Капнист оставался почти один. Почти, — это значит, что с ним было лишь два телохранителя и несколько слуг.

Был бой, два казака, призванные защищать командующего любой ценой и прошедшие к тому же специальную подготовку, уничтожили шестерых напавших, пока сами не были убиты из револьверов. Двоих нападавших заколол шпагой сам Капнист, после командующего своей грудью прикрыл слуга Матвей, ну а потом Василий Петрович попытался сесть на коня и догнать последнего, улепетывающего убийцу. Капнист почти догнал того, кто осмелился стрелять в русского командующего, но… нашлись еще двое таких же бесстрашных. Беглец привел Капниста в засаду. Пять выстрелов, четыре из которых взяла на себя лошадь. Животное понесло, когда Капнист, зацепившись ногой за стремя куклой упал на землю и так прочертил не менее двадцати метров, пока лошадь не остановилась и не стала заваливаться. Может именно то, что Капнист оказался под лошадиной тушей и спасло его, прикрыло от возможного повторного выстрела. Через полминуты на месте были казаки, которые изловили татей.

— Ничего не знаю, нам приказал наш старший, он убит, его спрашивайте! — все что говорили, как оказалось, персы, которые прикидывались отрядом горцев.

Их еще спросят, обязательно спросят, и они расскажут. Но вот же незадача… Этот отряд из полусотни человек, который использовали для разведки и разъездов, весь оказывался из сочувствующих персам и исправно сообщал английскому командованию обо всех передвижениях русских.

И теперь, в разгар борьбы, русские войска оставались без того человека, на авторитете которого держались многие связи и приказы которого исполнялись всеми беспрекословно, ибо знали, кто такой Капнист и сколь он может быть и жестоким и справедливым. Так получалось, что не было иного лидера среди русских, который мог вести за собой и отряды подчиненных России народов.

Контрудара русских войск так и не последовало, командующий англо-персидскими войсками английский генерал-лейтенант Джон Мюррей поставил заслон на вероятном направлении удара русских. Потому, как только передовые отряды Первого Самарского полка подошли к месту, от которого предполагалось развивать фланговый удар, заработали персидские артиллеристы, которые споро заряжали под командованием английских офицеров английские же пушки вполне умело, после поправок английских корректировщиков, разили русских пехотинцев.

Андрей Матвеевич Толстой, взявший на себя командование русским корпусом, было дело, приказал казакам атаковать неприятеля, чтобы спасти Самарский полк, но полегли многие и донские казаки, которых самих ударили во фланг отряды персидской конницы, и самарцы, которые решили стоять насмерть, так и простояли, пока многие не полегли.

В первый раз за последние десятилетия Россия вот так, бесславно, проигрывала толком и не начавшуюся битву.

* * *

Смирна

17 октября 1762 года

Генерал-фельдмаршал Джон Легонье откровенно кривился и прикрывал рот и нос своим белоснежным, с кружевами, надушенным, платком. Вокруг стоял смрад и откровенная вонь. Зря сэр Легонье решил пройтись по улицам Смирны и посмотреть на последствия того чудовищного избиения жителей города, что учинили турецкие… ну, если только условно, то можно назвать и «солдаты».

Когда генерал-фельдмаршал прибыл к войскам после долгого согласования с французами, кому именно быть командующим, турецкие части уже концентрировались у Смирны. Этот город по итогам русско-турецких войн остался за Турцией, правопреемницей Османской империи, и более десяти лет был важным для всех торговых отношений, как официальных, так и контрабанды. Именно через Смирну приходило немало оружия, пороха, инструкторы. Не было иного города, который мог бы исполнить роль торгового хаба, Россия обложила Турцию своими территориями и обрекала некогда могущественную страну на выживание, но не развитие.

Может быть именно потому что ранее Смирна была сильно важна, тут и не было этнических чисток, которыми подверглись иные населенные пункты Турции, которые еще остались подконтрольными бывшим османам, ныне лишь туркам.

Сейчас же турецкие войска, войдя в город начали сперва принижать и оскорблять армян, евреев, греков, любых инородцев. А после того, как русские диверсанты взорвали два склада с порохом и оружием и обстреляли турецкий пехотный полк на марше из небольших ракет, Смирна превратилась в чистилище, как это представлял себе гугенот Легонье.

Вымещая свою злость за потерянную империю, те, кто некогда был хозяином на огромных просторах Османской империи, не щадили никого. Женщины, дети, старики, молодые мужчины — все оказывались в зоне риска быть не просто убитыми, но убитыми изощренными способами. Женщины же подвергались групповым изнасилованиям с избиениями, от чего большинство и умирало.

Смотреть на все эти бесчинства Джону Легонье было неприятно, мало того, откровенно противно. Однако, ссорится с турецкими солдатами, которым суждено стать «мясом» в предстоящей операции, было нельзя. Джон помолится за упокой душ невинноубиенных. После, как-нибудь, но обязательно помолится. А лучше он это сделает уже дома, в своем особняке в пригороде Лондона, сражу же после празднования наград за блистательную победу над Россией.

— Господин командующий! — вестовой, который уже полтора часа, как искал генерал-фельдмаршала, запыхался. — Вот. Срочное донесение.

Вестовой протянул Легонье свернутый лист бумаги, на котором виднелась печать Главного квартирмейстерства.

— Благодарю, вас, офицер, — скупо сказал генерал-фельдмаршал, не поворачивая голову в сторону опершегося на колени вестового, который все никак не мог отдышаться.

Пришло то письмо, которого Джон Легонье ждал уже не менее двух недель. Наконец, все эскадры соединились, дождались испанский флот, теперь через три дня нужно выдвигаться, начинается операция по захвату пролива Дарданеллы.

Плохо только то, что туркам так и не удалось взять крепости на востоке: Эрзерум и Карс. Не помогли даже английские пушки. Русские отчаянно сопротивляются и, сами вряд ли зная это, выигрывают себе время, которое залог победы. Придется снимать осады и иметь подразделения, которые осаждали крепости в качестве резервов.

С другой же стороны, англо-персидские войска удачно ведут наступление на Ереван и смогли проломить русскую оборону и развить успех. В этом направлении, как считал командующий всеми английскими войсками в регионе, Джон Ленгонье, все идет еще лучше, чем запланировано.

* * *

Або

18 октября 1762 года

Находящийся в Або принц Карл собирался идти на выручку попавшемуся в ловушку шведскому войску. Заслон, который выставил русский генерал-аншеф Захар Чернышов, был призван не сдержать, но задержать подкрепление неприятелю, чтобы дать время русским войскам создать у шведов впечатление безнадежности и полного разгрома. Это прекрасно понимал и родственник короля Карл.

Король Адольф Фредерик находился в Стокгольме и предавался чревоугодию. Тот, кто так жаждал абсолютной власти, — бездействовал, когда его держава рушится. Хотя из Стокгольма сложно было усмотреть в действиях русских приближающийся крах Швеции.

Казалось, еще несколько дней назад приходили победные реляции о том, что оборона русских, наконец, прорвана, что можно устремляться чуть ли не походными колонами на Петербург. При этом нельзя было скрыть катастрофические потери в рядах англо-франко-шведского войска. Нет оснований обвинять де Апшона, что он берег свои французские войска и использовал в качестве пушечного мяса именно что шведов. Французы бились отважно, именно им, наконец, и удалось прорвать, как оказалось, всего то первую линию обороны русских.

— Ваше Высочество! — в кабинет в городской управе города Або, вошел адъютант принца Карла.

— Что еще, Йохан? — спросил принц.

— Поймали русского лазутчика, когда тот закладывал неизвестную нам взрывчатку в порохом складе, — доложил Йохар Бернгнинссон.

— Наконец, хотябы одного изловили! Они уже принесли нам ущерба на треть от стоимости всей войны, — немного преувеличил прин Карл.

Русские диверсанты действительно взрывали все, что можно, а что нельзя так же пробовали хотя бы разрушить. Однако тут, в Або, достаточно далеко от театра военных действий, никто не ожидал диверсионной работы. Потому охранение первоначально было расхляданным, не настороженным.

— Есть одно обстоятельство, господин командующий…- адъютант замялся.

— Ну, говорите, полковник Бергнинссон! — повысил горос принц.

— Лазутчик просит вас принять его. Говорит, что имеет очень важные сведения именно что для вас. Смею заметить, что желание разговора с вами не прошло после серии пыток, которым подвергли этого…- полковник достал лист бумаги и прочитал. — Серафима Матова, казачьего есаула.

— И что ему нужно от меня? Банально убить? Он настолько глуп? — усмехнулся принц, хотя у самого сработало некое чутье.

— Никак нет, не думаю, что убить, тем более, что это невозможно будет сделать, находясь подвешенным на плахе, — позволил себе улыбку и адъютант.

Принц Карл не подорвался на встречу с русским диверсантом, несмотря на то, что его обуревало любопытство. Только на следующий день принц решил встретится с русским лазутчиком. Пришли новые сведения о состоянии дел на фронте, когда передовым частям принца не удалось с ходу взять, казалось, незначительный заслон на дороге к Гельсгфорсу, а в Або прибыл потрепанный корабль с сообщением о том, что русские перехватили инициативу везде, а в море стали полными хозяевами. На остатки шведского флота началась настоящая охота. Плотоядный зверь не оставляет шанса своей жертве, когда хищник и быстрее и ловчее, ну и, конечно, с более когтистыми лапами.

Кроме того, доходили сведения и о том, что в ряде северных регионов действуют некие банды, которые выдают себя за мстителей королю, поправшему систему государственного управления и уничтоживший риксдаг. И, принц в этом был уверен, чем больше поражений на земле и в море от русских, тем больше таких вот «банд» будет появляться.

Все это говорило, о том, что для Швеции наступают очень сложные времена. То, что ряд территорий придется отдать — факт. Так же фактом является и то, что союзники не спешат вкладываться в русско-шведскую войну. Теперь, когда становится ясным, что Швеция проигрывает, Пруссия может войти чуть ли не в союз с Россией и окончательно прибрать себе Померанию.

— Ведите к этому лазутчику! — повелел принц Карл.

Когда один из возможных претендентов на шведский престол, если не брать в расчет сыновей Адольфа Фредерика, вошел в тюремные подвалы, где воняло так, что закладывало и щипало нос, принц поморщился. Он, возвышенный представитель Просвещения знал о том, какие методы используются для того, чтобы разговорить любого человека. Знать одно, но прочувствовать — иное. Шведы же, не менее иных европейцев, знали толк в пытках, при которых человек часто и делает то, после чего в подвале постоянно воняет.

— Ты хотел со мной говорить. И должна быть очень веская причина, чтобы оправдать мое присутствие, иначе тебя ждет мучительная смерть, — сказал принц.

— Я скажу… — прохрипел казак, а переводчик стал быстро переводить принцу Карлу слова русского.

Серафима Матова погубила его лихость. Казак был уверен, что и письмо доставит и склад взорвет, благо в его группе был пироксилин, а шведские пороховые склады особо и не прятали.

Но вот она, та самая проруха, что погубила старуху и Серафима. Взяли Матова при подготовке диверсии. Получалось, что основного задания, которое заключалось в доставке важного письма принцу Карлу, казак и не выполнил. Письмо Серафим припрятал, так как еще даже не представлял, как именно подберется к принцу, чтобы отдать ему послание.

И вот, выбранный для важного поручения, Серафим, уже как три дня болтался на дыбе, и его тело во многих местах было «украшено» свежими ожогами, а кости в некоторых местах сломаны. Вот такая плата за излишнюю самоуверенность и непрофессионализм.

Серафим указал на место, где было припрятано послание к принцу Карлу, после чего ему только и оставалось, что ожидать смерти. В иной исход своих приключений казак уже не верил. Единственное, что он хотел попросить, так, на авось, чтобы привели православного священника для исповеди и причастия. Много грехов было на душе Серафима, боялся лихой воин, что от их тяжести, душа после смерти не сможет взлететь.

— Иди умойся, да переоденься и немного поешь! — сказал незнакомый Серафиму швед, на почти идеальном русском языке.

Сколько времени прошло с того момента, как казак сообщил о письме Карлу, знали все, кто присутствовал при том разговоре, но только не Серафим. В подвале время течет крайне неравномерно. Если тебя пытают, то кажется, что не менее суток, если тебя снимают с дыбы, чтобы немного, но привести в чувства, то, кажется и минуты не прошло, а уже опять тащат к цепям. Так что день, два, может и неделя прошла, Серафим не знал.

Лишь один день сменился другим, столь быстро среагировал принц Карл, ведомый обостряющимся чувством опасности, когда генерал-фельдмаршал Швеции, принял решение.

Каждый день приходили все более ужасные новости в театра военных действий. По сути… все… армии у Швеции больше нет, если только не считать его корпуса и оскудевших гарнизонов крепостей и городов. Ну, еще ландмилиция, но эти войска и укомплектованы не наилучшим способом, да и вооружены хуже некуда, еще мушкетами времен Северной войны.

После прорыва русскими войсками не лучшим образом оборудованной оборонительной линии англо-франко-шведской армии, Дикая дивизия, расширившаяся до корпуса, стала вводить в оцепенение всех обороняющихся. Эти звери, а иначе принц Карл не мог воспринимать тех, кто творил ужасные вещи, закидывали шведских солдат головами из сослуживцев, разматывали десятки метров кишок… Много рассказывали подробностей, воспринимаемых даже на слух, как ужас, что же чувствовали те, кто это видел. А после дикую дивизию заменили гвардейцы и внутренние войска Российской империи и тогда шведы стали поголовно сдаваться. Нет, повальной сдачи офицеров не произошло, пусть и такие случаи были, но вот солдаты… Доходили слухи, что некоторые подразделения убивали, или связывали своих офицеров и целыми ротами шли на поклон к русским, которые обещали хорошее обращение.

Еще два-три дня и русские будут рядом с Або, возможно, они уже готовят новую десантную операцию у Стокгольма. При этом английский флот не стремится помогать, все еще стоит в Осло-Фьерде. И, скорее всего, англичане не рискнут. Из того, что знал принц Карл, русские в морском сражении у Ревеля применили нечто такое, что в скорости изменит вообще принципы морского противостояния и боя. И это англичанам нужно проанализировать. Островитяне не из тех вояк, которые готовы безрассудно ввязываться в драку, по принципу «война план покажет», нужно осмыслить то, что пришлось увидеть у Ревеля, понять, сколь много таких бронелодок у русских, понять возможности пароходов и их слабые стороны. И только потом начинать действовать. Вот только передать в Средиземное море информацию о появлении у России новых видов вооружения и кораблей, практически невозможно, чтобы успеть к началу активной фазы операции по захвату проливов.

— Тебя зовут Серафим? — спросил принц Карл у стоящего напротив уже умытого, одетого в чистое, но всего в ссадинах и ожогах, диверсанта.

— Да! — удивленно ответил Матов.

— Донеси это тому, кто передавал мне послание! Уверен, что ты будешь вознагражден своими господами. И вот, — Карл протянул два, отдельных листа бумаги, один из которых был запечатан сургучом.

Серафим уже удалялся на подаренном коне, в сопровождении верного Карлу офицера, который должен был, во избежание, проводить казака, когда принц тихо сказал другому своему верному человеку:

— Убей переводчика, он слишком много слышал.

— Будет сделано, Ваше Высочество, — ответил человек Карла, которого принц использовал для самых грязных поручений.

«Вот! Всего-то высочество! А могу и Швецию спасти и кем-то большим»' — подумал принц Карл.

Русские, не много, не мало, но предлагали выход из сложившегося положения. Принц Карл мог стать спасителем Швеции и тем человеком, который вернет политическую систему Швеции, что существовала до государственного переворота. По сути, принцу оставалось лишь только не проявлять излишней активности, но в тот момент, когда русская армия подойдет к Або, ему следует направить остатки своих войск в Стокгольм и объявить о низложении короля и начале расследования преступлений по узурпации власти и его решений, которые привели к краху Швеции.

То, что крах Швеции неминуем, принц Карл уже понял, хотя и предпочитал подождать неделю-другую, чтобы абсолютно для всех также было понятно, что без решительных действий, направленных на возвращение риксдага, обойтись невозможно. Русские обещали, что возле Або остановятся, но в том случае, если будут видеть изменения внутриполитической ситуации в Швеции, иначе Стокгольм станет русским.

Глава 7

Вход в пролив Дарданеллы

21 октября 1762 года. 12:15

Адмирал Джон Бинг стоял на палубе флагмана английского флота в Средиземном море линкора «Монарх». Бингу выпала честь командовать объединенным флотом. Флот собирался громадный: шестьдесят восемь только линейных корабля, а еще почти сто фрегатов — такую армаду моря давно не видели. Да и собирались ли когда-либо столь мощные корабли в единый флот? И адмирал думал о том, какую именно награду ему дадут за выигранное сражение.

План Дарданелльской операции разрабатывался мучительно. И причин тому было много. В союзном флоте собралось огромное количество кораблей и эскадр, которые и понятия не имели об английских возможностях и тактике ведения боя, как и походного построения. Кроме того, все еще существовали недосказанности, обиды, неприкрытая ненависть, к примеру, французов и англичан, или англичан и испанцев. Ну, и вооружение… оно было более чем пестрым. Но та масса, армада, кораблей все равно вселяла уверенность, что победить русский флот окажется наипростейшей задачей.

— Господин адмирал, приходит сообщение, что десанту удалось сходу взять несколько селений у города Галлиполи на Галлипольском полуострове, — докладывал офицер связи, находящийся при командующем [город Галлиполи находится в Европе и расположен на выходе из проливов Дарданеллы к Мраморное море].

— Что ж, господа, это отличная новость. Беспокоит только то, что русский Павлополь [переименованный Чаннакале] до сих пор не взят, ну, да, пора, господа, пора нам сказать свое веское слово! — адмирал Джон Бинг вздернул кулак над головой.

— Сэр, а Вас не беспокоит тот факт, что русские так просто отдают плацдарм на европейской части? Десант на Галлипольский полуостров прошел без каких-либо эксцессов? — спросил контр-адмирал Уильям Роули, некогда гроза испанцев, а нынче всего заместитель командующего объединенным флотом.

— Сдать Галлиполи? Мистер Роули, найдите логику в поступках противника, и я подумаю над своей правотой, — адмирал Бинг ухмыльнулся.

Действительно, если отдать Галлиполи, то все европейское побережье пролива Дарданеллы выключается из игры. В таком случае и сильно укрепленная и отстроенная русскими крепость, названная «Твердыней», на месте которой ранее находилась иная фортеция — Килитбахир, перестает играть важную роль в системе береговых укреплений в самом узком месте пролива. Остается Павлополь-Чаннакалле. Вот за эту крепость русские бьются и уже отбросили два штурмовых наката заведомо численно превосходящих войск союзников.

— Единственное, могу предположить, что русский флот надеется разгромить десантные корабли и контратаковать десант с севера от Галлиполи. И еще, у меня складывается впечатление, что русским известны наши планы. Силы, которые неприятель оставил для отражения главной атаки заведомо больше, чем на направлении отвлекающего маневра. Чаннакалле напичкана русскими войсками с новейшим оружием, тогда как европейскую сторону пролива они сдают, — размышлял контр-адмирал Уильям Роули.

— И когда же Вы, контр-адмирал, получили квалификацию пехотного генерала, чтобы рассуждать о тактике ведения войны на земле? — начал сердиться адмирал. — Мне рекомендовали Вас, как самого решительного из высших офицеров Роял Нэви! И Вы смеете праздновать труса?

Уильям тяжело дышал и всей своей, к слову, немалой, силой воли, силился в ответ не нагрубить вышестоящему офицеру, не вызвать того на дуэль, что даже офицерским собранием порицалось, тем более в условиях боя, не говоря уже об Уставе. Но он точно знал, что не спустит такое с рук. Сейчас же необходимо только единоначалие, подчинение, пусть и такому прямолинейному флотоводцу, как адмирал Бинг, который, вместе с тем, имеет еще более существенную протекцию в парламенте, чем сам Роули [В РИ Джон Бинг был расстрелян за неудачное сражение при Майорке, причем на том же корабле, где сейчас находится. Имел большую протекцию в парламенте. Роули, как отмечали современники был грамотным и даже сверхрешительным адмиралом, который долгие годы не давал испанским кораблям даже собраться в флотилию, не то, чтобы решать военные задачи].

Планом операции предусматривались два удара, один из которых был лишь отвлекающий, между тем достаточной силы, чтобы решить задачи по захвату европейского берега пролива Дарданелл. Другой удар, с задействованием более сорока пяти тысяч солдат, в основном турецких, был направлен на азиатский берег и крепость Павлополь, бывшую Чаннакалле. Флот же должен был заходить в пролив и поддерживать артиллерийским огнем наступающие с земли войска.

В этой операции англичане, главные разработчики плана, учли русский опыт захвата пролива и хотели еще более улучшить те тактики, что уже привели некогда менее значительный русский флот к прорыву через Дарданеллы. Никто не ломился в пролив, пока не состоялся десант, или же защитникам крепостей по разные стороны Света стало не до того, чтобы прицельно стрелять по входящим в пролив линкорам.

— Не злитесь, мистер Роули, но план утвержден. Ваши суждения были бы уместны при разработке операции. И пока я не вижу никаких существенных причин для переживаний и сомнений. Отправляйтесь на свой корабль и по сигналу начинайте входить в пролив. Как и следует из плана операции, основной удар должен прийтись на Чаннакале, — сказал адмирал Бинг и потерял интерес к контр-адмиралу.

«Дуэль, только дуэль» — думал Уильям Роули, спускаясь к ожидающей его лодке.

* * *

Галлипольский полуостров

21 октября 1762 года. 15:30

Что можно сказать по внешности человека? Часто, даже очень, почти все. Впалые скулы, взгляд исподлобья? Стерегись этого человека. Круглое лицо, несдерживаемая улыбка — перед вами, скорее всего, человек-добряк. И таких признаков много. А бывает и так, что опытный знаток посмотрит на иного представителя homo sapiens и выскажется о ложности теории эволюции, тот мало будет отличаться от животного.

Но что можно сказать про улыбчивое, круглолицее лицо с пухлыми щечками, часто пунцовеющими при малейшем стеснении? Человек добрый, мягкотелый, нерешительный, ибо стесняется по пустякам. И к любому мужчине подобные характеристики могли бы подойти, но не к Степану Петровичу Хметевскому.

Обладая внешностью добряка, может, и нерешительного человека, этот еще молодой, но высоко взлетевший русский флотский офицер был фатально решительным и целеустремленным. А еще он оказался более чем восприимчивым к новшествам на флоте, который ранее, скорее, был глубинно консервативным и неохотно принимал новинки. Совокупность всех этих качеств, как и то, что три года Хметевский был адъютантом генерал-адмирала Спиридова, выдвинули молодого контр-адмирала на вершину в русском флоте. И теперь Степан Петрович был готов терпеть любые муки, умереть, но выполнить все поставленные задачи.

— Пора! — принял решение контр-адмирал и приказал выдвигаться пока на парусах.

Хметевский лично командовал эскадрой пароходов и двадцати брандеров, которые скрылись в одной из бухт Галлипольского полуострова в Сароническом заливе. До места десантирования противника было не более двадцати пяти миль, если пользоваться английскими мерами. Хметевский рассчитывал стремительно обрушиться на корабли неприятеля, которые, если верить разведке, подвезли подкрепления для уже состоявшегося десанта.

За город Галлиполи ни Хметевский, ни Спиридов не волновались, город мало того, что отлично укреплен, так еще и готовится контрудар с севера, со стороны Мраморного моря. Дивизия морской пехоты уже рвалась в бой, но отцы командиры, под общим командованием всех русских войск Петра Семеновича Салтыкова и конкретно на этом направлении полковника Григория Александровича Потемкина, выжидали. Враг должен совершить хотя бы несколько кровавых штурмов, чтобы подорвать и свой боевой настрой и явственно устать.

Главное преимущество парохода над парусным кораблем в том, что фактор погоды на последнего влияет в большей степени, чем на судно, идущее под парами. Это преимущество было использовано Хметевским с филигранной точностью и эффективностью. Сделав круг и зайдя на неприятельские корабли с подветренной стороны, русская эскадра в буквальном смысле обрушилась на франко-испанские корабли, которые использовались для осуществления десантирования на Галлипольский полуостров. Первыми в атаку пошли брандеры.

— Что он делает? Зачем? — выкрикнул контр-адмирал, наблюдая, как из одного из брандеров не выпрыгнул гардемарин, но лишь два матроса.

Гардемарин Тарас Богданович Бондаренко, только четыре месяца, как закончивший Одесскую навигационную школу, причем с отличием, решил довести дело до конца, приметив, что вражескому кораблю может удастся маневр уклонения и, если он покинет брандер, то маленькая однотрубная пароходная лодка просто уйдет «в молоко». Погибнуть, но выполнить долг? Правильно ли это? Да! Однозначно, если есть цель сохранить империю.

Идеологическая прокачка выпускников навигатских школ, в том числе и в Одессе, пять лет тому, как переименованном Хаджибее, и сейчас бурно развивающемся портовом городе, была на запредельном уровне. Парней воспитывали на подвиге адмирала Бредаля, забывая говорить о его подвиге, как о необязательном. Внушали будущим морским офицерам и то, что новая техника важнее любой жизни и не должна попасть в руки к врагу. Вот и взращивали поколение готовых на самопожертвование гардемаринов и мичманов, но еще не способных рационально мыслить молодых людей, по причине отсутствия должного опыта.

— Брандер должен был задеть корабль и без этого самоубийства. Где я еще наберу офицеров на такие лодки? — холодным, даже ледяным тоном, констатировал Хметевский.

Контр-адмирал не жалел Тараса Бондаренко, сейчас Степан Петрович мыслил лишь рациональными категориями. Кого еще ставить на управление пароходными брандерами, где всего экипажа три человека, как не молодых офицеров, которые хотя бы знали азы навигации? Если только кондукторов, лишь немного обученных, но уже опытных морских унтер-офицеров. Задача была тривиальной: направить брандер в нужном направлении, зафиксировать штурвал и, быстро одев резиновый круг, прыгнуть в воду. Все! От столкновения, стоявший на носу взрыватель должен был дать малую искру, которой хватало, чтобы пироксилин, частью черный порох, дали мощный взрыв, выпуская поражающие элементы в виде стальных шариков. И с этой задачей справились не все.

— Приготовить пушки КП-2 по левому борту и выставить флаги на сигнал «делай, как я», — скомандовал Хметевский, все еще наблюдая, как горят и частью тонут вражеские корабли.

Первая атака лишила неприятеля сразу четырех линкоров и еще пяти фрегатов, которые в самое ближайшее время должны пойти ко дну и никакие мероприятия по борьбе за живучесть кораблей не помогут. Были и те плавательные средства, которые сильно повреждены и представляют собой именно что изрешеченные судна, но никак не военные корабли.

Вместе с тем, порядка пятнадцати вражеских вымпелов все еще были способны к сопротивлению и на этих кораблях спешно менялись конфигурации парусов, видимо,чтобы выстроится в боевую формацию и дать тот самый классический морской бой парусников, оснащенных пушками, способными бить лишь на близкие расстояния. Близкие, это в сравнении с русскими орудиями ПК-2, которые сейчас и наводились на неприятельские корабли.

— Палите! — словно нехотя, внешне казалось, сонно, отдал приказ контр-адмирал, когда его флагман «Разящий» проходил вдоль скопления вражеских кораблей.

Внешнее спокойствие кажущегося пухлым добряком Хметевского не должно было обманывать. Сейчас командующий особой эскадрой был более чем серьезен. Его роль в общей операции по отражению агрессии против России еще была не сыграна, заканчивался только первый акт пьесы.

Теперь пароходной эскадре было необходимо прижимать неприятельский флот к проливам и заставлять его входить в Дарданеллы. Все праздношатающиеся в Эгейском море вражеские вымпелы становились добычей для Хметевского. До позднего вечера ему предстоит охотиться, а после уйти на пополнение углем и, если будет нужда, порохом и ядрами. Нечто похожее, не вступая в генеральное сражение, делают иные русские эскадры, уже парусные, но лучшие и оснасткой, и вооружением, и, главное, людьми.

* * *

Павлополь (Чаннакалле)

21 октября 1762 года. 17:30

Москвин Петр Иванович был преисполнен решимостью, и его наполняла жажда мщения. Десять лет назад отец Петра Ивановича генерал-майор Иван Федорович Москвин героически погиб при взятии крепости, которая находится всего в трех верстах от Павлополя на европейском берегу пролива Дарданеллы. За взятие крепости Келихбахир, а нынче русской Твердыни, генерал-майор Москвин был удостоен звания героя Российской империи, посмертно.

Уже тогда, десять лет назад, Петр Иванович был поручиком и так же, как и его отец, стоял в первых рядах защитников интересов Российской империи. Только защищал эти самые интересы поручик Москвин на полях сражения в северной части Европы, но его, Петра Ивановича, так и манило посетить то место, где погиб человек, на которого всю жизнь ровнялся нынешний уже премьер-майор.

В Павлополе Москвин командовал одним из батальонов егерей, которые были полностью укомплектованы новейшими казназарядными штуцерными ружьями. Возможно, именно благодаря этому сверхоружию и получалось гарнизоном численностью в усиленную дивизию, не считая артиллеристов, сдерживать, и даже контратаковать неприятеля числом под пятьдесят тысяч.

Атака Павлополя началась с рассветом 21 октября 1762 года. Такого артиллерийского обстрела уже достаточно опытный премьер-майор Москвин не видел даже под Кенигсбергом. Английские пушки, а, скорее, гаубицы, били навесом, чаще всего по внутренней части самой крепости. Неожиданным стал тот факт, что английское оружие практически не уступает русским пушкам в дальности стрельбы, только новые пушки ПГ-2 способны были эффективно отвечать неприятелю, не быстро, методично, но уничтожая вражеские орудия.

Волна за волной, горы трупов и стонущие люди, проклятия и взывания к Аллаху, Господу Богу, а чаще просьбы о помощи к матери — все смешивалось в апокалиптический калейдоскоп.

Наступающие уже не имели той динамики штурмов, что была при первой и, даже при второй, попытках прорваться через оборонительную систему не крепости, а лишь на подступах к ней. Наступающие поскальзывались на грязи, замешенной с кровью, спотыкались, о тела и конечности своих еще вчера жизнерадостных соплеменников, но шли вперед. И вдруг наступила тишина. Петр Иванович Москвин стал озираться вокруг, даже предположив, что он погиб и оказался где-то, куда попадают все грешники земли. Все те же трупы, все та же кровь, все тот же запах пороха и горелой плоти, но вот звуков не было.

— Ваш бродь, по здорову ли? — седовласый капрал вгляделся, казалось бы, в безжизненные глаза премьер-майора Москвина.

— Да, братец, живой пока, только вот тихо стало. Как думаешь, отстали от нас? — спросил премьер-майор у капрала.

— Откель мне знать-то, Ваш бродь? Мы люди малые. Там, первогодку подучить, с какой стороны да штуцернага ружжа подходить, а думать о тактике да стратегии, — то, ваше высокоблагородие, не по чину мне, — отвечал капрал Василий Матвеевич Меньший.

— Ох, и прибедняешься ты, братец. И о стратегии-то знаешь, и о тактиках сведущ. Говори уже, что думаешь? — улыбнулся странной, неестественной, улыбкой, Москвин.

Переизбыток адреналина требовал выхода. Здесь либо покричать в голос, а, может, посмеяться, поплакать. Вот, чего не нужно, — держать в себе, но премьер-майор не хотел показывать и толики своей человечности, которую принимал за слабость и малодушие.

— То, ваше высокоблагородие, я ажно два раза поступал на офицерские курсы, раз даже был на ентих курсах, а вот экзамену не сдал. И математику, будь она не ладна, и хранцузский, чтоб этих хранцузав черти жарили, не посилил. Вы уж простите старика, разговорился нешто. Это все, ваше высокоблагородие, апосля бою, зело потребность имею говорить. Уж закончится все, так вы меня на гауптвахту, — говорил пожилой унтер-офицер, так и не ставший офицером.

— Ты, братец, обожди. Вот закончится все это, прошение подам на имя Потемкина, аль самого Миниха, кабы тебе геройскому капралу Героя Империи дали, да офицерство, чтоб пенсион был, да учил, может, детишек в Петровском училище, я уж походатайствую. Нужных людей в Петербурге знаю, да и государь милостью не обделит. Нам бы, братец, вечер простоять, да ночь продержаться, а там, гляди, и выстоим.

— Попрет турка, Ваше Высокоблагородие, как пить дать, через полчаса или час, но попрет турка, сильно попрет, — сказал капрал.

— Василий, ну-кась, скажи, с чего так решил? — заинтересовался Москвин.

— Так этось, Ваше Высокоблагородие, тут и чуйка моя, да и опыт, какой-никакой, а двадцать пять годков имею. Да, и служба — мое все. Предлагали на землю пойти, так я на чуть уговорил, кабы оставили. А турки той сегодня нужно успеху добиться, они-то знают, басурмане, что ночью наши казачки-пластуны каверз им наделают, да и не сказать, что уж так и тепло, чтобы без огня сидеть, а стрелки нашинские, да и я подсоблю, да по тени возле костра — за милую душу перестреляем. А ешо подкрепления должны быть, никак без ентого, а турка выдохнется. Попрут, Ваше Высокоблагородие, попрут, да так, кабы к ночи нас взять.

— Господин командующий первым егерским батальоном! Срочно требуют в штаб, — прокричал вестовой еще на подъезде к передовым окопам.

Там, в окопах, по щиколотку в кровавой грязи и разговаривал после боя тридцатитрехлетний премьер-майор и пятидесятидвухлетний капрал, который, почитай, из-за плохого французского не стал офицером, имея для этого все задатки, может, только манер и правил этикета недостаточно. Но, для стоящего по щиколотку в крови на передней линии обороны Российской империи, манеры и знания, как именно кушать салат или устрицу, наверное, не столь важны, как знания, что именно сделать для защиты границ своей державы.

Через десять минут премьер-майор Москвин был уже в штабе, где собрались все оставшиеся в строю офицеры, начиная от секунд-майоров и, заканчивая полковником Иваном Ивановичем Михельсоном, который заменил раненного в грудь и ногу генерал-поручика Александра Ильича Бибикова. Бибиков был очень плох и в любой момент мог преставиться.

— Ну, господа, очевидно, что нас становится все меньше, но задачи обороны никто не снимал. Еще до окончания последнего приступа нам удалось отправить отряд казаков-пластунов для разведки, и мы ожидаем в ближайшее время сведений, а также в будет запущен воздушный шар для прояснения обстановки с неприятелем. По приблизительным подсчетам потери турок составили уже не менее десяти тысяч. Казалось бы, господа, сведения крайне благоприятны, но, нет, все еще только начинается. По оптическому телеграфу из соседней крепости Твердыни [Келитбахир] сообщают, что неприятель собирается входить в пролив, по сему, даже без данных разведки в поле, следует предполагать, что следующий штурм станет решительным, по крайней мере, по тому, чтобы мы не могли использовать береговую артиллерию в должном качестве против входящих кораблей в Дарданеллы. По сему, господа, вынужден идти на риск, и, прежде всего, комплектовать артиллерийские батареи на берегу. Тем самым, возможности ответного огня нашей артиллерии по фронту наступающего противника сильно уменьшатся. Используем имеющиеся ракеты, — полковник Иван Иванович Михельсон выдохнул.

У полковника была рассечена бровь, налеплена грязь на волосы и камзол, но он не потрудился переодеть мундир, или, хотя бы привести его в более чистое состояние, но этого в данных условиях и не нужно было делать. Время — самый ценный ресурс, чтобы его тратить на светскость и прихорашиваться. На параде, даже во время учений — да, но сейчас… Все офицеры были так или иначе, но раненные, грязные, неимоверно уставшие. При этом все понимали, что ежели получится выстоять сегодня, то, почитай, полдела сделано.

Понимал это и враг.

* * *

Чаннакале

21 октября 1762 года. 17:30

Чорбаджи [полковник] турецкой армии Малик Карадениз отказывался ранее называть уже русскую крепость Павлополем. Нет, — это Чаннакале и останется таковой, пока небо не обрушится на землю! Преисполненный жаждой мести, верой в Аллаха, и его помощь в священном деле восстановления Османской империи, Крадениз упорно вел свою орту-полк на кровавые штурмы Чаннакале. Пусть от полка оставалось уже чуть более батальона, неважно.

Малик Карадениз был образованным человеком, знал французский, изучал европейские тактики ведения войны, его полк был наиболее оснащенным. Англичане даже выдали офицерам револьверы. Но беззаветная вера в свою правду не помогала чорбаджи прорвать русскую оборону. Были взяты лишь три флеша, чуть далее выдвинутые относительно русской оборонительной линии. И это уже был успех, который привел к тому, что командование, скорее ненавистные англичане, решили переподчинить иные полки Малику Караденизу, которые так же численно были не более чем батальонами. Много, очень много правоверных сложили свои головы на холмах и поле у крепости… русской крепости… пока.

Такие укрепления, с которыми столкнулся полк Малика, не применялись не одной армией мира, по крайней мере, Крадениз, прочитавший немало книг, прошедший военное обучение во Франции, не знал о таких новшествах. Да и кто мог себе позволить в экономическом плане сделать заграждение из колючей проволоки на километры вокруг крепости. Только телами солдат и получилось преодолеть эти заграждения, причем под сверхплотным русским огнем.

—…и пусть мы погибнем! Но за веру свою, во славу Аллаха, а там, — Чорбаджи Карадениз воздел руку с вытянутым указательным пальцем к небу. — Вас ждут девственницы и много еды. Так умрите с честью! Аллах Акбар!

Малик кричал выстроившимся воинам, воодушевляя их на решительный бой. Только прекратилась артиллерийская подготовка, мощнейшая, небо темнело от количества ядер, летящих на руси. После такой артподготовки, нельзя было не взять крепость, но гяуров ранее часто недооценивали, и сейчас не факт, что сводной орте под командованием чорбаджи Карадениза получится лишь легкая прогулка по трупам своих уже погибших собратьев.

— Алга! — взревело более полутора тысячи глоток и, сразу после отмашки, первая волна комплексного штурма отправилась погибать.

— Вперед, давай! Алга! — подбадривал своих солдат чорбаджи.

И с именем Аллаха воины шли, умирали одни, но продолжали идти другие, переступая через еще не умерших, раненных, но обреченных соплеменников. Кто-то, проходя мимо очередного кричащего от боли воина, скорчившегося, извозившегося в грязно-алой грязи, успевал шепнуть: «Повезло тебе, уже скоро встретишь покой и девственниц, да поешь вдоволь. А мне еще тут на кишках скользить!».

Русские пушки, на удивление частью молчали, потому Малик уже уверился в том, что победа близка.

— Хрясь! — турецкий полковник поскользнулся, точнее, ему помогли это сделать.

— Ты что делаешь? — прошипел Игнат Верховой, командир специальной разведывательно-пластунской группы.

— Так глянь, есаул попугай какой! — ответил Федор Ничипоренко, пластун-разведчик.

Игнат не стал дальше вести разговоры, чтобы не быть обнаруженным, лишь приказал Федору переместиться от места падения турецкого офицера, которого ударом по голове оглушил тот же казак Нечипоренко. И вовремя, так как к упавшему турку бежали его солдаты, видимо, чтобы вытащить командира с поля боя.

Группа разведчиков была отправлена во вражеский стан, чтобы добыть как можно больше информации и, по возможности, прихватить «языка». Однако, казакам не удалось ни то, ни другое, казаки нарвались на засаду. Возможно, их выследили еще тогда, как они пробирались через горы трупов, чтобы в сторонке, в турецких одеждах уже начать отрабатывать задание. Четыре славных парня сложили головы в попытке вырваться из клещей, которые удивительно споро организовал враг. Но задания никто не отменял, и «язык» был нужен. И тут целый турецкий полковник. Может и удастся вытащить этого турка, чтобы избежать и позора и не допустить бессмысленности смертей побратимов.

— Щух, — пуля пролетела рядом с есаулом.

— Это кто там твою душу Богу мать? — прошипел Игнат, находящийся сейчас на грани психологического срыва.

Игнат Верховой относился к членам своей группы, как старший брат может относится к младшим, если присутствует истинно братская любовь. И в одночасье Игнат лишился четверых братьев, при этом остался жив. Долг, вбитые рефлексы служаки, эти чувства боролись с иными, с желанием встать во весь рост и пальнуть с двух рук из револьверов, показать, что такое истинно стрельба по-русски [в РИ по-македонски].

А тут еще стрелок союзный чуть кончик уха не срезал своим метким выстрелом.

Главный стрелок в плутонге специальных егерей Никита Стрелков получил фамилию в школе, организованной для детей унтер-офицеров в Мариуполе. Ранее он был Никитой Михайловичем Иванко, но уникальный глазомер и чутье стрелка, который почти никогда не промахивался, стали поводом для того, чтобы все в школе, даже наставники, звали парня только «Стрелком», вот и в пашпарт записали новую фамилию, полностью оправданную талантом Никиты.

Именно он, сержант Стрелков, вместе со своим вторым номером и начал отстрел всех турок, кто хотел приблизиться к лежащему без сознания турецкому офицеру. Никита, наблюдая в свой оптический прицел, которые в крепости были только у трех стрелков, узрел, как одно турецкое тело шевельнулось, схватило вражеского офицера за ногу и, когда тот упал, это же «тело» ударило офицера по голове. Никита был смышленым малым, догадался, что офицерика хотят прибрать высланные ранее казаки, о чем были предупреждены егеря. Вот и решил стрелок помочь своим. Да и получалось весьма комфортно стрелять. Поставил штуцерное ружье в одну точку и, почти не меняя прицела, стреляй себе по туркам. За две минуты уже семь человек легли рядом со своим, все еще бессознательным, командиром.

— Федька, таши турку того! — скомандовал Нечаев, когда понял, что какой-то союзный стрелок, а, скорее и не один, метко выбивает всех турок, желающих вытащить своего офицера.

— Ура! — раздался громоподобный клич и остатки батальона премьер-майора Москвина пошли в контратаку, стремясь отбить у врага только что захваченную первую линию обороны Павлополя.

— Таши турку! — прокричал Игнат Верховой, подползая к турецкому офицеру и берясь за левую руку Малика Карадениза, помогая Федору.

— Не олду? — спросил Малик «что происходит», очнувшись от встряски.

— Капа сенини! — есаул Верховой потребовал у офицера заткнуться, после казак на пару секунд задумался и нанес выверенный удар по шее, вновь выключая свою «добычу».

— Седалище не подымай! На тренировках смурдую! — злился Игнат, глядя, как непрофессионально ползет его подчиненный.

— Ай! — вскрикнул Федор.

Пуля-таки прочертила по заднице казака.

Уже после, если удасться выжить, этот случай обязательно станет достоянием общества, обрастая все новыми смешными подробностями. А пока шел бой безкомпромисный, жестокий, ни одна из сторон не собиралась останавливаться или сдаваться.

* * *

Пролив Дарданеллы

21 октября 1762 года. 17:40

В Дарданеллы входил флагман английского флота, линейный корабль Сэндвич, имевший 98 пушек на своем борту. Именно на Сэндвич переместился командующий флотом, оставив свой «Монарх» вторым номером. Сэндвич, этот гигант должен был подавить, как казалось, уже ослабленную русскую артиллерию. Одновременно начались решительные штурмы крепости Твердыня и Павлополя. Русскому командованию было просто необходимо, как считал адмирал Джон Бинг, сосредоточится на отражении штурмов, задействовать свою артиллерию на земле. В это же время Сэндвич, Монарх и еще один корабль Бленхейм, вооруженный девяностами пушками, обязательно, адмирал не сомневался ни капли, подавят любую артиллерию русских. Иные корабли ожидали развязки сражения и находились у входа в проливы.

Никто не собирался простаивать в Дарданеллах. По сути, английские линкоры должны были, произведя выстрелы с двух бортов, продолжать свой путь в направлении Галлиполи, к выходу в Мраморное море. Этот город мог быть уже захваченн и тогда более не предвиделось никаких проблем, чтобы выйти в Босфор и блокировать с моря Константинополь, угрожая русским коммуникациям и городам Причерноморья.

— Ветер нам благоволит! — сказал Джон Бинг, пребывая в восторженных чуствах.

— Да, сэр, мы быстро проскочим Дарданеллы, — вторил своему командующему капитан Сэндвича Блэдфорд.

— Вы правы, капитан-лейтенант. Точно вам говорю — сегодня великий день для Великобритании! — сказал Бинг, рассматривая азиатский берег пролива.

Уже три километра было пройдено, как английский линкор открыл-таки огонь по берегу. Скорее для острастки, не было необходимости тратить и порох и ядра, так как никто в корабли не стрелял, орудия, даже те, которые не были замаскированы, молчали. Тишину нарушали лишь звуки ожесточенного штурма Чаннакале и Килитбахир, как бы русские не называли эти крепости, их наименования более не актуальны, так думал не только Джон Бинг, но и большинство английских офицеров.

— Почему нас не пытаются обстреливать? И странный ход у корабля, — сам себя спросил адмирал.

Сэндвич проходил уже практически параллельно русской крепости Павлополь, русские пушки, даже не модернизированные уже могли доставать до английских кораблей. Нужно было выяснить расположение русских орудий. Сэндвич набрал неплохую скорость, даже в странно вязкой воде и должен был проскочить самый опасный участок, но вот следующий за ним линкор Монарх, или Бленхейм может часть русских позиций и уничтожить.

— Сэр! Позвольте высказать свое опасение. Не может быть так, что нас легко пропускают! — высказался капитан флагмана.

— И почему в Роял Нэви появляются офицеры с сомнениями? У Вас на борту командующий, и Ваше дело вести корабль и не зацепить мели. Все! Больше пока ничего не требуется! — распылялся адмирал Бинг.

Вот уже и русская крепость, чуть поодаль другая, расположенная на европейской части Дарданелл, но выстрелов не было. И адмирал сам начал сомневаться, отчего был готов сорваться на любом, кто выскажет опасение в действительно странной ситуации, в которую попадал английский флот. Все отчетливо становилось ясно, что русские придумали какую-то каверзу. И адмирал высматривал дымы впереди, в направлении Мраморного моря, те, что потопили франко-испанскую эскадру, которая перевозила десант на Галлипольский полуостров и обеспечивала огневую поддержку армии. Но брандеров не было. Тогда что же?

В проливах уже было пять линкоров и три фрегата, когда…

* * *

Крепость Твердыня (Келитбахир)

21 октября 1762 года. 18:15

Генерал-майор Петр Антонович Девиер командовал обороной крепости Твердыня. Командование некогда опального генерал-аншефа было грамотным и с самоотдачей всех офицеров. Будучи командующим Воронежско-Харьковским военным округом, Петр Антонович был пойман на мздоимстве и откровенных кражах [похожее происходило и в РИ, только на губернаторской должности]. Был суд, который постановил разжаловать барона Девиера до бригадира.

Эти события имели место пять лет назад. А после Петр Антонович попал все же на действительную воинскую службу. Ранее, имея высокий воинский чин, Девиеру удалось избегать непосредственной службы в армии, нынче нет. Сколько стоило сил Петру Антоновичу уговорить Миниха дать ему хоть какое назначение. Лишь кадровый голод в русской армии и позволил бригадиру Девиеру получить назначение, которое никак не затрагивало честь и достоинство барона. Вместе с тем, Петр Антонович проникся службой. Мужское самолюбие, помноженное на аристократизм, мотивировало Девиера учить новые тактики и верой и правдой служить России. Барон искренне желал, чтобы его имя у потомков вызывало гордость, а не отвращение и забвение предка-мздоимца.

Теперь, когда главное сражение, всего противостояния Англии и России, началось и уже не бригадир, но генерал-майор Девиер, находился на острие атаки, Петр Антонович решил, что умереть с четью за Российскую империю, ставшую еще для его отца-немца родиной, лучшее, что может случится.

— Пора, господа, начинаем! — решительно, но негромко сказал генерал-майор Девиер. — Подкиньте угля бесовским махинам! Готовить все батареи к отражению атаки с земли. Резервы в штыки!

С каждым сказанным словом голос Петра Антоновича становился все громче, поэтому, когда он заканчивал свою импровизированную речь, вытекающую из приказов, словами «За императора Петра Федоровича! За Россию!» кричал и генерал-майор, кричали и окружающие его офицеры. Напряжение последнего штурма, вхождение английской эскадры в пролив, все это сказывалось на психике военных. Теперь же, когда их командующий сам входил в некий воинственный транс, офицеры превращались в берсерков. Никто не боялся смерти, план срабатывал. Сложный, многоходовый план реализовывался. Сработали штабные офицеры… нет вся система, имперская система, сработала и выигрывала у заведомо более многочисленного противника. Может империя и не знает слез, куда ей до судеб отдельных людей, но империя умеет быть великой. Много ли это? Много! Но каждый делает свой выбор и пока в империи есть люди, способные положить за нее жизнь, она живет. И рушится, когда таких людей становится мало.

Загудели механизмы. Большая паровая машина стала вытягивать огромную цепь со дна пролива. Звенья, диаметром в почти метр, стали подыматься и перегораживать Дарданеллы. Понадобилось три километра цепи, чтобы протянуть преграду для любого современного судна от крепости Твердыни до Павлополя. Теперь никто не пройдет в пролив. Лишь линкор Сэндвич успел прошмыгнуть за цепью, но и его не минет участь быть сожженным.

— Поджигайте! — скомандовал генерал-майор, предвкушая зловещее зрелище.

Девиер был сейчас сущим маньяком, которому в пору лечиться до скончания своих дней в Доме Терпимости, которые уже открыты в Российской империи. Но никто не станет упрекать Петра Антоновича в том, что он жаждал смерти тех, кто посягнул на земли Российской империи, напротив, он лишь выполнял свой долг. И, если все удастся, то он будет в числе первых героев этой войны.

Одинокая, казалось, непримечательная лодка была вытолкнута в пролив с берега крепости Твердыня. Еще три-четыре минуты и все произойдет.

Наступила тишина. Нет, вокруг громыхало, франко-испано-португальский десант все еще пытался занять вторую линию обороны, все больше отражая уже контратаки гарнизона Твердыни. Все еще громыхал бой на другом берегу пролива, в Павлополе. Но каждый офицер, который был осведомлен о дьявольском оружие, те русские дворяне, которые поступились честью, используя изуверские способы убийства врага, все ждали.

— Отче наш! Иже если на небесах… — начал читать молитву Девиер, не так давно принявший православие. — Гореть нам в аду, господа!

Последние слова Девиера были сказаны еще до того, как он прочитал молитву. Слезы полились с глаз генерал-майора, который еще только пять минут назад жаждал мучительной смерти для захватчиков. Человечность и с детства вбиваемые понятия милосердия взяли верх над цинизмом и зверством. Не произошло расчеловечивания, но происходило иное — истребление. Не уничтожение, но истребление, поголовного, без возможности спастись для кого-либо из тех матросов и офицеров, которые находились на линкорах и фрегатах противника.

Разлитые тонны горючей жидкости были секретным оружием, которое в тайне разрабатывалось в химических лабораториях России. Жидкость почти не была видна, лишь маслянистые пятна могли сказать, что в воде нечто инородное. Но кто видел такие пятна ранее? Эра нефти еще не пришла, даже уголь использовался крайне мало. При использовании жидкости изучались ее свойства, рассчитывалась сила течения и вязкость. И вот сейчас на маленьком клочке Земли извергся ад.

Шансов спастись не было ни у кого. Лишь одно спасение — застрелиться, чтобы не мучатся от ужасной смерти в огне. И такие выстрелы стали звучать все чаще. Паника на кораблях поглощала даже самых выдержанных и мотивированных офицеров. Цвет английского флота сжигался в подлости русских варваров, истинных преемников Византии. Но это было во благо империи.

* * *

Остров Босджаада (Тенедос)

21 октября 1762 года. 18:15

— Вот, закончится война, напишу прошение императору о смене названий все этих островов да заливов. Это ж как выговорить — Бос-джа-ада, — сказал генерал-адмирал Спиридов, стоящий на палубе флагмана сводного средиземноморского флота Российский империи, только год назад спущенного на воду восьмидесятипушечного линкора «Санкт Петербург».

Название корабля было связано с тем желанием генерал-губернатора Миниха, чтобы в этой части Российской империи не забывали, где именно голова огромного государства. Сравнительно небольшого количества пушек на русском флагмане не должно было вводить в заблуждение о возможностях русского корабля. Да, на Сендвиче 98 орудий, но английский главный корабль в Средиземном море не имеет утяжеленных орудий КП-2, и лишь облегченные аналоги русских груш, а вот Санкт-Петербург имеет. Потому по огневой мощи русский флагман явно превосходил английский.

Спиридов ждал, уходил от прямых боев, старался лишь укусить потерявшийся вражеский корабль, но при приближении основных сил русские корабли моментально уходили. Теперь настало то время, когда русскому флоту пора совершить тот самый подвиг.

— Господа, что думаете? Скажу сразу, я считаю, что бой в условиях в ночной темноты не самое правильное, — сказал Спиридов, устремляя свой взор на собравшихся офицеров.

— Позволите, господин командующий, — первым взял слово контр-адмирал Хметевский, буквально три часа назад присоединившийся к русскому флоту и уже скоро, после пополнения углем на острове Босджаада, собиравшийся отправляться далее, изготавливаться к новому бою.

— Пожалуйте, Степан Петрович, вы уже славно потрудились, прибавив нам шансов на победу.

— Если операция будет проходить по запланированному сценарию, то англичане и их союзники уже никуда от нас не денутся. Посему предлагаю провести разведку, подвести имеющиеся брандеры на паровой тяге и, если позволяет ситуация, то палить неприятеля. Еже ли нет, то пущай те брандеры показывают атаку, отходят, а после атакуют, а после опять отходят. Так мы сможем держать неприятеля всю ночь в напряжении, что, несомненно, скажется поутру, когда с первыми лучами солнца можно атаковать всем флотом. Тем паче, что с пролива должны подойти мониторы, — высказался контр-адмирал Хметевский, впервые назвав бронелодки словом, которое некогда проронил сам император.

— Господа, вы позволите? Я, безусловно, самый младший по чину и стал капитаном первого ранга меньше месяца назад, но имею, господа, свое видение, — начал говорить Сергей Иванович Зейский, тот самый капитан, который не только смог убежать из ловушки англичан на острове Мальта, но и в ходе десятидневной гонки повредил два фрегата Роял Нэви.

— Сергей Петрович, вы не тушуйтесь, ибо лучше мнение сказать, даже, если оно и не состоятельное, чем смолчать. Для того наш Совет и происходит, — с немного снисходительной улыбкой, в рамках приличий, сказал генерал-адмирал Спиридов, придерживающийся более демократичных отношений с подчинёнными, но лишь до начала действий.

— Господин командующий, считаю необходимым послать эскадру в пролив Дарданеллы для того, чтобы утром иметь возможность атаковать неприятель за малое с трех сторон. Под ночным покровом, при выключенных огнях малая эскадра способна пробиться в пролив и замкнуть его, — высказался капитан первого ранга.

Сергей Петрович был полон решимости ворваться в бой. Зейскиого, не смотря на все награды и восхваления, сжирала, как он считал трусость, и офицер стремился, скорее, героически умереть.

— Господа, — обратился генерал-адмирал Спиридов ко всем присутствующим, — По причине сохранения тайны часть операции вам не известна. Могу лишь сказать то, что со стороны пролива, точнее сказать, самих Дарданеллах нам будет оказана помощь, и уж точно ни один неприятельский корабль не пройдет в Мраморное море. Но, да, господа, побеспокоить наших противников нужно. Хватит ли для того угля на брандерах, но два углевоза в наличии имеем, их и привлечем. Если нет никаких возражений и дополнений, то, господа, отдыхать. Завтра великий день. День нашей окончательной победы!

* * *

Павлополь (Чаннакалле)

21 октября 1762 года. 22:30

Что чувствует человек, который полчаса назад разговаривал с другим человеком, а сейчас не мог найти части тела собеседника? А тот офицер, который был на острие атаки и видел, как вокруг умирают его солдаты и офицеры, почти невредим?

Петр Иванович Москвин стоял со стеклянными глазами, которые уже были не в состоянии вырабатывать слезы. Грязный, весь в крови и с перекошенным лицом, премьер-майор не мог сделать и шагу.

Оцепенение наступило сразу после того, как последние штурмующие, не выдержав яростного бескомпромиссного боя, побежали. Вот тогда, двадцать минут назад и встал Москвин на камни разрушенной части крепостной стены, через которую ворвались во внутрь крепости враги. Сложно было найти тот клочок земли, или наваленных камней, чтобы встать на них, но не на тело убитого человека.

— Ваше высокоблагородие! Ваше высокоблагородие! — раздавалось на задворках сознания Москвина, который нашел глазами половину туловища Василия Матвеевича Меньшого, того капрала, который был достоин стать офицером, но лишь плохое знание хранцузского да математики лишило русскую армию хорошего боевого командира.

Два часа, растянувшиеся в вечность, длился последний штурм. Это был Армагеддон. В Книге написано, что последняя битва добра со злом должна случится где-то не сильно далеко от этих мест. Видимо, это была генеральная репетиция.

Первыми пошли турки. Шли решительно, не обращая внимания на шквальный огонь русских стрелков, летящие ракеты и разрывавшиеся фугасы. Практически сразу туркам удалось выбить русских с первой линии обороны, полчаса длился бой за вторую линию, и ее пришлось оставлять. Вновь взрывались фугасы, начала плотно работать русская артиллерия, которую споро перетаскивали против наступающих турок, когда стало понятно, что английские корабли и так горят в геенне огненной.

Турки дрогнули, они не смогли подойти вплотную к разломам в крепостной стене, стали откатываться назад. Однако, турецких штурмовиков встретили заградительные линии англичан. К неприятелю подоспели резервы еще до того, как турецкие пехотинцы покинули вторую линию обороны Павлополя. Начался новый накат, где уже участвовали и англичане.

На раскол стволов работала русская артиллерия. И это не метафора, действительно, две пушки не выдержали скоростной стрельбы и у них разорвались стволы, унеся жизни троим артеллеристам. Но никто не обращал внимания на потерю двух орудий, все были сконцентрированы только на одном — убить как можно больше противников, продать свою жизнь подороже.

Когда первый красный мундир уже залез на камни разрушенной части стены, открылись ворота крепости и оттуда вышли две казачьи сотни, чтобы ударить по противнику вдоль крепости. Казаки шли умирать. Они сами попросились у раненного и не могущего передвигаться полковника Михельсона, и Иван Иванович дал свое одобрение на эту самоубийственную атаку.

Москвин тогда нашел секунду и посмотрел в зрительную трубу на казаков. Они…улыбались, крестились и целовали нательные кресты, подбадривая друг друга. И этим православным воинам почти удалось сделать чудо, враг стал пятиться, убегать от конной атаки станичников. Однако, пушки противника были в умелых английских руках и вся крепостная стена была пристреляна. По казакам ударили ядрами и сбили динамику атаки, которая и так была затруднена множеством тел на земле. Началась свалка, в которой каждый казак продавал свою жизнь за две-три жизни врагов. Но, как не пытались перенести огонь на эту свалку лучшие русские стрелки, казачьи сотни были обречены. Офицеры же кричали, чтобы стрелки били других наступающих, пока станичники не дают англо-туркам прорваться на ином направлении.

Рукопашная… На развалинах крепости схватились те, кто жаждал мести любой ценой и те, кто уже решил умереть, но лишь с честью. Два характера, две стихии, полные фатализма. Но русские были вооружены револьверами и тем самым удалось нивелировать численное преимущество перед противником.

Бой шел уже на территории крепости, уже молчали русские батареи, захваченные врагом, когда стало понятно, что Павлополь можно отстоять. Силы врага были не безграничны, да и англичане уже достигли критического уровня допустимых потерь. Вражеские командиры поняли, что даже захват крепости уже не даст того преимущества которое могло быть ранее. Проливы так и не захвачены, а исход поистине Великого Дарданелльского сражения будет решен только в ходе морского сражения.

Да и темнота стояла кромешная и все больше имели место случаи, когда свои стреляли в своих, не помогали даже ярко-красные английские мундиры.

Когда Москвин все еще стоял, не шевелясь, превратившись в изваяние, раненный в грудь и ногу Иван Иванович Михельсон, понимая, что после такого боя, чтобы не свихнуться, нужно срочно нарезать задачи солдатам и офицерам, приказал произвести подсчет потерь и срочно сформировать артиллерийские команды, перегруппировывая оставшихся в живых артиллеристов.

— Ваше высокоблагородие! — продолжал взывать сержант.

— А! Что! Да! — приходил в себя Москвин.

— Ну слава Богу! — выдохнул служивый. — Вас господин командующий требует!

— Спасибо, братец, буду! — сказал премьер-майор и перекрестился, еще раз окидывая взглядом место побоища.

Творящееся внутри крепости так же могло способствовать потере рассудка, но свою рефлексию Москвин уже пережил, он вновь набирался решимости выполнить любую задачу.

Кругом слышались стоны и хрипы умирающих людей. Медикусы, которые скрывались во время наиболее ожесточенного боя в подземном убежище-лазарете, цинично приказывали солдатам относить безнадежно раненных солдат в одно место, а иных в другое. Говорить о санитарии не приходилось и медикусы оперировали прямо на уже грязных от крови столах под светом чадящих факелов, лишь обрабатывая раны спиртом и то в малых пропорциях, ибо этот антисептик был конечен.

— По Вашему приказанию прибыл! — попытался четко и уверенно сказать премьер-майор Москвин, когда оказался возле кровати полковника Мехельсона.

Иван Иванович был плох. Два ранения только недавно ставшего командующем, после смерти Бибикова, Михельсона, не давали возможности управлять всем тем хаосом, что творился в крепости.

— Вы хранимы Богом, Петр Иванович, — Михельсон попытался улыбнуться, но резко кольнувшая боль в грудной клетке превратила улыбку в болезненную гримасу. — Нет более офицеров, равного Вашему, или старше по чину. Принимайте командование гарнизоном! Я уже, насколько было сил, дал указания, но не имею возможности более командовать. Забыл распорядиться дать ракету, что крепость держится. Это важно, прикажите пустить красную ракету! В строю не более двух тысяч солдат и младших офицеров. Нужна перегруппировка. Ставьте унтер-офицеров замест офицеров, иного выбора нет. Соединяйте всех в сводный полк и командуйте. Проследите, чтобы легкораненые так же встали в строй. Многие после такого боя станут малодушничать. Солдаты всего лишь люди и им свойственен страх. Так что работайте. Скоро подмога будет. Мы свое дело, надеюсь, сделали. По плану утром должны подойти наши войска.

И Москвин начал работать. Стало некогда думать о потерях, смысле жизни и подымать иные философские вопросы, нужно было стать для всех оставшихся солдат опорой. Решительный и знающий свое дело офицер вселяет уверенность и в своих солдат.

* * *

Озеро Куш

21 октября 1762 года. 23.10

— Вас, премьер-майор, нужно бы гауптвахтой наградить! — сказал генерал-фельдмаршал Петр Семенович Салтыков. — Вы нарушили приказ и изготовили свой эскадрон к выходу. Извольте объясниться!

— Господин командующий! Там, — Григорий Григорьевич Орлов показал в сторону Чаннакале-Павлополя. — Гибнут русские люди, стоят насмерть. Прибыли разведчики и сообщили, что крепость обречена, такие силы выставил неприятель против их…

— Я знаком с данными разведки! Вы нарушили приказ! — повысил голос старик-Салтыков, что было не свойственного его, чаще уравновешенному характеру.

Орлов промолчал. Да, ему, командиру эскадрона конной гвардии Лейб-кирасирского полка, приказали отдыхать, чтобы с рассветом выступать в направлении Павлодара, но премьер-майор отдал свой приказ эскадрону готовится к выходу, решив во что бы то ни стало, но убедить командование в необходимости прибыть к Павлодару с рассветом, а не к полудни, как это предполагалось. Крепость подала сигнал, что все еще держится и этот сигнал ретранслировали до озера Куш, недалеко от Мраморного моря, где и находилась ставка генерал-фельдмаршала Салтыкова.

— Утром должно было стать понятным, что будут делать англо-турки под Бусрой. Этот город наш, но напротив стоит двадцатипятитысячный корпус неприятеля, который может перекрыть нам коммуникации. Город сдавать никак нельзя. Если будет штурм Бусры, то часть сил нужно направить туда. И какие именно это будут силы, непонятно, — говорил Салтыков менторским тоном. — Вам это ясно, пылкий юноша?

Орлова слова расчетливого, казалось, безэмоционального, генерал-фельдмаршала не убедили и он все равно считал себя правым. Помочь крепости, у которой уже могут заканчиваться боеприпасы, люди, — вот чего хотел Орлов.

Салтыков задумался.

— Берите еще две сотни казаков и отправляйтесь к Павлополю. Только, если крепость уже будет взята, отходите к городку Лапсеки, под защиту флота. Не встреваете в безнадежные бои. Берегите коней и подходите к Павлополю на отдохнувших лошадях, — давал, скорее, советы, Салтыков.

Утром Петр Семенович ожидал подкреплений, которые освободились с Босфорского направления. Там так же ждали атаки турок, но неприятель только демонстрировал активность, на самом деле лишь отвлекая силы русских. Такая информация стала доступна благодаря тому, что казакам удалось взять «языка» и тот выложил все, что знал. Всего одна турецкая дивизия специально маршировала, мельтеша перед глазами русских офицеров. Потому, две дивизии на этом направлении было явно избыточным, и одну Салтыков приказал перенаправить в Бусру, чтобы освободить часть войск для помощи Павлополю. Но Орлов все равно проявил своеволие и Салтыков решил, что после Дарданелльского сражения подымет вопрос о нарушении Устава и неисполнения приказа. Но потом, пока пусть Григорий послужит.

* * *

Лагерь англо-турецкой армии под Павлополем

21 октября 1762 года. 23.10

А в это время командующий объединенным англо-турецком войском Джон Легонье так и не мог побороть то состояние, в которое впадал русский офицер Москвин. Английский генерал-фельдмаршал осматривал в зрительную трубу, под стоны и крики раненных солдат и офицеров, место сражения. После ему, казалось, цинику, могли бы сниться кошмары,обрастающие все новыми подробностями открывавшейся картины побоища. Но только если он сам переживет следующий день.

Сражение еще не проиграно и завтра, скорее всего, можно будет дожать русских, пусть вновь большой ценой. Но в чем же цель? Союзный флот так и не смог пройти в пролив, лишившись кораблей-гордости Роял Нэви.

Английские войска участвовали на завершающем этапе последнего штурма, когда русских уже продавили, большей частью уничтожили. Но Бог был, почему-то на стороне северных варваров. Может потому, что Легонье так и не помолился за упокой душ жертв геноцида в Смирне? Ведь собирался, да все никак не находил времени. Это так греки, армяне, евреи, убиенные в Смирне мстят? За то, что Джон Легонье мог, но не предотвратил убийства?

— В пекло все! Завтра я возьму Чаннакеле! — Легонье, старающийся везде и всегда показывать свой исключительный аристократизм, сплюнул слюну, сдобренную кровью.

Командующий искусал губы, когда вначале десятками, а после и сотнями стали гибнуть уже в русской крепости вверенные ему войска. Нет! Отдельно не жалко никого, даже геройски погибшего капитана, тезки, Джона Скирсби, который, схватив двух русских солдат, вместе с ними спрыгнул со стен Чаннакале. Жалко того, что парламент, да и король, предъявят генерал-фельдмаршалу обвинение в том, что деньги, использованные на экипировку и обучение солдат, растрачены без достижения результата.

— Сэр! Сэр! — пытался докричаться до командующего адъютант.

— Что еще? — раздраженно спросил Легонье.

— Сэр, две новости… — замялся адъютант.

В таком случае русский император мог сказать, что новости две: хорошая и плохая и предложить выбор, с какой именно начать.

— Ну? — вызверился командующий.

— Четыре турецких полка, по допущению турецких офицеров, сорвались с места и на рысях ушли. Мы лишились половины своей конницы, иные так же ропщут. И пришли сведения, что генерал-лейтенант Мюррей взял сходу Ереван и русские отступили к Кахетии и Картли, — на одном дыхании выпалил адъютант и чуть сжался, как будто ожидая удара.

— Молодец Мюррей, может русские оттянутся и на нашем направлении. А что до турок… Наведите порядок. Устройте патрули, возьмите под стражу их высших офицеров. Сделайте, что-нибудь и не стойте истуканом, — выкрикнул генерал-фельдмаршал Легонье.

Командующий уже свыкался с мыслью, что не быть ему героем Англии, тут нужно думать, к кому из патронов в парламенте обратиться за помощью, чтобы не попасть под суд. И, как бы то ни было, но бегство части турок только на пользу ему, Легонье. Можно будет выстроить свою защиту на том, что союзники подвели, бросили, когда английские солдаты уже взошли на стены и в проломы крепости Чаннакале, которая, скорее всего, так и останется Павлополем.

Человеку свойственно хвататься за спасительную соломинку, даже если вес этого жаждущего под девяносто килограммов, а соломинка надломленная. Не хотел Легонье думать о том, что Великобритания — это империя, которая не знает слез, не то, что иных людей, но и своих подданных. Его поймут, его простят.

Глава 8

Торунь

21 октября 1762 года

Быстрее, чем я добрался из Петербурга в Кенигсберг, в этом мире ни у кого бы, наверняка, не получилось. Железная дорога от Петербурга до Ревеля играла большую роль в возможностях перемещения войск и всего необходимого для войны и быстрой связи. Что касается связи, то здесь сыграли немалую роль оптические телеграфы. Много они сжирают средств, министра финансов Рычкова уже скоро придушит его собственная жаба. Но то, что за одни сутки информация способна преодолеть тысячу километров, дает России фору во многих и военных, и политических делах.

Так и получилось. Когда буквально после принятия Фридрихом решения встретиться со мной, через два дня я узнал об этом. Зашифрованное послание по линии Тайной канцелярии содержало не только желание прусского короля и моего дядюшки встретиться, но и предложения о непосредственной организации этой встречи. К примеру, и я, и Фридрих рассчитывали сохранить в тайне наше рандеву. Мне это удавалось лучше уже потому, что мой двойник отправился на южный Урал, и об этом стало известно достаточно большому кругу заинтересованных лиц. Не то, что именно двойник поехал, а то, что Петр Федорович собственной персоной вновь проявляет необдуманность и скоропалительность принятия решений. Уезжать на юг страны, когда на севере идет война со Швецией.

Вместе с тем оправданием поездки императора служил тот факт, что в Закавказье дела обстоят не лучшим образом, и уже доходили слухи, что там что-то неладное, возможны и прорывы персов на не так давно вошедшие в состав России кавказские земли.

Правда предполагается некоторая «утечка» информации, без точных дат и частностей. Мария-Терезия должна узнать о том, что встреча была. Но где и когда? Пусть теряется в догадка о времени и месте. Особенно желаю ей, чтобы у старушки разыгралась фантазия на предмет того, о чем, собственно, мы я дядюшкой договорились. Может, меньше будут австрийские войска топтать границы Балканского Союза?

— Степан, все проверили? — спросил я у своего верного товарища, казачьего генерал-поручика.

Если встреча с Фридрихом сложится удачно и без эксцессов, то нужно давать Степану уже и генерал-аншефа.

— Все проверили, Ваше Величество. Делали это совместно с людьми короля. На два дня выкуплен один из пяти трактиров в Торуне. Все комнаты в нем, как и в соседнем, выкуплены нами и людьми короля. Встреча состоится поздно вечером, чтобы не было опасности, что кото-либо узнает о Вас или о прусаках, — отвечал Степан, который четыре дня назад прибыл ко мне в Кенигсберг и сейчас сопровождает в польский город Торунь, оказавшийся как бы между Россией и Пруссией, являясь при этом польским.

Встречаться с королем Фридрихом на землях Восточной Пруссии, было бы своего рода попыткой унизить прусаков, чего хотелось избежать. Встретиться в прусских землях не хотел уже я. Все-таки между нашими странами имеется напряжение, и армии стоят друг напротив друга в двухдневном переходе. И это тогда, как просто необходимы войска и на Южном Урале, и на Кавказе, да, и в районе проливов также было бы неплохо иметь резервы.

— Ваше Величество, позвольте Вам еще раз напомнить о тех условностях, о которых было договорено с королем Фридрихом, — сказал Степан, доставая из внутреннего кармана камзола бумагу. — И мы жалуемся на дороги в России?

Степан не выдержал и сделал замечание о плохих дорогах. Действительно, три дня назад неожиданно выпал снег. Мокрые белоснежные хлопья столь быстро покрыли землю, сколь моментально и растаяли уже на следующий день, и теперь дороги размыты, из-за луж не видно ухабов, и даже моя карета с великолепными рессорами и прорезиненными колесами, казалась, абсолютно некомфортной.

— России, Степан, это российские дороги, — ответил я на возмущение своего главного телохранителя.

— Какая ж то Россия, коли на сто верст ни одной церкви, а все кирхи лютеранские, — пробурчал Степан, но быстро опомнился и стал зачитывать условности встречи.

Так, Фридрих должен был прибыть в трактир «Свинья и вертел» за час до того, как должен был приехать я. Видимо, дядюшка опасался того, что я могу на него устроить засаду. Наверняка, общение с русским разведчиком Мельве испугало короля, что и отложилось на его психике. Я не противился подобной мелочи, тем более, что по иным условиям нашей встречи в трактире уже должны находиться люди Шешковского и пять, по словам Степана, лучших бойцов-инструкторов из школы пластунов в Ораниенбауме. Револьверы, безусловно, по условиям должны были сдать, однако, русские оружейники не стоят на месте, и небольшие пистолеты, которые в иной реальности назывались «бульдог», имелись у каждого русского агента и казака.

— Также на встрече, за ужином еду подают только ту, которую изготовят личные повара Фридриха и Ваши, соответственно. Сама встреча продлится не более часа, после чего Вы, Ваше Величество, первым покидаете трактир, — закончил доклад Степан.

Когда я уже подъезжал к тому самому трактиру, ощутил неслабое волнение. Как-то ранее я не думал о том, что Фридрих мог неплохо знать того Карла Петера Ульриха, коим я почти не являюсь, задвинув на затворки своего сознания взбалмошного юнца. Король Фридрих, как и многие в этом времени, склонен к мистицизму, может себе надумать всяко-разного на тему «а царь-то не настоящий». Возможно, у моего волнения были и иные причины, все-таки встречаюсь с одной из самых одиозных фигур восемнадцатого века.

— Вот, племянник, повара наши расстарались и вдвоем выдали весьма недурственные блюда. Этот ягненок под русским соусом мягок и приятен на вкус. Все-таки в России умеют поесть, — сказал Фридрих, как только я вошел в достаточно просторный зал трактира.

Уже немолодой человек со впалыми скулами, можно было даже сказать, с болезненной худобой, в особенности в сравнении с привычными глазу в этом времени пухляшами, встал и изобразил приветливую улыбку. Фридрих распростер руки, как будто желал заключить меня в объятия. Я же не спешил обниматься и расцеловываться со своим родственничком.

Дело было даже не в том, что я, словно инфантильный великовозрастный ребенок, продолжал обижаться на все те слова, что Фридрих говорил обо мне. Так и хотелось моему второму «я» подойти, взять дядюшку за горло и спросить: я ли гольштейнский выродок, выскочка и всякого рода уродец? Хотелось, даже очень, врезать по этим впалым скулам, но на моем лице образовалась еще более приветливая улыбка, чем у моего оппонента. Видимо, дипломатический опыт уже позволял мне быть выдержанным даже на переговорах с такими извращенцами, как мой дядюшка. Я не обнимался с Фридрихом потому, что я император Российской империи, гордой державы, государства, которое готово к противостоянию с Пруссией, либо договорится на устраивающих ее условиях, либо победит и добьется уже более, чем устраивающих ее итогов противостояния.

— Дядюшка, вы еще не пробовали и половины того, что может поставлять моя империя в Пруссию. Много вкусностей изобрели славные русские повара. Знаю, что даже один из таких поваров есть и при Вашем дворе, — сказал я, присаживаясь за стол.

— Я надеюсь, что это хоть не шпион? А-то, право слово, удивили Ваши люди, Карл Петер. Шпион в главном квартирмейстерстве! Неплохо работает Ваш Шешковский! Или это уже результат Грановского? Однако, узнаю, что еще кто-либо на вас шпионит — он будет молить о смерти, — Фридрих состроил зловещую гримасу.

Вышло весьма театрально. Король так же дал понять, что достаточно в курсе кадровых перестановок и реорганизации в Тайной канцелярии. Пусть так, спасибо за то, что дал наводку на еще не пойманных «шпиков».

— Дядюшка, ну, так и ваши шпионы все не хотят покидать Россию. Кстати, благодарю вас, что оставили в живых моего подданного, взамен, заметьте, по доброй воле и лишь из милосердия, я уже распорядился отправить двоих ваших шпионов в Мариенбург, — сказал я и лично налил в бокал вина.

Не то, чтобы я хотел выпить, как по мне, так не лучшего, бордо, а лишь для того, что и в России, и в Пруссии человек, выпивающий с тобой, заведомо переходит в категорию приятелей. Насколько я знал, это самое бордо почему-то рекламирует во Франции маршал Ришелье. Может быть, имеет свои виноградники, а вино на самом деле не столь изящно, чтобы его покупали задорого. Но разговор пока выглядел вполне обнадеживающе. Хотя некоторое обострение и проверка нервов должна состоятся.

— И еще, дядюшка, Вы, конечно, вольны, как мой родственник, именовать меня и Карлом Петером, но, прошу, давайте это имя оставим для приятственных родственных посиделок, которые могли бы состояться. Но, в тот момент, когда решаются судьбы наших государств, я желаю оставаться русским императором Петром III. Для вас, дядюшка Фридрих, только из-за родства и безмерного уважения, могу быть Петром, — сказал я, отпивая из бокала бордо.

Не такая уж и бурда это бордо, вполне себе вино. Но для торжественных моментов я все же предпочту шампанское.

— А Вы изменились, ПЕТР, — сделал Фридрих логическое ударение на имени. — Уж не знаю, что повлияло на Ваше становление, как политика и монарха, но, признаюсь, никакого отвращения или пренебрежения с моей стороны вы не услышите. Мы много друг другу наговорили гадостей, и эта встреча должна была состояться раньше, вот только ваш союз, десять лет тому назад с юбками… признаться, я был разочарован, — сказал Фридрих, имея в виду маркизу де Помпадур и Марию-Терезию.

— Впрочем, мы здесь в этом Богом забытом трактире, значит, не все потеряно в наших отношениях, о которых стоило поговорить, — сказал я, стремясь перейти к делу.

Если встреча должна продлиться не более часа, а только на приветствие у нас уходит больше пяти минут, то пора бы переходить к сути.

— А Вы нетерпеливы, мой племянник. Молодости, а я считаю вас еще молодым, свойственно быстрое принятие решений. Вот и вы, Петр, решили некогда взять Константинополь, и вам этого не простили. Признаться, если бы я имел владения на Средиземном море или там были бы существенные интересы для Пруссии, то мы бы уже с вами стояли на каких-нибудь холмах и смотрели, как дерутся наши солдаты. Да, кстати, — Фридрих встрепенулся, выражая, явный интерес. — Вот, скажите, эта ваша Дикая дивизия, — они, действительно, такие звери, что режут головы и пьют кровь? Некоторые мои генералы даже в этом уверены. Я же считаю, что это такой ход, чтобы неприятель боялся самого названия дивизии, не говоря о том, чтобы мужественно с ним сражаться. Развенчайте мифы, — очередная улыбка на холодном лице короля.

— Истина, как это бывает часто, дядюшка, посередине, — ответил я.

— О, да, мне писал мой, — тут Фридрих надел маску скорби. — невинно убиенный друг Вольтер, что вы еще тот философ. И этот факт, поверьте, сыграл немалую роль в том, что я все же решил познакомиться с русским императором, так странно имеющим мало общего с мальчиком из Голштинии Карлом Петером. А вы случайно не владеете сведениями, что произошло в тот злосчастный день в поместье Вольтера в городке Ферма?

На моем лице не дрогнул ни один мускул. Я был в этом почти уверен. При том, что Фридрих явно меня провоцировал. Уж кому, как ни ему знать, что русская разведка нынче работает весьма успешно. И нам вполне выгодны волнения во Франции.

— Дядюшка, это трагедия. Столь явственная трагедия, что в каком-то порыве я был готов начать подготовку к десанту на французские Кале, Брест или Марсель. Убить такого человека! — говорил я, понимая, что уже переигрываю.

— Вы его не любили. Однако, после смерти человека, он часто вдруг становится великим. Для меня Вольтер был великим при жизни, хоть мы и изрядно с ним повздорили. Для вас он стал великим после смерти, так бывает. И мы с вами здесь, в том числе для того, чтобы наши с вами потомки, пусть и после нашей смерти, но считали нас великими, — сказал Фридрих, также исподволь переходя к предметному разговору.

— Дядюшка, вы не находите, что в торговле и мирном сосуществовании мы можем добиться больше выгод, чем в войне? Наши армии готовы, войска сконцентрированы и стоят друг напротив друга. Стоит ли оно того, если России никаких территориальных приобретений за счет Пруссии не нужно? — сказал я, машинально посмотрев на время и отметив, что 15 минут разговора ушло в никуда.

— Я же, мой племянник, был бы не прочь заполучить обратно «город королей». Кенигсберг предал меня, и мое правление омрачено тем фактом, что в прусском городе все больше разговаривают на русском языке, — сказал Фридрих, меняясь в лице и превращаясь, казалось, в хищника.

— Дядюшка, тоска по городу может быть всякой. К примеру, исконные владения Бранденбургского дома ни что иное, как славянские земли, — сказал я, также внутренне наполняясь решимостью.

— Милый племянник, я бы хотел услышать, что вы мне готовы предложить, однако угрозы, нынче прозвучавшие, отдаляют нас от предметного разговора, — сказал Фридрих, не отрывая от меня взгляда.

— Соглашусь и еще раз повторю, что я бы предпочел иметь Пруссию, — так и порывало остановиться именно на этих словах, но я продолжил. — В числе надежных торговых партнеров. С вашей культурой производства, практичным подходом к науке и с нашими изобретениями мы могли бы двигаться вперед во всех сферах.

— Петр, вы не можете не знать ту систему, которую я выстроил в своей державе. Пруссия должна прирастать новыми землями, иначе, еще десять-пятнадцать лет без войны и новых приобретений, — и державу, кою вверил мне Господь Бог, ждут наихудшие времена, — сказал Фридрих, и на этот спич короля, мне было много чего ответить.

— Дядюшка, я, признаться, беспокоюсь, что далеко небезразличные для меня люди, проживавшие в вашей державе, могут стать заложниками чьих-то интересов, — сказал я и не стал уточнять, чьих именно, чтобы не переступить грань, за которой может оказаться оскорбительное утверждение, что Пруссия лишается своего суверенитета.

— Еще полгода назад на этих ваших словах наш разговор закончился бы, и свои аргументы стали приводить пушки и атаки солдат, — Фридрих сделал небольшую паузу, чуть закатил глаза, раздумывая над последующими словами. — Мое сотрудничество с англичанами более десяти лет выглядело, как обоюдовыгодное, и лишь недавно, не без вашей в том вины, милый племянник, Англия стала пытаться диктовать свои условия и принуждать следовать в том русле политики, которое выгоден, прежде всего, островитянам, что не так уж правильно для Пруссии.

— Вам, как и любому государству, необходимы союзники и партнеры! — сказал я

— О, да! Это неотложное правило в политике. Однако, о каком союзнике вы говорите, если, уж простите, держитесь за юбку Марии-Терезии? — сказал Фридрих и с вызовом посмотрел на меня. — Или, после исчезновения угрозы Османской империи, вы решили изменить союзным отношениям? Вы, действительно, намекаете на союз между Пруссией и Российской империей?

— Отрадно слышать, дядюшка, что вы, в коем веке, но назвали Россию империей. И вы, как чаще всего бывает, не ошиблись, — я усмехнулся, показывая, что фраппировать меня не удалось. — Столь огромной державе, в коей, по воле Божией, я император, впору иметь не одного, не во всем дружественного, союзника, но создавать собственную систему сдержек и противовесов, чтобы иметь возможность сотрудничества со многими.

— То есть вы, мой милый племянник, предлагаете Пруссии стать союзником, либо партнером, но при этом не собираетесь разрывать союзные отношения с Австрией? — говорил Фридрих, а на его лице читалось «я зря посчитал тебя умным».

— А вы, дядюшка, действительно всерьез рассчитываете еще раз повоевать с Австрией? Признаюсь, мне это было бы даже выгодно. Вы деретесь, взаимно ослабляете друг друга, я наблюдаю и решаю, кому именно помочь, торгуя оружием и порохом со всеми. Тут и Франция не сможет остаться не у дел. Европа воюет, а Россия торгует. Это ли не великолепно? — сказал я и даже мимолетно пожалел, что именно такую концепцию во внешней политике некогда не принял.

— Да, уж, племянник, у вас фантазия, признаться, развита. Но как же, по-вашему, быть, если Пруссии нужны новые земли, при этом нынешняя политическая конфигурация позволяет, как минимум, вернуть утраченное? — спросил Фридрих.

Складывалось впечатление, что прусский король подбивает именно меня озвучить очевидное. Это получится, что для потомков именно я и предложу разделить Речь Посполитую? Да и не столь важно, чтобы через лет двести-триста, где-то сидя на кухне, поляк клял меня, если при этом русский мужик на не менее уютной кухне выпьет чарку за память великого монарха.

— Вы уже все поняли, дядюшка, я лишь озвучу то, что на поверхности, — сказал я, вновь посмотрев на часы. — Сейчас у Польши нет защитников. Австрии придется пойти на разделы неспособного к защите государства. Пусть тот же Краков, Львов отойдут Марии-Терезии. Против меня и вас она не посмеет пойти, ввергая свое государство в пропасть. Франция? Так я слышал, что сейчас на улицах французских городов неспокойно, а Лион вообще полыхает в огне безумства.

— А мне, значит, Торунь? — усмехнулся Фридрих.

— Мы сможем договориться, главное принципиальное решение. Уже на днях открывается вальный Сейм в Люблине. И, мой дорогой дядюшка, я прекрасно знаю, какую каверзу мне готовят, в том числе и не без Вашего участия, — решил я немного напомнить Фридриху о работе моей разведывательной сети.

Тут был еще один психологический прием. Если я такой осведомленный о европейских интригах, то насколько обширны мои знания? Пусть Фридрих поразмышляет об этом. У меня есть аналитический отдел, который касается именно что Пруссии. Вся прусская пресса просматривается, анализируются все поездки короля, все, что дает разведка. Да! Я считаю, что мои знания о сущности дел в Пруссии достаточно системны.

— Позвольте уточнить, милый племянник, а что вам стало известно? Весьма вероятно, что ваша фантазия вновь застилает реальность, — на грани, да чего там, прозвучало именно что оскорбление.

— Если королю не докладывают о столь важных государственных решениях, то, может генерал-фельдмаршал Джеймс Фрэнсис Эдвард Кейт необоснованно занимает свою должность? — я хотел было продолжить, но был перебит Фридрихом.

— Ты не станешь указывать мне, кого и куда назначать! — взорвался Фридрих.

Все правильно, мне и ранее сообщали, что прусский король может быть вспыльчив, но достаточно быстро отходчив. Но и мне не пристало слушать в некотором пренебрежительном тоне это «милый племянник». Россия один на один и следа от Пруссии не оставит, а все равно у короля гонору выше крыши. Все-таки, действительно сильным политиком является именно Мария-Терезия, по крайней мере, разговор с ней я запомнил надолго. Австрийская императрица тогда меня чуть не «раскатала».

— Дядюшка, а мне так же покричать из-за того, что Вы участвуете в каверзе против России? Что хотите вынудить мою империю влезать в польские дела и получать еще один театр военных действий от протестантской и католической конфедераций? Так не проще ли мне будет перенаправить все свои войска со Швеции, которая уже обречена и я только и жду сведений о низложении шведского короля Адольфа Фредерика, сюда, в Пруссию? Англичане не спешат помогать, ждут прусской крови пролитой за Англию. Мне нужен мир с вами, вам же не нужна война со мной, — чуть повысив тон, говорил я, а Фридрих изучающе на меня смотрел.

— Я должен англичанам немало серебра, — сказал Фридрих после продолжительной паузы.

— Это уже предметный разговор, который можно было бы перепоручить подданным. Польшу можно сыграть иначе. Россия поддастся на провокацию, влезет в польские дела под предлогом защиты исконных шляхетских вольностей и православного населения. И мы должны, неожиданно для всех, объявить о защите территорий, с проживанием диссидентов [людей в Речи Посполитой, не являющихся католиками], — сказал я, отпивая вина.

— Еще одно условие, без которого я вообще ничего не собираюсь обсуждать, — противоречиво говорил Фридрих, так или иначе, но обсуждение уже началось. — Моя младшая сестра, Луиза Ульрика, шведская королева. Она не должна ни коем образом пострадать. Ни от толпы, ни от несчастного случая.

Не знал, что у Фридриха есть привязанности, тем более к лицам женского пола. Но пообещать пришлось, так как король в этом вопросе был настроен решительно, может и в большей степени, чем в политических.

— Так как делить Польшу станем? — Фридрих улыбнулся, а я позволил себе по-мещански выпить целый бокал бордо.

* * *

Между островом Чекчеада и мысом Ильясбаба

22 октября 1762 года.

В три часа ночи состоялся крайний Военный Совет, когда окончательно был принят план предстоящего морского сражения и русский флот выдвинулся навстречу своей славе, иначе, как о победе, никто не думал.

Ранее, под покровом ночи, самый быстроходный русский фрегат отправился к Галлипольскому полуострову, чтобы сообщить русской пароходной эскадре о времени начала сражения и о том, что именно нужно было сделать пароходам. В это же время в Дарданеллах стояли четыре монитора, которые только что и ждали, как сигнала к атаке, а в сам пролив вошел испанский линкор, призванный не выпускать никого из Дарданелл. Уже прогорела горючая жидкость, уже сгорели английские линкоры и теперь лишь более теплая, нежели обычно, вода, напоминала о недавней трагедии Роял Нэви.

Первыми атаку начали пароходы, которые отбуксировали двадцать брандеров, из которых пять были на паровой тяге, вплотную к одной из групп кораблей.

Вообще, неприятельский флот не был скучен, — максимально, насколько позволяли окружающие острова, корабли были рассредоточены. Поэтому, надеяться на то, что удастся уничтожить большое количество вражеских вымпелов, не приходилось. Но вот эта «кучка» из трех линкоров и пяти фрегатов, которые принадлежали португальцам, была достаточно обоснованной целью для брандеров.

— С Богом! — сказал контр-адмирал Хметевский и отдал команду на атаку.

Брандеры сделали свое дело и португальские корабли, кроме одного линкора, умудрившегося изготовится и тремя выстрелами, в потемках, потопить один из брандеров, получили разные степени повреждения. Два фрегата стали тонуть.

— Добивайте их! — сказал Хметевский, немного разочарованно, так как рассчитывал, что долго останавливаться и добивать португальцев не придется.

— Сигнал к построению! — скомандовал Степан Петрович через пятнадцать минут избиения вражеской эскадры.

Пушки португальских кораблей просто не доставали до русских пароходов, которые, кроме того, выстроившись в ряд носом к неприятелю, чуть пятились назад, постоянно разрывая дистанцию. Задний ход давал огромное преимущество.

Хметевский не стал дожидаться, пока португальские корабли скроются под воду, если, конечно вовсе утонут, так как не было ясно, насколько они повреждены. Очевидным стало одно — эти вымпелы уже участвовать в сражении не будут.

На горизонте виднелся мыс Ильясбаба, к востоку от эскадры русских пароходов и там уже начинало вставать солнце. С каждой минутой становилось все светлее и Хметевский уже жалел, что потратил много времени на бой с португальской эскадрой. Сейчас он рисковал не успеть к началу сражения.

* * *

— Запаздывает Хметевский, — констатировал генерал-адмирал Спиридов. — Пускайте ракету о начале атаки!

Григорий Андреевич принял решение, возможно, самое главное в его карьере. Теперь или на корабле с парадными флагами, либо в морской пучине стать кормом для рыб. Но генерал-адмирал, отдавая приказ, не сомневался, он понимал, что только решительная атака, где даже тактика уже будет играть второстепенную роль, способна принести победу русскому флоту. Это пароходам выпала роль быть тактически выверенными, отстреливать вражеские корабли, уходя от ответного огня и уж, тем более, от абордажа, который англичане чаще предпочитают остальному. Но и русские корабли готовы к кровавой схватке на корабельных палубах. На всех линкорах есть специалисты боя в стесненных условиях.

С рассветом Спиридов увидел идущий к нему навстречу огромный вражеский флот. Не только русский адмирал решит дать бой. Англичане, лишившиеся своих самых мощных кораблей, так подло сожженных в водах пролива Дарданеллы вместе с адмиралом, погибшем на борту флагмана, -решили умереть, но уничтожить русских. Пусть это и звучало не совсем логично, ибо мертвый воевать не может, но английские капитаны не хотели искать логику там, где они собирались применить все свое мужество и упорство. Английские корабли шли, а на их палубах не звучало ни единого лишнего слова, команды были наполнены решимости и автоматически исполняли все необходимые манипуляции лишь для того, чтобы их корабль настиг любой русский, и тогда англичане собирались продемонстрировать русским выскочкам, что московиты на море лишь младенцы и не могут тягаться со взрослыми мужчинами.

Подобного настроя у русских команд не было, но и они плыли за своей победой. Воспитанные на подвигах адмирала Бредаля, на славных сражениях Уле Панто или Мадагаскара, матросы и офицеры русского флота не испытывали пиетета перед кем бы то ни было. Напротив, для не знавших поражений уже десятилетия, русский флот был победоносным.

— Тяжело нам придется, противник многочисленнее и настроен решительно, — тихо, только лишь для себя пробормотал Спиридов, отпивая глоток из большой чашки с кофе.

Здесь, на корабле, Григорию Андреевичу было наплевать на столовый этикет и, что кофе пить из таких больших чашек было неприлично, неправильно, моветоном. Наверное, люди из будущего могли бы сказать, что чашка кофе у Спиридова в руках — это визитная карточка генерал-адмирала. Сам же Спиридов показывал, что он спокоен и полностью контролирует ситуацию.

На самом же деле — нет. Ничего больше он не контролирует. Подобные предстоящему сражения не могут быть управляемыми. И пусть план боя имелся, но кораблям всего русского флота было приказано стараться придерживаться общего плана, но при этом действовать по обстановке. И теперь, когда не удалось выйти на неподготовленного, сонного противника, план становился практически не актуальным.

После первых залпов корабельных орудий, когда палубы — а при таком скоплении кораблей — и вся окружающая морская гладь, покроются дымами, исход сражения будет определяться выучкой матросов, канониров, более совершенным оружием и удачей. Все это, может быть, только кроме удачи, на которую следовало лишь уповать, в русском флоте присутствовало.

— Ну, все. Господи, уповаю на волю Твою! — сказал Спиридов, как только корабль резко развернулся правым бортом и дал залп из имеющихся дальнобойных орудий.

Ни одного попадания не было, и противник продолжал сближаться, хотя для того, чтобы открыть ответную пальбу, уже было необходимо сейчас совершать маневр разворота. Капитан корабля знал свое дело, в чем генерал-адмирал убеждался ранее. Поэтому каким-либо образом вмешиваться в ход сражения Спиридов не собирался. На военном совете группа офицеров даже сделала робкую попытку отговорить командующего от участия в сражении. Но тогда Спиридов лишь улыбнулся, не потрудившись как-либо комментировать свой отказ. Он непременно собирался присутствовать на корабле во время эпохального сражения.

— К оружию! — громогласно приказал капитан корабля, понимая, что два ближайших английских вымпела собираются максимально сблизиться с русским кораблем, намереваясь взять линкор под Андреевским флагом на абордаж.

Другие русские корабли также открыли огонь дальнобойными орудиями, и все пространство заволокло дымом, столь плотно шли семьдесят шесть русских кораблей, намереваясь победить в схватке с противником, который располагал более ста вымпелами. Было бы существенно больше, если бы не потопление франко-испанской эскадры и части английского флота в проливе, за который сейчас и начали бескомпромиссный бой лучшие флоты мира.

Спиридов не знал, что его заместитель контр-адмирал Хметевский выключил из боя португальскую эскадру. Как не мог знать контр-адмирал и того, что русские пароходы находятся на расстоянии от вражеского флота, с которого через десять-пятнадцать минут откроют огонь с северо-запада, ударяя во фланг атакующего построения англо-испано-французского флота, четырех кораблей Венеции и пяти Генуи.

Не знал Григорий Андреевич и того, что четыре русских монитора уже потопили испанский линкор шестидесятивосьмипушечный Сан Зенон, что в ходе этого боя испанцам удалось попасть в трубу одного из мониторов и столь сильно его повредить, что впервые в этом мире был фактически уничтожен полностью бронированный корабль.

Никакого линейного боя не получалось, вражеские корабли не собирались подставляться бортами даже тогда, когда их орудия уверенно могли поражать русские корабли. Попасть же во вражеский линкор, когда тот шел на максимальном ходу носовой частью было крайне сложно. Вместе с тем, единичные попадания были, пусть этого и не было видно Спиридову. И уже шесть неприятельских фрегатов вместе с двумя линкорами теряли свой ход и выпадали из боевой формации надвигающейся армады русских кораблей.

* * *

Сергей Иванович Зейский на своем, наспех отремонтированном корабле Ново-Архангельск, состоял в охранении флагмана русского флота. Его задачей было поддерживать огнем главный русский корабль «Петр Великий» и постараться не допустить сцепки вражеского корабля с русским флагманом. Тот бой, который навязывал противник, был понятен, но ранее не прогнозируем. Все-таки линейное сражение, когда корабли обмениваются залпами орудий, считалось более вероятным, нежели вот такое противостояние, сумасшествие, когда враг, казалось, идет на таран, стремясь своим самопожертвованием уничтожить и противника.

— Два румба норд-норд-вест, — скомандовал капитан первого ранга Зейский.

Офицер, стоявший у штурвала, испуганно посмотрел на капитана, но Зейский был невозмутим. Подобный поворот означал, что Новоархангельск пойдет наперерез одному из кораблей, который устремился к флагману русского флота и, словно завороженный, линкор противника не получил ни одного попадания и шел с полными парусами.

— К оружию! — скомандовал капитан Зейский и достал свой револьвер, дабы убедиться, что оружие заряжено. — Приготовить «демидовки» по правому борту, — озвучил очередной приказ Сергей Иванович и тихо добавил про себя. — Я отомщу за тебя, Дмитрий Леонтьевич.

Все время, что прошло с момента атаки англичан на Мальту, Зейский только и жил жаждой мщения за своего учителя и друга Дмитрия Овцына.

Сергей Иванович сейчас проявлял высшую степень эгоизма, он сознательно стремился поставить под удар и корабль, и команду, совершая то, что было не очевидно.

— Еще два рубма на норд-вест. Готовьте сцепку. Пойдем на абордаж, — жестко и бескомпромиссно прокричал Зе йский.

Абордажная команда, состоящая из двадцати пяти морских пехотинцев, прошедших школу пластунов, как и все матросы, стали вооружаться. Лица людей выражали суровую решимость. Страшнее абордажного боя в открытом море нет ничего. Падение в воду минимизирует шансы выжить, а расстояние между противниками столь мизерное, что порой можно ощутить тепло дыхания врага.

— Всем держаться! Орудия, огонь! — Новоархангельск вот-вот должен был столкнуться с линкором англичан. Оба корабля разрядили свои пушки. Стальные шарики разрывали и дерево, и человеческую плоть. Картечь, выпущенная противниками, сразу же лишила жизни почти тридцать человек, еще сорок воинов, готовых друг друга убивать, были ранены.

На английском корабле уже изготовились к бою и седовласые матросы, некоторых из которых определили на флот по решению суда, и четырнадцати-пятнадцатилетние мальчики из благородных семей, которые только-только начинали свой путь на ниве становления флотскими офицерами Роял Нэви. Это в русском флоте ограничения по возрасту составляют шестнадцать лет, и то в порядке исключения, в английском же подобных ограничений не было. А теперь шестеро таких юношей двумя руками сжимали свои абордажные сабли, пытались всячески демонстрировать непоколебимость, но коленки предательски дрожали. Мальчики стояли позади своих многоопытных матросов и офицеров, но часть экипажа свалило с ног картечью. И теперь надежды на то, что взрослые мужчины убьют русских раньше, чем придется вступать в бой им, самым младшим на корабле, испарились.

Абордажный бой, несмотря на рвение Зейского оказаться быстрее на палубе сцепленного вражеского корабля, командир абордажной команды, который в данном случае принимал решения, — приказал принимать на своем корабле. Зейского, капитана, в грубой форме оттерли от первой линии профессиональных абордажников, чем Сергей Иванович оказался недоволен, но посчитал, что бой легким не будет и он окропит свой клинок английской кровью. Англичане перепрыгивали на русский корабль, перелетали на канате, стараясь приземлиться за пределами выстроившихся в три линии русских.

Выстрелы, дым, звон стали, крики и стоны, все смешалось в зловещей какофонии звуков, порождая мелодию смерти. Люди уничтожали друг друга.

Зейский уже разрядил оба своих револьвера и, не успевая вдеть их в кобуры, выкинул подальше. Уже и клинок обагрился кровью, это четырнадцатилетний Майкл Сеймур-Конвей, третий сын барона, заседающего в парламенте, пытался подкрасться в хаосе боя к русскому капитану, но был заколот точным ударом в сердце.

На выручку англичанам уже подоспел фрегат, и, когда одни англичане почти закончились, с левого борта появились новые противники. Русские абордажники, работая слаженно и профессионально, все же потеряли половину своих людей, а слаженный залп из мушкетов с подоспевшего фрегата еще больше ослабил защиту Новоархангельска.

Сергей Иванович Зейский был словно в тумане. Он отбивал выпады, разил врагов, получил укол то ли шпагой, то ли рапирой, в левое плечо. Ему рассекли щеку, но он продолжал сражаться, все время, пока этот праздник смерти длился.

Даже после, через много лет, Зейский так для себя и не прояснил, как именно он дрался, что сделал и как выжил.

И вот все закончилось. Полной тишины не наступило. Стоны и хрипы раздавались повсюду, тонущие моряки и офицеры, захлебываясь, взывали о помощи, а Зейский стоял на палубе вражеского фрегата и озирался вокруг, выискивая противников.

— Сергей Иванович, все закончилось, — к Зейскому подошел командир абордажной команды прапорщик Михеев.

Молодой еще мужчина был, как и капитан весь в крови и взирал на Зейского одним глазом, второй заплыл от удара, который командир абордажников получил еще в начале боя.

— Сколько живых? — спросил Зейский.

— На ногах только восемь человек, с вами, будет, — ответил Михеев.

А сражение тем временем продолжалось. Десятки кораблей схватились абордажным боем. Двадцать шесть английских линкоров было уже потоплено. Эскадра Хметевского, как ни пыталась избежать ближних боев, была зажата в клещи и уже потеряла три парохода — английские канониры знали свое дело. Вместе с тем контр-адмирал Хметевский оттянул на себя семнадцать кораблей противника, чем облегчил задачу остальному флоту. Русские побеждали. Уже шесть кораблей французов, три генуэзцев и один, принадлежавший Венеции, вышли из боя и устремились прочь от того побоища, которое заканчивалось победой русского флота.

Через три часа все было закончено. Россия, потеряв половину своего флота и две трети матросов и офицеров, одержала победу. А Дарданелльское сражение войдет в историю, как самая масштабная битва парусников. Грядет эра броненосных монстров и пара. Да и сложно будет в ближайшее десятилетие восстановить количество кораблей, которые были уничтожены в сражении.

А Зейский покинет флот, он, как опытный морской офицер оценит свои действия, которые привели к лишним потерям. Осознание, что из-за него из команды Ново-Архангельска осталось только двадцать четыре человека, пятеро из которых станут инвалидами, в понимании этого слова людьми из будущего, настолько будет довлеть, что умрет некогда жизнерадостный Сергей Иванович Зейский и родится монах Димитрий.

* * *

Галлиполи

22 октября 1762 года.

Григорий Александрович Потемкин, пользуясь своей властью, направился в войска, в корпус, который был призван контратаковать десант, что высадился на Галлипольском полуострове. Полковник жаждал на деле доказать прежде всего самому себе, что чин, полученный им столь легко, на самом деле заслуженный. Потемкин понимал, что главная его задача лежит скорее не в военной плоскости, а в управлении, но Григорию Александровичу постоянно казалось, что на него бросают косые взгляды иные офицеры, которые получали свои чины, съев пуд соли на военной службе и хлебнув фунт лиха там же.

Но полковника ждало разочарование. Как только стало известно, что была уничтожена эскадра, которая обеспечивала поддержку десанта неприятеля на европейский берег пролива Дарданеллы, начались сдачи в плен. Испанцы не горели воевать вовсе, а французы, видя, что на полуостров входит заведомо превосходящий десант, русский корпус, — так же увидели бесперспективность сопротивления.

И только на Военном Совете было принято решение частью сил переправиться на азиатский берег пролива, где у крепости Павлополь все еще сконцентрированы значительные силы неприятеля, как пришло ужасноеизвестие.

Да! На этом клочке земли и моря будут тысячи печальных известий, но все они для Потемкина были ничто, чем-то, что привез фельдъегерь из Константинополя… Скончался Светлейший князь, генерал-фельдмаршал Христофор Антонович Миних. Сердечный удар все же добил и так уже больного сердцем человека, который для России сделал многое, очень многое, чтобы быть увековеченным в памяти. Аллея Героев пополнится новым бюстом.

Потемкин взял заводного коня и быстро, в сопровождении двух десятков казаков, рванул в Константинополь. Теперь именно ему предстоит, пока император не пожелает кого иного прислать, делать весь тот ворох работ, который ранее Потемкин делил со своим учителем Минихом.

Григорий скакал, не жалея лошади и слезы разлетались с его глаз. Холодный ветер стал причиной того, что глаза Григория Александровича наполнились слезами, да, именно ветер в этом виноват.

* * *

Чаннакале (Павлополь)

22 октября 1762 года. 11.30

— Это бессмысленно! — Ахмед-паша позволил себе повысить голос на командующего, английского генерал-фельдмаршала Джона Легонье. — Мне донесли, что руси сконцентрировали большие силы у Бусры и они готовы не только отбросить нас, но и отобрать еще больше земель у и без того лишь малой толики великой Оттоманской империи. Мои воины должны защищать осколок империи, чтобы не лишиться родины.

— Вы отказываетесь исполнять договоренности? Англия дала вам шанс, который еще можно использовать. Английский флот разобьет русский и тогда обрушится всеми своими корабельными орудиями на подлых русских, спаливших варварским способом английские корабли в проливе. В Чаннакале уже не осталось защитников и лишь один штурм, в который ваши солдаты отказываются идти, решит участь этой крепости. Заметьте, Великобритания отдает вам все эти земли, — распылялся Легонье, уже сам не веривший в победу.

— Утром к русским пришло подкрепление, которое сходу рассеяло охранение и прорвалось в крепость. Ваше охранение, господин Легонье! Там стояли английские солдаты, которые не пускали турок, но были сходу уничтожены руси, — продолжал разговор Ахмед-паша, уже открыто выказывая пренебрежение союзнику, которого еще несколько дней назад считал выше себя по статусу.

Рано утром батальон, который привел Григорий Орлов, действительно сходу прорвал хлипкий заслон англичан, призванный прежде всего не допустить дезертирства турок, чем действительно остановить атаку с тыла. Григорий хотел было сразу рвануть в бой, но то, что он увидел в крепости и возле нее, даже бесшабашного Орлова заставило смутиться и задуматься. Трупы. Они были везде, земля окрасилась в цвет крови.

Григорий Григорьевич решил все же осмотреться и не пороть горячку, а получить приказание от старшего офицера крепости, который оказался в одном чине с Орловым. Москвин отговорил премьер-майора от атаки. А вскоре стало известно, что в крепость собираются переправлять подкрепления с европейского берега пролива.

Дарданелльская операция провалилась, но и Россия потеряла многих своих лучших сыновей.

— Сэр! К Вам чорбаджи турецкого войска Малик Карадениз, — в шатер командующего ворвался адъютант.

Еще вчера за такое поведение генерал-фельдмаршал Легонье не просто отчитал бы адъютанта, но и назначил ему наказание. Сегодня из английского военачальника как будто вытянули стержень. Он даже не замечал оскорбительного тона Ахмед-паши или дерзкого поступка адъютанта.

— Что ему нужно? — спросил отрешенным голосом Легонье.

— Сэр, он пришел из крепости, был ранее захвачен русскими, а сейчас они прислали своего пленника с посланием, — ответил адъютант.

— Забери у него оружие и впусти, — странно, но инстинкт самосохранения у Легонье еще присутствовал, и он подсознательно ожидал против себя агрессии.

В шатер вошел усталый человек, осунувшийся, сгорбившийся, никак не похожий на себя, ранее способного воодушевить солдат на подвиг. Один из последних истинно османских воинов уже разуверился в победе.

То, что рассказал Малик Карадениз еще больше ввергало в уныние Легонье. И командующий уже не мог скрывать своих истинных эмоций, понурив голову и пуская события на самотек. Русские разбили союзный флот, уничтожили, либо заставили сдаться десант на Галлипольском острове и сейчас спешно наращивают силы в Чанакале, перебрасывая через пролив подкрепления.

— Защищайте свою родину! — не поднимая головы, сказал Легонье.

После того, как Ахмед-паша ушел, Легонье отдал приказ остатку английского корпуса идти на соединение с англо-персидской армией Мюррея достал свой револьвер, написал записку родным и застрелился.

* * *

Самара

25 октября 1762 года

Семен Миронович Кривонос был доволен своей судьбой. Некогда рекрут, он уже был уверен, что жизнь закончилась. Да, император ввел обязательную службу в пятнадцать лет, и можно было прийти на поселение, к примеру, в Новороссию, тридцати трех — тридцатипятилетним мужчиной и еще создать семью. Но пятнадцать лет на службе? В стране, где могут послать отбывать службу за десять тысяч километров? Кривонос категорически не хотел такой судьбы.

Семен Миронович был грамотным и сразу, после поступления на службу, его забрали в штаб. Вот он, предел мечтаний, быть при штабе! Тут и кормили лучше и можно было даже копеечку поиметь. Служи, не тужи. И Семен служил.

Злость на помещика Щербатова, который и сдал Семена в рекруты за деньги, постепенно, парадоксальным образом, перерастала в признательность.

Иван Федорович Щербатов хотел быть барином, у которого даже есть крепостные, которые выучены не хуже, чем иные дворянские дети. Щербатов, премьер-майор в отставке по ранению, сильно желал произвести впечатление на своих соседей и решил стать просветителем сиволапых крестьян. Семен же впитывал науки нанятого учителя быстро и непринужденно, даже ни разу не был порот за бестолковость, как иные еще одиннадцать крепостных. Знания, между тем, были поверхностными, учитель был не то, чтобы хороший. Да и кто согласится учить крестьян за пять рублей в месяц? Еще и без кормёжки?

Но вот же беда… страсть имел Семен к красивым женщинам, а у помещика была дочь, чудо, как хороша. Вот и стал писать образованный крестьянин стишки про влюбленного амура, всяких там Психей и Афродит. А Настасья Ивановна, дочка, возьми, да покажи все это «творчество» папеньке. Ну а тот… Ох, и болела спина и седалище после «беседы» с бывшим премьер-майором. Ну а после Щербатов и вовсе посчитал, что для такого крестьянина, который думает только про амуров, самое место в армии. Уж где армия и где Семен? Но делать нечего, крепость, есть крепость! Вот был бы он вольным⁈

И вот однажды, когда в штаб зашел генерал-аншеф Ливен, судьба Семена резко изменилась. Генерал опешил от того, насколько Семен был похож на императора и сразу же задался вопросом, кто этот писарь и каких он кровей. Ну а после Тайная канцелярия и пять лет обучения Кривоноса. И… выколотый глаз.

Теперь Семен Кривонос уже не такой летающий в облаках увалень, но тренированный боец, играющий роль императора Всероссийского Петра Федоровича. Только все равно, несмотря на обучение, ему рекомендовано чаще молчать.

Серьезных заданий у Семена до сегодняшнего дня не было. Он только иногда выезжал то в Петровские училища и наставлял подростков в вопросе патриотизма, или общался с рабочими на императорских фабриках и заводах, мог и награждать некоторых отличившихся как военных, так и гражданских лиц.

Теперь дело иное и даже опасное. Семен уже не был наивным глупым парнишкой и прекрасно понимал, чего именно от него ожидают те, кто направил лжеимператора на встречу со ЛжеИваном. Семена, как двойника императора собираются подставить. Где? Как? Когда? Сплошные вопросы, ответы на которые Семену знать не по чину, несмотря на то, что его камзол вышит золотом и стоит не менее чем пятнадцать тысяч рублей.

— Идешь на площадь, там будет собран народ. Величаво, но с почтением к люду говоришь то, что написано на бумаге, — давал последние инструкции Михаил Андреевич Грановский, который самолично разрабатывал операцию по нейтрализации ЛжеИвана. — Если что случится, то просто падай и лежи!

— А что должно случиться? — спросил Семен.

Грановский только посмотрел на двойника императора. Ранее он сокрушался, что Семен не воспитуемый и как был дураком, так им и остался. Михаил Андреевич был не совсем прав в своих суждениях, так как бывший крепостной уже о многом догадался и спрашивал лишь из-за страха. Ума у Семена прибавилось, а вот малодушие победить он никак не мог и коленки подрагивали.

Уже когда, под всеобщее ликование, «император» входил на импровизированную сцену, в метрах двадцати от места появления самодержца, стоял максимально сконцентрированный человек. Он не выкрикивал приветствия, не входил в состояние транса, как иные, только ждал.

— Люди честные! Приехал я к Вам, дабы посмотрели мы друг на друга и обиды все, коли они есть, высказали, — начал говорить лжеимператор.

— Государь, надежа наша, вели и жизни положим! — кричал один человек в толпе.

— Нет обид на тебя и быть их не может! Костьми ляжем! — выкрикивал второй.

Причем это были даже не те штатные «крикуны», которые должны заводить толпу и создавать нужное настроение. Люди действительно были столь впечатлены присутствием императора, что скажи им лжесамодержец прямо здесь и сейчас умереть, в миг все люди на площади стали суицидниками. Лишь один человек не поддавался никаким эмоциям и только выгадывал возможность для выполнения работы.

— Сказывают, что объявился брат мой, Иоанн Антонович, по потере которого я горевал без меры. И хотел я видеть того брата. Коли то он, то обнять. Просил в письме я брата свого не чинить разбоя, да не воевать Оренбург, что приеду я, и все сладим. Но не слушает меня брат, татьбу супротив меня измышляет, — у Семена начали дрожать колени пуще прежнего, он уже уверил себя в том, что его должны убить и именно здесь и сейчас.

Непроизвольно лжеимператор посмотрел на своих телохранителей.

— Защитим, надежа-государь! — выкрикнул «подпевала на зарплате».

— Не дадим сгубить! — подержал еще кто-то из толпы.

— Не убоялся я, приехал. Если татьбу учинит кто, люди, верьте, что я все миром решить хотел, нельзя, кабы подданные мои кровь лили, когда все сладить можно полюбовно, — продолжал озвучивать заученный текст Семен, а ноги предательски дергались в сторону, сбежать.

Выстрел! Выстрел!

Кузьма Хлопов, телохранитель лжеимператора рефлекторно, как учили в школе пластунов, закрыл собой Кривоноса. Пуля вошла в живот Кузьмы, а вторая попала прямо в сердце.

Ошарашенными от испуга глазами, насилу удерживая на руках уже мертвого телохранителя, Семен осматривал площадь.

— Убили! — закричал кто-то из толпы, когда стрелка-убийцу уже скрутили охранники лжеимператора.

— Жив император! Это тать лживая сгубить его хотел! Нет Иоанна Антоновича, сгинул он, да и мал годами, а то Ерофей Лихатов, я знал того враля! — выкрикивал агент Тайной канцелярии, а другой агент вторил ему из бушующей толпы.

Толпа преисполнилась гневом. Не было русского бунта, чтобы вот так, на законного царя покушаться. Сильна вера в царскую непогрешимость. И тут… сильно подорван авторитет ЛжеИвана.

Через час Михаил Андреевич Грановский зашел в камеру Самарской тюрьмы, где на стуле сидел связанный и избитый стрелок, который покушался на императора.

— Пригож! Ой, пригож! — Грановский улыбнулся.

— Рад стараться, Ваше превосходительство! — съязвил Иван Трофимович Петровский, ротмистр тайной службы и потомственный дворянин.

— Вот и по Уставу сказал, а как по матушке послал! — сказал начальник разведки, которому перепоручили работу по ликвидации угрозы бунта на Юге Урала.

— Три зуба выбили, да ребра поломали! — констатировал Петровский.

— Бывает! То, что живой, вот наиглавнейшее! — Грановский посерьезнел. — Ладно, полюбезничали, и будет. Рассказывай!

— Получилось, все получилось! Не думал, Ваше Превосходительство, что свой человек у Тайной канцелярии есть и среди башкир!

— Уже нет. Перед твоим прибытием приказал посредством тайных знаков уходить. Он не привит. А такой хитрец и умница, как Раинбек еще сгодится. Может, даже в самое ближайшее время, — сказал Грановский, открывая саквояж и выуживая из него штоф водки, кольцо колбасы и хлеб.

— Давай, господин ротмистр, помянем раба божьего Кузьму Хлопова.

— Не хотел я его убивать, — Петровский понурил взгляд.

Грановский молча налил в стоящие на столе керамические чашки, молча выпили. Нечего было объяснять случившееся. Это еще даже не трагедия в начавшейся операции, только недоразумение. Еще немало крови прольется, немало людей сгинет.

По плану операции агент Петровский, работавший под легендой Вани по прозвищу «Злодей», должен был только ранить «императора» в плечо. Ротмистр был великолепным стрелком и промазать никак не мог. Ранение императора должно было всколыхнуть Поволжье и юг Урала, и при грамотной подаче информации данный факт обязательно навредил бы ЛжеИвану. Но казака-телохранителя Хлопова хорошо учили. Он, не задумываясь, отдал жизнь за охраняемого.

— Эх, хороша, — сказал Петровский, закусывая куском колбасы.

— А что, на столе Иоанна Антоновича водка хуже была? — усмехнулся Грановский.

— Ну, уж точно не императорская, — сказал Петровский, приподнимая и рассматривая просвечивающуюся жидкость.

— Как думаешь, не сбегут наши заморские други, когда хворь начнет расползаться? Или после твоего пленения? — спросил Михаил Андреевич.

— Уверен, ваше превосходительство, что заподозрить они ничего не смогут. Так случилось, что это не самозванец просил стать цареубийцей, а француз. Тот ЛжеВанька в последнее время больше пьет, чем участвует в делах, — сказал ротмистр.

— Так, что, Кучукбей — голова бунта?

— Скорее, сердце, коли образно говорить. Кучукбей из тех, кто не отступит. Уздечку его коня я более всего вымазал спорами оспы.

Тратить большие ресурсы на усмирение нелепого бунта на Южном Урале никто не собирался. На государственном совете не озвучивалось решение применить биологическое оружие, однако после вероятность распространить именно оспу среди бунтовщиков стала рабочим планом по устранению проблемы.

Планировалось выбить идеологическую основу у бунтовщиков, а после в регион ввести войска под благовидным предлогом устройства карантина и оказания медицинской помощи пострадавшим. Все войска, которые должны были участвовать в операции, были привиты от оспы, как и Петровский. Поэтому блокировать очаг заражения можно было, не страшась получить собственные потери.

Вместе с тем, в план приходится вносить корректировки. Те четыре полка, два пехотных, один кавалерийский, уланов, должны были решить проблему бунта под всеобщее одобрение жителей Урала и Поволжья. Однако, прорыв англо-персидских войск в Закавказье вносил корректировки и требовал усиления русской группировки в регионе свежими силами. С северо-запада Российской империи уже должны были отправляться воинские подразделения, но их прибытие ожидалось никак не раньше, чем через месяц даже с учетом железнодорожного пути до Москвы. А еще были бы не лишними несколько полков в джунгарской земле, где события также требуют усиления русского присутствия.

— Что ж, Иван Трофимович, ночью Вы отправитесь в Москву, сбреете бороду, побреете голову, чтобы уже не быть рыжим, а отращивать собственный цвет волос. И приступите к работе через месячный отпуск. Работать станете в моем ведомстве, — Грановский стал, выпрямился. — Честь имею, господин секунд-майор, Герой Российском империи.

Грановский ушел, оставив в одиночестве Героя, подвиги которого никогда и никому оглашаться не будут, если только не самому ближайшему к императору кругу лиц, ну и самому Петру Федоровичу.

Может быть, через сто-двести лет какой-нибудь въедливый архивист-историк добьется у государственной службы безопасности, или как еще будет называться ведомство, допуска к старым архивам, найдет секретные данные об операции «ЛжеИван». И тогда имя Петровского станет известно потомкам.

И будут ли эти потомки обвинять офицера в злодействе или восхвалять, во многом зависит от того, насколько государство будет отвечать понятию «империя».

Глава 9

Люблин

30 октября 1762 года

Вальные сеймы в Речи Посполитой чаще всего проходили в октябре. Это было удобно по разным причинам. Во-первых, уже собран урожай и шляхтичам можно отвлечься от сельскохозяйственных работ, если великовельможному вообще есть дело до земли. Сейчас важнее подсчитать прибыль фольварков или провести переговоры с очередными арендаторами, которые в следующем году станут хозяйничать на землях, которыми поленился, или еще по каким причинам, не стал заниматься пан. А можно получить очень неплохие деньги и за то, что вот только несколько недель назад собрал и сразу же продал урожай и за то, что еще до Рождества подписал уговор с арендаторами и с них взял серебро. Так делали многие, почти все.

Во-вторых, октябрь представляется весьма удобным месяцем для того, чтобы подводить предварительные итоги года, намечать политику государства на следующий. Скоро жизнь в Речи Посполитой очень сильно замедлится. Пусть здесь снега и морозы чуточку, но слабее, чем в России, но достаточны, чтобы жить по поговорке: когда добрый хозяин и собаку в мороз не выкинет. Проще предаваться чревоугодию, восхвалять славное, обросшее мифами и легендами прошлое, чем принимать дельное участие в чем-либо.

Прошлое… это главная боль поляка, да и литвина, в большинстве своем. Фантомные боли так и не состоявшейся польской империи будут преследовать поляков; чуть менее потомков литвинов, — еще долгие десятилетия, века. Польша, после Речь Посполитая, была рядом с тем, чтобы создать собственную мировую империю. Окна возможностей, которые были у ляхов, они упустили. Во времена Смуты Речь Посполитая могла и была на грани того, чтобы войти в унию с Московским Царством, причем в роли старшего брата. Этот шаг мог сделать Польшу великой, но, к облегчению многих моих современников, подобного не случилось.

Сейчас же Речь Посполитая представляла собой лишь блеклую тень прежнего могущества, когда польские летучие гусары лихим набегом ударили по османским ордам и не позволили им захватить Вену. Да, — «Потоп» — время XVII века, когда Польша воевала со всеми, проиграла в Тридцатилетней войне, испытала казацкое восстание, войны с Россией. Можно этим оправдывать то, что сейчас страна представляет соломенного Колосса со все еще большими территориями? Нет, было немало эпизодов в истории, когда сильные народы-этносы-нации возрождались, словно птица-феникс, из пепла, становясь каменной стеной. Поджечь этот польский Колосс несложно, да и сами поляки с этим справляются вполне успешно. Хотят ли они что-то менять? Уже поздно…

Власть короля номинальная, шляхетские вольности позволяют объявлять даже законную войну против короля или во имя каких-либо идей. Конфедерации-рокоши, когда шляхта воюет со своими оппонентами внутри самой Речи Посполитой, — норма. Либерум вето, которое не позволяет принять нужные законы, чтобы реагировать на падение в пропасть, губит Речь Посполитую еще больше. Достаточно одному депутату выкрикнуть «Не позволям!» и все… закон не принимается. Причем не отправляется на доработку, а отклоняется на идущей сессии Сейма. И тут еще необычайно усилившиеся соседи, которые постоянно подымают религиозный вопрос, которого, по мнению польской шляхты, не существует вовсе.

Есть православие. Но там же «необразованное быдло», зачем им вообще принимать участие в управлении страной? Но более особо никто же не трогает православных? Есть протестанты разных мастей. Но и они свободно строят свои кирхи. Вон, в Гродно, в трехстах шагах от Сеймового дворца, лютеранская кирха с большим органом. И ничего.

Вот это самое «ничего», когда все вокруг закрывали глаза на ситуацию, начиная жить не понятиями империи, а местечковостью, мояхатаскрайностью, губило Речь Посполитую более, чем ухудшение экономики или даже шляхетские вольности.

Только централизация власти, наделения короля полномочиями принимать решения, создать систему не феодальной раздробленности с Великим Княжеством Литовским, Польшей, непонятным статусом казаков, роль которых канула в Лету, а единого мощного государства. Необходимо еще и создание единого войска, способного решать задачи хотя бы обороны, об ином оставалось влажно мечтать. Нужен контроль религиозных конфессий тем самым государством.

Что касается религии, то и тут не было особенных стремлений к принижениям. Проходило то время, когда религиозность была главным явлением во всех сферах жизни в Речи Посполитой. Но вероисповедание все еще оставалось важным политическим фактором. Страны-соседи под надуманными, и не очень, предлогами ущемления религиозных чувств приверженцев той или иной конфессии активно вмешивались в дела польско-литовского государства. Внутри же Речи Посполитой власти не замечали притеснений, отговариваясь тем, что это только повод для интервенции.

И сейчас, заматеревший в сеймовых дебатах и кулуарных интригах, Станислав Август Понятовский, перехвативший вожжи управления прорусской оппозиции, собирался сыграть в свою наиглавнейшую политическую партию. Рискованную, без существенных козырей, при плохой раздаче, но сыграть ее, пусть и жульничая.

Три главных заговорщика: Август Александр Чарторыйский, его сын, но уже генерал и генеральный староста подольский Адам Казимир Иоахим Амброзий Марек Чарторыйский и Станислав Понятовский стояли на промозглом ветру у сеймового дворца в Люблине. Они встречали иных депутатов вального Сейма, которые спешили именно сегодня ночью принять важные решения и начать в Речи Посполитой, по сути, государственный переворот.

Казалось, что собрать кворум из сеймовых депутатов не представится возможным, но, что особенно пугало Понятовского, пропрусская и папистская партии высказались в едином порыве за изменения в системе Речи Посполитой. Пугало и то, что Россия, которая ранее даже угрожала всем Чарторыйским, вдруг стала лояльно относится к предстоящим пертурбациям в политическом устройстве польско-литовского государства. При том, никто публичных заявлений не делал, в печати о лояльности изменений в Речи Посполитой со стороны стран-соседей не было вообще ничего.

Чарторыйские ни разу не были дураками, прекрасно поняли, что готовится нечто крайне неприятное, да еще на фоне катастрофического ухудшения здоровья короля, который и в себя-то приходит редко. Но как отступить? Если не принимать жесткие и непопулярные законы, Речь Посполитая обречена. А так, на фоне противоречий Российской империи и всех остальных держав, можно и прошмыгнуть, проползти, протиснуться, но чтобы чуть позже встать во весь рост, как некогда и стояла Польша.

— Вам начинать, Станислав! — сказал Август Чарторыйский, когда последняя карета с припозднившимся депутатом-заговорщиком, уже удалялась от крыльца, а ее пассажир устремился в теплое, протопленное здание сеймового дворца.

Кстати, Августу Чарторыйскому пришлось залезть в собственный карман, чтобы изыскать средства для свечей, бумаги, дров, вина, чего явно было запасено для проведения Сейма недостаточно.

— Я выдвину Вас королем! — заявил Понятовский.

— Вы меня ненавидите настолько, что ратуете избрать меня королем погибающей державы? — спросил Август, но задумался.

Варшавскому старосте, генерал-лейтенанту, несомненно, хотелось стать королем, тем более того государства, которое должно состояться после принятия сегодняшних законов. Но старший из Чарторыйских понимал, что ни он, ни его сын, не могут стать королями. Причин немало, среди которых и то, что Адам Казимир открытый англоман, женат на англичанке. Август так же выказывает симпатии к Англии, пусть это и выглядит нелогичным для представителя прорусской партии в Сейме. Россия не потерпит англофила на престоле Польши.

Да не только в том сложная ситуация. Нужно еще рационально и практично смотреть на вещи. Так, Понятовский умен, красив, хорошо говорит, вместе с тем, по непонятной причине, имеет высшую протекцию в Российской империи и при этом не вызывает отторжения у Пруссии. Ну а отец и сын Чарторыйские, как одни из виднейших польских военачальников, станут силовой поддержкой нового, скорее обновленного, государства.

— Не кокетничайте, Станислав, не к лицу будущему решительному королю сомнения и изворотливая лесть. Мы вместе сделаем Польшу вновь Великой! — сказал Август, подобрал полы мокрого плаща, и вошел через парадный вход в сеймовый Люблинский дворец.

Когда зачитывался текст «Правительственного акта», который потомками мог быть назван Конституцией, в зале заседания стояла гробовая тишина. Даже те депутаты, которым весьма настойчиво «посоветовали» прибыть на две недели ранее в Люблин для участия в Сейме, были поражены масштабами вероятных преобразований.

— Нэ позволям! — выкрикнул кто-то из зала.

— Нэ позволям! — вторил ему еще один депутат.

Самыми ярыми поборниками шляхетских вольностей оказались те, кто жил ближе всего к границе Российской империи, в Быховском повете. Два приятеля-депутата Андрей и Зиновий, на самом деле случайно попали на это сборище, которое, по их мнению, не может быть Сеймом. Уроженцы Быхова решили гульнуть в Люблине до начала судьбоносного очередного четырехлетнего сейма, а тут прошел слух, по не самому большому городу Речи Посполитой, что к вечеру депутаты съезжаются в сеймовый дворец. Вот Андрей и Зиновий и решили, так сказать, полюбопытствовать, а нарвались на заседание Сейма. Оба литвина, так они себя называли, мало понимали польский язык, так, по верхам, чтобы суть, но не частное, была понятна. Но тут они осознали, что шляхетским вольностям конец. Именно благодаря, собственно, вольностям они в Люблине и собираются посетить и Варшаву и Краков, проедая и пропивая серебро, что было собрано людьми и поветовым старостой, дабы «не позорили Быховский повет и выглядели чинно».

— Ежи, разберись! — решительно сказал Август Александр Чарторыйский.

Капитан Ежи Войцех Карницкий быстро встал со своего стула и направился к трем солдатам, дежурившим у входа в зал. Уже через пару минут, под молчание оставшихся депутатов, два крикуна из Быхова были выведены из зала.

— Голосуем, великовельможное панство! — призвал Станислав Понятовский.

Законы были приняты.

Теперь Речь Посполитая становилась унитарным государством, с центром в Варшаве, церковь отделялась от светской власти и становилась лишь институтом духовной жизни. Вместе с тем, православным запрещалось быть избранными депутатами на вольный Сейм, как и занимать какие бы то ни было посты. Это было главным условием от папистской и пропрусской партии. Армия подчинялась королю, который наделялся правом объявлять войны. Государство обязалось заниматься контролем взаимоотношений панов и крестьян, предупреждая зверства со стороны польских помещиков. Запрещалось и либерум вето. Вот вопрос с запретом конфедераций, который, вопреки предварительным договоренностям, пытался продавить Понятовский, вызвал шквал эмоций и протестов.

Всем становилось ясно, что вскоре Речь Посполитую будут ожидать бурные события. Времени мало, но есть. До весны вряд ли кто начнет активные действия. Скорее всего, в конце весны, после окончания посевной, окончательно сложатся конфедерации и начнется грызня за власть. Но к этому времени Август Чарторыйский и его сын собирались переподчинить себе ряд воинских подразделений и сделать их гвардией короля. В Польше хватало выпускников военных учебных заведений, которые будут полны энтузиазма и с превеликим удовольствием найдут себя на поприще военной службы, когда станут формироваться новые полки. Оружия все соседи Речи Посполитой надавали на немалую армию, теперь же ее стоит начинать ее выстраивать, чтобы к лету иметь уже более-менее действенную силу против вероятных вмешательств в польские дела.

В это же время в Торунь уже въезжали телеги с порохом, ружьями, устаревшими пушками, холодным оружием. Фридрих не стал откладывать в долгий ящик то, что можно решить уже сейчас. До пятисот прусских инструкторов пока прибыли только в Торунь, чтобы начинать обучать польскую шляхту, и не только, как правильно убивать соплеменников во Славу Бранденбургского дома.

* * *

Ирландия. Окрестности города Голуэй.

4 ноября 1762 года.

— Мистер Макграт, сэр, позвольте мне остаться рядом! — взмолился Кас Шустряк. — Не могу я Вас здесь бросить! Никак не могу!

— Кас, мой верный юный соратник! — Иван Кириллович Митволь улыбнулся, словно отец, довольный успехами сына. — Тебе жить нужно, бороться и обязательно не просто жить, но и радоваться за себя, за меня, за всех погибших, вместо нас. Со мной ты умрешь уже сегодня!

Слеза потекла по щеке семнадцатилетнего Каса, по прозвищу Шустряк, что он получил за свою скорость и ловкость.

Это была не та слеза, которая вгрызлась в памяти Митволя, не на щеке невинноубиенного Иоанна Антоновича, ровесника некоронованного русского императора, которого свергли еще до того, как он стал что-либо понимать в происходящем. Слезы Каса были иными и это Ивана Кирилловича, скорее умиляло, даже радовало. Он привязал к себе мальчика, сам привязался, Кас испытывает искренние чувства к мистеру Макграту, почитая того за отца. Значит не такой уж и плохой человек Митволь, может и есть шанс не попасть после смерти в собственный ад, где не черти со сковородками, а лишь мальчик с застывшей на щеке слезой.

— Уходи! — прикрикнул гроза англичан и герой ирландского сопротивления, истинный фений, пришедший из глубин веков.

Так успел себя охарактеризовать русский офицер тайной службы, Иван Кириллович Митволь. За короткий срок он со своим отрядом, разросшимся до полноценного полка, совершил двенадцать диверсий и разгромил не менее шести крупных английских отрядов военных и два отряда англичан-аристократов, что занимались наймом бойцов в свою структуру, но, самое главное, десять дней назад нагло, решительно, полк ирландских фениев вошел в город Голуэй.

Два французских корабля и три испанских, были захвачены быстро и незатейливо. Эти судна были в меньшей степени военными, но по двадцать пушек на борту имели. Однако, корабли были груженные зерном, мукой, мясом и немного шерстяной тканью. Пушки были сняты, зерно отгружено в амбары, а город спешно готовился к осаде.

Все удавалось, жители Голуэя, помнящие еще не настолько давние зверства англичан во время якобитского восстания, когда город-порт поддержал восставших, вгрызались в землю, рыли окопы, ретраншементы, оборудовали капониры для орудий. Были и те, кто вступал в ряды борцов за независимость Ирландии. Именно так! Уже речь шла о независимости. После первых успехов восставших их подвиги подвигали мечтать о более высоких и сложно исполнимых материях, таких как независимость.

Некоторые из этих людей уже через месяц, скорее всего, станут с цветами встречать англичан. Но зерно сопротивления брошено в плодородную почву. Да и сейчас ничего не закончилось. До тридцати тысяч ирландцев считают себя фениями и всячески пакостят англичанам, которые закрылись в крупных городах и действуют уже не отрядами, но целыми полками.

Для Англии катастрофично важно было быстро подавить неповиновение, так как, несмотря на некоторые старания русских диверсантов, урожай в этом году вполне удался… картофеля, но хуже зерновых. Великобритания не то, чтобы ощущала голод, но достатка в продуктах не было точно. Несмотря на все запреты, контрабандисты вывозили из Англии зерно, которое только что туда въехало. Во Франции можно было втрое-четверо больше заработать на продаже муки и зерна, а английский флот ослабил свое присутствие в Ла-Манше, чтобы иметь возможность эффективно вести борьбу с контрабандой.

Тут еще прекратились и поставки зерновых, да и многих иных продуктов, из России. Никто не говорил о том, что нужно прекратить торговать, напротив, при планировании английских военных операций, учитывалось то, что торговые отношения с Российской империей не прекратятся окончательно и московитам станет столь важно хоть что-то продать, и они обязательно пойдут на любые уступки Англии. Не политические, тут иная плоскость, но в торговле. Английские торговцы надеялись давить на Россию. Но… закончилась навигация к Архангельску, а торговли нет, иные порты и вовсе находятся в состоянии войны и готовы топить все английское, что только плавает.

Когда Карриг Макграт, высчитав рацион питания, назначил всем жителям города Голуэй такие пайки, которые они и в мирное время мало когда столько поедали, бойцы сопротивления сникали еще больше уважения. Удалось после обманом захватить еще два английский военно-торговых корабля, которые, как ни в чем не бывало, причалили в порту Голуэя, начали неспешную высадку не менее роты солдат, двух пушек и еще немало пороху и провианта привезли.

Некоторые бойцы из фениев, даже помогали выгружать все добро солдат, которые прибыли для усиления небольшого гарнизона города-порта. А потом на англичан напали и перебили, пусть и ценой жизни десяти бойцов сопротивления, но убили всех англичан.

— Сейчас! — сказал командир ирландского национального полка борцов за независимость, русский дворянин Иван Кириллович Митволь. — А! Нет, не могу, подсоби!

Русский ирландец по имени Карриг Макграт попытался достать из внутреннего кармана лист бумаги и карандаш, но спина, куда попала английская пуля, которая и сковала грозного диверсанта, кольнула столь острой болью, что Митволь чуть не потерял сознание.

Кас, под стоны командира, извлек бумагу и чуть дольше искал карандаш. И вот, когда Митволь уже держал дрожащими пальцами приспособление для письма, он задумался. Сейчас, когда нужно было что-то оставить после себя, письмо для последователей, или… Иван Кириллович с большим удовольствием написал бы прощальную записку своей жене и детям, что остались на американской земле, русской Америке. Однако, писать нужно было об ином. До конца исполниться свой долг! Пафос! Сейчас хотелось иного, но только что о долге и мог написать Макграт.

Кем был этот воин-фений историки будут продолжать спорить долгие десятилетия, пока не раскроются русские архивы и Россия, в ознаменование какого-то года англо-русской дружбы, не преподнесет островитянам на блюдечке, с голубой каёмочкой имена и фамилии русских, которые участвовали в освободительном движении в Ирландии. Ирландцы тогда так обозлятся, что у них забрали героев, что чуть не разорвут дипломатические отношения с Россией. Ну а российский чиновник, допустивший такое, будет отдан под суд.

— Сэр, я это сохраню! — пообещал Кас Шустряк, прижимая к сердцу клочок бумаги, только что исписанный Митволем.

— Иди! — не приказал, а, скорее, попросил, вождь ирландского движения за независимость Карриг Макграт.

Кас побежал. До Голуэя было более тридцати километров, причем нужно было формировать реку, Митволь никак бы не смог преодолеть этого расстояния, учитывая то, что он не мог идти, вовсе отказывали ноги. Кас нес бы командира, но погубил бы и себя и не спас Митволя.

Группа из двенадцати человек, возглавляемая самим Карригом Макгратом, под покровом ночи, ранее вышла из портового города, чтобы в темное время суток следующего дня заложить фугасы на дороге, где должен был проследовать очередной карательный отряд англичан. Информация была ложной и в том месте, где, якобы должны были быть беспечные, на марше, англичане, ирландцев ожидала целая рота рейнджеров.

Бой был короткий, но уже первая схватка унесла жизни половины группы, потом нескончаемая гонка. Англичане собрали хороших охотников в единый отряд и уйти было крайне сложно. Потому Митволь дал бой, заставив противника откатится и, вероятно ждать подмоги. Но и Карриг Макграт был ранен, как оказалось, смертельно, ибо сдаваться Иван Кириллович Митволь не собирался.

Десять минут, полчаса, час. Ничего не происходило. Ожидание собственной смерти… оно было тяжелее самой смерти. Сколько мыслей, сколько самокопаний?

— Медленно положи револьвер! — вдруг, из-за ближайшего дерева, раздался голос.

Митволь подчинился, положил свой, уже разряженный револьвер. Из-за деревьев стали выходить люди с ружьями. Это не были в привычном понимании солдаты. По крайней мере серо-зеленая, скорее форма, чем мундир, никак не ложилась в понятие «английский солдат». Дошло до красномундирников, что цвет их мундиров слишком привлекает внимание.

— Руки подыми, чтобы я их видел, — последовал следующий приказ.

Уже давно, отработанным движением, Герой Российской Империи посмертно, черканул трут одной из четырех гранат, которые были на связке под многострадальной спиной Ивана Кирилловича. Охотники успели подойти поближе… Взрыв!

— Я наблюдал за тобой! — звонкий мальчишеский голос набатом врезался в сознание Митволя.

— Ты? Я? Я не хочу тебя видеть! — испуганно сказал Митволь, не отрывая своего взгляда на застывшей на щеке мальчика слезинки.

— Ты об этом? — усмехнулся мальчишка, немного не доживший до того, как стать мужчиной. — Тебя моя слезинка так волнует?

Иоанн Антонович с легкостью смахнул слезу и улыбнулся. Митволь же ощутил, как камень, который уже давно был привязан к шее русского бойца, рассыпался в труху. Стало настолько легко, что Иван Кириллович поймал себя на мысли, что может летать.

— Пошли! Для тебя все только начинается! — мальчик рассмеялся и повел грешника-Митволя в пустоту.

* * *

Петербург

7 ноября 1762 года.

— Этот праздник со слезами на глазах, — пробормотал я, наблюдая за тем, как с криками «Ура» в атаку устремилась одна группа актеров чтобы столкнуться с другой, но переодетой в английские и французские мундиры.

— Что? — спросила сидящая рядом Екатерина.

— Это горечь, Катя, сожаление по неправильности происходящего, — ответил я.

— Петр, любимый, ну нельзя же сокрушаться и вечно горевать. Победа! Она не бывает без жертв, особливо Великая Победа! — Екатерина задумалась. — Что до смерти Миниха… Решил, так завтра и объяви трехдневный траур. Пусть в церквях совершат отпевание по Христофору Антоновичу, генералу Бибикову, Михельсону, иным павшим. Но завтра, Петр, завтра. Обществу нужны не слезы, ему нужны поводы к гордости!

— Империя не знает слез, она признает только Славу! — вновь пробормотал я.

— Хорошее название для вирша. Давненько ты не писал чего-то величественного, — Катерина улыбнулась и горделиво изобразила аплодисменты, когда актер в мундире офицера Преображенского полка бросил флаг одного из пехотных французских полков, который удалось разгромить уже на первом этапе русского контрнаступления в Финляндии.

— Может ты и права, — сказал я, вставая и величественно подымая непропорционально большой меч над головой.

Раздалось ликование. Император принял победу и готов и далее разить своим огромным… мечом всех супостатов.

— Какой большой… — Катя засмеялась. — Меч у тебя большой.

— Дура, баба, — процедил я сквозь зубы.

На меня смотрели не менее ста человек, в глазах которых было почитание. Вот так, сегодня чтят, а завтра табакеркой по голове. От любви до ненависти не долго ждать.

— А ночью русский генерал был более решительным, разил своим мечом полонянку-француженку охотно и страстно! — Катя снова залилась смехом.

Это рядом с нами не оказалось никого, а то я мог и покраснеть, при всплывших образах ночных безобразий. Поиграли в игры… Вокруг война, назревает финансовый кризис, на весну планируется перепроизводство пеньки и других товаров, даже спичек, а мы играем в русского генерала, который во время сражения насильничает дочку французского командующего. Да так, с огоньком, насилует. Отлична актерская игра выходила.

Если сексуальная активность Кати не угаснет в ближайшие годы, то я уже буду не успевать за ней. И откуда в немке может быть столько темперамента? Всегда думал на итальянок, латиноамериканок, что они активные, а вот немки строгие и без фантазии. Счаз… уже и в Людовикапоиграли и в Петра Великого с Мартой Скавронской, даже в императора Юстиниана с его развратной женой Феодорой. Таких эмоций я не испытывал в обоих жизнях.

Может, это я так напряжение последних недель снимал? Выдались еще те денечки. Конечно, на передовой сложно, но там хотя бы все понятно: вот враг, убей его. А у меня? Тягостные ожидания, ответственность за судьбы. Я ведь прекрасно понимаю, что каждая смерть русского солдата — это моя недоработка. Можно же было лучше подготовиться, за более чем десять лет, правильно выучить больше офицеров, изготовить ружей, произвести пароходов.

А у меня везде недостаток людей, вон на Кавказе вообще катастрофа. Прорвались персы, ведомые англичанами. Просмотрели мы гидру, вернее все предполагали, кроме того, что англичане сами предоставят корпуса своих войск. Как не относится к англам, труса они не празднуют, воевать умеют. А тут еще и персов научили. По тонкому лезвию идет Россия, но большую часть пути прошла, дальше заточка ножа уже не столь острая, выдюжим.

— Как награждать станешь? Победа в морском сражении над европейским флотом?.. Тут орденами не отделаться, — говорила Екатерина, когда мы уже проходили по коридорам в бальный зал Зимнего дворца.

— Земли раздавать не стану. Деньгами и чинами благодарить стану. Али совет какой дашь? — я действительно задумался над тем, чем именно награждать того же Румянцева, который получил уже практически все, что можно.

Не учреждать же новые ордена? Медали можно. Кстати, нужно будет срочно повелеть изготовить эскиз медали «За оборону Дарданелл» и «За победу в шведской войне». Хотя войн этих со Швецией уже было… И эта не факт, что последняя, но желание воевать с нами в ближайшие лет двадцать шведы явно растеряют.

— Ангажируете даму, Ваше Императорское Величество? — спросила Катерина.

— Всенепременно, Ваше Величество! — усмехнулся я.

Да, коронация Екатерины прошла две недели назад, аккурат после празднования Дня рождения Павла Петровича. Прошла, пусть и пышно, но как-то обыденно, без особого пафоса. Был двор, было московское дворянство, были восторженные толпы, которые получали серебряные монеты, но так, без фанатизма. Был пир и раздача мяса и пива в Москве и Петербурге, но не так, чтобы народ неделями гулял, а дозированно, на вечер. Императрица была не довольна тем фактом, что не могла развернуться со всей своей широтой русско-немецкой души и сорить деньгами.

Но и факт достаточно скоромной коронации был обыгран в нашей прессе. Вышли хвалебные статьи о том, что, дескать, императрица и была готова широко праздновать, но ее сердце не может ликовать полной силой, когда русские воины героически сражаются и что уж, погибают на войне. Потому было решено отдать ажно миллион рублей в Фонд помощи армии и флоту. Такой жест «щедрости» означал не более чем переписку средств с одного фонда в другой, с одной статьи, на другие. И так нужно было заняться покупкой дополнительного продовольствия для армии, а тут еще Катя и попиарилась на этом.

Но я избегал называть Екатерину Алексеевну «императрицей», ее слишком заводило это слово, а я не так уж и много имел времени, чтобы тушить женские пожары, сминая очередную шелковую простынь.

— Сударь, о чем задумались? Общество ждет от нас открытия танцев, — Катя чуть сжала мне запястье.

Действительно, задумался, а, между тем, уже заиграл один из вальсов, который я так удачно украл у не родившегося еще композитора Штрауса-отца.

— Прошу, сударыня, — сказал я, взял супругу за изящную талию.

Все еще красивое тело женщины, которая, вторя мужу, занимается физическими упражнения, было одето в шикарное платье в цветах флага Российской империи, того, торгового флага, что был принят моим дедом Петром Великим, ну или прадедом, который поднял флаг в таких цветах на корабле «Орел». Платье было без каркаса и очень, может и слишком, подчеркивало изящное тело императрицы. Благо, в этом времени более предпочтительнее для мужчин, когда женщина обладает чуть более пышным телом.

Мы кружились в вальсе, а меня не покидало чувство, что вокруг фантасмагория. Как будто слышались разрывы бомб, стоны умирающих солдат, предсмертные хрипы людей и фырканье отходящих в свой звериный рай лошадей. И вместе с тем, мелодия вальса, улыбки, вошедшие в моду мушки на лице, говорящие о намерениях женщины. Пир во время чумы? Да нет же, это только мое восприятие, — для всех, невзирая на сословия, так и должно быть. Мужик на земле, солдат в сражении, ну а дворянство на балах.

Не все, конечно, многое русское шляхетство, как еще некоторые именуют дворянство, пребывают на службе. Но как-то стирается этот общественный договор, по которому крестьянин кормит своего защитника. Не так уж и не был прав я, в одной из своих жизней, когда даровал дворянству вольность. Я и в этой реальности хотел бы это сделать, но продать такой товар нужно подороже.

— Мне не по душе твои тревоги! –шепнула мне на ухо Катя, уличив момент в танце. — Ты и со мной и… будто, далеко.

— Пожирает нас империя, — сказал я в сердцах.

— А это токмо когда ты и есть та самая империя. Государство — это я! Людовик старший сказывал. Такого величия, в которое вошла Россия, не было ранее. Так что, задел на грядущее сделал ты, Петр, — Екатерина остановилась, музыка закончилась. — Ты сделал, никто иной!

В словах Екатерины «никто иной» отчетливо читалось «не я».

Но хватит уже рефлексий. Я не стал далее вдаваться в философские размышления. Вообще, это на меня так смерть Миниха повлияла. Вдруг, вспомнилось, сколь долго я живу… хотелось бы сказать «на этом свете», да сомнения берут, какой это «свет» и что за мир я некогда покинул.

— Государь! — к мне подошел Шешковский.

Ну все, работа! Степан Иванович так просто, чтобы выпить со мной вина, не подходит. Скорее что-то случилось, так как глава Тайной канцелярии изловчился уличить время, когда Катерина отвлечется и оставит меня на минуту.

— Что случилось? — отрешенно спросил я.

— Из Австрии пришли известия, — начал было Шешковский, но отчего-то взял паузу.

— Ты, Степан Иванович пьесы писать начни, а лучше играй в спектаклях! Уж больно трагично умеешь молчать! — сказал я, не дождавшись доклада от Шешковского.

— Простите, Ваше Величество, обдумывал последствия. Карл Иосиф норов проявил, скандаль учинил, заявил во всеуслышание, что готов сам ехать в Россию, только чтобы жениться на Анне Петровне. Письмо ей прислал, без Вашего дозволения, Великой княжне его не передавали, — сказал Шешковский и вновь задумался.

— Ты что с академиком Кантом стал разговоры вести? Много думать стал, наверное, о смысле жизни? Или на покой собрался? — сказал я, и меня повеселила реакция Степана Ивановича.

Главный хранитель спокойствия в России чуть ли не побледнел. Боится за свое место. Есть те, кто подпирает его, уже не столь безальтернативно сидит Степан Иванович на своем тайноканцелярском стуле. Тот же Грановский мог бы и заменить. Но это и к лучшему. Толика конкуренции не дает Шешковскому сидеть на месте и почивать на лаврах. Впрочем, кроме листьев лаврового дерева, были и колючие терновые венки, не все и не всегда получалось гладко.

— Говаривай, что надумал! — сказал я, наблюдая, что Катя уже было намеривалась вернуться ко мне, но не стала этого делать, внимательно наблюдая за моими и Шешковского эмоциями.

— Ваше Величество, если будет Ваша воля, было бы лучшим пройти в иную залу, али в кабинет, — сказал Шешковский и начал озираться.

— Да что же ты задумал, хитрый лис? — спросил я, уже направляясь в кабинет.

— Как Вы любите, Ваше Величество, — нелинейное решение! — улыбался Шешковский, у которого, видимо родилась новая интрига.

Было не совсем красиво и неправильно оставлять супругу одну, как и отказывать придворным в, и без того редкой, возможности перекинуться словом с императором. Но это отлично понимал и Шешковский, а я отвлекся от своей рефлексии, заинтересовавшись, какую именно каверзу придумал Степан Иванович.

— Излагай! — потребовал я.

— У нас есть проект «ВКЛ» по созданию Великого Княжества Литовского, полностью подчиненного нам. Но кто станет тем Великим князем? — Шешковский, видимо, хотел вновь подержать интригу, но, посмотрев на меня, поспешил продолжить. — Карл Иосиф, второй по старшинству сын Марии-Терезии.

— Весьма… — я действительно заинтересовался. — Продолжай!

— Эта фигура выгодна со всех сторон. Он вполне, как это сказать… лоялен, — вот это слово иностранное подойдет. Он католик и не возникнет серьезных сложностей с тем, чтобы получить протест от католической церкви в Литве и в среде католического шляхетства. Он будет женат на Анне Петровне, тут Ваша, государь, поддержка всемерная. У России появляется общее дело с Австрией, в Литве без бунтов и возмущений переходит власть и начинает возникать новая знать, которая не хочет быть с Польшей. Ну и Австрия избавляется от проблемы. Карл Иосиф открыто высказывается о притязаниях на трон в империи Габсбургов. Может быть и война внутри Австрии [перед своей смертью от оспы в 16 лет Карл Иосиф в РИ пытался оспаривать право старшего брата на престол и клялся, что положит жизнь свою, но добьется австрийского престола], — Шешковский выдохнул.

— И чего нам Австрию жалеть? — сказал я и сам же ответил. — По крайней мере, для того, чтобы сдержать Фридриха и выстроить послевоенную систему европейской политики. Дядюшка может и увлечься приобретением новых земель, Богемию вновь оттяпает. И что думаешь, Карл Иосиф пойдет на это?

— Мальчик хочет править. При этом умен и, смею надеяться, успел полюбить Россию и… — Степан Иванович улыбнулся. — Восхищается Вами, высказывался о том, что его отец все время на охоте, да в постелях любовниц, а Вы истинный правитель. Мы еще можем поработать с ним. Окромя того, Анна Петровна девушка… простите государь, с норовом и искренне любит и Россию и Вас и Ее Величество Екатерину Алексеевну, уж я молчу про то, как друг за дружку стоят Павел Петрович и Анна Петровна. Никогда они не допустят, чтобы сделать зло друг другу.

— Это все так… Но я все думаю, а почему бы нам не присоединить земли Великого княжества? Это же самое напрашивающее решение, — спросил я, лишь, чтобы в очередной раз убедить себя в правильности выбора в политике с западным соседом.

И Шешковский еще раз, пусть и немного иными словами, сказал то, что и ранее.

Да, самый простой способ решения польского вопроса для России — это присоединить. Считаем далее. Сколько чиновников нужно направить в эти новые провинции России? Сколь много денег нужно для того, чтобы привести местное управление, экономику до уровня России? И пусть не смущает тот факт, что Российская империя имеет более развитую экономическую и финансовую систему, относительно той же Речи Посполитой. В России сейчас живется не хуже, чем в той же Пруссии, или Австрии, не даром поток переселенцев из Европы не иссекает [в РИ одной из причин быстрого принятия присяги России в Восточной Пруссии было то, что в России жили куда сытнее].

Взять сельское хозяйство. В Великом княжестве крайне мало добротных земель. Почвы либо песчаные, как на Юго-Востоке княжества, либо с повышенной кислотностью. Для картофеля нормально, белорусские земли еще не стали «бульбашными», то бишь, картофельными, но могут. Вообще мало развиты «колумбовые культуры». Тогда что, кормить новые земли, ничего оттуда не получая? Ибо чуть более плодородные польские земли давали кооперацию с Литвой в вопросах продовольствия. Еще и проблема Полесья. Это же регион, где болот больше, чем людей, проживающих там. При этом людей-то хватает, живут на островках, соединяющихся с «большой землей» лишь на пару месяцев в году.

Ну и идеологический момент. Я знал, сколько Россия тратила средств на то, чтобы постоянно сдерживать протестные движения именно что в Польше, намного меньше, чем в Литве или в Беларуси. Только восстание Кастуся Калиновского и было в меньшей степени, но на белорусских землях. Остальные волнения не особо касались бывшего Великого княжества. Пусть оно будет независимым. Мы устроим такую кооперацию с этой страной, что для России будет только во благо. Ну и сам собой решается вопрос с еврейством.

Я-то не против евреев, воспитан на противлении расовой теории в любых проявлениях. Но они могут составить конкуренцию русским купцам. Казалось, да и пусть. Но как можно допустить фактор образованных, предприимчивых людей, когда свои будут сидеть на печи? Нет, пусть шевелятся. Увижу, что исконно русский капитал дышит полной грудью, пусть и евреи входят в русскую систему.

Таким образом, хватает проблем с присоединением ВКЛ, когда придется либо выкорчевывать старое и силой насаждать новое, тратя ресурсы в том числе и на содержание немалого воинского контингента на этих землях, либо пускать все на самотек и опять же плодить недовольство.

И решение вопроса есть. Это наделение призрачным суверенитетом. Пусть, якобы сами решают, что и как делать. Вот только одно решение будет караться, — это уход из конфедерации с Россией. Именно конфедерацией в понимании слова из XXI века. Два государства станут единым, только когда это будет нужно России, или останутся отдельными субъектами, если империи кооперация станет не выгодной.

А привлечение Карла Иосифа на правление в ВКЛ, в любом случае, должно повлечь за собой и участие Австрии в делах княжества. Наша же задача в том, чтобы вмешательство Марии-Терезии состояло в экономической сфере. Создать такой вот торговый хаб между Россией и Австрией на территории ВКЛ? Все выиграют от этого, если Великое Княжество Литовское не станет взымать пошлин. А оно не станет этого делать.

Уверен, что получится вытянуть Литву из цепких лап польского ощипанного орла, создать, или частью возродить, реальность, где ВКЛ антагонист Польши. Создавать и развивать русский язык, уже потому, что в княжестве только сто пятьдесят, или чуть больше, лет назад говорили и писали только на старорусском. Ввести прямое управление можно будет позже, если возникнет необходимость.

— Я поговорю с Первым министром. Думаю, что Австрия уже должна была сильно задуматься. Вы же организовали так, чтобы Мария-Терезия узнала о нашей родственной встречи с дядюшкой Фридрихом? — спросил я, уже зная ответ.

Вот только Шешковский не знает о том, что я осведомлен о его деятельности и ответа, как такового, мне не нужно. Не во всем, но я решил в столь сложный и важный период истории, иметь не один источник информации. Грановский послан для решения другой важной проблемы, но в Тайной канцелярии есть люди, которые «стучат» мне. Звучит некрасиво, зато я уже знаю некоторые злоупотребления Шешковского и имею на него дополнительные рычаги воздействия. Достаточные, чтобы он не возомнил себя могущем что-либо менять в системе престолонаследия.

Я знал о том, как встревожилась австрийская общественность после двух, а уже и трех событий. Первое, Анна Петровна не поехала к жениху. И плевать на политическую конъектуру, я не желал, чтобы дочка ехала туда, где газеты изливают зловония в адрес России. Это же как ее клеймить станут только за то, что русская? Ха! Мать немка, отец, то есть я, так же не совсем русских кровей, но дочь — русская и это однозначно. Оксюморон, да и только.

А после стали приходить чуть запоздалые, но все еще актуальные сведения о численности австрийских войск на границе стран Балканского Союза, то есть моих вассалов. Австрияки собирали армию вторжения и, скорее всего, нападение и произошло бы, если англичане вошли бы в Черное море. На все запросы, что отсылались в Вену, ответом было молчание, которое для Австрии могло стать и гробовым.

Тут дело даже не в том, что предложи я Фридриху ударить по Австрии и тот только в припрыжку побежал отдавать срочный приказ на выдвижение своих войск. И Мария-Терезия об этой возможности уже знала. Так что дядюшка, даже своим бездействием, очень удачно играет важную роль в моей европейской политике.

Я дал отмашку на осуществление первого этапа операции по превращению Австрии в Двуединую монархию. Венгры зашевелились, мы не только не мешали этим процессам, но и, якобы при помощи контрабандистов, поставляли за, между прочим, неплохие деньги, — оружие и амуницию. Даже ракеты отдельной партией поставили. Мадьяры уже начинают пылать в серцах своей государственностью, но пока коней придерживаем. Ну не нужна мне слабая Австрия, не хотел бы я начинать Холодную войну с Пруссией, что обязательно случится, ибо Англия, когда проиграет, пакостить не престанет.

— Если разговор был о детях, то я должна знать! — достаточно строго, на грани того, чтобы быть посланной по матушке, сказала мне Екатерина, когда я уже вернулся в бальный зал и искал глазами Первого министра.

— Хорошо! Расскажу. Но за твой тон последует наказание… — я состроил гримасу строго учителя, как я это видел. — Только после бала состоится разговор.

— Петр! Это нечестно! Я же вижу твою озабоченность. Тут либо что-то опять стряслось нехорошее, либо дети, — говорила Екатерина, а я, не особо обращая на нее внимания, что так же было наказанием для жены, устремился к крайний уголок, где располагались два кресла и небольшой диван.

Сидели трое: сын Миниха Иоганн Эрнст, или по-нашенскому, по-русски, Сергей Христофорович, Иван Иванович Неплюев, министр экономики Петр Иванович Рычков. Поминали Светлейшего князя Христофора Антоновича Миниха.

Если первые два деятеля знали о смерти царьградского генерал-губернатора, то вот Рычков… Как там в поговорке? Если знают двое, знает и свинья? Рычкова обзывать не хотел, но и сообщать общественности о смерти Миниха собирался только завтра, а то в пору и обвинить меня в бесчеловечности и неблагодарности к генерал-фельдмаршалу. Как же? Миних почил, а я балы даю.

— Ваше Императорское Величество! — в унисон приветствовали меня трое скорбящих, резко вставая со своих кресел и дивана.

— Господа, я так же скорблю по Христофору Антоновичу, но и отменять сегодняшний бал посчитал ненужным. Вместе с тем, некоторые сведения нужно хранить до времени, пока я, как государь, самолично их не озвучу, — сделал я некоторую выволочку своим министрам.

Министрам, как я назвал всех троих, потому, что собирался попробовать на посту министра иностранных дел Сергея Христофоровича Миниха. Это в прошлой реальности этот, бесспорно, неглупый человек, двадцать лет провел в ссылке с отцом, выращивая лучшую репу в Северо-Восточной Сибири. Теперича Миних-сын уже получил неплохую школу дипломатии за время моего правления. После ссылки Панина, которому предстояло бы стать послом России в Китае, после того, как Поднебесная прозреет и поймет бесперспективность своего сопротивления России, место министра иностранных дел оставалось вакантным. Пусть Сергей Христофорович проявит себя. Нет, думаю, что Михаил Илларионович Воронцов отработал все свои оплошности и заслужил быть рядом с троном вновь.

— Налейте, что ли, и своему императору, — по русскому обычаю помянем хорошего человека! — сказал я, занимая освободившееся место в кресле, где чуть ранее сидел министр экономики Рычков Петр Иванович.

Ну не искать же мне, императору, стул, чтобы присоединиться к честной компании, и не жаться седалищами на узком диванчике с Минихом-сыном?

— Господин Неплюев, завтра по утру жду Вас у себя в кабинете. Есть что обсудить… как, впрочем, вас всех, — сказал я и пошел к Екатерине, которая «зацепилась» словами о моде и нарядах с Прасковьей Брюс.

Чертовка эта Брюс! Ходит вся такая аппетитная, глазками сверкает, мушки меняет, как только я на нее посмотрю. Решила подогреть мою постель? Так там и так порой горячо от извержения вулкана… как же это пошло звучит…

А говорить с министрами я собрался о предстоящем мероприятии, связанном с Великим Княжеством Литовским. Скорее всего, завтра должны будут прийти сведения о принятии Конституции Речью Посполитой и Россия должна начать действовать молниеносно, чтобы ошеломить иных игроков на польском карточном столе. Как же было все ладно, если бы не случилось прорыва на Закавказье⁈ Вот сейчас приходится срочно, в том числе и поездами до Москвы, перебрасывать подкрепления на этот участок войны.

Ну а Рычков должен отчитаться, сколь много осталось денег в «кубышке», да высказать свои соображения насчет того, что Пруссия зафрахтовала пеньку, готовые канаты и даже готова говорить о покупке высушенного леса. Хотят еще… пруссаки, ага, именно что они, купить один пароход.

Вот же англы! Нет бы закончить всю эту возню, выйти из Закавказья, предложить мир! Нет, они через Пруссию хотят наши товары покупать. Уверен, что таким коленкором Фридрих скоро и без русских кредитов выйдет из долговой английской ямы. Сейчас Англия будет стремится всеми силами восстановить флот. Правда, вот же незадача, во Франции в огне бунтов сгорела чуть ли не половина готовых канатов и пеньки. Теперь этот товар только у России в должном количестве, да и русское качество пеньки было лучшим во всех реальностях.

* * *

Париж

12 ноября 1762 года. 12.40

«Палач короля» стоял сразу же за пушками, заряженными картечью. Луи Франсуа Арман де Виньеро дю Плесси, герцог де Ришелье, герцог де Фронсак стал действительным кровавым палачом, не фигурально, но непосредственно приводя в исполнение приговоры. Суд? Нет, не слышали, что это такое! Ришелье сам определял виновность и все чаще приговор был один — лишение жизни. Порой адъютант маршала не успевал перезаряжать револьвер для Ришелье, столько людей Луи Франсуа расстреливал прямо на месте.

Ришелье не марал свои руки казнями простолюдинов, нет, он оказывал честь и собственноручно лишал жизни французских дворян, которые решили стать светочами Просвещения и возомнили себя могущими сеять зерна равенства и свободы. Таких дворянчиков было немного, как правило, не из знатных семейств. Однако, были случаи, когда романтично настроенные юные отпрыски аристократических семейств выделяли деньги, или даже сами шли в рядах толпы, жаждущей свободы.

Герцог сходил с ума, он, перенасыщенный злобой, решил затопить Париж и ряд других городов в крови. Месть. Именно она вела и застилала глаза.

Бунтовщики, сразу же, после первых дней, как начал действовать де Ришелье, начали подготовку к ответным акциям. Они, эти, как считал маршал, грязные люмпены, а на самом деле, русские диверсанты открыли охоту на родных и близких герцога. Две любовницы маршала были зверски убиты. Притом, «палач короля» не столь переживал за сам факт смерти баронессы де Фонсека и маркизы де Рантон, но он, горделивый человек, не мог простить той пощечины, которой и стали убийства. Листовки распространили памфлеты, где Ришелье выставляется слабаком и рыцарем, который нисколько и не рыцарь, ибо защитить не может даже своих женщин.

Насколько же нужны были эти убийства двух женщин, оставивших в сердце герцога каждая свой отпечаток? Если бы была поставлена цель проигрыша восстания, то, да, все правильно было сделано. Если же ставились задачи продолжать волнения во Франции, то нельзя было так откровенно унижать де Ришелье.

Пять дней назад на всеобщее обозрение у ворот в главную тюрьму Франции, Бастилию, был выставлен труп Жан-Жака Руссо. Растерзанное тело, со следами чудовищных пыток, увидели все парижане.

Все линии пройдены, теперь только кровь. Ранее критик правления и личности Людовика XV, теперь стал главной опорой пошатнувшегося трона. Впервые, после объединения Франции, поставлена под сомнение роль и вообще необходимость существования института короля, вывернуты наружу проблемы становления третьего сословия, упадка дворянства. Но он, прозванный «палачом короля», наведет порядок.

— Ваша Светлость, чернь приближается! — испуганно сообщил комендант Бастилии Журдан де Лоне.

— Маркиз, Вы боитесь? –де Ришелье улыбнулся, изображая улыбку маньяка в предвкушении жертвы.

— Что Вы, Ваша Светлость, конечно не боюсь! — соврал комендант Бастилии.

Маршал знал о готовящемся штурме главной тюрьмы Франции, взятие которой должно дать новый толчок к усилению бунта. Полиция работала исправно, если вообще можно говорить о работе во время бунта.

В среде бунтовщиков были осведомители и провокаторы и именно Ришелье спровоцировал атаку на Бастилию. Здесь было наиболее удачным перестрелять и изловить большинство главарей восставших люмпенов. Артиллеристы изготовились, практически полк лучших и преданных солдат Франции заняли огневые позиции, частью укрывшись внутри крепости.

* * *

Париж.

12 ноября 1762 года. 13.00

— Господа, вот ваши бумаги. У всех имеется разрешение на выезд, все мы подданные либо Великобритании, либо Австрии. Уходим разными дорогами: часть на юг, через Марсель в Рим, там будет стоять русский корабль, или прибудет в ближайшее время, в течении месяца. Иные через Нидерланды, — инструктировал русских агентов во Франции Иван Петрович Коровин, тот самый, который некогда убил Вольтера.

— Франсуа! — Вуко Короваджич обратился к командиру по агентурному имени. — Мы же должны поддержать штурм Бастилии!

— Анри! Штурм обречен. Вы же сами проводили рекогносцировку. В Бастилии столько войск! Пушки! Ришелье мог бы и армейскую дивизию с легкостью разгромить у Бастилии и даже две, — Коровин оглядел двенадцать русских агентов, остановившись взглядом на своем напарнике сербе, который уже давно живет под именем Анри Миттеран. — Мы России служим, империи, На алтарь Ее величия должны положить все и свои и чужие жизни!

Короваджич не стал отвечать. Сейчас не стал. Но, когда он окажется в Российской империи, Вуко обязательно вызовет на дуэль своего командира, если, конечно, к тому моменту, Коровин будет со статусом «бывший командир». За ту девушку-дочь полицейского, за семью буржуа из Лиона, который хотел воспротивиться стачке ткачей на своей мануфактуре и был убит не только сам, но и сгорел весь дом предпринимателя со всеми домочадцами.

«Лес рубят, щепки летят!» — так говорил командир и Вуко делал все, что было приказано, переступал через себя и делал. Он знал, что придется измазаться в грязи, залить свою душу чернотой, но знать одно, — сделать сложно.

— Молчать! — строго и решительно приказал Франсуа.

Коровин-Франсуа подошел к двери и резко ее открыл.

— О, простите господа, я проходила мимо и вот… Может вина принести? — у двери, явно подслушивая, стояла хозяйка апартаментов.

— Мадам Сюзанна, — Коровин действительно расстроился ситуации.

Отточенным движением между пальцев командира появилось лезвие. Диверсант полоснул своим тайным оружием по сонной артерии Сюзанны Дювалон. Достаточно молодую вдову, которая некогда вышла замуж за пожилого, но небедного буржуа, а теперь владела несколькими квартирами, которые и сдавала. Иван Коровин только этой ночью, наконец убедил возлечь с ним Сюзанну, но теперь без сожаления убил ее.

Почти без сожаления.

— Теперь точно уходим и быстро, — сказал Коровин.

А на улице, в стороне от дома, из которого уже выходила одна из групп русских агентов во Франции, чтобы разъехаться, стали громыхать орудия. Толпы люмпенов, буржуа, мелких лавочников и ремесленников, убежденных идеалистов из разных сословий, даже несколько священников, все шли на встречу со свинцовыми или стальными шариками.

* * *

Париж.

12 ноября 1762 года. 13.15

— Полковник, переходите в контрнаступление! Врага не щадить, главная ценность — порядок в Париже, — отдавал приказы де Ришелье.

Толпа действительно шла на штурм. Это было массово, многолюдно. Казалось, что парижане столь решительны, что их не остановит ни картечь, ни штык опытного солдата.

Комендант крепости Бастилия Журдан де Лоне держался еще хоть как-то, но ровно до момента, пока толпа не побежала к стенам с лестницами и не стала ломится в ворота. Если бы только де Лоне командовал обороной Бастилии, то обязательно сдал бы крепость. По крайней мере, солдаты охраны, так же далеко не опытные воины, оставшись без командования, могли и сами перейти на сторону протестующих.

Ришелье знал некоторые случаи, когда солдаты пытались учинить бунт. С этими предателями так же не церемонились и расстреливали по быстрому суду ближайшего офицера. Если обвинительного приговора не следовало, то казнили офицера. А сейчас Ришелье создал службу контроля благонадежности в армии и засылает офицеров из своего корпуса в иные воинские подразделения.

Сто пятьдесят пять тысяч солдат и офицеров привлечены к усмирению бунта или недопущению его. Не все французские города подверглись общественному гниению. Вместе с тем, Франция была отвлечена на свои проблемы и ситуация на театрах военных действий уже мало кого интересовала. Да и не знали обыватели, какой разгром постиг французскую армию и флот. Все газеты, после известий о катастрофе у пролива Дарданеллы и в Швеции, были временно запрещены.

Он спасал Францию, через кровь, но спасал. Если бы можно было сравнить ту кровь, которая была во время Французской революции в иной реальности, с той, когда пролилась сейчас, то Ришелье лишь создал ручеек, тогда как революция создавала реки.

А жить герцогу де Ришелье оставалось чуть менее трех недель. Людовик обвинит его в злоупотреблениях полномочиями и под всеобщее ликование толпы любимый и справедливый король произнесет пламенную речь о предательстве и жестокости герцога. Уже будет собрано по всей Франции и дополнительно закуплено у Испании продовольствие. Наиболее бунтарские города получат дополнительное снабжение. Власть вдруг станет хорошей и справедливой. А палач сделает свою работу не хуже, чем с этим справилась еще не изобретенная гильотина. В глазах Ришелье, когда палач подымет отрубленную голову главного маршала, запечатлеется недоумение.

Государство пожрало того, кто сделал все, чтобы система не рухнула. А Россия лишилась Дюка Ришелье, строителя Одессы, в иной реальности бывшего потомком того, кого скоро казнят за преданность долгу.

Глава 10

Лондон

13 ноября 1762 года.

Большое помещение, зеленая ткань на стенах, уходящих вверх на десять метров, огромное количество свечей, красная дорожка между рядами, ведущая к трибуне. Парики и камзолы, каждый стоимостью не менее трех тысяч фунтов. Все это английский парламент. Если бы десять парламентариев купили менее дорогую одежду, то Англия могла бы построить новый линкор, взамен одного из тех, что были потоплены Россией. Сегодня на заседании парламента присутствовало шестьдесят три человека, а это шесть линкоров и еще один фрегат.

Однако, никто не станет тратить собственные средства на строительство кораблей, или оснащение армии. Время Древнего Рима ушло, когда перед угрозой карфагенянина Ганнибала, римские богачи отдавали свое имущество, рабов, родственников, в феноменальные сроки готовя новую армию Рима, взамен старой, разгромленной Карфагеном и союзниками в битве при Каннах.

Эти люди, английские парламентарии, мыслят иными категориями, свои деньги, это свои и только. Но и обвинить их в отсутствии патриотизма невозможно.

Из всех благ для Англии первейшее — власть и деньги, а также величие, — вот боги для тех, кто принимает участие в управлении страной, несколько десятилетий назад названной Великобританией.

Заседание английского парламента проходило в нарушение протокола, да и вопреки установленной системы. Сегодня в зале были и депутаты от «добрых городов» и от графств, которые резко контрастировали с надменными и чопорными лордами, восседающими в выделенном для них секторе в большом зале Вестминстерского дворца в Лондоне. Единственно, кто был представлен в малом количестве, — это парламентарии из Шотландии, лишь три человека.

Но насколько именно люди участвуют в принятии государственных решений? Король Великобритании Георг III с начала своего правления взял курс на восстановление королевского превосходства и абсолютную монархию. Чехарда с премьер-министрами, устроенная королем, сильно подрывала именно что английский парламентаризм. Те кандидаты, которые предлагались парламентом на утверждение Георгом на занятие должности премьер-министра, — были либо сразу отметены, либо, проработав лишь полгода-год, получали отставку. В этом правительственном бездействии все больше и все громче звучал голос именно короля.

Но монарх сейчас далеко, даже не в Лондоне, а парламентарии здесь и они готовы терзать любого, в ком видят, или хотят видеть вину за все поражения и крах внешней политики.

— И к чему это привело? — Джорж Гренвиль кричал с трибуны, расположенной между двумя каскадами стульев с депутатами на них. — Вы, шотландец, Вы… тори! [к 1762 году партии тори уже не существовало и слово «тори» использовалось, как уничижительное]

Зал зашумел, большинство депутатов зааплодировало. Многие стали топать ногами, выказывая протест против уже бывшего премьер-министра Джона Стюарта. Даже некоторые представители палаты лордов с презрительно-горделивым видом топнули ногой. Бить бывшего премьер-министра, да еще и шотландца… отличное развлечение.

Джон Стюард набрал полные легкие воздуха и с силой выдохнул. Он хотел уже броситься на своего оппонента, нынешнего премьер-министра Джоржа Гренвиля, чтобы заставить того принять вызов на дуэль, но правила английского парламентаризма, не прописанные в документах, но от того не менее священные, запрещали дуэли со своими политическими противниками.

В зале заседаний постоянно звучат различного рода оскорбления и обвинения и моветоном считалось обижаться, но дуэль… это сразу же крах карьеры и бойкот в политике.

— Вы, Гренвиль, уже три месяца как премьер-министр. Отчего же Англия получила сокрушительное поражение? Отчего английский флот лишился лучших своих кораблей, а солдаты… — Стюарт решил пойти в наступление, под гул и шум от топота ног парламентариев.

— Я не расчистил еще Авгиевы конюшни, столь запруженные непотребствами от ваших дел, — премьер-министр перебил своего визави.

— Прикрыть свои ошибки делами прошлого министра? — выкрикнул Стюарт.

— Вы, шотландец, скрытый якобит! Что еще вы готовы сделать для того, чтобы ослабить Великобританию? — Гренвиль и сам уже не был демонстративно равнодушен, кровь закипала и в нем.

— Сперва, сударь, вспомните, что Англия стала Великой Британией лишь после унии с Шотландией. Моя родина создает величие для Англии, — топил себя Джон Стюарт.

Именно так, последние слова бывшего премьер-министра, да еще и в условиях практически отсутствия депутатов от Шотландии, которые могли бы оказать хоть какую поддержку, прозвучали уничижительно для англичан, на грани призывов к сепаратизму.

— Якобит! — выкрикнул кто-то из зала.

— Я готов отдать свой дом в Лондоне в счет строительства английского флота! Что вы готовы сделать для этого? — Стюарт уже не замечал оскорблений, он всем сердцем хотел, чтобы эта выволочка быстрее закончилась.

— Мы для этого прогоним вас! — выкрикнул Гренвиль. — А еще я обвиняю вас, Джон Стюарт в допущении бунта в Ирландии. Уже более десяти тысяч солдат и офицеров сложили свои головы от подлостей проклятых фениев. Вы упустили момент, когда можно было залить Ирландию кровью этих сумасшедших фениев, а не английской. Вы должны были стать новым Кромвелем!

Зал перестал одобрительно шуметь. Упоминание Оливера Кромвеля, убийцы короля, да еще в условиях усиления королевской власти?.. И пусть Гренвиль сколь угодно будет говорить, что упоминание Кромвеля было вырвано из контекста сказанного, он дал рычаг воздействия на себя и прибавил аргументов политическим оппонентам, которые пока только выжидают, но уже облизываются на кресло премьер-министра.

Гренвиль же хотел напомнить собравшимся о том, как именно повел себя Кромвель в Ирландии. Он просто уменьшил вдвое, может и больше, кто ж их считал, население «зеленого» острова. Теперь же ирландцы действовали куда более систематично, чем во времена Кромвеля. Некоторые фении были даже неплохо обучены, как воины и диверсанты. Пусть крупные города остаются, да и останутся за англичанами, но такую армию, которую Англии приходится держать на соседнем острове, страна себе давно не позволяла.

Чтобы у Великобритании была армия в сто пятьдесят тысяч? С таким воинством не стоило и говорить об экономическом развитии. Армия становилась серьезным бременем для Англии. Английские солдаты в Персии, Турции, Швеции, тридцать пять тысяч в североамериканских колониях, еще Индия… Вот и Ирландия вынуждает использовать более крупные силы.

А еще поражение английского флота, как и крах всей Дарданелльской операции взбаламутили английское общество. Многие требовали крови. Именно так, чтобы назначили виновных и повели их на плаху. И премьер-министр подходил на роль «назначенного виновного» более всего. К этому подводил и премьер-министр Джорж Гренвиль. Иначе именно Гренвиль может быть объявлен виноватым.

Не учел только Гренвиль того факта, что назначение шотландца, пусть и отринувшего родину, премьер-министром, весьма благотворно повлияло на общественность в Шотландии. Ладно отставка Стюарта, ее все ждали с момента, как тот стал премьер-министром, но казнь… не вспыхнет ли еще где недовольство?

А в то время, как в парламенте обливали грязью Стюарта, король Георг III уже решил идти на компромисс с Россией. Все говорило о том, что Российская империя сейчас может сконцентрироваться лишь на одном направлении — Кавказе, где есть действительные успехи английского оружия и британской системы обучения армии. Ереван был взят объединённым войском. Взят, правда, с серьезными потерями. Русские устроили на улицах города просто ад. Лишь действительно более многочисленное войско позволило англо-персам взять армянский город.

Идти дальше? На Тифлис, или Баку? В условиях, когда к русским пребывает все больше войск? Нет, нужно срочно разговаривать, чтобы хотя бы на таких позициях заключать мир. Если русские войска еще и разгромят персов, то Царь Петр станет диктовать свои условия.

Вот только пусть в парламенте окончательно определятся, кого королю обвинять в провалах, так сразу Георг повелит своему новому премьер-министру найти человека, который мог бы инспирировать переговоры с русскими.

* * *

Эдо

14 ноября 1762 года

— Чего ожидаете, господа! — спросил генерал-губернатор всех северо-тихоокеанских российских территорий Кубарев Андрей Леонтьевич.

— Вашего приказа, господин командующий, — отвечал контр-адмирал Матушкин Илья Иванович.

— Так вот он, приказ! — Кубарев извлек из своего камзола бумагу. — Государь прислал инструкции! Какой еще приказ нужен, коли воля императора есть?

— Прошу меня простить, господин командующий, не прав, — Матушкин стушевался.

За последнее время Илья Иванович отвык, что вообще кто-то есть, кто выше его по статусу. На острове Эдзо, переименованном в Русский, самым главным уже как год был именно Матушкин. Да и в русском Тихоокеанском флоте выше контр-адмирала был в звании только сам Кубарев, иные ровня контр-адмиралу, но базировались далеко.

И тут является генерал-губернатор и это в то время, как Матушкин решил поохотится на японцев. В принципе, подобная охота не то, чтобы запрещалась, напротив, уже как полтора года со смерти бывшего императора, японцы проявляют агрессию и бывало, что и нападали на айнов, тут и отвечать нужно было. Иное дело, когда Матушкин, имея в подчинении батальон морской пехоты, просто «кошмарил» все побережье Японии. То высадится на Кусю, разорит пару деревень, или самурайский дом какой пограбит, то на Хонсю, с теми же намерениями. Проплывая мимо какого города, пару ядер да пошлет с приветом сегуну.

И Матушкин был уверен, что подобное самоуправство ему не сойдет с рук, а тут, напротив, приказывают жечь японские города.

— Огонь! — скомандовали офицеры и линейный корабль «Сахалин», полностью построенный в Охотске, заволокло дымом.

— Ниссан! — задумчиво сказал Матушкин.

— Что? — недоуменно спросил Кубарев.

— Я сказал Ниссан, Ваше Высокопревосходительство! — гаркнул контр-адмирал Матушкин.

— Нисца… Извольте объясниться! — потребовал Андрей Леонтьевич.

— Ниссан — по-японски ветер! — ответил Матушкин.

— А! Вот оно что! — Кубарев рассмеялся.