Вспышка молнии [Макс Бутт] (fb2) читать онлайн

Макс Бутт Вспышка молнии

1.

Степан Яковлевич Давыдов сидел в зале ожидания аэропорта и недовольно поглядывал на электронное табло. На нем отображались ожидавшие отбытия рейсы: разные номера, разные города, разные страны. Самолет, за самолетом. Двадцать четыре часа в сутки. Триста шестьдесят пять дней в году. И посадка на рейс, необходимый Степану Яковлевичу задерживалась уже на целый час.

Непозволительно! Столько времени потрачено зря!

Но что поделаешь? Ведь даже в такой ситуации авиаперелет оставался самым быстрым способом перемещения из одной точки пространства в другую. Полтора, или два часа и ты преодолеваешь расстояние, на которое тому же поезду понадобилось бы не меньше суток. Единственное, что расстраивало, а иногда и раздражало, так это регулярные задержки по тем, или иным причинам. Обладало бы человечество технологией, позволявшей перемещаться стремительнее, чем это делает пассажирский самолет, то Степан Яковлевич незамедлительно воспользовался ею. Но сейчас ему ничего другого не оставалось, как сидеть и ждать объявления на посадку, пытаясь успокоить самого себя мыслью о том, что быстрее авиаперелета пока ничего нет.

Давыдов поерзал своим грузным телом в кресле и вытер пот со лба. Для второй половины сентября погода была необычайно теплой, почти летней. Крупному человеку, одетому в деловой костюм из плотной ткани было, мягко говоря, некомфортно. Степан Яковлевич ощущал себя облаченным в персональную, миниатюрную баню. Душно, тяжело дышать, голова, словно колокол, гудящий после сильного удара. К тому же, на седьмом десятке лет, сердце мужчины временами давало сбои. Сказывалась бурная молодость и годы напряженной работы. Достижение поставленных перед самим собой амбициозных целей и претворение в жизнь самых смелых мечтаний…

Возможно, оно того стоило.

В шестьдесят три года Давыдов владел собственной логистической фирмой и транспортной компанией. В его распоряжении была региональная сеть складов и внушительный автопарк грузовых автомобилей. Под началом Степана Яковлевича трудилось около тысячи человек. Начиная с простых грузчиков, и заканчивая директорами. В области его дело процветало, успешно выдерживая конкуренцию с другими подобными организациями. Правда, это лишь в области. Закрепиться за ее пределами у успешного бизнесмена никак не получалось. Несколько раз Давыдов пытался расширить собственную сеть складов, но каждый раз сталкивался с непредвиденными обстоятельствами, вынуждавшими его временно отступать, возвращаясь к изначальным позициям. Все переживания, напряженные переговоры, войны с конкурентами и форс-мажорные ситуации оставили свой след на здоровье. И, в конце концов, произошло то, что, наверно, должно было произойти.

Сердечный приступ.

Сначала один. А потом, спустя короткое время, второй.

Случившееся едва не стоило жизни Степану Яковлевичу. Давший осечку жизненно важный орган, надолго отправил своего хозяина на больничную койку. Врачи уговаривали Давыдова, что ему стоит поберечь себя. Уверяли, что еще одного раза, его организм не выдержит. Но Степан Яковлевич сбавлять обороты не собирался. Он не стал бы успешным человеком, если бы не являлся по своей натуре крайне упрямым и целеустремленным человеком. А потому, пожилой мужчина смог не только выкарабкаться и восстановить свое здоровье в кратчайший срок, но и вернуться к работе, не смотря на возражения жены и опасения детей. Давыдов знал, что ему давным-давно нужно было бы задуматься о преемнике, коим мог бы стать его сын Андрей. Но опытный предприниматель не спешил. То ли потому, что все еще не доверял своему отпрыску, то ли потому, что слишком сильно любил свое дело.

Скорее всего, здесь было и то, и другое.

Давыдов взращивал свое детище, свою компанию с нуля. Холил и лелеял годами. Вложил в ее развитие огромное количество средств, собственных сил и времени. Естественно мужчина считал, что никто кроме него не мог бы справиться со всеми делами ток, как мог это сделать он сам. Никто, кроме него, не смог бы удерживать на плаву это огромное и, в то же время, крайне хрупкое судно. И потому Степан Яковлевич продолжал работать. Потому и не желал отступать, даже перед угрозой собственной скоропостижной смерти. От того и сидел теперь в аэропорту, в ожидании вылета. Ведь впереди Давыдова ждали, возможно, важнейшие в жизни его компании, переговоры. Для успешного развития и расширения требовались дополнительные средства и связи. И Степан Яковлевич смог найти потенциальных партнеров в Москве. Однако убедить их в целесообразности сотрудничества будет нелегко. Москвичи, люди важные и цену себе знают. Они не станут вести дела с первым встречным провинциалом. Чтобы склонить чашу весов в свою сторону придется изрядно постараться.

Сын Давыдова, Андрей был уже в столице и теперь ждал прибытия отца. Он был в курсе всех дел, знал все течения, подводные камни, слабые и сильные места. Андрей мог бы провести переговоры самостоятельно, заинтересовать потенциальных союзников, описав все перспективы в самых радужных красках. Но Степан Яковлевич не желал оставаться в стороне. Не желал доверять столь важный момент кому-либо. Даже собственному сыну. Мужчине казалось, что лишь он может справиться в данной ситуации. Лишь он может обеспечить собственной фирме, стабильное процветание в будущем…

Телефон Давыдова настойчиво завибрировал в кармане пиджака. Напряженный долгим ожиданием бизнесмен раздраженно выругался и, достав гаджет, посмотрел на экран. Звонила его жена, Ирина.

— Алло! Привет, дорогая. Что-то случилось? — Степан Яковлевич старался говорить спокойно, скрывая накопившуюся злость и усталость.

— Привет. Нет, Все хорошо.

Голос супруги был привычно тихим, несколько монотонным, однако с неожиданными нотками настороженности.

— Ты уже вылетел? Я просила дать мне знать, как взлетишь. — Ирина сделала короткую паузу. — Вроде бы уже время давно прошло, а ты чего-то не пишешь.

— Не пишу потому, что не вылетел. — ответил Давыдов, обиженно раздувая ноздри, и поглядывая на табло с расписанием. — Рейс задерживают. Случилось у них там что-то. Уже почти час сижу в этой духоте! Если так и дальше пойдет, то я точно опоздаю на переговоры. А опоздание вряд ли москвичам понравится. Накроется тогда мое мероприятие медным тазом.

— Успокойся и не нервничай, дорогой.

Ирина явно ощутила то эмоциональное состояние, в котором в тот момент находился ее муж, но по-прежнему говорила тихо, даже несколько умиротворяюще.

— Тебе нельзя переживать. Ты забыл? Да и к тому же, ты же не виноват, что у авиакомпании возникли какие-то проблемы.

— А кого это интересует? — проворчал Давыдов, продолжая постепенно распаляться. — Я же не в школе. Тут справку не принесешь. Мол, извините, опоздал потому, что рейс задержали. Этот способ подойдет какому-нибудь рядовому работяге, или офисному менеджеру перед своим непосредственным начальником отчитываться. А я глава и владелец компании. Можно сказать ее лицо! Основной представитель. Если я опоздаю, то, как тогда будущие партнеры будут думать обо мне и моей компании? Естественно они посчитают, что я сомнительный и безответственный тип. А вместе со мной и вся моя компания такая же ненадежная.

— Не надо так говорить, Степа. — голос жены стал звучать строже. — Ты же знаешь, что лучше тебя нет. Ты и надежный, и ответственный, и придерживаешься принципов. Не хитришь и в сомнительные аферы не лезешь. Ты организованный и целеустремленный.

— Это ты меня таким знаешь. Дети меня таким знают. Родители твои. Мои родители. — Степан Яковлевич говорил прерывисто, при этом энергично жестикулируя. — А москвичи эти меня не знают. Я для них простой провинциал. Какой-то там предприниматель из непонятной им области. Могут подумать все, что захотят.

В трубке раздался протяжный женский вздох.

— Ну, так Андрюша уже в Москве. Доверил бы переговоры ему. Он ведь уже взрослый. Все знает, во всем разбирается. Причем, я полагаю, не хуже тебя.

— Ай, брось! — поморщился Давыдов. — Откуда тебе знать, хуже меня или нет? Ты разве что-то понимаешь в логистике? Или в том, как нужно вести переговоры?

— Не разбираюсь, конечно. Откуда мне это все знать! — теперь и голос Ирины прозвучал раздраженно, даже сердито. Степан Яковлевич в тот же момент понял, что сгоряча сказал лишнего. Сколько раз он поступал подобным образом? Сколько раз давал волю своим эмоциям и говорил своей жене обидные вещи? И не сосчитать. А сколько потом он укорял себя в этом? Такое же бессчетное количество раз.

— Еще скажи, что раз я домохозяйка, то света белого не вижу и вообще ничего в этой жизни не понимаю. — злость супруги постепенно набирала обороты. — Пусть это так! Но ведь ты сам хотел, чтобы я занималась домом и детьми. Так вот я ими и занималась. И детей я наших прекрасно знаю. И знаю что Андрей не дурак. Он взрослый мужик! Ему шанс нужен, чтобы проявить себя как следует. А ты его все время в тени держишь. На коротком поводке, как собачку. Шагу самостоятельно ступить не даешь. Сам же потом будешь ворчать, что он без твоей указки ничего сделать не может…

— Хорошо, хорошо, хорошо! Я тебя понял. Прости меня, пожалуйста. Я погорячился.

Степан Яковлевич поспешил остудить разгорающееся пламя.

— Прости, дорогая. Только не злись!

— Прости? — не унималась рассерженная Ирина. — Прости… В очередной раз. В который уже? В сотый? Тысячный?

— В миллионный! — произнес Давыдов, сокрушенно вздохнув. — Да. Ты как всегда права. Твой муж идиот.

— Я такого не говорила. Это твои слова. — заметно остыв, произнесла Ирина. — Я бы сказала иначе. Ты упрямый. Все тебе самому делать надо! Поберег бы себя.

— Дорогая, я все-таки не паралитик и не инвалид. — Давыдов недовольно покачал головой. — Чего беречься то? В конце концов, мое дело всех нас кормит. Ну, подумаешь сердце пару раз сбойнуло. Так у кого в моем возрасте, да с такой работой, как у меня сердце не барахлит? Мы с тобой не раз это обсуждали. И ты знаешь, что я отвечу.

— Знаю. — устало вздохнула в трубку супруга. — От того и считаю тебя еще большим упрямцем. Распоследним упрямцем. Ты настолько упорно идешь к цели, что свернуть тебя невозможно. И плевать тебе на себя. И что куда страшнее, плевать на тех, кому ты совсем небезразличен. Как бы я хотела хоть раз тебя переубедить.

Ирина снова вздохнула. А Давыдов замолк, соображая, что ему ответить. Последние фразы он никогда прежде от своей жены не слышал. Она никогда до этого не жаловалась на его твердость и непреклонность, которую она так любила называть упрямством. Однако, поразмыслив несколько секунд, Степан Яковлевич начал догадываться, о чем говорила Ирина. А точнее сказать, о ком.

— Ты опять об этом? — по возможности сухо, без эмоций произнес Давыдов. — Я не хочу сейчас говорить о ней.

— О НЕЙ?! Настя наша дочь! — Ирина взвизгнула от негодования.

— Да. Это так. Она наша дочь. — Степан Яковлевич старался говорить по-прежнему спокойно, словно не замечая реакции жены. — А еще она взрослый человек. Сама сколько раз мне говорила об этом, когда я пробовал уму разуму ее учить. Что ж, раз говорила, то пусть и отвечает за свои поступки, как взрослый человек.

— Степа! — коротко и зычно вскрикнула Ирина, едва не оглушив своего мужа.

— А что Степа?!

Теперь Давыдов уже не мог сдержать разгоравшегося в его душе недовольства.

— Ей уже двадцать пять лет. Живет отдельно. Сама зарабатывает на жизнь. Связалась с сомнительным типом. Сколько раз я ей говорил, что он ненадежный товарищ, что ему от нее только одно нужно? Сколько раз говорил, что он сбежит от нее при первой возможности? Много раз. А Настя меня и слушать не желала. Ругалась со мной. Прогоняла. Разве что матом только не посылала. А теперь залетела и надо же, кавалер ее тот час испарился. Сразу ласковая стала. Послушная. Под крылышко обратно просится… А что такого? Испугалась? А я ведь говорил. Я сто раз ее предупреждал, что ее ухажер трус и подлец.

— Но ведь она молодая еще. Вся жизнь впереди. Кто по молодости не ошибается? — возмутилась Ирина, пытаясь в очередной раз переспорить своего супруга.

— Ты прекрасно знаешь, что я отвечу. — грубо перебил свою жену Давыдов.

— Да. Знаю. Не раз слышала. — тихо, потухшим голосом произнесла Ирина. — Ты не ошибаешься никогда. Я это прекрасно помню.

Она явно обиделась и, кажется, была на грани того, чтобы заплакать.

В этот момент по залу ожидания разнесся молодой женский голос, объявивший о столь долгожданной отправке рейса на Москву. Степан Яковлевич тяжко вздохнул. Успокаивать расстроенную жену у него уже не было времени.

— Ну, ладно, дорогая. Нас наконец-то позвали на посадку. Мне нужно идти. — лишенным эмоций голосом проговорил Давыдов.

— Хорошо. Береги себя. — также сухо сказала Ирина и в следующую секунду в трубке послышались короткие гудки.

Степан Яковлевич грузно откинулся на спинку сиденья и с мученическим выражением лица закрыл глаза. У него неожиданно начало щемить в груди. Пожилой мужчина чувствовал, что в очередной раз расстроил свою супругу. Но таков был его характер. Все должно быть так, как он скажет, либо никак иначе.

Смахнув платком выступивший на лбу пот, Давыдов медленно поднялся со стула. Недовольно кряхтя, он потер затекшую поясницу и положил телефон во внутренний карман пиджака. Прихватив кейс с бумагами, предприниматель тяжелой походкой направился к стойке, где в тот момент стюардесса, облаченная в ярко-оранжевую форму, начала проверять посадочные талоны у пассажиров.

2.

Не прошло и получаса, а двигатели лайнера начали набирать обороты. Самолет мягко тронулся с места и, постепенно разгоняясь, побежал по взлетной полосе. И чем выше становилась его скорость, тем увереннее крылья опирались на несущиеся навстречу воздушные потоки, тем сильнее влекло в небо летающую машину. В какой-то момент, задрав свой глянцево-блестящий нос, аэробус оторвался от земли и стал неспешно уходить ввысь, постепенно превращаясь из металлической громады в маленькую, черную точку, теряющуюся на фоне мрачного пасмурного неба.

Все это время Давыдов с хмурым выражением лица смотрел в иллюминатор. Летать он не особо любил. Он не любил то, как закладывало уши от перепада давления. Не любил полумрак, царивший в салоне самолета. Не любил тесные сиденья, с трудом вмещавшие его тучное тело. Не любил узкие проходы между креслами, не любил маленькие туалетные комнатки. Не любил воздушные ямы, в которые так часто попадали самолеты за время полета. Однако у крылатых машин было решающее преимущество, — скорость. А скорость позволяла сэкономить время. А время Давыдов очень ценил.

Особенно он начал ценить его после того, как однажды ненароком заглянул в свой паспорт. Увидев дату рождения и изрядно истрепавшуюся страничку с фотографией почти двадцатилетней давности, Степан Яковлевич призадумался. Времени и вправду оставалось не так уж и много. Ему сейчас шестьдесят три. А сколько он еще сможет сохранять прежнюю работоспособность? Два года? Пять лет? А что потом? Давыдов превратиться в дряхлого старика, который никогда и ни при каких условиях не сможет угнаться за молодыми. Может быть, права была Ирина и ему нужно уйти, пока не стало поздно. Найти преемника, передать все дела, наблюдать со стороны, периодически давая полезные советы.

Это возможно, но не сейчас. Сейчас, когда в деле Степана Яковлевича наметились большие перемены…

За стеклом иллюминатора вдали сверкнула молния. Ее вспышка на мгновение озарила все вокруг себя. Угрюмо клубящиеся тучи и темно-серую пелену за ними.

Один миг.

Вспышка.

Давыдов неожиданно вспомнил свое детство. Будучи еще маленьким мальчиком, он увлекался динозаврами и прочими доисторическими тварями, жившими десятки и сотни миллионов лет тому назад. Ему нравился их диковинный, подчас устрашающий облик. Нравилось то, какими большими они были. Нравилась тайна, окружавшая жизнь этих вымерших созданий. А еще Давыдова интересовала история Земли. Движения континентов, глобальные смены климата, титанические по своим масштабам процессы. Как-то раз Степа решил перевести весь неизмеримо долгий жизненный путь Земли в 24 часа. Как если бы вся история нашей планеты заняла не более суток. Маленький Степан Яковлевич провозился полдня. Умножал, делил, записывал, потом рисовал огромный циферблат и на нем разными цветами отмечал эпохи, эры и важнейшие события. Первая, нулевая секунда, это появление простейшей жизни на Земле. Далее следуют долгие часы, вплоть до половины шестого после полудня. Все это время на нашей планете нет ничего кроме одноклеточных микробов и водорослей.

А далее резкий скачок!

Следующие пару часов жизнь начинает резко изменяться, усложняться. Она завоевывает Землю. Она приобретает новые формы, появляются целые классы живых организмов. К девяти часам вечера рыбы вышли на сушу. А еще через пару делений циферблата, наступила пора динозавров. Правда век их оказался недолог и занял на часах Земли всего каких-то сорок минут. И вот, когда на часах уже было примерно без десяти полночь, млекопитающие овладели опустевшим после глобального вымирания планетой.

А что же человек?

Его историю у маленького Степы так изобразить и не получилось. Как бы ни был велик изображенный им циферблат, но отметить на нем четверть секунды, мальчишка не смог. Слишком мал тот отрезок времени, который на этом свете живут люди. По меркам Земли одно мгновение.

Вспышка!

Что же тогда говорить о жизни одного человека? И вправду, как говорят некоторые мудрецы, мы всего лишь песчинка в масштабах вселенной, бесследно затерявшаяся во времени. Наверно, потому многие так торопятся, стремятся сделать как можно больше. Они понимают, насколько на самом деле короток срок отпущенный человеку на этом свете.

Степану Яковлевичу невольно вспомнились слова его отца. Он говорил, что на надгробии указывают дату рождения и дату смерти, а между ними тире. Нужно чтобы это тире было чем-то заполнено, как можно большим количеством свершений. Этим принципом впоследствии и руководствовался Давыдов, став взрослым. Он работал, работал и работал, стараясь делать как можно больше, заполняя тот самый воображаемый прочерк, наибольшим возможным количеством поступков.

Мысли Давыдова прервала еще одна вспышка молнии. Она мелькнула совсем рядом, казалось, даже коснулась крыла самолета. Однако никаких последствий это не возымело. Степана Яковлевича лишь ненадолго ослепило. Потерев глаза, он посмотрел по сторонам. Пассажиры будто ничего не заметили. Кто-то из них спал, кто-то читал книгу, а кто-то вел беседы друг с другом о каких-то неизвестных, но возможно очень важных вещах.

Авиалайнер так же не менял курса, не набирал высоты и не снижался. Он упрямо рассекал мрачно-серую пелену своими крыльями, продолжая полет по намеченному маршруту.

Но разве не положено крылатым машинам держатся подальше от грозового фронта?..

Еще одна вспышка!

Почти беззвучная. Слышен был лишь тихий треск. Но вспышка эта была настолько яркой, что казалось, возникла в самом салоне аэробуса. У Давыдова внезапно перехватило дыхание. Дрожащей вспотевшей рукой он ослабил галстук и стал судорожно расстегивать воротник рубашки. Хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег, и постоянно моргая, мужчина посмотрел на своего соседа. Тот сидел в наушниках и невозмутимо смотрел какое-то кино на планшете.

Неужели последней вспышки никто не заметил? Почему?

Давыдов тянет руку. Он хочет нажать на кнопку и вызвать стюардессу. Но тут его снова ослепляет сгусток яркого света. На этот раз, казалось, он возник прямо перед лицом Степана Яковлевича.

Ошарашенный и сбитый с толку, мужчина вжался в кресло. Он вдруг понял, что не может двинуться. Словно его парализовало.

Давыдов хочет позвать на помощь, но не может. Губы отказываются повиноваться, а язык онемел, словно превратился в вату.

И снова вспышка!

Снова она затмевает собой окружающий мир на несколько секунд.

Почему никто не замечает этого?

Что происходит?

Мозг Степана Яковлевича кричит, хотя сам предприниматель не может произнести и звука.

Еще одна вспышка, тихий треск и тьма.

3.

Тьма окружила Давыдова со всех сторон. Абсолютная тьма и абсолютная тишина. Он попробовал двинуться и понял, что продолжает сидеть в кресле. И темно вокруг от того, что глаза Степана Яковлевича были закрыты.

Мужчина медленно, словно с опаской разомкнул веки и посмотрел по сторонам. Он по-прежнему находился в салоне аэробуса, но был совершенно один. Ни пассажиров, ни стюардесс. Все сидения пусты. В помещении царил густой полумрак. Свет горел лишь носовой и хвостовой части самолета. Давыдов крикнул, но ему никто не ответил. Ни малейшего звука. Лишь те, что производил Степан Яковлевич лично.

Тревожно вслушиваясь в окружающее его беззвучие, мужчина внезапно с ужасом для себя осознал тот факт, что двигатели авиалайнера молчат. Обычно, на них не обращаешь особого внимания. Размеренный гул турбин беспокоит лишь по началу, во время взлета. А затем, спустя какое-то время, звук двигателей становится чем-то привычным, неотъемлемым. И лишь когда этот звук прекратился, мозг начал бить тревогу.

Почуяв неладное, Давыдов прильнул к иллюминатору, чтобы посмотреть, что творится снаружи и вновь обомлел. По другую сторону стекла не было ничего, кроме непроглядной тьмы. Ни вспышек молний, ни свинцово-серых туч, ни сигнальных огней. Даже крыльев самолета не было видно. Свет словно растворялся в окружающем мраке, подобно сахару, брошенному в кофе.

Степан Яковлевич не на шутку запаниковал. Он вскочил со своего места и начал бегать по салону, из одного его конца в другой. Мужчина заглядывал в окна, пытаясь рассмотреть хоть что-то, заглядывал во все возможные уголки, проверил кабинки туалетов.

Нигде ничего и никого. Ни единой души. Даже багаж куда-то пропал. Исчезли и личные вещи Давыдова. Его телефон, кейс с документами, бумажник и ключи.

Он попробовал открыть дверь в кабину пилотов, но та не поддавалась. А стуки, крики и призывы о помощи оставались без ответа. От безысходности Степан Яковлевич попробовал открыть люк, закрывавший выход в носовой части самолета. Однако и тут его ждала неудача. Рычаг то ли заклинило, то ли он был заблокирован. Охваченный паникой, мужчина схватил огнетушитель и принялся колотить им по металлической переборке, до тех пор, пока его тело не сковало усталостью. Обессилено выронив баллон, Давыдов грузно повалился на колени, привалившись спиной к стене. Он начал глубоко дышать, судорожно вздрагивая, всеми силами пытаясь успокоить свое разбушевавшееся в груди сердце.

Не хватало сейчас еще и сердечный приступ заработать.

Немного передохнув и придя в себя, Степан Яковлевич решил более не тратить понапрасну сил и здоровья, совершая всякого рода необдуманные, спонтанные действия. Ситуация, в которой он казался, была весьма неординарной и требовала тщательного осмысления. Вытянув ноги и расположившись удобнее прямо на полу в проходе, он начал размышлять обо всем произошедшем.

Необходимо было найти ответ на следующие вопросы: почему Степан Яковлевич потерял сознание, что произошло с самолетом и пассажирами, где он теперь находится и, самое важное, как найти выход из этой металлической западни.

Во-первых, Давыдов никогда не считал себя религиозным, или суеверным человеком. На любой вопрос он искал ответ исключительно материальной точки зрения. И от того, мысль о собственной смерти Степан Яковлевич отмел сразу. Тем более что подтверждением тому были его собственные ощущения. Тяжесть утомленного тела, ноющая боль в напряженных мускулах, потребность в дыхании, ощущаемые в грудной клетке глухие удары тревожно бьющегося сердца. Все это говорило о том, что Степан Яковлевич жив.

Но почему он тогда потерял сознание? В памяти сразу всплыли таинственные вспышки молний, которые, похоже, видел только сам Давыдов. Должно быть это были галлюцинации. Но из-за чего? Логично предположить, что мужчину чем-то опоили. Наверняка, чем-нибудь наркотическим. По-иному видение ярких вспышек объяснить было невозможно.

И здесь Давыдов перешел ко второму пункту. Самолет и пассажиры. Захват террористами отпадал сразу же. Ибо злоумышленники, как правило, никого не травят и не усыпляют. А если и делают так, то со всеми сразу. А Степан Яковлевич отчетливо помнил перед потерей сознания, что все окружающие его люди вели себя нормально и никакого явного дискомфорта не испытывали. Усыплен был только Давыдов. И теперь он остался один.

В этом должен быть какой-то смысл.

Степан Яковлевич встал с пола и еще раз прошелся по салону, от носовой части к хвостовой. Никаких следов присутствия кого-либо другого, кроме него самого. Все это начинало напоминать какую-то мистификацию, или злобный розыгрыш. И какой бы невероятной не показалась эта мысль, но мужчина внезапно ухватился за нее, как за единственно верный вариант.

А вдруг это и, правда, все подстроено?!

Неизвестные Давыдову недруги решили ему насолить. Дождались, когда он решит куда-нибудь полететь, и подсунули ему заранее подготовленный самолет. Усадили в него ложных пассажиров, подкупили экипаж… Это вполне могло объяснить задержку рейса. Потом, уже в воздухе, Степану Яковлевичу каким-то образом дали наркотик. Хотя здесь и возникали проблемы. Ведь с момента посадки в аэробус мужчина ничего не пил и не ел. Однако вещество можно было распылить в воздухе. Через кондиционер, установленный над креслом. А сидевшие рядом люди попросту приняли какое-нибудь противоядие и потому, газ не подействовал на них. Дальше было дело техники. Самолет посадили в неизвестном Степану Яковлевичу месте, людей и все личные вещи убрали, а саму крылатую машину закатили в темный ангар.

Дойдя до последнего ряда сидений, Давыдов развернулся в проходе и с торжествующим взглядом окинул пустой салон, утопающий в полумраке.

Да, он начинал понимать, что к чему.

Все происходящее с ним является чьим-то злым умыслом. Кто-то неизвестный решил либо подшутить, либо проучить, либо помешать Степану Яковлевичу. Но кому, столь могущественному, он мог перейти дорогу? Столь сильных и беспринципных конкурентов у Давыдова в области не было. Если только это не был кто-то из столицы. Наверно, конкуренты его потенциальных партнеров.

Мужчина вернулся обратно к входу в кабину пилотов и снова присел на пол, взяв в руки огнетушитель. Размышлять о личности таинственных злоумышленников было бесполезно. Куда важнее было придумать, как выбраться из ловушки, в которую угодил Давыдов. Ему нужно было каким-либо образом покинуть самолет. Выходной люк не поддавался. Разбивать иллюминатор было бесполезно. Грузный Степан Яковлевич никогда не смог бы протиснуться в столь узкое отверстие. Оставались только окна в кабине. Они должны быть достаточно большими, чтобы через них можно было вылезть наружу. Оставалось сделать лишь пару шагов. Открыть дверь в кабину пилотов, и разбить лобовое стекло самолета, которое бесспорно должно быть чрезвычайно прочными.

Собравшись с силами и поднявшись с пола, Давыдов приступил к исполнению намеченного им плана. Ухватив баллон покрепче, мужчина начал наносить один удар за другим, стараясь бить либо по петлям, либо в район замка. Дверь заметно вздрагивала, и создавалось ощущение, что она не сидит так крепко, как могла показаться ранее. Возможно, навалившись до этого несколько раз всем телом, Степан Яковлевич смог-таки расшатать ее. Тем лучше, значит, вскрыть кабину будет заметно легче и тем больше сил останется на то, чтобы разбить стекла. Однако, ударив очередной раз огнетушителем, Давыдов остановился. Отпрянув от двери на несколько шагов, он испуганно уставился на пол, заметив струящуюся неизвестно откуда воду. Проследив недоумевающим взглядом ее путь, мужчина с ужасом понял, что струйка прозрачной жидкости бьет из щели, образовавшейся снизу у дверного косяка.

На такое он никак не рассчитывал.

Давыдов полагал, что самолет находится в ангаре, или в каком другом здании, способном вместить большую крылатую машину. А окружающая лайнер кромешная тьма, это всего лишь результат полного отсутствия электрического освещения и тщательно закрытых ворот. Но в итоге, оказалось, что все совсем не так.

Самолет был не в ангаре.

Он находился в воде.

И, судя по отсутствию малейших лучиков света за стеклами иллюминаторов, глубина должна быть порядочной. Не меньше десяти-двадцати метров.

В голове Степана Яковлевича молнией пронеслась будоражащая ум мысль. Все это не розыгрыш, и не акт устрашения. Это изощренный метод расправы. Отправить на дно целый аэробус, ради того, чтобы убить одного единственного человека!

Его. Давыдова.

Но кто? Кто это мог быть? Кому так сильно мог навредить бизнесмен из провинции? У кого так много средств и возможностей, чтобы совершить нечто подобное?

Парализованный мечущимися в голове обрывками мыслей, Степан Яковлевич медленно пятился задом, неотрывно наблюдая за тем как из-под двери, ведущей в кабину пилотов, непрерывно струится вода. Как она расплывается огромной лужей по салону самолета. Как подступается к самым ногам. В себя оторопевшего мужчину привел лишь протяжный натужный скрип державшихся из последних сил петель.

Вот-вот должно было случиться нечто страшное.

Поток воды стал усиливаться ежесекундно, все сильнее заливая изнутри крылатую машину. Прошло совсем немного времени, а уровень воды стал доходить Давыдову до щиколотки. Мужчина не знал, как поступить. В подобной ситуации ему прежде бывать не приходилось. Да вряд ли кому-либо вообще на белом свете. Степан Яковлевич продолжал медленно отступать к хвостовой части самолета, а до его ушей, тем временем, доносился наводящий ужас шум неудержимо рвущегося внутрь потока. Дверь в кабину пилотов уже начала перекашиваться, постепенно слезая с петель. Еще несколько секунд и она с грохотом отлетала в сторону, а вслед за ней, с оглушительным ревом в салон устремилась стена бешено пенящийся и клокочущей жидкости.

Степан Яковлевич плюхнулся в первое попавшееся кресло и, приготовившись к удару, сжался, прикрыв лицо руками. Он уже почувствовал обжигающе прохладное дыхание неукротимого потока, как в тот же миг чьи-то сильные, мертвецки холодные руки обхватили его плечи. Одновременно с этим, Давыдов услышал над ухом едкий смешок и голос, показавшийся ему невероятно знакомым:

— Давай-ка окунемся, Стёпка!

4.

Давыдов оказался в воде. Вода окружала его. Бесконечная черная толща. Густая и непроглядная. Мужчина висел посреди нее, словно посреди бескрайней пустоты. Только пустота эта была осязаема. Она струилась вокруг тела, противилась любому резкому движению, стремилась проникнуть внутрь, стоило лишь на мгновение открыть рот.

Перепуганный до полусмерти и сбитый с толку, Степан Яковлевич покрутил головой. Ни самолета, ни того незнакомца, чьи скрюченные руки схватили Давыдова за плечи мгновение тому назад. Ничего не было. Лишь одна вода. Удушливая, холодная пелена. И среди нее, словно подвешенный находился Степан Яковлевич. Пребывая в подобном состоянии, пожилой бизнесмен потерял всякую ориентацию. Он не знал, где верх, где низ, где лево или право. Не знал, погружается он, или всплывает. Рассудок отказывался понимать происходящее, отказывался эффективно работать. И от того не было никакой возможности принять необходимое в тот момент, наиболее рациональное решение.

А время шло. И его оставалось не так уж и много. Пусть не умом, но инстинктивно Степан Яковлевич это отлично понимал. Сколько он сможет задерживать дыхание? Минуту? Чуть больше? А сколько уже прошло? Барахтаясь, в мрачной бездне, теряешь не только пространственные ориентиры, но и временные. Есть ли смысл бороться в подобной ситуации? Есть ли реальная возможность выбраться из этой западни? Самым простым ответом на эти вопросы было бездействие. Просто опускаешь руки, расслабляешься и тонешь. Погружаешься, растворяясь в тягучей прохладе этой осязаемой тьмы.

Однако, инстинкт самосохранения не давал покоя. Где-то в глубине сознания, Давыдов метущимся зверем искал выход, малейший шанс на спасение. Мужчина в очередной раз покрутил головой и неожиданно заметил, что в одном направлении толща воды имеет более теплый желтоватый оттенок. Возможно, это самолет. Надо плыть к нему. Вдруг там еще можно укрыться. Вдруг там еще остался воздушный карман. Нужно попасть внутрь, успокоиться и попытаться придумать, что делать дальше.

Степан Яковлевич принялся энергично загребать всеми четырьмя конечностями. Он, что было сил, стремился к этому светлеющему впереди пятну. И чем дольше он плыл, тем ярче оно становилось. Тем меньше оно напоминало своими очертаниями крылатую машину. Одновременно с этим и вода, окружавшая предпринимателя начала заметно светлеть, приобретая серо-зеленый оттенок. В эту секунду Давыдов понял, что плывет вовсе не к самолету, а к поверхности. А манящий желтый свет, это свет солнца.

От этого всего у Степана Яковлевича открылось второе дыхание. Ослабевшие, налившиеся тяжестью руки и ноги, одномоментно окрепли. Мышцы пришли в тонус, став твердыми, будто выкованными из стали. Неожиданно для самого себя, шестидесяти трехлетний мужчина устремился к желанной цели с прытью олимпийского чемпиона по плаванью.

Всего несколько сильных гребков и Давыдов вынырнул на поверхность. Судорожно хватая воздух, он закачался на волнах, не переставая энергично шевелить руками и ногами. Сердце работало на пределе возможного и, казалось, готово было выскочить из груди, но Степан Яковлевич не обращал внимания на это. Он смог-таки выбраться из столь безвыходной ситуации, но в безопасности еще не был. Теперь нужно было понять, где он находится, куда ему нужно плыть…

Но все мысли об этом ушли на второй план, когда что-то или кто-то внезапно схватило ногу мужчины. Железная хватка, то ли пальцев, то ли щупалец, то ли клешни, заставила Давыдова испытать самый сильный в его жизни испуг. Нечто или некто с силой потянул его вниз, заставив на пару секунд целиком уйти под воду. Неужели это был какой-то хищник? Или это тот самый незнакомец, что вытащил Степана Яковлевича из самолета? Размышлять об этом времени не было. Мужчина в отчаянии начал бешено размахивать руками и ногами, пытаясь высвободиться из объятий неведомой сущности. В какой-то момент, он нечаянно задел что-то мягкое, движущееся, бесспорно живое. Получив увесистый удар каблуком ботинка, неизвестное существо тут же оставило ногу Давыдова в покое, стремительно уйдя на глубину. Перепуганный, измотанный борьбой за жизнь Степан Яковлевич во второй раз вынырнул на поверхность. Перед его глазами мелькнул пологий берег, поросший густым кустарником, стройные сосны, возносящие свои кроны к лазурному небу. До суши было рукой подать. Метров двадцать, не более.

Вот оно желаемое спасение!

Давыдов, вкладывая в каждый гребок все свои оставшиеся в запасе силы, устремился к берегу. Ему было уже совсем плохо. Воздуха не хватало. Сердце едва справлялось с нагрузками. Каждый его удар отдавался в ушах глухим, протяжным, похожим на звон колокола гулом. Перед глазами плыли разноцветные пятна. Каждый преодолеваемый метр давался Степану Яковлевичу с невероятным трудом. Берег приближался, но очень медленно. Порой казалось, будто мужчина вообще не плывет, а лишь впустую загребает воду, оставаясь на месте. Но бизнесмен не хотел сдаваться и плыл, не смотря на режущую боль в сухожилиях и мускулах, не смотря на чудовищную, сдавливающую гортань отдышку.

В конце концов, почувствовав под собой илистое дно и осознав, что он уже на мелководье, Давыдов попросту встал на четвереньки и далее пополз, словно ящерица, пыхтя, фыркая и кашляя от попадающей в рот замутненной воды. Преодолев подобным образом относительно небольшое расстояние, Степан Яковлевич попытался встать на ноги. Выпрямив спину и встав по колено в воде, пожилой мужчина мучительно застонал. Земное тяготение обрушилось на плечи подобно громадному каменному валуну. Казалось, тело в одно мгновение увеличилось в массе в несколько раз. Дополнительную тяжесть создавал насквозь промокший костюм, впитавший в себя огромное количество жидкости, и весивший теперь, как латы средневекового рыцаря. Простояв сгорбленным несколько секунд, стенающий от боли Давыдов вновь опустился на четвереньки. Стоя вот так, по-звериному, он окончательно выбрался на берег. Пачкаясь в грязи и утираясь животом о траву, Степан Яковлевич смог преодолеть еще пару-тройку метров и, обессилено рухнув на землю, лениво перевернулся на спину. Уставившись обезумевшим взглядом в голубое безоблачное небо, мужчина судорожно дышал. Его сердце отбойным молотком стучало по ребрам, а легкие так стремительно расширялись от наполняющего их воздуха, что начинало резать в груди.

Однако толком перевести дух не получилось. Некто, или нечто не оставляло своих попыток добраться до Давыдова. Лежа на берегу, измотанный свалившимися на него испытаниями, мужчина внезапно ощутил всё ту же стальную хватку. Чьи-то сильные руки крепко обвили ноги Степана Яковлевича чуть ниже колена и рывком подтащили его обратно к кромке воды. В следующее мгновение бледные скрюченные пальцы железным тисками сдавили шею, так что стало невозможным сделать и малейший вдох. Еще не пришедший в себя Давыдов не мог, как следует осознать происходящее с ним. Он лишь судорожно открывал рот в попытке набрать хоть немного воздуха в грудь и беспомощно хлопал ладонями по влажному песку. Перед взором задыхающегося Степана Яковлевича возникло искаженное гневом, посеревшее распухшее лицо, измазанное илом и разукрашенное прилипшими к коже водорослями.

— Ну, как тебе водичка?! — торжественно прорычал незнакомец, оскалившись в злобной улыбке. Он продемонстрировал Давыдову свои гнилые неровные зубы и брызнул в лицо затхлой водой.

Собрав воедино разбитый на осколки рассудок, заодно и всю свою волю, Степан Яковлевич попытался освободиться от стального захвата. Однако пальцы нападавшего, будто толстая проволока, крепко обвивали шею мужчины.

— Что ж ты так дергаешься?! — продолжал говорить незнакомец, не отпуская свою жертву. — Неужели ты не рад меня видеть?!

Давыдов замер от этих слов и стал выпученными от ужаса глазами осматривать нападающего. Его лицо было не просто серым, это была мертвенная бледность, какая бывает только у утопленников. Опухший, с черными слипшимися волосами, источающий невыносимый смрад, этот некто не походил ни на одного из знакомых Степана Яковлевича.

— Что? Неужели забыл?

Неизвестный гневно прорычал и, закончив душить Давыдова, взял его за грудки.

— А может быть, ты это вспомнишь? — незнакомец повернулся правым плечом, по сути, ткнув им прямо в лицо Степану Николаевичу. На обесцветившейся, будто размякшей от воды коже виднелась едва заметная, темная полоска с неровными краями, длиною пять сантиметров. Шрам был старый, наверно еще детский, почти потерявший былую выпуклость.

— Помнишь откуда это? Помнишь? Лето… пятый класс.

Лето, пятый класс… Давыдов невольно вспомнил себя еще мальчишкой. Он и его одноклассник играли дома, на подоконнике, и случайно разбили окно. Один из осколков ранил друга Степана Яковлевича. Оттуда и появился этот шрам.

— Слава богу, это был первый этаж, а то вылетели бы оба. — неожиданно сказал вслух предприниматель, при этом сильно удивившись собственным словам. Но ведь именно эту фразу сказала его мама, когда вернулась домой и увидела, что произошло в ее отсутствие. Давыдова словно током ударило. Безумным взглядом он посмотрел на мертвеца, стоявшего перед ним. В этот момент он невольно начал различать отдельные, до боли знакомые черты побледневшего, испачканного грязью лица.

— Коля? Коля Ерохин? — шепотом произнес пожилой мужчина, протерев кулаком глаза.

Мозг Степана Яковлевича отказывался верить в происходящее. Этого просто не может быть! Николай Ерохин, друг детства, одноклассник, а потом и однокурсник, стоял перед ним воплоти.

— Ах, значит, теперь узнал? — мертвец расхохотался так, что из его гнилозубой пасти снова брызнула затхлая вода. — Так, может быть, ты и это место узнаешь? — он поднял Давыдова с земли, словно пушинку, без каких-либо заметных усилий. Затем поставил сбитого с толку, ошарашенного бизнесмена на ноги и отошел на пару шагов в сторону, позволяя тем самым, осмотреть окрестности.

— Глянь вокруг. Ничего тебе это не напоминает?

Ерохин торжественно развел руки в стороны, а Степан Яковлевич, молча, покрутил головой, хлопая округлившимися от неописуемого удивления глазищами.

Они стояли у озера, со всех сторон окруженного лесом. Кое-где на его пологих берегах разместились невысокие ивы, склонившие свои тонкие, гибкие ветви к самой поверхности воды. Местами их сменял густой кустарник, плотными зеленеющими гроздями усевшийся на краях подмытых волнами откосов. Сам водоем по своим размерам был весьма скромным. Чуть больше футбольного поля. И то, что глубина в нем могла быть настолько велика, представлялось чем-то невероятным. Такой же сказочной казалась и мысль о том, что в столь маленьком озерце мог поместиться огромный пассажирский самолет. Хотя теперь, после встречи с другом своего детства, Степан Яковлевич больше не был ни в чем уверен.

Давыдов продолжал безмолвно осматривать окрестности. Участок берега, на котором он стоял, оказался до боли знаком. Линия воды здесь сильно изгибалась, образуя небольшой заливчик. Окруженный со всех сторон растительностью, словно непроницаемой стеной, он был надежно отделен от внешнего мира. Из этого закутка получалось идеальное укрытие, недоступное посторонним взглядам. Давыдов со своим другом и одноклассником Ерохиным не раз бывал здесь. Это было их особенное место. В детские годы они называли его своим секретным штабом. Располагалось крошечное озерцо в лесопарке на окраине их родного городка. Потому летом мальчишки часто бегали сюда купаться. Этой привычки два закадычных друга не изменяли и позже, в годы своей студенческой юности.

Юность… Степан Яковлевич еще раз внимательно посмотрел на явившегося неизвестно откуда Кольку Ерохина. За серостью побледневшей кожи, распухшими, сильно измененными чертами лица и кусочками водорослей прилипших к щекам, пожилой мужчина увидел, что его друг детства был по-прежнему молод. Как и в тот самый день.

Роковой день.

Воспоминания взвалились на Давыдова тяжелой ношей. Точнее сказать, обрушились подобно кузнечному молоту, ударившему о наковальню.

Только что подошла к концу летняя сессия. Сдан последний экзамен. На улице жарко. Больше тридцати градусов. Ярко светит солнце и на небе ни облачка. Колька иСтепа приехали погостить из большого города обратно, на свою малую родину, в Северск. Вдвоем они бредут с железнодорожной станции уже знакомым привычным для них маршрутом, через лес, мимо того самого озерца.

— Жарко-то как! Мозг плавится! — пожаловался Ерохин, утирая пот со лба. — Давай окунемся! — предложил он неожиданно приободрившимся голосом и, снимая с себя на ходу футболку, юркнул в заросли. Давыдов от возможности лишний раз охладиться отказываться не стал. Ему, бывшему с малых лет грузным увальнем, царившее на улице пекло доставляло не меньший дискомфорт. Друзья укрылись в своем секретном месте. Зашли в воду…

Но потом что-то в этот день пошло не так.

Степа выдохся первым и выбрался обратно на берег, блаженно распластавшись на траве. Колька, напротив, сухенький и поджарый, прекрасно плавал и мог по целому часу непрерывно барахтаться в озере. Однако затем случилось нечто, чему позже никто не смог найти рационального объяснения. Молодой, здоровый парень начал неожиданно тонуть. Причем так, будто он в первый раз в воде оказался. Давыдов не сразу обратил внимание на крики своего друга. Тот не раз разыгрывал его, ныряя на глубину и подолгу задерживая дыхание. Но тут все оказалось по-настоящему. Поднявшись с земли, Степан Яковлевич посмотрел на Ерохина и с берега заметил в его глазах неподдельный ужас. С его другом действительно приключилась беда. Нужно было что-то делать. Нужно было идти на помощь. Но ноги Давыдова будто приросли к месту. Он не мог пошевелиться. А Колька тем временем отчаянно звал своего товарища, бил руками по воде, периодически погружаясь с головой. Снова и снова. И после одного из таких погружений, Ерохин больше не всплыл. Только в этот момент Степан наконец-то пришел в себя, но было уже поздно. Его друг утонул.

Что это было? Почему он не смог помочь Кольке? Почему сам Колька начал тонуть? На эти вопросы никто ответа так и не нашел. Не знал их и сам Давыдов.

Теперь же перед Степаном Яковлевичем стоял его мертвый друг, как напоминание о том ужасном дне. Такой же молодой, не постаревший ни на один день. Но только неестественно бледный, изуродованный. Злой.

— Скажи мне, почему ты меня не спас? Почему дал погибнуть? — сказал Ерохин, отведя свой мутный взгляд от водной глади озера. Он пристально посмотрел на Давыдова, и его лицо содрогнулось от едва сдерживаемой ненависти.

— Я… наверно… испугался. — сбивчиво ответил Степан Яковлевич, не сразу осознав суть заданного ему вопроса. — Я… пошевелиться не мог.

— Не мог он!

Колька всплеснул руками от негодования и схватил своего друга за полу пиджака.

— Испугался? Ты? Не ври! Это точно не про тебя! Ты всегда был самым деятельным, никогда не стоял в стороне. Считал, что все нужно сделать самому. В универе ты сам предложил свою кандидатуру на роль старосты группы, хотя вряд ли кто другой согласился бы. И ты был старостой. Причем не для галочки. Исполнял свои обязанности честно… А вспомни школьные годы! Ты старушек через дорогу переводил. Заступался за слабых. Помнишь, сколько мы с тобой дрались с хулиганами? А помнишь, как накостыляли Гришке Большеватову за то, что он девчонок донимал? А ведь он старше нас был. Кабан настоящий!.. Нет. Это не страх… А если и он, то не в первую очередь.

— Я же говорю. Я двинуться не мог. — попытался оправдаться Давыдов, ощущая себя двоечником, вызванным к доске. — У меня ноги, как каменные стали. Не оторвать. Я не мог!.. Не мог!

— А может, не хотел? — Ерохин внимательно осмотрел своего друга с ног до головы. — Как же ты сильно изменился.

— Так… много времени прошло с тех пор… сорок лет. — запинаясь, произнес Степан Яковлевич. — За это время кто угодно изменится. Не узнать будет.

— Я не о том сейчас говорю! — возмутился мертвец, отпустив полу пиджака и отмахнувшись. — Я про те времена, когда мы были молоды. Ты резко тогда поменялся. После того, как мы познакомились с ней.

— С ней. — машинально повторил последние слова Давыдов, ощущая, как его снова настигают воспоминания. Он прекрасно понимал, о ком конкретно зашла речь.

Ирина училась в параллельной группе на том же факультете, что и Степа с Колей. Миниатюрная, улыбчивая, с короткими кудрявыми рыжими волосами, бесконечно милая девушка сразу приглянулась двум друзьям. Они быстро нашли общий язык, и стали много времени проводить вместе. Внимательная, трудолюбивая и сообразительная, Ира училась исключительно хорошо. Вслед за ней не отставал и Степан, быстро добившись звания одного из лучших студентов своего курса. А вот Колька напротив, был шалопаем. Порядком лентяйничал, часто опаздывал и не слишком усердно отдавался разгрызанию гранита науки. Однако Ерохин был невероятно обаятелен, обладал превосходным чувством юмора и вообще, легко становился душой любой компании, в какой ему доводилось оказаться. В отличие от Николая, Давыдов вел себя несколько иначе. Как правило, он предельно серьезен, временами даже чересчур. Избегал шумных празднеств и увеселительных мероприятий. Старался с пользой проводить любую выкраденную им свободную минутку времени, то занимаясь учебой, то возложенным на него обязанностям старосты, то подрабатывая где-нибудь. Нередко Степан ворчал на Кольку, укорял его за излишнее разгильдяйство, уверял, что тому никогда не стать успешным человеком, если он не возьмется за ум.

Два закадычных друга были полными противоположностями друг друга. Но как гласит один из законов физики: противоположности притягиваются, образуя прочные связи друг с другом. И столь же нерушимой была и связь между двумя молодыми людьми…

Однако все поменялось с приходом Ирины.

Простая симпатия, испытываемая Степаном и Колей, быстро переросла в нечто большее, совершенно непохожее на обыкновенную дружбу. Двое юношей влюбились в симпатичную рыжеволосую девушку, причем практически одновременно. Вот только, по обыкновению своему, целеустремленный и трудолюбивый Давыдов оказался не столь смел и упорен в делах сердечных, в отличие от его однокурсника. Ерохин первым стал оказывать знаки внимания Ирине, первым признался ей. Испытываемые Николаем чувства, к его собственному счастью, оказались взаимны, и вскоре юная парочка уже не скрывала своих особенных отношений, появляясь всюду вместе, постоянно держась за руки, обнимаясь.

Чувства же Степана так и остались безответными. Но молодой человек не стал устраивать сцен. Не стал сражаться со своим лучшим другом за сердце Ирины. Ерохин заслуженно опередил его, оказавшись в нужный момент чуточку смелее и чуточку решительнее. Степан попросту отошел в сторону. Однако совсем избежать негативных последствий у Давыдова не получилось. Сдерживаемые им эмоции копились в душе. Внутреннее давление нарастало ежедневно, временами изливаясь наружу не в самом лучшем виде. Стёпа стал замкнутым. Молчаливым. Все чаще он возвращался домой один. Все чаще ссорился с Колькой по пустякам. Все чаще отказывал своему другу в прогулках и походах в кино. Любые вопросы, или иные попытки разъяснить ситуацию со стороны Ерохина вызывали лишь негативную реакцию Давыдова. Он не умел объясниться, да и, наверно, не хотел. Так для него было проще.

Степан еще сильнее углубился в учебу, стал больше работать. Он старался меньше обращать внимание на то, как складывались отношения между его лучшим другом и Ириной. Но вот очередной семестр подошел к концу. За ним прошла череда зачетов и экзаменов. Закончив с учебой, Давыдов не хотел ехать домой, в родной Северск в компании Николая. Но случай свел их вместе. Всю дорогу два юноши не проронили и слова. А потом по пути с железнодорожной станции Ерохин предложил искупаться. Может быть, таким способом он хотел добиться разговора по душам. А может быть, просто решил напомнить о той крепкой дружбе, что связывала их много лет.

Узнать всей правды теперь не суждено.

Вспоминая все это, Давыдов не мог понять, почему же он не спас тогда Кольку. В то, что это был страх, он теперь уже и сам не верил.

Но что это было тогда? Зависть?..

Нет, нет, нет! Такого не могло быть!..

Давыдов любил Ирину, и ему было больно видеть ее вместе с Колькой, но поступать столь подло, столь бесчеловечно, на такое пожилой мужчина был не способен в принципе.

Однако мертвый Ерохин стоял перед ним воплоти. Исполненный злобой и негодованием мертвец, он выдвигал безапелляционные обвинения, уверенно полагая, что Степан Яковлевич может сотворить поистине мерзкий поступок. Может позволить умереть своему лучшему другу.

— Нет! Я не мог! Я не мог такого совершить! — воскликнул Давыдов, обхватив голову руками. — Ты был мне другом!

— Другом!? — брызнул водой сквозь злобно стиснутые зубы Колька. — Хорош же друг! Прилежный в учебе, работящий, умный, независтливый. А самое главное, заботливый. Ах, как же ты о моей Ирине позаботился!

— Она страдала. Не могла пережить потерю. — Степан Яковлевич принялся энергично жестикулировать. — А я просто ее поддержал.

— Так это, значит, так называется? Поддержать? — Ерохин подскочил к своему другу, сунув ему под нос кулак. — Жениться на девушке лучшего друга, после того, как он погиб на твоих глазах, значит "поддержать"?!

— Ты… ты не прав. — запротестовал Степан Яковлевич, боязливо попятившись назад. — Говоришь таким тоном, будто я женился на ней сразу после твоей смерти. Да мы целый год вообще не общались! Обходили друг друга за километр! Если бы… если бы не этот проклятый реферат… если бы у нас не попалась одна и та же тема, то я с Ириной вообще никогда не сошелся бы.

— Ах, да, да, да! Рассказывай больше. Знаю я это все. — саркастически закивал Ерохин. — Лицемер ты и сволочь, Степка! Мне не лги! Ты следил за ней. Ходил вокруг да около, словно акула. Каждый день шел по пятам, провожая ее до самого дома. А подойти и заговорить боялся. Боялся, что она тебя прогонит. Не захочет видеть. Боялся, что не будешь успешен во всем. Не только в учебе и работе, но и в любви. А ты не думал, что именно потому я ее первым добился, а не ты?

— Думал!.. всегда думал. — Давыдов неожиданно закашлялся, сорвав голос. — Потому и ушел в сторону. Потому и стал так мало общаться с тобой. Не хотел вмешиваться в ваши отношения.

— Выжидал, сволочь! — закричал Колька и угрожающе замахал кулаками перед лицом Давыдова. — Скажи, она долго страдала, вспоминая меня? Говори правду! Хотя бы в ней не дай мне разочароваться!

— Долго. — помолчав несколько секунд, тихо произнес Степан Яковлевич. Он понуро опустил голову, совсем не обращая внимания на то, что Ерохин едва не набросился на него.

Ирина действительно долго переживала. Уже, будучи женатым на ней, Давыдов не раз замечал, как супруга его выходит из ванной с красными глазами и припухшими веками. Не раз он слышал ее тихие всхлипывания, доносившиеся из соседней комнаты. Мужчина прекрасно понимал, из-за чего его жена ведет себя подобным образом, но никогда не пробовал поговорить о том, что не дает им обоим покоя. И даже теперь, спустя столько времени, Степан Яковлевич был уверен в том, что Ирина до сих пор носит в своем сердце старую незаживающую рану, а вместе с ней хранит и чувства к трагически ушедшему Николаю.

— Мы прожили вместе столько лет. Мы столько перенесли вместе. Радостей, горя, печалей. Мы завели детей. У нас уже внуки появились. И она до сих пор помнит о тебе. А ведь ты был с ней всего четыре месяца! Всего каких-то четыре месяца! — Давыдов замахнулся рукой на своего мертвого друга, но вовремя остановился. — А я был с ней всю жизнь!

Ерохин лишь ехидно улыбнулся, а затем покачал головой.

— Значит, это все-таки зависть.

Зависть? — возмутился Степан Яковлевич. — Да я завидовал. Но не тебе живому, а тебе мертвому. Тому, кого с ней больше не было. Тому, кто, не смотря на свою смерть, продолжал жить в ее сердце. А ведь я так старался! Я всего себя отдавал! Сколько трудов, сколько лет!

— Сколько лет. — тихо повторил Ерохин и неожиданно схватил Давыдова за грудки своими необычайно сильными руками. — Сколько лет! Лет, которых не было у меня с ней! Годы, которые Ира прожила с тобой!

Николай без видимого усилия приподнял над землей грузного Степана Яковлевича и, будто маленький камушек, бросил в воду. Беспомощно барахтаясь и задыхаясь, Давыдов пытался выбраться обратно на берег, но тот внезапно отскочил от него на несколько метров. Вода, словно липкая густая слизь, моментально опутала мужчину. Будто щупальца невидимого спрута, она потащила Степана Яковлевича вниз, обратно на глубину. Давыдов, что было сил, размахивал руками и дрыгал ногами, пытаясь всплыть, однако все было безуспешно. Его снова окружила непроглядная тьма. Воздух в легких стремительно подошел к концу, и пожилой предприниматель, захлебываясь, вскоре потерял сознание.

5.

Казалось, Давыдов отключился совсем ненадолго. Время, проведенное им в липком забытьи, пролетело незаметно. Будто одно мгновение. Придя в себя, не решаясь открыть глаз и стараясь не дышать, Степан Яковлевич сжал пальцы в кулаки, при этом напрягшись всем телом.

Он больше не тонул. Он вообще был не в воде.

Не в силах больше сдерживаться, Давыдов судорожно вдохнул, и ощутил прохладный, чуть влажный воздух, приятно наполнивший его легкие. Все еще жмурясь и поерзав своей пятой точкой, мужчина с удивлением почувствовал под собой нечто мягкое, пружинистое. Еще через мгновение стало ясно, что это же самое нечто бережно поддерживало ноющую от напряжения спину бизнесмена и шею, соблазнительно предлагая расслабиться и забыть обо всем, что произошло. Степан Яковлевич с трудом удержался от того, чтобы поддаться этому заманчивому желанию. Его инстинкт самосохранения, скребущий внутри беспокойной кошкой, принуждал пожилого мужчину оставаться собранным, готовым к любому, самому невероятному повороту событий. Собравшись с силами и открыв, наконец, глаза, Давыдов с удивлением обнаружил, что сидит на своем месте в салоне пассажирского самолета. Как и до этого вокруг никого не было. Лишь абсолютная, гнетущая тишина и слабоосвещенные ряды кресел. Не веря тому, что видят его глаза, Степан Яковлевич машинально ощупал себя всего, с ног до головы, и вновь оказался поражен. Костюм был сухим и неизмятым, прямо как перед вылетом. Белая рубашка, в буквальном смысле слова, блистала чистотой, даже в полутьме салона. Ни одного грязного развода, кусочка водоросли или пятна от зеленой травы.

Неужели все произошедшее было лишь сном? Ужасной галлюцинацией?

Но почему Степан Яковлевич видел своего покойного друга? Почему в своем кошмаре оказался на берегу того самого прудика? Как тогда это объяснить?

Ответ нашелся неожиданно легко. Давыдов по-прежнему находится в плену у неизвестных похитителей. А его разговор с утопленником и сокровенное место юности всего лишь плод воображения, разгулявшегося под воздействием какого-нибудь наркотического вещества. Того самого, с помощью которого и усыпили Степана Яковлевича в первый раз. По всей видимости, таинственные недоброжелатели до сих пор наблюдают за своим пленником и всячески препятствуют его попыткам выбраться на свободу. Даже не самым продуманным. А как иначе объяснить тот факт, то дверь в кабине пилотов до сих пор на месте. Да и в салоне нет ни единого намека на произошедший ранее потоп.

Эти мысли одновременно взбодрили Степана Яковлевича и месте с тем заставили лишний раз глубоко задуматься. Его накачали какой-то дрянью. От того появились все эти галлюцинации… Молнии, сверкающие в салоне самолета. Вода, затапливающая авиалайнер. Озеро. Лес. Колька Ерохин. Почему именно он появился в этих видениях? Неужели его гибель до сих пор так сильно волнует Давыдова? Или, может быть, это просто бесчинствовало подсознание, восставшее из-под гнета уснувшего рассудка? Может быть, это оно, почуявшее свободу, начало извлекать на свет то, что мужчина так старательно похоронил в глубинах собственной памяти?

Степан Яковлевич уткнулся макушкой в спинку впереди стоящего кресла и, обхватив голову руками, мучительно простонал.

Что же делать?..

Неожиданно в тишине раздался тихий едва уловимый скрип. Донесся он со стороны кабины. Пожилой мужчина напряг все мускулы своего тела, при этом все еще оставаясь в согнутом положении, будто спрятавшись за сидениями. Боязливо затаив дыхание, Давыдов медленно поднял голову и посмотрел вперед, откуда только, что донесся подозрительный звук. Ему неожиданно стало не по себе. В первую очередь, от небывалого по силе страха, поразившего его лихорадочно сжимающееся сердце.

Не уж-то теперь он не один в самолете?!

Скрип снова повторился. На этот раз он был громче и протяжнее.

Кто-то невидимый, находящийся вне поля зрения, открыл дверь, ведущую в кабину пилотов.

Грузный Степан Яковлевич испуганно сжался, так, чтобы его не было видно из-за спинки сиденья. Опустив голову и вжав шею в плечи, бизнесмен из-за впереди стоящего кресла не мог видеть того таинственного незнакомца, который решился нарушить его одиночество. О том, кем являлся этот нежданный гость, пожилой мужчина в тот момент думать не хотел. Куда сильнее ему хотелось остаться незамеченным.

Раздался тихий щелчок закрывающейся двери, а вслед ним послышались чьи-то неторопливые шаги. Неизвестный начал свое неспешное продвижение по салону авиалайнера. И с каждой секундой он приближался к тому месту, где согнувшись в три погибели, притаился в своем кресле Степан Яковлевич. В гробовой тишине, царившей вокруг, каждый шаг слышался особенно четко. И по тому, как звонко шлепали ступни по полу, можно было сразу понять, что некто идет босиком, причем ступая мокрыми ногами.

Осознав это, Степан Яковлевич испугался еще сильнее. Видимый им недавно будоражащий разум образ вновь воскрес в памяти. Неужели это ОН? Снова ОН… И словно, подтверждая эту догадку, в пустом салоне аэробуса, как гром среди ясного неба, раздались слова.

— Думаешь от меня здесь спрятаться?

Вслед за этими словами раздался ехидный смешок.

От ужаса у Давыдова душа в пятки ушла. Он узнал голос незнакомца. Тот принадлежал Кольке Ерохину, призраку, явившемуся из далекого прошлого.

— Здесь тебе некуда деваться! Некуда прятаться! — торжествующе произнес Ерохин и, словно, стараясь напугать своего друга еще больше, стал громче шлепать своими босыми ступнями.

— От меня не убежишь. Так что, выходи, Степка. Наш разговор еще не окончен.

Нервы Степана Яковлевича натянулись тугой, тревожно стонущей, готовой порваться в любой момент струной. Ставший в одно мгновение хрупким, будто стекло, рассудок судорожно искал объяснение всему происходившему. Не находя рациональных причин этому чудовищному явлению, он трескался под грузом гнетущей неизвестности, рассыпался на множество мельчайших осколков. Мозг пожилого мужчины, привыкший к вещам исключительно материальным, подчиняющимся известным законам природы, отказывался верить в то, что посреди пустого, безлюдного салона пассажирского аэробуса может возникнуть оживший мертвец. Вполне осязаемый, мыслящий, способный проявлять обычные человеческие эмоции.

«Это мне кажется! Этого нет на самом деле! Это всего лишь галлюцинации!»— твердил про себя Давыдов. Предприниматель несколько раз сильно ущипнул свою руку, наивно полагая, что может избавиться, таким образом, от одолевавшего его кошмара. Однако Ерохин и не думал исчезать. Его неспешные шаги и шумное, полное яростного предвкушения дыхание все еще доносилось до ушей Степана Яковлевича.

«Ты просто спишь. Тебе нужно проснуться! Проснись! — не унимался мозг пожилого мужчины, стараясь убедить своего хозяина в том, что все вокруг лишь плод воображения. — Не бойся! Взгляни на него! И ты поймешь, что Кольки на самом деле нет. Он только кажется».

Повинуясь велению собственного разума, позабыв на секунду о неодолимом страхе, Давыдов медленно поднял голову, осторожно выглянув из-за спинки впереди стоявшего сиденья. В густом полумраке салона, пронизанного призрачным светом, исходившим со стороны кабины самолета, бизнесмен ясно различил стройный силуэт голого человека. Силуэт этот двигался по проходу, ритмично раскачиваясь из стороны в сторону, неумолимо увеличиваясь в размерах, постепенно прорисовываясь подробнее, во всех возможных деталях. Степан Яковлевич видел эту фигуру лишь одно мгновение, прежде чем снова пригнуться, испуганно сжавшись в комок. Представший перед ним человек вовсе не был эфемерным сгустком, порожденным разбушевавшимся воображением. Он казался абсолютно реальным, на все сто процентов, сотворенным из крови и плоти.

Из мертвой крови и мертвой плоти.

— Черт возьми! — прошептал Давыдов, будучи не в состоянии совладать с собственными эмоциями.

И его будто бы услышали.

— Где же ты притаился, Стёпа? — со злобной усмешкой сказал Ерохин. — Я тебя слышу. Слышу, как ты бубнишь себе под нос. Слышу, как бьется твое гадкое, трусливое сердечко. Что же ты прячешься? Чего боишься? Ответственности? Будь мужчиной, Стёпка! Выходи и мы поговорим с глазу на глаз. Расставим все точки над «и».

Шаги Кольки стали громче и отчетливее. Он был совсем рядом. Буквально в нескольких метрах. И это несколько отрезвило Давыдова. Заставило взять под контроль собственный, потерявший управление над телом, разум.

Нужно было что-то делать. Сидеть более на одном месте не представлялось возможным. Скрыть за спинкой кресла такого крупного человека, как Степан Яковлевич, было трудно. Найдет его Ерохин, или не найдет, было теперь лишь вопросом времени. Времени, которого у пожилого мужчины осталось совсем немного.

Что же он может предпринять в данной ситуации?

Невольно вспомнив, насколько легко поднимал его с земли, казавшийся не таким уж и могучим Коля, Давыдов ясно осознал, что драка один на один будет не лучшим решением. Наверняка Ерохин справиться с ним в два счета. Сломает, как тростинку. Прихлопнет, будто муху.

Нет, нужно бежать. Но куда?

Самостоятельно из самолета Степан Яковлевич выбраться не может. Он уже пробовал сделать это ранее. Значит нужно искать новое укрытие. Куда более надежное, чем пассажирское сиденье. Какое-нибудь помещение с крепкой дверью и замком. На ум невольно пришла туалетная комната. Маленькая, тесная, душная, но при все при этом, столь желанная теперь. И если Давыдов хочет попасть в нее раньше, чем до его шеи доберутся скрюченные пальцы утопленника, то нужно было действовать немедленно.

Убедив себя мыслью, что хуже ему уже не станет, пожилой мужчина решительно вскочил со своего кресла. Выбравшись в проход между рядов пассажирских сидений, прямо под носом у озиравшегося в полутьме Ерохина, Степан Яковлевич с прытью бойкого юнца бросился в хвостовую часть авиалайнера, туда, где располагалась уборная.

— А вот и ты, мой друг! — торжествующе воскликнул Николай, оголив свои потемневшие, гнилые зубы. Однако неожиданный рывок шестидесяти трехлетнего бизнесмена явно сбил его с толку.

— Куда ты, сволочь? Стой! — гневно прорычал Ерохин и, кинувшись догонять свою жертву. Но было уже слишком поздно. Каким бы коротким не был тот промежуток времени, которым столь щедро одарил Давыдова мертвый друг, его хватило, чтобы преодолеть несколько метров. Сделать несколько спасительных шагов к желанному укрытию. Получив достаточную фору, пожилой мужчина успел не только добраться до туалетной комнаты, но и, прежде чем его настигнет преследователь, заскочив внутрь, закрыться на щеколду. Победно вскрикнув «занято», Степан Яковлевич прижался спиной к двери и, упершись немеющими ногами в пол, а дрожащими от волнения руками в стены крошечного помещения, приготовиться к обороне.

Атака Ерохина не заставила себя долго ждать.

Буквально через долю секунды дверь сотряслась от мощных ударов. Она вздрогнула несколько раз, едва не сорвавшись с петель. Давыдов даже успел засомневаться в том, насколько надежным было его новое убежище на самом деле. Однако время показало, что все не так уж и плохо. Колька бесновался, без устали молотил руками и ногами, сквернословил, угрожал своему другу, что обязательно доберется до него, но пробиться внутрь туалетной комнаты так и не смог. Такое положение вещей позволило Степану Яковлевичу успокоиться и обрести уверенность в себе. Причем даже в излишней степени. Ощущая спиной пляшущую, но все еще справляющуюся с непрекращающейся осадой дверь, пожилой мужчина набрался смелости и стал дразнить Ерохина, никаким образом не помышляя о возможных последствиях. Взбешенный столь наглым поведением Давыдова, Николай нанес еще несколько сильных ударов ногой, но, так и не достигнув желаемой цели, решил временно приостановить свои попытки проникновения.

— Пусть так!.. Пусть я пока не могу добраться до тебя… Но только пока. — говорил с тяжелой отдышкой Ерохин, раздраженно расхаживая из стороны в сторону. — У меня куча времени. И ты, мой друг, никуда из этого самолета выбраться не сможешь… Ты не сможешь сбежать. Не сможешь спрятаться… Некуда и негде!

Злобно выкрикнув последние слова, Колька принялся за прежнее дело. Наваливаясь плечом на дверь туалетной комнаты, он наносил теперь удары заметно сильнее, предыдущих. Ощутив их на своей шкуре и, в буквальном смысле слова, отлетев в сторону, к противоположной стене, Степан Яковлевич не на шутку встревожился. Ведь в тот момент ему показалось, что еще мгновение и перегородка, разделявшая двух мужчин, попросту не выдержит. Напрягши все свое грузное тело, бизнесмен прижался к пляшущей двери, стараясь хоть как-то противостоять своему неутомимому преследователю и его попыткам прорваться в помещение уборной.

— Нет! Держись! Прошу тебя! — умоляюще твердил вслух Давыдов, упираясь, что есть сил. С разгорающимся в сердце трепетом мужчина слышал ужасающий лязг, производимый срывающимися с креплений петлями, и громкий скрип ломающегося дверного полотна. В тот миг он хотел лишь одного, оказаться где-нибудь в другом месте. Там, где нет его мертвого, некогда утопшего друга. Нет гнетущего, удручающего полумрака. Нет необъяснимого одиночества и ощущения безысходности.

— Ну, вот, кажется и все. — воодушевленно произнес Ерохин, на секунду прервав «осаду крепости». — Готовься, Степка, сейчас ты у меня получишь!

Давыдов от страха зажмурился, приготовившись ощутить невероятный по силе удар. Но вместо этого он не почувствовал ничего, кроме легкой прохлады и необычайной, непривычной после всего этого шума, тишины.

6.

Он открыл глаза и медленно посмотрел по сторонам. Туалетная комната выглядела совсем не так, как мгновение тому назад. Теперь это было просторное, благоустроенное помещение. Блистающая на свету кафельная плитка, выстланный керамогранитом пол, несколько индивидуальных кабинок и ряд из белоснежных биде, вмонтированных в стену. Это была вовсе не та тесная уборная авиалайнера, какую выбрал себе в качестве укрытия Давыдов… Черт возьми! Да он вообще был не в самолете, а в каком-то другом, неизвестном месте!

Как Степан Яковлевич здесь оказался?

Снова это таинственное необъяснимое перемещение.

По чьей прихоти оно произошло?

А может, таким образом, проявляется действие неизвестного галлюциногенного вещества?

Пожилой бизнесмен отпрянул от двери и несколько раз хлестко ударил себя по щекам, а после с силой оттянул кожу у себя на запястье так, чтобы обязательно стало больно. Видение не уходило. Давыдов по-прежнему стоял посреди незнакомой ему туалетной комнаты.

Где же он теперь?

Мужчина боязливо взялся за дверную ручку и тихонько повернул ее, стараясь производить как можно меньше громких звуков. Щеколда замка едва уловимо щелкнула и дверь послушно приоткрылась. Степан Яковлевич предусмотрительно посмотрел через образовавшуюся щелку, пытаясь хотя бы примерно определить свое местонахождение и, что куда важнее, понять, преследует ли его Ерохин, или нет. По другую сторону был виден лишь слабо освещенный коридор и более ничего. Признаков чьего-то присутствия предприниматель также не обнаружил, а потому стал чувствовать себя заметно увереннее. Резко, ударом ноги, распахнув дверь, он замер на пороге, прислушиваясь к разносящемуся эхом грохоту.

Неужели и тут ни единой души?.. По крайней мере, живой души.

Осторожно, словно перепуганная кошка, Давыдов вышел из туалетной комнаты, первым делом заглянув за открытую дверь. Засады там не оказалось, Как не оказалось ее и где-либо поблизости. Лишь тишина и пустота окружали сбитого с толку мужчину. Точнее, пустой, наполненный густым безмолвием коридор. Степан Яковлевич стоял в самом его конце, с непонимающим видом глядя вперед, туда, где стены помещения изламывались поворотом, скрывавшим за собой нечто неведомое и настораживающее.

Давыдов сделал несколько шагов и замер, в тревожном ожидании. Звуки его стучащих по гранитному полу каблуков, обрывистым, многократно повторяющимся эхом отозвались где-то вдалеке. Хотелось крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь. Но бизнесмен молчал. Он боялся, что на его призыв может ответить тот, кого он теперь хотел видеть меньше всего. Ступая, по возможности тихо, Степан Яковлевич достиг поворота и медленно заглянул за угол. Впереди был дверной проем, скрывавший за собой другое помещение, куда больших размеров, чем коридор, туалетная комната, или салон авиалайнера. То, вытягивая шею, то пригибаясь, пожилой мужчина нерешительной походкой приблизился к выходу. Встав в проеме и щурясь от яркого света, он медленно осмотрелся.

Это был просторный многоярусный вестибюль, с большими, простирающимися от пола, и до самого потолка витринными окнами и ажурным, застекленным потолком, напоминавшим внешне паутину, свитую неведомым гигантским пауком. Первый этаж этого необъятного в своих размерах зала представлял собой зону ожидания, обустроенную многочисленными скамьями и одиночными стульями. Повсюду были развешаны неработающие информационные табло и безмолвно чернеющие широкоформатные мониторы. На втором ярусе разместились разнообразные увеселительные заведения. Кофейни, рестораны быстрого питания, бары. Был здесь и магазин беспошлинной торговли. Все это говорило в пользу того, что Давыдов находился в аэропорту. Вот только здание было абсолютно безлюдным. Не было унылых, ожидающих посадки пассажиров, неспешно расхаживавших по вестибюлю. Не было расставленной на свободных сидениях ручной клади. Не было вечно голодных посетителей в кафе. Не было очереди из особо страждущих покупателей в магазине.

Ни единой души.

Опять.

Как и салон аэробуса, здание аэропорта оказалось абсолютно пустым.

Но что это за аэропорт? В каком городе он расположен?

Степан Яковлевич принялся внимательно изучать зал ожидания, стараясь осмотреть каждый уголок, каждую маломальскую комнатку. Он исходил вдоль и поперек, как первый этаж, так и второй. Излазил каждое заведение. Ни одной надписи, или указателя. Ни одного журнала, информационного буклета, или хотя бы клочка газетной бумаги. Ничего, что могло бы свидетельствовать о принадлежности аэропорта какой-либо из стран. Здание казалось чужым и знакомым одновременно. Элементы оформления, эскалаторы, отделка сидений, общая планировка. Все это представляло собой некий органично сочетающийся набор стандартных деталей. Смотрящийся абсолютно реальным и, в то же время, неестественным, искусственным. Зал ожидания чем-то неуловимо напоминал как аэропорт в родном городе Степана Яковлевича, так и многие другие аэропорты, видимые им во всех неисчислимых поездках по миру. Российские и заграничные. Большие и маленькие.

Бизнесмен подошел к одному из окон, за которым виднелась взлетная полоса, и попытался отыскать взглядом стоящие на приколе авиалайнеры. По логотипам, изображенным на серебристых боках крылатых машин, можно узнать к какой конкретно компании они принадлежат. А уже из этой информации, в свою очередь, сделать вывод о примерном географическом положении здания. Но и тут Степана Яковлевича ждала неудача. К его глубочайшему удивлению, ни одного самолета по другую сторону оконного стекла не было.

Но ведь такого просто не могло быть! Судя по величине вестибюля, аэропорт должен быть весьма загруженным. А значит, хотя бы парочка рейсов должна стоять у телескопических трапов, в ожидании пассажиров. Независимо от времени года, дня недели, или часа.

А тут ничего!

Растревоженный этим фактом Давыдов попытался отыскать что-нибудь съедобное в одном из кафе. Он не чувствовал особого голода, просто еще с юных лет привык заедать стресс. Тем более что сегодня поводов поволноваться у пожилого предпринимателя оказалось предостаточно. Но куда бы Степан Яковлевич не заходил, всюду его встречали пустые витрины. Даже в баре не нашлось ни единой капли успокаивающего горячительного зелья.

Изрядно разнервничавшись в ходе своих безуспешных поисков, мужчина вернулся на первый этаж. Грузно плюхнувшись на первое попавшееся сиденье, он с хмурым выражением лица уставился на пустое информационное табло. Бизнесмен пытался собрать воедино разрозненные мысли, пытался понять смысл всего происходящего. А точнее, полное отсутствие каких-либо событий. Он силился сформулировать своим доведенным до отчаяния мозгом хоть какое-то предположение о том, почему вокруг нет ни одного человека, почему нет самолетов, вещей, еды…

Внезапно мысли мужчины оборвались, словно соскочившая с крючка рыба. Давыдов вскочил с кресла, испуганными глазами глядя прямо перед собой. Он давно заприметил нечто едва уловимое, мельтешащее вокруг, будто прозрачная занавеска, раскачивающаяся на ветру, но поглощенный своими поисками, не хотел обращать внимания, но то, что, по его мнению, могло оказаться простой иллюзией. Сейчас же, покончив со своим тщетными изысканиями, пожилой предприниматель стал куда яснее различать призрачные фигуры, стремительно сновавшие из стороны в сторону.

Их было много. Десятки, а быть может, и сотни. Они были столь прозрачны, что почти не имели формы. Но чем дольше разглядывал их Степан Яковлевич, тем больше деталей он различал, тем сильнее с каждой секундой они напоминали ему живых людей. Или, если быть точнее, фантомы живых людей, движущиеся в неестественном для обычного человека ритме. Как видеопленка, поставленная на ускоренное воспроизведение. И первое время беспокойные призраки казались абсолютно безмолвными, неспособными к воспроизведению каких-либо звуков. Однако вскоре Давыдов осознал, что окружающая его тишина, вовсе не тишина, а едва уловимый ухом, монотонный гул, чем-то напоминавший отдаленное жужжание пчелиного улья.

Огромного пчелиного улья.

Человеческого улья.

Тихий, с трудом различимый, непрерывный звук оказался симфонией многочисленных голосов. Высоких женских и низких мужских. Звонких детских восклицаний и недовольных угрюмых старческих ворчаний. Причудливая какофония струилась отовсюду, со всех возможных сторон. И как Давыдов мог не различить ее ранее, оставалось уму не постижимым. Тем более что с каждым новым мгновением голоса вроде бы звучали громче и отчетливее. Взволнованный Степан Яковлевич даже невольно зажмурился, пытаясь различить отдельно взятые фразы. Однако неожиданно, как гром среди ясного неба, совершенно четко над его ухом прозвучали слова.

— Здравствуй, папа.

Голос сказавший их, не вызвал неодолимого испуга в сердце пожилого бизнесмена, хотя и заставил его вздрогнуть от неожиданности. Произнесенное словосочетание привело Давыдова в замешательство, гораздо большее, чем то, что он испытывал ранее, необъяснимым образом оказавшись на берегу лесного озера. Интонация, характерное произношение. Все показалось до боли знакомым. Родным. Машинально открыв глаза и посмотрев в сторону, откуда только что прозвучал голос, Степан Яковлевич мгновенно побледнел. Голова его закружилась, а все вокруг, пошатнувшись, потеряло былую четкость. Ноги пожилого мужчины безвольно подогнулись и его полноватое тело, став совершенно неподъемным, рухнуло на ближайшую скамью. Давыдов, тяжело вздыхая, дрожащими пальцами распахнул ворот рубашки и потер кулаком затуманенные поволокой глаза. Перед ним стоял некто, представший на данный момент размытой, неподвижной фигурой. Некто, чей истинный облик, бизнесмен смог различить всего лишь на одно мгновение, прежде чем, впасть в полубессознательное состояние. Облик давно прошедших дней. А точнее одного дня. Наверно самого мрачного и безрадостного в жизни Степана Яковлевича.

С трудом придя в себя и поборов подступившее головокружение, мужчина поднял взгляд и обескуражено посмотрел на стоявшего перед ним безмолвного мужчину. Он выглядел точно так же, как и тогда. Пять лет тому назад. В день их последнего свидания на этом свете. Высокий, широкий, словно шкаф, слегка полноватый для своего тридцатипятилетнего возраста, облаченный в изодранный, измазанный грязью деловой костюм и белую рубашку с испачканным кровью воротничком. Молодой мужчина с улыбчивым, приятным лицом и кажущимся бездушным, лишенным жизни взглядом. Его светло-русые волосы были взъерошены с одной стороны головы и неряшливо прилизаны с другой, откуда из ужасной рваной раны, мерзкой черно-красной полоской стекала густеющая жижа.

Это был Валентин. Старший сын Давыдова. И выглядел он сейчас точно так же, как и в день собственной гибели. Пять лет тому назад.

— Здравствуй, папа. — повторил Валентин, виновато улыбнувшись. — Прости, что напугал тебя. С твоим сердцем, да и в твоем возрасте, сильные переживания строго противопоказаны.

— Валька… ты?.. Это и вправду ты? — не веря собственным глазам и ушам, прошептал Степан Яковлевич и, поднявшись с сиденья, подрагивающей от волнения рукой дотронулся до плеча сына. Убедившись в его полной материальности, пожилой мужчина не мог сдерживать захлестывавших его эмоций и, резко подавшись вперед, стиснул в объятьях стоявшего перед ним молодого человека.

— Валька… Это ты… Как я давно хотел этого… как давно. — Давыдов непрерывно говорил, задыхаясь от сковывавших его грудь судорожных вздохов. Он и вправду больше всего в жизни желал обнять своего покойного сына. С тех самых пор, как похоронил его.

Валентин.

Сколько надежд и чаяний было связано с ним у Степана Яковлевича. Сын был его настоящей поддержкой и опорой. Верным помощником в бизнесе. Правой рукой Давыдова. Бизнесмен чувствовал себя необычайно уверенным, зная, что всегда найдет рядом крепкое мужское плечо, того, кто сможет вместе с ним преодолеть любые преграды, возникшие на пути. Сын и отец понимали друг друга, в буквальном смысле, с полуслова. Степану Яковлевичу зачастую вообще не было нужды просить о чем-либо Валентина. Давыдов-младший прекрасно знал дело своего отца и нередко производил все необходимые операции прежде, чем в них появлялась острая необходимость. Это был нерушимый тандем. Связка локомотивов, тянувших за собой огромный состав. В те времена Степан Яковлевич ощущал невообразимое внутреннее спокойствие. Он точно знал, кому оставит бразды правления, когда наступит время уходить на покой.

Но первым ушел Валентин.

Ушел внезапно. Дождливым осенним вечером, разбившись в автомобильной катастрофе.

Для Давыдова и его супруги это стало ударом, от которого, казалось, невозможно оправиться. Они потеряли своего сына, своего первенца. Ирина была безутешна. Около месяца она пребывала в глубокой депрессии, начисто отказываясь покидать дом. Для самого Степана Яковлевича это событие стало трагедией не только личной, но и профессиональной. Со смертью Валентина рухнули все надежды и мечты о светлом будущем компании.

— Валька, как же это возможно? — Степан Яковлевич взял себя в руки и, ослабив объятия, с некоторым недоверием посмотрел на своего сына. — Откуда ты здесь? Ведь ты…

— Погиб. Я знаю. — закивал Валентин, виновато отведя в сторону свой пустой, лишенный живого огонька взгляд. — Дорога была мокрой после дождя. Я не справился с управлением, вылетел на встречку. А дальше столкновение и… случилось то, что случилось.

— Да. Случилось. — скорбно вздохнул Давыдов. — Мать твоя переживала очень. Едва рассудка не лишилась от горя. — он неожиданно осуждающе посмотрел на своего сына. — О жене твоей, Наташе я и вовсе говорить не хочу.

— Я понимаю, папа. Понимаю. — покорно закивал Валентин, все еще не решаясь поднять головы. — Сколько раз просил, чтобы я не гонял понапрасну. Успевает лишь тот, кто никуда не торопиться. Так всегда ты говорил. А я поторопился и вот, опоздал на целую вечность. — молодой мужчина, наконец, взглянул в глаза своему отцу. — Но я тебе благодарен за то, что ты позаботился о моей жене и ребенке, что не бросил их в трудный час. Ты справился со всем, папа.

— Пришлось справляться. — с некоторым недовольством ответил Степан Яковлевич. — Кроме меня вытащить из грязи эту телегу было не кому. Семья, дети, внуки, дело. Все на меня взвалилось. Даже скорбеть было некогда.

— Прости меня, пожалуйста, папа. Я не думал, что так все выйдет. — Валентин положил руки на плечи Степану Яковлевичу и попытался притянуть его к себе.

— Да брось ты извиняться. — Давыдов небрежно отмахнулся, отпрянув в сторону. — Кто тебя винит-то? Погиб и погиб. С любым может так случиться.

— Но мне кажется, что ты сильно обижен на меня? — Валентин сделал умоляющее выражение лица, подавшись вперед, вслед за своим отцом.

— Не на тебя, сын. — пожилой бизнесмен, нахмурившись, покачал головой. — Скорее я зол на судьбу. За что она так со мной? Ведь все так хорошо было. Мы с тобой так сработались, Валька. Ты со мной познал все тонкости дела, все подводные камни. — Степан Яковлевич с каждой секундой произносил слова громче и эмоциональнее. — Ты был таким целеустремленным и трудолюбивым. Сам мог понять, когда и что нужно делать, не дожидаясь пока я укажу тебе. Я глядел на тебя и видел надежного преемника. Ты должен был возглавить компанию вместо меня!

Последнюю фразу Давыдов практически выкрикнул. Звонким эхом она прокатилась по зданию аэропорта, за несколько секунд потерявшись в его пустых комнатах и коридорах.

— А что теперь? — Степан Яковлевич беспомощно развел руками, заговорив заметно тише и спокойнее. — Я вынужден все делать сам. И положиться мне не на кого.

— Так уж прям и не на кого? — прищурившись, спросил Валентин. — А про Андрюшку, я смотрю, ты совсем позабыл? Совсем его со счетов сбросил?

Давыдов-младший сделал несколько шагов в сторону. На располагавшейся позади него скамейке начал прорисовываться человеческий силуэт. Полностью материализовавшись всего за несколько секунд, он приобрел облик Андрея Давыдова, среднего сына Степана Яковлевича. Рыжеволосый мужчина лет тридцати, одетый в темно-серый деловой костюм сидел, сгорбившись, облокотившись себе на колени. Он посматривал по сторонам усталым, немного грустным взглядом и периодически доставал из кармана пиджака телефон.Набирая на нем какой-то номер, Андрей прикладывал динамик к уху и секунд двадцать сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Потом, видимо, не дождавшись ответа, он разочаровано качал головой и что-то неслышно бормотал, откидываясь на спинку скамьи и глядя в потолок полными отчаяния глазами.

— Андрюшка, и ты здесь?! — воскликнул удивленно Давыдов-старший, и хотел было броситься к сыну, но был остановлен.

— Он тебя не слышит. И не видит. Как и меня. — Валентин взял отца под руку, пытаясь удержать на месте. — Его вообще здесь нет.

— Но что это тогда все? Это всё мне кажется? — возмутился Степан Яковлевич, отдернув руку. — Тебя вот уже пять лет, как на белом свете нет. Но я тебя чувствую, слышу, могу потрогать, словно живого. Ты не слишком похож на галлюцинацию.

Пожилой бизнесмен бросился к своему среднему сыну, пытаясь схватить того за плечи. Однако ничего из этого не вышло. Пальцы Давыдова прошли сквозь Андрея, не встретив хоть сколько-то осязаемой преграды. Степан Яковлевич сию же секунду попятился назад, с ужасом разглядывая свои ладони.

— Я же сказал, что у тебя ничего не выйдет, папа. — покачал головой безучастно стоящий в стороне Валентин. — Андрюшка сейчас не здесь. Он в Москве. Ждет твоего прилета. Звонит, снова и снова. Волнуется.

— Точно. Переговоры. — спохватился Давыдов, еще сильнее округлив обезумевшие глаза. — Я наверняка уже опоздал. Вот же… Теперь все пропало! — он схватился за голову и грузно плюхнулся на ближайшее сиденье. — Теперь сделки не будет. Придется искать новых партнеров. Опять все заново начинать. Сколько можно! Вот был бы ты жив, Валька!

— А, моему брату ты доверять не хочешь? — осуждающе посмотрел на своего отца Валентин. — Он ведь тоже не первый год тебе помогает. Он тоже на многое способен.

— Ай, что ты такое говоришь! — Давыдов брезгливо отмахнулся. — Андрюшка и шагу без моих указаний ступить не может. Такой несамостоятельный. Постоянно надо что-то подсказывать. Направлять надо. С ним больше мороки, чем пользы. Не то, что ты!

— А я разве поначалу не таким же был? — возмутился сдержанно Валентин, присев рядом со своим отцом. — Я тоже нуждался в твоем руководстве. Тоже ждал подсказки, какого-нибудь намека. Но ты, папа, изначально готовил меня, как своего преемника, а потому не желал нянчиться со мной. Ты приучал меня быть самостоятельным. Приучал принимать решения и нести за них ответственность. Ты позволял мне проявлять инициативу. Ты выказывал недюжинную выдержку, терпя мои ошибки и недоделки. Ты сделал меня таким, какой я стал. А что же с Андрюшкой? Почему с ним ты ведешь себя иначе? Почему не даешь ему возможность проявить себя? Ведь Андрея никто в твое дело не зазывал. Он мог выбрать себе любое поприще для самореализации, но пошел в итоге к тебе, папа. Он старается, пытается угодить тебе. Ждет, когда ты заметишь это и позволишь ему проявить себя по-настоящему. Андрюшка очень терпелив. Он будет ждать своего момента, до тех пор, пока ты живешь, папа. Но правильно ли это? Правильно ли заставлять ждать его так долго? Не проведет ли он всю жизнь в тщетных ожиданиях?

Давыдов все это время слушал своего сына молча, периодически шумно вздыхая и неспокойно ерзая. А когда тот закончил говорить, лишь недовольно фыркнул в ответ.

— Хм, так пусть уходит. — проворчал пожилой бизнесмен, демонстративно сложив руки на груди. — Пусть занимается своим делом, если он и вправду такой способный. Я и без него как-нибудь справлюсь. Я, например, свое дело сам начинал. Без чье-либо помощи. Вот пусть и он попробует.

В ответ на эти слова Валентин сокрушенно опустил взгляд, прикрыв лицо ладонями.

— Я тебе совсем про другое говорил, папа. — тяжко вздохнул молодой мужчина, негодующе качая головой. — Пойми же, папа, я был твоим старшим сыном. Был твоей надеждой. Но теперь меня нет. Я умер. И сейчас Андрей твой старший сын. Теперь он должен стать для тебя опорой вместо меня. Но алмаз не превратиться в бриллиант сам собой. Его нужно обрабатывать. Так и мой брат никогда не станет мне полноценной заменой в твоем деле, папа, если ты не научишься ему доверять.

— Вот именно, в моем деле. — буркнул с обиженным видом Степан Яковлевич. — Не в его, сынок. Не в нашем. А в моем! Это моя компания. И если я считаю, что мой сын не достоин управлять ею, то, значит, так оно и есть!

— Папа! Как же ты упрям! — воскликнул Валентин, вскочив на ноги. — Правильно мама говорила. Все равно, что со стеной спорить. Вот только стены, папа, не стоят вечно…

Давыдов-младший неожиданно поменялся в лице. Насторожено выпучив свои безжизненные мутные глаза, он стал озираться по сторонам, словно услышал что-то подозрительное.

— И ты здесь вечно находиться не можешь. — произнес он тихо, почти шепотом.

— Что ты имеешь в виду? — непонимающе заморгал Степан Яковлевич. — Я даже не понимаю, где конкретно нахожусь.

— Это не имеет значения. — покачал головой, встревоженный Валентин. — Тебе надо уходить. Он нашел тебя снова.

— Что… кто… — возмущенно прошипел Давыдов-старший. — Я ничего не по…

Он оборвал фразу на полуслове и замер с выражением неописуемого ужаса на своем лице. Пожилой мужчина медленно повернулся, посмотрев в дальний конец вестибюля. В следующую секунду оттуда послышался ехидный, самодовольный смех и протяжный крик.

— Сте-е-е-епка-а-а-а!

7.

— Сте-е-е-епка-а-а-а!

Давыдов невольно зажмурился, заслышав, как кто-то зовет его по имени. Кем являлся этот незнакомец, он прекрасно понимал, что неожиданная встреча с ним не сулит ничего хорошего. Этот голос. Он заставил нервы Степана Яковлевича сжаться в тугой клубок. Этот голос теперь был предвестником неописуемого ужаса, пронизывающего тело, словно разряд электротока.

Колька Ерохин. Только его и не хватало! Откуда он мог здесь взяться?..

И вообще, где находился Давыдов сейчас? В неизвестном аэропорту?

Пожилой мужчина открыл глаза и от досады испустил протяжный стон разочарования. Он был не в просторном вестибюле, а находился в своем кресле, в тесном, неосвещенном салоне пассажирского самолета.

В том самом кресле!

В том самом самолете!

Степан Яковлевич вскочил на ноги, едва не ударившись головой об полку для багажа. Он испуганно огляделся по сторонам, не веря тому, что видит. Мгновение назад бизнесмен был рядом со своим покойным сыном, а теперь один. Точнее наедине со своим новоиспеченным кошмаром, призраком старого друга.

— Степка-а-а! Ты все еще думаешь от меня спрятаться?

Голос Ерохина, казалось, звучал отовсюду. Он громогласно прокатывался по салону авиалайнера, заставляя вибрировать неподвижный воздух, биться в мелкой дрожи стены и пол, дребезжать стекла иллюминаторов.

— Я же знаю, что ты здесь. Тебе не скрыться от меня.

Эти пугающие Давыдова слова, будто доносились извне. Из густой, непроглядной тьмы, окружавшей самолет…

Но была ли на самом деле эта тьма?

Охваченный страхом, сбитый с толку очередной резкой сменой декораций, Степан Яковлевич не сразу обратил внимание на разительные изменения, произошедшие за пределами фюзеляжа авиалайнера.

А стоило.

Ведь сейчас по другую сторону иллюминаторов был вовсе не всепоглощающий мрак, а абсолютное ничто. Прозрачная бесконечность, лишенная малейшего присутствия оттенков и полутонов, бликов и теней. Бесцветная пелена, в которой не было ни единого намека на тьму и свет. И эту самую, кажущуюся совершенной пустоту сотрясал громоподобный крик. Он пронизывал алюминиевые борта самолета и слои изоляции, словно горячий нож сливочное масло. Он пробивал брешь в зыбком здравомыслии, проникая в глубины взбудораженного подсознания.

Давыдов отпрянул от окна и выбрался в проход между сидениями. Вцепившись судорожно пляшущими от напряжения пальцами в спинки кресел, с трудом удерживаясь на ватных, подрагивающих ногах, пожилой мужчина лишь ждал, что будет дальше. Колька Ерохин более не преследовал его в полумраке неосвещенного салона, не пытался схватить своими скрюченными, узловатыми пальцами, не брызгал в лицо затхлой, пахнущей трясиной водой. Колька Ерохин, казалось, стал окружающей Степана Яковлевича действительностью, неотъемлемой частью этого нереального, непостижимого в своей таинственности пространства. И от того, пожилой бизнесмен не видел смысла в каком-либо сопротивлении.

Разве возможно выбраться из абсолютного ничто?

Разве является оно лишь ширмой скрывающей за собой нечто иное, другой мир, место, где Давыдова не будут одолевать тревожные воспоминания и призраки прошлого?

В тот момент единственно верным ответом на эти вопросы, было однозначное нет.

Нельзя.

Это белое безмолвие, этот пустой самолет, этот оглушающий, пугающий до глубины души голос. Это личная тюрьма Степана Яковлевича. Его персональный ад…

Но откуда вдруг взялось это уныние? Откуда взялась эта обреченность? Разве Давыдов привык сдаваться? Разве в его стиле мириться с не устраивающей его действительностью?

Нет! Нет! И еще раз нет!

Волевым усилием Степан Яковлевич взял себя в руки, одномоментно успокоив расшатавшиеся нервы. Ему вспомнилось его предположение о том, что все происходящие лишь галлюцинация, результат применения на пожилом бизнесмене неких наркотических веществ. Следом сразу же появилась мысль о возможном похищении и неожиданная, противоестественная в данной ситуации, согревающая волна спокойствия, охватившая Давыдова с ног до головы. Ничего экстраординарного, или сверхъестественного не произошло. Все объяснимо. Все происходящее лишь кажется. Нет никакого самолета. Нет берега пруда. Нет воскресшего из мертвых друга. Нет зала ожидания неизвестного аэропорта. Нет, чудесным образом ожившего сына Валентина. Есть лишь сам Степан Яковлевич. И он, несомненно, находится в беде. Осталось решить, как быть теперь. Как одолеть навязчивые кошмары, избавиться от этого болезненного для души и сердца бреда, прорвать пелену забвения и вернуться обратно в реальный мир. Сделать это будет чрезвычайно сложно. Но если приложить неимоверную силу воли, то все возможно. Давыдов не раз читал о том, как люди умудрялись противостоять различного рода дурманящим веществам, оставаясь в сознании не смотря ни на что. Вдруг и у него так получится. Вдруг природное упрямство Степана Яковлевича сыграет ему на пользу. Приободренный этими размышлениями, предприниматель почувствовал, как перестают дрожать руки, как появляется былая твердость в ногах, как успокаивается бешено колотившееся сердце.

Однако через мгновение от былого спокойствия не осталось и следа. Сконцентрированный на себе самом, Давыдов не сразу заметил, как белое безмолвие, пробивавшееся через прорези иллюминаторов, неожиданно почернело по одному из бортов. Взглянув в том направлении, пожилой мужчина не смог удержаться и громко вскрикнул от настигшего его ужаса. Охваченный огненным вихрем безумия разум бизнесмена тот час позабыл о былой установке и отринул любые, маломальские предположения об иллюзорности окружающего мира.

А разве могло быть иначе? Мог ли реагировать Степан Яковлевич каким-либо иным образом? Смог ли оставаться спокойным кто-либо еще, увидь он то, что увидели глаза пожилого предпринимателя?

Вряд ли. Ведь то, что заслонило собой пустоту, было невообразимо огромным, Непостижимым в своих истинных размерах. Это было лицо. Человеческое лицо. Мертвенно-бледное, с мутным, безжизненным взором гигантских глазищ, оно ухмылялось, искривив свои почерневшие губы и оголив гнилые, изъеденные коррозией зубы. И Давыдова во всем этом более всего пугали не габариты этой чудовищной физиономии, не ее уродливость, а до боли знакомые черты. Ведь это был Ерохин, неведомым способом преобразившийся в гиганта. Гиганта, по сравнению с которым даже пассажирский самолет смотрелся крошечной букашкой.

— Вот ты и попался, сволочь! — голос Николая в очередной раз сотряс бесконечность. В этот момент его титаническое лицо приблизилось вплотную к борту аэробуса и мутный, заплывший бельмом зрачок заслонил собой сразу несколько иллюминаторов.

— Я решил, зачем за тобой бегать, Степка. Зачем искать тебя, жирного борова. Таскать на себе. Я поступлю куда проще.

Сказанные Ерохиным слова отдавались гулкой вибрацией в корпусе пассажирского самолета. Стоявший в проходе, насмерть перепуганный Давыдов ощущал, как под его ногами в буквальном смысле дрожит пол, а также чувствовал, как дрожит в груди его сжавшееся от ужаса сердце.

— Ты, старый друг мой, оказался в темнице, откуда нет выхода. — с громоподобной усмешкой продолжил свою речь Колька. — Незачем ловить мышку, которая и так сидит в мышеловке. Можно попросту прихлопнуть ее, вместе с ловушкой. И дело с концом!

О чем конкретно говорил его покойный друг, Степан Яковлевич в тот момент понять не мог. Его рассудок, обезумевший в очередной раз, попросту отказывался осознавать сказанное. Неотрывно глядя на маячивший за окнами иллюминаторов гигантский глаз, пожилой бизнесмен лишь без остановки повторял:

— Это все мне кажется… лишь кажется… этого нет… это иллюзия…

Мужчина тщетно пытался успокоить самого себя, взять под контроль разбушевавшееся подсознание, убедить его в том, что ничего плохого случиться не может. Инстинкты брали верх над разумом, над человеческой самоуверенностью. Они опускали испуганного Давыдова на дно бездны отчаянья, не позволяя опомниться, стряхнуть с себя пелену инфернального бреда.

И тут раздался оглушительный скрежет!

Это звук был столь внезапным, столь неожиданным, что Степан Яковлевич на него попросту не успел отреагировать. Пожилой мужчина лишь непонимающе посмотрел в сторону кабины самолета и увидел, как проход в том направлении начал искривляться, сдавливаемый извне некой чудовищной силой. Истошно вопили сгибаемые напополам металлические шпангоуты. Хрустел пластик, разлетаясь на многочисленные осколки. Звенело крошащееся стекло. Протяжно ныла деформирующаяся алюминиевая обшивка. Всего за несколько секунд, носовая часть пассажирского салона превратилась в нечто искореженное, сжатое со всех сторон в плотный стальной комок. Именно в эту секунду Степан Яковлевич и осознал всю тяжесть складывающейся ситуации. Испуганно вскрикнув, он бросился прочь, к хвостовой части авиалайнера. Но не успел, однако, предприниматель преодолеть и пары метров, как корму аэробуса постигла та же участь, что и кабину пилотов.

Невообразимо дикий скрежет раздираемого металла и звон лопающихся заклепок!

Давыдов и вправду оказался в ловушке. Самолет с обоих концов был смят в гармошку и то пространство, что еще оставалось нетронутым представляло собой десятиметровый коридор, стальной цилиндр, из которого не было ни малейшей возможности спастись.

— Вот так! Теперь ты от меня в туалете не спрячешься! — удовлетворенно проговорил Ерохин и его обесцветившийся глаз снова возник в окнах иллюминаторов. — Тебе вообще больше некуда бежать, как я посмотрю. Что ж, теперь-то я тебя раздавлю. Как надоедливую муху!

И не успела затихнуть дрожь, прокатившаяся по корпусу авиалайнера из-за громового баса Николая, как стальной каркас крылатой машины жалобно запел, а вместе с ним в унисон завизжала алюминиевая обшивка. Уцелевшая часть фюзеляжа начала медленно сжиматься. Оцепеневший от ужаса Давыдов почувствовал, что пол под ним вздыбился волнами, устремившись навстречу потолку. Держась за пляшущие спинки кресел, и стараясь не потерять равновесие, мужчина безмолвно наблюдал за тем, как стенки салона начинают сходиться, сдвигая ряды сидений наподобие тисков. Еще несколько мгновений и Степан Яковлевич оказался зажат в проходе. Он ощущал посекундное увеличение давления, но при этом сохранял абсолютное равнодушие, не предпринимая ровным счетом ничего для своего собственного спасения.

А разве можно было думать теперь о спасении?

Из сминаемого самолета деваться было некуда. Доведенному до предельно безысходного состояния разуму Давыдова не оставалось ничего другого, как продолжать убеждать себя в том, что все происходящее лишь галлюцинация. Претворенный в жизнь бред. И не более того. Но тело говорило об ином. Ноги, руки, спину сдавливало с непреодолимой силой. Дышать становилось все труднее. Грудной клетке попросту не хватало для этого места. К тому же в районе сердца появилась острая боль. Казалось, она разрывала тело Степана Яковлевича надвое, не давала сконцентрироваться. А самолет, меж тем, продолжал сжиматься в плотный металлический комок. Еще немного и пожилого бизнесмена перемелет скрежещущая, истошно завывающая масса алюминия.

Еще немного и настанет конец всему.

Окончательно смирившись со своей участью, Давыдов зажмурился, стараясь не обращать внимания на невыносимую боль.

В очередной раз его окружила тьма.

8.

— Очнись! — раздался во тьме незнакомый детский голос. — Открой глаза! Хватит здесь лежать!

Степан Яковлевич с нехотя разлепил отяжелевшие веки и поморщился от невыносимой нескончаемой белизны, окружавшей его со всех сторон. Несколько раз моргнув, и, в конце концов, попривыкнув к царящей вокруг ослепительной монотонности, пожилой мужчина с удивлением заметил, что находится посреди все той же нескончаемой пустоты. Только теперь в ней не было ни самолета, ни гиганта Кольки Ерохина. Не было ни пола, ни потолка, ни какого-либо намека на стены. Давыдов словно находился в подвешенном состоянии и в то же время ясно ощущал под собой некую незримую поверхность. Лежа на этой самой невидимой плоскости, бизнесмен не спеша ощупал себя, отметив, что не чувствует более сдавливающего тело дискомфорта и нестерпимой боли в груди. Он вообще ощущал себя невообразимо легко и спокойно. Тревога и страх, обуревавшие разум, куда-то улетучились. Голова не шла кругом от безумной карусели фантастических событий. Сердце билось размеренно, ритмично. Душа Степана Яковлевича наполнилась необъяснимой негой и леностью. Ему не хотелось искать выхода. Не хотелось думать о сути всего произошедшего. Не хотелось ничего более. Просто лежать вот так, посреди белоснежной пустоты, в блаженном бездействии.

— Вставай же ты, наконец! Разлегся тут!

И вновь тишину нарушил требовательный детский голосок.

Давыдов встрепенулся, будто очнувшись от долгого сна. Он приподнялся и огляделся по сторонам. Позади него и вправду оказался ребенок. Русоволосый мальчишка лет пяти, облаченный в белое одеяние, напоминающее внешне монашескую рясу.

— Ну, вот. Наконец-то зашевелился. — с заметным недовольством произнес малыш. — Я уже устал будить тебя. Лежебока! Давай поднимайся!

Степан Яковлевич послушно встал на ноги, при этом неотрывно наблюдая за стоящим перед ним карапузом. На вид он был довольно милым. Эдакий маленький ангелочек. Большие лучистые голубые глаза. Волнистые, тщательно причесанные волосы. Курносый носик-кнопочка. Пухленькие розовые щечки. Ребенок хмуро смотрел на пожилого бизнесмена, сведя вместе свои бровки-перышки и наморщив лобик.

— Кто ты? — спросил Давыдов, делая шаг навстречу мальчишке. — Что ты здесь делаешь?

— Не КТО, а ГДЕ и КОГДА.

Малолетний незнакомец сердито скрестил свои ручки на груди, отвернувшись в сторону.

— Вечно ты не те вопросы задаешь.

От такого резкого ответа, прозвучавшего из уст незнакомого дитя, Давыдов малость оторопел. Что значат эти слова? Какие вопросы он должен задавать? Пожилой мужчина, молча, рассматривал мальчугана, не зная, что сказать.

— Ну, что ты на меня так глядишь?! — возмутился малыш и неожиданно подошел к своему взрослому собеседнику, взявшись своей миниатюрной ручкой, за его указательный палец. — Пойдем! Мне нужно столько тебе показать, а времени у нас мало. Я так долго будил тебя!

— Но… куда мы пой…

Степан Яковлевич хотел было поинтересоваться о намерениях мальчишки, но замер с открытым ртом и широко раскрытыми от удивления глазами. В один момент, окружавшая пожилого предпринимателя пустота сменилась вполне конкретным, наполненным разнообразными предметами местом.

Это был просторный кабинет. Большие окна с видом на центральную часть родного Давыдову города, выстланный дорогим паркетом пол, выкрашенный в приятные, успокаивающие тона стены. Посреди помещения располагался стол для совещаний, с подставленными к его краям стульями, во главе которого сидел незнакомый Степану Яковлевичу человек. Мужчина лет сорока, хорошо одетый, с гладко выбритым, серьезным лицом. Человек этот о чем-то оживленно разговаривал по телефону, попутно набирая свободной рукой какой-то текст на компьютере. В этот момент дверь в кабинет беззвучно приоткрылась, и в образовавшемся проеме возникло лицо. Усталое, оплывшее, нездорово бледное, с болезненными мешками под глазами и слегка потрепанными, посеребренными редкой сединой волосами. При виде его Давыдов невольно содрогнулся внутренне. Он узнал этого визитера. Им был Андрей. Вот только почему-то он выглядел старше, лет на десять, а то и больше.

Послушно дождавшись, пока сидящий за столом человек не сделает одобрительного кивка головой, Андрей прошел в помещение и, сделав несколько нерешительных шагов, остановился у дальнего края стола. В это время незнакомец закончил говорить по телефону и, отложив в сторону свой гаджет, жестом подозвал к себе сына Степана Яковлевича. Андрей приблизился к сидевшему мужчине с видом напроказничавшего ребенка и с тем же виноватым выражением лица отдал ему стопку неизвестных бумаг, попутно что-то сказав. Однако ни одного слова при этом так и не прозвучало. Как, ровным счетом, не послышалось и никакого иного звука, шелеста бумаги, или стука каблуков по паркету. Наблюдавший за всем этим Давыдов неожиданно сорвался с места и, подскочив к своему сыну, попытался схватить его за плечо.

— Андрей, что с тобой слу…

Рука пожилого бизнесмена прошла сквозь тело Давыдова-младшего.

— Андрей?

Степан Яковлевич попробовал еще раз дотронуться до сына, но также безрезультатно.

— Они нас не видят и не слышат? — с выпученными глазами бизнесмен испуганно отпрянул в сторону, оглядываясь на безмолвно стоявшего у стены ребенка.

— Конечно! А как иначе мы бы попали сюда? — мальчишка негодующе покачал головой. — Надо же быть таким недогадливым!

Тем временем, беззвучный спектакль продолжал свое действие. Неизвестный мужчина, сидевший за столом, внимательно изучил предложенные ему бумаги. Попутно он несколько раз шевелил губами, видимо что-то спрашивая у Андрея. Андрей отвечал, но отчего-то понуро повесив голову. Меж тем, его собеседник продолжал говорить. И эмоциональность его речей явно возрастала. Этого нельзя было услышать, но можно было увидеть. Раздувая ноздри и устрашающе округляя глаза, незнакомец тряс пачкой прочитанных им бумаг, размахивал руками, стучал указательным пальцем по подлокотнику кресла. В конце концов, он бросил документы на стол, указав сначала на них, а потом на дверь. Андрей все это время покорно кивал, лишь пару раз отважившись поднять взор и сказать что-то в ответ.

— Это кто же такой? — нахмурил брови Давыдов, указывая на эмоционального незнакомца. — Какое право он имеет так моего сына отчитывать? Он что, его начальник?

— Естественно, начальник. — кивнул мальчишка. — Глава компании. И он явно чем-то недоволен.

— Так мой сын не главный? — удивился Степан Яковлевич, приблизившись к Андрею вплотную. — И почему он так выглядит? Словно состарился.

— Ты что, дядя, совсем глупый? — воскликнул ребенок, постучав кулачком по своей макушке. — Конечно, состарился. Люди всегда старятся, когда много времени проходит.

— Много времени? — еще сильнее удивился Давыдов. — Стой! Я, кажется, узнаю этот кабинет.

Пожилой мужчина обошел стол и приблизился к окну. Вид на центр города по другую сторону стекла был не просто знаком ему. Он был в точности таким же, какой можно было увидеть, сидя в кабинете Степана Яковлевича, в головном здании его фирмы. Осознав это, бизнесмен обернулся и еще раз посмотрел на противоположную от окна стену. Здесь всегда висел щит с логотипом и названием компании Давыдова. А теперь? Теперь на этом месте красовалась иная, незнакомая вывеска.

— Постой! Постой! — воскликнул Степан Яковлевич, забегав из стороны в сторону. — Это же мой кабинет. У меня такой же стол стоял. И кресло. А вот стеллажи другие были. И стенки в другой цвет выкрашены. А вывеска с логотипом моим была. — он остановился у стены и стал энергично жестикулировать, указывая на висящий стенд. — А это что такое? Что это за название? Я не знаю его? Где моя эмблема?

— А это больше не твой кабинет. — развел руками мальчик. — И компания тоже не твоя.

— Как так? Не моя. — запротестовал Давыдов. — Не может быть! Она всегда была моей! Я не собирался свое детище продавать. И никому не позволил бы. Даже семье. Передавать тоже не собирался. А если бы я и передал компанию, то скорее сыну своему, Андрею, а не какому-то неизвестному мне человеку.

— А тебя никто по этому поводу спрашивать не собирался. — презрительно фыркнул малыш. — Этот дядя богатый. Он ее просто взял и купил. А раз купил, то и назвал, как ему захотелось. А сын твой теперь у него в подчиненных ходит и начальником, скорее всего, уже никогда не станет.

Давыдов грозно выпучил глаза, будучи выведенным из себя столь наглыми и не по годам взрослыми словами, голубоглазого мальчишки.

— Как же так?! Андрей мой наследник! Никто другой кроме него не может владеть этой компанией. Только я! — Степан Яковлевич попытался ударить кулаком по столу, но его рука попросту прошла насквозь.

— Андрей в свое время сильно поругался с тобой и ушел из компании.

Мальчуган подошел к Давыдову и ткнул его пальцем в живот.

— Он попытался открыть свое дело, но прогорел. А потом вернулся обратно, но уже в другую компанию и как обычный сотрудник, а не твой сын.

— Но где был я?! — Степан Яковлевич с растерянным видом посмотрел по сторонам. Однако его маленький собеседник пропустил заданный вопрос мимо ушей, продолжая говорить о своем.

— Ты удивляешься, почему он не справился. Почему не смог пробиться наверх. Глупый! Сразу видно, что не ты детей воспитывал в семье. Ничего ты в этом деле не понимаешь! Если ты будешь все время завязывать шнурки своему ребенку, не позволяя ему делать это самостоятельно, то он так ничему и не научится. Будет ходить, великовозрастный дядя, с развязанными шнурками. Так получилось и с твоим Андреем. У него были способности, но ты не позволил ему их развивать, пока была такая возможность.

— Я? Не позволил? — Степан Яковлевич замер с широко раскрытыми глазами, неожиданно припомнив свой разговор с воскресшим из мертвых Валентином. А ведь он намекал на то же самое. Вот только почему этот мальчишка говорит о Давыдове в прошедшем времени? Почему, если он Давыдов находится здесь, пусть и незримо для других?

— Так, где же все это время был я? — повторил уже заданный ранее вопрос Степан Яковлевич, с подозрением посмотрев на стоявшего возле него ребенка.

— Некогда нам о всякой ерунде говорить. — нахмурился мальчишка и снова схватился за указательный палец пожилого бизнесмена. — Надо торопиться. Скорее! Мне еще кое-что надо тебе показать.

В следующую секунду остановка поменялась. Кабинет исчез, вместе с Андреем и его недовольным боссом, на мгновение, превратившись в неописуемую обычным человеческим языком смесь разнообразных красок и полутонов. Вместо этого, взору Давыдова предстала небольшая квартирка в типовой многоэтажке. По-простому обставленная, она напомнила пожилому мужчине его первое совместное с супругой жилье. Скромное семейное гнездышко, где на свет появился их первенец Валентин. Однако в данное время это была совершенно другая квартира. С незнакомой планировкой и незнакомой обстановкой. Из-за плотно задернутых штор это жилище казалось мрачным, будто заброшенным. Но все поменялось, когда из коридора беззвучно появилась его хозяйка, невысокая, слегка полноватая женщина лет тридцати пяти, с длинной, сдвинутой на лицо челкой. Из-за царящего в комнатах полумрака ее внешности Давыдов сразу разглядеть не смог. И лишь когда незнакомка отодвинула занавески, и яркий солнечный свет ударил ей в лицо, стало ясно, кем она является на самом деле. Эти черты, форму носа, губ, цвет глаз, Степан Яковлевич узнал сразу.

Это была его дочь Анастасия.

Вот только, как и увиденный предпринимателем, некоторое время назад Андрей, она смотрелась заметно повзрослевшей. Не меньше, чем на десяток лет. Не ускользнуло от внимания пожилого мужчины и другая деталь. Длинная, спадающая ниже уровня бровей челка скрывала серо-синий синяк, уродливым пятном расплывшийся над щекой женщины.

— Настя?!.. Настя! — выкрикнул Давыдов, позабыв на секунду о том, что он невидим и неслышим для окружающих. — Что с тобой такое? Почему ты так выглядишь? Ты располнела. Выглядишь старше.

— Ох, какой же ты непонятливый, дядя! — всплеснул руками маленький спутник пожилого бизнесмена. — Я же говорил тебе, почему так бывает. Время. Оно никого из людей краше не делает.

— Но откуда у нее этот фингал под глазом? — возмутился Степан Яковлевич. — Ее избивали? Кто?

— Это прощальный подарок ее последнего ухажера. — ответил мальчик, обиженно нахмурившись. — Она выгнала его на днях. Навсегда. А ведь этот плохой дядя ей еще и изменял. Но тебе же не должно быть до этого, ровным счетом, никакого дела.

— Почему?! — Давыдов угрожающе склонился над своим собеседником. — Она моя дочь!

— А раньше ты говорил иначе. — усмехнулся мальчуган, хитро посмотрев на бизнесмена. — Ты говорил, что она взрослая, что может сама все решить. С кем ей быть и как жить.

— Так она мне говорила. Каждый раз, когда я пытался учить ее уму-разуму.

Степан Яковлевич выпрямился и стал недовольно расхаживать из стороны в сторону, все время, поглядывая на хозяйничающую по дому Анастасию.

— А ты решил, что раз так она говорит, то ты можешь спокойно отойти в сторону? — заявил ребенок с таким видом, словно он умудренный годами старец. — Или еще лучше, вообще откреститься от нее, бросив на произвол судьбы в тяжелый момент.

— То, что она забеременела, это ее проблемы. — фыркнул Давыдов. — Предохраняться надо, если детей заводить не собираешься.

— Легко тебе говорить. Ты ведь мужчина. — неодобрительно покачал головой мальчуган. — А ей пришлось аборт сделать. В одиночку растить ребенка, сложное дело. А хороших кавалеров она так себе находить и не научилась. Нормальных соискателей отметала прочь. Ведь они такие скучные и правильные. Зато выбирала веселых и разбитных. Однажды она сошлась с таким весельчаком и даже довольно долго жила с ним. Снова забеременела. Собиралась стать мамой. Да и ее партнер был совсем не против отцовства. Вот только любил он выпить. А как напьется, то становился злым и руки распускал. Как-то раз он избил твою дочь очень сильно, и она потеряла ребенка. Сама едва не умерла. Плохого дядю того, конечно, отправили в тюрьму, но твоя дочка теперь не может иметь детей. Так она и оставалась одна по жизни. И жизнь у нее эта не сложилась. Постоянные смены кавалеров, алкоголь…

— А где же был я?! — воскликнул Степан Яковлевич, подскочив к своему малолетнему собеседнику. — Ты так и не ответил на этот вопрос!

— А ты не хотел ее видеть. Разве ты забыл, дядя? — с невозмутимым спокойствием ответил мальчик. — Она просилась обратно, еще тогда, когда забеременела в первый раз. Ты отказал ей. Рассорился со своей дочерью в пух и прах. Вот она и не желала возвращаться в родной дом, пока ты был там. Из ненависти к тебе. За то, что ты не помог, хотя и должен был это сделать, как отец. Потом, гораздо позже, ее звала обратно мама, но твоя дочь и тогда не пошла. На этот раз из-за стыда. Она не хотела, чтобы кто-нибудь знал, как низко она пала.

— А я? Куда я подевался? Говори же, наконец! — взмолился Давыдов, опустившись на колени и схватив стоявшего перед ним ребенка за плечи. Мальчишка некоторое время молчал, глядя на пожилого мужчину глазами полными негодования.

«Ну как же ты до сих пор не догадался? — в буквальном смысле слова кричал взгляд лучистых детских глазищ. — Ты ведь взрослые человек. Ты должен знать такие вещи. Неужели тебе надо сказать все это на словах, чтобы ты наконец-то понял?»

Тяжко вздохнув и сокрушенно покачав головой, мальчуган заговорил тихим, почти лишенным эмоций голосом:

— А тебя нет. Как и меня. И по их меркам довольно давно.

Степан Яковлевич отпустил ребенка и, пошатнувшись, едва повалился на спину. По его моментально побелевшему лицу было понятно, что сейчас бизнесмен осознал нечто поистине ужасающее, некое, переворачивающее все с ног на голову откровение. С трудом удержав равновесие и, оставаясь в коленопреклоненном состоянии, Давыдов заметил, что находится не в скромной квартире типового многоэтажного здания, не в своем бывшем кабинете, а посреди уже знакомой ему белоснежной пустоты. Был здесь и его спутник, голубоглазый мальчишка. Он смотрел Степану Яковлевичу прямо в глаза, пристально, неотрывно, словно скважинный бур, проникая в самые глубины встревоженной души.

— Для них ты умер. — продолжал говорить ребенок. — Как и я. Вот только ты свой жизненный путь прошел от начала до конца, а я его даже и не начинал. Но, тем не менее, я не просто так поправил тебя, указав на правильную формулировку вопроса. КОГДА и ГДЕ. КОГДА это может случиться с нами. И ГДЕ окажутся наши близкие, когда нас не станет. Это вопросы будущего и, возможно, не столь отдаленного.

Давыдов по-прежнему не мог выговорить и слова. Его разум отказывался верить в то, что его больше нет. В то, что он больше не увидится со своей семьей, Что он оставил всех и всё на произвол судьбы. Не может такого быть! Он ведь мыслит, чувствует. Он еще ощущает собственное тело. Это не может быть концом всего!

— Я вижу смятение в твоем взгляде. Ты не хочешь мириться с произошедшим. Но этого и не нужно. — мальчуган подошел вплотную к стоящему на коленях пожилому предпринимателю и положил свою ручонку ему на щеку. — Ты еще жив, хотя и находишься на грани. Для тебя еще не все потеряно. И если так, то и для меня тоже. А теперь мне пора. Как и тебе. Впереди тебя ждет последний поединок. С самим собой.

Последние фразы вызвали в душе Давыдова неподдающуюся описанию бурю эмоций. Невозможное сочетание необузданного испуга, абсолютного непонимания и испепеляющей злости. От всех этих чувств перехватывало дыхание. Сердце колотилось с такой силой, что угрожало разорваться на куски от перенапряжения. Режущая боль пронизывала грудь и, казалось, раздвигала в стороны ребра. Но Степан Яковлевич держался из последних сил. Он неотрывно глядел на ребенка, что все еще стоял перед ним. Однако стоило ему моргнуть хотя бы раз, как видение его маленького собеседника бесследно исчезло. А вместо него, столь же одномоментно появилось нечто иное. Высокая бледная фигура юноши, измазанного в грязи и облепленного кусочками водорослей. В ней предприниматель безошибочно узнал своего покойного друга, неотступно следовавшего за ним все это время, Кольку Ерохина.

9.

Посеревшие, скрюченные пальцы стальной хваткой обвили шею Давыдова. Кряхтя и задыхаясь, пожилой мужчина попытался оттолкнуть нападающего, или хотя бы ослабить тиски, сжимавшие его горло. Однако объятия Ерохина оставались нерушимыми. Более того, с каждой секундой давление усиливалось. Воздух перестал поступать в легкие окончательно. Необъятная белая пустота, простершаяся перед глазами бизнесмена, начинала меркнуть, постепенно густея и чернея. Степан Яковлевич был уже на полпути в забытье. Его способность к малейшему сопротивлению исчезла. Остатками своего угасающего рассудка, мужчина понимал, что, возможно, это конец его бренного существования. Неотвратимая смерть.

Но неожиданно пальцы Кольки разжались. Ослабевший Давыдов завалился на спину, сильно ударившись затылком о несуществующий пол. С трудом приходя в себя, он вяло шевелился, смотрел по сторонам остекленевшим, бессмысленным взглядом и, судорожно кашляя, говорил:

— За что?.. За что?.. Почему ты так меня ненавидишь?.. Я ведь не убивал тебя… Ты сам утонул… Сам…

— Сам. — кивнул Ерохин, уставившись на своего друга сверху вниз. — Но ты мог спасти меня. Мог, но не стал. Да и нет у меня ненависти к тебе. Лишь злит сильно, что ты такой смелый решительный, все время бегаешь от меня. Пытаешься спрятаться. То в прошлом, то в настоящем, то в будущем.

— Я… Я не понимаю… что вообще происходит.

Взгляд Степана Яковлевича вновь стали осмысленным, но отдышка по-прежнему терзала его легкие.

— Как я могу прятаться от тебя?.. Я ничего не делал… Все происходило само собой.

— Само собой? Да прям уж! — обиженно буркнул Колька. — Здесь все происходит исключительно по твоей воле. Желать чего-то, бояться, любить и ненавидеть тут некому, кроме тебя. И бегать смысла тоже нет. От самого себя все равно не убежишь.

— Как ты сейчас сказал? — Давыдов встрепенулся и, позабыв о сковывавших его дыхание спазмах, резво вскочил на ноги. — От себя не убежишь??? — он посмотрел на своего собеседника глазами полными священного трепета. В то мгновение на пожилого предпринимателя снизошло откровение. Разрозненные кусочки мозаики начали вставать на свои места, складываясь в единую картину.

Нет никакого похищения и таинственных злоумышленников. Нет никаких галлюциногенных веществ, влияющих на рассудок Степана Яковлевича. Не было и тех самых молний, что сверкнули над головой мужчины, за секунду до того, как он провалился во тьму. Все было гораздо проще и одновременно ужаснее. С Давыдовым что-то случилось. Или, если быть точнее, с его телом. Сердечный приступ, инсульт, или что еще… Неважно. Главное, что теперь бизнесмен представлял собой угасающий огонек свечи. Искру разума. Вспышку, возникшую в самый последний момент. Одно мимолетное мгновение, в котором уместились все радости, печали, ярость и обида, пережитые Степаном Яковлевичем, его чаянья, мечты и страхи.

Большой взрыв маленькой вселенной.

И вполне естественно, что особенно ярко в этом ослепительном сгустке видений высветились ключевые события, основополагающие фигуры. Все то, что определило основной жизненный путь Давыдова. Его трагически погибший друг. Любовный треугольник. Потеря старшего сына. Разлад с самым младшим из детей, любимицей дочкой. Все это оказало на мужчину, куда большее влияние, чем его непрекращающаяся битва за успех и сложнейшее восхождение к вершине. Именно это он разглядел в первую очередь в той самой вспышке молнии, какой оказалась его жизнь.

Но чем являлись на самом деле все эти видения?

Сущей, не знающей иного толка правдой, или вымыслом, порожденным бьющимся в агонии сознанием?

Скорее всего, всё произошедшее являлось лишь дурным сном, причудливым нагромождением сюрреалистичных видений. Не было маленького мальчика и устроенного им путешествия в будущее. Все увиденное, крах компании, неудачно сложившаяся карьера Андрея и опустившаяся, прозябающая в одиночестве Настя, это лишь воплощенные тревоги Давыдова. Опасения, по поводу того, как может сложиться дальнейшая судьба его семьи. Не было того неизвестного здания аэропорта, сложенного из обрывков воспоминаний. Не было воскресшего из мертвых Валентина. Погибший старший сын Степана Яковлевича был лишь отражением неуемного желания обернуть вспять то, что уже случилось, а разговор об Андрее проявлением внутренних сомнений.

И, конечно же, не восставал из могилы, Николай Ерохин. Его образ был лишь ширмой, прикрывающей собою чувство вины, пожиравшее изнутри душу пожилого бизнесмена, словно червяк, грызущий спелое яблоко. И вся та злость, обида, все претензии, что испытывал утопленник по отношению к Давыдову, были его собственными. Это была горечь потери. Невосполнимой утраты, причиной которой, возможно, ты являешься сам.

Осознав это, прокрутив еще раз в своей голове все видения, Степан Яковлевич испытал необъяснимый душевный подъем.

Картинка сложилась.

Загадка разгадана.

Нечего больше бояться.

Ощущая небывалую прежде уверенность в собственных силах, мужчина подошел вплотную к своему другу юности.

— Ты мне больше ничего не сделаешь! — торжествующе прошипел Давыдов. — Тебя нет! Ты умер давно. Ты всего лишь галлюцинация. Плод моего воображения. Мое чувство вины воплоти. Я столько раз жалел, что не смог спасти тебя тогда. Столько укорял. Но время прошло. Целых сорок лет! Что случилось, того уже не вернешь. И ты вернуться не можешь. Ты мне кажешься. Всё это мне лишь кажется. Это неправда. Это лишь у меня в голове.

Услышав такие слова, Ерохин неожиданно попятился назад. Его лицо при этом исказилось гримасой беспомощности.

— Да. Ты прав. — дрогнувшим голосом произнес утопленник и, ссутулившись, обхватил голову руками. В одно мгновение его фигура исказилась, заметно раздавшись в стороны, кожа преобразилась, поменяв фактуру и цвет, а рост увеличился сантиметров на десять, или пятнадцать. Теперь это был не Колька, а некто, крайне сильно походивший одеянием и телосложением на самого Степана Яковлевича.

— Ты прав. — голос незнакомца зазвучал точь-в-точь, как у Давыдова. — Это всё происходит в твоей голове. Но кто сказал, что это неправда?

Неизвестный убрал руки от своего лица, вызвав тем самым приступ неконтролируемого ужаса у Степана Яковлевича. Дело в том, что тот, в кого преобразился Ерохин, походил на пожилого бизнесмена не только голосом, ростом и тучностью тела, но и внешностью. Словно брат-близнец.

— Ты посчитал, что дело в твоем чувстве вины. — с самодовольной ухмылкой сказал Давыдов № 2.— Ты, должно быть, ощутил невероятный прилив сил, когда понял это. Ощутил невероятную легкость, словно камень с души упал. Но почему тогда, скажи мне, ты столь стремительно увязаешь?

Перепуганный внезапным явлением двойника, Степан Яковлевич лишь теперь обратил внимание на то, что ноги его погружаются в черную жидкую слизь, неожиданно возникшую на том месте, где стоял бизнесмен. Бурлящая склизкая масса плотно обхватила лодыжки и, обжигая ледяным холодом, постепенно подползала к коленям. Поддавшись мимолетной панике, Давыдов попытался вырваться из объятий непонятной субстанции, но лишь увяз еще глубже. В попытке ухватиться за что-нибудь он протянул вперед руки и попробовал нащупать ту незримую плоскость, на которой до этого стоял. Однако стоило ладоням прикоснуться к чему-то твердому, похожему на опору, как тотчас на этом месте возникла злосчастная черная слизь, подобно щупальцам спрута обвивавшая запястья. В результате Степан Яковлевич оказался опутан неведомой трясиной по пояс. Не в силах вырваться он лишь смотрел на своего близнеца, с выражением полной беспомощности на лице.

— Вот видишь? Это вовсе не чувство вины.

Двойник Давыдоваприсел на корточки, на самом краю пульсирующей лужи из черной жижи. Он сочувствующе посмотрел на погружающегося глубже с каждой секундой предпринимателя. Казалось, что еще немного, и второй Степан Яковлевич протянет-таки руку помощи. Он поможет утопающему мужчине выбраться из ловушки. Но близнец почему-то медлил.

— Чувство вины, это тяжелый камень, который мы носим на своих плечах. — заговорил Давыдов № 2, не обращая внимания на безмолвную мольбу своего оригинала. — А вязкая трясина, в которую ты попал, это твой страх. Страх связывает нас по рукам по ногам. Именно он толкает нас на плохие поступки, или не позволяет сделать то, что по-настоящему нужно в критический момент. Свою вину ты еще как-то преодолел. А вот со страхом ты справиться не можешь. Он утягивает тебя. Поглощает полностью. Лишает надежды на лучший исход. Знаешь ли ты, что это за страх? Чего ты боишься?

— Я не знаю, что ты имеешь в виду! — с ужасом воскликнул Степан Яковлевич, погрузившись в слизь почти по шею. — Может, это тот страх, что не позволил мне спасти Кольку?

Услышав это, двойник внезапно приободрился и, вскочив на ноги, быстрым шагом обошел слизистую лужу, попутно высматривая что-то известное лишь ему одному.

— Хм, возможно… Но вот что странно. Ты по-прежнему тонешь. — развел руками Давыдов № 2.— Видимо, это не тот страх.

— Тогда… фрх… я не знаю… фрх. — Степан Яковлевич замотал головой, почувствовав, как трясина прикоснулась к его губам и щекам. — Я боюсь, что не увижу свою семью… фрр… Я боюсь за свое дело… фхх… Пожалуйста, дай мне еще один шанс… понять все.

В следующую секунду слизь опутала всю нижнюю часть головы пожилого бизнесмена так, что на поверхности осталась лишь его макушка и пара отупевших от ужаса глаз.

— Нет. Неправильно это всё. — разочарованно помотал головой близнец, наблюдая за тем, как его собеседник целиком погрузился в черную жижу. — Как жаль, что твое время подошло к концу… Хотя…

Он, вонзив в бурлящую субстанцию руку, без видимого усилия вытянул захлебывающегося Степана Яковлевича из вязкой бездны. Отбросив его в сторону, будто плюшевую игрушку, Давыдов № 2 склонился над своим собеседником так, что их взгляды оказались прямо друг напротив друга.

— Вот что, послушай, так и быть, будет у тебя второй шанс. Ты сегодня не умрешь. — близнец взял свой оригинал за грудки, слегка приподняв. — Но на мой вопрос ты так и не ответил. Ты так и не понял, в чем твой страх. И я дам тебе задание, помогу самому догадаться. Так вот, когда вернешься обратно, первым делом позвони ЕЙ. Задай один единственный вопрос, который ты и сам прекрасно знаешь. А как получишь ответ, живи. Живи дальше с тем, что смог узнать. Независимо от того принесет тебе это облегчение, или разочарует до конца твоих дней.

Договорив, Давыдов № 2 с силой толкнул Степана Яковлевича и тот неожиданно понесся с безумной скоростью сквозь белоснежную пустоту. Летел он вверх, вниз, или куда-то в сторону понять было сложно, ведь ни одного заметного ориентира на пути пожилому мужчине не попадалось. Чувствовалась лишь невообразимая легкость во всем теле. Настоящая невесомость.

Но это ощущение мгновенно исчезло. А вместе с ним померкла и окружающая пустота, обратившись непроглядной, всепоглощающей черной завесой.

10.

В один момент тело Степана Яковлевича стало неописуемо тяжелым. Казалось, его придавило к поверхности с невероятной силой. Невозможно было ни встать, ни даже толком пошевелиться. Правда, стараться особенно пожилой предприниматель не стал, ибо его внимание всецело переключилось на сжимающую сердце, будто тиски, сильную боль. Зашипев от этого неприятного ощущения, Давыдов открыл глаза и, стараясь не поворачивать гудящей, налитой свинцом головы, посмотрел по сторонам. Он вновь находился в салоне пассажирского самолета. Растянувшись во весь свой немалый рост, мужчина лежал на спине, в проходе между кресел. Но, что было куда важнее, теперь он был не один. Приятная на вид, темноволосая женщина лет тридцати, облаченная в костюм стюардессы, склонилась над Степаном Яковлевичем, настороженно уставившись на него своими широко распахнутыми, насыщенно голубыми глазищами.

— Слава тебе, господи, вы очнулись! — произнесла она, выдохнув с облегчением. — Как же вы всех перепугали, гражданин. Я уж подумала, что не откачаем вас. Вы хотите подняться? — нежная, приятно согревающая ладонь стюардессы прикоснулась к затылку бизнесмена.

— Я бы не советовал его поднимать. Пусть полежит пока.

Из-за спины темноволосой женщины появилось еще одно лицо, принадлежащее мужчине среднего возраста с высокими залысинами и густой, аккуратно подстриженной бородой.

— Будем заходить на посадку, тогда усадим его. — произнес бородатый незнакомец. — А так пусть в покое побудет.

— Где мы? — тихим, слегка осипшим голосом спросил Давыдов, вяло покрутив головой. — Еще летим? Сколько там еще до Москвы?

— До Москвы долго будет. После того, как вы сознание потеряли, командир экипажа принял решение идти на экстренную посадку в Казани. — ответила стюардесса, глядя на лежащего перед ней пассажира с заметным сожалением. — Так что, уже подлетаем. Вы как себя чувствуете? Что-нибудь болит?

— Мне надо в Москву… скорее. У меня там важная встреча. — Степан Яковлевич попытался упереться руками в пол и приподняться, но тело его по-прежнему было неподъемным, словно каменный валун.

— Какая вам еще может быть Москва теперь?! — возмутилась бортпроводница. — Вы едва не умерли, гражданин. Вы разве не поняли еще? Хорошо, что среди пассажиров врач оказался. Он помог вам. Вытащил с того света, можно сказать. И потому вместо того, чтобы думать о какой-то важной встрече, лучше поблагодарите вашего спасителя.

Давыдов разочаровано прикрыл глаза и, шумно вздохнув, с некоторым недовольством сказал одно слово:

— Спасибо.

— Пожалуйста. — неохотно отозвался бородатый мужчина, стоявший все это время позади стюардессы. — Теперь позабудьте обо всех ваших делах. Когда приземлимся, вас скорая заберет.

Давыдов на это уже ничего отвечать не стал. Он уже и сам прекрасно понял, что впереди его не ждет ничего, кроме больничной койки. Организм бизнесмена дал сбой в очередной раз. И как назло, именно теперь, в самый важный момент, когда так много стоит на кону. Видимо мечты о расширении компании, так и останутся мечтами. По крайней мере, до тех пор, пока Степан Яковлевич не поправиться от приключившейся с ним беды. Мысль о переговорах, которым не суждено состояться, как ни странно, довольно быстро отошла на второй план. Пожилой мужчина задумался о другом. О том фантастическом видении, что пришло к нему в бессознательном состоянии. Призрачное, с неясными очертаниями, будто бы закрытое неведомой пеленой, оно представлялось теперь чем-то беспорядочным, лишенным смысла. Кошмарным сном, подробности которого ты не можешь вспомнить, проснувшись поутру.

Но все-таки в этих, порожденных умирающим сознанием галлюцинациях было что-то очень важное. Что-то, о чем нельзя забывать.

Зажмурившись, Давыдов напряг собственную память, пытаясь выудить из ее недр какие-нибудь подробности. Но ничего конкретного на ум не пришло. Лишь суматошно кружащиеся обрывки воспоминаний. Тьма и свет, неотступное присутствие чего-то зловещего, щемящее душу одиночество и будоражащий разум страх. Набор ощущений и перемешанных в единое, неразборчивое месиво образов. Не в состоянии оживить увиденное в агонии видение, Степан Яковлевич начал сомневаться не только в его реалистичности, но и в том, а было ли оно вообще. Не придумал ли его сбитый с толку внезапным ухудшением самочувствия мозг это все. Не попытался ли рассудок защитить своего хозяина от ужаса надвигающейся смерти, скрыв шокирующую действительность за ширмой сюрреалистических галлюцинаций.

Возможно, это и так.

Хотя, какая вообще может быть в этом всем разница, если ничего не можешь вспомнить?!

В состоянии апатичного недопонимания Давыдов пробыл все следующее время. Пока самолет заходил на посадку, потом, когда его под руки выводили из салона и позже, когда пожилой мужчина уже ехал в машине скорой помощи. Размышления о сути пришедших в глубоком забытьи галлюцинаций всецело овладели разумом предпринимателя. Он даже позабыл о важной деловой встрече. Как собственно и не подумал о том, чтобы проверить свой телефон на наличие пропущенных звонков. А ведь Андрей, находившийся в тот момент в Москве, должно быть уже потерял своего отца и теперь сильно волновался. Как, наверняка волновалась и Ирина, если, конечно сын успел сообщить ей о том, что не может связаться со Степаном Яковлевичем. Обо всем этом, пожилой мужчина почему-то не думал. Лежа на носилках в полном безмолвии, он попросту флегматично смотрел по сторонам.

Но тут Давыдова снова постигло видение. Не во сне, а наяву. Оно продлилось всего одну секунду, не более, однако показалось необычайно четким и детализованным. Увиденный бизнесменом короткоживущий фантом имел вид человека, юноши среднего роста с неестественно бледной кожей, слипшимися от влаги темными волосами и взглядом помутневших, лишенных живого огонька глаз. Лицо этого призрачного гостя выглядело крайне сердитым. Нахмурив брови, он требовательно смотрел на Степана Яковлевича и, прежде чем исчезнуть, растворившись в воздухе, злорадно оскалился, показав свои гнилые, покривившиеся зубы.

В это мгновение воспоминания обрушились на пожилого бизнесмена, как штормовая волна, ударяющаяся о борт корабля. Разрозненные, суетливо перемешанные в голове фрагменты дополнились необходимыми деталями и слились вместе, в единую нерушимую конструкцию. Взбудораженный внезапным озарением разум Давыдова оживил все, что ему довелось испытать, пребывая в бессознательном состоянии. Все те невероятные события, чудовищные преображения и непонятные, незнакомые места.

Степан Яковлевич вспомнил все.

— Девушка, а где мои вещи? — поинтересовался бизнесмен у сидевшего рядом врача, молодой белокурой женщины с серьезным, неулыбчивым лицом.

— Здесь они. Рядом лежат. — сухо, без эмоций, ответила доктор, даже не посмотрев в сторону своего пациента.

— А можно мне телефон, девушка? Позвонить надо очень. — Давыдов умоляюще взглянул на свою собеседницу.

— Нет! Лежите спокойно. — деловито надув губки, заявила женщина-врач. — Ни к чему вам сейчас этим заниматься. Разволнуетесь опять. А там мало ли что случится. Вот привезем вас в больницу. Там вас осмотрят еще раз. Дадут все необходимые…

— Вы не поняли меня. Мне действительно очень нужно позвонить. — Степан Яковлевич перебил доктора, заговорив максимально настойчивым тоном. — Вопрос жизни и смерти, так сказать.

— Нет! Лежите и не ерзайте. — доктор наклонилась к пробующему встать пациенту и, надавив ему на грудь, вынудила замереть в позиции лежа.

— Так, девушка, это моя собственность. И телефон, и кейс. — Давыдов не сдавался, пусть в ход присущее ему упрямство. — Вы не имеете права запрещать мне пользоваться телефоном. Я взрослый человек, в сознании и способный адекватно мыслить, принимать решения. А значит, и вещи свои имею право требовать.

— Ах, вы право… Ну ладно.

Белокурая врачиха хотела сначала возмутиться такому наглому поведению лежащего на носилках мужчины, но осеклась, замолкнув на пару секунд. В итоге, вместо того, чтобы возражать, она решила дать пациенту требуемое.

— Вот, держите. Звоните. — женщина небрежно кинула телефон Давыдову. — Но потом, если вам хуже станет, не смейте нас во всем винить. Я вас предупреждала.

— Не волнуйтесь, не стану. — устало вздохнув, ответил пожилой предприниматель. Взяв руки гаджет и посмотрев на экран, Степан Яковлевич обнаружил почти два десятка пропущенных вызовов. И почти все они были от Андрея. Хорошо, что мужчина заблаговременно выключил звук. Если бы он не поставил телефон на вибрацию, то бесперебойно звучащий рингтон наверняка вывел бы из себя всех окружающих.

— Алло, Андрюшка! — громко проговорил Давыдов, набрав номер сына. — Ты еще в аэропорту? Ждешь меня?

— Да ты чего, папа! Я уже извелся весь. Звоню, а ты трубку не берешь. — без возмущения, но с явной нервозностью ответил Андрей. — Тут сообщили, что твой рейс задерживается. А встреча уже через полчаса начнется. Москвичи мне не раз набирали. Интересовались, не передумал ли ты. А я даже не знаю, что ответить.

— Матери говорил, что-нибудь? — Давыдов старался говорить четко, без лишних проявлений эмоций, так, как он делает это обычно, в рабочей обстановке.

— Нет, конечно. Зачем ее понапрасну тревожить. Она же все телефоны оборвет. Всех на уши поднимет. Надумает себе всего чего только можно. — заметно успокоившись, сказал Давыдов-младший. — А что случилось-то, папа? Почему рейс задержали?

— Да тут экстренную посадку в Казани делать пришлось.

Степан Яковлевич некоторое время помолчал, думая говорить ли всю правду сыну о произошедшем с ним инциденте или нет. По-быстрому взвесив все за и против, бизнесмен решил пойти на компромисс, рассказав обо всем лишь частично.

— Пассажиру одному плохо стало. Так что, я не знаю когда смогу в Москву прилететь.

— А как тогда быть? Отменять встречу? — голос Андрея зазвучал встревожено. — Москвичам это точно не по вкусу придется. Сделка сорвется. То, что там кому-то плохо стало, их совершенно волновать не будет.

— Да я это и без тебя прекрасно понимаю, Андрюшка. — тяжко вздохнул Давыдов. — Встречу не отменяй. Все состоится. Так москвичам и скажи.

— Но как тогда быть? — засуетился Андрей. — Папа, ты ведь еще в Казани. Неужели ты считаешь, что они согласятся на переговоры по видеосвязи? Они это воспримут, как явное неуважение…

— Никакой видеосвязи, сынок! — повысив голос, Степан Яковлевич попытался призвать к спокойствию Давыдова-младшего. — Встречу проведешь ты. Скажешь, что я не могу присутствовать по техническим причинам. Объяснишь все так, как есть и сам с москвичами обо всем договоришься.

— Но, папа… как же так?.. Я же не готовился… Это такая… ответственность. — Андрей начал запинаться. Он всегда начинал запинаться при сильном волнении.

— Так, хватит. — строго произнес Степан Яковлевич. — Ты уже взрослый. Можешь позволить себе брать на себя большую ответственность. К тому же ты в курсе всех дел. Все прекрасно знаешь. Просто веди себя увереннее. Не наглей, конечно, но и манипулировать собой не позволяй. Понятно?

— Понятно. Я постараюсь, папа. — голос Андрея зазвучал с некоторой покорностью. — Но я ведь никогда не проводил столь важных переговоров прежде. Валька вот проводил. И не раз. А я нет.

— Все бывает в первый раз, Андрюшка. — смягчившись, заговорил Давыдов. — Да и чем ты хуже Вальки? Ничем. Как и он, ты тоже мой сын. А значит, тебе все по плечу. Просто не тушуйся. Будь смелее. Представь, как бы ты себя вел, если бы меня не было. Если бы я уже умер, например.

— Папа! Что ты такое говоришь?! — возмутился Давыдов-младший. — Сплюнь и постучи по дереву!.. Если бы он умер. Ты пока мне нужен папа… Всем нам нужен. Сколькому еще от тебя нужно научиться!

— Научишься всему в свое время. А теперь сожми волю в кулак и езжай к москвичам на переговоры. Созвонимся потом, как закончишь.

Степан Яковлевич попрощался с сыном и завершил звонок. Практически тут же он начал набирать другой номер. Посмотрев украдкой на белокурую врачиху, пожилой бизнесмен заметил безмолвный укор в ее взгляде.

— Еще один раз нужно. — оправдываясь, Давыдов сделал виноватое выражение лица. — Правда, нужно. Очень, очень. Но это сугубо личное. Не вздумайте подслушать.

— Еще чего! — презрительно фыркнула доктор, демонстративно отвернувшись. — Да и что вы мне прикажете делать? Уши заткнуть?

— Не злитесь на меня, пожилого капризного человека. — Степан Яковлевич попытался мило улыбнуться. — Обещаю, что по приезду в больницу стану самым послушным в мире пациентом. Вот увидите!

Белокурая женщина в ответ лишь усмехнулась и снисходительно покачала головой.

В это время бизнесмен нажал кнопку вызова. После нескольких длинных гудков последовал ответ. Трубку взяла Ирина. Скрывать от нее всю правду Давыдов уже не стал, сходу рассказав обо всем случившимся. Потом ему еще долго приходилось успокаивать свою взволнованную супругу, с трудом отговорив ее от срочной поездки в Казань.

— Оставайся дома, дорогая. Нечего в такую даль мотаться. Даже, если из-за меня. — Степан Яковлевич пытался затушить очередной тревожный пожар, разгоревшийся в душе Ирины. — Меня только осмотрят, и, думаю, сразу отпустят. В Москву я уже вряд ли полечу. Так что возьму билет домой.

— А как же твои важные переговоры? Доверишь все Андрюше? Уверен, что он справится? — с трудом перебарывая волнение, спросила Ирина. — Ты ведь ничего такого ему раньше не поручал.

— Справиться. А если и нет, то корить я его за это не стану. В конце концов, это мне плохо стало, а не ему. И это из-за моего здоровья сорвалась моя деловая поездка. — Степан Яковлевич снова замолк на несколько секунд. В голове его роилось множество мыслей. Одни из них были волнительными, а другие будоражащими, заставляющими биться в учащенном ритме сердце пожилого мужчины. Он, конечно, врал. Переговоры были для него по-прежнему важны, и их успех был наиболее желаемым результатом. Но куда было важнее нечто иное, тяготившее душу с тех самых пор, как Давыдов вспомнил все подробности своего видения.

Он должен был задать один единственный вопрос…

А потом получить ответ. И пусть он будет горьким, пусть после этого бизнесменом овладеет неусмиримая тоска, главное, чтобы сказанные его супругой слова были правдивыми, на все сто процентов.

— Ира, я хочу кое-что спросить у тебя. — набравшись смелости, заговорил Степан Яковлевич. — Только пообещай, что ответишь предельно честно. Не бойся ранить меня. Не бойся сделать мне больно. Я просто хочу узнать правду.

— Хорошо. Я обещаю. — настороженно ответила Ирина, затаив дыхание.

— Ты все еще любишь ЕГО? Ты все еще не можешь забыть о НЁМ? — проговорив это, Давыдов стиснул зубы, приготовившись услышать страшное откровение от своей супруги.

— Это так неожиданно! Ты вспомнил о НЁМ. — с грустью выдохнула Ирина. Она отчетливо понимала, о ком идет речь. Ей не нужно было называть имя этого человека. И она прекрасно основала, что, конкретно хочет знать ее супруг.

— Конечно, я помню о НЁМ. — жена Давыдова заговорила с заметной грустью в голосе. — ОН был таким прекрасным человеком. Добрым, веселым. Разве можно ЕГО забыть? И, конечно же, я помню о том, что с НИМ произошло. Такое невозможно выкинуть из памяти. И ты, Степа, мне кажется, тоже всю жизнь носишь эту боль в своем сердце. Только, как настоящий мужчина, стараешься не показывать этого, порой прячась под маской не совсем уместного безразличия. Коли нет. Он погиб. А ты не думай, дорогой, что лишь занимаешь его место. Я благодарна судьбе, что в трудное для меня время ты оказался рядом. Поддержал меня. Скрасил мрачные дни. Мы так долго вместе, Степа! Мы столько прошли, столько испытали! Радости и горе. Приобретения и потери. И ты все вынес. Все вытерпел. И я нисколько не жалею, что решила связать эту жизнь с тобой. Ты смог сделать самое главное. Ты сделал меня счастливой, Степа. И я тебя люблю, не смотря на твою ворчливость и упрямую непреклонность.

После такого признания своей жены, Степан Яковлевич почувствовал необычайную внутреннюю легкость. Будто он готов взлететь с койки, как наполненный гелием шарик, воспарив под потолком кареты скорой помощи. Мужчине показалось, что с его души не просто камень свалился. Целая скала! Ведь именно эти слова Давыдову хотелось услышать от своей супруги, развеять все свои сомнения, укоренившиеся глубоко в подсознании, обрести умиротворение.

Эх, почему он не отважился спросить об этом раньше?! Зачем столько времени грыз себя самого изнутри?!

Какой же ты дурак, Степка! Какой же ты дурак!

На мгновение, пожилому предпринимателю показалось, что он снова видит перед собой фигуру утопленника Ерохина. Только теперь он не хмурился сердито, не ухмылялся злорадно, а смотрел спокойно, едва заметно улыбаясь. Это видение не вызвало у Степана Яковлевича страха, или тревоги. Наоборот, оно усилило ощущение покоя, царившего в его душе.

— Я тоже люблю тебя, Ира. — сказал, наконец, Давыдов, выдержав долгую паузу. — И не волнуйся. Со мной и вправду все будет хорошо.

Ирина пусть и неохотно, но согласилась с утверждением мужа.

Они попрощались.

Степан Яковлевич некоторое время лежал неподвижно, прижав телефон к груди и, раз за разом, прокручивая в голове слова своей супруги. Ощущение неизмеримой безмятежности, столь непривычное, не посещавшее пожилого бизнесмена никогда прежде, не желало уходить. Однако было и еще кое-что. Нечто малозаметное на первый взгляд, свербевшее внутри маленьким назойливым червячком.

Нужно сделать еще один звонок. Успеть поговорить с человеком, пока машина скорой помощи не доехала до больницы.

— Еще один разок и точно все. — пояснил сидевшей рядом женщине-доктору Степан Яковлевич, набирая в это время очередной номер.

Ответ ему стал уже привычный молчаливый укор.

— Не смотрите на меня так, девушка. — притворно возмутился предприниматель. — Вот у вас, скажите, наверняка дети уже большие, в школу пошли.

— Еще чего?! — вспылила белокурая врачиха. — Неужели я так старо выгляжу? У меня, между прочим, детей еще нет! Да и вообще я не замужем.

— Ну, это временно. Дело то вполне поправимое. — виновато улыбнулся Давыдов, осознав, что выразился не совсем корректно. — Но ведь родители у вас есть? И скорее всего возрастом они примерно такие, как я. Спорим, что временами вам очень хочется поговорить с ними. Узнать, как их здоровье, как идут у них дела. Поделиться новостями, переживаниями.

На эти слова, доктор лишь, молча, покачала головой.

— Делайте, что хотите. — махнула она рукой. — Слова врача для вас все равно ничего не значат.

Степан Яковлевич благодарно кивнул. Нажав на «вызов», он прислонил телефон к уху.

Прошло соединение, и на другом конце послышался молодой женский голос.

— Алло?

Он прозвучал с затаенным тревожным ожиданием. Будто сейчас должно произойти нечто неприятное, нехорошее. Услышав знакомый тембр, характерное вкрадчивое произношение, Давыдов на секунду прикрыл глаза.

Надо было позвонить ей раньше. Гораздо раньше.

Набрав полную грудь воздуха, он собрался с силами и заговорил:

— Привет, Настя. Это твой папа…

Март- Июнь 2022