Не знаю, что это было за море, но явно какое-то северное, потому как, очнувшись в небольшой лодке, в которой пахло тухлой сыростью и рыбой, я обнаружил, что на моё лицо с серого неба опускались большие снежные хлопья. Голова противно ныла, как от тупого удара в затылок. Я попытался подняться, но поскользнулся и упал, опять оказавшись на спине и ударившись черепом о деревянное дно лодки так, что шапка соскочила. Верно, та же история приключилось со мной и в первый раз, но, должно быть, удар был сильнее, оттого-то я и потерял сознание. Я машинально провёл руками по щекам и обнаружил длинную щетину, которую уже можно было смело назвать бородой. Ладони и пальцы покрывала засохшая грязь, под ногтями она чернела особенно явственно. Я пролежал так несколько минут, слушая доносящиеся издалека крики чаек. А когда, ухватившись за бортики, придал телу сидячее положение, заметил у ног рыболовные снасти и коричневые ленты водорослей, покрывающие дно лодки и мои резиновые сапоги.
Море простиралось до самой линии горизонта, откуда бежали длинные, но невысокие волны. На мгновение меня охватила паника, и я подумал, что вот так безвольно качаюсь на убаюкивающих волнах уже давно, и, наверное, лодку успело унести прочь от маяка. Но, когда я обернулся, за спиной виднелся островок с крутым утёсом и высоким маяком из белого камня.
Был вечер. Солнце неспешно спускалось с неба к морю. Я сидел на берегу, слушал шум прибоя и шорох высохшего камыша. Костёр догорел, и я вырыл из-под тлеющих углей три картофелины, которые вместе с жареным кальмаром составили мой скромный ужин. Голова всё ещё ныла, работать не хотелось, но пришлось пересилить себя и затащить лодку в сарай, потому как с юга надвигались угрожающе-тёмные тучи.
И я не ошибся, ночью и вправду разразился страшный шторм. Волны вздымались на десятки метров, ударяя о стены маяка. Иной раз мне казалось, будто они вот-вот да проломят прочную конструкцию. Сна не было ни в одном глазу. Я сидел в маячной комнате, смотрел на мерцающий огонёк керосиновой лампы и строил планы на завтра. С утра нужно сделать записи в метеорологическом журнале, после было бы неплохо очистить комбинезон от грязи и, если шторм стихнет, наловить рыбы, так как кальмары меня уже порядком достали.
Утро встретило мягким солнечным светом и штилем. Снег, что вчера припорошил остров, растаял. Повсюду желтела жухлая сухая трава. К обеду я закончил все дела. Вытащил из сарая лодку и, уже сидя в ней и начищая щёткой комбинезон, вдруг заметил, что прилипший к штанине плавник был вовсе и не плавником, а чешуёй. Я поднёс её ближе к лицу, чтобы лучше разглядеть. В ярких лучах солнца она и вовсе казалась аквамаринового цвета. Рыбы с таким ярким окрасом, как правило, водятся в южных водах. «Может, принесло течением», — подумал я, отбросив чешуйку, и, поправив шапку, потянул лодку к воде. Спустил у длинного деревянного моста, прочно привязал к столбику и пошёл за рыболовными снастями.
Я отплыл от берега на сотню метров. Наживил червяка на прилично заржавевший крючок и, наблюдая за неподвижным поплавком, стал прикидывать примерный список предметов, что необходимо привезти с материка. Солнце уже припекало по-весеннему, и я снял шапку, отвлекшись от процесса на секунду. Послышался всплеск, однако когда я вновь взглянул на поплавок, тот всё так же торчал на спокойной водной глади. Но из-под лодки побежала рябь, а потом и её саму склонило набекрень. Я обернулся и тотчас выронил удочку из рук: из-за бортика лодки на меня смотрела розоволосая девушка. Я даже дважды перекрестился, отчего она улыбнулась. С минуту мы так и глядели друг на друга. Сердце у меня уже колотило в висках.
— Ты не замёрзла? — спросил я её и услышал, что собственный голос предательски дрогнул.
Она снова улыбнулась, отрицательно мотнула головой и скрылась под водой, но секундами погодя вынырнула с другой стороны лодки с моей удочкой в руке и протянула её мне. Пальцы мои дрожали вслед за голосом. Я скрутил леску и положил удочку в лодку.
— Как ты здесь оказалась? — убедившись, что это не галлюцинация, опять спросил я. — Где-то корабль? Тебе нужна помощь? Вы налетели на скалы?
Её губы растянулись в насмешливой улыбке. И только в этот момент я увидел, что её шею и плечи, торчащие из воды, покрывает редкая чешуя аквамаринового цвета! Мне захотелось перекреститься вновь, но я сдержал порыв. Кем бы ни являлась эта гостья с розовыми волосами, выглядела она безобидно. Однако я всё равно придвинул сапогом гарпун, который взял с собой на случай встречи с акулой.
— Ты не говоришь? — продолжил я расспрос.
Она мотнула головой и показала мне полоски жабр по обе стороны шеи.
— Но мою речь ты понимаешь?
Кивок.
— И как же ты сюда забрела? — пожал я плечами.
Она повела рукой в сторону юга, и я заметил перепонки между её пальцами. Кожа её была обычного «человеческого» цвета, ну разве что чуть с зеленцой. В памяти тут же всплыли все когда-либо прочитанные и услышанные предания о морских сиренах.
— Ты собираешься меня усыпить своей песней, а потом разодрать на части? — ещё каким-то подрагивающим голосом произнёс я.
Она в очередной раз улыбнулась, отрицательно мотнула головой и… уплыла!
С момента нашей встречи прошла неделя, и больше я так и не видел эту странную гостью. Даже списал всё на замутнённый после удара рассудок. Думал, всё же она была ненастоящей. Но потом, каким-то необъяснимым образом она стала являться в моих снах. Вернее, появлялось лишь её лицо: её неестественно большие серые глаза, полные грусти, и притягательно чувственные губы. Я боялся увидеть вторую часть её тела. Помнил напугавшую меня грудь, покрытую чешуёй. Ниже воображение вырисовывало рыбий хвост. Впрочем, хвост был не столь отвратителен, как какие-нибудь щупальца осьминога или медузы. А иногда мне снилось, что там и вовсе тело кальмара. От подобных кошмаров я просыпался в холодном поту. Как сегодня.
Несмотря на то что в пристроенном к маяку домике была печь и тепло, меня сковал такой ледяной ужас, что я поднялся на самый верх, в маячную комнату с сигнальным огнём. Чем выше от воды я был, тем спокойнее себя чувствовал. Я топтался по комнате от окна к окну. Море штормило. По небу шныряли облака, то скрывая жёлтый диск луны, то открывая. В один момент, когда лунный свет озарил берег, я увидел её! сидящую на мостике у покачивающейся лодки. Впопыхах натянул штаны, фуфайку и шапку, надел сапоги и рванул по крутой винтовой лестнице маяка вниз, напрочь позабыв о страхе.
— Эй! — окликнул я её, сбегая с пригорка к мосту.
Она обернулась. Я не видел ни её глаз, ни взгляда, но её демонический силуэт заставил меня остановиться. Любопытство же взяло верх над страхом, и, помешкав долю секунды, я приблизился к ней. К моему облегчению, у неё не было щупальцев на месте ног, был хвост, с воздушными клочьями плавников. Она чуть отодвинулась от меня, и я расценил этот жест, как приглашение сесть рядом.
— Как тебя зовут? — спросил я, неприкрыто изучая её тело.
Видимо, она давно тут сидела: высохшие волосы развевались на ветру розовыми лентами. А ветер — пронизывающе ледяной. Я посмотрел на её голые плечи, и меня невольно передёрнуло от холода. Быть может, я ошибался, но, казалось, сейчас на ней было больше чешуи, чем я видел прежде.
— Я — Штэ-фан, — произнёс я своё имя по слогам и для пущей наглядности положил ладонь на грудь. — А ты?
Она пожала плечами.
— Как же так? Разве у тебя нет имени?
«Нет», — мотнула она головой. Мы помолчали. И только я решился задать следующий волнующий меня вопрос, как она с плеском скрылась под водой. Я просидел так ещё какое-то время, а потом, замёрзнув вконец, ушёл в дом.
Ещё два дня гостья не появлялась ни в моих снах, ни у моря. Однако я убедился в том, что с ума не сошёл, и она реальная.
Стоял тёплый и солнечный весенний день. Я красил лодку, готовясь к прибытию баржи и моего сменщика в будущем месяце. Хоть он и пробудет здесь три недели, мне хотелось привести маяк, дом и сарай в идеальное (насколько это возможно) состояние, а выцветшую после зимы лодку заново «оживить». Возможно, я надышался едкого запаха краски, потому как, пока елозил кистью, вновь увидел эту розоволосую русалку, сидящую на мостике.
— Эй! — окликнул я её. Она обернулась. — Только не уплывай!
Утвердительно кивнула.
Чем ближе я подходил к ней, тем более сюрреалистичным казался весь её образ: её бирюзовая чешуя и длинные розовые волосы.
— Сделай что-нибудь, чтобы я поверил в то, что ты настоящая, — сказал я, опустившись перед ней.
И она взяла меня за руку. Её кожа была мягкой на ощупь, но перепонки между пальцами всё ещё пугали.
— Что это с тобой?! — так громко и, верно, бестактно спросил я, заметив, что доски мостика усыпаны её чешуёй.
Она широко улыбнулась и устремила взгляд в сторону солнца. В моих же мыслях крутилось: «Так линяют русалки?» Но её человеческий облик и это очаровательное лицо не позволяли мне нарушить негласный джентльменский кодекс и задать девушке вопрос подобного рода.
— Что же это получается: когда светит солнце, твоё тело… мм… не нуждается в ней? — всё же подобрал я более благопристойные слова. Она кивнула. — Дело в солнечном свете или тепле?
Она показала два пальца.
— Значит, ты и считать умеешь?
Её совершенно человеческое лицо озарила улыбка, а за губами показался ряд обычных человеческих зубов. Никаких клыков. Всё довольно мило.
— Но имени у тебя нет… Как же мне тебя звать?
Она пожала плечами. А я, посмотрев на её розовые волосы, и из всех цветков вспомнил лилию.
— Что если «Лили»? Идёт?
Улыбка и кивок.
— Давай начнём сначала. Штэфан, — протянул я ей руку. — Тебе следует приложить свою ладонь к моей, сжать пальцы, вот так, — показал я, — чтобы получился замок. Знаешь, что такое «замок»?
Она мотнула головой, но повторила движение.
— Затем мы должны потрясти наш «замок» секунд… скажем, пять, — усмехнулся я, так как выглядело это крайне комично. — Это называется «рукопожатие», так люди приветствуют друг друга.
Следующим утром я снова обнаружил её сидящей на мостике. Она ждала меня. Так мы «подружились». Она сопровождала меня в море, помогая рыбачить. Я постепенно открывал для себя новые и удивительные факты из жизни русалок. Сложность нашего общения заключалась в её скудном словарном запасе и «немом» языке. Но она знала карту! Когда я принёс ей глобус, спросив, может ли она показать, где жила раньше, она указала на побережье Южной Африки. Тогда я спросил, как получилось, что она уплыла так далеко от дома. И она показала на гарпун в моей лодке. А я вдруг понял, почему она пряталась всякий раз, видя проходящий вдалеке корабль. Но если люди охотились на неё, то почему она не боялась меня? Мне нужно быть осторожнее. Что если на самом деле она помышляет об отмщении своим обидчикам? Я — представитель людского рода, я для неё — враг.
Однако спустя неделю нашего «общения» я уже не мог представить утра без встречи с ней. Я не видел в ней угрозы. Нам обоим явно нравилось общество друг друга. Как-то пару раз мне даже снилось, будто она превратилась в человека. И мы занимались любовью. А потом наутро, смотря в глаза ей, русалке, я вспыхивал от стыда и желания, вспоминая свои сны.
В один из дней, наполненных теплом и солнечным светом, я вынес половики из дома и маяка, намереваясь их как следует выбить и почистить, пока позволяла погода. Разложил их на пригорке и принялся за работу. Лили лежала рядом. Её чешуя, высыхая, так и отскакивала, даже грудь оголилась больше нужного. Я старался сосредоточиться на щётках, но то и дело посматривал на её чистую кожу и волны розовых волос. Она, верно, заметив мои «не дружеские» взгляды, демонстративно перевернулась на живот, спрятав грудь в жёлтых цветках, коими пестрил весь остров. Это помогло. И через два часа все половики были вычищены.
В погребе маяка хранилось множество солений и варений. Как-то раз я угостил Лили своим самодельным компотом (стакан воды и ложка малинового варенья) и ей понравилось. Вот и сейчас я чувствовал, что заслужил чего-то вкусного. Но когда предложил и ей, она не отозвалась. Лежала неподвижно, словно и не дышала вовсе, а я перепугался не на шутку — она не проводила на суше так много времени, как сегодня. Когда же я коснулся её плеча, она вздрогнула и, подняв голову, удивлённо и даже как-то по-рыбьи вытаращила на меня глаза.
— Ты меня напугала, — признался я. — Думал, тебе от солнца стало плохо.
Она мягко улыбнулась и потёрла заспанные глаза.
— Не уплывай, сейчас принесу… — так и не договорил я, ошарашено смотрел на её ноги и сам по-рыбьи хлопал ртом. Вернее, как таковых ног-то и не было. Но в тех местах, где чешуйки отскочили, виднелась кожа. Я провёл ладонью по её хвосту, и чешуя осыпалась, точно как сухая грязь с половиков, когда я касался их щёткой. И только я собрался спросить, что будет, если высушить весь её хвост, как Лили юрко соскользнула со склона, нырнув в воду. И сколько я её ни звал, она не вернулась.
Вечером с запада пришли ураганные ветра, и разразился свирепый шторм. Я места себе не находил. Просмотрел все глаза в надежде увидеть знакомый силуэт. Но Лили нигде не было. Ударяясь о скалистый утёс противоположной стороны острова, волны доставали до самого верхнего окна маяка. Спусти я сейчас лодку на воду, та бы разлетелась в щепки. Сидеть сложа руки я тоже не мог и, надев рыбацкий комбинезон и сапоги, вышел наружу. Шквалистый ветер сбивал с ног, и я вцепился в дверь, чтобы меня не сдуло с утёса в море. Стал отчаянно выкрикивать её имя. Но шум волн и ветра был громче моего голоса.
Не знаю, как долго я простоял под этим проливным дождём и брызгами волн. В какой-то миг ощутил, что мои пальцы онемевают. Ещё раз посмотрел на мостик и, когда волна на короткое мгновение откатилась, заметил под ним Лили, уцепившуюся за деревянный столб. Я ринулся к ней. Берег был таким скользким, что очередному порыву ветра удалось сбить меня с ног. Секунда — и я ушёл под воду с головой. Думал, что это и есть конец. А затем ощутил металлическую хватку на своём запястье. Лили притянула меня к себе.
— Нужно укрыться в маяке! — прокричал я ей, выдохнув из лёгких остатки кислорода.
Мы взобрались на берег. Я подхватил Лили на руки, однако и шага ступить не смог — порыв ветра сбил с ног. До двери пришлось добираться ползком. Как только мы оба оказались внутри, я плотно задвинул все засовы. И я, и Лили были покрыты грязью. Даже на зубах хрустела земля. Но здесь, в углу прихожей, было подобие душа. На крыше дома находился большой металлический бак, в который скапливалась дождевая и морская вода. Немудрено, что после такого ледяного душа я слягу с лихорадкой. Но меня волновало не это, а хватит ли запасов воды, если дождь прекратится, а шторм нет? И как долго Лили может пребывать вне моря?
Я надел на себя два комплекта сухой одежды и уселся перед полыхающим жаром камином, тело же всё продолжало содрогаться от холода. А когда Лили вползла в комнату, я вздрогнул уже от испуга, раскрыв рот в немом ужасе. Она растянулась на половике рядом, точно громадная рыбина — то ли комната была слишком маленькой, то ли её хвост слишком большим. Я не считал себя закоренелым трусом, но вот в эту минуту боялся находиться с ней в одной комнате. Однако и убежать в маяк не мог, ведь сам же её и позвал.
— Хочешь малинового компота? — спросил я, намереваясь хоть на миг выйти из комнаты в кухню и перевести дух.
Она кивнула.
Я вернулся с двумя большими кружками и протянул одну ей.
— Это называется «книги», — сказал, заметив её изучающий взгляд, разгуливающий по полкам. — Если хочешь, я тебе почитаю.
Она согласилась взглядом, и я взял книжку Лавкрафта. И, под видом того, что мне холодно, сел боком у огня, так, чтобы не видеть её хвоста, но и в то же время краем глаза наблюдать за её движениями и быть готовым к тому, что в любой момент она может напасть. Две истории спустя я пожалел, что выбрал именно этого писателя. Моё сердце и так обливал ледяной ужас, а сейчас даже голос стал предательски выдавать причину моего страха. Благо, словарный запас Лили не позволял ей понять и половины из прочтённого мною.
Когда же моё горло окончательно пересохло и я, поднявшись на ноги, собрался было пойти в кухню за стаканом воды, увидел, что Лили счистила с себя чешую вплоть до того места, где по всем вероятиям должны были находиться колени. Они и были! Прямо передо мной сидела уже не русалка, а человек! От коленей к ступням ещё тянулась чешуя, и, признаться, я не был уверен, что ступни вообще существовали. Не веря своим глазам, я опустился перед ней на половик и коснулся появившихся ног. А затем попробовал оторвать чешуйку близ плавника хвоста. Та была сухой и отскочила с лёгкостью.
— Я могу?.. — спросил, всё ещё не понимая, как такое возможно.
Лили кивнула, и я счистил оставшуюся чешую вместе с хвостом и плавниками. Там были ноги! Самые настоящие, самые человеческие ноги! Я не сдержал порыва и коснулся трясущимися кончиками пальцев её пятки, лодыжки, скользнув выше. Такая мягкая кожа бывает разве что у младенцев. Когда моя ладонь достигла её бедра и Лили вздрогнула, я вдруг осознал — сейчас передо мной сидит девушка. Обнажённая девушка. А я самым бесцеремонным образом ласкаю её. Я громко раскашлялся, смутившись не меньше неё, резво подскочил на ноги и, сняв покрывало с кровати, протянул его ей.
Мы сидели у камина, наблюдая за сгорающей чешуёй. Я всё расспрашивал Лили о случившемся, а она отвечала кивком или мотанием головы. Я узнал, что представители её вида могут жить и на суше, если температура их тела повышается до тридцати градусов. Однако если они долго не «пользуются» своими ногами и всё время проводят в море, то научиться ходить становится практически непосильной задачей.
— Что ещё ты от меня скрыла? Может, ты и говорить умеешь? — спросил я, хоть и понимал мотивы её поступка. Но каково было моё удивление, когда услышал её мелодичное «угу». — Я хочу, чтобы ты рассказала мне всё как есть, без утайки! Кто ты и зачем здесь! — вспылил я.
Она вздрогнула, то ли испугавшись моего гневного голоса, то ли неистового удара волн о берег.
— Тебе нельзя слышать мой голос, — тихо произнесла она, а моё сердце вдруг ёкнуло.
Это было лишь одно короткое предложение, но прозвучало оно как целая песня. Я никогда не слышал таких звуков, полных едва ли не осязаемой музыки.
— Скажи ещё что-нибудь, — прошептал ей, но она отрицательно мотнула головой. — Почему нельзя? Легенды о песнях морских сирен — правда?
Теперь она неопределённо покачала головой, скривив губы.
— Если ты будешь слышать мой голос, то вскоре впадёшь в забвение.
Мне же показалось, что уже после этих слов я начал проваливаться куда-то в темноту собственного рассудка.
— И… и что тогда?
— Тогда я смогу управлять тобой. Ты будешь выполнять любые мои приказания.
Я невольно улыбнулся, не поверив ей.
— Если ты не причинишь вреда, то я хочу, чтобы ты показала мне! — с готовностью встал я на ноги перед ней.
Лили взглянула как-то демонически, и я сглотнул подступивший к горлу ком. Последнее, что я запомнил, был её рассказ о шторме. Когда же я опомнился, обнаружил, что стою у входной двери с лампой в руке и шапкой на голове, очевидно, намереваясь пойти в маяк. Я приложил усилие, но так и не смог вспомнить, зачем решил так сделать. Тогда вернулся в комнату к Лили и спросил её, она ли послала меня в маяк.
— И захватить лампу, — добавила она.
— Но если ты способна управлять волей людей, почему ты их напугалась и уплыла от дома так далеко? — погасил я лампу и сел у камина.
— Не уплыла. Они привезли меня на корабле, — ответила она.
А я поймал себя на мысли, что опять начинаю проваливаться в какой-то мрак, потому как последнее произнесённое ею слово я даже не расслышал, скорее интуитивно догадался. Она чуть помолчала, верно, ожидая, когда моё сознание вновь вернётся к ней и продолжила:
— Они заставили молчать, — показала на грязный лоскут тряпки у кочерги.
Мы проговорили так до полуночи. Я много спрашивал, Лили предельно лаконично отвечала. Я даже пошутил на этот счёт, сказав, что вот бы и все женщины стали такими, прекратив пустословить. Она обиделась. И это было так по-людски. Но самым страшным откровением для меня стало то, что своим пением она может усыпить навсегда.
— Ты ведь не собираешься этого делать? — спросил я, наблюдая, как она расчёсывает волосы своими перепончатыми пальцами.
— Нет, — произнесла она, улыбнулась и накинула на плечи соскользнувшее покрывало.
Не знаю, что одурманило меня больше: мелодия её голоса или губы, которые она так искусительно сейчас облизнула. Наперекор взбунтовавшемуся разуму я придвинулся к ней ближе и поцеловал. Был готов тотчас оказаться вышвырнутым в море, причём самолично, но этого не произошло. Лили сидела неподвижно, только глаза её бегали по моему лицу. Она разжала ладонь, удерживающую два конца покрывала, и положила её мне на плечо, сдавив довольно сильно. Моё же сердце снова подпрыгнуло. Я смотрел на её оголившуюся грудь и понимал, что остановиться смогу лишь в том случае, если она сама прикажет мне. Но она этого не сделала. Ответила куда более чувственным поцелуем. Мои навязчивые сны и порочные фантазии, в которых мы занимались любовью, не шли ни в какое сравнение с той реальностью, опустившейся на разум сумеречной пеленой. Каждый исходящий из неё сладостный стон и мелодичный звук утаскивали меня в какое-то призрачное место, наполненное поролоновым мраком. Но в те секунды, когда её голос смолкал, и я не слышал ничего, кроме прерывистого дыхания, моё сознание возвращалось в комнату к искрящемуся огню и жару наших тел. Даже бушующий за окном шторм вмиг лишился своей сокрушительной силы.
Мы так и заснули — на половике перед камином. Больше всего я хотел, чтобы утро наступило как можно позже и мы могли бы дольше насладиться одним на двоих сном. Но надрывные крики чаек, остывшая комната и серый рассвет нас разбудили. Я выглянул в окно — море по-прежнему штормило.
— Останься здесь… со мной, — обратился я к Лили. — Море неспокойно. А всюду острые скалы, не хочу… Не хочу, чтобы с тобой что-либо случилось.
Она согласилась. И я снова развёл камин. Принёс ей свой спальный костюм. Но вся наша одежда так и осталась валяться на полу. Мы выбирались из постели только вечером, так как оба изрядно проголодались.
В следующие дни погода вконец испортилась. Валил снег, будто весна и вовсе не наступала. Все мои зимние запасы провизии были на исходе. Приходилось выбираться в море на рыбалку. Как-то после одного такого похода я продрог настолько, что ни горячий чай с коньяком, ни свитера с фуфайкой, ни полыхающее в камине пламя не могли согреть. Лили сидела рядом и сушила тело, счищая с себя чешую. Я смотрел на её уже голые руки и плечи, и мои зубы начинали стучать вдвое быстрее.
— Неужели тебе никогда не бывает холодно? — спросил я её.
Она мотнула головой и поинтересовалась, есть ли у меня иголка с нитками.
Так у меня появилась собственная «кольчуга» из чешуи, которую я всегда надевал, отправляясь в море. Порой в ней бывало настолько жарко, что иной раз я даже снимал фуфайку.
Однажды, вытягивая треску, я так увлёкся процессом, что не заметил плывущую с запада шхуну. Хотя она находилась довольно-таки далеко, я сумел разглядел её матросов с тёмными лицами и смоляными волосами. Мы поприветствовали друг друга, помахав руками, и они скрылись за островом, поплыв дальше на восток, а я продолжил рыбачить.
Но чем ближе маячил день приезда моего сменщика, тем сильнее мне не хотелось уплывать от Лили на материк. Я не представлял, как смог бы провести три недели без неё. И тогда я позвал её с собой. Мы придумали целый план, как незаметно ото всех встретиться уже близ города: когда за мной прибудет баржа, Лили поплывёт вслед за нами. Я сойду в порту, а она спрячется у белых утёсов на старом причале. Поздно ночью я возьму телегу и приду за ней, привезу домой, и она пробудет со мной до отъезда. Больше всего я боялся незваных гостей. Поэтому мы решили, что, хоть из дома Лили и не будет выходить, свои розовые волосы она покроет платком.
И вот настал день прибытия баржи. Было промозгло и ветрено. Я сидел на берегу с сумкой, набитой своими жалкими манатками. Наблюдал за Лили, плескающейся в воде у лодки, и потрясывался от холода. «Кольчугу» я сжёг ещё накануне. Хотя сейчас надел бы её с превеликим удовольствием.
Время перевалило за полдень, а баржи всё не было. Тогда я позвал Лили, и мы вернулись в дом. До самых потёмок я не отходил от окна. Но сменщик так и не приплыл. И на следующий день тоже. И на день после. Ситуация была вполне штатной. Баржа могла сломаться, а механик мог напиться. Или штурман. Или оба. Меня тревожило не их отсутствие, а наоборот, внезапное появление. Я боялся, что не успею вовремя вынести Лили в море, и они её увидят.
Каждое утро начиналось с того, что она уплывала подальше от острова в поисках баржи. И если её нигде не было — возвращалась. Дальше уже я проверял линию горизонта каждые сорок минут.
Был вечер. Солнце ещё не зашло. Ни баржи, ни Лили не было видно. Лили уплыла ещё на рассвете с отливом, и я медленно сходил с ума от беспокойства. Хоть море, в отличие от меня, было спокойно. Уже и не сосчитать, сколько раз я выходил на берег и звал её.
Когда на остров опустились тёмно-синие сумерки и я зажёг маяк, Лили всё ещё не вернулась. Вот тогда-то я запаниковал. Оделся потеплее, прихватил керосиновую лампу, спустился в лодку и поплыл искать её меж торчащих всюду острых рифов.
Я всё грёб и грёб, уже не чувствуя онемевших пальцев. Луна стояла высоко над головой, освещая ровную водную гладь своим холодным серебром. Где-то очень далеко у горизонта на фоне чёрного неба я заметил светлые паруса шхуны. А может, как у заблудившихся в пустыне, то было лишь видением.
Не знаю, заснул ли я от бессилия или потерял и так измученное сознание, но, когда открыл глаза, обнаружил, что лежу в лодке, а на лицо опускаются крупные хлопья снега, похожие на пепел. Я поднялся на локтях и осмотрелся: кругом одно лишь море. Запад был устрашающе чёрным, и там, из-за горизонта, вздымались глыбы туч; восток светлел, но солнце ещё не взошло. Острова видно не было. Скалистых рифов тоже, но те, верно, уже скрылись под волной прилива. А потом, где-то невероятно далеко я заметил мерцающий огонёк маяка. Я поднялся на ноги и во всю глотку стал орать: «Лили!» Но горло за ночь прилично осипло, а сам я продрог настолько, что с трудом смог сжать ладони и взяться за вёсла. Думал, если непрестанно грести, вот-вот согреюсь. Чёрта с два! Зубы так и стучали. А маяк с каждым проплытым мною метром, казалось, нарочно удалялся. Ко всему прочему надвигался шторм. Ветер усилился, и лодкой стало сложнее управлять: её то и дело подбрасывало на вырастающих волнах. Небо окончательно заволокли тёмные тучи. Если солнце и взошло, его лучи не могли прорваться сквозь эту непроницаемую серость. Меня уносило прочь от маяка, и я уже ничего не мог поделать. Отчаянно уцепился за бортик и сдался на милость шторма. Но сил не было даже держать пальцы сжатыми. Снег сменил хлёсткий ледяной дождь. Я не понимал, текли ли по моим онемевшим щекам слёзы, или то была морская вода. Глаза щипало так болезненно, что, когда поодаль я вдруг заметил бирюзовый плавник, счёл его видением. Между ним и лодкой было десятка два метров, и даже несмотря на то, что меня несло прямо к плавнику, расстояние не сокращалось. Тогда я взялся за весла и подплыл ближе. Моей первой мыслью было: «Наверное, Лили спит», но когда очередная волна подбросила и её, и лодку, я увидел гарпун в её шее. На миг дыхание перехватило, и я инстинктивно потёр глаза. И ещё через мгновение без раздумий прыгнул в воду. Не представляю, откуда нашёл силы затащить и её, и себя в лодку. Принялся лихорадочно трясти её за плечи, но стеклянные глаза смотрели сквозь меня. Один конец гарпуна входил в шею под волосами на затылке, а выходил в районе ключиц, а там вместе с чешуёй кожа была содрана клоками.
Я отказывался верить в реальность произошедшего и не понимал, как такое могло случиться с ней, с нами. Положив голову ей на грудь, наивно пытался услышать биение сердца. Но внутри была тишина. Только волны неистово бились о лодку. Я обхватил Лили крепче, готовясь в любую секунду оказаться под водой. Лодка же, словно живая, ещё кое-как сопротивлялась натиску шторма. Слёзы вперемешку с солью моря выжигали глаза. Но я не хотел их закрывать, хотел смотреть своей смерти в лицо, или просто боялся, что, если веки опустятся, я увижу это самое лицо как раз там, в беспросветной темноте ледяной бездны.
