Княгиня Ольга. Истоки [Лада Отрадова] (fb2) читать онлайн

Лада Отрадова Княгиня Ольга. Истоки

Пролог

Киев, 968 год. Осада города печенегами.

Она любила наблюдать за увлекательной игрой языков пламени, погружаться в раздумья и смотреть в глубины червонного моря из непослушных волн, которые то утихали, то с новой силой накрывали собой всё вокруг. Будь то ревущий костер или крошечное пламя свечи, Ольга не могла насытиться колдовской красотой и блеском этой стихии.

Потрескивание дров было звуком, наполняющим сердце княгини щемящими воспоминаниями о родном доме и его уютных стенах, о колыбельных матери и увлекательных рассказах отца о дальних землях, что могли продолжаться до самого появления Зари-Заряницы. Тепло, которое пламя в очаге давало холодными зимними вечерами, и свет, которым оно гнало прочь детские страхи, всегда были для неё чем-то по-настоящему важным и драгоценным.

В детстве Ольга часами сидела перед пляшущими языками Сварожича. Она чувствовала силу, исходящую от огня, как будто он был живым и обладал собственным разумом. Девчушкой она часто представляла, что может управлять движениями багровой стихии, что она — её друг, союзник и защитит, несмотря ни на что.

И всё же умудренная опытом правительница знала, что огонь — угроза, что может быстро выйти из-под контроля и посеять хаос. Он может поглотить всё на своем пути, оставив после себя лишь пепел и клубы дыма, за считанные минуты способен утолить свой голод целыми городами и сотнями человеческих душ. Ей уже доводилось видеть, как это происходит, и воспоминания о тех ночах преследуют её до сих пор.

Когда она снова взглянула на огонь в очаге, то почувствовала ту же смесь благоговения и страха, что и раньше. Теперь Ольга понимала, что на этот раз всё будет по-другому. Огонь, которым она так восхищалась всю свою жизнь, станет тем, что либо спасет её, либо погубит.

Костры на противоположном берегу Днепра своим ослепительным сиянием словно бросали вызов звёздам в синей парчовой вышине. В искрах и клубах дыма мелькали силуэты воинов на конях, рукотворным лесом возвышались у городских стен юрты кочевников из десятков, сотен войлочных парусов, натянутых на скелет из деревянных жердей.

Столица изнемогала от голода, болезней и жажды настолько, что медленная смерть от блокады казалась ей более жестокой и греховной карой для тысяч горожан, чем быстрая расправа от печенежской орды. Когда-то дикая армия степного народа уже пыталась взять стольный град, но сейчас единственный защитник покинул свою родину и семью, послушав шепчущих на ухо бесов, что сулили ему несметные богатства далеких дунайских земель. Ждать спасения оставалось лишь свыше.

Правительница, бросив полный волнения взгляд на спящих юных княжичей, сжала в кулаке нательный крест, шагнула к камину и остановилась в считанной паре ладоней от него.

В этот момент женщина и всё, что она так любит всей душой, стало символом хрупкости жизни, шаткого равновесия между созиданием и разрушением.

В прошлом пламя отняло у неё так много и оставило после себя лишь серую и тяжёлую, словно тучи на горизонте, скорбь. Но всё равно каждый раз её тянуло к нему, и княгиня не могла сопротивляться его соблазнительной силе, тому, что оно когда-то не только отняло в жертву, но и вернуло сторицей за все мучения, страдания и бессонные ночи.

Гипнотическое, завораживающее марево было уже близко и протягивало к покрытым морщинами пальцам свои раскалённые киноварные щупальца. Несут они смертельную хищную хватку? Или же по-дружески предупреждают и дают знак свыше?

Пока не шагнёшь навстречу — не узнаешь.

Глава I: Круги на воде

ГЛАВА I: КРУГИ НА ВОДЕ

Окрестности Пскова, прошлым вечером.

Обычно наполненный разноголосицей звуков дремучий лес перед закатом был на удивление безмолвным: не доносилось щебетание птиц, не голосил хор из потрескивающих в высокой траве сверчков и цикад, не шумела раскинувшая свои широкие крылья над голубой извилистой лентой реки зоркая скопа.

Неся привычный для псковской чащобы аромат хвои и смолы, Стрибог-ветер на сей раз отличался едва уловимым оттенком чего-то чужого и опасного, и то самый страшный и жестокий зверь этих мест — человек. Пропахший кровью и шкурами других зверей, вооружённый острыми мечами и вездесущими стрелами, он был настоящий бичом для всех обитателей зелёных чертогов, не делая разницы между быстроногой ланью и величественным туром, целясь одинаково и в векшу, и в куницу, и, единственный из всех тварей под небесным куполом, убивал других созданий не ради пропитания или спасения собственный жизни, но только для удовольствия своей души.

Человек — это сила, с которой приходится считаться.

Осторожный олень выживает благодаря ясным очам и подобному сполоху молнии стремительному бегу, медведь — хозяин леса — заслужил свой титул из-за первобытной мощи, а вот человек известен тем, что обретает невиданную власть над прочими зверями вследствие своей сплоченности. В стае возможности его безграничны, а с резвым конем под собою и остроглазым соколом в небесах чужими ногами настигнет он добычу, чужими зеницами увидит её, и тогда в ход вместо острых зубов пойдут булатные клинки да тяжелые палицы. Вот только что бывает с человеком, когда он оказывается во враждебной к нему чаще совсем один? Здесь, в отличие от людских городов-муравейников, не играет значение ни чин, ни твой род: остаться целым и невредимым до утра в дебрях ты можешь только тогда, когда представляешь из себя что-то по своей природе, но не положению, данному с рождения.

Иссиня-чёрная, словно сама ночь, крылатая тень, что снизошла на частокол деревьев, маневрирует меж густых еловых лап и спускается вниз, туда, где изумрудный ковёр трав оказался смят верным спутником человека. Вороной жеребец, ещё какую-то пару часов назад полный сил и молодости, теперь лежит на месте и тяжело дышит. С хрипом он жадно втягивает ставший холодным воздух в свои большие, влажные от испарины ноздри.

Крупный ворон бросает взгляд умудрённых опытом угольных блестящих глаз на коня и взмывает ввысь над пиками хвойника и редких рябин, уже через несколько секунд оповещая княжескую дружину о своей находке громким металлическим карканьем. Птице отвечает густой и раскатистый звук охотничьего рога, вслед за ним доносится топот от копыт дюжины лошадей, бегущих по оставшимся после недавнего дождя лужам. Табун поднимает в воздух из-под ног своих тысячи сверкающих брызг.

Павший скакун громко заржал и тряхнул тёмной гривой, когда услышал приближение сородичей… но взгляд его потух, едва только с белой кобылицы спешился на землю витязь в кольчуге чёрного цвета, на чьё плечо приземлился тот самый пернатый посланник. В глазах птицы отразился занесенный над конём клинок, что блеснул в полутьме серебряной молнией и оросил яхонтовую траву насыщенным багрянцем.

Княжеский любимец, Хроссбьорн, как называл его за аспидный цвет и внушающие уважение размеры хозяин, уже никогда не поднялся бы на ретивые ноги и не пролетел с седоком по лесам Псковщины: хрупкие, отдавшие дорогую цену за свою молниеносность конечности коня не выдержали нагрузки, когда жеребец оступился на влажной и скользкой почве, и сломались, а следом за этим он свалился набок и из-за обрушившегося на ребра веса повредил и их. Тяжёлый клинок, который отсёк несчастному голову, лишь подарил рысаку быстрое и безболезненное избавление от страданий.

— Не мог князь оставить своего скакуна погибать одного… — проговорил басом высокий и статный мужчина лет пятидесяти со светло-русой бородой, припорошенной кое-где снегом седины, а затем коснулся крыла ворона и поднял вверх могучую руку. — Мунин, взвейся над лесом и отыщи государя!

Взгляд холодных глаз проводил вскоре исчезнувшего на горизонте быстрокрылого летуна, а сам Вещий Олег нахмурился и сжал сокрушившие не одну сотню врагов руки в кулаки: разве мог предположить он, что обычная охота в окрестностях Пскова, откуда в Новгород двигалась княжеская малая дружина, приведет к потере Игоря? Правитель киевского престола, азартный и ветреный, всегда отличался своим жгучим норовом, но на сей раз охотничья лихорадка так сильно захлестнула князя, что тот в одиночку отправился за подстреленным волком в самое сердце непроходимого леса. Если конь властителя пострадал из-за вчерашней непогоды, то Игорь не имел возможности уйти далеко на собственных ногах в погоню за зверем, если только… Нет, не станет раненый и обозленный серый бирюк нападать на князя, если хочет сохранить собственную жизнь! Следовательно, ручной ворон найдёт ушедшего недалеко сына Рюрика и приведёт к нему верную дружину во главе с Олегом.

Испуганные и не знающие, как трактовать ранение княжеского коня, дружинники боязливо поднимают очи на своего предводителя, и лишь один из них, низкий ростом, но чрезвычайно приземистый и широкий в плечах, делает шаг вперед и робким, неестественно дрожащим для взрослого мужа и опытного воина голосом спрашивает:

— Мы можем разделиться и прочесать окрестные места ещё раз, а то смеркается, ночь в этих краях наступает быстро и неожиданно. Ежели подстреленный волк не изгой, рыскает поблизости в чащобе целая стая…

— Опасно в такое время в одиночку бродить, да и коням тёмный лес — не чистое поле, — Олег помотал головой и прищурился, всматриваясь в то пространство меж чернеющих стволов деревьев, где должен был пролегать горизонт, а на спокойном и испещрённом морщинами лице его отразилось по-отечески сухое, но от этого не менее искреннее беспокойство. — Бранимир, ты труби в своей рог: это и окаянное зверье разгонит, и даст князю знать, где мы стоянку устроили. Придётся ночевать здесь. Лют, Сверр и Ари — пешими вместе обойдите лес до речного берега и обыщите каждый куст, каждую яругу, ничего не упустите! А на остальное — зоркий глаз ворона да воля Перунова.

Не смея перечить вожаку, троица из вошедших в лепшую дружину какую-то пару лет тому назад молодцев освободила из ножен клинки и исчезла в теряющих краски из-за приближения сумерек уголках леса. Пусть за плечами каждого из них не было долгих десятилетий военных кампаний и сотен положенных вражеских голов, в недавнем походе против поднявших восстание древлян они проявили себя как бравые и умелые воины. Мал, у которого и молоко на губах не успело обсохнуть, едва вступив на престол осмелился нарушить заведённые его отцом договорённости, вот только звяканье оружия дружинников оказалось более весомым аргументом, чем амбиции наследника древлянских земель. В травне дружина перешла через давно освободившийся ото льдов Днепр с богатой данью и вернулась в столицу под восторженный гвалт горожан, оставив на противоположном берегу обязавшегося соблюдать порядки полюдья нового хозяина Искоростеня. Значит, и с поисками они, вестимо, управятся.

Низкие звуки охотничьего рога эхом пронеслись по тёмному морю ельника, а вместе с ними на старого воина нахлынули и воспоминания. С малых лет вся жизнь, что он помнил, протекла в непрекращающихся военных походах и рейдах, чьей целью были богатства, слава и власть. От первых не всегда удачных бросков на территорию финских рыбаков до склонения к подчинению древних Смоленска и Ростова, от первых лучей восходящего солнца и до момента новолуния, когда в полночь не видно ни зги, верными и никогда не пропадающими товарищами Олега выступали ржание коней, лязг обоюдоострых мечей о кольчугу, свист летящих подобно стаям птиц стрел да вопли слабых, а значит — проигравших. По себе он знал, что единственное, что стояло между человеком и его желаниями — это страх, и долгие годы он слыл бесстрашным и достигал всего, чего так яростно жаждал.

До тех пор, как всё не изменила смерть его старшего брата по духу и оружию. Испустивший на старости лет дух Рюрик пал от оставленной мечом непокорной корелы глубокой раны на ноге, что ровно через два месяца после сражения воспалилась и лишила молодое государство своего основателя, дружину — не знавшего границ амбициям горячо любимого предводителя, народ — кормильца и защитника, а малютку Игоря — отца. Именно тогда родной дядька и стал для наследника опекуном и воспитателем, а в дальних и потаённых уголках чертогов разума доселе храброго регента поселился первый и единственный страх, страх снова потерять члена семьи и не уберечь родного человека от неминуемой гибели.

Темноволосый продолжатель рода Рюрика приносил головную боль и неприятности чуть ли не с младенчества. Сколько раз непоседливого мальчугана прислужники находили в сырых подвалах ладожского дворца или сокровищницах с казной, собранной трудом его великого предка! Как часто он сбегал из-под бдительного глаза наставника Веремуда, подобно векше лазая по деревьям в окружающих садах или с любопытством наблюдая за пристающим к берегам города судам из неизвестных ему пока земель! Так и сейчас, погнавшись за необычайно крупным волком, он не стал слушать ни опасений соратников, ни голоса собственного разума, полностью увлекшись охотничьим азартом.

Неравнодушия к новому и пытливости ума юному князю действительно было не занимать, но вот ни способного заставить замолчать толпу дружинников одного только тяжёлого, исподлобья, взгляда серых глаз отца, ни недюжинной силы удерживающей полупудовую палицу длани дяди, ни поразительной внимательности и мудрости матери в нём, к сожалению Олега, он рассмотреть не мог. Сначала воевода утешал себя тем, что любому семени попервоначалу необходимо вырасти в дерево и расцвести до того, как дать плоды, однако минуло уже двадцать шесть лет, а последних так и не появлялось. Неужели правитель земель русских уродился в своего деда по материнской линии Кетиля Лосося и унаследовал его вечно зовущее в неизвестность сердце?

Из омута тяжёлых дум Вещего Олега спас, словно утопающего в полынье, звонкий и немного обеспокоенный голос его рыжеволосого и конопатого конюха.

— Изволите немного куропатки, княже? — заискивающим смарагдовым глазам юноши едва ли можно было отказать, и тот, пользуясь временным замешательством своего властителя, уверенно протянул мужчине румяную птичью тушку.

Князь лишь кивнул в ответ и принял сегодняшний скромный ужин, ощутив на своих пальцах тёплое, ещё не остывшее мясо. Зубы впились в поджаренную корку, добравшись до мягкой, сочащейся прозрачной влагой плоти с едва заметным орехом привкусом, однако разумом прославленный воин был где-то далеко в своих мыслях. Ночь обещала стать бессонной и долгой.

И только одинокий полумесяц в вышине мог видеть, где сейчас потерявший князь.

* * * * * *

Лыбута, близ Пскова. Следующим утром.

Пора затяжных летних гроз минула. Сегодня на лазурном небе не было ни единого бельма облаков, зато прохлада и свежесть недавнего дождя, приносимая ветром из окрестных лесов, смешалась с еловым ароматом и продолжила свой путь дальше. Вместе они вобрали в себя медово-миндальную, с горчинкой, таволгу с речных берегов и наполнились головокружительным благоуханием щедрого лугового разнотравья прежде чем пронеслись по дворам и крышам крошечной деревеньки и с новым вдохом оказались в груди Ольги.

На кончиках пальцев, бледных и тонких, всё ещё ощущалось легкое покалывание. С нетерпением и возбуждением она коснулась теплого ожерелья из сердолика на юной полупрозрачной шее. Сейчас камни, подаренные когда-то отцом, напоминали ей десяток крошечных солнц, в сердцевине которых медленно тлели золотистым пламенем заключённые там навеки искры дневного света.

Вторила пальцам и душа варяжки, которая трепетала как горлица и вот-вот была готова вырваться из груди белой птицей от захлестнувших девицу чувств, столь невинных, чистых и незрелых, как она сама.

В Лыбуту сегодня возвращался Ярослав. Удалось ли соседскому юноше поймать удачу за хвост и с выгодой сбыть пушнину в Новгороде местным купцам, что затем втридорога продадут звериные шкурки кому-то более зажиточному и знатному? Куницы ценились на вес золота и хорошо окупались звонкой монетой и кусками серебра в мошнах торговцев. Вдруг меха окажутся на шапке далёкой правительницы Булгарии? Лягут тёплым воротником на умасленные благовониями плечи кесарини Цареграда? Или вовсе станут согревать долгими зимними вечерами жену киевского князя? Для полёта воображения было столько простора!

Ольга расплылась в улыбке и схватила материн убрус, набросив тот на шею и плечи на манер накидки. Представив себя боярыней из Ладоги или Новгорода, девица закружилась на месте и через несколько мгновений чуть не потеряла равновесие, оттого ещё громче заливаясь звонким искренним смехом.

Спустя миг варяжская дочь вздохнула и шагнула к небольшому бронзовому зеркалу, которое по обыкновению лежало в изголовье матушкиной кровати. С поверхности отполированной круглой металлической пластины на неё смотрела глубоко посаженными серыми глазами обладательница светлой, пшеничного цвета косы, которой шло пятнадцатое в её жизни лето, скоротечное и по-детски счастливое.

Боярыня? Да вот ещё! Сидеть днями и ночами напролёт в палатах без единого солнечного лучика и вышивать простыни для опочивальни, которую нужно разделять с пузатым мужем-толстосумом — это точно не для неё, да и родные леса с бескрайним северным небом она ни за что не променяет на низкие дубовые потолки и невзрачный огонь светильника!

Зеркало с оставшейся на поверхности испариной небрежно падает на перину, а сама девица с прытью лани выскакивает из родительской комнаты и проносится молнией по сеням, напоминая о себе тихими ударами ступней в лычаках по деревянному полу.

У ворот Ольгу встретило щебетание сидящих на яблоне невзрачных буро-зелёных пташек… и строгий взгляд отца.

Эгиль, так и оставаясь в седле, продолжил сверлить дочь острыми карими глазами. Светло-серая, в мелких яблоках кобыла под ним не смела пошевелиться, застыла на месте как вкопанная и надевшая самый красивый сарафан и дорогие бусы Ольга. Кажется, утренний побег закончился поражением ещё до того, как начался.

Ком в горле не давал проронить и слова, но и без этого нужные фразы не приходили на в голову, кипящую от паники и волнения. Что ей ответить? Как быть?

До тех пор, пока морщинистые уголки рта торговца не поднялись к щекам, а глаза не приобрели оранжево-медовую теплоту и щепотку разлившегося в радужке лукавства.

— Собиралась бы так быстро на сенокос — цены не было бы! — отец широко улыбается, как обычно он делает в приподнятом расположении духа. — Главное — будь дома к вечеру. Наше скромное жилище посетят гости из столицы, если им по вкусу придётся куршский янтарь, влюбленные молодцы осчастливят избалованных подарками зазноб, а старик сможет наконец-то позволить себе вторую корову.

— И вовсе не старик! — надулась, скорчив забавную рожу, Ольга. — Ярило еще не спрячется за лесом — буду дома, обещаю. И…

— И?

— Парёнки будут? — по-детски наивный вопрос она озвучила с некоторым стыдом, но уж если ей так интересоваться сладостями было не по возрасту, то угостить ими гостей с дороги или побаловать братишку родители могли.

— Будут, будут, — отец кивнул и почесал подбородок морщинистыми загорелыми пальцами. — Главное — не опоздай, на них много кто рты разинет.

Родительских наставлений Ольга уже не услышала: прыткой ящерицей она помчалась к соседскому двору и остановилась у ворот. На мгновение девица задумалась, но вслед за мечтательным вздохом последовал неуверенный удар кулаком по калитке, затем — ещё один, и ещё.

Дома ли Ярослав? Или матушка не пощадила путника и вместо отдыха встретила его поручениями по заготовке дров или ловле карасей на ужин? Кто-кто, а вдовствующая с недавних пор Лада держала в ежовых рукавицах не только хозяйство, но и сына. С другой стороны, одной торговлей в здешних местах прокормиться нынче было трудно, поэтому приходилось перебиваться и рыбалкой, и охотой, и сбором ягод с грибами. Лето на Псковщине было коротким, холодным, но щедрым на дары леса.

— Потеряла кого-то, красавица? — донёсся откуда-то сверху вкрадчивый и насмешливый голос, а девица от неожиданности и испуга подпрыгнула на месте всполошенным зайцем.

— Да я… — вспылила Ольга, встретившись взглядом с открывшим калитку кудрявым юношей, и тут же стукнула его в грудь кулаком — кара за испуг последовала незамедлительно. — Я тебе!

В ответ на это Ярослав лишь крепко обнял её, прижимая к своей груди, а Ольга провела ладонью по густым русым волосам возлюбленного, отмечая для себя, как выросли те за два месяца отсутствия в родной деревне. Блеск несказанной радости от долгожданной встречи в глазах варяжки сменился робкой нежностью, юноша же едва сдержал слезы в ставших влажными очах.

На такой срок они ещё не расставались.

После смерти отца его ремесло по торговле пушниной и добыче последней оказалось на плечах семнадцатилетнего Ярослава: старшие братья давно упорхнули из родительского гнезда и осели в далёких землях к югу от Пскова, матушка же с хрупким здоровьем, несмотря на все заверения о собственной силе и выносливости, была уже не той бойкой маленькой трудолюбивой женщиной, что десятилетие тому назад. Пришлось повзрослеть и стать настоящим мужчиной, а беспечного балагура оставить где-то в прошлом. А мужчина непременно должен обзавестись и своей семьей!

Ярослав, положив теплые ладони на покрасневшие от смущения щёки возлюбленной, ощутил неловкость от затянувшегося молчания между ними. Сердце в груди пылало раскаленным горном, мысли воспарили к облакам белыми птицами, вот только заветные слова так и остались на кончике языка.

Да и согласятся ли её родители, дадут ли благословение? Семьи их давно дружили и были добрыми соседями, однако зажиточным он не был, а такая красавица с легкостью могла оказаться замечена и более выгодной партией.

— Я скучала, — Ольга первой нарушила молчание, не сводя глаз с задумчивого лица дорогого друга, привстала на цыпочки и… коснулась алыми губами ланит Ярослава.

Этим первым поцелуем, трепетным и нерешительным, она выразила разом все слова и чувства, которые томились бесконечные восемь недель в голове. Мягкое и тягучее ожидание, хрупкие сны о воссоединении, драгоценные мечты о совместном будущем, что оба лелеяли в тайне друг от друга — теперь юноша ощутил в этом жесте всё перечисленное и лишь крепче прижал к себе белокурую варяжку.

Время для обоих словно замерло, и сколько они так, обнявшись, стояли — минуту, две или десять — не имело никакого значения после долгой разлуки. Даже один день казался слишком коротким для того, чтобы насладиться обществом избранницы, но всё же впереди было куда больше времени для того, чтобы наверстать упущенное.

Наконец, девушка игриво рассмеялась и вырвалась из объятий, не переставая любоваться возмужавшим ещё больше Ярославом; последний же взял соседку за руку и указал перстом на лесную опушку.

— У меня есть кое-что для тебя там. Если не боишься — могу показать. А коли страшно тебе, возвращайся домой и помогай матушке с пирогами да киселем. Слышал, у вас будут вечером гости.

— Тятенька принимает кого-то из княжеской дружины. Отложил для них янтарь, добытый в последнем плавании, — Ольга вздохнула, невольно вспоминая, что видит отца в лучшем случае пару месяцев в году: предприимчивый купец старался не сидеть без дела и брался за любую работу и товар, что подвернутся под его удачливую руку. — У него большие надежды на их счет, если они оправдаются — будет славно.

— Дружинники, говоришь? — русоволосый юноша задумчиво поднял голубые глаза к небесам, словно упрашивая их о том, чтобы его сомнения не стали явью. — Глядишь, и понравишься кому-то из них. Пусть походов давно не было, серебро и мех у кого-то из дружины ещё осталось, иначе не ломились бы карманы новгородцев от звонкой монеты.

— Вот ещё! — брови девушки сдвинулись домиком, и она, отпустив ладонь возлюбленного, пулей помчалась к лесу. — Ежели сумеешь догнать — тогда и покажешь, что хотел!

Ярославу не оставалось ничего, кроме как броситься в погоню за лёгкой и ловкой Ольгой, где-то про себя отмечая, что за время его отсутствия она стала ещё прекраснее.

Звонкий смех, подобный бегущему холодному роднику. Длинная коса цвета спелой пшеницы. Тонкие запястья и такая же шея, украшенная огненно-красными самоцветами… Вдох — и вот он уже не понимает, что кружит ему голову, пьянящий аромат душистого горошка или же любовь?

Зелёные чертоги леса за полчаса пронеслись мимо размытым фоном и, остановившись между лабиринтом стволов и крон, Ольга и Ярослав взяли друг друга за руки и попытались отдышаться. Неровное и учащенное дыхание мешало говорить, но слишком они торопились, слишком сильно хотели наверстать упущенные за время разлуки мгновения.

Шаг вперёд — и лес остался сплошной стеной за спиной Ольги, а молодец крепче сжимает её ладонь и опускает глаза вниз. Под их ногами раскинулся сплошной травяной ковёр, украшенный белоснежными, похожими на звёздочки с семью лучами, цветами.

— У меня нет богатств всего мира… — неуверенно, запинаясь, промолвил Ярослав, — Но я могу подарить тебе эти цветы, все до одного они — твои. Такие же прекрасные и скромные… Так же как и ты — украшение окрестных лесов.

Восхищённая пейзажем девушка захлопала ресницами и нагнулась, дабы сорвать пару стеблей седмичника, и… оторопела, подавшись назад и едва не потеряв равновесие от сильного головокружения.

На снегу лепестков сверкнула контрастным алым рубином капля крови, в пяди от неё безвольно лежала мужская рука в ссадинах, царапинах и грязи.

Глава II: Тени над лесом

ГЛАВА II: ТЕНИ НАД ЛЕСОМ

Леса близ Лыбуты, минувшей ночью.

Покрытая мельчайшими каплями пота грубая рука тяжело легла на золотую фибулу, что скрепляла собой накидку на плечах витязя.

Самое сердце проклятой чащи едва ли можно было назвать гостеприимным по отношению к человеку. Стрекотание сверчков, кваканье лягушек и звуки других ночных созданий наполняли густой мрак псковского леса, а сквозь полог еловых крон с трудом виднелся узкий серп молодого полумесяца.

Лунный свет, мертвенно-желтый, словно восковые пальцы утопленника, отбрасывает серые тени на лесную подстилку из игл и трухи и освещает искривлённые стволы деревьев, нависшие над его головой.

Осторожный шаг вперед. Ещё один. Ещё.

Под ступней в кожаном сапоге предательски трещит сухая ветка. Всполошенная этим звуком, приняв его за неосторожную мышь, с еловой лапы бесшумно взмывает в воздух ожившей тенью сова. Птица раскидывает широкие крылья и касается ими макушки князя, прежде чем слиться с окружающей темнотой; Игорь же испуганно хватается за грудь и делает глубокий вдох.

Шаг.

Сердце колотится пуще прежнего, куда-то под ребра вонзается тысяча острых иголок, расплёскивая всепоглощающий жар и превращая кровь в кипящую смолу. Внутри всё горит.

Шаг,

и со лба по щекам и густой бороде стекают тонкие струйки пота. Дыхание становится учащённым и поверхностным, во рту пересыхает. В груди нестерпимо горячо.

Шаг…

Внутренности скручивает от страха, избавиться от которого он не в силах. Игорь хватается за сухой и тонкий ствол жимолости, пытается успокоиться и прогнать окаянное чувство прочь, но чем больше он старается выбраться из этой трясины паники и ужаса, тем глубже вязнет в густой черноте окружающей чащи.

Шаг?

Хруст лесного опада звучит как издевательские смешки, вторит ему шелест деревьев на ветру, что повторяет в княжеской голове знакомыми ему голосами те слова, что он всё это время боялся услышать.

Еловые ветви, похожие не то на волосатые и широкие руки исполинов-йотунов, не то на крылья несущей погибель хищной птицы царапают его лицо, цепляются, хватают и не отпускают из своих смертельных объятий. Стволы вокруг медленно, будто пауки на закрученных корнях-лапах, ползут вперёд, к нему, и кольцо крон сужается. Теперь он окружён.

Проклятая чаща двигается навстречу, намереваясь задушить тёмно-зелёными когтистыми лапами и похоронить под грудой листьев и иголок. Мысли заметались и спутались.

Прошлое бросаетт на княжеское чело длинные тени. По мере того, как в охваченном пламенем сердце выгорели надежда и здравый смысл, эти тени заполняют образовавшуюся там пустоту.

Игорь принялся неконтролируемо дрожать, паника застелила его взор, на лице отпечаталась маска первобытного ужаса. Он застыл от страха, не в силах пошевелиться и ощущая себя запертым, как в клетке, внутри собственного тела. Из ловушки одиночества уже не выбраться.

Чёрные тени вокруг пускаются в пляс. Порождённые его болезненным воображением или же отправленные богами ради мести, они стремительно проносятся мимо в хороводе обезображенных лиц, искалеченных рук и ног, запёкшихся от крови косматых волос и искаженных кривых улыбок.

Глаза Игоря хаотично бегают по всему сонму призраков, узнавая в них какие-то отдалённые и размытые черты тех, кого он раньше знал. Стук собственного сердца ударами клюва дятла разносится по полуночной чащобе меж деревьев, а последние капли здравого смысла и рассудка утекают каплями пота с побледневших влажных пальцев.

Страх стал слишком сильным, темнота — слишком удушающей, и витязю показалось, что он тонет в скользкой панике. Что или кто ждет его там, на дне?

“Если ты твёрдо стоишь на ногах, напротив всегда будет столь же твёрдо стоять двойником и твоя тень. Если ты боишься собственной тени…”

Однажды он уже столкнулся с подобным кошмаром, давным-давно.

* * * * *

Княжеский дворец в Ладоге, двадцать лет назад.

Шестилетний княжич метался и махал руками, ворочался по перине, обливался потом и неразборчиво что-то бормотал во сне. Ни мелодичные напевы нянек, ни тлеющие диковинные травы, оставленные лекарем у изголовья ложа наследника, не могли успокоить юного Игоря и вырвать из удушающей хватки кошмаров.

Вещий Олег, его регент, воспитанник и дядя, тогда подошел к кровати отрока и увидел, каким страшным был тот сон. Он сел рядом с мальчиком, разбудил и начал тихонько с ним разговаривать.

"Мой княже, — сказал Олег, тогда ещё не столь седой и хладнокровный, — я вижу, что тебе снится плохой сон. И, ты знаешь, такое случается. Иногда наши собственные мысли приводят нас в те места, куда мы не хотим идти, и в конце концов мы чувствуем себя напуганными и уязвимыми, брошенными и одинокими. Но есть способы избежать кошмаров, и я помогу тебе узнать о них, если ты будешь слушать внимательно. Договорились?".

Темноволосый мальчуган открыл глаза и посмотрел на воспитателя, чувствуя утешение от присутствия родственника и большой теплой ладони на плече. От Олега всегда веяло спокойной и твёрдой уверенностью, словно он был большим живым воплощением крепости-детинца.

"Прежде всего, — продолжил воевода, — важно подготовиться к хорошему сну. Это значит, что нужно избегать игр или громких песен перед сном. Вместо этого вспомни всё, чему научился за этот день и поблагодари богов за новые знания, чтобы расслабить свой разум".

Маленький князь кивнул, впитывая словно губка слова дяди.

"Во-вторых, постарайся очистить свой разум от любых забот и тревог перед сном. Если у тебя есть какие-то тревожные и гнетущие мысли, расскажи о них матушке, мне или же учителю Веремуду. Тогда ты отпустишь страхи, и они не прорастут в душе ядовитым плющом, что обвивает и душит разум как коварный змий. Как правитель ты не должен позволять отравлять свой ум подобным думам, ведь он — самое главное твоё оружие и лучший друг".

Он задумчиво слушал, благодарный за наставления мудрого воина.

"И наконец, — сорвалось с губ Олега, — если тебе приснится кошмар, помни, что он не настоящий. Сделай глубокий вдох, напомни себе, что ты в безопасности, и сосредоточься на чём-то хорошем, например, на счастливом воспоминании или любимом занятии. Запомни, как князь ты управляешь не только землями и народом на них, но и своими мыслями и эмоциями. Даже во сне".

Маленький князь улыбнулся и обнял широкую спину дяди, чувствуя себя уже намного лучше.

“Ежели окружат тебя страхи и мороки, загонят тебя в угол, помни: если ты твёрдо стоишь на ногах, напротив всегда будет столь же твёрдо стоять двойником и твоя тень. Сожми крепче в руке верный клинок и сражайся. Если же ты боишься собственной тени…”

* * * * *

Леса близ Лыбуты, минувшей ночью.

— …остаётся лишь лечь, и тогда тень исчезнет, — с трудом произнес он, вспомнив и повторив вслух возникшие в голове слова воспитателя.

Нужно только сделать

Шаг!

Но ноги его были тяжёлыми, словно сделанными из камня. Игорь споткнулся и упал на землю, грудь в очередной раз поднялась с жадным, как у выброшенной из воды на сушу рыбы, вдохом.

Он постарался сосредоточиться на собственном дыхание и успокоиться, и сейчас посреди враждебного ночного леса остался лишь князь один на один с принадлежащим ему сердцебиением. Игорь принялся считать удар за ударом, трясясь и задыхаясь, и вместе с этими ударами отступил и приступ.

Тени исчезли.

Сам он, вымотанный и потрясённый пережитым зрелищем, сжал пальцы так крепко, что ногти впились в грубую плоть ладоней. Бледное лицо князя не оставляло напряжение, глаза — искажающий взгляд страх. Чувство тревоги не покидало Игоря, пока он бродил по лабиринту своих мыслей, словно пленник, ищущий выхода. Единственное, что оставалось — свернуться калачиком, обессиленно провалиться в сон и упасть на постель из устланного ароматами лесного разнотравья.

* * * * *

Окрестности Лыбуты, следующим утром.

Молодой, лет на десять старше самой варяжки, мужчина лежит без сознания в траве, окружённый белоснежными цветами. Дыхание незнакомца поверхностное, тело неподвижно, на челе застыли спокойствие и безмятежность. С какими бы чудовищами ему не пришлось сражаться, от какой опасности бы он не скрывался — всё это осталось где-то далеко позади.

Высокий и хорошо сложенный, с широкими плечами и опрятной тёмной бородой, он сейчас выглядел бледным и изможденным, пусть и ничем не тревожимым. Какие сны снились этому незнакомцу?

Его одежда порвана и испачкана, на ней видны зелёные размазанные следы от молодой травы и разводы от ржавой влажной глины. Длинный серый плащ теперь похож на какие-то лохмотья нищего, истлевшие и пропахшие потом, однако на груди одеяние крепко удерживает золотая застёжка, что говорит об истинном статусе путника. Когда-то добротной белоснежной рубахе повезло куда меньше: бурые пятна крови, сукровицы, следы каждого аршина окрестных лесов оставили на ней, словно на холсте, свои отпечатки.

Мазок чёрно-зелёного низового торфа — с заболоченного берега реки Великой с её тихими заводями и пугливыми куликами. Прилипшие к мокрой от испарины шее жёлтые иглы — привет от густого ельника в паре верст отсюда. Красный, напоминающий молнию зигзаг на ткани — цвета красного вина в погребе отца глубокая царапина, оставленная не то густыми зарослями, не то зверьём.

Широкие штаны тоже поистрепались; на талии у воина — толстый кожаный пояс, украшенный золотыми пластинами и бляшками, к нему прикреплены лёгкие медные ножны. Здесь же, чуть поодаль, в траве лежит и булатный клинок, говорящий о намерении чужака сражаться.

Было в выражении его лица нечто удивительное… Несмотря на увечья и то, что он, скорее всего, совсем недавно боролся за собственную жизнь с некой опасной силой, оно будто успокоилось во сне. Ольга была готова поклясться, что на челе раненого витязя появилась едва заметная блаженная улыбка!

— Мне показалось, или ты засмотрелась на него? — с ехидством проговорил Ярослав, своими словами возвращая Ольгу из паутины собственных размышлений в реальность.

— Я? Я… — девица на мгновение растерялась, не желая и сама верить в утверждения возлюбленного, ни, тем более, давать ему поводов для ревности. Пытливый взгляд серых глаз скользнул чуть ниже груди витязя, к его животу. — Засмотрелась, но на пояс. Искусная и кропотливая работа, даже у богатых купцов из Новгорода или Ладоги таких не видела. Слишком ладно пришиты самоцветы, слишком большое внимание к деталям.

— Это наборный пояс. Носят их только члены княжеской дружины, причём дружины старейшей по чину, лепшей. Золото у них Велесово, оружие — Перуново, кони — Похвистовы. Судьба в наши руки привела не крестьянина, не купца, а человека знатного. Боярского сына али посадника.

И если Ярослава интересовал в первую очередь чин и происхождение их безмолвного нового знакомого, то девушку скорее разрывало от других чувств.

Сердце Ольги учащённо забилось, когда она снова бросила взгляд на незнакомого знатного молодца. Девушка чувствовала глубокую печаль и беспокойство за его состояние и поняла, что должна действовать. Несмотря на страх неизвестности и незнание, друг пред ними или враг (а в земли неподалеку вторгались иногда и шведы, и ободриты на своих стремительных ладьях), сидеть сложа руки и надеяться лишь на волю богов девица не могла. Да и если он впрямь дружинник, то гости тятеньки непременно хватятся одного из них!

Послышался треск рвущейся ткани. Ярослав растерзал полотно на своей левой руке так, что рубаха оголила загорелое предплечье, и секундой позже протянул кусок одеяния подруге вместе с небольшой деревянной баклагой с пояса воина.

Руки Ольги задрожали, когда она смочила ткань водой из фляги. Дочь Эгиля осторожно, стараясь не навредить “боярину”, промокнула его лоб и брови влажной тряпицей, убирая с них грязь и засохшую кровь. Сердце гулко стучало в груди, когда она отчаянно попыталась вспомнить, как её учила оказывать первую помощь матушка. К её облегчению, детские знания оказались сильнее волнения и страха, и старания работающей сейчас у печи дома Жданы не прошли даром.

Ярослав бережно приподнял руку незнакомца с крупной раной, зияющей сквозь дыру: окруженная неровными краями и хаотично торчащими льняными нитями остатков рубахи, алая впадина напоминала отдалённо зев какого-то чудовища. Ольга нервно сглотнула. Вид крови, откровенно говоря, её пугал. Тонкие хрупкие пальцы пальцы вновь мелко задрожали, когда она как могла стала перевязывать раны воина, но благодаря присутствию рядом возлюбленного первоначальный страх уступил место решимости помочь несчастному незнакомцу.

Спустя некоторое время Ольга, наконец, смогла забинтовать раны боярского сына, насколько это было в её силах. Варяжка почувствовала облегчение и лёгкую гордость за то, что смогла помочь раненому витязю, и устало откинулась на плечо сидящего рядом Ярослава. Тот встретил её довольной улыбкой. Она справилась. Она молодец.

Лежащий на траве раненый редко, но глубоко дышал, а к лишенному боли и тревоги бледному лицу начала приливать кровь, разнося по щекам румянец и саму жизнь. Удалось ли отвести от его груди чёрные крылья смерти?

Кар! Кар! Кар!

Металлический скрежет подобно выпущенной из натянутой тетивы стреле пронзил тишину лесной опушки.

Ольга вздрогнула и оробело подняла глаза к небесам: над зелёными просторами проскользнул смоляной тенью крупный ворон. Это ли та самая смерть? Или всего лишь воображение разыгралось?

От тревожных мыслей варяжку уберегла длань Ярослава, которая мягко легла на её макушку и принялась гладить по шелковым русым волосам. Девушка сомкнула веки и стала думать о более приятных вещах, например, вечернем приёме гостей.

— До Лыбуты пешими — три версты, друг наш так и спит. Видно, снятся ему пиры с медовыми реками да девицами красными, вот и не торопится приходить в себя.

— Ярослав!

— А что? Может, благое это дело. Пущай ими любуется, а не на мою любушку смотрит…

Вторая рука молодца потянулась к смарагдовому ковру трав и сорвала стебель седмичника, пока взор его внимательно изучал одеяние спасённого ими человека.

— До Великой — меньше половины версты. Челн твоего тятеньки всё ещё там, на переправе?

Золотые бляхи на поясе пришиты со знанием дела, открепить их от сделанного мастерами произведения искусства будет не так просто. Забрать весь наборный пояс, не привлекая внимания возлюбленной — ещё сложнее.

Ольга кивает. Лодка семьи действительно со вчерашнего вечера была в самом широком месте реки, где отец время от времени ставил сети на рыбу. Не мог же хлебосольный Эгиль не позаботиться о гостях и оставить тех без пары-тройки сочных линей!

Шуйца Ярослава бережно убирает с виска возлюбленной непослушную прядь, правая же рука вставляет в волосы у уха похожий на снежинку холодно-белый цветок. Ольга улыбается, обнажая прекрасные ямочки на порозовевших щеках, а серые глаза девицы блестят от волнения и радости.

Она делает глубокий вдох, ощущая мягкость цветочных лепестков и пальцев Ярослава на своей коже и волосах. Аромат седмичника столь же сладок и тягуч, как разлившееся где-то в глубине груди варяжки чувство. Ольга закрывает глаза на мгновение, наслаждаясь моментом и лелея нежный жест своего возлюбленного.

— Доставим его до переправы. Там на лодке немного проплыть, и будем уже в деревне, а до твоего двора — рукой подать, — голос Ярослава звучит одновременно вкрадчиво и жёстко.

Не смея открыть глаза и нарушить момент искренней сердечной близости между ними, девушка нежно целует Ярослава в щеку в знак благодарности за белоснежный седмичник.

Одной рукой соседский молодец прижимает её к себе и вдыхает запах волос любушки, смешавшийся с цветочным ароматом.

Второй — зажимает в кулаке серебряный перстень с выгравированным на нём соколом, что пикирует вниз со сложенными крыльями за добычей. Добыча теперь есть и у него.

Глава III: Предчувствие бури

ГЛАВА III: ПРЕДЧУВСТВИЕ БУРИ

Окрестности Лыбуты.

Частокол из молодого подлеска остался позади, и чем ближе они продвигались в сторону реки, тем сильнее ощущалось лёгким ветерком её свежее, слегка землистое дыхание. Ольга, напряжённая от макушки до кончиков пальцев ног, держала пребывающего в бессознательном состоянии боярского сына за ноги; Ярослав же ухватился за широкую спину молодца и осторожно ступал задом наперёд. Кряхтя и обливаясь потом, возлюбленный варяжки решил разрядить атмосферу, подмигнул ей и обнажил ряд белоснежных зубов с засунутой между ними былинкой — и вот она уже заулыбалась, тронутая таким забавным поведением. И немудрено, ведь был единственным, кто всегда мог рассмешить девицу и поднять ей настроение даже во времена долгого отсутствия дома отца в его плаваниях с другими купцами.

Раненого витязя в их руках кормили отменно — вместе с одеянием весил он так, что даже пара человек с трудом могла с ним управиться.

В какой-то момент земля под ногами перестала быть ровной итвёрдой, на смену цветам и деревьям пришли похожие на спутанные космы волос кустики осоки и ложбинки, в которых уже ощутимо хлюпала вода.

Лапоть юноши с боязливой осторожностью касается влажной почвы, словно мать — хрупкого новорождённого. До берега Великой остаётся совсем ничего, главное сейчас — не потерять равновесие и не упасть, иначе все усилия пройдут даром. И сами поранятся, и знатного боярина изувечат.

— Сюда его, — молвит, насупившись, Ярослав, и мгновение спустя раненый воин оказывается на влажной от росы мягкой болотнице, а на лицо его устремляется почуявшая запах крови мошкара.

Не снимая рубахи, соседский молодец направляется к быстро журчащей прохладной воде. Юноша по пояс заходит в стремительные волны Великой, подталкивает ближе к берегу старый челн и чертыхается: каменный якорь надёжно удерживает лодку посреди стрежни, а если её прямо сейчас отвязать, судно рискует уплыть по сильному течению до того, как кто-то окажется внутри.

Ярославу, мокрому и сердитому, приходится вернуться обратно на берег. Планы опять изменились.

— Ежели не хочешь остаться без отцовой лодки и живого боярина… Надо дотащить его туда самим.

Не остаётся ничего другого, как послушаться возлюбленного. Да и разве могла она воспротивиться ему, куда больше смыслящему в такого рода делах? Ольга кивает и взмахом руки сердито отгоняет прочь жужжащих над челом знатного воина комаров.

Великая, будто чувствуя намерения пары и имея собственное мнение на спасение раненого, изошлась пузырями и пеной, а её ставшее быстрее течение грозит утянуть троицу под воду с каждым новым шагом. Сарафан Ольги от воды вздувается и ощутимо тяжелеет, ещё сильнее препятствуя любым движениям, но она полна неуемной решимости доставить витязя в безопасное место и спасти тому жизнь несмотря ни на какие препятствия. Сейчас прохладная вода доходит им только по колени, но даже это мешает, делает ноги неустойчивыми и скользкими.

Как и до этого, Ярослав взял на себя основную ношу в виде туловища гостя, Ольга же держала того за лодыжки. Медленно, но неуклонно они стали приближаться к потемневшему от волн челну; голова и руки молодого дружинника беспомощно болтались между ними. Влюблённые делали маленькие, осторожные шаги, прокладывая себе путь через беспокойные воды, и каждое движение было хорошенько взвешенным и рассчитанным. Подойдя к лодке, они подняли мужчину и положили его в центр судна. Лодка принялась раскачиваться под весом боярского сына, но Ольга и Ярослав, продолжая крепко стоять на илистом дне, держались за борт, чтобы та не опрокинулась.

Раненый по-прежнему лежал без сознания и единого движения, несмотря на холодные брызги воды и назойливый гнус.

— Места на двоих там не будет, — соседский молодец помотал головой в русых кудрях, понимая, что большую часть пространства в челне занял их несчастный сотоварищ. Руки его отцепили от судна пеньковую веревку, которой был обвязан камень-якорь с отверстием в центре. — Ты меньше и поместишься в лодке, я же едва смогу сесть в ней с таким-то крупным уловом. Справишься? Я повернусь в лес и заберу оставшиеся вещи, негоже дорогим ташке да мечу пропадать при живом владельце.

— Справлюсь, — нехотя кивает Ольга, одновременно и держа обиду на спутника за то, что оставляет её в одиночестве, и осознавая смысл его предложения, прежде чем с силой выдернуть из воды весло, рукоятью воткнутое в мягкое зыбкое речное дно. — Встретимся у тятенькиного двора.

Руки варяжки крепко ухватились за весло и одним движением оттолкнули лодку от прозрачных волн. Сперва она проводила взглядом мокрую, в разводах от крови и грязи, спину Ярослава, поспешившую в лес, затем — взглянула на раненого витязя, отчаянно надеясь увидеть хотя бы какие-то признаки улучшения его состояния. Время не терпит, и потраченная зря минута может стать для того последней. Жизнь знатного пассажира всецело зависит от того, насколько расторопно она доберется домой, где витязю окажут необходимую помощь.

С каждым взмахом весла дочь Эгиля напрягалась и боролась против течения, изо всех своих сил делая всё, чтобы челнок двигался быстрее. Так же стремительно, как деревья на берегу, проносились в голове девицы и тревожные мысли.

Веки темноволосого воина дёрнулись, и в сердце с облегчением вздохнувшей Ольги забрезжила надежда; на горизонте тем временем показалась дюжина одинаковых тёмных крыш родной Лыбуты.

Издалека, откуда-то из гущи лесной чащи, эхом раздалось карканье ворона.

* * * * *

Опытный и мудрый воевода свирепым барсом промелькнул мимо кучки дружинников, которые выстроились перед ним в ряд и с позором склонили головы. Похожие на грозовые тучи седые брови Вещего Олега то поднимаются, то стремительно опускаются, лоб сильно хмурится, становясь еще морщинистее, а зрачки в воспалённых глазах блуждают по остальным воинам и сверкают таким лютым взглядом, что, кажется, ещё немного, и оттуда полетят Перуновы громы и молнии.

— И это сборище бесполезных мужей смеет называться княжеской дружиной, его опорой и защитой? — прорычал правая рука действующего правителя. — Если у кого-то из вас был хотя бы золотник разума да доблести, Игорь давно уже стоял здесь, среди нас!

— Княже… — один из воинов шагнул вперед, пытаясь защититься. — Мы тщательно обыскали каждое дерево, каждую яругу, но его нигде не было.

Лицо Олега исказилось от гнева, а прочие дружинники нервно зашевелились, гадая, что будет дальше. Острый язык предводителя княжеского войска на протяжении долгих лет пользовался столь же дурной славой, как и его меч, и все они убедились, что лучше воеводе не перечить.

Почти все — за исключением новобранцев, переведенных в лепшую дружину из гридей.

— Тщательно обыскали, Сверр? Да ты не смог бы найти свой собственный нос, даже если бы у тебя были орлиные глаза и Прикол-звезда над головой! — произнёс Вещий Олег таким тоном, что даже самые храбрые из его людей дрогнули от страха, будучи не в силах спрятаться за прочными щитами и железной кольчугой от презрительных слов предводителя. — Вы думаете, я поверю, что наш Рюрикович, могучий и гордый, просто взял и растворился в воздухе?

Князь сделал паузу, давая своим словам впитаться в головы соратников, будто те были иссохшей бесплодной землёй, а его речь — долгожданными каплями дождя.

— Десятилетиями я собирал эти земли и подчинял непокорные племена, чтобы в государстве наступила эпоха процветания и спокойствия. И знаете, что случится, если с Игорем действительно произошла беда, пока вы, межеумки, бездействуете? Вас лишат сначала власти, затем — земель, а кого-то даже не таких уж светлых голов. Присягая на верность князю, вы клялись перед ликами богов отвагой, силой и умом. И где сейчас все эти качества?!

Дружинники стыдливо повесили головы, зная, что неудача может стоить всего не только им, но и стране. Главы разномастных народов только и ждали, чтобы вернуть себе контроль над торговыми путями и освободиться от стальной хватки столицы. Твёрдая княжеская рука, общий язык и бремя полюдья выступали теми тремя столпами, что скрепляли это лоскутное одеяло из варягов и славян, мери и чуди, севера с югом да запада с востоком.

— Мы прочесали леса и поля… и действительно не нашли князя, — осмелился перебить военачальника долговязый Сверр, голос его задрожал от страха, зато вытянутая рука предъявила из-за пояса окровавленный клок ткани с плаща Игоря. — Обнаружили под утро, в густом ельнике. Больше ничего.

Когда Олег коснулся куска княжеского одеяния, сердце воеводы заныло от невыносимой скорби, а разум заметался зверем в клетке от осознания представшего перед ним ужаса. Орошенная каплями засохшей крови ткань стала огнивом, что вскипятило в очах мужчины ярость и неутолимую жажду мести тому, кто принёс эту весть, словно сам дружинник поступил так с тем, кто был ему как родной сын.

— Ху! — с невероятной для такого богатыря резвостью он бросился к молодому дружиннику и сбил его с ног, как тараном, ударом плеча, а затем занёс над потерявшим равновесие и беспомощно распластавшимся на земле Сверром тяжёлый кулак.

Молодец в замешательстве сделал жадный глоток воздуха, предчувствуя, что тот может стать для него последним, как вдруг на его испуганное лицо легла тень от принадлежащей другому мужчине фигуры.

— Витязь не повинен ни в чём, напротив, нашёл то, на что остальные и вовсе не сгодились, — приземистый Бранимир, старый соратник Олега по битвам, взял обеими руками того сзади за грудь и медленно, шаг за шагом, пядь за пядью отвёл назад. — Уймись, прошу.

Вещий Олег качнулся на месте на полусогнутых ногах и едва не упал, если бы не помощь товарища. Скорбное и опустошённое выражение лица воеводы отражало глубокое отчаяние, которое он испытывал внутри, пытаясь примириться с тем, что Игоря, возможно, никогда не найдут живым. Перед очами князя начали мелькать живые и реалистичные картины того, как плоть ещё делающего вдохи наследника Рюрика разрывают острые волчьи клыки, в то время как хищная и злая серая морда с каждым нырком вниз, к животу племянника, становится алее от крови правителя, а желудок утоляет голод.

Солнечные лучи на мгновение закрыл своим телом пернатый силуэт в лазурной вышине. Мунин!

Воины один за другим бросились показывать перстами на птицу и возбуждённо перешёптываться, пока сам ворон сделал круг над головой Олега и каркнул, прежде чем сел на плечо мудреца. За редким исключением старый питомец воеводы, его посланник и разведчик, не подводил их надежды и ожидания.

Верный княжеский летун открыл длинный клюв угольного цвета и с хрипотцой выдал одно-единственное слово.

— Ре-ка…р!

Надежда вернулась к хозяину птицы ещё молниеноснее, чем покидала его несколькими минутами ранее. Несчастный Сверр, не зная, чего ожидать, с помощью Ари и Люта поднялся на ноги, Бранимир же цыкнул, дабы троица поскорее вернулась в строй и не раздражала воеводу.

Глаза последнего горели парой раскалённых в печи углей.

Коли у Олега такой взгляд — стоит семь раз подумать, прежде чем сердить верного советника Игоря пуще прежнего.

— Обыщите каждый аршин, камня на камне не оставьте, пока не найдёте князя, — Олегов голос предательски дребезжал от наполняющих его сердце чувств, — По коням, живо!

* * * * *

Юноша, тяжело дыша, опустился на землю и запрокинул кудрявую русую голову назад. Грудь в мокрой и грязной от водорослей да крови рубахе нагнетала воздух как горн в мастерской кузнеца: первым-наперво нужно перевести дыхание, и только потом думать об остальном.

Правая рука Ярослава нырнула в густое зелёное море травы и начала ощупывать каждый выступ, каждую былинку вокруг помятого от лежащего там раньше тела раненого витязя участка луга. Влажная, жирная почва на пальцах. Мимо. Засохшая ветка. Промах. Птичье перо, истлевшее и оставившее после себя лишь полый остов с жёсткими щетинами, растущими из стержня. Снова не то.

Голодным хорьком длань возлюбленного Ольги скользит между стеблей мятлика и цветов седмичника в поисках добычи, пока, наконец, кожа молодца не чувствует то, что он искал на протяжении всего этого времени. От прикосновения стали кисть его холодеет и покрывается мурашками, и с новым вдохом это чувство перерастает в дрожь от азарта и предвкушения звона монет.

Обеими руками он поднимает из травы тяжёлый меч. На тёмно-сером, с бликами от яркого солнца, клинке выгравированы ряды рунических символов (жаль, что читать он так и не научился!), железную поверхность рукояти украшает инкрустация из золотой проволоки в виде растительного орнамента. За заморский саксонский булат в Новгороде дадут по меньшей мере несколько гривен!

Жадность ослепила Ярослава и он, продолжая любоваться клинком и ощущать его приятную тяжесть в руках, не придал никакого значения огромному ворону высоко над головой. Птица, будто отыскав свою цель, начала кружить точно над поляной и громко каркать, оповещая весь лес и его обитателей о своей находке.

Когда пение пташек, шелест листвы и далёкое журчание реки уступили первое место совершенно иным, чуждым псковской глубинке звукам, стало слишком поздно. Ухо уловило ритмичный топот копыт, причём коней было несколько.

Между тонкими стволами деревьев один за другим проносятся силуэты лошадей, кольчуга и панцири седоков издалека блестят на ярком свету слепящими солнечными зайчиками. Неужто те самые дружинники?

Сердце лыбутчанина застучало в унисон с копытами скакунов, от приближающегося ржания спёрло дыхание. Спасаться бегством едва ли имело смысл, затаиться посреди травы и редколесья не выйдет.

Запоздало рука потянулась было к принадлежавшей боярскому сыну сумке, закрепленной теперь на поясе Ярослава, но, осознав всю иронию сложившегося положения, юноша горько ухмыльнулся и остановился.

Остаётся уповать на милость богов.

Дюжина всадников на своих скакунах уже через минуту была здесь. Кони, издавая ржание и возбуждённо тряся гривами, принялись бегать вокруг возлюбленного Ольги, одетого в мокрую рубаху со следами крови, с княжеским мечом в руке и опоясанного его же кожаной ташкой с самоцветами. Все доказательства — против него.

— То — Игорев клинок, — качает головой Бранимир и, хмурясь, переводит взгляд на предводителя воителей из далёкого Киева.

— Где князь? — ледяным душем обрушиваются на татя слова Вещего Олега. — Отвечай!

— Князь? Не знаю… — Ярослав запаниковал, потные пальцы задрожали и подвели его, выронив выскользнувший меч на землю. — Знать не знаю никакого князя! Мимо проходил, к реке, где снасти с вечера расставил, заприметил в траве меч да ташку… Подобрал, не пропадать же добру!

— Мокрым аки бобр ты к реке путь держал? — прищурился долговязый дружинник на кауром жеребце. — Сам без единой царапины, а в крови княжеской на рубахе да с его вещами? За глупцов нас держишь?

— Нет, боярин, я никог…

— Пред тобой — лепшая дружина князя киевского Игоря и воевода его Олег, — вновь вмешался в разговор, прерывая Сверра, Бранимир. — Прояви хоть немного почтения, смерд!

Ярослав сейчас напоминал осиновый лист: мелкой дрожью затрясся он и застыл как вкопанный на одном месте. Речи дружинников словно оглушили его не хуже тяжёлой палицы, однако короткий и отрывистый приказ Олега быстро вернул юношу из забытия в суровую реальность.

— Беги.

Полный одновременно непонимания, страха и молящий о пощаде взгляд молодца разбился о непреклонное выражение лица воеводы. Это был конец.

— Беги!

Выкрикнутая фраза набатом прозвучала в голове лыбутчанина, и с готовым вот-вот выпрыгнуть из груди сердцем он стремглав помчался прочь, спасаясь от насмешливых взглядов двух десятков глаз и указывающих на него пальцев с дорогими кольцами. Ноги в лаптях засверкали среди высокого разнотравья так быстро, как давно того не видел никто из соратников князя, вот только соперничать с ретивым скакуном ступням человека было не под силу.

— Лют, — донеслось с губ Олега, и невысокий темноволосый смуглый воин с раскосыми глазами ухмыльнулся, предчувствуя начало веселья.

— Слушаюсь.

Новобранец из числа чёрных булгар ударил гнедого коня по бокам, и жеребец тотчас же сорвался с места, подгоняемый своим седоком. В считанных аршинах от Ярослава с глухим звуком врезались в землю копыта в подковах и оставили в ней глубокие вмятины, отчего сердце крестьянина заколотилось пуще прежнего.

Юноша обернулся, судорожно пытаясь понять, куда столь внезапно подевался его преследователь, ещё мгновение тому назад скачущий за спиной, как вдруг со свирепым криком кочевник бросился к нему с левой стороны. В руке у всадника виднелась уверенно зажатая толстая шерстяная верёвка с петлёй на конце.

Окрестности лихо пронзает свист рассекаемого воздуха, а Ярослав чувствует, как что-то сжимается на его шее, а затем с огромной силой дёргает юношу назад. Резкое головокружение, вспышки света в глазах, уходящая из-под ног земля — и вот, тяжёлым мешком с песком молодец падает на траву. Воздуха не хватает. Аркан обвивается вокруг горла чёрной змеёй-душегубкой, но дружиннику этого показалось мало: воин зловеще свистит и тянет лассо на себя, затягивая хватку удавки крепче, чем перекрывает смерду кислород и заставляет его задыхаться.

Вместо вопля с уст Ярослава доносится лишь тихий гортанный хрип, хотя самому ему кажется, что он изо всех сил надрывает голос от боли. Юноша отчаянно хватается за верёвку пальцами, стирает их подушечки на границе с ногтями в кровь, пытаясь ослабить смертоносное давление и освободиться от петли кочевника. Бесполезно.

Тонкая кожа на кадыке наливается багрянцем и лопается, тело неконтролируемо бьётся в судорогах, а ручьи пота ливнем текут вниз по спине. Горький, словно пепел, вкус приближающейся кончины он ощущает прямо на своём языке. Мир вокруг теряет краски, мутнеет; исчезают привычная нежная зелень июньской листвы и небесная синева, перед глазами начинают плясать пятна.

И тут внутри него словно кто-то отпускает до предела натянутую тугую тетиву. Разлившийся по венам адреналин придаёт русоволосому юнцу второе дыхание, и он принимается хаотично метаться и брыкаться, словно загнанный в ловушку дикий зверёныш. Но вырваться из хватки веревки было невозможно: чем больше он сопротивлялся, тем сильнее затягивалась роковая удавка.

Увы, на этом мучения посягнувшего на княжеское имущество вора не закончились.

Раскатистое лошадиное ржание ненадолго заглушает безумное биение сердца Славки, стучащее в голове боевыми барабанами, и безвольное, почти обмякшее и лишённое воли туловище паренька отрывается с места.

Окаянный кочевник тащил его по земле прямо на скаку, казалось, целую вечность, прежде чем утихомирил коня и одним мягким, как у пардуса, прыжком спешился. Рассматривая со странной смесью удовлетворения и любопытства свою жертву, тот неторопливо подошел к ней, одной рукой удерживая верёвку, а другой размахивая слегка изогнутым кинжалом-бебутом.

Почуяв сиюминутное ослабление объятий петли, Ярослав делает последний вдох и закрывает глаза, готовясь к милосердному смертельному удару.

Но, к его удивлению, булгарин не стал вонзать клинок ему грудь. Вместо этого Лют опустился на колени рядом с ним, с издёвкой глядя прямо в душу чёрными глазами с дьявольскими искрами, что плясали на радужке дружинника.

"Ты слаб, — усмехнулся кочевник, — слаб. Ты был бы никудышным воином и позором для отца".

Совсем недавно потерявший родителя возлюбленный Ольги вздрогнул от оскорбления так, что его будто обдало ушатом ледяной воды. Разгневанный и обуянный лихорадкой ненависти, он сжимает кисти рук, вскакивает на ноги, выставляется перед собой кулаки и готовится к бою.

Лют заливисто захохотал; смех его подхватывает хором и дружина, напоминая сейчас своим гоготом стаю ворон, что ждала смерти жертвы и предвкушала её последний вдох, дабы потом вдоволь полакомиться мертвечиной.

Скотник ослабляет хват аркана и вовсе убирает его, обманчиво открываясь для удара. Ярослав делает выпад… но Лют еще раз закручивает лассо и с молниеносной быстротой набрасывает его на крестьянина. На сей раз верёвка обвивается вокруг талии юноши, тем самым выбивая его из равновесия и снова заставляя рухнуть на землю.

Кочевник останавливается перед ним и наотмашь ударяет ладонью по щеке так, что в ушах воришки звенит, а по бледному, почти мёртвому лику вместе со жжением расплывается бесформенными пятнами болезненная краснота.

"Всё ещё слабак", — сквозь зубы прошипел дружинник, чьи глаза сверкают от удовольствия и осознания собственных силы и превосходства.

Кашлянув от непривычного ощущения свободы в гортани и хрипло набрав полные воздуха лёгкие, Ярослав щедро плюнуёт своему обидчику прямо в лоб. Мышцы на челе булгарина напрягаются, а мутная серо-алая от крови слюна вяло стекает неровными ручейками вниз, на брови и веки.

— Довольно, — властно взмахнул рукой Вещий Олег, одним жестом давая понять Люту и остальным, что пытки закончены. — А сейчас, если ты не хочешь продолжения забав, расскажешь нам всё так, как оно было на самом деле.

— Ольга… Князь сейчас с Ольгой.

Веремудов Сказ: о Деве-Лебеди да роде Рюриковом

ВЕРЕМУДОВ СКАЗ. О ДЕВЕ-ЛЕБЕДИ ДА РОДЕ РЮРИКОВОМ.

Старый воспитатель склонился над постелью маленького князя, освещаемой лишь бледным пламенем лучины, а его морщинистые, бледно-жёлтые руки нежно коснулись волос отрока, когда тот в очередной раз заворочался и надул губы от недовольства, будучи не в силах заснуть. Веремуд лелеял наследника киевского престола не первый год и понимал, что юный правитель был встревожен и нуждался в чем-то, что могло бы утихомирить беспокойный ум.

"Тише, мой маленький княжич", — тихо прошептал он сладким, словно медовый напиток, голосом и положил ладонь на грудь непослушного дитя. — "Закрой глаза и позволь мне рассказать тебе сказку о прекрасной деве-лебеди и твоём славном предке".

Глаза маленького принца расширились от интереса, и он еще глубже закутался в тёплое одеяло, желая услышать историю от славившегося знанием легенд и преданий учителя.

"Давным-давно, в далёком-далёком Рогаланде, жил отважный князь по имени Валь, что значит "сокол". Отстав от своей дружины во время охоты, увидел он трех прекрасных лебедей, что прилетели к холодному лесному озеру, сняли с себя пуховые белоснежные одеяния да обратились в необыкновенной красоты дев. То были лебединые девы, валькирии, которые в виде птиц обыкновенно прилетали купаться в реки и озёра, сокрытые от взора простых смертных. Удачливый Валь воспылал страстью и принялся караулить лебедей, чтобы поймать одну из них и завладеть ей. Дождавшись, пока девицы начнут играть и плескаться в студёных волнах, вышел князь из засады и спрятал одно пуховое платье. Облачились две девы в белые одежды, превратились рукава их в крылья широкие, да только одна дочь неба осталась на сырой земле.

Бросился князь к девице — а она в сторону. Схватил тогда князь красавицу за белы ноженьки грязными руками и повалил на травушку. Оттого у лебедей отныне лапы черны.

Закричала тогда девица, взмолилась о помощи богам да сёстрам-валькириям. Блеснул нож в руке у разгорячённого Валя, отрезал он несчастной язык её. С тех пор у лебедей ярко-алый клюв, а вместо колдовского пения они лишь хрипят и шипят, аки немые.

Овладел Валь небесной дочерью, с тех самых пор начал он жить с ней как с женой. Белокурая дева подарила ему двенадцать сыновей по числу месяцев в году да семь дочерей по числу звёзд в Стожарах.

Упросила слезами и жестами однажды дева у мужа позволения надеть лебяжью одежду на себя. Дал согласие своё Валь, ибо любопытно было ему посмотреть на свою жену, по-прежнему прекрасна ли она в своём пуховом платье. Накинула она на себя одеяние, обернувшись птицею, и вылетела в отверстие в крыше избы, откуда выходит из очага дым.

В то время младший сын девы гнал со двора стадо коров. С криком «Куда ты, матушка?» вцепился он ей в хвост, да только не удержал и упустил сильную птицу. Снегом пуховые перья легли на его тёмную головушку, окрасив сединой одинокую прядь.

То был знак избранности самим старцем Одином, хозяином Вальхаллы и повелителем валькирий. Принесёт он мудрость и непобедимость его потомкам.

Закружилась лебёдушка над избой, прилетели к ней из-за леса сёстры. Крыльями ударяли по Валю и его чадам, клювами щипали, шеей длинной били, да только не подпускали к жене и матушке.

Молвила тогда старшая лебедь: «Вы, жители земные, оставайтесь на земле, сестра наша небесная же полетит на небо, на свою родину, в облачные чертоги! Как только станет день пребывать после долгой зимы — делайте обряд в её честь, вернётся тогда лебёдушка с севера и обратится девицей красной. Вернется она в семью, но повернется день на убыль — позовут её сёстры обратно домой».

С тех самых пор половину года жила девица-лебедь с сёстрами своими, другую половину проводила с Валем и детьми. Пошло поверье у рода его сверять полёт лебедей с удачей будущих походов и набегов, куда клювы их укажут при полёте — там будет богатая добыча.

По сей день это сказание живёт в запретах убивать или употреблять в пищу белых лебедей."

— А что с Валем и его детьми?

— Сделал Валь ясного сокола символом своего рода, выбрал лебедь белую дланью Одина, ведущей к победам, — прошептал Веремуд успокаивающим и нежным голосом. — И стал далёким потомком младшего сына Валя отец твой, княже, великий Рюрик, родившись с такой же меткой Одина, седой прядью. Так что и в тебе течёт кровь прекрасной небесной девы и отважного воина.

Глаза маленького князя потяжелели от истории воспитателя, и вскоре он задремал, а сны его наполнились образами храбрых предков и невиданной красоты девицы-лебеди.

Старый Веремуд улыбнулся, наблюдая за сном маленького князя и зная, что красивая легенда принесла ему утешение и покой. Он продолжил сидеть у кровати отрока, заботливо положив руку ему на плечо, до тех пор, пока не убедился, что наследник престола крепко спит.

Глава IV: Маленькие волны

ГЛАВА IV: МАЛЕНЬКИЕ ВОЛНЫ

"Реченька течёт и плещет,

Неспокойна светла голова.

Сердце девичье трепещет,

Не найдёт оно словá…

Белой птицей в вышине

К ненаглядному летит.

Без ответа, в тишине

Реченька бежит, спешит,

К цареградским берегам

К расписным палатам.

Мне милёнка дорога́

Улыбка, не злато…"

Старая неприметная лодка с неслыханным для такого судёнышка упорством шла против течения, прорезая собой, будто лезвием, тёмные и быстрые воды реки; шлейфом за ней оставался контрастный белый след из пены и пузырей.

Брызги студёной влаги время от времени падали на шею и задумчивое лицо Ольги, которая закончила напевать себе под нос придуманную ей же мелодию и теперь просто сосредоточилась на своей работе. Подчинившись однообразным гребкам и ритмичным ударам куска дерева по воде, дочь Эгиля через несколько минут не то задремала, не то впала в подобие транса. Сегодняшние события навалились на неё холодными волнами и захлестнули с головой, поэтому она и искала какого-то отчаянного спасения в этих монотонных, до боли простых действиях. Обычное утро вместо радости встречи со старым другом принесло тревогу и раненого гостя, а ведь солнце ещё только стояло в зените, и неизвестно, какие сюрпризы преподнесет остаток дня.

Весло привычно погружается в воду… и сначала половина его пропадает в стрежни Великой, а затем сокрытая в глубине часть снова становится доступна взгляду, вот только кажется неестественной, надломленной, искривлённой из-за причудливой игры света в толще реки.

На мгновение варяжская дочь решает, что это знак свыше, прежде чем её взгляд цепляется за пассажира напротив. До этого не подававший никаких признаков жизни, кроме медленного дыхания, незнакомец пошевелился и повернулся на бок, лицом к одному из бортов челнока.

Мужчина с трудом открывает глаза, которые казались намертво слипшимися и отяжелевшими, как будто веки были закрыты целую вечность. Зрение всё ещё раплывчато и не может сфокусироваться, а блики солнечных зайчиков, отражённые от водной глади, слепят и вызывают неприятную резь.

В голове отголосками ночных злоключений пульсирует тупая боль, мысли продолжают оставаться спутанными и затуманенными. Лишь чудом витюзя удаётся нащупать среди дымки забвения путеводную нить, за которую он, как за последний шанс, хватается и пытается восстановить ход событий последних часов.

Огромный волк. Погоня. Поскользнувшийся на распутице верный конь. Сумерки и блуждание по густой чаще, что кажутся вечностью.

Когда чувства и воспоминания постепенно возвращаются, сердце воина начинает колотиться от страха и паники. На мгновение он снова ощущает себя уязвимым и незащищенным, как раненое животное, ожидающее своей жестокой участи, но затем на него попадает отрезвляющая капля холодной воды. Сейчас он не там. Теперь он в безопасности.

Вот только где?

Вяло моргнув несколько раз, князь в замешательстве оглядел окружающую обстановку и попытался сесть, однако горько пожалел об этом: от резкого движения лодка дрогнула, а поторопившийся молодец ударился головой о скамью и завыл. Не на земле он, а в холодном и влажном челноке!

Посреди боли и сумятицы мыслей Игорь услышал голос, который звал его; голос одновременно знакомый и в то же время какой-то далекий.

— Спокойно, витязь, — обратилась к нему девица, и воин почувствовал на своём лбу нежную руку, успокаивающую и умиротворяющую. — Ты в безопасности.

Почему в груди у него спёрло дыхание и одновременно разлилось тепло? Почему глаза его наполняет влага?

Оказаться снова среди людей после пережитого кошмара — словно заново родиться.

Игорь ощутил внезапный прилив благодарности и облегчения, но говорить с кем-то всё ещё было непривычно, поэтому голос князя прозвучал хриплым шепотом, едва слышным, как рокот речных волн.

— Спасибо, — пробормотал раненый.

Рука на лбу витязя сдвинулась, и он почувствовал, как к ссошхимся губам прижалась прохладная ткань влажного края рукава от сарафана. Всё ещё размытая фигура его спасительницы тянется к брошенной слева от весла фляге и прислоняет горлышко к изнемогающему от жажды рту.

Решившись сначала выпить маленький глоток, князь, однако, не зная меры, залпом проглотил всё содержимое сосуда и закрыл глаза, чувствуя, как освежающая жидкость течет по его пересохшему горлу, успокаивая и исцеляя.

Вслед за голосом постепенно возвращается к нему зрение, и теперь Игорь как следует может рассмотреть свою спасительницу, свою берегиню.

Едва ли ей было шестнадцать.

Светлые, цвета спелой пшеницы волосы заплетены в тугую косу и обвиты атласными алыми лентами, над ухом виднеется скромное украшение — маленький белоснежный цветок. Безупречная и гладкая кожа холодного оттенка, кажется, светится на солнце подобно перламутру. Полные губы напоминают о ещё не созревших до конца розовых ягодах земляники, аккуратный нос и щеки с лёгким румянцем только дополняют тонкие черты лица, не идеальные, но пропоциональные и придающие незнакомке невинное очарование юности.

Но больше всего внимание князя привлекают пронзительные серо-голубые глаза. В глубине своей они сияют с какой-то спящей огромной силой, что ждёт своего момента, как затаивается перед прыжком на добычу пардус или блестит за секунду до удара серебром дамасская сталь. Сейчас красавица едва ли догадывалась о её существовании.

Очи князя, продолжая изучать девицу, опускаются ещё ниже.

На шее костром пылает ожерелье из рыжего сердолика, а простой и скромный сарафан, намокнув от воды и прилипнув к телу, теперь облегает фигуру лодочницы и акцентирует каждое её достоинство, каждый сантиметр молодого стана. Небольшие перси, стыдливо прикрытые полупрозрачным потемневшим льном, прячутся за покоящейся на груди левой рукой, тонкая талия и извилистые бедра подчеркнуты узким красным поясом с вышивкой.

Варяжка чувствует на себе пристальный, липкий взгляд своего пассажира, замечает набухающий верх его шароваров и поспешно отводит глаза в сторону. Щёки девицы краснеют, правая кисть начинает взволнованно перебирать край рукава, левая же невольно хватается за сердце, что то замирает, то с новой силой принимается колотиться в унисон задрожавшим ногам.

Хищный взгляд боярского сына дополняется улыбкой — пугающе хитрой и уверенной. Ольга делает шаг назад и натыкается пяткой на шершавую рукоять весла.

* * * * *

— Ольга… — повторяет Ярослав, делая вдох и до сих пор ощущая удушье в своей шее, словно не веря тому, что теперь воздуха будет достаточно. — Князь с Ольгой.

Дружинники с суровым выражением лиц принялись непонимающе смотреть друг на друга, Олег же нахмурился и помотал головой. Пронзительный взгляд воеводы, полный одновременно подозрения и презрения, встречается с напуганным юношей, который сейчас был его полной противоположностью, жалкой и объятой ужасом.

— Начнём с начала, — потребовал предводитель княжеской дружины. — Кто ты?

— Яро… слав, — заикаясь, пролепетал воришка, в то время как глаза его нервно заметались из стороны в сторону словно мыши в погребе. — Из Лыбуты. Купеческий сын.

— А как ты завладел этим мечом? — продолжил допрос дядя Игоря, коротким кивком давая знак Ари.

Невысокий бритоголовый дружинник с окладистой белоснежной бородой поднял руку с палашом и прислонил острый кончик оружия к солнечному сплетению трясущегося от страха Ярослава, последний, опустив глаза, увидел на поверхности клинка собственное искажённое отражение и нервно сглотнул.

— Я… нашёл его в лесу, господин, — поспешно ответил возлюбленный Ольги, ощутив усиление давления меча на своей грудной клетке. — Клянусь, просто нашёл, как и самого князя!

Выражение лица Вещего Олега не поменялось, как не перестал держать перед пойманным простолюдином холодный булат его верный помощник.

— Тогда как ты объяснишь, что княжеские сумка да клинок у тебя, ты весь в его крови, а сам наш правитель как сквозь землю провалился? Что ты с ним сделал, смерд?

— Ничего! Ничего! — Ярослав зажмурился, чувствуя разрезающее рубаху острое лезвие, на лбу молодца появилась испарина. — Клянусь, мы нашли его на поляне! Князь был там без сознания, в крови и грязи! Моя… моя соседка, тоже из купцов, поспешила с ним на лодке в деревню, я же вернулся за вещами, чтобы те не пропали. Сын боярский, подумал я, негоже будет, если дорогие ташка да клинок сгинут в лесу.

Выражение лица Олега слегка смягчилось.

— Довольно, оставь его, — меч в руках Ари опускается и возвращается обратно в ножны. — Покажешь нам дорогу в деревню?

— Да… да, — Ярослав опустил взгляд, его голос был едва выше шепота. — До Лыбуты три версты, глазом моргнуть не успеете — будете там.

— Лыбута, значит? — Сверр задумчиво почесал подбородок, глядя на товарищей по оружию Ари и Люта. — Вечером мы думали заглянуть к одному торговцу, с которым давеча познакомились в Пскове… Уж не твой ли отец Эгиль?

Щёки и чело допрашиваемого вмиг стали багряным, а тело его качнулось на месте, что не осталось незамеченным внимательным взором Олега: тот всё это время изучал поведение преступника, ибо малейшее изменение голоса, малейшие движения мышц на физиономии собеседника могли сообщить, лжёт он или говорит правду.

Воевода пристально посмотрел на него, ожидая ответа, но Ярослав словно воды в рот набрал. Красное, искажённое резкой судорогой лицо словно не видело перед собой ни дружинников, ни самого славного опытного воина, ведущего с ним беседу.

Стеклянный взгляд купеческого сына вмиг прояснился, когда на голову ему вылили воду из фляги. Ярослав вздрогнул и закашлял.

— Эгиль — твой отец? — повторил скучающе Сверр.

— Не мой. Ольгин. По отцу она варяжского рода, по матери — славянка, из ильменских словен, — растерянно произнёс юноша и коснулся рубахи: на груди его была тонкая, в ладонь длиной, красная царапина от меча. — Торгует когда янтарём, когда пушниной, когда дёгтем, да только дела в последнее время плохо идут.

— И почему же? — вмешивается в разговор до этого молчаливый старик Бранимир. — Почему дела не складываются?

— Плох купец, что не может продать товар, — доносится смешок со стороны кого-то из дружинников, Ярослав, отчаянно колеблясь, отвечать ему или лучше промолчать, всё же выбирает первый вариант. В прошлый раз молчание едва не стоило ему жизни.

— Мне прискорбно это говорить, господин… Не обессудьте глупца, я всего лишь передаю слова, что услышал от новгородских купцов несколько дней назад, — начал, запинаясь, Ярослав. — Виной тому бездействие князя Игоря…

Глаза Люта сверкают плотоядным огнём, и он тянется к кинжалу, однако Олег одним взглядом останавливает вспыльчивого товарища и кивает лыбутчанину.

— Продолжай.

— Годами у дружины и других воинов не было походов, годами они не захватывали богатую добычу. Карманы их опустели, и если члены лепшей дружины ещё могут позволить себе что-то, то гриди али младшие дружинники вместо шелков дарят своим жёнам лён, сами вместо вина греческого пьют мёд липовый… Воинам просто не на что покупать наши товары.

— Взамен того, чтобы на нашего князя роптать, лучше бы цены опустили, — бормочет Ари, чей клинок, прижатый к груди, Ярослав всё ещё слишком хорошо помнит. — Глядишь, привлекли бы тогда дружинников нынешних и бывших. Вы же вместо этого только чахнете над златом в погоне за собственной выгодой!

— Поле брани — наше ремесло, лавки да заморские товары — купеческое. Каждый зарабатывает на кусок хлеба так, как может и как его тому обучили, — делает замечание дружиннику мудрый Бранимир. — А снижением цен проблему не решить. Мы и правда давно не были в походе, справедливое вознаграждение многие лета не находило наших бравых воинов. Звон монеты — лучшая музыка для ушей и дружинника, и купца.

— Коли так, то почему князь не объявит о походе? Или мы только в полюдье ладны ходить и сражаться с щенком Малом? — упирается, как упрямый баран, со своим вопросом Сверр, от слов его вдохновлённо загораются глаза и остальных дружинников. — На все четыре стороны посмотри — везде лежат беззащитные земли с богатствами и рабами. На севере вятичи, так и не склонившие головы перед Киевом, на востоке раскинулись изобильные булгарские города… Южные границы манят готскими селениями и огнями Корсуни, на западе сидят по Днестру кроткими куликами в камышах уличи да тиверцы. Такой простор — приходи и бери, всё, что захочешь! Была бы воля…

Вещий Олег хмурится и молчит: Игорь и впрямь не обладал ни навыками военачальника, ни умением вести за собой дружину на собственном примере на поле битвы, однако бросать сейчас, в момент слабости и неизвестного состояния здоровья племянника тень сомнения на его решения стало бы роковой ошибкой.

Ярослав почтительно склоняется над воинами и робко молвит:

— Что до дороги в Лыбуту — покажу и провожу. Седлайте коней.

* * * * *

Ольга словно физически ощутила на своей коже взгляд витязя, и на сей раз, отбросив страх и смущение — бежать с лодки было некуда! — посмотрела загнанной в ловушку дикой рысью на молодца. Глаза их встретились.

В этот миг князь почувствовал, как внутри него все затрепетало. Он никогда ещё не видел такого взора, одновременно дикого и необузданного, испуганного и манящего. Лёгкий ветерок трепал волосы незнакомки, кожа её блестела жемчугом, а на нахмуренных русых бровях выступили капельки пота, когда она сделала ещё один осторожный шаг назад.

Дальше некуда — край отцова челна.

Тогда Игорь и вкусил расплескавшееся в груди предчувствие победы. Бежать девице было некуда, сам же наследник Киевского престола никогда не стеснялся своих желаний и был не в силах игнорировать растущее в его чреслах влечение к юной простолюдинке.

Князь сделал короткий шаг навстречу своей спасительнице, напомнившую ему деву-лебедь из старинных сказок, которые рассказывал маленькому наследнику учитель Веремуд.

— Скажи мне, лодочница, — промолвил он, грязно облизывая пересохшие от возбуждения губы. — Есть ли у тебя имя?

Девица, ни на мгновение не сводя глаз с собеседника и боясь упустить любое его движение, что может оказаться роковым для неё, отрывисто ответила:

— Ольга.

— Ольга, значит… Варяжка? — повторил он её имя, прикованный к тонкой и хрупкой фигуре напротив. — Ты редкая красавица, Ольга. Ты когда-нибудь была с князем?

Лодочница замолчала, и лишь сжатые в кулаки пальцы сейчас были безмолвным знаком наполнившего девицу волнения и паники. Сердце Ольги бешено заколотилось, в голове хаотично заметались стаей птиц тревожные мысли.

Что с ней случится? Причинит ли незнакомец ей боль? Воспользуется ли витязь её слабостью и невинностью?

Князь перед ней или же решивший прикрыться его именем в своих гнусных интересах похотливый гридь — значения не имело.

— Нет… и не собираюсь, — бледное лицо Ольги оставалось каменным, лишь глаза её горели от гнева парой огненных яхонтов.

Мужчина только нагло усмехнулся и придвинулся к ней ближе, рука его скользнула к поясу, но, к удивлению боярского сына, не обнаружила там привычной сумки-ташки с монетами. Тогда длань Игоря сняла с мизинца левой руки толстое серебряное кольцо и протянула его варяжке.

— Ну же, не стесняйся и не робей. Я обещаю, что это кольцо будет стоить твоих усилий.

От такого предложения Ольгу и вовсе захлестнула буря эмоций из негодования, обиды, злости и непримиримости судьбе. За кого он её принимает? Дочь Эгиля, пересилив страх, уверенным звонким голосом бросает ему в ответ:

— Как смеете Вы, княже, делать мне такое предложение?! Перед Вами не блудница, а дочь свободного купца… Может быть, я и невинна, но не наивна. На своей хрупкой спине несла я Вас в лодку, своими усталыми руками омывала раненое тело и прогоняла кровожадный гнус, и такова милостивая благодарность? Вам должно быть стыдно за себя.

Князь был ошеломлен её внезапной вспышкой гнева — никто ещё не смел ему так перечить и отказывать в желаниях, но отступать от своих намерений не стал.

— Я прошу прощения, Ольга. Я не хотел тебя обидеть. Я просто подумал…

— Князь подумал неправильно! — резко перебила она собеседника, нагнулась и схватила длинное лёгкое весло, вцепившись в него стальной хваткой и выставив между собой и обуянным страстью молодцем. — А теперь оставьте меня, княже, в покое или мне придется научить Вас хорошим манерам, раз уж во дворце с этой задачей дядьки и пестуны не справились!

— Я — Великий князь Киевский, и могу получить всё, что захочу, — прищурился витязь и, повинуясь инстинктам и стучащей подобно барабанам в висках крови, сделал ещё один шаг вперёд, отчего челн закачался на месте. — Как ты смеешь говорить со мной подобным образом?! Перед тобой князь, и ты окажешь мне уважение, которого я заслуживаю, хочешь того или нет!

Но лодочница не испугалась. Она крепче прежнего схватила весло на манер копья и сделала им предупреждающий выпад вперёд, готовая сражаться за свою честь, если понадобится.

— Уважение нужно заслужить, оно не даётся просто так, — прорычала Ольга. — И сейчас Вы не сделали ничего, чтобы заслужить моё, а лишь растеряли его последние капли.

Разъярённый таким ответом, Игорь метнулся к ней с кулаком наперевес, однако проворная девица быстро взмахнула веслом в сторону нападавшего, отчего тот попятился назад и чуть не упал за борт. Князю удалось быстро восстановить равновесие и повторить свой бросок.

На этот раз варяжка не стала церемониться и изо всех сил стукнула им погруди витязя. Начав задыхаться от резкой боли в солнечном сплетении, он поскользнулся и ударился головой о мокрый деревянный пол лодки.

В этот момент, побеждённый и опозоренный, князь понял, что Ольга — не простая лодочница. Она, подобно валькирии, была силой, с которой нужно было считаться, и он не мог не восхититься ей за это и одновременно с этим — возненавидеть за дерзость.

— За одни только оскорбления вся твоя семья до конца своих дней будет вынуждена расплачиваться последними крохами хлеба, не говоря уже о нападении, — Игорь был всё так же непреклонен, решив овладеть девой если не силой, то хитростью и шантажом. — Позволь мне испробовать вкус этих уст, откройся и впусти князя в себя — и тогда я сделаю вид, что забыл обо всём, что здесь произошло.

— Зачем смущаешь меня, княже, нескромными словами? — из-за угроз семье всё желание Ольги сражаться как рукой сняло, и она с громким звуком бросила весло на пол. Уверенности, однако, дочери Эгиля всё ещё было не занимать. — Пусть я молода и незнатна, и одна здесь, но знай: лучше для меня броситься в реку, чем стерпеть поругание.

Дрожащим голосом произнеся последнюю фразу, девица смотрит на студёные воды Великой и готовится к прыжку в стрежень, как вдруг князь, ошеломленный её непокорностью и принципиальностью, быстро откидывается назад и поднимает руки в знак капитуляции.

— Спокойно… Спокойно, безумная! — испугавшись, что она воплотит сказанное в жизнь, выкрикивает Игорь и тараторит. — Обещаю, что не притронусь к тебе. Даю слово!

Ольга, задыхаясь от напряжения, падает вниз и рассыпается слезами на мокрой дощатой поверхности лодки. Страх, усталость, облегчение — всё это тугим клубком ниток спуталось в её сознании. Игорь замолчал и виновато опустил голову.

По истечении нескольких минут они продолжили свой путь.

Молодой князь, потирая ушибленную голову, почувствовал легкое колыхание воды и качку, когда Ольга в очередной раз умело взмахнула рассекающим волны веслом. Он невольно принялся любоваться ей снизу, отмечая, как развеваются русые волосы на ветру, как сверкают её глаза в солнечном свете.

Игорь не мог не любоваться ею ещё больше с каждой секундой, видя в незнатной лодочнице не то сказочную девицу-лебедь, не то столь похожую на его мать в молодости красавицу со взглядом истинной правительницы.

Дюжина добротных деревянных избушек Лыбуты встретила их ароматом свеженарубленных дров, ржаного хлеба, сена и коровяка. Ольга вернулась домой, но едва ли теперь он будет прежним, как и сама уроженка крошечной деревеньки в сердце псковских лесов.

Глава V: Ветер перемен

ГЛАВА V: ВЕТЕР ПЕРЕМЕН

Тускло освещённая деревянная изба сегодня стала пристанищем для целой дюжины усталых воинов: такого количества гостей она не видела ещё ни разу! Пространство внутри напоминало чем-то жужжащий пчелиный улей: воздух был наполнен звуками смеха, стуком посуды и оживлёнными беседами.

Тяжёлые палицы, клинки и копья вместе с походными плащами и потрёпанными во многих сражениях доспехами лежали в углу неопрятной бесформенной кучей. Чуть поодаль, вдоль стены, несколько утомлённых событиями последних дней дружинников расслабленно сидели, откинувшись спиной на мешки с зерном, и наслаждались передышкой после поисков князя. Кто-то уже подносил к губам своим глиняные чаши, смакуя насыщенный вкус фирменного сбитня хозяйки, другие же предпочитали горячему напитку его полную противоположность — прохладную ключевую водицу из колодца.

Бранимир, вытерев усы от бодрящего сбитня, кивком с лёгкой улыбкой поблагодарил приветливую и радушную хозяйку: такого вкусного узвара он давно не пробовал! Ждана, мать Ольги, смущённо рассмеялась и подлила старому воину добавки — разве можно оставлять чашу столичного гостя ненаполненной?

— И вот так подпрыгнул тогда от страха Мал, завидев под стенами Коростеня княжескую дружину! — рассмеялся Лют, легонько подбросив в воздух и тут же поймав сидящего на его коленях купеческого сынишку.

Шестилетний малыш громко захихикал, а булгарин, не желая останавливаться, склонился над его лицом со скорченной забавной гримасой и принялся щекотать мальчишку.

— В первый раз вижу его таким, — медленно, лениво поместив в рот спелую ягоду земляники из плетёного лукошка, указал перстом на самого яростного воина из новобранцев лысый Ари. — И какая муха укусила нашего Люта?

Действительно, обычно оправдывающий своё имя Лют на поле брани был безжалостным и напоминал плотоядного зверя, своей жестокостью, спрятанной в низком и худом теле, подчас пугая даже сотоварищей. Сейчас же его добродушие и игривость по отношению к ребенку показывали более мягкую сторону витязя, которую никому из дружины не удавалось заметить за суровым выражением лица степняка.

— Советую в его присутствии так не шутить, особенно касаемо мух, — проговорил сидящий рядом Сверр; одновременном с этим он теребил кольцо на указательном пальце, то покручивая его в одну, то в другую сторону. — У него был братишка, лет десяти. Конь испугался пчёл, взбесился и понёс отрока в лес. Тот удержать скакуна не смог… и разбился о дерево. Лют тогда начал себя винить в беде, что рядом не был, ушёл из семьи и подался в наёмники, даже имя сменил. Никому не говорит, как родители нарекли. Вот и вымещает злобу лютую в бою, на себя держит обиду до сих пор. Так что к лучшему это, пусть играет. Может, то первый шаг к примирению с собой.

— И давно ли ты любомудром сделался? — собеседник долговязого дружинника проглатывает ягоду и продолжает с по-доброму ехидной усмешкой задавать вопросы. — И откуда знаешь о прошлом нашего нелюдимого друга?

Сверр бросает на воина слева снисходительный взгляд и цокает языком, следом качая головой:

— Любомудром был в душе всегда. А коли ты не проводил бы всё свободное время с конём и уделял больше внимания людям вокруг, да не болтал с ними сам, а слушал и слышал то, что они хотят рассказать, то и сам бы всё давно понял.

Ари на такой выпад лишь многозначительно сморщил лоб и закатил глаза, предпочтя продолжению диалога ещё одну сладкую ягоду. Как-никак, хороша была земляника! Сверр же, словно цапля, повернул любопытную голову на длинной тонкой шее вправо, наблюдая за конюхом Вещего Олега.

Взгляд рыжеволосого прислужника, внимательный и уверенный, сейчас был прикован к острому кинжалу в собственной покрытой веснушками руке. Короткое сильное нажатие — и отрезок сырого мяса с белой жирной окантовкой разрезается лезвием пополам, а через несколько секунд и вовсе измельчается на шесть ровных, практически идентичных алых кусочков.

Парнишка осторожно берёт один из ошмётков оленьей плоти указательным и большим пальцами и протягивает его сверху сидящему на грубой деревянной столешнице ворону. Огромная птица, едва завидев умными глазами добычу, встаёт на кончики пальцев своих когтистых лап и принимается возбуждённо взмахивать крыльями.

Молниеносное движение тёмно-серого, похожего на копьё клюва — и угощение оказывается проглочено целиком. Впрочем, на этом Мунин не останавливается: прожорливая птица продолжает трапезничать оставшимися кусками мяса из рук помощника воеводы.

— Ишь чего, Олег позволяет ему кормить Мунина, — шепчет внезапно на ухо Сверру Ари, отчего высокий дружинник вздрагивает. — Разве не говорил он нам строго-настрого не трогать своего ручного ворона?

— Нам, Ари. Нам. Что до мальчишки… Как его, Щука звать? — Сверр отвечает вполголоса, косясь на рыжего, — С четырнадцати лет он воспитывался при Олеге, до этого жил год в столице у боярина одного, рода хазарского. Отец юнца, поговаривают, был сокольничим у ростовского князя, так что с детства обучали его искусству соколиной охоты. С птицами и лошадьми он горазд поладить, вот и заслужил доверие воеводы. В конце концов, ворон старшего князя умнее как минимум трети всей дружины, если не половины её.

— Даже спрашивать не буду, откуда ты это знаешь…

— Отрада, Даромилова служанка, — сладко улыбается скандинав, вспоминая о девице из киевского дворца. — Она была при княжне с её отрочества, поэтому знает все сплетни, уж насчёт новгородской резиденции и столицы — точно.

— Наш пострел везде поспел… — Ари раздосадованно вздыхает, завидуя осведомлённости и популярности товарища, и тут же ловит на себе угрюмый и тяжёлый, исподлобья, взгляд Щуки, который нарочито медленно вытирает покрытое кровью и жиром остриё ножа своим рукавом.

Буквально кожей чувствуя на себе ответный дотошный взгляд пары дружинников напротив, на долю секунды Щука видит себя в их глазах незначительным и жалким слугой. Смазанное лезвие скользит и оставляет на его большом пальце алую широкую царапину, на дощатый стол под действием силы тяжести падает крупная круглая капля крови, оставляя на нём неровный алый след.

Ворон же, воспользовавшись заминкой, хватает лежащий рядом второй кусок мяса и вместе с ним, тяжело хлопая крыльями, ретируется в тёмный угол.

— Что ты натворил, мальчишка? — прошипел Ари, глядя на то, как быстро орудует на полу своим клювом пернатый разбойник. — Замешкался и теперь проворонил порцию оленины?! Теперь остался ты без мяса, птица едва ли сможет взлететь с таким грузом в животе, да и ещё запомнит тебя как невнимального глупца.

Конюх и прислужник Вещего Олега вздрогнул от оскорбления, но сохранил на своём челе спокойствие. Он понимал, что должен быть осторожен в присутствии этих мужчин, которые были и старше, и выше его по положению.

— Позволю себе не согласиться, господин, — ответил Щука, голос его был звонким и ровным. — Что вороны, что соколы хорошо помнят руку, что их кормит. А дополнительная порция — отличный способ заслужить доверие птицы. Возможность найти общий язык с летунами требует терпения, мастерства и преданности, но стоит всех потраченных усилий и может стать ценным подспорьем на поле боя.

В ответ бритоголовый обладатель окладистой светлой бороды насмешливо фыркнул.

— Ценное приобретение? Какая польза от птицы на поле боя, если это не княжеский ворон-разведчик? Мы разбиваем наших неприятелей мечами и копями, а не перьями да когтями.

Щука язвительно улыбнулся.

— Ах, и тут Вы ошибаетесь, господин. Хорошо обученный сокол может быть использован для отвлечения противника или даже для атаки сверху. Он способен вселить страх в сердца коней под нашими врагами, ударяя по глазам или мельтеша перед мордой, и подарить преимущество в битве.

Ари лишь покачал головой.

— Ты всего лишь мальчишка-прислужник, не имеющий настоящего опыта войны, а не дружинник. Ты не смыслишь ничего в том, о чём говоришь.

Рыжеволосый юнец стоял на своем, его зелёные глаза сверкали непокорностью.

— Возможно, это и так. Но я хорошо знаком с соколиной охотой. И я знаю, что для победы в битве нужна не только грубая сила. Куда сподручнее будут хитрость, стратегия и способность приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам. А всеми этими навыками сокольничий обладает в избытке.

Двое дружинников обменялись взглядами, явно ошеломленные смелостью парнишки. На мгновение они, казалось, потеряли дар речи и не знали, что сказать.

Затем наконец-то оставивший в покое своё кольцо Сверр заговорил:

— Очень хорошо, мальчик. Возможно, ты прав насчет соколиной охоты. Но не думай, что одно только это сделает тебя настоящим воином. Для этого нужно нечто большее, чем просто дрессировка птиц.

Сделав глубокий вдох, Щука кивнул:

— Я понимаю, господин. Обещаю оттачивать свое мастерство как верный помощник воеводы, как сокольничий, конюх и как воин. И однажды я докажу вам, что достоин служить и князю Олегу, и даже самому великому князю Игорю.

С этими словами он встал из-за стола и пошёл прочь из жилища, окровавленный кинжал по-прежнему был у него в руке. Двое воинов смотрели ему вслед, выражение их лиц стало задумчивым.

— Знаешь, смелости этому мальчишке не занимать. Может быть, в нём есть что-то большее, чем мы думали?

Сверр, прикусив губу и проводив взглядом исчезнувший в дверях невысокий силуэт, кивнул.

— Действительно. Возможно, нам стоит присмотреться к нему или даже научить паре-тройке трюков с мечом. Кто знает? В конце концов, удививший однажды имеет все шансы удивить нас всех снова.

* * * * *

Старая лодка продолжила двигаться по инерции и медленно врезалась в прибрежные заросли высокого камыша, уткнувшись носом в мягкий зыбкий грунт. Тонкая рука Ольги уверенно втыкает рукоятью в ил весло из ясеня и старательно привязывает к основанию лопасти верёвку так, чтобы отцовский челнок не унесло непослушным течением Великой прочь.

Поднявшийся на ноги князь осторожно шагнул за борт и погрузился по щиколотки в прохладные речные воды, как вдруг лицо его от перекосило от боли, и Игорь чуть не плюхнулся обратно в судно.

— Как чувствуете себя, княже? — девица выразительно поднимает одну бровь, где-то глубоко внутри ощущая постыдное удовлетворение от неприятностей спасённого ей витязя.

Игорь, который заёрзал на месте от пульсирующей боли в икре, бросает в её сторону недовольный взгляд:

— Как, по-твоему, я себя чувствую? У меня повреждена нога, всё тело в ссадинах и укусах мошкары, и вдобавок я застрял здесь с чуть не убившей меня веслом наглой варяжкой.

— Не стоит преувеличивать мои возможности… — ехидно отвечает Ольга и надевает маску безразличия, стараясь скрыть тремор в руках от нахлынувших на неё воспоминаний о недавних событиях в лодке. — А благодаря наглой варяжке Вы всё ещё живы и можете вернуться в столицу, раз уж отношения с местными лесами у Вас не заладились.

— Я благодарен тебе за спасение, но это не значит, что мои раны от этого причиняют мне меньше неудобств, — хмурится тучей Игорь, делая ещё один опасливый шаг вперёд.

— Снова жалобы?

— И давно ли ты стала такой острой на язык?

— С тех пор, как чуть не убила веслом великого князя, — резко заявляет девушка, завязав тугой узел на верёвке. — Вряд ли теперь мои слова находятся за гранью этого неслыханного и дерзкого поступка.

— Справедливо, — усмехнулся её ответу Игорь. — Должен признать, что ты была храброй. И тогда, и когда решила меня спасти.

— Так на моём месте поступил бы любой, — варяжка бесстрастно пожала плечами и по-ребячьи прыгнула в воду, забрызгав заросли вокруг и самого собеседника холодным фонтаном из капель.

— Я бы не был так в этом уверен, кх… — темноволосый правитель сморщился от боли и согнулся в три погибели. — Проклятая нога!

Обеспокоенная Ольга тут же метнулась к князю молнией и осторожно взяла его под руку, почувствовав на себе тяжесть тела витязя. Сам князь повторно скорчился от неприятных ощущений и сделал глубокий и медленный вдох полной грудью: кажется, конечность всерьёз была повреждена.

— Больно? — взволнованно спрашивает девушка, помогая спутнику осторожно добраться до твёрдой почвы под ногами. — Будет лучше, если я подсоблю с тем, чтобы довести до дома. Осталось потерпеть совсем немного.

— Не… немного, — стараясь звучать убедительно, прокряхтел он и мгновение спустя довольным лисом улыбнулся, наслаждаясь своей маленькой хитростью. — Так… и вправду лучше.

* * * * *

Прохладный ветерок с реки принёс во двор Эгиля свежесть и сладковатый запах цветущей липы, но, увы, развеять сомнений опытного торговца не смог. Да и как тут не сомневаться, если напротив него на крыльце сидел оробевший соседский сын, без живого места на лице и теле, в паре аршинов левее же точил свой меч сам бывший властитель и регент столичного престола, а ныне — правая рука действующего великого князя.

— Как ты, купец, уже понял, этот мальчишка клянётся, что он с твоей дочерью нашли нашего князя посреди леса, раненого и без сознания, — клинок с неприятным звуком скользнул по точильному кругу из песчаника, заставив хозяина избы стиснуть зубы от дискофморта не только утверждения знатного господина, но добравшегося до ушей скрежета. — Когда мы его обнаружили, при себе у сопляка были княжеские сумка и меч.

Купец нервно поднимает глаза на пожилого воина и чувствует, как с каждым промолвленным словом его горло начинает пересыхать:

— В чём же состоит суть вопроса, княже?

— Не знаю, так ли это в действительности или юнец решил извернуться скользким налимом и придумал байку, что вернулся за господскими вещами, — резко озвучил мысли Вещий Олег, глаза воеводы сверкнули напряженной подозрительностью. — Что скажешь?

Эгиль тяжело сглотнул, мысли мужчины спутались, а глаза с жалостью посмотрели на Ярослава, в котором едва ли можно было узнать прежнего соседского сына-балагура.

— Я не могу утверждать о его поступках наверняка, — сказал нерешительно отец Ольги, — Зато могу сказать, что семья у них хорошая и честная, а сам Славко — хороший и добрый хлопец. Он вырос у меня на глазах, всегда был почтителен к старшим и добр к сверстникам. Да, мог иногда ради шутки коров напугать или залезть в мой челнок, чтобы посмотреть на дорогие сети из Новгорода, но не более того.

— Возможно, так оно и было до сего дня, — глаза предводителя дружины опасно сузились. — Но не водилось ли за ним сребролюбия? Не могла им овладеть алчность? Как у семьи со средствами к существованию? Не водились ли за кем-то долги?

Купец заколебался ещё больше, чувствуя, как тяжесть ситуации ложится на его плечи пудовым камнем.

— Я… я не знаю, господин, — заикнулся Эгиль. — Живут как все в Лыбуте, отец до кончины своей промышлял пушниной. Не припомню, чтобы за ними были долги, пусть времена нынче и непростые для торговли. Могу предположить, что никаких мотивов для кражи у него не было.

Олег, краем глаза глядя на безразличного ко всему Ярослава, сейчас напоминавшего живого мертвеца, нетерпеливо качает головой.

— Предположений для невиновности недостаточно, — огрызается он. — Мне нужны веские доказательства, и нужны прямо сейчас.

Эгиль почувствовал внезапный прилив раздражения, когда воевода закончил свою фразу, а до этого остолбеневший, будто истукан, парнишка дёрнулся от страха.

— Не моё это дело — князю советы давать, однако коли уж мои слова что-то значат для господина, скажу одно. Нельзя судить человека, не имея на то никаких доказательств, это я отлично уяснил за долгие годы, проведенные в море и на рынках. Молодец на самом деле мог просто решить позаботиться об оставленных вещах, мы не можем клеймить его как татя.

— А если ты неправ, купец? Что тогда? Готов понести всей деревней злую виру за такое дерзкое преступление?

Отец Ольги стиснул зубы: злая вира означала, что неподъёмную сумму за преступника-земляка будет выплачивать не сам виновный в совершении кражи, а вся община из двенадцати лыбутских дворов, что означало чуть ли не жизнь в нищете на протяжении нескольких лет.

— Думаю, что следует поговорить с самим князем, уж ему нет причин лгать своему верному и преданному воеводе, — всё же твердо стоял на своём Эгиль. — Я же не стану без доказательств порочить честь невинного человека, господин. На этом прошу отпустить меня к гостям, дружина может подумать, что я не оказываю ей должного уважения.

Вещий Олег, ещё раз лязгнув мечом по точилу, лишь кивает ему. Эгиль быстро шагает прочь в дом, испытывая в глубине души страх за судьбу семьи, соседей и всей деревни. Судя по упёртости воеводы и горящим в его глазах недобрым огням, конфликт был далёк завершения и мог стать ещё напряжённее, если слово великого князя Игоря не станет решающим и не убедит старого воина в невиновности лыбутчанина.

Вот только князя и Ольги, которых все ждали, всё ещё не было.

* * * * *

В воздухе витал будоражащий желудок аромат оленьего мяса и овощей, готовящихся в печи, а грубые деревянные столы ломились от скромной, но аппетитной еды. Ждана постаралась на славу: были здесь и пироги с линем, и пареные корнеплоды, и свежий ржаной хлеб, и собранные в окрестностях ягоды и грибы, дополнением к которым шли сладкий узвар или хмелящий мёд. Дружинники с нетерпением поглощали предложенные блюда, набивая до отвала свои животы горячей и сытной пищей, шутили и смеялись, радуясь редкому моменту домашнего уюта.

В конце концов, даже самым могучим воинам нужна передышка, а жилище Эгиля как ничто иное подходило под определение места, полного доброты и гостеприимства. Пока троица новобранцев впитывала тепло очага в обществе любезного хозяина, тешащего их рассказами о недавнем плавании в земли куршей, хлебосольная купеческая жена подлила в чашу старого Бранимира ещё немного медового напитка.

Олег, не сводя строгих глаз с соратников, наслаждался сочным рыбником, неподалёку от него сидел и верный ворон, в чёрных очах которого отражались полтора десятка разношерстых человек, собравшихся сегодня под одной крышей.

Один лишь Ярослав оставался замкнутым, держался в тени и не притрагивался к угощениям. Молча он устроился в углу, откинувшись на мешок с сеном, и стеклянными безразличными глазами наблюдал за протекающими мимо него жизнью и праздником. Всё, что заботило сейчас соседского сына — это вынесут ли ему страшный приговор.

Среди всеобщего веселья, дразнящих ароматов и звонкого смеха в сенях послышался шум скрипящих половиц, а затем тяжёлая дубовая дверь с усилием отворилась, и на пороге всех присутствующих встретила юная светловолосая варяжка, на чьё плечо опирался измученный, но смеривший свою дружину довольной ухмылкой князь.

— Это же… Князь Игорь — крикнул один из вояк и поднял в воздух чашу, наполненную мёдом. — Князь Игорь вернулся!

По избе грозовыми раскатами пронеслись радостные возгласы и топот дружинников, возбуждённых появлением правителя, живого и относительно здорового. Пусть одежда князя была порвана и окровавлена, а тело покрывали ссадины да синяки, безопасности владетеля киевского престола ничего больше не угрожало.

Ари и Бранимир поспешно сняли князя с рук хрупкой девицы и уложили на подушки за столом рядом с Вещим Олегом, саму спасительницу отвели в сторону, и она заняла место близ родителей и младшего братишки.

Рука проголодавшейся дочери Эгиля потянулась к любимым парёнкам, но… остановилась на полпути, поймав на себе обречённый взгляд Ярослава. Сначала она не узнала возлюбленного, на котором не было не единого живого места, и только по пронзительным глазам и кудрявой русой голове в нём отдалённо можно было опознать соседа.

— Ты ли Ольга, спасительница нашего князя? — спросил, сверля очами девицу, Вещий Олег, в его твёрдом низком голосе звучали нотки искреннего любопытства.

Девушка, явно застигнутая врасплох собранием знати и напуганная внешним видом любимого, замешкалась на мгновение, прежде чем произнести чуть дрожащим, но уверенным почтительным голосом:

— Не спасительница я, но судьбой и богами направленная к князю Ваша покорная слуга. Мы… с моим спутником случайно наткнулись на него в лесу, дотащили до лодки, и пока я направилась сюда по реке с раненым, мой товарищ вернулся за принадлежащими князю ценными вещами, чтобы те не сгинули в чаще.

Игорь изумлённо поднял брови, удивляясь смене тона речей варяжки, ещё недавно дерзившей ему, а Вещий Олег, не удовлетворивший свою любознательность, продолжил:

— И как вы узнали, что перед вами великий князь?

Девушка робко подняла голову, её глаза встретились с глазами воеводы.

— Господин, мы не знали этого. Думали, что нашли боярского сына из дружины.

Ольга ощутила на себе полтора десятка пар изучающих её мужских очей, а по избе вновь прокатились довольные и одобрительные выкрики во славу князя и смелых простолюдинов.

— Эта девушка и её друг спасли великому князю жизнь. Мы обязаны щедро их отблагодарить, — провозгласил поднявшийся над столом воевода, снял со своего широкого запястья богато украшенный хризолитами браслет и кивком указал на Ярослава. — Ты, молодец. Подойди, не бойся.

Ошарашенный юноша медленно встал со своего места и, волнуясь и дрожа, направился к правой руке великого князя. Дабы показать свою преданность и благодарность, он низко наклонился и засеменил вперёд, однако в считанных пядях от Вещего Олега кто-то из дружинников высунул из-под стола ногу и поставил трясущемуся от страха соседу Ольги подножку.

Раздались смешки Люта, а затем и остальных воинов; Славко попятился вперёд, нелепо размахивая руками, и упал. Тотчас же из кармана лыбутчанина что-то выпало и, ударившись со звоном о деревянные половицы, укатилось прочь.

Глаза юноши, так и оставшегося лежать на холодном полу, расширились от ужаса и почернели, когда он понял, что это — украденный княжеский перстень.

Глава VI: Грозовые раскаты

ГЛАВА VI: ГРОЗОВЫЕ РАСКАТЫ

Дзынь!

Охваченный ужасом Ярослав сокрушённо смотрит, как кольцо катится по деревянным половицам, украшение ловит на себе свет от горящего очага и сверкает бликующей металлической поверхностью. Серебряный сокол упорхнул из его хватки и распростёр выгравированные ювелиром крылья так, что вместе с хищной птицей улетели прочь и шансы юноши сохранить собственную жизнь.

Поблёскивающий перстень в воображении лыбутчанина внезапно увеличился в размерах, изменил свою форму и странным образом превратился в его собственную буйную отрубленную головушку, что медленно и трагично покатилась в угол. Выпученные глаза потеряли внутренний свет и выражают лишь страдание, слегка приоткрытый рот застыл в беззвучном крике, а увядшие и побледневшие губы обнажили зубы в полной отчаяния гримасе.

Пытаясь отогнать кошмарное видение, Ярослав трясёт кудрявой головой и, продолжая лежать на полу, с надеждой протягивает свою длань вперёд. Дрожащая рука суматошно двигается среди полумрака и пыли, пока не натыкается на холодный металл и не зажимает его в кулаке. Получилось!

Нервозно рассмеявшись не то от выходки Люта для отвлечения окружающих, не то из-за внутреннего волнения и собственной спасительной соломинки в лице пойманного обратно перстня, соседский сын поднимается, отводит обе руки за спину и кланяется Вещему Олегу.

— Что ты прячешь за своей спиной? — словно обухом по голове безжалостно ударяют Славко сорвавшиеся с губ внимательного Люта слова.

Сердце юноши заколотилось пуще прежнего, глаза суетливо заметались по сторонам. На мгновение в его мыслях промелькнули планы побега, но голос разума твердил, что бежать уже некуда. Он попал в ловушку, и строгий бескомпромиссный взгляд воеводы без слов потребовал от него показать руки.

Обе конечности дрожали, зубы застучали; Ярослав ощутил, что холод металла на коже вот-вот превратится в жестокий клинок, что перережет горло, а вес кольца обернётся пудами земли над его бренным телом в могиле.

Страх молодца перерос в отчаяние, и с предательским неровным дыханием он медленно протянул вперёд обе свои руки и раскрыл взмокшие ладони перед глазами княжеского дяди. Лицо Вещего Олега за секунду из бледного стало красным, он ударил по столу могучим кулаком с такой силой, что посуда на нём затряслась и попадала с углов вниз, на пол.

— Как ты смеешь красть у великого князя и обманывать его?! — прогремел старый воин и, схватив за шкирку побелевшего Ярослава словно нашкодившего котёнка, швырнул наглеца в бревенчатую стену.

Он тотчас ударился головой о выступающий брус и упал вниз, как набитая сеном тряпичная кукла, уже без сознания.

* * * * *

Первым, что он почувствовал, очнувшись от беспамятства, были верёвки. Тонкие путы резали запястья и впивались в тонкую кожу; сам он, связанный по рукам и ногам, пригвождённый к вертикально воткнутому в землю бревну, словно к позорному столбу, едва ли мог пошевелиться.

Ярослав запрокинул голову, его воспалённым глазам с красной сеткой капилляров стало понятно, что прошло уже несколько часов. Тёмное небо над преступником застелили облака, и сквозь их полупрозрачную траурную вуаль проглядывали невольными зрителями несколько звёзд. С реки тихо дул прохладный ветер, заставляя пламя факелов во дворе Эгиля колебаться.

На крыльце сидел, не обращая внимания на проснувшегося вора, окаянный Лют; в полумраке он чистил от грязи влажной тряпицей свои сапоги. Смуглая худая рука опускает кусок ткани в деревянное ведёрко, ждёт, пока та набухнет и отжимает ветошь от лишней жидкости, отчего струи воды с громким журчанием льются обратно в сосуд.

Нестерпимо захотелось пить.

— Воды… во… — пролепетал в мольбе Ярослав, с усилием разлучая слипшиеся подобно двум влюблённым губы, и от упадка сил у него ещё сильнее пересохло во рту, а голос прервался на полуслове.

Булгарин поднял на него глаза и усмехнулся. Стражник сделал паузу, будто бы выжидая, когда взгляд Славки станет по-настоящему жалким и потеряет человеческое достоинство, прежде чем ответил:

— С дружиной князя следует говорить с должным почтением, верно?

— Про… шу прощения, господин, — на зубах Ярослава заскрипела пыль, а в животе заурчало. — Можно мне… глоток воды? Я умираю от жажды…

Мужчина отложил тряпку прочь и взял ведёрко с водой в руки, через несколько шагов он оказался в непосредственной близости от соседского сына. Темноволосый воин с издёвкой посмотрел на него прищуром карих глаз, уголки его рта поднялись и скривились в ухмылке:

— Не дело, если ты умрёшь не от решения нашего князя, а от жажды, презренный тать. Так уж и быть, свою воду ты получишь.

Со злобной гримасой Лют поднимает ведро и останавливает его в считанной пяди от своего собеседника, Ярослав тянется пересохшими губами к тёмному от влаги краю… и дружинник с размаху выплёскивает всё содержимое ему в лицо.

Славко закашлял и задрожал, на его глазах выступили слёзы — то ли от хлёсткого удара холодной водой, то ли от горькой обиды.

— За что?! — отплёвываясь, с горящим взглядом обратился он к своему надзирателю. — За что?!

— Что именно? Чуть не затянул на цыплячьей шее петлю? Поставил при гостях подножку? Напоил твой лживый рот водой? — прорычал Лют, кулаки его сжались так, что вены на руках вздулись, а костяшки пальцев побелели. — Таких презренных червей как ты я вижу насквозь, а червям место среди праха и грязи в сырой земле! Жду-не дождусь, когда лично по приказу князя удар за ударом, пинком за пинком выбью из тебя жалкую душонку.

С ненавистью Ярослав посмотрел на дружинника, что занял своё место на крыльце, но вместо остроумного ответа или обвинений в адрес мучителя по грязным щекам юноши градом покатились слёзы. Всё, что он сейчас мог сделать — это оплакивать собственную судьбу, пока сверху на бедовую русую головушку падал мертвенно-бледный лунный свет.

* * * * *

Звуки окружающей природы разносились по ночной деревне причудливыми сплетениями из нот и аккордов. Нежный шелест листвы в кронах плодовых деревьев в садах, пение соловья, далёкое совиное уханье и тихое журчание реки гармонировали друг с другом, создавая мелодию, успокаивающую душу.

Сладкий аромат распустившихся цветов наполнял воздух, смешиваясь со свежим запахом елового леса. Капли росы блестели на тонких былинках, отражая лунный свет и словно соревнуясь с вышедшими из-за облаков звёздами в ясной таусинной вышине.

На фоне этой безмятежной и умиротворяющей атмосферы крошечная Лыбута с её деревянными избушками и кривыми плетнями заснула, утонув в разлившейся полуночной неге. Не ко двору был только глухой мерный топот шагов — двое дружинников сейчас искали явно не ночного отдыха, а уединения вдали от любопытных ушей и глаз.

— Ты слышал, как слухи о недовольстве торговцев распалили и без того горячие сердца дружинников, — следуя на шаг позади более высокого витязя, произнёс Бранимир. — Достаточно одной искры извне — и быть тогда пожару. Наши воины молоды, кровь в их жилах бурлит, а силушка богатырская просится наружу, в походы и славные битвы. Сколько бы ты не удерживал их от мыслей касательно новых завоеваний, итог всё равно один.

— Я потом и кровью заслужил место в рядах дружинников ещё во времена, когда и половина этих сосунков не появилась на свет, — нахмурился Вещий Олег и раздражённо пнул небольшой камушек, покатившийся с тропки куда-то в густую траву. — Поэтому знаю нравы и настроения воинов как собственные пять пальцев.

Из зелёных зарослей выпрыгнула, испугавшись булыжника, крохотная лягушка, что проскочила в считанных сантиметрах от опустившейся на землю с тяжёлой поступью подошвы сапога воеводы и чудом избежала погибели.

— Дело не в тебе, ты понимаешь, к чему я веду. Тебе уже ничего не нужно доказывать, за тебя это сделал прибитый ко вратам Цареграда щит. Поход согласно традиции возглавляет великий князь, а этого титула, хоть и регентского, ты лишился много лет назад. У юного князя же нет ни опыта, ни таланта полководца, да и заинтересован он больше в праздных утехах, нежели в том, чтобы вести свою дружину в бой.

— Его отец был великим воином, Бранимир. Рюрик пользовался беспрекословным уважением дружины, подобно соколу устремлял ясный взор к новым землям и настигал своих врагов. Ты отлично это помнишь.

— Сокол ли сейчас перед нами? Или всего лишь необузданный лосось? — повис в прохладном воздухе июньской ночи вопрос и остался без ответа. — Игорь может неплохо сражаться на мечах и метко стрелять из лука, но умения вдохновлять людей и вести их за собой у него нет. Я опасаюсь, что без сильного лидера мы потерпим неудачу в завоеваниях, а наши люди потеряют веру в нас. Даже если полюдье утихомирит дружину, до ноября она будет накаляться и шипеть, словно кипящий котёл. На охоте нас полтора десятка, а что будет, когда эти волнения и устремления поселятся в головах четырёх сотен мужей, ожидающих нас в столице? Почти все они варяги и будут резонно взывать к долгу крови, ведь присягали они на верность новому князю в обмен на рабов и добытую в битвах долю богатств. Под силу ли нам будет остановить их гнев и направить энергию в правильное русло?

— Мы не можем позволить себе растерять соратников и их доверие, — покачал головой дядя Игоря. — Однако гордость молодого князя хрупка, словно глиняный горшок до обжига, и он может воспринять наши слова и советы как оскорбление. За несколько месяцев сын Рюрика не станет тем лидером, который нужен дружине, раз не стал им за годы. Позволить на самом деле вести дела мне, а самому номинально отдавать приказы он тоже откажется.

— Раз у нас нет времени на то, чтобы найти скрытый талант полководца в князе и взрастить его от оставленного отцом семени, то… — Бранимир делает паузу и вздыхает. — Нам нужно как-то выиграть это время и отвлечь внимание дружины на что-то другое. Вот только на что?

Вещий Олег чешет припорошенную снегом седины бороду и всматривается в огни костров и факелов во дворе дома приютившего дружину торговца.

— Есть у меня одна мысль, — молвит воевода и замолкает, не решаясь пока прямо озвучить давно терзавшую его идею.

* * * * *

— Мне нужно увидеть князя, — сбившись со счёта, Ольга в который раз повторяет эту фразу и обращается к стоящему у дубовых дверей бритоголовому дружиннику, но лицо его — каменная маска.

— Мне… — она делает вдох полной грудью и говорит ещё громче и отчётливее, акцентируя каждое слово, — …нужно. Увидеть. Князя.

Ари, несмотря на все мольбы и увещевания, молчит и лишь непреклонно мотает головой в знак несогласия. Подумать только, её не впускают в собственный дом, где она родилась и выросла!

События после истории с княжеским перстнем развивались стремительно. Эгиля с семьёй настойчиво попросили переждать эту ночь в хлеву, дружина разместилась на заднем дворе и в сенях, в то время как властителю киевского престола для ночлега была отдана сама жилая часть избы. Обсуждать что-либо Игорь отказался, прошипев, что с первыми петухами душа Славки отойдёт в мир иной, однако вручил ей дорогое украшение и пообещал достойно наградить за спасение своей жизни.

С тяжёлым сердцем и полным тревоги разумом девица нервно принялась наматывать круги перед дружинником, пытаясь привести свои чувства и мысли в порядок.

В конце концов, она спасла Игорю жизнь. Рискнула всем, чтобы защитить его в самый трудный момент. Пошла на неслыханное и позволила обыскать себя, лишь бы грозный Олег не заподозрил её в том, что руку к воровству приложила и дочь хозяев, давших крышу над головой гостям из столицы.

— Мне нужно увидеть князя, — задрожал голос варяжки, а сама она встрепенулась голубкой, когда со двора в сенях появилась тёмная широкоплечая фигура. На левом плече её сидел крупный ворон.

Когда силуэт делает несколько шагов вперёд и приближается, из тени выходит суровый мужчина, что преграждает ей путь. На его запястье дорогой браслет с хризолитами, рубаха его расшита золотыми нитями, держится он властно и уверенно. Девушка узнает в нём дядю великого князя, Вещего Олега. Человека, известного своими победами и подвигами. Человека, в мгновение ока высоко поднявшего Ярослава в глазах Игоря, чтобы потом сбросить его с пьедестала спасителя вниз, на острые камни суровой реальности.

— Тебе нельзя входить, — сухо отвечает девушке воевода и жестом даёт понять Ари, что сменит его на посту блюстителя княжеского покоя. — Князь сейчас почивает и набирается сил, у него выдался непростой день.

— Мне нужно увидеть князя, — Ольга всё так же непреклонна. Холодные серые глаза встречаются со взглядом воеводы, и она добавляет к сказанному. — Он в долгу передо мной.

Мужчина усмехнулся, как будто перед ним стоял капризный ребенком с манией величия. Ольга почувствовала, как огнём в её жилах закипает гнев, но быстро отогнала негодование в сторону, понимая, что должна оставаться спокойной и сосредоточенной, если хочет добиться цели.

— Я понимаю, что господин отдыхает, но это вопрос жизни и смерти. Мне не нужны ни обещанные богатства, ни украшения, лишь пара минут княжеского времени. Разве я о многом прошу?

— Сам великий князь снизошёл до тебя и захотел наградить золотой шейной гривной от лучшего в столице мастера, а ты как попрошайка не утолила своё корыстолюбие и пришла просить ещё? Какая дерзость!

— Я не попрошайка. Я та, кто рисковала своей жизнью и притащила князя на плечах сюда, пока его дружинники в слепом ожидании пировали и травили байки за столом. Я та, кто спасла от гибели Игоря, а быть может, и всё государство. Поэтому я просто требую то, что принадлежит мне по праву и было обещано, — юное лицо с твёрдым взором больших серых глаз, опушённых тёмными ресницами, не дрогает ни единым мускулом, а тонкие руки снимают с шеи филигранный золотой обруч и протягивают его собеседнику. — И коли я не увижу князя, то нет для меня награды в золоте и камнях!

— Требуй сколько хочешь, девица, но князя ты сегодня не увидишь. Или ты собралась бросить вызов всей дружине и самому воеводе?! — старый воин и седой кустистой бровью не повёл.

— Мне не нужна дружина. У меня есть нечто более могущественное. Правда.

— Правда? — захохотал Вещий Олег, явно считая беседу с наглой варяжкой забавным времяпровождением. — Что за правда?!

— Правда в том, что князь у меня в долгу. Правда в том, что я ради него поставила на кон свою жизнь и честь. Правда, что он из тех, кто нарушает своё слово, — лицо Ольги в свете факела приобрело вдохновлённое выражение, а взгляд опустился вниз, к собственным рукам с княжеским подарком. — И я расскажу это всем землям от Новгорода до Киева, если потребуется. Пусть народ убедится в том, что ими правит князь, который забывает о собственных клятвах и обещаниях!

Воевода становится мрачнее тучи и делает шаг навстречу. Варяжка тут же резко бросает на пол перед Олеговыми ногами шейную гривну и отвлекает его громким звоном, кидаясь к двери проворной куницей, но опытный воин молниеносно хватает её за запястье и тянет назад.

— Значит, зубы мне заговаривала, — не сводит он сузившихся глаз с девицы, что пылает от решимости и отчаянно пытается вырваться из крепких рук предводителя дружины. — Твоё упорство достойно восхищения, но в конечном итоге бесполезно. Князю нужен отдых. Никаких встреч на сегодня.

Зарычав и оскалившись, Ольга наклоняется, чтобы как следует укусить мужчину, но тут дубовые двери распахиваются, и в сени, прихрамывая, входит заспанный Игорь в одной только длинной льняной рубахе по колено.

— Что всё это значит, дядя?! — раздражённый взгляд великого князя падает на сильные толстые пальцы, по-прежнему сжимающие хрупкое девичье запястье.

Отшатнувшись назад, изумлённый Олег отпускает руку Ольги, и девушка, испуганно переводя взгляд с воеводы на великого князя, перемещается за спину последнего, понимая, что там точно будет под защитой.

— Княже, я только…

— Я слышал ваш разговор и знаю, что ты натворил, — прервал своего родственника и воспитателя темноволосый Рюрикович. — Ты помешал этой девице увидеться со мной. Её самонадеянность кощунственна…

Ольга с трепетом посмотрела на князя:

— Я объяс…

— Но оправдана в таких обстоятельствах… — Игорь размашисто поднял длань, чтобы заставить варяжку замолчать, вслед за этим правитель сделал несколько шагов к своему дяде и остановился на расстоянии вытянутой руки от него. — И всё же как ты осмелился отказать ей в праве увидеть меня, даже не спросив моего дозволения? Перед тобой великий князь киевский, а не мальчишка!

Всегда уверенный в себе и суровый, Олег на сей раз прикусил язык и только опустил глаза себе под ноги, пристыженный, будто дворовый пёс.

— Пойдём со мной, — повернувшись к варяжке, Игорь протягивает ей руку и увлекает за собой из сеней внутрь.

Едва за её спиной закрываются тяжёлые дубовые двери, Ольга облегчённо вздыхает, чувствуя, будто одержала только что великую победу над не знавшим доселе поражений великим полководцем. Или ликовать пока рано?

Дочь Эгиля, стиснув зубы и пересилив себя, мгновенно падает ниц перед мужчиной за столом и склоняет голову с распущенными волосами цвета спелой пшеницы. Взволнованно дыша и слыша одно только биение собственного сердца, сжавшегося от отчаяния, она не смеет поднять на правителя глаз и лишь произносит:

— Княже… Прошу Вас, княже, если я и впрямь заслужила воздаяние за свой поступок, то пощадите Ярослава. Он вёл себя неподобающе и глупо, но в глубине души он хороший человек. Не могу представить, что могло толкнуть его на такой погибельный поступок…

— Глупость — не оправдание, — откинулся на мешок с соломой князь Игорь, выражение его лица было холодным и бесчувственным. — А то, что он совершил, ты сама назвала погибельным, следовательно, знаешь, о каком наказании идёт речь.

Ольга продолжила умолять, её голос с каждым мгновением становился все более отчаянным и сиплым.

— Княже, я умоляю и заклинаю, — сказала она, стараясь не всхлипнуть от нахлынувших слёз. — Онда семья — всё, что у меня есть в этом мире. Я не смогу смириться с его потерей, господин!

— Твой сосед украл то, что мне принадлежит, — сквозь зубы ответил, сжав руки в кулаки, правитель, в его голосе прозвучали презрение и… зависть? — Он совершил преступление не только против меня, но и всего княжеского рода, против самого государства. И за это мальчишка должен заплатить скорбную цену.

Не сдержавшись, девушка поднимает на князя заплаканное лицо, в глазах её серо-голубыми волнами плещется горе, а ноздри вздуваются так, что ещё немного — и оттуда вырвутся ветра да бури.

Игорь наклоняется вперёд и потягивает из чаши мёд, с любопытством наблюдая за своей подданной и пытаясь предсказать её грядущие действия:

— И почему ты думаешь, что я должен его пощадить?

— Господин, — тихо молвила она дребезжащим голосом. — Я знаю, что Вы — справедливый и честный князь. И я верю, что если бы Вы проявили милосердие в этом случае, это только укрепило бы Вас в глазах всей дружины. Мне говорили, что отец Ваш, Рюрик, был жестоким к своим врагам, но сострадательным и добрым правителем для подданых.

Игорь на мгновение задумался над словами варяжки. В затуманенных усталых глазах зажглись зеленоватые огоньки, после князь опустошил залпом содержимое чаши с хмельным напитком и положив правую ладонь на низ своего живота. Взгляд Ольги, уловив это движение, тотчас же становится пустым и отрешённым.

— Но я — не мой отец, — прищуривается Игорь, находя какое-то удовольствие в беспомощности девы напротив. — Ты видела, на что я был способен. Ну и где сейчас та бойкая лодочница, которая угрожала мне? Где та, что могла бросить вызов великому князю, невзирая на его титул и силу? Или сейчас передо мной кто-то другая?

Качнувшись на ставших ватными ногах, словно тонкая берёзка на ветру, разочарованная и бессильная девушка сверлит Рюриковича острым как бритва взглядом. Бледные дрожащие пальцы обречённо ослабляют шнурки на сарафане, готовясь избавиться от одеяния, грудь сдавливает от недостатка воздуха, к горлу подкатывает ком из презрения к самой себе… как вдруг Игорь обескураженно поднимает тёмные брови и бросает Ольге в лицо издевательский смешок.

— Но-но-но, попридержи коней, — властно выставляет он ладони вперёд и, цокнув языком, нарочито медленно мотает головой. — Я же обещал тебе, помнишь? Что и пальцем не притронусь к тебе. Ты ещё тогда приняла своё решение, я же принял своё. Как говорил мне в детстве дядя, каждый день, каждое мгновение мы делаем тот или иной выбор, исходя из собственных устремлений и желаний, зачастую не видя общей картины. Ты сделала свой выбор на реке, Ольга.

Опозоренная, незащищённая и сейчас как никогда уязвимая, варяжка словно вмиг лишилась самоуважения и потеряла почву под ногами, повиснув в звенящем небытие. Князь не только втоптал её в грязь и отнял чувство собственного достоинства, но и злоупотребил своим положение и её эмоциональным состоянием, сыграв с дочерью Эгиля в жестокую и грязную игру.

Пусть завтра вся дружина судачит о её поступке. Пусть родители сгорают от стыда. Пусть косится и провожает осуждающими взглядами вся деревня — она сделала всё, чтобы спасти любимого, но в итоге камнем преткновения для девицы стали собственные принципы, которыми она поступилась и о которые в тот же самый миг споткнулась, погрузившись на самое дно отчаяния и безысходности.

— Узнаешь о моём решении утром, мне нужно как следует отдохнуть, — язвительно кричит вслед Ольге, пулей вылетевшей в сени, великий князь.

Сама варяжка, ничего не видя перед собой от застилающих очи слёз, врезается лбом прямо в звякнувшую от столкновения кольчугу на Вещем Олеге.

— Осторожнее, — отрывисто обращается он к юной бунтарке и провожает её задумчивым взглядом в полумрак отцовского двора.

На линии горизонта там, где тёмно-синее небо сходится с землёй и касается острых вершин ельника, появились густые свинцовые тучи. Вдалеке прогремели первые раскаты грома, несущие за собой в сторону Лыбуты шквалистый ветер и дождь, что вот-вот накроют собой деревню.

Глава VII: Гром и молнии

ГЛАВА VII: ГРОМ И МОЛНИИ

Страшная июньская гроза бушует снаружи, ослепительные молнии мелькают за окном так близко, что, казалось, протяни ты только руку вперёд — и ощутишь гнев стрел Перуна на собственной шкуре. Зигзаги янтарного цвета раскалывают таусинное ночное небо на части, а раскаты грома, словно верные их помощники, ломают и крушат звёзды и месяц в далёкой вышине.

Напрасно хлёсткие удары ливня по крыше словно хотят напомнить Ольге о том, что продолжает биться, а значит, и жить, девичье сердце. Просят дышать и двигаться дальше печальные завывания ветра, проникающие сквозь щели в деревянном сарае, но она их не слышит.

Куда более жуткая внутренняя буря сейчас обрушилась на юную варяжку и всецело захлестнула собой её разум.

Жестокие слова князя Игоря о выборе вновь всплывают в голове, заставляя задуматься об их истинном значении. Каждый день мы принимаем решения, следуя за своими желаниями и мечтами, но порой не видим общей картины со стороны и неминуемо ошибаемся.

Когда-то ей сказали, что на ошибках учатся.

Вот только права на ошибку у Ольги не было и не могло быть.

Четырём сторонам света девица готова была кланяться и молиться, лишь бы улышали просьбу дочери Эгиля боги и смилостивились. Четырём ветрам отдала бы она свои тяготы и тревоги, избавившись от тяжёлых оков. Четырём временам года посвятила бы всю оставшуюся жизнь, лишь бы не забирали жизнь другую, любимую…

Страх охватывает её, когда она размышляет о неизвестном будущем. Боится она того, что предписано судьбой, или же даже думать об этом не смеет, не допускает вероятности принять договор? Мысли о том, что в обоих случаях, как ни крути, она потеряет своего возлюбленного, глубоко волнуют сознание девушки.

Смятение заполняет разум едким дымом, когда она пытается понять, почему остальные дали добро на такое соглашение. Имеет ли она право сомневаться в их мотивах и задаваться вопросом, действительно ли они преследуют благие намерения? Отсутствие контроля над собственной судьбой выбивает почву из-под ног и заставляет почувствовать себя как никогда потерянной.

Печаль холодной и тёмной трясиной засасывает варяжку, когда она оплакивает потерю той мечты и той жизни, которую она себе представляла. Надежды, что лелеяло девичье сердце, дарили ей веру в будущее и смысл к существованию, но теперь эти чаяния оказались разбиты.

Беспомощность липкой паутиной сковывает по рукам и ногам, когда Ольга понимает, что у неё мало сил изменить свою судьбу. Станет ли тяжесть этого бремени непосильной? Хватит ли у неё решимости повлиять на ход собственной жизни и жизни так дорогих её сердцу людей?

В глубине души девушка не желала поддаваться судьбе, которая была уготована ей. В ней горела искра непокорности, шепча обещания иного будущего, где любовь и свобода не были неясными фантазиями и миражами. Стоит ли прислушаться к этому внутреннему голосу?

Вместе с упругими потоками воды, что проливалась с небес, прочь утекало сквозь пальцы и самое ценное — время.

До рассвета оставалось непозволительно мало.

А вместе с первыми лучами солнца она вынуждена будет дать и свой ответ.

* * * * *

Два часа назад

Первые капли дождя, крупные и холодные, застучали по листве в саду, но падающая на голову вода едва ли могла остановить Ольгу. Сердце девушки до сих пор пыталось вырваться из грудной клетки, а всё тело от макушки до стоп было напряжено, словно огромный комок нервов. Варяжка чувствует, что ещё немного — и она упадёт, но делает несколько шагов вперёд. Останавливаться нельзя.

До безвольно повисшего без сознания Славки, привязанного к позорному столбу, остаются считанные семь аршинов.

На неё пристально смотрят блестящие карие глаза — не ждал Лют гостей, особенно в непогоду.

— А, ещё одна сломленная душа ищет утешения в этом саду. Голубке опасно летать в ночи, в темноте которой прячутся хищные филины и лисы.

— Я не голубка, — сглотнув вставший в горле ком, резко отвечает она суровому воину и встречает его таким же неотрывным и пронзительным взором серых очей. — И смогу постоять за себя.

— Что тебе нужно? — дружинник недовольно вздыхает, поняв, что спокойно ближайшие несколько минут он не проведёт. — Воевода чётко приказал не подпускать никого к этому червяку. Правила ясны.

— Мне князь позволил с ним увидеться, — смотрит, не отводя уверенного взгляда, варяжка на своего собеседника, в глубине души надеясь, что блеф окажется правдоподобным и убедит булгарина пойти ей навстречу. — Только что от него. И воевода тоже был там.

— Я могу спросить, — недоверчиво шипит сквозь зубы Лют, уставившись на девушку.

— И они подтвердят мои слова, — кивает она ему и улыбается. — Сделаете это сейчас или потом? Что-то мне подсказывает, что оставлять пленника одного воевода тоже запретил. Или…

Суровое выражение лица мужчины немного смягчается, когда он смотрит на девицу, замечая невозмутимость и решимость в её глазах.

— Никаких глупостей. И только пару минут.

— Обещаю, что не сделаю ничего безрасудного и не доставлю неприя…

— Довольно слов, — сердито буркнул Лют. — Время пошло, советую не терять его. Или ты пришла на самом деле со мной его провести?

Ольга кивнула и, вдохнув прохладный воздух полной грудью, сделала шаг вперёд, затем — второй, третий…

Зрелище, представшее перед ней, было тревожным: Ярослав, привязанный к столбу, выглядел совершенно беззащитным и уязвимым. На бледном замёрзшем теле и лице виднелись ссадины и кровоподтёки цвета спелой сливы, но куда более страшные раны были нанесены его разуму и душе.

Чувствуя, как дрожат её руки с каждым шагом навстречу возлюбленному, она крепко сжамает непослушные кисти в кулаки и старается избавиться от предательского тремора. Не стоит демонстрировать отчаяние отошедшему в сторону булгарину, что внимательно следит за ней: в дружине уважали силу и говорили только на таком языке.

Когда она подошла ближе, Славко словно ощутил её присутствие и медленно, вымученно открыл глаза. Когда-то цвета лазурного неба в солнечный день, сейчас они погасли и помутнели, потеряв внутренний блеск и, казалось, саму жизнь. Взгляды возлюбленных встретились, и Ольга почувствовала, как девичье сердце захлестнула волна эмоций. Несколько минут назад она с твёрдой уверенностью готова была выплеснуть свою злобу и обиду на оказавшегося не тем, кого она знала, юношу, но сейчас эти чувства отошли на второй план и уступили место сомнениям и желанию защитить любимого.

Русую голову, влажную от дождя, наполнили вопросы и домыслы. Намеренно ли он отправил её в Лыбуту одну? Зачем обманул и совершил такое низкое преступление?

Найти ответы на них она рассчитывала, заглянув ему в глаза. Вот только они, усталые и воспалённые, сейчас абсолютно ничего не говорили и будто застыли в своём остекленелом выражении, похожие на пару старых заброшенных колодцев.

— Почему… — прошептала она ему на ухо, склонившись над кудрями соседского сына.

Её собственная неуверенность всплыла на поверхность, когда Ольга позволила этому слову сорваться с губ. Не отдалит ли она его ещё больше, в такой момент задав терзавший её душу вопрос?

Однако, когда девушка протянула руку и коснулась щеки юноши ладонью, всё встало на свои места. Она не могла позволить своей неуверенности парализовать её. Она должна быть рядом с ним и поддержать, утешить, но и в праве требовать честности взамен. В конце концов, сама Ольга всегда была с ним правдива и откровенна.

— При… шлось, — успокоив сбивчивое дыхание, прохрипел Ярослав: прикосновение любимой принесло небольшое утешение в ситуации, полной неопределенности, словно проблеск солнца посреди холодного мрака. Вполголоса он продолжил, стуча зубами от усилившегося дождя. — Попал в передрягу в Новгороде. И выбраться не смог. Подумал — что ему эти богатства, если есть другие… Потерял в лесу. Даже не хватился бы, не пустился искать. Тем более, князь.

— И это будет стоить тебе жизни.

— С какой стороны не посмотри, цена была бы такой же. Я хотя бы позволил себе рискнуть.

Хлыстами секущие кожу дождевые струи стали настойчивее, а грохот грома заглушил последние слова Ярослава. Влажная рука Ольги так и осталась лежать на ланите лыбутчанина, но впилась в его измученное лицо пальцами от злости и бессилия.

— Рискнуть? Собой?! Нами?! — в этот момент юноша чувствует боль в щеке от Ольгиных прикосновений.

— Рискнуть найти выход. Я бы объяснил, но ни к чему тебе такое слышать. Да и пусто оно теперь. Поздно.

— Не смей опускать руки, — прошептала полным убеждённости голосом варяжка. — Я не позволю ничему и никому причинить тебе вред. Но зачем было лгать мне? Зачем?

— Я хотел тебя защитить, — помотал он головой. — Только и всего.

— Мне не нужна защита, — резко парирует Ольга и ловит на себе холодный взгляд Люта: время истекло, затем добавляет. — А вот тебе бы она не помешала.

Внимание дружинника отвлекает вышедший из избы Бранимир, направившийся в его сторону, и Ольга, ловя момент, смотрит несколько секунд полными одновременно обиды, любви и горечи стальными глазами на возлюбленного, прежде чем опустить руку и отвернуться. Славко лишь опускает голову и замолкает, сказать ему нечего.

За спиной дочери Эгиля мелькают яростные молнии, чьи вспышки в клочья рвут парчовое небо.

* * * * *

— Прикрылся бы… — фыркнул, отводя взгляд в сторону от сидящего за столом абсолютно нагого Игоря воевода, вошедший внутрь.

— Ну так жарко же, — пожимает плечами и ухмыляется Рюрикович, небрежно бросая себе на колени смятую белую льняную рубаху. — Чем обязан визиту? Помнится, что князю, по твоим словам, нужен был отдых.

— Не такой, — строго заявляет Вещий Олег, скользя взглядом по столу, где напротив князя в беспорядке лежали объедки и упавший набок кувшин с хмельным напитком, теперь до дна опустошённый. — Соберись и приведи себя в порядок, ты князь, а не пьяный торговец в захудалой таверне. Если кто-то тебя…

— Увидит? То что? — поднимает ставшие ещё наглее нетрезвые глаза Игорь и громко хохочет. — Что тогда? Случится конец света? Реки вспять повернутся? Или что ещё тебе накаркала на ухо твоя облезлая птица?

Взор воспитателя наследника престола становится опасно потемневшим, брови хмурятся сильнее, а между глаз пролегает изломом глубокая складка. Удивлённо-испуганный и при этом по-прежнему язвительный, Игорь сдаётся, поднимает обе руки над головой и уже как никогда серьёзным голосом продолжает говорить.

— Брось, я шучу. Ты прекрасно знаешь, что никто не посмеет потревожить мой покой по твоему же указу, — после короткой паузы тон князя становится скучающим и безразличным. — А вы видели меня и не в таком состоянии, поэтому оставьте свои нравоучения при себе.

Олег и молчавший до сих пор Бранимир вздыхают. Князь тянется к кувшину и наклоняет его горлышком вниз над своим ртом, но на губы со дна выпитого сосуда падает лишь одинокая капля.

— Тебе двадцать шесть, — не обращая внимания на выходку племянника, садится напротив воевода и наливает себе чашу воды. — Пора взяться за ум… и задуматься о потомстве.

— Если ты не забыл, то у меня уже есть дети. Двое, если никто из рабынь только не удивит меня по возвращении в столицу, — отвечает зевнувший Игорь. — И как минимум один сын.

— Этого мало, — мотает головой наконец-то открывший рот второй старый воин. — Судьба непредсказуема, болезнь или случайность могут забрать жизнь юного наследника. Княжеский род должен быть многочисленнее, чтобы продолжиться и не прерваться из-за превратностей злого рока. У твоей матери было трое мальчиков, и сколько из них дожило до сего момента? Один ты.

— И теперь вы будете за мной следить, достаточно ли я усерден в очередной раз наедине с женщиной в опочивальне?! Или к чему эти разговоры?!

— Тебе нужна жена. Молодая, здоровая, достаточно умная, чтобы произвести впечатление на окружение… — продолжил Вещий Олег. — Та, кто принесёт ещё одного наследника, ещё одного Рюриковича.

— Третья? И зачем мне третья? — не может успокоиться князь, которого явно раздражали желающие влезть в его постель мудрецы.

— Не просто третья. Простолюдинка. И варяжка.

— Ты, должно быть, шутишь? Или хочешь такими словами вытрясти из меня хмель? — изумлённо отвечает с оторопью в голосе сам великий князь. — Ты предлагаешь мне опуститься до того, чтобы жениться на простолюдинке? А как же благородная кровь, которая течёт в моих жилах? Да и… что такая жена сможет мне дать? От первой у меня уже есть приходящие из смоленских земель золото и товары, от второй — преданные союзники под боком у вероломных хазаров и коварных греков. Или у тебя уже и кандидатура есть? Погоди-ка…

Не понимая, верить своей догадке или нет, Игорь на какое-то время ошарашенно хлопает веками и замирает, лицо его вытягивается, а сам молодой человек в замешательстве молвит:

— Ольга? Ты… в своём уме?

Вещий Олег отхлебывает немного воды, выражение его лица оставаётся непреклонным.

— Бóльшая часть дружины состоит из варягов, которые были бы рады видеть в числе княжеских избранниц кого-то своей крови. Женившись на этой девушке, ты заручишься верностью и поддержкой своей армии, как сделал это твой отец много лет тому назад.

— Моя мать — дочь ярла Кетиля Лосося, а не плод какого-то купчишки!

— Плод какого-то купчишки спасла твою жизнь, — возразил Вещий Олег. — Она красива, здорова и, что немаловажно, не глупа и имеет смелость. Все твои соратники разинув рты смотрели на неё за ужином, едва только она появилась в дверях с твоим телом на плечах, и дело не только в её внешности и возрасте. Она — одна из них, скандинавка, незнатная и никому ранее неизвестная, вмиг стала героиней. Поверь мне, народ такое любит. Этим браком ты продемонстрируешь не только свою мудрость, но и смирение, а также честь. Разве не достойно будет сделать столь храбрую девушку женой?

Игорь, в глазах которого полыхает огнём честолюбие, на мгновение задумывается над словами двух наставников. Внутри головы потомка Рюрика роятся противоречивые мысли. Он знал, что способность удержаться на троне во многом зависит от поддержки дружины, почти полностью состоящей из варягов-наёмников, но жениться на безродной девушке? Это было немыслимое предложение.

— Или не мила она тебе? — колко вставляет острое словцо Бранимир.

— Ольга? — надувает недовольно губы Игорь, стараясь не выдать своих истинных противоречивых чувств по отношению к девице. — Ягода на один зубок, на одну ночь. Не более того. Да и ты описываешь её так, будто варяги… и в поход под её знаменем пойдут. Это всего-навсего девчонка.

— Эта девчонка со свадьбой и зачатием наследника — единственный способ выпустить пар наших витязей, не отправляясь на серьёзную войну, — жёстко парировал Вещий Олег, не сводя с племянника холодных глаз с затаившейся в глубине зрачков неприятной правдой. — Все в этой комнате знают, что сам ты возглавить поход не сможешь по известным нам троим причинам.

— Но…

— Чтобы упрочить своё положение и заручиться верностью дружины — это единственный способ. Я не прошу тебя полюбить эту девицу или считать её равной остальным. Просто найди для неё пространство в своём сердце, угол — в своём дворце, место — в своей семье. Как-никак, она сама подвернулась нам под руки благодаря божественному провидению.

— Я подготовлю собрание дружинников. Утром ты объявишь о своём решении жениться на варяжской девушке и заверишь наших витязей, что не забыл о текущей в твоих венах крови предков и того, кто они и откуда пришли, — кашлянув, добавил Бранимир. — А свадьбу проведём не в Киеве, а в Новгороде, там, где и началась история твоей династии. Заодно узнаем о делах Гостомысла-младшего.

— Раз так, то я подумаю над вашим предложением, в нём есть доля здравого смысла, — исподлобья смотрит на обоих дружинников темноволосый правитель Руси. — А что, если Ольга откажет?

— Я не оставлю ей другого выбора, — едва заметно ухмыляется Вещий Олег, а сполох молнии за окном придаёт его лицу зловещий вид. — Предоставь это мне.

* * * * *

Бранимир похлопал по плечу Люта, скорее ожидавшего от него выговора за то, что позволил влюблённым поговорить, нежели такого жеста. Старый и опытный воин оценивающе посмотрел на Ольгу, что приблизилась к крыльцу, и низким и глубоким голосом размеренно произнёс:

— У предводителя дружины есть к тебе разговор. Личный. И он не терпит отлагательств.

— Если это взбучка из-за непозволительного и неуважительного поведения, то я и так уже достаточно наказана судьбой.

— Речь об одном предложении. Оно, быть может, оставит твоего сердечного друга в живых, — мужчина чешет бороду и наклоняет голову набок, показывая на старый сарай, где хранились телега да снасти отца. — Он ждёт там.

Опасаясь чего-то нехорошего, варяжка косо смотрит в сторону деревянного здания: после выходки князя в лодке ожидать от членов его дружины чего-то другого было по меньшей мере наивно. Однако и нарушить древние законы гостеприимства любой из них вряд ли бы осмелился, будучи под страхом смерти от последствий такого вероломного поведения.

— Я могу проводить, если позволишь.

— Не стоит, — не принимает она предложение витязя и мотает влажной от сильного дождя головой. — Благодарю, но я сама справлюсь.

Быстрым шагом она пересекла двор, пронесясь мимо грядок и яблочных деревьев. Ольга тянет за ручку — и видавшая виды деревянная дверь в сарай протяжно скрипит и открывается.

Там её ждал он.

Сидящий на краю старой телеги опытный воевода обернулся на шум и торжествующе улыбнулся: всё-таки любопытство и теплящаяся в душе надежда привели варяжку прямо в его руки.

— Вы хотели меня видеть? — небрежно кланяется без должного уважения девица и бросает взгляд стальных серых глаз на воспитателя великого князя.

— Да. Хотел предложить тебе выбор. Договор… если так можно выразиться, — отвечает мужчина, чей спокойный, но при этом твёрдый голос заглушает даже раскаты грома снаружи. — Ты… весьма интересная девушка, должен признать. Спасла нашего нерадивого князя. Попыталась прорваться к нему, несмотря на мои запреты и предупреждения.

— Вы меня позвали сюда ради того, чтобы сказать, какая я занимательная?

— Отчасти… и это тоже, — кивает воевода и хрустит пальцами. — Судьба твоей семьи и возлюбленного будет в твоих руках, если дашь мне договорить и не станешь перебивать. Добро?

Ольга, одновременно застигнутая врасплох и попавшаяся на крючок, молча кивает и прикусывает нижнюю губу.

* * * * *

Младший братишка Ольги крепко спал и видел уже десятый сон, свернувшись калачиком на растеленной на мягкой соломе отцовой рубахе. Ни беспокойное квохтанье куриц, ни жужжание назойливых мух в хлеву, ни продолжающийся уже несколько минут непростой разговор не могли разбудить его — и хорошо, ведь не для детских ушей он был предназначен.

— Как я уже сказал, ваша дочь смогла привлечь внимание самого великого князя. Более того, намерения его как никогда серьёзны, и он немедленно желает сделать Ольгу своей суженой, — вкладывая в каждое своё слово уверенность, повторяет ещё раз Бранимир.

Эгиль взволнованно вздыхает. Вставший перед ним выбор непрост, но кто он, чтобы лишать любимую дочь счастья? Перед его глазами всплывает картина выбегающей из избы утром красавицы, чья душа трепетала и тянулась к вернувшемуся Славке, словно хрупкий и нежный цветок — к живительной влаге после дождя.

Торговец опускает голову и отрицательно мотает ей.

— Спасибо, господин, за добрые слова. Мы польщены интересом великого князя к нашей дочери, — кланяется до этого хранившая молчание Ждана.

— Сердце нашей дочери принадлежит простому лыбутчанину. Они выросли вместе, и их любовь глубока и крепка, — вопреки своим опасениям всё же произносит Эгиль и смотрит на дружинника. — Я боюсь, что она будет несчастна, если её принудят к браку без любви. Как отец я не желаю своему ребёнку подобной судьбы.

— Её избранник лишится с первыми петухами головы, — продолжает настаивать на своём воин и, заметив несокрушимую решительность во взгляде отца девицы, переключает своё внимание на мать. Ждана действительно заметно нервничает и ёрзает на месте, руки её теребят подол сарафана. — И она останется либо без минуты вдовой, либо избранницей самого великого князя. И какой из этих вариантов будет для неё лучше?

Эгиль хмурится. Ждана же, по-своему заботясь о будущем первенца, робко берёт супруга за руку и крепко сжимает его ладонь в своей.

— Если ваша дочь согласится выйти замуж за князя, мы пообещаем вам жизнь в изобилии и комфорте. Как-никак, теперь вы тоже станете членами большой княжеской семьи, — уловив слабое место купеческой жены, давит на неё ещё больше опытный воитель и политик. — Ольга будет осыпана золотом и богатствами, что обеспечит ей счастье и благополучие. Если она станет матерью наследника — получит в дар богатый город, все доходы с которого пойдут лично на её содержание.

— Это… очень хорошо. Мы желаем нашей дочери всего самого лучшего, — кивает собеседница Бранимира и прищуривается. — А что до выкупа? Стыдно говорить, но…

— Молчи, женщина! — цыкает на неё Эгиль, но улыбнувшийся Бранимир кивает крестьянке, только поощряя такого рода вопрос.

— Стыдно говорить, но она самого князя спасла. Или его щедрость и благодарность к избраннице ограничиваются лишь золотой шейной гривной? Если любовь его мала как этот подарок, то даже и не знаю, что нам с супругом ответить…

— В качестве выкупа и свадебного подарка князь пожалует вам с Эгилем лодку, что принесла его к вашему дому.

Купец ещё пуще хмурится и дёргает себя за бороду, карие глаза Жданы сверкают алчными жёлтыми огоньками.

— …старую лодку, но теперь — полную серебра, мехов и дорогих тканей, — продолжает Бранимир и на этом обрывает свою речь. — Что ж, понимаю, что вам нужно время до рассвета, дабы посовещаться и принять правильное решение. Позвольте мне уйти и не задерживать вас.

Напоследок задержав взгляд на купеческой жене, он покидат хлев и оставляет супругов наедине. Ждана тотчас же прижимается всем станом к мужу и, положив ему на плечо белокурую голову, что-то шепчет и показывает перстом на по-прежнему сладко спящего младшего сына.

Эгиль тяжело вздыхает, кивает и уже через несколько минут сообщает Бранимиру о своём решении.

* * * * *

В полутьме и без того могучий силуэт Вещего Олега своими очертаниями напоминал гору, разговаривающую сейчас со своей полной противоположностью в лице Ольги.

— Мальчишка поступил глупо и был пойман с поличным. И что-то мне подсказывает, что не приведи нас к речному берегу мой ворон, то он поживился бы не только фамильным перстнем, но и мечом, и сумкой со всем содержимым.

Девушка было захотела возразить, но одного тяжёлого взгляда воеводы оказалось достаточно, чтобы остановить её. Сам же мужчина продолжил:

— Наказания за это, согласно обычаям, два. Либо он расплачивается своей головой, потому что за всю жизнь не возместить глупцу стоимость принадлежащих князю вещей… Либо тяжким бременем ложится на всю Лыбуту дикая, злая вира. Тебе известно, что это?

— Да, — кивает ставшая темнее тучи Ольга. — Отец рассказывал, как расплачивалась за убийство тиуна одна община в Изяславле.

— Славно, что и эти знания есть в твоей светлой и красивой головке. Думаю, тогда ты, будучи неглупой, понимаешь, какая жизнь ждёт всю деревню в течение ближайших нескольких лет? Твоих соседей, пожилую мать этого татя, твоих родителей, братишку, в конце концов. Жалкое существование впроголодь. Тяжёлая работа без устали. Болезни, дряхлость и смерть — только мучительная и медленная. Двенадцать дворов — слишком мало, чтобы возместить оскорбление княжеской чести.

— Что Вы предлагаете? — отстранённо отвечает, мысленно погружаясь в описанные собеседником картины, девица.

— Деревня избегает участи дикой виры. Твоя семья… получает богатства, которые отец даже трудясь до конца своих дней бы никогда не заработал. Тать… Славко…

Ольга поднимает широко раскрытые, ничего не понимающие глаза на воспитателя Игоря.

— Славко остаётся в живых. Не безнаказанным, но головой на плечах. Например, отправляется в Новгород с трудовой повинностью служить год гребцом на торговые суда, принадлежащие моей сестре. Какой замечательный для всех сценарий, верно? Нужно лишь одно — ты станешь женой нашего великого князя и покинешь родной дом.

Слова Вещего Олега настолько ошарашили Ольгу, что на несколько секунд она словно забыла, каково дышать. В мгновение земля ушла из-под ног, тело стало тяжёлым, и она рухнула на колени… Пространство заброшенного сарая посреди стука дождевых капель по крыше и громыхания грозы пронзил скрип закрывающейся двери — в смятении девица не заметила, как воевода покинул место их встречи.

— Даю тебя на раздумья срок до рассвета, — эта фраза раз за разом повторялась у неё в голове эхом, звуча как приговор. — Что до родителей — они согласны и дали своё благословение.

Глава VIII: Медные трубы

ГЛАВА VIII: МЕДНЫЕ ТРУБЫ

Едва первые петухи, соперничающие по громкости с охотничьими рожками и недавними раскатами грома, закончили трезвонить, как из-за тёмно-зелёного ершистого ельника показался золотой диск Ярилы. Небо окрашивается в палитру мягких цветов: оттенки розового, оранжевого и янтарного отбрасывают теплый свет на скромные избушки и соломенные крыши. С первыми лучами солнца, падающими на землю, жители Лыбуты начинают шевелиться, пробуждаясь отоо сна и готовясь к выполнению привычных им ежедневных дел.

Воздух после грозы влажен и наэлектризован, с подувшим с севера ветром он наполняется земляным ароматом окружающих лесов и полей. В густой зелени щебечут и поют птицы, их мелодии смешиваются с отдалёнными звуками разнообразного домашнего скота и медленным грохотом тележного колеса.

Хозяева жилищ приступают к своим утренним обязанностям, из отверстий в крышах взмывают вверх тонкими змейками серые струйки дыма. Дети, смеясь и играя в догонялки, устремляются к колодцу, набирают полные холодной воды вёдра, начинают поливать и полоть грядки с корнеплодами, заботясь о том, чтобы растения получили необходимую заботу и внимание. Ребятишки постарше ухаживают за домашним скотом, кормят и доят коров и коз.

Пока детвора помогает с домашними делами, женщины занимаются своими очагами, разжигая огонь, который бережно хранили всю ночь. Утешительный треск и тепло пламени наводят на размышления и настраивают на рабочий лад. Они замешивают тесто и нарезают овощи, их умелые руки работают в гармоничном и уже привычном, словно сердцебиение, ритме, готовя пищу для любимых домочадцев.

Тем временем мужчины отправляются в окрестные просторы, будь то леса, поля или речные берега. Вооружившись луками, стрелами, косами или сетями, они рыщут в поисках пропитания по простым, но в то же время величественным пейзажам псковской глубинки. Их сильные, загорелые и обветренные руки умело ориентируются на местности, руководствуясь священными знаниями, передаваемыми из поколения в поколение от отца к сыну, от матери к дочери.

Пока иные находят себя в охоте или земледелии, другие рубят дрова, а ремесленники изготавливают замысловатые предметы быта. От стука молота по наковальне до отдаленных отголосков песен и смеха, деревня живёт привычной жизнью, единственным элементом, нарушающим обычную картину, становятся полтора десятка человек, что собрались с утра на берегу Великой.

Вся сопровождавшая князя в его охоте дружина была здесь. Сгрудившись вместе, воины перешептываются между собой, их глаза блестят от возбуждения и любопытства — ведь причину утреннего собрания им не озвучили. Облаченные в рубахи с южными киевскими орнаментами, бородатые и проснувшиеся совсем недавно, они потягиваются, отчего мышцы под одеждами начинают бугриться и напрягаться.

Атмосфера наполняется предвкушением, шёпот слухов и домыслов перелетает почтовым голубем от одного воина к другому. В разгар шума и пересудов среди дружинников появлятся и сам великий князь в сопровождении Олега и Бранимира. Толпа, словно волна, расступается, чтобы дать дорогу своему благородному правителю.

Витязи стараются говорить тише и склоняют головы в знак уважения, устремляя любопытные взгляды на Игоря и его умудрённых опытом спутников. Дядя повелителя щурится, словно довольный лис, другой же вояка чуть более взволнован и нервозен.

Сегодня великий князь идёт вперёд с царственной уверенностью, на его лице запечатлено гордое и расслабленное выражение. Одного взмаха его руки достаточно, чтобы вокруг воцарилась звенящая тишина; воины замолкают и с нетерпением ждут обращения своего предводителя, прислушиваясь к каждому слову, которое он произнесёт.

Княжеский голос, звонкий и рокочущий, прозвучал как гром среди ясного неба над залитой солнцем поляной.

"Славная дружина! Мои воины, мои товарищи, мои братья! Я собрал вас здесь сегодня, чтобы объявить о важном решении".

Торжественные слова прозвучали так уверенно и властно, что безраздельно приковали к себе внимание всех присутствующих. Мужчины обменялись взглядами, вопросительно подняв брови и ожидая откровений своего правителя.

Игорь замечает лёгкий кивок Вещего Олега и, словно наслаждаясь моментом, делает паузу. Дружинники клюнули, осталось заставить их замереть в ожидании. Секунда. Две. Пять. Десять.

В глазах хозяина киевского престола мелькает загадочный блеск, и он продолжает.

"Я решил взять в невесты храбрую красавицу Ольгу, варяжскую дочь, которая воплощает собой дух нашей земли и доблесть нашего народа".

Слова повисли в воздухе, и каждый воин изумленно смотрит на великого князя с одним безмолвным вопросом. Взять в жёны простолюдинку, а не дочь прославленного правителя или представительницу древнего благородного рода?

Шёпот волнения снова проносится по толпе, когда до дружины доходит вся серьезность этого объявления. Воины на мгновение удивлённо застывают на месте, словно истуканы, но несколько секунд спустя лица их загораются неподдельным счастьем, кто-то начинает довольно выкрикивать имя князя, другие же и вовсе обнимаются от такой новости. Факт того, что одна из них, из представителей их народа, станет спутницей великого князя, наполняет их сердца радостью и гордостью!

Князь Игорь продолжает свою речь, ловя на себе восторженные взгляды товарищей по оружию. Взбудоражены даже обычно скептически настроенный умник Сверр и нелюдимый Лют.

"Не за заслуги отцов или своего рода, а благодаря отваге, уму и красоте она станет моей женой. Пусть шагает эта девица рядом со мной как супруга, помогая вести наш народ к победам и великой судьбе, что ждут его впереди! И… Помня о наследии моего отца, Рюрика, свадьбу я проведу в стенах седого Новгорода, где и началась славная история моей семьи".

— Слава князю Игорю! — выкрикивает первым Ари.

— Слава князю, что чтит память предков! — подхватывает волну ещё троица суровых воителей.

Воины разразились ликующими возгласами, их смех и крики наполнили воздух. Дружинники подняли вверх острые мечи, кто-то принялся бить по щитам клинками, словно по барабанам, издавая громкие лязганье и звон. Шум реки, перекликаясь с ритмичными ударами щитов и топотом ног, будто создавал симфонию, провозглашавшую одобрение такого решения. Имя князя эхом разносится по окрестным лесам и улицам.

— Я же говорил, — шепчет склонившийся над ухом племянника Вещий Олег и, подняв руку, вливается в ряды торжествующих витязей. — Долгих лет жизни и славных побед нашему князю!

Удовлетворённый взгляд Игоря скользит по его верным воинам, а сердце раздувается от гордости при виде их непреклонной преданности. Поддержка и буйный восторг дружины будто подпитывают эго великого князя, что заново ощущает сосредоточенную в его руках власть и то, что за ним готов пойти народ.

Он ещё не догадывается, что привычный ему порядок вещей скоро преобразится, а судьба его обширных владений навсегда изменится от этого рокового союза.

* * * * *

Сворачивающие свой скромный скарб и оружие воины снуют в разные стороны, словно трудолюбивые муравьи в огромном растревоженном муравейнике. Единственный, кто сейчас сохраняет абсолютное спокойствие — это крупный ворон, что уселся на забор и с любопытством наблюдает за блестящими на солнце копьями, мечами и щитами.

Вещий Олег, отогнав рукой назойливое насекомое, наклоняется над ведром с холодной водицей и смотрит в отражение. Широкие грубые ладони погружаются в воду, и воевода умывает лицо, чувствуя облегчение и свежесть.

— Он хорошо себя проявил сегодня. Я даже ощутил отеческую гордость, а этого, к сожалению, давно не было.

— Если Игорь чем-то загорается, чем-то увлекается — это обречено на успех, — усмехается оторвавший зубами кусок хлеба от краюхи Бранимир. — Помнишь, как он пробрался на нашу ладью? Сколько ему тогда было, семь?

— Шесть. Выдал себя только на полпути к Смоленску, когда возвращаться было поздно. Хитрости у него не отнять, — кивает княжеский дядя. — Возможно, и в этом была задумка богов? Как-никак, тогда они впервые встретились в чертогах смоленского князя. И эта встреча помогла бескровно скрепить наш договор.

— Раз уж зашёл разговор о ней… Вряд ли она оставит появление Ольги без внимания, ты уже подумал, что делать?

— Оставит. Она ей не ровня ни по происхождению, ни по статусу. Но я поговорю с ней, всё-таки мы не первый год знакомы и давно дружим с её отцом. Сейчас лучше прислушаться к голосу разума и не делать опрометчивых поступков.

— А вторая?

— Здесь беспокоиться не о чем. Сидит в палатах денно и нощно, вышивает и смотрит из окон, как мимо неё проносится настоящая жизнь. Тише воды, ниже травы. Всё ещё не оправилась от последних событий. Да и тяжело ей среди наших холмов и лесов, я это отчётливо чувствую.

— Думаешь?

— Знаю, — с грустью улыбается воевода. — По себе знаю. Пусть ноги мои здесь, сердце по-прежнему парит над узкими фьордами с ледяной водой и чахлым лесом на высоких отвесных скалах.

* * * * *

Игорь делает вдох полной грудью. Оказавшись под сенью деревьев со столетними, неохватными стволами и густой изумрудной листвой, он чувствует себя намного лучше в лесу неподалёку от деревни, нежели в окружении верной дружины.

Желая насытиться свежим лесным воздухом, он повторяет глоток и принимается расхаживать взад-вперёд под тенью крон. Несмотря на великолепную речь, на его лице застыло озабоченное выражение.

— Я — великий князь киевский Игорь. Ничто и никто не смеют оспаривать мою власть. Великий князь Игорь… Рюрикович, — шепчет государь, а глаза его блуждают по подаренному когда-то отцом серебряному кольцу с парящим соколом.

Князя охватывает смесь благоговения и неуверенности.

Шаги становятся медленнее и неувереннее, а чело покрывается изломом морщин от тяжёлых дум и сомнений.

— Но я не мой отец, не мой дядя. Я лишь тень их величия.

Игорь подходит к своему огромному дереву, вздыхает и лбом касается древнего дуба, самого старого на всю округу. Под грубой корой, под трещинами и извилинами, где-то глубоко в самом нутре древа текут его жизненные соки, наполняя могучего великана силами; там же копошатся предателями и заговорщиками тлетворные черви и личинки, изнутри съедающие этот символ твёрдости и стойкости.

Рука скользит выше и касается капель липкой смолы, что сочится густой желтой кровью из отверстия, оставленного острым клювом дятла. Птица извлекла и наказала древоточца, не дав тому продолжить свои вредоносные деяния, но даже спасение от паразита оставило в теле дуба глубокую рану.

Мощные переплетённые корни, что виднеются из земли бурыми змеями — это основа государства, питающая всех и вся, династия Рюриковичей, воплощённая сейчас в нём самом. Достаточно глубоко ли они уходят в землю? Хватит ли им сил удержать могучий дуб, несмотря на летние грозы, сильный ветер или лесные пожары?

— Я могу вдохновлять словами, но они вдохновляли своими поступками. Страх и уважение, которые они вызывали на поле боя… им не было равных.

Могучий ствол, покрытый кое-где налётом лишайников и необъятный даже для обеих его рук — это стержень, скелет величественного древа. На нём, как на верной дружине, держатся многочисленные ветви в кроне, через него связаны навеки корни и листва… Забавно, что верха и низы у деревьев перепутаны местами, не так ли?

Повреди ствол или сруби его острым топором — погибнут и уходящие в глубину веков корни, и многочисленные отпрыски-листья.

— У меня нет знаменитых побед, нет венцов славы, нет щита на вратах столицы мира, которые будут воспеты в веках. Я не могу отрицать тяжесть своей неполноценности по сравнению с предками, — вздыхает Игорь, говоря со стволом, словно со своими дружинниками. — Но я всё ещё князь. У меня есть государство, которое я должен вести, защищать. Сражения, которые я веду, могут быть другими, но, тем не менее, это всё ещё сражения.

Взгляд князя устремляется выше, туда, где озорные солнечные зайчики прыгают по молодой листве, что умиротворяюще шелестит и словно шепчет тысячами голосов о том, что сомнениям не место в его сердце.

Каждый неровный, волнистый дубовый лист — это его подданный, повернувшийся к нему словно к солнцу и впитывающий тёплые лучи княжеского присутствия. Крона — это его народ. Толстые скелетные ветви — древние земли Новгорода, Киева, Смоленска, Ростова, Любеча. Ветви потоньше, нежные и хрупкие, что ещё не успели надёжно прирасти к могучему стволу — то территории радимичей со столицей в Крючете, Чернигов с северянами, вотчина дреговичей — Туров, отдалённые места обитания чуди, ижоры и карелов.

Игорь медленно открывает глаза, в них горит огонь. Его голос крепнет, когда он обращается к каждому своему подданному, к каждому листику, хоть он стоит один посреди дубравы. На стволе он видит узкий тёмный силуэт.

— Наследие моего отца, деяния моего дяди могут отбрасывать длинную тень, но я отброшу свою собственную. Я докажу свою ценность как князь, как лидер для своего народа.

Тусклое пространство под широкой раскидистой кроной наполняется воздухом решимости. Игорь выпрямляет осанку и смотрит на птицу на своём фамильном перстне.

— Я буду вдохновлять не только великими победами, но и непоколебимой справедливостью и состраданием. Сила князя заключается не только в грохоте битвы, но и в мудрости и смирении справедливого правителя.

Над головоймужчины на мгновение проносится тень и, подняв глаза вверх, он замечает… молодого сокола, что взмыл в лазурную вышину небес с вершины дерева. Самоуверенная улыбка появляется на лице правителя, когда он смотрит вверх с вновь обретенной решимостью, провожая ставшего крохотной чёрной точкой летуна и символ династии Рюриковичей пристальным взглядом.

— Возможно, я никогда не стану знаменитым полководцем, какими были мой отец или дядя, но я клянусь стать князем, которого стоит помнить. Мой народ будет жить в процветании и мире под моим правлением.

Когда дубрава погружается в безмятежную тишину, Игорь расправляет плечи и гордо стоит во весь рост напротив старого могучего дерева. В этот тихий момент он находит утешение и силу среди моря неуверенности и страхов.

Со стороны деревни доносятся звуки охотничьих рожков, а значит, пора двигаться в путь.

* * * * *

Одинокая муха, что дребезжит своими прозрачными, чуть зеленоватыми крыльями о чашу с молоком, испуганно вспархивает со стола и улетает прочь. Уставившись на тарелку с горячей лепёшкой и рагу из оленины, разогретое в печи после вчерашнего пира, Ольга решительно отодвигает деревянную посуду от себя.

— Спасибо, — вздыхает она и, кажется, окончательно побеждает дремоту от бесонной ночи благодаря резкому запаху кушанья — хоть на что-то оно сгодилось. — Я не голодна.

— Ты даже не притронешься к еде? — обращаясь к дочери, недовольно хмурит брови склонившаяся в три погибели Ждана, что достаёт ухватом глиняный горшок с сытным блюдом и ставит его напротив своего мужа. На Эгиле тоже лица нет.

— Кусок в горло не лезет. Да и на сердце тяжело.

— Ты в последнее время и впрямь отстранённая и расстроенная, дорогая, — вытирает испарину со лба хозяйка. — Я бы на твоём месте скорее радовалась.

— Радовалась?! — вспылив, сверкает глазами на родительницу Ольга и переводит взгляд острых серых глаз на Эгиля. — Маменька, тятенька, разве вы не видите, как я несчастна? Я не люблю князя, а теперь киевские палаты станут для меня не то тюрьмой, не то могилой.

— О, дитя моё, мы чувствуем твою боль. Однако ты сама согласилась и не пошла на поводу у глупых детских чувств, которые ты зовёшь любовью, — отвечает Ждана и вздыхает. — Да и мы всего лишь ничтожные простолюдины, поэтому проявленная к тебе благосклонность князя — это возможность, которую мы не можем упустить. Это принесёт процветание и безопасность всей нашей семье. И твой глупец Славко останется в живых. Все будут в лучших условиях по сравнению с горькой альтернативой, не прими ты договор.

До этого молчаливый, купец не остаётся в стороне и осторожно говорит:

— Мы должны подумать о том, что лучше для всех нас, моя дорогая. Для тебя, для твоего брата… Мы не хотим, чтобы ты жила в бедности и лишениях.

— Я понимаю… — Ольга действительно может не только понять, но и принять мотивы семьи. — Но, пожалуйста, знайте… Я не хочу притворяться, что меня это радует. Моё сердце обливается кровью и разрывается от осознания того, что мои собственные желания и мечты отныне схоронены за семью замками.

— Мы знаем, что это трудно, но иногда нам приходится идти на жертвы ради общего блага, — кивает Эгиль, зачерпнув варево деревянной ложкой, словно веслом. — Твой поступок — по-настоящему взвешенное и взрослое решение.

— И даже если ты будешь далеко, мы всегда рядом с тобой. Мысленно мы будем поддерживать тебя, делать каждый шаг, каждый вдох вместе с тобой. Да и князь наш не кажется плохим человеком, тебе нужно лишь привыкнуть к нему и со временем получше узнать, — добавляет мать варяжки.

Ждана, не выдержав, начинает беззвучно плакать. Не получилось у неё за резкими словами и голосом холодного разума скрыть своей печали по дочери.

— Спасибо вам, маменька, тятенька… Ваше понимание значит для меня многое. Я сделаю всё возможное, чтобы найти хотя бы крупицу счастья во всём, что ждёт меня впереди, — на пару секунд девушка замолкает, пока с её уст не срывается вопрос. — Братишка ещё не проснулся?

— Нет, как мы вернулись домой из хлева, так и не открывал глаз.

— Значит, придётся попрощаться с ним так. Не хочу будить и тревожить его сон.

Уже через минуту Ольга стоит в сенях в полутьме, её сердце тяжело от горя. Её младший брат, Вилфред, мирно лежит на мешке с сеном, не замечая чреды событий, разворачивавшихся вокруг него всё это время. Рассеянный солнечный свет проникает через щели в деревянном потолке, подсвечивая и делая ещё трогательнее его ангельское личико.

На глаза варяжки наворачиваются слезы. Она осторожно, на цыпочках подходит к его ложу, стараясь не потревожить сон малыша. Затаив дыхание, девица ласково убирает прядь белокурых волос с его лба; сестринское прикосновение нежно и невесомо, словно крыло бабочки.

"Спи спокойно, мой милый Вил", — шепчет Ольга наполненным любовью и сожалением голосом. — "Мне пора идти, но я обещаю тебе, что найду способ увидеть тебя в будущем. Из тебя вырастет отличный купец и достойная смена отцу".

Мальчик слегка вздрагивает, во сне его брови хмурятся в ответ на слова сестры. Ольга мягко целует братишку в чело, её губы задерживаются на мгновение, словно пытаясь запечатлеть это воспоминание и чувство навеки.

"Прощай".

По щекам Ольги предательски катятся похожие на крупный жемчуг слёзы, когда она неохотно отстраняется от брата. Девица бросает на него последний тоскующий взгляд, запоминая в памяти каждую деталь его невинного лица. Груз долга тяжело ложится на её хрупкие плечи, но она знает, что не может оступиться или повернуться назад.

Прикусив губу, Ольга выходит из сеней, её шаги тихим эхом раздаются по деревянным ступеням.

В это мимолетное мновение сестринская любовь и её желание защитить своих близких переплетаются, подкрепляя решимость преодолеть предстоящий коварный путь. Воспоминания об этом прощании останутся в её сердце и станут заветным талисманом, когда она столкнётся с трудностями, которые лежат за пределами крохотной деревеньки.

Хотя судьба распорядилась жестоко, Ольга хранит надежду, что однажды их пути снова сойдутся, и они найдут утешение в объятиях друг друга.

Дверь из избы со скрипом открывается, и варяжка встречает на себе довольный взгляд Бранимира и звуки рожков остальных дружинников, приветствующих свою героиню. Время пришло.

* * * * *

Проходит час, и Лыбута с её уютными избушками, утопающими в зелени лесов и полей, остаётся далеко позади. Ретивый конь несётся вперёд, унося её прочь от крепких объятий отца, колыбельных матушки, робких прикосновений возлюбленного. Прошлая жизнь, словно брошенный в волны Великой камушек, утонула и исчезла, и лишь воспоминания и обрывки событий кругами на воде вызывают в сердце щемящую тоску.

В носу всё ещё стоит дивный аромат свежего хлеба, которым всегда пахла по утрам трудолюбивая Ждана. На шее костром рябин распростёрлось подаренное отцом ожерелье из сердолика — привет из времён, когда в её жизни всё было так легко, просто и беззаботно.

Только со Славкой она не попрощалась. Да и сумела ли бы сама обо всём рассказать? Посмотреть прямо ему в глаза? Подобрать нужные слова, если они вообще существовали? Поэтому заявление Бранимира о том, что сразу же после её согласия и собрания с дружиной его под присмотром пары человек отправили на север, в Новгород, одновременно и ранит, и даёт возможность с облегчением вздохнуть. Меньше тяжкая ноша девицы от этого не становится, но случись разговор между ними сейчас — она точно потеряла бы все последние силы и эмоции, которые сейчас собрала в кулак, твёрдый, но дрожащий от осознания прекрасного прошлого, жестокого настоящего, туманного будущего.

Он поймёт. Должен понять.

— Лучше тебе прижаться ко мне покрепче, — вырывает её из пучины размышлений Бранимир, за грудь которого она держится сзади, вжавшись в седло. — До первого привала ещё много времени, в Новгороде мы будет в лучшем случае завтра. Потерпи немного, поспишь в охотничьем домике князя.

Ольга лишь кивает. Вереница всадников, возглавляемая Вещим Олегом, растягивается на добрые несколько десятков аршинов и преодолевает высокое разнотравье, держа путь на северо-восток.

Глава IX: Вода

ГЛАВА IX: ВОДА

Лыбута, минувшим утром

Полная воды лужа, оставшаяся после ночной грозы, перестаёт быть спокойной, когда в неё торопливо наступает чей-то сапог и нарушает привычное положение вещей. Обладатель его куда-то торопится и едва ли не поскальзывается на влажной почве, лишь в последний момент он удерживает равновесие и свою сумку с пожитками.

Пока окрылённые недавней новостью о княжеской свадьбе дружинники снуют вокруг, словно слепые котята под ногами, стараясь не забыть в гостеприимном дворе Эгиля ценные вещи, оружие или же просто дорогие сердцу безделушки, Ярослав молча наблюдает за прибывшими из столицы гостями.

Ноги и руки его всё ещё болят и ломят, а дышать тяжело не только из-за сильной жажды, но и заложенного носа с осипшим горлом: целая ночь под проливным дождём не прошла для ожидающего своего наказания вора бесследно.

Обрывков отдельных фраз было вполне достаточно, чтобы понять, благодаря чему прямо сейчас его отвязывает от позорного столба столь ненавистный сердцу лыбутчанина кочевник, но Люту этого мало.

— Ты точно не достоин своей возлюбленной, — как будто между прочим говорит он, освобождая от крепких узлов пленника — в искусстве управляться с верёвками ему не было равных. — Она, смелая и благородная, не чета тебе, гнусному червяку. Связать свою жизнь с князем, а не мелким воришкой — мудрый выбор, жаль, что она упросила сохранить твою жалкую голову… Я бы с удовольствием выбил из неё всю дурь.

— Судишь меня, даже не зная причин, по которым я прихватил тот несчастный перстень? — качается на всё ещё ватных и опухших от многочасовой фиксации ногах Славко и опускает глаза вниз. — Или думаешь, что я не раскаиваюсь в совершённом?

— Не думаю, — сквозь зубы процедил Лют и сплюнул на траву. — Совсем не думаю о таких, как ты и их мотивах. Преступлениям нет оправдания.

В чёрных глазах булгарина горит такое ярое пламя, что собеседник его как будто не украл ценное кольцо, а собственноручно зарубил всю его семью, сжёг родное поселение, окропил земли вокруг солью и вспахал так, чтобы на месте его больше никогда ничего не росло и не жило.

Обладатель русых кудрей вздыхает и, не смея отвечать дерзостью своему тюремщику, лишь нехотя кивает, будто бы соглашаясь с его мнением. Желудок молодца настолько иссох и прилип к позвоночнику, что даже не смог заявить о своём состоянии недовольным бурчанием.

— Могу я узнать, когда мы отправимся в путь? Не все дружинники ещё собрали свой скарб…

— И не мечтай, что в Новгород мы поскачем вместе с сопровождением князя и его избранницей. Поедем через час, окольными, но более быстрыми путями. Сбагрим тебя людям посадника в Пскове, дальше пусть уже они разбираются с тем, кто и как доставит тебя в Ладогу или куда ещё близ Новгорода определят тебя в гребцы…

— Можно поесть перед дорогой? — без эмоций, словно совсем не волнуясь насчёт решения Ольги или своей участи с трудовой повинностью в тёмных трюмах торговых судов, спрашивает с погасшими глазами Ярослав. — Как бы ты не хотел моей гибели, но силы для путешествия в Псков, пусть до него два десятка вёрст, после вчерашнего сложного дня и такой же трудной ночи мне понадобятся.

— Вон, отправляйся к Щуке, — ухмыляется Лют, жестом указывая на протягивающего кобыле Вещего Олега лакомство в виде сладкой репы конюха. — Может, у него для тебя что-то и найдётся.

Даже конюх обращается со скотиной ласковее, чем с ним сейчас Лют.

Измученный и усталый Славко бросает мрачный взгляд исподлобья на своего "любимца" среди дружинников и на ослабших, отвыкших от тверди под собой ногах медленно начинает ковылять к помощнику воеводы.

— Голоден он, — шипит вслед татю Лют и, аккуратно смотав верёвку, прячет её в карман. И тут каким-то краем, периферическим зрением, он замечает самого великого князя, что стоит в дюжине метров от него и пристально смотрит на дружинника, жестом подзывая к себе.

Чёрный булгарин задумчиво кивает и делает несколько шагов навстречу правителю.

* * * * *

Уже через несколько минут великий князь вместе с дружинником неспеша направились из деревни в сторону дубовой рощи на востоке от Лыбуты, что раскинулась у берега Великой в считанной версте от окраины поселения.

Лют, обычно бесстрашный и даже наглый, в компании правителя вёл себя совершенно иначе. За время, прошедшее с начала прогулки, Игорь не вымолвил ни слова, и теперь под кожей булгарина мурашками бегали сомнения о причине такого рандеву. Хотят его наказать? Выгнать из дружины? Или вовсе лишить головы?

По выражению лица самого Рюриковича сложно было сделать какие-то выводы. Поэтому воин бросает ещё один вопрошающий взгляд чёрных глаз на властелина, а его левая рука сжимает в кармане крохотную, с мизинец, деревянную фигурку коня на удачу. Когда-то он выточил её для младшего брата, но после того, как отрока не стало, постоянно носит её с собой как напоминание о быстротечности жизни.

Всё, что осталось от его беззаботного и доброго прошлого, от заливистого смеха братишки и его чёрных кудрей — эта игрушка.

— Лют, — наконец-то нарушает тишину Игорь, с уст которого сочится елей: достаточно густой для понимания факта, что князю от него что-то нужно, но не слишком приторный и поэтому правдивый. — Бранимир поведал мне, что из новобранцев ты — самый рьяный и талантливый воин.

— Ари куда лучше меня обращается с тяжёлыми палицами, а Сверру нет равных в остроте зрения и стрельбе из лука… — мотает тёмной головой булгарин. — Я же всего лишь стараюсь выполнить мою работу в лучшем виде и не подвести.

— Разве не это — самое главное? Беспрекословная преданность — величайшая добродетель для любого воина, — улыбается глазами, слегка прищурив их, великий князь. — Именно поэтому у меня есть для тебя задание чрезвычайной важности.

Немногословный кочевник молчит и лишь слегка поднимает одну бровь. Что за задание? Неужто ему одному будет поручено что-то, о чём не знают иные дружинники?

— Какова участь татя Славки, мой храбрый воин?

— Мы с конюхом доставим его псковскому посаднику, Сокире. А он с другими осуждёнными направит его в новгородские земли для справедливого наказания.

— Справедливого? — усмехается Игорь и хмурится. — Год гребцом за кражу перстня моего славного отца — это справедливо?

— Воевода дал такое обещание Вашей суженой. Кто я, чтобы оспаривать его решения?

— Зато я — тот, кто может оспаривать его решения, — с каким-то дьявольским блеском в глазах говорит словно не сам великий князь, а уязвлённый постоянными сравнениями со старшими предшественниками мальчишка внутри него. — Вы поедете в Псков, только с одним "но". Я хочу, чтобы ты сделал так, чтобы он никогда не добрался до новгородских уделов.

Лют было хочет спросить, верно ли он понял слова властелина, но наследник Рюрика его опережает, ставя точку продолжением своей фразы:

— Не добрался живым.

— Мой господин, я ваш верный слуга, но… я должен поставить под сомнение эту просьбу, — сглотнув, отвечает смуглый дружинник и тяжело вздыхает. — Разве не прогневается воевода? Не будет печалиться будущая княгиня?

— Им об этом знать вовсе не обязательно. В конце концов, этот грязный мальчишка осмелился обокрасть меня не просто так, он решил поживиться символом нашей династии и государства. Разве может такое остаться безнаказанным? Если каждый будет вот так вытирать ноги об имя великого князя, то что толку от его престола и дружины? Или мой отец простил бы подобную выходку?

— Княже…

— Сто двадцать вздёрнутых на петле душ, что не вышли встречать его в Белоозере. Лишь за отказ в должном уважении, Лют, — голос князя становится громче. — Проводы в последний путь прежнего правителя, Синеуса, им показались важнее приветствия нового — живого, здорового и законного!

— Не простил бы.

— Если для тебя преданность мне не стоит превыше всего, то… Что ж, я пойму, почему ты оказался не таким воплощением истинного дружинника, каковым тебя описывали. Быть может, кто-то другой сможет выполнить мою маленькую просьбу без угрызений совести. Тем более, что приговор татю был хорошо известен ещё до того, как его противные руки потянулись туда, куда не следует.

На мгновение кочевник остановился, вслушиваясь в произнесённые князем слова. Говорит он о всё том же фамильном перстне с соколом или же имеет в виду Ольгу?

— Княже, я служил Вам несколько лет верой и правдой… — на колеблющемся лице Люта видны противоречивые эмоции, но, встретившись со взглядом Игоря, он продолжает уже более уверенно. — И хладнокровно выполню любой приказ, который потребуется, ради нашего князя и его благополучия.

— Иного я от тебя и не ждал, — повелитель киевского престола кивает ему и останавливается. — На этом наши пути ненадолго разойдутся. Мне стоит побыть наедине с собой и помолиться богам в той роще, чтобы свадьба прошла спокойно. А тебе уже пора собираться и готовиться к своей миссии.

Словно ничего и не случилось, Игорь уверенно шагает вперёд, в сторону леса, оставив Люта в звенящей тишине один на один со своими мыслями.

Справедливость и долг боролись в его душе двумя злыми волками, но всё же верх одержал последний. Да и существует ли эта самая справедливость, если боги забрали когда-то не его жизнь, а маленького и невинного брата?

Едва ли.

Смуглая рука опускается в карман и нащупывает старую-добрую верёвку. Сегодня для неё найдётся другая работёнка.

* * * * *

Истощённый и с совершенно страдальческим выражением лица, Ярослав наконец-то прекращает ковылять на своих опухших, покрытых синяками ногах и останавливается в считанных пядях от конюха.

Тот гладит шелковистую и блестящую гриву кобылы, запуская пальцы в мягкие волны, прежде чем замечает принадлежащую кому-то другому тень под своими ногами и обращает внимание на непрошеного гостя.

— Ещё один изнурительный день после незадавшейся ночи и рокового вечера, и по-прежнему никаких признаков облегчения, — Щука вытирает со лба пот и с нескрываемым любопытством обводит взглядом лыбутчанина. — Интересно, есть ли хоть какая-то передышка от этого бесконечного страдания?

— Ты о своём труде в дружине сейчас? Или… — Славко ощущает на языке вкус сомнения и, как бы пытаясь его распробовать, причмокивает и продолжает. — Или о моей участи?

— Думай, как знаешь, — заговорщически улыбается конюх и пожимает плечами. — Выгодный ему смысл слов рождается в голове услышавшего, а не в словах произнёсшего их.

— Не знал, что конюхи — это философы.

— Не знал, что местные что-то знают о философии.

— У нас счёт один-один, — устало вздыхает Ярослав. — И давно ты начал так витиевато рассуждать, олегов конюх?

— Давненько. Несчастные лошади не могут сказать, что я лью им в уши полнейший бред, поэтому времени и пространства для практики у меня была целая телега. Они лишь молча слушают. Если хотят есть вдоволь — будут продолжать слушать, выбора у них нет. Всё как у людей.

— Прости, если отвлекаю от твоего труда. Тот человек, Лют…

— Жестокий изверг, считающий, что его мнение — единственно верное, а сам он бич для нарушителей закона и порядка? Ты это хотел сказать? — словно проверяя своего собеседника, выпалил знаток звериных душ и, заметив ступор купеческого сына, закатил глаза. — Что? Я видел, как он обращался с тобой всё это время. Если уж и есть лицо у справедливости, то точно не такое.

— Если нас услышат, то…

— Никто не будет подслушивать разговор конюха и раба-гребца, здесь всех заботят скорее более известные личности, я не первый месяц служу воеводе и знаю, как всё устроено. Сейчас их котелки заняты лишь новостями о свадьбе и ожиданиями выплат в её честь, поверь мне.

При одном только упоминании о грядущем браке Игоря и Ольги Славко вздрагивает, а на его челе застывает бледно-мертвенная неподвижность, что выражает его глубокую печаль и злость на самого себя.

— А, прости. Лошади на меня обычно не обижаются, вот и привык не следить за словами. Что поделать — излишки профессии. Вы с ней виделись? Ночью она к тебе приходила, краем глаза заметил.

— Есть хоть что-то, что твои глаза не замечают? — риторический вопрос, как и следует, остаётся без ответа. Славко вздыхает и прикусывает пересохшую от жажды губу. — Наш разговор не очень-то задался, но… думаю, она выторговала мою жизнь уже после него. За очень дорогую цену.

— Ну… ты хотя бы дышишь. Лучше дышать, будучи опустошённым и разбитым, чем сдохнуть с блаженной улыбкой на лице — так существует шансы изменить положение. Так зачем он тебя ко мне направил? Попросил подготовить коней к нашему небольшому путешествию и накормить их?

— Сказал, что ты сможешь поделиться чем-то съестным. Плошки овса не найдётся? — Ярослав умолк, а на юном лбу проявились морщины. — Или чем ты здесь потчуешь своих подопечных?

Щука недвусмысленно опускает глаза на корыто с ботвой от корнеплодов у себя под ногами и издаёт короткий смешок. То же самое повторяет за ним и Ярослав.

— Лучше тебе не отнимать хлеб у моих скакунов, если, конечно, ты не достаточно… подкован, — делает акцент на последнем слове олегов помощник и кивком головы в сторону показывает на избу Эгиля. — Пойдём, выпрошу для тебя воды и немного съестного. Путь нам предстоит по-настоящему непростой, хоть и быстрый. Придётся поторопиться, чтобы мы успели в Псков и вернулись к охотничьему домику одновременно с остальной дружиной.

Уже через несколько минут они расположились на заднем дворе с несколькими ломтями хлеба и кувшином молока. Немногословный Эгиль, видимо, не знающий, что сказать соседскому сыну, молча поделился с ними скромным обедом и под пристальным въедливым взглядом жены вернулся назад в избу, вздыхая и вешая голову на ходу.

— И… — щурится не то от солнечных лучей, не от родившегося в его рыжей голове вопроса Щука, а затем отпивает из сосуда немного молока, оставившего белесый след на пушке над его верхней губой.

— И? — повторяет с вопросительной интонацией, протягивая руку за кувшином и чувствуя его тяжесть в неуверенной хватке собственных рук, Славко.

— Зачем тебе понадобился перстень? Похвастать перед зазнобой? Или просто не можешь удержаться и крадёшь любые побрякушки, если те плохо лежат?

— Деньги понадобились. И много. Отец задолжал в Новгороде перед смертью и ни слова не сказал, так что огорошили меня его компаньоны уже на месте.

— Печально. И давно его не стало?

— Вот уже несколько месяцев.

— По крайней мере, ты помнишь его лицо, — взгляд зелёных глаз Щуки становится словно затуманенным, а пальцы, сжимающие кусок хлеба, впиваются в корку и миновав её, впиваются кончиками в сам мякиш. — Мой сгинул, когда я был несмышлёным и ничего не запомнившим малышом. Забавно, он, как и ты, тоже перешёл дорогу одному… князю и был сослан отрабатывать свою виру. Так и остался навсегда в соляных шахтах. Но много воды с тех пор утекло.

— Поэтому ты кормишь лошадей солью с рук? В знак тризны по ещё одному преступнику?

Рыжий конюх встрепенулся вяхирем, а его сердце застучало ещё сильнее, когда он увидел остановившегося в паре метров от них Люта, что и произнёс эти слова.

— Соль… помогает им от жажды в жару, — вместе со слюной проглатывает горькую обиду конюх и опускает глаза. Задрожавший от одного только вида кочевника Славко торопливо проглатывает хлеб и встаёт, чтобы поклониться дружиннику: испытать на себе его гнев ещё раз он не хочет.

Не скрывающий удовольствия от того, что напугал обоих, булгарин расплывается в ухмылке и резко продолжает:

— Седлай коней. Нам пора.

* * * * *

Спустя пару часов, леса между Лыбутой и Псковом

— Тпру!

Конь Люта останавливается, мотая головой. Вслед за ним прекращает свой бег и гнедая кобыла, что несёт на себе Щуку и Ярослава.

Не успевает последняя вдохнуть влажными ноздрями принёсший предчувствие опасности воздух, как олегов помощник привязывает к ближайшему дереву на краю луга сначала её, а затем и скакуна кочевника. Булгарин смотрит сквозь спутанные ветви ельника, что возвышается впереди, и чувствует лёгкую прохладу, идущую из сердца чащи.

— Там, кажется, есть озеро. Наберём воды и вернёмся, а то жарко уж совсем, — темноволосый воин протирает рукавом испарину на лбу и берёт в руки две привязанных к седлу фляги. — Вы свои тоже заполните, а не то высохнете по дороге.

Славко послушно кивает и сжимает в руке кожаную баклагу; рыжий конюх же старается успокоить ласковыми прикосновениями потных ладоней лошадей, что перебирали ногами, прижали уши к голове и беспокойно ржали.

Через пару минут мохнатые еловые лапы наконец-то перестают касаться их острыми иглами, и троица выходит к небольшому вытянутому озерцу. Десятилетия назад старица Великой отделилась от основной реки, вода в ней из проточной превратилась в стоячую, навсегда застыв в наполненном до краёв старом русле и превратив его в нечто среднее между озером и болотом.

В тёмно-серой воде отражаются редкие кривые ели, но только там, где поверхность волн не скрыта густым ковром из крошечных нитей ряски, переплетённых собой в нерукотворном узоре. Сапог погружается в лужу, скрытую под копной осоки, и нога хлюпает в холодной воде.

— Чёрт!

— Воды можно набрать и зде… — неуверенно обращается к дружиннику Ярослав и оборачивается на лязг металла: Щука зачем-то остановился в считанном аршине от него и извлёк из ножен небольшой кинжал с деревянной рукоятью.

Тут же купеческий сын замирает, проглотив конец фразы и затаив дыхание. Он потерянно смотрит на доставшего из кармана свою верёвку Люта, чьи глаза пылают яростным огнём, а затем — вновь переведя взгляд назад на конюха — видит блеснувший на солнце клинок Щуки.

Славко напрягается и слегка пригибается на полусогнутых ногах, а затем с громким криком подпрыгивает и коленом ударяет смуглого дружинника в живот. Не то от боли, не от неожиданности булгарин взвизгивает, но остаётся крепко стоять на земле. Тогда лыбутчанин, словно забыв обо всём, кидается на него и пинает везде, куда может дотянуться, но дружинник все так же крепко держит своими смуглыми пальцами удавку и готовится использовать её по назначению.

Запыхавшийся от бесполезных ударов Ярослав с оторопью отклоняется назад, но уже поздно: холодная сталь резко пронзает собой мягкий живот; окровавленный нож оттуда вытаскивает тонкая рука олегова конюха, прежде чем новой силой воткнуть его в плоть ещё, ещё и ещё раз.

— Сволочь… — доносится хрип с губ раненого, прежде чем он сгибается в три погибели и корчится от нового удара пронзившего на сей раз ладонь кинжала.

Пальцы на окрасившихся в алый руках разжимаются. Щуплый Щука, вернув клинок на пояс, хватает истекающего кровью молодца за неповреждённую кисть и резко выворачивает её вбок до характерного хруста, а затем принимается волочить по осоке за собой, в сторону затянутого ряской зеркала воды. В глазах пронзённой жертвы мелькает ужасная догадка, зрачки её расширяются, а ноги изо всех сил упираются во влажную почву, оставляя за собой две извилистые и не столь глубокие колеи.

Дыхание становится тяжелее и прерывистее.

Искалеченный, перестав сопротивляться, внезапно вырывается и прыгает вперёд, оглашает округу громким всплеском и сразу по кровоточащую грудь уходит в воду — неожиданно потянув за собой и Щуку. Тот, несмотря на имя, проваливается по самый пояс в озеро и едва не уходит ещё глубже, поскользнувшись на мягком иле, но вовремя удерживает равновесие в последний момент.

Олегов конюх дёргается и одной ногой в потяжелевшей от воды штанине делает шаг прочь к берегу, как в его затылок с размаху врезается твёрдый лоб противника. Мальчишка от боли и звона в ушах покачивается на месте, а на шею напавшего на него благодаря второй паре рук мягко и незаметно ложится шерстяная верёвка.

Раненый брыкается и выгибается, пальцы несломанной руки судорожно хватаются за удавку и стремятся разжать её, но стоящий за его спиной палач неумолим, всё крепче и крепче затягивая силок на лиловой шее.

— Ты слаб, — с издёвкой в голосе оглашает свой вердикт душитель.

Зубы несчастного стучат, покрасневшие и вылезшие наполовину из орбит глаза судорожно поднимаются к голубому небу, чей кусок мелькает между переплетения ветвей и крон, грудь вздымается в стремлении наполнить лёгкие воздухом, но тщетно.

Времени почти не остаётся. В последнем рывке приговорённый к гибели отпускает силок на шее и разворачивается к душегубу, заглядывая в его жестокие почерневшие глаза, в которых нет ни единой капли человеческого.

Слышится сиплый хрип. Запрокинутые над головой руки Щуки, сложенные в замок и держащие нож, летят по диагонали камнем вниз и по касательной оставляют на шее несчастного, сбоку, глубокий порез с хлынувшей оттуда тугой рубиновой струёй. Одновременно с этим затягивается сильнее в очередной — и в финальный — раз петля.

Хрип переходит в беззвучное движение посиневших губ, по телу волной проходит судорога — и жертва истуканом застывает посреди озера, закрывает глаза и безвольно опускает голову.

Душегуб наконец-то отпускает верёвку и протягивает руку хлопающему глазами Щуке, помогая тому выбраться на берег. Слышится тихий всплеск, и с пузырями, что вырываются из-под рубахи, шароваров и сапог, тело уходит на дно.

Тут же своей изумрудной вуалью затягивает тёмные воды озерца мелкая ряска, создавая сплошной ковёр на поверхности словно немая соучастница преступления, скрывающая все его следы.

— Так и не набрали… — натянуто улыбается, глядя на мозоли от верёвки на своих ладонях, негодяй и перемещает взгляд на переводящего дыхание конюха. — Воды не набрали.

Рассмеявшийся в ответ Щука снимает сапог и опускает его голенищем вниз: воды оттуда выливается предостаточно.

Глава X: Огонь

ГЛАВА X: ОГОНЬ

Капище неподалёку от княжеского охотничьего домика, глубокая ночь

Они по-прежнему стояли там, высокие, в полтора человеческих роста, деревянные идолы, что когда-то представляли богов, которым она горячо и отчаянно молилась. С детства эти образы были её утешением, её убежищем в трудные времена: Ольга могла пожаловаться им на сбежавшую курицу, несправедливо полученный от матери подзатыльник, посетовать на отца, что подолгу не возвращался из очередного плавания…

Теперь, однако, обитатели капища возвышались над ней как жестокое напоминание о несправедливости, постигшей её возлюбленного. В её глазах мерцало настоящее пламя, разгораясь от кипящего внутри гнева, что вот-вот грозилось поглотить всё существо девицы целиком.

Ольга уставилась на истуканы с вызовом и в то же время — с надеждой.

Голос варяжки, хриплый от горя и ярости, эхом разносится по окружающему ночному лесу, каждое слово дрожит от эмоций как замёрзшая птица, а сама она бросается к самому большому идолу. Украшенный металлическими цепями и похожими на чешую кольчуги орнаментами, суровый бородатый воитель, чем-то напомнивший ей Вещего Олега, взирал на неё сверху вниз равнодушными глазами из белого перламутра раковин.

"Перун!

Ты, который провозгласил себя отцом всего сущего, покровителем воинов, защитником справедливости и честности, где ты был, когда страдал мой возлюбленный? Неужели ты закрыл глаза на его боль, слишком занятый своими собственными желаниями, чтобы вмешаться? Где были твои громы и молнии? Почему они не настигли божественной карой душегуба? Я проклинаю твоё имя!"

Её взгляд перемещается на деву с волосами из тонких золотистых лент, на голову которой был водружён прекрасный цветочный венец. Голос ощутимо больше наполняется горечью и разочарованием.

"Лада!

Заступница влюблённых, семьи и брака, где было твоё сострадание, когда моё сердце разбилось на миллион осколков?! Или ты попросту наслаждалась моей агонией, зная, что любовь была насильно отторгнута от меня? Я отказываюсь от твоей власти!"

Косматая и бородатая фигура, обёрнутая волчьими шкурами и держащая в руке коровий череп, привлекла её внимание следующей. Одна только мысль о нём вызывала дрожь бессилия и злобы, холодной и скользкой змеёй проползшую по позвоночнику сверху вниз.

"Велес!

Скотий бог, хозяин всех тварей под небосводом, чья вотчина леса да поля", — с ядом выкрикнула она его имя и сжала руки в кулаки. — "Почему не принесли быстрокрылые ласточки мне вести о любимом, не дали спасти его? Почему не защитили его в дремучей чащобе ясноглазые олени и могучие туры? Или ты находил упоение в пролитой крови, словно в жертвоприношении, под тенью твоих зелёных чертогов? Плотоядно радовался жестокому убийству как хищный зверь? Теперь твоё влияние, твоё имя ничего для меня не значат!"

Кулаками, до боли, до синяков она колотит по окаянному истукану, вот только тот ничего не чувствует и будто издевательски глядит на неё зелёными яшмовыми очами. С истошным криком Ольга ударяет по нему ногой и падает на траву от отдачи; вложенной в пинок силы хватает, чтобы сокрушить её саму, однако сам скотий бог ни на йоту не сдвинулся со своего места, оставшись столь так же беззвучно и горделиво смотреть на неё как на жалкую букашку.

По красным щекам водопадами стекают слёзы, варяжка кусает губы и трясётся от ощущения собственной слабости. Взгляд серебряных и острых, будто кинжалы, глаз скользит по окаянным идолам, по изумрудной траве, по жуткому ночному лесу вокруг… и замирает на оставленном её недавними спутниками костре.

Поленья в алых языках пламени потрескивают и обугливаются, и девица со ставшим на мгновение безумным взглядом кидается к огню, совершенно не обращая никакого внимания ни на сильный жар, ни на вырывающиеся из-под деревяшек раскалённые искры.

Девица выхватывает один из охваченных киноварной стихией сучков из костра и, хохоча, поднимается на ноги. Тонкая дрожащая рука крепко сжимает этот "факел", пламя от него отбрасывает жуткие тени на залитое слезами лицо.

Свой раскалённый взор она устремляет на сей раз на образ витязя, обмотанный алыми лентами-лучами. Заметив на его голове корону в виде солнечного диска, Ольга делает глубокий вдох, и в её голосе звучит нескрываемый сарказм.

"Хорс!

Отец Ярилы-солнца и Дивии-луны, светоносный и вездесущий", — усмехнулась она. — "Неужели твоя прозорливость подвела тебя, когда это было важнее всего? Или ты просто решил игнорировать муки, которые разворачивались перед твоими божественными глазами? Я отбрасываю тебя в сторону и повергаю в вечную тень!"

По мере того, как она обвиняла каждого бога по очереди, её голос становился всё громче и отчаяннее, подстегиваемый смесью желчи, горя и ярости. Намерения варяжки были ясны: противостоять богам, которые оставили её в самый тёмный час, заставить их почувствовать ту боль, которую она пережила. Все мысли были подчинены лишь жгучему, как факел в её длани, желанию справедливой кары, отчаянной потребности вернуть свою силу перед лицом их абсолютного безразличия.

"Мокошь!

Мать сыра земля, зачем забрала ты его себе, оставив меня страдать в этом смертном мире? Зачем с судженицами определила мне горькую как полынь судьбу, когда пряла мою нить жизни? Я отрезаю тебя от себя, нет более связывающей нас пуповины!"

С каждым произнесённым словом её обвинения становились все громче и пылче, словно она стремилась пронзить сами небеса своим праведным негодованием.

"Стрибог!

С бурями и ветрами не принёс ты меня на его защиту! Не позволил ему дышать воздухом, в котором воплощена каждая твоя частичка… и вместо этого задушил вместе с возлюбленным и мою веру в твоё правосудие. Я отпускаю тебя на четыре стороны света, под стены иноземных городов и паруса врагов, здесь отныне нет в тебе нужды!"

Слезы неустанно текли по прекрасному лицу, их солёные дорожки смешивались с потом, прилипшим к изборожденным бровям. Груз переживаний обрушился на хрупкие плечи варяжки, угрожая раздавить её своей неумолимой силой, и лишь эти слова, эта исповедь удерживали девицу на краю пропасти в шаге от того, чтобы навсегда провалиться в вечный мрак и холод.

Её дрожащие руки сжимают деревянный факел, чья бугристая, шишковатая рукоять блестит от смолы, пота и слёз. Сузившиеся глаза устремляются к последнему безжизненному истукану из семи.

"Сварог!

Управляющий огнём, поглощающим мир, где ты был, когда сделал последний вздох мой возлюбленный? Почему не опалил его обидчиков своей пылающей плетью?!

Бог кузнецов и мастеров, где были твои созидающие руки, когда моё сердце разбилось вдребезги? Не собрать даже им его по кусочкам. Ты выковал цепи, что связывали нас вместе, вот только стали они тяжёлыми и холодными кандалами на моих ногах и руках.

Ты, владеющий крохотными искрами и маревом-морем лесных пожаров, разве не видел огонь любви в моей душе? Разве ты не чувствовал его безграничную силу?"

Боль утраты и предательства питала её речь, словно молоко матери — младенца, и в каждом насытившимся мукой и разочарованием слоге, в каждом звуке сейчас воплощалось оружие, которое было смертоноснее принадлежащих дружине копий, клинков, палиц, дубин и луков со стрелами.

"Бог не огня ты, а праха и разрушения. Или ты не радовался адскому пламени, в котором я отныне горю до конца дней своих? Не танцевал на пепелище моей прежней жизни, равнодушный к моим молитвам? Теперь твоё имя ничего для меня не значит. Я забираю твоё пламя, забираю твою силу себе."

Оказавшись в центре круга из божеств, выстроенных в своеобразный хоровод, она ловит на себе издевательские взгляды деревянных идолов, которые когда-то были символами её непоколебимой веры и доверия. Сейчас они стоят перед ней как насмешливые часовые, безмолвные свидетели безвременной кончины её возлюбленного.

"Вы, боги, утверждающие, что всезнающи и всемогущи! Вы остались глухи к моим мольбам".

Ольгин голос надламывается, когда она доходит до последнего обвинения. Он возвышается до крещендо, как буря, готовая захлестнуть собой без разбора всё, что встретится на её пути.

"Теперь я проклинаю ваши имена и отрекаюсь от вашей власти. Пусть вы почувствуете всю тяжесть моей боли и отчаяния, ибо я не успокоюсь, пока вы не ответите за свое безразличие".

С внезапным приливом сил, с нечеловеческим воплем она бросается вперед, крепко сжимая факел в дрожащей руке.

Взмах!

Голодный Сварожич облизывает темноту окружающей ночи и скользит к идолу своего отца, а затем перемещается вместе с хаотичными прыжками девушки и на остальных истуканов. Алые огненные языки с жадностью принимаются пожирать деревянные тела бывших кумиров, а Ольга навзрыд плачет и падает на колени, отчаянно стуча кулаками о землю. Крики девушки, треск дерева и глухие удары сливаются с ненасытной стихией, чьи изменчивые сполохи озаряют капище жутким светом, отбрасывают гротескные тени, которые пляшут на стволах деревьев, словно скрюченные марионетки. Пространство вокруг наполняется едким запахом горящей щепы, удушающим её чувства, усиливающим её отчаяние, опьяняющим её разум.

Некогда пронзительные серые глаза Ольги, полные невинности и искренней любви ко всему живому, теперь горят яростью, в их глубине отражается бушующее море эмоций и разрушительные огненные щупальца.

Боги оказались слабыми и равнодушными кусками дерева. Каждое изваяние поддавалось безжалостному пламени и даже не смело ему противостоять, их некогда священные формы превращались в обугленные головешки и раскалённые колья.

"Пусть ваши идолы сгорят как символ моего гнева!" — провозглашает она, и её слова громом разносятся по бывшему святилищу под открытым небом. — "Пусть огонь поглотит ваши лживые обещания и пустое могущество! Я отбрасываю вас, низвергаю! И среди пепла и пламени я проложу свой собственный путь!"

Дикие глаза девицы со смесью благоговения и ужаса наблюдают за тем, как стихия поглощает всё, что с детства было для неё символом поклонения и верховенства высших сил, отражая разрушение, постигшее её собственное сердце.

В тот момент, когда статуи богов оборачиваются прахом, она находит утешение в силе, которую открыла в себе.

Нужно успокоиться.

Сделав глубокий вдох, она почувствовала странную смесь освобождения и опустошения. Тяжесть её гнева, её горя была сброшена, но пустота хитрым вором в ночи занимает место, где когда-то находилась вера варяжки.

Обессиленная и истощенная, она постаралась встать над клубами чёрного дыма и тлеющими изваяниями, но тело девицы задрожало от последствий вырвавшихся наружу эмоций и сильно ослабло. Закашляв от едкого воздуха в лёгких, Ольга обмякла и осталась лежать посреди сожжёного дотла капища.

Вокруг воцаряется торжественная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием углей, через которое шепчут своё прощание бесславно сгорающие и умирающие небожители.

* * * * *

Там же, за несколько часов до описанных событий

Золотистое солнце начинает заходить за прямо стоящие, словно часовые в своём дозоре, высокие стволы деревьев, отбрасывая длинные тени от них и заливая лес костром предзакатных лучей.

На поляне поблизости царит самая настоящая кутерьма: княжеская дружина, утомлённая тяжёлым дневным путешествием, расположилась на вечер у охотничьего домика, чтобы перевести дух и заночевать здесь перед завтрашним продолжением дороги к Господину Великому Новгороду.

В самом центре этого импровизированного лагеря со знанием дела осторожно переворачивает тушу на вертеле искусная рука Ари, подставляя языкам пламени ещё не покрытую румяной корочкой спину убитой часом ранее косули. Багровая кровь капает на лесную подстилку, смешиваясь с запахами земли и прошлогодней листвы, но для полутора десятка человек в воздухе сейчас витает совершенно иной аромат — то насыщенное благоухание жарящегося мяса, что дразнит пустые желудки и заставляет их ещё громче бурчать.

Выскочивший из леса зайцем Сверр за несколько прыжков оказывается рядом со своим товарищем и гордо поднимает голову, хвастаясь своей находкой. Из старой холщовой сумки скандинав достаёт пучки из собранных им в чащобе кислицы, лука-скороды да синих, покрытых восковым налётом можжевеловых ягод — теперь вкус блюда из дичи станет ещё ярче и многограннее.

Бранимир, пока не вернулся приглядывающий за зверьём олегов помощник, лично ведёт несколько коней к расположенному неподалёку ручью; их мускулистые лоснящиеся тела поблескивают в угасающем дневном свете. Благодарные за передышку от трудоемкого путешествия, скакуны опускают вытянутыеморды в прохладную воду и находят утешение в каждом освещающем глотке, хвостами отгоняя роящихся вокруг оводов и мух.

Не сидят без дела и остальные, находя утешение в различных занятиях. Одни воины отдыхали на мягком одеяле трав, расстеленном под высокими дубами — их уставшие тела жаждали восстановления сил. Другие, более энергичные, вели оживленную беседу, их голоса доносили в приближающиеся сумерки обрывки смеха и увлекательных рассказов. Третьи деловито готовили небольшой охотничий домик к тому, чтобы туда заселились самые важные и высокопоставленные из их числа.

Но мало кто знал, что под покровом спокойствия вот-вот будут раскрыты тайны и проверены на прочность союзы. Запутанная паутина линий жизни каждого присутствующего, что превратилась в тугой шар, покатится прочь зачарованным клубком из оказавшихся в чём-то правдой детских сказок.

Но пока, в этот мимолётный момент затишья, дружина наслаждалась простыми удовольствиями хорошей компании, сытной едой и утешительными объятиями лучей закатного солнца.

Не хватает среди витязей только троих человек — Игоря, Вещего Олега и Ольги.

* * * * *

Заходящее солнце щедро заливает каплями света держащих свой путь к старинному капищу путников. Роща, расположенная в глубине пышного леса, была для княжеской дружины и местных обитателей священным местом, где, как считалось, за молитвы и жертвы можно поговорить с самими богами.

Пока они продвигались вперёд по извилистой тропинке, лёгкий вечерний ветерок шелестел листвой в кронах деревьев, словно нашептывая им старые секреты. Троицу возглавлял Вещий Олег, что выступал провожатым до святилища. Он нёс с собой небольшой холщовый мешок, в глубине которого время от времени что-то шевелилось, а на поясе у него гирляндой расположились саше с разнообразными ароматическими травами.

Чуть позади, отставая буквально на несколько шагов, следовали за ним Ольга и Игорь.

— Ольга, — начал звонким и уверенным голосом с нравоучительным тоном великий князь, обращаясь к будущей супруге, — Уже с этой минуты мы должны позаботиться о том, чтобы наша свадебная церемония была посвящена нашим славным предкам и традициям, которые сформировали существующее государство. Эта священная роща и капище имеют огромное значение для нашей династии, и я хочу, чтобы этот день ты закончила знакомством с ними.

Варяжка кивнула, в её глазах появился намёк на волнение.

— И… что в ней особенного?

— Это капище на полпути из Новгорода в Псков заложил мой великий отец с верной дружиной и своими младшими братьями, Синеусом и Трувором. С того момента они приняли местных богов и вручили свои судьбы в их руки, начав называть Одина Перуном согласно славянской традиции, Ёрд — Мокошью и так далее.

— Дабы получить свыше благословение на ваш брак, — вмешался в разговор Вещий Олег, наклоняясь из-за слишком низко свесившейся дубовой ветви, — Мы сделаем подношения богам и попробуем заглянуть в будущее согласно древним приметам и знакам. Тринадцать лет не посещали мы это место, но, уверен, жители окрестных селений бдят его и чтят установленные законы.

От захлестнувшей его душу щемящей ностальгии Игорь тепло улыбается, его взгляд скользит по окружающему пейзажу, что с каждым пройденным шагом становится всё более узнаваемым:

— Я помню тот день, хоть и был мальчишкой. Тогда боги предсказали нам успешный поход, и спустя пару лет армия действительно вернулась с богатыми трофеями.

Когда они наконец приблизились к священной роще из многовековых дубов, предвкушение чего-то захватывающего в их сердцах достигло пика. Древние деревья, ветви которых переплетались, словно руки хранителей капища, приветствовали их на священной земле предков. В воздухе витало неуловимое ощущение потустороннего.

В самом центре рощи возвышался каменный алтарь, обветренный и испещренный древними рунами. Поверхность его кое-где сверкала глубоким багрово-красным, почти чёрным цветом, неся на себе отпечатки бесчисленных жертвоприношений и запёкшейся крови. Вокруг алтаря стояли высокие деревянные идолы, семь величественных фигур богов — их земные воплощения в виде истуканов словно торжественно и таинственно смотрели на посетивших обитель редких и почётных гостей.

"Молю вас об одном — чтобы уберегла судьба мою семью и любимого от всего дурного", — произнесла про себя, с благоговением глядя на изображения богов, девушка.

Дымные нити благовоний принялись кружить и виться по спирали, наполняя воздух чарующим ароматом. Вещий Олег, закончив поджигать мешочки с травами, собирает в центре капища хворост и сухие стволы молодых деревьев. Через несколько секунд там разгорается костёр, свирепые выражения лиц языческих кумиров в его мерцающем свете словно оживают.

— Что… он собирается сделать? — почувствовав подступивший к горлу ком, робко спрашивает Ольга у великого князя.

— Лучше увидеть это один раз, чем семь раз услышать. Потерпи и сама поймёшь, почему его прозвали Вещим, — правитель лишь ухмыляется и буднично наблюдает за стартовавшей перед ним и его суженой церемонией.

Властно держащийся дядя князя развязывает беспокойный мешок и достаёт оттуда белоснежного голубя, символ невинности и чистоты, чьи перья будто сияют в рассеянном солнечном свете, пробивающемся сквозь ветви деревьев. Миниатюрное создание нервно трепещет, словно чувствуя тяжесть предстоящей судьбы, но не предпринимает никаких попыток оставить могучие и грубые руки воеводы и улететь прочь.

Со степенной и величавой поступью опытный воин начал двигаться к жертвеннику, с каждым шагом кожаных сапог становясь всё ближе к роковому месту. Вещий Олег с размеренным благоговением кладёт птицу на каменную поверхность, и её нежное воркование обрывается.

Роща на несколько мгновений застывает в тишине, которую нарушает лишь возбуждённое дыхание будущих супругов. Довольный Игорь, очевидно, наблюдающий за обрядом не в первый раз, вальяжно опирается спиной на ствол дерева, глаза мужчины сверкают загадочной смесью из очарования и удовлетворения. Рядом с ним застывает на месте испуганная варяжка, вцепившаяся в руку князя.

Мелкая дрожь Ольги выдаёт страх, но она не сводит взгляда с разворачивающегося ритуала, словно зачарованная.

Глубокий и низкий голос предводителя дружины пронзает воздух, и он начинает по памяти читать древние скандинавские молитвы, призывая благословение богов на жертву. Церемониальный кинжал поднимается вверх, его отполированная как зеркало сталь отражает алые языки пламени в костре. Пот струйками стекает по лбу жреца, когда он продолжает с убеждённостью произносить свои заклинания. Ольга затаила дыхание, заворожённая моментом, когда рука витязя слегка дрогнула. В глазах избранницы Игоря мелькают надежда и сострадание, как тут…

Резким жестом варяг опускает клинок, со свистом пронзая неподвижный воздух и обрывая нить жизни голубя. Птица издаёт последний, скорбный крик и замолкает. Наступившая тишина кажется густой и осязаемой, словно сама священная роща затаила дыхание в своём благоговении.

Кровь окрашивает алтарь в пунцовый, тонкими ручейками бежит по рунам и наполняет их собой, словно даря новую жизнь древним богам взамен отнятой. Тело пташки недолго бьётся в конвульсиях, крылья пернатого трепещут в последнем прощании, прежде чем окоченеть и обрести вечный покой.

Удовлетворённое выражение лица великого князя всё это время оставалось непреклонным и бесстрастным, в то время как побледневшая Ольга отвернулась от алтаря, не в силах больше наблюдать за кровавым жестоким обрядом.

Словно почуяв смерть, интенсивнее начинают тлеть благовония. Когда склонившийся над алтарём Олег вдыхает дым ароматных трав после жертвоприношения, его глаза закатываются и становятся совершенно белыми, а в сознании воеводы медленно начинает появляться странное и тревожное видение. Дым, поднимающийся вокруг него, словно обретает собственную жизнь, превращаясь в бесплотные клубы тёмных, извилистых форм — не то рук, не то щупалец, не то крыльев. Из серых глубин этого морока исходит призрачное, потустороннее сияние, отбрасывающее жуткую тень на окружающее реальное пространство.

Мир вокруг Вещего Олега превращается в один сплошной девственно чистый холст аспидного цвета, когда последняя капля крови заполняет собой углубление в форме руны " ᛟ " — "отал", обозначающей "наследие". Глаза мужчины расширяются, когда сгустившийся дым на полотне начинает складываться в замысловатые узоры, создавая жуткий образ. Сквозь клубящуюся иллюзию он видит человеческий силуэт, мощный и внушительный, полностью состоящий из живого и изменчивого пламени.

Фигура уверенно приближается к сотканному из дыма великому князю, на голове которого сверкает корона, символизирующая власть и господство. Дерзким и волевым движением огненный человек протягивает руку к венцу, и корона сама словно слетает с головы Игоря, притягиваемая к нему некой невидимой силой.

Навстречу предательской длани летят фантомные ворон и сокол, что ударяют по ней крыльями и стремятся вернуть княжескую регалию законному владельцу. Тщетно — один только взмах пылающей руки повергает их в развеянный по ветру чёрный пепел.

Когда живое пламя берёт корону вытянутой рукой и водружает символ власти на свою голову, всё вокруг разом превращается в пылающее и бурлящее пекло, что охватывает воеводу огненным блеском и также дотла сжигает.

Мгновение — и мираж исчезает. Вещий Олег делает глубокий вдох, а его кожа словно по-прежнему чувствует сильнейшее жжение от прикосновения огненного незнакомца.

Ещё один жадный глоток воздуха, и он чувствует всплеск смешанных эмоций — благоговения, страха, неуверенности — после наблюдения за чудовищем в мистической фата-моргане. Зловещее присутствие огненного человека как будто никуда не ушло и по-прежнему давило на него, вызывая мигрень. Словно… словно сама сущность власти и государства обрела физическую форму, подпитываемую пламенем и дымом, и решила о чём-то предупредить скандинава.

Когда последние кусочки жуткого образа рассеялись среди вершин деревьев и голов деревянных истуканов, воевода склонил припорошенную сединой голову в знак благодарности богам, а его глаза на мгновение встретились со взглядом князя. Между ними промелькнул кивок — негласное согласие, поддерживающее древние традиции их рода.

— Что ты увидел на сей раз? — с распирающим его любопытством спросил Игорь.

— Ничего значимого, — соврал, чувствуя всем телом жар и обливаясь потом, его родственник и воспитатель. — Возможно, наследника или двоих, всё-таки у вас на носу свадьба.

Тут же он отводит от хозяина киевского престола взгляд, в груди его растёт лавиной беспокойство и предчувствие чего-то ужасного. Захлестнёт ли это адское пламя столицу и его семью? Что хотели сказать ему боги этим видением?

Ответов на вопросы воевода, увы, не знал.

***

Мерцающее пламя костра освещает небольшую земляную площадку, а звуки лязгающего оружия и возбуждённый ропот толпы наполняют собой вечерний воздух. Объятые предвкушением дружинники выстраиваются в круг и с нетерпением ожидают начала тренировочного боя между двумя новобранцами.

Бранимир, сделав шаг вперёд, сначала смотрит на обоих воинов и оценивает, готовы ли они, прежде чем поднимает и тут же резко опускает правую руку с зычным приказом:

— Начали!

Схватившийся покрепче за длинное копьё с обмотанным зелёной лентой древком, Сверр прищуривается и по-кошачьи слегка приседает, готовя свои худые ноги к прыжку в любой момент.

Стоящий напротив него Ари — полная противоположность долговязого скандинава. Широкоплечий лысый обладатель окладистой белоснежной бороды с выражением готовности принять любой вызов лишь улыбается и играет с тяжёлой палицей в руке так, словно это невесомый ивовый прутик.

Толпа затихает, когда оба витязя встречаются взглядами, признавая мастерство и потенциал друг друга. Каждый из участников товарищеского спарринга медленно обходит своего соперника, держа оружие наготове изучая его.

Русоволосый обладатель копны объемных волос с двумя мелкими косами на висках отталкивается от земли и делает выпад вперёд, стремительно направляя копье в сторону оппонента. Тот с будничным и даже скучающим выражением лица уклоняется вбок, едва избегая длинного сверкающего острия. Ари замахивается из-за головы полным силы движением своей булавой в ответ, целясь в шею мельтешащего перед глазами друга.

Чувствуя порыв ветра от проносящейся над ним булавы, Сверр уходит от тяжёлой палицы и контратакует серией коротких ударов, пытаясь обнаружить брешь в защите богатыря и найти его слабое место. Ари, однако, умело парирует каждый удар своим оружием, используя природную огромную силу для отражения выпадов. Пока их мастерство равно, но надолго ли?

Зрители поединка на мгновение задерживают дыхание и аплодируют, когда воины обмениваются мощными ударами, а их оружие сталкивается с громким лязгающим ударом. Искры разлетаются от столкновения металла с металлом, создавая по-настоящему захватывающее действо.

Сверр делает шаг назад, оценивая технику противника и понимая, что тягаться с его физической силой и выносливостью он вряд ли сумеет. Защита широкоплечего варяга слишком хороша, и даже малейшую брешь, крохотную ахиллесову пяту в ней отыскать не выходит, как бы он не старался.

Если только не рискнуть и не сделать что-то слишком непредсказуемое для не отличающегося умением мыслить за рамками Ари.

С громким — даже слишком, а значит, отвлекающим внимание! — криком он бросается вперед, сжимая рукоять пики так, словно от неё действительно зависит его жизнь. Ари наклоняет корпус вправо и готовится отразить выпад… вот только выпада не случается!

Долговязый и быстрый Сверр вонзает копьё в землю в паре метров от соперника, а сам, предугадывая алгоритм движений лысого товарища, молниеносно уклоняется от его атаки стремительным кувырком. Безоружный и испачкавшийся в пыли, он, тем не менее, облегчённно вздыхает и хохочет. Получилось, тяжёлый шипастый шар на конце булавы покрывает глубокими трещинами сухую землю, а не его голову!

— Плут… — по-детски обиженно бросает в его сторону Ари и указательным пальцем подзывает оппонента подойти к себе поближе. — Что собрался делать без копья?

Хитрец ухмыляется, и раззадоренный таким ответом витязь агрессивно кричит и бросается в атаку, на ходу размахивая смертоносной палицей в правой руке. Сверр же, разбежавшись как следует, прыгает к копью, хватается за его древко и, сохраняя импульс в своём теле и используя воткнутое в почву оружие в качестве рычага, взмывает высоко вверх… Не он ли изобрёл только что прыжки с шестом?

Время как будто замирает.

Внизу раздаётся громкий треск дерева — одним убийственным ударом Ари размозжил древко, и мелкие щепки, оставшиеся от рукояти, окропляют площадку самым настоящим подобием дождя.

Тут же Сверр чувствует, что не может противиться земному притяжению, и ударяет ошарашенного оппонента ногой по подбородку, секундой позже приземляясь на него сверху. Оба воина падают на спину и, встретившись глазами, синхронно заливаются смехом и потирают ушибленные места.

Толпа, чьё волнение достигло пика и теперь привело к неожиданной развязке, также принимается смеяться и рукоплескать. Бранимир двумя пальцами потирает пространство между густых бровей, не слишком-то поддерживая устроенное зрелище: пусть оно и на славу развлекло всех товарищей, в реальном бою едва ли что-то подобное было возможно.

— Я тоже хочу потренироваться, — нарушает тишину уверенный голос присоединившегося к остальным зрителям в пылу битвы князя Игоря, и он делает шаг вперёд и ступает на твёрдую и лишённую растительности площадку.

Вещий Олег хмурится, но, поймав на себе вопрошающий взгляд Ольги, тут же становится спокойнее, делая вид, что ничего необычного сейчас не происходит. Ари и Сверр вмиг перестают дурачиться и одновременно поднимаются на ноги, приветствуя властителя поклоном.

— Ты прыткий и вилявый как куница… — не сводя глаз с высокого воина, на ходу достаёт он из ножен тяжёлый булатный меч, украшенный рунами, и пожимает плечами, крутя клинок в своей руке. — Но остался без оружия, а я за равный поединок.

Сверр чувствует странную смесь облегчения и огорчения: с одной стороны, проявить себя в схватке с великим князем — это большая честь, с другой… ума в котелке скандинава достаточно, чтобы понять, что оба исхода могут вызвать неоднозначные эмоции у честолюбивого наследника Рюрика.

Победишь — и его гордость будет уязвлённой. Проиграешь — и в сердце правителя закрадётся сомнение, что соперник бился не в полную силу и поддавался, боясь задеть самого хозяина киевского престола.

Хорошо, что мысли Ари сейчас были заняты чем-то вроде желания отведать жареного мяса или искупаться в прохладной реке, а не более высокими материями.

— Ты, — лаконично указывает остриём меча на лысого дружинника Игорь и расплывается в улыбке. — Моим противником будешь ты. Вещий Олег сегодня предсказал рождение наследника… так что победу свою я посвящу ему и будущей жене!

Ольга отворачивает взгляд в сторону, дабы скрыть нахлынувшую от его слов печаль. Впрочем, грусть девушки очень скоро теряется в окружающем гвалте дружинников, лязге их оружия о щиты, топоте и рукоплесканиях — вот так и прячется ото всех её чувство страха и одновременно безразличия перед будущим, что ей определила сделка с князем и его дядей.

Лишь от воеводы не удалось утаить свою слабость.

Грубая и сильная рука Вещего Олега ложится ей сзади на плечо, а сам опытный воин наклоняется и шепчет варяжке на ухо:

— Ты можешь не любить его, но как будущий член семьи должна показать свою поддержку и верность. Сейчас глаза всей дружины обращены на тебя, и будет глупо и недальновидно этим не воспользоваться.

— А если я глупа и недальновидна?

— Тогда не стояла бы там, где стоишь. Ты одна из них, одна из нас, такая же варяжка, страсть и наслаждение танцем клинков у тебя в крови, — начавший с коплиментов мужчина, заметив, что они совершенно не работают, выбирает иную тактику. — После свадьбы твоя семья получит целую лодку из богатых даров, если ты хочешь, чтобы она доехала в Лыбуту в целости и сохранности… потрудись ради этого хоть немного.

Девица нервно сглатывает и ощущает, как крепкие пальцы сжимают её плечо и заставляют кожу на нём гореть. Сверкнув глазами, Ольга пересиливает себя и делает шаг в сторону, отчего все вокруг замирают. Становится тихо.

— Моему суженому и великому князю киевскому… — набрав полную грудь воздуха, уверенно и громко заявляет она и встречается взглядом с Ари; правая рука её ложится на золотой обруч со звенящими серебряными монетами на шее — подарок хозяина престола, а голова едва заметно кивает, жест этот отражается в голубых очах соперника Игоря. — Я желаю победы и только победы!

Вдохновляющим и волевым телодвижением дочь Эгиля поднимает вверх правую руку, и воспринявшие это как знак для старта поединка воины бросаются навстречу друг другу, а дружина взрывается от громогласных выкриков в поддержку князя и его избранницы.

Ари, известный своей силой и закалённым в боях богатырским телосложением, стоит во весь рост, крепко сжимая в руке булаву, что уже успела расправиться с копьём другого новобранца. Его глаза, сверкающие уверенностью, оглядывают бурлящую толпу и прищуриваются при одном только взгляде на Игоря.

Тем временем сам князь, движимый жаждой доказать свои силы и умения перед дружиной, не может сдержать волнения и возбуждённо улыбается. С саксонским мечом от лучших оружейных мастеров далёких земель, сверкающим у его бедра, он выходит вперед, в жилах молодого монарха бурлит энергия.

По земляной арене разносится яростный боевой клич.

Приземистый лысый варяг бросается вперёд, его булава кружится в воздухе хищным коршуном, стремясь сокрушить оборону князя и заслужить вторую по счёту победу. Игорь, подгоняемый выбросом адреналина, отпрыгивает назад, едва избегая угрожающего удара — покрытая шипами палица проносится в считанной ладони от его лица, но не вызывает у правителя страха, а напротив, только распаляет в нём пламя азарта.

Демонстрируя свою красоту и лёгкость, меч властителя Руси, смертоносное продолжение его самого, танцует в руке и обрушивается на Ари, однако мужчина не так-то прост. Ухмыльнувшись, белобородый витязь блокирует упавшее плашмя лезвие тяжёлой булавой, а сам точным ударом колена пинает князя в живот и отпрыгивает в сторону.

Дружина одобряюще ухает и принимается ритмично ударять оружием о свои щиты, в такт сердцебиению двух противников наполняя их вены боевым духом и нечеловеческой силой, словно мифических воинов-берсерков из скандинавских саг.

Прокашлявшись, Игорь поднимает глаза на соперника и угрожающе смотрит на него исподлобья.

Ари размахивает своей булавой, ревя с яростью самого Одина, однако ловкость и быстрота рефлексов великого князя оказываются для последнего спасением: он уклоняется, парирует и наносит ответные удары с расчётливой точностью, искусно совмещая и балансируя атаку и защиту. Уроки дяди в детстве не прошли даром.

Так проходит несколько минут.

Пот струится по лбу новобранца, когда он понимает, что решимость князя нельзя недооценивать. Взгляд Ари скользит по многочисленным зрителям, по братьям по оружию, смеющемуся Бранимиру, как всегда серьёзному Вещему Олегу… и снова встречается с Ольгой, сложенные вместе пальцы руки которой ложатся на одну из серебряных монет на шейной гривне.

— Князь Игорь, — молвит она и повторяет более громко, переходя уже на крик. — Победа за князем Игорем!

— Победа за князем Игорем! — срывается на сей раз с губ Вещего Олега, и слова поддержки хором подхватывает дюжина наблюдающих за поединком дружинников. — Победа за князем Игорем! Игорь!

— Игорь!

— Наш князь Игорь!

— Игорь!

Устав, но по-прежнему не сдаваясь, Ари кидается на князя, но молодой правитель неумолим, он словно выходит за пределы своих физических возможностей, подбадриваемый возгласами и поддержкой толпы. В его глазах пылает тысяча солнц, его желание доказать свою правоту и умения сейчас сильнее, чем когда-либо прежде.

Схватка усиливается, непреклонный дух князя сливается с неукротимым опытом дружинника в завораживающем и опасном танце тел и оружий. Каждый удар становится всё точнее, всё расчётливее, всё болезненнее, ведь оба участника схватки уже успели выдохнуться и получить пару-тройку ссадин и синяков, а значит, понимают, что настало время для последнего решающего столкновения.

Наконец, через несколько минут, когда Ари замирает на месте и переводит дыхание, Рюрикович, кажется, находит брешь в его обороне. Молниеносным и с вложенными в него последними силами на пределе движением меч наносит удар по булаве скандинава, обезоруживая его одним безупречным выпадом.

На мгновение толпа замолкает, чтобы через секунду издать радостные возгласы, эхом разносящиеся по окрестным лесам, ибо стали они свидетелями победы могучего князя и стойкости товарища-дружинника.

Игорь, запыхавшийся, но широко улыбающийся и полный ликования, протягивает руку, чтобы помочь проигравшему встать на ноги. Ари в благодарность кивает и склоняет перед правителем голову, то же самое делают и все остальные члены дружины.

Ольга с облегчением вздыхает.

* * * * *

Один, два… пять, ровно по числу пальцев на руке серебряных дирхемов с отверствиями в центре покидают украшение на шее варяжки и быстрым движением вкладываются в ладонь Ари.

Воин молча улыбается и благодарит девицу сдержанным кивком. Осмотревшись, нет ли случайных свидетелей их сделки, он убеждается в отсутствии зрителей и быстро покидает сени охотничьего домика. В карманах скандинава теперь ещё больше драгоценностей, которые можно будет на славу потратить в известном своими развлечениями Новгороде.

Едва только дверь избы закрывается, как Ольга вздрагивает: шаги раздаются не снаружи, а у неё за спиной. Дочь Эгиля резко схватывает ухват от печи и разворачивается к незваному гостю, всё это время бывшему где-то внутри… но, напуганная и готовая драться, видит напротив себя лишь Вещего Олега.

— Вы следили за мной, — говорит она, разгневанно шевеля ноздрями и не торопясь избавляться от ухвата, лишь крепче зажимая его рукоять. — Зачем?

— Хотел удостовериться, верны ли мои догадки. Игорь неплохо сражался, но выносливости и силы Ари у него нет, как шансов победить его. Как тебе удалось так быстро устроить это?

— Мой отец — купец, торговать я научилась раньше, чем ходить, — по-кошачьи сверкает серыми глазами Ольга и, заметив пристальный взгляд собеседника на ухвате, всё же кладёт его обратно на законное место и вопросительно поднимает одну бровь. — Или Вы не ожидали от меня такого?

— Я знал, что ты справишься, — хохочет воевода и довольно улыбается. — Но чтобы так — действительно не ожидал. А если Игорь не досчитается монет на украшении?

— Пока не буду надевать, совру, что потеряла или рассыпала монеты, когда открыла застёжку. Да и вряд ли его будут интересовать подобные мелочи, сейчас он опьянён победой и предсказанием.

— Ты… успела неплохо узнать его. Похвально. Надеюсь, и дальше меня не разочаруешь.

Прославленный воин отправился в свою комнату, а в спину ему упёрся сердитый взгляд будущей жены его племянника. Если кого-то она и не разочарует — то только ради себя и своих близких.

* * * * *

Когда на окружающие просторы лесов и лугов опустился полупрозрачной вуалью прохладный туман, среди частокола деревьев и треска костров, у которых грелись дружинника, появилась одинокая фигура, что в темноте ночи напоминала мифического кентавра.

Одинокая гнедая кобыла с шумным топотом копыт ворвалась в лагерь витязей и устроила там переполох. Покрытая пеной и потом лошадь, вздымая бока, несла на себе молодого воина, окровавленного и раненого. Одежда его, мокрая, со следами ила и ряски, за версту пахла болотом, на руках виднелись сливового цвета следы от верёвки и ссадины.

Один за другим дружинники вскакивают с насиженных мест и застывают на месте от оторопения. Один лишь Бранимир, отшвырнув в сторону недоеденный кусок жареной оленины, подскакивает к коню — и вовремя: всадник не выдерживает и теряет последние силы, упав прямо в руки могучего воина.

— Это же… — и без того светлое лицо опытного витязя бледнее, когда он видит, кто перед ним.

— Щука, — хмурится Вещий Олег и неотрывно смотрит на своего конюха. — Быстро, в домик его! Принесите воды и тряпья!

Среди дружинников прокатывается волна взволнованного шёпота, пока они не принимаются за работу. Ари торопливо достаёт из плетёной корзины флягу с водой, Бранимир несёт раненого парнишку в избу; сам же воевода с задумчивым выражением лица подходит к уставшему скакуну.

Он проводит мозолистыми руками по мокрым бокам животного и прищуривается. На теле лошади нет видимых порезов или синяков, что говорит о том, что она не участвовала в бою. Отсутствие пятен крови на шерсти ещё больше подтверждает эту теорию.

Ни порезов, ни стрел, застрявших в плоти, ничего, что могло бы свидетельствовать о том, что животно побывала в битве. Казалось странным, что оно вернулось из жестокой сечи невредимым, когда её всадник был ранен. Единственное, чем была покрыта шкура кобылицы — это пот и грязь, свидетельства долгого и тяжёлого пути.

На седле также не было крови; упряжь и поводья лошади не имели видимых следов разрывов или повреждений, вызванных резкой необходимостью ускориться или уйти от погони.

Подозрения воеводы ещё более усилились, когда он обратил внимание на самого конюха, которого Бранимир пронёс мимо него. Раны выглядели поверхностными, и оставлены были не клинками, а скорее оказались на теле рыжего слуги от рукопашной схватки…

Взгляд скользит дальше, на запястья, и замечает характерные синюшные следы от тонкой верёвки, которые он ни с чем никогда бы не перепутал.

— Что же ты, Лют, натворил, — шёпотом произносит себе под нос мужчина и смотрит на раскинувшийся впереди густой ночной лес, откуда прибыл нарушивший покой вечерней трапезы скакун со своим седоком.

Не на шутку встревоженный и побледневший князь Игорь тем временем вслед за Бранимиром быстро заходит в охотничий домик, хлопая глазами и нервно теребя в руке перстень.

* * * * *

Тишину комнаты нарушало лишь монотонное и раздражающее жужжание мухи где-то под потолком. Свет от крохотного пламени свечи породил её непропорционально вытянутую и крупную, напоминающую какое-то хтоническое чудовище, тень на бревенчатой стене.

Дёрнувшись во сне, словно лицом к лицу столкнувшийся в одном из кошаров с ужасным насекомым, рыжеволосый конюх медленно поднимается из глубин бессознательного состояния, а вместе с ним начинают пробуждаться и понемногу возвращаться чувства.

Первое, что он ощущает — это тупая боль, распространявшаяся по затылку, как дикое пламя, напоминая о недавней битве, на кону которой была его жизнь. Рука инстинктивно трогает раненое место, и Щука морщится: от подобного тарану удара лбом противника у него в качестве напоминания осталась здоровенная твёрдая шишка.

Глаза парнишки, приспосабливаясь к тускло освещенной комнате, медленно открываются.

Рядом с ним сидит размытая фигура в длинном сарафане, на груди которой горят языки пламени. Смахнув остатки дремоты от страха, он вздрагивает… и видит всего лишь невесту князя, сидящую на пне рядом с его ложем. Золотая шейная гривна уступила место браслету из оранжевого сердолика, который в полубреду он и принял за настоящий огонь.

Мягкий, успокаивающий голос молодой женщины наполнял воздух, а в комнате витал тонкий аромат трав и целебных снадобий

Её золотистые распущенные локоны каскадом ниспадали на плечи, обрамляя сосредоточенное лицо с сонными серыми глазами. В руках девица держала небольшую чашу, наполненную тщательно приготовленным ранее отваром трав.

— Очнулся наконец-то. Я разбужу князя, — мягкий, успокаивающий голос Ольги донёсся до него, а сама варяжка поставила в сторону сосуд с целебным лекарством и лежащей в нём тряпицей, которой она протирала ссадины на его лице. — Он хотел первым погов…

Олегов помощник, пытаясь найти свой голос среди боли и снова взять над ним контроль, сумел произнести хриплое лишь "спасибо".

В ответ его ровесница тепло улыбнулась, в её глазах блеснуло сострадание.

"Не знаю, что случилось, но конюх ты точно отменный", — тихо проговорила она с нотками восхищения в голосе. — "Твоя кобыла сама принесла тебя в лагерь — так сказал воевода. Теперь отдыхай, здесь ты в безопасности. Мы все позаботимся о твоём выздоровлении".

Ольга поднимается, чтобы позвать спящего в соседней комнате Игоря, однако Щука резко, до боли, хватает её за запястье и притягивает к себе. От неожиданности дочь Эгиля тихо вскрикивает, но тут же замолчает, когда слышит сиплый голос раненого.

— Подожди… Ты первой должна об этом узнать.

Памятуя, что двое дружинников должны были сопровождать Ярослава до Пскова и тут же осознавая, что в неведомую беду мог попасть и он, Ольга делает шаг назад, а глаза её темнеют и расширяются от страха.

— Лют…

Ладони начинают мелко дрожать, словно сейчас в июньскую ночь прямиком из зимы ворвалась жестокая и морозная вьюга, сковавшая её судорогами.

— …озверел и едва меня не утопил, в последний момент я ранил его и сбежал…

В горле встаёт огромный ком, а дышать становится тяжело: грудную клетку сдавливает изнутри паника и предчувствие чего-то фатального.

— …Ярослав спастись не смог и остался на дне озера.

Чаша с отваром упала на пол и разбилась на сотню глиняных черепков, как и сердце варяжки.

Ощутив на себе прилив целого противоречивого клубка негативных эмоций, она пулей вылетела из комнаты в сени, отчаянно пытаясь вырваться из удушающей реальности. Всё тело трепетало от страха и гнева, а мысли закрутились вихрем смятения и печали.

Она вырвала его из лап смерти, пожертвовав всем, чтобы судьба вот так жестоко сыграла с ней? Она никогда ни очём не просила богов, один лишь раз взмолилась варяжка о благополучии родных ей людей, и тут…

Когда она выбежала из охотничьего домика, шелест травы и топот лаптей никто не услышал: вся дружина, уставшая и вымотанная, крепко спала и видела уже десятый по ходу сон. В её голове роились вопросы, она искала ответы, которые, казалось, невозможно было найти.

Дыхание вырывалось из груди, когда она мчалась сквозь ночь, слёзы затуманивали взор, а дубовые ветви хлёстко били по лицу, но на эту боль она не обращала никакого внимания и, казалось бы, вовсе её не чувстовала.

Гнев разгорелся в ней, как лесной пожар, пожирая все остатки страха. Она закричала в темноту священной рощи, голос девицы охрип от боли и разочарования. Все её существо восстало против несправедливости всего этого, против жестокого поворота судьбы, которая в один миг украла последние мечты и надежды.

Смешиваясь с окружающим мраком, её чувства словно создавали внутри Ольги пылающую бурю, которую она вот-вот готова была выплеснуть на безразлично смотрящих на неё сверху вниз безжалостных, чёрствых и глухих до молитв истуканов.

"Перун!" — тишину пронзает полный гнева и обиды голос, обращённый к главе пантеона…

(далее хронологически — начало первой части Главы X)

Веремудов Сказ: о Скуггульфе — волке, пожирающем Луну

ВЕРЕМУДОВ СКАЗ: О СКУГГУЛЬФЕ — ВОЛКЕ, ПОЖИРАЮЩЕМ ЛУНУ

Охотничий домик, 18 лет тому назад

Полная луна — бледная и мертвенно-жёлтая — лила свой холодный свет сквозь переплетённые ветви деревьев, отбрасывая пугающие и фантастические тени на заворожённый лик маленького князя. Игорь, крепче вцепившись крохотными пальчиками в ладонь своего учителя, сделал вместе с ним несколько шагов навстречу собравшимся у костра воинам.

Дружинники наклонились над чем-то и увлечённо рассматривали привезённую могучим Бранимиром добычу, которую поразил его смертоносный топор. Из-за высокого роста мужей любопытный мальчишка, как ни старался, не мог увидеть трофей за широкими спинами витязей…

Пока на свои плечи его не посадил воспитатель. Веремуд кашлянул, привлекая внимание сотоварищей, и те расступились перед наследником престола и склонили перед ним головы.

Сердце самого отрока учащённо забилось, когда он наконец-то собственными очами увидел бранимирову добычу, безжизненное и окоченевшее тело которой лежало на лесной подстилке.

Глаза Игоря расширились от страха при виде туши гигантского волка. Он был огромен, со свалявшейся тёмно-серой шерстью и внушительными острыми зубами в хищном оскале, которые, казалось, угрожающе сверкали в лунном свете. В его некогда ярких жёлтых глазах теперь нашла приют призрачная пустота, от которой по позвоночнику юного наследника пробежали мурашки — словно сама смерть через них заглянула ему в душу.

— Ему рано на такое смотреть, князю всего шесть, — с осуждением и строгой тревогой произнёс заметивший наконец-то гостей Вещий Олег, вместе с Бранимиром последними отвлекшись от рассматривания величественного зверя. — Но, раз уж пожаловали, пускай остаётся.

— Я пытался уложить Игоря в охотничьем домике, но он побросал все игрушки, едва только услышал ржание коня Бранимира, — виновато вздохнул Веремуд и закатил глаза так, чтобы посмотреть на побледневшего князя на своих плечах. — Вы же знаете, какой он любознательный и пытливый. Если что-то увлекает князя и привлекает его интерес — всё, не удержать его ничем на месте.

Вещий Олег замечает страх на лице племянника и треплет грубой рукой его тёмные волосы на макушке:

— Не бойся, княже. Пусть волк и кажется страшным, но человек оказался сильнее и победил его. Теперь зубастый тать не угрожает никому в этом лесу. В знак доблести Бранимира мы заберём шкуру волка как памятный трофей во дворец в Ладоге.

Дружинники, вооружившись кинжалами и скребками, снова склонились над телом. Со старанием и должным мастерством они начали осторожно расчленять волка, готовя его к путешествию в палаты князя-регента.

Веремуд же, решив, что внутренности и кровь — не лучшее зрелище для будущего правителя, отвёл его в сторону. Воспитатель сына великого Рюрика заметил, как задумчивый отрок смотрит на полную луну в звёздной вышине и улыбнулся: кажется, была у него история и на этот случай.

"Давным-давно в чарующих лесах Хельгеланда жил прославленный охотник по имени Кнуд. Кнуд был известен среди соплеменников своей глубокой связью с природой и способностью понимать язык животных.

Никогда его стрела не забирала жизнь животного без предупреждения, никогда не выходил он на охоту вместе с помощниками, но всегда сражался с любым зверем один на один в честной и равной схватке. Среди трофеев его был и огромный белоснежный тур, и страшный медведь-людоед, и благородный олень с похожими на корону царя лесов великолепными рогами.

Однако отсутствовала в его списке самая опасная и загадочная добыча — легендарный Скуггульф.

Старый как сам мир мудрый волк, чья голова возвышалась над вершинами самых высоких елей, а зубы достигали размера человеческого роста, обитал на крайнем севере и был известен своим ненасытным аппетитом. Ни разнообразные ягоды и плоды, ни мясо диких животных не могли даже на минуту утолить его вечный голод, поэтому волк-великан откусывал по кусочку от самой луны, словно от сырной головы.

Ночное светило от его поползновений таяло на глазах и сужалось до узкого и тонкого полумесяца, а потом и вовсе исчезало, ввергая весь мир под небосводом в абсолютную тьму. Оди́н, однако, строго-настрого запретил Скуггульфу съедать луну целиком: из рассыпанных по ткани ночного неба крошек она за пару недель вырастала заново до прежних размеров.

А если убить прожорливого волка, подумал охотник, всегда будет сиять над головами полная луна, даря путникам в дороге свет и лишая пропитания коварных разбойников и воров, привыкших делать свои грязные делишки под покровом ночи, когда ни единого лучика не освещает землю.

И вот, однажды, отправившись вглубь северного леса, вооружённый топором Кнуд наконец-то наткнулся на мифического луноядного волка. Скуггульф впрямь оказался существом колоссального размера, его взъерошенная шерсть была угольно-чёрной, как темнота новолуния, а глаза мерцали двумя огромными жёлтыми кострами.

Любопытство, страх и благоговение наполнили сердце скандинава, когда он стал свидетелем ночного ритуала Скуггульфа. Широко открыв свою пасть, волк вырвал из толстого бока луны здоровенный кусок плоти, и её свет тотчас же исчез в зеве громадного хищника.

Подойдя к Скуггульфу с почтением и уважением, Кнуд спросил:

— Могучий волк, почему ты поглощаешь луну? Почему ты забираешь её свет из нашего мира? Зачем лишаешь путеводных лучей простых людей и великих богов?

Громадина обратила свой мудрый взгляд на человека и заговорила голосом, громким, как завывания бури над северными морями:

— Дорогой Кнуд, я — воплощение равновесия и обновления. Я пожираю луну, чтобы напомнить всем живым существам, что как тьма следует за светом, так и свет следует за тьмой. Боги сотворили меня, чтобы научить всех важности принятия обеих сторон — света и тьмы, жизни и смерти, молодости и старости.

Охотник внимательно слушал, его сердце наполнилось такой восторженной смесью любопытства и понимания, что он вмиг забыл о том, что хотел лишить жизни это древнее существо. Кнуд лишь спросил легендарного волка, как он может научиться этому вечному танцу между светом и тьмой и обрести равновесие внутри себя.

Скуггульф ответил, вылизывая длинным и похожим на морского змея языком свою свалявшуюся шерсть:

— Чтобы обрести гармонию внутри себя, ты должен сначала признать присутствие света и тьмы в своём собственном нутре. Прими свои тени и страхи, ибо их не нужно бояться, а скорее рассматривать как возможности для изменения и движения вперёд. Как луна убывает и растет, так и ты должен научиться ориентироваться в приливах и отливах океана жизни.

Кнуд понял мудрость слов Скуггульфа, не тронул волка-великана и дал обет принять двойственность внутри себя. С каждым днем вместе с обучавшим его титаном он исследовал свои тени и противостоял своим самым глубоким страхам, приручал свои грехи как диких зверей и делал их союзниками. Как Скуггульф пожирает луну, так и Кнуд пожирал свои сомнения, позволяя своему внутреннему свету сиять ярче, чем когда-либо прежде на фоне внутренного же мрака, ведь только за счёт контраста можно отличить доброе от злого.

По мере того как Кнуд становился всё мудрее и всё больше прислушивался к естественным ритмам жизни, присутствие Скуггульфа стало ослабевать. Он выполнил свое предназначение, направив охотника к равновесию и самопознанию.

И вот, с сердцем, исполненным мудрости и отваги, охотник Кнуд продолжил исследовать чудеса окружающего мира, вечно благодарный за встречу с пожирающим луну волком, что одновременно так напугала и просветила его.

Был тот смелый охотник Кнуд основателем рода нашего могучего Бранимира, правой руки твоего дяди."

Когда Веремуд закончил свой рассказ, маленький князь вздохнул и показал пальцем на луну в звёздной вышине, спрашивая любопытным голоском:

— Получается, и сейчас Скуггульф откусит бок от луны? Давай пойдём на север и найдём его, как это сделал Кнуд! Надо только предупредить дядю, чтобы не волновался.

Воспитатель князя рассмеялся и помотал головой.

— Вот вырастешь — и тогда поймёшь мою сказку. Только взрослый человек может повторить путь Кнуда, ты же пока слишком мал. Однажды, уверен, встретишь ты, княже, своего Скуггульфа. Так же, как луноядный волк вёл охотника к обретению гармонии внутри себя, мы тоже можем принять двойственность нашего существования. Признавая свои тени и зажигая внутренний свет, мы научимся преодолевать любые трудности и находить истинное удовлетворение от жизни.

Глава XI: Овцы

ГЛАВА XI: ОВЦЫ

Жадные алые языки пляшут вокруг и становятся всё ближе, стремясь коснуться обжигающими щупальцами её кожи. Густой едкий дым наполняет лёгкие, смешиваясь с туманом сомнения и боли.

Неужели конец будет таким?

Пьянящий дым и пожар в лёгких только усиливают ольгин бред, размывая границы между реальностью и бесплотным царством сновидений. Жестокие истуканы сгинули, но решили захватить за собой в преисподнюю и их вероломную обидчицу.

Ослабленная и находящаяся на волоскеот того, чтобы провалиться в небытие окончательно, она чувствует, как чьи-то сильные руки обхватывают её дрожащее тело. Прикосновение, одновременно полное силы и твёрдости, но в то же время нежное и в чём-то трогательное, оно кажется таким знакомым!

Красные, раздражённые от слёз и сажи глаза с трудом открываются, Ольга поднимает голову и видит… его. Русая голова с тугими кудрями, голубые глаза, встретившее её тёплой улыбкой пока ещё безбородое лицо…

Ярослав!

В руках возлюбленного она ощущает себя как за каменной стеной. Отступили прочь бессильная злоба, ненависть, обида, проклятые бессердечные боги, всепожирающий огонь и уродливые ночные тени. Остались только они, вдвоём.

Теперь всё так хорошо, так светло, так ладно. Так, как и должно быть.

В этих объятиях израненная девушка нашла утешение и безопасность. С каждым осторожным шагом юноши, уносящим варяжку от убийственного пламени, Ольга цепляется за представший перед ней образ, словно за спасительную соломинку.

— Я знала… — шепчет она в своём бреду и с глубокой благодарностью смотрит на лицо своего спасителя. — Знала, что ты придёшь…

Дочь Эгиля, трясясь то ли от усталости, то ли от холода, то ли от эмоционального напряжения, тянется своими высохшими губами ко рту молчаливого Ярослава и дарит ему воплощающий всю её любовь поцелуй. Ольга закрывает глаза, прильнув ещё сильнее к ланитам возлюбленного… и чувствует на своей коже прикосновение жёстких волос.

У Ярослава отродясь не было бороды.

До последнего надеясь, что ей показалось, Ольга распахивает веки… и вместо Славки она встречает покрытое крупными каплями пота лицо Игоря, который, рискуя своей жизнью, вынес её из объятого пожаром капища. Князь что-то взволнованно говорит ей, сверкает обеспокоенными глазами, но она его не слышит.

Сердце девушки замирает, когда она понимает, что возлюбленного нет рядом, чтобы унести её от опасности. А затем она вспоминает, что Ярослава больше нет. Совсем.

Растерянность и разочарование захлёстывают варяжку, смешиваясь с болью и страхом, которые всё ещё сковывают её тело. Пытаясь отторгнуть подаренный посреди белой горячки поцелуй вместе с едким дымом в лёгких, Ольга кашляет до хрипа в горле, до жжения, до режущей боли, прежде чем окончательно теряет сознание и безвольно раскидывает руки в хватке великого князя.

За спиной у последнего остаётся когда-то величественный символ прежних времён, построенный его предками, что теперь превратился в гору пепла и клубы дыма.

* * * * *

Оставшись наконец один, Щука откидывается на набитый соломой мешок и устало закатывает глаза. К раздражению конюха, отдохнуть после напряжённого допроса ему не удастся: в сени охотничьего домика пожаловал с улицы уже второй по счёту визитёр после Бранимира, интересующийся положением его дел и не только.

Бледное от усталости веснушчатое лицо, покрытое ссадинами, смотрит наверх — туда, где появился суровый бородатый мужчина с флягой воды в руке. Воевода протягивает ему попить, но Щука останавливает его жестом и мотает головой:

— Спасибо, но после пережитого я лишний раз стараюсь не смотреть на воду, Господин.

— Расскажешь, что произошло? — вздыхает, ещё раз мельком осматривая раны своего помощника, Вещий Олег. — Что нашло на Люта?

— Я уже всё рассказал Бранимиру… Но этого мало, да? — уже заранее зная ответ на свой вопрос, рыжеволосый юноша вздыхает и закатывает рукава рубахи, демонстрируя лиловые следы от верёвок на запястье и порезы от ножа. — Или этого недостаточно? Кто придёт следующим? Сам князь? Кто-то из дружинников? Меня начнут допрашивать кони, о которых я заботился? Ворон, которого кормил? Я всё понимаю, но сейчас хочу хоть немного отдохнуть, Господин.

— Князя точно не исключаю, — опускает глаза воевода. — Я всего лишь хочу услышать от тебя о случившемся. В конце концов, ты знаешь, как я отношусь к тебе. Ты служишь мне уже пару лет, и ни разу не вызвал у меня ни одного подозрения, не совершил ни одного проступка, Щука. Уж кому, а мне ты можешь довериться.

— Мы были на пути к Пскову, беды ничего не предвещало. Лют остановился у лесного озера, мы привязали коней и направились туда, дабы набрать воды. И, едва только оказались у старицы, он как озверел и напал на татя, задушил его и утопил. Меня, как свидетеля, тоже истязал… но я выбрался благодаря ножу в кармане и освободился от верёвок, оседлал Молнию и помчал что было мочи к домику. Сначала он пытался меня настичь, но куда его Булату до моей быстроногой красавицы, за которой не угнаться…

Дыхание конюха тяжелеет, и он, устремляя взгляд зелёных глаз куда-то вдаль, продолжает:

— У них случилась какая-то глупая словесная перепалка ещё до этого, в дороге. Не знаю, может, она и стала последней каплей. Лют… откровенно говоря, презирает любых преступников. Вы могли видеть, как он держался даже с этим татем, постоянно задирая и оскорбляя его.

Воевода наклоняется вперед, его глаза сужаются.

— Видел. И насколько смертоносен Лют — тоже. Никто в дружине не смог побороть его, даже Ари или Бранимир, но тебе как-то удалось… Не могу представить, как такой щуплый парнишка как ты отбился от него.

На мгновение глаза Щуки становятся влажными от слёз, но он берёт себя в руки. В голосе верного конюха звучит искреннее сожаление и разочарование — уж от кого, а от своего господина подозрений он не ждал.

— Я перерезал верёвки на запястье, пока он оттаскивал полуживого вора и топил его. А потом… — из кармана юноша достаёт кинжал с резной деревянной рукоятью. — Дождался, когда он подойдёт ближе и нанёс им удар. Резкий и глубокий, прямо по сухожилиям. Я не хотел ранить его или убивать, но без рабочей правой руки избавиться от меня или эффективно управлять конём ему стало бы значительно сложнее. Затем ринулся к Молнии. Остальное я уже рассказал. Клянусь, это всё.

— Ты не по годам умён. Что до Люта — вряд ли он теперь вернётся к нам. Доберёмся до Новгорода и известим обо всём Гостомысла, псковскому посаднику тоже напишу весточку, чтобы держал ухо востро.

В сенях воцаряется гнетущая тишина, когда оба человека начинают осознавать всю тяжесть произошедшего у злополучного озера. Этот кинжал Олегу хорошо знаком — когда-то он подарил его конюху за то, что он принял роды у его любимицы. И, получается, дар дяди великого князя спас ему жизнь.

Наконец, воевода заговорил, теперь уже более мягким голосом.

— Ты пережил страшное испытание, отрок. Твой рассказ будет принят к сведению и подвергнут дальнейшему расследованию. А теперь — как следует отдохни и наберись сил. Утром мы продолжим путь в Новгород.

* * * * *

Откуда-то издалека, со стороны пепелища, донеслось недовольное уханье одинокой совы, а затем сизые облака расступились от ветра, явив звёзды и серебряный диск луны на небосводе всем обитателям леса.

Рассеянный свет от них пробился сквозь крышу на старом чердаке, где лежал на стоге сена усталый Щука. В одной руке конюх держал наполненную семенами деревянную миску, которую осторожно поставил на землю. Затем он сосредоточился и тихонько свистнул.

Из потаённого захламлённого угла чердака вылетел, взмахнув своими белоснежными крыльями, голубь и грациозно приземлился рядом с Щукой. Глаза юноши сверкнули от смеси грусти и нежности, когда он начал разговаривать с птицей.

— Доброй ночи, мой маленький друг, — прошептал он голосом, полным тоски и одиночества. — Не спишь? Неужели почувствовала, что товарища твоего забрал воевода?

Голубь вскидывает голову, словно понимая каждое слово, произнесённое его собеседником. Пернатый подпрыгивает ближе к миске и принимается с аппетитом клевать семена, не сводя крохотных, похожих на чёрные бусинки, глаз с олегова помощника.

— Хотел бы я знать твой язык, голубка, — вздохнув, продолжил Щука и прикусил пухлую нижнюю губу. — Я часто чувствую себя таким лишним в этом мире, но когда ты рядом, мне становится спокойнее. Ты когда-нибудь чувствовала себя одинокой в небе, оставив свою стаю? Или ты, напротив, находила утешение в одиночестве?

Птица прерывает кормление и пристально глядит на Щуку, словно обдумывая слова конюха. Обладатель рыжих волос встаёт со своего места и протягивает пташке ладонь, предлагая ещё несколько семян оттуда в знак доверия.

— Знаешь, мы не такие уж разные, ты и я, — обращается к голубке юноша, и на его губах появляется улыбка. — Мы оба потеряли свои семьи и остались предоставлены сами себе. И это что-то значит. Мне… искренне жаль твоего друга, но он был уже стар и едва мог летать, поэтому его я и пожаловал воеводе для жертвы. Его время подходило к концу, а вот наше с тобой — ещё впереди.

Когда голубка принялась нежно склёвывать семена с ладони парнишки, он аккуратно коснулся её мягких, белоснежных перьев на маленькой груди и опустил голову. Он словно почувствовал связь между их душами, двумя существами, тронутыми невзгодами жизни и ищущими утешения среди тьмы в этот полуночный час.

— Я могу быть простым конюхом, а ты можешь быть простой птицей, — пробормотал рыжеволосый, и его голос стал мягче. — Но когда мы вместе, в воздухе витает немного волшебства. Жаль, не станешь ты заколдованной волхвами красавицей… Как будто мир вокруг нас исчезает, и всё, что имеет значение, это этот момент, эта дружба, которую мы разделяем. Спасибо, мой дорогой друг, что напомнила мне — я не один.

Слёзы появляются в глазах Щуки, когда голубка заканчивает свою трапезу и с тоской смотрит на открытую клетку в углу. Грациозно взмахнув крыльями, птица взлетает под потолок, кружит там несколько секунд, прежде чем снова опускается на плечо парнишки. Погрузившийся в свои мысли юноша чувствует, как на сердце скребут кошки: даже голубка выбирает его компанию и свободу, а не жизнь в клетке.

— Мне пора спать… — огорчённо смотрит он на пернатую подругу, которая внимательно глядит на него и мотает головой, будто не давая разрешение на отдых. — Ладно, уговорила. Вольные крылья куда лучше клетки, а весточку посаднику Пскова воевода передаст в лучшем случае утром, тогда для них и найдётся работа. Сегодня спишь не в клетке, но пообещай, что никаких побегов!

Птица кивает, а затем испуганно вспархивает прочь, в угол: дверь, если так вообще можно было назвать деревянный затвор, на чердак открывается, и в проёме появляется русая голова с длинной косой.

Так пернатая подруга превратилась в девушку? Вовсе нет.

Княжеская невеста!

Выглядит она неважно: измождённое и заплаканное бледное лицо, красные воспалённые глаза с мешками… Впрочем, едва ли сам конюх после своих злоключений сильно отличался от гостьи в лучшую сторону, поэтому, представив себе со стороны встречу этих двух усталых душ, он усмехнулся и кивком поприветствовал девушку.

— Ничего, что я без приглашения? — не дожидаясь ответа, варяжка нагибается и проходит вперёд, усевшись на пол напротив рыжеволосого конюха. — Никогда не поверила бы, что ты разговаривал с птицей, но мне не послышалось — вот и она.

Голубка, выглянув из тёмного угла, словно подтверждает своё присутствие, а Ольга улыбается и переводит взгляд на Щуку.

— Это так. У нас с этой голубкой завязалась дружба. Она рассказывает истории, раскрывает чужие секреты, а иногда даже приносит перекусить орехов и ягод. К тому же, — добавил рыжий, состроив забавную рожицу, — с ней можно немного посплетничать по поводу разных старых воронов и только вылетевших из гнезда соколят.

— И о чём же вы ещё беседуете с этой госпожой? — Ольга игриво поднимает одну бровь, а её грустные до этого глаза начинают едва заметно искриться от забавного рассказа конюха. — Или это тайны вашего круга, куда я не посвящена?

— О, ничего секретного. Мы часто обсуждаем наши мечты и стремления. Оказывается, эта голубка очень любит путешествовать! Она постоянно порхает вокруг и рассказывает о дальних странах, где когда-то бывала. У меня на ладони словно личный мудрец и сказитель!

Дочь Эгиля заинтригованно подалась вперёд и спросила:

— Как интересно! Скажи, а у твоей голубки есть какие-нибудь напутствия по выживанию в этом охотничьем домике? Может быть, какие-нибудь советы по ведению утомительных бесед с представителями княжеской семьи?

— Видите ли, она придерживается довольно решительных взглядов, — Щука тихо свистит, и словно по волшебству птица перелетает на его плечо и начинает что-то ворковать веснушчатому юноше на ухо, сам он в ответ кивает пернатой подруге и продолжает, — Её совет довольно прост: хорошая доза птичьей честности! Она считает, что иногда мы, люди, неоправданно усложняем ситуацию. По её мнению, немного прямоты и искренности может быть очень полезно.

— Ну, должна сказать, что это освежающий взгляд на вещи, даже для птичьего ума! Надо будет иметь это в виду во время следующего поучения от воеводы… — Ольга с любопытством глазеет на белую птицу, отмечая про себя, с каким доверием она держится с конюхом Вещего Олега.

— Я рад, что Вы оценили её мудрость. Запомните, если Вам понадобится отдохнуть от нравоучений или дружины, мы с этой голубкой всегда рядом. И всегда готовы обсудить секреты ворона воеводы или даже хитроумный план, связанный с похищением из-под носа зазевавшегося воина чего-то вкусненького.

— Звучит заманчиво! Спасибо, что поделились со мной этой восхитительной тайной, — Ольга кланяется сначала самому конюху, а затем его птице, словно те были какими-то важными особами при дворе. — Рада была познакомиться, голубка и?

— Щука.

— Голубка и Щука, — повторила, с трудом удерживаясь от того, чтобы не залиться смехом, дочь Эгиля и широко улыбнулась. — И, пожалуйста, называй меня на "ты", хотя бы наедине, когда рядом никого нет. Мне через неделю шестнадцать, а не шестьдесят.

— Хорошо, — кивает юноша. — А мне только через три. Придётся слушаться старших. Чем обязаны Вашему… нет, твоему визиту голубка и Щука? Меня уже успело допросить несколько человек, так что если и ты за этим пожаловала, то мне нечего добавить к уже рассказанному.

— Если я захочу узнать подробности, то точно не сегодня, — взгляд Ольги мгновенно мрачнеет, и глаза из светло-серых становятся оттенка свинцовых грозовых туч; руки же неосознанно сжимаются в кулаки. — Я пришла для другого. Поблагодарить.

— Поблагодарить? — переспросил, удивлённо косясь на будущую княгиню, парнишка. — За что же? Я ничего не сделал, даже спасти его не сумел…

— Ты рассказал мне, — сделала паузу и посмотрела на собеседника девушка. — Уже это дорогого стоит. Признаюсь честно, что не уверена, поделился бы со мной произошедшим кто-то другой. Мне некому здесь доверять, да что там, даже поделиться печалями и радостями.

— В этом мы похожи.

— Даже если так, у тебя есть эта голубка, — вздыхает Ольга и переводит взгляд на белоснежную пташку. — Могу я её погладить?

Щука, недолго раздумывая, так же смотрит на свою подругу и говорит:

— Конечно. Она, кажется, не против. Но лучше подойти к ней осторожно. С первого взгляда она кажется нежной и пугливой, но на самом деле довольно вспыльчивая особа.

Затаив дыхание, варяжка подходит к голубю, протягивая хрупкую руку. Птица, настороженная её движениями, трепещет крыльями и не подпускает её ни на шаг. Тогда ближе к Ольге подходит сам Щука, готовый в случае необходимости вмешаться.

— Её пух похож на облака, — произносит заворожённая девушка и останавливает руку в считанных сантиметрах от птицы, которая начинает ещё сильнее бить своими крыльями и взволнованно курлыкать. — Но, какими бы мягкими не казались её перья, их обладательница может не полюбить прикосновений чужого ей человека. Пожалуй, познакомлюсь с ней поближе в следующий раз. Вы же не против?

— Мы не против, — поймав на себе взгляд крохотных глаз пташки, улыбается Щука. — Вот только вряд ли наши задушевные беседы втроём одобрит сам князь.

— Почему это? — наивно хлопает очами Ольга и морщит лоб. — Или мне и приятелей запрещено иметь?

— Если сейчас кто-то из своры застанет нас здесь, то приятели — это последнее, о чём они подумают, — парнишка краснеет и стыдливо отводит взгляд в сторону. — Поэтому чем скорее ты уйдёшь, тем будет лучше. Да и не положено общаться конюху и княгине.

— Да не княгиня я! И… о какой своре ты говоришь?

Щука вздыхает и закатывает глаза: в чём-то умная и даже не по годам мудрая собеседница оказывается абсолютно несведущей в некоторых других вопросах. Конюх щурится, когда голубка вспархивает и пересаживается на его косматую рыжую голову, и только потом продолжает:

— Дружина — это свора, они все его цепные псы. Лют — самый жестокий из них. Бранимир — самый человечный, простой и степенный…

— А Вещий Олег тогда кто?

— Ты так и не поняла за прошедший день? — горько улыбается собственным же словам олегов помощник и цокает языком, но оставляет вопрос без ответа. — В любом случае, простой народ — всего лишь овцы, которых стригут и перегоняют туда, куда заблагорассудится их пастырю. Безропотные, молчаливые и пугливые овцы.

Ольга, обдумывая слова Щуки, ещё крепче сжимает кулаки; на виске её вздулась и забилась тонкая синяя вена.

— Значит, и я тоже овца. Так?

— Я всего лишь делился своими мыслями, — юноша подходит чуть ближе к варяжке, внимательно осматривает её, удивлённую таким поведением собеседника, с ног до головы, прежде чем продолжает. — На овцу не похожа совсем. Но я конюх, поэтому могу ошибаться, всё-таки в лошадях я разбираюсь куда больше.

Дочь Эгиля хихикает, игриво подталкивая олегова помощника локтем, а затем становится максимально серьёзной. На её лицо словно сошло озарение!

— В лошадях ты разбираешься лучше всех, — вслух озвучивает она свои мысли, пока от следующей фразы варяжки глаза Щуки не начинают ползти на лоб. — Мне нужна лошадь. Точно!

— В Киеве на конюшне полно жеребят и молодых скакунов, обязательно подберём кого-нибудь подходящего по характе…

— Мне нужна лошадь, Щука, — перебивает его, сбивчиво продолжая, девушка. — Сейчас.

— Зачем она сейчас, да ещё и ночью? — спрашивает конюх, но по взгляду избранницы Игоря понимает, что речь идёт явно не о рядовой прогулке в столь поздний час.

— Чтобы сбежать, зачем же ещё, — пожимает плечами девица и прикусывает нижнюю губу. Голубка на голове конюха тут же удивлённо курлыкает, словно вопрошая, о каком побеге идёт речь. — Подберёшь мне самого быстрого из своих подопечных?

— Какой такой побег?! Да меня за такое головы лишат, а я только одной ногой выбрался из могилы сегодня!

— Тогда уйду пешком, — буркнула, смерив его сердитым взглядом исподлобья, Ольга, пытающаяся сдержать слёзы, но тщетно: несколько крупных капель превращаются в крохотный водопад, что держит свой путь от её левого глаза вниз по щеке. — Я согласилась на это ради Ярослава, только чтобы защитить его и спасти от смерти. Теперь его больше нет, а значит — я никому ничего не должна. Если нет товара — то за него не платят денег, мой отец так бы сказал. Что мешает мне вернуться к семье?

— Помилуйте меня боги, откуда ты такая свалилась… Ты — жена князя Игоря, и точка. И это работает не так, как ты представляешь, речь не о какой-то торговле и товарах.

— Пока ещё не жена. До свадьбы я не более чем невеста, и если доводов с нашим договором будет недостаточно… Я придумала кое-что ещё, что точно заставит князя передумать и умерить свой пыл касательно женитьбы.

— И каков твой изобретательный план? — Щука закатывает глаза в очередной раз и складывает перед собой руки.

— Я скажу… — девушка мнётся, её щеки становятся пунцовыми. — Я солгу, что была с Ярославом. Что я не невинна, а значит, не гожусь в жёны нашему князю. А согласилась на сделку, потому что боялась за жизнь возлюбленного, вот и решилась на обман, чтобы сберечь его голову на плечах. Не будут же они меня осматривать, в самом деле? Не будут же, да?

— Я конюх, а не лекарь. Но мужчинам строго-настрого запрещено с тобой даже близко общаться, — конюх вздыхает, понимая, что ему конец за одно только это. — Не то что видеть тебя с распущенными волосами или нагую. Поэтому не будут. Раз так, то зачем бежать? Поговоришь с князем и воеводой, вдруг они к тебе и правда прислушаются.

— Тошно мне в этих стенах. По семье соскучилась. И матушке Ярослава надо сказать, чтобы не оставалась в неведении, иначе так и будет ждать его дни, месяцы и годы обратно домой, места себе не найдёт. Ну так что? Поможешь одной овце найти путь прочь из загона?

— Я понимаю твоё положение, но бросать вызов княжеской семье — опасное дело. Ты сама видела, к чему это может привести. Если кого-то из нас поймают, то беды не избежать.

— Я знаю о риске, Щука, но не могу просто взять и упорхнуть на крыльях как твоя голубка. И сердце подсказывает мне, что ты — единственный, кому я могу довериться и попросить о помощи среди всех этих воинов. Всего лишь помоги мне с лошадью и укажи дорогу до Лыбуты, всё остальное предоставь мне самой. Обещаю, что никто не узнает о твоём участии в этом. Ведь никто не заподозрит в таком простую овцу из стада, верно?

Конюх задумался, но при виде милого личика Ольги, красного от слёз, его глаза наполнились состраданием и решимостью. На своей ладони он почувствовал уверенное прикосновение руки дочери Эгиля.

Взгляд его перемещается в тёмный пыльный угол, где стоит старая приоткрытая клетка для голубки. Хотя бы одной птице он, так и быть, поможет обрести свободу.

Глава XII: Волки

ГЛАВА XII: ВОЛКИ

Вступившая в свои права несколько часов назад ночь, вызвездившая тёмное небо, не торопилась уступать пальму первенства дневному светилу, но где-то там, далеко за горизонтом, между взъерошенных еловых пиков, вот-вот готовилась забрезжить красная заря. Пока же мрак безраздельно правил бал вместе со своими порождениями, что проворачивали среди теней и бледного лунного света свои делишки.

Сегодня к лисам, филинам, нетопырям и голосящим жабам присоединились ещё двое ночных созданий. Прошмыгнув мимо утомлённого часового, что видел у костра уже не первый по счёту сон, пара осторожно скрылась в дубовой роще, где были привязаны все ретивые кони дружинников.

Под корни громадного дуба, упирающегося своими "лапами" в лесную подстилку, чёрной скользкой стрелой устремляется испуганная шорохом шагов незваных гостей змея, и Ольга чуть не подпрыгивает на месте от неожиданного появления гада. Несмотря на испуг, девушка зажимает ладонью собственный рот, и оттуда не доносится ни единого звука, что мог бы выдать её и согласившегося помочь олегова прислужника.

Кони на своей стоянке принялись мотать головами с длинными гривами и беспокойно нюхать воздух, который втягивали крупными и слегка влажными от росы ноздрями. Приближающиеся к ним силуэты, мелькнувшие между стволов, вызывают у них волнение, но Щука отлично знает своё дело. Конюх несколько раз ударяет кулаком по ладони в только ему известном ритме, и от знакомого глухого звука табун моментально успокаивается.

Миновав крупных лощёных жеребцов, что принялись щипать сочную кислицу, растущую в тени деревьев, рыжеволосый юноша отыскал небольшую и грациозную гнедую кобылу. Заметив парнишку, она вскинула голову и беззвучно зашевелила мясистыми губами, пытаясь поцеловать веснушчатое лицо своего хозяина, что с переменным успехом закрывал его ладонью.

— Полно тебе, Молния! — недовольно прошептал он и выставил руку вперёд, однако ушлая кобыла тотчас же извернулась и наградила щёку проводника дочери Эгиля прикосновением длинного и шершавого языка, пахнущего терпкой пережёванной травой. — Ай!

— У тебя со всем зверьём женского пола такие любопытные отношения? — от фразы варяжки начинают пофыркивать, будто смеясь, окружающие кони, а сама девица лукаво поднимает одну бровь и осторожно гладит по лбу с крохотным белым пятнышком в центре свою новую знакомую. — Молния, рада нашему знакомству. Я — Ольга.

— Молния очень сильная, быстрая и верная. А самое главное — спокойная и бесстрашная. С ней у тебя будет больше шансов сбежать незамеченной, — наконец-то сдавшись перед продолжающей лобзать его кобылой, отвечает Щука. — Она пронесёт тебя через ночь прямиком домой.

— Куда? — немного смущённо спрашивает девушка и смотрит по сторонам: в какой из них находилась Лыбута, она совершенно не представляла, даже несмотря на то, что по дороге к охотничьему домику часто отвлекалась на окружающие пейзажи и любовалась ими: Бранимир желанием разговаривать не очень-то отличался.

— Видишь, как там, на горизонте, дрожит воздух? — юноша указывает перстом на небо к юго-западу от них. — То от дымоходов, топят свои печи хозяйки. Это Псков. А дальше, за Великой, к югу от города, будет и твоя деревенька.

— Поняла, — кивает варяжка и, вдохнув полной грудью воздух, крепко обнимает удивлённого таким поведением мальчишку. — Я никогда не забуду твоего поступка, Щука. Ты показал мне, что даже среди этой дружины есть настоящие товарищи и те, кому можно доверять.

На мгновение она ещё крепче прижимается к смущённому конюху, но затем, подгоняемая начавшим светлеть небом, с твёрдой решимостью встретить неизвестность отстраняется от него и продолжает:

— Я должна идти, Щука. Но знай, что ты всегда будешь занимать особое место в моем сердце. Спасибо за всё, что сделал для меня. Спасибо за то, что сделал для Ярослава, хоть и не смог спасти его. Ты замечательный человек. И… я буду скучать по тебе и компании голубки и Молнии.

— С Молнией у тебя ещё будет некоторый простор для знакомства, — юноша помогает своей собеседнице оседлать кобылу и искренне обращается к ней напоследок. — Поезжай, скоро уже начнёт светать. Пусть семь ветров направят тебя к жизни, полной счастья и свободы.

Улыбнувшись в последний раз, Ольга отворачивается и легонько ударяет красавицу Молнию ногами по бокам. Оглянувшись в последний раз, она смотрит на Щуку глазами, полными молчаливой благодарности, после чего на своем скакуне уносится галопом в ночь.

Рыжеволосый парнишка внимательно смотрит, как она исчезает в темноте, и его сердце наполняется чувством выполненного долга. По высокой, влажной от росы траве он уже через несколько минут возвращается в лагерь незамеченным и пробирается в охотничий домик.

* * * * *

Когда Ольга вместе с Молнией оказываются в тёмном псковском лесу, сердце девицы наполняется причудливым переплетением из решимости, страха и нестерпимой тоски утраты. Груз нежеланного брака всё ещё тяготит её и висит над головой дамокловым мечом, но сейчас вместе со свежим, пахнущим хвоей воздухом в груди она ощущает надежду и… свободу?

Синий бархат ночного неба с разбросанными по нему созвездиями словно дарит свет и подсказки, напоминая, что она не одинока в этом путешествии. Стожары семью кострами пылают в далёкой вышине и заставляют вспомнить недавние события на капище.

В приступе злобы и отчаяния Ольга не только уничтожила давнюю святыню рода Рюриковичей и совершила богохульство, но и, самое страшное, наглотавшись дыма и раскалённого как гнев в сердце воздуха, в бреду своём подарила поцелуй князю Игорю. Были ли Ярослав тогда простой галлюцинацией, мороком, что породили в её голове испарения от ароматических трав воеводы, усталость и едкий дым? Или он и впрямь направил к ней наследника киевского престола и через него в последний раз явил ей свой образ, чтобы попрощаться и выхватить её из огненных лап погибели?

Ответа на этот вопрос она не знала.

Зато отлично понимала, что за пару дней успела наломать столько дров, что в пору сложить из них самый большой из когда-либо существовавших погребальных костров, где сожжёт она свои чаянья, мечты и мысли о светлом счастливом будущем. Разве представила бы она неделю назад, что случайно обнаружит посреди родной глубинки раненого правителя? Что найдёт в себе смелость ответить ему отказом и едва не выбросить за борт старого отцова челна?

Погладив мягкую гнедую гриву Молнии, варяжка грустно улыбается. Пожалуй, тогда ещё всё можно было исправить и переиграть, вот только другую судьбу уготовили ей три судженицы, когда под бдительным присмотром Мокоши пряли нить жизни дочери Эгиля.

Увы, поговорить по душам с Ярославом она не успела. Не успела объяснить, почему согласилась на такое внезапное — и до конца ей непонятное — предложение со стороны Вещего Олега, которое казалось единственным выходом для спасения жизни возлюбленного. Не успела выяснить, что всё-таки приключилось со Славкой в Новгороде и почему он попал в передрягу, выбраться из которой юноша решил за счёт кражи фамильного княжеского перстня. И не успела сказать, как сильно его любит, раз пошла на всё это…

Родителей она понимала и не даже не смела осуждать. С их точки зрения, с высоты их жизненного опыта боги просто подарили им такую возможность, не воспользоваться которой означало глупость. Став родственниками великого князя, они обеспечили бы лучшую жизнь не только ей, но и себе, и маленькому Вилу. С щедрыми дарами из столицы дела отца наверняка пошли бы в гору, ведь на полную богатств ладью можно было приобрести не только вторую корову, о которой так мечтала Ждана, но и заполучить собственное судно и снарядить команду, ещё и на закупку какого-то редкого и ценного товара остались бы деньги. А ведь отец не раз говорил, что мечтает однажды прославиться торговлей чем-то редким и по-настоящему ценным, а не дёгтем или мелким мутным янтарём. Привези он, допустим, в Псков, а то и в Новгород фризское сукно или шёлк из греков, то прославился бы среди всех окрестных купцов и заработал себе не только барыши, но и славное имя. А потом передал все свои умения, знания и накопленные средства вместе с опытому Вилфреду, когда он подрастёт… Тогда заживут они намного лучше, чем сейчас, в тесной избе и с одной дряхлой, худой коровой.

Погрузившись в поток размышлений, Ольга уже не может выбраться из этого бурного течения мыслей в голове. Окружающая темнота леса усиливает её чувство уязвимости, но и она уже колеблется в своём решении вернуться в родную деревню.

Шелест листвы и тихий шепот ветра словно вторят её внутренним переживаниям и сомнениям. Ночная тишина одновременно успокаивает и пугает, напоминая о жертвах, которые она принесла, и о трудностях, с которыми ей предстоит столкнуться.

Если она вернётся к семье, то каким будет её будущее? Полгода или год её траур и горе, так и быть, уважит отец, молча одобрит мать Ярослава, Лада, а потом? Ждана не даст дочери долго сидеть в девках и сосватает за кого-то из Пскова, быть может, компаньона Эгиля или человека не из купцов, а, например, состоятельного крестьянина.

Славку она этим не вернёт. Благосостояние семьи лучше не сделает, а, наоборот, навлечёт на них и себя несмываемый позор: вести о том, что после объявления невестой самого великого князя она вернулась назад на хвостах сорок разлетятся не только по Лыбуте, но и всем окрестным землям, добавив в репутацию отца ещё одну ложку дёгтя, а ведь дела его и без того не так хороши, как хотелось бы.

Будет ли она счастливее с новым мужем? Вряд ли. Станет одной из тех, кого Щука называл овцами.

По любви её замуж не выдадут, а супруг, скорее всего, окажется старым некрасивым толстосумом, что станет обращаться с ней, как с трофеем или игрушкой. Каким бы… противоречивым ей не казался Игорь, он, по крайней мере, спас её из горящего капища и согласился сберечь жизнь Славки в обмен на этот брак.

То, что этой самой жизни его лишил жестокий и буйный дружинник — от князя уже не зависело. Видно, так уж на роду Ярослава было написано: умереть молодым, как бы не старалась она вытащить его из рук смерти.

Неужели она погорячилась и вот так опрометчиво совершила очередную глупость?

С каждым шагом гнедой лошади Ольга чувствует, как в её жилах бурлит сомнение, что только усиливается. Когда прохладный ночной воздух касается лица варяжки, слезы дочери Эгиля смешиваются с вновь обретенным чувством силы.

Она больше не связана цепями общественных ожиданий и обязанностей. Вместо этого она обретает свободу, прокладывая свой собственный путь. Звезды мерцают над ней как путеводные огни, нашептывая обещания светлого будущего.

Да, она оплакивает утрату прежней жизни, семью, которую ей пришлось оставить, и горькое прощание с Ярославом. И всё же она надеется, что в родной деревне родные смогут заново построить свою жизнь и обрести счастье, будь то Эгиль, Вил, Ждана или даже Лада — старую одинокую женщину в беде она не оставит и упросит отправить ей хоть какое-то содержание.

Нужно вернуться к охотничьему домику до того, как её хватится кто-то из княжеской своры.

— Поторопись, милая, — разворачивает Молнию девица и всматривается в окружающий полумрак. — Поторопись!

Древние деревья шорохом листвы словно шепчут ей слова поддержки, их ветви вытягиваются и указывают дорогу к охотничьему домику, а звёзды в вышине пристально следят за ней, не сводит своего взора и одинокая луна.

Решимость принять судьбу княжеской жены ради лучшего будущего всех вокруг становится всё сильнее. Темнота леса больше не пугает Ольгу, а наоборот, придает ей мужества и стойкости.

Через несколько минут ускорившаяся кобыла неожиданно останавливает свой бег и замирает посреди густого ельника. Вокруг не видно ни зги, а воздух как никогда холоден и влажен, пробирая морозным ветром чуть ли не до костей.

Девушка судорожно сглатывает слюну и обречённо вздыхает, не узнавая мрачный лес вокруг. Они заблудились.

* * * * *

Новгородский порт, той же ночью

В порту Новгорода, расположенном на берегу Волхова, днём оживает шумный город, где купцы, моряки и простые жители занимаются торговлей и обмениваются товарами из ближних и дальних стран. Однако с наступлением ночи, когда древние стены погружаются в темноту, в них возникает совершенно иная атмосфера.

В бледном лунном свете на стоянку кораблей падает рассеянное сияние, а загадочные тени пляшут по узким улочкам, уставленным деревянными складами и тавернами. Питейные заведения, которые днём были заполнены шумными посетителями, теперь становятся тише, поскольку последние расходятся по своим комнатам или возвращаются домой, подвыпившие и довольные. Мерцающие ручные фонари, что держат немногочисленные выпивохи, следующие ко сну, придают тускло освещенным улицам таинственную ауру.

Среди ничем не примечательных посудин, пришвартованных в порту, одна бросается в глаза тем, что на палубе её стоит одинокий человек. Это судно скромных размеров, скрытое тенью, с выцветшими парусами, на которых изображены знаки отличия давно забытого клана. Корабль выглядит обветренным и потрепанным от бесчисленных путешествий по коварным морям.

Под покровом ночи, когда все уже улеглись в свои постели, из темноты появляется силуэт в плаще с капюшоном. Двигаясь с бесшумной сноровкой, таинственная фигура приближается к ничем не примечательному кораблю, а стоящий на борту и наблюдающий за беспокойными волнами матрос оживляется и хватается за короткий меч.

Человек, скрытый складками плаща, не подает признаков узнавания, пока он поднимается на борт корабля, скрывая свою личность от посторонних глаз.

— Я ждал птицу, — ожидавший гонца Козводец по-прежнему сжимает свой клинок и с недоверчивым прищуром смотрит на незваного гостя. — Каков пропуск?

— Девиз торговцев. Птица не сеет, не жнет, а сыта живет, — отвечает незнакомец и, получив от собеседника утвердительный кивок, улыбается.

Корабль тихо поскрипывает, когда оба мужчины опускаются в его чрево и исчезают из виду.

Внутри корабля атмосфера полностью меняется. В воздухе витает атмосфера тайны, шепот самых разных языков и запах опасности. Таинственная фигура, так и не снимая своей маскировки, проходит вперёд и протягивает пожилому седовласому мужчине, что ждал его на борту, серебряную монету с оттиснутой на ней руной " ᚱ ", обозначающей путь.

— Князь велел передать это как знак того, что мне можно доверять.

— Доверять чуть больше, чем ранее, — добавляет обладатель окладистой бороды и головы с глубокими залысинами. — Тебя послали не просто так, верно?

В тускло освещенной каюте на большом столе разложена карта из пергамена, на которой изображены соседние государства и владения самого сидящего на киевском престоле правителя. Одним отточенным движением своего клинка знатный муж отсекает верх карты и берёт его в руку: на обвисшей недублёной сыромятной бычьей коже можно заметить очертания Волхова, Ильменя и стоящего на их берегах города.

— Здесь, в глубинах этого судна, секреты продаются как товар, — показывает отрез карты своему оставшемуся инкогнито собеседнику мужчина и ухмыляется. — Твой князь предлагает именно такую цену за моё молчаливое содействие и помощь?

Фигура в плаще и капюшоне, глядя на заинтригованного хозяина корабля, некоторое время молчит, прежде чем ответить в весьма завуалированной манере:

— В тяжёлый час узнаешь верного человека. Подумай над этим.

Бородатый мужчина кивает и крутит серебряную монету в своей морщинистой, с пигментными пятнами, руке, прежде чем торопливо убирает её в карман шароваров из дорогой ткани. Через час, с наступлением рассвета, загадочная фигура покидает борт судёнышка, оставляя того, кто был свидетелем этого визита, размышлять о своём решении и делать верный выбор.

* * * * *

Ощущение чего-то нехорошего только усиливается, а под ложечкой начинает сосать.

Ранее спокойная и послушная Молния принимается громко ржать и мотать своей головой с большими умными глазами, в которых читается тревога. Ольга чувствует, как напрягаются мышцы кобылы под ней, когда воспитанница Щуки в очередной раз смотрит во мрак ночного леса.

Взволнованная варяжка сама смотрит в переплетения ветвей в этой забытой богами чаще, пытаясь понять, чем вызвано беспокойство лошади. Повернув голову, она замечает движение за деревьями. Страх охватывает сердце дочери Эгиля, когда она осознаёт, что в полумраке может скрываться что-то по-настоящему опасное.

Подстегнув гнедого скакуна, она изо всех сил натягивает поводья, но лошадь, охваченная страхом, не сдвинулась с места. Ещё раз. Ещё раз! И всё равно — безрезультатно.

Непослушание Молнии только усиливает панику беглянки.

— Молния… милая, пожалуйста… давай выбираться отсюда, — шепчет девица и гладит свою лошадь по голове. — Куда угодно, здесь нам нельзя оставаться.

Однако кобыла, охваченная первобытным страхом, не смеет пошевелиться, лишь только на месте ударяя копытами по лесной подстилке в такт своему участившемуся сердцебиению. Ольга ещё раз осматривается по сторонам, но никого поблизости нет, странный силуэт словно сквозь землю провалился!

Луна низко висит в небе, отбрасывая жуткие тени на корявые деревья, но это… Это всего лишь тени и образы, порождённые её страхами и усталостью. Пытаясь успокоить себя, варяжка делает глубокий вдох, как вдруг по её спине проходит дрожь, а всё тело покрывают мурашки и холодный пот.

Жуткую тишину леса разорвал зловещий рык зверя, затаившегося среди колючих елей, что утаили его за своими широкими лапами. Словно оживший кошмар, из темноты появляется огромный черный волк с жёлтыми глазами, сверкающими злобой и голодом.

Ольга застывает в ужасе, все её внутренности дрожат, когда хищный зверь принюхивается к почве под своими ногами, а из его зубастой пасти густыми, тягучими нитями свисает слюна. Чудище словно предчувствует пир сразу из двух добыч и улыбается в своём жутком оскале.

Застыв от страха, Ольга пуще прежнего натягивает поводья, её разум мечется, отчаянно пытаясь найти выход. Инстинкты шепчут и подсказывают ей, что нужно бежать, сопротивляться, но дрожащие ноги Молнии по-прежнему отказывались двигаться. Сердце бешено колотится, и каждый удар отдаваётся в груди как гром, заглушая все разумные мысли.

Но когда волк в очередной раз оскалился и согнулся, готовясь атаковать, произошло нечто неожиданное. В её жилах забурлил неожиданный прилив храбрости. В момент отчаяния варяжка приняла решение в доли секунды и решительно сорвала ветку сухого дерева рядом, швырнув сук в сторону хищного зверя.

От глухого звука приземлившегося в сухие листья и хвоинки предмета лесной разбойник отпрыгивает в сторону и, задержав взгляд на волке, она видит, как в глазах плотоядного чудовища появилось замешательство. Их взгляды встретились, в них отразились страх и одновременно решимость.

В этот момент Ольга поняла, что волк — это не жуткий страж глубин тёмной чащи, а такое живое существо со своими чувствами и инстинктами, как и она сама или кобыла под ней.

Набравшись храбрости, дочь Эгиля протянула дрожащую руку к дереву, отломила ещё одну ветку рябины и взмахнула ей перед собой. Волк замешкался, его рычание стало тише, однако на один и тот же крючок дважды он не попался: пронзительные янтарные глаза засветились злобой, отражая мерцающий свет луны, а сильные лапы приготовились к броску.

Однако как раз в тот момент, когда Ольга оказалась на грани отчаяния, из-за деревьев послышались звуки чьих-то шагов. Застигнутый врасплох, волк на мгновение отвлекается. Из тени выходит фигура одинокого воина с внушительным мечом, сверкающим наготове. Облаченный лишь в льняную рубаху и кожаные штаны, князь Игорь предстаёт перед ними высокий и непоколебимый, как маяк надежды перед лицом тьмы.

— Вот мы и снова встретились. Не трогай её, у тебя есть я, — властным голосом темноволосый витязь приказывает волку отступить. — Сейчас ты сполна ответишь мне за гибель Хроссбьорна, который погнался за тобой по псковской распутице!

Великий князь поднимает руку с клинком вверх, и уже один только этот жест излучает уверенность и мужество, когда он встречается взглядом со свирепым хищником.

Ольга с трепетом наблюдает за тем, как волк, почти нехотя, теряет к ней интерес и поворачивается ожесточённой мордой к Игорю. Давняя цель правителя, что тогда и увлекла его в погоню во время охоты, напрягается, прижимается к земле, а затем живой взведённой пружиной отталкивается от неё и прыгает прямо на князя, разевая свою жаждущую плоти пасть с обоюдоострыми белоснежными зубами.

Глава XIII: Пастырь

ГЛАВА XIII: ПАСТЫРЬ

Луна висит высоко в чернильно-чёрном небе, бросая жуткий отблеск на окружающие кривые деревья. В воздухе витает запах страха, а Ольга, вцепившаяся в поводья своей кобылы, с волнением смотрит, как громадный чёрный волк отворачивается от них и переводит всё своё внимание на внезапно показавшегося посреди чащи великого князя.

Меч, своей верный спутник, он крепко сжимает в… задрожавшей руке. Ему приходилось сталкиваться со многими противниками, но ни один из них не был так страшен, как тосущество, которое сейчас смотрит на него из полумрака густого леса.

Низкое рычание, раздавшееся в ночи, заставляет воина похолодеть. Игорь чувствует на себе взгляд хищника, лишённого какого-либо страха и движимого одним лишь желанием крови. Чудовище, словно призрак, появившийся из теней, отталкивается от земли и бросается вперёд, обнажив клыки, блестящие от слюны в рассеянном свете.

Сердце сына Рюрика заколотилось от паники, в глазах, зрачки которых расширились, сверкнуло отражение рвущегося в бой плотоядного зверя, а тело на мгновение парализовало от ощущения какого-то глубинного, первобытного страха.

Этот страх Игорь хорошо помнил.

Тогда, будучи мальчишкой, он впервые почувствовал подобный ужас в этих же местах, рядом с охотничьими угодьями его семьи. Бранимир приволок добычу, которой громко хвастался среди остальных дружинников — то был похожий волк, с тёмной свалявшейся шкурой и широкими сильными лапами.

Остекленевший взгляд жёлтых глаз уже мёртвого хищника юный князь запомнил навсегда: даже испустив дух, огромный зверь вселил в него тогда такой страх, что даже несмотря на усилия Веремуда спать спокойно несколько ночей Рюрикович не мог. Словно сама смерть заглянула ему в душу и предупредила несущим погибель оскалом белых зубов о том, что всё в этом мире недолговечно и одним движением, одним броском любое существо может лишиться своего сердцебиения и перестать дышать.

Старый воспитатель, желая смягчить отпечаток образа чудища на разум будущего правителя, рассказал ему одну из десятков своих мудрых историй. Скуггульф, кажется, так звали того гиганта, пожирающего луну?

Волк-великан преподал урок охотнику Кнуду и научил того жить в мире со своими страхами, тревогами и грехами. У Игоря за всю его недолгую жизнь последовать его примеру, увы, не получилось, и вместо того, чтобы стать союзниками великого князя, паника и ощущение собственной беспомощности надавили на его плечи тяжёлым и неподъёмным грузом.

С молниеносной быстротой волк бросился вперёд, рассекая когтями воздух. Ольга вскрикнула, а Игорь попятился назад и попытался поднять клинок, чтобы защититься, но руки словно превратились в ватные и безвольно выпустили выскользнувшую оттуда рукоять меча.

С глухим ударом оружие рухнуло на устланную жёлтыми хвоинками землю.

Когда между его будто застывшим с маской ужаса лицом и пастью окаянного зверя остаётся несколько аршинов, внезапная серебряная вспышка проносится мимо обоих. Словно в замедленной съёмке Игорь поворачивает голову и видит, как подоспевший на помощь Вещий Олег, суровый и закалённый в сотнях битв витязь, с непоколебимой точностью метнул в цель свой могучий топор.

Направляемое уверенным броском, оружие пролетает метр и находит свою цель, глубоко, с мерзким треском, вонзаясь прямиком в череп лесного жителя. Огромное существо издаёт леденящий душу последний короткий вой, в котором смешиваются боль, ярость и удивлением, и с безжизненными глазами глядит в небытие, мешком с песком упав на землю.

— Потерял? — с полным разочарования и одновременно искренней тревоги взглядом воевода поднимает меч великого князя и протягивает его своему племяннику; оба прекрасно осознают, что заданный вопрос не требует никакого ответа.

Пришедший в себя хозяин киевского престола кивает, на его лице отражается благодарность и уважение к старшему родственнику, от которого, несмотря на завершение короткого поединка, всё ещё исходит какая-то невидимая могучая сила. Сила, которой он сам не обладает.

— Следующая ночная прогулка может оказаться для любого из вас последней, поэтому попрошу впредь воздержаться от подобных вылазок, — строго обращается к обоим представителям младшего поколения бывший регент и, заметив собравшуюся было открыть рот Ольгу, жестом остановил её и кивнул. — Вопросов нет? Отлично. Теперь — возвращаемся обратно, через пару часов уже пора выдвигаться в путь.

Не смея больше возражать воеводе, девушка кивает и гладит успокоившуюся Молнию, что осторожно шагает вперёд мимо отправившегося к праотцам хищника. Игорь, также бросив на него последний взгляд, гневно шевелит ноздрями и изо всех сил пинает по нижней челюсти твари, вымещая на ней всю свою агрессию и ненависть к собственной минутной слабости и страхам.

Черепная коробка волка, уже и без того раскроенная лезвием метательного топорика, с хрустом разлетается вдребезги и щедро орошает своим белёсо-алым содержимым землю. Ольга, с трудом сдерживая рвотный позыв, отворачивается и зажмуривается; тяжело вздохнувший предводитель дружины мотает головой, глядя на запачканное оружие, и говорит:

— Что ж, он всё равно затупился и пришёл в негодность. Заведу новый. Наши кони в полуверсте отсюда, они крупнее и не сумели пробраться сквозь густой ельник, так что следуй с Молнией за нами. И не отставай. Кто знает, какие ещё твари здесь обитают.

Спустя некоторое время, Ольга, расстроенная тем, что её попытка побега не осталась незамеченной, дожидается, пока кобыла воеводы оторвётся вперёд и догоняет великого князя. Верхом на новом буланом коне, он не сразу замечает появление невесты, погруженный в глубокий омут собственных мыслей.

— Как… вы меня нашли? — преодолев всё же страх, робко спрашивает варяжка.

— Испуганное ржание Молнии могло даже мертвеца из могилы поднять, её сложно не услышать.

— Нет, я о другом, — нервно сглатывает, боясь за судьбу пришедшего ей на выручку конюха, девица.

— Тебя, скачущую вдалеке на кобыле, увидел один из дружинников и тотчас же разбудил нас с воеводой. Повезло, что заметил на открытом пространстве до того, как вы скрылись в лесу.

От сердца моментально отлегло. Щуке ничего не грозило.

* * * * *

Когда первые лучи утреннего солнца пробились сквозь густой полог высоченных елей, золотистый свет разлился по просторам северных лугов и лесов. Поцелованные росой травы переливаются словно драгоценные алмазы, покачиваясь и сверкая на легком ветерке, что-то шепчущим многовековым дубам священной рощи.

В воздухе витает сладкий аромат полевых цветов, яркие краски которых создали нерукотворный изумрудный ковёр с всплетением узоров жёлтого, красного, розового, василькового оттенков. Нежные лепестки распускаются, устремляясь к небу подобно рукам, восхваляющим новый день; между ними танцуют привлечённые манящим запахом нектара бабочки, чьи крылья переливаливаются калейдоскопом радуги.

В этом безмятежном царстве природы царит симфония разнообразных звуков. Мелодичные трели певчих птиц разносятся по деревьям в унисон шелесту листвы и журчанию впадающих в Великую ручейков.

Когда утреннее солнце полноценно вступает в свои права, обитатели зелёных чертогов выходят из дремоты. Величественные олени начинают пощипывать молодую траву, то и дело задирая рога к небу и прислушиваясь к отдалённому ржанию коней и тарабарщине человеческой речи; осторожные косые ловко выпрыгивают из-под густого полога еловых лап, принюхиваясь к сочной заячьей капусте под кронами деревьев.

В лучах дневного светила на поляне резвится семья лисиц, их огненная шерсть резко контрастирует с окружающей зеленью. Щенята с озорством гоняются друг за другом и пытаются ухватиться за пушистые хвосты братьев и сестёр, мать их довольно наблюдает за игривыми забавами своих чад.

Высоко в небе же парит чета соколов, зорко следя за раскинувшимся под ними пейзажем. Расправив широкие крылья, они легко перемещаются по восходящим потокам прогревающегося воздуха, безраздельно владея небесами.

— Игорь, племянник мой, — обращается к родственнику, стоящему рядом с ним у охотничьего домика, воевода, — Взгляни на этих величественных соколов, парящих высоко над землёй. Они — князья неба, правители небес, так же, как и ты повелеваешь всеми просторами от Новгорода до Киева под этими облаками.

Глаза молодого витязя следят за вытянутой рукой дяди, и он видит, как хищные птицы словно танцуют на ветру, легко скользя могучими крыльями по воздуху. Их царственное присутствие приковывает к себе внимание, их зоркие очи неотрывно следят за миром внизу.

— Недаром символом рода твоего отца стал сокол. Как и эти благородные летуны, княже, — продолжил свои поучения Вещий Олег, — Ты должен научиться парить над мелкими склоками и коварными завистниками под попутными ветрами благословения богов. Пусть их благодать и сила и дальше вдохновляют тебя на мудрое и проницательное правление.

Заворожённый пируэтами оживших изображений с герба Рюриковичей, Игорь лишь молчаливо кивает, вновь устремив взгляд на пару соколов. Он почувствовал, как в нём разгорается огонь, решимость подняться над стоящими перед ним задачами и предназначением. Что-что, а вдохновлять его дядя умел как никто другой, и одна лишь его сестра — и мать Игоря — могла тягаться в этом таланте с бывшим регентом.

— Соколы, княже, — продолжил Олег полным убеждённости голосом, — не ищут власти ради власти. Они не ведут войны ради завоевания. Нет, у них есть высшая цель. Они защищают свои гнезда, своё потомство и свои владения с непоколебимой преданностью и мужеством.

Глаза Игоря заблестели пониманием, когда он внимательно вслушался в речи своего давнего воспитателя, друга и бывшего регента. Его отец, Рюрик, когда-то доказал всем, что истинная сила заключается не в господстве, а в умении оберегать и вести подобно пастырю свой народ вперёд. То же самое долгие годы делал и Вещий Олег, иногда огнём и мечом, а иногда острым умом и щедрой рукой добиваясь своих целей.

Сумеет ли и он последовать по их пути, по стопам своих славных предков?

— Учись у этих благородных существ до самого смертного одра, не глядя на свой возраст или опыт, — посоветовал ставшим чуть мягче и теплее голосом мудрый скандинав. — Руководи своими владениями с такой же преданностью и самоотверженностью. Защищай своих подданных, направляй их справедливой и твердой рукой, и тогда они будут преданы тебе. В конце концов, однажды меня не станет, зато эти наущения останутся жить в твоей памяти до последнего вздоха. Будь князем, достойным восхищения, правителем, несущим процветание и мир своему народу.

Молодой правитель, наконец повернув взгляд от птиц в далёкой лазури небес, пристально посмотрел на своего учителя и прищурился, обуреваемый сомнениями:

— Но у сокола есть его ясноокая соколица, что делит поровну с ним небеса, гнездо и добычу. Эта сумасбродная девица Ольга уж точно не годится на эту роль. А ждущие меня в столице — и подавно.

— Зря ты так. За это недолгое время, что вы знакомы, она уже успела сделать столько, чего её соперницы не добились и за годы. А ведь прошла всего-то пара дней.

— Сделать что? Уничтожить и превратить в пепел святыню, которую десятилетиями лелеяла наша династия? Среди ночи сорваться на конную прогулку, заблудиться и подвергнуть свою жизнь опасности? Если это — то, чего она успела за короткий срок добиться, то я боюсь представить деяния её в будущем, — Игорь скривился в презрительной усмешке и со скепсисом продолжил. — Или я не прав?

— Твой взор пока не так опытен и отточен, чтобы увидеть полную картину, молодой сокол. Капище и идолы — это всего лишь прошлое, оставшееся позади, а вот будущее, в которое ты приведёшь Русь — оно в том числе и в её хрупких и почти детских руках, — улыбается его собеседник и замечает среди сворачивающих стоянку дружинников и ту, о ком они сейчас ведут речь; взгляд его делается более холодным и жёстким. — Я поговорю с ней, можешь не беспокоиться. Свадьба ваша пройдёт без происшествий и неожиданностей с её стороны. На этом… позволь мне удалиться.

Одарив поклоном племянника, старый воин быстрым шагом двигается к хохочущей мокрой девице. Игорь же поставил руку козырьком над глазами и прищурился от яркого солнечного света, но, увы, обе величественные птицы за время их разговора с Вещим Олегом уже успели куда-то исчезнуть.

* * * * *

Ольга, выскользнув из охотничьего домика не с пустыми руками, тотчас же несколькими прыжками, словно козочка, сократила расстояние до коней, что пили воду из большого старого корыта в большом загоне. С корзиной мелких молодых яблок она подошла к одной из лошадей, в глазах дочери Эгиля загорелись лукавые искры.

— Здравствуй, моя смелая Молния, — поприветствовала последнюю варяжка полным нежности голосом. — Я принесла тебе угощение. Сегодня ты была очень смелой и верной, прямо как и сказал твой хозяин.

При звуке своего имени кобыла навострила уши и, прижавшись к протянутой ладони девицы, с нетерпением захрустела яблоком. Ольга рассмеялась, наблюдая за тем, как умилительно лошадь лакомится сладким фруктом, сама же подопечная Щуки не сводила больших умных глаз с принёсшей угощение гостьи.

Но когда Ольга закончила кормить Молнию, её внимание привлек другой скакун, жадно пьющий воду — крупный, энергично размахивающий хвостом буланый жеребец, показавшийся ей знакомым. Утолив свою жажду, конь с любопытством посмотрел на кобылу и девицу, шерсть его принялась переливаться под тёплым солнечным светом.

— Тоже хочешь яблоко? — спросила Ольга, и в её голосе послышалось игривое озорство. — Интересно, как тебя зовут?

В ответ жеребец стал фыркать и кивать головой, словно понимая каждое слово. Расплывшаяся в улыбке девица потянулась в корзину рукой, доставая второе яблоко, и протянула его коню, что с удовольствием откусил половину от лакомства.

Как только жеребец доел угощение, в его глазах появился игривый блеск. Он закружился вокруг кобылы, будто приглашая Молнию принять участие в игре. Сердце варяжки забилось и наполнилось горько-сладкими воспоминаниями, когда она увидела, как две лошадки игриво гоняются друг за другом по просторному загону. Совсем недавно так же в догонялки играли в бескрайних цветущих лугах они с Ярославом.

Стремясь избавиться от грустных мыслей, светловолосая невеста великого князя не удержалась и присоединилась к веселью, не обращая никакого внимания на удивлённые лица сворачивающих стоянку дружинников. Она побежала вслед за Молнией, и смех варяжки разлился по окружающим просторам подобно журчанию ручейка, когда своей рукой она легонько хлопнула по крупу кобылы и отскочила в сторону. Гнедая животина, пританцовывая на месте, игриво подтолкнула её своей головой, бодаясь на манер коровы, а подбежавший сзади жеребец принялся облизывать щёку варяжки, словно благодаря за то, что та поделилась с ним яблоком.

Вскоре в поле зрения девицы попало ведро с водой, стоящее рядом с корытом. Наполнив ёмкость, она схватила её и со шкодливым хохотом вылила содержимое на пару скакунов, обдав их с ног до головы прохладными каплями. Лошади, начав трясти мокрыми гривами, щедро забрызгали в ответ и Ольгу, засмеявшуюся пуще прежнего.

— С возращением, — обратился вдруг к ней, увлечённой игрой, Щука, который вытер со лба попавшие и на него капли и пристально посмотрел на запыхавшуюся собеседницу.

— Щука… — только и произнесла она в ответ, в то время как глаза её стали влажными не от брызг, а от слёз радости. — Не смогла я сбежать, пришлось вернуться ради семьи и их будущего. Хорошо… хорошо, что с тобой всё в порядке, правда ведь?

— В порядке, — кивнул немногословный, немного обиженный на неё рыжий конюх и насупил брови, но потом понял, что не может долго дуться на будущую княгиню. — Что ж, может, это и правильный выбор. А жеребца зовут Вихрь. Раньше он принадлежал Ари, но теперь, после гибели Хроссбьорна, на нём ездит верхом наш достопочтенный князь, пока не подберём ему нового скакуна в Новгороде.

— Вихрь, значит? Красивое имя, будто в пору самой красавице Молнии, — гладя коня по шее и шелковистой гриве, начала любоваться им Ольга. — Я принесла немного яблок, надеюсь, ты не против, что я покормила их…

— Не против, но у него ещё много работы. Нужно осмотреть остальных лошадей на предмет ран и укусов оводов, чтобы по пути в Новгород их ничего не тревожило, — сверкнул глазами на своего помощника подошедший к паре воевода и перевёл взгляд на варяжку. — А нас с тобой ждёт разговор касательно ночной прогулки. Там, в домике, где меньше свидетелей.

* * * * *

Прервавший своим выразительным и многозначительным тяжёлым вдохом тишину Вещий Олег откинулся в резном дубовом кресле, устремив пронзительный взгляд на юную невесту князя, нервно теребящую в пальцах прядь золотистых волос. В подобном грому голосе прозвучал авторитет человека, видевшего взлёты и падения правителей. Человека, чья мудрость определила — и оборвала — судьбы многих.

— Ольга. Так тебя нарекли родители, верно? — начал он, и голос воеводы обрёл ещё больший объём и вес, чем прежде, заполняя собой всё пространство небольшой комнаты.

— Так, — кивает девица, опустив заплаканные глаза и готовясь вот-вот провалиться сквозь землю под пристальным взором очей своего собеседника.

— Тогда тебе, должно быть, известно, что мы делим с тобой одно и то же имя? — его глаза, холодные и расчётливые, впиваются в неё тысячей острых игл, а в голосе звучит суровость, не терпящая неповиновения. — Знаешь ли ты, что оно означает?

Глаза дочери Эгиля округлились и расширились от слов воспитателя Игоря, в них мелькнула смесь страха и неожиданного прозрения. До сего момента она никогда не задумывалась, что она и дядя правителя Киева действительно носят одинаковые имена.

— На языке наших предков, бороздивших моря и обосновавшихся в этих изобильных землях… — заикаясь, произнесла она дрожащим голосом. — Хейлагр, или по-славянски — Олег, Ольга — это "священный, обладающий святыми знаниями".

— Отлично, в твоей светлой голове всё не так запущено. Вот только своему имени ты пока ещё никак не соответствуешь. Или думаешь, что достаточно обеспечить победу князя над противником перед дружиной? Спалить святыню моей семьи, которую мы возвели в честь расширения земель великого Рюрика и его соратников? Или столь же дерзко, как и глупо, сбежать после смерти своего жалкого дружка-вора?

— Я… передумала, — Ольга выпрямляется и поднимает серо-стальные глаза на воеводу, взгляд их из испуганного становится сосредоточенным и решительным, пробретая металлический блеск. — Передумала и решила вернуться ради лучшего будущего семьи. Клянусь, если бы не тот волк, никто бы и не узна…

— Ты так думаешь? Действительно считаешь, что вот так просто улизнула и осталась бы незамеченной? Мимо меня ни одна букашка не промелькнёт, и уже через несколько минут после твоей ночной прогулки в мои покои наведалась принёсшая на своём хвосте вести пташка.

Мужчина откинулся на спинку кресла, сцепив пальцы под густой, припорошенной сединой бородой, и продолжил:

— И из всех лошадей выбрала одновременно самую покладистую и быстроногую. Не верится мне в подобное совпадение. Что, мне вздёрнуть и как следует допросить того мальчишку, Щуку?

— Он здесь совершенно не при чём. Я видела, на каком скакуне он тогда, раненый и сбежавший от Люта, прибыл в лагерь, вот и решила: коли его Молния так скоро донесла к нам, то и я доберусь в Лыбуту в мгновение ока с её помощью. Или с таким именем меня не могла посетить столь прозорливая мысль?

Она набрала полную воздуха грудь, прищурилась и, подняв подбородок, с вызовом посмотрела на Вещего Олега, ожидая его ответа. Заметив изменения в её поведении, опытный воин усмехнулся и смерил её довольным взглядом.

— Мне нравится твой ответ. Ты быстро учишься, это хорошо. Вот только после вашей свадьбы ни этот конюх, ни кто-либо другой из прислуги — тебе не ровня. Замечу в его компании без надобности, услышу что-то не то… поверь, судьба твоего возлюбленного покажется тебе сладким мёдом после того, какое наказание ждёт тебя в случае подобного проступка.

— Щука — всего лишь друг мне. Единственный друг здесь.

— Людей, с кем ты будешь вести беседы и дружить. Пищу, которую будешь вкушать, воду, что станешь пить, воздух, которым наполнишь лёгкие — всё это отныне буду определять я, — произнёс он грозным и низким голосом, встав со своего места и остановившись в считанной паре ладоней от девицы.

Теперь он, высокий и широкоплечий, возвышался над хрупкой варяжке подобно живой горе. И угроза эта была близка как никогда раньше.

— Ты, несомненно, очень молода, однако дни твоей детской невинности прошли. Игры, в которые ты играла в детстве, или эти глупые недавние забавы с водой, все они не помогут тебе в обществе бояр, посадников или представителей княжеской династии. Тебе следует вырасти в женщину, понимающую язык власти и знающую, какое ей место отведено в этой иерархии. Время наивности прошло. Она утонула вместе с Ярославом и сгорела в пламени капища вместе с идолами.

В глазах молодой невесты Игоря мелькнуло беспокойство, но острый взгляд Вещего Олега как будто и не заметил её неуверенности. Сделав одним шагом навстречу больше, он остановился в ладони от задрожавшей варяжки.

— Я делюсь этими словами не из жестокости, а из необходимости. Поверь мне, когда я говорю, что звание княжеской жены требует от тебя куда большего, чем быть сосудом красоты и изящества для его семени, а также матерью для наследников, — Ольга с отвращением морщится и жмурится, услышав эти слова, однако мужчина хватает её сильной рукой за подбородок, глядит прямо в глаза и заканчивает свою фразу. — Ты должна быть княгиней, вселяющей страх в сердца тех, кто бросит вызов твоему браку, и счастье в тех, кто окружает тебя уважением и смиренным почтением.

Он подходит ещё ближе, вплотную, склоняется над её ухом, а грозный голос переходит в шёпот, что по-змеиному опасен:

— И не заблуждайся, моя дорогая, есть те, кто хотел бы, чтобы ты была свергнута и камнем вниз полетела со своего возвышенного места. Дворец в столице — безжалостный зверинец, а его обитатели — волки в овечьей шкуре. Враги, готовые воспользоваться любой слабостью, которую они смогут найти в твоём характере, таятся на каждом углу, в каждой тени. Но даже если они владеют острыми языками и медовыми словами, ты должна помнить главное — ты предана только великому князю Игорю и его семье, а значит, и мне.

Сделав небольшую паузу, воевода словно дал своим словам устояться в воздухе, после чего продолжил:

— Чтобы выжить в этом мире, тебе следует отточить свой разум и сделать его своей броней и одновременно с этим — оружием. Научись внимательно прислушиваться к шёпоту в тёмных коридорах, ведь знание — это сила, и те, кто им владеет, держат в руках ключи к правлению. Стань теми самыми стенами, у которых есть уши, теми пташками, что приносят новости и сплетни из далёких мест и комнат у тебя под носом.

Она знала, что он говорит правду, какой бы суровой она ни была. Её детские мечты о сказках и счастливых концах разбились вдребезги, сменившись грузом ответственности и осознанием того, что каждый её шаг отныне будет тщательно изучен.

Зловещая улыбка заиграла в уголках губ воспитателя Игоря, когда он произнёс последнее предупреждение:

— Но знай, Ольга, если ты решишь пренебречь моими словами, если ты посмеешь проигнорировать совет того, кто управляет ветрами, что дуют в паруса твоей судьбы, то тебя ждёт участь гораздо худшая, чем та, которую ты можешь себе представить. Наш князь молод и неопытен, думаю, твоего ума хватило, чтобы осознать это. Из-за того, что он вырос не среди битв и суровых морей подобно мне и его отцу, а в стенах дворца под присмотром пестунов и нянек, некоторых качеств ему пока недостаёт. Посему положение его шатко, и только благодаря мне он сможет обуздать и голодную свору псов в дружине, и завистливых волков вокруг, и народ, подобный заблудшим овцам.

Сердце Ольги бешено заколотилось в груди, когда она вникла в слова воеводы и соединила воедино все факты. Ребяческий вызов Ари, такой же незрелый и азартный случай на охоте, из-за которого князь едва не погиб, даже его недавняя схватка с хищником, которую закончил именно Олег, а не сам правитель…

Ехидный вопрос Щуки о том, поняла ли она, кто во всей этой системе Вещий Олег, эхом раздался в её голове и теперь она наконец-то осознала это и получила верный ответ.

— Словно пастырь, верно? — варяжка тяжело сглотнула, но, несмотря на суровое молчание воеводы, продолжила. — Вы — пастух для князя и всего государства, ведущий его по правильному пути.

Строгое и отчасти страшное выражение лица мужчины немного смягчилось, в его глазах появился проблеск одобрения. Неужели она угодила ему такими словами?

— Хорошо, очень хорошо, — ответил он, тон воеводы стал менее угрожающим. — Запомни, власть не дается, она берётся. Прими протянутую мной руку помощи, стань моим продолжением подле князя, говори с ним моими устами, касайся его там, где и как я скажу — и будущее твоё будет долгим и не знающим бед.

С этими словами он бросил долгий, томительный взгляд на девицу и вышел из светлицы, его шаги в голове варяжки ещё несколько минут будто отдавались зловещим эхом. Ольга осталась в одиночестве, в её голове роились страх и решимость. Она понимала, что для того, чтобы выжить в новых условиях, ей необходимо будет прислушаться к словам Вещего Олега и занять место рядом с ним и великим князем. В противном случае она рискует быть поглощённой волками, которые, по словам воеводы, затаились вокруг.

Лишь одна мысль не даёт ей покоя: пастырь съедает своих овец намного чаще, чем это делают волки.

Коллекция материалов 1

ОЛЬГА

Значение имени: от древн. скандинавского heilagr — «святой, священный»

Возраст: 15 лет (на момент главы I)

Знак зодиака: Рак

Происхождение: дочь скандинава и ильменской словенки

Родина: Лыбута, деревенька близ Пскова

Семья:

1. Эгиль, отец и мелкий купец-скандинав;

2. Ждана, мать и домохозяйка-славянка;

3. Вилфред, младший брат.

Дополнительная информация:

До начала полового созревания два лета подряд, переодетая мальчиком, помогала отцу в его плаваниях, что позволило ей овладеть грамотой и азам необходимых купцу знаний, таких как счёт, базовые умения корабельного дела и обрывочная информация о различных народах и городах.

КНЯЗЬ ИГОРЬ

Значение имени: от древн. скандинавского lngvarr, где первая часть имени — Ing — представляет собой имя скандинавского Бога плодородия (изобилия), а вторая — Varr — означает «воинство, сила»

Возраст: 26 лет (на момент главы I)

Знак зодиака: Лев

Происхождение: сын шведского военачальника и князя Рюрика и дочери норвежского ярла Ефанды

Родина: дворец в Ладоге близ Новгорода

Семья:

1. Ефанда — мать, вдова Рюрика, младшая сестра Вещего Олега;

2. Вещий Олег — дядя и воевода, бывший регент;

3. Неназванная первая жена;

4. Неназванная вторая жена.

Дополнительная информация:

1. Вопреки многим современным изображениям, Игорь, как и практически все Рюриковичи, был темноволосым;

2. Первый из рождённых на Русской земле правителей из династии Рюриковичей;

3. Единственный ныне живой сын Рюрика, другие погибли в детском возрасте от болезни.

4. После одного из инцидентов в подростковом возрасте страдает кошмарами и паническими атаками, что отражено в главе II.

5. Нередко ставит себя выше остальных по причине высокого положения и текущей в нём крови. Согласно легенде, его далёкие предки — воин по имени Валь Сокол и дева-лебедь божественного происхождения;

6. В отличие от Рюрика и Олега, за несколько лет правления не предпринял ни одного завоевательного похода, поэтому его популярность среди армии считается не слишком высокой.

ВЕЩИЙ ОЛЕГ

Значение имени: от древн. скандинавского heilagr — «святой, священный»

Возраст: 54 года (на момент главы I)

Знак зодиака: Козерог

Происхождение: сын норвежского ярла Кетиля Лосося

Родина: Норвегия

Семья:

1. Ефанда — младшая сестра, вдова Рюрика и мать Игоря;

2. Игорь — племянник, великий князь Киевский.

3. Неназванная дочь;

Дополнительная информация:

Глава дружины князя Рюрика, участвовавший в полулегендарном "призвании варягов" в Новгород. После гибели Рюрика стал регентом при малолетнем Игоре и прославился как великий полководец и политик, присоединивший к державе Рюриковичей Киев и другие земли. Первый из военачальников Руси, победивший Византию и прибивший свой щит ко вратам Царьграда, добившись по результатам войны выгодных условий торговли для варяжских и славянских купцов.

Прозван "Вещим" за умение связываться с богами посредством вдыхания паров ароматических трав, что приводят к видениям о будущем или прошлом. Имеет также крайне умного ручного ворона по имени Мунин, способного разговаривать.

Считает Игоря не готовым к тому, чтобы полноценно управлять государством и уж тем более — возглавлять завоевательные походы.

ЯРОСЛАВ

Значение имени: двухосновное славянское имя, составленное из двух корней: «яр» (ярый, яркий) и «слав» (слава). Буквальное значение «яркая слава».

Возраст: 17 лет (на момент главы I)

Знак зодиака: Весы

Происхождение: сын ильменских словен

Родина: Лыбута, деревенька близ Пскова

Семья:

1. Лада, мать и домохозяйка;

Дополнительная информация:

С детства — товарищ Ольги, позже — возлюбленный. После смерти отца продолжив его дело по торговле пушниной, попадает в первом же путешествии в Новгород в передрягу, выбраться из которой возможно лишь благодаря крупной сумме денег.

Сгинул в болотах псковщины, где, несмотря на уговор Вещего Олега и Ольги, его было поручено убить приказом самого великого князя Игоря.

БРАНИМИР

Значение имени: двухосновное славянское имя, значение — "оберегающий мир".

Возраст: 52 года (на момент главы I)

Знак зодиака: Овен

Происхождение: сын норвежца и славянки

Родина: Норвегия

Семья:?

Дополнительная информация:

Верный соратник и правая рука Вещего Олега, вместе с последним и Рюриком участвовавший в полулегендарном "призвании варягов" в Новгород. Уже несколько десятилетий состоит в дружине, дослужившись до звания второго воеводы.

Завоевал в дружине репутацию непобедимого воина и мастера ручных боёв.

Согласно легендам, ведёт свой род от охотника Кнуда, что научился мудрости у божественного волка Скуггульфа.

ЩУКА

Значение имени: обычное имя-прозвище, свойственное славянам незнатного происхождения.

Возраст: 15 лет (на момент главы I)

Знак зодиака: Водолей

Происхождение: сын простолюдинов-славян

Родина: неизвестно, однако воспитывался слугой при князе Ростова

Семья:?

Дополнительная информация:

Юный прислужник Вещего Олега, умеющий находить общий язык с разными зверями и птицами. Самый молодой из отправившихся на княжескую охоту её участников. Отвечает за состояние лошадей и дрессирует почтовых голубей; единственный, кому позволено кормить любимца воеводы — огромного ворона по кличке Мунин.

Был свидетелем смертельного поединка между Лютом и Ярославом, чудом сумел спастись и вернуться к остальной дружине раненым.

ЛЮТ

Значение имени: настоящее имя неизвестно, Лютом его прозвали в дружине за злой, лютый, дикий характер в бою.

Возраст: 23 года (на момент главы I)

Знак зодиака: Скорпион

Происхождение: происходит из семьи чёрных булгар — тюркского кочевого народа, обитавшего к северу от Азовского моря в междуречье Днепра и Дона.

Родина: неизвестно

Семья:?

Дополнительная информация:

Один из троицы дружинников-новобранцев, за верную службу переведённых в состав гвардии великого князя из гридей, охранников в киевском дворце. Обладает несдержанным характером и острым чувством справедливости, граничащим с патологической ненавистью к всевозможным преступникам. Оказался в Киеве, сбежав из родных кочевий после трагического несчастного случая с гибелью младшего брата.

Любая верёвка или кнут становятся в его смуглых руках смертоносным оружием.

По приказу князя Игоря ему было велено убить Ярослава за кражу фамильного перстня.

АРИ

Значение имени: от древнескандинавского "орёл"

Возраст: 25 лет (на момент главы I)

Знак зодиака: Козерог

Происхождение: швед

Родина: остров Готланд

Семья:?

Дополнительная информация:

Один из троицы дружинников-новобранцев, за верную службу переведённых в состав гвардии великого князя из гридей, охранников в киевском дворце. Мастерски орудует булавой и обладает недюжинной силой. Никто в дружине не способен превзойти его по объёмам выпитого пива или мёда!

СВЕРР

Значение имени: от древнескандинавского "клятва"

Возраст: 20 лет (на момент главы I)

Знак зодиака: Близнецы

Происхождение: сын финки и шведского торговца

Родина:?

Семья:?

Дополнительная информация:

Один из троицы дружинников-новобранцев, за верную службу переведённых в состав гвардии великого князя из гридей, охранников в киевском дворце. Любимое оружие — длинное копьё или метательный дротик.

Самый молодой из новобранцев, умеет очаровывать людей и поэтому знает почти все последние сплетни. Бывает излишне болтлив.

По прибытии в большой город каждый раз сбривает бороду и усы, что приводит к издёвкам со стороны остальных дружинников и нескрываемой радости очередных пассий.

Глава XIV: Суета сует

ГЛАВА XIV: СУЕТА СУЕТ

Вечером прибытия дружины в Новгород

В самом сердца шумного Новгорода, напротив Торга, на одной из узких улочек затаилась скромная, но всегда оживлённая от разноголосицы посетителей таверна. Известная местным жителям и гостям города как "Пьяная Овечка", она была прибежищем для усталых путников, шумных выпивох и любопытных искателей приключений.

Молодой мужчина исполинского роста с широкими плечами нагибается, дабы не удариться о косяк темноволосой головой, и переступает порог тяжёлых деревянных дверей, за которым его мгновенно обдают, встречая и приглашая к столу, ароматы жареного мяса, пива, дешёвого вина и потрескивающих поленьев в камине.

Тускло освещённый интерьер таверны украшают грубые деревянные балки и стены, увешанные выцветшими шкурами и головами добытых когда-то на охоте животных. Мягкие, ритмичные звуки весёлых песен и удары кружек друг о друга разносятся по залу, отвлекая внимание от разговоров в потаённых уголках или спьяну выданных кем-то секретов.

Прибывшие в город с берегов Скандинавии мужчины и женщины, одетые в льняные туники и кожаные штаны, сидят, сгрудившись вокруг крепких дубовых столов, их нахмуренные брови и обветренные лица были в пору беседе о долгих странствиях по пути сюда. Чуть поодаль местные купцы ведут оживлённые переговоры с полным, напоминающим хитрого кота, широконосым карелом с белёсыми ресницами и бровями, что достал из корзины блестящую шкурку куницы и похвастал ей перед торговцами, набивая цену свой пушнине.

У очага, несмотря на летний вечер, отдыхают вечно мёрзнущие старики. Пусть в их дряхлых руках уже не было той молодецкой силы, чтобы уверенно держать палицы или тяжёлые мечи, для игры в кости они вполне годились!

За потёртой стойкой стоит сам хозяин таверны, известный просто как Задор, грузный черноволосый мужчина лет пятидесяти с кустистой бородой и лихим блеском в глазах. Умелыми руками он подаёт такой же обладательнице тёмной шевелюры, одетой в фартук, подносы с наполненными чашами и ароматными свиными рёбрами, запечёнными с кореньями. Девица следит взглядом за перстом своего отца — тот как раз указывает на компанию из троих витязей, что заняли стол у окна.

Лысый воин с окладистой белоснежной бородой высоко поднимает свой кубок, и его пенное содержимое тотчас выплёскивается за бортик.

— За нашего сбившегося с пути товарища, — провозглашает Ари печальным зычным голосом. — Пусть он обретёт покой и наконец-то отыщет место для себя в это мире. И что дёрнуло его так поступить с тем воришкой…

Два других дружинника, Сверр и Бранимир, торжественно кивнули, в их уже нетрезвых глазах блеснули непролитые слёзы. Вслед за товарищем они тоже подняли свои кубки, и янтарное пиво в них качнулось, когда удар деревянных кружек эхом разнёсся по таверне, привлекая внимание посетителей.

— За нашего дорогого друга, — произносит хмурый Бранимир. — Воина, которому не было равных в дикой ярости и храбрости. Пусть память о нём живёт в наших сердцах и историях.

За их столом на мгновение воцарилась тишина: воины задумались о своём потерянном соратнике. Воспоминания о битвах, в которых они сражались бок о бок, нахлынули на их головы, как холодные волны северного моря во время шторма. Они вместе сражались, вместе проливали кровь, вместе веселились и теперь так же, вместе, скорбели — но уже без него.

Долговязый обладатель копны светлых волос с мелкими косами, самый молодой из троицы, отпил из своей чаши последним, его голос был наполнен смесью скорби и решимости.

— В честь нашего погибшего брата! Жив он сейчас или лежит в сырой земле, прежнего Люта с нами больше нет, — покачал головой Сверр и опустил потяжелевший от хмельного напитка взгляд. — Будем нести его наследие дальше, владея мечом с той же доблестью и честью, что и он.

Они снова подняли свои кубки, провозглашая тост в честь нерушимых уз товарищества и чести в дружине, как вдруг Бранимир, слишком усердно занеся вверх кружку, случайно выливает половину её содержимого на проходящего мимо богатыря в дорогой шёлковой рубахе.

Карие глаза двухметрового великана запылали негодованием, лицо исказилось от досады, и он поспешно вытер липкую жидкость с груди — чаша его терпения переполнилась так же, как и кубок стоящего рядом дружинника, что секундой ранее облил здоровенную детину.

— Ты, неуклюжий старый дурак! — с явным раздражением в голосе огрызнулся незнакомец. — Неужели ты не можешь удержать свой напиток, чтобы не расплескать его вокруг дедовскими тщедушными ручонками?

Помутневшие глаза Бранимира расширяются от удивления, но опьянение не смогло унять его гордость. Наоборот, правая рука Вещего Олега от пива только распалился, и с его губ срывает громкий задорный смех.

— Хахаха, мальчишка, это было всего лишь немного пива, притом — отменного! Не стоить так злиться из-за глотка бесплатного пенного!

Мокрый от напитка богатырь сильнее сжал кулаки и вспыхнул от гнева пуще прежнего:

— Да я сейчас собственными руками оторву тебе твои, что не могут удержать даже кубок!

— Мои руки убили сотни противников, когда ты ещё пешком под стол ходил и не мог ни слова произнести, а лишь лепетал и ссал в кровать, — в ответ выдал Бранимир и оскалился.

— Для меня эти годы давно позади, а вот тебя очень скоро ждёт точно такое же будущее, как ты и описал, дед!

Окружающие посетители таверны замолчали, всё их внимание сейчас было приковано к назревающей схватке. Шёпот и переглядывания гостей питейного заведения заполонили воздух кабака, каждый сантиметр которого словно предвкушал кровопролитие.

Тут в спор вмешивается пышногрудая дочь владельца, с громким звуком поставившая на стол троих дружинников их заказ — три полные пива деревянных кружки и огромную тарелку свиных рёбер.

— Свои дела решайте за порогом, на улице. Только сначала оплатите всё выпитое и съеденное, а ты, — снизу вверх смотрит она на удивившегося такой наглости богатыря, — Для начала выбери себе чего-нибудь, это не место для прогулок или драк, честной народ здесь набивает животы и веселится! А коли чешутся кулаки… дайте им волю в борьбе на руках!

Бранимир нахмурил брови, и сквозь пьяную дымку в его глазах пробился проблеск понимания. Он наклонился вперед, косясь на не скрываемые даже плотным фартуком очетания бюста девицы, на что та указала ему рукой в другую сторону, на его оппонента, пострадавшего от пролитого напитка.

— Ты говоришь мудро, красавица, — признал старый вояка, и в его словах прозвучало сожаление. — А твоё предложение мне нравится. Что скажешь?

Великан довольно кивает, а вот темноволосая работница, поймав на себе сердитый взгляд отца, пулей метнулась обслуживать остальных жаждущих снеди и хмельных напитков посетителей.

Под стук посуды и кулаков по дереву и выкрики гостей питейного заведения хозяин "Пьяной Овечки" выходит вперёд, на его губах заиграла довольная улыбка — хлеба здесь было впрок, а вот зрелищ недоставало. Задор, оправдывая своё имя, отшвешивает поклон всем присутствующим и объявляет:

— А чтобы подбросить немного дровишек в огонь желания победы, этот поднос на столе троицы достанется самому сильному в поединке за счёт заведения!

Сверр, посмотрев на объём добра на подносе, присвистнул, но затем взгляд его оценил габариты соперника товарища, а сам скандинав нервно сглотнул: пожалуй, такой гигант мог осилить все яства и пиво самостоятельно без каких-либо трудностей и нужды в помощниках.

В зале моментально воцарилась тишина: Бранимир и молодой богатырь пересели за пустующий соседний стол и сцепили руки на его краю. Толпа встала с насиженных мест и прильнула глазами к месту их поединка, затаив дыхание в предвкушении.

И по кивку хозяина таверны начинается бой!

Вены на мускулистой руке Бранимира вздуваются, когда он напрягает все свои силы, сдерживая юношескую непокорность сидящего напротив витязя. На лбах обоих мужей выступают мелкие бисеринки пота, но упорству их можно было только позавидовать — никто пока не собирается сдаваться.

Зрители этой забавы раздаются радостными криками и возгласами: воины борются за победу уже которую минуту! Круглое лицо мокрого от пива и пота великана исказилось от боли, но его молодецкая удаль всё ещё кажется безграничной: пусть его рука и дрожит, но он не уступает оказавшемуся опасным соперником старику. Бранимир тоже краснеет и напрягается, когда от него инициатива то и дело переходит ко младшему борцу и её приходится сдерживать с удвоенной силой.

Казалось, время остановилось, но толпа, как и сами сцепившие кулаки витязи, не успокоится, пока кто-то из них не вырвет победу из рук второго. Одни болеют за двухметрового молодца, не сомневаясь в том, что тот одержит верх над старостью. Другие, преданные Бранимиру, в том числе Ари и Сверр, затаили дыхание в отчаянной надежде на то, что опыт окажется ценнее безбашенной молодости.

Наконец, спустя, казалось, целую вечность, в карих глазах двухметрового витязя появляется хитрый план: он резко выворачивает своей рукой кисть соперника сверху вниз, ослабляет его хватку… и с победоносным рёвом ударяет предплечьем дружинника по столешнице, этим звуком оповещая всех о поражении старого вояки!

Всятаверна взрывается какофонией из аплодисментов и топота ног, а лицо Бранимира смягчается и выражает нескрываемое уважение к своему оппоненту. Он кивает молодцу, признавая его победу, а затем… физиономия опытного воина словно принимается светиться изнутри.

— Готландский медведь, — ошарашенно произносит название изобретённой его товарищами техники для борьбы на руках Бранимир и смотрит на противника, при этом забавно шевеля ноздрями от удивления, словно обнюхивая того. — Им владели только Рюрик, Олег, Гостомысл-младший да я…

— Бранимир?! — вскидывает левую бровь и хохочет победитель их схватки. — Так это ты, старый пень? Так иссох и поседел, что я не признал!

Ари и Сверр поочерёдно глядят то на своего старшего товарища, то на здоровенную детину, которому от силы было лет двадцать, явно не понимая, что между ними происходит. Они знакомы?

— Сукин ты сын! — отхлебнув пива из кубка, в ответ смеётся старый дружинник и кидается обнимать богатыря. — Ходута, ты ли так вымахал?!

* * * * *

Под покровом затянувших небо непроницаемых серых облаков к добротному двухэтажному дому с внушительным садом медленно приближается сгорбленная фигура, воплощение старости и мудрости. Одетая в потрёпанные одежды, она ковыляет к тяжёлым воротам и останавливается неподалёку от них, тяжело дыша почти беззубым ртом и опираясь на ветхий посох.

Помутневшими от прошедших лет голубыми глазами она заглядывает в щель: во дворе особняка никого нет, кроме одного человека. Не вьётся рядом с ним заботливая молодая мать, нет всегда озабоченного делами отца или пожилой няньки, а значит, наступил подходящий момент.

Незаметно и неслышно старуха с длинными и спутанными седыми волосами подбирается поближе, и её взгляд неожиданно останавливается на семилетнем малыше с копной каштановых кудрей, что носится на деревянной палке по лужайке перед ведущими в дом ступенями, представляя, что оседлал бравого скакуна.

Уголки рта женщины опускаются, потрескавшиеся губы дрожат, когда она поднимает узловатую морщинистую руку руку и неторопливо стучит в ворота. Раз — за смерти непокорившихся тогда мужчин. Два — за слёзы оставшихся без своих родителей детей. Три — за встретивших смерть рабами в тысяче вёрст отсюда её соплеменников.

— Малыш, — шепчет она скрипучим как старые половицы голосом. — Будь добр, позволь мне войти в обитель твоего отца. Старуха перепутала склянку, мне нужно только и всего исправить эту досадную ошибку.

Прискакав на своём воображаемом коне, любопытный мальчик с румяными щёчкам отпирает ворота и медленно открывает их. При виде безобразной старухи его глаза расширяются от удивления, но затем он, сжав губы, произносит:

— Нельзя никого впускать из чужих. Так сказал брат.

Женщина, наклоняясь к мальчонке, продолжает елейным голосом:

— О, моё дорогое дитя, жизнь твоего отца висит на волоске. Я перепутала его лекарство с другим, и мне нужно исправить свою ошибку, пока она не навредила ему ещё больше. Да и разве чужая я? Старая лекарша уже которую неделю хлопочет над твоим батюшкой.

Собеседник старухи хмурится, одновременно беспокоясь за своего отца и боясь нарушить наказ брата. Знахарка, заметив его сомнения, зарывается жёлтыми пальцами в рваный плащ и достаёт оттуда маленькую, красиво сделанную игрушку — деревянную лошадку с кудрявой гривой из умело вырезанных завитушек. Лицо малыша тотчас же засветилось от радости, и очарование конём вытесняет всякий намек на скептицизм.

— А теперь, мой дорогой, — продолжает она пропитанным медовой сладостью голосом. — Возьми этот чудесный подарок и играй с ним, пока я не закончу своё дело, ведь такому славному воину как ты положен достойный жеребец. Не волнуйся, беды твоего отца скоро рассеются, как утренний туман. Моё варево исцелит его так же непременно, как рассвет сменяет ночь.

Пока мальчик сжимает в своих пальчиках миниатюрную лошадку и с любопытством рассматривает её, знахарка проскальзывает мимо него внутрь деревянного терема. Старуха ступает по богато украшенным знакомым коридорам наверх по лестнице, и с каждым шагом морщинистые руки знахарки дрожат от нетерпения.

Дверь в покои со скрипом открывается, и сгорбив спину и шаря тусклыми глазами из угла в угол, карга наконец-то находит искомое и ползёт к стоящему на прикроватном столике хозяина этой светлицы пузатому стеклянному пузырьку.

— Кто народ свой не любит, того он и погубит, — почти неслышно шепчет травница то ли заговор, то ли просто произносит вслух собственные мысли. — Коли гости стали хозяевами, отведаешь ты моё варево.

Достав из потрёпанных одежд точно такую же склянку, она поменяла её со стоящим на столике идентичным пузырьком. Словно так и стояла она здесь раньше, словно никого и не было тут после того, как живущий в комнате муж со своей супругой покинули её после полудня.

Выполнив свою задачу, старая карга так же тихо, как и вошла, выскользнула из комнаты, не оставив после себя никаких следов своего присутствия, кроме игрушечной лошадки, с которой увлечённо играет сейчас распластавшийся на мягком ковре трав малыш.

Игрушечной лошадки, от которой всё ещё пахнет сыростью и прелой тиной.

* * * * *

Уже смеркалось.

Вепрь, невысокий и торопливый мужчина средних лет (и один из богатейших купцов во всём городе по совместительству), заканчивает семенить толстыми ногами в кожаных сапогах по пыльной дороге и наконец-то останавливается, всматриваясь в полумрак напротив. Узкий переулок, расположенный в стороне от полных злачных кабаков улиц, кажется, то самое место, где ему и назначили встречу.

Едва только он ступает в тень, как тишину вокруг нарушает далёкий кошачий крик. На мгновение мужчина пугается и коротко вскрикивает от страха, оглядываясь по сторонам в поисках источника беспокойства… и тут же чувствует на своём плече чью-то руку.

— Я уже заждался, но, надеюсь, не зря, — обращается к нему незнакомец, чьё лицо почти полностью скрыто капюшоном так, что виден лишь подбородок с редкими пушистыми волосками.

Купец тотчас же оборачивается и облегчённо вздыхает: собеседник оказывается ему знаком, а сама их встреча, несмотря на сомнения и опасения Вепря, всё же состоялась. Опасливо окинув взором пустой переулок, торговец кивает и улыбается так, что теперь его упитанное лицо блестит не только от пота, но и белоснежной улыбки — редкого среди мужчин его возраста явления.

— Принёс деньги? — косится он на закутанного в плащ немногословного товарища, и лицо его начинает сиять, когда последний достаёт из кармана небольшой мешочек, внутри которого что-то звенит. Торопливо схватив его, купец открывает мошну и чуть ли не принимается истекать слюной от жадности: он ожидал серебряные слитки, шкурки куниц или драгоценности, но никак не редкие арабские монеты.

— Дирхемы? Да у тебя губа не дура!

Кряхтя как старый боров, Вепрь садится прямо на холодную землю и принимается считать одну за другой серебряную монеты, боясь, что и тут его могут обмануть. Впрочем, сверяться с количеством предложенных ему богатств в обмен на товар или услугу было у него в крови с самого отрочества.

— Значит, подумаешь над моим предложением? Обещаю, что принесу столько же серебра после того, как смогу использовать твои склады, за которые не нужно платить пошлины! — чуть склоняется над ним принёсший взятку незнакомец. — По рукам?

— Угу, дай только досчитать моё новое богатство, — бурчит под нос Вепрь и, внимательно приблизив одну из монет к лицу, щурится и замечает на ней неровный край. — Это что, обреза…

Мгновенно занявший место за спиной купца незнакомец синхронным движением длани достаёт из кармана длинную и тонкую верёвку. Одной рукой в перчатке, подавляя возможный крик торгаша, он закрывает его рот, а второй накидывает на его скользкую шею свою удавку.

Шнурок моментально затягивается до предела, заставляя лицо Вепря стать ещё краснее и влажнее, как вдруг торговец, собравшись с силами, изворачивается и цепляется зубами в безымянный палец и мизинец нападавшего.

От неожиданности душитель теряет хватку на несколько мгновений и стискивает от боли челюсти, а вот его жертва, жадно сделав глоток воздуха, что было мочи кричит в окружающий полумрак переулка:

— Помогите! Убивают!

* * * * *

Ночь в таверне продолжала походить на шумное море, наполненное смехом, бурными разговорами и, конечно, волнами из пива, что захлестнули собой витязей с головой. Четверо мужчин, наконец, расплатившись с красавицей-работницей за более чем обильный ужин, с нетвердыми шагами и невнятными речами попрощались с ней и вышли за порог "Пьяной Овечки".

— Значит… — тычет пальцем в грудь великана Ари, чей разум затуманен опьяняющим напитком настолько, что он едва выговаривает слова и язык его заплетается. — Ты… из рода Гостомысла. Мне покоя не даёт только… одна мысль. Почему два Гостомысла?

Дружинник показывает собеседнику сразу два пальца и, не удержавшись на ватных ногах, чуть не падает, но оказывается подхвачен пришедшими на подмогу Бранимиром и Сверром. Последний закатывает глаза при виде перебравшего в очередной раз товарища и, сам пребывающий в приподнятом настроении от хмельного напитка, заявляет, многозначительно задирая подбородок:

— Один Гостомысл — то новгородский старейшина, призвавший Рюрика, нет его уже в живых. Второй — нынешний посадник новгородский и отец Ходуты.

— Есть ещё третий, — громко хохочет двухметровый богатырь, чем окончательно запутывает несчастного Ари. — Мой меньшой братишка, сын Гостомысла-младшего и внук — самого первого. Так уж повелось, что в каждом нашем поколении кто-то носит это имя.

Смех Ходуты стихает, когда прохладный ветер доносит до квартета слабый крик о помощи, донёсшийся из соседнего темного переулка. Четвёрка мгновенно обменивается взглядами, и их затуманенные алкоголем глаза проясняются, когда они понимают: эта просьба не терпит отлагательств.

Не раздумывая ни минуты, они, воодушевленные благородными намерениями и недавно обретённой жидкой отвагой, бросаются в переулок. Достигнув источника звука, они напрягают зрение и видят в полумраке душегуба, который крепко сжимает горло беспомощной жертвы верёвкой.

Тут же подвыпившая четвёрка кидается в бой. Грузный Ари с шаткой стойкой, устремившись на разбойника со всей силой, на которую были способны его неустойчивые ноги, замахивается кулаком… и целует грязную землю, потеряв равновесие и глотая пыль.

Чуть лучше дела шли у Сверра: долговязый скандинав решительно рванулся вперед, пытаясь удивить злодея своей скоростью. Хотя его движениям не хватало ловкости, дружинник успел нанести удар по спине преступника кулаком… вот только тот ещё сильнее затянул свою удавку, отчего у купца из носа хлынула кроваво-красная пена.

— Я отпускаю его, — шипит сквозь зубы душитель и внимательно смотрит на стоящих напротив посадникова сына и правую руку Олега, а затем на Сверра. — Вы отпускаете меня. Ладно?

Бранимир хмурится и сжимает кулаки, но тут Ходута, увидев лицо жертвы окаянного убийцы, бледнеет и едва слышно произносит, не веря своим собственным глазам:

— Вепрь?!

Тут же двухметровый богатырь, обычно сдержанный и немногословный, закипает от ярости и вида страданий знакомого лица: то один из лучших друзей его отца, который нянчил витязя ещё мальчишкой! С напором живого тарана бросается он на злодея, словно забыв о своём опьянении, но тот оказывается пронырливее — и куда трезвее.

Душитель бросает кашляющего купца и отпрыгивает в сторону, в его тонкой руке сверкает холодный металл кинжала. Отчаянно отступая, он наносит стремительный размашистый удар по Ходуте, и тот от боли отшатывается назад, орошая переулок багровыми брызгами крови.

Разбойник ныряет в полумрак ночи, оставив своих жертв лежать на холодной земле. Бранимир тут же подходит к пунцовому, но переводящему дыхание толстому купцу, что полными страха и благодарности глазами смотрит на своих спасителей. Ари, с трудом приходя в себя, чувствует дикую боль в голове; внимание Ходуты же привлекает мешочек с выпавшими оттуда серебряными монетами, что разбросаны по переулку рядом с Вепрем.

— Сверр! — кличет самого младшего из дружинников Бранимир, не находя его взглядом посреди тёмных углов ночного города. — Сверр!

Отправившийся в погоню скандинав его уже не слышит: слишком далеко ушёл он, обуреваемый желанием расквитаться с коварным вором-душителем. Чувствуя, как у него колет в боку от перенапряжения, юноша всё равно не сбавляет темп, ведь пятки душегуба в лёгких кожаных сапогах сверкают так близко!

Наконец, когда до злодея остаётся считанный аршин, он протягивает холодную от пота руку к его плащу и резко дёргает за плотную тёмно-серую, словно тени в окружающих подворотнях, ткань…

Глава XV: Перст указующий

ГЛАВА XV: ПЕРСТ УКАЗУЮЩИЙ

— Сверр! — Бранимир шарит взглядом по окружающим тёмным стенам и углам, но ни единого следа присутствия самого младшего из дружинников обнаружить не может. — Сверр!

Хмель словно рукой снимает: пусть блондин и был умелым воином, сражаться посреди узких улочек, а не чистого поля, было плохой идеей, особенно после пропущенных шести кружек янтарного пива.

Сам юноша, безоружный, но с твёрдым желанием схватить ночного душителя, перепрыгивает через брошенную кем-то бочку и сокращает дистанцию до закутанного в плащ преступника. Тот в добротных кожаных сапогах, а не лаптях — значит, вряд ли обычный разбойник, что орудует в подворотнях каждый вечер. Дело нечисто.

— Стой! — кричит он и, стиснув зубы, хватает рукой его тёмно-серый плащ, похожий на тени вокруг.

Слышится треск ткани, и задыхающийся скандинав остаётся стоять на месте с неровным куском сукна. Покалывание под ребром усиливается, Сверр сгибается от боли в три погибели и, подняв голубые глаза, видит напротив себя повернувшегося к нему душегуба, что остановился в паре метров от дружинника.

— В следующий раз, — произносит он низким, хрипящим голосом и крутит в правой ладони сверкающий в полутьме кинжал, — ты так просто не отделаешься. Но сейчас ты слаб, в борьбе с пьяным нет ни веселья, ни чести.

Мужчина вскоре скрывается среди многочисленных навесов и телег, а Сверр, пытаясь прийти в себя, прикусывает нижнюю губу.

Эти слова.

Кажется, он уже слышал их до этого, и не раз?!

* * * * *

— Для меня большая честь познакомиться с Вами, госпожа, — с почтением кланяется Ольге невысокая и симпатичная молодая женщина с кудрявыми каштановыми волосами и смущённо улыбается. — Одно только Ваше присутствие разгоняет тучи над небом Новгорода.

— Что ж, тогда Вы, должно быть, не упустите возможности задержать меня здесь как можно дольше. Погода в этих краях обычно пасмурная, — рассмеялась варяжка и, недолго раздумывая, берёт купеческую жену за руку с изящными золотыми кольцами и подмигивает ей. — Давайте не будем отставать, Богуслава! Кто знает, что они там обсуждают, пока мы здесь щебечем на обычные девичьи темы?

Ольга ускоряет свой шаг, и вместе с женой Гостомысла-младшего догоняет следующую вверх по холму троицу из великого князя, воеводы и самого новгородского посадника. Девушки заливисто смеются, привлекая этим такое разное внимание знатных мужей: Гостомысл с любовью смотрит на свою супругу, Игорь ловит себя на мыслях о растрепавшихся волосах на чёлке дочери Эгиля, а вот Вещий Олег слегка прищуривается.

Девица действительно дурачится или прилежно усваивает один из советов, что он преподал не так давно там, в охотничьем домике?

— Я думал, что в нашей компании вам будет скучно и вы предпочтёте беседу о нарядах, а не торговых делах, — снисходительно смотрит на догнавших их процессию красавиц Гостомысл, высокий и статный, под два метра, ровесник воеводы. — Но теперь среди двух прекрасных цветков и наши мысли могут свернуть от налогов и пошлин в другую сторону!

— Отец Ольги — тоже купец, так что и в этой теме она, должно быть, неплохо разбирается, — вставляет слово и жена главы города. — Доводилось бывать в Новгороде раньше?

— Да, в детстве батюшка иногда брал меня сюда. Но за пределы Торга или постоялых дворов мы почти не выходили. Как сейчас дела с торговлей, Гостомысл?

— Всё прекрасно, госпожа. На рынках Новгорода и Ладоги всё также кипит жизнь. Мои отважные воины привозят богатые ткани из хазарских земель и вино из греков. А с открытием морских путей на запад процветает и торговля с Готландом. Новгородские корабли грузятся там оловом да свинцом и отправляются домой, откуда они поступают уже в иные уголки Руси. Богатства города, государства, да и что скрывать, и мои в том числе, приумножаются благодаря этим предприятиям.

— Это правда, когда процветает торговля, процветает и наш народ, — кивает головой Вещий Олег и переводит взгляд на посадника. — Нынешнее благосостояние Новгорода — свидетельство мудрого правления Гостомысла, достойного продолжателя дел своего отца.

— Вы слишком добры, воевода. Но воистину, богатство, создаваемое нашими купцами и мной лично, не только обогащает казну великого князя, но и повышает качество жизни наших подданных. Их счастье крайне важно для всех нас.

Богуслава наконец отпускает руку Ольги и перемещается ближе к мужу. Словно не решаясь сначала задать свой вопрос, она краснеет и смущается, но затем любопытство всё же одерживает верх над стеснительностью перед знатными мужами.

— К слову о счастье, — запинаясь, произносит она. — Радостная весть о послезавтрашней свадьбе уже разнеслась по всему городу, и о ней твердят уже всюду, от злачных кабаков напротив Торга до отдалённых пригородов и обитателей старого дворца в Ладоге. Для нас с супругом большая честь быть свидетелями и организаторами этого знаменательного события. Надеюсь, что вам всё понравится, я лично буду отвечать за все яства и напитки. Быть может, будут какие-то дополнительные распоряжения по этому поводу?

Игорь, сохранявший до этого молчание, наконец-то открывает рот. Сведения о торговых делах и самых ходовых товарах не вызвали у него такого интереса, как обсуждение грядущего пиршества.

— Я бы не отказался от пары кувшинов добротной рецины. Не найдётся ли этого вина в чьих-нибудь погребах? — заявил великий князь и устало смахнул со лба капельки пота: восхождение на холм продолжалось уже которую минуту.

— Я лично проконтролирую этот вопрос, — одаривает лёгким поклоном великого князя посадник. — В конце концов, пусть ваша свадьба будет пышной и возвестит о наступлении новой эры процветания.

Ольга, воспользовавшись обсуждением торжества, вздыхает и уверенно берёт за руку великого князя, одновременно с этим прижимаясь головой к его левому плечу. Игорь несказанно удивляется такому поведению — в прошлый раз девица была колючее, чем ёж! — но держит лицо перед именитыми спутниками, делая вид, что всё как обычно.

— Благодарю Вас, любезный Гостомысл. Ваши с супругой добрые пожелания согревают наши сердца. Будьте уверены, благодаря вашей помощи мы пышно отпразднуем этот союз и позаботимся о том, чтобы он принес радость не только нам, но и всем жителям государства, — дочь Эгиля делает небольшую паузу и переводит взгляд на Вещего Олега: воевода будто ощетинился, не понимая, чего ожидать от её взбалмошности. — И начать мы можем прямо со свадьбы. Послезавтра пройдёт одновременно два праздника: как день будет равен ночи, так и наш великий князь, подобный солнцу, свяжет себя священными узами со своей луной. Так почему бы не поощрить народ в честь этого грандиозного события?

— Что Вы имеете в виду? — загорается от любопытства Богуслава, для которой всевозможные приготовления к празднествам были отдушиной посреди обыденной рутины сидения с ребёнком в своём особняке. — Хотите раздать деньги в честь праздника?

— Серебро или меха — не самый лучший подарок, ведь их путь и предназначение мы проследить не сможем, да и ресурсы наши ограничены. А вот если каждый нуждающийся получит… скажем, немного хлеба и вина, даже самого дешёвого, мы сделаем желудки бедняков сытыми, а разум — довольным и радостным хотя бы на один день. Пусть этот день станет радостным напоминанием о нашем общем процветании, и народ не остаётся в стороне.

— Я… право, никогда не думал о таком. Госпожа, мы покорены Вашей мудростью и щедростью, — Гостомысл одаривает варяжку полным уважения взглядом, а затем взгляд его цепляется за ставшего похожим на нахохлившегося ворона дядю Игоря. — Княже, воевода… как вы смотрите на такое многообещающее предложение нашей будущей княгини?

— Мне оно столь же по душе, как и она сама, — Игорь слегка обнимает девицу и расплывается в улыбке, чувствуя прикосновение её тонких пальцев на своей спине. — Мы можем позволить себе это без ущерба городской казне?

— Летом наши сокровищницы не так хорошо наполнены, да и большинство купцов отправляются за товарами в далёкие земли за заморскими товарами или на заготовку древесины, воска и пушнины… — посадник почесал скрытый густой бородой подбородок и задумался. — Если речь идёт о сотне-другой угощений…

— Нескольких тысячах, — невероятно уверенным, удивляющим даже её тоном перебивает градоначальника Ольга: раз уж Игорю с посадником пришлась по душе эта затея, отступать от неё нельзя. — Бедных, обездоленных, немощных и старых, вдов и сирот в городе ведь куда больше сотни или двух? Мы не можем протянуть руку помощи одним и отвернуться от других.

— Тогда с Вашим жестом доброй воли могут возникнуть проблемы, большая часть средств уже заложена на расширение гавани в Торге и починку старой верфи в Ладоге, — нахмурился Гостомысл, но тут же уловил на себе взгляд Игоря, не терпящий каких-либо отказов. — Но…

— Но? — кивнул головой, словно повторяя жест своего собеседника, великий князь.

— Но можно попросить о предоставлении такого рода свадебного подарка наше торговое братство. Согласно обычаям, по столь торжественному случаю членам княжеской семьи жалуют ткани, меха, драгоценную утварь и другие ценные товары, но если традицию нарушить…

— То хотя бы некоторую часть даров можно пустить на благие дела, а не сбор пыли во дворце, — хмыкнув, улыбается властитель киевского престола. — Я согласен, осталось обсудить этот момент с братством. Дядя наверняка знает кого-то из состоящих там старых толстосумов, так почему бы ему не взять на себя разговор?

— И, если позволишь… Я тоже хотела бы присутствовать там и разъяснить свою позицию знатным купцам, — добавляет Ольга, наблюдая за растущим недовольством на лице воеводы.

Гостомысл же, остановившись, сделал глубокий вдох и потянулся: долгое восхождение наконец-то закончилось! Мужчина слегка приобнял супругу и обратился к гостям города:

— Вот и тот вид, ради которого я вас привёл сюда и заставил слегка попотеть на долгом пути. Обычно все крупные праздники проходят именно здесь, поэтому мы с Богуславой хотели лично показать место и поинтересоваться, любо оно вам или лучше подумать над другими вариантами?

Ольга с благодарностью кивает градоначальнику с его женой и начинает рассматривать живописную природу вокруг. Вершина холма представляет собой раскинувшийся луг, покрытый ярким ковром изумрудно-зеленой травы, что сейчас мягко колышется под тёплым летним ветерком. Вдоль луга растут стройные берёзки, их похожие на девушек в пышных сарафанах кроны создают тень, что станет пристанищем для утомившихся от полуденного зноя гостей.

В центре зелёного моря возвышается десяток расставленных полукругом деревянные столов и скамеек, чуть в стороне от них — небольшая, немного обветшалая сцена, занавешенная пышными зелёными портьерами.

От рощи с деревьями до сцены мимо столов тянется хоровод из невысоких, в полтора человеческих роста, столбов с нишами для факелов или восковых ламп на вершине для праздничной иллюминации.

— Мы размышляли над тем, чтобы протянуть по этим столбам разноцветные гирлянды и ленты, так, чтобы ваш с великими князем путь освещался не только огнями, но и этими украшениями, — вдохновлённо произносит Богуслава, которой явно в радость организация торжества. — А праздничные костры раскинутся напротив, вдали от столов и сцены.

— Выглядит уже впечатляюще, — улыбается великий князь и утвердительно кивает супруге посадника. — А во что превратится этот холм, когда все приготовления будут закончены… Я, нет, мы одобряем это волшебное место.

Вещий Олег едва заметно улыбается: на публике оба будущих супруга ведут себя ровно так, как он им и наказывал, изображая такую нежность и увлечённость друг другом, что и некоторым настоящим влюблённым не снилось.

Что же касается идеи с раздачей еды беднякам… предложение было настолько же сумасбродным, насколько и дельным. И даже напомнило старому вояке кое-кого очень знакомого и родного.

* * * * *

На вернувшемся из погони Сверре, потном и протрезвевшем, не было лица. Смертельно-бледный юноша словно призрака встретил и выглядел куда мрачнее, чем всегда — настолько, что по обыкновению весёлого товарища остальные не стали опрашивать и задавать ему вопросов. Один его вид говорил о том, что душегуба он упустил, а всё остальное может подождать.

— Если бы не вы — конец пришёл бы, — встаёт на ноги покрытый пылью и грязью Вепрь и тотчас же протягивает короткую руку к мешочку с серебряными монетами, забирая его себе. — Я ваш должник. Никогда бы не подумал, что мы вот так встретимся, Ходута. Спасибо тебе и твоим друзьям.

— Не могли мы остаться в стороне, когда творится такое беззаконие. Да и разве ты поступил бы на нашем месте по-другому? — отвечает ему сын посадника и замечает деньги, которые торопливо прячет друг его отца. — Что это? Позарился на твои богатства и захотел ограбить?

— Умный купец не станет держать при себе подобную сумму… — мотает головой заподозривший неладное Бранимир. — И не станет носить при себе столько монет, если только… на то нет определённой причины. А судя по перстню твоего знакомого — купец он не глупый.

— И то верно, твои спутники не только отважны, но и обладают ясным разумом, — рассмеялся засуетившийся Вепрь, чьи маленькие глазки забегали по троице дружинников. — Это не случайный тать, окаянный душегуб принуждал меня принести денег и вымогал всю эту сумму, в противном же случае обещал спалить склады с моим воском. Разве позволю я делу всей своей жизни вот так в один миг сгореть? Принёс… а он решил и разжиться богатствами, и избавиться от меня, чтобы я никому ничего не рассказал.

— Почему Вы к отцу не обратились? — заволновался Ходута и бросил обеспокоенный взгляд на купца. — Он непременно бы наказал его и не дошло до вымогательств!

— К счастью господина… Вепря, так? — косится на него Бранимир и пытается понять, что не так с упитанным и нелепым мужчиной напротив него. — Как второй воевода княжеской дружины я могу взять расследование и поиск преступника на себя с сотоварищами. Если, конечно, он сам не против. Вы же не против?

Выражение лица торговца стремительно поменялось, а коленки затряслись, едва только до него дошла суть слов Бранимира: перед ним не обычные нетрезвые наёмники, а приближённые князя Игоря! Вепрь, дабы не выглядеть совсем паникующим, решает придать своим эмоциям и соответствующим реакциям тела немного другой вектор, тем более, что здесь он кажется ему довольно уместным.

— Не против… И попросил бы вас сопроводить до дома, если вдруг у уважаемой дружины в этот вечер нет срочных дел, — толстяк вздыхает и нервно крутит на среднем пальце толстый перстень с пятью одинаковыми мелкими рубинами. — Да, вряд ли душегуб вернётся сегодня по мою жизнь, но страх после пережитого… он никуда не денется, а у меня дела, жена… Простите, ничего не могу сделать с коленями, стоит только подумать, что было бы, не подоспей вы вовремя…

— Этот Вепрь куда больше напоминает борова, — шепчет на ухо Сверру Ари, но даже укол касательно внешности жертвы нападения не может вывести высокого скандинава из его тяжёлых дум. Сверр лишь отмахивается от лысого друга и вздыхает: раз уж вечер испорчен и он не сможет продолжить отдых, делать нечего — придётся согласиться.

— Я могу сопроводить почётного купца до его хоро́м, — кивает он и смотрит на Ари и Бранимира. — Вы присоединитесь?

— Да, к тому же, нам всё равно нужно будет переговорить с глазу на глазу касательно вымогательств того негодяя, — хмурится старший дружинник. — Ходута, ты с нами?

— Я бы с радостью, но… — начинается мяться как нашкодивший подросток сын посадника. — Мне велено было не отлучаться из дома, а я и без того задержался с вами в таверне. Отправлюсь домой, пока отец не обнаружил моего отсутствия, а завтра увидимся. Вы же навестите князя с воеводой у нас в гостях, так?

— Угу, — кивает, морщась от боли — нижняя челюсть дико болит, Ари. — Тогда до завтра. Что ж, Вепрь… Показывайте дорогу к своему гайну.

Троица под предводительством кряхтящего купца, что сунул мешок с деньгами подмышку, направляется дальше по переулку, а старший сын посадника держит путь в другую сторону, на мгновение подняв глаза на потемневшее небо с высыпавшими на него звёздами. Что-то… было не так, голова кружилась, и явно не от одного только хмеля.

Рука, как бы он её не зажимал, продолжала кровоточить — душитель на славу постарался так, чтобы он запомнил негодяя ещё на пару недель. Острый кинжал оставил в его предплечье глубокую алую борозду подобно вспахавшему почву плугу.

Если дома увидят рану, то непременно начнут задавать ненужные вопросы, поэтому… Сын посадника оборачивается и видит знакомые двери таверны, что уже через минуту со скрипом отворились.

Чуть прихрамывая из-за усилившейся боли, Ходута с уверенностью направился прямиком к стойке и, оперевшись на неё, оставил на деревянной поверхности несколько багровых капель и прокряхтел от неприятных ощущений.

— Отхожее место дальше по коридору, а здесь еду подают, — недовольно пробурчала согнувшаяся за стойкой над посудой девица, но ответом ей послужил лишь протяжный сдавленный стон.

Сердце дочери владельца "Пьяной Овечки" бешено заколотилось, когда она встала в полный рост и разглядела посетителя. Высокий и сильный, с тёплыми карими глазами и безбородым подбородком, он какой-то час назад победил в поединке старого опытного дружинника, а сейчас был в шаге от того, чтобы потерять сознание.

Под его рукой разлились алые реки, что добавят ей ещё больше работы до закрытия.

Не раздумывая, она бросилась к нему.

— Эй, ты, — спросила пышногрудая брюнетка слегка дрожащим голосом. — Ты цел?

Ответа со стороны Ходуты всё ещё не последовало: побледневший и задрожавший, словно от холода несмотря на конец июня и жару в питейном заведении, он, кажется, пребывал скорее в каком-то ином месте, нежели здесь.

Всплеск!

Полкружки с прохладной водицей выливаются ему прямиком на лицо и мгновенно приводят великана в чувство. Девица, уперев руки в бока, наклоняется ближе к раненому и спрашивает:

— Вижу, что не слишком цел. Что случилось?

— С чем? — хлопает глазами богатырь, но, поймав на своей руке многозначительный взгляд собеседницы и окинув взором покрытую кровью столешницу, продолжает. — Негодяй зацепил.

— Спишу с тебя несколько кружек пива, — вздохнув, приговаривает девушка и закатывает глаза. — Давай за мной, и чем скорее, тем лучше.

Она осторожно взяла его за здоровую руку и повела в тихий уголок таверны, подальше от посторонних глаз любопытных посетителей. На втором этаже заведения, где находились комнаты для постояльцев, они и разместились в одной из пустующих светлиц. Темноволосая красавица оставила юношу лежать на постели и освободила его от сапог, а сама на несколько минут куда-то отлучилась.

Впрочем, вернулась она довольно быстро.

Брюнетка ловким движением рук собрала вместе чистые тряпки, небольшой тазик с тёплой водой, различные сухие травы, известные своими целебными свойствами, да небольшую баночку с какой-то грязно-жёлтой массой.

— Не смей терять сознание, — процедила она сквозь зубы и выжала лишнюю влагу из тряпицы. — Иначе как я потом с тебя возьму плату?

Застигнутый врасплох нежностью в прикосновениях и колкостями в словах, Ходута слегка поморщился, когда девушка промыла оказавшуюся куда глубже рану. Слабый аромат лаванды наполнил воздух, когда она приложила к его ранам припарку, успокаивая и заживляя израненную плоть.

Пока девица "колдовала" над ним, сын градоначальника внимательно наблюдал за ней. Её тёмные, с тёплыми бликами локоны каскадом струились по плечам, обрамляя слегка загорелое лицо с тонкими чертами. Карие глаза искрились от преисполненности помочь, и Ходута, кажется, был очарован одним только её присутствием рядом с ним.

С каждым прикосновением её руки он словно осязаемо чувствовал растущую привязанность к дочери владельца "Пьяной Овечки". Её забота и решимость затронули в глубине его сердца те струны, о существовании которых он раньше и не подозревал.

Когда брюнетка закончила осторожно наносить жёлто-зелёную мазь на его рану, Ходута, словно загипнотизированный, протянул к ней свою грубую (и здоровую) руку и смахнул со вспотевшего лица девицы прядь прилипших к нему волос.

— Спасибо тебе… — пробормотал он, чувствуя, как его с головой накрывает волна какой-то странной слабости. — Я… ведь даже имени твоего не знаю.

— Забава я, задорова дочь, — отвечает девица и ошарашенно глядит на ставшего белым как мел великана, принимаясь трясти его. — Очнись! Очнись же!

* * * * *

Вепрь, поблагодарив своих спутников, оставляет их в одном из просторных залов своего особняка в компании кувшина добротного вина, сам же хозяин решается ненадолго уединиться в ближайшей комнатушке.

Мужчина зажигает на столе одинокую свечу, и та принимается мерцать, отбрасывая на окружающие поверхности призрачные тени. Воздух тяжелеет, в нём словно витает предчувствие чего-то зловещего. Купец опасливо смотрит по сторонам, но единственным, с кем он встречается глазами, становится когда-то добытый его отцом на охоте огромный кабан, чья голова с пустым взглядом пары чёрных турмалинов давно нашла место на стене в его кабинете.

Когда жадность наконец-то одерживает верх над страхом после пережитого нападения в переулке, богатейший член братства торговцев достаёт из-за подмышки припрятанный им мешочек, а пухлые пальцы нерешительно касаются грубой ткани.

Начав пересчитывать свои барыши, Вепрь перебирает в руке одну за другой серебряную монету. Десять, двадцать, пятьдесят, сто дирхемов башенками по десять выстраиваются на столе в подобие миниатюрного замка, пока, наконец, нетерпеливый купец не вытряхивает из мошны оставшиеся на дне деньги.

На столешницу со звоном высыпается великолепный набор из ещё трёх дюжин монет, которые при тусклом свете столь притягательно сверкают. Но среди этого коварного богатства выделяется кое-что ещё — между блестящих серебром монет лежит отрубленный человеческий палец.

Указательный, мужской и, по всей видимости, отделённый от тела своего владельца каким-то мучительным способом, судя по неровным краям торчащей из плоти слегка желтоватой кости, сейчас он словно показывает своим кончиком на самого Вепря.

Глаза крупнейшего в городе торговца мёдом и воском расширяются, на лице отражаются шок и страх, прежде чем его некогда самодовольное выражение лица переходит в настоящий ужас. Он роняет монеты, рассыпая их по столу, и те со звоном принимаются разрушать одну за другой построенную им башню из богатств, пока большая часть денег не оказывается на холодном деревянном полу.

Глава XVI: Сон и Морок

ГЛАВА XVI: СОН И МОРОК

На город неторопливо опустилась ночь, бархатным чёрным одеялом накрыв собой узкие улицы, пока ещё многолюдные площади, гавань на Волхове и лавочки торговцев. Один за другим гасли огни свечей в домах, потухая и давая знак всем обитателям родных стен, что пора отходить на покой; над крышами зданий же синхронно им по очереди зажигались серебряные гвоздики звёзд.

Окутанный ночью Новгород постепенно стихает. Даже луна стыдливо спряталась за полупрозрачной вуалью из облаков, скрывая свой взор от рассыпанных кем-то алых маковых лепестков.

Случайный торговец, что в суете своей повредил несколько цветов? Влюбленная девица, что торопилась к суженому и обронила их, поправляя похожий на рубиновый из-за своего цвета венец? Или и впрямь бог Сон спускается по ночам с небес на землю и бродит среди людей, едва уловимым ароматом мака насылая на смертных сновидения и покой? Кому-то — до первых петухов, иному — вечный.

Кругом наступили тишина и покой. Сон — это лучшее лекарство от бодрствующих бед.

Одна лишь темноволосая девица, закутавшись в платок с вышитыми красными цветами, сжала руки в кулаки и нерешительно постучала в старую, покрытую грязными пятнами лишайников и глубокими, неровными трещинами дверь такой же ветхой лачуги.

* * * * *

Следующей, бесшумно отворяя дверь в светлицу в гостомысловом особняке, Сон навещает уставшую от дневных приготовлений к свадьбе Ольгу. И великосветские беседы с посадником и его женой, и рискованные — вдруг засмеют или откажут? — предложения по раздаче хлеба да вина беднякам ее изрядно вымотали и были девице в новинку, не говоря уже о долгом восхождении на холм, что раскинулся на городских окраинах.

Пусть Новгород любил рисковых авантюристов, что ради выгоды не боятся поставить на кон всё, что имеют, традиции построенный Рюриком вблизи старой резиденции в Ладоге город уважал и чтил всё же больше.

А она — так уж получилось — имела неосторожную привычку эти устои и обычаи каждый раз нарушать, осознанно или нет.

Обняв обеими руками подушку с лебяжьим пухом, будущая княжеская жена вдыхает травянисто-ореховый маковый аромат, что струится из-за приоткрытой двери, и проваливается в мягкие волны перины.

Сон возвращает её в те времена, когда всё было куда проще и понятнее, а рядом был горячо любимый — и горячо любящий её, пожалуй, больше всего на свете — отец.

Шесть лет назад, Балтийское море

Небольшое торговое судёнышко бороздит просторы северного моря, а попутный ветер наполняет паруса, легко двигая корабль вперёд. В чистом голубом небе светит яркое солнце, заливая тёплым светом весь экипаж на палубе и слепя бликами от воды. Погода была безмятежной, что в этих коварных водах, известных своими непредсказуемыми штормами и ледяными ветрами, большая редкость.

В ноябре Вирянское море обычно беспокойно, так что застать такой погожий денёк — большая удача.

— Глянь-ка, стоит так уже несколько минут и не шевелится, словно истукан, — пожилой компаньон Эгиля, Альрик, щурится от солнечных лучей и показывает ему пальцем на девятилетнего мальчонку, что вжался обеими руками в борт корабля. — Смышлёный твой Ол. Из него может выйти замечательный купец.

Эгиль кивает и улыбается уголками рта. Олав действительно не по годам умён и проницателен, вот только никто из команды и понятия не имеет, что настоящее имя мальчика — Ольга, да и не мальчишка это вовсе.

В плотной рубахе и шерстяных штанах, с волнистыми русыми волосами до плеч, круглыми щеками и чуть вздёрнутым, вечно лезущим в чужие дела носом она и впрямь напоминала симпатичного и милого отрока. Наследник у скандинава так и не родился, а без помощника в мелких делах в его профессии обойтись было сложно, вот и вызвалась однажды дочь сама отправиться с ним в плавание, тем более, что наливаться соками её грудь ещё не торопилась.

А что? Ольга наконец-то посмотрит мир, который знала только по отцовым рассказам да сказкам, Эгиль же чуть облегчит свою работу. В конце концов, не зря же он учил любимицу счёту и письму.

Одна только сердобольная Ждана была против, но два голоса всегда звучат громче, чем один.

Ольга, неотрывно, с трепетом смотрела на далёкий остров, видневшийся на горизонте. Увлечённая живописным пейзажем, она и не заметила, как отец, вытерев рукавом своё обветренное, пропахшее солью лицо, подошёл к ней и ласково приобнял сзади.

Девочка вздрогнула от страха, но тут же успокоилась, когда правая рука моряка прижалась к её часто стучащему сердечку. Так делал только тятенька.

— Посмотри туда, дитя моё, — произнёс Эгиль, указывая на далёкий кусок суши. — Туда и приведет нас это путешествие. Впереди — славный остров Рюген, земли славян-руян. Живут они торговлей и военными набегами, то также и пашут, и ловят в этих беспокойных водах рыбу. Столица их, Аркона — видишь чёрные башни, что ершатся? — крупный и хорошо укреплённый город.

— Больше Пскова?

— Больше, вдвое — если не втрое. Лежит град на вершине высокой скалы; с севера, востока и юга огражден природною защитой, с западной стороны защищает его высокая насыпь в 50 локтей… Но не это самое удивительное у руян.

— А что? — загораются от любопытства серые глазёнки. — Оружие? Украшения?

— Нет, их военная слава, — мотает головой отец варяжки. — Даже датчане их остерегаются. Стоит в Арконе храм, но посвящён он лишь одному богу, покровителю и предку руян — могучему Святовиту. Делает он их мечи острыми, щиты — крепкими, а руки — не знающими поражений. Высечен в камне огромный идол, четыре бородатые головы у него: чтобы видеть все четыре стороны света, на протяжении всех четырёх времён года, во все четыре времени суток. Рядом с ним всех остальных богов они почитают меньше. Поэтому в знак особого уважения руяне имеют обыкновение ежегодно приносить ему в жертву человека — иноземца или иноверца, на какого укажет жребий.

Ольга снова чувствует, как дрожит — на сей раз представляя жуткий обряд. Эгиль крепче прижимает к себе дочурку и вздыхает:

— Воды под нами забирают куда больше жизней, чем волхвы. Вирянское море — госпожа ещё более непостоянная, чем твоя матушка. Оно может быть и другом, и врагом. И как мореплаватели мы должны всегда уважать его силу и прислушиваться к его предупреждениям.

Девочка кивает, так и не отрывая взгляда от загадочного острова. Она внимательно слушает отца, в чьём голосе звучала мудрость, накопленная годами плавания по этим коварным водам.

— Смотри на эти маленькие волны, Ол. Они хранят свои тайны и истории. Научись читать их, ведь они могут направить нас к безопасным гаваням или предупредить о грозящей опасности. Обрати внимание, как они пляшут и переливаются, открывая скрытые под ними стремительные течения. Они станут нашими союзниками в этом путешествии.

Девчушка закрыла глаза, чувствуя тепло родительских объятий и продолжая слушать поучения Эгиля. Её всегда восхищали мастерство и знания отца-моряка… Жаль, пойти по егостопам она не сможет, хоть, несомненно, и стала бы выдающимся купцом.

Мужчина кладёт тяжёлую руку ей на плечо и продолжает полным любви голосом:

— Помни, дитя моё, корабль — это не просто дерево и паруса. Он становится продолжением нас самих, партнером в нашем путешествии. Обращайся с ним бережно и уважительно, и он пронесёт тебя в целости и сохранности даже через самые жестокие бури. Как ты хочешь, чтобы к тебе относились, так и сама веди себя с другими и людьми, и зверями, и даже теми вещами, что мы считаем неодушевлёнными.

Ольга кивает и заворожённо смотрит на далёкий кусок суши, где-то внутри которого живёт многоликий и всевидящий страшный бог. Она знает, что это путешествие — только начало её совместных с тятенькой морских приключений. Запомнив советы отца, она станет опытным мореплавателем и торговцем, который будет смело и уважительно ходить и по волнам, по базарам от Арконы до Новгорода.

По крайней мере, пока годы не возьмут своё, а её тело не начнёт меняться — так они пообещали Ждане.

И вот, со стоящей на палубе во весь рост маленькой варяжкой, чьи глаза наполняются решимостью, торговое судно уходит всё дальше на запад, к каменистым землям Рюгена. С каждым восходом солнца она будет учиться у своего отца, его товарищей и у самого моря, принимая вызовы и чудеса, которые преподнесёт судьба.

По сердцу разливается щемящая ностальгия, и даже во сне Ольга улыбается, чувствуя на себе тепло сильных и любящих отцовых рук.

* * * * *

Усталые глаза подвыпившего старого воина щурятся, глядя на неровное пламя свечи в окружающей его полутьме: он не мог позволить себе и товарищам вот так покинуть одного из самых уважаемых новгородских купцов и членов торгового братства.

Жизни Вепря всерьёз угрожал какой-то негодяй, и в уверенности его намерений он со спутниками убедился не столь давно. Сейчас и Ари, и Сверр спали в одной из гостевых комнат, сам же Бранимир первым вызвался остаться часовым и следить за безопасностью торговца.

Так что единственными его спутниками стали полурастаявшая свеча да выпитый кувшин вина, на дне которого ещё теплился глоток-другой. Не самая дурная компания!

Чернота за окнами сгущается, и вместе с ней через бревенчатые стены просачивается верная жена Сна. В полутьме Бранимир на мгновение как будто замечает рядом с собой девичью тень, но, помотав головой, решительно отмахивается: чего только не привидится от хмельного напитка.

Дрёма же сквозняком, от которого дрожит пламя свечи, гладит второго воеводу по седым волосам, нежно касается им сухих губ скандинава, проводит по грубым рукам.

— Сив, — со слезами на глазах шепчет воин и всматривается в темноту комнаты, так никого и не различая среди серых силуэтов предметов. — Если твой это призрак явился ко мне… Если твой дух посетил меня… Прошу. Забери меня с собой.

Богиня сонных мечтаний, невидимая для человеческих глаз, хмурится и встаёт у изголовья ложа старого варяга. Коли встаёт "в голове" Дрёма — не займёт Смерть её место.

Лёгким ветерком она целует поддавшегося воспоминаниям седовласого мужа, касается его глаз и что-то тихо поёт, убаюкивая его шелестом листьев за окном. Не сопротивляясь, Бранимир позволяет векам потяжелеть и закрыться совсем.

Пусть перенесут его сны в те времена, когда он был горяч и молод, а сердце ещё не зачерствело от невыполненных обещаний.

26 лет назад, остров Готланд

Готский берег продрог от ветра-босяка, но помеха ли он паре пламенных сердец?

Пристань немноголюдна, но два пришвартованных у деревянного пирса дракара медленно наполняются суровыми бородатыми пассажирами. Лишь один из них не торопится покинуть земную твердь.

Молодой варяг молча стоит перед своей возлюбленной с округлившимся животиком, на бледных лицах обоих отражаются одновременно любовь, печаль и страх. Это расставание будет долгим и тяжелым, без каких-либо гарантий, что они когда-нибудь воссоединятся. Предстоит поход на год, а быть может, и на два.

Глаза Сив блестят от слёз, а рука на животе чувствует их будущего ребенка и толчки его крошечных ножек. Теперь ей придётся преодолевать трудности материнства в одиночку, без утешения и поддержки любимого. Горечь расставания тяжёлым грузом ложится на сердце, и она представила себе предстоящие годы без него.

— Отправляйся со мной в Ладогу. Обильны и богаты земли князя Рюрика, поселишься там со мной, заживём с тобой, как семья.

— Не брошу я престарелых родителей, — отвечает Бранимиру девица с волосами цвета дубовой коры. — Не оставлю родину.

Воин протягивает ей руку и нежно касается прекрасного лика, кончиками пальцев обводя контуры её щеки и вытирая солёные дорожки слёз. Голос его глупо, по-мальчишески, дрожит: передавать эмоции и чувства словами, а не поступками, он так и не научился.

— Любовь моя, моя Сив… Я должен идти, ибо долг зовёт сражаться вместе с моими братьями по оружию. Но знай, что моё сердце всегда будет с тобой и нашим ребенком. Я буду сражаться яростно, ради нашего будущего и богатых трофеев, чтобы обеспечить и тебя, и наше дитя.

Его возлюбленная кивнула. Она понимала необходимость его отъезда, но страх, что им не суждено будет больше увидеться, тлетворным червём точил её душу. Сив крепко прижимается к бородатому молодому мужчине, обнимает его широкую спину, словно пытаясь запечатлеть каждый сантиметр закалённого на поле брани тела в своей памяти.

— Не просто дитя…

Бранимир вскидывает бровь, когда девица продолжает:

— Мальчик. Я видела сон… У нас родится сын. Такой же могучий и смелый, как его отец.

— Сив…

— Обещай мне, — просит она, чувствуя, как задыхается от волнения. — Обещай, что ты вернёшься к нам, чего бы это ни стоило. Наш ребёнок заслуживает того, чтобы знать своего отца.

— Я обещаю тебе, любовь моя, — клянётся Бранимир. — Я буду бороться, не жалея сил, и вернусь к тебе. Мы вместе воспитаем нашего сына и построим будущее, наполненное любовью и счастьем. Эта разлука временная, потому что наша любовь сильнее любых расстояний и трудностей.

С этими словами они обнялись в последний раз, прижавшись друг к другу так, словно в последний раз. И пусть в воздухе витает горечь расставания, надежда на воссоединение, подобная искрам от уголька, не угасает.

С корабля на него недовольно косится старый лидер отряда наёмников. Времени почти не остаётся.

Собираясь уходить, воин бросает последний тоскливый взгляд на свою беременную возлюбленную. Из кармана он достаёт филигранной работы тонкую золотую цепочку с подвеской в виде руны " ᛚ".

— Лагуз означает "поток". Пусть попутные ветра и стремительные течения принесут меня обратно к тебе так скоро, как решат то боги. Не забывай меня и храни память о своём возлюбленном в этом драгоценном подарке, — мягким движением убрав в сторону шелковые на ощупь волосы Сив, он застёгивает ожерелье на её тонкой шее. — Клянусь… клянусь, что мы обязательно увидимся и я обниму вас с сыном!

И вот, с тяжёлым сердцем и полными храбрости руками отправился он в свой военный поход, молясь о том, чтобы судьба была благосклонна и однажды вновь соединила их.

Даже спустя час после того, как дракар исчез за горизонтом, Сив продолжала всматриваться в то место, где соединяются в поцелуе небеса и холодные волны. Руки её гладили живот с растущим в тёплом чреве богатырём, губы шептали тихую молитву о благополучном возвращении.

И он вернулся на родину своей любимой, живой и здоровый, без единого шрама или увечья, вот только не через год и даже не через два — минуло почти четыре долгих года, проведённых в столкновениях с непокорными славянскими племенами, что не захотели вставать под защиту Ладоги по собственной воле, но оказались присоединены огнём и мечом.

Встретила на суровых готских берегах его лишь скромная могила возлюбленной, что, как сказали соседи, в страшных муках погибла во время родов вместе с малышом, до последнего зовя, крича и проклиная оставившего их варяга.

Над погребальным холмиком земли возвышается покосившаяся деревянная перекладина с истлевшей, уже не удерживающей её в горизонтальном положении верёвкой: словно издеваясь над Бранимиром, христианский крест, который так чтила Сив, превратился в тот самый лагуз, в ту самую руну.

Но, увы, печаль старого воина не смыть отныне никакими потоками.

* * * * *

Сын Дрёмы и Сна, проказник Угомон разгоняет внезапно открывшейся от ветра дверью в хлев пугливых кур с гусями и, босоногий, забегает внутрь. Лукавые глазёнки невидимого бога находят посреди сена и свою "жертву" — рыжеволосого юношу, который, несмотря на поздний час, всё никак не торопится спать.

Поглаживая мягкие перья белой голубки в своей левой руке, Щука плавно скользит кончиками пальцев по её пушистому оперению. От крохотной головы его прикосновения медленно перемещаются по шее птицы, что кажется такой хрупкой и беззащитной.

"Угомонись", — доносится до него шёпот, но вокруг — ни единой души.

Огненно-рыжая голова опускается, а сам конюх, нашедший приют в гостомысловом дворе, протяжно зевает. Птица, словно чувствуя нечеловеческое присутствие, встрепенулась и улетела прочь, под потолок сарая.

"Угомонись", — повторяет ему на ухо озорной подросток.

Устроившись на мягкой соломе, Щука прищурился, огляделся по сторонам и, пожав плечами, свернулся калачиком на полу.

"Угомонись", — твердит в последний раз сын Дрёмы, и сон тёплым тяжёлым одеялом с головой накрывает юного помощника Вещего Олега.

Десять лет назад, ростовские земли

Мальчишка лет пяти-шести, с растрёпанной косматой рыжей головой и покрытыми от работы в поле ссадинами пальцами, с тревогой выглядывает из окна скромной избы, замечая десяток приближающихся к деревне коней. Теперь в воздухе пахнет не только свежеистопленными дровами и пресными лепёшками из лебеды и ячменя: их аромат смешивается с удушающим чувством страха, что заполняет собой всё пространство комнаты.

Отец его, высокий и статный обладатель густых каштановых волос, но рыжей бороды, прижимает к себе дрожащую от предчувствия беды жену — побледневшую красавицу с ярко-медной шевелюрой, точно такой же, как и у сына.

Безмятежную тишину ночи нарушают ржание лошадей и топот копыт в подковах. Земля задрожала под их тяжестью, и минутой позже деревянную дверь их жилища срывает с петель целая толпа закованных в кольчуги воинов и врывается внутрь.

Взгляд зелёных глаз скользит по столу и находит рядом с заботливо почищенными матерью от кожуры яблоками его. Сердце конопатого мальчугана колотится в груди так, что вот-вот выскочит, и он крепко стискивает ржавый кухонный нож, зажатый теперь в дрожащей руке.

Витязи, одетые в боевое облачение так, словно пришли сражаться с целой армией, а не семьёй захудалых простолюдинов, с холодной и расчётливой угрозой оглядывают комнату. Пара воинов принимается бесцеремонно швырять вещи, разрезать служащие ложем мешки с сеном, переворачивать сундуки, пытаясь найти им одним ве́домую цель.

Предводитель отряда, грузный лысый мужчина средних лет, в голосе которого звучат по-самодовольному властные ноты, с садистским удовольствием. выкрикивает:

— Гадкая мразь! Нам стало известно о твоём предательстве, и вот, после стольких лет, мы тебя наконец-то нашли. Ты обвиняешься в восстании против князя Олега!

— Не князь он в этих землях, — сверкает на него яхонтовыми глазами хозяин дома. — И вовсе он тоже не князь, а лишь узурпатор при малолетнем щенке Рюрика.

Отец отрока, храбрый, но непокорный человек, делает шаг вперед с натянутой на лицо маской равнодушия. Мать мальчика, с глазами, полными слез, крепко цепляется в руку мужа, отчаянно умоляя незваных гостей освободить его.

— Пожалуйста! Муж мой невиновен. Долгие годы мы живём здесь тише воды, ниже травы, и взгляд не смея бросить в сторону Киева. Не забирайте его у нас! — умоляет она, в её голосе звучит безутешное отчаяние. — Помилуйте его ради бога!

— Бога?! — глаза предводителя отряда наливаются кровью, когда он замечает на анемичной шее женщины гайтан с деревянным христианским крестиком. — Это вашего, что ли, бога? Погибшего как пёс от рук обычных людей рядом с татями и душегубами?

Продолжая насмехаться над её мольбами, он резко протягивает к крестьянке руку и срывает крест с шеи, швырнув его на пыльный пол и растоптав ногой в тяжёлом сапоге. Супруг её дёргается, пытаясь вырваться из хватки двух витязей, но она, словно тиски, как никогда крепка.

— Истинного Господа Бога, а не ваших деревянных истуканов, жадных до восхвалений и кро…

Закончить она не успевает: фразу прерывает жестокий удар тяжёлым поясом с металлической бляшкой по лицу. Щёку рассекает глубокий алый след, и женщина, задыхаясь, падает на пол.

— Уведите его, — властно велит выйти вон вместе с предателем своим воинам их глава, а сам переводит взгляд на обладательницу медной шевелюры, ударяя бляшкой по своей ладони и ухмыляясь. — Проверим, услышит ли твой истинный бог мольбы? Или, может, ты передумаешь и вместо его имени будешь выкрикивать и превозносить моё, шлюха предателя нашего князя? А… Кьярваль, Владислав, вы останьтесь тут. Заслужили свою награду.

Вросшая спиной в стену рыжая красавица вся дрожит, её тело сотрясается от одних только слов воинов, как вдруг до неё доносится тихий и звонкий голосок сына.

— Не трогайте её, — срывается с губ мальчугана, руки которого отведены за спину.

— Поверь мне, одним только троганием мы не ограничимся! — мерзко хихикает предводитель и снимает с себя льняные штаны, медленно шагая к матери отрока и чувствуя растущее внизу его живота звериное возбуждение. — Избавьтесь от ублюдка!

Пара витязей, посмотрев друг на друга, кивают главному и приближаются к ребёнку, пока наконец-то не открывает рот его испуганная родительница.

— Не ег-го он сын. Мой. Ещщщё во время пппервой на-шей встречи… — заикается она. — Уже была на сносях… Не прикасайтесь к нему, прошу.

— Проверьте, с ног до головы. Вы знаете, что искать, — бесцеремонно разведя своей ногой таковые у женщины говорит олегов посланник и разрывает на ней сарафан. — А я пока займусь мамашей.

Надругательство над матерью становится для него последней каплей.

Движимый непреодолимым желанием защитить ту, что дала ему жизнь, конопатый отрок бросается вперёд с ножом в руке, заносит его над головой и всаживает в толстую задницу гада, орошая пол багровыми брызгами. Предводитель визжит как свинья на скотобойне, но тут же его соратники, хорошо обученные и безжалостные, оттаскивают мальчишку в сторону и раздевают.

Две пары рук принимаются осматривать его, нагого и беззащитного, от самой макушки до кончиков пальцев на ногах, отгибая ушные раковины, выворачивая ладони, заглядывая в подмышечные впадины, грубо хватая за ляжки.

Сколько это продолжается, он, залитый слезами, не знает.

Чтобы не видеть полные ужаса глаза матери, покорно не проронившей больше ни звука, чтобы не лицезреть с ускоряющиеся с каждым толчком бёдра главаря воинов, он поднимает глава вверх. Там, на деревянной перекладине, сидит равнодушно наблюдающая за всем дикая горлица.

Птица зачем-то начинает ходить по балке то в одну, то в другую сторону, и будто впавший в транс мальчик начинает считать её шаги и выпадать из окружающей его жестокой реальности. Один… Два… Семь… Семнадцать… Сорок девять… Двести восемь… Четыре сотни… Три тысячи девятьсот шесть.

Когда негодяй отталкивает от себя безвольную женщину и вытирает живот своими же шароварами, он на несколько мгновений возвращается, до него доносятся отдельные обрывки фраз.

— Проверили. Нет его, везде посмотрели. Значит, и правда ублюдок, безотцовщина.

— Понял. Ну что, Владислав, ты следующий, идём по старшинству. Не лежала бы бревном, наслаждался бы ей дольш…

Мальчуган, диким зверёнышем напрыгнув на обидчика матери, впивается в него зубами, жаль, продолжается это недолго: всё та же тяжёлая рука отшвыривает его в сторону, в пыльный, покрытый паутиной угол с ветхим сундуком.

— Гадёныш! Зубы мелкие, острые… как у щурёнка, — сверкает на него взглядом толстый негодяй.

Когда пыль осела, в залитой кровью светлице продолжилось надругание. Он не помнил, сколько вот так вот лежал там, задыхаясь, в синяках и побоях, с привкусом железа во рту.

Его отца, измождённого и сломленного, но живого, в неизвестность утащили пешки князя Олега.

Его мать, ставшую похожей на ожившего мертвеца, использовали цепные псы из его своры.

После этих событий осталась лишь холодная пустота. Мать, не выдержав всего пережитого, дождалась, пока он он заснёт, и повесилась прямо в светлице.

А через пару дней в деревню явились они — совершенно не похожие на других люди. Смуглые, низкого роста, худые, с большими чёрными глазами и в лёгких цветных одеждах, они проделали долгий путь с юга, дабы забрать то, ради чего отправились в ростовские земли.

Чтобы забрать его.

***

В тускло освещённой лачуге даже среди ночи кипит усердная работа. Окружённая полками, уставленными банками с различными высушенными травами, кореньями и минералами, старая целительница со спутанными седыми косами не глядя достаёт нужный для приготовления очередного снадобья ингредиент. Узловатая морщинистая рука будто помнит, что и где лежит, разбираясь в захламлённом на первый взгляд крохотном пространстве так, что даже у хаотичного нагромождения из лечебных растений оказывается какая-то одной ей известная система.

Вначале старуха берёт пучок сухого кипрея, растирая его в мелкий порошок с помощью ступки и пестика. По хижине разносится травяной аромат, словно говорящий о силе каждого растения, каждой былинки и заключённых в них свойствах.

Сама карга тихо принимается петь себе под нос на удивление приятным, почти девичьим голосом:

— С новолуния кипрей,

Ты для мази не жалей,

Сыпь он снимет как рукой,

Подарив тебе покой.

Зуд забудешь,

Сон добудешь,

Если трижды за ночь

Будешь

Мазь на кожу наносить.

Повелел ей Велес быть.

Далее знахарка переходит к следующему ингредиенту. Тяжёлая склянка наполнена купленным у мясника бараньим жиром, что служит основой для мази, обеспечивая её гладкую консистенцию и способность впитывать из лекарственных трав их масла, ароматы и соки.

В небольшом чугунном котелке, подвешенном на трескучем огне, она осторожно растапливает жёлто-коричневый жир, следя за тем, чтобы тот не подгорел. По мере разжижения в него добавляются измельченные в порошок травы — кипрей, пустырник, валериана, цветы календулы — и перемешиваются деревянной ложкой, которая, судя по внешнему виду, была ровесницей самой старухи.

По мере того как все составляющие варева сливаются в однородную массу, смесь приобретает насыщенный земляной цвет и густой, похожий на сусло, аромат.

— Жир от ярки истопи,

Восемь вдохов потерпи.

Следом опускаешь ложку,

Травы, лепестки и крошку

Мела,

Дабы язва омертвела,

Влей от лопуха настой,

И на три дня — на отстой.

Чтобы ещё больше усилить действие своей мази, знахарка достаёт небольшой мешочек с мелко истолченным мелом и добавляет в пузырящуюся кашу несколько щепоток порошка.

Руки тянутся к больше напоминающему ветошь полотенцу, чтобы вытереть сероватую пыль на ладонях, но не успевают — точный до мелочей процесс прерывает чей-то стук в дверь. И это в такой поздний час?

— Злоба! — кричит, барабаня пуще прежнего по дереву, Забава, дочь трактирщика. — Баба Злоба, открывай! За три версты чую, что стряпаешь, и не расстегаи да щи!

* * * * *

В тёмных покоях особняка посадника великий князь не находил столь желанного покоя даже в своём сне. Седыми ночами в его сознании бушевала неумолимая буря, терзая его горькими воспоминаниями, которые никак не хотели исчезать в водовороте времени и всплывали в памяти Игоря.

Спал он беспокойно. Сын Рюрика ворочался, словно находясь в борьбе между своим подсознанием и реальностью, в которую от так отчаянно желал вырваться из цепкой хватки вставшего у изголовья его ложа Сна.

Покрытый мелким бисером холодного пота лоб морщится, закрытые глаза беспокойно шевелятся, а руки дрожат от тяжести минувших лет, от горечи прежних битв, от печали по неслучившимся объятиям.

И заканчивается череда его кошмаров всегда одним и тем же сновидением.

Дворец в Ладоге, двадцать два года назад

В бревенчатых стенах княжеской цитадели завывает промозглый декабрьский ветер, а на кровати неподвижно лежит некогда пышущий силой и здоровьем правитель, жизнь которого уже на протяжении нескольких дней медленно угасает, словно пламя тающей свечи.

Оставленная врагами-карелами рана, что почти полностью зажила, после похода в баню вновь напомнила о себе и принялась наполняться губительными соками, словно отравленные цветы растущей в саду ладожского дворца белладонны.

Несмотря на страдания и опухшую, ставшую похожей на лиловый гнилой окорок с серо-зелёными прожилками ногу, Рюрик сумел собраться с силами и позвать к себе после разговора с Вещим Олегом и своего юного наследника.

Дрожащей рукой великий князь поманил четырёхлетнего испуганного малыша к себе, и в его усталых глазах появился вымученный, вот-вот готовый потухнуть, блеск.

"Игорь, сын мой, — прошептал Рюрик, его голос был слаб и с каждым звуком отдавал болью в висках знатного мужа. — "Я близок к концу своих дней, который всегда представлял иначе. Не от меча я паду или не знающей промаха стрелы коварного врага, а как немощный и дряхлый старик, от какой-то язвы… Но прежде чем я перейду в другое царство, я должен передать тебе, моему юному преемнику, немного слов мудрости".

Когда крохотная фигурка наследника, чьи выразительные глаза тонули в слезах, подошла к постели отца, Игорь протянул свою ручонку великому князю и прижался к его грубой, могучей длани покрасневшей от плача щекой.

Несмотря на то, что эта их встреча могла стать последней, обессиленный родитель… оттолкнул его и отстранился от объятий. Взгляд господина Ладоги стал холодным, как зимний воздух за окном, а голубые глаза напомнили колючие и острые снежинки.

— Не смей реветь, сколько раз… Сколько раз я говорил тебе! — задыхаясь, повышает на него голос Рюрик и начинает кашлять. — Мне невыносимо видеть тебя таким убогим, будто ты не князь, а девчонка! Осталось… осталось только платье нацепить и спрятаться под материну… юбку. И как я могу доверить тебе защиту нашего народа и честь рода… Если… ты вечно наматываешь на кулак сопли, а не сокрушаешь им любые трудности и препятствия…

— Простите, отец… — торопливо вытирает нос рукавом мальчишка и, встретившись взглядом со ставшими пуще прежнего недовольными очами родителя, исправляет допущенную им ошибку. — То есть великий князь. Простите своего глупого раба, княже.

Бледные, приобретающие синюшный оттенок губы угрюмого варяга слегка изогнулись в слабой улыбке, свидетельствующей о том, что хоть здесь он остался доволен поведением сына. Затем он похлопал по ложу ладонью, приглашая наследника наконец-то сесть рядом.

Игорь, будто робкий оленёнок, захлопал огромными глазёнками и осторожно, затаив дыхание, ответил на приглашение и занял своё место — достаточно близко, чтобы это не выглядело его неуважением, но на расстоянии, дабы такое поведение не было воспринято отцом как слабость.

Рюрик ненавидел телячьи нежности.

"Прежде всего, сын мой, — окрепшим голосом продолжил могучий варяг, — Помни, что истинное лидерство заключается не в силе меча, а в силе характера. Веди люд за собой с честью, состраданием и справедливостью, и твой народ сплотится вокруг тебя".

Игорь кивнул, впитывая каждое слово своего родителя, словно губка.

"Во-вторых, — поднимает он взгляд и едва заметно кивает, — Никогда не недооценивай силу союзов. В это неспокойное время не только наше оружие будет защищать обширные земли, но и крепкие связи, основанные на взаимном уважении и выгоде. Ищи союза с теми, кто защищает то же, что и мы… Или протяни руку тем, с кем разделяешь общего врага."

На лбу отца проявились тонкой сливовой сеткой кровеносные сосуды, а крупные жилы на висках надулись подобно горнилам кузнеца. Говорить ему становилось всё сложнее и сложнее.

"И последнее, сын мой, — задыхаясь, прохрипел он, — Никогда не позволяй мести затуманить твой рассудок. Месть может показаться сладкой, но она всегда оставляет горький привкус, что будет на твоём языке до самой кончины. Стремись к справедливости, да, но подумай о том, как твои действия отразятся на нашем народе и на том наследии, которое мы оставим после себя".

С огромным усилием Рюрик протянул дрожащую руку, некогда мощная хватка которой теперь стала хрупкой, и коснулся шершавой ладонью его щеки.

"Помни, сын мой, — прошептал правитель, его голос был уже едва слышен, — Наш великий род пережил бури, которые могли бы разрушить другие семьи. Сила, которой мы обладаем, заключается не только в мужестве и стойкости, которые определяют нас, но и в безусловной верности и преданности родной крови. Только благодаря ей мы сумели выстоять перед всеми невзгодами. Острый ум твоей матушки… Мудрые советы и опыт дяди… Они помогут тебе после того, как я испущу дух. Сохрани наше наследие, защити наш народ и всегда стремись быть лидером, который объединяет, но не разъединяет".

По телу мужчины прошла судорога, он, синяя и жадно ловя губами воздух, продолжил мучиться на смертном одре — боги смерти не желали даровать ему быструю и милосердную кончину. Игорь, едва сдерживая слёзы, отвернулся, дабы не видеть ужасную картину… как вдруг ладонь отца на его щеке с немысливой для ослабевающего воина силой вцепилась в него мёртвой хваткой и развернула, зафиксировав прямо напротив собственного лица, синего, со вздувшимися венами и ставшими красными от лопнувших сосудов очами.

— Будь мужественным… — прохрипел, впиваясь в кожу сына так, что ногти оставили на щеке красные следы. — Смотри… Смотри, я приказываю! Смотри смерти прямо в лицо! Смерть всегда рядом с властью, они следуют друг за другом неотступно, стараясь оказаться на шаг впереди… Твоя задача — дать власти обогнать смерть, чтобы даже после неё память о тебе осталась в поколениях.

Мальчишка до скрипа стиснул зубы, чтобы не дать хлынуть слезам, и уставился на отходящего в мир иной отца.

— Отец!

— Смерть всегда рядом… Всегда… Поэтому… с ранних лет привыкай к её лику как к солнцу в небесах или верному коню под собой… — прошептал старый витязь и, распираемый от гордости за сына, что не шелохнулся и не проронил не слезинки, навеки застыл со слабой улыбкой на своём лице.

С этого дня маленький Игорь больше никогда не плакал, кроме одного — и единственного — раза.

* * * * *

Беззвучно вздыхает Дрёма: ежели мается влюблённый, коли корит себя и не прощает, даже подаренные ей сновидения, что должны утолить душевную боль и вернуть в безмятежные, проведённые с любушкой мгновения, оборачиваются солью на старых ранах.

Седой Бранимир беспокойно ворочается, на его спящем лице блестят в полутьме реки пролитых им по милой Сив и их маленьком богатыре слёз. Здесь она уже ничем не поможет, вытащить себя из этой вязкой трясины, в которой тонул и воду из которой, постоянно себя обвиняя, глотал второй воевода Игоря уже третий десяток лет, способен только он сам.

Зато в следующей светлице сладко дремлет, запустив руку во вздыбленный верх шароваров, растянувшийся на шкуре на полу Ари. Дружинник жмурится во сне и хватает себя ещё крепче за то самое место, Дрёма же смущённо отводит свой взор в сторону и расплывается в светлой, доброй улыбке.

Пожалуй, этот влюблённый справится и без её споспешествования.

Три года назад, дворец в Киеве

В тёмных уголках княжеского дворца, где днём улыбались в лицом и покорно кланялись, а ночью шептались об интригах и власти, ключница и гридь нашли своё тайное убежище в бельевой комнате. Со сверкающими от желания и любви глазами, они встретились взглядом среди грязных одеял и покрытых пятнами крови, масла или пота одежд, совершенно не обращая на них никакого внимания — сегодня они станут для пары самым лучшим ложем с шёлковыми простынями и набитыми лебяжьим пухом подушками.

— Каждый уголок осмотрела? — спрашивает её воин и торопливо снимает через голову серую рубаху. — Никого?

— Никого, — ухмыляется живое воплощение выражения "кровь с молоком", невысокая темноволосая пышка, что достает из пространства между двух больших грудей связку с ключами и запирает одним из них дверь изнутри. — Только я, ты да он.

Ари вопрошающе поднимает брови, не понимая, о чём идёт речь, пока не чувствует, как его спущенные штаны падают вниз, а самого мужа не касаются там, внизу игривые мягкие пальчики.

По спине стражника пробегают мурашки, и он, словно безвольная игрушка, откидывается назад, на груду заношенных одеяний, и закрывает глаза в сладострастной неге. Второй рукой ключница освобождает свою выдающуюся грудь и принимается тереться ей о торс скандинава, распаляя его вожделение всё больше.

— Милица… — шепчет он и тает в глупой улыбке. — Милица, моя любимица… Что же ты делаешь со мной…

— Я ещё только начала, — самодовольно отвечает девица и принимается звонко хохотать, после чего уверенно толкает мужчину на пол и, срывая с себя платье окончательно, нависает над ним всем своим пышным молодым телом. — С первыми петухами мне надобно проверить погреба с амбарами, а до них — ты только мой.

Разгорячённый гридь было открывает рот, чтобы что-то ответить, да замолкает: Милица лукаво щурится и кладёт ему на губы указательный палец:

— Тсс… не для разговоров я тебя сюда позвала, ой не для разговоров.

И Милица, в темноте найдя желанное своими беспокойными руками, оседлала могучего воина, будто коня, и принялась сама двигаться на нём, отчего никогда не видавший ничего подобного Ари издал протяжный стон. Впрочем, бывшая ещё минуту назад ласковой и мягкой рука властно накрыла его рот ладонью — привлекать внимание кого-то из служанок в женской части хором ключница не горела желанием — и удвоенным рвением продолжила ритмично то поднимать, то опускать свои округлые, соблазнительные бёдра.

Когда ночь подошла к концу, они с неохотой расстались, понимая, что время, проведённое вместе, было недолгим, а их отношения ради безопасности обоих лучше держать в секрете, если они хотят сохранить головы на плечах.

И память о том нежном свидании, драгоценном мгновении, до сих пор жила в сердце дружинника и приходила к нему в сновидениях длинными одинокими ночами.

* * * * *

Новая дверь — новая голова, куда вложит она несбывшиеся мечты о любви и подарит воссоединение с тем, кто при дневном свете не может быть рядом. Дрёма, легко ступив на пол просторного зала, закрывает свой рот ладонью, да глядит округлившимися, ставшими похожими на блюдца очами на Сверра.

Утомлённый погоней, терзаемый воспалёнными догадками и мыслями, хмельной от пива и вина, он заснул прямо у стола, упав на спину на устланный медвежьей шкурой пол. И даже будь у светловолосого младшего дружинника милая, суженая Сна ему бы не подсобила — её место уже было занятно.

Нагая, с бесплотным рыхлым белым телом, сотканным из тумана, на его груди сидит мара, одна из многих зловредных духов, что по ночам являются молодым хлопцам да девицам и душат их своими кошмарами. Косматые чёрные волосы призрака клубами дыма расползаются над тяжело дышащим во сне красавцем, а обеими когтистыми руками существо давит на его шею.

На миг замешкавшись, Дрёма всё же сквозняком улетучивается прочь — в этих хоромах нет больше для неё работы, мара же с обезумевшим взглядом грудной жабой наваливается всем своим весом на Сверра, что тянет к шее руки и кашляет, повторяя те же действия, что и в его дурном сне.

Закутанная в плащ с капюшоном фигура так близко!

Долговязый витязь протягивает к ней руку, дабы ухватиться за ткань, но как в безумной горячке преследуемый им человек останавливается… и по-совиному поворачивает на него голову, оставаясь при этом телом обращённым к дружиннику спиной!

Тускло освещённая мерцающими факелами улица наполняется зловещей темнотой, что словно становится густой и осязаемой, маслянистой на ощупь, а Сверр шокированно делает шаг назад, не сводя очей с окаянного незнакомца.

Глаза фигуры светятся холодным белым светом и с недобрым намерением сверлят его, словно буром. В руках фигура держит грубую веревку, скрученную и завязанную на скользящий узел — орудие мучений и погибели.

Сердце Сверра учащенно бьётся, когда он осознал не саму грозящую ему опасность, а того, от чьего лица она исходит.

Не в силах пошевелиться или защитить себя в подобном параличу оцепении, скандинав в ужасе наблюдает, как приближается фигура в капюшоне, как гулким эхом по узкой улочке разносятся её шаги подобно призрачной мелодия зловещих барабанов.

Тук! Тук! Тук…

Голос предвестника смерти — леденящий душу шёпот, от которого по спине пробегают мурашки, твердит:

— Ты слаб, немощен и слаб. Ты был бы никудышным воином и позором для отца.

На застывшую как истукан жертву он набрасывает свой аркан и с силой затягивает его, но в тот момент, когда удушающая хватка смертельными объятиями сомкнулась на его горле, Сверра наполняет невиданная сила. С могучим рёвом он разрывает верёвку и срывает с призрачного душителя его накидку, его маску, за которой скрывается истинное лицо напавшего на Вепря негодяя.

Всё так, как он и думал, как было в его подозрениях, что от хмельных напитков становились всё сильнее и ярче. Длинные и тёмные, почти чёрные, волосы; очерченные скулы, наглый, даже презрительный взгляд карих глаз — на него смотрел его бывший товарищ и брат по оружию.

Да и могло ли быть иначе с учётом брошенных ему во время погони вслед слов? Мог ли кто-то вот так мастерски орудовать удавкой, словно та была продолжением его собственного тела, как рука или глаза?

А потом Лют растаял в сумраке ночного города, оставив от себя лишь одинокую игрушку в виде деревянного коня, что одиноко лежала на утрамбованной шагами тысяч прохожих новгородцев земле. Игрушку, с которой булгарин никогда не расставался и всегда держал у своего сердца как напоминание о младшем братишке.

Сверр проснулся от ощущения внезапной свободы в наполненной воздухом груди, обливаясь потом и задыхаясь.

Осмотрелся по сторонам — всё та же комната с винными кувшинами и едой, что им преподнёс спасённый Вепрь несколько часов тому назад. Словно и не было никакой тёмной улицы, словно и не являлся ему во сне лютый сотоварищ по дружине.

Блондин схватился за грудь — сердце его всё ещё билось так, что вот-вот готово было выпрыгнуть наружу из плена рёбер. Остатки кошмара не покидали мысли, преследуя и напоминая о тьме, способной поглотить даже самые храбрые души.

Одной из этих душ был и Лют.

* * * * *

Бодрствует этой звёздной ночью в доме Гостомысла лишь воевода. Так и не сумев успокоиться после явившегося ему в священной дубраве образа всепоглощающего пламени, что воплотилось в сотканной из огненных языков человеческой фигуре, он твёрдо был намерен ещё раз спросить совета у богов и стать ближе к разгадке послания небожителей.

Вещий Олег садится на пол напротив глиняной курительницы и поджигает покоящиеся там высушенные ароматные травы пламенем от свечи. Когда пелена от горящих трав заполняет собой всю тесную комнатушку, дядя князя делает глубокий вдох и позволяет испарениям проникнуть внутрь его тела, с током крови разнося сокрытую в тонких струйках дыма древнюю как сам мир силу.

Стены комнаты оживают и начинают трястись, и на них, словно на холсте, появляются движущиеся тени различных животных. Каждая из этих химер, согласно представлениям живущих в новгородских землях ильменских словен, представляла собой символ тех или иных пороков, свойственных человеку.

Первым по стене проползает, жужжа парой крылышек и словно в предвкушении чего-то нехорошего потирая передними лапками друг о друга, чёрный призрак крохотной мухи. То — быстротечность жизни и склонность сбиваться с истинного пути, отвлекаться на ненужные мелочи и не замечать главного.

Следующей, легко и грациозно выпрыгивая из тёмного угла светлицы, мимо заворожённого воеводы проносится быстроногая лань. Несмотря на свою красоту и хрупкость, прежде всего это символ излишней осторожности и трусости, боязни встретиться лицом к лицу с угрозой и дать ей отпор.

От кого она пытается улизнуть, остаётся тайной недолго: на брёвнах материализуется, пригибаясь и взмахивая пушистым дымным хвостом, коварная лисица — хитрая и беспринципная тварь, воплощение обмана и манипуляции.

Плутовку настигает, вмиг разрывая ударом головы на десятки чёрных хлопьев копоти, огромный и могучий тур. Похожие на две чертожины рога (1) — и великолепная корона, свидетельствующая о его высоком положении, и смертельное оружие для его неприятелей. Не только мощь и сила есть в лесном рогаче, но и непомерная гордыня со звериной яростью, застилающей глаза.

Последним на сцену теневого вертепа является громадный вепрь. Секач, живым тараном несясь на тура, сбивает его с крепких ног и закалывает длинными бивнями. Живое олицетворение инстинктивных желаний и неуправляемых низменных импульсов застывает в победоносной позе… и тает струйками дыма, что в причудливом танце начинают извиваться и переплетаться подобно змеям во время брачных игрищ гадин по весне.

Наконец, путаница из тёмно-серых щупалец делается гуще и застывает в образе, отдалённо напоминающем человеческую руку, прежде чем окончательно раствориться в воздухе светлицы и исчезнуть.

Олег жадно делает глубокий вдох.

Видение окончено, вот только ответы на вопросы оно не сумело принести, вместо этого только увеличив сторицей количество последних. Лишь одно радует старого воеводу: рассказ о пятёрке этих животных много лет назад он уже слышал, а значит, ведущие к разгадке ниточки могут ждать его не в будущем, что он пытается предсказать, а в далёком прошлом.

* * * * *

Кряхтя и недовольно что-то бубня себе под нос, старая Злоба хватается за деревянную клюку и медленно, не торопясь, следует к дверям через нагромождения пучков с травами, что свисают с потолка, и уставленные самыми разными склянками и пузырями полки.

Морщинистая, напоминающая обтянутую кожей кость без плоти вовсе рука, наконец, отодвигает засов и открывает дверт для ночной незваной гостьи. Помутневший от времени взгляд голубых глаз видит напротив полную противоположность древней карги: девицу румяную, темноволосую, молодую, удалую.

— По что пришла, Забава? — косится на неё старуха и улыбается почти беззубым ртом.

— Молодец, баба Злоба. Молодец захворал и забредил, горячка у него… Помоги, подсоби, не оставь меня без своей подмоги!

— Проходи, коли пришла, — приглашает её взмахом костлявой руки внутрь лекарша, и обе женские фигуры вскоре скрываются посреди окружающего хлама и беспорядка ведьминого жилища.

1) "чертожина" — рогатина, славянское тяжёлое копьё для рукопашного боя или для охоты на крупного зверя;

Веремудов Сказ: о Князе Лесном и Малой Мухе

ВЕРЕМУДОВ СКАЗ: О КНЯЗЕ ЛЕСНОМ И МАЛОЙ МУХЕ

В большом зале ладожского дворца уж третий час продолжался великолепный пир: мёд с вином лились обильными реками в кубки воинов, а в воздухе витали дивные ароматы свежеиспечённого хлеба, жареного мяса и вставшей во главе стола громадной, в пять аршинов от мягкого вытянутого носа до кончика хвоста, рыбины — царского осетра.

За столами собралась вся дружина, состоящая из витязей разного возраста и происхождения, их низкие голоса наполняли стены зала смехом и оживлёнными разговорами. Как никак, отмечали сегодня славную победу — недавнее присоединение к обширным владениям князя муромских земель.

Во главе стола восседал сам правитель — свирепая и похожая на живую гору фигура Рюрика, что вызывала уважение и восхищение. Облачённый в меха и украшенный тяжёлыми перстнями и браслетами, он держался с достоинством и что-то шептал на ухо малолетнему, едва ли отметившему свой второй день рождения, сыну — Игорь свернулся котёнком на его могучих коленях.

— …с тех пор и не может закрыть он свой рот, — закончил свой рассказ один из дружинников, отчего зал оживился звоном кубков и весёлым гомоном.

— Ну, полно с тебя, Одд, — одной только фразой утихомирил и сказителя, и всю свою рать князь Рюрик. — Слыхали мы эту историю уже раз тридцать! Мог бы и нового чего сочинить, а не сутки напролёт проводить с молодой Цветаной!

Высокий и темноволосый муж встрепенулся и открыл было рот, но и тут правитель оказывается.

— Шучу я, всяк на твоём месте с такой красавицей бы предавался страсти да вину. А что ты, Веремуд? Поделишься с нами сказаниями своего народа, славян ильменских? Какова их мудрость, что ты передашь моему могучему сыну и наследнику, когда станешь его пестуном? О каких делах минувших веков поведаешь?

— Да непременно про воинов храбрых! — качает головой молодой Бранимир, вытирая с бороды грубой дланью пену от пива. — И про князя, этими просторами правящего!

— Есть у меня одна басня… — хмурится седой старик и задумчиво смотрит куда-то вдаль, словно и не замечая длинный стол и сидящих за ним дружинников. — Поделюсь я с вами притчей про князя волховских чащоб, самого сильного в окружающих озеро лесах.

* * * * *

"Давным-давно у берегов Волхова жили четыре гордых и сильных зверя: могучий тур, бесстрашный кабан, быстроногая косуля и хитрая лиса. Каждый год в день летнего равноденствия, когда солнце да луна делят свою власть пополам, эти создания вступали в состязание, чтобы определить, кто из них самый достойный и сильный. Они верили, что победитель получит право власти над всеми зелёными чертогами леса на весь последующий год.

И вот, когда настал день их соревнования, звери собрались на берегу великого озера, где древние деревья шептали о своей мудрости. Там же их ждала оживлённая толпа из прочих обитателей чащобы, которые пришли посмотреть на знаменитых соперников. Неподалеку, сидя на волнистом дубовом листочке, устроилась крошечная муха, что внимательно слушала и наблюдала за ярким зрелищем, которое вот-вот должно было развернуться под кроной огромного дерева.

Четыре зверя, не обращая внимания на маленького зрителя, стали хвастаться своими умениями да талантами.

Уверенный в себе тур, с его могучими рогами и громадными размерами, бахвалился:

— Я покажу своё превосходство непомерной силой и мощью, что может сдвинуть горы!

Кабан, известный своими внушительными клыками и вздорным норовом, перебил его:

— Но я свиреп ивынослив. Никто не устоит перед моим стойким натиском!

Косуля, грациозная и ловкая, добавила:

— Пусть я не самая крупная, но лёгкая поступь да быстрые ноги обеспечат мне победу.

Лиса, славящаяся своей хитростью и смекалкой, улыбнулась и молвила:

— Может быть, ты и молниеносна, но на моей стороне настоящая сила, что состоит в смекалке и плутовстве. Смотрите, как я вас всех перехитрю!

Услышав их слова, крошечная муха поняла, что ей представился удобный случай. Она подлетела к прославленным животным и тихо запищала:

— И я бросаю вам вызов!

Тур и кабан рассмеялись, посчитав слова мухи незначительными, а вот косуля и лиса задумались над появлением нового соперника, о сильных и слабых сторонах которого ничего не знали.

Чтобы определить сильнейшего лесного обитателя, они порешили провести три испытания.

Первое — испытание силы и мощи. Тур ринулся вперёд со всей силой, устремляя на врага острые рога, но секач быстро уклонился от его атаки и нанёс удар по ногам клыками. Косуля грациозно танцевала вокруг обоих и отвлекала их внимание, лисица вовсе ловко спряталась и наблюдала за их действиями со стороны, дожидаясь, пока все её соперники устанут и выдохнутся.

Плутовка и впрямь всех обошла: бросилась она к задыхающимся обладателям копыт, да не тут-то было! Налетела на неё малая муха, залезла к лисице в ухо, крыльями так зажужжала, что в голове её задребезжало!

Одичав от неожиданности, потеряла огнёвка равновесие и шмякнулась о дерево, сломав шею и первой выбыв из состязания!

Далее следовало испытание на скорость и ловкость. Кабан мчался по лесу с непревзойденной быстротой, тур раскидывал на своём пути подлесок и кустарники, ломясь вперёд. Косуля же изящно шныряла между деревьями. А муха, продолжая жужжать, так и увела своим зудом да мельтешением огромного тура к краю обрыва, откуда он, обуреваемый её укусами, сорвался.

Так и обхитрила букашка уже второго неприятеля, несмотря на свой тщедушный размер.

Наконец, участников ждало испытание на сообразительность и смекалку. Обойти им предстояло расставленные охотниками капканы да силки. Косуля, используя свою интуицию и осторожно ступая копытами, предугадывала каждую натянутую нить, каждый отблеск металла под сенью деревьев, вепрь же из-за низкого роста видел всё перед своим поросячьим носом и разрывал ловчие сети острыми бивнями.

Тогда назойливая муха, взявшись за вепря, так загоняла его и в хвост, и в щетинистую гриву, что покрылся он мылом… да врезался, обезумев, в свою соперницу косулю. Пронзили звери один другого рогами и клыками, испустили свой дух — так и стала жалкая букашка князем всего обширного леса.

Маленькая, тщедушная и, казалось бы, незначительная, она сумела укусить и раздразнить каждого из достойных зверей, подорвав их силы и сломив разум. Настойчивость и назойливость мухи в конце концов оказались самой великой силой среди обитателей чащобы.

Не могучий тур, не яростный кабан, не быстроногая косуля, не известный умом лис, а она, жалкая букашка, возвеличилась и заняла трон на высоком дубе. Пусть век её был скороточен, а правление продлилось две недели, все обитатели зелёных чертогов от мала до велика запомнили эту историю и из поколения в поколение передавали потомкам. "

— Так в чём же суть этой басни? — призадумался помрачневший правитель, чья рука гладила заснувшего сынишку по его тёмным волосам. — Что даже ничтожество может править?

— Нет, мой господин. Коли в государстве согласия нет и каждый из достойнейших мужей занят своими заботами да делами… Ежели лучшие люди упиваются своей властью и богатствами… То тогда даже маленькая муха обманом и подлостью может привести самих мужей и их правление к концу.

Глава XVII: Торг

ГЛАВА XVII: ТОРГ

Давненько её здесь не было.

Почуяв внутри избёнки головокружение — а смрад от варева целительницы стоял знатный и буквально с сбивал с ног! — и подступающую тошноту, темноволосая трактирщица остановилась и ухватилась за бревенчатую стену, из швов которой кое-где торчал пожелтевший сухой кукушкин лён.

— Заглядывала б почаще — не валилась с ног, — усмехнулась почти беззубым ртом старуха и закрыла булькающий котёл крышкой. — Третий раз за десять-то лет — почти привычка!

— Прости, баба Злоба. Отец запретил после случая того, как появилась твоя кукла в доме — вся скотина вмиг сдохла за пару дней, — вздохнула Забава и с какой-то смесью любопытства и отвращения посмотрела на ближайший к ней глиняный горшок: внутри него оказались сотни высушенных, напоминающих вытянутые чёрные пуговицы, жуков. — Это ты, бабушка…

— С маслом да ковригой ем, — невозмутимо ответила лекарша, всё-таки добившись своего: дочь Задора стремглав схватила с полки берестяной коробок, в котором вскоре нашло приют содержимое её желудка. Пахнуть хуже вокруг, вопреки ожиданиям, не стало — а значит, хуже просто некуда.

Дождавшись, пока согнувшаяся в три погибели девица закончит, Злоба хихикнула и продолжила:

— Так бабкой тебя отец застращал, что и этому веришь? От воспалений они да жара, в настой таволги и цветы бузины добавить — и как рукой снимет лихорадку! А что дурное из тебя вышло — то ладно, просто так рвота не приходит. Значит, тоска навалила — отсюда тошнота. Рвало изнутри на части — вот и рвота.

— Молодец, баба Злоба… Молодец один ранен сильно, да не столько рана сейчас его беспокоит, сколько лихорадка. Есть ли чего от неё? В такой ведь час ни одна травница не работает, ни один лекарь, даже жадный Хрущ, двери свои не откроет, посему я…

— Посему и ко мне в гости заглянула. Ба, поглядите-ка! А если бы не было молодца, по которому сохнешь? — прищурила один глаз, косясь на девицу, старая карга. — Тогда и не проведала бы меня? Ту, что жизнь твою спасла?

Забава виновата отвела взгляд в сторону, а потом и вовсе опустила очи вниз, чувствуя, как сквозь половицы готова провалиться. Злоба же, смахнув с лица когтистой рукой спутанные, похожие на толстые переплетённые нити белой паутины волосы, продолжила вещать.

— Не серчаю я на тебя, чай отец это всё. А молодцу своему, — старуха зачерпнула ладонью тех самых жуков и щедрой охапкой кинула в небольшой холщовый мешочек с травяным сбором, — молодцу своему отвар этот сделай, да пусть поспит. Пройдёт тогда его жар.

— Баба Злоба… Низкий поклон тебе, — дрожащими руками взяла лекарство задорова дочь и вправду отвесила целительнице поклон.

— Поклоном сыта не буду, а окорок — не позабуду, — присвистнула карга и, кряхтя и опираясь на падог, засеменила вслед за девицей к двери. — Выметайся давай, да живо домой! Мне же готовить отвар другой…

Решительно вызволив полуночную посетительницу за порог, старуха задвинула засов и с облегчением выдохнула — теперь можно и продолжить свою работу, ни на что не отвлекаясь.

* * * * *

Потная и раскрасневшаяся — почти как сам больной — Забава ворвалась в комнату молодца так быстро, как только могла, держа при себе чарку с тёплым отваром из переданного бабкой лекарственного сбора. И вовремя: лоб Ходуты горел от непрекращающегося жара, лицо его побледнело и стало точно высеченным из цельного куска мела.

— Проснись, — прошептала ему на ухо девица и, стиснув зубы — будить больного ей было боязно, приготовилась было растормошить его, однако, к счастью или нет, сын посадника сам открыл веки и посмотрел на неё воспалёнными, с лихорадочной поволокой, глазами.

— Забава? — едва различимо, разодрав слипшиеся губы, произнёс он. — Жарко мне, Забава. Словно в бане на печи лежу.

— Запомнил, значит, имя? — с трудом скрывая свою радость, решает спрятать её за денежными заботами дочь трактирщика. — А что должен мне за койку и перевязку помнишь?

В глазах Ходуты прекрасный лик собеседницы принимается плыть пятнами, а затем и вовсе сливается одну большую кляксу. Хлоп. Хлоп — медленно, не торопясь, шевелит он веками и будто бы и не замечает хлопочущую над ним красавицу.

— Ну уж нет, мёртвый ты мне не заплатишь, — злится она и чуть ли не насильно прислоняет чарку к потрескавшимся губам, вливая внутрь целебный отвар, не проронив мимо не капли. — Всё будет хорошо. А теперь — поспи и наберись сил.

* * * * *

После щедрого, даже обильного завтрака — хлебосольная Богуслава не жалела для услаждения знатных гостей из столицы ни сил, ни времени, ни изысканных яств — особняк посадника почти сразу же опустел и стал тише. Смолкли в его стенах разговоры о налогах и торговле — князь и воевода вместе с Гостомыслом отправились на смотр посадского войска; перестала щебетать и выпытывать из Ольги подробности её знакомства с правителем Руси любознательная супруга градоначальника, что ушла на прогулку в сад с малолетним сынишкой.

Другой сын Гостомысла, от первого брака, и вовсе не попадался ей на глаза, и о его существовании девушка узнала лишь благодаря вопросам Вещего Олега, что на своих руках носил мальчишку в детстве и постоянно играл с ним.

Поэтому опасения варяжки по поводу возможной слежки поутихли — некому сейчас было за ней присматривать, если, конечно, воеводин ворон не окажется настолько разумным.

Уже через полчаса она нервно вышагивала возле конюшни, с одной ноги переминаясь на другую. Девичье сердце бешено колотилось от предвкушения того, сработает ли её план и, самое главное, согласится ли ей помочь тот, кого она считала единственным товарищем среди княжеских приближённых.

С решительным выражением лица Ольга делает глубокий, медленный вдох и отворяет дверь в лошадиное царство. После их приезда в Новгород большая часть сопровождавших князя дружинников оказалась расквартирована по близлежащим постоялым дворам, и лишь Олегу (и по счастливому стечению обстоятельств — Щуке, которого тот ни на шаг от себя не отпускал) выпала честь остановиться у посадника дома.

Рыжеволосый юноша вычёсывал длинную гриву Вихря гребнем, когда его внимание отвлекала радостно заржавшая Молния — кобыла первой ощутила присутствие знакомой ей всадницы. Он поднял голову, встретился с невестой князя глазами и сразу же почувствовал, что что-то не так: не являлась она в гости без повода.

Но, влекомый любопытством, парнишка отложил свой гребень и лёгким поклоном поприветствовал девицу.

— Щука, доброго утра тебе. Вихрь… Молния, — варяжка улыбается, когда кобыла принимается тереться мордой о её щёку и возбуждённо фыркать. — Как же я рада вас видеть!

— Взаимно. Но что будет, если нас увидят? — с беспокойством в голосе отвечает олегов помощник. — В который раз повторяю, это небезопасно…

— Все заняты своими заботами да делами, не волнуйся. Расскажи лучше, как твои раны? Стало ли тебе лучше?

— Иду на поправку. Боль временами накатывает, но чаще меня терзают ночные кошмары, чем ссадины или иные увечья. Благодарю за подобное беспокойство о моём волнении, но не за этим одним ты же в этих пропахших соломой стенах?

— Щука… Не думай, что я тебя исполь…

— Всё в порядке, на то мы и друзья. А времени у тебя не так много, так что — давай ближе к делу, — мечтательно улыбается конюх и прикладывает правую руку к подбородку, лоб его морщится от любопытства. — Рассказывай, что ещё родилось в твоей светлой голове?

Дочь Эгиля на мгновение замешкалась, собираясь с мыслями и пытаясь подобрать нужные слова, прежде чем заговорить. Почему-то следующее своё воззвание к доброте конюха она считала куда более наглым, чем помощь в побеге.

— Щука, у меня есть довольно необычная просьба, — начала она, её голос слегка дрожал. — Вечером мы с воеводой отправимся на беседу с местным торговым братством, пятёркой самых богатых и именитых купцов в городе. А до этого я… Я хочу посетить Торг, переодевшись мальчишкой. Поговорю с теми, кто держит лавки или частенько посещает рынок, дабы заранее узнать о тех людях что-то интересное и не упасть в грязь лицом.

Щука удивленно нахмурил густые рыжие брови, но остался внимательным. Зато Вихрь недовольно, даже раздражённо заржал — ну и возмутительные мысли в голове у игоревой избранницы!

— Ольга, такая затея сопряжена с опасностью и риском. Уверена ли ты, что это то, чего ты действительно хочешь? Если тебя хватятся здесь или, тем паче, задержат на Торгу…

В серых глазах варяжки сверкнул решительный блеск, и она твёрдо кивает:

— Да, Щука. Воевода… хочет видеть во мне силу, что мягко следует по пятам за князем и поддерживает его. А коли не смогу я упросить братство изменить традицию свадебного подарка — уроню своё достоинство и пред Олегом, и пред посадником с женой, и, главное, пред будущим мужем. Однако, чтобы убедительно замаскироваться и перевоплотиться, мне понадобится твоя, Щука, помощь.

Конюх пристально внимает её словам, не отрывая взгляда от такой непредсказуемой порой собеседницы. Иногда ход её мыслей оставался загадкой для олегова помощника, однако хорошо понимал он и значение этой просьбы для будущего варяжки, и то доверие, которое она ему оказывает.

Мягко улыбнувшись, он ответил:

— И почему понадобилась тебе именно моя одёжа?

— Я подумала, что, надев твоё одеяние, Щука, я буду выглядеть на рынке более естественно и вписываться в окружающую картину лучше, чем в расшитой золотом княжеской рубахе, — чуть смутилась девица. — Да и мы с тобой одного возраста и телосложения, будет чуть висеть на мне — нестрашно. Скажу, что у отца взяла… или брата старшего, найду, как солгать.

— Нацепить на себя наряд молодого мужа и стать им — большая разница, — приподнимает одну бровь и сверлит взглядом девицу рыжий. — Ты себя видела со стороны? Не идёшь по конюшне размашисто, а лебедью плывёшь — ни один молодец так не умеет. А коли умеет, то и на него разгорячённые взгляды соскучившихся по любви торгашей и посетителей мигом падают.

— Веришь или нет, но до двенадцатой своей осени несколько лет я ходила по морю вместе с отцом и его соратниками. Переодевшись мальчишкой. И ни одного подозрения не вызвала, лишь раз спросили у отца, чего отрок-то вечно на горшке сидит, а не справляет нужду прямиком за борт, случайно тогда заметили… Тятенька рассказал слезливую историю, как через забор сынишка перелазил да порвал там себе всё в такие лохмотья и кровь, что сам-то никак не может привыкнуть к тому, что осталось от его мужества. С тех самых пор ничего не спрашивали у нас, в баню с собой вместе не звали и, тем паче, не догадывались ни о чём.

— Чем больше узнаю тебя, тем меньше понимаю, что за девица стоит передо мною, — смеётся, щуря зелёные, похожие на смарагды очи, юноша. — Рассуждаешь ты здраво, притвориться пареньком тоже сумеешь, но, всё равно, я вынужден настаивать на том, чтобы сопровождать моего нового дружка для его же безопасности. С маскировкой или без, на Торг отправляться в одиночку неразумно.

— Спасибо, дорогой друг. Твоё присутствие, несомненно, придаст мне её больше уверенности, — глаза Ольги чуть расширились и засияли от благодарности, а одновременно с этим сердце согрела и непоколебимая преданность товарища. — Отправимся в это приключение и изучим городской рынок вместе! Только вот… предупрежу Богуславу, что послала тебя на Торг за чем-нибудь, что любят знатные боярыни и купеческие жёны, — тут девушка растерялась. — А что им по душе может быть?

— Розовая вода?

— Точно, — обменялась знающими улыбками с собеседником дочь Эгиля. — Розовая вода. Ну что, Щука, давай мне шаровары свои, рубаху, кушак… а лучше два, чтобы я перси затянула. И обязательно что-нибудь прикрыть голову — волосы я уберу, но и так обезопасить себя не помешает.

Уже через полчаса она была во всеоружии!

Стоя перед средних размеров бронзовым зеркалом, варяжка весьма тщательно подошла к своему перевоплощению: перво-наперво она плотно затянула небольшие и упругие груди кушаком, а затем проворными пальцами застегнула пуговицы мешковатой рубашки, чтобы свести к минимуму любые следы изгибов девичьего стана.

Ольга надела крепкие шаровары, и, смерив отражение критичным взглядом серых глаз, цокнула языком: нет, не то. Повернулась задом и обернулась… и тотчас же заправила штаны в поношенные кожаные сапоги, дабы придать себе более мужественный вид, а также затянула пояс на талии.

Собрав большую часть волос в пучок, она надвинула на голову мышастый капюшон, из которого теперь выглядывали лишь отдельные пряди светлых волос, которые она небрежно растрепала. Что ж, работёнка почти окончена: осталось испачкать одну щеку спелой вишней, дабы добавить образу более неряшливый вид, да немного подвести и с помощью уголька сделать тёмные брови более широкими и выразительными.

— Здравствуй, Олав. Давно не виделись и, знаешь… Эти четыре года пошли тебе на пользу, — в шутку обратилась к юноше в зеркале дочь Эгиля и в довершение чуть нахмурилась. — Вот так гораздо лучше.

В последний раз взглянув на своё отражение, Ольга не смогла не отметить произошедшего преображения. Её некогда тонкие и изящные черты лица чуть погрубели, став походить на подростковую, мальчишескую несуразность, когда отрок уже умер, а молодой мужчина не родился — разве что, её утёнок вышел отнюдь не гадким.

— Удачи тебе, Ол… — прошептала девица, снимая с шейной гривны оставшиеся после взятки для Ари серебряные продырявленные дирхемы, четыре штуки. — Сегодня она тебе понадобится.

* * * * *

Жаркий июньский полдень сверкал пролитым вместе с солнечными лучами золотом; неторопливо заехавший на небесную красную горку — самый зенит — Ярило со своей колесницы смотрел вниз на узкие улочки с многочисленными лавками и шатрами.

В час полуденный Торг по-настоящему оживал и расцветал: в это время, когда купцы из дальних стран и местные торгаши выставляли лучшие свои товары на обозрение, а честной народ тёк реками к берегам Волхова, здесь можно было встретить, если повезёт, и самого посадника, и знатного боярина, и заморского гостя с берегов Рюгена или вовсе Хвалынского моря!

Однако вовсе не они, а пара юных, пока ещё безбородых пареньков вилявыми куницами выскользнула из калачного ряда с его пьянящим ароматом выпечки да кваса и решила как следует осмотреть ту часть рынка, где предлагали народу разные лекарства, амулеты и обладающие магическими свойствами камушки.

Рыжий юноша, что был чуть повыше, за руку увлёк своего спутника вперёд, к пузырькам со снадобьями да настоями, но тот остановился и застыл на месте, как вкопанный, у длинного прилавка с талисманами и оберегами. Серые очи его смотрели на подвеску изящной работы.

— Что, сынок, глаз положил на моё украшение? — усмехнулся старый одноглазый купец, левую половину лица которого прорезал по диагонали старый шрам. — По душе оно тебе? Что молчишь, как звать тебя?

— Олав он, — ткнул под бок локтём уставившуюся на золотой кулон в виде лебедя Ольгу Щука, а затем, на какую-то долю секунды призадумавшись, продолжил. — А я — Аскольд. Сыны купцов мы, варяжского рода. Отцы наши торгуют здесь по весне пушниной или янтарём.

— Коли так… — лукаво улыбается торговец. — То как зовут их, где стоят? Или какой у нас девиз в этом году, его только местные знают!

— Птица не сеет, не жнёт… — произнёс Олав, любуюсь подвеской в своей тонкой, в чём-то даже хрупкой, похожей на девичью руке. — А сыта живёт. Сколько хочешь за неё?

— Четыре куны или столько же дирхемов.

Продолжая пристально рассматривать затейливую побрякушку, светловолосый скандинав заметил сзади величавой птицы кое-что ещё помимо изящных линий и добротной работы ювелира. К удивлению торгаша и Щуки, из-за пояса последнего варяг достал кинжал, чьё лезвие нагрелось под лучами полуденного светила, и приложил кончик раскалённого клинка к задней стороне подвески.

Тотчас же место соприкосновения поплыло, а золото вокруг него расступилось, обнажая другой, чуть более красноватый, металл.

— Позолота это, а не злато. Латунью торгуешь, народ обманываешь? — вскидывает бровь сердитый Олав и хватает пронырливого старикашку за шиворот. — Что нам с ним сделать, Щу… Щуплый он такой, одной рукой на лопатки смогу положить за такую-то подделку!

— К посадниковым людям тебя отвести, чтобы выпороли да лавку закрыли? — включается в игру Щука, осторожно вернувший себе кинжал и теперь умело вертящий его в руке. — Или сначала перед другими купцами опозорить и чести лишить?

— Тихо, тихо, господа… — вжимается в свои же плечи шарлатан, искренне боясь взбучки от Олава и его товарища. — Давайте бесплатно отдам вам её, коли уж понравилась! А придёте завтра — ни единой подделки не увидите, Велесом клянусь!

— Нет, так дела не делаются, — пристально, сурово сверлит взглядом серых глаз его Олаф. — Задаром брать — это как воровать, а мы, в отличие от тебя, мужи честные, совестливые. Но ежели обмолвишься с нами парой слов о торговом братстве вашем, что среди прочих купцов главное, рсаскажешь, кто там сидит и чем славен — получишь ровно дирхем за свою цацку.

— Зачем оно вам?

— Пуд серебра скопили, чтобы внести за место среди её членов, да мест, как говорят, всего пять — ни одним больше, ни одним меньше, — вздыхает Щука. — Может, и удастся кого-то подкупить или упросить уступить? Торговать без пошлины да иметь свой причал и склад — как такую возможность, и не упустить?!

— Всё поведаю, что знаю, только… Молчите, молю.

— Вот так — другое дело, — кивает Олав и, в последний раз, прежде чем спрятать её в мошну, глядит на позолоченную птицу: долгая дорога на коне в обществе Бранимира не осталась бесплодной. Пусть дружинник и был немногословным, кое-что выведать у него удалось, например, легенду о происхождении рода Рюрика.

Коли одни дела и обычаи княжеского рода она безвозвратно сожгла дотла, другие стоило холить и лелеять ради сохранения их среди будущих поколений, да и, чего греха таить, собственной безопасности.

— Рассказывай.

* * * * *

Честно заработанный дирхем отправился в карман нерадивого торговца, а Щука и Ольга (или всё же Олав?) разжились полезной информацией о составе и роде занятий всех членов торгового братства, среди которых даже затесалась одна женщина — вдова скончавшегося месяц назад председателя.

Теперь заправлял делами своеобразного совета богатейших и наиболее известных городских купцов, что вершили не только судьбы соратников по цеху, но и всей торговой политики близлежащих земель, некий Вепрь, державший несколько складов с мёдом и воском — на эти товары спрос никогда не упадёт.

После опроса ещё нескольких лавочников да снующих под ногами мальчишек-попрошаек они, настолько же уставшие, насколько и довольные небольшим совместным приключением, остановились у прилавка с румяными пирожками с рыбой.

Кругом царила всё та же родная, с детства знакомая оживлённая атмосфера рынка: торговцы зазывали к себе покупателей и соперничали за их внимание, ругая товары конкурента; скоморохи развлекали толпу шуточными песнями под аккомпанемент домры, воздух же наполняли запахи выпечки и напитков, которые предлагали как сами лавочники Калачного ряда, так и бродячие торгаши снедью с туесками за сгорбленными спинами.

Что-то, однако, было не так.

Среди всего этого праздного гомона девица никак не могла отделаться от ощущения, что за ней наблюдают. Сначала она решила, что это всего лишь подозрительность из-за всплывающих то и дело в её голове слов воеводы о пташках, что носят новости на хвостах, своего рода плод слишком активного воображения.

Но, оглядевшись по сторонам и собрав всю волю в кулак, она обернулась, вновь ощущая холодок на коже спины — и это несмотря на полуденный зной.

Из толпы на неё смотрели пронзительные очи фигуры, закутанной в чёрный, полностью скрывающий не то что голову и лицо, но и пол своего обладателя, балахон. И глаза эти казались ей очень знакомыми, пусть варяжка не могла вспомнить, где она их видела раньше.

По позвоночнику пробежали мурашки, зловещее присутствие незнакомца заставило её сердце учащенно забиться, и Ольга, осторожно дёрнув за рукав Щуку, тихо промолвила:

— Давай уйдём отсюда. Мне не по себе от того челове…

Девица показала перстом на угол, откуда следил за ней жуткий посетитель Торга, однако на месте его никого, кроме маленькой и бойкой толстушки, не было. Словно сквозь землю провалился или в воздухе растаял!

— Никого там нет, может, померещилось тебе от жары? Но, если так хочешь, давай и правда вернёмся к гостомыслову двору. Всё равно ничего нового мы откопать и пронюхать не успеем.

— Должно быть, так и есть, — кивнула она и тяжело выдохнула, стараясь избавиться вместе с воздухом от чувства внутренней тревоги.

Стараясь как можно скорее покинуть Торг, она ускорила шаг и чуть ли не молнией пронеслась мимо знакомых торговых рядов. Яркие краски, весёлый смех и оживлённая музыка должны были бы успокоить её душу, но никак не помогали: пусть она больше не видела среди горожан зловещую тень, её пронизывающий взгляд продолжал преследовать дочь Эгиля.

Уже через час они вернулись в особняк градоначальника, никем не замеченные и не обнаруженные. Щука по обыкновению отправился в конюшню, тем более, что как следует позаботиться о гриве Вихря он с утра не успел, Ольга же, тихой кошкой прошмыгнув по леснице хором наверх, юркнула в предоставленную ей светлицу.

Девица стянула с себя мужское одеяние, спрятала его в небольшой сундучок, что отправила под кровать — мало ли, вдруг такая маскировка пригодится в будущем, тем более, что конюх оказался непрочь одолжить свою одежду на некоторое время.

Переодевшись в лёгкую рубаху, варяжка бросила нервный взгляд в зеркало и приложила обе руки к вискам. Одна мысль не давала сейчас ей покоя.

Кто этот человек и почему он так пристально смотрел в её сторону?

Глава XVIII: Братство

ГЛАВА XVIII: БРАТСТВО

Поздний завтрак в доме Вепря затягивался: после вчерашней попойки, что началась в таверне и продолжилась в стенах жилища вырванного из рук смерти купца, его спасители один за другим медленно выходили из своих комнат, похожие на оживших мертвецов — бледные, опухшие и с головной болью.

Кухарка подала на стол холодный квас, свежеиспечённый хлеб и солонину — мясо и освежающий напиток приведут в чувство любого. Поэтому за какой-то час, наконец-то, вся троица бравых спасителей в лице Сверра, Ари и Бранимира уже восседали за одним столом с хозяином дома, не хватало лишь Ходуты, что ночью решил отправиться домой.

Толстая рука купца потянулась к ломтю хлеба и тут же нетерпеливо и нервно запихала его в рот. Пусть привычка обжорствовать была с Вепрем с самого детства, глаза торговца воском и мёдом выдавали внутреннее смятение и отражали страх, охвативший его с момента получения зловещих посланий.

— Храбрые воины нашего великого князя, — поприветствовал он гостей почтительным кивком. — Вчера… состояние всех нас не способствовало длительным беседам, но сегодня… Сегодня я хотел бы попросить вас о помощи.

Дружинники со смесью любопытства и настороженности остановили свои взгляды на Вепре, что достал из кармана кусочек серой мешковины и развернул его содержимое прямо на столе. Наиболее впечатлительный Ари тут же поперхнулся квасом, остальные же просто прервали свою трапезу — увиденное ими никак не способствовало её продолжению.

— Это, — слукавил он, утаивая, что серебро в мешочке вчера принадлежало не ему, а "подарок" в нём был присовокуплен к деньгам, — Я нашёл ночью в своей комнате с документами… Я считаю, что это предупреждение о покушении на мою жизнь, и этот… вымогатель из переулка, он может быть не один вовсе.

Он сделал небольшую паузу, давая возможность осмыслить сказанное. И, самое главное — рассмотреть показанное.

На невзрачной ткани, посреди тарелок с едой и кубков, лежал отрезанный человеческий палец. С бледной сероватой кожей, пожелетевшим ногтем и ставшей грязно-серой плотью вокруг места отсечения от своего бывшего владельца, он являл собой не самое приятное зрелище.

Дружинники склонились над мёртвым перстом, их глаза сузились, а лица — напряглись. От вида такого мрачного дара даже у них по спине пробежали мурашки. Одно дело, видеть увечья и безжизненные тела на поле брани, но вот так, в чужом доме и посреди обычного, будничного завтрака — совсем другое.

— Как я уже вчера говорил, расследование этого случая мы берём на себя, — посуровел Бранимир и с отвращением завернул окоченевшую плоть в её похоронный саван. — Сможем обсудить подробности? Что Вам известно о том вымогателе?

— Угрожал сжечь мои склады, ежели не принесу выкуп. Лица его я так и не видел, помню только глаза — остальное он закрывает капюшоном и обмотанным вокруг носа тряпьём. Может, не хочет узнанным быть, а может… и вовсе уродец какой-то, без щеки или ноздрей.

— Этого мало, но уже что-то. Если он постоянно ходит выряженным подобным образом, то кто-нибудь обязательно видел его, — кивает Сверр. — Ещё какие-то приметы?

— Нет. К тому же… Надо мне готовиться к дороге, сегодня братство собирается по поводу грядущей свадьбы. Сам воевода посетит нас, может, и ему удастся рассказать обо всём, — вздыхает Вепрь и продолжает есть.

— Тогда Сверр для Вашей же безопасности сопроводит Вас, Вепрь, до самого Торга. А мы с Ари пока опросим домашнюю прислугу и всех, кто имеет доступ к комнатам, — подытоживает Бранимир. — Есть, кстати, кто-то из семьи? Дети, родители…

— Моя жена, — улыбается дородный купец и смотрит на вошедшую в зал привлекательную пышку, что принесла на подносе чашу с водой для умывания и полотенца. — А вот и она, моя прелестница!

Головную боль Ари как рукой сняло. На остальных дружинников смотрит такими же лукавыми, ушлыми глазами как и несколько лет тому назад она.

А потом выражение лица девицы резко меняется, а сама она бледнеет и торопливо, резко ставит на стол принесённые ей предметы гигиены. Если это не злая шутка рока, если это не глупое совпадение и похожая как две капли воды на его возлюбленную барышня…

То вот куда выдали замуж Милицу?!

* * * * *

Воевода вернулся за ней спустя час после того, как Олав снял свою личину и вернул в дом посадника прежнюю дочь Эгиля, сменившую наряд конюха на один из подаренных ей ранее Богуславой сарафанов и ожерелье из сердолика — единственное, что осталось от прежней жизни в Лыбуте.

Вместе с Вещим Олегом они отправились в гавань на берегах Волхова, где на борту одного из кораблей гильдии и должна была состояться их встреча. Разумеется, по дороге хмурый и хладнокровный воспитатель Игоря обсудил с ней все её действия и то, как стоит держаться в обществе знатных, но всё же ниже по уровню, людей. Многие из слов воеводы оказались для варяжки в новинку, со многими она бы не согласилась, но поделиться собственными соображениями всё же решилась и получила утвердительный ответ — план будущей княгини был одобрен.

И уже совсем скоро, поднявшись на борт небольшого судна и пройдя в трюм, она смогла как следует рассмотреть все пять "пальцев" той руки, что держала под своим контролем всю городскую торговлю и защищала интересы остальных купцов. Кого-то эта длань карала и душила, кого-то — щедро осыпала монетами, иных и вовсе обманчиво ласкала и лелеяла.

Вживую представители торгового братства оказались во многом не такими, как в приукрашенных лестью или же завистью рассказах завсегдатаев новгородского рынка. Может прозвучать странно, но из всей разношерстной пятёрки больше всех выделялся тот, кто казался самым незаметным и маленьким.

И маленьким — в буквальном значении этого слова.

Едва ли сидящий за столом хмурый муж ростом был выше десятилетнего ребёнка. От этого какой-то противоестественной, отталкивающей казалась его большая голова с тёмными вьющимися волосами и бородой, серыми глазами без намёка на жизнерадостность и лицом, истерзанным морщинами, оспинами и шрамами — следами непростой жизни карлика, благодаря положению поднявшегося выше тех, кто раньше смотрел на него сверху вниз.

Обогатился этот человек с кривыми, непомерно короткими и непропорциональными голове руками, за счёт торговли самыми разными, поражающими воображение, лекарствами и снадобьями: за счёт разветвлённой сети наёмников и агентов в его лавке можно было найти исцеляющие составы и предметы на любой вкус и цену.

Рог единорога (1), привезённый с далёких северных земель, святая для христиан вода из реки Иордан, пластинки и камушки с магическими рунами, кусочки разнообразных минералов и руд, части тел мёртвых людей и животных — одним словом, выбор был обширным. И это без таких пользующихся популярностью средств, как возбуждающий мужскую силу настой из обожжённых костей счастливых супругов или же высушенных летучих мышей, которые, согласно поверьям, уберегут от нежелательного приплода.

Имя у торговца лекарствами и амулетами было под стать и внешности, и приносящему доход делу — Хрущ. Такой же тёмный, маленький, невзрачный как и сама букашка, он сумел подняться с самого дна и достичь небывалых высот в торговле диковинками.

В корне отличался от карлика сосед справа, на фоне которого Хрущ казался ещё тщедушнее и меньше. Высокий и плечистый лысый мужчина лет сорока, Владислав по прозвищу Вол — кличка прекрасно отображала его телосложение — в прошлом был одним из дружинников воеводы, а затем, разжившись за счёт своей службы состоянием, начал промышлять закупкой знаменитых саксонских клинков — уже в принадлежащих ему кузницах на окраине Торга воловы ковали завершали работу западных оружейников и превращали острые лезвия в полноценные мечи с рукоятями. И пусть цена за один такой меч была высокой, приобрести подобный желали и заморские гости-варяги, и местные знатные мужи.

— Рады видеть столь почётных гостей в стенах нашей плавучей обители, — наконец нарушил молчание и обратился к стоящим посреди тёмного трюма Ольге и воеводе говорящий с акцентом мужчина преклонных лет с ярко-рыжими, почти медными волосами и бородой.

Рейнеке — так его звали — был зажиточным купцом родом из Готланда, чья торговая сеть распростёрлась паутиной по всем берегам Вирянского моря (2): в Трусо (3) у него были свои склады с янтарём, который его сын сбывал в Саксланде (4) и Хедебю (5). Сам же старый торговец на закате лет перебрался в Новгород и наладил в землях к северо-востоку добычу шкурок векшей, куниц и бобров, которые затем отправлялись на запад.

— И я рад приветствовать благородных господ купцов, — Вещий Олег расплылся в широкой улыбке. — Вижу среди вас и старых знакомых, и новые лица. Лана… примите мои соболезнования. Ваш муж возглавлял братство долгих двенадцать лет, его утрата — это горе не только для нас, но и для всего Новгорода.

Вол довольно кивает бывшему товарищу; Лана же — молодая женщина в изящном шёлковом платке с пронзительным взглядом голубых глаз — опускает их вниз и вздыхает:

— В это время, нелёгкое для меня и всего братства, очень важны Ваши слова сочувствия. Благодарю. К моему счастью, нашлись те, кто ввёл меня в курс дел моего супруга, да и господин Вепрь управляется с податями и сборами, словно был рождён для этого.

— Пусть твой Козводиц и здорово заправлял шайками наёмников, считать звонкую монету и барыши я действительно умею лучше, — расхохотался дородный главарь купцов и с любопытством посмотрел на девушку, что всё это время стояла позади дяди Рюрика. — А это что за красавица, воевода? Не представишь нам? Неужто дочь тво…

— Нет, она, как и положено, в столице в своём тереме. А это… — мужчина выдержал паузу, и Ольга сделала пару робких шагов вперёд, прежде чем уверенно посмотрела на каждого из пятёрки богатеев. — Это — Ольга, суженая нашего великого князя.

— Не думал, что смогу увидеть Ваш прекрасный лик до самого торжества, но боги оказались щедры и одарили нас возможностью наблюдать его здесь, раньше всех — старым лисом не преминул сделать комплимент Рейнеке. — Так по какому поводу вы решили встретиться с нами? Обсудить приготовления к завтрашней свадьбе?

— Можно и так сказать. Согласно традиции, каждый из членов братства жалует молодожёнам богатые дары, а также, среди них, и то, чем сам на Торгу знаменит, — утвердительно проговорил старый дружинник.

— Вы, Вепрь… — несмело перебивает и встречается взглядом с Вещим Олегом варяжка, и, получив от старшего безмолвное разрешение продолжать речь, делает голос более звонким и громким. — Вы, Вепрь, как я слышала, держите чуть ли не весь новгородский воск и бортников под собой, да будет Ваша жизнь такой же сладкой и весёлой, как ставленный мёд (6).

Пузатый купец расплывается в улыбке, однако на этом паточные речи будущей княгини не иссекают. Напротив, это лишь их исток, их начало.

— В отличие от воеводы или Бранимира я не видела Вас с мечом в руках, Вол. Однако весь Новгород, Псков и Ростов в изумлении от саксонской стали, что благодаря Вашим ковалям обретает законченный вид и служит на благо нашего государства. Пусть же будут дела Ваши такими же крепкими, а ум — острым!

Суровый муж с лёгким удивлением вскидывает бровь и ловит на себе взгляд Вещего Олега, Хрущ же нервно сжимает губы и ёрзает на одном месте: к безвозмездному вниманию красивых девиц он не привык.

— С Вами же, Хрущ, я знакома уже несколько лет, и довольно близко, — изящная рука с тонкими пальцами ложится на шею, на которой пожаром горит оранжево-жёлтое ожерелье из самоцветов. — Через эти бусы из сердолика, которые мой отец когда-то приобрёл у Вас в лавке мне в подарок. Вы сказали ему, что это — талисман, отгоняющий несчастья и придающий мужество в трудные времена. Что ж, эти обещания оказались правдой, — тут Ольга на несколько мгновений пристально смотрит на самого воеводу. — Как только нашёл он приют на моей шее, все беды и напасти обошли его обладательницу стороной. Поэтому пусть сбываются все умения волшебных украшений и рун, и тогда потоку из покупателей не будет конца и края.

— Ласковое слово слаще ягоды, Госпожа, — смущается карлик и краснеет. — Отрадно слышать, что мой товар приносит удачу и будущей жене нашего достойного правителя.

— Несомненно, — стараясь держать голову несколько горделиво, по заветам Вещего Олега, она всё же искоса одарила тёплым взглядом серых глаз коротышку и переключилась на рыжеволосого негоцианта. — Рейме… Рейнеке, ваши меха радуют народ и украшают людей по всему свету, возможно, согреют они когда-то и мои плечи. Вам же желаю быть подобным тем, с кого ваши скорняки сдирают шкуры — хитрым как лисица, ловким как векша, трудолюбивым как бобр, но вдобавок удачливее всех их вместе взятых. Одна Вы, Лана, для меня — тайна, но я была приятно удивлена увидеть среди величайших купцов Новгорода женщину. Чем Вы промышляете?

— От супруга мне досталось весьма прибыльное дело и связи, — ответила ей немножко лукаво, с выражением себе на уме, Лана. — Козводиц занимался работорговлей, а его наёмники со шведских берегов совершали набеги на земли води и финнов, что окупались звонкой монетой на невольничьих рынках. Поэтому, согласно обычаю, от меня Вам достанется кто-то из челяди (7). Желаете девицу-служанку Ваших лет или же младше, чтобы обучить и воспитать под свои нужды?

Здесь Ольга, до этого чётко следовавшая своему плану и не отступавшая от него ни на шаг, впала в какой-то ступор: незнакомая большинству торговцев в качестве члена братства Лана, под упорным взглядом которой дочь Эгиля побледнела и смутилась, стала настоящим камнем преткновения.

Безусловно, раньше она видела рабов: и во время хождения по волнам с отцом на корабле среди команды встречались и те, кто были проданы из плена и теперь готовили пищу для моряков; иногда замечала она закованных в цепи, усталых и одетых в лохмотья невольников на рынках той же Арконы, Новгорода или Старигарда (8), однако всегда они были для неё чем-то, существовавшим вне её жизни, параллельно привычному ей укладу.

Да и откуда в крошечной Лыбуте было взяться кому-то с рабами, если даже в Пскове позволить такое себе мог разве что посадник и кто-то из зажиточных бояр? Владеть же человеком, а тем паче — ребёнком, словно скотиной, сейчас казалось ей чем-то неправильным в своей привычности для окружающих людей.

— Именно об обычаях я и хотела с вами всеми поговорить, господа купцы, — не найдя, что сказать женщине с пронзительным взглядом, ответила Ольга. — Мы с Игорем… С будущим супругом моим, великим князем киевским, были бы чрезмерно признательны вам, если бы часть средств от подарков ушла на благотворительные дела. Князь желает, чтобы свадебное торжество стало праздником и пиром не только для наших высоких гостей, но и простолюдинов. Пусть таковым образом традиция чуть изменится, это пойдёт на благо всем жителям города.

— Насколько известно мне, даже с сохранением обычаев на свадьбе присутствовала бы по меньшей мере одна простолюдинка, — рассмеялась Лана и бросила на Ольгу чуть брезгливый, чуть пренебрежительный взгляд. — Народная молва уже успела разнести весть по всему посаду и за его пределы, я… да и все мы, право, удивлены великодушным решением князя и Вашей смелостью. Разрушать порядки — дело рисковое.

— Брать в свои бразды столь доходное и сложное предприятия мужа вместо того, чтобы выходить замуж — тоже далеко от заведённых обычаев и устоев наших предков, — закипая на самом деле внутри от ярости, молвитв ответ спокойным голосом варяжка.

— Значит, мы и в этом схожи — помимо красоты и острого ума, — одновременно и делает комплимент, и ставит на место собеседницу вдова Козводца. — В нарушении обычаев да устоев. Первая женщина в торговом братстве, первая простолюдинка в княжеских жёнах, а не наложницах. Мы живём в поистине любопытное время!

— Если это не символ грядущего заката богов (9), то подобные перемены — знак добрый, — вмешивается в превратившийся в перепалку разговор Вещий Олег и смотрит на вдову купца так, что Лана тотчас же замолкает. — Так что скажете на предложение князя и просьбу его суженой? Супруга посадника уже подыскала на калачном ряду места, где готовы взяться за работу с вечера, если внесём предоплату.

— Возражений не имею, — первым отвечает Хрущ, очарованный посетительницей их судна.

— Я тоже, к тому же, порадовать князя и весь малоимущий народ — дело благородное, — вторит ему Рейнеке.

— Коли часть мечей и копий будут не только убивать, а кормить — я за, — кивает бывший до этого немногословным Вол.

Все присутствующие устремляют свои взгляды на Лану, и женщина, будто нарочито оттягивая своё оглашение своего решения несколько секунд, наконец-то его озвучивает:

— Призрение нищих простолюдинов и сирот — богоугодное дело. Разве могу я остаться в стороне и не согласиться?

— Значит, — ухмыляется Вепрь, что встаёт со своего места за столом. — Единогласно. Пускай хлебники немедленноприступают к приготовлениям, все необходимые средства наше братство отправит во славу великого князя и его сердобольной избранницы.

— Славно, тогда мы с будущей княгиней присоединимся к князю и продолжим все приготовления.

— Воевода, у меня… — перебивает Вещего Олега главарь купеческого объединения. — У меня к Вам есть ещё один разговор, если, конечно, я этим не отниму время.

— К несчастью, отнимешь. У меня несколько нерешённых дел с Гостомыслом, закончу наши с посадником обсуждения, проведём свадьбу — и тогда буду рад побеседовать о делах твоих.

— Благодарю, — буркнул себе под нос Вепрь и повесил голову. — Тогда там и встретимся. Надеюсь, торжество всем нам запомнится.

— И мы с будущей княгиней — тоже.

Столь же скоропостижно, как и явились, Олег со своей спутницей покинули корабль и отправились назад в ставший для них приютом дома посадника. А несколькими минутами позже сидящий напротив судна на одной из бочек под соломенной крышей лавки мясника Сверр встрепенулся и устало вздохнул: вышел с корабля на твердь и Вепрь, для охраны которого он был приставлен.

И не один, а в обществе что-то горячо обсуждающих с ним трёх мужей и одной прекрасной незнакомки.

* * * * *

Мерцающее пламя свечи отбрасывает тёплый отблеск на бревенчатые стены комнаты и лежащего в своей постели богатыря. Ходута наконец-то пришёл в себя, но как будто не до конца, не полностью: какая-то часть его спутанных и беспорядочных мыслей всё ещё находилась в болезненной горячке.

Пусть жар и спал, чувствовал себя сын Гостомысла неважно.

На мгновение вошедшая в его обитель девица кажется ему очередным лихорадочным наваждением, но, судя по негодующему выражению прелестного личика, этот визит оказывается реальным — в его снах она куда добрее и ласковее.

В руках у Забавы поднос с дымящейся похлёбкой, пара сухарей и тёплый отвар. Тот самый, от которого на зубах скрипит что-то противное и хрустящее. Тот самый, что вытащил его из беспамятства.

— Эй, увалень! Я принесла тебе немного еды. Это не самое паршивое с нашей кухни и должно помочь тебе восстановить силы.

Посадников сын поднимает голову, и его усталые глаза встречаются с сердитым взглядом Забавы. Он пытается улыбнуться, но морщится от боли.

— Спасибо. Твоя доброта значит для меня больше, чем ты можешь себе представить.

— Моя доброта значит, что я не успею вовремя сделать всю работу там, внизу. Но ты, кажется, недостаточно выздоровел, чтобы надеть передник и пойти разносить хмель по столам этих пройдох и шарлатанов.

Дочь Задора садится на ложе великана, ставит поднос себе на колени и вздыхает. Девица берёт миску с похлёбкой и осторожно подносит её к губам Ходуты, следя за тем, чтобы он не напрягался: каждое движение всё ещё отдаётся болью в повреждённой руке.

— Осторожным будь. Варево горячее, если ещё и обожжёшься — дольше отсюда не выйдешь.

— Может, мой план в этом и заключается? — не сводя глаз с лица собеседницы и любуясь ей, отвечает он, не подумав, и тут же оказывается под прицелом сердитого взгляда девицы.

Тепло от похлёбки — или присутствия трактирщицы? — распространяется по всему телу витязя, облегчая боль и принося успокоение.

— У тебя золотые руки и сердце, Забава. Не знаю, как бы я без тебя выжил.

— Золотыми они станут благодаря перстням да браслетам, когда ты заплатишь мне за все потраченные время и силы, — буркнула она себе под нос и аккуратно вытерла полотенцем испачканные бульоном губы молодца.

Дальше девица достаёт небольшую плошку с тёплой водой и мягкую тряпицу. Опустив ткань в воду, она выжимает её, а затем бережно вытирает пот с лица постояльца. Своими прикосновениями дочь Задора не только очищает его физические раны, но и будто стирает тяжким грузом лежащие на душе думы и переживания.

И пусть каждое её слово колет десятком острых иголок, каждое действие говорит о нежности и заботе, а всякое её касанием становится бальзамом для раненого тела и духа Ходуты.

— Иногда в самые тёмные моменты открывается самый яркий свет, — произносит молодец и робко, несмело, берёт хрупкую руку девушки в свою грубую ладонь и зажимает её там.

Их глаза встречаются, и на мгновение время замирает. Они обмениваются коротким, но многозначительным взглядом… и Забава встаёт со своего места, очами метая громы и молнии в сторону юноши.

— Пора мне за работу взяться. А что до тебя — ежели ещё раз учудишь что-то похожее, то в похлёбке своей найдёшь не грибы и репу, а корень болиголова!

— Коли погубишь меня — то как же я уплачу за все долги свои? — смеётся Ходута вслед хлопнувшей дверью красавице, что не нашла, что ответить, и побежала прочь на первый этаж отцова заведения.

1) Рог единорога — бивни нарвала, выдаваемые за чудесные целебные части тела мифического единорога. Добывались в северных морях.

2) Вирянское море — Балтийское море.

3) Трусо — прусско-готландский торгово-ремесленный центр в устье реки Ногаты. С него в IX–X веках начинался Янтарный путь на юг.

4) Саксланд — скандинавское название германских земель.

5) Хедебю — важнейший торговый центр датских викингов, расположенный в глубине фьорда Шлей, на пересечении торговых путей из бассейна Балтийского в бассейн Северного моря (здесь суда перетаскивались волоком в обход Зунда) и из Каролингской империи и её частей после Верденского раздела в Данию — так называемый Воловий путь (Оксенвег) или Хервайен (Hærvejen — «дорога воинов»).

6) Ставленный мёд — на Руси медовый алкогольный напиток сначала назывался просто «мёд» или «мёд питный». Готовился такой мёд путём медостава («ставленный мёд» от 5 до 20 лет перебраживался из натурального нестерилизованного мёда в зарытых в землю дубовых бочках).

7) Челядь — пленные невольники, в IX–X веках они стали объектом купли-продажи;

8) Старигард — крупнейший центр Вагрии на южной Балтике, один из городов славян-ободритов.

9) Закат богов — Рагнарёк, (др. — сканд. Ragnarök, Ragnarøkkr — букв. «Судьба богов», «Сумерки богов»), в германо-скандинавской мифологии — гибель богов и всего мира, следующая за последней битвой между небожителями и хтоническими чудовищами.

Глава XIX: Мука

ГЛАВА XIX: МУКА

Когда обсуждения насущных дел между посадником и князем подошли к концу, они наконец-то вернулись в принадлежащий градоначальнику особняк. И если Гостомысл после встречи решил отдохнуть в кругу семьи, то Игорь — с подачи дяди — предпочёл вместе с Ольгой совершить ещё одну вылазку в город, дабы лично проследить за приготовлением хлеба, который впоследствии будет роздан бедным в честь предстоящей свадьбы.

Одна из самых больших пекарен на Калачном ряду, известная своими мастерством и размерами, встретила царственную чету с распростёртыми объятиями. Когда они вошли внутрь помещения, в воздухе разлились жар от печей и кисло-сладкий аромат свежеиспеченного ржаного хлеба.

Хозяйка, невысокая и полноватая старушка, вышла к ним навстречу с доброй улыбкой.

— Добро пожаловать, княже, княгине, — сказала она, сделав почтительный поклон. — Для меня большая честь, что вы посетили нашу скромную пекарню. Мы уже начали готовить хлеб для обездоленных, работа спорится и кипит. Вино из погребов к нам привезут завтрашним утром, чтобы загрузить обозы и всё вместе отправить к месту проведения торжества.

— Благодарю Вас, — милостиво ответил князь Игорь, — госпожа…

— Выпь.

— Госпожа Выпь. Мы хотели лично проследить за приготовлениями. Всё-таки благополучие народа имеет для нас первостепенное значение, да и мне любопытно посмотреть, как вы справляетесь с таким объёмом работы.

Взяв за руку будущего супруга, Ольга делает шаг вперёд и добавляет:

— Госпожа Выпь, мы надеемся, что этот поступок вдохновит и других имущих людей протянуть руку помощи обездоленным. Если наши маленькие жесты принесут радость и пропитание им хотя бы на один день, вечером своей свадьбы я стану самой счастливой женщиной во всём Новгороде.

Пекарша засияла от гордости и восхищения.

— Я рада помогать вам в этом благородном деле. Мои калачники неустанно трудятся над тем, чтобы каждый каравай был приготовлен с любовью и заботой.

Хозяйка провела их внутрь пекарни, которая напоминала огромный муравейник со снующими в разные стороны работниками. Стены были сложены из грубо отёсанного камня, в центре помещения стояли большие деревянные столы, на которых пекари замешивали тесто и формировали будущие хлеба.

— Какой вкусный хлеб! — воскликнул, не удержавшись и попробовав хрустящую свежеиспечённую краюху, князь Игорь. — Впервые я вижу, как готовится хлеб… и впервые ем настолько восхитительный!

— Не могли бы Вы и Ваши люди… — прошептала, не сводя глаз с Рюриковича, дочь Эгиля на ухо хозяйке пекарни и незаметно протянула ей серебряную монету. — Оставить нас здесь на некоторое время? Я хочу кое-что показать нашему великому князю и порадовать его.

— Как скажете, госпожа, — кивает Выпь и торопливо прячет деньги в карман на своём испачканном мукой фартуке.

* * * * *

Ходута вернулся домой как никогда вовремя, за час до появления отца. Юноша не только переоделся (и старательно закрыл длинными рукавами раны на руке — последствие вчерашнего нападения со стороны душителя Вепря), но и попросил мачеху не рассказывать отцу о своём отсутствии ночью.

Как бы не поддерживала своего пасынка Богуслава, разница в возрасте с которым у неё была едва ли десятилетней, поздно тот спохватился: посадник уже прознал о том, что его первенец ночевал не в родных стенах. Впрочем, пока, за ужином, он никак не проявлял своего недовольства. Осталось лишь предположить, долго ли Гостомысл будет сдерживать свои громы и молнии.

— Немного холодного вина, моя возлюбленная?

— Не откажусь, господин, — улыбается Богуслава.

Посадник наливает в кубок своей супруги немного белого вина, разводит его таким же количеством ключевой воды и передаёт ей, затем поднимая и собственную чашу.

— За наш любимый город и его жителей… — произносит тост Гостомысл.

— И за грядущее торжество! — добавляет жена градоначальника и делает глоток прохладного напитка.

— Вы о княжеской свадьбе? — с завистью косится на кувшин с вином Ходута и отхлёбывает наваристой рыбной похлёбки из своей плошки.

— Да, сын мой, — с гордостью улыбается старый Гостомысл, глаза его сияют от ожидания завтрашнего дня. — Весь город будет праздновать сразу два праздника, день летнего солнцестояния и свадьбу великого князя Игоря. Богуславушка устроила такой стол с угощениями и развлечениями, вы не представляете! Это торжество станет незабываемым и запомнится всем новгородцам, начиная самыми юными жителями и заканчивая седыми стариками вроде меня.

— Не могу дождаться, когда я с вашим отцом буду прыгать через костёр: как бы он не называл себя, я-то знаю, что дух и тело его по-прежнему молоды! — прижимается к плечу посадника его супруга и мечтательно вздыхает. — А как там будет красиво, целый холм превратится в подобие шатра для пиров под открытым небом!

— Уж кто, а ты точно будешь самой красивой на торжестве, — делает комплимент супруге градоначальник. — Для меня — точно.

Богуслава тут же краснеет и отпивает глоток разведённого водой вина.

Вошедший в зал слуга ставит на стол поднос с медовыми лепёшками, и маленький сынишка посадника, Гостомысл-младший, тут же нетерпеливо протягивает свои ручки к лакомству. Отец, однако, строго смотрит на отрока и вздыхает:

— Любимая… Возьми несколько лепёшек с собой и прогуляйся с сынишкой в саду, сейчас уже не так жарко. Ему будет полезно проветриться и подышать свежим воздухом.

— Хорошо, душа моя, — берёт в одну руку ладошку шестилетнего сына, а во вторую — тарелку с облитыми мёдом лепёшками Богуслава и, поклонившись супругу, покидает обеденный зал.

— Мне бы тоже отдохнуть и вздремнуть, — Ходута отвечает второпях, с набитым ртом, не прожёвывая хлеб. — Приятного аппе…

— Сынок, нам надо поговорит, попрошу тебя остаться, — перебивает сына и рушит все его надежды на успешный побег градоначальник. — Сядь и внимательно выслушай меня. Твоё отсутствие дома… беспокоит меня, и такое случается уже не впервые. Мы уже неоднократно обсуждали это!

— Отец… — вздыхает Ходута и хмурится. — Ума не приложу, почему ты всё время за меня переживаешь. Я уже взрослый и могу не сидеть в четырёх стенах после захода солнца.

— Вчера мы попросили тебя присмотреть за младшим братом, ты же оставил его на попечение дряхлой няньки, что и сама спит как младенец! Не предупредил нас и ушёл на всю ночь, явившись обратно только под вечер. И ладно бы ты проводил время с кем-то, кто соответствовал твоему положению, а не напивался и отлёживался в сомнительных заведениях!

— Если бы ты не был вечно занят своими делами и погружён в тяготы кого угодно, но только не собственной семьи, то знал бы, что я там делал и почему не вернулся домой. Или твои соглядатаи об этом не донесли тебе? Я волен распоряжаться своей жизнью так, как захочу!

— Лишь в очерченных наследием нашей семьи границах, — сверкает на него глазами отец и с громким звуком ставит на столешницу кубок. — Имя нашего рода навеки вписано в историю Новгорода, а представление княжеской власти в городе было дано самим Рюриком ещё твоему деду, самому первому из Гостомыслов. Ты не можешь так просто уйти от своих обязанностей. Твой дед был посадником, твой отец тоже. Окажешься на моём месте и ты, когда меня не станет. Тебе, сын, следовало бы уважать своё наследие и гордиться им!

— Наследие? И это всё, что будет определять мою жизнь? — не сдержавшись, вспылил Ходута и повысил свой голос. — Всё моё будущее заключается в том, чтобы соответствовать каким-то представлениям полувековой давности? Представлениям о том, какой должна быть наша семья? То, что ты зовёшь наследием — для меня мука! И если для тебя единственное мерило успеха сына — это его титул посадника, то, пожалуй, обратись за этим к младшему. Ведь у вас с ним и дедом даже имя одинаковое, пусть бросает свои деревянные мечи и дергунчики да отправляется с тобой решать не терпящие отлагательств дела города!

— Ты… ты знаешь, почему тебя назвали по-другому! Мать твоя — варяжка, а для них по поверьям одно и то же имя у отца и сына лишит обоих сил и приведёт к гибели рода!

— Быть может, станет лучше, если этот одержимый властью и славолюбием род прервётся, — в сердцах процедил сквозь зубы богатырь.

Слова сына словно надавили на грудь посадника, принеся ему острую боль в сердце. Седой Гостомысл схватился за грудь и повалился головой вперёд, жадно глотая ртом воздух. Взволнованный Ходута тотчас же встал из-за стола, но отец остановил его жестом и не дал себя и пальцем тронуть.

— Я… — переводя дыхание, продолжил последний. — Я в порядке. И дело не во власти, а в служении нашему народу. В обеспечении его процветания и благополучия — такую задачу возложил на твоего деда великий Рюрик.

— О людях можно заботиться и по-другому. Добывая редкие товары, путешествуя по миру, срубая лес и строя новые города, отец. Я не хочу запутываться в паутине политики и становиться таким, как ты.

— Путешествия? Новые города? Это роскошь, которую мы сейчас не можем себе позволить. Новгороду нужна сильная власть, кто-то, кто понимает все тонкости управления и может принимать жесткие решения во имя общего блага. От судьбы не уйдешь, сын мой, запомни это.

— Я хочу проложить свой собственный путь, оставить свой, а не семьи, след в этом мире. И если от судьбы мне не улизнуть… то от тебя, пожалуй, я уйду прямо сейчас. Желаю запоминающегося праздника завтра — там меня можешь не ждать, я буду проводить время в, как ты выразился, сомнительном заведении. Доброй ночи.

Выдав эту гневную тираду, Ходута напоследок прихватил с собой медовую лепёшку, прошествовал к выходу из зала и удалился оттуда, нарочито громко хлопнув тяжёлой дубовой дверью и оставив отца в одиночестве.

* * * * *

Зал, где ещё вчера веселились за кувшином вина спасители Вепря, сейчас превратился в комнату для допросов. Лишь большой деревянный стол отделял пару как никогда серьёзных дружинников от жены купца — молодой и пышнотелой Милицы.

Выражения лица обоих отличаются как небо и земля: пожилой Бранимир суровыми и подозрительными глазами смотрит на сидящую перед ним женщину. А вот Ари старается скрыть свои чувства, его взгляд мечется неприкаянной птицей между деревянным полом и узнавшей его даже после стольких лет девушкой.

Если Вепрь не обманывает их и кто-то действительно оставил в его кабинете страшное предупреждение в виде отрезанного пальца, то человек этот имел доступ в его жилище.

Бранимир наклоняется вперёд и кладёт морщинистые руки на стол, подчёркивая свои опасения; голос его одновременно спокоен и властен.

— Госпожа Милица, отправленное Вашему мужу… послание, оно вызывает определённые вопросы. И как второй воевода княжеской дружины, собственными руками предотвративший покушение на Вепря, я обязан быть беспрестрастным и рассмотреть всех возможных подозреваемых. Есть ли у Вас какие-либо сведения о тех, кто хотел бы причинить ему вред?

Жена торговца воском по-прежнему неподвижно сидит напротив, крепко сжимая руки на коленях и ощущая сильное напряжение в воздухе вокруг. Прежде чем ответить, она делает глубокий вдох.

— Почтенный воевода, я не знала ни о каких врагах моего мужа. Он был, да и остаётся… уважаемым купцом, со всеми ведёт честные дела.

Как на иголках сидящий Ари не сдерживается и бросает гневный взгляд на своего соратника: тот словно и не слушает ответ девушки! Младший дружинник прочищает горло и, стараясь сохранять безучастное выражение лица, также подключается к беседе.

— Мы… желаем Вам и Вашему мужу только всего лучшего, поэтому и хотим увидеть полную картину, дабы помочь найти вероломного преступника. Замечали ли Вы какие-нибудь изменения в поведении Вепря или необычные встречи?

Милица медленно переводит взгляд на Ари, замечая его желание успокоить её и настроить на верный лад. Воспоминания об их прошлом на мгновение блестят в ставших влажными глазах, но бывшая ключница спешно берёт себя в руки и отвечает:

— Супруг всегда был предан своей работе. Никаких заметных изменений в его поведении или подозрительных встреч, о которых мне известно, не было. Разве что, на него недавно навалились новые задачи из-за председательства в торговом братстве Новгорода, но даже с ними он справляется блестя…

— Простите меня за прямоту, — Бранимир прерывает её полным недоверия голосом. — но были ли между Вами и Вашим мужем какие-либо трения или разногласия?

Глаза Милицы на мгновение расширились, но она прикусила нижнюю губу и лихо вернула себе самообладание:

— Воевода, Вам ли не знать с высоты прожитых лет, что в любых отношениях бывают взлеты и падения? Несмотря на некоторые трудности, мы всегда разрешали любые разногласия. Уверяю Вас, моя любовь к мужу была неоспоримой.

Ари неловко ёрзает на месте: слова девушки о муже лишь сильнее злят его и заставляют вспомнить проведённые вместе ночи так, как будто последняя из них случилась вчера. Бранимир же продолжает давить на купчиху.

— Ваша — быть может. А были ли у него связи на стороне? Походы в увеселительные заведения?

Голос Милицы задрожал, и она, не выдержав, встала со своего места и нависла над столешницей. Орехового цвета глаза женщины вспыхнули лесным пожаром, а тонкая синяя венка на шее стала наливаться от крови и пульсировать.

— Мой муж был верен и предан мне. Вепрь никогда бы не причинил мне никакого вреда, умышленно или даже невольно, я для него — такой же смысл жизни, как и его работа, — обладательница каштановых волос повышает свой голос и с яростью смотрит… вовсе не на ведущего допрос Бранимира, а на Ари. — Вепрь относится ко мне как к самому дорогому сокровищу, оберегает и лелеет меня, поэтому любое предательство с его стороны исключено и даже одними суждениями о возможной измене вы оскорбляете наш дом и наш брак. Мой супруг… он — самый заботливый и любящий из всех мужчин не только в Новгороде, но и во всём государстве!

В комнате воцаряется тишина, когда раздражённая Милица уходит, оставляя в абсолютной тишине обоих дружинников. Бранимир хмурится и устало прикладывает палец к переносице: после допроса его мигрень стала ещё сильнее.

Ари же бросает в сторону удаляющейся девушки полный надежды взгляд, но она и не думает оборачиваться.

* * * * *

Взяв князя за руку — впервые она видела его таким по-детски трогательным и увлечённым, Ольга подвела его к большому деревянному столу, где уже были подготовлены и мука, и деревянные чаши для замешивания, и прочие добавки да посуда.

Сейчас в помещении царил совершенно другой запах — и вместо аромата свежеиспечённого хлеба на Игоря пахнуло дрожжевой опарой, отчего мужчина поморщился и зажмурился.

— Что это? Пекари оставили тут брагу?

— Это опара, княже, — рассмеялась варяжка, осознавая, что будучи обладателем высокого титула, Игорь был настолько далёк от подобных простых истин. — Вода, мука, немного мёда и закваска из хмеля — если смешать их и оставить на несколько часов, то тесто станет ароматным и пышным. И пить её я бы не советовала — если только не хотите, чтобы Вас раздуло как плавательный пузырь у рыбы. И это — только основа для будущего каравая.

Ольга тщательно объяснила, как важно просеивать ржаную муку перед тем, как замешивать тесто, рассказала о последовательности добавления в квашню соли, солода, мягкого сливочного масла.

— Вот так? — спросил у неё, смущаясь, государь, когда отрезал ножом кусок желтоватого масла. — Достаточно?

— Да, но нужно измельчить масло, чтобы оно равномерно распредилось в нашем тесте, — улыбнулась Ольга и, приобняв сзади мужчину, положила свои тонкие пальцы на руку Игоря и направила ту вместе с рукоятью ножа, отмеряя небольшие части от общей массы. — Такой размер нам подойдёт.

Глаза Рюриковича загорелись от увлечённости работой — кто бы мог предположить, что его так захватит обычное приготовление хлеба? То, как будущая супруга терпеливо объясняла ему все премудрости этого непростого для него дела, то, как на своём примере и своими руками показывала каждую тонкость, каждую ступень, напомнило ему о тех далёких временах, когда он был любопытным мальчишкой, что всем своим существом пытался познать окружающий мир.

И помогали ему в этом матушка и старый Веремуд. Сейчас ни первой, ни второго рядом не было, но почему-то именно рядом с Ольгой он вновь испытал это чувство, это ощущение… защищённости и безусловной, не требующей ничего взамен заботы.

Из тягучего, словно квашня, плена размышлений его вырвал звонкий голос варяжки.

— Теперь следует размять наше тесто. Молодым оно вмиг разрывается, но если как следует поработать с ним руками, станет тесто упругим, гибким, гладким. Но важно и не перестараться, не быть с ним излишне грубым. Представьте, что тесто — это что-то хрупкое, что-то дорогое сердцу… например, невинная и скромная девица. Девица, что знает, чего желает её сердце, но пока не понимает — как.

От подобного сравнения Игорь чуть не покраснел, но ещё насыщеннее от пунца стали щёки правителя, когда Ольга плавно опустила его руки в деревянную кадку.

— Сначала нужно почувствовать тело нашего теста, — тихо прошептала на ухо князю Ольга, обдавая его тёплым дыханием, и направила его кисти в мягкий пластичный ржаной ком. — Сейчас оно легко рвётся, словно боится наших прикосновений, но лаской и настойчивостью можно добиться того, что будущий хлеб сам станет поддаваться каждому касанию. Словно это глина в руках талантливого и умелого гончара, что придаёт ей форму и наполняет содержанием — ведь из-под его длани выходит сосуд и для высокого употребления, и для самого низкого.

Рюрикович изумился одновременно и осязательным ощущениям от скользящей между пальцами изменчивой массы, и словам своей будущей супруги. Глаза князя расширились и будто скрылись за дымкой сладостной поволоки: вместе с пылкостью к готовке он почувствовал прилив страсти и совершенно иной природы. Подыматься принялось не только тесто.

— Важны не только соль или мука, княже. Главное — вложить всю душу и любовь в каждое движение.

Словно решив добить возбуждение правителя, Ольга опустила в тесто и собственные руки. Те принялись легко, изящно и умело двигаться внутри кадки, вымешивая тесто; к ним присоединились и грубые ладони Игоря, что сначала неловко и неуверенно начали повторять за своей учительницей каждый шаг.

— Нежнее, княже, чуть нежнее. Представьте, что Ваша рука — это летящая птица, — мягко подбодрила сына Рюрика варяжка. — Вообразите себе тесто как живое существо. Ему нужно ваше ласковое прикосновение, чтобы ожить и превратиться в Ваших руках в нечто прекрасное и волшебное.

Ольга сильнее прежнего прижалась к его спине, и в этот момент обоим показалось, что время перестало существовать, и единственным, что существовало в мире был танец двух пар рук, скользящих по тесту и внутри его толщи.

Сколько это продолжалось, он так и не понял, да и разве было это важно? В момент, когда они завершили заниматься тестом, что из бесформенной массы превратилось в гладкий, упругий шар, варяжка положила свои испачканные ладони на руки князя, прижала его к столешнице… и одного этого движения оказалось достаточно, чтобы пружинистая, натянутая до предела тетива чувств Игоря наконец-то выпустила всё накопленное ранее напряжение.

Мужчина сдавленно простонал и схватил угол стола сжатыми до побелевших костяшек пальцами. Игорь сделал жадный вдох и закатил глаза, на несколько секунд с головой погружаясь в омут тёплой и сладостной неги. На льняных штанах его, спереди, расплылось быстро увеличивающее в размерах тёмное округлое пятно.

Ольга, заметив учащённое дыхание князя, приобняла его за плечи и обеспокоенным голосом спросила:

— Вам плохо, княже? В пекарне жарко, если хотите, мы можем выйти и поды…

Не в силах больше противиться притяжению, Игорь обхватил её лицо ладонями и, не давая договорить, накрыл рот девушки своими жаждущими губами. В серых глазах дочери Эгиля отразились одновременно испуг и какое-то умопомрачение, а дыхание перехватило от новых, неизвестных ей ранее чувств где-то глубоко внизу живота.

Князь положил её грязную от лоскутов теста ладонь на свою грудь, и Ольга ощутила, как гулко бьётся его сердце, вот-вот готовое выпрыгнуть наружу. Не отрывая от будущей жены одновременно пугающего и трогательного взгляда, он подхватил её на руки и бережно положил на столешницу, заскрипевшую от веса обоих.

Левая рука Игоря стянула через голову льняную рубашку, освобождая мужчину от одежды и обнажая его широкую, покрытую кучерявыми каштановыми волосами, грудь; правая же выдрой нырнула под платье варяжки, блуждая по девичьему стану и изучая каждый его изгиб.

Когда ладонь мужчины скользнула ниже пупка, словно проснувшаяся ото сна Ольга мягко, но настойчиво схватила её за запястье и перехватила на полпути к сокровенному месту.

— Княже… — переводя дыхание и пристально глядя в глаза обезумевшему от страсти правителю, произнесла она шёпотом. — Помните, Вы обещали мне, что не притронетесь и пальцем? Я… всем своим нутром желаю, чтобы Вы обладали мной — но только как своей законной женой.

Не обращая внимания на её слова, он потянулся вперёд своими губами, но те встретили преграду в виде опустившегося на них указательного пальца девушки.

— Завтра, после свадьбы. Завтра ночью я стану Вашей до конца дней своих. А сейчас, — взгляд её переместился на лежащий посреди белого пятна муки ком. — Сейчас нам надобно закончить свадебный каравай, мой князь. Вместе.

— Ладно, и то правда, — расстроенно кивнул князь и, несолоно хлебавши, облачился в рубаху. — Что делать дальше?

— Сейчас узнаете, княже. Каравай, который мы завтра разделим, будем самым румяным и вкусным — даже по сравнению с выпечкой госпожи Выпи.

* * * * *

Совой с бесшумными крыльями вылетев из своей лачуги, старая Злоба устало смотрит на небо — там уже начали загораться первые звёзды. Травница выплёскивает содержимое деревянного ведра в выгребную яму, и вываренные стебли растений складываются в причудливый узор, отдалённо напоминающий бегущего быка.

— День длинный самый, но пойдет на попятную… — принюхивается к воздуху старуха и морщит нос от неприятного запаха. — В ветре с посада я чую мертвятину.

Глава XX: Солнцестояние

ГЛАВА XX: СОЛНЦЕСТОЯНИЕ

С наступлением утра город захлестнули предвкушение и волнение, ведь сегодня намечалось знаменательное событие — свадьба самого великого князя. Новгород давно не видел событий подобного размаха, поэтому уже с первыми лучами солнца на город высыпали и стар, и млад — тем более, что сон их нарушили громкие звуки рожков.

Городские глашатаи растрезвонили вести о грядущем торжестве на каждом уголке начиная от посада и заканчивая окраинами с торгом, и взбудораженный новостями народ побросал все свои дела и присоединился к уже толпящимся у ворот любопытным зевакам.

Здесь собрались многочисленные ремесленники, купцы, крестьяне и бродяги, отбросившие все заботы и невзгоды, ведь этот день сулил им отдых и радость.

Когда пробил назначенный час, главные городские ворота распахнулись, и оттуда появилась процессия из посадского войска и дружинников, сопровождающая вереницу повозок и всадников. Впереди верхом ехали Гостомысл и Вещий Олег, открывающие шествие, следом за ними же начинался длинный кортеж из телег, груженых хлебом и винными бочками.

— От лица великого князя Игоря… — зычным голосом объявил посадник, и многочисленные рожки тут же затихли, не смея его перебивать. — В честь его свадьбы сегодня каждый обездоленный житель и гость Новгорода получит хлеб для наполненности живота своего и вино — для поднятия духа!

Первый ряд горожан волной нахлынул вперёд, чтобы оказаться поближе и как следует рассмотреть процессию, однако шагающие по обе стороны от запряжённых коней пешие воины остановили любопытных во избежание давки.

На первой же телеге, украшенной лентами и цветами, ехали уличные музыканты и лицедеи. Сливающие воедино звуки дудок, свирелей, бубнов и гуслей ещё больше подогревали атмосферу и наполняли сердца новгородцев желанием от души повеселиться. Кто-то начал прямо на месте плясать, другие же жители, менее смелые, просто принялись хлопать в ладоши или едва заметно кивать в такт музыке.

Следующие полтора десятка возов провезли мимо скопища людей бочки с вином и корзины с хлебом, замкнула же процессию телега с сидящим посреди множества букетов, нарядных детишек и клеток с белыми голубями Щукой. Ребятишки, спрыгнув с повозки с цветами в ручках, побежали вперёд и начали раскидывать лепестки перед царственной четой, что ехали верхом на Молнии и Вихре.

— Смотрите, это великий князь! — выкрикнул мальчишка, сидящий на плечах своего отца, и показал пальцем на возникшую в воротах пару.

— Какая… красивая, — только и выдохнула девчушка по другую сторону шествия, не сводя глаз с Ольги.

И она была во многом права.

Пусть дочь Эгиля и раньше была хорошенькой, благодаря стараниям жены посадника и подобранным одежде и украшениям скромный бутон расцвёл в прекрасную розу, в которой окружающие видели уже не подростка, а настоящую женщину.

Облачённая в белоснежное платье с золотым кружевом тонкой работы, что сидело точно по фигуре, но прикрывало юное тело от самых плеч и до щиколоток, с алым кушаком с такой же золотой вышивкой на талии, в тонких сафьяновых сапожках — она и сама не узнала себя в отражении, впервые увидев новый образ в зеркале.

А уж когда за дело взялась знающая толк в наведении красоты Богуслава, то к дорогому наряду добавились ставшие ещё выразительнее черты лица: щёки покраснели от "девичьих румян" (1), а брови окрасились в чёрный благодаря заморскому кохлю (2).

Завершили новый образ изящная серебряная диадема с подвешенными к ней височными кольцами (3) из того же материала — сегодня был последний день, когда Ольга могла позволить себе ходить с непокрытой головой (4) и золотая подвеска-лебедь, купленная ей во время вчерашней вылазки на Торг.

Не менее благородно выглядел и сам князь, что из походных кожаных и льняных вещей переоделся в червонную шёлковую рубаху, просторные замшевые шаровары и надел на себя золотые украшения, в том числе и то самое серебряное фамильное кольцо с соколом, из-за которого лишился своей головы Ярослав.

— Многая лета нашему князю! — прокричал кто-то из посадского воинства, и клич этот тут же подхватила и повторила толпа. — Многая лета!

Вещий Олег, почувствовав на себе чей-то пристальный и холодный взгляд, вздрогнул от пробежавшего по его спине холодка, но его орлиный взгляд не увидел в столпотворении из горожан никого, кто мог бы внушать хоть какую-то опасность или быть знакомым.

— Всё ли в порядке, воевода? — поинтересовался у него заметивший изменения в выражении лица спутника Гостомысл.

— Да, — кивнул, отвлёкшись от своих мыслей, мужчина и нахмурился. — Думаю, что да.

Под какофонию из звуков музыки, смеха и возбуждения толпы и лошадиного ржания процессия неспешно отправилась к холмам на городской окраине, где уже вечером должен был начаться грандиозный праздник по случаю княжеской свадьбы и дня летнего солнцестояния.

* * * * *

Забава протирала тряпкой видавшую виды деревянную стойку и обводила взглядом помещение таверны, дабы убедиться, что каждый из посетителей "Пьяной овечки" доволен, когда увидела в тёмном углу за столом почти двухметровую знакомую фигуру — не заметить её было бы крайне трудно.

Богатырь, имени которого она так и не узнала, всегда был завсегдатаем таверны, но сегодня что-то изменилось. На обычно жизнерадостном лице молодца угадывалось разочарование, и он с отрешённым взглядом уставился в одну точку на стене напротив.

Поставив наполненную кружку перед молодцем, Забава облокотилась на стол и сверкнула на него глазами.

— Если ты снова где-то подрался и пришёл сюда с новыми ранами, то никакой помощи не дождёшься, — недовольно пробурчала она, внимательно рассматривая темноволосого юношу. — По крайней мере, пока не оплатишь мне старый долг — это первое.

Девушка подвинула к нему деревянную кружку со светлым напитком и осторожно, словно случайно, коснулась его пальцев своей рукой.

— Пить в таком настроении я тебе не советую — это второе.

— Мне твои советы не нужны, — не поднимая головы на собеседницу, Ходута залпом опустошил содержимое сосуда и закашлял, после чего всё-таки смерил брюнетку удивлённым и одновременно раздражённым взглядом. — Что там было?

— Квас, на большее сегодня и не рассчитывай.

— Квас мне не поможет утопить мои печали, принеси лучше пива.

— Никакого пива, — Забава села напротив и, встретившись взглядом с Ходутой, ещё раз нежно коснулась его руки. — Лучше поделись причинами своей кручины, и тебе полегчает. А если нет — получишь своё пиво, так и быть. По рукам?

— По рукам, — кивает молодец, понимая, что вряд ли совладает с грузом на своих плечах в одиночку. — Я поссорился с отцом, во мне он видит лишь своё продолжение, а не отдельного человека. Заставляет думать так, как думает он, заниматься тем трудом и делами, что привычны для него.

— Уж не знаю, кто твой отец, но хорошо тебя понимаю… — вздохнула Забава, глаза её стали чуть более влажными и блестящими. — Мой тятенька тоже не всегда справедлив ко мне, не всегда чувствует то, чего я хочу… Но пробовал ли ты его глазами посмотреть на суть вещей? Подумать, почему он себя так ведёт? Я, например, хорошо понимаю тятеньку: сначала он потерял супругу — моя мать умерла незадолго после родов, а потом я в свои шесть лет утонула в Илмере (5). Так и рыдал бы он над моим хладным бездыханным телом, если бы не помогла ему одна добрая душа и не надавила мне на рёбра, заставив кровь и саму жизнь разлиться по бледным рукам и ногам. Одну любимую женщину он уже потерял, затем едва не лишился второй — поэтому я отношусь к его опеке и излишней заботе с пониманием, их причиной стал страх, поселившийся в его израненной душе. А что породило такое отношение твоего отца? Размышлял ли ты об этом?

Ходута нахмурил лоб и откинулся на спинку стула, обдумывая слова Забавы. Он глубоко вздохнул и посмотрел ей в глаза, а затем начал рассуждать вслух:

— Наверное, долг. Он хочет, чтобы я шёл по его стопам и занимался семейным… ремеслом, а не тем, что меня самого волнует и приносит радость.

— Семейным ремеслом, говоришь? — прикусила нижнюю губу девушка. — Тогда, выходит, что в юности и он на твоём месте был. И, вестимо, проходил со своим отцом через те же уговоры да наказы. Почему бы это вам и не обсудить?

— А если не проходил? Если для него воля отца была непреклонной и непреложной?!

— Покуда не спросишь — не узнаешь. Да и в одном ли только долго здесь причина? Раз есть семейное дело, ремесло, то прилагается к нему уверенность в твоём благополучии, в том, что без работы и миски с похлёбкой ты никогда не останешься. Вдруг это и вовсе забота?

— Забота? А может ли такой быть забота?

— Я же говорю тебе: без беседы, не обсудив всё, ничего ты так и не узнаешь. А просто сидеть и гадать — это голову ломать, ни к чему хорошему оно не приведёт. Когда я бунтовала против тятеньки, отказывалась работать и часами не выходила из светлицы, он предложил поговорить — и это наладило мосты между нами.

— Забава… могу я спросить, почему ты помогаешь мне?

Щёки девушки от слов Ходуты слегка покраснели, но она сохранила самообладание.

— Так поступают друзья. Мы поддерживаем друг друга в трудную минуту, — опустила она глаза и, надувшись, перевела ставший наглым взгляд на собеседника. — А ещё ты мой должник, не забывай об этом. Если стану я к тебе плохо относиться, то вряд ли ты принесёшь положенные деньги, и что делать мне тогда? К посаднику идти с челобитной?

От упоминания отца молодец тут же вздрогнул, и девушка, решив, что его так заботит оставшийся за ним долг, поспешила его успокоить:

— До конца месяца я подожду, обещай всё возместить, хорошо? А теперь я предлагаю отбросить на сегодня все заботы и сосредоточиться на простых радостях жизни, в конце концов, сегодня у всех в городе праздник. Я налью тебе ещё выпить чего-то покрепче кваса, но обещай, что не будешь топить в кружке свои печали.

Ходута тихонько рассмеялся и расплылся в глупой улыбке:

— Договорились, никаких больше горестей на сегодня. Обещаю поговорить завтра с отцом, а сейчас… Только хорошее пиво и хорошая компания. Выпьешь со мной по одному?

— Да, только приму заказ у тех господ, — лукаво покосилась на вошедших в заведение путников Забава. — Судя по одежде, деньги у них водятся, и неплохие.

В течение оставшегося дня Ходута и Забава рассказывали друг другу забавные истории, смеялись и находили утешение в этой непринуждённой беседе. За старым деревянным столом и кружками отменного пива они нашли отдых от всех своих трудностей и печалей.

* * * * *

Когда золотой диск Ярилы солнце опустился за горизонт и самый длинный день в году подошёл к концу, по всему Новгороду и его окрестностям развернулось полное радости и огней празднование.

Многочисленные горожане высыпали из своих домов и собрались у сверкающих от отблесков костров Волхова и Ильменя. Юноши и девушки изготовляли венки из живых цветов барвинка и берёзовых веточек, ловко переплетая их стебли с собственными надеждами и желаниями на будущее. Брошенные в прохладные волны венки неспешно скользили по водной глади, унося с собой мечты о любви и удаче.

Пока кто-то проводил время у реки, прочие веселились вокруг центра сегодняшнего народного гуляния — купальского деревца. Девицы, хохоча и дразня друг друга, украсили одиноко стоящую берёзку разноцветными ленточками, колокольчиками, нитками да венками, а затем принялись водить вокруг неё хороводы и петь.

— Пойдём же, сестрички,

По ясну зоричку!

Ночка мала купальная!

Возьмём же, сестрички,

По жменьке песочку

И засеем, сестрички,

У таткиных ворот.

Пойдём же, сестрички,

Поглядеть же песочек -

Чи всходит, чи зеленеет?

Чи всходит, чи зеленеет?

А знайте, познайте -

Песочек не всходит!

Знать, моя сестричка,

У татки не быти,

У татки не быти,

В красных девках не жити.

Пойдём же, сестрички,

По ясну зоричку!

Возьмём же, сестрички,

По жменьке пшенички,

Засеем, сестрички,

У свекорковых ворот.

Пойдем же, сестрички,

Поглядеть пшеничку -

Чи всходит, чи зеленеет?

Чи всходит, чи зеленеет?

А знайте, познайте -

Пшеничка всходит!

Знать, моя сестричка,

У свекорка нам жить.

Ночка мала купальная!

Захихикали они и охнули: прибежали к ним добрые молодцы! Стали юноши к деревцу подбегать и ленточки с него срывать, да куда им до красных девиц! Красавицы принялись защищать берёзку от посягательств и догонять хлопцев, отнимать у них украденные ленты и венки.

Набегавшись, наигравшись, утомившись, взялись они за руки с полюбившимися юношами и пошли вместе к реке, купаться да веселиться, коли никто русалок не боится!

— Набрала я полыни, — похвасталась связкой горькой травы одна из девиц. — Так что никакой нечистой силы нам страшиться не надобно!

Веселились, смеялись и праздновали и на вершине холма, там, где собрались наиболее знатные гости, приглашённые на княжескую свадьбу. Пока бояре да купцы сидели за длинными столами или с любопытством наблюдали за выступлениями скоморохов, молодёжь не сидела на месте и играла в горелки.

— Так вот ты чего побрился поутру, — присвистнул на Сверра Ари, заметив, как смотрит долговязый витязь на одну из рыжеволосых девиц рядом. — Всегда гол как младенец твой подбородок, коли чуешь ты…

— Молчи и не завидуй, — ответил ему товарищ и начал искать взглядом красавицу, да только той след простыл. — Игра начинается!

Не успел Ари опомниться, как почувствовал чью-то крепкую хватку и на своём запястье. Дружинник обернулся и обомлел: выбрала его неясно как оказавшаяся среди играющих Милица!

— Ты… чего тут делаешь? — только и выдавил из себя бородач. — Разве не за столом твоё место, не рядом с муженьком любимым?

— Вепрь знает, — махнула второй рукой пышка и ухмыльнулась. — Самому ему не положено скакать как козлу и забавляться, а коли мне хочется от души повеселиться, то разве может он быть против счастья моего? Как бы не так!

Хотел было он возразить, да не успел: все уже выстроились парами в ряд, а везунчик Сверр, которому выпал жребий гореть, вышел вперёд и громкопромолвил:

— Горю, горю пень! Горю целый день!

— Чего ты горишь? — спрашивает его та рыжая девица, держась за руку своего спутника, невысокого совсем ещё отрока.

— Красной девицы хочу, — улыбается Сверр, взгляда с неё не сводя.

— Красной девицы какой?

— Тебя, молодой!

Тут же пары одна за другой разбегаются в разные стороны и отпускают руки друг друга, среди беспорядочно мельтешащих вокруг людей стремясь найти свою половинку, да только быстрыми им надо быть и зоркими, иначе уведёт любушку их кто-то другой!

Сверр, так и поступив, молниеносно хватает понравившуюся ему красавицу и, хором с ней хохоча, отбегает в сторону; рассредотачиваются и то сходятся, то расходятся и другие пары. Те, кто взялись за руки, вновь выстраиваются в ряд, ожидая начала второго круга игры с оставшимся без партнёра человеком в роли горельщика.

Ари, устало дыша и ускоряясь, бежит к берёзовой роще, куда улизнула Милица… и останавливается как вкопанный. Пару его крепко, до красных следов на фарфоровой коже, держит ботелый Вепрь, его поросячьи глазки горят гневом и ревностью.

Доносятся до дружинника и обрывки их разговора.

— Ты же… ты же сам меня отпустил повеселиться! — пытается освободиться от цепкой хватки супруга Милица, но тот ещё крепче притягивает ту к себе. — Не трогай меня!

— Отпустил, но одно дело в коршуна (6) играть или пятнашки, а другое — в горелки! Или ты меня опозорить решила?! Опозорить перед всеми гостями и самим князем?! Помни о своём месте, женщина, перед тобой главный купец в этом городе!

— Пусти! — вырывается наконец-то Милица, но тут же получает от мужа звонкую, тяжёлую пощёчину, от которой едва не теряет равновесие: колоссального труда ей стоило удержаться на ногах и не упасть.

На глазах женщины наворачиваются слёзы, Вепрь же не думает останавливаться на этом: торговец срывает несколько хлёстких берёзовых прутиков и заносит руку с розгами над супругой, как тут прямо в движении её останавливает другая длань, куда более могучая и способная дать сдачи.

— Велела тебе супруга отпустить её, что тут неясного, — пристально смотрит на него, выворачивая руку с ветками назад, Ари. — Или оглох ты?

Ошарашенный Вепрь молчит и принимается дрожать словно осиновый лист, чем ещё больше сердит и раззадоривает дружинника: это же надо поднять руку на женщину, а в честном поединке вот так трусливо себя вести подобно какому-то червю!

— Или оглох ты?! Отвечай!

* * * * *

Пусть плывущие по воде венки, украшенные ленточками деревья, выстроившиеся у подножья холма возы с угощениями для бедноты и молодёжные игры были неотъемлемой частью торжества, по-настоящему зажигали дух праздника летнего солнцестояния костры. Высокие языки пламени один за другим взвивались вверх и плясали на фоне тёмно-синего бархатного неба, отбрасывая потустороннее сияние на лица собравшихся вокруг них людей. Считалось, что эти костры имеют великую силу очищать разум от беспокойных дум, изгонять хвори и ненастья, а также приносить удачу, достаточно лишь перемахнуть через багровую стихию вместе с тем, кого ты любишь.

Под треск углей и мерцающий свет костров звучат народные песни, в унинос им задорно стучат барабаны, соловьями в ночи поют свирели и дудки, сплетают музыкальный гобелен переливы струн гуслей, домр и балалаек.

И вот одна за другой пары, взявшись за руки, принимаются перепрыгивать через сполохи костра, вместе преодолевая испытание в виде этой жадной, всепожирающей силы природы.

— Получилось! — так и сияет улыбкой Богуслава, что вместе с мужем приземлилась на траву, перескочив через пылающие языки. — А ты ещё говорил, что стар стал совсем, чего прибедняешься!

— И то правда, — поцеловал в щёку свою супругу посадник и обернулся, глядя на следующую пару, ожидавшую своей очереди. — Княже, княгине… теперь ваш черёд.

— Благодарю Вас, Гостомысл, — кивает градоначальнику Ольга и переводит взгляд на будущего супруга, что встал на месте как вкопанный и уже несколько секунд не моргал, не сводя ставшего стеклянным взгляда с красно-оранжевых языков костра. — Игорь… Игорь, ты нас слышишь?

Увы, князь был уже далеко от праздника, за много лет и вёрст от бросивших на него обеспокоенные взгляды товарищей. Вспышки десятков костров вызвали в сознании Рюриковича призрачное воспоминание, воспоминание, от которого он пытался сбежать всю свою жизнь — и которое раз за разом настигало его чёрным вороном, несущим погибель.

Пространство вокруг заволокло полупрозрачной пеленой, и великий князь киевский очутился в далёком прошлом, на борту своего могучего корабля. Запах солёной воды наполнил его лёгкие, шум бьющихся волн донёсся до ушей, а очи встретили бравых витязей, готовящихся начать высадку на сушу и штурм славного города, который сулил им богатую добычу.

Но в один миг наступает хаос: на судно обрушиваются столпы из огня и дыма, словно кара небесная. Некогда непобедимое судно вмиг охватывает пламя, его деревянное тело трещит рушится под голодной стихией. Его соратники, его братья по оружию заживо сгорают в безжалостном пламени, те же, кто горит, но ещё может двигаться, с криками ужаса бросаются за борт, в холодные воды… которые от второго выдоха пламенной струи также принимаются пылать!

Где это видно, чтобы морские волны — и были охвачены дьявольским огнём?!

Сердце князя бешено колотилось в груди, словно волны, разбивающиеся о разваливающийся корпус его военного корабля. Пот стекал по лбу князя солёными дорожками, смешиваясь со слезами, что градом падали из его глаз. Он чувствовал себя подобно загнанному в ловушку зверю, задыхаясь от воспоминаний, что грозили поглотить его снова вместе с адским пламенем.

Когда паника и страх переполнили чашу его терпения, воздух разорвал животный, полный отчаяния и ярости, крик. Гости празднества повернули головы в сторону жуткого звука, их лица исказились от страха и растерянности, тело Игоря же неконтролируемо задрожало, и он рухнул на колени с застывшим в глазах кошмаром.

— Игорь! Игорь, прошу тебя, ответь мне!

Нежно коснувшись его плеча и заставив пребывающего в умопомрачении будущего супруга подняться, Ольга вместе с Гостомыслом отвела его от костров в более тихий и укромный уголок, в один из пустующих шатров. Всю дорогу она шептала успокаивающие слова, напоминая, что князь в безопасности, что его окружают друзья и близкие.

Когда воспоминания стихли и Игорь пришёл в себя, он обнаружил, что задыхается, а сердце его колотится в груди подобно испуганной птице в клетке. Радостный смех и весёлые песни торжества померкли в тумане, пока он отчаянно пытался выбраться из удушающих и цепких силков воспоминаний.

В этот момент Ольга и Гостомысл подняли головы, заметив приближающийся к ним мужской силуэт, чья широкоплечая тень уже скользнула внутрь шатра. Таинственная фигура оказалась Вещим Олегом: уже знакомый с приступами племянника воевода нахмурился и достал из кармана флакончик с какой-то мутно-зелёной жидкостью, содержимое которое влил в рот князя, и вовремя — глаза того снова принялись закатываться назад, обнажая жуткие белки с проступившей на них алой сеточкой сосудов.

— Что это было?! — едва сдерживая слёзы, обеспокоенно спросила у старшего Ольга. — Что за болезнь?

— Причина, по которой наш князь не ходит в походы, — вздохнул мужчина, легко хлопая по щекам племянника ладонями и стараясь привести его в чувство.

* * * * *

1) "Девичьи румяна" — название порошка из истолчённой и высушенной бодяги. При натирании этой пресноводной губкой кожи лица к ней приливает кровь и та краснеет, причём на куда более продолжительный период, нежели при нанесении ягодного/свекольного сока;

2) Кохль — чёрное средство для подводки глаз и бровей природного происхождения, обычное состоящее из растительного масла и порошка угля/сурьмы;

3) Височные кольца — это женские металлические украшения, которые вплетались в волосы у висков или прикреплялись к обручам/диадемам;

4) После замужества на людях женщинам было позволено появляться лишь с покрытой платком, убрусом или иным головным убором причёской. Оказаться с непокрытыми волосами (опростоволоситься) считалось величайшим позором.

5) др. — рус. Илмерь — Ильмень, озеро близ Великого Новгорода.

6) Коршун и наседка — восточнославянская игра, где выбираются коршун и наседка, остальные же игроки — цыплята последней. Поэтическое воплощение несущей смерть чёрной птицы и одновременно с этим — становящейся длиннее ночи.

Глава XXI: Свадьба

ГЛАВА XXI: СВАДЬБА

— Ты оглох? — оскалился Ари, едва сдерживаясь от того, чтобы не разорвать голыми руками этого мерзавца. — Отвечай!

— Пусти… — наконец-то нарушил молчание всё ещё дрожащий как осиновый лист Вепрь. — Я… и пальцем больше её не трону! Клянусь!

Встретившись глазами с умоляющим взглядом Милицы, дружинник отпускает из своей хватки дородного купца, напоследок пнув того под толстый зад. Кряхтя и пытаясь удержать равновесие, глава торгового братства приземляется рожей в прошлогодние опавшие листья, а с его шеи туда падает кулон в виде небольшого и искусно изготовленного серебряного пальца.

Он торопливо зажимает украшение во вспотевшей ладони.

— Торжество приближается к своей наивысшей точки, не стоит заставлять князя и других гостей ждать, — помогает подняться мужу Милица, одновременно с этим коротким кивком благодаря своего спасителя. — Давайте же позабудем обо всех распрях и вернёмся.

* * * * *

Наконец, спустя, казалось бы, целую вечность, князя Игоря перестало трусить, он обмяк в сильных руках дяди и сделал жадный глоток воздуха. В его красных от лопнувших сосудов глазах сейчас виднелись лишь отчаяние, страх и слёзы; ощутив на себе и взгляд наречённой, он тотчас же отвёл стыдливо очи в сторону.

Предстать перед будущей женой таким, испуганным, отчаявшимся, слабым, почти нагим и беззащитным — причём не телом, а душой — казалось ему величайшим позором.

Во рту всё ещё чувствуется вкус лекарства, горький и вяжущий.

— Что это было? — Ольга с беспокойством кладёт свою руку на ладонь князя, отчего он мгновенно отшатывается назад. Скорее от самого вопроса, чем от неожиданности.

— Я… это долгая истори… — отвечает Рюрикович, но его тут же прерывает Вещий Олег, мышцы на лице которого дёргаются от нетерпения и волнения.

— Вам лучше не задерживаться здесь и вернуться к гостям. Торжество не терпит отлагательств, — не оставляет и шанса диалогу молодожёнов воевода. — Если среди местной знати и богачей распространятся слухи о состоянии князя, то никакой выгоды мы от этого не получим.

— Но эти костры! — сжимает руку Игоря варяжка и сверкает сталью своих пронзительно-серых глаз на дядю князя. — Кто знает, не станет ли ему хуже от сполохов? Не подставим ли мы себя ещё больше?

— Снадобье успокоит его, действие продлится часа три-четыре — этого должно хватить. Ступайте.

— Но…

— Немедленно. Народу нужны зрелища, и если мы не предоставим их, то они устроят свои собственные — куда более жестокие и дикие, уж поверьте, — Вещий Олег помогает племяннику подняться и приоткрывает выход из шатра перед парой, жестом отправляя их наружу. — Прошу.

Сам воевода остался внутри полога наедине со своими мыслями, а Ольга — с по-прежнему беспокойным Игорем — за руку с последним вернулась к остальным. Гостомысл с женой, признаться, потрудились на славу и свели любые кривотолки на нет: дескать, князю стало не по себе от жара у костров, вот и отошёл он в один из шатров.

Гости торжества за своими разговорами и играми даже не заметили, когда монаршая черта снова влилась в общее веселье. Ольга, бегло оглядев присутствующих, склонилась над будущим супругом и прошептала:

— Ежели я не буду знать, что за недуг Вас обуял, княже… То как же я сумею помочь? На падучую болезнь это не похоже (1).

— Не сейчас, — сквозь зубы процедил напрягшийся князь, глядя, как их заметили и тотчас же перевели взгляды на обоих, превратив в центр всеобщего внимания. — И не сегодня.

— От нас ждут, что мы закончим начатое. Если перепрыгнет влюблённая пара, держась за руки и не разомкнув их, через купальский костёр, то они будут неразлучны до конца жизни. Готовы?

Игорь кивает и крепче сжимает руку своей спутницы, в этот же момент из-за праздничного стола поднимается, вставая на лавку, чтобы хоть как-то выделиться из остальных присутствующих, Хрущ. Карлик поднимает кубок с мёдом и небрежно кланяется хозяину киевского престола.

— Княже, рад видеть Вас на ногах. Если понадобится лекарство от реакции на жар и духоту, я всегда готов помочь — слышал, что…

— Для меня уже успели за эти минуты подготовить погребальный костёр? — рассмеялся наследник Рюрика и пожал плечами, а в глазах его заблестели озорные искры. — До меня тоже дошли эти слухи, а в таких обстоятельствах лучше встать первым — иначе найдутся те, кто захотят вынести меня из собственного шатра вперёд ногами.

Бояре и купцы, собравшиеся за столом, разразились смехом и аплодисментами; сам Рюрикович лучезарно улыбнулся, глядя на свою невесту, расцветшую подобно розе. Девица застенчиво отводит глаза, щёки её покрываются румянцем.

— А теперь — позвольте нам закончить начатое, — продолжает Игорь и поднимает над головой сомкнутые руки себя и избранницы, развернувшись и медленно зашагав к пылающим во тьме летней ночи кострам.

Несмотря на всеобщее ликование и веселье, князь всё ещё находится в плену особого трепета, страха, что произошедшее вновь повторится. Однако эту тревогу не может затмить его непоколебимое желание завершить старинный и важный обряд и сделать то, чего от них все ждут.

Спустя какой-то миг они останавливаются лицом к лицу перед золотыми сполохами, у высокого ослепительного костра, жадные языки которого устремляются вверх, стремясь лизнуть саму звёздную вышину.

— Закройте глаза и доверьтесь мне, княже, — доносится до Игоря уверенный шёпот дочери Эгиля. — Вместе у нас получится. Главное — не колебаться.

На мгновение в сердце правителя мелькает сомнение, но он доверяется совету избранницы. Закрыв глаза и крепко сцепив руки, они набираются смелости и синхронно, в унисон отталкиваются своими ступнями от земли.

Свежий ветер, несущий аромат цветов и прохладу с берегов реки, треплет их волосы, а багровые щупальца Сварожича тянутся к ступням, но остаются ни с чем — у них получилось!

Страх сменяется захлестнувшим сердце восторгом. Влюблённые поднимают по-прежнему сомкнутые ладони с переплетением пальцев над головами, и их встречает волна одобрительных возгласов, рукоплескания и тостов.

— За князя Игоря!

— За молодых!

— Да будет их союз вечен, как пламя Рарога! (2)

С этого момента прыжок пары через костер запечатлевается в памяти всех, кто стал его свидетелем, а сами Игорь и Ольга, счастливые, полные радости и любви, тонут в сверкающих не то от бликов костров, не то от совершённого ими действа глазах друг друга.

Едва ли княжеская свадьба была традиционной: ни сватовства, ни рукобития, ни девичника да "великой недели" никто не проводил, и лишь в ночь летнего солнцестояния было решено соединить торжество с привычными народу играми и обрядами.

— От лица богов небесных, от лица народа земного, — громко заявил, связывая левую руку жениха и правую невесты расшитым золотыми нитями рушником (3), Гостомысл. — Нарекаю Игоря, сына Рюрика, да Ольгу, дочь Эгиля, честны́ми мужем и женой!

— Вместе отныне вы как семья, по одной реке поплывёт ваша ладья, — поклонилась супругам Богуслава и протянула обоим свадебный каравай — тот самый, что они вместе испекли вечером.

Одно блюдо сменялось другим, один тост следовал за предыдущим. Жена посадника с несколькими другими знатными девицами усадили Ольгу под украшенную лентами, цветами и разноцветными бусами берёзку и хором запели:

— У ворот берёза стояла,

Ворота ветками застлала,

Туда Ольгушка въезжала

И верх той березы сломала.

Стой, моя берёзонька,

Стой теперь без верху.

Живи, мой батюшка,

Теперь без меня…

Богуслава, взяв у помощницы золотой гребень, принялась расчёсывать им русые волосы невесты; прочие же девушки, размахивая цветными шёлковыми ленточками, закружились вокруг них в хороводе.

— За стол когда невесту приведут, две косы ей заплетут: была одна — стало две, была девушка — стала женщина, — молвила жена посадника и заплела волосы Ольги в пару тугих кос. Гостомыслова супруга окрутила косы вокруг головы княгини и увенчала ту богатой драгоценной кикой (4), украшенной жемчугами, рубинами и изумрудами.

— Во славу богов родных! — подняли свои кубки гости, а Ольга встала со своего места и предстала перед всеми в новом образе: не невинной девочки, а взрослой женщины, не простой варяжки, а знатной княжеской жены.

— Во славу предков святых! — во второй раз опустошили свои бокалы дружинники, бояре и купцы. Гостомысл и Богуслава взяли дочь Эгиля под руки и повели её к столу, а детишки знати принялись рассыпать за ней цветы и бисер, желая столько же потомства, сколько разбросали стекляруса да лепестков.

— Во славу молодых! — стаей птиц взвились над столами кружки и с громким звуком ударились друг о друга, расплёскивая вино, мёд и пиво. — Горько!

Оглушительные тосты гостей ревут, словно гул прибоя. Игорь тянется к кувшину с любимой рециной и, поймав на себе строгий взгляд дяди, насмешливо смотрит на него и хохочет:

— Что? Напиться на своей свадьбе — долг любого уважающего себя мужчины.

— Так и есть, но впереди у вас кое-что важное. А после этого и до самой брачной ночи делай всё, что вздумаешь, — шепчет он племяннику, в то время как Ольга поднимается из-за длинного стола с яствами и берёт князя за руку в очередной раз.

Хватка её настолько же мягкая, насколько и крепкая.

— Они ждут нас не меньше, чем знатные мужи за праздничным столом, — говорит дочь Эгиля. — А может, даже и больше.

— О ком ты говоришь?

— Сейчас узнаете, княже.

Рука об руку молодожёны шагают вперёд, пока не останавливаются на самой вершине холма, на его краю. Там, внизу, посреди раскинувшихся зелёных лугов и голубой ленты реки на них глазеют, запрокинув головы вверх, тысячи простолюдинов, получивших в честь торжества по караваю и чарке вина — возможно, первого и последнего в их жизни.

Едва только толпа горожан признала в чете князя и княгиню, с подножия холма раздался громогласный, восторженный рёв. Беднота с которой разделили свою свадебную трапезу — пускай и таким способом — венценосные супруги, была вне себя от радости, празднуя их священный союз и наполняя криками веселья всё пространство от посада до места проведения торжества.

Игорь протягивает руку своей избраннице, которая с ласковой улыбкой принимает её.

— Невероятно… — изумлённо заявляет потомок Рюрика, глядя на живое взбудораженное море внизу. — Кажется, что весь город объединён нашей свадьбой.

— Совершенно верно, княже, — с искренней улыбкой отвечает Ольга и обнимает его. — Посмотрите, как Ваш народ осыпает нас своей любовью, поддержкой и пожеланиями счастья! И теперь… он ждёт чего-то подобного и от своего правителя.

Игорь, некоторое время поколебавшись и нервно прикусив нижнюю губу, всё-таки решается и делает шаг вперёд. Мужчина поднимает свою руку вверх и, прочистив горло, громко завляет — эхо его слов разносится по всей округе:

— Мой народ, мои подданные! Ваша неизменная любовь и преданность тронули моё сердце!

Рукоплескания становятся ещё громче, и он повышает голос, чтобы быть услышанным над грохотом разноголосицы.

— Сегодня мы все празднуем эту ночь веселья и единения. Мы хотим выразить свою благодарность, разделив со всеми вами наше счастье!

Глаза Ольги расширились от удивления, а щёки покрылись пунцом, когда Игорь медленно притянул её к себе, положил руки на талию и, наклонившись, нежно поцеловал в губы. И толпа простолюдинов внизу, и оставшаяся за спиной знать — все они разразились хором из аплодисментов, одобрительных возгласов и сентиментальных вздохов, а на их лицах отразилось восхищение подобным жестом любви.

Игорь оторвался от поцелуя, не сводя взгляда от суженой, которую переполняли эмоции. Ольга, покрасневшая и мелко дрожащая от волнения, тотчас же отвела глаза в сторону.

Вещий Олег одновременно с этим кивнул своему верному помощнику, решив воспользоваться символичным моментом, и Щука с прочими слугами одну за другой открыли клетки с белоснежными голубями и прекрасными горлицами.

Сотни птиц, воркуя и взмахивая крыльями, пронеслись по тёмно-синему бархату звёздной ночи над головами молодожёнов и полетели в сторону города. Почти все — кроме одной.

Крупная чёрная тень неслышно спикировала сверху на одного из пернатых странников и крепко зажала пташку в своих цепких, изогнутых когтях. Затесавшийся в стаю символов любви неприметный и крохотный воробей, наконец, прекратил биться в агонии и обмяк в хватке огромного ворона.

Мунин, что занёс над бездыханным тельцем свой клюв, внимательно осмотрел пичугу блестящими умными глазами… и решил повременить с трапезой: к левой лапке воробьишки была привязана совсем небольшая записка.

Питомец воеводы помотал головой и, покрепче схватившись за добычу, оттолкнулся от земли и на смоляных крыльях полетел к своему хозяину.

Пир, между тем, продолжался.

К столу как раз подали густую ботвинью с красной рыбой. Игорь, которому в голову ударило вино и который практически ничего не ел в течение дня, с большим аппетитом принялся за еду. С одним блюдом он расправился за считанные минуты — вот только оставалось ещё по меньшей мере тринадцать разнообразных кушаний, которые лично выбирала для торжества домовитая и знающая толк в пище и одежде — идеальная женщина! — супруга посадника.

Князь, отхлебнув немного рецины, бросил взгляд в сторону Богуславы. Муж как раз потчевал её лакомыми кусочками жареной с орехами и луком-скородой оленины, то и дело давая ей глотнуть вина из своей чаши. Временами Гостомысл отвлекался на сидящего по левую руку от него малолетнего сына, носящего такое же имя — с нежностью и отеческой заботой он трепал его по волнистым тёмным волосам и шутил с мальчуганом.

Семья их казалась по-настоящему счастливой и искренне довольной своим положением. А что ждёт его с Ольгой?

Поцелуй перед толпой простолюдинов не был запланированным — инициатива принадлежала исключительно ему, но варяжка не отпрянула, не отвернулась, повинуясь чувству долга. Интересно, переполнится ли однажды чаша её терпения или она продолжит быть продолжением строгой длани его дяди?

В том, что ко всему этому с самого начала приложил руку Вещий Олег, Игорь не сомневался. Да и какая разница?! Вся затея со свадьбой, начиная с происхождения очередной, уже третьей по счёту, жены и заканчивая местом проведения торжества, была продумана до мелочей и пошла на пользу и государству, и самому наследнику Рюрика.

В голове воеводы страна и тот, кто восседал на троне, почему-то были неотделимы друг от друга ещё больше, чем провозглашённые недавно семьёй молодожёны.

Новоиспечённая супруга сидела справа от него, по-детски лакомясь не вином или изысканным мясом, а обычными парёнками (5). Обладательница пронзительных серых глаз то опускала их на скатерть, ловя на себе заинтересованные взгляды кого-то из бояр и, в особенности, Хруща, которому она так приглянулась, то смотрела ими на одну из многочисленных знатных собеседниц, что подходили к княгине и выражали той свои пожелания счастливых и долгих лет брака.

Обязанности княжеской жены она исполняла безупречно, иногда — даже слишком. Этой задумкой с благотворительностью для бедноты, этим храбрым визитом к торговому братству в надежде перевернуть традиции свадебных подарков с ног на голову она отчаянно напоминала Игорю собственную мать.

И, признаться честно, он не знал, стоит ему радоваться или же опасаться. Всё же княгиня Ефанда, дочь Кетиля Лосося, сестра Вещего Олега и вдовствующая супруга великого Рюрика, была женщиной… во всех смыслах выдающейся.

Впрочем, от ссылки её это не спасло.

Любопытно, если этой ночью он лишит её невинности, будет ли Ольга стоически, без единой слезинки и гримасы, выдерживать его телодвижения так же, как сейчас терпит нелепые распросы скудоумной жены Вола о знакомстве с князем?

Мрачный дядя правителя и вовсе покинул застолье минутой ранее. Вещий Олег склонился над своим верным вороном и удалился в шатёр, позвав за собой Бранимира, уже хмельного от льющегося рекой мёда. Прочие дружинники, впрочем, так и остались предаваться пьянству и чревоугодию, поэтому навряд ли случилось что-то, требующее его внимания.

Певца с гуслями сменила пара танцующих медведей, наряженных в платья; слуги же подали следующее блюдо — пирог с рублеными яйцами, чесноком, тимьяном и жирной вепрятиной. Ольга отрезала себе лишь крохотный кусочек, почти не притронувшись к очередному творению нанятых Богуславой стряпух; Игорь жестом велел подлить себе ещё вина — его чаша слишком быстро становилась пустой от тяжёлых дум.

Всевозможные яства и развлечения хороводом сменяли друг друга — потраченных на торжество средств точно хватило бы на снаряжение для одной-другой армии! За акробатами, у которых, казалось, в теле не было ни единой кости, последовали гречневые блины со сметаной и икрой; выступление скомороха с шутками и песенками окончилось с выносом фаршированной яблоками и сельдереем утки; а пресную и тоскливую поэму седого сказителя о деяних его отца, князя Рюрика, приправили пряной осетриной с чесноком и черемшой — пожалуй, это было единственным спасением от столь безотрадного времяпрепровождения.

— Насколько изысканно это вино из греческих земель… — поднял кубок Ари, не сводя глаз с Милицы, которая была тише воды и ниже травы рядом с напоминающим хряка супругом. — Настолько юна, чиста и красива новая избранница нашего князя. Выпьем же за то, чтобы она немедленно подарила нашему правителю наследника после первой брачной ночи!

— Да будет так! — от души улыбнулся Гостомысл, но чаша из его сильной руки с длинными морщинистыми пальцами тотчас же выскользнула и с глухим звуком приземлилась на скатерть, оросив багровыми каплями белоснежный лён.

Посадник сморщился и побледнел, ладонью он схватился за сердце: то снова принялось колотиться слишком сильно и покалывать, будто от тысячи ударов острейшими иглами. Богуслава взволнованно засуетилась, приобняв мужа:

— Что такое, душа моя? Снова шалит твоё сердце?

— Да… Но пусть уж лучше оно не справляется со своей работой, чем что-то пониже, — сквозь зубы попытался шуткой свести на нет своё состояние градоначальник. — Это… наверняка от жирной пищи, у меня всегда проблемы после застолий. Лекарство от старухи-травницы… у меня в ташке.

Женщина молниеносно извлекла из сумки пузырёк с мутной жидкостью и протянула снадобье Гостомыслу. Дрожащими руками он схватил склянку и опустошил её залпом, почти сразу почувствовав себя гораздо лучше прежнего.

Все успокоились и выпили вино да мёд в честь ожидаемого рождения наследника, приступив к поглощению нового блюда — запечённой молодой цапли с клюквой и чабрецом. Благодаря вымачиванию в воде с уксусом и удалению костей и жира птица не источала вони болота, а, напротив, пахла весьма аппетитно.

— Вкусно, не перестаю удивляться умению твоей супруги стряпать, — кивком поблагодарил посадника с его женой Игорь, набивая рот кушаньем. — Надеюсь, что и моя суженая будет обладать такими же талантами.

Ольга не нашла, что сказать, и лишь натянуто улыбнулась; Богуслава же смущённо опустила глаза:

— Благодарю Вас, княже, но дар мой заключается лишь в знакомстве с лучшими из городских кухарей. Готовлю я совершенно непримечательно, верно, душа моя? Го… Гостомысл?!

Градоначальник ответил сухим кашлем и, с набитым ртом пытаясь прожевать кусок мяса, потянулся к кубку с вином. Пожилой мужчина отхлебнул оттуда и стал дохать пуще прежнего, становясь краснее и покрываясь мелкими капельками пота.

Мужчина согнулся в три погибели и в очередной раз выронил чашу из рук. Багровое вино разлилось по скатерти, и точно такой же цвет приобрели кожа с глазами градоначальника. Гостомысл, продолжая кашлять и жадно глотать воздух, словно будучи неспособным дышать, разорвал воротник своей рубахи и схватился за горло, но даже это не помогало.

— Да что же вы встали как вкопанные! — прикрикнула неожиданно на всех Богуслава, из глаз которой градом текли слёзы. — Помогите моему мужу!

— Он, должно быть, подавился… — только и выдавила шёпотом из себя Ольга.

Игорь, на покачивающих ногах встав из-за стола, вместе со Сверром перевернул градоначальника и начал стучать по его спине, дабы помочь выплюнуть застрявшую в горле еду, но тщетно. Дружинник уже не просто бил, а отчаянно лупил по пространству между лопаток, сам Гостомысл с хрипов перешёл на тонкий, похожий на мышиный, писк.

Младший сын мужчины начал захлёбываться от слёз, и Богуслава прижала его к себе и закрыла ладонями глаза мальчугана — едва ли ему стоило видеть эту жестокую и жуткую сцену.

Лиловое, почти цвета сливы, лицо Гостомысла вмиг превратилось в белое, словно высеченное из мрамора. Посадник, с разорванной рубахой и вывалившимся из-за безвольных губ языком, так и остался лежать в луже вина.

— Он… — убрал стальной клинок без единого следа испарины от носа посадника Сверр. — Он не дышит. Гостомысл мёртв.

— Не может быть… — запричитала, вцепившись в бездыханное тело мужа, Богуслава, словно мантру повторяя себе под нос одни и те же слова. — Не может быть… Не может! Не может быть!

Взгляд Хруща — уж кто, а он хорошо разбирался во всевозможных лекарствах и отравах — упал на кубок градоначальника, на дне которого осталось ещё немного вина. Он подозвал к себе раба и велел выпить содержимое чаши.

— Должно быть, он действительно подавился, — вынес вердикт купец спустя несколько минут: к облегчению мальчишка-слуги он остался жив после того, как пригубил напиток. — В вине не было яда, да и вкушали мы все одни и те же яства. Горько признавать это, но смерть нашего дорогого друга и отца Новгорода — трагическая и нелепая случайность.

— Не может быть… — так и лепетала, хлопая ресницами, Богуслава, которую взяли под руку Ольга и Лана, дабы увести в один из шатров, пока маленького Гостомысла-младшего пытался отвлечь блестящей серебряной фибулой Ари.

— Он плоть моя, — попыталась вырваться из хватки подруг теперь уже вдова, обернувшись и бросив последний взгляд на мужа, которого вот-вот готовились накрыть полотном слуги. — Он душа моя! Пустите!

Вместе с первыми лучами восходящего солнца холмы над Новгородом пронзил женский вопль — истошный, истеричный, полный боли и раздирающий сердце.

* * * * *

1) Падучая болезнь — эпилепсия.

2) Рарог (укр. Раріг, чеш. и словацк. Rarog, Raroh, Raroch, Rarašek, польск. Raróg) — в славянской мифологии огненный дух в виде хищной птицы, часто сокола или коршуна.

3) Рушник — полотенце из домотканого холста. Предмет обыденного и ритуального назначения; наделяется семантикой пути, дороги, соединения, связывания.

4) Кика — древнерусский женский головной убор с рогами, "корона замужества".

5) Парёнки — овощи, обычно корнеплоды, томлёные длительное время без воды в чугунках в печи. Приобретают сладкий вкус, в Древней Руси являлись чем-то навроде конфет.

Глава XXII: Бустрофедон

ГЛАВА XXII: БУСТРОФЕДОН

Густые зелёные леса вдоль берегов Волхова огласили громкие крики, но на сей раз не радостные возгласы в честь молодожёнов, а полные скорби вопли. Богуслава, дрожа всем телом, бросилась к лежащему на деревянных носилках супругу и принялась гладить его по лицу, безмятежному и обрекшему вечный покой. Женщина провела пальцами по высокому лбу, по испещренным морщинами щекам, прежде чем медленно остановиться на едва приоткрытых губах посадника.

Вдова Гостомысла затем коснулась этими же пальцами и своего рта, будто в последний раз целуя отошедшего в мир иной возлюбленного. Она закрыла глаза и вдохнула аромат полевых цветов, которыми засыпали тело градоначальника, после чего на её лице появилась едва заметная умиротворённая улыбка.

— Прощай…

Богуслава кивнула собравшимся вокруг подготовленной крады (1) соратникам и друзьям супруга; повесив голову, она вернулась в общие ряды скорбящих и прижала к себе маленького сынишку. Гостомысл-младший совсем не понимал, что происходит, и больше боялся и волновался от огромного количества пришедших после тризны на похороны гостей, чем переживал из-за смерти отца — её в силу возраста он до конца не осознавал.

Знатные боярыни с красными от слёз глазами, немногословные купцы, дружинники и члены посадского войска с тяжелыми от горя сердцами расступились, пропуская вперёд Вещего Олега. Мужчина, сняв просторную рубаху и оставив на себе только кожаные штаны, жестом дал указание своим помощникам действовать: Щука накрыл лицо Гостомысла белоснежным полотном; Ари, Бранимир, Ходута и Сверр взяли одр (2) с градоначальником и переместили его хладное тело на краду.

Витающий вокруг аромат цветов, полевых трав и горящих благовоний, смешиваясь с запахом чуть влажной древесины, создал скорбную и одновременно величественную атмосферу, которая только усилилась, когда воевода зажёг факел, и на лике Вещего Олега отразились непослушные сполохи пламени.

Степенно, не торопясь, он подошёл к сооружённому погребальному костру и зажёг его. Богуслава согнулась в беззвучном плаче, прижимаясь к поддерживающим её Ольге и Лане; Гостомысла-младшего приобнял Ходута, который не сводил глаз с отца, что уходил в свой последний путь.

— Мы собрались здесь… — голос Вещего Олега дрогнул, но он продолжил свою речь, повернувшись спиной к огню и лицом — к гостям. — Дабы оплакать кончину великого государственного мужа, доброй души и неутомимого служителя этого города. Гостомысла, человека, чья преданность благополучию Новгорода не знала границ. Его наследие, высеченное в стенах посада и гаванях Торга, будет вечно храниться в памяти наших потомков! Словно вчера помню, как познакомился с ним, молодым, но таким же бодрым и полным сил, на приёме у его отца… Сейчас же он — лишь холодная окоченевшая плоть, но дело его будет жить в сердцах горожан, а кровь — в жилах потомков!

Мужчина сделал паузу, вглядываясь в мрачные, полные боли утраты лица окружающих. Выдаст ли кто-то себя кислой и скучающей миной? Покажется ли излишне, неестественно горестным или, наоборот, равнодушным?

Что бы не говорили остальные, в версию со случайной гибелью градоначальника опытный политик не верил. Вот так взять и подавиться? Кто угодно, но только не деятельный и превосходящий молодёжь в своём кипучем желании работы во благо города Гостомысл.

— Давайте же не будем предаваться скорби, а вспомним вместо этого несгибаемый дух и трудолюбие покойного, почтим его память как градоначальника, отца и супруга. Всем нам будет не хватать его опыта и мудрости, но, согласно традиции, Новгород останется в руках тех, кому он и государство могут всецело доверять.

Ходута хмурится: по учреждённому договору между князем Рюриком и его дедом, ещё одним Гостомыслом (да сколько их может быть!), должность посадника переходила в их роду по наследству от отца к старшему сыну, если таковой имелся. Даже если бы сам он хотел этого… какой из него градоначальник?!

— Прощай, дорогой Гостомысл, наш друг, брат, соратник и защитник государства. Да обретёшь ты вечный покой в объятиях этого города, который так горячо любили. Покойся, ибо дело твоё сделано… а мы постараемся взрастить заложенные тобой семена и труды.

Наступила гробовая тишина, и каждый задумался о своём, дожидаясь, пока костёр достигнет самих небес и Сварожич заберёт душу умершего в лучший мир. Обессилевшая от слёз Богуслава опирается на плечи Ланы и глядит на алые языки пламени; Ольга едва заметно касается своими пальцами руки супруга, стараясь поддержать его — трагедия на собственной свадьбе если не подкосила Игоря, то оставила на нём неизгладимый отпечаток.

Великий князь киевский из-за происшествия не только не провёл с ней первую брачную ночь (что отчасти дарило юной супруге облегчение), но и не притронулся к еде с тех самых пор.

Милица, которую тоже держал за руку муж — но совсем по-другому, словно капкан угодившую туда жертву — бросила полный обиды и одновременно грусти взгляд на Ари; а Сверр обвёл взглядом присутствующих, пытаясь про себя пересчитать всех влиятельных гостей, в том числе и купцов из торгового братства.

Лана, хлопая оленьими глазами с густыми длинными ресницами, утешала безутешную вдову Гостомысла — раз. Рейнеке, старый рыжий лис, тоже был здесь, провожая в последний путь градоначальника вместе с малорослым Хрущом — ещё двое. Дородный Вепрь не отходил от пышнотелой молодой жены — четвёртый. Из всей пятёрки недоставало только Вола.

Совпадение или нет?

Впрочем, от размышлений его отвлекает строгий, суровый взгляд Бранимира. Рассматривать присутствующих во время прощания с покойным — неслыханная дерзость, поэтому молодой дружинник стыдливо опускает взгляд вниз.

Так и стояли они несколько минут, словно одно целое. Мысли и сердца провожающих посадника были наполнены одновременно скорбью и благоговением, а киноварное пламя поднималось всё выше и выше, озаряя красками серое пасмурное небо.

И в потрескивании дров они, казалось, слышали голос старого Гостомысла, нашептывающий древнюю мудрость и ведущий их вперёд по жизни, говоря, что смерть — это не конец, а лишь новое начало.

* * * * *

— И вы молчали?!

Сверр и Ари виновато опускают головы, не зная, как оправдать себя, и только Бранимир находит в себе смелость ответить воеводе.

— Это была обычная потасовка, мы сначала вообще за грабителя его приняли. Потом выяснилось, что негодяй вымогал у Вепря деньги, иначе грозил сжечь всего его склады с воском на Торгу, — старый дружинник хрустнул сомкнутыми в замок пальцами и вздохнул. — Не думаю, что покушение на него как-то связано со смертью Гостомысла… Да и разве не подавился он?

— Мы должны рассмотреть все варианты, — вмешивается в разговор до этого молчавший Игорь, на котором лица не было. — Одного видного новгородца хотели убить, второй у всех на виду погибает на княжеской свадьбе… Дело тёмное.

— Вепрь хотел побеседовать со мной во время нашего визита на корабль, где пятёрка проводит свои собрания, но я тогда сослался на занятость подготовкой к торжеству, — Вещий Олег прищуривается и пристально глядит на давнего соратника. — Бранимир, ты ему поверил?

— Доверять купцу, даже честному — это подозревать его в обратном сказанному. Может, я и поседел с годами, но глупее не стал, — мотает головой тот. — Мы взяли дело под своё личное расследование, допросили его — но ничего нового не услышали ни от него, ни от его молодой жены. Разве что, неназванные недруги подкинули ему отрезанный палец в качестве угрозы.

— Вымогателю — и убивать того, кого можно бесконечно запугивать и доить, как дающую сливки корову? Того, кто не пошёл к посаднику сразу за помощью? Либо этот душегуб пустоголовый, либо всё совсем не так, как рассказывал вам толстяк, — продолжает рассуждать вслух дядя великого князя. — Было что-то ещё, на что стоит обратить внимание?

Под сводами шатра воцарилась тишина — и Сверр тотчас же нервно забегал глазами по всему его внутреннему убранству и сотоварищам. Ари, уловив намерения длинноволосого блондина, медленно помотал головой — только его плодов воспалённого воображения не хватало на выговоре от воеводы, однако самый молодой из дружинников уже сделал шаг вперёд.

Лысый друг выразившего инициативу обречённо закатывает глаза, и мгновением позже Сверр всё же решается заговорить.

— Княже… Воевода… Тот человек, что напал на Вепря — он не обычный. Он скрывал своё лицо и душил этого брюхастого трусливого борова верёвкой. А когда я кинулся за ним в погоню — бросил вслед, что я слаб и с хмельным воином он бороться не собирается.

— Что ты имеешь в виду? — вскидывает одну бровь князь Игорь.

— Эта фраза, привычка душить людей — неужели вы не узнали почерк Люта?!

— Щука рассказал, как сбежал от него там, на болотах, но зачем убийце и беглому дружиннику отправляться сюда? И нападать на Вепря?! — всё ещё не понимал, что к чему, наследник Рюрика. — Голос… голос был Лютов?

— Я… не знаю. Сиплый, низкий, словно разбойник болел или его самого душили. Нездоровый, что-то с ним было не то.

— Пустые разговоры. Меньше всего нам сейчас стоить беспокоиться о Люте, — осадил всех спорящих Вещий Олег. — Тем более, что это ещё не все тревожные новости.

Мужчина извлёк из-за своего пояса крошечный свиток и развернул перед всеми присутствующими, демонстрируя им его содержимое — странную, непонятную надпись. Отчасти она напоминала знакомую многим здесь кириллицу, но с другой стороны отличалась от неё начертанием символов и их положением.

— Что это?! — изумился Бранимир, принявшийся вертеть в руках записку.

— Добыча Мунина со свадьбы. Когда выпустили горлиц и голубей, ворон заметил рядом и другую пташку, поэтому принёс мне вместе с её тельцем и этот подарок, примотанный к лапе пигалицы.

— Щуку подозреваете? — прикусил губу Ари. — Он может быть в этом замешан?

— Я с ним поговорю, но… паренёк не умеет писать и грамоте не обучен. Да и зачем оно ему? Куда понятнее, если кто-то решил воспользоваться вылетом птиц в своих целях и торопился отправить послание.

— С Лютом он был рядом в день, когда тот сквозь землю провалился, — огрызнулся Игорь, не то ревнующий дядю к конюху, не то действительно уверенный в причастности слуги к происходящему. — И сейчас тоже, птицы — это его работа.

— Тебе напомнить, в каком он состоянии вернулся в охотничий домик?! — перевёл взгляд на племянника воевода, раздувая ноздри. — Если мальчик смышлёный и работящий, если хорошо управляется с птшками и конями, это не значит, что он виноват. Больше года он мне верно служит и ни разу не вызывал каких-то нареканий, в отличие от всех присутствующих здесь!

— Так может, в этом и дело?! — не унимается Игорь.

— Давайте вернёмся к обсуждению… более насущного вопроса, — выразительно повышает голос Бранимир, продолжая всячески переворачивать послание в своих руках под разными углами. — Ничего не понятно!

— Ты же не умеешь читать, ещё бы, — вздыхает Сверр и перехватывает записку у старшего товарища, всматриваясь в её содержимое. — На буквы похоже, уже радует.

— Всё, дело раскрыто, —подтрунивает его в отместку Бранимир. — Это буквы!

— Да что с вами такое… — не выдерживает Ари и смотрит поочерёдно на всех витязей в шатре. — Вместо того, чтобы разобраться во всём, издеваетесь друг над другом, обвиняете в чём-то, ссоритесь… Немудрено, что под носом у таких воинов творится всякая чертовщина, а они этого не замечают!

— Ари прав. Дай-ка мне, — Вещий Олег возращает себе послание и внимательно смотрит на него с разных сторон, прежде чем замечает воткнутый в землю меч, в котором видит своё отражение, и хмурится. — Принесите сюда что-то, что отражает предметы… Да побольше!

Игорь тотчас же возвращается с отполированным бронзовым кувшином, и воевода прикусывает губу, глядя на полученное отражение, в котором содержимое записки изменяется в очередной раз.

— Понятнее не стало, — морщит лоб великий князь.

— Стало, — увлечённо глядит в отражение Вещий Олег, глаза которого прямо-таки сверкают от любопытства. — Если мысленно перевернуть начертанное вниз головой… И вторую строку прочесть слева направо…

— Птица не сеет, не жнёт, а сыта живёт, — кивает Игорь и прикусывает губу. — Обычный девиз торговцев, чтобы опознавать своих, новгородских.

— Какой в нём смысл?! — нервно сжимает кулаки Бранимир. — И зачем тогда столь витиевато писать послание, стараясь его зашифровать?!

— Содержимое не имеет смысла, — соглашается Ари.

— А если дело не в содержимом? А в самом шифре или тому, как можно прочитать отдельные буквы в том или ином порядке? — пытается разгадать тайну письма великий князь.

— Первая строка слева направо… Вторая — наоборот, справа налево… — закрыл глаза Сверр и приложил кончики пальцев обеих рук к вискам. — Так, получается?

— Да, — кивает ему Вещий Олег. — Ты что-то знаешь?

— Одна мастерица-гречанка в весёлом доме (3) вытворяла точно такие же движения своим языком с мо… — продолжает самый молодой из дружинников, пока его не останавливает сморщившийся от отвращения воевода.

— Прошу, избавь нас от подробностей, — жестом прерывает его Вещий Олег. — В чём суть?

— Слева направо, справа налево — она называла это буто… Бустрофедон (4), кажется. Если я верно понял её объяснения, то это напоминает ход быка с плугом по полю, — добавляет блондин.

— Бык… — напрягается Игорь, отчаянно пытаясь свести воедино все факты. — Бык… Владислав, что Вол! Его не было на похоронах! Кто-то хотел указать на него!

— Сначала покушение на Вепря, теперь — записка с Волом. Да будь я проклят, если кто-то не хочет разобраться с нашими достопочтенными купцами из братства! — выкрикивает Вещий Олег. — Немедленно отправляйтесь к ним, по одному, и предупредите об опасности да расспросите как следует!

— Вепря… — тут же первым выступает добровольцем Ари, надеясь закончить назревавший долгие годы разговор с Милицей. — Вепря я беру на себя.

— Лана, вдова Козводца, — произносит Сверр, получая в ответ сальную ухмылку лысого товарища.

— Тогда я возвращаюсь в особняк Гостомысла, чтобы поговорить ещё раз с Ходутой и Богуславой, а потом — к Рейнеке, дом его не так далеко от их жилища, — говорит Вещий Олег. — Князь, Бранимир — тогда вы за Хрущом и Волом, они почти безвылазно на Торгу. Встречаемся вечером. И… будьте предельно осторожны, мало ли.

* * * * *

— Оставь нас ненадолго с мамой вдвоём, хорошо? — Ольга протягивает маленькому Гостомыслу красивый печатный пряник, и мальчуган, довольный угощением, кивает и ей убегает куда-то вглубь пышного яблоневого сада.

Затем супруга великого князя переводит взгляд на Богуславу, что сидит напротив с полными скорби глазами, и гладит её по бледным как мел рукам.

— Могу я чем-то помочь тебе? Разобрать его вещи, взять на себя указания по хозяйству для прислуги, раз уже пока мы с Игорем живём у вас… или просто поговорить по душам?

— Последнее, пожалуй, самое ценное, — грустно улыбается вдова и пожимает плечами. — Все принесли мне соболезнования, все обещали, что на них можно положиться — но почему-то я здесь с сыном совершенно одна, и только Вы соблаговолили остаться после похорон и не отходили от нас с тех пор ни на минуту.

— Это меньшее, на что я способна… Да и в оставлять тебя в таком состоянии одну, совершенно разбитую и сокрушённую горем, я позволить себе не могла.

— Если Вы намекаете на то, что я могу наложить на себя руки, княгиня… — продолжает Богуслава с горькой усмешкой на лице. — То, увы, даже на это я не способна: сыну я нужнее, чем погребальному савану, как бы облачиться в него и сбежать от мучительной действительности моему разуму порой не хотелось.

— Я уверена, что князь с остальными выяснят, что именно произошло этой ночью, но… Могу и я поинтересоваться, какими были последние часы жизни твоего супруга? Вдруг это поможет нам всем, если смерть его — вовсе не трагическая случайность? А даже если и она, то ты хотя бы выговоришься и поделишься тем грузом, что лежит тяжкой ношей на твоих плечах, Богуслава.

— Вес всего небосвода теперь на мне и давит, давит так, что порой даже дышать становится тяжело, — вдова посадника кладёт свою руку на ладонь Ольги, а второй вытирает влажные от слёз глаза. — Желаю, чтобы ты никогда не испытала ничего подобного и не оплакивала мужа с малолетним сыном на руках и опустошением в сердце…

Женщина ненадолго прервалась и прорыдалась, после чего продолжила:

— День был совершенно обычный, рядовой. Мы позавтракали, затем с остальными отправились из города к месту торжества. Я ела с Гостомыслом с одних блюд, вкушала вино из того же кубка — поэтому как бы не утешала себя неслучайностью его смерти, последствием чьего-то злого намерения, окажись пища отравлена — я бы давно воссоединилась с ним в ином мире ещё на вашей свадьбе.

— Каждый кубок вы разделяли вдвоём? Каждое яство?

— Да, он всегда сначала… всегда сначала заботился обо мне и угощал чем-то съестным, а уже потом доедал это сам. После рождения сына он меня словно на руках повсюду таскал и сдувал пылинки, ведь на склоне своих почтенных лет он не только ощутил себя любимым и словно помолодевшим, но и стал отцом… Разве что…

— Разве что? Что такое, Богуслава?

Вдова градоначальника помрачнела, став темнее тучи, а в пустых, до этого безжизненных глазах загорелись искры сомнений и одновременно — ярости.

— Кажется, было кое-что, что он не делил со мной… Не угощения, не вино с мёдом — лекарство. В последние месяцы у него временами болело сердце, особенно после обильной жирной пищи, вот одна знахарка и изготовила для него снадобье, после которого Гостомыслу становилось лучше. И…

— И? Пожалуйста, продолжай, это может быть важно!

— И новую, последнюю порцию зелья он не принимал до вчерашней ночи, — сама не веря в произнесённое, пролепетала Богуслава.

— Что за знахарка? Где живёт, каково её имя?

— Я… не знаю… Помню только, что посоветовал её мужу Хрущ, мол, опытна она и знает толк во всевозможных травах чуть ли не больше его самого.

— У тебя осталась склянка?

— Да, она в доме… — непонимающе захлопала ресницами вдова. — Но для чего она тебе? Неужели сумеешь понять, яд ли был внутри?

— Я — нет, зато Хрущ — наверняка, — отвечает молодая княгиня и делает глубокий вдох. — Его и надо как можно скорее навестить.

* * * * *

Тишину пасмурного дня на заросшем сорной травой поле нарушает лишь карканье кружащих в вышине ворон, но ненадолго. Владислав, промышляющий торговлей оружия и известный как Вол в среде купцов, в три погибели сгибается от очередного удара в живот и пытается вырваться из хватки вцепившихся в него сзади наёмников, но та слишком крепка.

Из кучки стоящих напротив него негодяев выходит один, высокий и длинноволосый бородатый воин с повязкой на одном глазу. Он смотрит на члена торгового братства со смесью отвращения и издёвки.

— Что… что вам ещё от меня нужно, если ключ я уже… отдал, как вы и требовали в обмен на мою жизнь?! — с затравленным взглядом глядит Вол на главаря разбойников, который держит в руке подвеску в виде искусно изготовленного из серебра человеческого пальца.

— Наш щедрый хозяин велел сделать с тобой то же самое, что пришлось пережить ему, — один из помощников вручает лидеру негодяяв плеть, и тот довольно улыбается.

— Но… — нервно забегал глазами по сторонам Вол и ещё раз предпринял попытку освободиться — тщетно. — Но я не понимаю, в чём вы меня обвиняете! Я ничего не делал!

— Всё видел и не вмешался? Порой бездействие хуже ошибки.

На лице Владислава проступает страх, и он наконец-то понимает, чьих рук это дело. Спланировать всё так, заранее, прислать предоплату и назначить встречу по покупке партии мечей за городом — чтобы избавиться от его охраны и захватить и товар, и самого купца…

Сделать это мог только тот, кто знал его достаточно хорошо.

— Разве… разве я мог вмешаться, рискуя потерять своё положение? Я добивался его годами не для того, чтобы вмиг лишиться всего из-за помощи како…

— Молчать! — одноглазый ухмыляется, не обращая внимания на мольбы предателя. — Наш хозяин не только щедр, но и великодушен. Если ты оправдаешь своё прозвище, то, так и быть, останешься в живых. За дело!

Наёмники окружают купца, избивают его руками и ногами, обвязывают верёвками его запястья и лодыжки, пинками заставляя опуститься на четвереньки, на сырую от прошедшего дождя землю. Вол, словно дикий зверь, рычит и сопротивляется, но даже ему не по силам справиться с десятком соперников, которые превосходят его если не умением сражаться, то числом.

— В телегу его! Живо!

Негодяи подходят к стоящей неподалеку телеге и выпрягают из неё апатичного быка, насильно ставя на его место Владислава и надевая на шею тяжёлое ярмо (5). Тот продолжает сопротивляться — и получает болезненный удар плетью, что свистит в воздухе и с силой врезается в плоть на спине знатного купца.

Одноглазый замахивается кнутом ещё раз, в его глазах появляется зловещий блеск.

— Пошёл вперёд, работы у тебя — непаханое поле!

Издав смешок, он снова ударяет кнутом по спине купца. Свист от плети эхом разносится по полю, когда Вол пошатывается на месте от истязаний. В его глазах клокочут, сражаясь, непокорность и боль… и вторая всё же одерживает победу — он начинает медленно, с трудом, тащить за собой тяжёлую телегу с волочащимся позади неё плугом.

— Быстрее! Или вол ты только на словах? Быстрее, кому я сказал?!

С каждым последующим ударом кнута тело Вола содрогается, а лицо искажается в полной мучений гримасе. Пот капает со лба, смешиваясь с кровью на плечах и влажной землей под ногами, в которой предательски вязнут ноги.

Вол тяжело дышит и хрипит — боль становится невыносимой.

Наконец, ноги мужчины подкашиваются, и он, поскальзываясь, падает на сырую, грязную землю. В воздухе раздаётся хохот негодяев, празднующих свою победу.

— Избавьтесь от него.

Словно почуявшие падаль стервятники, остальные вооружённые наёмники бегут к обессилевшему Волу и наносят ему беспорядочные удары кулаками, ногами, кинжалами, камнями — всем, что попадёт под руку — до тех пор, пока тот не перестаёт трепыхаться и дышать.

— Одним перстом у длани меньше, — ухмыляется главарь душегубов. — Теперь их уже не пять.

* * * * *

1) Крада — ритуальный костёр в виде высокого параллелепипеда, доходящего до плеч людей. На одну домовину, напоминающую по виду ладью или лодку, брали дубовые или берёзовые дрова, превосходящие весом её вес в десять раз. Обязательным условием обряда было поставить ладью носом на закат, а покойника положить головой на запад.

2) Одр — в одном из значений — носилки для выноса покойного.

3) Весёлый дом — бордель.

4) Бустрофедон (греч. βοῦς — «бык» и στρέφω — «поворачиваю») — способ письма, при котором направление письма чередуется в зависимости от чётности строки, то есть если первая строка пишется слева направо, то вторая — справа налево, третья — снова слева направо и так далее. Это движение напоминает движение быка с плугом на поле («змейкой»). При перемене направления письма буквы писались зеркально.

5) Ярмо — деревянный хомут для рабочего рогатого скота.

Глава XXIII: Длань Бога

ГЛАВА XXIII: ДЛАНЬ БОГА

До Торга они добрались за считанные полчаса, миновав извилистые улочки Новгорода и оказавшись в самом сердце городского рынка, что пульсировало выкриками зазывающих покупателей купцов и звоном монет.

Подобно рыбам Щука и Олав преодолели живое море из толпы посетителей базара, миновали ряды с едой, оружием и предметами быта, наконец-то нырнув в ту его часть, где находились лавки совершенно иного сорта — прибежище здесь находили всевозможные целители, лекари и продавцы талисманов.

Один из них, который имел неосторожность предложить переодетой княгине подделку из позолоченной латуни, мгновенно узнал пару юнош и торопливо отвернул своё лицо, ожидая худшего, но уже спустя минуту вздохнул с облегчением: сегодня они пришли далеко не за ним, а нанесли визит в соседнее заведение.

Тишину пропахшей снадобьями и травами лавки нарушил протяжный, напоминающий стон больного, скрип дверных петель, и вместе с солнечным светом в проёме показалось двое молодцев. Занятый взвешиванием каких-то ярко-синих высушенных цветов Хрущ вздрогнул от неожиданности и страха, которые уступили место удивлению, когда незнакомцы приблизились и он смог как следует рассмотреть их лица.

— Доброго дня, господа… — карлик поклонился потенциальным покупателям, отчего разница в росте между ними стала ещё заметнее; затем он прищурился и застыл с весьма забавным выражением лица. — Ты, право, Щука — конюший воеводы. А ты… неужели передо мной сама молодая княгиня?

Ольга вмиг побелела: такого скоропостижного раскрытия своей личины она не ожидала. Недостаточно туго перевязала грудь? Или, быть может, оставила лицо неиспачканным?

— Будь я выше и красивее, то не заметил бы странностей в стоящем передо мной юноше, но когда ты коротышка и не можешь даже дотянуться мечом до груди недруга, приходится делать острыми не клинки, а глаз, — купец горько усмехнулся и потянулся короткой ручонкой к своей шее, положив на адамово яблоко указательный палец. — Я не мог не запомнить такого прекрасного личика, госпожа… И советую в следующий раз прикрывать чем-то кадык — иначе его отсутствие выдаст Вас с потрохами.

Девушка так и не нашла, что ответить, совершенно обескураженная и застигнутая врасплох зоркими глазами члена торгового братства. Он, впрочем, рутинно продолжил свою работу и отмерил ещё немного засушенного иссопа, добавляя его к предыдущей навеске.

— Полагаю, что пришли вы в мою скромную обитель не за средством от головной боли, раз я вижу только прикинувшуюся юношей девицу и слугу, но никак не толпу дружинников? — напротив мешочка с цветками оказалась крохотная гирька, и обе чаши весов сравнялись, застыв в идеальной симметрии. — Так чем я могу служить моей княгине?

— Я хотела бы спросить Вас о трагической кончине градоначальника. Верите ли Вы, Хрущ, что он отправился в мир иной из-за случайности и ему в этом не помогли?

— Меня уже допрашивали люди князя, и я рассказал им всё, что знал — а знал я немного, поэтому наша беседа оказалась короче, чем мой рост, — вскинул одну бровь карлик и остановил свой взгляд исподлобья на Ольге.

— Его могли отравить? — не унималась варяжка, в серо-стальных глазах которой зажёгся какой-то дикий огонь, подпитываемый желанием узнать правду и облегчить тяжёлые думы вдовы посадника.

— Мой раб лично продегустировал все яства и напитки, которых касались губы Гостомысла — и остался в живых. Этого должно быть достаточно, чтобы отбросить все обвинения в попытке использовать яд.

В ответ на это дочь Эгиля потянулась к висящей на плече ташке и запустила туда руку; Щука же лишь едва заметно улыбнулся уголками губ — он знал, какого рода аргумент таился в недрах принадлежащей княгине сумки.

— Что касается пищи — да, но не лекарств, — в ладони Ольги блеснула склянка, заполненная мутной жидкостью — и Хрущ тут же изменился в лице: брови его поползли наверх, а зрачки расширились. — Мой отец говорил, что полезно заставать людей врасплох — тогда их лицо становится красноречивее любых лживых слов.

— Княгиня… — попытался парировать он, но варяжка не отступала и не оставляла купцу никаких шансов перебить её. Если и давить, то необходимо дожимать до самого конца — иначе рискуешь остаться не при барышах, а без штанов.

— Богуслава рассказала, что в последнее время Гостомысл страдал от болей в сердце — и именно Вы посоветовали ей толковую знахарку, что приготовила лекарство. До вчерашней ночи посадник его не употреблял, но при первом же глотке отправился к праотцам. Или и это Вы станете отрицать?

— Отчего же? — пожал плечами торговец, потянувшись рукой к весам, но остановленный мягким, но требовательным касанием пальцев молодой княгини. — Всё именно так, но это не значит, что я каким-то образом причастен к покушению, если оно вообще было.

— Если Вы лжёте…

— То лгу хорошо — в конце концов, я купец. Чтобы продать обман втридорога, он должен содержать хотя бы немного правды, так?

— Так, — кивнула ставшая чернее тучи девушка и поставила склянку со снадобьем на прилавок. — Сможете проверить, есть ли в этой жиже яд? И назвать имя и место, где живёт та знахарка? Тогда наш разговор может остаться между стоящими в этой лавке и не дойдёт ни до князя, ни до воеводы. Время — деньги, а терять и то, и другое в бесконечных допросах было бы обидно и убыточно.

— Не убедили, торговаться со мной слишком накладно, — помотал лохматой головой карлик, но всё же наклонился и достал из-под стола, накрытого длинной и покрытой пятнами скатертью, небольшую клетку. В ней, то и дело пища и беспокойно нюхая воздух, сидела смотрящая на окружающих чёрными испуганными глазами жирная крыса. — Но, скажу откровенно, девушка Вы необычная, госпожа. А быть подозреваемым в глазах такой непозволительно, поэтому, так и быть, мы проверим, насколько смертелен этот бальза…

— Хрущ! — откуда-то с улицы раздался пронзительный женский вопль, в котором воедино переплелись рёв раненой медведицы и жалобный плач, что вместе с высокими нотами перешёл в настоящий вой. — Хрущ!!!

Собравшиеся на рынке близ лавки аптекаря горожане расступились и стали удивлённо перешёптываться, отдельные новгородцы и вовсе показывали на незнакомку пальцами. Она, с густыми волосами мышиного цвета и облачённая в полуистлевшую от старости одежду, прижала к себе завёрнутого в лохмотья малютку.

Малыша, грудь которого больше не вздымалась — ребёнок был мёртв.

— Хрущ! Хрущ!!! — пронзительно выкрикнула она срывающимся голосом и выпучила глаза, становясь похожа на выловленную из Волхова густеру (1). — Выходи из своей норы, иначе я сама достану тебя оттуда и… прикончу своими… руками!!

Слова несчастной, казалось, значили даже больше, чем мог подумать случайный прохожий. Едва услышав последнюю фразу, из толпы слетевшихся вокруг любопытствующих зевак вышло несколько мужчин разных возрастов и сословий, и один из них, обладатель густой бороды с сединой, обратился к скорбящей с вопросом.

— Почему ты плачешь, женщина? Что сотворил этот карлик?!

— Мой сын… мой сын! — затрясла телом в пелёнке сокрушающаяся мать и продолжила навзрыд. — Он убил его!

— Быть такого не может… — заворчал тот самый торговец, которого пару дней назад допрашивали Ольга со Щукой. — Хрущ — уважаемый человек, да и лекарствами промышляет уже не первый год!

— Этот уважаемый человек обещал мне, что спасёт моё дорогое чадо! — не унималась женщина и, словно векша, прыгнула вперёд и подняла над головой всего сборища обмякшее тельце. — Я собрала последние накопления, влезла в долги… чтобы вытащить сына из лап смерти! А проданное им втридорога лекарство оказалось водой, перемешанной с маслом!

Будь сейчас кто-то из горожан чуть ближе, не тряси нищенка отошедшим в мир иной, словно тряпичной куклой, то они бы заметили, что местами кожа малыша уже покрылась багровыми пятнами, а от него самого шлейфом исходил почти незаметный, но приторный запах мертвечины — скончался он куда раньше, чем заявляла мать, если она вовсе являлась последней.

— Давеча продал он моей свояченице порошок от бесплодия, да то был мел! — подхватил один из тех горожан, что зашевелились при появлении скорбящей на улице, и кивнул нищенке.

— Сосед мой страдал от падучей болезни (2), Хрущ всучил ему ляпис (3) — да только издох он вскоре! — заголосила дородная старуха, прижавшая к себе лукошко с яблоками. — Родом клянусь!

Роптание среди народа усиливалось, во многом — благодаря действиям внедрившихся в толпу подставных пострадавших и их знакомых, которым ранее щедро заплатили. Дошло до того, что кто-то из них достал ножи или вооружился ножками от сломанных прямо в гуще споров табуретов.

— Пусть ответит за свои злодеяния, шарлатан!

— Хрущ!!! Выходи!

Живой лавиной несколько из самых внушаемых и горячих голов вместе с несчастной нищенкой принялись стучать в дверь, и низкорослый купец, торопливо спрятав в карман склянку со снадобьем, которым могли отравить посадника, нахмурился.

— Что это за люди? — начал испуганно бегать глазами по помещению Щука. — Что происходит?

— Не знаю, но вам с госпожой лучше скорее уйти отсюда. Становится небезопасно.

Стук усилился и из требовательного перерос в остервенелый, и ровно за мгновение до того, как двери и вовсе сорвали с петель, Ольга с конюхом воеводы по указанию аптекаря спрятались в крохотной кладовой, увешанной пучками с высушенными травами.

— Трус, трус и обманщик! — ворвалась внутрь охваченная яростью и болью женщина. Указывая остальным горожанам на него дрожащим пальцем, оборванка перешла на настоящий рык. — Это ты виноват!!! Твоё лечение не помогло, ты продал мне вместо надежды мешок со страданиями и пустышку взамен лекарства!

Лицо Хруща вмиг побелело от предъявленных обвинений, в глазах отразились глубокие печаль и потрясение — но лишь на мгновение. Карлик нахмурился, отчего две и без того широкие брови словно срослись воедино, и внимательно посмотрел на нищенку.

Он видел её впервые.

— Не припомню среди моих покупателей такого… — продолжая пытаться понять, что к чему, ответил купец и расправил плечи. — Ты, должно быть, ошибаешься: я веду записи о каждом приобретателе, заболевании и товаре, осталось только их провер…

— Лжец! — завопила женщина и обернулась к заполняющим лавку горожанам. — Он лжец, мерзкий обманщик и трус! Разве это — не есть доказательство?!

В очередной раз оборванка прижала к себе неподвижное тельце младенца и запричитала.

Разъяренные горожане, взбудораженные эмоциями убитого горем родителя, становились всё более беспокойными и неуправляемыми. Разгорячённые гневом, подпитываемые собственными страхами и тревогами, нагнетаемые слухами о других поступках торговца, они жаждали кого-то наказать. И маленький, но не дрогнувший ни на секунду перед градом их обвинений человек, показался им лёгкой добычей и козлом отпущения.

Среди моря лиц, искажённых злобой, раздался низкий мужской голос:

— Возьмём правосудие в свои руки! Ни посадник, ни князь, никто не накажет его, все они заодно против простого люда! Но видят боги, каждый ответит за свои злодеяния!

Это предложение зловеще повисло в воздухе посреди звенящей тишины… и толпа, застилаемая какими-то первобытными, низменными инстинктами, сплотилась вокруг него и сделала это послание движущей силой.

Ольга, наблюдающая за происходящим сквозь щели меж досок, дёрнулась вперёд, намереваясь спасти члена торгового братства, но Щука крепко-накрепко прижал её к себе одной рукой, второй же он зажал её рот ладонью. Варяжка отчаянно дёрнулась один раз, затем — ещё, но всё было тщетно.

— Если Вы не хотите отправить себя и заодно меня на тот свет, госпожа, — прошептал ей на ухо конюх, морщась от боли: ногти девушки глубоко впивались в кожу на руке. — То лучше ничего не предпринимать.

— Я не знаю эту женщину и, тем более, не продавал ей никаких лекарств! — выкрикнул Хрущ и швырнул в ближайшего направившегося к нему человека тяжёлый чугунный котелок. — Произошла ошибка!

Кажется, что преждевременная атака на одного из них стала тем самым пальцем, что отпустил натянутую до предела тетиву. С неумолимым ожесточением горожане набросились купца, схватили его подобно какому-то щенку и выволокли на улицу за шкирку.

Новгородцы подняли свои кулаки и ножи, объятые пьянящим чувством ярости, что размыл все грани между справедливым наказанием и беспредельной животной жестокостью. Разгорячённый люд окружил карлика, что свернулся клубком и прикрыл живот, в ужасе хлопая глазами и не осознавая до конца, что происходит.

— Стойте! — выкрикнула нищенка с мёртвым малышом на руках. — Добрые люди, остановитесь!

В этот момент толпа замерла, глядя на скорбящую мать, а у купца отлегло от сердца. Он, дрожа и сдерживая слёзы, ощутил облегчение — увы, обманчивое.

— Не марайте ваши руки, боги запретили нам проливать кровь людскую, — блеснула своими безумными глазами голодранка и наступила на кисть коротышки, с силой давя на неё и стараясь сломать каждую фалангу, каждое сочленение в пяти маленьких пальцах. — Вот только если карлой (4) сотворён, то в люди не тянися! Если и заслуживает он какой-то смерти, если есть в мире справедливость — то рождённый букашкой букашкой и подохнет! Раздавите гниду!

— Правильно! — подхватил один из сообщников и прыгнул на ногу Хруща: лилипут взревел, а в кости раздался громкий треск.

Купец завыл от ужаса и протянул руки к окружившим его жадным до крови горожанам, моля о пощаде.

— Пощадите… прошу! Клянусь, я ни в чём не виноват! — сорвалось с его высохших губ. — Отпустите, я дам столько золота, сколько попросите! Позовите князя, проведём справедливый суд… я готов отвечать за свои прегрешения, но никакого ребёнка я не убивал!

— Слышите?! — не унимается убитая горем мать. — Он хочет купить наши души! Думает, что всё в этом мире позволено тем, чья мошна набита до отказа!

— И то правда! Заодно все они — князья, бояре, знатные купцы!

Один за другим взбудораженные горожане набросились на Хруща и стали остервенело прыгать на нём, давить, пинать, отбивать всё, до чего могли дотянуться их ноги. Совсем скоро член торгового братства, покрытый синяками и пылью, перестал сопротивляться и остался лежать на земле в жалком состоянии, с переломанными конечностями и угасающим сознанием.

Жестокость толпы была воплощением их ярости, их веры в то, что они вернули себе власть не только над неуправляемой силой смерти, но и над городом. И одной несчастной жертвой их жажду разрушения уже было не утолить.

— Народ построил Новгород, народ здесь живёт и торгует — так покуда мы будем терпеть гнёт от тех, что ставит себя выше?! — забравшись на бочку, выкрикнула нищенка. — Торговое братство, что обирает всех до нитки и обогащается за наш счёт?! Посадник, делающий вид, что не замечает творящегося произвола?! Или князь-иноземец (5), решивший, что лучше нас всех?! Довольно!

— Пришла пора вернуть то, что нам принадлежит! — забурлила толпа.

— Настало время показать, кто хозяева на новгородской земле!

Лозунги подкупленных агентов настолько вселили уверенность в горожан, что они принялись повторять их и схватились за всё, что можно было использовать в качестве оружия. Заряженные опасным коктейлем из гнева, решимости и желания вернуть себе отнятое, жители Новгорода подобно наводнению хлынули на улицы торгового града, и поток этот двинулся в одном направлении — в Посад, к домам, принадлежащим оставшимся в живых из пятёрки богатейших купцов.

Не все из бунтовщиков, однако, покинули рынок. Один из них, подливавший масло в огонь восстания наравне с убитой горем матерью, остался внутри заведения Хруща — и теперь за его действиями из-за старой двери в кладовую следили одновременно две пары очей.

Глаза мужчины забегали по сторонам, ища любые признаки нужного ему предмета. Половицы заскрипели под его сапогами, когда он сделал шаг вперёд, к покрытому толстым слоем пыли стеллажу. На полках аккуратными рядами стояли баночки со всевозможными настоями и мазями, на которых были указаны их лечебные свойства, ниже в коробочках из лыка лежали самые разные талисманы и обереги.

— Где же он…

В нетерпении он принялся шарить морщинистой рукой между банок и флаконов, небрежно отбрасывая их в сторону в поисках спрятанных сокровищ. Часть их открывалась налету, и теперь в воздухе, смешиваясь с поднятой торопливыми движениями пылью, парили сухая лаванда, порошок из ромашки и цветы душицы. За минуту ровные ряды с лекарствами превратились в хаотичное нагромождение пузырьков и их разбросанного содержимого.

Следом взгляд бунтовщика остановился на богато украшенном сундуке за прилавком, и сердце заколотилось в предвкушении. Не раздумывая, он бросился к стойке, скидывая оттуда и весы, и клетку с принадлежавшей Хрущу крысой.

Сундук оказался открыт, но, к своему разочарованию, он обнаружил внутри лишь аккуратно разложенные документы и несколько золотых монет. Разочарование нарастало в нём, выливаясь в необдуманные поступки.

Переполненный яростью и разочарованием, мужчина с размаху ударил рукой по полкам, отчего зелья посыпались на пол. Помещение наполнил тошнотворный запах из перемешавшихся микстур, отваров и бальзамов, а новгородец продолжил превращать когда-то полную порядка лавку в обитель хаоса. Кувшины были разбиты, травы разбросаны по полу, мебель опрокинута.

На мгновение он обернулся и пристально посмотрел вперёд, обратив внимание на шорох за дверью в кладовую — но не придал тому большого значения, особенно с учётом того, что под его ногами… что-то блеснуло.

— Нашёл, — расплылся он в улыбке до ушей, подняв с пола лежавший в одной из коробочек отлитый из серебра палец и внимательно рассматривая его в рассеянном дневном свете. — За него мне дадут больше, чем за все прошлые дела вместе взятые!

Как только обрадованный мужчина выскочил из разгромленной лавки, своё убежище покинули и Ольга со Щукой. Девушка, вдохнув полный пыли и частичек высушенных трав воздух, быстро схватила лежащее на полу полотенце и намотала его на шею, закрывая горло: пусть она не во всём была хороша, но зато быстро училась на совершённых ошибках.

— Нам нужно во что бы то ни стало догнать того человека и допросить, — Ольга открыла клетку, выпуская на свободу несчастную крысу, и вместе со Щукой выбежала на улицу. — Было что-то… за что следует зацепиться взгляду?

— Жёлтый кушак считается?

Конюх воеводы схватил спутницу, засмотревшуюся на оконченевшего хозяина лавки с оберегами и лекарствами, за руку и показал пальцем на нырнувшего в переулок обладателя яркого матерчатого пояса.

* * * * *

В дверь особняка настойчиво постучали, затем — ещё раз. Хозяйка дома не ожидала чьего-либо визита, поэтому гость был незваным, а тех, кто приходил без приглашения, жена главы торгового братства не любила ещё со времён службы в столичном дворце.

На всякий случай спрятав в длинном рукаве сарафана острый кухонный нож, Милица отворила дверь… и увидела напротив никого иного, как Ари.

— Пошто явился?! — недоверчиво прищурилась девушка, в глубине души удивлённая личностью гостя, отчего её глаза стали и вовсе парой узких щёлок. — Чего надобно тебе?

— С Вепрем переговорить, — дружинник в противоположность своей собеседнице не смел смотреть ей в глаза и опустил взгляд куда-то на порог.

— Нет его дома, отлучился по делам — на склады прибыла новая партия воска. А что стряслось?

* * * * *

— Раз не хочешь говорить нам подобру-поздорову — придётся наполнить твой молчаливый рот ещё раз, — одноглазый мужчина кивнул своим подельникам, и те поднесли к связанному дебелому купцу корыто, полное желудей. — Назвался Вепрем — так получи свою трапезу. Ну?!

Торговец отчаянно замотал головой, пытаясь всеми силами отвернуть её от собравшихся вокруг наёмников, но те бесцеремонно схватили его за заплывшее жиром лицо, разжали челюсти и принялись проталкивать между губами пригоршню плодов дуба.

— Ну же! Либо говоришь нам всё, либо жуёшь!

Вепрь сжал зубы настолько сильно, насколько мог — до скрипа, до треска, но сопротивление оказалось бесполезным. Ожидавшие его на собственном складе люди ударили купца по челюсти и запихали внутрь горсть желудей.

Такого натиска он не выдержал и принялся жевать их: с хрустом острые твёрдые осколки разодрали его нёбо, дёсны начали кровоточить, а губы и язык покрылись багровыми пятнами.

— Хочешь ещё или не наелся? — одноглазый схватил его за губы и рассмеялся, на что Вепрь, издав нечеловеческий рык, выплюнул прямо в лицо обидчику смесь из слюны, сгустков крови и пережёванных желудей.

Главарь наёмников лишь молча вытер рукой склизкую жидкость и схватил лежащий у его ног пыльный мешок, куда запустил свою кисть… и вытащил оттуда за бороду бледную, синюшную мужскую голову, которой потряс перед лицом задрожавшего торговца воском.

— Узнаёшь своего товарища? Сначала он тоже сопротивлялся, но ему эта упёртость никак не помогла. Ты, думаю, умнее и не хочешь закончить таким же образом?

* * * * *

1) Густера — рыба семейства карповых, близкая к лещам. В изобилии водится на Северо-Западе Европейской части России.

2) Падучая болезнь — эпилепсия.

3) Ляпис, он же "адский камень" — нитрат серебра (I), соль, в Средние века использовавшаяся для лечения эпилепсии. Обладает токсическим действием.

4) Карла (устар.) — то же самое, что и карлик, человек необычайно низкого роста.

5) Автор придерживается теории о том, что и по материнской (Ефанда), и по отцовской (Рюрик) линиям князь Игорь имеет скандинавское варяжское, а не славянское происхождение.

Глава XXIV: Длань Бога. Часть II

ГЛАВА XXIV: ДЛАНЬ БОГА. ЧАСТЬ II

После нескольких томительных секунд молчания, по ощущениям, растянутым в часы, девушка всё же пригласила гостя войти, и Ари перешагнул порог дома главы торгового братства. Милица, тревожась не то от цели посещения её жилища дружинником, не от самого его присутствия, проводила молодца к столу и протянула чашу с водой — её бородач осушил залпом.

— Что стряслось? — строго посмотрела она на него, и на гладком лбу проявились морщины, выдававшие всё напряжение. — Зачем тебе мой супруг?

— Я всё расскажу, но сначала тебе лучше присесть.

— Сама буду решать, садиться мне или стоять, Ари. Знай своё место и не забывай, с кем ты разговариваешь, я уже не та девица, которую ты знал раньше.

— Вижу, — горько улыбнулся лысый дружинник. — Вашему мужу может грозить опасность, госпожа. Мы полагаем, что все пятеро купцов из торгового братства находятся в опасности, Вол — так точно, поэтому воевода распорядился приставить для охраны каждого кого-то из дружины. На жизнь Вепря уже покушались, возможно, эти люди не остановятся на одной попытке.

— Вепрь — уважаемый человек, и у него множество завистников. Особенно после того, как он занял место главы братства из-за смерти Козводца, мужа Ланы. Немудрено, что кто-то решился вымогать у него золото, — девушка нахмурилась ещё больше, и теперь контраст между её нынешним выражением лица и привычной озорной усмешкой стал выразительнее. — Дела идут в гору, от заказов на воск нет отбоя: христиане с Запада разбирают его для своих свечей быстрее, нежели пушнину или соль. Как я уже говорила, он отправился в гавань, чтобы проверить прибытие новой партии товара.

— Тогда мне лучше последовать туда же… — не завершив фразу, Ари краем глаза заметил какое-то движение снаружи и продолжил уже шёпотом. — Гости?

— Ненавижу гостей, — Милица помотала головой и вздрогнула: во входную дверь принялись настойчиво стучать.

Они обмениваются обеспокоенными взглядами — и удары по дереву сменяются громким треском, а сама дверь плашмя падает на пол, поддавшись беспощадному напору бунтовщиков. Четверо горожан врываются внутрь с пылающими от гнева глазами, один из них вооружён топором, остальные же полагаются исключительно на собственые кулаки и ярость.

— Где Вепрь?! — взгляд обладателя оружия скользит по залу, пытаясь отыскать среди присутствующих в особняке хозяина дома, но никаких следов его здесь нет. — Где этот предатель?!

— Не смей называть так моего мужа, пёс! — срывается с губ Милицы, и только спустя мгновение она осознаёт, какую ошибку допустила.

— Муж, значит?! — ухмыляется один из восставших и показывает на неё пальцем. — Взять её, пусть ответит за грехи супруга наравне с ним!

Раздувший ноздри Ари достаёт из ножен сверкнувший в полутьме клинок. Милица же быстро осматривает комнату, и её взгляд останавливается на тяжёлом латунном подсвечнике. Пышка хватается за канделябр, и кажется, что холодный металл придаёт ей уверенности в своих силах.

Грузный мужчина со шрамом на лице бросается вперёд и взмахивает своим топором, но дружинник молниеносно парирует удар мечом, и их оружие с гулким лязгом сталкивается. Бунтовщик — стоит отдать ему должное — отвечает Ари ударом коленом в живот, и лысый соратник князя падает на столешницу, сдавленно завыв от боли.

Занесённое над его головой лезвие через секунду обрушивается вниз, но воин в последний момент перекатывается по столу в сторону, и вместо его плоти топор пронзает сначала алтабасовую (1) скатерть с бахромой, а затем застревает в треснувшей дорогой древесине.

Пока мужчина пытается вытащить оружие, обеими руками вцепившись в топорище, Милица взмахивает подсвечником и ударяет незваного гостя по затылку, отчего тот отшатывается и ничком падает на пол.

— Что?! — отвечает девушка, ловя на себе одновременно выражающий благодарность и неудомение взгляд дружиннника. — Я три недели её вышивала!

Навстречу им, подстёгиваемые яростью, устремляются новые бунтовщики. Ари не даёт двоим сократить расстояние до них, выставив вперёд меч, да и Милица оказывается грозным противником, с удивительной силой отмахиваясь от посягнувших на неё негодяев подсвечником.

Бам!

Ещё одним восставшим становится меньше: дружинник несколько раз ударяет того лицом о стол, и многострадальную скатерть на сей раз орошает кровь.

Пара оставшихся мятежников смотрят друг на друга, уже подумывая об отступлении, однако в полку их прибывает, и в доме Вепря появляется ещё полтора десятка человек, но на сей раз хорошо вооружённых и прекрасно знающих, зачем сюда явились.

Взгляда их одноглазого предводителя, чьё увечье сокрыто за повязкой, хватает для того, чтобы взбунтовавшиеся горожане пулей покинули особняк. Его соратники нацеливают кинжалы и палицы на загнанных в угол Ари и Милицу, которые понимают, что сопротивляться превосходящему противнику опасно и глупо.

— Что с ними делать?! — бросает главарю вопрос один из шайки.

— Свяжите и посадите куда-нибудь подальше, пусть не мешаются. И чтобы ни единого волоска с их голов не упало — хозяин строго запретил трогать случайных людей. Лучше поторопитесь и обыщите вепрево гайно (2)!

* * * * *

В лабиринте узких улочек города легко было затеряться: где-то их запутанная паутина переплеталась, где-то же, напротив, разделяла возможные маршруты или же и вовсе отрезала путь рухнувшим от грозы деревом или оставленной кем-то бесхозной старой телегой.

Но слиться с окружением тяжело, когда тебя выдаёт яркое цветовое пятно.

И жёлтый кушак впрямь стал для Ольги и Щуки тем маяком, той Прикол-звездой (3) которая указывала верное направление.

Разрыв между стражниками и вором сокращался с каждым поворотом, пока конюх воеводы, слишком резко подавшись вперёд, не споткнулся и не потерял равновесие. Широко раскинув руки и стараясь не упасть, он громко вскрикнул, качнулся на месте, но всё же плюхнулся на землю и стиснул зубы от боли.

— Чёрт!

— Цел? — княгиня протягивает ему, кивнувшему в ответ, руку и помогает подняться. — Видишь его?

Вдвоём они вынырнули из переулка и оказались на примыкающей к Посаду площади, но негодяя словно след простыл. В глубине души Ольги заклокотало бурными водами Великой негодование: злоумышленник провалился сквозь землю и слился с десятками снующих туда-сюда прохожих, среди которых оказались и те, кого они встретить здесь никак не ждали.

— Щука!

Громкий, уверенный в себе голос окликнул конюшего, но тот сделал вид, что не услышал обращения и лишь отвернулся и опустил голову, пытаясь не выдать себя. Впрочем, и это мероприятие вышло неудачным, и очень скоро с парой преследователей разграбившего лавку Хруща вора поравнялись двое мужчин.

— Щука, ты оглох, вестимо? — недовольно глядит на юношу Бранимир, в то время как сопровождавший его великий князь косится на отвернувшегося спутника конюха.

— Не представишь мне своего товарища?

* * * * *

— Полегче! — огрызнулась Милица на бесцеремонно толкнувшего её вперёд одноглазого бунтовщика и плюхнулась прямиком в центр пылящегося на чердаке особняка мешка с ветошью. — Тебя совсем не учили обращаться с женщинами, да?!

Вена на виске мужчины вздулась и запульсировала, и он, сверкнув единственным оком на девушку, уже было занёс над той свою ладонь, однако секундой позже упавший рядом с ней Ари, такой же крепко связанный по рукам и ногам, сумел остудить его пыл.

— Это вы уйдёте, забрав своё, мне же с ней и её острым как шило языком придётся провести здесь несколько часов, если не ночь, — рассмеялся дружинник и многозначительно шевельнул густыми бровями. — И не в том смысле, в котором я бы не прочь!

Супруга Вепря оскалила челюсти и вот-вот готова была за такие слова вцепиться в ухо своему товарищу по несчастью или оторвать ему нос за подобное неуважение, однако что-то, почти незримо промелькнувшее в его взгляде, остановило её.

— Посочнее любишь? — сально ухмыльнулся одноглазый со спутниками и, выждав, продолжил сверлить взглядом Ари. — Вам, считай, повезло остаться тут, от города может камня на камне не остаться, поэтому я бы не совался на улицу.

— Что… ты имеешь в виду? — процедила сквозь зубы Милица, дёрнувшись вперёд. — И какого чёрта вы забыли в моём доме?!

— Узнаете сами, когда придёт черёд — осталось совсем немного, — заговорщически ответил главарь бунтовщиков и закрыл дверь, нацепив на неё снаружи четвертьпудовый амбарный замок. — Обыщите все комнаты в доме, мы не уйдём отсюда, пока не обнаружим ключ этого толстопузого Вепря!

Шаги и скрип ступеней оповестили пленников о том, что мятежники вернулись на нижние этажи и оставили их здесь совсем одних. На чердаке пахло плесенью и затхлой сыростью, рассеянные лучисолнечного света неохотно пробивались сквозь щели в рассохшихся деревянных ставнях.

— В каком таком смысле?! — с силой толкнула локтём под бок Ари супруга купца, на что тот согнулся в три погибели и сдавленно промычал что-то нечленораздельное. — Тебе ещё хватает наглости выражаться обо мне в таком тоне?!

— Лучше было отшутиться перед этими головорезами, чем встревать в ссору или сопротивляться. В нашем положении это не особо умно, — дружинник поднял обе руки, связанные друг с другом на запястьях крепкой верёвкой, как бы подтверждая свои слова. — Мы, по крайней мере, остались живы.

— Связанные, бессильные и запертые — пока эта кучка гадов разносят мой дом в пух и прах и грозят что-то сделать с городом?! Не думаешь, что вот так поддаться им будет ошибкой?!

— Время покажет. А на ошибках учатся, — ответил он, наблюдая, как в застоявшемся воздухе лениво кружат пылинки.

— Коли так, ты сейчас должен быть настоящим мудрецом.

Ари устало закрыл глаза и запрокинул голову назад, наваливаясь всем телом на стол, заваленный старыми стёгаными одеялами; Милица же надула губы и сердито пнула трёхногий табурет, что качнулся на месте и следом упал набок.

— Всё так же за словом в карман не полезешь, — ностальгически рассмеялся и вздохнул дружинник, мысленно перелистывая страницы своей былой жизни в столице.

— Всё так же ростом с осину, да умом в скотину, — немного обиженно проговорила она и, не удержавшись, тоже расплылась в улыбке. — Признавайся, у кого нахватался красивых слов? В жизни не поверю, что сам до такого додумался.

— Может, и так, — пожал мужчина плечами и, робея и разрываясь между тем, задать терзавший его вопрос или промолчать, всё же выбрал первый вариант. — Милица…

— Двадцать три года уже Милица.

— Что сталось с нами, Милица?

На чердоке воцарилось минутное молчание, неловкое и заставляющее кошек заскрести на душе. Несколько раз она уже убегала от этого разговора, но сейчас… сейчас все пути для отступления оказались напрочь отрезаны.

— А что сталось? Ты продолжил свою службу, из гридя в дружину попасть редко кому удаётся. Я своё тоже сполна отработала и получила положенную награду.

— Кто в любви мне клялась? Твердила, что ждать будет, ночей не спать и молиться всем богам?!

— Думаешь, не ждала? Не молилась?! — толстушка пронзительно посмотрела в глаза своему собеседнику и горько помотала головой. — Не тешила себя надеждами? Али не веришь моим словам, как не стоило мне вестись на твои сладкие как мёд обещания? Чего замолчал, язык проглотил? Или ответить нечего?

— Ты знала, что отправлюсь я с князем и воеводой в полюдье (4), так почему не дождалась? Отчего за другого пошла?

— Зарекался ты, что вернёшься в берзне (5). Почался ледоход на Днепре, зажурчала да запела Лыбедь — нет тебя. В кветне (6) прилетели касатки (7) да свили гнёзда, распустились листья — нет тебя. В травне (8) вспахала соха сыру землю — всё нет тебя.

— Мал окаянный в Коростене закрылся. Супротив приказа воеводы мне пойти следовало? Бросить всё и к тебе в стольный град прискакать?

— Вовсе нет, служба дороже дружбы, Ари, — прикусила полную, похожую на сочную сливу губу, девица. — Не в том дело, что месяцем меньше ждать или месяцем больше…

— А в чём тогда?

— На годы это ожидание, как ты не понимаешь? С весны по осень одной мне кручиниться, одной мне детей пестовать, одной мне молиться и тревожиться, вернёшься ты или нет, а коли вернёшься — живым ли, не изувеченным ли? Не такой я судьбы хотела, не о такой семье мечтала.

— Вот и пошла за этого жирного толстосума?! Купил он любовь твою, у меня-то нет стольких богатств!

— Знаешь ты, что во дворе государевом каждый травень смотрины невест. Приезжают гости, от бояр до купцов, от отошедших от бранных полей дружинников до князьков, чтобы выбрать суженую себе из числа служилых девиц или рабынь, коих освободили от дел. С двенадцати лет я была при дворе, от чернавки до ключницы прошла путь — так чего бы и не уйти на покой? Вот госпожа и уговорила поучаствовать. Вепрь…

— Гад твой Вепрь! Видел я, как рукоприкладством он занимается, как шагу тебе ступить не даёт!

— Вепрь, — перебила его Милица, — Пылинки с меня сдувал, жемчуга да парчу обещал. И у очага каждый день дома, и дети без отца и кормильца не останутся, как при дружиннике. Что до отношений наших, то сорвался он, разозлился, вот и…

— Вот и позволила ты ему себя в грязь втаптывать? Не узнаю я тебя, будто иной человек передо мною! Прежняя Милица одним взглядом могла поставить на место кого угодно, от холопа до тивуна, а теперь что?! Куда она пропала?

— Жена она, не ключница и не домоуправительница. Не пристало жене роптать на судьбу или выносить сор из избы, Ари. Не пристало жене быть непокорной.

— Твоими же словами говоря… — воин вцепился глазами в её лицо, выражавшее одновременно и сомнение, и сожаление, и смирение разом. — Такую ты судьбу хотела? О подобной ли семье мечтала?

* * * * *

В трюме корабля пахло речной водой и мокрой древесиной. Вдоль стен выстроились ящики и бочки, отбрасывая глубокие тени в тусклом свете от пламени свечей, в центре же, за круглым столом, собрался десяток человек. Мужчины и несколько женщин что-то оживлённо обсуждали между собой, но, едва только внутрь вошла ещё одна фигура, хрупкая и одновременно статная, они все как один замолчали — и единственными звуками остались скрип корабля и шум волн, бьющихся о корпус судна.

Медленно посмотрев на каждого из присутствующих, она обошла стол с восседающими за ним по кругу, прежде чем заняла своё место между устроившей представление у лавки Хруща нищенки и одноглазого головореза. Кто-то из наёмников с любопытством смотрел на главного в их иерархии, кто-то, напротив, отвёл взгляд и побоялся попасть под горячую руку.

— Всё ли идёт по плану? Скольких из пятерых уже настигла судьба?

Суровый одноглазый бородач, запустив руку под стол, достал оттуда грубый холщовый мешок и вывалил на его стол отвратительное содержимое: одна за другой оттуда посыпались… человеческие головы. Посиневшая, с ссадинами — Вола. Блестящая от сала и пота, с окровавленными зубами и губами — Вепря. И, наконец, лохматая, с оспинами на лице — Хруща.

— Осталась Лана — но это будет проще простого, и старый лис, — наклонившись вперёд и рассматривая головы с каким-то… удовольствием, заявила фигура. — Персты?

Тот же мятежник вывалил из кармана три отлитых из серебра человеческих пальца весьма искусной, тонкой работы. Персты отличались по форме и размеру (были среди них мизинец, безымянный и большой), были полыми и в основании имели резьбу, да и анатомические подробности с оттиснутыми ногтями и сгибающимися фалангами свидетельствовали о том, что это — не просто украшения или сувениры.

Тишину нарушил женский голос, грубоватый, низкий, но полный преданности. Он принадлежал той самой голодранке с мёртвым младенцем на руках; последнего, впрочем, и след простыл.

— Народ уже собирается, большинству даже платить не пришлось. Хватило лишь зажечь их словами о справедливости и переменах к лучшему, и пожар разгорелся.

— Жадность порождает бедность, бедность даёт начало бунту. Из бунта же извлекают прибыль все, кто могут — кроме самих бунтовщиков. Наши солдаты удачи уже дали ответ на предложение, от которого вряд ли кто-то сумеет отказаться?

— Да. Их корабли уже вот-вот прибудут в нужное место, — донеслось с уст одноглазого.

— Хорошо. За мальчишкой человека тоже отправили, из важных поручений осталось только последнее, — фигура за столом сняла головной убор, давая волосам свободно рассыпаться, и пристально посмотрела на главного из шайки наёмников.

Сам одноглазый беспокойно забегал глазами по трюму, не решаясь сделать то, что следовало.

— Ну же! — прикрикнула на него сгорающая от нетерпения фигура. — Делай, что должно!

Колеблясь, мужчина всё же заносит руку и ударяет ладонью по лицу своего хозяина, оставляя на щеке последнего красный след. Сам он мельком глядит в бронзовое зеркало на столе и недовольно мотает головой.

— Ещё! Сильнее!

Следом за первым ударом обрушивается второй, на сей раз — уже кулаком, а за ним — третий, четвёртый, пока, наконец, сама жертва не подставляет тому губы и те не разбиваются в кровь.

* * * * *

Вещий Олег коснулся двумя пальцами переносицы и тряхнул головой, кое-где покрытой пеплом седины: они прибыли на место слишком поздно. Ни к чему были долгие разговоры с Ходутой и расспросы Богуславы, воевода только зря потерял время и не узнал ничего нового.

Дом Рейнеке, величественный и с тремя этажами, полыхал подобно поленьям в очаге, и вместе с ним на это грустное зрелище смотрела и прислуга торговца. Чумазые, покрытые копотью, кашляющие — они едва спаслись от всепожирающей огненной стихии.

— Что случилось? — склонился над одной из женщин Сверр, не обнаруживший никого в особняке Ланы и вскоре присоединившийся к воеводе и сыну градоначальника.

— Дом вмиг вспыхнул, господин, будто промасленная бумага. Я была на балконе и чудом успела сбежать, нас забросали горящей ветошью. Их было трое человек, но лиц я не рассмотрела.

— Рейнеке где? — не выдержал Ходута, не желая выслушивать слишком длинный рассказ служанки.

— Господин… когда всё началось, обедал на первом этаже.

Не успел никто из его спутников отреагировать, как гостомыслов сын бросился вперёд, к полыхающему изнутри зданию, из окон которого уже вырывались жадные языки пламени. Сверр кинулся вслед за непослушной детиной, но прямо перед ним несущая дверь балка не выдержала напора стихии и обрушилась, обдав его вихрем и пепла и искр — и отрезав путь вперёд.

— Ходута!

Пути обратно для оставшегося внутри юноши не осталось. Вылив на рукав остатки воды из фляги, двухметровый богатырь приложил влажную ткань к носу и рту, морщась от нестерпимого жара вокруг и кашляя от дыма. Так он продержится немногим дольше.

Столовая была где-то впереди, но вспомнить по памяти её местоположение он так и не сумел, да и можно ли было что-то достоверно рассмотреть в красно-сером мареве окружающего хаоса? Из одной комнаты он метнулся в другую, затем — третью, четвёртую…

Никого!

Особняк, словно пожираемое огнём живое существо, застонал и загудел, предупреждая наследника посадника о скорой кончине: некогда величественное строение превратилось в разваливающуюся гробницу. Пламя жадно плясало в темноте, грозя поглотить всё на своем пути.

Ещё одна балка затрещала и рухнула наискось, врезавшись в окно и сделав пламя ещё интенсивнее от притока воздуха снаружи, что работал подобно кузнечному горнилу. С каждой секундой шансы остаться в живых стремительно сокращались, а судженицы уже занесли свои ножи над его нитью судьбы.

Пригнувшись, он юркнул в единственное ближайшее помещение — и то была столовая. О предназначении комнаты, впрочем, напоминал лишь горящий стол с оставленными на нём тарелками с обуглившейся местами пищей и кувшином.

Последний Ходута и схватил, обдав себя тёплой водой… и заметив среди покрытых сажей половиц нечто совершенно малоприметное.

— Рейнеке, старый лис!

Старинный особняк, издав напоследок протяжный стон, обрушился под тяжестью невыдержавших пламя деревянных конструкций и рассыпался подобно карточному домику. Воздух перед ним наполнили пыль, копоть да ярко-оранжевые искры, похожие на роящихся мух, а воеводу, дружинника и челядь купца едва не снесло волной жара, обжигающего даже снаружи настолько, что едва ли кто-то мог пережить подобное внутри разрушенного здания.

* * * * *

1) Алтабас — разновидность парчи;

2) Гайно — нора, логово, жилище зверя, в т. ч. и кабана;

3) Прикол-звезда — Полярная звезда;

4) Полюдье — в Древней Руси так называли ежегодный объезд князем и дружиной подвластного населения ("людей") для сбора дани; Проходило обычно с конца октября-начала ноября до освобождения рек ото льда и начала навигации;

5) берзень (berzьnь) — март;

6) кветень (květьnь) — апрель;

7) касатка — ласточка;

8) травень (travьnь) — май.

Глава XXV: Длань Бога. Часть III

ГЛАВА XXV: ДЛАНЬ БОГА. ЧАСТЬ III

Пекло становится нестерпимым, и кажется, что всё в столовой в один миг превратилось в огромный пылающий огненный сгусток, жадным зевом Сварожича готовый проглотить очередную жертву целиком и без остатка. Каждый вдох обжигает лёгкие, поэтому Ходута задерживает дыхание — иначе внутренности его превратятся в жаркое, приготовленное в чугунке в старой-доброй печи.

Рука, обёрнутая влажной тряпицей, тянется к торчащей меж половиц ручке-кольцу, тянет за неё… и ныряет в мрачную неизвестность за считанные секунды до того, как жилище торговца пушниной издаёт сдавленный стон и рушится от проникшего в каждый уголок красно-оранжевого марева. Сверху доносится глухой звук обваливающихся балок и перекрытий, а сын градоначальника облегчённо поднимает голову и ударяется маковкой о потолок погреба.

— Ой!

Бешеное — от радости спасения! — сердцебиение уступает место совершенно иным чувствам. Там, сверху, над его головой, лежат десятки пудов обожжёного дерева, металла и прочего домашнего скарба. Станут ли искать нырнувшего в гущу пожара юношу или его тело на пепелище сразу? Хватит ли ему здесь воздуха или вместо раскалённого племени убьёт его затхлый подвал во сырой земле?

Никакой прелостью, однако, не пахло и в помине. Влажный, прохладный, но не отдающий ни плесенью, ни пылью воздух едва заметно колебался и шевелился, поэтому согнувшийся в три погибели богатырь осторожно, наощупь, сделал вперёд один шаг, затем второй и протянул вперёд руку.

Ладонь касается полки, сплошь заваленной кувшинами с вином, скользит по шершавой поверхности влево и натыкается на место, откуда и дует сквозняк. Ухватившись толстым указательным пальцем за один из сосудов, оставшейся ладонью Ходута проникает в щель и… отодвигает со скрипом просевшую со временем дверь, которую кто-то совсем недавно открывал — и не закрыл наглухо, слишком торопясь покинуть погреб.

— Рейнеке, старый лис (1)!

Там, за дверью, в густой чернильной темноте змеёй извивается потайной ход. Ходута осторожно ступает вперёд и делает глубокий вдох: зрение и здесь ему не товарищ, остаётся положиться лишь на слух, осязание да шестое чувство.

И они не подвели: рябью на воде донеслось до сына Гостомысла слабое эхо шагов, уходящих в неизвестность.

Прохладный промозглый воздух касается кожи, заставляя ту покрыться мурашками, пальцы же щупают склизкую поверхность покрытых мхом земляных сводов, по наитию пытаясь не потеряться в этом лабиринте.

И осознание того, что в этом подземелье он не один, пришло не только к нему: шаги впереди стали громче, и к ним добавилось сбивчивое, неровное дыхание. Оружия при себе у Ходуты не было, однако, коли придётся, он и кулаками может наподдать!

Отчаяние преследуемого росло, а дистанция между обоими, напротив, стремительно сокращалось.

С каждым мгновением, с каждым шагом напряжение внутри молодца сворачивалось в тугую пружину и, наконец, он бросился вперёд и сбил беглеца с ног. Вдвоём они покатились по холодной земле, пока неизвестный не ударил Ходуту в ухо — до сильного головокружения, до звона в черепушке. Опешивший богатырь зажмурился и на мгновение потерял самообладание, что позволило мужчине — а то был мужчина — повторить атаку, на сей раз избрав целью кадык.

Всё, что успел сделать гостомыслов сын — схватить обидчика за бороду и выдрать оттуда клок жёстких волос, отчего его противник зычно закричал от боли, заставляя своды подземного хода содрогнуться. Отчаянно пнув пару раз здоровенную детину, он рванул прочь и буквально вышиб всем своим телом очередную дверь, что едва не сорвалась с петель и протяжно, жалобно заскрипела.

Резкий дневной свет с непривычки ослепил Ходуту, заставив зажмуриться и закрыть лицо ладонью, но упускать свою добычу он явно не желал, поэтому выбежал наружу вслед за ней. Вокруг были… деревянные стены домов узкого, аршина в четыре, переулка, к одной из которых и прислонился его обидчик, что переводил дыхание и держался за то и дело резко вздымающуюся грудь.

Наследник градоначальника же выпустил из пальцев клок ярких, отливавших медью, волос, которые степенно закружились на ветру, прежде чем упасть вниз; а вот муж напротив задумчиво пощупал проплешину на подбородке и озадаченно поднял такие же рудые брови.

— Ходута?!

— Ходута, — ответил запыхавшийся от погони и драки в темноте молодец, обиженно раздувая ноздри. — Он самый.

— К чему было гнаться за мной да руками размахивать? Ужели сразу нельзя было меня по имени окликнуть и сказать, кто ты?

— Почём я знал, ты это али кто-то другой? — пожал широкими плечами темноволосый и почесал опухшее, похожее на красный рыбий рот, ухо. — А касательно рукоприкладства — так кто ещё тут повинный… Ладно, что обнадёжил ты меня, цел да невредим оказался. И давно у тебя под жилищем целая шахта?

— Не бывает дуба без коры, а ли́са — без норы, — усмехнулся рыжий купец, однако глаза его, беспокойные и испуганные, как у загнанного гончими лесного зверя, говорили о том, что Рейнеке не так спокоен, насколько хотел бы казаться.

— Вернёмся к дому твоему… тому, что осталось от дома, — виновато опустил взгляд Ходута, переживая, что обидел собеседника. — Воевода, вестимо, уже и тебя, и меня похоронил.

— Воевода? Стало быть, вместе вы? Почто по мою душу пожаловали?

— Сам он расскажет. Чую, длинным будет разговор — как ночи в червне (2) или язык у того долговязого Сверра.

— Так сколько же вас там? Целая дружина пришла за стариком?

— Трое, только трое — или мало тебе?

Торговец пушниной промолчал и лишь осмотрелся по сторонам, словно стараясь увидеть какую-то угрозу, сокрытую в узком переулке. Чем больше народу будет рядом с ним, тем и безопаснее.

* * * * *

Громкий, уверенный в себе голос окликнул конюшего, но тот сделал вид, что не услышал обращения и лишь отвернулся и опустил голову, пытаясь не выдать себя. Впрочем, и это мероприятие вышло неудачным, и очень скоро с парой преследователей разграбившего лавку Хруща вора поравнялись двое мужчин.

— Щука, ты оглох, вестимо? — недовольно глядит на юношу Бранимир, в то время как сопровождавший его великий князь косится на отвернувшегося спутника конюха.

— Не представишь мне своего товарища?

Игорь, прищурившись, продолжает смотреть на второго паренька, что отвёл своё лицо и преклонил колено перед хозяином киевского престола. Что-то зацепило в нём наследника Рюрика, что-то показалось до боли знакомым и привычным — да только что?

— Не только тугоухий, стало быть, но и воды полный рот набрал?! — прикрикнул на рыжего отрока Бранимир, отчего тот вздрогнул и, прикусив нижнюю губу, всё же ответил тихим и неуверенным голосом.

— Олав это, сын купеческий.

— Ты, Олав, почему не смеешь господину своему показаться? По причине глупости своей, дерзости или сразу и то, и другое?! — сверкнув очами, раздражённый Рюрикович хватает спутника конюха за голову и разворачивает к себе; ставший вмиг серым Щука обречённо закрывает веки и прикладывает кончики пальцев обеих рук к вискам.

На супруга глядит пара пронзительных, серо-стальных глаз, с которыми он вряд ли что-то сможет перепутать — взор тот встретил Игоря ещё в лодке на переправе через Великую и навсегда запал государю в душу.

И сейчас в глазах этих переплелись, перепутались нитками в клубке стыд, гнев, обида, сожаление и даже какое-то облегчение — всё разом!

— Олав этот — жена моя наречённая, княгиня моя, — так и держит за подбородок Ольгу муж, не сводя с неё взгляда, но она, в свою очередь, своего тоже не опускает, не отводит, а глядит прямо. — Да только не в светлице она ждёт меня, а гуляет по Посаду, да с кем — с конюшим мальчишкой!

— Княже…

— Тебе я слово не давал! Подобает жене так вести себя? Подобает плевать на установленные порядки и попирать и их, и имя супруга своего?!

— Не подобает, и наказание я готова понести, — Ольга стала темнее тучи, и лишь глаза её продолжили сверкать молниями. — Однако не для прогулки мы здесь и, тем паче, не для прелюбодеяния или посрамления.

— К чему наряд этот и всё остальное? — ничего не понимая, снова вспылил Игорь; на плечо его легла мягкая и одновременно тяжёлая рука Бранимира, пытающаяся успокоить князя. — Зачем было покидать дом посадника?

— Богуслава вспомнила про лекарство, что изготовили для её покойного супруга. Как раз его он испил перед смертью своей, поэтому взяла я склянку с зельем и Щуку для безопасности — куда девице одной по граду ходить? — и отправилась к Хрущу. Кто, как не он, знает всё о снадобьях да ядах? Что до облачения, то от двух молодцев толку больше, нежели от одного и дивчины, да и вдруг узнает кто и пойдут кривотолки…

— Вола мы не нашли, нет его в кузне. Как сквозь землю провалился вместе с грузом своих клинков, утром ещё куда-то уехал. Хрущ… сказал чего? — вмешался в разговор Бранимир, которого перипетии переодеваний интересовали сейчас менее всего.

— Не успел. Выволокла его толпа из лавки, мы чудом спрятались. Не знаю, что сделали с ним, да только хладный он уже лежал на улице, когда мы пустились в погоню за одним из бунтовщиков, что разгромил лавку и выкрал оттуда какую-то драгоценность. Только потеряли мы его из виду — зато встретили вас.

— Простите, что вмешиваюсь в вашу беседу, господа, — прочистил горло Щука и мотнул головой в сторону приближающегося шума: по направлению к ним по улице двигалась взбудораженная и возбуждённая толпа, вооружённая дубинами, вилами да топорами. — Но лучше завершить её в каком-то другом месте, а то что-то подсказывает мне, что эта разношерстая братия не просто прогулку устроила.

Бранимир ответил кивком, и один за другим все четверо переместились вглубь переулка, достаточно узкого и тёмного, чтобы остаться незамеченным для прохожих бунтовщиков, но при этом иметь возможность видеть и слышать их.

И доносящиеся до спутников великого князя выкрики о скорой расправе над прежней властью явно не добавили им облегчения. Игорь, чьё взволнованное лицо в полумраке казалось ещё бледнее, чем было на самом деле, сжал руки в кулаки и процедил сквозь зубы:

— Да как смеют они… Ещё вчера эти ничтожества ликовали, произнося моё имя, пили вино и ели хлеб, что им даровали, а сегодня отвернулись и решились на смуту!

— Нет дыма без огня, княже, как нет смуты без зачинщика, — вздохнул старый воевода и положил крупную, покрытую морщинами грубую ладонь, на ножны. — Сейчас мы ничего с этим не сможем сделать, единственный правильный выход — добраться в целости и сохранности до окольного града (3) и собрать посадское войско.

— Кстати, об огне… — Ольга, вытянув шею, посмотрела вдаль: где-то на соседней улице за рядом домов вспыхнул огненный столп, взметнувшийся в небо вихрем из искр — то был особняк Рейнеке.

— Посему нам и надобно поспешить, — Бранимир обнажил свой клинок и направился вперёд, ведя за собой княгиню, конюха и князя, что замыкал цепочку и также вооружился. — Не отставать и не останавливаться, что или кого вы бы не увидели!

* * * * *

— Когда ищешь лису впереди, то она назади, а у доброй лисы и того три отнорка, — Вещий Олег посмотрел на прохвоста Рейнеке с какой-то удивительной смесью одобрения, удивления и вместе с тем — подозрением. — Сколько же у тебя их, друг?

— Один, что длиннее — из столовой через погреб да на посадскую окраину. Иной, короче, через три дома — в сарай, где хранится всё, необходимое в крайнем случае: немного денег, оружия и еды. Даже если уверен в сытом животе и праздной жизни, никогда не забывай о превратностях судьбы, — рыжеволосый купец отхлебнул немного горячего травяного чая и поставил чашу на стол.

Ходута, покрытый сажей, с опалёнными местами волосами и ссадинами, полученными во время стычки с купцом в подземелье, поблагодарил принёсшую тёплый отвар мачеху — было решено вернуться в дом посадника — и тоже пригубил немного напитка:

— Не окажись у него норы, то вы бы оплакивали уже второго из рода Гостомыслова.

— Из жилища тебя выкурить хотели или просто убить? Не так уж часто пускают красного петуха по домам знатных людей, да ещё и среди белого дня, — хмурится воевода.

— Жив и цел остался, хвала богам за это.

— Надолго ли только? — продолжает Вещий Олег и сверлит собеседника взглядом исподлобья. — Даже не думай играть с нами в игры, пусто всё это сейчас и бессмысленно. Вол сгинул бесследно, Вепря грозились убить, а от отправленных за Хрущом нет ни слуху, ни духу. Если и идёт охота, то за какой-то крупной добычей, а не вашими товарами или состоянием.

— И если мы не будем знать, какой беды опасаться, то не сумеем от неё спасти. Отца мы уже не вернём, но… я не хочу, чтобы кто-то ещё погиб от рук каких-то нечестивцев, — добавил Ходута и прикусил нижнюю губу. — Ну же, Рейнеке… Кому, если не нам, ты можешь сейчас довериться?

Зелёные глаза иноземца опустились на столешницу, а на изломленном морщинами челе отразились гнетущие его думы. Пару минут он немоствовал, не произнося ни слова, но, в конце концов, решился прервать молчание.

— Долгим будет этот разговор.

— А мы не спешим, — вставил свои пять копеек Сверр, провожая взглядом покинувшую зал Богуславу.

— Тогда слушайте. Пять лет тому назад я присоединился к братству: почил тогда один из прежних членов, я же как раз перебрался в город и плотно занялся сбытом мягкого золота (4). Внёс я положенный по уставу сбор в десяток гривен (5), однако Козводиц — он тогда уже всем заведовал — потребовал с меня ещё втрое больше.

— Но это же против всех правил! — ударил кулаком по столу Ходута. — Обратился ты к отцу? Доложил о вымогательствах?!

— Нет, я рассудил, что больше вложений — больше выгоды. Братство открывало слишком привлекательные возможности, и я не мог упустить такого шанса поймать удачу за хвост.

— Заведовать торговыми да гостинными делами… вершить суд над прочими купцами без права бояр и посадника вмешиваться. Обладать своей пристанью на Торгу и взимать пошлину за пользование причалом да складами с других торговцев, — начал перечислять по памяти все преимущества сын Гостомысла, приковав к себе удивлённый взгляд Вещего Олега: тот не ожидал от вспыльчивого и не кажущегося вдумчивым юноши подобных познаний.

— Не только. В обход казначеям мы торговали местами на Торгу, позволяли в обход утверждённым порядкам провозить и сбывать некоторые товары, не говоря уже об установлении цен. Никто без нашего ведома не имел права на сбивание стоимости и продажу чего-либо ниже, чем то делали мы.

— И товары ваши — и без того самые ходовые, — прищурился воевода, начав перечислять их. — Саксонские клинки никто не то что в Новгороде, во всём государстве не производит, кроме Вола. У Козводца свои наёмники для поимки и продажи рабов, Хрущ промышлял самыми редкими и дорогими диковинками. Вепрь один собирал пошлину с купцов, которые торговали воском да мёдом — помимо продажи своих он так и с чужого навара имел прибыль. Ты же…

— Приобретал пушнину у добытчиков по бросовой цене да стращал прочих купцов, что ей торговали: либо они отпускали шкурки по выгодной мне стоимости для перепродажи, либо сыпались на их головы… разные беды да несчастья.

— Отец… знал?! — разом вспылил, вскипел и едва не сгорел на месте от гнева Ходута. — Причастен к тому?!

— Нет, батюшка твой человек чести и всегда следовал букве закона, даже если то было ему во вред. Но Козводиц… имел своих людей среди казначеев, по грамотам никаких пререканий не возникало. Только в последние месяцы он начал что-то подозревать, после гибели Козводца возглавивший братство Вепрь оказался не таким сообразительным и мог где-то проколоться.

— Кто тогда те люди, что желают вам погибели? Что нужно им? Богатства — вы можете откупиться. Или же избавиться от тех, кто досаждает — ежели это не кто-то такой же могущественный и знающий ваши секреты, — начал рассуждать вслух Вещий Олег.

— Вепрь заявлял тогда, что ему угрожали и вымогали деньги, — вспомнил о первой встрече с дородным торговцем в переулке возле таверны Сверр. — Стало быть, за нос он нас водил с самого начала?

— Есть кое-что, о чём знают только люди из братства, за этим и охотится предатель, — кивнул рыжеволосый купец и достал из мошны изготовленный из серебра указательный палец в натуральную величину, брошенный на скатерть.

— Побрякушки? Что в них ценного кроме затейливой работы? — почесал затылок Сверр. — Серебро не такое уж дорогое.

— В братстве пять купцов — подобно пальцам на руке, а само оно словно могучая длань держало все торговые дела в Новгороде. Посему изготовили для Козводца эти персты, которые получал каждый, кто оказывался в нашем объединении.

— Что толку от них помимо символа, что принадлежит человек к братству? — не унимался светловолосый дружинник.

— У нас есть общая казна, куда все эти годы текли несметные богатства. Распоряжаться ей по отдельности никто не мог, лишь совместными решениями мы могли пускать часть средств на какие-то цели, будь то починка кораблей или расширение складов. А раз важно участие каждого и даже один несогласный мог запретить использовать эти деньги, заморские умельцы изготовили хитроумный замок, открыть который можно лишь пятью ключами сразу.

— Пятью перстами, да? — сделал вывод Ходута и приложил ладонь ко лбу: от обилия новой информации у него вот-вот разыграется мигрень.

— ГОСТОМЫСЛ! — прервал разговор громом среди не такого уж ясного неба истошный женский крик, раздавшийся откуда-то снаружи.

* * * * *

Несмотря на тревожные вести со всех сторон, в саду посадского особняка царила тёплая атмосфера: казалось, что это был последний уголок в городе, где ещё чувствовалось радостное дыхание лета и тепло пробивающихсся сквозь пышную зелень солнечных лучей.

Богуслава, оставившая государевых мужей наедине для обсуждения насущных вопросов, одним глазом следила за тем, как игла с золочёными нитями то и дело ныряет в зажатую меж рам пяльцев ткань, вторым же приглядывала за сыном. Гостомысл-младший в силу возраста так и не осознал смерти отца, и поэтому как ни в чём не бывало наслаждался простыми радостями детства.

Мальчонка, оседлав отполированную палку с лошадиной головой на манер настоящего всадника, принялся скакать меж яблонь и вишнёвых деревьев и взмахивать второй рукой с игрушечной саблей, представляя себя доблестным воином.

— Мама, я самый сильный! — выкрикнул он, сшибая мечом несколько лиловых соцветий чертополоха. — Не сносить вам всем головы! И вам тоже, только посмейте приблизиться!

Не придавая большого значения словам сынишки, который вечно что-то придумывал и обладал незаурядным воображением, вдова градоначальника сосредоточилась на вышивке, в то время как за наследником посадника уже следило три пары коварных глаз, что перемахнули через ограду.

В мгновение ока всё изменилось, и на смену идиллистической картине пришла пугающая.

Малыш падает на мягкую траву, а следом за этим двое замотанных в тряпьё фигур, чьи лица сокрыты, связывают его по рукам и ногам, а третья швыряет на ребёнка Богуславы холщовый мешок и вскидывает себе на спину.

Взгляд вперёд — и вдова, не успевая осознать всю серьезность ситуации, издаёт лишь сдавленный стон, а выскользнувшая из искусных рук иголка впивается в подушечку пальца до боли, до крови.

Женщина в панике оглядывается по сторонам, судорожно ища вокруг хоть кого-то из прислуги, но, как назло, поблизости никого не оказывается. Сердце её колотится от безысходности и, увидев, как вся троица вместе с похищенным единственным сыном бежит прочь из сада, Богуслава издаёт истошный и полный отчаяния крик.

— ГОСТОМЫСЛ!

Тут же из дома наружу высыпает испуганная прислуга, привлечённая отчаянными криками, а мгновением позже на тревожный скорбный плач откликаются и Ходута с воеводой, дружинником и купцом из братства.

— Что стряслось?! — расталкивает окруживших мачеху слуг старший из детей градоначальника. — Где брат мой?!

— Выкрали его у меня из-под носа, забрали, — сквозь слёзы отвечает Богуслава и показывает в ту сторону, где видела в последний раз злодеев, рукой. — Трое их было, да лица они закрыли.

— Седлайте коней, — резко приказал слугам Ходута и, сверкнув ставшими похожими на грозовые облака глазами, прикрикнул. — Чего стоите и не шевелитесь, седлайте нам коней!

Сверр, тем временем проворной куницей взобравшись на старую яблоню, что толстыми скелетными ветвями лежала на ограде, сумел рассмотреть похитителей, чьи лошади уже были в трёх цепях (5) от особняка и неслись в сторону Торга.

И спустился он с таким лицом, которое как будто чему-нибудь сильно удивилось когда-то, да так на всю жизнь и осталось с этим удивлением.

— Что там? — раздражаясь от любого малейшего промедления, спросил красный от гнева Ходута. — Что ты увидел?

— Конь вороной, да с белым пятном на крупе, с кулак, — всё ещё пребывая в каком-то отрешённом состоянии, пролепетал длинноволосый блондин.

— Что значит это?

— Только у одного мужа такой конь был, — поднял глаза к небу, будто моля о спасении и направлении на правильный путь, Вещий Олег.

* * * * *

1) Рейнеке (нем. Reineke, франц. Renard) — лис-трикстер из фольклора средневековых Фландрии и Лотарингии. В русском переводе часто адаптирован как Лис Патрикеевич.

Таким образом, все имена пяти членов торгового братства в том или ином виде отсылают к притче Веремуда о мухе и лесных князьях и второму видению Вещего Олега: Вол — бык или тур; Хрущ — насекомое (муха); Вепрь — кабан; Рейнеке — лисица; Лана и её покойный муж Козводиц — лань или косуля;

2) Червень (čьrvьnь) — июнь;

3) Окольный град — защищённая стенами и (иногда) земляным валом часть средневекового города, в центре которой обычно располагался детинец — крепость с гарнизоном воинов;

4) Мягкое золото — пушнина, шкурки ценных зверьков (белка, лисица, бобр, горностай и куница);

5) 10 гривен — примерно 50 кг серебра;

6) Цепь — старинная мера длины, равная 50 казённым саженям ≈ 106,68 м.

Глава XXVI: Власть Толпы

ГЛАВА XXVI: ВЛАСТЬ ТОЛПЫ

Главная площадь Торга сегодня была заполнена до отказа, да так, что даже выпавшей у кого-то из рук серебряной монете некуда было бы покатиться. Безбрежное море из мужских голов, взгляды которых были прикованы к ней — взгляды ядовитые, похотливые, осуждающие.

Здесь собрались карманники и побирушки, местные торгаши и держатели питейных заведений, кузнецы и конюхи — одним словом, вшивота, наводнившая майдан первой по зову глашатаев, трубящих направо и налево о всеобщем сборе. Вскоре подтянулись и прочие свободные горожане, и вооружённые бунтовщики в грубых кожаных рубахах и ржавых кольчугах вместо добротных доспехов, с оружием из топоров, копий да дубин.

Много ли было среди них невинных? Тех, кто никогда не пачкал рук своих кровью, тех, кто ни разу не обманывал, не предавал, не изменял супругам своим? И сейчас, тем не менее, именно им вершить суд и то, что именуют они справедливостью.

Затравленный, воспалённый взгляд миндалевидных глаз, похожих на таковые у дикой кошки, исподлобья косится на окружившую её свору с ненавистью и презрением, которые, казалось, могут и вовсе прожечь насквозь прутья деревянной клетки, в которой её несли в центр площади. Одноглазый лидер мятежников прокладывает путь вперёд, бесцеремонно расталкивая толпу, его прихлебатели же окружают женщину со всех сторон и даже сквозь решётки протягивают грязные руки с жёлтыми ногтями, щипают и щупают, пытаются задрать подол платья или ухватиться за грудь.

Хлёсткий, звонкий удар по ладони самого наглого из голодранцев — и он скулит раненым псом, одёргивая руку так, словно обжёгся. Если хоть один из них ещё посмеет к ней притронуться!

— Стяжательница! — выкрикнул голос из толпы. — Падаль!

Лана лишь отвернула покрытую синим шёлковым платком голову, пытаясь никак не отзываться на оскорбления. Один лишь плат её стоит дороже одежд всех собравшихся здесь, не чета царственный индиго блёклому крутику! (1)

— Хапуга! Лихоимка!

— Преступница!

Из скопища что-то вылетело, и гнилой корнеплод, уже осклизлый и зловонный, расплескался по прутьям и оросил её лицо, и без того в синяках и с подбитой губой, мерзкими каплями. Выкрики горожан продолжились, голоса их слились в какой-то неразличимый гвалт, а жена Козводца подняла глаза на деревянные башни городского детинца, на которые падал мягкий предзакатный свет.

Со всех сторон клетку окружили вопящие мужчины, толчея усилилась, пока, наконец, её вместе с пленницей не поставили на возвышение в самом сердце площади. Одноглазый негодяй драным котом взбирается туда следом за ней и поднимает вверх покрытую шрамами и оспинами руку.

— Тихо! — зычным голосом он выкрикивает над сборищем. — Умолкните же! Ибо есть у меня, что сказать вам, с чем обратиться в этот час.

Гомон толпы перетекает в возбуждённый шёпот, а сам мужчина, отведя руки за спину и сцепив их там в замок, принимается ходить по кругу и продолжает:

— Честной люд! Свободные горожане да слободчане! Кулотой меня звать, простого кожевника я сын! Есть ли тут торговцы? Ремесленники? Крестьяне?

Один за другим из людской массы раздаются выкрики, вверх поднимаются руки, а бородатые головы от юных до покрытых почётом седины кивают.

— Мы — те, кто своим трудом построили этот град! Те, кто не боится работать руками и пачкать их потом и кровью, дабы прокормить свои семьи. Так стало ли пчёлам слушать трутней, что не медоносят и не сооружают сот?!

— Нет! — хором отвечает толпа, в воздухе над которой начинает витать какое-то подобное пружине возбуждение и предвкушение.

— Годами торговое братство, такие как она упыри сосали нашу кровь и наши деньги, богатея на чужих страданиях! Годами не замечали этого ни посадник, ни князья, ни прочие наместники — а значит, были заодно с ними и делили награбленное добро!

— Так это! — кивнул поднявшийся на возвышение сухопарый конопатый мужчина. — Товарища моего обманули, заставили пушного зверя по бросовой цене отдать угрозами… да ещё и ссуду вынудили взять под постройку ладьи!

— Вепрь треклятый собирал мзду с моих бортников, да такую, что с каждым годом аппетиты его росли так же, как и брюхо — не то не будут воск и мёд в городе принимать, — пожаловался старый купец, чистые одежды которого резко контрастировали с облачением предыдущего оратора.

— Вы сетуете на лишения денежные, меня же карла Хрущ обманул и тем самым убил моё дитя! — схватилась за голову рыдающая нищенка, единственная из женщин среди собравшихся. — Смерть, только смерти они все заслуживают!

— Полно! — перебил и заставил замолчать всех одноглазый, хватая переданный ему мешок… и поочерёдно доставая оттуда мёртвые головы, которые бросал на принесённую подельниками скамью.

Лана с омерзением отвернулась, зато ленивые жирные мухи тотчас принялись кружить над дохлятиной и садиться на ставшую серо-синюшной плоть, радостно потирая крохотные лапки в преддверии пиршества.

— Вол! — схватив за бороду лысую голову, небрежно положил он её на скамью. — Не оправдал он своего имени, не смог вспахать поле!

— Вепрь! — следующей стала башка с окровавленными зубами и рваными дёснами. — Ответил за своё сребролюбие да как свинья жрал жёлуди, покуда не разорвало тому толстое пузо!

Оживлённое видом наказанных обидчиков скопище одобряюще заголосило, кто-то и вовсе принялся хохотать. Животные… Стая животных, ни дать ни взять — только это и пронеслось в мыслях Ланы прежде, чем коллекция одноглазого пополнилась и третьей буйной головушкой.

— И тебя, несчастная мать, боги услышали, — наконец, закончил он с головой Хруща. — Затоптал народ презренного карлика как букашку, воздал ему по заслугам! Не умрут отныне безвинные чада от шарлатана, не окажется лекарство пустышкой! Что же до тебя…

Из-за рубахи своей одноглазый Кулота достал кинжал и провёл плашмя холодным клинком по тонкой шее вдовы Козводца; Лана нервно сглотнула вставший в горле ком, ощутив прикосновение убийственной стали. Умирать мучительно не хотелось.

— Супруг твой не только потворствовал их преступлениям, но и руководил ими. Знала ли ты об этом и молчала?! Говори, а нето окажешься среди дружков своих, на одной скамье!

— Зна… знала, — заикаясь, молвит женщина и закрывает глаза. — Знала я и молчала.

— Приняла наследие его после смерти? Продолжила дела покойного мужа?!

— Приняла… и продолжила, — упадническим тоном ответила она. — И преумножила дела, как и завещал он.

— Злоупотребляла положением своим?! Творила неугодные богам поступки?!

— Ссуду одалживала вдачам (2), да только соглашалась беднота на непосильный труд и делалась холопами, — опустила голову Лана, прикусывая и без того сочащуюся кровью разбитую губу. — Три дюжины холопов продала так булгарам да немцам.

— Иные преступления?

— Это всё. Прочих рабов полонили из окрестных земель, как и давал на то разрешение посадник своей грамотой.

— Признаёшь ты злодеяния остальных четырёх да супруга покойного?! Готова ли понести справедливое наказание?!

— Вышибить дух из неё! — донеслось из толпы. — Казнить!

Лана обречённо закрывает лицо ладонями, сквозь слёзы неразборчиво продолжая:

— Признаю и свою вину, и их, да только… Понесла я. Пощадите ежели не меня, то невинного ребёнка, не оставляйте его без матери сиротинкой!

Одноглазый лишь скалится:

— Понесла она — при покойном-то супруге. Гнилая — так во всём. Родишь ты ублюдка, а потом воля народная решит твою судьбу. Здесь воля народная?! Здесь те, кто истинная власть?!

— Здесь! Мы здесь!

— Здесь!

— Здесь мы!

— Довольно терпеть засилье окаянных стервецов, коли срежешь ты острой косой сорняк, а не вырвешь с корнем, даст он новые побеги, толще и обильнее прежнего, — повысил свой голос Кулота. — Где был посадник, когда перед его глазами творилась несправедливость? На что смотрел князь? Долой такую власть!

— Долой!

— В шею их надобно гнать!

— А коли мы здесь власть, коли мы вече народное из свободных горожан да слободчан, — одноглазый сделал паузу, глядя на волнующееся людское море, и прищурился единственным оком. — То по нашей воле и по справедливости станет Новгород богатеть и процветать! Разве хорошо нам жилось под варягами? Разве не забирали себе все сливки Рюрик и его стая? Прошли времена нашей слабости, сумеем мы и от врагов отбиться, и устроить всё в государстве своём сами!

— Во времена дедов моих, — высказался седой старик-волхв с длинной, запутанной бородой. — Правили ильменскимисловенами собственные князья, не иноземцы, происходили они из рода Буривоя. Стало быть, им теперь в свои руки вернуть всё? Иначе как без князя земле нашей быть?

— Гостомыслов род от Буривоя происходит, потому и даже с приходом Рюрика стали они наследовать титул посадника. Ходуту в князья, он славный воин и возмужал уже! — вторит второй новгородец.

— Мать Ходутова варяжка, оттого и не назвали по давнему обычаю его родовым именем — у них одно и то же имя у отца и сына считалось дурным знаком и предвестием беды, — мотает головой старец. — Кровь в нём от матери иноземная, неужто снова нам под ярмо чужестранца вставать?!

— Молод Ходута, да кто знает, какие семена в нём родитель посеял? Не заодно ли он с недругами нашими, не станет ли зловредничать, обретя власть?! — поддержал того ещё один выходец из купцов. — Против я такого, хрен редьки слаще не будет!

— Сын второй есть у градоначальника, меньшой, тоже Гостомыслом зовётся и от словенки знатной рождён. Мал он совсем, однако если воспитает его уважаемый и честный муж… если приставить к нему порядочного дядьку (3) — будет от этого прок и вырастет он добрым правителем. Есть ли те, кто супротив? Есть ли те, кто поддерживают такое предложение?!

Из всей толпы только несколько голосов, около десятка, дали знать о том, что находят подобную идею не самой удачной, зато придерживающиеся иного мнения практически взорвали своими возгласами всю площадь.

— Отыскать мальчика и привести сюда, под нашу защиту, не то и до него доберутся руки властолюбца Игоря! — велел своим людям Кулота, как взгляд его вдруг переместился ещё на нескольких сообщников, что вели к нему связанного юнца из посадского воинства. — Кто это?

— Стражник из посадского войска, ещё с полдесятка удрали, едва только увидели взбунтовавший люд. Этот не успел сделать ноги.

— Как звать тебя? — склонился над пытающимся вырваться из хватки парнишкой Кулота. — Отвечай!

— Семаня, — стиснул зубы пойманный воин. — Вышаты седьмой сын.

— Ступай, Семаня, к тысяцкому (4) Некрасу и передай, мол, сам себе отныне Господин наш Великий Новгород, сам себе избрал князя иного. Пускай сдаст к рассвету ключи от детинца и присягнёт новому князю на верность, а не то город и народ его сам придёт и возьмёт то, что принадлежит ему по праву — вместе с головами несогласных с сим волеизъявлением, — одноглазый отворачивается от мальчишки, руки которого освобождают от пут, и обращается ко всем присутствующим. — Судьба вдовы Козводца решится после того, как родит она — а до тех пор пусть посидит в темнице сырой. Что же до Рейнеке… Любому, кто принесёт его живым или мёртвым, достанется всё богатство, что есть на старике, все его перстни!

* * * * *

— Что там? — раздражаясь от любого малейшего промедления, спросил красный от гнева Ходута. — Что ты увидел? Не молчи же!

— Конь вороной, да с белым пятном на крупе, с кулак, — всё ещё пребывая в каком-то отрешённом состоянии, пролепетал длинноволосый блондин.

— Что значит это?

— Только у одного мужа такой конь был, — поднял глаза к небу, будто моля о спасении и направлении на правильный путь, Вещий Олег.

— Булат, Лютов конь, — прошипел Сверр и горько улыбнулся воеводе. — А вы все не верили мне, когда я узнал его в том переулке, когда спасли мы Вепря от расправы!

— Меня сейчас волнует только судьба моего брата, — прервал разговор дружинников Ходута и оседлал крупную, седоку под стать, лошадь, Сверр же вскочил на Молнию.

— Встречаемся в детинце, здесь уже небезопасно, — обратился к молодым соратникам воевода и схватил за запястье Рейнеке, что собирался под шумок покинуть остальных. — И ты тоже пойдёшь со мной, чтобы рассказать обо всём подробнее. Богуслава, собирай вещи, но только самое необходимое. И вели слугам готовить телегу да бочки побольше.

— К чему бочки?

— Ни к чему, а к кому, Богуслава.

* * * * *

Уже через минуту по узким улицам Новгорода разнёсся стук копыт и громкое ржание. Заходящее солнце отбросило удлинённые тени на стены деревянных домов: трое всадников молниями пронеслись вперёд, следом за ними же, загнанные в мыло, отправилась ещё пара коней с наездниками.

— Быстрее же, родная! — стиснул зубы Ходута, ударяя лошадь по упитанным бокам. — Быстрее!

Сверр верхом на Молнии оказался проворнее: светловолосый дружинник ушёл сильно вперёд, стремительно сокращая расстояние до всей троицы негодяев.

Главный похититель, на мгновение обернувшись, стал метаться голубыми глазами по сторонам и, казалось, довёл своего вороного коня до предела, ибо начал он хрипеть и отсверкивать раздутыми, влажными ноздрями. Поворот, ещё один…

И вот они уже близ Торга!

На площади и яблоку негде было упасть из-за обилия собравшегося там люда, поэтому негодяи ринули в самое сердце базара, к многочисленным лавкам. Они ловко уворачивались от груженых зерном телег, бочек с маслом, штабелей деревянных ящиков, минуя этот лабиринт и оставляя позади лишь разгневанные выкрики торгашей.

Сверр, чувствуя азарт и желание наконец-то расквитаться с Лютом, натянул поводья и окончательно нагнал двух его сообщников, проскочив между ними и пустившись прямиком за тем, чья кобыла несла похищенного младшего отпрыска Гостомысла; а вот для более габаритного коня Ходуты это стало ошибкой: всадники, сужая строй с обеих сторон, зажали его в своеобразные тиски и прямо на ходу начали пытаться столкнуть сына посадника с лошади. Та испуганно заржала и замотала головой, а молодец, притянув к себе за капюшон одного из неприятелей, резко швырнул того в стену.

Противник качнулся в седле, упал с рысака и с грохотом приземлился прямо в гущу расставленных на прилавке глиняных горшков, расшибая их своей головой в черепки. Второй же душегуб оказался удачливее и сам резко врезался боком своего коня в ходутова раз, второй, третий, тараня того и мешая продвигаться вперёд.

— Да чтоб… тебя! — выкрикнул детина и с силой ударил локтём в наёмника, но тот всё не отступал и снова лавиной обрушился на них. На сей раз сам злодей полетел вверх ногами в сторону, лошадь его и вовсе упала на бок — и скакуна сына градоначальника это окончательно испугало и выбило из колеи.

Протяжно ржа и с шумом выдыхая воздух, животина встала на дыбы и едва не свалила с себя в отчаяньи натянувшего поводья Ходуту, передними ногами она и вовсе ударила по вывеске ближайшей таверны, сшибая вырезанную из дерева чёрную овцу и растаптывая её копытами.

— Успокойся… успокойся же! — ступня, прогнувшись всем сводом, едва удерживается от того, чтобы не выскользнуть из стремени.

— Успокойся! — поводья обмотались вокруг левого запястья, и малейшее неверное движение теперь могло стоить ему руки или вовсе жизни.

Спастись из пожара и оказаться убитым своим же скакуном? Ну уж нет!

Медленно лошадь делается спокойнее и прекращает резкие движения, но приходит в себя и отделавшийся ушибом первый негодяй. Мужчина подкрадывается к Ходуте и заносит над ним ту самую вывеску, которой со всего размаху ударяет по широкой спине молодца.

Следом за глухим стуком слышится совсем иной звук — широко раскрывший глаза Ходута отпускает поводья и падает на землю, а рядом с ним приземляется деревянная вывеска, из которой торчит пара длинных кривых гвоздей — ржавых и окровавленных, с висящими на ней клочками плоти.

* * * * *

До сердца города они добрались за час с небольшим — короткими перебежками и прятками по тёмным переулкам и углам. Закатное время зажгло в небе оранжевые и розовые сполохи, а яркость окружающего мира словно убавили, поэтому незамеченными и неприметными они проплутали до самого окольного града и, миновав по единственному мосту рвы, оказались у высоких деревянных стен крепости.

Часовые у ворот едва не подняли тревогу, однако князь с Бранимиром всё уладили и объяснились — поэтому встречать их прибыл сам начальник гарнизона. Некрас, тысяцкий, оказался знаком с Игорем — тот в компании Гостомысла уже посещал посадское войско, остальные же видели его впервые.

— Княже, — произнёс этот мужчина средних лет с мышиного цвета шевелюрой и будто потухшими годы тому назад глазами и перевёл взгляд на Ольгу, кланяясь и ей. — Княгине… Прошу извинить за холодный приём, такова уж служба у стражи — не доверять никому.

— Всё в порядке, — протянул ему кисть для рукопожатия Бранимир.

— Кроме недовольств в Посаде и возмутительных выкриков бунтовщиков, — фыркнул великий князь и оглянулся на оставшийся за спиной город, в отдельных частях которого пылало не только зарево заката, но и пожары. — Почему бездействуете и ничего не предприняли?

— На Торгу мы держим две дюжины воинов, купцы своими силами охраняют свою собственность в гавани, мы же лишь патрулируем рынок и не трогаем ни пристаней, ни складов, так повелось давно. Часть воинов вернулась в гарнизон и доложила о случившемся, полторы сотни дежурят в детинце, ещё четыре готовы выдвинуться из окольного града в Посад, в Посаде две сотни человек тоже наберётся, нужен лишь приказ противостоять своему же люду — а его отдать некому, посадника у нас нынче нет. Без приказа…

— Князя достаточно будет? — смотрит на Некраса Игорь и, не дожидаясь ответа — он и не требовался, продолжает. — Мы не можем тратить время впустую во время смуты.

— Княже… Быть может, переговорить с мятежниками? Понять, чего они хотят? — нахмурился Бранимир и тут же оказался осаждён раскалённым как угли взглядом Рюриковича.

Тут же к воротам прибывает ещё один воин, верхом на лошади. Совсем ещё юный, он спешивается и непонимающе глядит сначала на тысяцкого, а потом — на всех остальных людей, ему не знакомых.

— Поклонись великому князю, — цыкает на него Некрас, и парнишка несмело и неуклюже принимается отвешивать один за другим поклоны. — Кто ты, кто сотник (5) твой?

— Семаня я, с отряда сотника Жаса, — отвечает он робко и, боясь поднять глаза на князя, вовсе зажмуривается, как будто так всё станет легче. — Мятежники на Торгу… головы у них Вепря, Вола да Хруща, и жена покойного Козводца тоже, но живая… пока… в клетке. Велели передать тысяцкому… что…

— Говори же! — не терпит Игорь. — Или они пол-языка тебе отрезать успели?!

— Не могу я слов таких высказать, княже…

— Говори!

— Велели передать тысяцкому, что сам по себе отныне Господин наш Великий Новгород, сам себе избрал князя иного. Ежели не передаст Некрас ключи им от крепости, не присягнёт на верность — сами они придут и возьмут власть в свои руки, — протараторил парнишка и пуще прежнего зажмурился.

— Какого такого князя?! — стал темнее тучи Бранимир. — Кто главный у этих святотатцев?

— Ты сам слышал, о чём они вели свои речи, Бранимир, а теперь ещё и это. И отца моего ты знавал — допустил бы он такое?! — Игорь, не желая больше выслушивать доводов старого воеводы, нервно сглотнул и добавил. — Зажигайте синее пламя. Немедленно.

— Вы слышали приказ князя?! — прикрикнул на стоящих рядом стражников Некрас и заиграл желваками, готовясь к худшему. — Исполняйте!

Вскоре на главной смотровой башне детинца зажглось высокое, в человеческий рост, пламя. Огненные языки взвились над крепостью и минутой позже изменили свой оттенок с привычного красно-оранжевого на неестественный сине-зелёный.

— Что за синее пламя, Бранимир? — прошептала Ольга, вздрогнув от бледных голубых отсветов, озаривших ночное небо: ей они казались совершенно кошмарными и потусторонними, да и словно не было в этом костре жара и тепла, одно только мертвенное сияние.

— Заведённый ещё до постройки Новгорода на этих землях порядок. Обычное пламя означает, что всё спокойно и идёт своим чередом. Жёлтое (6), ежели добавить к углям соли — это враг внешний, неприятель у стен города — тогда собираются все за валом и рвами, в окольном граде. Синее же пламя, — с горечью в голосе поднял в вышину глаза и старый вояка, сделав паузу. — Синее же пламя, коли бросить в жар порошка одного камня — это недруг внутри города.

— Что это значит?

— Пока горит оно, любой застигнутый на улицах горожанин будет сочтён предателем и мятежником. Верному государю люду положено не выходить из своих домов да лавок, а если кто и высунет нос — встретит того карающий меч.

* * * * *

1) Индигофора — произрастающее в Индии растение, из которого производили пигмент индиго; позволить себе окрашенные им одежды или ковры могли лишь самые состоятельные. Простой люд довольствовался красителем из дикороса крутика (вайды красильной), однако цвет был менее стойким и глубоким;

2) Вдачество — разновидность временной кабалы, когда в обмен на еду или деньги свободный человек становился обязанным исполнить определённый объём работ закупом. Если работы не выполнялись в срок, то у вдача изымалось имущество, если же оно не покрывало всей стоимости (или зависимый предпринимал попытку сбежать), то такой человек становился обельным холопом, т. е. по сути бесправным рабом и имуществом господина;

3) Дядька — приставленный для надзора или ухода за малолетним ребёнком воспитатель мужского пола;

4) Тысяцкий — военный руководитель посадского войка и городского ополчения, военачальник;

5) Сотник — в русском войске с IX века до начала XVIII века воинская должность. Полное название — Сотенный голова или Голова сотенный, был начальником сотни ратников;

6) В основу взята задумка о разном окрашивании пламени ионами металлов, входящих в состав солей. Хлорид натрия (поваренная соль) даёт жёлтый цвет, медьсодержащие минералы — синий и сине-зелёный.

Глава XXVII: Синее Пламя

ГЛАВА XXVII: СИНЕЕ ПЛАМЯ

С наступлением ночи на одной из башен крепости зажглось сине-зелёное пламя, отбрасываемые им жуткие тени своими длинными руками поползли в каждую улицу, в каждый конец лежащего внизу города. Завораживающее сияние освещает опустевший Торг с разгромленными лавками и наспех закрытыми владельцами питейными заведениями, скользит по потайным тропам Посада, прорезает бархатное чёрное небо над прилегающими к Новгороду слободками.

Предупреждающий и своих, и чужих символ виден из каждой точки города, будь то принадлежащие богатеям широкие улицы с мощёными деревянными помостами дорогами или же жмущиеся друг к другу в тесноте, словно замёрзшие зверьки в норе, лачуги простого люда.

Синее пламя не щадит никого, не делая различий среди сословий, достижений или происхождения.

По Посаду, мимо охваченных пожаром особняков и снующих туда-сюда крысами мародёров, мчит крытая повозка. Пару коней подгоняет суровый возница, сильные руки которого нещадно хлещут скакунов хлыстом; взгляд усталых глаз устремляется к укреплённым стенам городской твердыни, где пляшет далёкий синий огонёк.

— Негораздки (1)… — шепчет он себе под нос. — Околотни (2)!

Женщины с детьми, согнутые крючком старики, мирные жители от мала до велика Новгорода спешат к своим домам, закрывают окна на ставни, а двери — на тяжёлые засовы. Топот копыт становится громче… и из-за поворота перед телегой показывается дюжина марширующих вооружённых стражников.

— Взять его! — главный среди посадских воинов указывает рукой на воз, и один за другим его люди бегут к подозрительной телеге.

Хорошо, что конных ратников в Новгороде, за исключением боярских сынов, не было — от пехотинцев сподручнее уходить. Повозка резко разворачивается и дёргается прочь с места, а пузатые высокие бочонки в ней потряхивает от ухабов и ямок. Быстрее, быстрее!

Оставшиеся несолоно хлебавши вояки тормозят и вскидывают руки, но очень скоро их мечи находят новую добычу в лице кучи оборванцев, груженых мешками с награбленным добром. Несколько взмахов серебряных молний мечей — и улицы города орошает багрянец.

Повозка, колёса которой скрипят и чудом не расходятся в разные стороны, приближается к заветным валам окольного града, но покой её пассажирам может только сниться. На сей раз на пути возникает троица мятежников с факелами и холодным оружием, следующая навстречу возу.

— Что бы ни случилось, — уверенно произносит возница, обращаясь не то к усталым коням, не то к кому-то иному, — Оставайтесь на месте и ничего не делайте.

Уже через минуту они были здесь.

— Ты что забыл среди ночи тут, старик? — светит прямо в лицо хмурому мужчине самый молодой из троицы. — Куда дорогу держишь?

— К детинцу, — морщинистый палец показывает на источник синего пламени. — Бочки с мёдом везу, купец я.

— Мёд, стало быть? — парнишка вместе со своими подельниками обходит телегу по кругу и стучит в ближайшую кадку, та, до краёв наполненная напитком, почти не отзывается. — Не пригодится он им там, зато мы отпразднуем нашу славную победу! Или не слышал ты, что наше вече порешило?

— Чего же? — недовольно, даже брезгливо морщит нос спешившийся извозчик: рука одного из трёх смутьянов сплошь покрыта свисающей тёмно-жёлтыми струпьями кожей. — Для чего народ собрался?

— Князя нового мы избрали, нет больше власти у этого безвольного Игоря!

— Вместо взятия городов да воинской славы наверняка сейчас берёт свою молодую жену, — вторит ему ещё один голодранец и скалится почти беззубым ртом с бурыми обрубками клыков.

Внезапно "купец" отточенным движением тянет руку к сокрытым за волнами длинного плаща ножнам и, резко обнажив булатную сталь, скользит клинком по шее последнего негодяя, перечёркивая кадык алой линией по горизонтали, и швыряет его на дорогу.

Обладатель струпьев бежит в сторону противника, однако Вещий Олег, сняв с головы капюшон, рассекает мечом факел в руках бунтовщика пополам. Раздаётся треск, и вместе со щепками в лицо негодяю летят брызги раскалённого масла и искры, а сам он, вереща от боли, хватается за обожжённую физиономию руками.

Во второй раз меч воеводы выбирает своей целью брюхо голодранца и, прокрутив саксонскую сталь внутри плоти противника против часовой стрелки, покрытый испариной, маслом и кровью дядя князя вытаскивает его из захлёбывающегося собственными внутренностями неприятеля и вытирает лоб ладонью от капель пота.

Суровый взгляд находит последнего из троицы, самого говорливого, что мечется на месте и сжимает в руке свой топор так крепко, что, кажется, кожа на побелевших пальцах вот-вот лопнет от перенапряжения.

Парнишка бросается вперёд и ударяет воеводу коленом в бок, но тот почти не реагирует, лишь стискивая зубы. В следующее же мгновение Вещий Олег отвечает ему пинком по лодыжке, и подкосившийся мятежник падает лицом на землю, чувствуя на зубах своих хруст пыли.

— Ногами, стало быть, драться хочешь? — спрашивает воевода и один за другим обрушивает на него удары тяжёлого сапога: в живот, в рёбра, по лицу, между ног — куда только может попасть. — Будет по-твоему!

Внутри повозки слышится какое-то суетливое шевеление, и крышка одной из бочек открывается, падая на соседнюю. Оттуда, усталая и заплаканная, высовывает голову Богуслава:

— Воевода… Оставьте его, воевода! Давайте продолжим лучше путь, пока не наткнулись ещё на какое-то злоключение!

— Повезло тебе, — огрызается варяг и напоследок замахивается и ударяет ногой злодея так сильно, что тот сворачивается калачиком и принимается надсадно кашлять. — Следи за своим поганым языком, когда говоришь о князе нашем, иначе в следующий раз останешься без него.

* * * * *

Он уже потерял счёт тому, сколько времени стоял на крепостных стенах под промозглым ветром, дующим с северо-запада. Весь Новгород и его окрестности с голубыми лентами Волхова и Илмеря были видны отсюда, словно на ладони, и взгляд Игоря скользил по зелёным пятнам холмов, ежащимся колючим вершинами ельника и возвращался назад, к охваченному пожарами и волнениями поселению.

Новый город, отстроенный его родителем как будущая процветающая столица рядом с прежней резиденцией (2), восстал против рода Рюрика и запылал сотнями костров и готовых погибнуть за свои убеждения горящих сердец.

Неужто история повторялась?

Князь поёжился от порывов холодного ветра и вздрогнул, но на сей раз — уже от испуга. Размышления его прервало мягкое прикосновение к шее, которую обвила тонкая и нежная девичья рука.

— Холодает, княже, — обращается к нему Ольга и второй рукой приобнимает сзади, подбородок её ложится точно на плечо правителя, а горячее дыхание обдаёт ухо теплом. — Лучше вернуться нам в покои. Некрас выделил свою комнату, пусть тесновата она, но есть там всё необходимое.

— Не пойду я. Не хочу, — отрезает он и мотает темноволосой головой. — Здесь мне спокойнее, да и видно всё, как соколу с высоты.

— Соколы спят ночами, вместо них дозор несут сычи и неясыти. Отчего же тревожится князь души моей? Отчего велел зажечь синее пламя?

— Если после выходок своих ты будешь сомневаться в моих реше… — государь киевский замолкает, когда на уста его ложится ольгин указательный палец, и оторопело смотрит на варяжку.

— Не сомневаюсь, — шепчет она, обходя его и оказываясь лицом к лицу к супругу, привстаёт на цыпочки и накрывает губы мужа жадным, но коротким поцелуем, после чего стыдливо опускает глаза в пол и вздыхает. — Но хочу разделить с князем своим все его печали и тревоги.

Ласково, невесомо — точно крыльями горлицы — дочь Эгиля проводит ладонями по широким плечам князя, а затем запускает тонкие пальцы в густую шевелюру и принимается массировать затылок. Князь расслабляется и закрывает глаза, но уже через несколько мгновений прикусывает губу и пытается отстраниться.

— Твои горести — мои горести, твои несчастья — мои несчастья. Что на душе у властелина моего сердца? — Игорь берёт варяжку за запястье, крепко, до боли зажимая его, но девушка лишь опускает собственную руку ниже и кладёт ладонь на грудь супруга. — Уста могут лгать, но сердце не обманет. Вот оно и бьётся подобно трепетной птице. Тук-тук… тук-тук…

Игорь, окончательно сдавшись и опустив свои руки, смотрит на суженую каким-то надломленным взглядом, а на лике его отпечатывается смятение. Глаза, похожие сейчас на два блюдца озёр, сверкают от слёз — но так и не находят смелость дать им волю.

— Зол я… и страшно мне… — робея, молвит он и тут же замолкает, сам не веря произнесённым словам. — Трусом себе кажусь.

— Нет трус князь мой, а испуган. Стал бы трус признавать свои страхи? Поведал бы кому-то о них? А признавши свои страхи, делается человек смелее. Страх растёт из чувства опасности и боязни за свою жизнь — кто же за неё не беспокоится?

— Воевода… — продолжает Игорь, взгляд которого становится словно бы стеклянным и глядит не на ночной город, а будто сквозь него, в самую суть. — Дядя. Рассказывал мне, что была уже в этих землях смута до того, как отец срубил новый град, я тогда ещё не родился даже. Тысяцкий словенский, Вадим, собрал тогда под собой всех недовольных властью варягов и поднял восстание. Хотели они сместить князя и утвердить свои порядки, много тогда крови пролилось и мужей полегло — и со стороны дружины, и простого люда…

— Но подавили его, раз мы здесь сейчас? Значит, и с этими волнениями мы справимся, — прижимается к нему ближе Ольга и берёт в свои руки замёрзшие персты супруга.

— Ежели не пойдут супротив синего пламени лучшие люди городские. Тогда Вадима поддержали лишь простолюдины, купцы да бояре остались в стороне меж двух огней, посему и порубило войско Рюрика бунтовщиков, а сам отец обезглавил зачинщика прямо на поле боя. А сейчас… не уверен я в том, что не поколеблются они, не соблазнятся другой стороной (4).

— Меня греет мысль, что пока были и есть в Новгороде такие благородные мужи, как Гостомысл и Ходута, то есть и надежда, — Ольга улыбается и увлекает за собой терзаемого думами князя. — Холодает. Пойдёмте, княже, в покои, там я Вас согрею.

* * * * *

Какой бы силушкой богатырской не обладал самый крепкий из дружинников, тяжёлый четвертьпудовый замок даже ей не поддавался, поэтому сбежали они с чердака через окно, по связанным между собою на манер троса старым одеялам и ветоши.

Окольными путями пленники обогнули самые оживлённые во всех смыслах участки посада и затаились в той его части, где всё было тихо — пока не зажёгся в одной из башен детинца огонь.

— Да туды ж его через коромысло! — выкривает в сердцах Ари, глядя в сторону полыхающего на возвышении синего пламени.

Спутница его, не выпуская из рук своих увесистого канделябра, возмущается и сердито цокает.

— Тсс, вдруг услышит кто, — пробегает глазами по тёмной улице Милица и шевелит ноздрями. — Худо это, очень худо!

— Вернёмся, стало быть, лучше?

— Куда вернёмся? Половина улицы нашей горит, глядишь, и от нашего дома ничего не осталось кроме пепелища. И это не говоря уже о волками рыскающих по граду мятежниках! Добрый люд весь по домам схоронился и сидит тише воды да ниже травы.

— Мы-то, выходит, и не добрый люд вовсе? — смеётся лысый бородач и глядит на толстушку, что занесла над ним импровизированное оружие, да не посмела ударить шутника по его дурной голове.

— Нерадостно мне вовсе! И назад нет дороги, и дверь ни один постоялый двор, ни один знакомый нынче не откроет, — причитает шёпотом жена главы торгового братства, однако дружинник её словно не слышит, вместо этого наклонившись и не сводя глаз своих с одной точки. — Оглох ты или…

Скандинав, до этого несерьёзный, отводит одну руку за спину и даёт ею знак замолчать.

Из заброшенного переулка напротив выходит немногочисленная процессия из четверых мужчин и одной женщины, да не простой: то была сама Лана! Вдова Козводца медленно ступает посередине своих конвоиров, с опущенными в землю глазами и грязным от крови и пыли лицом.

— Лана? — не верит глазам своим Милица и только сильнее хлопает ими от недоумения. — Если за ней явились пройдохи из той же шайки, что навестили нас, то ничего хорошо в этом нет. Только посмотри на неё, эти ссадины и синяки…

— Разберёмся с ними? — спрашивает, уже засучив рукава и достав тяжёлый меч, Ари.

— С четверыми? Ты рехнулся?

— А что? У меня есть клинок, у тебя — эта штуковина, а они, погляжу, те ещё заморыши.

— Уверен? — с сомнением слегка подбрасывает канделябр бывшая ключница, словно оценивая его силу на вес.

— Вполне.

— В нашем положении "вполне" меня не очень-то устраивает, — раздражённо молвит и вздыхает Милица.

— Очень вполне. Так лучше?

Жена Вепря только кивает и нагибается, прячась среди деревянных стен, а вот Ари кидается вперёд с зычным криком.

— Пустите её! Пустите — а не то полетят ваши головы!

Негодяи один за другим ошарашенно смотрят то на свою пленницу, то на несущегося к ним молодца; лицо самой же Ланы вытягивается в гримасе удивления, а глаза становятся похожими на пару блюдец. Ближайший к Ари проходимец хватается за дубину, но движения его не так расторопны, как у опытного дружинника: стальной меч оставляет на грязно-белой рубахе противника длинный кривой кровавый след, и он тотчас же падает на мостовую.

На второго желающего сразиться обрушивается сначала тяжёлый кулак скандинава, а потом он получает в висок рукоятью меча и покачивается на месте, прежде чем сползти вниз по стене и обмякнуть.

— Есть другие смельчаки?! Налетайте!

Ещё один бунтовщик достаёт из-за пояса нож и выставляет вперёд вытянутую руку, держась на расстоянии в несколько аршинов от дружинника. Сверкая карими глазами, он щёлкает языком и будто дразнит противника — и тут же делает выпад вперёд.

Ари подобно разъярённому быку заносит на головой меч и бежит наперерез голодранцу, но он на удивление проворно отскакивает в сторону вертливым хорьком и размашистым ударом кинжала оставляет на предплечье дружинника глубокую алую рану. За спиной у викинга доносится смешок, и, обернувшись, он видит ещё одного негодяя, которого упустил в суматохе поединка.

Тот сжимает руки в кулак… и хребёт его трещит громко, точно ломаются доски в заборе. Мужчина плюхается ничком с вывернутой неестественным образом головой и верещит от боли, за ним же оказывается не на шутку грозная Милица со своим подсвечником наизготове.

— Осторожно! — кричит она и хватает за руку охваченную паникой Лану.

Отозвавшийся на предупреждение Ари нагибается — нож последнего из разбойников пролетает в ладони от его лысой головы — и вонзает тому в живот клинок, а затем отталкивает противника назад ногой, с мерзким хлюпающим звуком извлекая меч из раненой плоти.

— Я же говорил, — вытирает он оружие о собственную штанину. — Управились.

— Лана… Ты как? Что эти изверги с тобой сделали?

Несколько мгновений вдова Козводца испуганными глазами смотрит на лица своих спасителей, пребывая в неудомении, прежде чем отвечает:

— Я… в порядке. Пара синяков да разбитая губа ничто по сравнению с тем, что они сотворили с Хрущом и Волом. Мертвы они, а головы их выставили людям на потеху и воронам на съедение посреди майдана на Торгу.

— А Вепрь… Видела Вепря ты? — не теряя надежды, перебивает её Милица и крепко сжимает губы. — С вами он был? Куда повели они его?

— И Вепря нет больше. Мне… очень жаль.

Воздух вокруг Милицы вмиг сделался густым и холодным, а дыхание замерло от тяжёлой новости. Дрожащими руками она потянулась к Лане и схватила её за плечи так крепко, что женщина прослезилась и попыталась вырваться из железной хватки, но тщетно.

— Откуда ты знаешь?! Не могли его тронуть! Не могли!

— Своими глазами я видела… Пусти!

Ари кладёт ей на запястье тяжёлые руки и сжимает их, заставляя отпустить несчастную вдову Козводца, и следом пышка просто падает на колени и прижимает сложенные словно в молитве ладони к груди. Слёзы неудержимым потоком текут по щекам, а мир вокруг с мрачными улицами, тенями и синими сполохами вдалеке расплывается и издевательски стучит нестерпимым гулом в голове.

— Милица, — хлопает её по щекам, пытаясь хоть как-то привести в чувство, дружинник. — Милица! Прошу, давай отложим это на потом, сейчас не место и не время для траура. Я… не хочу, чтобы кто-то ещё пострадал сегодня ночью. И тебя терять я тоже не собираюсь.

— Всё равно мы сгинем до заката, — вставая на дрожащих ногах, безразлично отвечает она и расплывается в безумной улыбке. — От рук захвативших город безумцев или же от шальных стражей из посадского войска, нигде мы не найдём спасения от синего пламени.

— Ты права, в городе остаться в живых будет тяжело, весь Посад кишит жадными до крови, — прикусывает он губу и теребит пальцами складку на рубахе. — Остаётся один путь — по воде.

— Что ты имеешь в виду? — вскидывает бровь осматривающая тела негодяев Лана.

— На пристани в Торгу полно лодок, если доберёмся туда, то по реке сумеем доплыть прямиком до детинца, уж там никакие смутьяны нам не угрожают.

* * * * *

Насколько уверенно потянула она за собой князя, настолько медленно и робко, боясь оступиться, шагала сейчас по освещаемым лишь редкими сполохами факелов коридорам крепости. Вдруг она сделает что-то не так? Вдруг совершит ошибку и не сумеет исполнить супружеский долг, навсегда потеряв расположение мужа, которого и без того уже разочаровала, глупо попавшись в своём наряде посреди города?

От этих мыслей Ольга вздрогнула и свершилось то, чего она больше всего опасалась — лодыжка неестественно вывернулась, и, вскрикнув, девушка стала терять равновесие, как вдруг сильные руки обхватили её за талию и притянули к себе.

Сначала приблизилась грудь в льняной рубахе, затем шея и, наконец, лицо Игоря с лукавыми, дразнящими глазами, в глубине которых искрилось желание — как тогда, в пекарне перед их свадьбой.

Рука князя скользнула к капюшону и освободила упавшие волнами волосы от плена мальчишеского облачения, тыльной стороной ладони он провёл по щеке варяжки, и она, испытывая неведомые ей доселе ощущения, затряслась мелкой дрожью — совсем не от гуляющего по коридору сквозняка. Вслед за сердцебиением участилось и дыхание, чего не мог не отметить сын Рюрика — и только увереннее продолжил свои ласки.

Всё тело хозяина киевского престола напряглось, мышцы на груди обрели твёрдость, а ниже живота блуждающая словно слепой котёнок ладонь Ольги нащупала куда более каменную плоть. Пальцы мужчины, тонкие и красивые, стали играть на ней, будто на гуслях, плавно скользнули по щеке, задержались на устах и едва приоткрыли рот.

— Я больше не могу сдерживаться.

Наклонившись, он накрыл губы супруги своими, а затем прикусил нижнюю, становясь всё более азартным и ненасытным. Пытаясь достойно отвечать на его касания, Ольга подалась вперёд и запустила обе руки под тонкую ткань рубахи, проводя по бугрящимся мышцам на спине. Их поцелуи были лихорадочными, глубокими, страстными, обжигающими — словно никого сейчас не было вокруг них, а весь мир полыхал в синем пламени.

Княжеские ладони, казалось, находились везде и повсюду: дочь Эгиля ощущала их лёгкие и вместе с тем требовательные прикосновения на тонкой шее, на ключицах, а затем они проворными горностаями устремились ещё ниже, обвивая девичий стан на талии.

Сильное, тяжёлое — но было в этой тяжести что-то приятное — тело накрыло варяжку сверху и прижало к стене, и вот она уже не отдаёт отчёта своим мыслям — и изгибается, слегка постанывая под каждым движением.

Ещё через минуту они оказываются в предоставленных тысяцким покоях. Тяжёлым, с поволокой взглядом Игорь глядит на кровать с медвежьей шкурой и резким движением сначала бросает последнюю на пол, а затем бережно кладёт на неё и свою супругу. Одежды летят в сторону, и они остаются наедине друг с другом совершенно нагие, будто новорождённые младенцы.

С момента прибытия в Новгород Ольга десятки раз прокручивала мысли об этом в своей голове, страшась близости и представляя её как нечто неприятное, но то, что творил с ней великий князь, оказалось во сто крат лучше и, как бы странно это не звучало… красивее?

Оказавшийся сверху наследник Рюрика решил наконец-то положить конец её девичеству и плавно, но настойчиво качнулся и погрузился в неизведанные для него доселе глубины. Девушка лишь тихо, сдавленно вскрикнула и побоялась даже пошевелиться, оцепенев от кратковременной вспышки обжигающей боли и заполнившего её естество мужества.

Взгляд князя, пронзительный и жадный, она словно физически почувствовала на себе и, распахнув веки, прошептала:

— Продолжайте, княже…

Движения его сделались глубже и быстрее, а потолок, казалось, затанцевал у неё над головой и слился в одно тёмное и бесформенное, похожее на кляксу, пятно. Прислушиваясь к своему телу и пытаясь понять, что с ним происходит, варяжка отдалась какому-то наитию и стала отвечать на каждый толчок поцелуем, принялась гладить плечи и спину мужа, который более не мог сдерживать порывов.

Лицо князя исказила гримаса, и оно поднялось вверх так, что видна осталась лишь аккуратная борода и напрягшаяся шея. Послышалось сдавленное рычание, и в тот же момент низ живота Ольги накрыла волна жара, вторая, третья…

Когда Игорь, наконец остановившись, прерывисто задышал и заглянул ей в глаза, девушка уже не чувствовала собственного тела. Прикосновение сильной руки к зардевшей щеке и сдержанный, короткий поцелуй стали для неё провожатыми в глубокий, спокойный сон.

* * * * *

1) Негораздок — недалёкий человек;

2) Околотень — недоумок, придурок;

3) Имеется в виду т. н. Рюриково городище, гипотетическая резиденция варягов с прилегающим поселением, располагавшаяся у озера Ильмень до постройки нового города — т. е. Новгорода;

4) Речь о спекулятивном восстании ильменских словен во главе с Вадимом Храбрым против Рюрика и его дружины. Упоминается в Никоновской летописи: "Въ лето 6372… Того же лѣта оскорбишася Новгородци, глаголюще: «яко быти намъ рабомъ, и много зла всячески пострадати отъ Рюрика и отъ рода его». Того же лѣта уби Рюрикъ Вадима храбраго, и иныхъ многихъ изби Новогородцевъ съветниковъ его…"

Глава XXVIII: Линия Жизни

ГЛАВА XXVIII: ЛИНИЯ ЖИЗНИ

К грохоту, гомону и воплям снаружи она уже почти привыкла и старалась не обращать никакого внимания на происходящее, что бы ни доносилось оттуда, какие бы жуткие вещи не творились. И в мирное время улочка с тавернами, постоялыми дворами и прочими увеселительными заведениями заслуживала звание места довольно злачного, сейчас же… Сейчас все слухи, которые ходили об этом, словно ожили и во сто крат стали сильнее благодаря буйству возомнивших себя хозяевами мятежников и их кровавым стычкам со стражниками из войска посадского.

Выгнать прочь самых отъявленных негодяев и разместить оставшихся гостей для их же безопасности в свободных комнатах Забава какими-то чудом сумела быстро и без осечек — и это несмотря на отсутствие в городе отца. Поэтому уже через несколько минут после того, как на холме появился зловещий синий огонь, двери "Пьяной овечки" оказались крепко-накрепко закрыты, ставни — захлопнуты, а посетители расквартированы.

Осталось только заняться немытой посудой, которой последние оставили настоящие горы.

Руки схватили было наполненный до краёв тёплой водой таз, как вдруг треск, оглушительный и близкий, где-то совсем рядом, нарушил окружающую тишину, а следом к нему добавилось лошадиное ржание — прямо под её окном!

— Да чтобы вас! — выкрикнула в сердцах дочь Задора и открыла ставни на втором этаже, свесив оттуда голову вниз и держа наскоро схваченный масляный светильник. — Подите прочь, куда шли, нечего тут ходи… Ходута?!

Даже в тусклом свете масляного фонаря она узнала его безошибочно: не было больше в городе кого-то такого же высокого, с широкими плечами и буйной головой тёмных кудрей. Тут же, сбоку от него, валялась в углу несчастная вывеска в виде чёрного барашка.

Пардусом она вылетела из комнаты и спустилась до лестнице, дрожащими руками открыла тяжёлый засов и оказалась на улице, где в считанных аршинах от входа в заведение лежал он. Медленно рот девушки открылся и пополз вниз, за ним потянулись туда же уголки глаз, и одни лишь удивлённые брови, напротив, полезли на лоб.

— Ходута! — бросается Забава к нему и думает сначала, что знакомый молодец просто нетрезв, вот и явился к ней, но чем больше смотрит она на окружающую обстановку, тем лучше понимает, что будь её предположение правдивым — стало бы всё в разы проще.

Хрипящий, завалившийся набок конь, который уже вряд ли поднимется. Сотни разбитых горшков и заваленная черепками мостовая. И вывеска, содранная какой-то чудовищной силой со стены — с торчащими из неё алыми гвоздями.

— Ходута! — повторяет Забава и щупает его могучую грудь: тяжело и медленно, но она двигается. Дышит… Дышит!

Девичья рука осторожно скользит ниже и чувствует, как по пальцам струится тёплая жидкость и, подняв ладонь ближе к мерцанию светильника, дочь трактирщика видит кровь. Весь левый бок со спины — влажный и багровый.

— Ходута, — напрягается она и пытается привести молодца в чувство, толкает в плечо, тормошит по лицу, но тот не откликается и только делается бледнее. — Ходута! Ответь же, родной!

Отчаяние сменяется гневом — на себя, за то, что ничего на не получается; на него — что снова явился к ней на порог изувеченным и вручил свою жизнь в её руки, даже не спрашивая. Хочется кричать, хочется как следует вдарить по этому кудрявому котелку, но толку с того?

— Я даже на пядь тебя не сдвину, здоровенная ты скотина, — проговорила темноволосая девица сквозь зубы и, не выдержав, от безысходности стукнула по груди его кулаком — но даже это не помогает. — Не сдвину тебя… одна не сдвину.

В опухших, красных от слёз глазах мелькают искорки здравого смысла, и Забава возвращается в отцово заведение, но только чтобы вместе с подмогой затащить внутрь своего великана. Четверо мужчин, схватив его за руки да за ноги, медленно и осторожно поднимаются на второй этаж, и Ходута наконец-то оказывается в тёплой кровати — но и так и не отзывается ни на одну мольбу.

Снять рубаху с детины никак не удаётся, и помощники её переворачивают посадникова сына набок, а сама Забава вспарывает ткань ножом из освобождает его от одежды. Несколько небольших, но глубоких уколов от гвоздей проникали в плоть немногим выше поясницы и зияли сейчас свежими рваными ранами. Однако не повреждения были самыми страшными — кровотечение всё никак не унималось, и даже сейчас на ложе Ходуты образовалась тёмно-красная лужица.

К растревоженной ране она приложила несколько пальцев и с силой прижала их к холодеющему боку молодца, стараясь не дать крови покинуть израненное тело.

— Принесите чистых простыней да тёплой воды, — прикринула она на постояльцев, и двое из них спешно метнулись за всем необходимым, пока ещё пара осталась здесь, рядом с Забавой.

— Не живут, ежели столько крови потеряют, — хмуро пробормотал себе под нос заглянувший через плечо девушки на раненого старик: та, пусть и медленно, но продолжала бежать по пальцам дочери Задора. — Может и не протянуть до восхода.

— Живут! — разгорячённая и раздражённая услышанными словами, гневно парировала Забава. — Он молодой, здоровый, обязательно выкарабкается!

— И впрямь, как бычок здоровенный, — кивнул второй из гостей. — Авось правда всё уладится.

Остальные вскоре возвратились, но перевязать раны оказалось делом сложным, но невыполнимым. С горем пополам перемотав тело Ходуты настолько крепко, насколько они могли, дабы обеспечить положенное давление, помощники Забавы бережно подняли его и положили безвольную голову на подушки.

— Благодарю, — кивнула остальным девица и села у изголовья. — Дальше я справлюсь одна, можете вернуться к себе. Спасибо ещё раз… и доброй ночи.

Дрожащими пальцами она коснулась щеки сына градоначальника, запустила их в тёмные кудри, которые путались подобно её мыслям: о проведённом тогда вместе вечером за душевным разговором и выпивкой, о лучистых как свет весеннего солнца глазах мужчины, о том, как с ней поделился он переживаниями о своё будущем и нежелании идти по стопам отца.

— Ну и молодец же ты… Ах, бедовый уродился! — пролепетала, одновременно плача и улыбаясь, Забава.

— И с долгами… не расплатился, — шевелит он губами и тихо, почти неслышно отвечает.

— Тише, береги силы. Всё будет хорошо, я обещаю, — с нежностью посмотрела она на него, взяла его пальцы — какие же холодные! — в свою ладонь и легонько сжала, словно закрепляя произнесённые слова.

— В кармане… в кармане моём.

Всполошившись и решив, что там нечто важное, второй рукой Забава залезает в карман и достаёт оттуда пару серебряных монет — которые тотчас же швыряет на пол, и они, прокатившись со звоном по половицам, теряются где-то в тёмном углу.

— Нехорошо это… Не расплатившись уходить, — продолжает он и старается открыть глаза шире, чтобы лучше рассмотреть втусклом пламени свечи девицу напротив, но веки так и остаются полузакрытыми, будто даже на это сейчас сил не остаётся.

— Не смей так говорить! — обжигает взглядом Забава и пуще прежнего сжимает слабеющую, делающуюся ватной длань. — Не надобно мне денег, неужели так и не понял?! Ты мне нужен, Ходута… Ты!

Захлёбываясь от солёных слёз, она бросается сбивчиво, беспорядочно целовать ходутовы веки, щёки, лоб, покрытый градом из холодных капель пота, а он лишь весь дрожит и глазеет на неё с застывшим на лице нелепым выражением и по-детскому глупой улыбкой.

— Ухожу… чувствую я, — лепечет он спокойно и лишь светится по забавиными губёнками. — В лицо смерти посмотрел, так дай же лучше на тебя мне теперь полюбоваться вдоволь…

Голова детины тотчас же завалилась на бок и он замолк, не то мертвый уже, не то всё ещё живой. Забава судорожно тянет к нему руку и кладёт на грудь.

Дышит. Стучит сердце в груди — но медленно, глухо, как крылья птицы, что запуталась в силках и, измученная, потеряла надежду выбраться.

Одной рукой накрывает она спящего молодца одеялом, второй — накидывает на себя длинный плат. Так и стоит она минуту, не сводя с него, светлого, чистого и непосредственного, словно младенец, своих глаз, прежде чем ступает за порог.

Коли заглянул Ходута в лицо смерти — есть у неё та, кто с ней если не подруга, то старая знакомая. И она сумеет договориться.

* * * * *

— Лишай проклятый! — выругался, обернувшись на мгновение и увидев, что Ходута и ещё двое разбойников остались далеко позади, Сверр: но Молния галопом неслась вперёд так быстро, что пути обратно не было, да и похищенного мальчугана упускать нельзя ни при каких обстоятельствах.

Петляние по тёмным переулкам и концам продолжилось ещё на какое-то время. Длинноволосый скандинав неистово подгонял своего скакуна, заставляя ту выкладываться по полной, минуя крутые повороты и избегая загромождавших улицу бочек, ящиков и телег.

Сердце бьётся в такт топоту копыт, остаётся совсем немного… Под лоснящейся, блестящей шерстью Молнии вздуваются мышцы, пот смешивается с пылью в мылкую пену.

Похититель Гостомысла-младшего ныряет в очередной закоулок с харчёвнями и трактирами, разгоняя в стороны вмиг прильнувших к обочине вооружённых горожан. И не просто вооружённых — вместо ожидаемых топоров, дубин да серпов с вилами держались они за саксонские клинки, которые взгляд дружинника узнал сразу.

Изготовлял их во всё государстве один только Вол, снабжая добротным булатом не только новгородцев, но и жителей прочих земель — с княжеской дружиной в том числе. А это значит, что бунтовщики либо убили его и завладели складами с товаром, либо он был с ними заодно — в это верилось гораздо меньше.

Остаётся надеяться, что даже с таким оружием горожане не станут головной болью для князя: в конце концов, в отличие от знающих толк в ратном мастерстве дружинников и посадского войска, сеча не была для тех привычным делом, и чаще они пребывали в компании сохи или гончарного круга, нежели острого меча.

От размышлений Сверра отвлекает вопрос одного из мятежных горожан, заданный с издёвкой.

— Вы бы коней на привязи оставили, а то своих же испугаете, — присвистнул он, глядя на дружинника и его скакуна. — Лошадь-то породистая, посмотрю… И сам красивый, отмытый. Боярский сын, небось?

— Боярский… Из рода Путяты, — называет первое же пришедшее ему в голову имя одного из гостей на княжеской свадьбе скандинав и хмурится: только сейчас он замечает на детинце синее пламя, символ восстания против власти. — С вами вместе желаю бок о бок сражаться, да из оружия только нож — много ли я им крови пущу игоревым прихлебателям?

— В третью дверь по переулку поди, там этого добра навалом. Только ты б… Сделал с собой чего, а то, глядишь, перепутают тебя в темноте, безбородного да с космами, с девкой — пускай и долговязой! — скалится беззубым ртом мужчина и кивает своим спутникам. — Вперёд, как глупо замесить глину и ждать, пока сама она превратится в кирпич, так и город мы не вернём, ежели своими руками того не сделаем!

— Как звать тебя, добрый человек? — немного погодя, бросает ему вслед Сверр.

— Первак, окунев сын.

— Спасибо тебе, Первак.

— За что благодаришь? — так ничего и не поняв, удивлённо приподнимает русые брови новгородец.

— За дельный совет.

По прошествии нескольких минут, когда улица снова становится безлюдной, он на прощание мягко хлопает по крупу Молнию, отпуская её подальше от кишащего негодяями района, а затем тянется к поясу с кинжалом. С решимостью, острой как нож в его длани, Сверр одной рукой собирает свои длинные светлые волосы в хвост, второй же принимается их обрезать.

Один за другим локоны падают к ногам, за ними тянется и ладонь, но только чтобы зачерпнуть немного пыльной земли и посыпать её на голову, испачкать лицо с зажмуренными глазами, измазать штаны да рубаху.

Спасти сына Богуславы из обиталища восставших у прежнего Сверра не было никаких шансов, зато Сверр новый может сделать это — и даже больше. Остаётся лишь посетить место, которое посоветовал Первак, и понять, что замышляют бунтовщики.

* * * * *

Словно раненый зверь, неслышно бежала она по опустевшему городу, не отвлекаясь ни на лязг оружия вдалеке, ни на сполохи пожаров, ни на отчаянные вопли и стоны — ноги сами несли Забаву вперёд, к заветной лачуге.

Боги, казалось, соблаговорили девушке, и на пути не встретилось ей ни единого препятствия. Раз так, то, быть может, и сейчас удача улыбнётся ей в последней раз, а потом пусть хоть до конца дней не являет своего светлого лика!

Не переводя дыхания, Забава перебежала через крохотный сад и остановилась на пороге покосившейся от времени хибары. Рука тянется к двери с глубокими, похожими на морщины на иссохшей старческой коже, трещинами и ударяет по ней кулаком раз, два, три… тринадцать!

— Баба Злоба! — почти отчаявшись, кричит она в темноту. — Баба Злоба, отвори!

Старуха, заслышав похожие на барабан звуки, кряхтит, ворчит, но медленно выплывает из своей заставленной хламом да зельями обители и открывает дверь с жалобным скрипом петель.

— Чего надобно тебе? — пучит она на девицу заспанные глаза и чешет голову со всклокоченными аки гнездо седыми космами. — Ночь на дворе, а она шастает, да ещё и когда блудички (2) мерцают и зазывают в могилу за собой.

Дряхлая рука показывает на синий огонёк, смутно видный вдалеке между деревьев да беспорядочных лачуг. Забава вздыхает и устало, вымученно улыбается:

— То сигнальный костёр в детинце, не блудички, бабушка…

— Ты старую не учи! — грозит в ответ Злоба указательным пальцем с длинным, похожим на совиный коготь, ногтём. — Блудички там, сотнями кружат над крепостью, ждут пополнения в стаю свою, на костях люда вадимова Рюрик детинец свой возвёл — вот и повелись они с тех пор там. Так почто явилась?

— Молодец, бабушка…

— Ба, молодец! — вскидывает руки старая ведьма и щурит один глаз, что придаёт ей одновременно и глубокомыслие, и делает забавной. — Прежний али другой какой?!

— Баба Злоба! — цокает Забава и, на сей раз уже не сдерживаясь, принимается рыдать. — Тот же. Хладный весь, дрожит и крови потерял много. Говорит, уйдёт он из мира нашего — да разве я пущу?!

— Коли вся в тревоге, то не стой на пороге, — как рукой снимает с лица лекарши издёвку, и становится оно вдумчивым, собранным, сама же карга увлекает дочь трактирщика за собой внутрь.

Под крышей жилища стоит всё тот же непередаваемый смрад из запаха трав, органов да частей тела, жира и разных камней, которыми забиты до отказа каждая полка, каждый стол, но Забава словно и не обращает на это внимания и, будто зачарованная, проходит вперёд и садится на заменяющий кресло старый щербатый пень.

— Вещи есть его? — косится на девицу строгий взгляд, пока костлявые руки молниеносно, будто бы сами по себе, смешивают какие-то коренья, порошки и лапки мелких зверей в старом чугунном котле с водой. — Чую неладное я, в который раз с ним такое на моей памяти за неделю? Второй?

— Второй… Рубахи клок, прямо с тела — да с кровью, — наученная опытом, протягивает бабке багровую тряпицу девушка, и та мигом оказывается в сосуде вместе с прочими ингредиентами. Забава старается не выказывать волнения, но чувствует, как по спине её бегут мурашки — не то от сырого воздуха, не то от страха узнать, что же увидит в тёмном омуте Злоба.

Старуха, сгорбившись над пузырящимся котлом низко, будто на плечах у неё лежал невидимый мешок с камнями, плюёт в чан и опускает туда указательный палец, принимаясь медленно водить им по часовой стрелке и приговаривать себе под нос:

— Кора ивы да водица

Из полоя,

Длань куницы,

Корень дуба, цвет левкоя,

Глина с берега у Прости (3)

Да пожитков хлопца горсти

В глубине твоей потонут.

Пусть покажет правду омут.

Глаза карги, до этого мутные как застоявшаяся вода, делаются ясными и блестящими, и она, высунув палец из котла, таращит их в рябь на поверхности. Забава, беспокойная и нетерпеливая, вскакивает и пытается рассмотреть там что-то, но видит лишь отражение Злобы, лицо которой мрачнеет и ещё больше морщинится.

— Что увидела ты, баба Злоба? — выпью поднимает шею девушка. — Что узнала?

— Смерть за ним по следу ходит, он её кругами водит, — мрачно отвечает старуха. — Да теперь погибель рядом с ним на ложе лежит как невеста, а платье её — саван погребальный.

Забава закрывает глаза и покрывается с ног до головы гусиной кожей, мысленно погружаясь холодную пучину далёкого прошлого.

Безмятежная, манящая бликами на своей глади, вода Илмерь-озера превращается в безжалостную стихию, и с каждым движением, с каждой попыткой вырваться оттуда тебя лишь сильнее тянет ко дну. Лишённые воздуха лёгкие в груди нестерпимо жжёт, а силы убывают.

Давление воды усиливается, оно давит на уши и дезориентирует; прозрачные волны становятся мутной взвесью ила и торфа, накрывая холодными объятиями забвения… пока маленькая Забава не приходит в себя на руках у убитого горем отца и не видит напротив молодое лицо той, что сейчас стоит напротив — но с не изменившимися ни капли глазами.

— Ты отвела от меня смерть тогда, нитью алой повязала… Стало быть, и с ним получиться должно!

— Отец твой своим здоровьем расплатился, ты-то уже… наполовину мёртвая, как из Илмеря тебя достали, — Злоба поднимает на темноволосую красавицу задумчивые очи. Они глядят твёрдо, но удивительно скорбно. — Вдруг не выдержишь ты, сгоришь как подёнка? Пока не получит смерть своё в обмен на украденное, не отступит, за жизнь одну другую захочет к рукам прибрать!

— Всё равно без него света белого мне не видать. Дня не прожить без взгляда ласкового, — смотрит уверенно на старуху она, смотрит и не соглашается. — Не отговаривай меня, коли как внучку родную любишь, а лучше помоги да подсоби!

— Слово последнее дороже куны (4), — мотает головой карга и плотно сжимает губы. — Да вздор мы творим, пока любим и юны. Поди к старой, так уж и быть… сделаем так, что будет твой молодец жить.

Забава протягивает фарфорово-бледную руку знахарке, и та, вцепившись в рукоять старого костяного кинжала своей пятернёй, делает на коже неглубокий и длинный надрез. Тонкие алые ручейки бегут по запястью вниз и собираются в такой же костяной, изготовленной из черепа какого-то хищного зверя, чаше.

Второй рукой Злоба открывает ящик стола, шарит по нему и отодвигает в стороны покрытые толстым слоем пыли склянки и мешочки, прежде чем извлекает оттуда клубок ярко-красных шерстяных ниток. Прямо зубами отрывает она отрез с пядь-полторы и бросает его в кубок, шепча сухими, бледно-лиловыми губами.

— Алые нити, алая кровь

Целится гибель не в глаз, а в бровь.

Слёзы пролиты, молитвы сказаны,

Да будет так, пока двое связаны!

В этот же момент кончики пальцев Забавы начинает колоть, точно сотни игл одновременно вонзаются в подушечки; тело бросает то в холод, то в жар, до прорезает насквозь нестерпимой болью, то опускает. Сердце, бьющееся как рыбина на льдине, вот-вот разорвётся, будто сжатое до предела чьей-то невидимой рукой — и девица не выдерживает, сотрясая хлипкие деревянные стены лачуги жутким, нечеловеческим воплем.

— Терпи, Забавушка, — шепчет, повязывая на левую руку девице влажную красную нить, старуха. — Терпи, родная!

Бледный, в мелких капельках пота, сгибается в своей постели в дугу Ходута и кричит — а после выпрямляется струной. Бессознательно тянется он дланью к левой руке и расчёсывает кожу на запястье до красноты, до крови под ногтями — настолько жжёт под кожей, словно пустил кто-то по жилам его огонь.

— Землёю, откуда живое родится,

Водою, которой жажда утолится,

Ветрами,

Дарящими жизнь вместе с солнцем,

И пламенем, где всё прахом обернётся,

Отныне я заклинаю так тому быть,

Пусть свяжет обоих… алая нить!

Словно в горячке посадников сын с ног до головы краснеет, по нему бьёт озноб — и мигом становится он бледнее мела, прежде чем к щекам и конечностям его снова приливает кровь, и на них проявляется здоровый розовый румянец. Тут же проваливается он в беспамятство, одновременно с этим делает жадный, глубокий вдох Забава.

— Половиной нити обвяжи ему запястье, да носи луну — то от несчастья, — хмурится и без сил сползает по стене вниз старуха, усевшись на пол. — И не снимайте ни за что её оба, пока не укажет тебе баба Злоба. Ясно сказала?

— Ясно, бабушка, — отвечает, пытаясь отдышаться, Задорова дочь. — Пойду я тогда… не знаю, что делала бы без тебя.

— Думаешь, пущу я тебя до утра из дому? — дряхлая рука с невиданной силой хватается за запястье вставшей Забавы, впиваясь в кожу ногтями; ноздри же Злобы шевелятся, будто уловив что-то в воздухе. — Кровью в городе пахнет, и родной, и чужой. Пока не взойдёт солнце — шагу не ступишь отсюда… Или не хочешь ты уже своего молодца вновь увидеть?!

— Хочу…

— Вот и сиди тогда здесь, покуда буря из мечей не уляжется, — ворчит себе под нос старуха и, шаркая ногами, идёт вперёд, закрывая покосившуюся дверь на вторую щеколду. — Не зря кружат над детинцем блудички, к бездолью это, к беде. Всё как тогда…

— Когда… бабушка?

— В день, когда вспахал Рюрик поля клинком, Вадима порубил с соратниками, плотью их землю родную засеял, кровью полил — да град новый срубил, — морщит нос карга и мотает похожей на сычиное гнездо седой головой.

* * * * *

1) Пядь — древнерусская мера длины, равная примерно 23,153 см (расстояние между концами большого пальца и мизинца);

2) Блудички — души утопленников или иных покойников, появляющиеся над своими могилами, блуждающие огни;

3) Прость — небольшая речка в окрестностях Великого Новгорода, левый приток Волхова. Находится в северной части Новгородского Поозерья;

4) Куна — денежная единица Древней Руси, серебряная монета. В домонетный период куна означала шкурку куницы, использовавшуюся в качестве валюты.

Глава XXIX: Перепутье

ГЛАВА XXIX: ПЕРЕПУТЬЕ

Тучи над ночным городом сгущаются, а тёмная речная вода отражает колеблющиеся тени изумрудных холмов, деревянные стены укреплений и переменчивое, словно дрожащее от промозглого ветра, синее пламя.

Старая лодка, качнувшись из-за течения, по инерции заваливается вправо, но твёрдая рука гребца возвращает судёнышко в исходное положение. Воспалёнными, усталыми от бессонной ночи глазами вся троица смотрит на твердину детинца, которая с каждым взмахом весла становится ближе.

Лана, плотнее закутавшись в синий платок, стискивает стучащие друг о друга в оголтелой пляске от холода зубы; Милица, напротив, не обращает на погоду никакого внимания и лишь отрешённо наблюдает за проплывающими мимо по течению веточками, листьями и обронёнными кем-то пёстрыми лентами — возможно, оставшимися здесь ещё с княжеского бракосочетания.

— Что это? — прищуривается, всматриваясь в мглистую даль, Ари. — Люди?

На противоположном крепости берегу в паре вёрст от них появляются сотни пеших человеческих фигур: стоящие частоколом плечо к плечу бунтовщики с факелами и оружием идут вперёд, надвигаясь на окольный град громовой тучей.

— Не думал, что их окажется так много, — продолжает дружинник и хмурится, губы его сжимаются в тонкую узкую линию. — Час от часу не легче.

— Там, на Торгу… они давали время до восхода солнца сдать укрепления и ключи от детинца, — встрепенулась вдова Козводца. — Иначе возьмут положенное силой — так и сказали.

— Идти против обученного посадского войска — нужно быть или очень глупыми, — бородач сильнее налегает на вёсла. — Или очень самонадеянными.

— Либо чрезвычайно уверенными в том, что и впрямь всё обернётся так, как нужно им, — нарушает своё молчание наконец Милица. — Те люди, что заперли нас на чердаке, не выглядели обычными недовольными горожанами, они чётко знали, что и зачем делают.

Лана почему-то тотчас отворачивается и вздрагивает от порыва знобкого ветра.

* * * * *

Рука Игоря приобнимает супругу за талию, пальцами второй он принимается легко перебирать её светло-русые волосы и гладить бархатную кожу на шее. Почувствовав на себе пристальный взгляд, Ольга беспокойно зашевелилась во сне и прильнула к князю всем телом, ища подсознательно тепла и защиты.

— Княже… Вы спали? — открыв спросонья серые глаза, спрашивает она у хозяина киевского престола и щурится от непривычно яркого сияния свечей.

— Нет, — отвечает он и продолжает ласкать её плечи. — Не могу собраться с мыслями и отпустить тревоги этой ночью. Но с тобой…

— Да?

— С тобой рядом мне отчего-то спокойнее.

Ольга улыбается и нежно проводит тёплыми ладонями по напряжённому княжескому телу, развязывает шнуровку на рубахе и забирается под ворот, опуская ищущие тонкие пальцы всё ниже и ниже. Горячее дыхание варяжки обжигает шею князя, прикосновения сводят с ума… но он мягко отстраняет жаждущую тепла тела супруга девушку и отводит от неё цепкий взгляд тёмных глаз.

— Прости… не могу собраться с мыслями и найти душевный покой. Голова моя… точно кипящий котёл, где бурлят и плещутся сомнения, оставляя такие ожоги, которые ни одной мази не суждено вылечить.

— Если я не сумею залатать эти раны, — дочь Эгиля запускает пальцы в длинные волосы правителя и начинает мягко массировать тому затылок. — То, быть может, впору мне будет снять с Ваших плеч тот груз, что Вы несёте и под тяжестью его сгибаетесь и увядаете?

— Боюсь, что от него тебе меня не избавить, даже если постараешься как следует, — горько улыбается Рюрикович и вздыхает. — Княжеский венец — та самая тяжесть, которую я обязан пронести с пелёнок и до самого смертного одра, Ольга. Умрут мои приближённые, вырастут дети, покроются паутинкой морщин руки, припорошит снегом седины волосы — а она так и останется со мной.

— Вдвоём нести груз сподручнее, не правда ли? — сначала робко и несмело продолжает девушка и опускает руки на плечи мужа, постепенно говоря всё более уверенно. — Я поклялась разделить с моим супругом моменты счастья и горести, пройти через любые невзгоды, а значит, и с этим бременем сумею справиться. Нужна только… Ваша помощь и согласие на то.

— Зачем тебе это? — князь расслабляется и закрывает глаза, в тоне его слышится искреннее, немного детское удивление. — Ты меня даже не знаешь. Да что там, ты меня даже не любишь!

— Любовь можно взрастить как цветок, если окружить супруга лаской и бережным отношением. Прожить те же чувства, что и он, полюбить то же, что любо ему, стать ему верным другом и надёжным соратником — и непременно проявлять уважение. Я… не могу обещать, что сумею полюбить Вас любовью горячей и страстной, но приложу все усилия, чтобы выполнить всё остальное. С того самого дня, когда нас объявили супругами, и до самого конца мы отныне не чужие друг другу люди и связаны определёнными узами и ожиданиями… не только от окружающих, но и от нас самих.

— Дядя вложил эти мудрые рассуждения в твою прекрасную голову, Ольга?

— Мы говорили об этом, не скрою — но мысли свои я сейчас излагаю от чистого сердца. Я хочу научиться доверять Вам, княже — и чтобы Вы также взаимно верили мне в ответ. Чтобы не было больше встреч в городе и историй с переодеваниями, которые бросили на нас обоих неприятный свет по моей вине.

— Тогда, на переправе, в тятенькином челне ты не питала ко мне уважения… Уже по моей вине, признаю, — улыбается князь, вспоминая о том, как в первую же встречу простая варяжка дала ему решительный отпор. — Что с тех пор изменилось?

— Я увидела в Вас не властителя бескрайних земель или обладателя княжеского венца, а человека. Человека… тонко чувствующего и постоянно сомневающегося. Человека, в котором уверено всё населения государства от мала до велика, но который отчего-то не верит самому себе. У меня перед глазами до сих пор стоит Ваш взгляд, растерянный, счастливый и полный любви к жизни, когда Вы обнаружили себя в ладье моего отца, а не среди враждебного тёмного леса. Я… лелею беспокойство за Богуславу и траур по Гостомыслу — с момента его смерти Вы и крошки хлебной в рот не взяли, а значит, она стала потрясением не только для Игоря государя, но и для Игоря друга. И даже тот беспокойный взор в даль зажжённого восстанием Новгорода — в нём столько боли и запутанности, что ни одной пряхе их, кажется, не размотать вовеки. Но ведь можно попробовать, попытаться?

— Отец называл меня слабым — и слабохарактерным. При виде свежёванных туш на охоте меня мутило, словно девицу на сносях, а от вида цепных борзых и пардусов на псарне я и вовсе мог остолбенеть от страха. Даже перед смертью… — губы князя едва заметно задрожали, а сам он сглотнул вставший в горле ком и покачал головой. — Даже перед смертью он не позволил мне с собой попрощаться, Ольга. Не обнял, не приголубил, не дал ощутить родительской тёплой руки, крепкого плеча, защиты — и при живом родителе я чувствовал себя наполовину сиротой. Знаешь, что он сделал перед тем, как испустить дух? Знаешь, как поступил с пятилетним ребёнком?

Игорь до крови прикусывает нижнюю губу, голос его дрожит как у вот-вот готового расплакаться малыша.

— Он схватил меня за лицо и заставил меня смотреть (1). Глядеть, не моргая и не отворачиваясь, как исступлённо трепещет в агонии когда-то полное здоровья тело, как могучие руки теряют хватку и делаются слабыми и безвольными, как угасают в глазах его последние искры жизни… Он приказал смотреть смерти в лицо и не реветь — я и смотрел, до самого последнего вздоха.

Не выдержав своего откровения, он замолчал и заплакал громко и навзрыд, с вздрагивающим от напряжения горлом и горящими от обжигающих слёз щеками. Зарыдала и Ольга.

— С пяти лет я лишь единожды проронил слёзы, после смерти дорогого мне друга, почти брата. И сегодня.

Девушка гладит князя по голове, покрывает его красное лицо мелкими поцелуями — а он всё продолжает говорить и изливать прорвавшуюся плотиной душу.

— Он снится мне, снится почти каждую ночь, и я переживаю всё это заново. Уже двадцать два года — один и тот же сон. А знаешь, что самое забавное? Он оказался прав. Все земли, покорённые огнём, мечом или дипломатией… Всю власть, которой он добился огромными усилиями… Всё это теперь в руках никчёмного князя, который не совершил ни одного великого деяния, не построил ни одного нового города, не завершил победоносно ни одной войны. Что скажут о моих делах современники? Что прочтут в летописях потомки?

— Они узнают о свершениях князя настолько великого, что не было подобных ему на Земле Русской, — прижимает к себе дрожащего, перешедшего на какой-то отчаянный шёпот, супруга Ольга. — И князь этот — Вы. Никогда не поздно начать заново и отыскать свой путь в светлое будущее.

— Ты и правда так считаешь?

— Никто не знает, что нам приготовили судженицы, какую судьбу избрали небожители. Ещё неделю назад я была простолюдинкой из Лыбуты, а сейчас — супруга правителя земель от Ижоры до Корсуни, великая княгиня киевская. Разве могла я такое представить? Разве не было какой-то божественной задумки в том, что случилось со всеми нами?

— Не знаю… Но отчего-то мне хочется тебе верить, Ольга.

— Княже… Могу я полюбопытствовать? — неуверенно спрашивает девушка, сама не зная, к лучшему это она говорит или же всё только усугубит подобным вопросом. — Потеря дорогого друга… из-за этого на свадьбе у костров Вам поплохело?

Пляшущее пламя свечи отбрасывает на тускло освещённые стены тени, а глаза великого князя снова наполняются печалью, сожалением и виной.

— Нет, но и это тяготит меня по сей день. Хочешь услышать ещё одну горемычную историю, не дают они тебе покоя?

* * * * *

Днепровский лиман, семь лет назад

Они вошли в устье реки так же быстро и легко, как раскалённый нож — в масло. Запах солёной воды наполняет лёгкие Игоря, шум бьющихся волн доносится до ушей, а очи встречают бравых витязей, готовящихся начать высадку на сушу и штурм сулящего богатую добычу городка. Здесь, в Олешье (2), ждут их несметные богатства и лёгкая нажива!

Ладьи одна за другой скользят по волнам к крепостным стенам, как вдруг навстречу им из гавани выходит одинокое быстроходное судно с одним рядом вёсел, на носу у которого выставлено странное металлическое приспособление, напоминающее огромный охотничий рожок.

— Единственный корабль — против наших четырёх, — предчувствуя победу, алчно смотрит на приближающийся парусник Игорь. — Протараньте его и отправьте на корм рыбам!

Ладьи одна за другой несутся к своей цели, словно преследующая лося по глубоким сугробам волчья стая, как вдруг греки заливают внутрь трубки какую-то жидкость и нагнетают кузнечные мехи, закреплённые рядом с причудливой полой установкой.

Мгновенно наступает хаос: с высокой палубы дромона на судно обрушиваются столпы из огня и дыма, словно кара небесная (4). Некогда непобедимый варяжский флот вмиг охватывает пламя, а деревянные тела суден трещат, превращаются в пылающие гробы и рушатся под голодной стихией. Его соратники, его братья по оружию заживо сгорают в безжалостном пламени, те же, кто горит, но ещё может двигаться, с криками ужаса бросаются за борт, в холодные воды… которые от второго выдоха пламенной струи также принимаются пылать!

Где это видно, чтобы морские волны — и были охвачены дьявольским огнём?!

Игорь словно теряет связь с окружающей реальностью и стоит на краю полыхающей ладьи, стеклянными глазами наблюдая за тем, как горит всё вокруг: пятна на морской воде, построенные корабли, верные соратники…

Лишь одна ладья из четырёх, идущая на вёслах, сумела развернуться и уйти от промазавшего залпа раскалённой стихии.

А следом князь, дрожа и не зная, переживёт ли сегодняшний день, ныряет в холодные воды — уж лучше погибнуть в омуте морском, чем заживо сгореть.

* * * * *

— Все мои товарищи, вся моя малая дружина, вместе с которой я с отрочества тренировался, вместе с которой отправился в первый поход… — шепчет он срывающимся голосом. — Все они погибли в этом аду, все сгорели. С ними должен был умереть и я, но каким-то образом, то ли в наказание, то ли ещё почему, выжил в тот день. Меня преследует память о них, каждый раз, когда рядом оказываются костры, я снова вижу их охваченные ужасом лица, слышу их вопли, вижу, как они тянут ко мне свои руки… Рядом с огнём я снова вспоминаю о своём поражении, о собственной слабости, которая унесла жизни близких мне людей. Я подвёл их всех, превратив в пепел наши…

В этот момент их разговор прерывает громкий, настойчивый стук в дверь. Дочь Эгиля испуганно вдрагивает и одёргивает руку; на скулах князя принимаются играть желваки, а сам он раздражённо выкрикивает:

— Да?!

— Княже, я от тысяцкого… Прибыл воевода, созывает совет с оставшимися людьми из посадского войска и дружинниками.

— Уже иду.

Вытерев красное, опухшее от слёз лицо, Игорь торопливо надевает широкие кожаные штаны и встаёт из ложа. Напоследок он нежно целует жену в лоб, она же кутается в медвежью шкуру и провожает супруга взглядом до самых дверей.

Во дворе крепости и яблоку негде было упасть. Игоря встречают живой волной поклонившиеся ратники из посадского воинства, задумчивые сотники, растерянный тысяцкий Некрас, беседующие о чём-то шёпотом оба воеводы.

— Доброй ночи, — обращается к присутствующим князь и занимает место в принесённом одним из витязей деревянном кресле. — Дядя… рад видет тебя живым и здоровым. Какие вести?

— Главная новость реет над городом синим пламенем, — едва сдерживается от того, чтобы выругаться, Вещий Олег, но если голос его сохраняет спокойствие, то глаза горят парой испепеляющих костров. — Мы чудом добрались до окольного града, не пострадав.

— Что мешало остаться в особняке Гостомысла? Или и там небезопасно?

— Как оказалось, да, — мужчина качает головой. — Младшего сына посадника похитили среди вечера из собственного сада, Ходута и Сверр отправились за похитителями, но пока… от них нет ни слуху, ни духу. Остаётся надеяться, что с ними всё будет хорошо, а отрока выкрали ради выкупа, а не мести. Богуслава и Рейнеке прибыли не так давно в крепость вместе со мной.

— Как она?

— Убита горем, на всякий случай приставили к ней одного из слуг Некраса. Что до старого лиса… то он рассказал весьма любопытные вещи про наших давних знакомых из торгового братства.

— Что собираетесь делать с городом? — вмешивается в разговор Бранимир, который поймал на себе вопрошающий взгляд тысяцкого и решил не ждать своей очереди. — Новгород пылает от пожара восстания, если мы не потушим этого пламени — будет худо.

— Предлагаю остаться в крепости и дождаться, пока войско в городе перебьёт эту шайку отбросов. Нам сейчас незачем рисковать жизнями ратников понапрасну, вряд ли бунтовщики будут той силой, с которой они не справятся, — заявляет дядя князя. — Выходить же из хорошо защищённого детинца навстречу врагу, прямо к нему в руки — затея не самая умная и безопасная.

— Они поставили мне условие, дядя. До восхода солнца они хотят заполучить город — мы же до зари не оставим в живых никого из этих псов. Некрас… несколько сотен твоих людей уже зачищают мятежников, так? — от тяжкого груза нерешённых проблем у князя начинает раскалываться голова. — Если мы выдвинемся из детинца, оставив внутри малый гарнизон, численное преимущество перейдёт к нам?

— Не уверен в численном, но по силе и подготовке наши ратники точно смогут тягаться с тремя, а то и пятью бунтующими голодранцами. На нашей стороне саксонская сталь, щиты и годы подготовки и муштры.

— Тогда готовьтесь к выдвижению в город, — Игорь сжимает сильные ладони в кулак, пытаясь справиться с растущим внутри него напряжением. — Я не собираюсь терпеть, когда они спалят дотла имущество жителей и разграбят всё их добро, трёх знатных купцов они уже лишили жизни своим самосудом, не признавая порядков государевых. Мы заглянем в каждый угол, ворвёмся в каждый дом, перевернём Новгород с ног на голову, но накажем каждого, кто осмелится выступить против законной власти!

— Действовать на упреждение? Звучит разумно, — соглашается Бранимир; Вещий же Олег сохраняет молчание и лишь по покрытому глубоким изломом морщин лбу можно понять, что затея кажется ему не самой взвешенной.

— Я лично поведу посадскую рать в бой как князь киевский и властитель новгородских земель, — уверенно добавляет, вспомнив слова Ольги о будущем, наследник Рюрика. — Пусть для тех, кто со мной заодно, я стану солнцем, ведущим вперёд, к победе… Тех же, кто против, мой меч ввергнет в вечную темноту!

Один за другим ратники закричали и принялись бить оружием в деревянные щиты; голоса их выражали почтение и восхищение. Дозорный на вершине башни, вытянув шею и старась рассмотреть получше, что видит там, внизу, громким голосом докладывает:

— Лодка у западных ворот плывёт, один витязь и две девицы!

— Бранимир, — переводит взгляд на старого вояку князь. — Встретишь их, допросишь и, ежели не вызывают подозрений, пустишь внутрь. Оставляю крепость на тебя. Остальные… Братья мои, к оружию!

* * * * *

— Я уже не думал увидеть вас так скоро, — улыбается широко Бранимир, несмотря на осыпающий холодными брызгами дождя ветер, и обнимает Ари. — Живы… это самое главное!

— Не все, — тут же перебивает своими резкими словами воеводу Милица, но он лишь тепло, по-отечески глядит на неё и с грустью качает седой головой.

— Нам доложили о судьбе Вола, Вепря и Хруща. Мне очень жаль, госпожа, примите мои соболезнования…

— Благодаря Милице и Вашему другу, воевода, спаслась я, меня из рук смерти вытащили. Если бы не они — не знаю, что сотворили бы эти смутьяны, если начинали они с таких ударов, — пролепетала разбитыми губами Лана, засучивая рукава до локтя и демонстрируя свидетельства пыток.

— Вы, пожалуй, в рубашке родились… Как и Рейнеке.

— Рейнеке тоже спасли? — воскликнула Лана. — Какое облегчение! Как он, не пострадал?

— Напуган, но ни почти ни царапины. Думаю, что встретитесь вы очень скоро — он тоже в крепости, — воевода жестом приглашает всех за крепкие деревянные ворота и напоследок глядит в темноту ночи: там, среди беспокойных волн Волхова и разгоняющих мглу в клочки ветра с моросью выступает в город посадское войско.

Внутри детинца решено было оставить небольшой отряд в пять сотен ратников во главе с Бранимиром, которому поручили не столько держать на всякий случай оборону крепости, сколько следить за безопасностью и сохранностью всех внутри неё. Лану и Рейнеке неминуемо ожидал княжеский суд, справедливый и неумолимый, и за свои деяния они расплатятся сполна; Богуслава, Ольга и Милица тоже требовали присмотра: первая из-за своих потерь и вызывающего опасения состояния, вторая — желания непременно засунуть нос в происходящее вокруг, что же до третьей, то похвастать она могла сразу двумя перечисленными причинами.

В просторном зале, где собрались сейчас все те, кто не мог держать оружие — или кому его не доверяли — с приходом четвёрки стало ещё многолюднее. Вдова Гостомысла оторвала приливший к пустой точке посреди стены взгляд, но разочарованно опустила голову и приняла прежний вид, одновременно рассеянный и равнодушный: среди гостей не было ни Ходуты, ни кого-либо с новостями о похищенном сыне.

А вот вдова Козводца, узнавшая о том, что старый лис рассказал всю истину о братстве людям князя, внутри буквально сгорает от гнева, но старается держаться как обычно отстранённо и сдержанно.

— Госпожа… — кланяется Лана Ольге и тут же скользит волооким взором по присутствующим, отыскав среди них и Рейнеке. Рыжеволосый негоциант, вжавшись в угол и закутавшись в тёплые одежды, чувствует внимание к собственной персоне и отвечает ей полным подозрений прищуром.

Из всех пяти перстов Длани в живых остались только они.

О предназначении ключей и общей казны кроме членов торгового братства никто не был осведомлён.

А значит, уцелевшие остались чуть ли не наедине с тем, кто зверски, вероломно избавился от тех, кому повезло куда меньше.

— Щука, приведи в порядок коней воеводы и князя, они сегодня как никогда вымотались. Ари, пойдёшь со мной и выслушаешь дозорных на башнях, — обращается ко всем Бранимир и хмурится. — Что до остальных — спокойной ночи, надеюсь, хотя бы вам сегодня удастся сомкнуть глаза.

Спустя какое-то время Рейнеке очнулся от того, как его настойчиво толкают в бок. Торговец пушниной открывает веки и видит перед собой склонившуюся над ним Лану, которая обращается к нему шёпотом:

— Нам нужно переговорить, один на один — и без посторонних свидетелей.

Мужчина поворачивает к ней заспанное лицо и чуть ли не минуту сонно моргает, явно не понимая, чего от него хотят.

— Казна… Казна ждёт своего часа.

* * * * *

1) Глава XVI: Сон и Морок, часть II;

2) Олешье (др. — русс. "Ольховое") — крепость-порт вблизи нынешнего города Алёшки, и земли вокруг неё. Основан греками в X столетии, для открытия торговых сношений с Киевом, где складывались греческие товары, отправляемые в столицу Киевской Руси. В русских летописях упоминается в первый раз в 1224 году, а в некоторых списках он назван Отшелье, а в других Олешье;

3) Дромон (от др. — греч. δρόμος — бег) — быстроходное парусно-гребное судно военно-морского флота Римской Империи с V по XII век;

4) Греческий или жидкий огонь, греч. ὑγρόν πῦρ) — горючая смесь, применявшаяся в военных целях во времена Средневековья, смесь из нефти, горючих масел, серы и селитры.

Применялся в византийской армии и флоте в морских боях и при осаде крепостей. Для метания использовались медные трубы (на кораблях), ручные сифоны, «пламенные рога». Греческий огонь также помещался в бочки и глиняные сосуды, а затем забрасывался метательными машинами при осаде крепостей. Пламя греческого огня не гасилось водой.

Предположительно, максимальная дальнобойность сифонов составляла 25–30 м, поэтому изначально «греческий огонь» использовался только во флоте, где представлял страшную угрозу медленным и неуклюжим деревянным кораблям того времени.

Глава XXX: Воля Князя (I)

ГЛАВА XXX: ВОЛЯ КНЯЗЯ (I)

— Посадское войско! Ратники из княжей дружины! — обращается к собравшимся вокруг него бравым молодцам Игорь, едва только покидают они крепостные стены и оказываются на открытом пространстве. — Сегодня я стою плечом к плечу с вами подобно своему отцу, не как князь, но брат по оружию! Все до одного мы едины перед лицом мятежа, все до одного верны закону и порядку! Злодеи, восставшие против самих устоев государства, не понимают нерушимых уз, связывающих нас вместе. Они не понимают той непреклонной решимости, которая горит в каждом из нас. Но они узнают. Они узнают, что мы — неукротимое пламя, которое уничтожит их огнем и мечом! Как захлебнулся собственной кровью когда-то вероломный Вадим, так и они получат свою железную награду с восходом солнца!

Вещий Олег, сжав в кулаки мозолистые руки, хмурится: старого воеводу обуревают такие разные и противоречивые чувства…

Гордость.

Наконец-то Игорь по-настоящему причастился к пьянящему вкусу власти. Рано или поздно это должно было произойти, несмотря на пережитые племянником события прошлого, но чтобы он горделиво встал во главе воев так быстро и отпрянул все свои слабости — такого он не ожидал.

Если только нет дыма без огня и какой-то неизвестной ему на то причины.

Беспокойство.

Власть без ума слепа. А ум — родитель любого недоверия, это Олег знал как никто другой. Сейчас Игорь стоит, горделиво расправив плечи, очи его решительно пылают, а длань сжимает острый булат. Но не дрогнет ли эта рука перед лицом опасности? Не ослепят ли глаза страх и паника? Быть может, соколёнок и вылетел из гнезда и поднялся на крыло, но куда его приведут шальные ветра судьбы, в холодный омут Волхова или к самому солнцу в лазурной вышине? Даже он не мог этого предвидеть.

И… зависть?

На протяжении не одного десятилетия под его руководством творили свои ратные подвиги русские воины, благодаря ему навсегда оказались вписаны в летописи победы над могущественными врагами, а сейчас совсем ещё недавно мальчишка занял его место, произносит его речи, ведёт вперёд его людей.

Тяжело осознавать, что твоё время уходит. А ещё сложнее — уступать дорогу молодым.

— Вознесём же молитвы тому, кто дарит сынам своим и молодецкую удаль, и ратные победы! — повышает свой голос князь киевский и, сделав вдох, продолжает ещё увереннее, ещё громче. — Слава тому, кто гонит тучи и ветра! Слава тому, чьи молнии разят наших врагов! Слава Перуну! Уподобимся же сами его громам и молниям!

Стоящие в первых рядах ратники хватаются за охотничьи рожки, и по всему пространству от стен детинца через мост до противоположного берега, по которому шагают навстречу предатали, эхом разносится воинственный гул. Подобно грому этот низкий и протяжный зов рокочет и волнует и земную твердь под ногами войска, и седые воды Волхова, из которых, кажется, вот-вот выбросится на берег плотва и прочая мелкая рыбёшка.

Сердце в груди бьётся как никогда быстро и громко, и если сейчас разом замолкнут все рожки, если прекратят бить оружием по щитам его ратники, таким образом повышающие свой боевой дух, то и посадское войско, и недруги, и весь Новгород с окрестностями услышат отчаянное Игорево сердцебиение.

Пульс учащается. На лбу выступает мелкий бисер холодного пота. Длань тянется к рукояти меча, и от прикосновения к холодному металлу становится чуть легче, будто успокаивает он его внутренний пожар — совсем как серо-стальные пронзительные глаза молодой княгини.

Отец его мог одолеть целую дюжину врагов в бою, в одиночку, в рукопашную выходил против медведей, волков и рысей. На языке железа Рюрик укрепил свою власть, свистом летящих стрел укротил недовольных, победными песнями и медовыми реками наградил союзников. У славного пращура его была сила — и чувствовалась она в каждом движении, в каждом взгляде — тем и покоряла.

Дядя Игоря слеплен совсем из иного теста. Рассудительный, мудрый, просчитывающий на много ходов вперёд, он мог вороном вознестись над полем битвы и будто с высоты птичьего полёта увидеть слабые и сильные стороны недругов. Хитростью он захватил нынешний столичный Киев, убив предателя Аскольда, смекалкой и талантом воеводы заслужил величайшей победы над греками, символом которой стал щит на вратах Царьграда. Не даром получил он прозвище Вещий — летящий вперёд событий прозорливый ум как на ладони всё видел и понимал ещё до того, как что-то приключалось.

А что он? Какие качества, какие дары есть у него? Нужно выяснить, нужно почувствовать — пока не стало слишком поздно. Времени остаётся совсем мало — и оно утекает сквозь пальцы как недавно пролитый дождь.

Почва под сапогами вязкая, влажная — поэтому задумку Некраса выставить вперёд конницу и воевода, и сам князь отмели сразу: потерять лучших из боярских сынов таким нелепым образом, как от копыт собственных лошадей, им хотелось меньше всего. Решено было выступить пешими.

Не будет сегодня ветер колыхать красные стяги с золотым соколом, символ его рода. Не будет в предвкушении добычи Мунин парить над конницей, ржанием и ударами копыт повергающей врагов в ужас. Не понадобятся ни ловушки, ни укрепления, ни спрятавшиеся в засаде лучники.

Сегодня он решит всё по старинке, так, как сделал когда-то с Вадимом и его приспешниками отец: на языке мечей, булав, копий и секир, чья звенящая песнь и определит победителя.

За спиной — верные воины, опытные и храбрые. По левую руку — Некрас, лично обучавший каждого из них ратному мастерству и знающий местность как свои пять перстов. Справа — закалённый в сотнях сражений дядя,его плоть и кровь, его недостижимый идеал истинного правителя.

А впереди — вечность.

Розовеющая заря освещает шагающих плечом к плечу недругов. Игорь щурится: подобно тому, как снежинки в метели вдруг теряют счёт и превращаются в сплошную стену, так и бунтовщики словно множатся и их делается всё больше и больше. Неужели и впрямь у страха глаза велики? Или всё дело в яркой, слепящей зарнице?

Лоб мокнет от напряжения, сквозь превратившиеся в две узкие щёлки глаза Игорь начинает различать лица своих врагов, которые по мере приближения обретают размытые, нечёткие черты, доносятся до него и обрывки их разговоров, и запах опасности, чей солёный, слегка горьковатый дух будоражит его ноздри и щекочет горло.

Кто эти люди? Для чего выступили они супротив полувековых законов и устоев? Что движет ими — алчность, слепая месть, злоба или же и впрямь желание лучшей доли для своего народа и города?

Поздно задаваться подобными вопросами, ведь с минуты на минуту расцветут на этом поле кровавые маки отнятых жизней.

Князь поднимает меч и целует богато украшенную рукоять, словно любимую женщину: ласково, покорно и с благодарностью. Пусть не отвернётся от него эта безмолвная, равнодушная к чувствам сталь, принадлежавшая когда-то самому Рюрику. Пусть поможет ему сокрушить всех, кто встанет на пути его династии к славе и процветанию.

Вторая рука сжимается в кулак до побелевших костяшек, а зубы смыкаются в ряд так крепко, что у Игоря на лице выступают желваки. Восставшие приближаются. Сальные, всклокоченные головы и острия копий, мечей и топоров волной накрывают берег Волхова, боевые кличи, топот сотен ног и стук железа по дереву усиливаются и набатом отдаются между ушей князя.

Никаких лучников, никаких стен из щитов — только безжалостная сеча.

Встрепенувшись от прикосновения к своему плечу могучей руки дяди, Игорь прерывает свои думы и делает глубокий вдох, от которого в груди скребёт, словно наждаком, и, наконец выкрикивает:

— В бой!

Начинается.

Игорь с мечом наперес бежит вперёд и вместе со своими ратниками ударяется о первые ряды неприятелей, будто волна о скалистый берег. Воинственный рёв доносится со всех сторон и наполняет его руки невиданной доселе силой, будто сам Рюрик покинул чертоги Вальхаллы и вселился в тело своего отпрыска.

Первым ему под руку попадает беззубый рябой громадина, вооружённый топором и простым щитом. Великан возвышается над князем на две головы, но даже рост не спасает его от горькой участи: быстро увернувшись от сверкнувшего в считанной пяди от плеча лезвия, Игорь делает ложный выпад, вскидывает перед собой щит и наносит удар снизу, прямо из-под него, застав соперника врасплох и всадив стальное жало ему в толстую ляжку.

Богатырь воет раненым волком, словно прося всех богов об избавлении от боли, и его мольбы оказываются услышанными: нанеся коленом удар в живот, темноволосый правитель Руси рубит по шее мятежника. Доносится леденящий душу хруст, но хребтина последнего оказывается слишком крепкой, и замах приходится повторить дважды, пока вражья голова не падает к ногам победителя, а его горячая кровь не орошает лицо и щит Игоря.

"Один!"

Не желая останавливаться, Игорь прорывается вперёд, увидев, как Некраса с двух сторон теснят двое оборванцев с дубинами. Оказавшись за спиной у одного из них, князь рубит прямо по ногам неприятеля и подрезает тому колени, а затем вгоняет клинок тому прямо в горло; второго приканчивает сам тысяцкий.

"Второй!"

Хмельной от сражения, словно от вина, он продолжает свой кровавый путь, рубя, сокрушая, ломая щиты, принимая удары оружия и отвечая сполна в ответ тем же. Лязг металла, рёв боевых рожков, безумная пляска живых и стоны тех, кто вот-вот перестанут быть таковыми, сплетаются в единый хор… и заставляют чувствовать себя непобедимым.

"Третий!"

Игорь дрожащими руками с хлюпающим звуком вытаскивает меч из плоти ещё одного поверженного, как вдруг…

Крррркк!!!

На княжий щит обрушивается удар недюжинной силы, что раскалывает его напополам. Не устояв, хозяин престола падает на землю и в беспорядке окружающей сечи едва успевает откатиться в сторону — иначе второй, точно такой же выпад одним движением размозжил бы его бедовую головушку.

Сверху тотчас же наваливается кто-то тяжёлый, выбивая из грудной клетки воздух, а из руки — оружие. Высокий мужик с кудрявой рыжей бородой и шрамом на лбу ухмыляется, узнав государя по фибуле с золотым соколом, и заносит над собой тяжёлый топор, чтобы вписать себя на страницы летописей как убийцу сына Рюрика. Последний, стиснув зубы, швыряет в него половину щита, но тщетно: он, кажется, вовсе не чувствует боли.

Отчаянно лягнув мужчину в колено, Игорь откатывается ещё дальше и, в спешке нащупав свой булат, поднимается на ноги. Противник, однако, полностью теряет к нему интерес, с растерянным видом он рассматривает остриё меча, которое торчит из его живота посреди растущего алого пятна. Ноги восставшего, словно лишившись костей, подгибаются, и он замертво падает на траву, открывая князю взор на тысяцкого, стоящего позади врага.

Клинок Некраса так и остаётся воткнутым в поясницу испустившего дух недруга, а сам глава посадского войска, улыбаясь и вытирая лоб, произносит:

— Теперь мы квиты.

Времени на беседы не было, и оба они, ухватившись за мечи, снова бросаются в гущу сражения. Где-то вдалеке одного за другим, словно котят, отшвыривает от себя неприятелей Вещий Олег; среди живого моря из рук, ног и лезвий доносится чей-то рявкающий голос.

— Вон он, тот ратник! — показывает на него пальцем одноглазый воин, ведущий вперёд вторую волну из бунтовщиков. — Убьёте князя — обезглавите всю нынешнюю власть!

"Четвёртый!"

…

"Шестой!"

…

"Девятый!"

От прошедшего вскользь удара локтём ещё одного из восставшего отребья шлем слетает с его головы, освободившиеся длинные волосы, мокрые от пота и крови, липнут ко лбу и лицу, сбиваясь в косматые, перепутавшиеся меж собой пряди. Грубая ладонь обхватывает меч из саксонской стали крепче, чем когда-либо, и на рукояти кожа князя чувствует что-то вязкое, липкое и отчасти пахнущее железом — то запёкшаяся кровь поверженных врагов.

Игорь тяжёло, сипло дышит, сгибается пополам, не замечая, как из раненного плеча бежит багровая жидкость, что пропитывает собой ткань под разорванной кольчугой и продолжает бежать точно так же, как и сам князь.

— Князь! Цельтесь в князя!

На бегу он уворачивается от брошенного кем-то копья, морщится и выставляет вперёд взятый у кого-то из павших ратников щит, который лучше послужит живому, чем останется со своим мёртвым владельцем. Ровно в центр щита и приходится второй удар, заставляющий племянника Вещего Олега пошатнуться на месте и на мгновение остановиться.

Пожалуй, увидь он себя со стороны, то не узнал бы в этом окровавленном, рычащем и несущем смерть всем на своём пути существе себя прежнего. Таким ли хотел видеть своего наследника отец? Гордится ли им тот сейчас, наблюдая из золотых небесных чертогов за этой сечей?

Удар, второй… Мерзкий скрежет по дереву, и вот щит врага не выдерживает, сам смутьян падает и проезжает своим лицом по влажной от крови траве. С трудом, напрягшись, Игорь достаёт сломанное копьё из щита и шагает дальше.

"Десятый!"

— Княже! — доносится откуда-то далеко, со спины, до него зычный голос дяди, но он словно и не слышит зова своего воспитателя. — Княже, остановитесь!

Не обращая никакого внимания, он продолжает бежать вперёд расстояние с десяток саженей. Рука раздражённо отбрасывает в сторону упавшую на глаза прядь, ухо слышит какой-то звонкий свистящий звук — и Игорь, стиснув зубы, спотыкается из-за острой боли в лодыжке и падает, чем ещё глубже вгоняет в плоть зазубренный наконечник.

То, что у них не было лучников, ещё не означало отсутствия таковых у противников!

Истерзанная на сотни мелких кусочков судьба — от не питавшего любви к нему отца, от ожиданий дяди, от предательства матери, от потерь самых близких друзей, от собственной ядовитой вины. Страшная, пронзающая до кости боль в ноге. И бурлящий в жилах гнев, смешанный с горечью разочарования и бешеным биением сердца.

Игорь опускает взгляд на рану, а затем резко выдёргивает из повреждённой плоти наконечник. На мгновение князя будто ударяет молнией, всё тело содрогается от немыслимой боли, но, мелко дрожа и улыбаясь, он встаёт на ноги и швыряет в сторону вражескую стрелу.

Боль ослепляет его взор, боль путает мысли, но сын Рюрика отчаянно продолжает идти вперёд, шаг за шагом, аршин за аршином. Он не оглядывается на павших товарищей, которые сложили головы в этом побоище, но не дали своими телами пройти врагу дальше. Он пропускает мимо ушей пугающие вопли бунтовщиков, кровь которых окрашивает в цвет тёмного вина землю благодаря его братьям по оружию.

Перед горящими глазами Игоря по меньшей мере дюжина оборванцев, обступивших своего одноглазого бородатого предводителя, за спиной у того — десятки, если не сотни воинов. Им не отобрать ни клочка земли, которую обитатели этого города вручили его отцу в обмен на процветание и безопасность!

Или победа… Или смерть.

Не сдавался Рюрик перед враждебными племенами, кольцом окруживших Ладогу, Руссу и будущий Новгород со всех сторон. Не сдавался Олег ни перед ордами угров (1), заполонивших собой живым морем из всадников степи под стенами Киева, ни перед искусными в войне греками, ни перед хазарами и буртасами.

Не сдастся и он.

Не сбить его живым с ног, не выхватить крепко зажатый в хватке обеих рук окровавленный клинок.

Не отступит он от своего пути, того самого, который, кажется, наконец-то сумел найти.

Древко орудия первого из защитников главы восставших он рассекает напололам своим мечом, топор вылетает из рук голодранца с водянисто-голубыми глазами и жидкими светлыми волосами, оставляя его безоружным. Поверженный заносит кулак над Игорем, но тот отбрасывает его ударом локтя в солнечное сплетение, и упавшему мятежнику остаётся лишь откашливаться, согнувшись в три погибели на холодной земле.

Отскочив в бок, государь спасается от атаки очередного супостата и изо всех сил ударяет в челюсть врага, до громкого хруста в последней, до превратившихся в кровавую крошку зубов. Остальные изменники, не ожидая от соперника подобной выносливости, нерешительно, на подрагивающих ногах идут ему навстречу.

Новый удар меча отражается противным, визгливым лязгом металла по металлу, левой рукой Игорь хватает изменника за длинные волосы, заносит над ним меч… и отрубает конский хвост неприятеля, самого же лишённого шевелюры мужчину он брезгливо пинает раз, два, три, пока он не перестаёт шевелиться.

Позади него быстро стучат по земле десятки ног, и Игорь, увидев рядом с собой прибывших на помощь тысяцкого и воеводу с оставшимися ратниками, поднимает свободную руку вверх.

Не стать ему непобедимым воином, как отец — пусть и сражался он храбро и умело, боль в плече и ноге давала о себе знать, с каждым вдохом, каждым шагов только усиливаясь. Не быть ему искусным военачальником как дядя — на его месте тот бы давно организовал свои силы и приказал им воспользоваться какой-нибудь отвлекающей хитрой тактикой, а не шёл навстречу врагам напролом.

Сегодня он не сын Рюрика. И даже не племянник Вещего Олега, напряжённый лик которого озаряет золотой диск восходящего светила.

Шаг — и вместе с лучами утреннего солнца растворяются все иллюзии, все воздушные замки, которые однажды он себе придумал.

Вдох — и разрываются, падая к ногам, невидимые цепи чужих чаяний и желаний, мешавшие дышать полной грудью.

Взгляд — и во врагах перед собой он видит что-то гораздо большее, нежели кучку решивших выступить против законной власти смутьянов.

Сегодня он — Игорь, князя новгородский и киевский, правитель русских земель, защитник варягов, славян и прочих племён, населяющих эти изобильные владения.

* * * * *

— Не стой без дела, ты, чумазый!

От бурного потока мыслей Сверра отвлекает рявканье стоящего за ним в очереди горожанина, который хлопает изменившегося внешне дружинника по плечу и орёт на ухо во второй раз, будто предыдущего было недостаточно.

— Кому говорю!

Юноша вздрагивает, словно очнувшись ото сна, и кивает, снова обнаруживая себя внутри ставшего убежищем для бунтовщиков постоялого двора. Обычное с первого взгляда виталище оказалось тем ещё осиным гнездом: здесь все, недовольные нынешней властью, могли получить не только кров и незамысловатую пищу, но и оружие.

Щиты, палицы, сулицы, кистени — и три десятка "каролингов", драгоценных саксонских клинков, которые ждали своего часа в отдельном сундуке и попадали в руки лишь к самым сильным — или самым ретивым из явившихся сюда заблудших душ.

Видать, устроители бунта убили одним камнем сразу двух зайцев, выманив Вола за город вместе с товаром: и избавились от ненавистного купца, и завладели мечами, которые не сравнятся ни с какими другими из орудий.

— Не это, — морщит нос Сверр, когда наступает его очередь и напротив оказывается рука выдающего оружие мужчины с ослопом (2). — Это.

Взгляд голубых глаз дружинника скользит по дорогому саксонскому булату, но "распорядитель" лишь обнажает беззубую ухмылку и злобно шипит на него:

— Ценные мечи достаются только лучшим из лучших, сопливый мальчишка. Бери свои палку и больше не появляйся на глазах моих, иначе и её не получишь!

— Я и есть лучший из лучших.

— Ты-то? Безбородый? Ежели только лучший в том, чтобы усердно соса…

Не произнося в ответ ни слова, Сверр хватает оскорбившего его горожанина за шею и несколько раз ударяет того о стену прямо лицом, до тех пор, пока тот не начинает хрипеть. Из чёрного, с гнилыми пеньками вместо зубов рта вырывается тяжёлое дыхание, а из сопящего носа потоком по усам и бороде хлещет кровь.

— Есть, что ещё возразить?! — нарочито гневно сверкает скандинав глазами из-под нависших, почти коснувшихся друг друга бровей, пока мужчина хлюпает сгустками крови и вытирает разбитую переносицу. — А, сопливый?!

Теперь куда более сговорчивый, он молча протягивает Сверру меч и испуганно отворачивается, прижимая к окровавленному лицу ладонь и хлопая веками. Воин ощущает в руках привычную тяжесть оружия, а вместе с ней и пристальный взгляд промеж своих лопаток.

— Хороший удар, — хвалит его высокий, ладный собой мужчина лет пятидесяти с окладистой "мышиной" бородой, которого сопровождают шестеро воинов в чёрных одеждах и замотанным тканью кроме узкой полосы на глазах лицом. — И говоришь складно. Как зовут тебя, воин?

Склонив голову — и чтобы оказать почтение этому явно не последнему в иерархии восставших человеку, и скрыть от них свой лик (вдруг несмотря на испачканное чело и обрезанные волосы похититель Гостомысла, одетый точно так же, его опознает?) — младший из княжеских дружинников нервно сглатывает и отвечает то ли притворно, то ли по-настоящему взволнованным тоном:

— Сын боярский, из рода Путяты, — придерживается всё той же легенды Сверр. — Храбром отец окрестил (3).

— Не припомню у Путяты никакого Храбра, — с подозрением приглядывается к нему незнакомец. — Не обманываешь ты меня, молодец?

— Не обманываю, клянусь всеми богами! А коли лгу — пусть прямо сейчас разразят меня громы и молнии!

Мужчина внимательно рассматривает руки Сверра: следов тяжёлого физического труда, сильного загара или морщин, которыми рано покрывается кожа крестьян или ремесленников, он не увидел, только мозоли от оружия на ладонях.

Что ж, перед ним определённо не простолюдин.

— Откуда узнал о нас, Храбр? — продолжает задавать вопросы мужчина, обходя его по кругу и рассматривая с ног до головы. — Почему решил вступить в наши ряды?

— Первак, окунев сын позвал, — припомнив имя встреченного им на лице мятежника с его сотоварищами, выдал Сверр: раз были они вооружены именно саксонскими мечами, а не обычными дубинами да ножами, значит, находятся здесь на хорошем счету. — Сердце моё горит от гнева от несправедливости, в которой погряз наш город… Не чужеземцу Игорю решать, как всё устраивать в Новгородской земле — отомстим ему за Вадима Храброго, павшего смертью героя, и запашем его члены и кости в наши поля! Коли хочет нашей земли — вдоволь её получит!

— Верно говоришь, — ухмыляется незнакомец. — Испокон веков были у славян общие боги да общий язык, да только жили каждый в своей земле, со своим князем. Теперь же всё самое лучшее: плодородные поля, бортные угодья, леса с пушниной и дичью, торговые пути и рыбные места, всё это в руках у Рюрикова отпрыска и его прихлебателей. Нет для него различий между хлеборобами-полянами и сидящими по топям дреговичами, всё равно, буйный вятич перед ним или двоедушный древлянин — все рабы, все одинаковы. Сядет сегодня на престол младший сын из рода Гостомыслова, как и было заведено у ильменских словен!

— Голубя… получили голубя! — перебивает его, запыхаясь, мальчишка лет двенадцати, спустившийся по лестнице вниз, с чердака, с красным от волнения лицом. — Вот письмо, господин!

Мужчина разворачивает миниатюрный свиток, и по мере чтения содержимого записки лицо его делается всё более хищным и довольным. Он торжествующе ухмыляется, а карие глаза становятся тёмно-багровыми, оттенка запёкшейся крови.

— Защитники детинца покинули крепость и вышли дать бой народой рати, выманить князя Игоря оказалось проще пареной репы. Неужели нет для него веса в увещеваниях обоих своих воевод? — бородач смеётся. — Пришёл черёд летучему отряду выдвигаться, по коням!

Сверр ошарашенно хлопает глазами, не понимая, о чём речь, на что мужчина лишь по-отечески хлопает его по плечу:

— И ты, сынок, тоже. Настало время показать тебе свою преданность городу и его будущему, — он щурится, напоследок ещё раз пристально рассматривая Сверра. — Только прикрой лицо, чтобы не выдать себя: а то несдобровать Путяте и его семейству, если выстоит кто-то из княжьих людей после сечи и вздумает отплатить. Кровную месть ещё никто не отменял.

* * * * *

1) Угры — венгры. В самом конце IX покидают свои кочевья на правобережье Днепра под натиском печенегов и оказываются у стен столицы Руси («Идоша Угре мимо Киев горою… и пришедше к Днепру, сташа вежами»), после чего из-за неудачи в осаде города уходят на запад, к Паннонии.

Осада Киева ордой хана Альмоша, Радзивилловская летопись.

2) Ослоп — русское название деревянной палицы или дубины, для увеличения поражающей силы обитой металлом/утыканной гвоздями.

3) Сверр (Sverrir, Sverri) означает по разным источникам либо "клятва", либо "смелый, дерзкий". Дружинник, таким образом, и вправду не солгал, а всего лишь адаптировал и перевёл своё имя на славянский манер как Храбр.

Глава XXXI: Путь Княгини (I)

ГЛАВА XXXI: ПУТЬ КНЯГИНИ (I)

Голубка, торопясь на своих широких белоснежных крыльях к хозяину, пролетает над охваченным столкновениями городом, преодолевает голубую ленту реки, на берегах которой останавливает свои силы прямо перед ликом врага князь Игорь, и, наконец, ныряет под деревянную крышу одной из многочисленных башен детинца.

Здесь, в голубятне, уже ждут её несколько пернатых собратьев: закрытые в корзинах почтовые товарищи с наростами у основания клюва — такие есть только у старой княгини в Ладоге, а также крупный ворон в клетке. Последний недовольно сверкает угольно-чёрными глазами на единственного человека в этом месте и громко, осуждающе каркает — за что тотчас же его пристанище оказывается накрытым тёмной тканью.

— Помолчи, а не то несдобровать тебе, — раздражённо обращается он сквозь зубы к Мунину и щурится, пытаясь рассмотреть на горизонте изменения на поле боя. — Не охотился бы на моих посланников — не сидел сейчас в клетке. Как там говорят… Не клюй руки кормящего тебя?

Ему кажется… или вдалеке раздаётся топот копыт?

* * * * *

Бесшумно, словно рыси на охоте, они вышли из зала со спящими и скользнули дальше по опустевшим коридорам. Сейчас в новгородском детинце едва осталось три десятка защитников, большую часть ратников князь повёл за собой — поэтому присматривать за крепостью будут новобранцы, женщины и старый Бранимир с Ари. Последние, пожалуй, единственные, кто могут дать отпор возможной угрозе.

Поэтому они и наставляли во дворе своих немногочисленных товарищей, оставив стены цитадели на пару дозорных, которые под утро были уже совершенно сонными и разбитыми. Один из часовых, поддерживающий синее пламя, заснул прямо на месте своей работы, оперевшись на стену и приоткрыв рот; второй же вяло маршировал вперёд-назад по узкому пространству верхнего боя (1).

— Тсс, — прикладывает Лана указательный палец к губам, выглянув из-за стены и заметив идущего спиной к ним часового, и продолжает шёпотом. — Если заметят нас — будет совсем плохо, хотя куда хуже-то?

— По крайней мере, здесь меньше народа, чем где-либо в этой цитадели, — хмурит рыжие брови Рейнеке. — Что ты хотела от меня? И к чему эти синяки на тебе, эта кровь… Я слишком стар, чтобы купиться на них и не догадаться, что за смертями остальных стоишь ты.

— Я в тебе и не сомневалась, — пожимает плечами женщина и плотнее кутается в ярко-синюю шаль. — За исключением того, что ты выдал Олегу все наши маленькие секреты.

— За эти тайны мне обещали сохранить жизнь, а я не привык торговаться подобными вещами.

— Я могу предложить что-то больше, чем жизнь… — яркие голубые глаза вдовы Козводца на мгновение мутнеют в своей глубине. — Даже несмотря на твои ошибки, Рейнеке.

— Хоть сейчас я могу пойти к Бранимиру и рассказать всё о твоих преступлениях, там и целого свитка не хватит, чтобы перечислить их, — огрызается мужина и скалит зубы. — Хочешь проверить?

— Так почему же не пошёл, когда тебя нашли? Почему не рассказал, когда увидел меня в этих стенах — рядом, подходи и бери, — продолжает она и расплывается в улыбке. — Князь и воеводы за наши совместные делишки повесят на тебя все злодеяния братства, лишат имущества, оберут до нитки — жизнь у тебя останется, но как у последнего холопа, которыми я торговала. Знаешь, такому существованию я бы предпочла смерть.

— А у меня есть выбор?

Лана делает глубокий вдох и, хлопая ресницами, принимается нарочито медленно загибать пальцы на своей правой руке: большой — Вепрь, мизинец — Хрущ, безымянный — Вол, указательный — она сама… не хватает только одного, среднего. Он и остаётся адресован собеседнику.

— Без твоего ключа мне не открыть казны: пока не будет всех пяти перстов, замок не поддастся, — начинает она размышлять вслух. — Присоединяйся, и получишь положенную пятую часть, твою по уставу. А потом отправляйся хоть на все четыре стороны с этими богатствами: хоть на родину, хоть ещё куда — тебе где угодно будет лучше, чем в Новгороде голодранцем.

— Поверить той, что избавилась от мужа и товарищей?

— Они заслужили эту участь, тебе ли не знать? И, скажи мне честно, Рейнеке… Как ты уже спросил: а есть ли у тебя выбор?

Увлекшись разговором, они не замечают, как услышавший обрывки беседы дозорный идёт в их сторону. Совсем ещё зелёный парнишка лет пятнадцати хмурится, увидев стоящую вплотную друг к другу пару, и лишь закатывает глаза.

— Не могли отыскать местечка поукромнее? Возвращайтесь обратно, а не то прознает кто-то из старших — достанется и вам, и мне по шапке, — юноша отворачивается и замечает на горизонте, среди зелёных крон и бурых стволов, какое-то движение: из леса в паре вёрст от крепости в её сторону движется по меньшей мере четыре десятка всадников и несколько телег. — Предупредите воеводу!

Мальчишка свешивается за стену вниз и щурится, пытаясь получше рассмотреть наездников — свои это или чужие, как вдруг вскидывает руки в воздух, издаёт короткий крик и мгновение спустя оказывается под крепостными стенами, со свёрнутой от глухого удара о землю шеей.

— Спросить тебя снова или ты дашь наконец свой ответ? — раздувает ноздри Лана, глядя на ошарашенного купца.

— Зачем… что ты натворила?! — лепечет он, не веря своим глазам.

— То, что должно… Или ты не хочешься выбраться из лап князя и получить своё?

Мужчина лишь кивает и морщит лоб: повторять судьбу юнца-караульного он не желал.

* * * * *

Когда обитатели детинца услышали под своими стенами конское ржание и топот копыт вперемешку с человеческой речью, было уже поздно. Четыре десятка всадников с несколькими обозами поддержки пришли со стороны леса, наименее защищённой и удобной для просмотра, в отличие от противоположной части крепости, глядевшей прямо на речной берег Волхова.

Все до единого в чёрных одеждах, лёгких доспехах и с замотанными тканью лицами, незнакомцы вооружились луками и разгрузили свои телеги, в которых ждали своего часа "бараны" (2). Ещё одна кучка, но уже меньшего размера, отделилась от основной массы и заняла позиции у главных ворот, у ведущего через реку моста.

— Сукины… дети! — выругался Бранимир, увидев вражеский отряд прямо у себя под носом, и сверкнул глазами на собравшихся рядом Ари и десятка прочих ратников. — Где дозорные?! Почему никто не следил за обстановкой? Вас оставили здесь не прохлаждаться или спать!

— Воевода… — виновато опустил заспанные глаза второй часовой. — Простите, воевода…

— Извинениями тут не обойдёшься! — кажется, что вот-вот воевода примется низвергать на головы провинившихся громы и молнии. — Без подготовки мы не дадим им должный бой.

— Их не так много, хоть и нас тоже горстка. Снимем их луками через бойницы, одного за другим? — пытается отыскать способ справиться с недругами Ари. — Не убьём всех, так покалечим и отвадим непрошеных гостей.

— Как будто всю рать они выманить хотели в чистое поле… — кусает нижнюю губу опытный военачальник и ещё раз глядит вниз. — Пакля… масло… И стенобитные орудия. Или жечь нас будут, или крушить укрепления. Да ещё и с обеих сторон.

— А силёнок-то хватит? Не хочу недооценивать врага, но наши возможности одинаково равны и тщедушны, пока основные рати сейчас на поле брани за стенами, там, со стороны реки, — не унимается Ари, уверенный в том, что сумеет дать отпор.

— Пока не увидим полной картины — не узнаем. Эй, ты! — обращается Бранимир к встрепенувшемуся вмиг дозорному. — Полезай на крышу и изучи, осмотри каждый клочок земли настолько, насколько он просматривается.

— Думаешь, это ещё не всё? — беспокойно вздыхает лысый дружинник. — Подкрепление, засада?

— Или отвлекающий манёвр. Где ты видел, чтобы простые бунтовщики прятали лица да одевались все как один единым образом? — едва держится старый воевода и рявкает на забравшего по лестнице наверх парнишку. — Когда кучка всадников брала крепости? Что там?

— Ла… ладьи, воевода, — лепечет, не веря глазами своим, юноша: из-за выгнувшейся дугой излучины реки показываются суда: к Новгороду плывёт целый флот. — Пять, со стягами и драконьими головами.

— Стервятники… — стискивает зубы Бранимир. — Отыщите Щуку, пусть пошлёт князю весточку, и срочно! Ари, собери всех женщин и слуг, кто не может обороняться, укрой их в главном зале и забаррикадируйтесь изнутри, да так, чтобы и букашка сквозь щели не пролезла.

— А ты?

— А я попробую выиграть для нас немного времени.

* * * * *

— Вниз луки! — приказывает своим людям главарь всадников, и те один за другим подчиняются команде, опуская оружие из боевого положения себе в ноги, а затем с любопытством смотрит наверх: там, из небольшого эркера, глядит на него статный муж, одетый достаточно богато для того, чтобы не быть причисленным к рядовым воям. — Не ты ли Некрас? Я отчего-то думал, что будешь выглядеть моложе… Или тебя доля тысяцкого так помотала?

— Некрас сейчас рубит головы такому же как вы сброду. Перед тобой — второй воевода нашего государя Игоря, — хмурится Бранимир, явно не оценив издёвок собеседника. — Меня зовут Бранимир.

— Тот самый покоритель радимичей? — лицо мужчины скрыто за тканью, но даже сквозь маску чувствуется его ухмылка. — Слыхали, слыхали. Сдай нам крепость, Бранимир, отдай ключи — и все внутри сохранят свои жизни. Или не хочешь ты с высоты седин своих избежать кровопролития? Город сказал, что с рассветом заберёт детинец, силой или же мирным путём. Каким из них мы поступим — зависит сейчас только от тебя.

— Города?! — лицо воеводы вмиг перекосило от раздражения. — Кто дал право кучке смутьянов говорить от лица всего города?! В Новгороде только одна власть, один правитель — князь Игорь.

— Даже если он ещё и жив, скоро накроет окрестности такая кровавая баня, что осиротеет его дружина. Будь благоразумнее.

— Я видел ладьи.

— Тогда понимаешь, что даже если выдержит крепость нашу осаду, с такой подмогой ей точно не устоять. Или мне приказать поджигать стрелы и выкурить вас оттуда?

Воевода молчит и удаляется вглубь цитадели без какого-либо ответа.

* * * * *

В стенах крепости кипит работа: все её немногочисленные обитатели от мала до велика готовятся встретить врага, укрепляют ворота тяжёлыми бочками и телегами, орудуют на кухне, разогревая чаны с маслом, собирают всё имеющееся оружие и раздают тем, кто может с ним управляться.

Бам!

Обитый железом таран с грохотом бьёт по воротам, выбивает крошку и пыль из стен, заставляя всю цитадель затрястись. Лучники, выставленные врагами, поджигают наконечники стрел, и со свистом огненные птицы летят по дуге через крепостные стены, беспорядочно врезаясь в землю, деревянные баррикады или просто падая: вопреки ожиданиям, вызвать пожар не так уж и просто с первой попытки.

Из бойниц появляется несколько сверкающих острых "клювов", и в отместку защитники детинца сыпят градом снарядов по неприятелям. Несколько человек из их рядов падает, но оставшиеся повторяют огненный залп — на сей раз им удаётся поджечь двери в конюшню.

Вмиг оттуда выбегают Щука и ещё пара конюших, выливая на красного петуха, не успевшего разгореться, несколько вёдер с водой. Слуга Вещего Олега что-то говорит остальным и убегает прочь, те же запирают конный двор на засов. Не хватало ещё, чтобы испуганные шумом животные разрушили свои стойла и высыпали в панике сюда.

Бам!

Ещё один "баран" ударяет по стене у главных ворот, раз за разом становясь всё настойчивее, а враги в чёрных одеждах достают лестницы и, приставив их к укреплениям, начинают лезть на стены. Впрочем, немногочисленный гарнизон под предводительством Бранимира держится молодцом, выливая на головы мятежников горячую жижу и продолжая обстрел камнями и стрелами на обоих направлениях.

Часть штурмующих гибнет прямо на стене, часть просто падает на землю — кто замертво, а кто просто ушибшись.

— Сулицы (3)! — рявкает воевода, и пока лучники вместе с кухарками и слугами продолжают отвлекать недругов, тянет руку к поднесённому сундуку с дротиками. — Приготовились!

Ратники выбегают на открытую часть боя и хватаются за древко правой рукой, занося оружие над головой, второй же выставляют перед собой небольшие щиты. В отличие от стрел или камней, удача полёта сулицы опиралась лишь на мастерство метателя, не завися от силы или направления ветра.

— Пли!

Противники, спрятавшись за перевёрнутой набок телегой или же тоже положившись на щиты, приготовились встретить дюжину тяжёлых дротиков — и острия их с громким треском врезаются в дерево и застревают там, в пахнущей смолой лесной плоти.

— Воевода… — не смея поднимать на Бранимира глаз, обращается к нему один из новобранцев. — Сулиц немного, может, с пару дюжин ещё наберётся… Не даром мы их тратим, целясь не в сердце врагу, а в щиты?

— Просто так противника ты не ранишь, он либо прикроется, либо сбежит, — стискивает зубы опытный воин, держа наизготове второе по счёту оружие. — А вот с потяжелевшим от пронзивших его копий или вовсе треснувшим щитом тебе уже не скрыться ни от зорких глаз, ни от намётанной руки. Смотри и учись!

Словно подтверждая свои слова, швыряет он древко с острым наконечником вперёд, и последний с громким треском врезается в щит по соседству со второй сулицей. Чертыхаясь, замотанный в чёрную ткань противник опускает ставший почти неподъёмным щит — и тут же сверху по нему бьют пара стрел и третья сулица, собирая щедрую кровавую дань.

Бам!

Синее пламя на сторожевой башне гаснет, а упрямый таран пробивает стену у главных ворот, врезаясь в образовавшуюся трещину с исступлением воина, вернувшегося после длительного похода в объятия любимой супруги.

Бам! Бам!

Тотчас же внутрь хлынула толпа из противников с короткими мечами и топорами, а навстречу им — дюжина охранявших ворота ратников. Воины на стене разворачиваются лицом ко двору, беря осаждающих на прицел и натягивая тетиву луков до предела, до ощущаемого в воздухе вибрациями звона.

— Не стрелять! — кричит и чертыхается Бранимир. — Своих заденем!

Обернувшись, он замечает, как у вторых ворот инициатива тоже переходит к неприятелю: по стенам карабкаются люди в чёрном, атакующие немногочисленных ратников и слуг. Вот срывается вниз добродушная Лада, храбрая прачка, бок о бок стоящая с воинами. Вот кричит, пронзённый копьём, совсем ещё мальчишка лет четырнадцати…

В первых рядах воевода бежит на оставшуюся без обороны часть крепостной стены и рубится с негодяями. Раздаётся свист стрел — они по очереди выбивают его спутников, с громким звоном чиркает по кольчуге чей-то меч, который Бранимир с остервенением вырывает из хватки врага и продолжает сражаться.

А на подмогу павшим мерзавцам уже лезут по лестницам новые супостаты.

— Не дайте им пройти внутрь! — ревёт он медведем, пытаясь докричаться до оставшихся союзников. — Стоим до последнего!

Стиснув зубы, пожилой скандинав разгоняется что есть мочи и сбивает с ног ударом плеча хилого осаждающего, в следующее мгновение всаживая ему в сердце холодную сталь. На кровоточащего мальчишку неподалёку наседает пара противников, и Бранимир делает ещё один рывок.

Снаружи, издалека, стены детинца кажутся недосягаемыми и неприступными, но сейчас, из-под тесовой кровли и с высоты они выглядят уже не столь крепкими. Одна, две лестницы — взревев, мужчина отшвыривает их назад вместе с лезущими наёмниками, перехватывает кинжал у обидчика отрока и закалывает невысокого усача.

Второй стервец хватает воеводу за плечи и впечатывает в стену так, что в глазах темнеет, а ноги подкашиваются. Чувствуя, что он теряет сознание, Бранимир отчаянно пытается устоять на ногах, хватается одной рукой за шиворот обидчика, второй скользит по деревянным доскам. Далёкие облака в лазурном небе, сражающиеся ратники, неприятель напротив — все они колеблются, дрожат перед его взором, а глазам делается так больно, будто кто-то швырнул в них пригоршню раскалённых углей. Мягкие, точно у хмельного, ноги не выдерживают — и военачальник лишается чувств, в спину же его недруга почему-то всаживает кинжал мужчина в точно таких же, как у всех злодеев, чёрных одеждах.

— Бранимир, — шепчет он, звонко ударяя побледневшие щёки и пытаясь привести воеводу в себя. — Бранимир!

Защитники детинца зубами вгрызались в стены цитадели, отражали напор врагов кулаками и оружием, погибали, но самые опытные ратники уже почуяли — всю крепость им не отстоять. С какой-то скорбной обречённостью они стреляли по людям в чёрном, которых, казалось, стало вдвое больше, с твёрдой волей мечами рубили направо и налево наступающих супостатов на стенах и внизу, во дворе.

Немногочисленные защитники крепости держались изо всех сил, но большинство нашло смерть от рук превосходящего противника. Остатки гарнизона отступили к конюшне, где продолжили свой бой в надежде если не переломить ход осады, то хотя бы унести за собой на тот свет как можно больше злодеев.

* * * * *

Гремя тараном, последним ударом враги выбивают деревянную дверь и разносят её в щепки. Отшвыривая в сторону тяжёлые дубовые столы, бочки и прочий скарб, они врываются внутрь, напоминающие нечистую силу в своих тёмных одеяниях и с сокрытыми лицами.

Богуслава жмётся к стене и верещит от страха, закрываясь руками; Милица встаёт перед ней и хмурится, понимая, что это сражение она едва ли сумеет выиграть, Лана же безучастно, словно что-то выжидая, смотрит сначала на захватчиков, а затем переводит взгляд на дрожащего Рейнеке.

Пятеро защитников после непродолжительной схватки оказываются на коленях, но Ари, в боку которого зияет рана, до последнего не падает ниц и, тряся ногами от невыносимой боли, держится за стену и остаётся стоять с высоко поднятой головой.

— На колени!

Перед ним предстаёт невысокий мужчина с низким, хриплым голосом, а во взоре его пылает такая страшная ярость, что будь на месте лысого дружинника кто-то менее храбрый духом, то непременно бы испугался.

Бородач же отвечает незнакомцу кривой ухмылкой — и за это получает награду в виде удара кулаком в раненый бок.

— Ты, должно быть, даже не помнишь меня, — нагибается к нему, скорчившемуся от боли, мужчина и шепчет на ухо. — Не помнишь того, над кем вы смеялись и издевались? Того, кого вышвырнули в зловонную бездну?!

— Не… смей трогать его! — заикаясь, выкрикивает Ольга и крепче обхватывает пылающий факел, который в суматохе успела схватить со стены. — Не смей!

Оранжево-алые языки пламени едва не обжигают негодяя, который, недоумевая, отпрыгивает назад и мечущимися глазами смотрит на девицу. Ещё один замах — и искры сыпятся в опасной близости от одежд мужчины.

— Спалю! — дочь Эгиля делает выпад вперёд, чувствуя в своей груди щемящий страх, а в руках, напротив, невиданные силу и смелость. — Не смей его трогать! Не смей. Никого. Трогать!

— Спокойно… — поднимает вверх руки негодяй и медленно пятится назад. — Не стоит играть с огнём…

— Согласна, — прекрасное лицо варяжки кривится от ярости, а белые зубы плотоядно скалятся. — Поэтому проваливай отсюда и ты, и твои приспешни…

— Княгиня! — выкрикивает Ари, и тут же получает глухой удар по голове; остальные негодяи в чёрном бросаются к прочим людям в зале: у Ольги из рук выбивают смолянистый кусок дерева и тут же тушат его плотной тканью, затем валят на пол и саму девушку.

Милица исподлобья сверкает глазами на неприятелей, но не двигается с места и лишь прижимает к себе испуганную, с округлившимися от ужаса очами, Богуславу. Ари кряхтит, пытаясь подняться, но падает животом на рану, отчего под ним разливается кровавое пятно.

— Ты… Ты, — низко хрипит тот, кого Ольга обозвала в голове Сиплым, показывая перстами сначала на Рейнеке, а затем — Лану. — И ты — пойдёте с нами. С остальных глаз не спускать!

Последним выбор его падает на Ольгу.

Несколькими минутами позднее их бесцеремонно и безо всякого уважения, словно какой-то скот, грузят в крытую повозку. Рейнеке, сделавшийся бледным как поганка, молчит и нервно раскачивается взад-вперёд, глядя на связанные руки; Лана с каменным выражением лица смотрит вдаль, стараясь понять, куда их намерены везти.

— Не бойся, — касается лица Ольги их конвоир обветренной, грубой рукой, и девушка вздрагивает, в страхе отползая назад по пространству фургона и втискиваясь спиной в его холодный, пыльный угол.

— Не бойся, — снова обращается к ней хриплый, безжизненный голос, а обладатель его тянется пальцами, но на сей раз не к ней, а к своей личине, медленно разматывая один за другим каждый слой, каждую полоску ткани, до этого скрывавшие истинную внешность.

* * * * *

1) Бой — в древней и средневековой фортификации галерея (ход или проход) с бойницами вдоль крепостной стены. Если расположен по верху стены (верхний бой), то бывает открытым или защищённым тесовой кровлей;

2) Баран — небольшой таран, как правило, ручной. Простейшее из стенобитных орудий.

3) Сулица — метательное копьё, имеющее железный наконечник длиной 15–20 см и древко длиной 1,2–1,5 м.

Глава XXXII: Сердце Воина (I)

ГЛАВА XXXII: СЕРДЦЕ ВОИНА (I)

Полтора месяца тому назад, где-то на востоке Норвегии.

— Плохая это идея, — жуёт длинную соломинку, торчащую изо рта, Йохан — один из ближайших его друзей и сын лучшего корабела во всей Норвегии, и с опаской смотрит на затерянную среди горного леса хижину. — У меня мурашки по коже от этого места, а я ведь не робкого десятка…

— Тебе стоит одеваться теплее, здесь совсем недалеко ледник, поэтому даже в мае промозгло и холодно, — не поддерживает предчувствия обладателя зелёных глаз Ульв, высокий, прекрасно сложенный воин и по совместительству ещё один товарищ Свенельда.

— Уверен, что это поможет? — нерешительно оборачивается к соратникам широкоплечий блондин с бородой цвета спелой пшеницы, кутаясь в шубу из волчьих шкур: погода и впрямь неприветливая.

— Из крыши клубится дым, следовательно, согреешься, — жмёт плечами Йохан и хохочет; зато Ульв становится мрачнее тучи и лишь потягивает ноздрями ароматы трав, которые ветер донёс до него из жилища провидицы.

— Тётя… когда ещё была жива, обращалась к этой вёльве за помощью, и в ремесле её не сомневалась.

— Раз Гуда верила её предсказаниям, то и я поверю, — кивает Свенельд, младший из двух братьев-ярлов Хордаланна, шагает по покрытому осокой сырому каменистому склону и стучит в дверь, украшенную рунными камнями.

— Я ждала вас, — приглашая широким жестом рукой внутрь гостей, смеётся женщина.

Уже через минуту хозяйка хижины принялась рыться исхудалой рукой, покрытой татуировками, в сундуке с ритуальными кинжалами. Вёльва вкладывала один за другим ножи в ладонь, выбирая тот, что больше соответствует характеру просящего, пока, наконец, не нашла подходящий: с рукоятью из китовой кости, лёгкий, но с зазубренным с обеих сторон лезвием.

— Требу принёс?

— Да, — отвечает, сглотнув слюну, Свенельд и показывает прорицательнице на корзину, в которой ожидает своего часа испуганная куропатка.

Вёльва берёт в руки трепещущую птицу, что в её хватке как будто цепенеет и обретает покой, а затем отточенным до автоматизма движением вонзает в животное клинок. Несколько судорог — и вот уже жертвенная чаша орошается багрянцем, а женщина запускает внутрь ещё тёплой плоти свои длинные пальцы.

В приглушённом свете свечей вёльва выглядит по-настоящему жутко: эта отшельница со странной причёской из множества мелких кос, напоминающих птичье гнездо, подведёнными красной краской шрамами на лице и полубезумной улыбкой совершенно рутинно принимается вытаскивать внутренности птицы и разматывать их, словно недовольная пряха — изготовленный не знающей прилежания ученицей клубок ниток.

— Что… — в предвкушении спрашивает Свенельд. — Что ты видишь? Найдём мы Трёхпалого?

Прорицательница, коснувшись алымпальцем губ, ощущает на языке солёный, металлический привкус, тело её начинает колотить мелкой дрожью, кожа стремительно бледнеет, а очи закатываются куда-то назад, делая глазные яблоки полностью белыми.

Сначала вёльва ничего, совсем ничего не видит, словно какая-то сила закрыла ей глаза липкими и холодными руками, или она лишилась зрения, или же упала посреди близящейся летней поры на них полярная ночь; зато чернеющая пустота постепенно наполняется звуками, которых становится всё больше: они разрывают ей барабанные перепонки, заставляют сердце в груди метаться и выпрыгивать.

Вёльва слышит бой барабанов, гул охотничьих рожков, и песнь металла, когда сталь встречается с обитым железом деревянным щитом с характерным звуком. Словно почувствовав этот ритм, в унисон с ним начинает биться её пульс, а кровь закипает: горят вены, нестерпимо жжёт шею… но зато она видит!

Видит сотни ратников на поле брани, видит бурное море из мечей, стрел и щитов, видит боевые корабли, чёрными лебедями скользящие по речной глади; кожей чувствует моросящий дождь и запах разнотравья — не здешнего, а такого, что растёт где-то далеко на востоке.

Какофония из звуков делается менее разборчивой, и к лязгу оружия примешаются воинственные кличи, мольбы раненых, стоны умирающих, гордые крики победителей, топот копыт, ржание, бульканье воды, хлопанье крыльев…

Сотканная из огня длань в небе над сечей превращается в зажатую в пасти громадного волка уродливую кисть с попарно сросшимися пальцами, а затем сверху на серого хищника пикирует иссиня-чёрный ворон с загнутыми когтями и острым клювом.

На миг внутри хижины повисла тишина, но прерывает её вопрос из уст Свенельда — на сей раз более твёрдым, уверенным голосом.

— Что ты увидела, вёльва?!

— Найдёшь ты Инга… Или Инг тебя — когда играешь в догонялки, не понимаешь порой, кто кого преследует, — женщина делает глубокий вдох и окровавленной рукой жадно засовывает в рот горсть заранее подготовленных ягод морошки: прорицания отнимали у неё много сил. — На востоке, во владениях рода Рюрика встретитесь вы лицом к лицу. Да только не вернёшься ты боле оттуда на родину, останешься в той земле.

Похоже, слова предсказательницы целиком вторили сомнениям светловолосого викинга: тот беспокойно поёжился от холода и ещё сильнее втянул русую голову в плечи, хотя казалось, это невозможно. Однако долг и надежда в нём пересиливали все опасения.

— Пусть так, я готов.

* * * * *

Вчера

Горько-солёный морской воздух сменяется ароматом разогретой сосновой смолы, а сизые речные волны кажутся более коварными и непредсказуемыми, нежели вдоль и поперёк пройденные прежде пути на большой воде.

Парус шумит над светло-русой головой, неторопливый плеск волн под вёслами успокаивает — в противоположность громкому гомону самых разных мужских голосов за спиной. Драккар, следующий к своей цели на далёких русских берегах, оказался тем местом, где он ощутил себя по-настоящему свободным и живым после нескольких месяцев напряжённых поисков. На мгновение закалённый воин словно возвращается в прошлое и снова чувствует себя юнцом, что вместе с братом и крохотным отрядом преданных хирдаманнов (1) впервые плыл на первый рейд по берегам Рейна. Но уже через несколько секунд он горько улыбается: сейчас больше половины его верных соратников пируют в золотых залах Вальхаллы, брат его отвернулся от былого и теперь изменился по сравнению с собой прежним больше всех, а сам он превратился в одержимого поиском разрушившего привычный уклад жизни негодяя.

Путеводной звездой для него стали возмездие и жажда расправы, и благодаря им отправился он в своё последнее путешествие. Обратный путь проделать Свенельду было не суждено — старая предсказательница-вёльва предрекла, что из русских земель младший из ярлов Хордаланна уже не вернётся (2).

Что ж, даже если он и погибнет, то избавление от злодея Инга станет достойной наградой за это. От судьбы не убежишь.

Мрачным взглядом голубых глаз исподлобья обладатель длинных русых волос и такой же бороды рассматривает спящих у скамей или же налегающих на вёсла гребцов и размышляет над тем, чем встретит их вотчина ссыльной княгини Ефанды — матери безраздельно властвующего русскими землями Игоря и старшей сестры Вещего Олега.

От тяжёлых дум Свенельда отвлёк раздавшийся за левым бортом корабля заливистый смех и плеск воды. Несколько из отдыхавших на палубе хирдаманнов тут же наклонились вперёд, свесились торсами через борт и стали показывать на нечто, плавающее с пронырливостью выдры в прохладных водах. Ярлу, полному любопытства, пришлось растолкать воинов, чтобы и самому получше рассмотреть то, что вызвало такое оживление в рядах дружиников.

Над сизыми волнами появилась растрёпанная каштановая голова Ульва. Молодой мужчина, злословя и отплёвываясь, гребок за гребком приближается к кораблю, с которого его, кажется, кто-то выбросил. Только сейчас взгляд предводителя норвежцев цепляется за Йохана, что довольно потирает ладони и по-издевательски корчит рожи пловцу поневоле.

Ощутив на себе взгляд Свенельда, сын Варди поднимает на него глаза с озорными жёлтыми искорками и забавно пожимает плечами:

— Я учу нашего товарища надлежащему поведению. За каждое бранное слово будет отправляться в реку! — использовать ругательства во время похода и впрямь было дурной приметой.

Пока мокрый и недовольный Ульв забирается назад по протянутому ему длинному веслу, Свенельд ухмыляется:

— Гляди в оба, как бы он среди ночи не выбросил и тебя за борт, спящего и беззащитного!

Ульв и Йохан тотчас же сцепляются в дружеской перепалке, махая кулаками на потеху прочим хирдаманнам, и от этого в груди у норвежца разливается тёплое чувство ностальгии. Совсем как в былые времена…

Несмотря на все уговоры и доводы, оба старых друга решили отправиться с ним в последнее плавание. За отнятые Ингом жизни. За разрушенный и преданный огню и мечу Эгерсунн. За жизнь регента Гуды и опустевшие стены медового зала, где более не раздаётся колокольчиками смех её наследника.

Несколько месяцев они бороздили северные моря, чтобы найти этого вероломного негодяя. По портам и рынкам от Британнии до Готланда опрашивали торговцев, разбойников и простой люд, прежде чем узнали, что теперь бастард промышляет наёмничеством вместе со своей армией оборванцев — и очередные слухи привели их в лежащую на востоке Альдейгью (3).

* * * * *

На близлежащие леса спустилась ночь, а вместе с ней окрестности накрыл сплошной пеленой туман, да так, что корабль их шёл по воде наощупь, словно слепец. Пусть Свенельду и доводилось встречаться с непогодой не раз, столь вязкая дымка была для него в новинку. От бывалых мореходов он знал, что где-то рядом с Альдейгьей на Волхове начинаются пороги, и драккарам их не преодолеть: нужно переходить либо на долблёнки (4), либо передвигаться пешком. Коли сейчас они сядут на мель или перевернутся на каменистых падунах, то путь их подойдёт к концу раньше времени.

Густое белое полотно, теперь окутавшее пространство вокруг на несколько вёрст, делало их голоса тише, а фигуры превращало в размытые силуэты. И если Свенельд заметно волновался за судьбу единственного судна с экипажем из шести десятков норвежцев, то Ульв, напротив, был на удивление хладнокровен и сосредоточен.

Мужчина стоял у носа драккара и прижимался грудью к искусно вырезанным чешуям змея, что скалил ясеневые зубы в молочно-белую пустоту.

— Мы прибыли в эти земли с миром, — нахмурился Свенельд, отмечая, что голос его задрожал не то от холода, не от от дурного предчувствия. — Следовало снять драконью голову с носа (5), здешние альвы (6) гневаются…

Пальцы мужчины касаются чешуи на деревянном изваянии с тревогой и страхом.

— Не стоит ли нам убрать её, пока не стало слишком поздно?

— Духи этой реки слабы и трусливы, как и князь, не снискавший себе воинской славы, — отвечает Ульв и делает глубокий вдох. — Они всего лишь боятся нашего корабля, вот и насылают туман. Наши боги сильнее и могущественнее. Этот ветер…

Мужчина снова втягивает широкими ноздрями холодный и влажный воздух.

— …он дует с юга и скоро развеет дымку. К рассвету от хмари и следа не останется благодаря моим молитвам всеотцу Одину!

Несмотря на жизнеутверждающую уверенность товарища, их драккар замедлился настолько, что едва двигался вперёд, вёсельщики застыли на своих скамьях, а ставший вдвое тяжелее от мороси влажный парус они вовсе связали и убрали. Кто-то из команды возбуждённо перешёптывался, кто-то вслух читал заклинания, но львиная доля хирдаманнов лишь напряжённо вслушивалась в окружающую густую тишину: любой недруг сейчас мог подкрасться к ним совершенно незамеченным и застигнуть норвежцев врасплох, будто слепых кутят.

Сильнее закутавшись в плащ, промокший и холодный, Свенельд устраивается на своей лавке и засыпает, сжав длань на рукояти клинка. Верный меч всё там же, в его могучей длани, и внутри сновидения, а следом за норвежцем просачивается туда и дымка.

Вокруг лишь потустороннее безмолвие и белое, клубящееся дымом марево. Пробираясь по туманному ландшафту всё дальше, он прислушивается к далёкому эху военных рожков и звона мечей, что становятся громче и будят в глубине его души доселе неизвестные чувства…

Неужели он погиб? Но где тогда мрачное царство Хель, её подземная морозная держава? Или трубящие эйнхерии и одновременно прекрасные и опасные валькирии, что заберут его душу в Вальхаллу?

Постепенно туман рассеивается, открывая с вершины холма вид на величественный деревянный город, что простирается на семь холмов у полноводной широкой реки. Из дымки поднимаются вверх, пронзая небосвод, высокие крепостные башни, из ворот под которыми выдвигается конное войско, во главе которого… он видит знакомую и одновременно загадочную фигуру верхом на белоснежном жеребце.

Воздух наполняется запахом крови и железа, стонами раненых и воинственными криками — просыпается он от встревоженного гула спутников, который доносится до Свенельда со всех сторон. Одно радует: когда он распахнул веки, туман и правда исчез, сменившись на яркий солнечный свет.

Поросшие сосновым бором высокие берега, уходящая изгибами дальше река — и их корабль, немного накренившийся и выброшенный на влажный песок левым бортом. Напрасно насмехался над альвами этих мест Ульв; они услышали его глумления и сполна отомстили.

Драккар сел на мель.

— Далеко отсюда до Альдейгьи? — морщит лоб и окидывает взором песчаную полосу берега Свенельд, обращаясь к Йохану.

— Думаю, не больше двух десятков вёрст к югу, — бросает в ответ сын опытного корабельщика и морехода. — Но не вижу смысла в том, чтобы спускать корабль на воду и продолжать путь на нём, видишь, там, впереди, начинаются осерёдки (7)? Пойдём на драккаре — снова наскочим на мель.

— Тогда продолжим с тобой и малым отрядом на лодках, — кивает блондин и переключает внимание на второго из товарищей. — Ульв, ты с остальными возьмёшь оружие и припасы, догоните нас пешими.

— Встречаемся у стен Альдейгьи, — хмурится тот и обращается к команде. — Слышали, что нам приказали? Немедленно собираем всё самое необходимое и выдвигаемся вперёд!

* * * * *

Так они и договорились, разделившись на два отряда, и спустя полтора часа дюжина хирдаманнов на трёх челноках преодолела очередную излучину реки; казалось, никогда они ещё не двигались так споро.

Впереди, на высоком отвесном склоне, в месте впадения в Волхов речушки поменьше, возвышается длинный ряд грязно-серых известняковых стен с вертикальными деревянными опорами, часть которых была сожжена и превратилась в обугленный остов былых конструкций, а также пара деревянных башен, тоже затронутых пожаром, но оставшихся лишь с чёрными пятнами гари и копоти на память.

— Неужто… опоздали мы? — прошептал Йохан и прикусил нижнюю губу. — Взял он крепость?

— Нет, над воротами реет стяг Рюрика (8), а не трёхпалая культя Инга… — отметает версию товарища Свенельд и опускает взгляд на раскинувшееся на противоположном берегу поселение. — Зато тому иссату (9) повезло куда меньше…

Через некоторое время они, оказавшись по щиколотки в воде, вышли на безжизненный берег рыбацкой деревушки. Свенельд на всякий случай обнажил свой меч, последовав его примеру, то же самое сделали и остальные десять воинов, и лишь Йохан крепче сжал в руке своё излюбленное оружие — тяжёлый топор.

Деревянные избы все до одной были уничтожены пожаром, а щедрое июльское солнце грело и заставляло расточать зловоние лежащие прямо у домов раздувшиеся тела невинных крестьян. Кто-то был насквозь пронзён градом из стрел, кто-то — обезглавлен, однако объединяло всех до единого из погибших одно.

— Пальцы… Пальцы! — взревел от ярости Свенельд, перевернув окровавленного мужчину средних лет, которого смерть застигла прямо у порога жилища.

У каждого из погибших были отрезаны указательный палец и мизинец, так, что теперь их руки напоминали кисти со сросшимися перстами Инга Трёхпалого.

Прочие воины замолчали и почтили память погибших подобным жестом. Сильное, гнетущее предчувствие чего-то страшного охватило всё существо Свенельда и теперь не отпускало его из липких, цепких лап тревоги.

— У этих людей не было ни оружия, ни богатств… — закрыл глаза Йохан, не в силах больше смотреть на жуткую картину, в которой не пожалели даже маленьких детей и стариков. — Зачем было тратить на них время и убивать?

— Возможно, он хотел оставить послание таким образом… Или просто развлечься.

— Кому? Думаешь, он догадался, что мы следуем за ним по пятам?

— Не узнаем, — блондин поднимает взор на одну из башен на мысе напротив, — пока не навестим одну из рода Кетиля Лосося (10), если она нас примет.

* * * * *

Казалось, что с того момента, как Свенельд скрылся за деревянными воротами Альдейгьи, минула целая вечность — хотя отсутствовал он даже меньше часа. Беспокойный Йохан намотал сотню кругов по речному берегу у крепости, оставшиеся же в иссате спутники успели обменяться мнениями о деяниях Трёхпалого и более пристально изучили мёртвую деревню с её жителями, но ничего нового так и не обнаружили.

Когда ворота открылись, вышедшего оттуда ярла Хордаланна словно подменили. До этого статный, широкоплечий и уверенный в себе, сейчас он шагал, повесив нос, и напоминал скорее нашкодившего мальчишку, который получил нагоняев, нежели бравого ратника.

— Да на тебе лица нет! — поднял брови сын Варди, глядя на товарища. — Что стряслось?

— Если бы каждое колкое слово было стрелой… — вздрогнул от всё ещё свежего в памяти разговора Свенельд, — То в арсенале этой женщины — целая армия лучников. Меня с первой же фразы как ушатом ледяной воды обдало — и поток не останавливался, пока я не покинул стен резиденции.

— Значит, на поле боя можешь победить в одиночку и дюжину врагов, а перед старухой струхнул? — принялся потешаться над другом Йохан.

— Эта "старуха" и самого Одина за пояс заткнёт, поверь мне, — обиженно бурчит он в ответ и достаёт из кармана свиток, скреплённый печатью с изображением пикирующего сокола.

— Что… это?

— Письмо.

— Это я и без тебя вижу, — закатывает Йохан глаза и недовольно вздыхает. — Что за письмо?

— Князю Ингвару (11), он сейчас в Хольмгарде (12). Как только войско Трёхпалого оказалось под стенами Альдейгьи, она с позавчерашнего вечера отправила сыну трёх голубей — но никакой помощи так и не дождалась.

— Сын… и не пригнал войско матери на выручку, когда жизнь её висит на волоске? — хмурится и недоверчиво щурится отпрыск Варди, выслушивая рассказ хордаланнца. — Или не дошли её послания по какой-то причине до Ингвара…

— Или в Хольмгарде сейчас тоже неспокойно, этим старуха и встревожена.

— Какие у неё на то могут быть причины? Предчувствие материнского сердца или что-то более весомое?

— Трёхпалый осаждал крепость всего одну ночь, не сумев взять её за отведённое время, он продолжил путь со своими голодранцами дальше, на юг — к Хольмгарду. Даже зная его переменчивый характер, бросать такую добычу, завоеванием которой он может навсегда вписать своё имя в саги — не в его интересах, если нет только более лакомого куска.

— Что-то ещё?

— У Трёхпалого около двух сотен наёмников и целый флот из пяти снеки (13). Поэтому он и не бросил корабли у стен Альдейгьи: они достаточно маневренные, чтобы преодолеть речные наносы, пороги же можно обойти волоком.

— Значит, настичь до Хольмгарда пешими мы его не успеем, если и встретимся, то уже у первой столицы Рюрика… — сжимает кулаки Йохан.

— Тем сложнее будет выполнить поручение от старой княгини…

— Какое ещё поручение?

— Особое.

* * * * *

1) Хирдаманны, хирдманы — члены хирда (скандинавской дружины ярлов и конунгов);

2) Подробнее об истории Свенельда и его брата Сигурда можно узнать в книге "Трофей для братьев";

3) Альдейгья — скандинавское название города Ладога, первой резиденции князей из династии Рюриковичей;

4) Долблёнка (однодерёвка, моноксил, комяга, комельник, дубовка) — гребная, реже со съёмной мачтой, плоскодонная лодка, выдолбленная из единого ствола дерева;

5) При приближении к дружественным землям голова дракона убиралась — по поверьям народов Севера, она могла напугать или разозлить добрых духов. Если викинги желали мира, вождь с носа драккара показывал щит, внутренняя сторона которого была выкрашена в белый цвет;

6) Альвы — низшие боги в противоположность асам и ванам;

7) Осерёдок — наносное отложение в русле реки, не имеющее растительности и не примыкающее к берегу, которое во время высокого уровня воды затапливается, образуя мель, а в межень осыхает, превращаясь в невысокий остров. Затрудняет судоходство.

8) Спекулятивный герб рода Рюриковичей наряду с трезубцем;

9) Иссат — торговая пристань, рыбачья слобода, посёлок у берега;

10) Кетиль Лосось — герой одноименной норвежской саги, предположительный отец (или дед) Одда-Олега и Алфвинд-Ефанды по некоторым источникам, в т. ч. Татищеву;

11) Ингвар — Игорь;

12) Хольмгард — Новгород;

13) Снеки — скандинавское военное судно, по размерам меньше драккара.

Глава XXXIII: Воля Князя (II)

ГЛАВА XXXIII: ВОЛЯ КНЯЗЯ (II)

— Если он умрёт, — сверкает глазами на неприятелей в чёрном Милица, из последних сил зажимая рану на боку Ари. — То я отправлюсь за ним, но перед этим заберу и парочку ваших с собой!

— Милица… — шепчет дрожащими губами Богуслава, заметавшись по врагам испуганным взглядом.

— Двадцать три года уже Милица, мне терять нечего, — скалится девица в теле и хмурит брови. — Вместо того, чтобы стоять истуканами, принесли бы мне чистого тряпья! Или таков ваш новый порядок — оставлять способных принести государству пользу молодцев мёртвыми? Кто тогда защищать его будет, доходяги-крестьяне? Они ничего тяжелее рала (1) или мотыги в руках не держали!

То ли одетые в чёрное действительно пошевелили мозгами и взялись за ум, то ли командный тон, отработанный до совершенства ей во время службы в княжеском дворце, возымел свой эффект, но вскоре один из них принёс ей какую-то ветошь и кувшин с водой, второй же отправился куда-то по иным делам.

— Посмеешь уйти — на том свете отыщу и надаю тумаков, — разрывает мужчине рубаху вдова Вепря и осторожно, бережно принимается перевязывать рану, с помощью Богуславы приподнимая тяжелого богатыря. — И не прикидывайся, что не слышишь!

Милица снимает с себя тонкую золотую цепочку с подвеской в виде руны " ᛚ" и вкладывает её в руку мужчины, зажимая ту в кулаке дружинника (2).

— Когда ты подарил мне всё, что досталось тебе от умершей при родах матери… тогда, перед походом, то сказал, что руна эта означает "поток". Пусть же попутные ветра и стремительные течения принесут тебя обратно к нам, в мир живых… Ты нужен городу. Нужен своей дружине.

Словно горячий комок слёз к горлу, к сердцу её подступает щемящая тоска по прежним временам, и она кладёт на могучий кулак руку, накрывая тот своей ладонью, будто тёплым покрывалом.

— Нужен мне.

— Милица… — удивлённо хлопает глазами Богуслава, не веря своим ушам. — Имей честь… ты же вдова, ещё не похоронили супруга твоего, ещё не прошёл траур…

— Вот именно. Вепрь умер, а я-то жива. И… — второй рукой гладит она безволосую, начисто выбритую голову дружинника. — Любовь не терпит отлагательств, особенно когда на кону война и мы можем в любой момент попрощаться с жизнью. Разве и тебя не вела она?

— Вела, — кивает супруга посадника и прикусывает пухлую нижнюю губу. — И по сей день ведёт, продолжение нашей с покойным мужем любви в Гостомысле-младшем. Лишь бы ничего с ним не стряслось, не навредили ему эти люди…

— Если бы хотели это сделать, то давно бы избавились от него: ты знаешь, что с торговцами они не церемонились. Значит, нужен он им для чего-то живым. Может, выкуп, может — ещё что. Эй, ты? Не просветишь нас о целях вашего общества любителей чёрного?

Охранявший женщин воин так ничего и не ответил — и даже не шевельнулся. Милица тяжело выдохнула воздух из раздутых ноздрей и раздражённо посмотрела на "тюремщика", но больше ничего говорить не посмела — она и так достаточно испытывала терпение захватчика.

Дверь в зал в очередной раз открывается, и там появляется сначала повесивший голову Бранимир, на котором лица нет, а следом — приставивший к его спине нож ещё один "чёрный". Не проходит, однако, и нескольких секунд, как воевода резко ударяет надзирателя девушек в живот и отвлекает его внимание, второй же мужчина в чёрных одеждах парой коротких ударов ножом лишает стражника жизни.

— Бранимир… — облегчённо доносится с губ Богуславы, а потом она замечает его спутника и окончательно запутывается: к чему ему избавляться от такого же как он воина в чёрном? — Что… что тут происходит?

— Всё в порядке, это свой человек.

— И он, кажется, знает, где искать Вашего сына — если только его не перевезли в иное место, — разматывает тряпьё на лице незнакомец, оказываясь изменившимся Сверром, чумазым и без длинных волос. — Но для начала нам надо подумать, как выкурить этих злодеев из крепости и спасти Гостомысла.

— Ари от них досталось, — показывает на раненого дружинника Милица. — Сколько негодяев сейчас осталось в детинце, не считая тех, кто погиб при осаде или вернулся в город?

— Десяток-полтора, а с этим, — Сверр наклоняется над телом надзирателя и волочет его назад, в сторону разрушенных баррикад из столов и бочек, чтобы спрятать усопшего там и не вызвать у остальных подозрений. — С этим — на одного меньше. Несколько ратников из посадского войска закрылись со Щукой в конюшне, может, и они нам помогут, если живы ещё…

— Не может быть, — замечает небольшое украшение, блеснувшее в разжатой длани лысого воина, старый воевода и снова повторяет. — Не может… не может такого быть…

* * * * *

Сегодня он не сын Рюрика. И даже не племянник Вещего Олега, напряжённый лик которого озаряет золотой диск восходящего светила.

Шаг — и вместе с лучами утреннего солнца растворяются все иллюзии, все воздушные замки, которые однажды он себе придумал.

Вдох — и разрываются, падая к ногам, невидимые цепи чужих чаяний и желаний, мешавшие дышать полной грудью.

Взгляд — и во врагах перед собой он видит что-то гораздо большее, нежели кучку решивших выступить против законной власти смутьянов.

Сегодня он — Игорь, князя новгородский и киевский, правитель русских земель, защитник варягов, славян и прочих племён, населяющих эти изобильные владения.

Вещий Олег, готовясь в любой момент вмешаться в происходящее, вмиг всё осознаёт, всё понимает: никого из последних негодяев племянник не наказал за предательство тем, что отобрал их жизни. Он всего лишь ранил бунтовщиков, отшвырнул их от себя, обезоружил — но не убил.

Неужели…

— Остановитесь! — рука князя взмывает вверх, давая знак всем защитникам государства не трогать мятежников, а сам он делает ещё один шаг вперёд, останавливаясь в нескольких аршинах от главаря войска недовольных.

Лицо смутьяна выражает плохо скрываемую насмешку.

— Твоё имя? — Игорь прищуривается и внимательно смотрит на одноглазого бородоча. — Тебя избрали эти люди своим вожаком?

— Кулота. Пока не посадили мы нового князя, — хмыкает мужчина, — веду их я.

— Не ты, а разочарование и гнев. Люд чувствует себя угнетённым, обделённым вниманием, забытым… Настолько, что готов пролить кровь. Я, однако, не желаю никому смертей: ни пришедшим сюда горожанам, ни своему войску. Довольно кровопролития. Довольно жертв.

Вещий Олег сильнее хмурится, а Некрас непонимающе глядит на прочих ратников из посадского войска. Послушать, что скажет князь до конца в своей речи? Или действовать сейчас, пока не поздно? Всё же безоружный правитель — слишком лёгкая добыча для негодяев.

Толпа шумит, не зная, как расценивать слова князя. Но решительный взгляд его глаз — и отправленный в ножны клинок — убедили их в том, что он искренен в своих намерениях.

— Мой отец жестоко подавил восстание Вадима, которого вы именуете Храбрым: с тех самых пор лежат в сырой земле кости не только зачинщика, но и всех, кто присоединился к нему, по своим убеждениям или же просто будучи обманутыми, введёнными в заблуждение его обещаниями. Я… не Рюрик и не хочу лишать город его жителей, отнимать у домов хозяев, а у семей — отцов. Решим всё не бессмысленной сечей, а с честью и мужеством, как завещали наши древние пращуры.

— О чём ты?

— Поединок. Предлагаю поединок один на один между мной и тобой… Кулота. Если, конечно, ты окажешься достаточно смелым, чтобы принять мой вызов. Одержишь победу — так и быть, город ваш. Проиграешь — я пощажу прочих бунтовщиков, если они сложат оружие и будут готовы уладить противоречия на языке слов, а не стали.

— Куда же мне со своим кинжалом против добротного княжеского булата? — увиливает Кулота, бледнея и нервно глотая слюну. — Или испугался князь нашего свободного войска? Обомлел перед нашими силами?

— Отнюдь, я сам предложил поединок, — племянник Вещего Олега закатывает рукава рубахи и лукаво, в упор, глядит на противника. — И уверенности в собственной победе и правом деле у меня достаточно. А вот ты кажешься малодушным… Неужели смел ты только тогда, когда за спиной у тебя целая армия? Неужели не сможешь постоять за свои убеждения в одиночку? Плох тот воевода, кто не хочет сохранить жизни простых ратников!

После речи Игоря в воздухе повисает напряжение, участники беспорядков обмениваются неуверенными взглядами и скользят ими то правителю, то по своему предводителю — и сравнение сейчас явно не в пользу последнего.

— Я же сказал… не чета мой нож твоему мечу, князь!

— Никакого оружия. Только кулаки — честнее некуда. По рукам?

Толпа наблюдает за происходящим в тихом ожидании, перешёптываясь и показывая пальцем на своего главаря; Некрас жестом даёт посадскому войску знак опустить оружие и повиноваться воле князя.

В голове Кулоты отчаянно борются между собой желание остаться в живых и стремление удержать власть над восставшими, пока, наконец, последнее не побеждает. Слишком ехидно смотрит на него великий князь, слишком громко обсуждают между собой предложение Игоря его люди, сомневаясь в храбрости одноглазого.

Откажи он — и авторитет мужчины разом упадёт на такие глубины, из которых никто больше не поддержит его как главаря собравшихся под знамёнами бунта и не пойдёт за ним.

— По рукам!

Оба войска разразились громкими выкриками, приветствуя решение своих предводителей, а затем…

Разъярённые, они мигом бросаются друг на друга как по щелчку.

Игорь, всё ещё чувствуя боль в левом плече, чертыхается и замахивается сжатой в кулак дланью, но Кулота ловко уходит от его выпада: по инерции продолжая двигаться вперёд, князь едва ли не падает на землю, но всё же находит силы твёрдо устоять на ногах и оборачивается.

Вовремя!

В последний момент правитель киевского престола отскакивает назад и избегает удара, направленного куда-то в грудную клетку, прямо в область солнечного сплетения. Одноглазый негодяй, однако, не отступает и лишь самоуверенно скалится, в то время как в единственном оке его отражается соперник, от слишком активного перемещения по полю боя растревоживший оставленную вражеской стрелой рану.

Не успела она запечься, как снова открылась: и теперь каждое движение будет отдаваться вверх, к колену и бедру, острой, похожей на подаривший ему рану зазубренный наконечник, болью.

— Я думал, калека тут я, — ухмыляется негодяй и, сплюнув сквозь зубы, продолжает. — Но таковым у нас оказался великий князь. Может, лучше признать своё позорное поражение прямо сейчас, пока не стало хуже?

Ни за что.

Выставив вперёд руки, Кулота пытается схватить князя за талию, дабы перебросить через плечо, но тот блокирует этот ход озлобленным, жёстким ударом локтём по его ладоням. Пламя в глазах Игоря разгорается всё сильнее, и теперь этот огонь праведного гнева может посоперничать и с маревом капища, превращённого Ольгой в пепел, и с грозным оружием греков, что унесло десятки дорогих ему жизней много лет тому назад.

Вторым локтём Игорь, стиснув зубы, старается попасть в кадык злодея, но тот прикрывает уязивмое место предплечьями и щерится ещё сильнее, раздражая и без того распалённого противника.

— Ну же?! И это — сын великого Рюрика?! Больше похож на сына лягушки! Не от водяного ли тебя мать понесла?!

Молодой князь, чаша терпения которого переполняется, выплёскивает свой гнев через край и, замахнувшись, бежит разъярённым быком на своего соперника — вот только терять самообладание во время кулачного боя было ошибкой.

Глухой удар — и рука Кулоты врезается прямо в нос Игоря, заливая лицо и плечи молодого правителя кровью; следом идёт и второй, на этот раз он приходится по виску. Перед очами сына Рюрика всё вмиг расплывается, меркнет и дрожит, но он делает усилие и что есть мочи давит на землю под собой раненой ногой — резкая боль возвращает его в чувства и не даёт окончательно провалиться в небытие.

— Нет, лягушата хотя бы скачут, а ты — шуровёшка (3)!

Успокойся.

Скольких бравых молодцев не ранит свирепый вепрь, скольким не вспорет животы своими клыками, охотники всё равно убьют секача и разделять меж собой его мясо и шкуру.

Стань охотником, уподобься бабру (4) или пардусу (5) — и тогда одержишь верх и над грозным кабаном, и над яснооким туром, и над своими страхами. Разум охотника должен быть ясен и хладен, как зимний день.

В тот же миг главарь мятежников целится в челюсть князя, но на сей раз Игорь ведёт себя более предусмотрительно и уходит в сторону, в ответ заряжая в живот противника кулаком. Кулота, согнувшись пополам, кряхтит от боли… и скользит рукой за пояс, где у него уже был припасён сакс (6) с толстым лезвием.

Остаётся выждать подходящий момент для атаки, для одного точного выпада — и тогда глаза потомка Рюрика закроются навеки.

Игорь, с залитым кровью лицом и тяжёлым дыханием, замечает блеснувшую в аршине от него сталь и, собрав остатки сил, здоровой ногой остервенело бьёт по лодыжке Кулоты. Если тот взялся за нож, то и князь имеет право использовать не только свои кулаки!

Сакс выпадает из хватки злодея на траву, а сам он выставляет вперёд обе руки и, не удержав равновесия, падает прямо на Игоря всем своим тяжёлым, в промокшей и пропахшей по́том одежде, телом.

Открыв веки, хозяин киевского престола видит перед собой лицо Кулоты, озлобленное и красное. Задыхаясь от усталости, смутьян тянет к князю руки, чтобы задушить последнего, а уста его замирают в паре вершков от губ великого князя.

— Прости… — Игорь хватает одноглазого за запястья и улыбается. — Но лобзаться с тобой я не намерен.

Силы обоих соперников уже на исходе: пусть с момента начала поединка прошло чуть меньше пяти минут, изнурение от битвы и раны давали о себе знать и отзывались болью в теле и одышкой.

Тут, однако, происходит то, чего Кулота ожидал меньше всего: князь неожиданно пинает его коленом прямиком в причинное место, а затем выворачивает правой рукой кисть врага, укладывает его набок и меняет позу, оказавшись теперь сверху оппонента.

— Готландский медведь (7), — шепчет не вмешивающийся в стычку Вещий Олег и вместе с разлившимся где-то глубоко в груди теплом ощущает отеческую гордость.

Кровь в висках стучала боевыми барабанами, раненое плечо заныло от напряжения, а почва под ногами и вовсе пришла в движение, будто бы её переворачивало наизнанку. Свободной рукой князь ныряет во влажную от росы траву, чувствует на своих пальцах шершавую рукоять из дерева…

И, вдавив локоть в кадык врага, резким движением вонзает сакс в единственный глаз врага: с хлюпающим звуком тот входит внутрь по самую рукоять, а затем поворачивается по часовой стрелке.

Ослеплённый Кулота дико визжит, превратившись в ком судорожно дрожащих ног и трепещущих рук, что схватились за рукоять кинжала, всё лицо его залило багровыми потоками так, что он начинает кашлять и захлёбываться собственной кровью — но уже через минуту злодей обмяк и замер, отправившись к праотцам по примеру Вадима и его бунтовщиков три с лишним десятка лет тому назад.

— Есть… — с разбитым лицом, задыхаясь, поднимается на усталых ногах Игорь и глядит горящим взглядом на каждого из бунтовщиков. — Есть ещё те, кто хочет присоединиться к этому псу?!

Молчат.

Не могут поверить, переварить гибель своего предводителя? Или же впрямь задумались?

— Кулота был воином, хорошим воином. Но сколько подобных воев среди вас? Десяток, может, полтора? Едва ли больше… — князь вытирает рукой лицо и только сейчас замечает на ней сгустки крови: от железно-солёного запаха, бьющего в ноздри, к горлу подступает тошнота. — Ратному делу дружину и половину войска посадского обучают сызмала, так, что игрушками им становятся копья и мечи, друзьями — кони да дядька-воевода, призванием — война. А вы — бортники, купцы, ремесленники, охотники да землепашцы, ваш удел — мир. Из оратая (8) доброго ратника не выкуешь, как и воина не заставить сулицей вместо плуга вспахивать поля.

— К чему клонишь ты, князь? — вопрошает, наконец, один из бунтовщиков. — О чём ведёшь свою речь?

— Посадскому люду не победить рать. Выступив против неё, вы сложите свои буйные головы, оставите детей своих сиротами, жён — вдовами, вместо богатств и даров принесёте им горькие слёзы, нищету и скорбь. Такого будущего вы хотите для своих семей, чтобы повторилось всё так, как с бедовым Вадимом и его приспешниками?

— А что нам остаётся? Борьба или смерть, мы все до одного сюда явились висельниками, — шмыгает носом второй голодранец.

— Объединиться. Ратное дело оставьте воинам, себе — своё ремесло. Забудем все распри и обиды, сплотим воедино силы на благо города и государства и разделим плоды их. Как вытекает из Илмерь-озера могучий Волхов, так и мы объединимся и построим новое будущее.

— И снова станем платить дань тебе и твоей дружине, князь?!

— Не дань, но вознаграждение за порядок, за безопасность на пограничье и внутри государства, за возможность возделывать землю и трудиться в лавках и мастерских, не волнуясь о жизни своей.

— Чтобы продолжило торговое братство творить бесправие?!

— Торговое братство мертво, а те, кто выжили, ожидают справедливого суда, а не самочинной расправы. Я же клянусь именем отца своего, Рюрика… и древними богами… — смотрит Игорь на всех восставших не как на сорную траву, которую полагалось вырвать с корнем и уничтожить, а на оставшиеся без воды, света, тепла и заботливой руки цветы. — Что не упадёт больше от рук моих ни единого волоска с головы простых новгородцев, не прольётся и капли крови.

Князь оборачивается к соратникам и даёт знак опустить оружие, взгляд его встречается с глазами дяди, в которых видятся одновременно и смятение, и любопытство, и гордость.

— Как присягнул мой отец этой земле, а народ — ему, так и я обещаю служить во благо Новгороду и преумножать его богатства, — кожу на ладони рассекает лезвие меча, и на траву падает несколько багровых капель. — Клянусь кровью рода своего. Повелеваю не на словах, а на деле скрепить наш договор. Клянётесь ли вы?

* * * * *

Холодный ветер треплет плащ за его спиной, но бастард (9) будто бы не обращает на непогоду внимания, вместо этого вцепившись в голову дракона на носу корабля обеими руками и громко распевая песнь собственного сочинения:

— Плывёт Инг к Хольмгарду,

Рюрика гнезду.

За звоном монеты

Ведёт он орду.

Невысокий, поджарый, с пухлыми губами и плотоядным взглядом водянистых глаз, он смотрит вперёд, на приближающиеся городские укрепления. Кажется, что протяни ты руки — и сумеешь достать и до обожжённых стрелами башен, и до сорванных таранами с петель массивных ворот.

И руки эти… были необычными.

Появившийся на свет от пленницы-рабыни и одного из ярлов, Инг с первым же вздохом, с первым плачем заполучил клеймо калеки и уродца — и врождённые увечья сразу же закрыли ему путь к власти. Благодаря попарно сросшимся указательному и среднему, безымянному пальцу и мизинцу на обеих конечностях (10) он заслужил прозвище Трёхпалый.

Сначала таким именем его дразнили и оскорбляли, но позже для этих же людей оно стало символом разрушения и смерти, вселяющим в их сердца страх. Он отомстил своим обидчикам, почти сравнял с землёй не принявший его город, расправился с законной женой отца и унёс столько богатств, сколько смог!

С набранной армией всевозможных голодранцев, преступников и дезертиров он продолжил сеять хаос на побережье семи морей и заслужил репутацию отъявленного мерзавца. И сейчас гребцы, мастерски орудуя вёслами, думали о том, как совсем скоро сменят их на оружие.

— Воюет за деньги,

Но жаждет вкус крови.

А что до приказов,

Хозяина воли…

Наёмничество открывало перед его войском яркие перспективы: за вознаграждение Инг не раз грабил корабли чьих-то конкурентов по торговле, сжигал неугодные фактории и поселения, пополнял запасы рабов для отправки их на продажу — в том числе и по заказу Козводца.

Впрочем… если очередная кампания сулила более крупный улов, чем пару мешков драгоценностей, ничего не мешало ему расторгнуть условия договора и присвоить причитавшиеся лавры себе.

— Забрать всё богатство

И город в придачу!

Кому — святотатство,

А кому — удача.

Жена новгородского работорговца ещё больше недели тому назад отправила ему письмо с выгодным предложением: нанести городу как можно больше повреждений, превратить выживших в невольников, а всё, что уцелеет…

Этим Инг мог распорядиться по своему собственному усмотрению, не говоря уже о щедром авансе.

Таких отчаянных и безумных женщин он ещё не встречал! И чем ей все не угодили?

— Скользят вперёд снеки, Хольмгард уже около…

Свернёт махом Инг шею его сокола!

* * * * *

1) Рало — земледельческое орудие, близкое к плугу. Основная функция рала — рыхление почвы. Имело деревянную основу и металлический наконечник ральник. Обладало дышлом, в которое впрягался скот. Тягловой силой для рала были волы или лошади;

2) См. Глава XVI: Сон и Морок. Часть I;

3) Шуровёшка (диал.) — в северо-русских говорах то же, что и головастик, личинка безногих земноводных;

4) Бабр — тигр;

5) Пардус — леопард, гепард;

6) Сакс — массивный нож с односторонней заточкой, который обычно имели почетные граждане в северо-восточной Европе. В силу веса колющие удары саксом были страшны по силе. Он протыкал и хорошую кольчугу, и кожаный доспех.

Более длинная, в полуметр, разновидность именуется скрамасакс.

7) См. Глава XIV: Суета сует;

8) Оратай (возвышенно) — пахарь;

9) Подробнее об Инге Трёхпалом можно узнать в книге "Трофей для братьев";

10) Синдактилия — врождённый порок, генная наследственная болезнь, проявляющаяся в полном или неполном сращивании пальцев кисти/стопы в результате не наступившего их разъединения в процессе эмбрионального развития.

Глава XXXIV: Сердце Воина (II)

ГЛАВА XXXIV: СЕРДЦЕ ВОИНА (II)

— Как присягнул мой отец этой земле, а народ — ему, так и я обещаю служить во благо Новгороду и преумножать его богатства, — кожу на ладони рассекает лезвие меча, и на траву падает несколько багровых капель. — Клянусь кровью рода своего. Повелеваю не на словах, а на деле скрепить наш договор. Клянётесь ли вы?

Ещё дюжина алых, похожих на лалы (1) капель касается контрастной изумрудной зелени и на мгновение повисает на краю длинного листа осоки, будто чего-то ожидая, прежде чем поддаться силе земного притяжения и оказаться на холодной сырой тверди.

Ждёт и Игорь, чей воспалённый взгляд скользит по одному за другим восставшим подобно скопе над рекой. Хватит ли у него силы? Низвергнут ли его увещевания войско голодранцев?

— Клянётесь?

Застигнутые врасплох предложением перемирия, уставшие и раненые, они затихают и глядят то на отошедшего в мир иной Кулоту, лежащего в луже собственных мозгов, то друг на друга, то на посадское войско. Без предводителя восставших всё тело армии смутьянов и впрямь будто оказалось обезглавлено, поэтому они, взволнованные и перепуганные, сами не знали, как действовать дальше.

Ловушка это? Хитрая игра? Или они и впрямь могут просто взять и вернуться домой?

— Я пощадил ваши жизни и дал вам шанс искупить свою вину. Взамен я требую лишь верности, — князь, в голове которого от напряжения стучит кровь, а перед глазами мелькают мушки, старается держаться гордо и властно несмотря на захлестнувшую его тело и дух слабость. — Встаньте передо мной на колени и присягните на верность государю! Клянётесь?!

Мятежники обмениваются неуверенными взглядами, но один за другим опускаются на колени, доказывая тем самым абсолютное смирение и послушание. Воины Некраса напрягаются, готовые к любым признакам сопротивления, но ни малейшего ропота, ни какого-либо опасного движения со стороны бунтовщиков не наблюдается.

Головокружение усиливается, а боль в ноге становится всё нестерпимее. Игорь, стиснув зубы, делает последний шаг навстречу к люду и заявляет:

— Вставший бок о бок с предательством однажды сядет рядом с потерей и окажется на одном ложе с погибелью. Так… говорил мой учитель, бахарь (2) Веремуд. Но куда больше мне запомнилось другое его наставление: тот, у кого в голове есть свой ум, берёт уроки из чужого прошлого. Я взял урок у отца и не поступил подобно ему, сохранив ваши жизни. Вы же не повторяйте ошибок Вадима и забудьте о смуте. Ступайте к себе домой, обнимите своихжён, успокойте детей — и помните об оказанном вам милосердии. Некрас…

— Слушаюсь, княже!

— Пусть сейчас же бросят своё оружие, потом пусть сотник с воями сопроводит их до посада. Проверит, чтобы… вернулись к семьям они… и вели своим людям, тем, что всю ночь в городе сражались с недругами, донести до каждого угла, до каждого конца (3) мою волю.

— Что до нас, то, похоже, придётся вернуться в детинец, — тяжело выдыхает Вещий Олег: только сейчас, после законченной сечи, он заметил взвившийся над крепостью дым. — Чует моё сердце, неладное там творится.

Дыма без огня не бывает.

* * * * *

— Чего не может быть? — спрашивает Сверр у Бранимира и уже в который раз трясёт старика за плечи: тот словно находился не здесь, рядом с остальными, а где-то далеко — не то во времени, не то по расстоянию. — Слышишь меня?!

Ставший громче голос дружинника выводит воеводу из оцепенения, и он, вздрогнув, наконец-то приходит в себя. Мысли роятся в голове как мошкара над вечерним прудом, жужжат и хаотично проносятся то туда, то сюда.

Нет, не может такого быть в помине. Совпадение — не более того, иначе как после стольких лет…

— Ничего… Волнуюсь за Ари, — отвечает он и хмурится, всё ещё неотрывно глядя на раненого воина. — Нужно придумать, как добраться до конюшни незамеченными, если и правда остался там кто-то из наших — шансы на победу нашу становятся чуть больше, чем никакими.

Милица смотрит сначала на Сверра, потом заходит в угол, куда последний оттащил тело одного из захватчиков и морщит лоб, обдумывая варианты. Пожалуй, как минимум один у неё точно есть.

— Давайте-ка разденем его, — заявляет она, брезгливо глядя на усопшего. — Мёртвым одежда ни к чему, а вот нам может пригодиться.

Несколькими минутами позже переодетый в облачение мертвеца Бранимир вместе со Сверром выскользнул из зала, где остались женщины и Ари. Отважившись на вылазку, дружинники не только сумели добраться до пустого двора, усеянного трупами обеих сторон, но и по пути слегка увеличили их количество: одного недруга они прикончили на крепостной стене, сттолкнув к берегу реки, второму же тихо свернули шею на ведущей вниз лестнице и уволокли под стог сена.

Главное правило — не оставлять следов.

Мерный стук кулаков по толстым дверям конюшни не принёс ровным счётом никаких результатов. Воевода, прикусив губу, осматривается по сторонам и убеждается в том, что никого из людей в чёрном поблизости нет.

— Щука… — молвит он и, вздохнув, говорит громче. — Щука, отвори двери! Бранимир это!

— И Сверр здесь!

Узнавший голос второго по старшинству в дружине ратника конюх щурится на него и его спутника зелёным глазом из крохотной щели, не понимая, к чему они так вырядились и закрыли лица, но всё же осторожно, нарочито медленно открывает перед ними двери.

— Воевода… — ошарашенно хлопает глазами рыжая голова, за которой стоит ещё почти десяток уцелевших воинов. — Эко Вы вырядились…

— Так проще было добраться до вас незамеченными. Ну что, готовы разобраться с этими гадами?

— Как?

— Выкурим из детинца и пригласим на огонёк.

Пока Щука и немногие из оставшихся в живых защитников вооружались в конюшне всем, что могло сойти для этой цели, Сверр и Бранимир перетащили к воротам сено и дрова, соорудив из них несколько небольших кучек.

Резкий, грубый удар кресалом по кремню — и солома загорается от выбитых искр, отчего костры один за другим молниеносно поднимаются к потемневшему вмиг небу. Встревоженные треском древесины и запахом гари, захватчики один за другим устремляются к месту воспламенения, безоружные, но с кадками воды в руках.

Этого они и ждали.

Едва только одетые в чёрное приблизились к пылающим воротам, оставшиеся защитники детинца выбежали из своего укрытия и лавиной обрушились на недругов. Столкновение было настолько же яростным, насколько и коротким; набросившись на злодеев подобно стае волков, Щука и остальные атаковали их всем, чем могли: в ход шли камни, верёвки, кнуты, вилы, лопаты и просто поленья. Треск дерева и костей, лязг металла и мучительные крики заполнили собой воздух, не давая никому из негодяев уйти от праведного гнева живым и здоровым.

Затигнутые врасплох, захватчики просто не успели осознать, как оказались окружены и разбиты. Через несколько минут от дюжины наёмников остались лишь лужи с водой и безвольно разбросанные по влажной земле тела. Новгородский детинец выстоял осаду и вернулся к законным владельцам.

— Что… — опустился на корточки, пытаясь отдышаться, покрывшийся мелкой испариной конюх. — Что теперь?

— Сына Богуславы выручать надобно. Младшенького Гостомысла, — кивает, держась за бок, Бранимир. — Сверр знает, где его держат в городе. Ежели поторопимся и никуда его не увезут…

— То и его спасём, и, быть может, найдём там и пленных — молодую княгиню и оставшихся купцов, — соглашается безбородый дружинник. — Подготовишь нам самых ладных, самых быстрых коней? Наверняка познакомился со всеми сканунами здесь.

— Да… Конечно, — растерянно произносит рыжеволосый и взолнованно хлопает ресницами. — Стало быть, захватили они и княжью супругу? Плохо дело, очень плохо…

* * * * *

Они возникли из-за излучины реки как гром посреди ясного неба: пять длинных и узких кораблей высадили на мелководье гребцов, что бросили вёсла и взялись за оружие. Мокрые, жаждущие боя и предвкушающие богатые трофеи, наёмники с громкими воинственными криками побежали к берегу, дабы преградить путь к крепости для войска князя, которое возвращалось в детинец.

— Победили? — запрыгал на месте коротышка с беззубым ртом, глядя вперёд. — Вдова купца писала, что в городе может собраться армия из недовольных властью князя… Разбил он её? Всех до одного — и низверг? А говорили ещё, что в ратном деле Ингвар ничего не смыслит!

Ни один из прихлебателей бастарда не заметил, как сомкнулись на переносице рыхлые брови Инга Трёхпалого: опытные приспешники же знали, что подобное означает бешенство их главаря. Калека сжал деформированные ладони в кулаки и процедил сквозь зубы:

— Даже если и победили, то не без потерь или усталости. А значит, и без того тонкую шейку сокола будет легче свернуть! Готовьтесь!

Армия Трёхпалого забряцала оружием и загудела подобно встревоженному улью. А меньше чем в версте от них замерла на месте иная рать, ошарашенная и встревоженная.

Вещий Олег останавливает посадское войско жестом и сверкает взглядом исполобья на Некраса, но тысяцкий и сам не понимает, что за люди стоят там, впереди — и люди до зубов вооружённые. Государевы ратники ощетиниваются копьями, мечами и булавами, но не двигаются с места, ожидая приказа от старших.

— Не зря вечером низко кружили над городом птицы (4), — горько смеётся воевода и хрустит костяшками пальцев. — Это ещё кто такие?

— Не знаю… но явно не сотоварищи, коли с оружием ждут нас, — отвечает, прищурившись, Некрас и пытается прикинуть в уме количество противников. — Полторы-две сотни там. Меньше, чем мятежников…

— …но зато эти точно знают, как обращаться с клинками, да и подготовлены лучше: кто в кольчуге, кто в кожаной рубахе, кто в пластинчатой броне, — заканчивает фразу Игорь, тяжело дыша от усталости: раненая нога всю дорогу ныла и никак не успокаивалась. — Подкрепление? Или они ворота детинца снесли и теперь высыпали наружу?

— Вряд ли. По воде пришли. Ладьи у них… Такие мастерят только на нашей с твоей матерью родине, — неотрывно смотрит на корабли воевода. — Вот только знамени я такого, рода знатного с культёй на стяге не припомню.

Густой чёрный дым низко стелется над сырой землёй, донося до носа ратников запах гари со стороны детинца. Сама цитадель по-прежнему гордо возвышается над крутым речным берегом, но ворота её разбиты, равно как и стены в нескольких местах, а где-то внутри, во дворе, рдеет пламя пожара.

— Что… будем делать? — спрашивает тысяцкий, нерешительно вдыхая слегка туманный от смога воздух.

— Там Бранимир. Моя супруга. Вдова Гостомыслова. Сражаться, — кивает великий князь. — И идти им на выручку, если они ещё живы, а ежели нет — мстить за погибших.

— И то правда, не стоять же, — улыбается Вещий Олег. — И Ярило нам поможет.

Только сейчас все поняли, о чём говорил воевода: посадское войско, развернувшись к крепости, оказалось спиной к взошедшему над городом светилом, а вот недругам косые яркие лучи будут попадать прямо в глаза и ослеплять их.

В лазурной вышине Игорь замечает несколько парящих орлов: эти умные птицы прекрасно знают, для чего сталкиваются облачённые в железные панцири люди с такими же стальными когтями и зубами в руках — и какое изобильное пиршество остаётся после сечи.

Соколы изображены и на знамени его рода.

Соколом, камнем с неба упавшим на свою добычу и поразившим её одним ударом, станет и посадское войско.

— Дерзай! — срывается с губ князя боевой клич, и несколько десятков воев одновременно срывается с места.

— Бушуй! — вторит ему дядя, которого сама судьба столкнула с врагом из родных мест: топот ног ратников усиливается, и первый их ряд наклоняет копья, на остриях которых сверкают блики.

— Ратуй! — зычным голосом приказывает Некрас.

Множество оперённых стрел стаей хищных птиц устремляется к посадскому войску, градом стучит по деревянным щитам, впиваясь глубоко в ольховую плоть и прореживая гребень "волны". Несколько молодцев падает вниз, кто замертво, а кто будучи раненым — и тотчас оказываются затоптанными товарищами, что несутся вперёд.

— Сохранять построение! — выкрикивает Вещий Олег. — Держитесь плотно, что бы не случилось!

Инг, прикрыв один глаз, левой рукой упирает в землю длинный лук, правой натягивает тетиву и отправляет тяжёлую стрелу вперёд, прямиком в свою цель. Железный "клюв" пробивает кольчугу на груди бегущего ратника и орошает доспех киноварным пятном, мгновением позже мужчина и вовсе валится вниз.

Жаль, что обычный, рядовой ратник.

— Тисовый лук никогда не промахивается, — шипит и довольно улыбается калека. — Ну же, подходите ближе!

Просьба его оказывается услышана: волной люди наследника Рюрика врезаются в наёмников и опрокидывают их первые ряды. Пронзённые копьями и сулицами, приспешники Трёхпалого вопят от боли и оказываются под сапогами бегущих в атаку союзников и противников; а основная масса пришельцев… отступает и бросается бежать прочь, к воде.

— Неужто струсили?! — ухмыляется Игорь, сбивая с ног врага в грязном одеянии и пронзая его шею мечом. — Уходят! За ними!

Призрак победы Инга вмиг оказался рассеян взмахами клинков и палиц княжеского войска… или был он всего лишь блуждающим огоньком, ведущим к погибели? Треть сил бастарда, вместе с ним самим затаившаяся в густых зарослях ракиты на речном берегу, держит луки наизготове, словно чего-то дожидаясь.

Остальные продолжают уходить дальше, спеша к оставленным на песке ладьям, и бегущий в гуще самых храбрых и отчаянных воинов Игорь уже не чувствует ни усталости, ни боли в ноге, одержимый лишь желанием избавиться от каждого из чужеземцев.

— Корабли! — приказывает он, показывая на суда неприятелей. — Не подпускайте их к кораблям!

Срезав дорогу до ладей по мелководью и влажному илу, княжеская рать останавливается у кораблей и преграждает врагам путь к побегу. На лице сына Рюрика сияет торжествующая улыбка — точно так же, как солнечные лучи на острие орудий его товарищей… и пламя на промасленных, обмотанных паклей стрелах тех из противников, что притаились в засаде.

С громким свистом стрелы втыкаются в деревянные тела кораблей.

БАМ!

Лязг мечей, треск ломающихся щитов, боевые крики победителей и предсмертные стоны проигравших заглушает глухой, низкий рокот, а пространство вокруг сливается в бесформенное красно-янтарное марево. Один за другим корабли, в каждом из которых было припасено по бочонку "греческого огня", взрываются, и несколько воинов в сотне аршинов перед Игорем вмиг загораются и превращаются в пылающие головёшки; прочих же ошвыривает мощной волной в разные стороны, кого в прохладные воды Волхова, кого на берег…

Покрытая мельчайшими каплями пота рука князя до побелевших костяшек сжимает золотую фибулу в виде сокола, что скрепляет собой истерзанную накидку на плечах сына Рюрика…

* * * * *

Княжеский дворец в Ладоге, двадцать лет назад.

Шестилетний княжич метался и махал руками, ворочался по перине, обливался потом и неразборчиво что-то бормотал во сне. Ни мелодичные напевы нянек, ни тлеющие диковинные травы, оставленные лекарем у изголовья ложа наследника, не могли успокоить юного Игоря и вырвать из удушающей хватки кошмаров.

Вещий Олег, его регент, воспитанник и дядя, тогда подошел к кровати отрока и увидел, каким страшным был тот сон. Он сел рядом с мальчиком, разбудил и начал тихонько с ним разговаривать.

"Мой княже, — сказал Олег, тогда ещё не столь седой и хладнокровный, — я вижу, что тебе снится плохой сон. И, ты знаешь, такое случается. Иногда наши собственные мысли приводят нас в те места, куда мы не хотим идти, и в конце концов мы чувствуем себя напуганными и уязвимыми, брошенными и одинокими. Но есть способы избежать кошмаров, и я помогу тебе узнать о них, если ты будешь слушать внимательно. Договорились?".

Темноволосый мальчуган открыл глаза и посмотрел на воспитателя, чувствуя утешение от присутствия родственника и большой теплой ладони на плече. От Олега всегда веяло спокойной и твёрдой уверенностью, словно он был большим живым воплощением крепости-детинца.

"Прежде всего, — продолжил воевода, важно подготовиться к хорошему сну. Это значит, что нужно избегать игр или громких песен перед сном. Вместо этого вспомни всё, чему научился за этот день и поблагодари богов за новые знания, чтобы расслабить свой разум".

Маленький князь кивнул, впитывая словно губка слова дяди.

"Во-вторых, постарайся очистить свой разум от любых забот и тревог перед сном. Если у тебя есть какие-то тревожные и гнетущие мысли, расскажи о них матушке, мне или же учителю Веремуду. Тогда ты отпустишь страхи, и они не прорастут в душе ядовитым плющом, что обвивает и душит разум как коварный змий. Как правитель ты не должен позволять отравлять свой ум подобным думам, ведь он — самое главное твоё оружие и лучший друг".

Он задумчиво слушал, благодарный за наставления мудрого воина.

"И наконец, — сорвалось с губ Олега, — если тебе приснится кошмар, помни, что он не настоящий. Сделай глубокий вдох, напомни себе, что ты в безопасности, и сосредоточься на чём-то хорошем, например, на счастливом воспоминании или любимом занятии. Запомни, как князь ты управляешь не только землями и народом на них, но и своими мыслями и эмоциями. Даже во сне".

Маленький князь улыбнулся и обнял широкую спину дяди, чувствуя себя уже намного лучше.

“Ежели окружат тебя страхи и мороки, загонят тебя в угол, помни: если ты твёрдо стоишь на ногах, напротив всегда будет столь же твёрдо стоять двойником и твоя тень. Сожми крепче в руке верный клинок и сражайся. Если же ты боишься собственной тени…”

* * * * *

— …остаётся лишь лечь, и тогда тень исчезнет, — с трудом говорит князь, вспоминая и повторяя про себя возникшие в голове слова дяди.

Прежде чем расположенные ближе всего к нему и ещё нескольким воинам ладьи разрывает на сотни деревянных ошмётков, Игорь падает вниз и с головой уходит под воду, чувствуя, как в ушах оглушительно звенит, а руки предательски отпускают фамильный меч…

Небо над речными волнами озаряется ослепительными вспышками, а песчаный берег орошают обломки пылающего дерева и куски обугленной плоти. Воздух наполняется едким запахом гари и серы, и когда стоны воинов и рокот взрывов наконец замолкают, над Волховом повисает звенящая, мертвенная тишина.

— Наверное, это чертовски больно, — хохочет Трёхпалый, глядя на устроенный им хаос. — Но порой приходится быть жестоким, чтобы удовлетворить пожелания заказчика!

Вещий Олег истуканом замирает на месте и смотрит в одну точку: туда, где несколько секунд тому назад был его воспитанник и племянник, а сейчас лишь рябь на оранжево-жёлтых волнах. Игорь научился уповать не только на заточенный меч, но и на такой же острый язык, однако даже с проявленным сегодня недюжинным умом ему не доставало опыта прожитых лет — поэтому он, увлечённый погоней, попал в искусно расставленную врагами ловушку.

Темноволосый продолжатель рода Рюрика приносил головную боль и неприятности чуть ли не с младенчества. Сколько раз непоседливого мальчугана прислужники находили в сырых подвалах ладожского дворца или сокровищницах с казной, собранной трудом его великого предка! Как часто он сбегал из-под бдительного глаза наставника Веремуда, подобно векше лазая по деревьям в окружающих садах или с любопытством наблюдая за пристающим к берегам города судам из неизвестных ему пока земель!

И даже на охоте у Лыбуты, что, казалось, осталась где-то далеко в прошлом, поддался он охотничьему азарту и погнался за тем самым громадным волком, что привело его в избу Эгиля и под венец с новой супругой.

Не удержался от преследования врага он и сейчас.

За какую-то минуту все краски жизни исчезли долой с глаз старого воеводы, а добрая часть посадского войска превратилась в головёшки, вместе с которыми сгорели и надежды на будущее. Осознание мимолётности человеческого бытия витало рядом с ним, словно тень, на протяжении десятков лет; в пылу сражения разница между миром живых и мёртвых ещё больше истончалась и почти стиралась… Но чтобы светоч для всего государства вот так сгорел в диком пламени подобно несмышлёному мотыльку, увлечённому манящими бликами скорой победы?!

Кажется, что тусклый огонёк жизни Олега погас в холодной тьме небытия вместе с Игорем. А вместе с этим хмурится аспидно-серыми тучами и само небо, становясь всё темнее и ниже, будто грозясь лечь на плечи воеводы и раздавить своей тяжестью так же, как и терзающие его голову думы. Исчезли из далёкой выси и орлы — будто вместе с наследником Рюрика погиб и сам символ рода основателя династии.

Свинцовые облака окутали солнечный диск, хмарью распростёрлись до самой кромки горизонта. Вокруг стало мрачнее, холоднее и тревожнее.

Как будто близился конец, неотвратимый и свирепый.

Его личный Рагнарёк.

А раз так — встретит он коварного Фенрира с мечом в руках, как и подобает истинному воину (5).

* * * * *

1) Лал, лалик — устаревшее собирательное название для большинства драгоценных камней алого, киноварного или кроваво-красного цвета: в основном, красной шпинели, рубина, граната или красного турмалина;

2) Бахарь (бахирь, бахора, баятель) — рассказчик, сказыватель басен, историй, сказок в Древней Руси;

3) Конец — устаревшая единица территориального деления населённого пункта, охватывающая одну или несколько улиц (Людин конец, Неревский конец, ремесленный конец, рыбацкий конец);

4) Одна из примет к неудаче, несчастью;

5) Вещий Олег сравнивается с богом-всеотцом Одином, который также владел талантом прорицания и имел двух мудрых воронов по имени Хунин и Мунин. Последнее имя носит также и пернатый питомец воеводы, отличающийся редкой сообразительностью.

Глава XXXV: Путь Княгини (II)

XXXV: ПУТЬ КНЯГИНИ (II)

Дисклеймер: глава содержит сцены жестокости и насилия, способные шокировать или вызвать отвращение.

Несколькими минутами позднее их бесцеремонно и безо всякого уважения, словно какой-то скот, грузят в крытую повозку. Рейнеке, сделавшийся бледным как поганка, молчит и нервно раскачивается взад-вперёд, глядя на связанные руки; Лана с каменным выражением лица смотрит вдаль, стараясь понять, куда их намерены везти.

— Не бойся, — касается лица Ольги их конвоир обветренной, грубой рукой, и девушка вздрагивает, в страхе отползая назад по пространству фургона и втискиваясь спиной в его холодный, пыльный угол.

— Не бойся, — снова обращается к ней хриплый, безжизненный голос, а обладатель его тянется пальцами, но на сей раз не к ней, а к своей личине, медленно разматывая один за другим каждый слой, каждую полоску ткани, до этого скрывавшие истинную внешность.

Пядь за пядью незнакомец открывается им, неспеша и даже… не то сомневаясь, не то чего-то и вовсе боясь?

Наконец, когда он, отвернувшийся вбок, являет свой облик княгине, дочь Эгиля, в которой кипит настоящая буря, лишь принимается жадно ловить ртом воздух и задыхаться, так, словно вокруг неё — холодная и тяжёлая, в сотню пудов, пучина. Со всех сторон она давит, да так, что голова кажется старой бочкой, готовой вот-вот лопнуть от напряжения!

Сжимается и сердце, словно оно в любой момент разорвётся, однако девушка находит в себе силы ещё раз встретиться взглядом с глазами везущего их в никуда злодея. Когда-то цвета голубых родников, сейчас они были тёмно-синими и глубокими, словно безжизненный омут.

И Ольга бледнеет, чувствует, как перед взором её всё искажается, становится расплывчатым, дрожит и проваливается в эту трясину глаз напротив, теряя сознание.

* * * * *

Дверь расположенной во дворе постоялого двора бани натужно скрипит, с трудом открываясь. В заставленную деревянными кадками, ковшами и свечами комнату неуверенно заходит Ольга, босоногая и в одном только льняном стане (1). Дотронувшись до затылка, варяжка распускает пшеничного цвета волосы и косится вперёд, в полутьму, где уже притаилась кошкой та, что вызвала её сюда.

— Я уже и не ждала тебя, — ухмыляется, с ног до головы скользя по княгине пронзительными синими глазами, Лана. — Спасибо, что откликнулась на моё приглашение.

— Как будто у меня был выбор… — отвечает, сморщившись, Ольга: голова по-прежнему болит, а события прошедших нескольких часов кажутся не то явью, не то сном. — Что тебе нужно? И как… как вообще мы здесь оказались?

— На повозке привезли, — продолжает вдова Козводца.

На мгновение в бане повисает тишина, но прерывает её смех купчихи, короткий и заливистый.

Женщина зажигает от лучины ещё несколько свечей и ставит их на верхний полок, а затем пару раз легонько стучит ладонью по влажному дереву, приглашая супругу Игоря сесть рядом. Варяжка сначала сомневается, но всё же устраивается рядом и неотрывно глядит на собеседницу, ожидая от неё ответа.

— Ты показалась мне куда смышлённее, когда мы только познакомились и вы с воеводой явились на наш дряхлый корабль, — скучающе продолжает синеглазая и откидывается назад, прижимаясь к нагретому дереву за спиной. — Неужели ты не догадалась, что всё это — моих рук дело?

Ольга непонимающе моргает и хмурится.

— Всё, что сталось с городом, — поясняет Лана и сжимает губы. — От смерти посадника до похищения его сына, от пожара восстания до покатившихся голов торгового братства — всё… почти всё сотворила я.

Варяжка, оторопевшая от такого заявления, не понимает, что больше её удивляет: злодеяния женщины напротив или же её голос, абсолютно пресный и даже равнодушный.

— Ну же, не молчи, молодая княгиня! — улыбается вдова Козводца и залпом опустошает чашу с вином. — Неужели не съедает тебя червь сомненья? Не изнемогаешь ты от любопытства?!

— У меня… в голове всё не укладывается, — лепечет Ольга и с опаской скользит взором по деревянным полокам, ища и среди убранства бани какой-то подвох. — Тебя же посадский люд искалечил, избил, к позорному столбу на площади привязал и едва не казнил…

— Пламя бунта нуждалось в последней искре, я и выступила в её роли — остальные почти все были мертвы, и на них народ отыграться и вдоволь засыпать оплеухами и оскорблениями бы не смог. А посмеявшись над моей участью, увидев в клетке ту, кто раньше смотрела на них свысока, если вообще смотрела… Услышав признания и убедившись в том, что намерения братства и впрямь были нечистыми, сердца их наполнились злобой и местью.

— Разве не спасли тебя от горожан Ари с той девицей, Милицей?

— Спасли, оказали медвежью услугу. Со своими людьми я держала путь сюда, но они вмешались и пришлось снова изображать несчастную жертву.

— Зачем… зачем тебе творить столько зла? — с презрением глядят на купчиху серые ольгины глаза. — Зачем это всё?

— Я ждала этого вопроса, — одновременно с горечью и удовлетворением заявляет вдова Козводца, ставшие фиолетовыми губы которой дрожат.

Такой Лану она никогда не видела.

Отвернувшись в сторону, женщина изящным движением оголяет плечо, и, будто приглашая супругу Игоря взглянуть на себя, подставляет тело бледному сиянию свечей. На розовой коже варяжка замечает ажурный, напоминающий диковинное растение, рубец, а после…

Нижняя рубаха вмиг падает к ногам Ланы, и взору Ольги открывается вид на поистине ужасающую картину. Поясница, живот, груди вставшей в полный рост женщины густо усеяны следами от ожогов и порезов, испещрены шрамами; пространство между лопаток наискось прорезает выпуклый, заметно приподнятый над уровнем остальной кожи синюшно-багровый след длиной в три ладони и с палец шириной.

Такую "метку" оставить под силу было лишь кнуту.

Какой человек… нет, не человек вовсе, а зверь мог сотворить подобное?!

Из остекленелых глаз купчихи по щекам катятся вниз крупные слезинки — то терзают душу острыми осколками воспоминания, а одновременно с этим на лице её расплывается широкая, безумная улыбка, придавая Лане пугающий, отталкивающий вид.

— Пока прочие жёны рукодельничали и вышивали, я один за другим собирала иные узоры, — издаёт она болезненный смешок и качает головой. — Мой муж был чудовищем. Нет… Они все были чудовищами! Все до одного! Все!

Голова Ланы неестественно откидывается назад, и женщина, нагая и мелко дрожащая, медленно ведёт подушечкой указательного пальца по глубокому рубцу на плече, оставленному ножом, спускается ниже и чувствует пунктир из незаживающих отметин от раскалённых спиц, доходит до области ниже пупка и замирает.

Жуткий взгляд купчихи резко становится каким-то испуганным и беззащитным, точно у загнанного в угол зверька или потерявшегося ребёнка, и она, ища сейчас не понимания или прощения, но хоть какой-то крупицы сочувствия, садится на полок и стыдливо разводит израненные ляжки, обнажая самую сокровенную, самую интимную часть собственного тела.

Ольгу словно ударяют по затылку чем-то тяжёлым. К горлу подступает тошнота, голова кружится нитью на веретене, а сорочка будто душит и сжимает всё тело. Глаза щиплет и жжёт от слёз, но княгиня не может отвести взгляда от увиденного, как бы не хотела.

Вся женская плоть, всё естество Ланы неописуемо изорудовано и черно, так, будто бы это место было скотом и владелец оставил там клеймо, не щадя ни пяди нежного пространства между бёдер.

От вида искалеченной женщины и похожих на встревоженный муравейник мыслей воздух из лёгких словно вышибывает, и Ольге становится больно, больно до невозможности дышать.

— Такому поступку… — голос княгини ломается и дрожит от напряжения. — Нет оправдания и прощения…

— Супруг взял меня в жёны лишь как часть очередной выгодной сделки, — Лана опускает взгляд на покрытые шрамами колени и стыдливо прижимает к телу стан, прикрывая им срамные части. — У него было целое состояние, у меня — имя славных предков, но ничего за пазухой, кроме своего рода. История старая как мир, история не только моя, но и сотен других людей. Если бы… не одно но.

— Продолжай, — осторожно и несмело Ольга дотрагивается кончиками пальцев до длани собеседницы, и та вздрагивает от неожиданности.

Ощутив тёплое, сочувствующее прикосновение, вдова члена торгового братства и сама не замечает, как снова принимается плакать и сильно, до крови прикусывает нижнюю губу, дабы сдержать всхлип.

— Продолжай… прошу.

— Я бы довольствовалась малым, нашла бы утешение в любви к детям. Испытывал любовь к детям и Козводец, да такую, что каждую ночь я засыпала в своём холодном ложе одна.

Дочь Эгиля, заколебавшись, неуверенно смотрит на Лану и видит в её словно бы опустошённом взгляде жуткий ответ, который она ни за что не хотела бы услышать.

— Поначалу я считала, что это со мной что-то не так. Корила себя, винила, старалась встретить его вечером в самых лучших нарядах и подарить заботу после тяжёлого дня. Он только отмахивался, ссылался на усталость и дела — и так неделю, месяц, четыре… Пока не пересеклась среди ночи однажды с испуганной, заплаканной девчушкой втрое меня младше у двери в его кабинет, девчушкой с порванной одеждой… и следами от жадных, нетерпеливых поцелуев на шее — тех самых, без которых чахла долгими неделями я. Нужно отдать должное моему покойному супругу — водить меня за нос он не стал и во всём сознался. С тех пор во мне словно что-то умерло, какая-то часть меня исчезла как со временем истончается, мало-помалу пропадает луна, делаясь сначала рогами месяца, а затем и вовсе тая в окружающем кромешном мраке.

В бане вновь повисает звенящая тишина: пока одна из женщин боится спросить, что случилось дальше, вторая сама проваливается в глубокий омут памяти. Наконец, спустя несколько минут, Лана дрожащими пальцами проводит по шраму на плече и замирает, чуть покачиваясь.

— Я тогда дурой была. В тот же день побежала к посаднику, выложила всю правду Гостомыслу, надеясь на его справедливый суд, веря в то, что растлителя накажут и дети нашего города будут засыпать, как и положено, обнявшись с родителями или игрушками, а не окаянным зверем под боком.

Купчиха пристально глядит в пространство между двух свечей, чьи огни колеблются и трепещут, будто видя в пламени картины прошлого; на лице её появляется гримаса отвращения и разочарования.

— Знаешь… знаешь, что ответил градоначальник? Он знал обо всём. И законов, запрещающих эту мерзость, нет: родители несчастных сами возвращались к Козводцу, потому что платил он за одну ночь столько, сколько им и за год тяжёлого труда не заработать.

— Немыслимо… — отказывается верить в происходящее Ольга. — Это немыслимо…

— Но это правда. Эти люди сотворили законы, где наказание зависит от количества украденных голов скота или недостаточно низких поклонов, но о невинных душах не подумали. Зато мои мысли полностью заняли именно они, и комок из злости, разочарования, обиды только рос с каждой минутой, пока я не явилась на собрание торгового братства, не рассказала в присутствии супруга о его злодеяних, не выплакала всю душу, жалуясь на разрушенные судьбы, свои и этих чад. Думала, что донесу до них правду, что если не судят мужа, то прочь погонят из уважаемой гильдии… не пожелают сидеть за одним столом с таким человеком.

— Они… Тоже были в курсе происходящего, да?

— Да, — кивает Лана и сжимает кулаки. — Все до одного. Козводец тогда словно озверел, кричал, что я его опозорила, бил, живого места не оставляя на теле. Они просто смотрели. А потом что-то во взгляде его переменилось, окончательно потеряло человеческий облик…

Острые ногти купчихи впиваются в кожу ладоней, но даже эта боль не может затмить ту, что терзает сейчас её сердце.

— Он ухмыльнулся, сказал, что раз не хватает мне мужского внимания… то здесь в нём не будет недостатка. И перед смертью мне его достанется сполна.

Стиснув зубы, Лана обеими руками закрывает лицо, и они опять молчат. Ольга тяжело дышит и сжимает в своей ладони руку купчихи — холодную и колотящуюся от волнения.

— Они снятся мне каждую ночь. Пыхтящий сверху большеголовый Хрущ… Сжимающий мою шею до жжения в горле, до головокружения Вол… — делает глубокий вдох она, словно и правда задыхаясь; а синие глаза снова наполняются слезами и становятся похожими на затянутые ряской озерца. — Мерзкая улыбка Вепря, что терзает мои груди… Наблюдающий за всем Козводец, тот, кто должен быть моим спутником по жизни, а не палачом… И оставшийся в стороне Рейнеке, который ничего не сделал с ними и просто вышел за дверь, едва всё началось. Люди на площади заблуждались, когда обвиняли братство в преступлениях и клеймили их обманщиками и сребролюбцами — на деле всё было куда хуже.

Оцепеневшая варяжка продолжает смотреть на измождённую Лану, и чем дольше вглядывается она в её покрасневшее, перекошенное от эмоций лицо, тем меньше хочет она знать ответы на возникшие в голове вопросы.

— Лежащая на холодном полу, в горьких слезах и солёной крови, я надеялась, что на этом мои мучения закончатся. Боги пошлют мне быстрое избавление от страданий или хотя бы силы для того, чтобы я сама прекратила всё… Но боги не ответили, зато моё израненное тело Козводец отвёз к своим наёмникам, где те за деньги или просто в своё удовольствие продолжили издевательства и показывали мне те грани людской натуры, о существовании которых я не догадывалась. Ты же… видишь все эти следы на теле? Каждый из них — чьи-то руки, каждый из них — чей-то отец, сын, брат, супруг, давний друг. И они, решив, что останутся безнаказанными и я не доживу до следующего восхода солнца, ни в чём себе не отказывали.

* * * * *

Когда дверь в сарай открывается, Рейнеке поднимает рыжую голову голову и вздрагивает, замечая в проёме знакомую фигуру своего конвоира.

— Долго вы меня здесь держать будете? Где Лана и княгиня?! — начинает задавать он один за другим вопросы, боясь, что следующего визита тюремщика дождётся нескоро. — У меня есть деньги, много денег… Развяжи мне руки с ногами, и я прямо сейчас дам тебе пару золотых, а потом, когда благодаря тебе окажусь на свободе, вдесятеро боль…

Договорить не выходит: по помещению эхом разносится звонкая оплеуха, и лис падает на пол, касаясь разбитой губы пальцами, что вмиг окрашиваются в алый.

— Я знаю, что богатств у тебя немерено. Наверное, выгодно торговать пушниной, по бросовой цене купленной у менее ушлых купцов, да? Мехов и власти у тебя больше, чем у Велеса (2).

— Я… не понимаю! — кричит и закрывает лицо рукой, будто ожидая нового удара, рудой торговец.

— Ты, верно, отца моего не помнишь вовсе, которого до смерти забили твои душегубы за то, что в срок привёз не всю партию шкурок (3). И, подавно, меня, что приехал узнать о делах тяти в Новгороде и должен был за месяц вернуть "должок", иначе грозился ты спалить дотла наш дом (4)… Не помнишь, верно? Отвечай!

— Не помню, — обречённо опускает голову член братства.

— Месяц ещё не минул, сейчас получишь свою недоимку, — скалится молодец в чёрном и подходит ближе.

С размаху он ударяет старка ногой в живот, добавляет второй, в нижнюю челюсть — слышится хруст зубов; и не успевает Рейнеке глазом моргнуть, как на шею ему накидывают удавку.

— Никогда бы не подумал, что убить кого-то этим так легко и сподручно, — с невероятной силой натягивает шнур изувер. — А всего-то навсего верёвка. Спасибо моему учителю (5).

Рейнеке пытается выбраться из хватки, подаётся вперёд, но этого тановится лишь хуже. В глазах мужчины всё сливается, темнеет, мир уплывает из под ног… и уже через минуту лишивший его жизни юноша заканчивает своё злодеяние и тащит переставший дёргать конечностями труп к тюкам с сеном.

* * * * *

— Один из душегубов моего мужа, однако, пощадил меня. Спрятал обессилевшее тело, сказав, что похоронил… и вместо этого выходил меня, вылечил, не дал умереть — хоть я и молила об этом. Могла ли я подумать, что обезображенный, одноглазый Кулота окажется добрее этих уважаемых мужей с душами чудищ? — Лана на мгновение замолкает, задумавшись о чём-то своём, но глотает вставший в горле ком и продолжает монолог. — Он же потом за обещания денег и власти со своими подельниками тихо задушил Козводца в собственном доме, в своей же постели. Куда дует ветер выгоды, туда и повернёт парус наёмника — в этом они и мы, купцы, очень похожи.

— Я… — опускает голову княгиня и растерянно говорит, постепенно, слово за словом, становясь более уверенной и решительной в голосе. — Могу понять твою месть торговому братству, но что такого сделал Гостомысл? Он был хорошим человеком, быть может, лучше всех в этом городе! И Богуслава… заслужила ли она участи вдовы, а сын её — сироты?!

— Досадное стечение обстоятельств. Братство опешило, когда на похоронах Козводца появилась я, но сделало вид, что ничего тогда не случилось. Как-никак, место в их рядах переходило от супруга ко мне, как и все его дела и богатства, а муж мой был преклонных лет и гибель его не вызвала подозрений. Зато Вепрь как новый глава оказался не столь хорош в подделывании грамот и взятках казначеям да мытникам, посему Гостомысл заподозрил что-то нечистое уже скоро…

— И вы вместе решили от него избавиться? Обманул меня Хрущ, когда сказал, что нет его вины в смерти градоначальника?

— У Гостомысла давно было плохо с сердцем, его душила грудная жаба. Мы с лекарством только ускорили неминуемое, сделав приближение конца быстрее — иначе пошли бы насмарку все мои планы. И знакомая знахарка карлы нам рада была помочь, ибо когда-то в молодости всё её племя посадник с Рюриком выкосили.

— Но… ты ведь отомстила уже. Кроме Рейнеке мертвы все…

— Уверена, что прямо сейчас и он подыхает, — ухмыляется Лана и до боли хватается за запястье Ольги, не давая той встать и спасти купца. — Сиди. Ты ничем ему не поможешь. Сиди, говорю!

Женщина останавливается и растягивает губы в кривой, совершенно безумной и жуткой улыбке.

— Все мужчины — чудовища, и чем лучше их кормишь, тем больше становятся их аппетиты и страшнее поступки. Но теперь они все умрут. Все до единого.

— Кто умрут?! — с силой начинает трясти за плечи обезумевшую женщину Ольга, но та лишь в исступлении хохочет и закатывает глаза. — Кто умрут, Лана?! Разве не мало тебе смертей, не достаточно страданий?

— Все, от мала до велика. Все умрут, — рычит сквозь зубы купчиха. — Все умрут, весь город станет для них кладбищем! Думаешь, для чего я это всё затеяла?! Пока сидят по домам женщины и дети, эти твари унесут со своими мечами на тот свет таких же, как и они сами, чудовищ. Война — занятие сугубо мужское, как и погибать на этой войне!

— Да ты и впрямь с ума сошла… — разочарованно глядит на неё Ольга. — И ничем не лучше тех, кто тебя ко всему этому подтолкнул…

— Заткнись!

— Из-за тебя останутся семьи без кормильцев, без отцов, мужей и сыновей, — продолжает, несмотря на боль в запястьях, дочь Эгиля. — Это безумие…

— Замолчи, — шипит Лана и впивается ногтями в кожу на руках варяжки. — Замолчи!

— Значит… не было бы никакого бунта вовсе, если бы ты не разожгла пожара. Не было бы всех смертей…

— Я лишь дала им то, что они сами желали, — вспыхивают глаза вдовы безумным огнём. — Простой люд хотел думать, что может на что-то повлиять — и как в старые времена взялся за оружие. Поставлявший Козводцу рабов злодей позарился на выгоду — и она вся его, но только если сможет он пережить сечу. Как и горящий мечтой отнять власть у твоего муженька князь, чьих послов когда-то мой супруг спровадил (6), но я приняла их с распростёртыми объятиями. Думаешь, кучка голодранцев бы догадалась вернуть княжью шапку роду Гостомысла и возвести на вершину его малолетнего сына? Нет, кусок за куском, шаг за шагом они отберут всё у Рюрикова потомства — и уже совсем скоро.

— Бредишь ты, совсем голову потеряла…

— А если нет?! Если правду говорю? Что тогда сделаешь, княгиня? — Лана окончательно звереет и, схватив Ольгу за волосы, ударяет её затылком о деревянный полок. — Где тогда будет твоё сочувствие? Где тогда останется вся эта кротость?

Резко вырвавшись из цепкой, мёртвой хватки женщины, Ольга с силой опускает её голову в кадку с холодной водой и держит, до тех пор, пока безумная не начинает обмякать в её руках и задыхаться. Кашляя от воды, с мокрыми волосами и лопнувшими сосудами в глазах, Лана выглядит ещё страшнее.

— Неплохо… — хохочет купчиха и делает жадный вдох. — Но всё равно не способна ты пока отнять чью-либо жизнь. Я же в любой миг с тобой это сделаю, ежели захочу… не страшно тебе, девочка? Не передумала ты? Здесь и кадок достаточно, и огонь в печи, и тяжёлая кочерга — нужно только выбрать.

— Отзови своих людей, отпусти сынишку Богуславы… Расскажи о том князе да пожертвуй средства супруга в казну — и я обещаю, что ты останешься в живых. Всеми правдами и неправдами уговорю князя сохранить тебе жизнь, ни единого волоска с твоей головы не упадёт — от мук всех ты рассудка лишилась, отправят тебя к целителям и знахарям…

— Думаешь, под силу тебе будет что-то изменить? Глу-па-я, — разочарованно вздыхает Лана. — Если прислушивается к словам твоим князь, это не значит, что есть у тебя власть. Жалеешь меня, спасти хочешь — не мешай, да только кто знает, чем для тебя это обернётся? А коли и впрямь княгиня ты, то накажи по всей суровости установленных правил. Нельзя одновременно следовать и велению сердца, и букве закона — иначе разорвёт тебя в клочья свой же разум. Так что… князя своего бедового надумала спасать? Или…

В дверь несколько раз стучат, и она со скрипом отворяется — в проёме возникает хмурый, одетый с ног до головы в чёрное светлокудрый и голубоглазый юноша. Значит, тогда, в телеге, не померещилось ей…

Значит, и впрямь был в детинце Ярослав, живой и здоровый.

— Или с ним останешься?

* * * * *

1) Стан — разновидность нижней женской сорочки в Древней Руси;

2) Велес — бог потустороннего, покровитель животных и взаимодейсвующих с ними людей (охотников, пастухов и т. д.);

3) Смотрите главу I: Круги на воде;

4) Смотрите главу VII: Гром и молнии;

5) Смотрите главу IX: Вода;

6) Смотрите главу XII: Волки;

Глава XXXVI: Как аукнется…

ГЛАВА XXXVI: КАК АУКНЕТСЯ…

— Воевода! — пытается докричаться до Вещего Олега Некрас, но дядя Игоря словно не слышит тысяцкого и лишь с каким-то животным остервенением бежит вперёд. — Воевода!

В руке у него — острый меч, а перед глазами чередой картинок пробегает жизнь мальчугана, рождённого Рюриком и сестрой старого воителя. Вот Игоря, красного и тщедушного — наследник появился на свет раньше положенного срока — выносят к отцу и дяде; вот он, подросший и с любознательными глазёнками, залезает на крышу терема, откуда лучше видно окрестности Ладоги; вот впервые садится на трон как совершеннолетний правитель…

И, отброшенный рокочущей огненной стихией, навсегда исчезает в сизых волнах Волхова.

— Воевода! — ещё громче обращается к Олегу Некрас и, горько помотав головой, даёт знак оставшемуся войску как можно скорее догнать мужчину и спасти от необдуманных поступков. — В бой, живее, живее!

— Не стойте на месте, заряжайте стрелы! — отдаёт приказ и Трёхпалый, что криво ухмыляется и натягивает тетиву своего огромного лука, целясь прямо в воеводу. — И не смейте изуродовать головы военачальников, они мне нужны в качестве доказательств проделанной работы!

Длиннаястрела с гусиным оперением и зазубренным наконечником устремляется вперёд… и с треском врезается в щит Вещего Олега, оставляя на нём неглубокую пробоину. Дядя и воспитатель Игоря лишь больше ускоряется, хмурясь: неужели этот калека с уродливыми пальцами и впрямь думает, что покончить с покорителем Киева и Царьграда можно какой-то парой стрел?

Второй, третий, четвёртый заряды впиваются в щит, делая его похожим на ощетинившегося ежа, нагнавшие воеводу посадские ратники, напротив, редеют; их по одному настигают стрелы врагов, кого оставляя без щита, а кого — лишая жизни.

Инг старается не подавать вида, но за него обо всём красноречиво говорят глаза: водянистые и испуганные, они нервно бегают по оставшимся рядом наёмникам, перескакивают на войско новгородцев и встречаются со взглядом Вещего Олега — один только он, кажется, способен проломить самые неприступные стены.

Лук летит куда-то в сторону, под ноги, зато из кожаной сумки на боку Трёхпалый суетливо достаёт гасило (1), а в длани бастарда сверкает серебристой молнией верный скрамасакс (2), отнявший не один десяток жизней.

Часть шайки норвежца рассредоточилась рыбным косяком и, переходя вслед за предводителем к оружию ближнего боя, бросается на посадское войско и несущегося в атаку впереди всех Вещего Олега.

Первого противника воевода сносит с ног тяжёлым, ошеломляющим ударом кулака по носу; мгновение — и сверкающий меч мужчины входит в живот врага как нож в масло, а поле брани эхом пронзает истошный, полный боли вопль приспешника Трёхпалого.

Он становится первой жертвой сына Кетиля Лосося, но далеко не последней.

Впрочем, какие они, слетевшиеся на кровь стервятники, жертвы?!

Ещё одного неприятеля Вещий Олег перерубает наискось от правого плеча до левого бедра, оставляя на нём глубокую рану, алеющую внутренностями; следующий тут же отведывает глухой удар локтём в ухо и захлёбывается от крови, бьющей киноварными ключами из шеи.

До Трёхпалого остаётся какой-то десяток-другой аршинов, совсем немного!

К воеводе наперерез устремляется высокий противник с топором, но сзади того хватает за волосы Некрас, скользит отточенным за годы движением кинжала по бледной вые (3), перечёркивая кадык алой линией по горизонтали, и швыряет злодея в сторону.

— Ты, — скалит зубы, обращаясь на своём языке к Ингу (4), старый воин. — Ты за всё заплатишь!

Вещий Олег, словно разъярённый медведь, бросается к мерзавцу, но обладатель сросшихся пальцев на удивление быстро уходит от столкновения и уворачивается от клинка. Пара рослых приспешников бастарда встаёт между предводителями обоих войск, но дядя Игоря, не видя препятствий, рубит их без передышки как молодую поросль в лесу и расчищает путь к Трёхпалому.

Смышлёные соратники последного, видя весь гнев воеводы, отступают; глупые — падают замертво от его оружия. С каждым движением противников становится всё меньше, пока Вещий Олег не замирает на месте и, переводя дыхание, не вытирает окровавленный меч о собственную штатину.

До мерзкого калеки, отнявшего жизнь его племянника, всего несколько аршинов. Остаётся лишь протянуть к его змеиной шее руки и свернуть её.

— Признаться честно, я впечатлён, — с безумной улыбкой совершенно искренне говорит Трёхпалый, в глазах которого сверкают жуткие огоньки. — Даже в таком возрасте ты можешь сражаться наравне с молодыми воинами, если не лучше. Тем завиднее и почётнее будет поймать лосося в сети!

Над головой бастарда свистит гасило, и ремень с привязанными тяжёлыми камнями летит к воеводе, но оказывается сбитым брошенным навстречу щитом. С глухим звуком и шары на шнурах, и деревянный щит падают к ногам ратников, оставляя их только с одним оружием в руках.

Не теряя времени даром, Вещий Олег ринулся на недруга, а меч его поднимается в воздух хищным соколом, стремясь обезглавить трёхпалого мерзавца. Тот лишь ухмыляется и отпрыгивает назад, едва избегая угрожающего удара — сверкающее лезвие скользит в считанных пядях от лица бастарда и срезает несколько прядей мышиного цвета из его причёски.

А затем на Волхове один за другим принимаются хором петь рога.

Рога на скользящих по волнам двух кораблях, что полны воинами в боевом облачении всё тех же варягов.

* * * * *

— Твои шавки? — спрашивает, исподлобья глядя на Трёхпалого, Вещий Олег, но противник лишь сжимает губы в узкую полоску и мотает головой.

Сошедшие с кораблей воины ударяют по остаткам армии калеки и начинают теснить порядком ослабевших соплеменников. Впереди, прорубаясь мечами да топорами словно когтями хищных зверей в гущу врагов, бегут Ульв и Йохан, Свенельд же и вовсе превращается в оживший смертоносный вихрь.

Ощутив ярость своего предводителя, его преданные хирдаманны с удвоенной силой принимаются расправляться с отребьем бастарда, изумляясь своим удали и лёгкости клинков в могучих дланях.

— Чего затрясся аки паршивый пёс на морозе? — сквозь зубы любопытствует воевода, сдерживая натиск скрамасакса Трёхпалого своим мечом и стараясь устоять на дрожащих от напряжения ногах. — Вороги это твои, не друзья?

— Не узнаешь, отправлю я тебя к праотцам до этого, — щурится Инг и, резко, с громким лязгом оттолкнув клинок соперника, всем телом врезается в старого воителя и роняет его на землю.

Несмотря на шлем, в затылок отдаёт тупая, расходящаяся волнами боль.

Трёхпалый заносит над Вещим Олегом его же меч и плотоядно скалится, предчувствуя витающий в воздухе запах победы и исходясь слюной — словно перед ним самое вкусное изо всех яств этого мира.

— Покорителя Кёнугарда! (5) — пинает носком сапога по колену воеводы ублюдок так остервенело, что будто пытается выместить на нём всю свою злость.

— Военачальника, прибившего свой щит ко вратам Миклагарда в бухте Золотого Рога (6)! — плюёт на землю Инг и во второй раз ударяет ногой по лежащему противнику, на сей раз — в живот, и Вещий Олег сгибается от нестерпимой боли.

— Столько правителей, столько полководцев мечтали лишить тебя головы, отобрать блеск твоей славы — но удастся это только мне! Мне, Ингу Трёхпалому, сыну Вигге!

— Скорее беспалому, — раздаётся за спиной опьянённого своим превосходством бастарда низкий мужской голос.

Хлясь!

Лезвие со свистом отсекает длань злодея, и от удара лоб негодяя обдаёт багровыми каплями.

Меч выпадает из хватки калеки вместе с самой отрезанной кистью — и Инг верезжит от боли и обрушивается на колени. Взгляд его цепляется за возникшего между ним и Вещим Олегом ратника, лицо которого ему хорошо знакомо.

— Свенельд Атлисон, — лепечет сухими губами и расплывается в безумной улыбке Трёхпалый, глаза которого становятся шире и чернеют. — Нашёл всё-таки! Нашёл! Нашёл!

— Он… — хрипя, подаёт голос Вещий Олег и нащупывает в траве скрамасакс калеки. — Убил моего племянника. И жизнь его отныне в моих… руках.

Принадлежавший Ингу кинжал вонзается ублюдку в бок и, ударив по рукояти кулаком так, чтобы до упора, ломая рёбра и добираясь до лёгких, пронзить его плоть, покрытый каплями пота и крови воевода вытирает чело и тяжело дышит.

— Он разрушил жизни моих друзей и семьи… Обрёк меня на вечные скитания, пока не свершится кровная месть, — отвечает дяде Игоря светловолосый статный воин. — И последнее биение его сердца заберу я!

Свенельд замахивается мечом и с треском отрубает качающемуся на месте Трёхпалому голову; из зияющей костьми шеи мерзавца тотчас начинает хлестать кровь, а физиономия с высунутым из-за зубов языком остаётся лежать рядом.

— Нашёл, — смотрит в лишённые блеска жизни водянистые глаза норвежец, подняв за волосы голову злодея. — Нашёл и отомстил.

Люди Свенельда, отчаянно сражаясь, опрокидывают остатки армии бастарда и соединяются с Некрасом и его воинами. Наёмники, потеряв предводителя, бросаются кому куда вздумается, только бы спасти свои жизни, но один за другим лишаются их от рук новгородцев и соплеменников.

Так и нашли свою бесславную кончину в далёких русских землях Инг Трёхпалый и его разбойничья орда.

* * * * *

Холодно.

Следом за ознобом он чувствует нестерпимую боль в груди, острую и глубокую, и принимается сильно кашлять, отторгая из своих лёгких затхлую речную воду. Каждое движение отзывается резью в теле, но зато наконец-то выходит сделать первый вдох, затяжной и жадный.

Пальцы левой руки князя погружены в ил на мелководье, рядом — обугленные куски деревянного настила некогда могучего боевого корабля, что покачиваются на волнах. В воздухе всё ещё витает едкий дым, смешанный с горьким ароматом горелого ясеня и обожжённой плоти.

По берегу Волхова разбросана львиная доля посадского войска: кто-то из ратников покрыт чёрной копотью и волдырями, кому-то повезло ещё меньше, и нестерпимым жаром взрывной волны их раскидало на обугленные ошмётки, фрагменты рук, ног и прочих сочленений человеческого тела…

Всё как тогда, в лимане у Олешья.

Снова он чудом остался жив, в отличие от преданных друзей и соратников.

Игорь пытается встать, но слабое тело его не слушается и тяжёлым мешком падает на отмель, в очередной раз напоминая болью о всех ранах. На губах словно застывает привкус соли — то запекшаяся кровь.

Тогда, обнимая и успокаивая его, Ольга сказала, что у каждого в жизни есть своё предназначение, своя судьба, свой высший замысел, о котором ведают лишь судженицы-пряльщицы.

Так почему каждый раз он выживает? Чтобы страдать от мук совести, от вины перед погибшими воинами? Или, напротив, отомстить за их жертвы и почтить память славными победами?

Стиснув зубы и терпя жжение в лодыжке, он преодолевает боль и заставляет себя встать, готовый встретить новые испытания. Впрочем, кажется, в этот раз всё закончилось без его участия…

— Дядя… — шепчет он и, разбрызгивая воду по ступнёй, неуклюже делает шаг вперёд и повторяет обращённое к Вещему Олегу слово уже уверенее и громче. — Дядя!

Мужчина тотчас же поворачивается в его сторону, позабыв о разговоре с предводителем пришедших на выручку пришельцев, и через минуту князя уже приносят на руках к воеводе и его собеседнику.

* * * * *

— Вот как, значит… — устало произносит великий князь, глядя на высокого воина перед собой и выслушав наконец-то его рассказ. — Не одно поселение этот Трёхпалый опустошил, сотни семей оставил без кормильцев своих… Рад, что в конце концов настиг его твой меч. Как зовут тебя, воин?

— Свенельд, сын ярла Атли, что из Хордаланна, — склоняет перед Игорем голову светловолосый норвежец и едва заметно улыбается. — Норвежец, как и дед Ваш по материнской линии, славный Кетиль Лосось из Холугаланда (7)!

— Это и по наречию твоему было ясно, впрочем… — морщит лоб сын Рюрика, отчего лицо его приобретает задумчивое выражение. — За избавление от этой язвы ты, Свенельд, можешь просить меня обо всём, чего пожелаешь! Насколько князь киевский могущественен, настолько он и щедр.

Йохан, стоящий позади Свенельда, издаёт короткий смешок (могуч князь, не выигравший ни одной войны!), но тут же получает локтём под бок от Ульва: мол, помолчи лучше, а не то и головы нам всем не сносить! Свенельд же делает глубокий вдох и, словно дразня Игоря, заявляет:

— От золота ломятся сокровищницы великого князя, но есть ли у него столько золота, чтобы отплатить за бесценные жизни себя и своего дяди?

Вещий Олег хмурится и сверкает глазами на чужеземца — не нравится ему подобный тон.

— Шелка и парча у Ингвара во дворце, но измерить ли ими путь, что проделала моя дружина по морю и суше?

— Довольно высокопарных слов, — перебивает Свенельда воевода. — Говори ясно, чего желаешь. Или мечом мне тебя поторопить и подрезать длинный язык?

— Не стоит, — пожимает плечами блондин и самоуверенно смотрит лазурными глазами на дядю князя. — Единственное моё желание, самое заветное и сокровенное — бросить вызов великому Вещему Олегу!

Воины с обеих сторон, и норвежской, и новгородской, начинают возбуждённо перешёптываться и глядеть на Свенельда косыми взглядами, но их прерывает взвившаяся вверх рука Игоря, взбудораженного и ошеломлённого.

— Ты, верно, ума лишился после своей победы? Да как ты смеешь просить о подобном?

— Вы же сами сказали, княже: проси обо всём, чего пожелаешь! Или дряхлый и немощный он уже для хольмганга (8)? — нагло заглядывает прямо в глаза воеводе норвежец.

— Узнаешь, отведав моего меча! — бросает ему Вещий Олег, обнажая клинок. — Каковы условия поединка?

— Коли одержу победу над легендарным Хельги (9), попрошу у князя Ингвара о втором желании. Ежели проиграю, то… — улыбается Свенельд и указательным пальцем перечёркивает свою шею. — Жизнь моя в руках великого князя и его дяди.

— Смелый и отчаянный ты, — кивает Игорь. — По душе мне это!

Ремни на броне затянуты, меч обнажён из ножен, а золотые волосы, дабы не мешались в поединке, убраны в хвост. Свенельд готов к хольмгангу, но столь же подготовлен ли его противник?

Мерцающее пламя костра освещает небольшую земляную площадку, а звуки лязгающего оружия и возбуждённый ропот воинов наполняют собой вечерний воздух. Объятые предвкушением ратники из обеих армий выстраиваются в круг и с нетерпением ожидают начала хольмганга, стучат оружием по щитам и выкрикивают имена участников поединка.

Игорь, сделав шаг вперёд, смотрит на обоих воителей и тут же резко опускает правую руку с зычным приказом:

— Начали!

Свенельд, покрепче ухватившийся за рукоять меча, прищуривается и слегка приседает, словно рысь готовя ноги к пружинистому прыжку; стоящий же напротив Вещий Олег — полная его противоположность.

Живой скалой воевода возвышается посреди моря кричащих воинов, глядя на него тяжёлым взглядом исподлобья и держа в длани такой же тяжёлый клинок.

Толпа умолкает, когда глаза витязей встречаются. Мгновение — и Свенельд, оттолкнувшись от земли, делает выпад вперёд и замахивается из-за головы клинком, однако Вещий Олег с лёгкостью уходит от удара и избегает сверкающего серебром острия.

Теперь его черёд бить!

Ощутив порыв ветра от проносящегося перед ним меча, Свенельд отпрыгивает назад от саксонской стали воеводы и встречно контратакует того серией коротких ударов, пытаясь вслепую нащупать брешь в обороне опытного вояки и обнаружить его уязвимое место, но старик мастерски парирует каждый удар, попеременно то отражая выпады мечом, то закрываясь круглым щитом.

Раз за разом их мечи сталкиваются с громким лязгом, но силы равны — пока что.

С громким криком Свенельд кидается на воеводу, тот наклоняет торс влево и готовится отразить атаку, вот только… никакой атаки нет!

Светловолосый молодой скандинав вонзает своё оружие в землю, и по нему тотчас же ударяет Вещий Олег; сам же норвежец стремительным прыжком оказывается за спиной старика и, быстрым движением достав из-за пояса кинжал, приставляет его холодный металл к горлу соперника.

— Сдаётесь, воевода? — шепчет ему на ухо Свенельд, сильнее прижимая сакс к кадыку. — Или желаете продолжить бой?

— На этот раз сдаюсь, но дерзость твою не забуду, — отвечает седовласый военачальник и бросает меч к своим ногам, громче озвучивая принятое решение. — Сдаюсь!

— Тогда сначала передам я великому князю послание от благословенной Алфвинд (10), что приняла меня в твердыне Альдейгьи, — нахально улыбается предводитель норвежцев и протягивает Игорю скреплённый фамильной печатью свиток пергамена. — Днями и ночами писала княгиня сыну, да не было от него ответа. Сам не замечал её писем великий Ингвар или кто-то этому содействовал?

Игорь тут же с нетерпением разворачивает грамоту и про себя читает её содержимое. Странно… писем от матери он не получал долгие годы, на что же тогда сетует этот наглый чужестранец?

"Князь мой, властелин земли русской, господин киевский, хозяин новгородский!

Сын мой, плоть моя, кровь моя, душа моя!

Нет покоя сердцу материнскому в преклонности лет, нет и радости седой голове. Без взора твоего не греет солнце хладной земли, без весточки твоей не мило мне лето красное!

Ты единственная моя правда на земле и на небесах, от северных морей до далёких южных берегов. Подлая судьба-злодейка мучает меня несчастную, пронзает сердце как кинжал боль разлуки, а ты молчишь… молчишь и не отвечаешь мне ни добрым словом, ни суровыми речами, словно и позабыл совсем о той, что подарила тебе жизнь.

Вместо сладкого мёда в чаше моей горечь тревоги, вместо аромата дивных цветов дышу я только грёзами о нашей встрече, мимолётном взгляде, нежном прикосновении…

Двенадцать лет я долгих в ссылке; и сослал ты меня не во дворец ладожский, а в холодную тьму забвения, словно и не было у тебя матери, словно не качала я тебя на руках, не вскармливала грудью, не вытирала слёз…

Когда у стен крепостных появилась стая кораблей, с огнём и мечом пришёл окаянный враг — тогда обратилась к богам я, попросила избавить меня от мук и отправить в объятия к отцу твоему, но и они от меня отвернулись, а злодей ушёл дальше, к новому граду…

О княже!

Разбей врагов своих, рассеки мечом своим их буйные головы, повергни их в прах, как завещал твой великий отец!

О княже!

Не откажи старухе, молящей тебя о любви твоей, ползающей у ног твоих как грешница, но не княгиня и женщина рода высокого!

О княже!

Не гони прочь справедливого сокола из груди своей, не сломи тонких ветвей, на которых зиждется гнездо нашей семьи!

О княже!

Не губи души моей, не пронзай острым кинжалом тела моего, не оставляй ждать смерти в пустых стенах и одиночестве! Коли немила тебе я, коли нет у тебя матери — вырви своими руками горящее сердце, разорви его на куски, но не заставляй страдать до самой кончины!

О княже!

Нет в мире этом большей боли, чем боли разлуки с любимым сыном. Двух сыновей потеряла я во младенчестве их, не дай лишиться и третьего!

Молю тебя, заклинаю тебя, избавь нас от этой боли разлуки!"

— Сколько… — с горящими от гнева глазами обращается к Вещему Олегу его племянник, скомкав в руке письмо от матери. — Сколько лет ты скрывал от меня, что она пишет?! Что не забыла обо мне?!

— С тех пор, как отправилась в ссылку… — виновато опускает на землю взгляд воевода. — Так было лучше для тебя, княже, иначе продолжила бы она травить тебя своими тлетворными речами да оплетать ниточками как ядовитым плющом! Или напомнить тебе, почему ты отправил её в Ладо…

— Молчать! — останавливает его резким жестом бледный Игорь, на котором лица нет. — Потом поговорим. Ты, раз уж победил Вещего Олега в честном поединке… Чего желаешь?

— Величайшая награда для меня и моих славных воинов, — гордо поднимает голову, вспоминая наказ старой княгини, Свенельд и издевательски улыбается прямо в лицо её брату. — Влиться в дружину великого Ингвара, стать её законной частью и принести его мечу множество новых побед, а казне — богатств! Или нет нужды ему в свежей крови после этой яростной сечи, когда воеводы твои уже не те, что прежде?

Вещий Олег с ненавистью смотрит на норовистого выскочку и едва не скрипит зубами — а значит, тот попал точно в цель.

— В конце концов, проиграл твой великий дядя и трёхпалому калеке, и мне, что даже младше его племянника. Разве не в молодости удаль, не в сильном теле дух победный? Все мы, как не прискорбно, с годами делаемся слабее. И пора это признать.

* * * * *

Забава, изнурённая и совершенно опустошённая, спит, калачиком свернувшись в кровати — ритуал отнял у неё много сил, которые нужно было хоть немного восстановить, подлатать. А вот Злоба, с беспокойным взглядом выпученных глаз и взъерошенными волосами, бодрствует.

Морщинистыми руками женщина поднимает блюдечко, до краёв заполненное водой, и глядит на блики от свечей, что играют на поверхности чаши. В них видит она и вспышки стального оружия, и сполохи взрывов, и охваченного пламенем сокола, который напоминает сейчас волшебную жар-птицу.

В помутневших очах старухи отражается сонм из оскалившихся драконьих голов на кораблях, пристани на Торгу… и огромной руки, рассыпавшейся в пепел. Направо и налево летят вражеские головы, и из всего переплетения конечностей, копий, щитов и мечей прыгает в реку, взмахнув сине-зелёным хвостом и оставляя лишь круги на воде, небольшая длинная рыбина.

— Как зубами щука не остра, а не взять ей сокола с хвоста, — хмурится старуха.

* * * * *

1) Гасило — охотничье метательное оружие, состоящее из ремня или связки ремней, к концам которых привязаны обёрнутые кожей круглые камни, костяные грузы, каменные шары и т. п.; родственно кистеню или боласу;

2) Скрамасакс — удлинённая версия ножа-сакса; длина клинка может доходить до 55 см, с шириной не более 3 см, но значительной толщиной в обухе, около 1 см. Клинок однолезвийный, с заметным скосом от острия к обуху (фальшлезвие). Рукоять может быть прямой или изогнутой, без гарды и не менее 10 см в длину.

В силу веса скрамасакса колющие удары им были страшны по силе. Он протыкал и кольчугу, и кожаный доспех.

3) Выя — шея;

4) Имеется в виду древнескандинавский (он же древнесеверный, т. н. Old Norse) язык, на котором говорили викинги. Красным обозначен западный диалект, оранжевым — восточный (обратите внимание на "пятна" торгово-военных центров на Руси, приуроченных к речным путям, верхние правые — Ладога и Новгород, самое крупное "пятно);

5) Кёнугард (сканд. Kænugarður) — название Киева у викингов;

6) Миклагард (сканд. Miklagarður) — название Константинополя у викингов;

7) Холугаланд (сканд. Hálogaland) — самая северная из норвежских земель, родина Кетиля Лосося — отца Вещего Олега и княгини Ефанды, деда князя Игоря. На карте ниже выделен пурпурным.

Золотисто-охровый — Ругаланн, земля регента Гуды из "Трофея для братьев"; цвет морской волны — Хордаланн, отчизна Свенельда.

8) Хольмганг (сканд. hólmganga — "прогулка по острову") — поединок двух викингов.

О правилах воины договаривались, как правило, непосредственно перед боем (например, о том, сколько раз допускается менять пробитый щит). Причинение смерти на хольмганге не считалось убийством. Хольмганг нередко служил способом разрешения споров.

Отказ от поединка навлекал на уклонившегося социальную стигму — объявление нидингом, что обычно было равнозначно статусу презираемого изгоя, который изгонялся из общины в безлюдные леса и был обречён на смерть.

Схожее явление, "поле", существовало и у славян, однако впервые задокументировано было лишь в источниках XI века;

9) Хельги — скандинавский вариант имени Олег;

10) Алфвинд ("ветер альвов") — Ефанда, мать Игоря и старшая сестра Вещего Олега.

Глава XXXVII: Так и откликнется

ГЛАВА XXXVII: ТАК И ОТКЛИКНЕТСЯ

Живой!

Из плоти и крови, не упырем или призраком, а живым человек предстал перед ней Ярослав.

Да только не было в нём ни следа от того юноши, которого она когда-то знала, словно стёрли с черт лица молодца лукавую улыбку, будто погасили озорной блеск в лазурных глазах, которые сейчас напоминали два бездонных тёмных омута…

И даже звонкий, соловьиной песней летящий над Лыбутой голос прошедшие недели, казалось, навсегда отобрали: на шее соседского паренька белел глубоким полумесяцем шрам от удавки, а из уст его вырвался низкий пугающий хрип.

— Покончено с Рейнеке, нет его больше, — сипит купеческий сын и, не смея глядеть на ошеломлённую Ольгу, тотчас же отводит взгляд в сторону.

Забывшая о том, что сидит в одной только нижней рубахе да с распущенными волосами, девушка и сама не сразу понимает, в чём было дело, но только пусто это всё. Когда открыта и ранена душа твоя, когда сердце терзают тысячами острых иголок сомнения и тяжёлые мысли, разве будешь думать о наготе своей?

— Князь ждёт Вас, — преклоняет перед Ланой голову Славко, и вдова, кивнув ему, прямо обнажённой, в одном лишь прижатом к груди и животу стане, выходит из бани. — Сына Гостомыслова я передал ему лично в руки.

— Лана… — пытается окликнуть её Ольга, но вместо уверенного голоса с уст срывается лишь сдавленный шёпот. — Подумай о том, что я сказала…

— И ты подумай, маленькая княгиня, — смеётся, на мгновение остановившись на пороге, купчиха. — И о суровости закона, и о велении сердца поразмышляй, пока есть у тебя годы, есть у тебя время — моё-то давно утекло.

С жалобным, протяжным скрипом тяжёлая дверь закрывается, и в сонме похожих на цветы седмичника белоснежных свечей остаются только двое.

* * * * *

Странно… В первый день новой жизни, в первый день, когда можно наконец-то сбросить с плеч своих тяжёлый груз прошлого и оставить за спиной этот прогнивший от пороков город, она надела не праздничные одежды, а длинный, без единого узора, белый сарафан.

Белый — цвет траура.

Лютой позёмкой, бледным туманом, бесплотным духом плывёт она по тёмным коридорам постоялого двора, поднимается по закрученной спиралью лестнице, ступает по скрипучим половицам, шагает в светлицу, где её уже ждёт он.

Всеволод, князь ростовский (1), хозяин земли мерянской (2) сидел за длинным столом и задумчиво глядел на янтарные бусы в своих руках. Повернёшь направо — отразят камушки огонь от очага и разольют внутри себя и языки пожара, и робкие весенние солнечные лучики, и тепло объятий дорогого человека. Налево — и вмиг погаснут самоцветы, застынут тёмной смолой, безжизненной и гладкой.

Камни — они как люди, лишь от того, чем наполнишь ты свою душу, какие помыслы прорастут в голове твоей, и будет зависеть, свет понесёшь или провалишься в непроглядную ночь.

Во мраке и холоде сам Всеволод пребывал уже как десятки лет. Единственного его наследника, совсем ещё подростка, в воспитанники (а вернее, в тали (3) как символ повиновения Ростова) взял Рюрик — дабы обучить его воинскому искусству и варяжскому языку, да только погиб вскоре его сын, оставшись на поле брани во время сечи с силами Вадима Храброго. А вместе с ним сгинула и надежда.

Иных детей у него больше не было, кроме одного — родного не по крови, но по духу мальчишки, которого он вырастил как собственного после смерти его родителей. Мальчишки с такой же, как и у него, искалеченной родом Рюрика судьбой.

Мальчишки, ради которого он всё это затеял в первую очередь, и уже только во вторую — для отмщения.

Лана села напротив, и наступило неловкое молчание. Мужчина с припорошенными сединой висками и бородой поднял на неё взгляд усталых глаз и вздохнул, словно каждое слово давалось ему с трудом.

Поэтому первой начала беседу сама вдова Козводца.

— Детинец взят твоими людьми, а Игоря если не восставшие горожане лишат жизни, то орда норвежских разбойников. Свою часть уговора я выполнила.

— Не передумала ты? Всю торговлю готовы тебе отдать, все дела купеческие за оказанные услуги.

— С Новгородом у меня связаны лишь горькие воспоминания, и чем раньше он останется у меня за спиной, тем лучше.

— Что ж… Если нет больше у тебя в городе дел, то можешь отправиться в путь вместе с положенной добычей. Мои люди сопроводят тебя до самого Торга и далее обеспечат надёжную охрану до прибытия в твой новый дом. Не желаешь задержаться до того, как новый князь Гостомысл взойдёт на престол?

— Ни малейшего желания смотреть на испуганного мальчишку у меня нет. Уж не знаю, зачем Вы затеяли всё это, к чему решили превознести сына градоначальника, а не присоединить новгородские просторы к своим владениям, но то, что станется с этой прогнившей землёй, мне совсем не любопытно.

— Я всего лишь желаю не только отомстить роду Рюрика, но и принести… — Всеволод делает небольшую паузу и, зажав кончиками пальцев один конец янтарных бус, слегка подкидывает оставшуюся часть вправо. — Равновесие.

Камни на длинной нити, качнувшись, стремительно возвращаются в начальное положение.

— Каждая земля, каждое племя вольно распоряжаться своими богатствами так, как того хочет — и иметь собственного государя. Ежели правил когда-то здесь дед самого младшего из Гостомыслова рода, то и сейчас продолжить это должен его потомок, пусть и под присмотром верных и мудрых людей.

— Если в одном месте порядок преумножится, то в ином он убудет, — улыбается женщина и прощается со своим собеседником коротким кивком. — Помните об этом. На этом, пожалуй, язык мой должен уступить ногам, которые хотят как можно скорее покинуть город.

— Доброго пути, — вздыхает, вторя своим думам, старик и ещё раз смотрит на разлившиеся внутри самоцветов искры света.

Зажатые в ладони, они вмиг гаснут и тонут в кромешной, непроглядной темноте.

* * * * *

Они стояли молча, не шелохнувшись. Несмело глядя друг другу в глаза, теребя складку на стане, прикусывая тонкие губы… выжидая, пока кто-то первым решит заговорить и нарушит безмолвие с его раздражающими потрескиванием свечей и мерным капанием воды.

Сердце птицей рвётся из груди на свободу, а воспоминания о расставании хлещут холодными, жестокими волнами. Боль от того, что она так и не попрощалась тогда со Славкой, не объяснилась перед ним, не попросила прощения с последнего утра в Лыбуте саднила и давала о себе знать по ночам, и сейчас, казалось бы, весь этот гной, все переживания, все тревоги должны были выплеснуться из застарелого нарыва… но никаких переживаний, никаких чувств не было — словно кто-то вычерпал Ольгу до дна, до последней капли как осушённую путником лужицу в степи.

Радоваться ей, что жив и здоров тот, кого она всей душой любила? Благодарить богов, что снова свели они их? Или злиться, метать молнии, гореть от гнева — ведь Ярослав оказался в рядах людей, что превратили город в руины, а его жителям принесли лишь горе да смерть? Она понятия не имела.

Первой устаёт от тишины Ольга.

— Славко…

— Ольга… Олюшка! — откликается тотчас сиплым, чужим голосом русоволосый молодец и кидается к ней с объятиями… и, словно ошпаренный кипятком, замирает как вкопанный на полпути к девушке.

Холодный взгляд серо-стальных глаз обжигает, но не любовью. Гневом, отвращением, разочарованием, печалью, но не любовью.

Человек, которого она мечтала назвать своим мужем, которого любила и которому доверяла, превратился в предателя, в орудующего по ночам преступника и татя. Мысль о том, что он приложил свою руку к смертям защитников детинца и, тем более, похищению невинного ребёнка вмиг отрезвила варяжку, разрушив все остатки привязанности, которую она могла к нему испытывать.

Когда-то она искренне верила в доброту его сердца, не сомневалась в его словах и поступках… даже когда соседский юноша украл княжеский перстень, едва не подвергнув ужасной участи всю деревню.

Дочь Эгиля оплакивала Ярослава как погибшего, а вероломная казнь возлюбленного от рук княжеского цепного пса была тем, за что она себя раз за разом винила. Как оказалось, зря.

Теперь перед ней стоит чужой человек. Не просто незнакомец, а враг, угроза для всего, что сейчас ей и всему Новгороду было дорого.

— На самом деле жив ты… — срывается с губ девушки не то вопрос, не утверждение; сама она лишь растерянно хлопает веками. — Как… как такое возможно?

— Конюх, Щука — он предупредил меня, — хрипит Ярослав и опускает взгляд в пол. — Рассказал о том, что замышляет князь и его душегуб, придумал, как поступим вдвоём… Он хороший человек.

— Он — хороший человек.

— Убивца… мы самого убили, да только… Сама ты слышишь, что с моим голосом от его удавки приключилось. Конюх за вами отправился по следу, к охотничьему домику; я же взял Лютова коня и…

— И оказался здесь, с запачканными в крови руками, с самыми отчаявшимися и отчаянными людьми? — не унимается Ольга, повышая голос и чувствуя, как к горлу подступает ком, а к глазам — слёзы. — Отчего не вернулся в родную деревню, к матери? Отчего не зажил прежней жизнью, если все желавшие твоей смерти были уверены в том, что и впрямь покоишься ты в глубоком омуте?

— Тебя хотел ещё раз увидеть, — поднимает он взгляд тёмных, пустых очей и сжимает губы в узкую, почти невидимую полосу.

— Лжёшь… По глазам вижу — обманываешь, — варяжка мотает головой, чувствуя, как щёки обжигает слезами. — Неужели забыл, что за столько лет научилась понимать я, когда правду говоришь, а когда скрываешь что-то?

— Тебя хотел увидеть… — продолжает он и сжимает руки в кулаки. — И за отца отомстить, его ведь сгубил за долги тот, рыжий. Которого я с тобой да Ланой вывез… Которого я…

— Так вот зачем перстень княжеский тебе понадобился… — тяжело вздыхает княгиня и касается висков кончиками тонких пальцев, соединив наконец все ниточки в своей голове воедино. — За долги отца расплатиться…

— Когда только поехал я по делам отца в Новгород, разобраться во всём… Тогда ещё знакомые его сказали, что есть люди, недовольные беззаконием купеческого братства, желающие им отомстить — и князю, теперь уже твоему, заодно. После "смерти" мне терять было уже нечего. Видел я тебя на Торгу с конюхом, в мужском облачении, хотел рассказать обо всём, да не посмел при нём подходить. А там уж завертелось всё, закрутилось…

— Завертелось — это единственного ребёнка у убитой горем вдовы выкрасть для неведомо кого? Закрутилось — супротив государства выступить? Супротив государя? Супротив… меня!

— Мальчишке не грозит ничего, посадят его править городом со знающими боярами и дядьками. А голову князя твоего трусливого по каждой улице, по каждому концу пронесут, чтобы видел честной народ, что закончились его беды. И наши беды закончились, как раньше заживём — да только ладнее прежнего. Сулили мне добротный дом да дюжину голов скота в придачу, не говоря уже о золо…

— Глупа я была, Славко… Да только ты глупым и остался.

— Разве не хочешь ты вернуть всё? — непонимающе глядит он на варяжку, всматривается в непроницаемое лицо, пытается угадать, к чему молвила она такие слова… — Не желаешь быть со мной вместе? Без твоего князя, без окаянной дружины, без старого Олега — лишь ты да я!

— Не Славко ты, кто-то другой, чужой… не то жестокий, не то неразумный. А может, и всё вместе. Не мог тот, кого я называла возлюбленным, испачкать руки в крови. Не мог обидеть невинное дитя. И чужого украсть не мог… Да только был ли он на самом деле? Или не ты переменился, а я слепой бродила в потёмках и наконец-то прозрела? И ради тебя я семью оставила, ради тебя продалась Вещему Олегу…

— Вот ты как заговорила… — шипит сквозь зубы Ярослав и краснеет, а на лице его выступают желваки. — На шелка и жемчуга меня променяла? На меха и дорогие подарки?!

Не успевает он, разъярённый, опрометью кинуться к девушке, как в живот ему ударяет загнутым концом коцюба (4), и злодей сгибается в три погибели, качается на месте и сдавленно стонет от боли.

— За серебро… — кашляет он и делает шаг вперёд. — Продалась! Позабыла про меня!

— Ещё на пядь хотя бы подойдёшь — угодит она по голове или сломает пальцы, — заявляет дочь Эгиля, вцепившись в рукоять кочерги до побелевших костяшек и выставив её между собой и молодцем. — Убирайся долой с глаз моих на все четыре стороны, чтобы очи мои тебя больше не видели. А ежели… учудишь опять чего… — от волнения становится тяжелее дышать, но она, пересилив себя, продолжает. — Получишь ту участь, от которой дважды спасся!

— Поплатишься ты за эти слова!

На лице Ярослава застывает какая-то бессильная злоба, и он с раздутыми от гнева ноздрями громко хлопает дверью и оставляет девушку одну. Забившись в угол, варяжка тотчас захлёбывается горькими и горячими слезами.

* * * * *

Всеволод не обманул: в качестве сопровождения к Лане было приставлено полтора десятка одинаковых воинов, с ног до головы замотанных в чёрное. Вместе с охраной они прибыли в гавань новгородского Торга, где в последний раз вдова Козводца ступила на борт старого корабля, что выступал своеобразным плавучим обиталищем для членов торгового братства.

Трюм по-прежнему пах терпкой мокрой древесиной и тиной. Скользнув мимо рядов из ящиков и бочек, Лана с неровным от волнения дыханием оказывается у огромного, чуть ли не в человеческий рост, сундука. Отлитый из железа, с оттиснутыми на нём животными из старой легенды ильменских словен — разве нет в этом какой-то горькой иронии? — он всё это время ждал своего часа вместе с таящимися внутри несметными богатствами.

Дрожащими руками она ныряет в небольшой мешочек на поясе и достаёт из него первый перст, посеребренный мизинец.

Хрущ.

Карлик, благодаря незаурядному уму и торговле редкими снадобьями заслуживший такое высокое положение, что и настоящим великанам не снилось. Недомерок, промышлявший изготовлением самых разных зелий, среди которых были не только лекарства, но и лишающие жертву воли афродизиаки, и коварные яды, и теплящиеся в пузырьках болезни и недуги…

Его короткие, кривые пальцы на своём лице она по-прежнему чувствовала.

Сморщившись от отвращения, женщина делает несколько поворотов — и ключ вкручивается по резьбе в паз на покоящейся над замком беспалой кисти.

Следующим она извлекает безымянный палец.

Вол.

Бывший член лепшей дружины Рюрика, а затем и Вещего Олега. Несмотря на несомненный талант воителя, задерживаться в рядах ратников до самой старости он не стал, вместо этого выбрав другое связанное с оружием ремесло. Саксонские мечи — едва ли не лучшие на всём свете — он ковал из готовых рукоятей и лезвий в своей кузнице и втридорога продавал их по всем окрестным землям.

Резкие, нарочито сильные движения торговца мечами болезненным эхом отзываются в тех уголках тела купчихи, которые терзали негодяи из братства.

Входит в положенное "гнездо" и он.

Холодящее прикосновение к коже — и вот следующий, противопоставленный остальным большой палец.

Вепрь.

Кичившийся молодой женой из столичного дворца дородный торговец мёдом и воском, погубивший не одну жизнь в своём вечном голоде: не только за яствами, но и богатствами. Сальные руки и такой же скользкий, поросячий взгляд, что рассматривает её сверху не как человека, но будто кусок мяса…

Он занимает своё место, и остаётся совсем немного, всего два ключа к хитрому механизму.

Рейнеке, средний палец.

Хитрый, изворотливый, словно лис, он держал под собой всех добытчиков пушного зверя в городе и когда угрозами, а когда суля пустые обещания скупал у тех за бесценок шкурки, чтобы самому как можно выгоднее сбыть их. Единственный из четвёрки, кто не притронулся к ней и покинул трюм, едва только остальные начали свои зверства. Впрочем, делает ли это его лучше остальных? Едва ли.

И, наконец, он.

Козводец.

Одержимое чужой молодостью и невинностью чудовище, которому не впервой было распоряжаться людскими жизнями как чем-то совершенно обыденным. Да и разве может быть что-то человеческое в работорговце?

Последний, указательный палец присоединяется к остальным, и Лана один за другим загибает их так, чтобы поочерёдно кончики их вошли в отверстия на замке. Один. Два. Три. Четыре. Пять…

Щёлк!

Глухо простонав, крышка наконец-то поддаётся, и сундук со скрипом открывается, являя добившейся своего женщине… несколько свёртков бархата и парчи, отрез шёлка, дюжину шкурок куницы да сотню-другую серебряных монет.

Никакими несметными богатствами там и не пахло: все средства братства покойный супруг Ланы потратил на свои грязные противоестественные забавы.

* * * * *

Пусть дочь Эгиля и была пленницей, но по-прежнему оставалась княгиней, поэтому заговорщики в чёрном не только не тронули её, но и позволили увидеть сынишку посадника, что всё никак не мог успокоиться и которого хоть одно знакомое лицо могло бы утихомирить.

А уже через несколько часов постоялый двор захлестнули лязг мечей, треск дерева, громкие шаги и вопли раненых, однако Ольга, спрятавшаяся вместе с маленьким сыном Богуславы в кладовой, казалось, не обращала внимания на них. Единственным, что сейчас она слышала, было испуганное биение крохотного сердечка и всхлипы младшего Гостомысла.

— Тише… — мягко касается она плеча малыша и, посмотрев на мальчугана одновременно взволнованным и полным нежности взглядом, шепчет. — Тише… Иначе найдут нас плохие люди и не увидим мы больше твою матушку.

Наследник градоначальника вмиг замолкает — похоже, эти слова его по-настоящему испугали — и лишь сильнее прижимается к тёплой груди девушки, которая кажется единственным островком безопасности в этом жутком месте.

С сорванными с петель дверьми за порогом виталища (5) появляется Бранимир, направо и налево рубит врагов; вверх, по лестнице, спешат Сверр и Свенельд, а Вещий Олег вместе со Щукой и ещё несколькими ратниками выводит из его убежища осунувшегося и побледневшего Всеволода.

— Ты, значит, всё устроил, — воевода толкает в спину с заведёнными за неё связанными руками ростовского князя. — Столько лет прошло, а всё не унялся, не смирился, не угомонил своего беспричинного гнева… Окаянный пёс.

— За годы померк для меня блеск золота, перестали привлекать драгоценности и яства, тронный зал превратился в тюрьму… Да только старая рана болит по-прежнему, сколько лет бы ни минуло, — качает он головой и на мгновение встречается взглядом с рыжеволосым юношей. — Сердце моё вырвали вы, когда забрали единственного сына — так отчего удивляетесь моей бессердечности? Давай, пронзи грудь мою клинком — всё равно пусто там, зияет только холодная мрачная дыра!

— О смерти ты будешь молить как об избавлении — и не заслужишь её, покуда не расскажешь всё, не выдашь своих сторонников и предавших государство перебежчиков… Покуда не останется живого места на теле твоём, — шепчет ему на ухо Вещий Олег. — Нам предстоят долгие беседы и столько времени наедине, что ты и представить не сможешь!

Щука невольно вздрагивает, но сразу же берёт себя в руки и продолжает шагать вместе с остальными: волнение выдают только потные, взмокшие ладони. Одного за другим предателей связывают и бросают на пол в центре зала, туда же, куда небрежно швыряют и тела тех, кому повезло куда меньше. В лицах отступников воевода узнаёт знатных бояр, уважаемых купцов, даже пару сотников; лишь одного уроженца Лыбуты среди них, исчез он, растворился дымкой во всём этом переполохе, словно и не было его здесь никогда.

Дверь в кладовую тем временем резко открывается, и Ольга, одной рукой прижимая к себе заплаканного мальчугана, второй хватается за какую-то склянку и угрожающе выставляет её перед собой — только рискни подойти!

Напрасно.

Напротив стоит Игорь, в глазах которого разливаются тёплые, золотисто-медового цвета искорки. С раненым плечом, прихрамывающий, в синяках и ссадинах — но живой и такой близкий. Значит, победили они на поле боя всех восставших… Значит, смогли подавить беспорядки и каким-то образом отыскать их в охваченном хаосом городе…

— Всё закончено, — устало улыбается князь ипротягивает супруге свою длань с опухшими, разбитыми от поединка с Кулотой пальцами. — Мы возвращаемся домой.

* * * * *

1) Имеется в виду Ростов Великий.

" И принял всю власть один Рюрик, и стал раздавать мужам своим города — тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. Варяги в этих городах — находники, а коренное население в Новгороде — словене, в Полоцке — кривичи, в Ростове — меря, в Белоозере — весь, в Муроме — мурома, и над теми всеми властвовал Рюрик." — Лаврентьевский список;

2) Меря — летописное племя, проживавшее в Верхнем Поволжье на территории современных Ярославской, Ивановской, Владимирской, северной и восточной частях Московской и западной части Костромской областей России. Одни исследователи считают мерю финно-угорским племенем, другие используют этноним «меря» для общего названия смешанного славянско-финского населения (мерянская культура), проживавшего на этой территории во второй половине 1-го тысячелетия нашей эры. После XI исчезают из летописных источников, ассимилированы восточными славянами, марийцами и мордвой;

3) Таль — слово, означавшее заложника для обеспечения точного выполнения договоров, заключённых преимущественно по окончании военных действий.

Побеждённая или подчинённая сторона давала победителю лучших людей; если она не выполняла условий договора, то заложники платили своей жизнью за неверность. Умерщвление талей безо всякой причины считалось самым гнусным делом; в случае нарушения договора заложник превращался в пленного. Поэтому в тали брали только тех лиц, свобода которых была дорога для их народов, например, нередко детей предводителей племенных союзов или же наследников покорённых князей.

4) Коцюба — то же, что и кочерга;

5) Виталище — приют, жилище; гостиница.

Глава XXXVIII: Уроборос

ГЛАВА XXXVIII: УРОБОРОС

Zmija sebi grize rep, čujem sada

Neće tako lako moja bol da umre mlada (1).

Со времён охватившего северные рубежи Руси ужаса минуло две недели, что по ощущениям длились будто бы в несколько раз дольше. Несмотря на середину липня (2) и жаркую, сухую погоду, весь Новгород словно окоченел в своём трауре и не смог согреться ни обжигающими вином да мёдом во время тризны, ни теплом очагов в опустевших жилищах. Как и желала того Лана, город потерял тысячи мужчин, не делая различия между старыми и молодыми, не разбирая, кто какого чина: сотник ли, ремесленник или же знатный боярин. Вокруг, куда ни глянь, царила смерть, что выкосила всех — и своих, и чужих.

Сотни из пылающих огненных цветков распустились на окраине города (3), и оставшиеся в живых со слезами на глазах и тревогой в душе проводили в последний путь тех своих родных и близких, что пали жертвами междоусобиц и распрей.

Усопшие новгородцы в белоснежных одеждах, накрытые такого же цвета покрывалами, один за другим превращались в прах на своих крадах (4), Свенельд же отправил в путешествие в далёкую Вальхаллу на остатках своего флота тех из преданного хирда (5), кто сложил головы во владениях князя Игоря. Как и было заведено у варягов, сгорели они как знатные воины, со всеми почестями, на длинных кораблях и от зажжённого ярлом пламени (6).

Впрочем, не все удостоились должного погребения. Отребье Инга, от которого остались кожа да кости, так и продолжило лежать в поле под стенами детинца, и лишь крики ссорящегося из-за падали воронья напоминали о бесславной кончине злодеев.

Отсечённую голову принесшего столько бед и боли трёхпалого бастарда Свенельд, как и клялся когда-то, отправил на родину в бочонке с мёдом. Пусть он и потратил несколько месяцев на поиски ублюдка, пусть и ввязался в очередную сомнительную авантюру… месть от этого не перестала быть сладкой.

Ульв, Йохан и большая часть верных ему воинов остались здесь, в Хольмгарде, дожидаться ответа великого князя из рода Рюрика на его просьбу; прочие же вместе с трофеем отплыли к скалистым солёным берегам родного Хордагарда.

Всеволод, которого ежедневно истязали пытками и морили голодом, стоически молчал и не проронил ни слова, зато остальные из уцелевших предателей оказались намного сговорчивее. Некрас со своими верными товарищами перевернули каждый дом в городе и его окрестностях, заглянули в каждую яругу, камня на камень не оставили — и отыскали почти всех из смутьянов, которым повезло сбежать и укрыться от государева правосудия на какое-то время. Сначала на городской площади вырос настоящий лес из виселиц с качающимися на них отступниками из знатных людей, спустя несколько дней же на смену им пришли установленные на столбах майдана деревянные таблички.

Как и обещал восставшему люду князь Игорь, заключенный между новгородцами и его отцом договор отныне скреплялся не только словами, но нашёл и более осязаемое воплощение. Отныне все взаимные обязательства правителя и горожан были высечены буквами в дереве, так, чтобы каждый владеющий грамотой мог ознакомиться с ними — и поразмыслить, все ли соблюдают законы своих пращуров.

Пусть холодное и зловонное дыхание смерти всё ещё ощущалось в каждом порыве ветра, город постепенно стал возвращаться к привычному укладу вещей и повседневным делам. Торг вновь наполнился купцами с заморскими товарами, ремесленники распахнули двери пустовавших лавочек, кабатчики — питейных заведений, а плотники и каменщики взялись за восстановление израненного города и принялись латать в его стенах дыры. Хоть работы и было непочатый край, неравнодушных сердец и умелых рук в Новгороде тоже хватало!

Маленький Гостомысл наконец-то вернулся к матушке, и убитая скорбью по супругу Богуслава нашла утешение в воспитании сынишки, как две капли воды похожего на градоначальника. Женщина ни на минуту не расставалась с отроком и берегла его как зеницу своего ока, больше не доверяя ни нянькам, ни стражникам. Времени у них впереди — целая жизнь, ведь теперь она всецело посвятит себя сыну и отойдёт от призрения нуждающихся, которым занималась при прежнем посаднике.

Сиротой Новгород не остался. Вставший на ноги буквально за какую-то пару дней Ходута будто заново родился, и вместо ветра в кудрявой голове поселились более взвешенные и взрослые думы. Вместе с Некрасом он навещал посадское войско в отстроенном заново детинце, с княгиней и Бранимиром интересовался делами оставшихся без кормильцев семей, с Вещим Олегом подробно изучал отцовы записи и азы управления городом — одним словом, готовился унаследовать титул градоначальника от мечтавшего сделать так много, но погибшего раньше времени родителя.

Ольга с Игорем и обоими воеводами перебрались из особняка Гостомысла — Богуславе с сыном нужны были покой и уединение, а не постоянные государственные дела — в опустевшее жилище Ланы и Ковзодца. Порой дочери Эгиля мерещился в ночи её синий платок, временами она словно ловила на себе печальный взгляд таких же лазурных глаз, но мысленно успокаивала себя и возвращалась ко сну.

Где бы ни находилась сейчас вдова главы торгового братства, в причинившем женщине столько боли городе её точно не было.

И пока одни семьи носили траур по погибшим и оплакивали их, другие, несмотря на все злоключения, умудрялись воссоединиться и расцвести заново буйным цветом. Позавчерашней ночью отгремели сразу две свадьбы — Ходуты с Забавой да Милицы с Ари; последнему и вовсе повезло вдвойне, ведь нашёл он в северном городе не только старую любовь, но и кое-кого не менее родного — того, что и не надеялся когда-либо уже встретить.

В тот день явился к нему Бранимир, совсем на себя не похожий — всполошенный да неуверенный — и спросил о том, откуда у дружинника подвеска в виде руны "ᛚ", столь похожая на ту, что когда оставил он своей возлюбленной перед тем, как отправиться служить князю Рюрику (7).

Рассказал лысый дружинник старому воеводе и о матери, погибшей во время родов, и о паре из соседней деревне, что взяла его на воспитание взамен недавно скончавшемуся сыну, и о единственном напоминании о родительнице в виде драгоценного украшения.

— Как звали? Как звали мать твою с готландских берегов?

— Сив её имя, — отвечает, ничего не понимая, Ари.

Старый вояка тут же бросается обнимать его, прижимать к широкой груди, покрывать слезами и поцелуями. Бородач, поражённый поведением воеводы, ошеломлённо хлопает веками, глядит на него, пока с влажными глазами и дрожащими губами тот не продолжает:

— Я твой отец.

* * * * *

Ломоть хлеба с горстью перезрелых вишен в тарелке из необожённой глины с глухим звуком оказывается на холодном полу темницы, но сидящий в заключении не обращает на еду никакого внимания, вместо этого поднимая заплывшие синяками воспалённые очи к своему гостю.

— Неужто… воевода расщедрился сегодня? — шевелить сухими, разбитыми губами по-прежнему неприятно, но Всеволод уже успел за столько лет привыкнуть к боли как к чему-то совершенно обыденному, сродни воздуху или солнечному свету вокруг.

— Это от меня, — с горечью глядит на исхудавшего воспитателя, на котором не осталось ни единого живого места, Щука. — Сложно сюда было попасть, а ещё сложнее — выпросить стражу оставить нас наедине для очередных пыток. Поэтому… и мне придётся добавить тебе пару шишек да ушибов, дабы не вызвать подозрений.

— Дерзай же, чего ты ждёшь, — ухмыляется ростовский князь и подставляет для череды ударов превратившееся в сплошной синяк лицо. — Как твои успехи, сынок? Не подозревает ли чего старый волк?

— Нет, его доверие несомненно. Может, и были у него какие-то соображения раньше, но после того, как я сообщил Олегу о побеге молодой княгини, все они испарились.

— Любопытно… а супруга Игоря здесь причём?

— Мы… сблизились, — мотает головой, подрывая сальные догадки острожника, рыжеволосый конюх. — Как товарищи, она хорошая, ладная девица, и со своим умом в голове… И помочь я хотел я искренне, да только всё равно бы её отыскали и вернули обратно — а так она хоть сыграла свою роль и возвысила меня перед воеводой.

Юноша краснеет и стыдливо опускает глаза в неровный земляной пол темницы: похоже, что действительно его совесть зазрила.

— Ежели и впрямь ты не только к княжьему воспитателю, но и к супруге его приближен… Сподручно это, да только следует тебе ещё ближе стать к воеводе, превратиться в тень его, рубашку на его теле — так, чтобы никаких подозрений у него больше не возникло. Моя участь уже предрешена, и окажусь я в могиле днём раньше или днём позже, неважно. Главное, чтобы дело моё продолжило жить в тебе. А теперь послушай старика и не смей спорить…

Вечером Щука возвратился в поруб к своему воспитателю, но на сей раз не один — с ним явился Вещий Олег. Воевода, с презрением посмотрев на сидельца, что не выражал ему никакого почтения и делал вид, что вовсе не замечает, подходит к нему вплотную и шепчет прямо на опухшее, синее ухо.

— Тебе выбирать, сдохнешь ты здесь медленно и мучительно от голода или же найдёшь вечный покой быстро и почти безболезненно, ежели поведаешь, кто твои споборники да единомышленники.

— Я приму любую… смерть, — скалит зубы мужчина и медленно поднимает из-за головы руки в кандалах, соединённые чуть более длинной, нежели обычно, цепью. — Но сначала за свои грехи ответишь ты и отправишься к Рюрику!

Мгновение — и Всеволод пинает воеводу в живот, следом набрасывая ему на шею цепь с крупными звеньями и изо всех сил туго сжимая её на кадыке ненавистного врага так, чтобы она посинела… так, чтобы как бы не кашлял и не противился, не сумел бы вырваться из этой мёртвой хватки!

Воевода принимается сдавленно сипеть, лёгкие его сводят судороги, он отчаянно дёргается — но воздуха не хватает и перед глазами всё начинает плыть и сливаться в какую-то бесформенную, огромную кляксу.

Ошеломлённый Щука дышит так тяжело, словно это на его шее сейчас удавка, а не у воеводы; бросает испуганный взгляд сначала на Вещего Олега, а затем на Всеволода. Последний, уже теряя силы продолжать, кивает ему и почти незаметно улыбается, в глубине его усталых глаз впервые за долгие годы разливается какое-то янтарно-медовое тепло…

И разом гаснет, исчезая в вечной темноте, когда острое лезвие ножа в руке рыжего конюха входит ему в горло. Кровь струёй брызжет на лицо и одежды Вещего Олега, хватка цепей на его вые слабеет — и воевода, собрав остатки сил, отталкивает от себя князя-предателя. Он неуклюже падает куда-то в угол темницы, захлёбываясь и дрожа как едва тлеющий огонёк костра среди сырых дров, прежде чем навсегда затихнуть.

— Щука! Больше ты не конюх и не сокольничий мне, — жадно ловя губами воздух, обращается хриплым голосом к конопатому отроку, плечи которого ходуном ходят, воевода. — Отныне становишься ты… моим рындой (8)!

* * * * *

Этой ночью ей не спалось. Едва только закрывала Ольга глаза, только смыкала веки — появлялся перед её взором образ закутанной в синий платок Ланы. Вдова не отрываясь глядела на неё своими большими, похожими на лисьи, очами и будто куда-то звала за собой, да только ни слова не молвила.

Бережно, чтобы не потревожить князя, она встаёт с постели и тихо, на цыпочках крадётся в сторону кабинета Козводца — отчего-то именно туда ведёт её шестое чувство. Старые, покоробленные ступеньки скрипят под босыми ногами княгини, и она, вооружившись масляным светильником, ступает в святую святых главы торгового братства.

Вдова его словно и не заглядывала сюда с момента кончины супруга: на массивном столе так и остались лежать покрытые тонким слоем пыли берестяные грамоты да писала (9), а на полках нашли своё пристанище более дорогие амбарные книги из пергамена. Завороженная — столько фолиантов одновременно ей не доводилось видеть! — Ольга скользит по дюжине томов с записями работорговца, дотрагивается до кожаных переплётов… и неожиданно вздрагивает, вместо замшево-бархатистого тепла ощущая на кончиках пальцев холодное прикосновение металла.

Среди книг стоит в точности повторяющая их размер и форму шкатулка из тонкой меди, которую она с нетерпением достаёт с полки и, затаив дыхание, открывает…

Внутри оказываются десятки тонких, заплетённых разноцветными лентами прядей детских волос — жуткое зрелище, от которого в жилах стынет кровь, если вспомнить пристрастия Козводца; однако с ними же рядом лежит и несколько крупных драгоценных яхонтов, и пара золотых колец, и пять искусно выполненных серебряных перстов. Значит, были у негодяи дубликаты ключей, которые так жаждала получить его вдова?

* * * * *

— Свою находку… — Игорь, приобняв молодую супругу за талию, обнимает её сзади сильными руками и мягко целует в щёку. — Оставь себе и распорядись драгоценностями так, как пожелаешь. Раз уж отыскала как-то ты маленький тайник, то тебе и владеть всем содержимым.

— Тогда обрадую Ходуту с Забавой. Выделенных из городской казны средств на еду для обездоленных пока не хватает, и если сумею потратить я эти побрякушки на благое дело и подарить нескольким десяткам семей свежий хле… — ноги девушки едва не подкашиваются, когда влажные губы князя встречаются с её устами и сливаются в коротком страстном поцелуе.

— Кстати говоря, о побрякушках. — шепчет ей темноволосый сын Рюрика на ухо, обдавая кожу горячим дыханием. — Думаю, настало время тебе избавиться от этой подделки, которую не пристало носить супруге великого князя.

Одним движением Игорь снимает с неё гайтан с подвеской в виде лебедя, купленный Ольгой на Торгу во время её первой вылазки в мальчишеском образе, и украшение падает на пол; мгновение спустя оказывается у ног девушки и её тонкое льняное платье.

— Княже… но это один из символов Вашего рода…

— Сама же проговорилась, что из латуни кулон, хоть и с позолотой… — смеётся он в ответ и ныряет левой рукой в небольшую мошну на своём поясе, левой же крепче прижимает супругу к своей проснувшейся плоти. — Изготовим в столице точно такой же, но достойный тебя по-настоящему. А пока… смотри, что подобрали ему на замену местные искусники!

В раскрытой ладони мужа Ольга замечает тонкой работы подвеску на золотой цепочке — настолько прекрасную, что сами собой её глаза широко распахиваются от восхищения и загораются такими же золотистыми искорками.

— Как красиво! — изумлённо вздыхает варяжка. — Только… что это?

— Впрямь не знаешь или прикидываешься? Вот уж не думал, что есть на свете вещи, которым я тебя смогу научить, — с долей недоверия смотрит на неё великий князь и застёгивает подарок на шее возлюбленной.

— Несколько таких вещей всё же нашлось… Рассказать о них? Или лучше… — серые глаза глядят снизу вверх на мужчину, а губы расплываются в лукавой улыбке. — Показать?

Хозяин киевского престола утвердительно кивает.

— Наши предки называют его Мидгардсормом (10), великим змеем, что приведёт к погибели прежнего мира и рождению мира иного. От вечности к беконечности, от разрушения к созиданию, от жизни к смерти, и так — по кругу, — последние слова Игорь произносит дрожащим от прикосновений Ольги голосом, и запрокинув голову, завершает фразу уже совсем глухим тоном, словно в его груди не хватает воздуха. — Конец пути — начало чего-то… нового…

— Довольно слов, — нетерпеливыми пальцами она стягивает с супруга рубаху и швыряет её в сторону, а затем подносит перст к блестящим от влаги губам мужчины, неуловимым движением второй руки ослабляя его пояс. — Не пора ли и нам поработать над чем-то новым, скажем, наследником?

— Ещё спрашиваешь? — усмехается племянник Вещего Олега.

Пожалуй, они могут позволить себе немного опоздать на встречи с калачниками да посадским войском.

Золотой змей на раскрасневшейся шее девушки принимается ритмично подскакивать, сначала — медленно, а затем всё выше и выше, сильнее и сильнее, сверкая от капелек пота и проникающего сквозь щёлку меж ставней дневного света.

* * * * *

Сверр был готов!

Ремни на пластинчатой броне затянуты, древко от копья привычно согревает руку шершавым теплом, а длинных волос, которые приходилось убирать в такого рода стычках в хвост, не было при нём уже как две недели. Впрочем, плохому фехтовальщику и лысина мешает — поэтому стоящий с ним плечом к плечу Ари и предпочитает мечу тяжёлую палицу.

— Твой последний бой как-никак, — ухмыляется долговязый дружинник, легонько ткнув напарника в бок локтём. — Смотри, не оплошай!

— Я-то могу себе это позволить, а вот коли ты проиграешь, до конца службы будешь слышать за спиной пересуды да насмешки, — бородач крепко сжимает рукоять булавы и делает шаг вперёд. — Ну, показывайте, из какого теста слеплены!

— С превеликим удовольствием! — бросает ему стоящий напротив Йохан, взгляд которого, пожалуй, вышел даже чересчур наглым и твёрдым; в его длани сверкает серебром лезвие топора.

Ульв же, слегка поклонившись всем участникам тренировочной битвы, молча достаёт из ножен меч и занимает боевую стойку. Собравшиеся вокруг земляной плошадки ратники из посадского войска зычно кричат и поднимают руки, давая знак, что сражение начинается!

Уже через мгновение раздаётся лязг схлестнувшегося между собой оружия — с утробным, почти звериным рыком лысый дружинник замахивается из-за головы своей шипастой дубиной и обрушивает ту на сына корабела, однако Йохан умело блокирует удар бродексом (11).

Сверр один за другим делает жалящие выпады копьём, одновременно не подпуская противника к себе на близкое расстояние и проверяя его защиту на прочность, но Ульв умело уворачивается от каждой атаки и непринуждённо вертит в руке лёгкий меч.

"А он… неплох. Ежели князь и впрямь примет в дружину норвежских чужаков, то они принесут ей много пользы и славных побед!" — долговязый воин отпрыгивает назад, чувствуя, как инициатива резко переходит к темноволосому оппоненту.

Удары аскеманна становятся яростнее и он переходит в наступление, но сократить расстояние так, чтобы лишить копейщика преимущества, у племянника Гуды пока всё же не выходит, однако натиск от этого не ослабевает.

Клинок Ульва с громким треском ломает древко копья Сверра напополам, оставляя в руке белокурого юноши лишь куцый "держак" без острия. Впрочем, заметив, что противник отвлёкся, блондин за считанные секунды оказывается перед ним и резким пинком выбивает меч из его рук.

— Ты обезоружен, у меня же хоть палка осталась, — победоносно улыбается дружинник.

— Я бы не торопился праздновать выигрыш, — Ульв стремительно достаёт из-за пояса сакс, и мгновение спустя Сверр видит острое лезвие кинжала, что останавливается в какой-то пяди от его кадыка.

— Это не честно! — обиженно выдаёт он и возмущённо глядит на соперника.

— Ничего не знаю, — нарочито медленно пожимает тот плечами и касается кончиком ножа кожи неприятеля. — На войне все средства хороши.

— Но у нас не война! — не унимается Сверр.

— Пока не война, однако она может начаться в любой момент, — уже более отрешённо и серьёзно добавляет Ульв; вторят ему и кивающие зрители — эту схватку Сверр проиграл.

Йохан с Ари тоже закончили свою битву: лысый бородач подобно могучему туру сбил всем своим телом незадачливого норвежца с ног и занёс над ним булаву, ногой в тяжёлом сапоге придавив в землю длань противника с зажатым там топором.

Что ж… ничья, по крайней мере, звучит не так скверно!

Разгорячённые двойным поединком ратники из посадского войска, дружины и отряда норвежцев не замечают, как тем временем встречаются у главной башни детинца держащий туда путь Вещий Олег и уже покинувший её с понурым лицом Свенельд.

— На родину отправили? — как бы невзначай задевает светловолосого аскеманна плечом воевода. — Жаль, что за победу над Трёхпалым ты выбрал не богатства, а всего лишь просьбу присоединиться к дружине. Мало того, что безземельный ярл, так ещё и воины твои остались без гроша в кармане.

— Рюрик когда-то тоже пришёл сюда без клочка земли за душой, но с верными дружинниками… И какую державу оставил своему потомку? Мне ли тебе об этом рассказывать?

— Ты и ногтя с его мизинца не стоишь, какая неслыханная дерзость! — гневно раздувает ноздри Вещий Олег. — Или же отчаянная самонадеянность молодости? Пройди сначала тернистым путём проигранных битв, сломанных костей, погибших товарищей, долгих лет в суровых походах — тогда, быть может, и созреешь для сравнений с ним.

— Созрею? Или скисну подобно вину? Уж лучше я костьми лягу на ратном поле с молодецким пылом, чем увяну, забитый сожалениями и живущий лишь воспоминаниями о былых победах во время посиделок у костра!

— Ловлю на слове — за язык тебя никто не тянул, а устроить нападение маленького отряда разбойников даже моим сединам по силам, — шепчет воспитатель Игоря и, словно подтверждая, что он не дряхлый старец, хватает нахала за грудки и что есть мочи ударяет спиной о бревенчатую стену.

— Прежде чем научиться ходить, научись ползать. Понятия не имею, что наговорила тебе старуха, какие мысли внушила в твою ветреную голову, какие награды сулила — да только далеко она, в своей тёмной крепости по сей день сидит, я же, как видишь, здесь и сейчас пред тобою стою.

— Научусь. И поступь моя будет лёгкой и горделивой, пока твои колени скрипят ржавыми петлями!

— Попридержи язык за зубами… щенок! — Вещий Олег сжимает руку в кулак и яро заносит её для удара по самонадеянному лицу, да только не успевает ничего сделать: его останавливает голос возникшего в дверях великого князя.

— Довольно! — на удивление уверенным и властным голосом остужает он пыл ссорящихся. — Уж не знаю, что вы опять не поделили, да только не пристало моему первому воеводе и завоеводчику (12) киевскому колошматить друг друга как неразумным мальчишкам!

Хватка дяди князя от таких вестей разом ослабевает, а Свенельд, отвесив хозяину престола низкий поклон, с победоносной улыбкой двигается к собравшимся во дворе воякам, что только что закончили товарищеский поединок двое на двое.

— Совсем тебе голову отшибло взрывом от кораблей Трёхпалого? — рычит на племянника воевода, чувствуя, как сердце колет обида. — Что скажут в столице на то, что князь чужака привечает, да ещё и на такой чин сразу?!

— Чуть ли не все варяги в дружине были когда-то чужаками. Бранимир прибыл на службу к отцу с Готланда, ты, дядя, тоже встретил его на далёких северных берегах. Что же до бояр киеских… Их ропот мы сможем заглушить, а вот ежели Свенельд со своим хирдом вернётся на родину и расскажет там о взятом врагами детинце, о почти победивших нас голодранцах и разбойниках… То сколько ещё орд, подобных таковой у Инга, позарится на лёгкую добычу и приплывёт под стены Новгорода? Сможем ли мы сдержать ещё несколько таких волн и не пасть? — невольно вырывается у Игоря, и он крепче стискивает зубы, сожалея, что не смог сдержаться. — Таких отчаянных и умелых воинов лучше держать ближе к себе и делать друзьями, чем врагами, которым известно больше положенного.

— Ты видел, как ведёт себя этот юнец? Как держится особливо и гордо?

— Киев собьёт с него всю спесь, не волнуйся. Ты как никто другой сможешь об этом позаботиться.

— Не просто так он всё это затеял, чует моё сердце, приложила к этому свои гнусные лапы старая княгиня, — не унимается воевода, лицо которого искажает презрительная гримаса. — Поди узнай, что у змеи на уме…

— Какой бы эта змея не была, она твоя сестра и мать великого князя. Моя мать, — перебивает старшего темноволосый наследник Рюрика. — Или напомнить, что и ты не без греха? Что скрывал от меня её письма, что делал вид, будто не раскаилась она, не изменилась?

— Сколько шкур бы змея не сменила, змеёй она и останется, — сверкает глазами воевода. — Только так можно было защитить тебя и престол от пагубного яда, только так разорвать пуповину! Или и мне напомнить тебе, княже, за какие проступки отправилась она доживать свой век в оставленную всеми Ладогу?

Игорь молчит.

— Только не говори мне, что поддался отравленным речам старухи… — разочарованно мотает седой головой Вещий Олег. — Неужто вернёшь ты её ко двору, перечеркнёшь свой же указ?!

— Я ещё не принял решение, — морщит лоб великий князь. — Нужно как следует подумать.

* * * * *

Забава проснулась уже как несколько минут тому назад. Девушка, вздохнув, провела рукой по льняной простыне с витиеватыми узорами (не зря столько лет вышивала она приданое!), а затем сладко потянулась и прильнула к лежащему справа супругу. Дочь трактирщика, не веря тому, что жив Ходута и они наконец-то вместе, гладит его по кудрявой голове, касается широких плеч, втягивает слегка терпкий, мускусный аромат — словно не может насытиться своей любовью.

Судя по настойчиво бьющим в глаза сквозь окна солнечным лучам, день уже давно вступил в свои права, а значит, не поваляться ей в тёплом ложе. Сегодня ей в компании самой княгини предстояло посетить калачный ряд и заказать у пекарей бабки Выпи (13) хлеба для потерявших кормильцев семей. Коли стала ты женой посадника — будь добра стать помощницей не только в делах домашних, но и государственных.

Ходута, будто почуяв что-то неладное, принимается беспокойно ворочаться во сне. Забава, дабы успокоить супруга и не нарушить его сладкой дрёмы, прижимается к нему крепче прежнего, протягивает руку, чтобы убрать непослушный тугой локон, упавший на лоб любимого… Алая шёлковая нить на её запястье натягивается до предела и рвётся, отчего сердце пронзает сотней уколов игла злого рока.

По спине темноволосой красавицы пробегает озноб, а вслед за ним — волна жара. Будто чьи-то цепкие, когтистые лапы обнимают её сзади… и тянут, тянут куда-то в развергнувшуюся пустоту.

— Доброе… утро… — лениво, вполголоса приветствует её разлепвший веки Ходута и тут же проваливается обратно в свой сон.

— Отдыхай, — шепчет в ответ Забава, всё ещё чувствующая мороз на своей коже и какую-то неотвратимую тревогу. — И набирайся сил.

Осторожно она встаёт с ложа молодожёнов и перед тем, как выскользнуть из опочивальни, бросает последний влюблённый взгляд на спящего как младенца богатыря. Одним только плох крепкий сон — говорят, что он смахивает на смерть.

Уже через полчаса она вместе с Ольгой ехала в крытой повозке, окружённой охраной, по направлению к Торгу. Неподвижная, погружённая в собственные мысли и задумчиво наблюдающая за проплывающими мимо улочками, Забава не сразу слышит вопрос супруги Игоря — поэтому княгине приходится повторить его.

— Успела ли ты обжиться на новом месте, Забава? Нужна какая-то помощь?

— А? — вздрагивает девушка, очнувшись от своего забытия, и тут же стыдливо опускает глаза в пол. — Да, весь скарб мы уже перевезли, осталось только разобрать свадебные подарки да привести в порядок остальной дом, дальше… опочивальни мы пока ничего не обустроили.

— Немудрено это, — едва заметно улыбается дочь Эгиля серыми глазами. — Богуслава передала свои записи, дала напутствия?

— Амбарные книги в трактире моего батюшки кажутся детской азбукой по сравнению с ними, но, уверена, я почерпну оттуда много полезного, как и из назначенных на грядущую неделю встреч. Пекари, портнихи, гончары, распорядительницы в богадельнях — со столькими людьми мне предстоит познакомиться!

— Уверена, что вы с супругом станете достойной сменой для Гостомысла с Богуславой, если и вовсе не превзойдёте их, — кивает Ольга и слегка подпрыгивает на месте от того, что повозка их остановилась прямо у выхода с калачного ряда. — Вот и приехали мы, правда… к подобной встрече я не готовилась…

И удивляться было чему: прознав о визите раздававшей на собственной свадьбе хлеб да вино княгини, у улочки пекарей собралась целая толпа из десятков вдов, сирот, оставшихся без крова горожан и нищих, которые волной нахлынули на повозку.

Мгновение — и обе девушки с десятком охранников оказываются в центре бушующего людского моря.

— Княгине! — кричит, пытаясь прорваться ближе, невысокая замарашка лет тринадцати. — Княгине, не оставь нас, беззащитных и беспомощных, на произвол судьбы!

— И жена посадника с нею… Помогут они, спасут! — вторит ей беззубый калека, который возносит руки к небесам.

На сердце у Ольги делается очень тепло, даже горячо… Словно сама любовь разливается где-то глубоко внутри у дочери Эгиля. Это чувство, она, пожалуй, не забудет никогда — чувство того, что ты можешь сделать чужие жизни чуть ярче и изменить их в лучшую сторону.

— Мой муж служил ратником в детинце, — подпрыгивает, хоть как-то стараясь выделиться среди волн из голов, рыжеволосая женщина. — Да погиб, осталась я с его долгами и тремя чадами на шее!

— Сын мой сложил голову, за твоего князя живота лишился! — расталкивает просящих полная старуха и тянет к Ольге морщинистую, грязную длань… и цепляется ногтями в плечо и принимается трясти за него, оставляя на коже синяки даже сквозь плотную ткань платья. — Где теперь мой кормилец?! Где?!

Супруга Игоря, стиснув зубы от боли, жестом останавливает стражника, который уже занёс руку над обезумевшей женщиной, и повышает голос на всех вокруг:

— Расступитесь… и умолкните! Коли останусь я здесь, посреди гвалта и неразберихи, то не сумею помочь ни вам, ни иным нуждающимся!

Скопище из просителей и впрямь становится тише и делает несколько шагов назад, освобождая дорогу княгине; сама же Ольга одной рукой хватает опешившую от страха Забаву, а второй касается сопровождавшего их мальчишку-чинопёра (14).

— Деян, запиши все их прошения, никого не оставь без внимания, всех чутко выслушай, — сверкает она глазами на стражу и помощника. — Мы же с Забавою навестим Выпь, дела бéды решают лучше слов.

— Дорогу! — кричит зычным голосом один из охранников, и толпа расщедривается, пропуская в узкий переулок обеих девушек с парой гридей.

Затаившийся лисом за нагромождением бочек, ящиков, корзин и мешков тать, одетый в чёрное, чертыхается про себя и опускает стрелу вместе с натянутым луком — сквозь весь этот люд ей всё равно не достичь ненавистной цели. Остаётся только ждать, но это он умел делать как никто другой.

Часом позже поток страждущих убывает, и писарь Деян наконец-то с облегчением вздыхает. В сопровождении двух стражников, уладив дела с хлебниками, выплывает из калачного ряда и Ольга с Забавой.

К жене Рюриковича откуда ни возьмись подбегает мальчуган-оборванец лет десяти — и она обнимает его и гладит по спутанным белокурым волосам. Душегуб тем временем накладывает на оружие стрелу, поднимает лук и натягивает наполовину тетиву дрожащей дланью.

Улыбнувшись, дочь Эгиля целует парнишку и вкладывает в запачканную ладошку серебряную монету, пока плечи мужчины напрягаются, а голубые глаза прищуриваются, целясь острым наконечником точно в грудь варяжки.

Счастливый босоногий мальчишка вприпрыжку убегает куда-то вглубь Торга, а Забава ладонью закрывает очи, ослеплённые случайным бликом… и сквозь пальцы замечает смотрящее прямо в их сторону стальное навершие, которое и отражает солнечные лучи.

Душегуб, переборов себя, наконец отпускает тетиву и, затаив дыхание, следит за полётом высвобожденной стрелы. Ольга тотчас поворачивает голову влево и… слышит пронзительный свист. Время словно останавливает свой ход. Перед ней проносятся перекошенные лица стражников, Забава, прекрасное чело которой искажает гримаса ужаса и удивления — и длинная стрела с гусиным оперением и обоюдоострым наконечником, хищной птицей летящая в её грудь.

— Княгиня!

Прежде чем Ольга что-либо успевает осознать, Забава кидается к ней и всем своим хрупким телом отталкивает в сторону. Тёмный, почти чёрный наконечник пронзает тонкую кожу на смуглой коже и рвёт нить подаренного Ходутой украшения.

Орошённые багрянцем жемчужины, как горошины, с дробным стуком сыпятся на дощатую мостовую, а следом за ними падают на землю и крупные, ярко-рубиновые капли. От вида крови у варяжки перехватило дыхание и её повело в сторону, однако лишь на мгновение; молниеносно глядит она на Забаву — да только не помочь ей уже никаким лекарям, ибо девушка вмиг побледнела и испустила дух, оставив от себя лишь окрашенную кровью в алый цвет нить от ожерелья…

— Княгиня, — трясёт её за плечи, пытаясь привести в чувство, Деян. — Княгиня, быстрее, в повозку!

— Княгиня, поезжайте! — вторит ему один из стражников, но та как будто не слышит их речей, и лишь пальцы её так крепко сжимают рукава собственного платья, что те с треском рвутся, а стальные глаза неистово смотрят в нагромождение всевозможного скарба.

— Никуда я… Не поеду! — вместе с длинным медленным выдохом доносятся с уст княгини слова. — Пока не найду пролившего кровь… Стреляли… Оттуда стреляли!

Перстом она показывает на ворох из бочек и корзин, который, подтверждая верное направление, тут же опрокидывается и оттуда молнией выбегает человек, закутанный в чёрные одежды.

— Взять его! — руки, да и всё тело бросает в сильнейшую дрожь, а вместе с ними дрожит предательски и голос. — Живо!

Бо́льшая часть стражников рванула в погоню за злодеем, оставив её с парой гридей, побелевшим юным писарем да мёртвой Забавой. Несчастная лежала на земле с какой-то блаженной улыбкой и умиротворенным выражением лица, и если бы не страшная рана на шее, можно было бы подумать, что красавица просто спит.

И эту добрую, горевшую желанием помогать другим девушку, не успевшей толком даже познать радости замужества, убили из-за неё — Ольга точно знала, что целился душегуб ей прямо в грудь, а не в супругу Ходуты.

Внутри неё словно нарастает разрушительная буря, а неприкаянное сердце обливается кровью и грозится вырваться из груди. Доколе вокруг будут лететь с плеч головы? Доколе невинные люди будут терять жизни, а клятвы даваться столь же легко, как и нарушаться? В мыслях зреет предчувствие ещё более страшной беды да острая, терзающая всё её существо боль, вот только не может она вымолвить и слова, будто онемела…

От тяжких дум её отвлекают вернувшиеся с добычей стражники. Грубо, словно мешок с зерном, швыряют они на землю преступника, она же трепещущей рукой срывает с его головы капюшон.

Потухшие голубые глаза, пухлые губы, чуть вздёрнутый нос, кудрявые русые волосы да шрам на кадыке — то, что под личиной покусившегося на её жизнь мерзавца оказался Ярослав, не вызвало в ней ровным счётом никаких чувств. Не было ни разочарования, ни гнева, ни изумления — только пылающее желание отплатить татю за убийство невинной души той же монетой.

Сейчас он, дрожащий и хнычущий, будто побитый щенок, стоит перед ней на коленях и с какой-то безусловной надеждой глядит на варяжку лазурными очами, да только отражается в их бездонной глубине совсем не та Ольга, которую он знал раньше.

— Что прикажете делать с преступником? — несмело нарушает тишину стражник и смотрит сначала на пойманного кровопролителя, а затем на княгиню. — Бросить его в темницу да ждать княжьего приговора?

— Нет… Приговор себе он давно вынес сам за все злодеяния, мертвец он уже которую неделю, — спокойным, ровным, но таким холодным голосом отвечает Ольга и, отвернувшись, шагает к повозке в сопровождении писаря. — Связать его, сунуть тряпиц в грязный рот, чтобы ничего не сказал больше, закрыть в одной из бочек, среди которых прятался тать… Да бросить в самую большую да горячую печь в калачном ряду.

* * * * *

— Вот ты теперь где обитаешь, значит… — вздыхает Вещий Олег и с отвращением перешагивает через гору гниющих собачьих детских мест (15), что лежат прямо у калитки.

Преодолев тёмный, не знавший ухода сад, воевода останавливается на пороге покосившейся от старости хибары и стучит по двери, древесина на которой напоминает испещренную морщинами старческую кожу.

Бам!

Древняя ведьма, сгорбившись в своём гнезде, вздрагивает от страха и вытирает восково-жёлтыми пальцами покрасневшие от слёз глаза — даже если бы не желала она чувствовать забавину гибель, то всё равно бы её ощутила.

Бам! Бам!

Услышав похожие на барабанный бой звуки, женщина ворчит, кряхтит, чертыхается, но медленно выплывает из своей захламленной кухни и открывает жалобно заскрипевшую дверь.

— Ба! Сколько лет, сколько зим, а ворон всё с ним, — пучит воспалённые очи сначала на воеводу, а потом и на птицу на его плече старуха. — Поклонилась бы тебе я, княже, да спина болит — не разогнусь я даже…

— Твой подарок все двадцать два года верно служит мне. В кого же превратилась ты, Злоба… видать, такова расплата за колдовство, — ошарашенно глядит на ровесницу, что внешне годится ему едва ли не в бабки, Вещий Олег.

— Тебя тоже годы не пощадили, вон, морщины лоб покрыли, — улыбается почти беззубым ртом колдунья. — И русые кудри поседели, все мы, княже, постарели…

— Не пригласишь войти?

— Ещё чего! — присвистывает Злоба. — Мне потом от духа мужского за порогом избу до новой луны чистить. Скажи лучше, почто явился? Коли за смертоубийство посадника меня хочешь в сырой острог бросить, так должен помнить, что сам он нарушил давний уговор и позволил шавкам Козводца в полон моих людей взять.

— Уговор останется в силе, и волоса не упадёт с головы корелы (16), если… — мужчина делает паузу и угрожающе смотрит на сухонькую, сгорбленную собеседницу. — Следом за мной в столицу отправишься, чую, понадобится мне твоя помощь. Нет больше восставших, нет врагов — а так и преследуют меня сны об огненной тени, что снимает венец с нашего князя… (17)

— Поеду, так уж и быть — мне судьба моего народа дороже собственной, — безучастно отвечает старуха. — Да только не боишься ты, что найдёт меня соколёнок в Киеве? Узнает, что мы с тобой вдвоём тогда сотворили?

* * * * *

Схоронили Забаву на следующий день. Проститься с молодой женой посадника пришли лучшие люди города, и никто не мог взять в толк, отчего случилась такая скорая и несправедливая смерть. Одни лишь Ольга, Игорь, Вещий Олег, Бранимир и Ходута знали, что на княгиню покушался кто-то из остатков восставших (личность его, впрочем, так и осталась для всех, кроме неё, загадкой).

Дочь Эгиля, места себе не находившая, пару раз порывалась поговорить с Щукой, поблагодарить его за то, что не остался чёрств к тому Ярославу, да только откуда, от кого могла разнюхать она об этом? Так и смолчала варяжка, что знала о спасении соседского паренька своим единственным близким другом в этом городе, и лишь бросала в моменты редких, случайных встреч во дворе признательные взгляды и тёплые улыбки в сторону новоиспечённого рынды.

Ходута полностью ушёл в дела Новгорода, работая денно и нощно, не зная никакой усталости: только это и спасало его от разрывающей сердце тоски по любимой, иначе умер бы он от печали и отправился вслед за Забавушкой.

А ещё пару дней спустя князь в сопровождении супруги и верной дружины отправился в Киев, к окраинам которого они прибыли уже через две недели…

* * * * *

Я — Ольга.

Та, что стала для родителей долгожданным первенцем, для отца — попутным свежим ветром в парусе, для матушки — тёплыми лучиками весеннего солнца, для младшего братишки — звенящей колокольцами колыбельной песнью. Хрупким белоснежным цветком седмичника посреди безбрежных псковских лесов, мягким шелестом листвы, рассказывающей древние предания в тенистом саду…

Я любила и была любимой — да только запутали, перемешали нити судьбы моей судженицы так, что никому вовек не размотать этого клубка.

Когда настаёт черёд крошечному семечку проклюнуться в поле? Нежным ростком, несмотря на все преграды, вырваться наружу из черноты сырой землицы к свету? Кто шепчет бутону, что пора ему распуститься и зацвести? Когда теряет девица по-детски очаровательную невинность? С заплетёнными вокруг головы косами? На ложе молодых, в крепких объятиях суженого? Или же когда небеса разом падают со всей тяжестью на её тонкие плечи?

Я — Ольга.

В пятнадцать лет ставшая супругой для великого князя, орудием для его воспитателя, надеждой — для всего народа.

В Новгороде, что казался мне сверкающим стольным градом, я увидела многое. Густой мрак, что прячется в обманчивом блеске драгоценных камней и приветливых улыбок; застарелые шрамы и невыносимую боль, таящиеся в прекрасных ликах и складках шёлкового синего платка; страхи и сомнения, хмурой дымкой окутавшие безбрежное и беспокойное, словно море, сердце хозяина престола…

Я — Ольга!

Потерявшая себя прежнюю, отринувшая жестоких богов, оставшаяся совсем одна среди холода и мглы — но прошедшая сквозь смерти и отчаяние навстречу новой заре. Придёт утро и снимет все печали и тревоги, взойдёт солнце и приласкает объятиями тёплых лучей.

Там, позади, в размытых воспоминаниях остались они: маленький Олав, обнимающий отца на палубе торгового корабля; девица, что тает в руках возлюбленного с цветком в своей причёске; княжеская невеста, которая мчит по мрачной чаще домой,надеясь вернуться… Да только не воротить минувшего, не повернуть времени вспять. Все они отныне лишь далёкие образы, призраки прошлого, напоминающие о себе щемящей болью в груди долгими одинокими ночами.

Я же ступаю вперёд, в будущее. Прощай, милое дитя! Прощай, наивная девица!

Как распускается из тугого и невзрачного зелёного бутона прекрасный цветок, как появляется из крохотного терема своего кокона бабочка, так рождаюсь и новая я.

Я — Ольга, княгиня Киевская.

Встречают меня широкие берега Славутича (18), изумрудные холмы Хоревицы да Щековицы (19), резные стольные палаты и выбежавшие из домов своих любопытные кияне (20).

В жилах моих течёт обжигающее пламя, в глазах — студёные серые воды Великой, в руках — выкованный из острого ума и твёрдой воли меч. Никакие заговоры, никакие ловушки и тёмные помыслы мне не страшны!

Слышишь топот конских копыт, Киев? Слышите, как содрогается земля, как трепещут дубовые своды палат и теремов?

Это я приближаюсь. Иду, дабы изменить судьбу наперекор всему, написать новое будущее и явить своё имя миру.

И по велению сердца… и по букве сурового закона!

* * * * *

1) Змея кусает себя за хвост, я слышу это.

Не так-то легко будет моей боли умереть молодой.

(Jelena Karleuša, "Rehabilitacija") — перевод с сербского;

2) Липень (lipьnь) — июль;

3) До принятия христианства более распространённым обрядом погребения у восточных славян было сожжение на костре;

4) Крада — погребальный костёр, сложенный особым образом;

5) Хирд — название дружины у скандинавских народов;

6) На церемониях похорон знатных и наиболее отличившихся в битве викингов погребальные костры сооружались на драккарах (т. н. погребальная ладья);

7) См. главу XVI: Сон и Морок, Часть I;

8) Рында — оруженосец-телохранитель;

9) Писалом на Руси называли стилос — стержень из металла, кости или дерева, который использовали для письма, обычно на бересте или покрытых воском дощечках (церах);

10) Мидгардсорм (Йормунганд — морской змей из скандинавской мифологии, третий сын Локи и великанши Ангрбоды. Является аналогом греческого уробороса;

11) Бродекс (bredøkse, broad axe, буквально — «широкий топор») — массивный скандинавский топор с краями-полумесяцами, шириной лезвия до 45 см;

12) Завоеводчик — в старину в русских войсках следующий за воеводой чин, обычно был прикреплён к определённой территории;

13) См. главу XIX: Мука;

14) Чинопёр — мелкий чиновник, писарь;

15) "Детское место" — плацента;

16) Последний свой поход князь Рюрик организовал против племён, названных корела и лопь. После него, согласно «Истории о славянском народе и о зачале Новгорода», летописного свода конца XVI-начала XVII века, он и погиб.

"В 879 году умре Рюрикъ въ Кореле въ воине, тамо положен бысть в городе Кореле". В данной книге он получил на поле битвы серьёзную рану, но скончался несколькими месяцами позже.

17) См. главу X: Огонь, Часть I;

18) Славу́тич — древнее славянское название Днепра;

19) Щековица и Хоревица — холмы до конца неидентифицированной локализации в Киеве, названные в честь братьев-основателей города (наряду с Кием) Щека и Хорива;

20) Кияне — зафиксированное летописное самоназвание киевлян.

Конец

Больше книг на сайте — Knigoed.net

Оглавление

Пролог

Глава I: Круги на воде

Глава II: Тени над лесом

Глава III: Предчувствие бури

Веремудов Сказ: о Деве-Лебеди да роде Рюриковом

Глава IV: Маленькие волны

Глава V: Ветер перемен

Глава VI: Грозовые раскаты

Глава VII: Гром и молнии

Глава VIII: Медные трубы

Глава IX: Вода

Глава X: Огонь

Веремудов Сказ: о Скуггульфе — волке, пожирающем Луну

Глава XI: Овцы

Глава XII: Волки

Глава XIII: Пастырь

Коллекция материалов 1

Глава XIV: Суета сует

Глава XV: Перст указующий

Глава XVI: Сон и Морок

Веремудов Сказ: о Князе Лесном и Малой Мухе

Глава XVII: Торг

Глава XVIII: Братство

Глава XIX: Мука

Глава XX: Солнцестояние

Глава XXI: Свадьба

Глава XXII: Бустрофедон

Глава XXIII: Длань Бога

Глава XXIV: Длань Бога. Часть II

Глава XXV: Длань Бога. Часть III

Глава XXVI: Власть Толпы

Глава XXVII: Синее Пламя

Глава XXVIII: Линия Жизни

Глава XXIX: Перепутье

Глава XXX: Воля Князя (I)

Глава XXXI: Путь Княгини (I)

Глава XXXII: Сердце Воина (I)

Глава XXXIII: Воля Князя (II)

Глава XXXIV: Сердце Воина (II)

Глава XXXV: Путь Княгини (II)

Глава XXXVI: Как аукнется…

Глава XXXVII: Так и откликнется

Глава XXXVIII: Уроборос