В синегорских лесах [Леонид Михайлович Каптерев] (fb2) читать онлайн

Л. М. Каптерев В Синегорских лесах

I. Путешествие по карте

Поездку на север Николай Степаныч — учитель-естественник и краевед — задумал еще зимой. Но до поры до времени замысел держал в секрете.

Однажды, когда неизменные его спутники — Михаил Одинцов, Димка Корольков и Сережа Озерский — разбирали у него в квартире первый весенний ботанический сбор, Николай Степаныч озадачил их неожиданным вопросом:

— Знаете ли вы, что такое Синегорье?

Сергей с Дмитрием недоумевающе переглянулись и смущенно промолчали.

А Михаил неуверенно сказал:

— Кажется, это где-то в Омутнинском крае?

— Там-то там, — ответил Николай Степаныч, — но ведь Омутнинский край велик.

Он развернул на столе крупномасштабную карту северо-восточной части Горьковского края.

— Вот, смотрите, — показал он. — Здесь громадный по размерам, редко населенный район. Дремучие леса покрывают Синегорье — так называют этот район, — многочисленные речки пересекают Синегорские леса, зыбкие болота занимают огромные пространства.

Людей мало, но лесное население многочисленно и разнообразно. Медведь, рысь, россомаха, лисица, речная выдра, куница, барсук, белка, лось, северный олень и много других млекопитающих обитают в Синегорских дебрях. А из птиц — рябчик, глухарь, различные породы уток, дневные и ночные хищники, дятел, клест-еловик, сойка, кукша^[1], большая гагара — да всех пожалуй, не перечислишь. В реках много рыбы. Там не только всюду обычные окунь, налим, щука и чебак, но водятся хариус, таймень и даже редкая, уже вымирающая, быстрянка. Так вот…

Николай Степаныч остановился и внимательно посмотрел на своих учеников.

— Туда-то мы и поедем летом? — догадался Сергей.

— Да, — подтвердил Николай Степаныч, — как только начнутся летние каникулы. Край суров. Заморозки там зачастую продолжаются до конца мая и вновь начинаются в конце августа. Дожди и снега обильны.

— Не страшно! — сказал Дмитрий.

— Ну, а ты, Миша, как? — обратился Николай Степаныч к Одинцову.

Михаил — высокий семнадцатилетний юноша с серьезным, несколько хмурым от сросшихся бровей, лицом. Он много читает, думает и пользуется среди товарищей большим уважением и славой художника.

Михаил немного помолчал и ответил:

— По-моему, раздумывать нечего — ехать, конечно. Край, как уже рассказал Николай Степаныч, чрезвычайно интересный. Но только как мы одни будем бродить по этим трущобам?

— Об этом не беспокойтесь, — сказал Николай Степаныч. — Я уже списался с синегорцами, и нас там ожидает проводник. Это старый опытный охотник, исходивший Синегорские леса вдоль и поперек. Вот с ним-то мы и будем прокладывать новые тропы.

Но имейте в виду, ребята, — это будет не увеселительная прогулка, а серьезная экскурсия.

— Еще лучше, — вставил Михаил.

— Мы должны проследить, — продолжал Николай Степаныч, — географию растительного и животного мира Синегорья, вести наблюдения над погодой, делать исправления и уточнения географической карты и, может быть, попутно сделаем попытки открыть залежи полезных ископаемых.

Нужно быть готовыми ко всевозможным трудностям и, пожалуй опасностям. Путь туда длинный и нелегкий. Отсюда по железной дороге на Вятку и дальше — на Слободской. Из Слободского по Вятке ходят грузовые пароходики до Нагорского — это районный центр Синегорья, — а дальше придется — пробираться уже по речкам и звериным тропам.

Но чем больше говорил Николай Степаныч о трудностях, тем сильнее разгоралось у ребят желание побывать в неизвестном краю.

Исподволь начали готовиться к далекому и трудному путешествию.

Читали все, что можно было достать о Синегорье, тщательно изучали карту, посещали музеи, готовили дорожное и охотничье снаряжение, необходимое оборудование.

А когда наступили летние каникулы, поезд быстро понес их, радостно и бодро настроенных, по направлению к Вятке.

II. Стучит в лесу топор

Рыжая ронжа^[2] внимательно посмотрела сквозь сетку пихтовой хвои и тревожно закричала. Там, внизу, тихо пробирались неизвестные животные, и об этом следовало предупредить лесное население.

По еле заметной лосиной тропе шли один за другим пятеро людей.

Впереди старик — широкоплечий и кряжистый, как медведь. На нем затасканный стеганый пиджак, на голове — вытертая оленья шапка-ушанка, на ногах — высокие и мягкие сапоги, за спиной — двустволка и крошни^[3].

Легко и бесшумно, не зацепляясь ни за колодник^[4], ни за сучья, пробирается он через «шохру» — лесную трущобу, густо заросшую таежным ельником и пихтой. Это — знаменитый синегорский охотник Григорий Ермилыч, проводник Николая Степаныча и его юных спутников.

За ним, но далеко не так уверенно и ловко, идут остальные — Николай Степаныч, Михаил, Сергей и Дмитрий.

Кроме них, то появляясь на тропе, то пропадая в непроницаемой гуще леса, беззвучно скользит крупная, похожая на волка, серая лайка. Это — знаменитость и гордость ее хозяина, Григория Ермилыча, и предмет зависти всей охотничьей округи. Уроженец соседней Коми-области, Серко прекрасно обучен Ермилычем. В охотничьих походах он ищет, «облаивает» только ту дичь, за которой идет его хозяин. Если Ермилыч без выстрела проходит мимо «облаянного» глухаря, то Серко догадывается, что глухарь хозяину не нужен и дальше уже не останавливается перед этой птицей.

Так постепенно добирается он по своей собачьей смекалке до понимания, за какой дичью они с Ермилычем отправились.

В загадочном молчании затаился лес. Только вверху, где просвечивает кусочек голубого неба, гуляет ветер и покачивает гибкие вершины деревьев. А внизу, в извилистом и узком зеленом коридоре — тишина. Только большие грязно-бурые комары тянут свою песню да мохнатые пауки пугливо взлетают кверху, когда путники рвут густую, с застрявшими в ней жертвами, паутину.

Под ногами колодник да мхи и лишайники.

Почти тридцать километров прошли от Синегорья. Ермилыч повел группу прямыми, только ему известными путями.

Ноги путников, привыкшие к городским тротуарам, уже плохо слушались.

— Далеко еще, Ермилыч? — нарушил молчание Николай Степаныч.

Ермилыч оглянулся.

— Что, приустали маленько? — откликнулся он.

— Нельзя сказать, чтобы очень уж устали, а понаскучило.

— Скоро уж, скоро, — успокоил Ермилыч, — рукой подать.

Почва становится тверже, местность — выше. Среди густых зарослей ельника все чаще встречается сосна, потом ель совсем почти исчезает и начинается сухой сосновый бор.

Здесь Угра, встречаясь с Шудьей, образует довольно высокий мыс. Веселое место — куда лучше, чем сырая шохра.

Угра не широка, всего каких-нибудь десять — двенадцать метров, но глубока, быстра, и вода в ней такая чистая, что хорошо видно песчаное дно, с разбросанными кое-где крупными окатанными валунами.

Шудья еще меньше, но такая же быстрая и прозрачная.

У самой воды — золотая кайма чисто промытого. мелкого песка, а дальше — мягкая зеленая полоса ивняка, ольховника, малинника и смородины.

Ермилыч остановился.

— Как думаешь, Николай Степаныч, подходяще? — широким жестом показал он кругом. — По моему место — лучше не надо. И вода под рукой, и лесок хороший, веселый, да и сухо.

— Ну, конечно, чего же еще тут выбирать, — весело согласился Николай Степаныч. — А вы, товарищи, как?

— Здесь, здесь, — согласились ребята, снимая с утомленных плеч тяжелые ноши.

Застучали топоры. Звонко откликнулось лесное эхо. Ермилыч с Михаилом рубили молодые деревья, заготовляя жердочки и колья для легкого бивуачного навеса — «завальня».

Николай Степаныч с Дмитрием и Сергеем распаковывали багаж и доставали все, что было необходимо уже в первые часы: походную посуду, постельные принадлежности, термометры, барометр, карбидный фонарь.

Постели были чрезвычайно просты. Легкие байковые одеяла, небольшие крепкие наволочки — вот и все. Но в лесу больше и не нужно: мягкие пихтовые ветки — прекрасный матрац, а нежный пушистый мох — самая лучшая набивка для подушек. С такой подушкой можно путешествовать по лесу, куда угодно, — выспался, вытряхнул мох и сунул наволочку в карман, до следующего ночлега. Постель Ермилыча еще проще — толстый пиджак да шапка.

Куча жердей и гора веток приготовлены для завальня. А на веселом костре варилась похлебка из рябчиков и кипел вместительный эмалированный чайник.

— Не пора ли, уважаемый Григорий Ермилыч, отдохнуть и подкрепиться немного? — предложил Николай Степаныч.

— Не вредно, — согласился Ермилыч и вытер рукавом рубашки вспотевшее лицо. — Ну-ка, что у нас варево-то?

Он вынул из огня котелок, помешал в нем деревянной ложкой и отхлебнул.

— Готово! — провозгласил он. — Похлебочка хоть куда. Не хватает только лучку свеженького. Надо сходить, пошарить по бережку, нет ли тут где лучку-то?

Сергей думал, что Ермилыч шутит.

— Кто же его здесь насадил? — засмеялся он.

— Никто не садил, сам вырос. Этого добра здесь сколько хочешь, — серьезно ответил Ермилыч. — По моему лесной-то лук даже лучше нашего огородного.

— Как странно, в лесу, в тайге — и лук! Где же он растет?

— А пойдем со мной — увидишь.

Луку оказалось много. На влажном песке около реки всюду поднимались сизовато-зеленые перышки и дудочки с бледнорозовыми мелкими цветками.

Сергей попробовал. Действительно — лук как лук, только помельче огородного, чуточку пожестче, но зато ароматнее и острее.

Похлебка из рябчиков была превосходна. А чай со свежей земляникой, набранной тут же, почти у самого костра, — еще лучше.

После сытного обеда — небольшая передышка. А затем все принялись за устройство завальня.

В упрямый грунт вогнали два трехметровых кола на расстоянии четырех метров один от другого. Верхушки соединили прикрученной гибкими прутьями перекладиной, а к ней прислонили до десятка жердочек, концы которых, упирались в землю. Получился скат под углом сорок — сорок пять градусов. Скелет из жердей прикрыли берестой и пихтовыми ветками. Сверху кинули еще несколько жердочек — для «укрепы», как выразился Ермилыч. Бока завальня тоже заткали большими ветвями, оставив свободной только широкую входную сторону.

— Жилье — хоть куда, — похвалил Ермилыч. — Теперь осталось только «нодью» наладить — и спи себе, не тужи!

Нодья — замечательное изобретение северных охотников. Ее равномерное тепло позволяет спать на открытом воздухе даже в лютые морозы. За нодьей не нужно все время следить и постоянно подбрасывать топливо, как этого требует обычный костер. Она может гореть несколько часов подряд.

Но для устройства настоящей хорошей нодьи нужен навык. Поэтому за работу взялся Ермилыч.

Под ударами топора гулко рухнула сосновая «сухара» — погубленное короедами и засохшее на корню дерево. Ермилыч обрубил вершину и сучья и разделил ствол на два бревна, метров по пять каждое. Вдоль каждого бревна вырубил по желобу. Общими силами бревна подкатили близко к завальню, положили одно на другое — желобками внутрь, а чтобы не раскатывались, — концы укрепили между вбитыми в землю короткими кольями. В соединениях бревен, по всей их длине, вогнали сухие смолистые щепки — растопку.

Нодья готова. Осталось только зажечь.

Николай Степаныч с ребятами забрались под завалень — хотелось поскорее узнать, как работает лесная печь.

— А ну-ка, Ермилыч, зажги! — крикнул из полумрака Николай Степаныч. — Посмотрим, какова твоя хваленая нодья.

Мигом вспыхнули смолистые щепы. Нодья загорелась изнутри. Теплая струя шла в завалень, отражалась его плотной наклонной крышей и, возвращаясь, обволакивала его теплом.

А дым в завалень не проникал — он выходил по концам нодьи, через образовавшуюся от соединения желобков трубу.

— Замечательно! — восхищался Николай Степаныч, — не только тепло, но даже жарко. Спать можно в одном белье. Что, ведь, придумали северные охотники, а? Каково, товарищи?

Ребята только блаженно хмурились и потягивались на мягких пихтовых перинах. Но спать не хотелось. Ночь — тихая и теплая — звала из-под тесной крыши на простор. Вышли и присоединились к сидевшему около нодьи Ермилычу.

Старому охотнику тоже не спалось. Неподвижно, казалось, бездумно смотрел он на огонь немигающими глазами. У его ног лежал Серко, положив голову на вытянутые передние лапы.

Не погасли еще пурпурные краски заката, а восток озарился уже новым светом. Из-за темной лесной стены медленно выплывала огромная красная луна. Поднялась выше, побледнела, перебросила через реку трепетный серебряный мост. И все как будто затихло, и неумолкаемый плеск реки не нарушал, а еще больше подчеркивал эту тишину. Только в лесах и горах бывают такие ночи великого безмолвия.

Как будто кто-то дохнул могуче и широко, всколыхнул розовый туман над Угрой и Шудьей. плавно поднял его кверху позолоченным облаком. И тогда показалось солнце — такое ласковое и призывно-веселое, что Михаил уже не мог больше оставаться в постели. Он быстро вскочил, затормошил товарищей и крикнул:

— Купаться!

Дмитрий и Сергей не заставили себя ждать. Побежали к реке, разделись и шумно бросились в неостывшую за короткую ночь воду.

До чего же хорошо здесь купаться! Вода изумительно чиста и прозрачна, дно твердое, устланное плотным слоем гравия и песка.

— Вот это хорошо! — весело раздалось с берега. — Именно так и нужно здесь начинать день.

И Николай Степаныч, раздевшись, присоединился к ребятам. А на берегу уже голубел дымок — вернувшийся из небольшой ранней прогулки по лесу Ермилыч кипятил чайник и готовил завтрак.

То, что казалось хорошо вчера, не совсем годилось для двухмесячной жизни в лесу.

Легкий завалень удобен только в ясную погоду. А начнись дождь с ветром — и в нем трудно укрыться. Поэтому открытую сторону дополнили плотным навесом. При нужде его можно было опускать и закрывать жилье наглухо. Теперь можно укрыться в любую погоду.

Потом принялись за «лабораторию» — ведь надо же было где-то работать со снимками, с коллекциями. Из гибкого ивняка Ермилыч сплел квадратную кабинку, достаточно высокую и просторную, чтобы работать и сидя и стоя. Сделал небольшую дверку, на его охотничьем языке — «лаз» — и даже окошечко. Стенки снаружи и изнутри обмазал толстым слоем глины.

— Ну, теперь только крышу — и готово, — гудел довольный Николай Степаныч.

— До крыши еще далеко, — хитренько усмехнулся Ермилыч. — Я тут одну штуковину надумал. Пускай только просохнет.

Пока под горячими лучами июньского солнца просыхали стенки лесной «лаборатории», — все с увлечением принялись за остальные хозяйственные постройки. Из камней сложили очаг. В мягких береговых наносах вырыли даже «погреб» — кубическую ямку около метра глубиной, с толстой съемной крышкой из болотного камыша. Здесь хранили продовольственные запасы.

Когда «лаборатория» просохла, Ермилыч до самого верха набил ее хворостом и хворостом же обложил и снаружи.

Николай Степаныч понял затею охотника.

Вот, что придумал! — удивился он. — Хочешь обжечь, как горшок? Думаешь, выйдет?

— Попробуем, — скромно ответил Ермилыч., — Не выйдет — беда не велика, не дорого стоит.

Сильное пламя накалило глиняные стенки, и когда хворост прогорел, они оказались достаточно прочными и твердыми.

«Лаборатория» теперь не боялась никаких ливней. Ее завершили непромокаемой берестяной крышей, сделали берестяную же коленчатую трубу, а двери и окна закрыли толстыми Камышевыми шторками. Внутри устроили простенькие полочки.

— Эх, замечательное хозяйство! — удовлетворенно потирал руки Николай Степаныч. — Чего только у нас нет — и квартира, и погреб, и даже специальное здание лаборатории!

— А теперь, когда оборудована «база», можно приступить, выражаясь громко, к «экскурсионным исследованиям»

— Будем исследовать неизвестные земли, откроем новую часть света! — восторженно крикнул Сергей, бросая вверх кепку.

— Только, пожалуйста, поменьше шуму и красивых фраз, — с подчеркнутым спокойствием подтвердил Николай Степаныч. — Ну, старый бродяга, рассказывай, с чего начинать.

Ермилыч немного подумал.

— По-моему, — начал он, — для первоначалу надо будет нам спуститься вниз по Угре до Красной речки. Дальше пойдем по Красной, — верст этак с пятнадцать, а потом свернем налево — на Светлую и Светлой выйдем опять на Угру, а потом уж и на стан. Денька на три хватит.

Никто не возражал.

III. Один

Едва лишь первые лучи солнца позолотили верхушки высоких деревьев, Сергей проснулся.

Густой туман клубился над рекой, глушил ее неумолкаемое рокотанье, медленно поднимался кверху, просачиваясь между неподвижно-сонными деревьями.

Нодья догорала.

Все крепко спали, даже неугомонный Серко.

Сергей поднялся, потянулся так, что хрустнули суставы. Обвел кругом полусонными глазами и вдруг сразу стряхнул с себя сон. Недалеко на толстом суку сидела большая сова, вперив в него желтые глаза.

Быстро и бесшумно оделся он, схватил двустволку и начал незаметно подкрадываться на расстояние верного выстрела. Но только что вскинул ружье, как сова снялась с места, неторопливо и плавно полетела вглубь леса.

Оступаясь на валежнике, на узловатых корнях лесных гигантов, Сергей бросился за птицей. Ага, вот она — всего лишь в сотне метров от него!

Опять подкрадывается он, и снова снимается сова и улетает еще дальше в лесную глушь.

Так повторялось много раз. В охотничьем азарте Сергей не заметил, как забрался в непролазную трущобу. Сова, не задевая ни одним пером, плыла беззвучными зигзагами и вдруг скрылась совсем, может быть, в своем дупле.

Сергей остановился, растерянно осмотрелся кругом. Почти темно, — так густ колючий ельник. Под ногами зыбкий моховой покров, чуть не целиком уходят сапоги в мох.

Где он? Далеко ли и в какой стороне лагерь? Где север, юг, восток?

«Если встать лицом к востоку», — вспоминает он отрывок из какой-то старой книги, — «то сзади будет запад, направо — юг, налево — север». Попробуй-ка, разберись здесь!

Может быть, об этом скажет сам лес? Сергей читал, что с южной стороны ветви бывают гуще и сочнее, с северной — худосочнее и больше покрыты лишайниками. Но нет никакой возможности разобраться в путанице ветвей и стволов, вялые космы бледно-зеленых бородатых лишайников свисают отовсюду.

Прислушался, не раздадутся ли знакомые голоса, лай Серка? Тихо. Ни звука, ни движения ветерка — настоящий заколдованный лес.

Подавляя закрадывающуюся тревогу, он повернул, как ему казалось, назад к реке. Колючие ветки хлестали по лицу, сухие мертвые сучья рвали одежду, но Сергей ничего не замечал. Страшная мысль — заблудился — подгоняла его.

Один в глухой северной тайге! А что, если надолго? Как быть без огня? Чем питаться? Ягоды, грибы? Но, ведь, этим не проживешь. Огонь, может быть, удастся еще добыть — трением один о другой сухих сучьев. Об этом он много раз слыхал и читал.

Он оторвал сухой и крепкий еще сук, переломил пополам, сел и, крепко зажав один обломок между подошвами, стал быстро тереть его другим. Так видал он на рисунках. О, радость! Сначала почувствовался едкий запах горелого дерева, потом показался легкий голубоватый дымок.

Так… Теперь только немного сухого мха или гнилушку — и вспыхнет огонь!

Он не докончил опыта, поднялся и опять пошел. Но уже тяжелее передвигались скованные усталостью ноги, очень хотелось пить. Повидимому, он прошел уже несколько километров.

Угрюмый ельник начал редеть. Сквозь деревья показался ярко-зеленый просвет. Уж не река ли?

Нет, это было громадное болото. Повсюду, сколько мог хватить глаз, виднелись высокие косматые кочки, между ними тусклые отсветы ржавой гниющей воды, щетинились чахлые сосенки и елки. Кое-где поднимались скелеты больших мертвых деревьев.

Далеко за болотом зеленел лес.

Солнце показывало полдень.

Вдруг раздался странный пронзительный хохот, закончившийся протяжным хриплым стоном.

Сергей похолодел.

Хохот и стон повторились, и Сергей увидел, как с болота поднялась и полетела, тяжело махая крыльями, большая серая цапля. Это она так страшно кричала.

Куда же теперь? Опять в этот непроходимый лес? Да, другого пути не было. Ясно, что он шел не к ночлегу, а удалялся от него. Если выстрелить? Может быть, услышат и отзовутся? Нет, он не может рисковать — у него всего лишь два заряда. Мало ли с кем здесь можно повстречаться!

Устало волоча ноги, пошел он вдоль зыбкой опушки, сначала к югу, потом повернул на запад и снова углубился в лесную тьму.

— Надо помнить, — говорил он сам с собой, — что сейчас солнце слева, а позднее будет прямо передо мной.

Но тайга спрятала солнце и не позволяла идти прямо. Скоро он опять потерял направление.

Впереди возвышенность. Начался сосновый бор, с травяным покровом, с брусничником и черничником. Идти легче.

Сергей остановился, прислушался и весь просиял. Где-то близко — лучше всякой музыки — журчала вода. Он помчался со всех ног и через минуту был на берегу быстрой речки. Жадно припал к студеной прозрачной воде и без конца пил. Потом умылся и смочил голову. Стало легче, но теперь остро почувствовал голод.

— Передохну, а потом поищу ягод и грибов. Огонь добыть можно. Грибы без соли? Не беда! Куда течет эта речка? Может быть, в Угру? Во всяком случае нужно идти по течению — все-таки придешь к большой речке, да и берегом двигаться легче, чем продираться сквозь чащу.

Сергей посидел немного, потом поднялся, перешел вброд на другой берег и остановился в изумлении. На влажном песке отчетливо виднелись отпечатки босых человеческих ног. Большие широкие следы взрослого и несколько детских. Дальше они пропадали в крупном гравии и сухой хвое. Если бы он повнимательнее присмотрелся к этим отпечаткам, то заметил бы у следов на песке легкие царапины больших когтей. Но он этого не заметил.

Быстро взбежал на высокий правый берег и осмотрелся кругом. Никого не видать. Он сел и стал прислушиваться. Потянул легкий ветерок и донес какое-то басистое ворчание.

Сергей пристально посмотрел в ту сторону, откуда шли непонятные звуки, и замер. Невдалеке бродила медвежья семья — огромная коричневая медведица, серый подросток — пестун и пара маленьких медвежат. Звери лакомились черникой.

От страха Сергей не мог двигаться. Прижался к покрытому мхами сосновому стволу, стараясь незаметно слиться с его темносерой массой.

Из рассказов Ермилыча он знал, как неудержимо отважна и свирепа медведица-мать. Даже опытный охотник не всегда решается напасть на нее в эту пору. А что мог сделать он со своим жалким дробовым зарядом, рассчитанным на птицу?

Солнце склонялось уже к западу, а Сергей все еще стоял с онемевшим от неподвижности телом, истощенный и голодный.

Медведи бродили кругом, обсасывали чернику и не торопились уходить. Вдруг медведица остановилась, подняла голову и подозрительно потянула в себя воздух. Она почуяла незнакомый запах. Она не знала, что это запах человека, но инстинкт говорил ей, что лучше избежать встречи с неизвестным существом. Легкое ворчание медведицы — и вся семья быстро двинулась к речке, перешла, ее вброд и скрылась в той стороне, откуда пришел Сергей.

Он остался один, но не верил еще в свое спасение и долго не решался оставить место. Потом осторожно встал на ноги и, пугаясь каждого хруста попадавшего под ноги валежника, начал торопливо собирать и жадно есть оставшиеся от медвежьего угощения ягоды черники.

Надвигался вечер, идти дальше — нельзя. Придется до утра пробыть здесь. Нужно только развести огонь и запастись топливом на всю ночь. О сне нечего и думать.

Он натаскал огромную кучу хвороста, выбрал и расчистил место для костра и принялся добывать огонь так, как это делали его дикие предки, Задымились от быстрого трения смолистые палки, показался маленький бледно-синий огненный язычек, лизнул приготовленный сухой мох, и скоро запылал веселый ярко-красный огонь.

«Что-то делают теперь в лагере, — грустно думал Сергей. — Разыскивают ли меня или, может быть, надеются, что сам разыщу дорогу? Ах, как хочется вернуться к своим, спокойно сидеть у приветливой нодьи и слушать рассказы Ермилыча!»

Пришла ночь и вместе с нею сознание жуткого одиночества. Недвижно стоял лес и, казалось Сергею, пристально следил за ним тысячами невидимых для него глаз. Оттуда шли пугающие звуки и — непонятные шорохи — то протяжные стоны какой-то ночной птицы, то тихие вздохи, то чей-то крик, похожий на плач ребенка. Сергей не знал, что это «плакал» заяц.

Бесконечно длинной показалась короткая летняя ночь. А когда пришло утро и яркое солнце рассеяло ночные страхи, измученный Сергей улегся в тени огромной сосны и, забыв о всяких опасностях, крепко заснул.

IV. По следам

В лагере тревога. Уже пять часов вечера, а Сергея все нет!

— Что за дурацкая манера — уходить, не сказавшись! — возмущался Николай Степаныч. — Мальчишка совсем не знает леса и решается один бродить в этой тайге. Взял ли он хоть что-нибудь с собой?

Ребята и Ермилыч растерянно переглянулись. Старый охотник быстро пробежал глазами по имуществу.

— Не знаю, Николай Степаныч, — сказал он, — все как будто на месте. Ружье, однако, с ним.

— А патронташ?

— Патронташ здесь.

— Фу, черт возьми! Это уж совсем скверно!

Николай Степаныч вскочил на ноги. Волнуясь, подошел к реке, пристально посмотрел вверх и вниз по течению, не покажется ли Сергей. Постоял, нервно потопывая ногой.

— Ну-ка, ребята, выстрелите кто-нибудь, — распорядился он. — Может быть, услышит и отзовется.

Раздался выстрел. Прислушивались долго, — нет ответа.

— Еще раз, подряд из обоих стволов, — скомандовал Николай Степаныч.

Откликнулось одно только гулкое лесное эхо.

— Вот оказия! — встревожился даже всегда спокойный Ермилыч. — Не случилось ли чего худого с пареньком-то?

Ребята подавленно молчали.

Уже совсем смеркалось, а они все-таки напрягали зрение и слух — не увидят ли тонкую фигуру Сергея, не услышат ли быстрые шаги.

— Нет, это совершенно невыносимо! — крикнул Николай Степаныч. Он решительно нахлобучил кепку и пристегнул к поясу револьвер.

— Бери ружье, Ермилыч, идем искать этого бродягу, чтобы ему неладно было! Михаил и Дима остаются здесь на карауле.

— Никуда мы сейчас не пойдем, — отрубил Ермилыч. Что зря мотаться в потемках-то, еще увязнем где-нибудь в болоте!

— Не в потемках, а с фонарем, — настаивал Николай Степаныч.

— Ничего не выйдет, пустое это дело, — досадливо отмахнулся старый охотник. — Подождем до утра, а утром, чуть свет, мы с Серушкой пойдем по следу и уже найдем, не беспокойтесь!

— Фу, ты, чертовщина! — Николай Степаныч сердито швырнул кепку и угрюмо уселся у нодьи.

Молчали и остальные.

Какая же это была бесконечно-длинная ночь!

Едва только забрезжила утренняя заря, Ермилыч надел свои охотничьи доспехи, захватил еды, навел Серка на след и утонул с ним в лесной чаще.

Трое остались в лагере, со своими тревожными думами и напряженно ждали условленного сигнала. Два выстрела подряд — счастливое возвращение, один выстрел — бела. Сидели час, два, три… А выстрелов все нет.

А Ермилыч быстро шел по следу, указываемому Серком.

— Эк, ведь, куда его занесло. — ворчал старик. — Самые что ни на есть медвежьи места! И за кем он только потянулся?

Когда подходили к огромному ржавому болоту, у Ермилыча тревожно забилось сердце. Не увяз ли с головой в этой бездонной трясине Сергей? Нет, Серко бежит вдоль болота и сворачивает опять в лес.

За речкой собака стремительно, с радостным лаем, помчалась к черничной полянке.

— Нашел! Молодчина, Серко! — крикнул охотник. Он добежал до полянки и в испуге остановился: Сергей, разметавшись, лежал на солнечном пригреве, неподвижный.

— Уж не мертвый ли?

А «мертвый» все еще спал молодым безмятежным сном, не чувствуя ни лучей предполуденного солнца, ни колючих шишек и обломков хвороста. Горячий влажный язык Серка лизнул лицо Сергея. Он открыл сонные глаза, приподнялся и в ужасе отпрянул назад. Перед ним была звериная морда.

«Медведица! — мелькнула страшная мысль. — Конец… Я не успел даже взять ружье»…

Но ужасный зверь совсем не думал кусаться, а ласково повизгивал.

Сергей протер глаза и все понял.

— Серко! — восторженно крикнул он. — Нашел-таки меня!

— Да не один Серко, а и я с ним, — сказал, подходя, Ермилыч.

— Григорий Ермилыч, и ты здесь! Как же вы нашли меня?

— Да уж мы найдем, из-под земли, братец мой, выроем! А ты что же, бродяга этакой, сбежал от нас? — начал было строго Ермилыч. — Ведь вот как напугал! Николай-то Степаныч с ребятами на себя не похожи — прямо измучились. Ну, да ладно уж, потом потолкуем. Голоднехонек, поди?

— Да, ужасно хочется есть.

— То-то и оно! Давай кушай да пойдем скорей на стан. Там уж наверно все глаза проглядели.

Обратно пошли более короткой и удобной дорогой — по берегу речки. Она впадала в Угру.

А в лагере все больше нарастала тревога. Уже полдень — и ничего не известно.

Что это? Два выстрела!

Все вскочили на ноги. Взглянули вниз по реке.

— Ура!!

По берегу шли все трое — Сергей, Ермилыч и Серко.

— Сережка! — радостно закричал Димка и бросился навстречу.

А Михаил, сурово сдвинув брови, отчеканил:

— Тебя судить надо за нарушение дисциплины!

— Ну, ладно, ладно, — спокойно отвел его за рукав Николай Степаныч. — Сначала выслушаем «преступника», а потом уж будем судить.

И он весело подмигнул Сергею.

V. Молодая луна

Еще с вечера надвинулся густой туман и к утру перешел в затяжной мелкий дождик. Ослизли известковые береговые обрывы, потемнели песчаные отмели, потускнели перламутровые переливы быстрой Угры.

Николай Степаныч был даже рад ненастью. По крайней мере нет соблазнительного призыва леса и можно спокойно закончить накопившуюся работу. Он привел в порядок записи последних дней, а потом вместе с Михаилом удалился в «лабораторию». Здесь почти целый день провозились они над проявлением снимков.

Ермилыч тоже не сидел без дела. Он прочистил и тщательно смазал ружья, заготовил патроны и пересмотрел всю охотничью «сбрую». А потом нарезал в прибрежном ивняке тонких и гибких прутьев и плел из них «морды» — ловушки для рыбы.

Сергей и Дмитрий скучали. Блокноты лежали в сумках, записывать не хотелось да и мысли были такие же тусклые; как этот серый ненастный день. Уныло смотрели они сквозь частую дождевую завесу на неясные очертания ставшего как будто дальше противоположного берега. Нервничали и нетерпеливо ждали, когда же прекратится этот упорный раздражающий дождик.

А мутные, низко нависшие и бесформенные облака ползли без конца.

Серко забился вглубь завальня и дремал, свернувшись калачиком. Тянуло туда и скучающих ребят.

Ермилыч вполне сочувствовал им. Старого бродягу и самого тянуло в лес, и он понимал, как тяжело было сидеть прикованными к одному месту. Он повернулся к ним и, добродушно улыбнувшись, сказал:

Вы, ребятки, не тоскуйте — скоро проведрит.

— Почем ты так думаешь, Григорий Ермилыч? — недоверчиво спросил Дмитрий и посмотрел на барометр. Стрелка барометра все еще стояла на дожде.

— Новый месяц рога обмывает, новолунье, значит, вот что, — по-своему объяснил причину ненастья Ермилыч. — Дождик ненадолго. К вечеру, гляди, пройдет… Эх, теперь ежели солнышко да ведрышко — попрет из земли всякий гриб.

Ермилыч поставил на землю законченную «морду», стряхнул с колен тонкие завитки стружек и поднялся на ноги. Оглянул небо и довольно кивнул головой.

— Ветерок с полудня, потянул, — обратил он внимание ребят, — это хорошо. К вечеру обязательно прояснит. А вот ежели в полный месяц дождик зарядит, то уж надолго. Так мы здесь по-своему, по-лесному примечаем.

К вечеру действительно прояснило.

По небу ползли разорванные клочья последних облаков и быстро уплывали на север.

А из-за леса тихонько, как будто робея, показался бледный серп новорожденной луны.

Вылезли наконец из своей «лаборатории» и фотографы. Скоро загорелась нодья, распространяя приятное тепло. Вскипел чайник.

Вдруг Серко порывисто вскочил на ноги, весь ощетинился и, пристально вглядываясь в лес, глухо и угрожающе заворчал.

— На кого это ты, мил-друг? — вопросительно посмотрел на него Ермилыч.

Где-то близко, сдержанно, но могуче рявкнул густой бас. Подальше ответил второй — еще несколькими нотами ниже.

— Медведи? — встревожился и побледнел Сергей, вспоминая жуткую встречу с ними на лесной полянке. Михаил и Дмитрий потянулись к ружьям.

— Они самые, — спокойно ответил Ермилыч и налил себе вторую кружку чаю. — Вишь, бродяги ночные! Наверно медведь с медведицей перекликаются.

— Но, ведь, они могут напасть на нас? — сказал Сергей с дрожью в голосе.

— Нет, на огонь ни за что не пойдут, так только издали полюбопытствуют. Да и днем-то медведь всегда норовит уйти от человека, особенно ежели ты с собакой. Совсем редко бывает, чтобы медведь первым на человека бросился.

Медведи больше не перекликались. Они, по видимому, заметили тревогу и поспешили убраться.

Серко успокоился и опять улегся около нодьи, положил голову на передние лапы и пристально, не мигая смотрел на огонь. Потом закрыл глаза и чутко задремал, пошевеливая то одним, то другим ухом, когда близко пролетали привлекаемые светом нодьи ночные насекомые.

Ребята вглядывались в ночную тьму и все еще ждали, не раздадутся ли оттуда могучие голоса.

Но тайга безмолвствовала.

Михаил вздохнул:

— Ужасно хочется знать, как живет медведь, что делает на свободе.

— Ну, это, паренек, трудненько сказать, как и что, — ответил Ермилыч. — Однако, иной раз и по следам можно кое-что распознать.

Ермилыч, не спеша, отхлебнул из кружки, погладил бороду и продолжал:

— Да… Был со мной, можно сказать, случай. Иду как-то я раз, пробираюсь себе тихонечко утречком по бережку Ельничной. Кругом — покосы. Шел без собаки — Серка у меня тогда еще не было. Иду, посматриваю да прислушиваюсь. Смотрю, а по утренней-то росе хорошо заметно, — медведь, как будто, недавно прошел, траву примял. Он и есть… Подошел, вишь, к колодине, перевернул ее, ободрал кору, под колодиной порылся — червяков, видно, искал — и дальше. А дальше вижу, шел он — листочки обрывал, чернику да бруснику обсасывал, а то где грибок укусит, где опять колодину перевернет или валежник поворошит, муравейник разроет, — ну, одним словом, как на плану разрисовал дорогу и все о себе рассказал, чем занимался.

— Фу, ты, жарко стало! — Ермилыч скинул пиджак и уселся, вытирая пот, в одной рубашке.

— Так вот… Потом, гляжу, медведушко к болотцу направился, прошелся по болотцу-то этак сажен с сотню и опять назад. Смотрю — ох, ты, озорник — на рябчиков бросился! Ну, где, конешно, поймать, только перышки понюхал — перышки-то они, вишь, обронили, когда кучей поднялись да крыльями друг о дружку задевали. Пошел Мишенька, не солоно хлебавши, опять в лес. Здесь сорвал дроздово гнездо, а потом полез в пчелиное дупло — медком хотел полакомиться. Ну и тут, однако, не выгорело — поцарапал летную щелку когтями, погрыз зубами — все старался пошире проход сделать, да не смог. Смотрю — пошел дальше, на полянке черники поел, в ложок спустился, и здесь барсучью нору нашел… Постоял, постоял перед ней, видимо, дожидался, не выглянет ли барсук-то… Не дождался, выбрался кверху и раза три-четыре пробежался по полянке — это он за тетеревиным выводком гонялся — тетерева-то кругом свежий помет оставили. Опять в лес направился, ободрал кору с сухары, а потом полез в чащеватый ельник, а дальше уж пошло сухое твердое место, и след потерялся.

— А скажи-ка ты нам, Ермилыч, — спросил Николай Степаныч, попыхивая трубкой, — когда и как ты первого медведя убил? Говорят, это самое замечательное событие в жизни охотника-медвежатника.

Мягкая улыбка осветила лицо старика.

— Не знаю, как это у других выходило, — ответил Ермилыч, — а у меня, действительно, замечательно вышло. До самой смерти не забуду. Убил я первого медведя — не поверите, — когда мне было всего-навсего пятнадцать годочков.

— Пятнадцать? — изумились все.

— Да, пятнадцать, — подтвердил Ермилыч. — Отец мой — охотник был тоже не из последних. Пустяками не занимался, а все больше лося бил да медведя, али там белку, либо соболя. Соболь тогда еще хорошо водился в наших местах. Ну, так, вот… Приходит как-то зимой к нам сосед — тоже охотник. Дело было вечером. Мы с младшим братом Федюнькой улеглись уже на полатях, только не спим еще. Слышим — сосед рассказывает родителю, что медвежью берлогу нашел. Недалеко, говорит, около Круглого болотца.

Договорились они — утром, чуть свет, идти к берлоге, на медведя.

А мы с Федюнькой притаились на полатях и слушаем. Потом переглянулись и сразу друг друга поняли. «Федюнька» — шепчу я ему тихонько, — «как только уснут все, заберем ружье да топор, пойдем медведя добывать». А он смеется, головой кивает — согласен, мол.

Уснули большие, а мы с Федюнькой шмыг с полатей, оделись, обулись, забрали ружье да топор и айда к берлоге. Вырубили по дороге еловый шестик — это в берлогу-то просунуть, медведя будить. Чуть только брезжило, как подходили мы к Круглому болотцу и легко так разыскали место — к самой берлоге подводил след нашего-то соседа-охотника. Трущоба непролазная. Смотрим, в одном месте снег пообтаял — это теплый пар из берлоги идет. — «Здесь». — говорю, — «Федюнька, бери шестик-то, да буди медведя, а как он оттуда полезет, ему я и пальну прямо в морду». — И ведь удивительное дело — нисколько не боимся, как будто на зайца или на ежа пошли! Глупы были… Ну, вот, Федюнька просунул, значит, шестик и сразу же нащупал — проснулся медведь, заворчал. А братишка его опять тревожит. Слышим — завозился и наружу лезет. Бросил Федюнька шестик и отскочил в сторону, а я жду. И шут его знает, на наше, что ли, счастье — медведь-то какой-то спокойный оказался — лезет себе не спеша, только ворчит. И как только показалась голова — я и грохнул ему прямо в морду! Как рявкнет он и назад сполз! Ну, и рявкнул, однако! По всему лесу раздалось, в ушах звон пошел. Вот тут-то мы уж испугались. Бежать бы, да не можем — стоим, ноги приросли! А он, медведь-то, затих. Смотрим — на снегу кровь, это у него из головы брызнуло. Стояли, стояли — не слышно медведя. Опомнились маленько. — «Убил, должно быть?» — спрашиваю, а у самого все еще губы трясутся. — «Убил!» — смеется Федюнька. Разрыл я берлогу, смотрю, — а он лежит, голову в землю уткнул, не шелохнется.

Вот уж радости-то у нас было! Попробовали было тащить его из берлоги, да куда тебе — зверина громадный.

Пошли домой — народ на подмогу звать, а народ-то сам навстречу нам идет. Дома-то нас хватились, а как увидели, что ружья нет, — сразу смекнули в чем дело. Перепугались, конечно, толпой пошли нас разыскивать, думали, что и в живых-го не застанут. А мы тут как тут, героями такими идем, посмеиваемся.

Подбежал к нам отец.

— «Где вы», — спрашивает, — «поросята этакие, шатались?» — «Медведя», — говорим, — «стреляли, да только вытащить не могли — тяжелый больно». — Ахнули тут все! Ну, конечно, потрепал нас родитель малость за вихры, да на радостях простил. А медведище был здоровенный — пудов на двадцать.

— Владыка северных лесов! — воскликнул Сергей по адресу медведя.

— Владыка-то владыка, да только до поры до время, — возразил Ермилыч. — Бывают пострашнее медведя.

— Ну, кто же еще?

— Кто? А зверь-то… ну, лось, по-вашему, сохатый.

— Лось? — недоверчиво переспросил Сергей.

— Не шучу, — тряхнул бородой старый охотник. — Эге! Попадись-ка ты ему осенью, когда он ищет себе подругу, он те покажет. Бегает он тогда — свету не видит, все это своих супротивников ищет. Глаза злые, кровью нальются, с морды пена течет, волос на горбу дыбом стоит — прямо со стороны страшно смотреть. И уж никого тогда не боится, на всех без рассуждения кидается. Медведь тогда ему нипочем — изобьет рожищами, копытищами в лепешку истопчет. Ну, а медведь тоже не дурак — понимает, увидит этакого бесноватого и в сторону отходит.

Был со мной такой случай, — вспоминал Ермилыч, — шел я как-то осенью лесом. Слышу — треск, сучья ломятся. А это он, зверь-то, несется и прямо на меня. Молод я еще тогда был, неопытен да и смелости-то больше было. Стою, жду. И как только вылетел он из чащи, я и ахнул в него. Глупость, однако, вышла большая. Попасть в него я попал, да не на смерть убил. Споткнулся он, упал было на передние ноги, да потом опять поднялся. Взревел, да на меня и бросился. Мне бы из другого ствола в него ударить, а я испугался да за березку от него схоронился. Добежал он до березки, да как трахнет передней ногой, так пополам ее, березку-то, и пересек. А березка-то в оглоблю толщиною была. И был бы мне конец, ежели бы не березка — она меня защитила. Тут уж я опомнился, да тоже рассердился, да в упор в него и бахнул. Уложил-таки.

Тихо и неторопливо текла спокойная речь старика, тихо журчала сонная река. Не шелохнувшись, как зачарованные, сидели слушатели. Молчал и лес. А молодая луна поднималась все выше и выше.

VI. Поединок

Длинен и труден путь до высоких лесистых холмов между Угрой и речкой Светлой. Идет он через непролазные трущобы, по еле заметным звериным тропам, через зыбкие пади со страшными бездонными «окнами».

Но там — на белых ягельных мхах — можно встретить дикого северного оленя, в глухих лесах живут рысь и россомаха, а по падям водится редкая полярная гагара с белым атласным брюшком. Да мало ли что можно встретить в этих заповедных местах!

Взяли с собой полное снаряжение — вплоть до дорожной аптечки.

Первые четыре-пять километров шли легко — по высокому, сухому месту. В старый сосновый бор вкраплены высокие белоствольные березы, трепетнолистный осинник и гибкий рябинник. Изредка попадаются раскидистые светлозеленые лиственницы, с мягкой кисловатой хвоей.

Утро чудесное — теплое, безветренное, солнечное.

Обильно омытая дождем земля благоухала. Отовсюду шли смешанные запахи земляники, смолистой хвои, грибов, лесных трав и цветов.

Неслышно шагавший вперед Ермилыч остановился. Из-под нависших, тронутых сединой, бровей играли веселой улыбкой серые проницательные глаза.

— Запах-то, запах-то какой, а? — негромко обращается он к спутникам.

Николай Степаныч молча кивает.

Разве найдешь в скудном человеческом языке нужные слова, чтобы выразить все чувства и всю эту красоту?

— Посидим? — предлагает он. Он не устал, но так прятягивающе было это место, что жалко было расставаться с ним. Все охотно соглашаются — торопиться некуда.

К их услугам огромная, с корнем вывороченная лиственница. Она упала давным-давно, густо одета разноцветными мхами и лишайниками, но все еще крепка и не ломается, когда на нее садятся трое — Ермилыч, Николай Степаныч и Михаил.

Сергей и Дмитрий располагаются прямо на земле.

Оба не отрываясь смотрят вверх, где голубеет кусочек неба и тихо поют вершины сосен.

Николай Степаныч снял кепку и подставил голову горячей солнечной ласке.

— Право, я стряхнул здесь с себя по крайней мере двадцать лет, — говорит он и толкает в бок Михаила. — А как ты, Миша?

— Тоже… И теперь мне остается только три года до моего рождения, — с молодым веселым озорством отвечает Михаил и запускает сосновой шишкой в Дмитрия.

Сергей вытаскивает из чехла бинокль и направляет стекла на неподвижную точку в голубом просвете. Она оказывается коршуном. Широко распластав крылья, птица еще несколько секунд держится прямо над Сергеем, — затем делает несколько плавных кругов и пропадает за непроницаемой стеной леса.

А все-таки теперь уж не то, — вздохнул Ермилыч. — К перелому идет лето, попритомилось маленько. А вот весной, посмотрели бы вы, что здесь творится! Не то что живого — мертвого из могилы подымет. Послушаешь — диву даешься. Там слышишь — глухарь заиграет, тут тебе уточка на болоте закрякает, там кукушка закукует, лисица забрешет, а кругом местность роскошная. И столь это хорошо да радостно, что с места бы не тронулся — все слушал…

Ермилыч поник головой, как будто прислушивался к голосам весенних воспоминаний. Вдруг резко выпрямился и весь насторожился.

— На кого это он? — спросил сам себя, вслушиваясь в недалекий лай Серка. — Не похоже, что на сохатого али на медведя… Однако кто-то сурьезный.

И, поднявшись, быстро пошел на лай собаки. В голосе Серка слышались какие-то особенные, необычные ноты.

В них звучали и гнев, и как будто даже робость, и адресованный людям призыв.

— Ого, какой котеночек! — донесся голос Ермилыча.

Все торопливо побежали к нему. Долго блуждали кругом глазами, искали «котеночка».

Наконец увидели. На толстом суку старой сосны стояла рысь, выгнув по-кошачьи спину и сердито фыркала на стоявшего внизу Серка. Это был очень крупный зверь, а вставшая дыбом шерсть еще больше увеличивала его размеры. Уши злобно прижаты к затылку, свирепо оскалены острые зубы, полны неописуемой ненависти круглые зеленые глаза.

— Какая страшная, — сказал, вздрогнув, Михаил. Но все-таки поспешно отстегнул с пояса фотографический аппарат. Нельзя было упускать редкостного случая — сфотографировать рысь в естественной обстановке.

— Подожди, — отстранил он прицелившегося Ермилыча, — успеешь еще. Дай, прежде сниму. Готово!

— А теперь я сниму, — жестко усмехнулся старый охотник. — А ну-ка, получай!

Он выстрелил и сбил рысь зарядом крупной глухариной дроби. Но она была только ранена и, падая, по-кошачьи перевернулась в воздухе и встала прямо на лапы.

Серко только этого и ждал. Он тотчас налетел на нее, крепким ударом правого плеча свалил на землю и сжал горло зверя своими крепкими челюстями.

Но даже и тяжело раненая рысь была сильным противником. Крепко сжав собаку могучими передними лапами, она рвала ее плечи и бока когтями, задними лапами старалась распороть живот врага. В смертельной схватке оба превратились живой катающийся клубок.

Все остолбенели, растерялись и стояли кругом безмолвными свидетелями. Стрелять нельзя — попадешь, пожалуй, в собаку. А живой клубок все катался, отбрасывая вырванную с корнем траву, мох и клочья шерсти. Слышалось грозное, чисто волчье, рычанье Серка и сиплый визг рыси.

Бой, наконец, прекратился. Рысь лежала на спине, подрагивая лапами в последних судорогах.

Серко поднялся, пошатываясь, прошел несколько шагов и беспомощно свалился. Его плечи были разодраны, с боков свисали клочья шерсти и кровавого мяса. Открытые глаза заволакивались мутной пленкой.

— Серушко! — кинулся к нему Ермилыч. — друг ты мой, что ты?

На зов хозяина Серко попытался было поднять голову, но тотчас же уронил ее и только слабо пошевелил хвостом в знак последнего приветствия. Раны и потеря крови совершенно обессилили его.

— Серушко, товарищ ты мой неизменный! Отходит! — покачал головой старик и на его глазах показались слезы.

— Вздор! — крикнул Николай Степаныч, — мь не дадим ему умереть! Иди лучше, Ермилыч, да надери тонкой свежей бересты. Дима, давай скорей аптечку. Ну, живо!

Николай Степаныч продезинфицировал раны Серка, уверенно и ловко вправил болтавшиеся клочья кожи, наложил на раны берестяные бандажи и начал забинтовывать израненную собаку.

Серко не оказывал никакого сопротивления, когда его перевертывали и опеленывали бинтом, и только тихонько и жалобно повизгивал. Наконец он был весь забинтован и неподвижно лежал с закрытыми глазами. Свистящее дыхание вырвалось из груди, вялый язык свешивался из полуоткрытого рта.

— Ничего, все обойдется благополучно, — уверенно сказал Николай Степаныч.

— Теперь нужно только поскорее к лагерю — там на покое он скоро поправится.

— Как же мы потащим его? — спросил Ермилыч.

— Очень просто, — на носилках, — спокойно ответил Николай Степаныч. — Сейчас же и соорудим их.

Два гибких шеста, переплетенные прутьями, с наложенными на них пихтовыми ветками, были очень покойными носилками.

Все планы рушились, Серко надолго, а может быть и навсегда выбывал из строя.

— Что же, двинемся? — предложил Николай Степаныч.

— А с ней что делать? — спросил Сергей, указывая на мертвую, уже окоченевшую рысь.

Ермилыч подошел, угрюмо покачал головой. Потом пнул тяжелым сапогом мертвую рысь.

— У, будь ты проклята, извела у меня собаку! — выругался он.

Постоял, подумал немного, решительно сел и, вынув нож, принялся снимать серо-пятнистую мягкую шкуру.

Ее разостлали на носилках.

— Вот тебе мягкая постилочка, Серушко, — с теплой лаской обратился старик к собаке.

Серко услышал и пошевелил хвостом.

Израненного героя положили на носилки и понесли к лагерю.

Отчаяние Ермилыча улеглось и в затуманенных слезами глазах засветилась надежда.

Пятеро суток Серко лежал без движения. На безмолвные, полные тревоги, вопросы Ермилыча Николай Степаныч хмуро отмалчивался. — он и сам начинал терять надежду на выздоровление собаки. Но недаром в жилах Серко текла унаследованная от предков волчья кровь. Она победила. На шестые сутки Серко, к общей радости, сделал попытку подняться сам, но не смог и только поднял большую лобастую голову. Когда же ему дали воды, — начал жадно лакать. А к вечеру даже съел кусок глухариного мяса.

— На поправку, значит, пошло дело, Николай Степаныч? — спрашивал Ермилыч и боялся верить.

— На поправку, дружище, на поправку. Денька через три-четыре встанет на ноги, а через десяток, пожалуй, и на охоту пойдет.

— Ну, гора с плеч! — облегченно вздохнул Ермилыч. — А, ведь, я, признаться, уж совсем хоронить его собрался. Побродим, значит, еще, Серушко? Поохотимся, а?

Серко лизнул воспаленным языком лицо наклонившегося хозяина.

VII. Рыболовы

Без собаки плохая охота. Да Ермилыч и не решался далеко уходить. Ему все казалось, что стоит только отойти, как Серко без него кончится.

Мясной стол заменили рыбным, дополняя грибами и ягодами.

Один из нешироких боковых протоков Угры Ермилыч перегородил «заездком» — частым невысоким плетнем, с тремя пролетами. В пролетах были поставлены «морды». Но в них попадалась больше мелкая рыбешка — молодые налимишки, мелкие окунишки да чебаки.

Ермилыч решил поудить харюзов — отменно вкусной рыбы быстрых и чистых рек.

Искусство удить — такое же мудреное искусство, как и охота.

Достигается оно только долгим опытом и внимательным наблюдением. Нужно знать места, изучить повадки рыбы, уметь выбирать время, наладить как следует удочку, знать, куда и как ее закидывать, — словом, нужно знать десятки разных мелочей. Искусство же ловить харюзов — необычайно быстрых, чутких и осторожных — вдвойне мудреное дело.

Ермилыч в совершенстве постиг тайны рыболовства. Дома про него говорили, что он знает «слово» — охотничье и рыболовное.

Оставив у постели больного «дежурных врачей», Ермилыч, Сергей и Дмитрий отправились вниз по реке. В руках у каждого длинные и упругие, хорошо выдержанные вересовые удилища. За плечами «пайвы» — плетеные из берестяных лент глубокие коробки. Это — для рыбы.

Прошли уже около двух километров, а Ермилыч все еще не выбрал места.

— И что он привередничает? — негодовал Сергей. Не безразлично ли, где удить?

— Вероятно, нет. Он уж знает, где и как, — ответил вполголоса Дмитрий.

Ермилыч наконец остановился. Внимательно осмотрел место и, видимо, остался доволен.

— Эх, и хорош переборчик! — похвалил он. — Вот уж здесь мы половим харюзков.

Реку от берега до берега перегораживала гряда крупных валунов. Тысячелетним напором воды камни отшлифованы до блеска. Быстрая Угра как будто немного затихала перед этим барьером, а затем, набравшись силы, решительно и шумно перебрасывалась через камни. Разбивалась на тысячи маленьких водопадов, играя на солнце радугой перламутра.

Ермилыч начал «направлять» удочки.

— Встанем-ка вот здесь, — показал он на средину реки, метра на четыре выше перебора.

— Как, неужели будем стоять прямо в воде? — удивились его спутники. Они раньше удили только с берега или же с лодки.

— А кто же с берега харюзов ловит? Да вы не бойтесь — не глубоко здесь. Вода не сильная — стоять можно. А вы, однако, лучше посмотрите сначала, поучитесь со стороны, с бережка.

Ермилыч разулся, высоко засучил штаны и, осторожно передвигаясь по скользкому каменистому дну, остановился на средине. Неторопливо насадил на крючок слепня, поплевал на него по рыбацкому обычаю, широко расставил ноги, чтобы крепче держаться, и, описав удилищем широкий круг над головой, забросил в воду лесу.

Недолго пришлось ждать.

— Вот он, голубчик! — довольно крякнул Ермилыч и ловко выхватил из реки длинную лесу. На крючке серебром сверкнул крупный харюз.

— Ступай-ка сюда! — И он отправил пленника в пайву.

Ребята больше не желали оставаться наблюдателями. Быстро скинули сапоги и, шлепая по воде босыми ногами, устроились невдалеке от Ермилыча.

Дмитрий закинул удочку почти так же ловко, как Ермилыч. У Сергея — неудача. Леса то опутывала, то падала совсем близко.

— А ты без выкрутасов — попросту, из-за плеча, посоветовал старик.

Леса упала, наконец, куда нужно. Весь напрягаясь, Сергей следил за ней с пристальным вниманием. Да, это совсем не то, что на Волге или на Оке. Ничего не видно, поплавка нет и подрагивающая от быстрой струи леска затерялась в кипении звенящего перебора. Не поймешь — клюет или просто водой дергает.

Вдруг рука почувствовала легкое прерывистое подергивание. Нет, это уж не струя, это клюет рыба.

Сергей порывисто выдернул лесу, — сверкнул харюз и почти у самых ног сорвался с крючка и упал в воду.

— Что же это такое! — чуть не плакал от досады Сергей.

— А ты, паренек, не торопись, не дергай смаху-то, — оторвался от своей удочки Ермилыч. — Вишь, ты ему губу прорвал, вот он и ушел. А ты дай ему как следует забрать насадку-то, да сначала тихонько поведи, а потом уж и покрепче возьми,

Димка укоризненно покачал головой, как будто старый опытный рыболов.

Урок Ермилыча не пропал даром. Дальше уже было удачнее. Сергей вытащил трех хороших харюзков, правда, не без неудач — еще два упали в реку, — но это не беда.

В увлечении рыболовы не замечали, как щекотала ноги мелкая рыбешка, как кусали слепни и жалили свирепые северные комары.

А Ермилыч уверенно и спокойно вытаскивал рыбу за рыбой. Часа через два его пайва была почти полна.

— Ну, ребятки, на сегодня будет с нас. Пойдем-ка на стан да угостим Николая Степаныча с Мишей свеженькой ушкой.

— Григорий Ермилыч, еще немножко, — упрашивали ребята. — Рыба только что расклевалась!

— Ну куда нам столько? — смеялся Ермилыч. — Харюз — рыба нежная, зря только проквасим. Зачем жадничать — много еще дней впереди-то!

На обратном пути завернули посмотреть заездок. В одной из «морд» оказались два небольших налима, остальные были пусты и даже без травяных затычек.

— Вот оказия! — удивился Ермилыч. — Кто бы это мог затычки-то повыдергать?

Он долго и внимательно рассматривал ограбленные «морды». Одна была слегка погрызена.

— Водяная крыса? — вслух думал Ермилыч. Да нет — куда ей! Не иначе, как выдра. Погоди же… Я тебя дойму.

— Превосходная рыба! — восхищался Николай Степаныч, уписывая жирного харюза и «наваристую», по выражению Ермилыча, уху. — Ты, Ермилыч, у нас прямо универсальный человек — и охотник, и рыболов, и повар. А кстати, ребята, к какому семейству принадлежит харюз, или, правильнее, хариус?

Ребята переглянулись и молчали.

— Откуда же нам знать, Николай Степаныч? — отозвался за всех Сергей и положил на лопух «тарелку» — крупный кусок рыбы.

— Эх, вы, рыболовы несчастные! Запомните же — из семейства лососевых. Семга, лосось, форель, сиг, мойва, ряпушка, таймень — все это родственники хариуса. Лососевые рыбы чрезвычайно широко распространены и населяют, главным образом, реки и моря северного полушария.

— Таймень, а по-здешнему — «тальмень» — водится и в наших местах, — вставил Ермилыч, посыпая рыбу крупной солью. — Только у нас его здесь больше линем зовут.

— Линем? — изумился Николай Степаныч. — Да линь же совсем из другого семейства — из семейства карповых.

— Ну, там из карповых али из другой какой фамилии — нам это все равно. Лишь бы рыба хорошая водилась да вдоволь ловилась, — посмеивался Ермилыч, обсасывая рыбью голову. — А я, вот, все думаю, Николай Степаныч, как бы нам вора поймать, который в «морды»-то лазит.

— Ты полагаешь — речная выдра? — спросил Николай Степаныч.

— Кроме — некому. Она, подлая. На ночь надо будет в закрадочку сесть. Авось опять понаведается к «мордам»-то.

— Григорий Ермилыч, а нам можно? — встрепенулся Дмитрий.

Выдру он видал только на воротниках дамских шуб, а тут представлялся случай увидеть ее живую, на свободе.

— Можно-то можно, — ответил Ермилыч, — только не всем табуном, а то нашумим, напугаем. Хитрая она тварь, выдра-то, сторожкая. Видит и слышит хорошо, да и нюх у ней не хуже собачьего. Ну, да ничего, обманем и ее, шельму.

Пришлось бросать жребий, кому идти с Ермилычем. Счастливцем оказался Михаил.

Заговор против выдры начинали приводить в исполнение еще засветло. Ермилыч наскоблил еловой серы, растопил ее и смазал подошвы своих и Михаиловых сапог. Потом оба обулись, прошлись немного по лесу и налепили вторые подошвы — плотный слой опавшей хвои.

— Поди-ка разберись теперь, чем пахнет! — хитро подмигнул Ермилыч в сторону заездка.

На закате заговорщики отправились к заездку. Облюбовали здесь хорошую раскидистую сосну и устроились на толстых сучьях на вышине человеческого роста.

— Выше не надо, — шепотом объяснял Ермилыч Михаилу, — может случиться, что поранишь только, так надо, чтобы успеть соскочить да прикончить, пока до воды не добралась. В воде-то ее, шельму, никак уж не достанешь. Ну, а теперь будем сидеть тихо.

Оба замерли. Ермилыч прислушивался и, зорко всматриваясь, держал наготове ружье.

Солнце село. Неслышно подошла ночь с неблекнущей рубиновой зарей и тысячами трепетных звезд.

Все еще сказываются отзвуки белых майских ночей, и глаз без особенного напряжения может видеть на расстоянии двадцати пяти — тридцати метров.

Звонче, чем днем, играла река. Где-то перекликались, перелетая с места на место, маленькие неугомонные кулички-авдотки. Крякнула засыпающая утка. В тихих глубоких местах плескалась крупная рыба, вероятно, щука или таймень.

Ермилыч с Михаилом неподвижно сидели уже около часа. Заныло тело, хотелось пошевельнуться, переменить положение, но нельзя. Выдра может быть где-нибудь близко.

Вдруг Ермилыч подался вперед и взял на изготовку ружье.

Неужели? Да, по берегу, не спеша, направлялось к заездку длинное, низкое, издали похожее на таксу, животное.

Короткая молния выстрела на мгновение осветила лицо Ермилыча. И тотчас же он соскользнул на землю и бегом, совсем по-молодому, побежал к реке.

— Не уйдешь, — прохрипел он и, наступив на кого-то ногой, ударил тяжелым прикладом.

— Готово! Слезай, Миша, посмотри-ка, какого зверька залобовали! — крикнул Ермилыч, вынимая из ружейного ствола пустую гильзу патрона.

Михаил, волнуясь, спрыгнул, до крови оцарапал руку и, не обращая внимания на царапину, подбежал к охотнику.

— Так вот она какая! — присел он перед выдрой на корточки.

Длинная, почти в метр, не считая хвоста, она распласталась на прибережном песке, вытянув короткие перепончатые лапы, как будто плыла. Круглая, похожая на кошачью, голова с маленькими закругленными ушами. Толстый у основания и постепенно суживающийся почти полуметровый хвост вытянут прямо, как руль.

Михаил погладил блестящий и мягкий темнобурый мех.

— Какая прелесть, — вполголоса сказал он. — И какая она большая, однако!

— Бывают и больше, да и мехом потемнее, — заметил Ермилыч, перевертывая выдру на спину. Да ничего, сойдет и эта. — Рубликов полтораста дадут.

— Полтораста рублей! — удивился Михаил.

— Выдра ноне в цене. Говорят, за границу идет. А ты не дивись, что много. У нашего брата, охотника, когда густо, а когда и пусто. Иной месяц ни копейки не заработаешь, а то, бывает, сразу посчастливит, как сейчас вот.

Михаил потрогал перепончатую лапу выдры.

— Замечательно, настоящее весло.

— Да еще какое, брат, — подтвердил Ермилыч. — Она и бегает не плохо, а уж плавает — что тебе по верху, что в воде — прямо как рыба. Ты, наверно, подивился даве, как я камешком с дерева-то упал. Нельзя иначе. Ты ее как тяжело не порань, а ежели прозевал да до воды дал доползти, кончено — уйдет, как пить даст. Она и нору-то в воде роет.

— Неужели? А как же она дышит? — спросил Михаил.

— Из воды она только лаз делает, глубоконько, так аршина полтора, а то и два под водой-то, а потом, значит, исподволь кверху поведет — в берег-то, и уж в земле просторное логово выроет. Поди-ка, вот, доступись до нее!

— А зимой, когда река замерзнет, как? — допытывался Михаил.

— Лед выдре нипочем. Плавает подо льдом — лучше не надо. Доберется до полыньи, подышит и опять назад. И ведь никогда не ошибется, всегда подо льдом дорогу домой найдет. Ну, что ж, тронемся? — поднялся Ермилыч и перекинул длинное туловище выдры через плечо.

Они пообчистили подошвы и зашагали назад.

— Черт возьми, я устал записывать ваши охотничьи подвиги! — шутливо встретил их довольный Николай Степаныч.

А Михаил далеко за полночь рассказывал жадно слушавшим товарищам историю этого замечательного охотничьего похода. Он немножко увлекался и чуточку присочинял. Нельзя же иначе!

Ермилыч слушал сквозь сон и посмеивался в бороду.

С этих пор к заездку уже никто чужой не подходил, и рыбный стол был обильным.

VIII. Пещера

На маленькую речонку, прорезавшую путь в толщах древних каменноугольных известняков, как-то не обращали внимания. Много их, таких безымянных речек в синегорских дебрях. А между тем именно здесь, всего лишь в полкилометре от лагеря, их ждало замечательное открытие.

И открытие это сделал Михаил.

Он пробирался по узкой полоске гравия между речкой и обрывистым известковым берегом. Так было хорошо, так легко и свободно дышалось, что хотелось запеть или громко крикнуть. И он закричал по направлению к лагерю:

— Ребята, эй!

И тотчас же берег отозвался гулким эхом пустого пространства. Михаил удивился. Крикнул еще раз, немного потише, — и опять где-то совсем близко откликнулось в пустоте эхо.

— Странно, — вслух подумал он, — совсем как из пустой бочки.

Он раздвинул густые заросли прибрежного ивняка и все понял.

— Пещера! — ахнул он.

В отвесной стене известняков виднелось почти круглое отверстие около метра в поперечнике.

Дрожащими руками Михаил зажег спичку и, просунув голову в отверстие, осветил внутренность. При слабом свете маленького огонька он успел рассмотреть только смутные очертания пещеры и какие-то блестящие искры вверху, на своде.

— Нет, так не годится, — пробормотал он, когда догорела спичка и обожгла пальцы.

Он зажег сухую ветку и при более ярком освещении рассмотрел пещеру — большую, высокую, сверкавшую искрами.

Но было жутко оставаться одному в этом необычайном помещении. Он вылез и помчался к лагерю так, что сердце готово было выпрыгнуть из груди. Еще издали, едва завидев дымок костра, он крикнул во всю силу легких:

— Товарищи!

Спокойно препарировавший пойманную накануне водяную крысу, Николай Степаныч вздрогнул и уронил пинцет. В голосе Михаила ему почудился смертельный страх.

— Кто за ним гонится? — тревожно подумал он и поднялся навстречу. — Что с тобой, Михаил?

Ермилыч перестал помешивать варившуюся в котелке похлебку и пытливо смотрел на Михаила.

Дмитрий и Сергей бросили свои дневники.

— Товарищи! — подбежал запыхавшийся Михаил. — Я открыл…

Он не мог продолжать дальше и остановился перевести дух.

— Фу, напугал! — проворчал Николай Степаныч и, добродушно усмехнувшись, спросил:

— Уж не новую ли часть света?

— Нет, лучше — я открыл пещеру, замечательную пещеру!

— Шутишь, Миша? — серьезно, уже без улыбки спросил Николай Степаныч. — Где же это?

— Совсем близко. Вот здесь, на речушке.

— Так, может быть, просто щель какая-нибудь? — усомнился Ермилыч.

Михаил обиделся.

— Совсем не щель, а настоящая большая пещера. Я зажигал огонь и успел кое-что рассмотреть. Красота, — все блестит, как во дворце!

— А ты бывал во дворце? — насмешничал Дмитрий, торопливо натягивая сапог.

— А ну тебя! — досадливо отмахнулся Михаил, — не придирайся, пожалуйста. Попробуй-ка сам что-нибудь открыть!

— Ну, ну, тише, ребятишки! — вмешался Сергей. — Николай Степаныч, сейчас идем?

— Разумеется. Забирай, Сергей, карбидный фонарь, Дмитрий — лопатку, зубило и молоток. Я беру аппарат, Где магний? Ермилыч, ты с нами?

— А то как же? Тоже, ведь, и мне занятно посмотреть, что открыватель-то наш там выискал. Только вот варево-то, пожалуй, придется оставить пока.

— Конечно, оставить. Идем! Показывай, Миша, дорогу.

Когда пришли на место, Михаил несколько театрально отвел в сторону, как занавес, густой ивняк и торжественно показал темный зев пещеры.

— Ага, вот она! Ну-ка, Серега, зажигай фонарь, — распорядился Николай Степаныч.

Первым пролез Михаил, за ним остальные. Серко пещерами не интересовался и шмыгал в кустах.

Это была изумительная пещера. Когда голубоватый свет фонаря упал на высокий свод, там заискрились и заиграли тысячи белых известковых сталактитов. Большие и маленькие, отдельные и целыми снопами — покрывали они высокие своды сказочного грота и, казалось, оживали.

Природа, повидимому, давно уже закончила создание пещеры. Может быть уже тысячи лет назад иссякли последние капли подземного источника, выщелочившего пустоту и образовавшего известковые натеки. Здесь было совершенно сухо. Когда Николай Степаныч провел лучом своего маленького прожектора по стенам пещеры, — он вскрикнул от изумления. Светлосерые стены были испещрены рисунками.

Рука первобытного художника изобразила животный мир ледниковой эпохи — шерстистого носорога, пещерного медведя, мускусного быка, северного оленя, лося и… мамонта!

Николай Степаныч стоял в каком-то оцепенении. Потом оглушительно грянул:

— Ура! — и стиснул в объятиях счастливо улыбавшегося Михаила.

— Понимаете ли вы, что мы сделали замечательнейшее открытие, вернее, Михаил его сделал, — радостно говорил Николай Степаныч. — Ведь эти рисунки — неоспоримое доказательство, что человек и мамонт существовали здесь одновременно!

— Я не совсем понимаю, Николай Степаныч, в чем эти доказательства, — застенчиво сказал Михаил.

— Чудак ты этакий! — Да, ведь, чтобы нарисовать вот этого самого мамонта, — Николай Степаныч указал на рисунок косматого северного слона, — нужно было видеть его собственными глазами. Ведь, это же рисунки с натуры.

— Ах, да! Как это я не сообразил?

Острый охотничий взгляд Ермилыча ощупывал все закоулки пещеры. После тщательного осмотра пещеры пошли к лагерю. А утром перенесли туда лагерь. Сюда перетащили все пожитки, перед пещерой устроили новый завалень, сложили из камней очаг. Пещера стала их постоянной квартирой.

IX. Огонь и вода

Они встретили ее совсем неожиданно — среди веселого «сметника» как называют в Синегорьи смешанный лес. С вершины старой березы вылетел — так показалось ребятам — маленький парашют и плавно опустился на соседнее дерево. Ермилыч быстро вскинул двустволку и, почти не целясь, выстрелил в закачавшуюся ветку. На землю мягко упала белка-летяга.

— Ну, теперь Николай Степаныч будет доволен, — сказал Ермилыч, поднимая добычу. — А то стыдно на глаза показаться — столько места исходил, а все зря.

Было что-то древнее, напоминавшее вымерших летающих ящеров, в густошерстом коричневатосером зверьке, особенно в его соединяющих передние и задние лапки крыльях-перепонках.

— Ведь, вот как ладно сделана, — указал охотник ребятам на предохранительную окраску летяги. — Попробуй-ка вот, разгляди ее в лесу-то.

Дмитрий с Сергеем с интересом рассматривали редкого грызуна.

— Тоже белка? — спросил Сергей, ощупывая теплую еще летательную перепонку.

— Вроде. Только мехом против настоящей белки далеко не вышла. Ежели бы не для науки, так и ружье не стал бы поганить. А то Николай Степаныч… Стой, что такое?

Справа затрещали сучья, и совеем близко от них бешеным галопом промчался медведь.

— Что за оказия? За кем он гонится? — оторопел от неожиданности Ермилыч.

Еще не успокоились потревоженные медведем ветки, как раздался новый треск и, чуть не смяв Дмитрия, пронеслась пара лосей.

В стремительном беге животных, в диком блеске их вытаращенных от ужаса глаз Ермилыч прочел ответ на свой вопрос. Кто-то более страшный, чем люди, чем самые свирепые хищники, гнал их по трущобам. Это мог быть только огонь.

Ермилыч вздрогнул.

— Беда, ребятки, — крикнул он, — лес горит! Бежим!

Ребята побледнели. Они читали о лесных пожарах захватывающе-жуткие рассказы.

— Куда бежать? — дрогнувшим голосом спросил Дмитрий.

— Туда, за ними, — махнул рукой Ермилыч в сторону убегавших животных. — Они выведут. Только скорее, что есть духу, — огонь не шутит!

И все помчались, сколько хватало сил.

Колючие ветки царапали лицо и руки, рвали одежду. Валежник и колодник путался под ногами. Но они ничего не замечали. Только бы уйти, только бы спастись.

Лесная тревога разрасталась. Еще несколько лосей обогнало их. Пробежала рыжая лисица с высунутым красным языком. С шумом пролетела стая рябчиков. Вверху, прыгая с ветки на ветку, уходили белки. Обезумевшие животные неслись в одну сторону — на запад. Лисица бежала рядом с зайцем, лось — с медведем. Всех объединил в одну стаю страх перед огнем.

Сергей споткнулся о колодину и упал, больно ударившись головой о древесный ствол. У него потемнело в глазах, и он бессильно лежал — не мог подняться.

— Вставай, вставай, — тормошил его Дмитрий.

— Вставай скорей! — кричал Ермилыч. — Догонит! Слышишь — гарью пахнет!

Ветер принес едкий запах лесной гари.

Значит огонь где-то близко.

Сергей с трудом поднялся. Голова кружилась, лицо было в крови, ноги дрожали.

Но нельзя задерживаться ни минуты — иначе мучительная смерть.

А пожар надвигался, шел по пятам. Шел неумолимо прямо, ничем не задерживаясь, с каждой секундой выигрывая расстояние.

Лес быстро заполнялся дымной пеленой. Небо утратило голубой цвет, стало грязно-оранжевым. Солнце смотрело багровым шаром. Приговоренные к смерти деревья в этом жутком освещении казались призраками.

Уже совсем трудно дышать, в глазах красные круги, сердце стучит молотом — готово разорвать грудь. Тупое равнодушие овладело Сергеем. Стало совсем безразлично, догонит их огонь или нет. Смертельно усталое тело требовало только одного — покоя.

— Григорий Ермилыч, больше не могу, — полубессознательно прохрипел он.

— Не останавливайся! — яростно рявкнул Ермилыч.

Но Сергей остановился, зашатался и упал без сознания.

Последнее, что он помнил, — это малиновый язык пламени, где-то близко мелькнувший среди дыма.

— Эх, ты, грех какой, — пробормотал Ермилыч.

Он растерялся только на мгновенье. Потом передал Дмитрию ружье, а сам поднял Сергея и, взвалив вялое и послушное тело на плечи, грузно и быстро зашагал вперед.

А сзади совсем уже близко гудело надвигавшееся пламя. Еще немного — и конец.

Но усталые ноги почувствовали мягкий, влажный мох. Лес поредел, и беглецы вышли на окраину обширного болота.

Дмитрий, не разбирая ничего, повалился на зеленые кочки.

— Ну, пронесло, — широко вздохнул Ермилыч, спуская свою ношу между кочек.

Влажная болотная почва подействовала на Сергея, как холодный оживляющий душ. Он пришел в себя, поднялся и, полубезумно озираясь, спросил:

— Ермилыч, Дима, как же мы? Что такое было?

— Ушли, паренек, ушли, — уже спокойно ответил старик. — Можно сказать, из самого огня выскочили. Да… А я, признаться, опасался, что живьем сгорим. Беда, что было!

Старик не сказал Сергею, что вынес его на своих плечах. Пусть думает, что сам добрался до болота. Он погрозил Дмитрию пальцем и незаметно показал на Сергея. Дмитрий кивнул головой.

— А пожар? — вновь спросил Сергей, вспоминая, как страшный сон, их безумное бегство.

— Вон, смотри, — показал Ермилыч на лесную опушку.

Нет, это не было сном. Огонь огибал болото, повторяя извилины его очертаний. Это был «низовой» пожар^[5]. С непередаваемым гулом, воем и Треском быстро подвигалось темно-малиновое пламя, совсем не похожее на привычный и приветливый огонь печи или костра.

Мгновенно, как порох, вспыхивали сухая хвоя и валежник. С треском загораясь, пылали яркими факелами молодые сосны и елки. Но старые деревья стояли непоколебимо — огонь губил только нижние ветви, лизал красными языками их стволы и бежал дальше, оставляя после себя почерневшую дымящуюся землю. Густые облака темного дыма поднимались над лесом.

Ермилыч и ребята оказались в осаде. Сзади — зыбкое болото, спереди и с боков — еще не погасшее пожарище.

— Подождем, видно, — сказал Ермилыч, покряхтывая и усаживаясь на косматую кочку. — Передохнем маленько.

Отдохнуть действительно не мешало. Когда миновала опасность, почувствовали все, до чего устали и обессилили. Даже выносливый и привычный Ермилыч весь размяк.

Долго сидели, перебирая в памяти жуткую картину пожара.

— Сколько лесу погибло, — вздохнул Дмитрий, глядя на пожарище.

Ему, жителю безлесной местности, больно было смотреть на это бессмысленно-стихийное уничтожение лесных богатств.

— Это еще что — пустяк, — пренебрежительно махнул рукой Ермилыч. — Какой это пожар! Бывает, по неделями горит, не утихает. Вот ты тогда посчитай-ка, сколько лесу огонек-то изведет. Ну, да ничего — сильна земля-матушка. Годков через двадцать — тридцать и не узнаешь, где горело — все заново обрастет.

— Отчего пожары начинаются? — недоумевал Сергей. — Ведь, сюда, вероятно, ни один человек, кроме нас, не заглядывает.

— Это и без человека можно, — ответил старик. — Иной раз от молнии загорится, а то бывает, что качается от ветру дерево, трется сучок о сучок, сухара об сухару — нагреется да и вспыхнет. А там уж и пойдет чесать. Ну, только и человек порой здесь не без греха. Иной раз наш брат-охотник уйдет со стану, а костерок не погасит, а то и цыгарку с огоньком бросит. Думает — ничего, а оно, гляди, и распылалось.

К беспорядочному шуму уходившего пламени присоединился новый звук — могучий гул близкой прозы. Из-за леса навстречу пожару выплывала темно-лиловая туча. Зигзаги голубых молний прорезывали тяжелые громады облаков. Подавляющими раскатами беспрерывно рокотал гром.

— Ну, вот и конец пожару, — показал Ермилыч на тучу.

Он тщательно осмотрел патронташ, заткнул пучком травы стволы своей централки, достал из кармана спички и переложил их в безопасное место — под непромокаемую оленью шапку.

— Зальет нас, — затревожился Дмитрий. — Может быть, лучше в лесу укрыться?

— Сиди, сиди, — удержал его старик. — Какой тут лес! Теперь, брат, такая кутерьма пойдет — беда! Задавит! А здесь хоть и вымокнем, да целы останемся.

Скоро убедились, как прав был Ермилыч.

Туча дохнула невероятной силы вихрем. Со свистом и воем пронесся он по краю болота, смахнул Ермилыча и ребят на землю, как сухие листья, и яростно врезался в гущу леса.

Под его напором, как спички, ломались молодые ели и сосны, с корнями вырывались столетние деревья. Начался такой треск и грохот, что в нем утонули даже могучие голоса грозы, и ослепительные молнии, казалось, полыхали беззвучно. Ребята сидели оглушенные и совершенно подавленные.

Туча заволокла все небо, и яркий день превратился в угрюмые сумерки. В лесу, неясным силуэтом выделявшемся на фоне темных облаков, мрачно алел огонь пожара. Наступила тишина. Природа, казалось, замерла в ожидании нового шквала.

И вот раздался громовой удар — такой близкий, такой оглушающе мощный, что вздрогнули не только сжавшиеся в кучу трое людей, — вздрогнула даже земля. А потрясающий звук ушел дальше и раскатился бесконечным эхом.

Раздался второй удар, и хлынул ливень. Это был даже не дождь, а целые потоки воды, тяжелые, прибивавшие к земле траву, кустарник и людей. Сильный ветер ломал водяные струи, они хлестали отовсюду — сверху, спереди, с боков и сзади. Не было никакой возможности укрыться от них, оставалось одно — сидеть, сжавшись в комок, уткнувши лицо в колени.

Ливень быстро погасил лесной пожар.

В болотную низину со всех сторон стекала вода, и болото превращалось в озеро.

А небо разражалось беспрерывными молниями и громовыми раскатами. Вот одна из молний — длинный, волнистый и ослепляющий пучок голубых огней — сверкнула совсем близко и ударила в старую раскидистую сосну. Дерево разом вспыхнуло, разлетелось блестящим фейерверком осколков и тотчас же погасло.

Гроза бесновалась около часа. Потом громовые раскаты стали реже, дождь слабее, порывы ветра тише. На западе показался голубой просвет, быстро расширился, и скоро ярко засияло солнце. Туча ушла на восток, сопровождаемая радугой.

— Ну, что, ребятки, живы-таки остались? — шутил Ермилыч, выжимая мокрую до последней нитки одежду.

— Живы, — бодро отозвались ребята.

— Ну то-то и есть! То ли еще бывает! Эх, вся-ко бывало, да проходило.

Ливень освежил всех, промыл полученные во время бегства многочисленные царапины. От физической усталости не осталось и следа.

Ермилыч снял шапку и осмотрел спички — сухи. Осмотрел патроны, жестяночку с солью — все в полной исправности.

— Вот хорошо! Теперь надо костерок развести да пообсушиться маленько. Пойдемте-ка!

Пробираться по лесу было не легко. Гроза сломала и повалила множество деревьев. Они лежали повсюду.

— Вишь, ведь, как начертоломило, — ворчал Ермилыч, пробираясь через завалы.

Как уныл и неприветлив обезображенный пожаром лес! Молодые деревья стояли без хвои, без листьев, со скорченными ветвями, старые — с потемневшими, закопченными стволами. Под ногами вместо травы, мха и остро пахнувшей рыжей хвои — черное месиво мелких углей и золы. Скорее бы выбраться отсюда в свежий, нетронутый огнем, лес.

На потемневшей, пересеченной упавшей сухарой, полянке — небольшой черный бугорок. Ермилыч подошел, наклонился и крикнул:

— Посмотрите-ка, ребятки, какая находка!

Это был мертвый маленький медвежонок — весь опаленный, с потрескавшейся кожей. Вероятно он заблудился в дыму и, брошенный обезумевшей от страха матерью, погиб от пожара.

— Бедняга! — пожалел Сергей.

— Что же, нам очень даже кстати, — равнодушно сказал Ермилыч, поворачивая медвежонка. — Дичинка-то сама к нам пришла.

— Неужели можно есть? — усомнился Дмитрий.

— А то как же? Не все ли равно, что от огня, что от пули? А медвежатинка — штука хорошая. Сейчас вот и попробуем.

Сухара оказалась прекрасной растопкой. Из нее натесали смолистых щеп, и скоро запылал веселый костер.

Скинули сапоги и мокрую одежду, развесили на колышках около костра. Солнце грело, не скупясь, и можно было оставаться даже без белья, — комаров и прочий «гнус», как выражался Ермилыч, разогнало пожаром и ливнем.

Пока ребята следили за костром и просыхавшей одеждой, Ермилыч потрошил медвежонка.

— Жирный, — хвалил старик неожиданную добычу. — Только шкурка никуда не годится — вся полопалась.

Покончив с медвежонком, Ермилыч выделал и вывесил для просушки шкурку белки-летяги. Спрятанная в одном из многочисленных карманов ермилычевой «сбруи», она не очень пострадала от ливня.

Ермилыч еще раз показал свое искусство повара. Когда из-под углей костра были извлечены завернутые в лоскутки кожи хорошо пропеченные куски медвежьей грудинки и околохребтовой мякоти, ребята, попробовав, заявили, что никогда еще не едали такой вкусной вещи. Сочное и нежное мясо, с особенным привкусом лесной дичинки, было действительно превосходно.

— Прямо тает во рту, — восхищался Сергей, отправляя в рот кусок за куском.

— Именно, тает, — бормотал Дмитрий, показывая на быстро исчезавшее жаркое.

— Проголодаешься, так все съешь за милую душу, — скромничал старый охотник.

Солнце показывало уже около трех. Пора подвигаться и к ночлегу — ведь они почти десять часов назад оставили лагерь.

— Напились, наелись, в царскую одежду оделись, — шутил Ермилыч, облекаясь в просохший пиджак. — Теперь можно и в путь-дороженьку.

Погасили костер и сытые, отдохнувшие отправились «домой» — к пещере.

Остатки медвежонка — передние лопатки и окорока — Ермилыч упрятал в охотничью сумку.

— Пускай и Николай Степаныч с Мишей побалуются медвежатинкой-то.

Часа через два они уже сидели под сводами пещеры, угощали «домоседов» медвежатиной и рассказывали о своих приключениях. С большим интересом слушал Николай Степаныч и Михаил новую главу из книги лесных похождений.

— Да, — задумчиво сказал Николай Степаныч, попыхивая трубкой, — много еще неизученных и неиспользованных человеком сил природы. Сейчас, вот, они вредят нам, но близко уже время, когда человеческий гений изучит и подчинит их себе. Наука, в особенности наша советская наука, делает огромные успехи. Можно представить себе, какой неиссякаемый источник энергии дадут тогда солнечная теплота, сила ветра, атмосферное электричество. Это будет новая, громадная техническая революция.

X. Без старших

Северное солнце не так расточительно, как крымское или кавказское, но летом оно светит и греет чуть не двадцать часов в сутки. Ребята загорели — не крымским «пляжевым» загаром, который так эффектно окрашивает кожу, а основательным. пронизывающим все тело, загаром севера.

Воздух северных лесов — неисчерпаемый источник озона и кислорода. Он освежил кровь, вычистил легкие, научил их полно и глубоко дышать.

Суровая природа севера — прекрасный воспитатель. От продолжительных прогулок, от преодоления различных препятствий — стали упругими и крепкими мускулы, сделались зорче глаза, тоньше слух, выработалась острая наблюдательность, уменье выходить из затруднений.

Однажды Николай Степаныч созвал перед пещерой «маленькое совещание».

Он развернул крупномасштабную карту и начал несколько торжественно:

— Мои юные товарищи! За два месяца нашей лесной жизни вы многое видели, многое почерпнули из прекрасной живой книги природы. Вы, можно сказать, созрели. Попробуйте показать эту зрелость на деле.

Он остановился, обвел взглядом свою маленькую аудиторию и встретил ответный взгляд шести недоумевающих глаз.

— Попробуйте выдержать экзамен на эту зрелость, иначе говоря — провести хотя бы небольшую экскурсию самостоятельно, без «старших». Что вы на это скажете?

Ребята переглянулись и расцвели радостными улыбками.

— Возражений нет? Принято единогласно, — шутливо сказал Николай Степаныч.

— Куда? Когда? — засыпали его нетерпеливыми вопросами Сергей и Дмитрий.

— Сейчас все выложу по порядку, — спустился с торжественного тона Николай Степаныч.

— Куда? Вот смотрите. Вы идете отсюда вверх по Шудье — до ее истоков. Оттуда по водоразделу переходите до реки Вадьи и направляетесь по ней до впадения в Угру и по Угре возвращаетесь в лагерь. В общем сделаете круг около ста километров. Не слишком много? Как по-вашему?

Нет, это расстояние не пугало их. Не страшны были и трудности и возможные опасности. Ведь их трое молодых, сильных и уже привыкших ко всевозможным лесным неожиданностям. Вот если бы еще и Серко с ними! Как на это посмотрит Ермилыч?

— Ну, друг мой, Григорий Ермилыч? — обратился к охотнику Николай Степаныч. — Слово за тобой. Что скажешь?

Ермилыч подумал, пожевал губами и ответил:

— Надо быть, Серко пойдет с ними. Ведь на этакую путину, что Николай Степаныч загадал, — деньков пяток надо. Как же без собаки-то!

— Прекрасно сказано, благородный следопыт, — похлопал Ермилыча по плечу Николай Степаныч, — А теперь продолжаем. Вы спрашиваете — когда? По моему — завтра. Зачем далеко откладывать? Погода стоит хорошая. Согласны?

— Согласны, согласны! — ответил дружный хор молодых голосов.

— Теперь последний вопрос — зачем. Это будет уже посложнее. Прежде всего — не нужно ставить больших и сложных задач. Помните — «лучше меньше, да лучше». Я уже немножко подумал об этом. Нужно будет, мне кажется, проверить карту, по простой глазомерной съемке нанести на нее все ручьи и речки, каких не обозначено, и вычеркнуть все лишнее.

Это первая и серьезная задача.

Вторая — заснять и местами зарисовать наиболее интересные и характерные ландшафты. Не нужно брать широких видов и так называемых красивых картин, лучше брать небольшие, новыразительные кусочки — изгиб речки, группу деревьев, заросль папоротников, береговые обнажения горных пород и, если удастся, то какое-нибудь животное — зверька, птицу — в естественной обстановке. Но это уже идеал и не обязательно.

Третья и последняя задача — внимательно просмотреть, где можно, обнажения горных пород, отметить их на карте, зарисовать и записать, взять хорошие образцы этих пород.

Все остальное — уже сверх программы и зависит и от вас и от случая.

Наконец — об исполнителях, об «ответственных исполнителях».

Проверку карты следует, по-моему, поручить Сергею, хотя бы для того, чтобы в будущем не блуждать, — подмигнул в сторону Сергея Николай Степаныч.

Сергей покраснел.

— Фотосъемку и зарисовки, — продолжал Николай Степаныч, — конечно, Михаилу, — он у нас общепризнанный художник и фотограф.

— Ну, а геология остается на долю Дмитрия. Итак, роли, как будто, распределены.

— Не совсем, — возразил Дмитрий. — А кто же будет возглавлять нашу экскурсию?

— Гм, громко сказано, — усмехнулся Николай Степаныч. — Ну, что же, если так нужно, предлагаю в «начальники» Михаила. Согласны?

Никто не возражал. У «начальника» лицо стало очень важным.

— Да, — вспомнил еще Николай Степаныч, — а как же мы назовем эту экскурсию? У нее три основных задачи, следовательно, она по существу комплексная. Назовем ее «Экскурсия юных натуралистов бассейна верхней Угры»? Идет?

— Ура! Да здравствует «экскурсия юных натуралистов»! — восторженно закричал Сергей, бросая вверх шапку.

— Да здравствует ее доблестный начальник! — подхватил Дмитрий.

И оба они начали тормошить Михаила.

— Да ну вас! — отбивался тот.

Ермилыч добродушно усмехался и покачивал кудластой головой:

«Эх, молоды еще!»

Сборы начались с вечера. Ермилыч готовил патроны, смазывал и чистил ружья, осматривал обувь. Михаил заряжал кассеты, подбирал карандаши, блокноты.

Сергей с Дмитрием хлопотали больше всех — ведь у них была такая ответственная задача — проверка карты и изучение недр.

Один лишь Серко оставался спокойным. Он нежился около нодьи и не обращал внимания на мошкару, десятками застрявшую в его густой шерсти.

Кончены сборы и наставления старших. Нужно покрепче уснуть — завтра далекий и неизвестный путь.

Рано утром «Экскурсия юных натуралистов» вышла из лагеря.

— Помните, ребята, — поменьше выстрелов, побольше наблюдений, — напутствует их Николай Степаныч.

Путешествовать по карте в классе или дома легко. Но пробираться по тем местам, которые изображены на гладкой бумаге — совсем другое дело. Единственный путь — извилистое русло быстрой Шудьи.

Впереди «начальник экскурсии» — Михаил. Бессознательно подражая Ермилычу, он идет неторопливо, немного наклонившись вперед и стараясь придать своему юному и живому лицу каменно-равнодушное выражение старого опытного охотника.

За ним гуськом идут остальные.

Идут тихо, напряженно всматриваясь в окружающий лес.

Только Серко не соблюдает исследовательских приемов — он то бежит впереди, то пропадает в лесной чаще, — откуда порой доносится его громкий заливистый лай.

Вот и сейчас… Из дремучей трущобы послышался его лай, с новыми, неизвестными ребятам оттенками.

— Уж не медведь ли? — забеспокоился Михаил и, остановив жестом товарищей, начал осторожно пробираться на лай. Ружье — на-готово.

— Тьфу, дурачина ты этакий, — послышался через минуту его голос из чащи. — Идите-ка сюда, посмотрите, кого нашел Серко!

Ребята подошли на зов, увидели, в чем дело, и звонко расхохотались.

Серко яростно наскакивал на какие-то желтовато-серые пушистые комки и тотчас же испуганно-сердито отступал. Это была тройка еще не совсем оперившихся и не умевших летать совят. Крупные, величиной чуть не с курицу, они прижались друг к другу, свирепо вращали большими янтарно-желтыми глазами и молча мужественно отбивались изогнутыми клювами, крыльями и когтистыми лапами.

Храброго Серка отстранили. Когда же лесные дикари немного успокоились и замерли, — Михаил сделал фотографический снимок. Это был замечательный трофей, гордость Михаила. Еще бы, ему удалось заснять редких птиц в естественной обстановке, что не всегда удается и настоящему натуралисту!

— Нужно одного взять для чучела, — предложил Дмитрий.

Но Михаил строго посмотрел на него и напомнил слова Николая Степаныча:

— Поменьше выстрелов, побольше наблюдений. Разве не достаточно снимка и описания? Запиши, сделай милость, все, что видел, в свой блокнот — и баста!

Дмитрий сконфуженно почесал затылок и полез в сумку за блокнотом.

— Везет Мишке, — завистливо подумал сн, — пещеру открыл, а сегодня этот снимок. Ну, да подождем, может быть, и мне что-нибудь удастся.

Дорога — типичная шохра. На влажной, почти сплошь покрытой моховым ковром, почве — ель, пихта. Много погибших деревьев стоят, прислонившись к живым. Здесь так тесно, что упасть некуда, и часто засохшее дерево стоит многие годы, пока не разломится на куски и не свалится на землю. Здесь оно быстро превращается в труху, и тогда на нем выростает молодняк, чтобы потом, и самому состарившись, дать дорогу другим. Так идет круговорот жизни.

Иногда попадались более высокие и сухие участки, и на смену хмурой ели приходили веселые сосны, вересовник, а по берегу речки буйно разрастались рябина, шиповник и малина, с начинавшими уже созревать ягодами. Часто встречались маленькие полосатые бурундуки^[6], они легко бегали по деревьям, становились на задние лапки и задорно посматривали сверху на двуногих чудовищ.

К вечеру добрались до высокого водораздела между Шудьей и Бадьей. Это был тот «волок», который по указанию Ермилыча нужно было пересечь в западном направлении, чтобы попасть на Бадью.

Пора на ночлег. Приют им дала старая раскидистая сосна.

— Ребята, давайте устроимся по-робинзоновски, — предложил Сергей.

— Как это? — не понял Михаил.

— Устроим на ветвях настил и расположимся как на балконе.

— Вечно ты, Сережка, с фантазиями, — осадил его Михаил. — Ну, чего ради громоздиться на куриный насест?

— Для безопасности.

— Да кто же тебе угрожает? Сам знаешь, что на огонь никто из зверей не посмеет подойти.

— Ну… — Сергей запнулся. — Змеи, например.

— Выдумываешь. Никаких змей здесь нет

— Ну, мало ли что еще, кроме змей, может повредить, сырость, например, — защищал свою затею Сергей.

К нему присоединился Дмитрий, и «начальник экскурсии», махнув рукой, согласился.

Нарубили еловых жердочек, расположили их помостом на двух толстых горизонтальных сучьях, устлали пихтовыми ветками — и великолепная спальня готова. А внизу под сосной соорудили нодью, конечно, не такую, как налаживал Ермилыч, но все же не плохую. Горит ровно и хватит на всю ночь, а больше ничего и не надо.

Когда после сытного ужина захваченными из лагеря холодными рябчиками и набранными по дороге белыми грибами улеглись на «балконе», — то даже Михаил нашел, что это совсем не плохо.

Легкий ветерок слегка покачивал сосну вместе с «балконом». А в ажурных прорезах темной хвои сверкали звезды — такие прекрасные и манящие, что не хотелось ни о чем говорить, ни о чем думать и только смотреть, не отрываясь, в беспредельную глубину северного неба.

Серко чутко дремал внизу, около нодьи. Он остался на-страже.

Под его надежной охраной спокойно уснули юные натуралисты.

Внизу, у самой речки, под покровом безлунной ночи, беззвучно и осторожно пробирается семейство лосей. Впереди — могучий и свирепый лось-самец с двухпудовыми ветвистыми рогами, за ним — двое безрогих телят и крупная поджарая самка.

Отблески огня в воде остановили вожатого. Он подозрительно потянул воздух, почуял запах дыма и остановился. Потом быстро повернул назад. За ним мерной рысью понеслись и остальные.

Серко вскочил, заворчал. Долго прислушивался, наконец успокоился и опять улегся в настороженной дремоте.

Утром «экскурсия» проснулась поздно. Утомила дорога да и спать было уж очень покойно под песню старого леса и баюкающее покачивание.

Здесь решили побыть несколько часов.

После купанья и утреннего чая каждый занялся своим делом.

Михаил устроил плотный шалаш и проявлял снимки. Дмитрий и Серко отправились искать полезные ископаемые. А Сергей перешел вброд Шудью и углубился в левобережные дебри.

«Если бродить по лесу так же, как мы обычно гуляем по нашим садам и паркам, — неосторожно и шумно, — то увидишь не больше, чем в саду, и лес покажется безжизненным. Но стоит только усвоить навыки лесных обитателей — научиться скользить беззвучной тенью, уметь, когда нужно, замереть на месте и незаметно сливаться с общим фоном, уметь подолгу, терпеливо и неподвижно оставаться на одном месте, — и тогда сразу же обнаружится, как много тайн хранит лес, как захватывающе интересна его сокровенная жизнь».

Так говорил когда-то Николай Степаныч. Ермилыч мог бы еще сказать об этом больше, но язык его далеко не так богат, как опыт.

Сергей теперь кое-чему уже научился.

Тихо и осторожно пробирается он сквозь чащу леса. Защитного цвета рубашка делает его почти незаметным.

Вот невдалеке довольно громкий и продолжительный треск. Сергей уже знал, что это взлетает по стволу дерева проворная белка. Так стучат по древесной коре ее острые коготки. Нужно подождать — не покажется ли. Сергей остановился, чтобы полюбоваться на бойкого, изящного грызунка. Белка вскоре выпрыгнула откуда-то с вершины дерева и уселась почти на самом конце тонкой ветки. Она в летней окраске — краснобурая, с белым брюшком. Пушистый хвост поднят кверху, уши-кисточки насторожены, в передних лапках еловая шишка.

Она подносит шишку ко рту, быстро вертит и, откусывая чешуйку за чешуйкой, язычком вынимает семена и отправляет их в рот. Качнулась гибкая ветка и перебросила белку через три метра на соседнее дерево.

Дальше… Впереди много еще интересного!

Ярко-зеленое пятно — освещенная полуденным солнцем полянка. Потянуло отдохнуть на мягком ковре, в заросли папоротника, брусничника и черничника.

Широкий муравьиный тракт, тщательно очищенный от листьев и хвои, пересекает полянку. По нему безостановочно двигаются многочисленные крупные муравьи. Деловито тащат сосновые иглы, кусочки гнилого дерева, личинок. В оживленном движении видны строгий порядок, великолепная организация, внушающие уважение к коллективной жизни мудрых насекомых.

Откуда-то внезапно налетает крупный шершень и стремительно нападает на обремененного ношей муравья. Муравей погиб от смертоносного жала, но и торжество разбойника было непродолжительно. Не успел он подняться, как со всех сторон окружили его муравьи и прежде всего поспешили отрезать отступление. Ухватились за концы крыльев, принялись быстро их закручивать, и через минуту сетчатые крылья превратились в жгуты, годные лишь на то, чтобы за них тащить. Муравьи так и сделали — гурьбой уцепились за эти постромки, и как ни сопротивлялся шершень, как ни изгибал перехваченное пополам полосатое туловище, стараясь достать жалом врагов, — его потащили в муравейник. Скоро вся процессия скрылась из вида, и опять началось деловитое безостановочное движение.

Маленькая изумрудная ящерица выскользнула из брусничника, чуть-чуть шурша чешуйчатым брюшком. Тень промелькнувшей вверху птицы вспугнула ее, и она мгновенно скрылась среди узловатых корней.

Тишина. Ни ветерка, ни движения, ни звука в полудремотной истоме горячего полудня. Сергей хотел уже подняться, как где-то совсем близко раздался голос глухарки-наседки, ее характерное «клок-клок», напоминающее «клохтанье» домашней курицы.

На полянку высыпала глухариная семья — большая, похожая на крупную курицу, глухарка и дюжина коричнево-серых детенышей. Бойкие, уже немного оперившиеся цыплята рассыпались по полянке, рылись в перегное, разыскивая червей и личинок. Они клевали незрелые еще ягоды брусники, иногда останавливались и смешно чесали лапкой голову или шейку, иногда ссорились и, взъерошив перышки, дрались и, тотчас же обрывая поединок, бросались на зов матери, к найденному для них дождевому червю.

Эту милую сценку наблюдал не один Сергей. Случайно взглянув направо, он с удивлением заметил, что рыжее пятно, принятое им за сухую еловую ветку, медленно подвигалось. Это была лисица. Бесшумно подкрадывалась она к глухариному выводку. Каждый мускул ее стройного худощавого тела напряжен. Раскаленными угольями горели хищные глаза, нервно шевелила она пушистым хвостом и вот-вот готова была прыгнуть и трагически закончить мирную картину.

Весь подавшись вперед, Сергей не сводил с лисицы глаз. Быстрым и бесшумным, таким же, как и у подползавшей лисицы, звериным движением поднял он лежавшую около него двустволку, прицелился и спустил курок. Оглушительно грянул в тишине внезапный выстрел, с хриплым захлебывающимся лаем подпрыгнула лиса, упала и затрепетала в предсмертных судорогах. Выводок исчез.

Сергей не верил глазам. Неужели он убил лисицу? Вскочил на ноги и быстро подбежал к месту, где все еще покачивался папоротник от последних судорожных движений зверя. Большая, огненнорыжая лиса лежала вытянувшись, на правом боку. Острая, оскаленная морда приподнята кверху, из-под левого уха вытекала струйка крови и тонула в густом сизом подшерстке.

Вот удивятся товарищи!

Долго смотрел он на свою добычу. Потом сорвал пучок травы и осторожно, чтобы не запачкать меха, вытер с лисьей головы кровь. Потом расчистил ножом мягкий, приятно пахнувший растительной прелью, перегной, нащупал сосновый корень и выдрал длинную и гибкую светложелтую плеть. Корнем перекрутил вместе все четыре лапы лисицы, подцепил кожаным кушаком и надел на плечо.

Почти бегом направился он к ночлегу, но чем ближе, тем медленнее становился шаг. Подошел он уж спокойно, с трудом, однако, сдерживая себя, — с видом опытного, привычного к добыче охотника.

Михаил выглянул из шалаша и чуть не выронил из рук фотографический фонарь. Так велико было его изумление!

— Сережка! — закричал он, выскакивая, — неужели сам?

— Разумеется, — гордо ответил Сергей, — не купил же.

Они долго любовались лисицей, а потом принялись снимать шкуру и, выворотив, повесили сушить.

— Ну, а твои дела как? — поинтересовался Сергей.

— Кое-что сделал, — скромно ответил Михаил. Проявил все снимки, зарисовал совят и вот этот кусочек берега, записал, что видел дорогой и кстати отметил на карте речки и ручьи. Кажется, все.

— Как — отметил на карте? — смутился Сергей. — Ведь это же моя обязанность?

— Тебе было некогда, а у меня нашлась свободная минутка.

Сергею стало стыдно. Об этом он легкомысленно забыл, а Михаил вспомнил и сделал за него.

«Эх, хороший парень Мишка», — подумал Сергей, а вслух сказал: — Спасибо, Миша. Больше я не заставлю тебя работать за меня.

— Ну, что там… Что-то, вот, у нас Димка запропал. Не захватило бы дождем — вишь, надвигается.

Действительно, кудрявые облачка-барашки сливались в большие облака и грозили дождем. Зарядит, пожалуй, надолго и все испортит, заставит оставаться здесь еще на ночевку.

— Давай-ка, Сережка, приготовимся к нападению, — предложил заботливый Михаил. — Твоя воздушная квартира удобна. Нужно только ее чуточку подправить.

Над помостом — в дополнение к широкой кроне сосны — устроили плотную крышу из пихтовых веток. Внизу заготовили новую нодью, а фотографический шалаш приспособили для Серка.

Дождь как будто только этого и ждал. Сначала пошел мелкий, а потом начался безгрозовый ливень.

— Эх, Димка, Димка, и нахлещет же тебя! — сокрушался Михаил, забивая в нодью смолистую растопку.

— Идет! — радостно закричал Сергей, рассмотрев сквозь дождевую сетку приближающегося товарища.

Дмитрий подходил медленно, сгибаясь под тяжестью какого-то груза.

— У-ф-ф! — устало выдохнул он, снимая с плеч мешок, и осторожно спустил его на землю. — Устал и промок.

Сергей приподнял мешок Дмитрия.

— Ого! Кило двенадцать будет, если не больше. Как ты это дотащил?

— Из последних сил, — ответил Дмитрий, стаскивая мокрую одежду и набухшие сапоги. — Километров пять, пожалуй, тащил эту ношу и все под дождем.

Рассматривать принялись после того, как опустошили объемистый чайник и прикончили остатки взятой из лагеря провизии.

Дмитрий раскрыл мешок и вытащил оттуда какой-то темный, тусклый и слоистый камень.

— Горючий сланец!

— А не сочиняешь, Дима? — усомнился Сергей.

— Сочиняю? — возмутился Дмитрий. — Ну, смотри, пожалуйста.

Дмитрий отломил легко отделившуюся тонкую пластинку сомнительной горной породы и поднес ее к огню нодьи. Пластинка загорелась ярким, дымным пламенем.

— Ну, теперь убежден?

— Против факта не возразишь, — согласился. Сергей.

Михаил молча кивнул и коротко бросил:

— Продолжай!

Дмитрий отложил горючий сланец, достал из сумки новый образец и продолжал:

— Там, где находятся горючие сланцы, должны быть и фосфориты. Так, вот, извольте и фосфориты.

Дмитрий ваял два зеленовато-бурых желвака и потер их один о другой. Почувствовался характерный, свойственный только фосфоритам, запах.

Затем вынырнули на свет тщательно вырезанные кирпичики различных глин — черных, синих, коричневых, жирных и тощих, известняки, несколько раковин! окаменелостей и какой-то желтоватый полупрозрачный стержень в палец толщиной. Окаменелости друзья определить не могли и отложили это до Николая Степаныча — он разберется.

Да, находки Дмитрия были, бесспорно, замечательны. Но карта размокла и сделанные на ней отметки почти все смылись.

— Как же теперь быть, ребятки? — запечалился Дмитрий.

— Не беда, — успокоил его Михаил. — Ведь дальше мы пойдем мимо этих мест и возобновим отметки.

Дождь стихал, но в лесу так мокро, что нечего и думать двигаться дальше. Лучше еще раз переночевать здесь и переждать, пока деревья стряхнут дождевые капли. Да и вечер уже близок.

— Как-то потащимся завтра, груз-то у меня тяжел, — беспокоился Дмитрий.

— Распределим между всеми, — сказал Сергей. — Неужели одному тащить?

— Утро вечера мудренее, — спокойно сказал «начальник экскурсии». Что-нибудь придумаем.

Утром, когда остальные еще спали, Михаил быстро поднялся со своей воздушной постели и радостно крикнул:

— Нашел!

— Что нашел? — сонно пробормотал Сергей, протирая глаза.

— Способ передвижения — легкий и быстрый.

— Ну? Какой способ? — окончательно проснулся Сергей.

— Плот! Мы сделаем плот и спустимся на нем сначала по Вадье, а потом по Угре.

— Мишуха, это замечательно! — крикнул восторженно Сергей.

— Может быть, — скромно согласился Михаил.

Они разбудили крепко спавшего «геолога» и старались втолковать ему значение изобретения Михаила.

Решили не откладывать. Быстро позавтракали, распределили груз поровну и отправились вверх по Шудье, туда, где Дмитрий производил поиски ископаемых.

Свою воздушную спальню оставили нетронутой. Сергей прикрепил на стволе сосны кусок ватмана с надписью: «Здесь 10–12 июля 1934 г. останавливалась экскурсия юных натуралистов бассейна верхней Угры, в составе товарищей: Михаила Одинцова, Дмитрия Королькова и Сергея Озерского».

По дороге посчастливилось подстрелить на обед две пары рябчиков и набрать белых грибов.

А вот и место геологических открытий Дмитрия. Высокий берег над Шудьей — как пестрая лента. Вверху тонкий коричневый слой перегноя и под ним — светлого песка. Ниже — мощные отложения краснобурых мергелистых глин, еще ниже — грязно-буро-зеленоватая ленточка фосфоритов, а постелью им служит пласт темных, почти черных, горючих сланцев. Да какой пласт — почти в метр толщиной!

Все это было заснято, зарисовано и нанесено на карту.

К полудню миновали высокий водораздел и увидели Вадью, быструю, заросшую ивой, черемухой и смородиной, речку.

Сколько хлопот, веселой возни, споров вызвала постройка плота. Ведь нужно было свалить полтора десятка сухар, обтесать бревнышки, стащить их к одному месту — пологому песчаному скату, а самое главное — соединить и скрепить так, чтобы плот не развалился где-нибудь в пути и не потопил самих исследователей и их имущество.

Сначала пробовали связать плот ивовыми и черемуховыми прутьями. Ничего не выходило — прутья рвались и ломались, как только начинали двигать плот в воде. Волновались, гонялись в воде за оторвавшимися бревнышками и, выбившись из сил, отдыхали на берегу.

— Да, не так-то просто, — грустно сказал Сергей, посмотрев на Михаила.

Тот виновато молчал.

— Стой! — крикнул Дмитрий. — Придумал! Все это, оказывается, проще пареной репы!

— Что? — с сомнением посмотрел на него Сергей.

— Придумал, как скрепить наш плот!

— Ну?

— В каждом бревне нужно вырубить гнезда, по концам и в середине, и вогнать в эти гнезда общие перекладины — шпонки.

— Браво, Димка, — обрадовался Михаил. — Как это мы сразу не сообразили? Только, ведь, и шпонки, пожалуй, расшатаются и вылетят.

— И не подумают, — защищал свое изобретение Дмитрий. — Ведь они так набухнут в воде, что их никакой силой не вытащишь из гнезд. А кроме того, их можно укрепить гвоздями.

— Гвоздями? — засмеялся Сергей. — Бредишь, Дима.

— Совершенно здоров, — отрезал Дмитрий. — Мы укрепим их деревянными гвоздями. Правда, для того, чтобы вогнать эти гвозди в дерево, нужно продолбить для них отверстия, нужно, стало быть, долото…

Дмитрий задумался, потом быстро полез в сумку и достал оттуда крепкое стальное зубило для отбивания горных пород. Чем не долото?

Никто не спорил.

Дружно принялись за работу, с твердой уверенностью в успехе. Трудно было прорубать гнезда, пробивать углубления для гвоздей и еще труднее — скреплять плот, стоя по пояс в воде. Но все было кончено, и поздно вечером надежный и устойчивый — правда, однорядный — плот стоял «на причале».

А утром, как только показалось солнце, «Экскурсия юных натуралистов» в полном составе, не исключая Серка, отправилась на своем плоту вниз по Вадье и дальше — по Угре.

XI. Встреча

Николай Степаныч с Ермилычем удили рыбу.

Ермилыч случайно взглянул вверх по реке и радостно крикнул:

— Смотри-ка, наши! Ах, что придумали ребятишки — на плоту плывут!

Плот — несколько потрепанный и немножко перекосившийся — спокойно подплывал к рыболовам.

— Привет кругосветным путешественникам! — закричал Николай Степаныч, идя навстречу плоту, чтобы помочь высадиться.

— Ура! — дружно раздалось в ответ с «судна».

Плот торжественно подвели к берегу.

— Яйца курицу учат, Николай Степаныч, — смеялся Ермилыч, вытаскивая на берег трофеи.

— Как так? — не понял Николай Степаныч.

— А плотик-то? — Я, вот, все заботился, как мы отсюда наше добро-то потащим, а ребятки-то и научили. Теперь уж мы домой на плоту поплывем. На что лучше.

— Правильно! Молодцы ребята!

Приятно видеть после пятидневного отсутствия пещеру и уютный завалень!

Николай Степаныч залюбовался рисунками и негативами Михаила. Дополнения и поправки на карте заслужили одобрение, а шкура лисы привела Николая Степаныча в восторг.

Ермилыч же незаметно ухмыльнулся в бороду и подумал: «Кто же летом бьет лису?» Но вслух своего мнения не высказал.

Когда же дошла очередь до коллекций Дмитрия, — Николай Степаныч совсем растаял.

— Ведь это большое и ценное открытие! Подумать только — мощный, почти метровый пласт горючих сланцев.

— А какой толк от этих камней? — пренебрежительно посмотрел на сланец Ермилыч.

— Толк? Ах, ты, старый медведь! — покосился на него Николай Степаныч. — Сейчас увидишь этот толк.

Он отковырнул тонкую пластинку сланца и поджег спичкой.

— Горит! — изумился старик. — Вот так штука!

— Ага, понял теперь? Это, брат, очень дешевое топливо и не хуже твоих дров.

— Николай Степаныч, как образовались сланцы? — спросил Дмитрий.

— Они — продукт древнего, давно исчезнувшего моря, — ответил Николай Степаныч. — Когда-то здесь расстилалось море — правда, в ту эпоху, о которой я говорю, довольно мелководное — и вот на его дне веками копились отложения отмиравших мелких животных и водорослей. Они-то и послужили материалом для горючих сланцев. В них горят органические остатки миллиардов погибших животных и растений.

Точно также и спутники сланцев — фосфориты — животного происхождения. Их отложения накоплялись на морском дне в местах массовой гибели животных, населявших это море. Потом их покрыло новыми отложениями, а древний ледник оставил здесь глинистые толщи.

Но то, что спрятали древнее море и ледник, — мы вытащим наружу и используем.

— Да, уважаемый Григорий Ермилыч, — продолжал Николай Степаныч, — не сегодня — завтра большие дела будут здесь, в вашем Синегорье. Да… Пятьсот лет живете вы здесь и не догадываетесь, что сидите на громадных богатствах. А посмотри-ка, что будет здесь через несколько лет!

— Не доживу, — грустно улыбнулся старик.

— До этого стоит дожить. Сейчас здесь тайга. А завтра, — я говорю, конечно, в переносном смысле «завтра», — пояснил слушателям Николай Степаныч, — на синегорских горючих сланцах будут работать мощные теплоэлектроцентрали, разовьется сланцевая промышленность, вырабатывая сланцевые смолы и масла, сланцевые строительные плиты и многое другое.

А ваши дремучие леса пойдут не на дрова, — ибо совсем невыгодно сжигать дерево в качестве топлива, — нет, они пойдут для переработки. Из них будут добываться древесные спирты и масла, канифоль, вырабатываться бумага. Здесь вырастет новая мощная промышленность. А вокруг электростанций, около новых фабрик и заводов вырастут социалистические города. Пустынный и дикий край во всех направлениях пересекут железные и шоссейные дороги.

Придут сюда новые, смелые люди и высушат ваши топкие болота и прежние зыбуны засеют хлебом.

— Неужели здесь возможно сельское хозяйство? — удивился Михаил. — Ведь север же?

— Не север, а тайга, — поправил его Николай Степаныч. — Почему нельзя, если теперь на тысячу километров севернее — на Кольском полуострове с успехом сеют рожь и даже пшеницу на осушенных болотах и выращивают овощи?

— Ох-хо-хо! — вздохнул Ермилыч. — Страшно мне что-то от твоих слов, Николай Степаныч. Вроде того, как все убьет твоя машина. Местечка нетронутого не останется…

— Почему не останется? Напрасно ты хмуришься, Ермилыч. Не разорять придут, а устраивать. Оставят и на твою долю и лесов, и дичи, и чистых речек. Оставят и лучше будут хранить их, чем вы это делали до сих пор. А для чего тебе миллионы десятин лесу да болотин?

— Понимаю я это, Николай Степаныч, да только сжились мы со всем этим, привыкли. Ведь сживались веками, сам говоришь. Вот и тяжело будет ломать старину-то, по-новому жизнь налаживать.

— Пустое говоришь, Ермилыч. Вот и мы ворвались сюда — тоже новые для тебя да чужие, а сжились лучше лучшего. А следом за нами придут люди лучше нас, и ты первый протянешь им руку.

— Поживем — увидим, — задумчиво сказал Ермилыч.

XII. Затерянный мир

На карте — это белое пятно. Но если бы взглянуть оттуда, где в недосягаемой выси плавали крылатые хищники с зоркими, как телескопы, глазами, то можно бы увидеть огромный, пересеченный речками и болотами, лесистый треугольник.

Непроходимые болота окружали этот лесной остров. Никто сюда не заглядывал. Зачем пойдет охотник, может быть, рискуя бесследно погибнуть в бездонном болотном. «окне»^[7], когда дичь найдется гораздо ближе?

Не бывал здесь даже Ермилыч.

Старик чувствовал даже какой-то суеверный страх перед мрачными трясинами многоверстного болота, отделявшего этот уголок ат доступных мест.

— Шут с ними, с этими местами, — хмурился старик. — Чего мы там не видали? А дорожка-то, вот, ведь, какие зыбуны — заберешься, да и не выберешься.

Но Николай Степаныч настойчив.

— Что ж, если так страшно, то оставайтесь здесь, — решительно заявил он, — а я пойду один.

И он молча, сердито попыхивая трубкой, принялся за сборы в путь.

Ермилыч смутился.

Неужели он, старый бродяга, много раз встречавший смерть лицом к лицу, испугается?

— Нет, этому не бывать, Николай Степаныч, — сказал он твердо. — Уж если идти, так всем вместе. На миру, говорят, и смерть красна. Не так ли, ребятушки?

«Ребятушки» все были согласны.

Каждый, помимо охотничьего и экскурсионного снаряжения, вооружился прочным и гибким вересовым шестом. Это было необходимо для прощупывания дороги по болоту и на тот случай, если бы кто-нибудь нечаянно попал в замаскированное «окно». Перекинутый поперек «окна» шест мог задержать на поверхности, пока не подоспеет помощь.

Сначала идут мелкие кочки, поросшие болотными ягодами — клюквой, морошкой^[8] и княженикой, низкорослыми искривленными сосенками, елками, ерником^[9] и остро пахнущим багульником^[10]. Идти трудновато, но не опасно — нога не проваливается глубоко, да и есть за что ухватиться.

Но чем дальше, тем труднее и опаснее. Уже не за что зацепиться корням невзыскательного болотного деревца, даже багульник попадается реже, и его сменяют высокие щетки жесткой осоки и густые заросли рогоза^[11]. Все выше и выше кочки, дальше и дальше одна от другой, все чаще и чаще зловонные лужи ржавой воды с радужными переливами. Шест в эти лужи погружается целиком, не доставая дна.

Густая коричневая тина пузырилась разноцветными тусклыми нарывами, нарывы лопались и отравляли воздух. Иногда трясина вздувалась и могуче-протяжно вздыхала, как будто там умирало какое-то чудовище…

Ермилыч медленно шел впереди, осторожно и внимательно прощупывая каждый шаг. За ним, послушно повторяя его движения, двигались остальные. Все время приходилось делать большие обходы и петли, порой даже возвращаться назад и отыскивать новые направления.

Лучше всех передвигался Серко. Он легко перепрыгивал с кочки на кочку, свободно переходил там, где не решались ступать люди, и даже отваживался перебираться через вонючие лужи.

Кочки постепенно исчезали. Впереди приятно ласкала глаза спокойная зеленая гладь.

Николай Степаныч обрадовался:

— Ну, кажется, кончилась эта проклятая трясина!

— Только еще началась, — разочаровал его Ермилыч. — Самые гиблые места только сейчас пойдут. Оно на вид хорошо да гладко, а попробуй-ка, вот, проберись — на каждом шагу «окна» да провалы. И дна им нету. Теперь, братцы мои, надо нам становиться подальше друг от друга, а то как бы не провалиться скопом-то.

Ермилыч двинулся вперед, пробуя дорогу шестом. При каждом шаге впереди поднималась зеленая влажная перина и с хлюпаньем опускалась, как только проходил человек.

Все молчали. Страшные зыбуны заставляли сосредоточиваться только на одной мысли — как бы не оступиться.

— Налево, смотрите, «окно»! — крикнул, не оборачиваясь, Ермилыч.

Оно выглядело совсем невинно, — небольшое темное отверстие на зеленой оболочке зыбуна. Но это был страшный капкан, он цепко хватал и всасывал все, что попадалось в болотную бездну

Ребята с дрожью прошли мимо этого места. Зыбун под тяжестью проходящих оседал пологой воронкой, и из «окна» выплескивалась жидкая темно-коричневая грязь.

Часа два медленно подвигались они по трясине, лавируя между «окнами». Наконец опять показались кочки, и утомленные ноги вскоре ступили на твердую почву.

Все вздохнули свободно.

— Ну, что? каково? — строго, как неопытного школьника, спросил Николая Степаныча Ермилыч.

— Да, не легко, — согласился тот. — Я не думал, что так трудно.

— То-то и оно, — проворчал старик. — Дешево еще отделались. А, ведь, мало ли что могло приключиться. Ну, да что теперь об этом разговаривать, перебрались — и ладно. Как-нибудь и назад найдем дорогу.

На грани трясины и твердой земли боролись за жизнь чахлые деревца, обессиленные ядовитым дыханьем болота. Искривленные, низкорослые, с болезненными наростами на коре — они напоминали прокаженных.

Но чем дальше, тем выше местность, тем мощнее лес. Среди сплошной уже стены хвойных деревьев стали попадаться такие великаны, что даже Ермилыч ахнул.

— Вот это лесок! Посмотришь — шапка валится.

Корявые стволы вековых деревьев поднимались, как колонны древнего египетского храма. Перепутанные ветви образовывали непроницаемый свод, под которым царил вечный полумрак.

Мертво и жутко под такими оводами — ни ветерка, ни птичьего крика, ни травы, ни цветов Только неприхотливые мхи да лишайники мягким ковром устилали влажную землю. Но идти просторно и легко. Нет ни валежника, ни буйной заросли молодняка, а стволы-колонны стоят далеко один от другого. Когда-то эти промежутки заполняли деревья, но давно уже пали от старости.

На пути — исполинская ель. Ее густая крона простиралась до тридцати метров в поперечнике. С нижних ветвей спускались косматые пряди бледно-зеленых лишайников. Но ствол ровен и крепок — ни дупла, ни даже трещины.

Путники с интересом смотрели на величественное дерево — живую иллюстрацию к старой русской сказке. Еще бы — ведь столько видело оно на своем веку, так много событий своеобразной и таинственной лесной жизни прошло с тех пор, как впервые выглянуло оно из земли крохотным росточком.

— Интересно, сколько ей лет? Как вы думаете, Николай Степаныч? — спросил Дмитрий и похлопал по стволу ладонью.

— Приблизительно можно определить.

— Каким образом?

— А ты подумай и попробуй найти способ решения сам.

Ребята задумались. Через, несколько минут Михаил сказал:

— Кажется, нашел.

— Ну? — подбодрил его Николай Степаныч.

— По-моему, вычисление не сложное. Нужно измерить окружность и на основании полученной величины определить радиус.

— Правильно, — подтвердил Николай Степаныч, — нужны только кое-какие поправки и разъяснения. Ты, очевидно, имел в виду, что дерево каждый год откладывает по одному слою?

— Да.

— Тогда от длины радиуса откинем, скажем, десять сантиметров, которые придутся на толщу коры, — остаются чистые слои. Допустим, что каждый слой равен трем миллиметрам или на каждый сантиметр приходится, в среднем, по три слоя. Помножив длину радиуса — в сантиметрах — на три, мы получим приблизительное число лет этой ели. Так?

— Именно я так и думал, — ответил Михаил, — только кору не принял в расчет.

— Ну-ка, Дима, определи возраст дерева по способу Михаила, — предложил Николай Степаныч.

Дмитрий измерил окружность ствола на уровне груди.

— Ого! Четыре с половиной метра, — сообщил он и уселся на землю для вычислений. Карандаш быстро забегал по блокноту. Минут через пять задача была решена.

— Четыреста двадцать девять лет этой старушке, — сказал Дмитрий.

— Устроимся здесь? — предложил Сергей.

— Мрачно уж очень, — отклонил Николай Степаныч.

— Да и воды нет, — добавил Ермилыч. — Надо поискать другого местечка, поуютнее.

К воде привела их еле заметная лосиная тропа. В глубокой тайге пробила себе путь небольшая речка — быстрая, светлая, капризно-извилистая. В ее ломаное зеркало гляделись гибкие ивы, смородина и ольховник.

— Вот это совсем другая статья, — одобрил Ермилыч и стал разгружаться от походного снаряжения.

Зашумел веселый огонь, может быть, впервые зажженный здесь человеком.

— Какая могучая природа, — восхищался Николай Степаныч, усаживаясь на громадный валун, одетый темнозеленым бархатом мягкого мха. — Тихо, но в этой тишине чувствуется пульс напряженной жизни. Она скрыта пока от нас, но мы ее найдем, увидим много еще до сих пор нам неведомого. Право, я не очень удивлюсь, если мы встретим здесь даже мамонта.

«Таинственный остров» не обманул ожиданий Николая Степаныча.

Невдалеке от остановки речка сбегала в небольшое — около километра в диаметре — круглое озеро. Почти со всех сторон его окружали обрывистые известковые берега и только в одном месте понижались котловиной, усеянной окатанными валунами.

Метрах в сорока от устья речки из воды поднимался маленький, поросший ивняком, островок.

— Какое странное озеро, — заметил Дмитрий, всматриваясь в зеркальную гладь неподвижной воды. — Как будто провал куда-то в преисподнюю.

— Именно, провал, как ты говоришь, — сказал Николай Степаныч, направляя бинокль на противоположный берег. — Весьма вероятно, что это так называемое карстовое, или провальное озеро. Подземные источники выщелочили подпочву, земля осела и образовалась воронка, потом заполненная водой. А островок образовался уже много позднее, возможно, что от упавших и сгнивших потом деревьев.

— Обратите внимание на противоположный берег, — показал Николай Степаныч вдаль, — там ясно видны следы древнего, сползавшего сюда, ледникового языка. Видите многочисленные валуны? Это ледник тащил их и, растаяв, оставил туг. От этого огромного ледника осталось и то болото, через которое мы перебирались сюда, и вообще все здешние водоемы.

Николай Степаныч с Дмитрием увлеклись разговорами. Михаил налаживал аппарат, чтобы сфотографировать озеро. А Сергей заинтересовался цветами. В трещинах глинистых известняков прилепилась белая гвоздика, крупная, как астры. Сергей никогда еще не видал такой.

— Ах, хороша! — подумал он. — Достать бы… Трудно, однако попытаться можно.

Цепко хватаясь за уступы, он начал осторожно спускаться к цветам. Еще несколько шагов — и они в руках.

Николай Степаныч случайно взглянул в его сторону и похолодел от страха — Сергей висел на высоте пятнадцати метров над водой, ежеминутно рискуя сорваться.

— Сережка, дурачина ты этакий! — неистово закричал Николай Степаныч. — Вылезай немедленно — свалишься! Выле…

Он оборвал на полуслове — было уже поздно. Выветрившиеся известняки, за которые ухватился Сергей, не выдержали резкого движения, когда он повернулся на крик, раскрошились, и он полетел вниз и мгновенно исчез во вспененной воде.

— Погиб… — мог только прошептать побелевшими губами Николай Степаныч.

Наклонившись вперед, все в отчаянии смотрели на место, где исчез Сергей. Казалось, целая вечность прошла с того момента, как он упал, а по воде разбегались только пенистые круги.

Но вот метрах в десяти от берега показалась голова Сергея. Торопливо взмахивая руками, он поплыл к островку. Мокрая одежда и наполненные водой сапоги тянули книзу, порой он совсем погружался в воду. Но он отчаянно боролся за жизнь и медленно приближался к спасительному островку.

Еще несколько утомленных судорожных взмахов — и Сергей ухватился за ивняк и вылез из воды, — мокрый, измученный, с прильнувшей к телу одеждой.

— Фу! — пришел, наконец, в себя перепуганный Николай Степаныч, — наконец-то!

Теперь уже для всех было ясно, что беда миновала.

— Сейчас мы тебе лодку соорудим! — крикнул Ермилыч.

Старик быстро свалил и очистил небольшую сухару, разрубил пополам и соединил бревнышки шпонками-перекладинами. Получился небольшой плотик, способный выдержать одного человека. К плотику прикрепили два наскоро вытесанных весла — сверху и снизу. Какой бы стороной он ни повернулся — весло было под рукой.

Общими усилиями плотик сбросили в воду — с таким расчетом, чтобы он пристал к островку. Плот сначала нырнул под воду, потом вынырнул на средине расстояния между берегом и островком и медленно поплыл к месту, где сидел невольный водолаз.

Сергей ухватился за «спасательное судно», подтянул его на плоский бережок. Отвязав весло, прицепил за спиной скрученные поясом одежду и сапоги, уселся на плот верхом и, оттолкнувшись, довольно быстро поплыл к единственному месту, где можно было пристать — дальнему плоскому берегу.

— Привет смелому мореплавателю! — крикнул вдогонку Николай Степаныч. — Сейчас мы идем туда же!

Через полчаса все были у «пристани».

— Эх, Сережка, бить тебя некому, — ворчал Николай Степаныч.

— Успеем еще, — посмеивался Ермилыч. — Вот подожди — управимся с делами и зададим тебе баню хорошую.

Бойкая речка замедлила свой бег, приглушила веселое журчанье. Стала глубже, спокойнее.

— В чем дело? Надо разузнать, — сказал Ермилыч.

— Что? — не понял Николай Степаныч.

Ермилыч молча показал, как скапливалась вода.

— Может быть, коряжником внизу запрудило, — высказал он предположение.

— Может быть и это, — сказал Ермилыч. — А то, пожалуй… Он не докончил и шепнул:

— Посидите-ка здесь тихонько, а я схожу — посмотрю. Ребятки, попридержите Серка.

И старик, погрозив Серку, бесшумно исчез в лесу. Через полчаса он вернулся и таинственно сообщил:

— Бобры… целый поселок.

— Шутишь? — не поверил Николай Степаныч.

— Зачем шутить — своими глазами видел.

Сообщение Ермилыча взволновало всех.

Бобры! Редкие, почти истребленные животные. Они увидят их в естественной обстановке!

Вполголоса обсуждали, когда лучше посмотреть бобров — сейчас или немного позднее. К огорчению самых нетерпеливых — Сергея и Дмитрия — решили обождать и понаблюдать их в первый раз перед закатом солнца, когда все население вылезет из нор и начнет свои игры и работу.

— Никуда не уйдут они, не волнуйтесь, — успокаивал Николай Степаныч нетерпеливых.

— Да и Серка надо оставить на стану, а то всех распугает, — сказал Ермилыч.

Около семи вечера опечаленный Серко остался один — охранять имущество. Строгий наказ Ермилыча — «не шевелиться» — приковал его к месту. А люди тихо, по-волчьи — шаг в шаг — пробирались к поселку бобров. Шли налегке, захватив только бинокль и фотографический аппарат.

Николаю Степанычу пришлось даже табак оставить — обоняние у бобров очень тонкое, и запах табачного дыма мог их потревожить.

Сквозь деревья сверкнула вода. Это был устроенный бобрами прудок.

Прямая плотина, около сотни метров длиной, сдерживала напор воды и образовала большой, вероятно, глубокий водоем. Материал плотины — поставленные вертикально небольшие бревнышки, связанные прутьями и камышом. Все это крепко сцементировано вязким илом и глиной. Из воды и по берегам прудка торчали короткие пни с гладко отточенными коническими верхушками. Это работа бобров — их крепкие и широкие зубы-резцы действовали, как хорошие стамески. Кругом — поваленные деревья, некоторые уже перегрызены и приготовлены для плотины. Всюду кучи хвороста с очищенной корой.

Николай Степаныч, Ермилыч и Михаил устроились в густой заросли ивняка и ольховника. Дмитрий сСергеем, разувшись, бесшумно залезли на деревья.

На прудке ни движения, ни звука. Можно было подумать, что это заброшенный поселок, что здесь уже нет никакой жизни.

Но вот на берегу маленького заливчика как будто что-то пошевелилось. Направили туда бинокль и увидели бобра. Это было крупное, величиной со среднюю собаку, животное, похожее на большую коричневую мышь. Сидя на задних лапах, бобр повертывал головой. Он, очевидно, оглядывал, все ли благополучно, не угрожает ли опасность. Успокоился, громко свистнул и шумно бросился в воду. И тут пруд ожил. Из незаметных нор вылезали большие и маленькие бобры — свистели и бросались в пруд.

Они плавали, почти целиком погрузившись в воду, — видны только ноздри, глаза, уши да часть горбатой спины. Многие ныряли, оставаясь под водой минуты две.

После купания бобры вылезли на берег и началась кормежка и работа.

По лесу пошел шелест и треск. Множество острых зубов грызло ивовые ветки, ловко сдирая кору — любимое кушанье бобров. Насытившись, взрослые принялись за дело. Одни подгрызали деревья, очищали их от сучьев и коры. Другие стаскивали бревнышки в воду и, подталкивая грудью, сплавляли к плотине.

Работа шла спокойно, неторопливо. Сергей засмотрелся на четвероногих строителей и не заметил, как к его дереву подковылял старый, толстый бобр. Он уселся на задние лапы и начал подгрызать сосенку, подвигаясь кругом ствола справа налево. Сергей услышал царапанье резцов бобра, посмотрел книзу и перепугался.

«Ведь он может подгрызть дерево и уронить меня», — подумал он, беспомощно оглядываясь. Он не знал, что делать.

Крикнуть? Тогда бобры испугаются, и, пожалуй, больше их не увидишь. Но и дожидаться, когда упадет дерево, тоже не годится — может задавить на смерть.

Он уронил на горбатую спину бобра плотную сосновую шишку, но тот не обратил на это предупреждение никакого внимания. Вероятно, шишки падали часто, и он привык к этому.

Ничего не оставалось, как спускаться. Сергей осторожно соскользнул по стволу и опустился почти рядом с увлеченным работой бобром. Животное испуганно застонало и неуклюжими прыжками направилось к прудку, попеременно подбрасывая переднюю и заднюю часть туловища. Бегство бобра всполошило остальных. Через минуту все население колонии бросилось в воду.

— Что случилось? Кто их спугнул? — спросил Николай Степаныч, выходя из засады.

— Я, — смущенно улыбаясь признался Сергей. — Бобр начал подгрызать мою сосну, а я боялся, что он меня уронит, и слез.

Подошли и остальные и внимательно осмотрели сделанный острыми зубами глубокий кольцевой надрез.

— Чистая работа, — похвалил Николай Степаныч. — Еще немного — и ты, пожалуй, свалился бы вместе с деревом.

— Эх, Сережка, Сережка, все ты испортил, — упрекнул его Дмитрий и печально посмотрел на затихший пруд. — Больше мы их не увидим.

— Почему? — спросил Николай Степаныч.

— Да, ведь, напуганы и теперь, вероятно, переселятся в другое место.

— Едва ли, — возразил Николай Степаныч. — Насколько мне известно, бобры без крайней необходимости не покидают своих жилищ. Неправда ли, Ермилыч?

— Конечно, — подтвердил охотник. — Не скоро их выживешь с насиженного-то места. Еще не один раз посмотрим да и с собой захватим парочку-другую хороших бобриков. А теперь не пора ли на ночлег — ведь Серушко-то там один-одинехонек.

Бобры остались на старом месте. К ним путешественники приходили еще несколько раз, наблюдали, фотографировали. Стрелять бобров Николай Степаныч не разрешил — зачем распугивать, но согласился на ловушки. В хитрые западни Ермилыча попалось два великолепных бобра.

Как один день, промелькнула неделя ярких впечатлений и необычайных переживаний. «Таинственный остров» был исхожен вдоль и поперек, и каждый день коллекции пополнялись все новыми сокровищами.

— Ну, что теперь скажете, уважаемый Григорий Ермилыч? — торжествуя, спрашивал Николай Степаныч и передразнивал старика: «Шут с ними, с этими местами! Чего мы там не видали?» — А это что? А это?

И Николай Степаныч с комической яростью тыкал пальцами в блестящие бобровые шкурки, атласную шкуру большой полярной гагары, образцы горных пород и прочие богатства.

— Грешен, Николай Степаныч, каюсь, — добродушно почесывал затылок Ермилыч. — Верно, что не лежала у меня душа к этим местам, а теперь сам вижу, что зря упирался.

— То-то же, — внушительно прогудел Николай Степаныч. — Нам выпало редкое счастье — открыть чудесно уцелевший уголок природы. И этот утолок должен быть сохранен. — Здесь должен быть заповедник и биологическая станция. Ее научные работники будут изучать природу не по трупам деревьев и животных, а по живым образцам, в их естественной обстановке. Мы напишем обо всем этом доклад, пошлем его в печать и добьемся организации биостанции. Правда, ребята?

— Ура, да здравствует заповедник! — откликнулись три молодых голоса.

— А тебя, Ермилыч, — закончил Николай Степаныч, — сторожем при биологической станции. Согласен?

— Что, ж, это, пожалуй, можно, — серьезно ответил старый охотник.

XIII. Возвращение

Лето подходило к концу. В природе уже чувствовался перелом к осени.

В начале августа пал первый иней. Зазолотились березы, оделись в пурпур осина, рябина и черемуха.

Темнее и глубже ночное небо, ярче звезды.

Николай Степаныч стоял у входа в пещеру, засунув руки в карманы, и смотрел, как под лучами утреннего солнца таял, дымясь, седой налет на траве и сухой хвое.

Он покачал головой, резко повернулся на каблуках и отрывисто бросил:

— Первое предупреждение. Не будем дожидаться второго. Пора свертываться.

Тяжело было ребятам слышать решение Николая Степаныча. Они и сами видели, что надвигалась осень — такая ранняя в этих местах, знали, что близок отъезд, и все-таки эти слова были неожиданными.

— Уже? — печально протянул Сергей. — Но, ведь, еще далеко не осень, стоит такая хорошая погода. Еще бы немножко пожить здесь.

Сергея поддержали остальные, даже Ермилыч.

Старый бродяга полжизни провел в лесных скитаниях и больше всего любил обстановку охотничьего лагеря. А нынешнее лето вышло совсем особенное — сухое и удачливое. Да и привык он к Николаю Степанычу и ребятам.

— Рановато, пожалуй, складываться-то, Николай Степаныч, — дипломатично начал старик, сделав равнодушное лицо. — Смотри-ка, денечки-то какие стоят — лето летом. Только гулять бы…

— Потому-то и нужно собираться именно сейчас, пока стоят хорошие дни, — отрезал Николай Степаныч, присаживаясь к вскипевшему чайнику. — Зачем дожидаться дождливых дней, холодных вечеров, обнаженных деревьев? Уедем сейчас — и у нас от начала до конца сохранится цельное и прекрасное воспоминание. Пора, друзья, пора. На сборы — пять дней.

Николай Степаныч взглянул на грустные лица своих учеников, и ему стало жаль их.

— Еще целых пять дней, ребятишки. Они в полном вашем распоряжении — бродите, сколько хотите. Сборы вас не касаются — это наша с Ермилычем забота.

— И моя также, — заявил Михаил.

За два с лишним месяца были собраны образцы растений, шкурки, много снимков. Нужно все заново переложить, прочно упаковать, построить крепкий плот, который бы выдержал и багаж и пассажиров.

А потом — вниз по Угре.

Работа закипела.

Николай Степаныч пересмотрел все коллекции, упаковал их заново для дальней дороги.

Ермилыч рубил сухарник для плота и сплавлял его вниз по реке, а Михаил ловил и выкатывал бревна на берег. Потом все трое принялись за сооружение «судна», которое должно было доставить их в Синегорье.

А Сергей, Дмитрий и Серко, освобожденные от работы, пользовались последними днями и бродили без конца. Хотелось покрепче запечатлеть в памяти все детали, всю необычайную обстановку северного леса.

— Как странно, однако, — говорил Сергей. — Посмотри, Дима, ведь, ничего как будто не изменилось, все те же знакомые и привычные места, а между тем у них сейчас совсем другое выражение — грустное, прощальное.

— Глупости, Сережка, — отвечал Дмитрий, — это просто твоя фантазия. Грустное выражение? Так, ведь, осень уже, желтеет лист, блекнет трава и сам ты грустишь. И нечего переносить на природу собственные настроения.

— Эх, ничего ты, Дима, не понимаешь! — досадливо морщится Сергей. — А вот мы с Серком это хорошо понимаем. Не правда ли, Серко?

Серко сочувственно помахал пушистым хвостом.

Вот место их старого лагеря.

Полосатый бурундук быстро соскользнул с крыши старого завальня, густо затканного паутиной. Около «лаборатории» поднимались блестящие, сочные листья мать-и-мачехи. Ветром снесло крышу «погреба», наполненного доверху дождевой водой.

А как было хорошо, когда они только что пришли сюда!

— Помнишь, Дима, какая была тогда чудесная ночь, как сказочно светила луна?

— Да ну тебя, Сережка, — рассердился Дмитрий, — что ты это, как на похоронах?

Серко громко залаял. На гибкой ветке качалась белка и шелушила шишку.

Сергей протянул к ней руку и крикнул:

— Прощай!

Белка перелетела на соседнее дерево, а вместо нее откликнулось отзывчатое эхо:

— А-а-ай!

Мягко, беззвучно ступают ноги по влажной земле. Роса сверкает бриллиантами на траве, на ветвях и тает, поднимаясь легким паром.

Небольшая полянка.

На ней рыжики — молодые, крепкие — выставили вдавленные шляпки среди серовато-зеленого оленьего мха.

— Ах, хороши! — наклонился к ним Сергей. — И как много! «Мост-мостом», как говорит Ермилыч. Давай-ка, Димка, срежем их, разведем костер, да зажарим, Хорошо?

— Идет. Это лучше твоей болтовни, — отвечал Дмитрий.

Серку все равно — костер, так костер. Он, как и его хозяин, в лесу всегда чувствует себя прекрасно. Не нужно большого огня, чтобы зажарить в собственном соку полтора десятка рыжиков. Ребята нанизывают их на тонкие прутки, круто солят и держат над жаром, медленно повертывая. Грибы шипят, капают на горячие угли маслянистым соком.

— Готово! — провозгласил Сергей, подражая Ермилычу. — Жаль, Серко, что ты не ешь грибов — замечательно вкусны.

Рыжики съедены. Ребята улеглись на полянке и смотрят на небо, где быстро плывут уже не летние, холодные облака.

— Да, будет о чем порассказать, когда вернемся домой. Можно даже написать что-нибудь для «Мира приключений» или какого-нибудь другого журнала, — мечтает Сергей. — Как думаешь, Дмитрий?

— Вот это — дело, — соглашается Дмитрий. — Материала у нас сколько угодно — и записи, и фотографии, и рисунки. Приедем — и обязательно сочиним коллективную повесть.

Возвращались они уже на закате солнца — усталые, проголодавшиеся.

— Ну, бродяги, — встретил их Николай Степаныч, — довольно гулять — завтра в путь. Посмотрите-ка, какой удивительный «корабль» мы без вас здесь соорудили.

Это был крепкий плот — из хорошей сухостойной ели, двухрядный, легкий, устойчивый и даже с навесом от дождя. На нем свободно могли разместиться и они сами и весь их багаж. На «корме» Ермилыч установил даже рулевое весло.

Еще с вечера все имущество было перенесено на плот и расставлено так, чтобы не получалось крена. Плот выдерживал полную нагрузку — вода просачивалась только сквозь нижние бревна, не задевая верхнего ряда.

Пещеру тщательно замуровали. Только очень внимательный глаз мог отыскать следы замаскированного входа.

Слабо потрескивала нодья. Тиха и безмолвна была ночь. Как будто затаившись, дебри с пристальным вниманием следили за последними шагами людей и нетерпеливо ждали их ухода. Даже одетая туманом река журчала тише обычного.

Ермилыч улегся на покой, прикрывшись своим толстым пиджаком. Остальные сидели молча, погруженные каждый в свои думы Где-то высо-ко — под звездами — звучит странная музыка — две-три ноты, напоминающие переливы флейты.

— Что это? спросил Сергей.

— Журавли, — высунув голову из-под пиджака, ответил Ермилыч. — Вишь, собираются в стаи. Скоро в теплые края полетят.

Утром, когда поднявшийся кверху туман золотистым облаком уплыл к югу, — быстрая Угра понесла плот с пассажирами к Синегорью.

Как будто кто-то оповестил об уходе людей. На закате солнца из леса вышла большая темнобурая лисица. Она смело подбежала к покинутой стоянке, обнюхала место, порылась немного в песке. Потом подошла к реке и подняв острую морду, хрипло залаяла.

Примечания

1

Кукша — пестроокрашенная птица величиной с галку.

(обратно)

2

Ронжа, иначе боровая сорока.

(обратно)

3

Крошни — особый, очень удобный для перенесения груза, заплечный мешок.

(обратно)

4

Колодник — стволы сломанных деревьев.

(обратно)

5

«Низовой» пожар — когда огонь охватывает валежник, нижние ветви и стволы деревьев, не задевая вершин.

(обратно)

6

Бурундук — полосатый зверек, родственный белке.

(обратно)

7

«Окно» — отверстие в плотной массе торфяного болотного покрова.

(обратно)

8

Морошка и княженика — болотные ягоды, похожие на малину.

(обратно)

9

Ерник — низкорослая мелколиственная береза, растущая на болотных тупиках и горных вершинах севера.

(обратно)

10

Багульник — низкорослый болотный кустарник с длинными пахучими листьями.

(обратно)

11

Рогоз — высокий камыш с пушистыми цветами.

(обратно)

Оглавление

I. Путешествие по карте

II. Стучит в лесу топор

III. Один

IV. По следам

V. Молодая луна

VI. Поединок

VII. Рыболовы

VIII. Пещера

IX. Огонь и вода

X. Без старших

XI. Встреча

XII. Затерянный мир

XIII. Возвращение

*** Примечания ***