Чертов лог [Владимир Александрович Кораблинов] (pdf) читать онлайн

Вл. Кораблинов

что
.юг
Роман

Воронежское книжное
издательство—1962

Р2
К66

Двенадцать послевоенных лет под личиной сапожника
или конюха скрывался изменник Родины Гаврила Свет­
личный. Он часто менял место жительства, заметал следы,
и всякий раз, где бы он ни появлялся, возникали ка­
кие-то загадочные события: то бесследно исчезнет чело­
век, то совершится групповое самоубийство, то в теле
умирающего ребенка врачи находят швейные иголки.
В следственных делах иногда устанавливается, что пре­
ступление совершено по приказанию некоего «архангела».
Однако «архангел» неуловим: совершив преступление, он
исчезает из одного района с тем, чтобы неожиданно по­
явиться в другом, отдаленном от первого на сотни и даже
тысячи километров. И вот — снова гибнет чья-то жизнь,
снова — непонятный, запутанный клубок преступлений.
Вместе с таинственным «архангелом» кочует с места на
место еТо жена и сподвижница — врач Беата Вернер
(в прошлом — переводчица при гитлеровской комендату­
ре), которая является фактическим руководителем пре­
ступной деятельности изуверской секты. Но сколько ве­
ревочке ни виться, а конец придет: в одном из глубин­
ных районов России эта «святая семейка» попадается
с поличным, причем в деле ее разоблачения активную
роль играет сельская молодежь, комсомольцы. Обо всем
этом рассказывается в новом романе писателя В. Кораблинова «Чертов лог».

/. СВЕТ НАД МАКОВКОЙ

Слепый слепца водяй, оба в яму впадутся, понеже
в нощи неведения шатаются.
Аввакум. Книга бесед.

1.
У бакенщика Михайлы Иваныча померла жена. Как
всю жизнь была тихая да безответная, так тихонько и
померла: вечером подоила козу, собрала поужинать, чай
подала Михайле Иванычу (он еще ругнул ее — зачем чай
в чугунке варила: щами воняет), а потом легла на дере3

вянныи диванчик под часами, накрылась с головой тело­
грейкой, и когда вздохнула она в последний раз — бог ее
знает. По крайней мере Мпхайла Иваныч не заметилЗавалившись на кровать, он сразу крепко уснул и спал
часов до пяти утра. Проснулся потому, что озяб. Закурил,
вышел наружу, поглядел на реку. В густом молочном ту­
мане звенела вода на перекате, берега были белые от мо­
роза.
Михайла Иваныч взял весло, градусник и спустился
к лодке. За ночь возле берега нарос тонкий ледок. «Ра­
новато, — подумал старик, — что ж это, еще до октябрь­
ских праздников, считай, три недели, а вон какой мо­
роз!»
Он смерил температуру воды и воздуха: в воде гра­
дусник показал плюс семь, а на воздухе — минус четыре.
Поднявшееся из-за леса красновато-золотое солнце с
трудом продиралось сквозь плотный белый туман. Вдали
над селом, расположенным по крутым глинистым буграм,
столбами стояли синие дымы. Пастух затрубил, замычали
коровы, зазвенело ведро, на колхозном дворе загрохотал
трактор. И стоило ему только загрохотать, как где-то за
селом, за садами, точно откликнувшись, тяжко завыла,
одолевая крутизну дороги, грузовая автомашина, потом
радио
на площади щелкнуло, заговорило, заиграло
«Союз нерушимый...» День начался и двинулся своим
привычным путем.
Михайла Иваныч записал в маленькую книжечку
температуру и пошел в избу. В избе совсем стало светло.
В тишине особенно как-то въедливо стучал маятник заси­
женных мухами ходиков. Ночевавшая под печкой хворая
курица подошла к диванчику, дробно постучала клювом
по деревянной ножке, таракана, что ли, выковыривала и
словно будила старуху. А та лежала, не шевелясь, и лицо
ее, как и давеча, было накрыто телогрейкой.
— Клаша! — позвал ее Михайла Иваныч. — Ты что,
ай захворала?
Он приподнял телогрейку и вздрогнул: узкой щелоч­
кой чернел полуоткрытый старухин рот, мутные глаза гля­
дели бессмысленно, не мигая. Вытянутая вдоль тела рука
поразила своей синеватой белизной. Михайла Иваныч
потрогал эту руку — она была тверда и холодна.
Тогда он понял, что старуха померла. Ему стало жал­
ко и ее, с которой он прожил больше тридцати лет, и се­
бя, так неожиданно осиротевшего. И он заплакал.
4

2.

Похоронил Михайла Иваныч старуху и стал жить
один. И вот тут-то понял он и оценил то, чего при жизни
жены не замечал, а значит, не понимал и ни в грош не
ставил.
Понял он, что всю жизнь она положила на то, чтобы
ему было хорошо и удобно, чтобы голодным из-за стола
не вылезал, чтобы бельишко было вовремя постирано и
сменено, пол вымыт и подметен и даже гирька часовая под­
тянута.
Вот остался он один и в первую же ночь проснулся от
нехорошей тишины: никто не вздыхал рядом, никто не
похрапывал, и маятник молчал. Старик зажег спичку и
увидел, что гирька опустилась до самой диванной спинки
и уперлась в нее. Часы показывали половину одиннад­
цатого, а сколько было на самом деле — бог его знает.
Михайла Иваныч подтянул гирю, покурил, лег, ио так
уже и не мог заснуть, все думал.
Думал он как-то нескладно, мысли, что черви, ползали
во все стороны, норовили в землю зарыться, одни хвости­
ки мелькали. Вспомнил про дочь, которая жила во Влади­
востоке, это шут его знает где, десять, что ли, суток езды.
И хоть послал он ей телеграмму, а ждать, видно, нечего —
не приедет: билет чуть не тысячу рублей в один конец.
Вспомнил старуху свою, как она еще молодой была и как
он с ней тогда нехорошо поступал, а один раз даже уда­
рил. И все из-за пустяков, конечно, или спьяну. Он тогда
часто под мухой домой приходил со службы. А служил он
почти всю свою жизнь на вокзале в Горелом, ходил туда за
семь верст. И как-то так получилось, что с молодых лет
отбился он от крестьянства, на тяжелой работе хребет не
ломал, а все больше норовил туда, где полегче.
На вокзале служба была легкая и веселая: платформу
подмести, воды в бак натаскать или войти в зал ожидания
и закричать (тогда еще радио не было) не своим голо­
сом:
— Поезд Москва—Ростов прибывает на первый путь!
В войну от вокзала остались одни головешки, подме­
тать оказалось нечего. Тогда Михайла Иваныч прибился
к селу и, поскольку он был грамотен, а народ весь нахо­
дился на фронте, — поступил на должность сельсовет­
ского секретаря. В этой должности он пробыл до сорок
седьмого года, а потом вышел па пенсию.
5

Однако ему, как человеку, привыкшему всю жизнь вы­
полнять пускай легкую, но все ж таки работу, без дела
ходить показалось скучно. Тут как раз подвернулась ра­
ботенка — глядеть за речным порядком. Ему выдали чел­
ночок, и он стал промерять глубину речки и ставить на
своем участке сигнальные вешки с вениками — хвостами
вверх и хвостами вниз.
Кроме того; директор расположенной возле села Раки­
тина опытно-селекционной станции поручил Михайле Ива­
нычу для чего-то ежедневно записывать температуру воды
и воздуха и посулился платить за это восемьдесят рублей
в месяц. Конечно, Михайла Иваныч согласился с великой
охотой, получил казенный градусник и стал усердно ме­
рить температуру.
Какое-то время пребывал он как бы научным сотрудни­
ком, а это ему очень льстило. Но вскоре директора сняли,
а новый температуру мерить не пожелал и сократил Ми­
хайла Иванычеву должность. Однако про градусник, на­
верно, забыли, он остался у старика, и тот (хоть ему за
это уже ничего не платили) продолжал каждый день
аккуратно мерить и записывать температуру.
Так, перебирая в неприязненной ночной тишине раз­
ные события своей жизни, Михайла Иваныч курил одну
за одной махорочные елецкие сигаретки и плевал на пол,
чего так не любила покойница и единственно против чего
решительно восставала.
«Э, что там! — плюя, подумал Михайла Иваныч.—Те­
перь все равно, на что мне чистота!»
3.

Но ведь всякая болячка заживает, а горе, конечно, за­
бывается. Помаленьку и Михайла Иваныч стал забывать
свою старуху, наловчился управляться с козой, сам варил
себе похлебку, сам стирал штаны и рубахи, словом, вошел,
как говорят, в колею.
Все было бы ничего, но одно одолевало старика —
вошь. Как будто и мылся, и белье менял каждую субботу,
а ей, проклятой, конца-краю не было.
Гоняя в стадо козу, Михайла Иваныч встречался с
сельскими бабами, точил с ними лясы и как-то пожало­
вался на свою беду. Бабы сказали, что это от тоски, что
надо тоску унять. И Михайла Иваныч подумал, что, верно,
6

тоскливая стала его жизнь, одна суета, а интересу нет.
И вот он надумал заняться чтением.
Он пошел в библиотеку и попросил книжку.
— Вам, дедушка, про что? — спросила его толстуха
Нюська, библиотекарша.— Про жизнь или из фанта­
зии?
— Давай из фантазии, — сказал Михаила Иваныч,—
жизнь я, дочка, всю превзошел наскрозь...
С этого дня стало у него выгорать керосину ужас
сколько. Не замечая, как летит время, засиживался он да­
леко за полночь и, бывало, даже засыпал над книжкой.
Вместе с инженером Лосем побывал он на Марсе, с про­
фессором Челленджером блуждал по диковинному допо­
топному миру, читая про человека-амфибию, возмущался
подлостью капиталистических дельцов. И правильно ли
говорили бабы, или получилось простое совпадение,
только вошь у него пропала.
Так незаметно прошла зима с ее морозами и метелями,
засверкала февральская капель, прошумело половодье, и в
нежных розовых рассветах, в цветах черемухи, в звонких
птичьих хорах пришла всю жизнь и для всякого возраста
радостная весна.
Михайле Иванычу день стал короток: началась навига­
ция, надо было неусыпно следить за фарватером. С утра
до. ночи мотался старик по реке, ставя и переставляя сиг­
нальные вешки и бакены, нащупывая точный путь для
свежевыкрашенных, нарядных пассажирских катеров и
быстроходных моторных лодок.
Он попробовал в заливных местах поставить вентеря,
и улов превзошел ожидагшя: караси, лещи и даже сомята
лезли в его нехитрую снасть в таком количестве, что ры­
бу девать стало некуда. Он приладился продавать ее в
чайную, и таким образом к его пенсии прибавился еще за­
работок от рыбы. Дела пошли отлично, он купил себе но­
вые сапоги, брезентовый плащ, починил крышу на избе и
так ублаготворился жизнью, что окончательно позабыл
свою старуху. И мало того, что позабыл, но в голове его
даже стала время от времени мелькать одна тайная и до­
вольно чепуховая мыслишка.
Эта мыслишка пришла вдруг, как-то нечаянно, сама
по себе. Михайла Иваныч ни с кем не поделился ею, он
даже старался прогнать ее, заглушить и, верно, заглушил
бы, если б не неожиданно приехавшая из Владивостока
дочь.
7

Ее звали Олимпиадой. Это была очень энергичная и
крикливая женщина. Она постоянно лезла не в свое дело,
вечно кого-нибудь сватала или, наоборот, разводила и,
хоть никто ее об этом не просил, любила давать всевоз­
можные советы и наставления.
Олимпиаде перевалило уже за тридцать. Ее муж, мо­
ряк торгового флота, по целым Месяцам находился в от­
лучке, детей у них не было, работать она, очевидно, не хо­
тела и вот с безделья-то, получая от мужа хорошие день­
ги, сидела и выдумывала разную ерунду.
Она нагрянула вскоре после майских праздников, как
снег на голову, и, не успев еще как следует оглядеться,
сразу же приступила к своим пустым и ненужным хлопо­
там.
— Фу, какой у вас тут воздух тяжелый! — сморщив
нос, сказала она. — Вы тут, папа, ужас какую грязь раз­
вели... Полюбуйтесь — в зеркало поглядеться нельзя, му­
хи засидели! Тут прибирать и прибирать!
Но за приборку не принялась, все осталось по-преж­
нему.
Старик не видел дочь около десяти лет, с тех пор как
она укатила со своим моряком во Владивосток. Сейчас он
глядел на нее и не понимал — рад он ей или нет, нравится
она ему или не нравится. Что же до зеркальца, то оно
было ему совершенно не нужно, он и в молодые-то годы
сроду в него не гляделся, и мухи, верно, его засидели.
Но то, что дочь не поплакала, не сходила на материну мо­
гилку, а сразу стала прихорашиваться перед зеркалом,
ему пришлось не по душе. «Свистушка Липка, — презри­
тельно подумал он о ней, — про покойницу и не вспомни­
ла, чисто не мать померла, а корова сдохла... Ишь, губы-то накрашивает, трясогузка...»
А Олимпиада, точно угадав его мысли, вдруг оберну­
лась и сказала:
— Это, конечно, жалко, что я маму не повидала, но
что же сделать, сами знаете, ехать к вам сюда — не ближ­
ний край. Так что об этом и толковать нечего, дело про­
шлое. Как говорится, мертвым — мертвое, а живым —
живое. Вам, папа, об себе подумать надо.
— Да что ж такое мне об себе думать,— удивился
Михайла Иваныч. — Мне об себе думать нечего.
— Жениться вам надо, — вздохнула Олимпиада, — а
то вы без женщины совсем запсеете. Вас тараканы
съедят.
8

Старик смущенно засмеялся. Дочь нечаянно попала в
точку: то смутное и тайное, что все чаще и чаще в послед­
нее время мелькало в его голове, и была именно мысль о
женитьбе.

4.

Вскоре все село знало, что Михайла Иваныч задумал
жениться. И многие женщины, у которых время было в
избытке, стали принимать живейшее участие в этой затее.
Больше же всех суетилась и хлопотала, конечно, Олим­
пиада.
Чуть ли не каждый день в Михайла Иванычевой избе
стали появляться знакомые и незнакомые гражданки. Они
приходили будто бы невзначай — попить водицы или с
просьбой перевезти через речку. Слово за словом завязы­
вался разговор, сводившийся к одному: без бабы изба
кривая, старушке, разумеется, царство небесное, а Михай­
ла Иваныч еще мужчина хоть куда, — так за чем же дело
стало?
И одни говорили туманно, притчами да поговорками,
а другие прямо и откровенно предлагали себя в жены.
Михайле Иванычу, конечно, было ясно, что все эти неве­
сты интересуются не столько им самим, сколько его избой
и пенсией. И хотя для своих семидесяти двух лет Михай­
ла Иваныч был еще довольно свежим и бодрым челове­
ком, он понимал, что жить ему осталось не так уж много,
что бодрости его скоро наступит конец и придет дряхлая,
беспомощная старость. На этот-то случай ему и требова­
лась жена, ио, разумеется, не жена-любовница, а женанянька.
Так разумно рассуждал старик до тех. пор, пока неве­
сты не хлынули потоком. Когда же он увидел, как много
всевозможных женщин (из которых иные были довольно
еще молоды) желают сделаться его женами, то стал не
только примериваться к их, так сказать, деловым каче­
ствам, но и поглядывать на наружность: на чистоту,
приятность лица и на упитанность.
Безусловно, это было заблуждение, и в нем прежде
всего была виновата Олимпиада.
— Вы, папа, — трещала она, — еще очень и очень вид­
ный мужчина, за вас всякая пойдет. Какой же вам, по­
звольте спросить, интерес навязывать себе на шею какуюто жлобиху кособокую, когда дело у нас с вами не к спеху
9

и вы можете выбрать себе если не первой молодости, то во
всяком случае по вкусу...
Михайле Иванычу хотелось поначалу плюнуть на по­
добные разговорчики, крикнуть: «Замолчи, дура!» — но
мало-помалу он к ним привык, его точно затуманило, и он
во всем соглашался со своей недалекой дочерью.
При всей своей глупости и легкомыслии Олимпиада
была очень опытна в разных пустяковых делах, и тут от
ее глаза ничто не скрывалось. Например, она уличила
одну из невест, пожилую, благообразную женщину, кото­
рая очень хорошо беседовала со стариком, в суждениях
своих показывала ум и доброту, но почему-то, несмотря
на июльскую жару, все кутала шею в черный шерстяной
платок.
Олимпиада подсела к ней и до тех пор, притворяясь
выпившей (такие смотрины без пол-литра не обходи­
лись), ластилась и обнимала невесту, пока не нащупала у
ней под платком зоб. И хотя женщина эта пришлась по
душе Михайле Иванычу своей кротостью и разумны­
ми речами, Олимпиада настояла на том, чтобы отец ее от­
верг.

Беспокойная и вздорная Липка прожила у отца до са­
мой осени, и все лето у старика прошло в смотринах.
Михайла Иваныч даже несколько ошалел от этого бестолко­
вого занятия. Он дошел до того, что иной раз забывал из­
мерить температуру воды и воздуха. Вешки же по рассеян­
ности ставил не там, где надо, из-за чего однажды пере­
полненный отдыхающими пассажирами катер сел на мель
и водитель долго ругал старика всякими нехорошими сло­
вами.
Но вот, наконец, в начале октября, когда небо сдела­
лось по-осеннему бледным, а речные травы, увядая, легли
на дно, Олимпиада остановила свой выбор на одной, жив­
шей в селе Горелом, женщине, сказала свое веское слово,
и старик покорно согласился.

5.
Свадьбу играли на октябрьские праздники. Особенно­
го, так сказать, из ряда вон выходящего, ничего не было,
однако все справили не хуже, чем у людей: пили, кричали
«горько!», разбили четыре стопочки и две чашки и пелипесню:
10

,

Деньги — Дело нажитое,
О них нечего тужить,
А любовь — дело другое,
Ею надо дорожить!

Вскоре после свадьбы Олимпиада подалась в свой
дальний Владивосток, а Михайла Иваиыч начал свою бес­
покойную, полную всяких непредвиденных событий жизнь.
Его новую подругу звали Дарьей Степановной. Она
была одинока. С ее стороны на свадьбе гулял только один
пожилой долговязый мужчина, которого она представила
как своего родственника, но почему-то называла батюш­
кой. Гаврила Тихоныч (так звали долговязого) бодро
хлопал стопку за стопкой, всякий раз, выпив, жмурился,
точно кот, качал головой и приговаривал:
— Ох, братья! Винцо — мудрено, благодать божия...
Сама же молодая не пила, а только пригубливала из
стакана и так, молча и безразлично, просидела за столом
весь вечер.
— Ну, ты, дед, и бабу отхватил! — посмеивались за­
хмелевшие гости. ■— Краля! Право-слово — краля!
Рослая, полная, с очень белыми руками и таким же
мучнисто-белым лицом, она, несмотря на свои сорок семь
лет, была бы недурна, если б не какое-то сонное выраже­
ние узких, черных, слегка припухших глаз. Такое выраже­
ние бывает у только что разбуженных людей, когда глаза
уже открылись, а разум еще спит.
Черное, наглухо застегнутое платье делало ее похожей
на монашку, и сходство это еще больше усиливалось от ее
манеры разговаривать, то и дело крестясь и вздыхая,
преувеличенно скромно потупляя глаза.
Став полноправной хозяйкой, Дарья Степановна пер­
вым делом принялась наводить в избе порядок. Она от­
чистила от мушиных следов то самое зеркало, которым так
возмущалась Олимпиада. Затем вымыла и протерла лу­
ком циферблат стареньких часов-ходиков, где, к удивле­
нию Михайлы Иваныча, оказалась картинка «Кутузов в
Филях». Управившись с этим, Дарья Степановна вынула
из своего сундучка яркую, вероятно трофейную, немецкую
литографию. На ней изображались идущие по ветхому
мостику розовые, причесанные и завитые мальчик и де­
вочка, а над ними, как бы оберегая их, парил такой же
розовый, с такой же отличной перманентной завивкой
ангел-хранитель. Мелкими сапожными гвоздиками Дарья
11

Степановна прибила литографию к стене возле зеркала и
на этом закончила свои домашние хлопоты.
Михайла Иваныч никогда не вникал в хозяйствен­
ные и житейские дела по дому. Он порадовался на часо­
вой циферблат, но так и не заметил, что наросшие за год
клочья паутины остались висеть во всех углах избы. Да,
пожалуй, если бы даже и заметил, так не обратил бы на
это особого внимания: что ж такое,— паутина, подумаешь,
беда какая! Старика неприятно поразило другое.
Утром, после свадебного пира, когда пришла пора гнать
в стадо козу, выяснилось, что Дарья Степановна не умеет
доить.
— Да как же так?—растерялся Михайла Иваныч.—
Баба, а доить не можешь?
Дарья поглядела на него своими сонными черными гла­
зами.
— А меня,— равнодушно сказала она,— к этому заня­
тию батенька-покойник, царство им небесное, не приучали...
Они желали отдать меня в гимназию, но тут случилась
революция, и они вскорости померли, а гимназии позакры­
вались.
«Вот так номер!» — подумал ошеломленный Михайла
Иваныч и, ни слова не говоря, пошел сам доить козу.
Выйдя во двор, он не сразу принялся за дело, а сел на
дровосеку и закурил свою любимую елецкую сигаретку.
Ответ жены озадачил его.
«В гимназию!—соображал он.— Да из каких же она
будет? »
И тут только понял он, как затуманила его Олимпиада
своей глупой болтовней, что ему при первой встрече с
Дарьей за всякими пустяками и в голову не пришло по­
говорить о деле и разузнать хорошенько
кто она, какого
поля ягода и годится ли ему в помощницы.
Пока он этак покуривал да рассуждал, а потом доил
козу, пастух, конечно, не стал дожидаться и погнал стадо.
Так что Михайле Иванычу пришлось его догонять. И
когда он шел с козой, то по дороге ему встречались бабы и,
откровенно насмехаясь, почти все задавали один и тот же
вопрос:
— Что ж, молодая-то, спит, что ли, со вчерашнего?
«Ладно,— с досадой думал Михайла Иваныч,— вам,
сорокам, только дела зубы скалить! Ну, не может доить
и не может, эка, прости господи, беда какая! Научится...»
12

6.

Но Дарья Степановна не научилась. Да она и не же­
лала научиться н совершенно откровенно презирала всю
ту нехцтрую хозяйственную работу, на которой держалось
Михайла Иванычево, а теперь, следовательно, и ее благо­
получие.
Приближалась зима, приходилось, ничего не поделаешь,
подумать о топке. Кругом был лес, а нарубить сушняку —
дело пустячное. Раньше Михайла Иваныч со своей стару­
хой в какую-нибудь неделю управлялись с этим: еще за­
темно утречком отправлялись они на лодке километра за
два вверх по реке, к дремучему Чертову логу, рубили
в два топора и, нагрузив на челнок мало что не воз дров,
к обеду возвращались домой.
С Дарьей же Степановной этак ловко не получилось:
во-первых, оказалось, что она в жизни не держала топора,
а во-вторых, смерть как боялась воды и на лодке ехать
решительно отказалась. Михайла Иваныч нахмурился, по­
чесал затылок, но сказать ничего не сказал и поехал один.
Ну, само собой, две руки не то что четыре,— вернулся
он к вечеру только. Подогнав лодку к причалу, недовольно
покрутил головой. «Могла бы, мол, встренуть, краля!—
раздраженно подумал Михайла Иваныч.— Что-что, а уж
тут-то хоть подсобить могла бы...»
Он нарочно долго возился, привязывая лодку, все
ожидая, что Дарья наконец разглядит его в окошко и вы­
бежит встретить и помочь. Но она не показывалась.
— Дашонка! — позвал он ее. — Дарья Степановна!
Никто не отозвался ему. Он сердито плюнул, кое-как
пошвырял с лодки дрова и, тяжело волоча весло, пошел
к избе. На двери висел замок. «Может, на огороде чем
занялась ? »— мелькнула слабая догадка, и Михайла Иваныч
пошел на огород. Там было пусто и по-осеннему печально.
Рыжая, уже тронутая морозом картофельная ботва валя­
лась как попало, точно кто ее, озорничая, раскидал; на
красной вишневой заре черным частоколом торчали неле­
пые палки обезглавленных подсолнухов, среди которых
одиноко бродила недоенная коза. «Женился, старый ду­
рак!— шепотом выругался Михайла Иваныч.— Спасибо
чертовой Липке!»
Дверь, выходящая из избы на огород, оказалась неза­
пертой. Михайла Иваныч загнал козу, подоил ее и вошел
13

в избу. Голод одолевал его: он как на грех позабыл утром
захватить с собой в лес хлеба и теперь первым делом ки­
нулся к печке. Печь была холодна и пуста. Михайла Ива­
ныч стал шарить по полкам, но и там, кроме старой заплес­
невелой корки, не нашел ничего. «Женился!»—снова горько
усмехнулся старик и снова чертыхнул Олимпиаду.
Однако голод не унимался, и надо было что-то пред­
принимать. «Схожу в чайную,— решил Михайла Ива­
ныч,— может, там какого супчику похлебаю...» И он полез
в потайную печурку, где, завернутые в синий с белыми
горошинами платочек, хранились его деньги, рублей че­
тыреста с небольшим. Но ни платочка, ни денег в печурке
не оказалось. Тогда он вспомнил, что намедни показывал
Дарье свою похоронку, а она еще этак как-то безразлично
сказала ему, что тут деньги держать нехорошо, что надо
бы их переложить в сундук. Как ни был раздражен5 Ми­
хайла Иваныч, а сейчас даже порадовался про себя и по­
хвалил Дарью: все-таки'заботится баба, вот, пожалуйста,
деньги прибрала к месту... Но радость его была кратко­
временной: на сундуке висел замок, а ключ, конечно, Дарья
припрятала.
— Ах, нечистый .дух! — с досадой крякнул Михайла
Иваныч.— И где только ее, дьяволицу, носит! Ну, что
теперь делать?
И он решился было идти в село, попросить у кого-ни­
будь взаймы хоть хлеба, что ли, но в это время на дворе
послышались голоса, скрипнула дверь и в избу вошла
Дарья. Михайла Иваныч хотел в сердцах обругать свою
нерадивую супругу, но осекся, разглядев вдруг, что Дарья
была не одна: из-за ее спины выглядывала длинная и не­
складная фигура ее родственника Гаврилы Тихоныча.
— Здравствуй, здравствуй, брат,— выступая вперед,
весело, сладко сказал Гаврила.— Вижу и догадываюсь:
серчаешь... И прямо скажу, пожурил я Дашу: мало, гово­
рю, об муже печешься! Но, брат!—вдруг восторженно
как-то воскликнул он.— Снизойди же и ты до нее! Ибо не
куда-нибудь ходила она, а божье дело,— слышишь,
брат?—божье дело справляла!
Михайла Иваныч растерялся. Уже недели две прошло
после свадьбы, он был уверен, что Гаврила уехал тогда
же... а он — вот он!
— Да ты откуда взялся-то?—не очень ловко, но зато
прямо спросил Михайла Иваныч.
14

__ Дх> брат! — всплеснув руками, тоненьким смехом
закатился Гаврила,—Ах, брат, как расчудесно вижу я
сейчас душу твою! И много вижу я в ней цветов райских,
и множество чую благоухания... Ты, брат, не злой... нет,
ты далеко не злой человек, но... к чему ж такие твои
мысли?
— Какие мысли?—оторопел Михаила Иваныч.
— А, допустим, такие: какой, мол, шут принес этого
Гаврилу? Я, дескать, уморился, весь деньхрип гнул, при­
шел ко двору — куска нету проглотить, жена где-то смы­
лась, а тут еще и гость! Ну, что, брат, скажи — не прав я?
Не прав?
Михайла Иваныч совсем стал в тупик. Ему даже и есть
расхотелось, так неожиданно было появление Гаврилы и
его речи. Он вопросительно поглядел на жену. Та сидела
на краешке диванчика, скромно потупившись и сложа бе­
лые руки на коленях, точно в гости пришла.
— Ан и вышло, что прав!—снова закатился Гаври­
ла.— Ну и ладно, и на этом покончим. А сейчас, брат до­
рогой, пущай у нас будет беседа и мир на всей земле, а в
человецех благоволение!
С этими словами он обнял Михайлу Иваныча и триж­
ды, со щеки на щеку, расцеловался с ним.
— Ну-ка, давай, давай, Даша,— ласково, точно к ма­
лому ребенку, затем обратился он к Дарье,— давай, се­
стричка, что у нас там с тобой припасено...
Дарья послушно достала из-под платка и развернула
газетный сверток, в котором оказались бутылка «столич­
ной», колбаса, две коробки бычков и снизка сдобных буб­
ликов.
— Вот это — мое почтение! — захохотал Михайла Ива­
ныч.— Ай да Дарья Степановна! Ну-ка, каждый бы
день так-то, по мне в таком разе хоть и вовсе печь не топи,
ну ее к шутам!- Фактически!
— Тебе, брат, господь не жену — сокровище послал,—
усаживаясь за стол, строго сказал Гаврила,— и ты этого
не моги забывать, чувствуй...
После второй рюмки усталый и голодный Михайла
Иваныч захмелел. Все то домашнее неустройство, что пол­
часа назад так возмущало его, показалось теперь такой
мелочью, таким пустяком, о котором и вспомин'ать-то было
смешно. С нескрываемым восхищением глядел он на мол­
чаливую Дарью: значит, позаботилась она об нем, что
15

этакую закуску припасла! Да и Гаврила-то, на поверку
выходит, гвоздь малый... Не иначе как он Дарью-то настрополил на угощение... Ах, пропасть, хороша, сладка
«столичная», прямо-таки дух захватывает!
И старик, выпивая очередную стопочку, вежливо бла­
годарил, говорил «будем здоровы», крякал, закусывал и
с удовольствием слушал Гаврилины речи.
— Ропщешь! — умильно, склонив голову на бочок, не
говорил — пел Гаврила.—Ропщешь, брат милый, что
в трудах твоих не помощница тебе Даша? Нет, ты молчи,
не воспоряй!—прикрикнул он.— Знаю, ропщешь! Коза,
дескать, и так и дале, по хозяйству... Ах, брат, брат! Да
ведь не единым же — слышишь? — не единым хлебом человек-то живет! Задам я тебе вопрос, учти, становой во­
прос, наиглавнейший: что первее всего в жизни сей? Нука, ну-ка, ответь! Ответь!
Михайле Иванычу было приятно, что в такой умный,
в такой возвышенный даже разговор втягивает его Гав­
рила. Он всегда за выпивкой любил этакие туманные,
«умственные», как он выражался, беседы. Но обычно он
слушал больше, поддакивал, кивал головой или сокру­
шенно вздыхал, а тут — с ножом к горлу: ответь!
— Так ведь я что ж, — робея, сказал Михайла Ива­
ныч,— прямо-таки сказать — темнота... Ежели, конечно,
по науке...
— Ага, по науке! — воскликнул Гаврила. — Нет, ты
мне без науки ответь: что человеку первее всего — его ли,
человеческое, или еще что?
— Да уж, разумеется, человеческое,— простодушно
сказал Михайла Иваныч.
— А божье?—вскочил Гаврила.— Божье-то как же?
— Насчет божьего я, Гаврила Тихоныч, фактически
не спец,— улыбнулся Михайла Иваныч.— Смолоду, зна­
ешь, откачнуло. Мне один проезжий человек про бога
объяснил... Я, брат, о боге-то и думать позабыл, еж те в
корень!
— Ай-яй-яй! — покачал головой Гаврила.
— Знаешь, и в мыслях как-то не было,— продолжал
старик, — бог, мол, или что, какая там в шутах лихорад­
ка... химия, предположим, кислород разный...
— Кислород! — всплеснул руками Гаврила.
— Да нет, ты погоди, чего скажу-то... Это я, бывало,
так-то: кислород да кислород! А как к старости пришло,
16

веришь ли, нет ли, иным часом стукнет да и стукнет в
мыслю: а ну как там что есть?
—* Ага!— торжествующе сказал Гаврила.— Не вовсе,
выходит, закостенел!
— Господи!—охнула Дарья.— Да просвети ж ты
раба своего! Батюшка! — с какой-то даже мольбой потя­
нулась она к Гавриле.—Уж скажи ж ты ему словечушко
свое золотое!
Но Гаврилу нечего было просить — его точно прорва­
ло: он говорил, говорил, пел даже, сложив ладошки,
устремлял в потолок свои бисерные глазки и опять гово­
рил, говорил...
Но уже не все доходило до сознания Михайлы Ива­
ныча, кое-что из Гаврилиных разговоров иной раз уплы­
вало, дребезжа, куда-то вдаль, а потом вдруг приближа­
лось и даже как-то ненатурально громко и явственно зву­
чало в ушах.
— Свет! — восклицал Гаврила. — Свет, брат милый,
принесла тебе Даша! Ведь ты что? Ты досе во тьме блукал, какие твои были интересы? Козу подоить, вентеришки проверить да вешки понатыкать на речке. А теперчи?
Теперчи свет озарил твою хижину... и кто все это со­
деял? Все она, все Даша, сестра наша милая, любимая!
Глянь, глянь на нее, видишь — над головкой-то над маковочкой-то самой? Видишь?
— А чего над маковкой? — плохо ворочая языком,
сонно спросил Михайла Иваныч. — Ни шута нету там,
над маковкой...
— Слепец! Слепец!—всплеснул руками Гаврила.—
Да как же не видишь? Брат милый, бесы тебе глаза зама­
зали... Неужто ж венчика-то святого не видишь? Ах; как
же сияет он нынче, Даша, у тебя! Как дивно сияет! Се­
стрица ты моя любимая!
И Гаврила, взвизгнув от восторга, подскочил на лавке.
Михайла Иваныч снова глянул на Дарью и обомлел: ему
показалось, что над ее головой, точно, призрачным маре­
вом дрожит сияние... Но тут хмель взял свое, и старик,
опустив голову на стол, задремал.

7.
Проснулся Михайла Иваныч в темноте, но не на печ­
ке, где он спал обычно, а на деревянной, покрытой Лоску­
товым одеялом кровати. Жажда томила его, язык одере*
2. Чертов лог.

венел, распух. В голове стучали пудовые кувалды. «Вроде
бы и выпил немного, а вот поди ж ты...» — вяло поду­
мал он и слабым голосом позвал жену. Та не отозвалась.
Он ощупал кровать — на кровати ее не было. Кряхтя и
сплевывая, поднялся старик и тут только заметил, что
спал не раздевшись. «Да как же я лег? Что-то и не
вспомню... Вот вдарила, проклятая, в голову!»
Вода в ведре была теплая, пахла селедкой. Михайла
Иваныч зажег спичку, огляделся. Дарьи ни на печке, ни
на диванчике не оказалось.
Михайла Иваныч
закурил, задумался. Вспомнил
странные, восторженные речи Гаврилы, Дарьину улыбку,
венчик над головой... «Что ж она, святая, что ли?—с
усмешкой спросил он сам себя. — Но опять-таки, где ж
это она таскается по ночам?» «Свет принесла! — припом­
нились ему слова Гаврилы. — Чудеса!» Все было мудре­
но очень, непонятно.
Этак, покуривая да поплевывая, лежал старик, слу­
шал, как тикают ходики, как в сенцах спросонок коза
стучит копытцем, ворочается. Ветер поднялся, засвистел
жалобно в трубе, нагнал сон. И только, запутавшись в
мыслях своих, стал было Михайла Иваныч задремывать,
как острая догадка обожгла его безжалостно: а не обма­
нывают ли?
Всю жизнь он был доверчив к людям, сколько раз
доверчивость эта под шишки его подводила, сколько пря­
мых убытков терпел из-за нее! В самом деле, взять хоть то­
го же Гаврилу: кто он такой, Гаврила этот? На лбу у него,
что ли, написано, что родственник он Дарье? А ну как
не родственник? Ну как — полюбовник?
Мысль эта больно резанула Михайлу Иваныча, он
привскочил даже на скрипучей кровати. Догадка все ярче
разгоралась в затуманенной его голове, а услужливая па­
мять подсовывала одно сомнительней и пакостней другого...
Тогда на свадьбе, например, Гавриле жарко сделалось в
избе, пошел он проветриться в сенцы, а Дашонка—сле­
дом за ним! Тотчас, как гости разошлись, стал Гаврила
собираться восвояси, а она все удерживала его. Он же,
прощаясь, очень уж усердно, раз до пяти, целовал се...
вроде бы по-братски, да чума его знает — по-братски ли?
А потом, как легла она на кровать, а он, Михайла Ива­
ныч то есть, задув лампу, хотел было присоседиться под
бочок к ней (муж ведь, не кто-нибудь!), что она тогда
18

сказала, как повела себя? «Бросьте,— сказала,— Михаи­
ла Иваныч, глупости, не молоденькие, можно и без этого
обойтись, ну вас совсем!» И решительно отвергла его
заигрыванье, и как он с той но'чи определился спать на
печке, а она на кровати, врозь, так и пошел этот порядок
по сей день. Да, наконец, нынче-то? Как это он давеча
сказал? «Давай-ка, говорит, что там у нас — у нас! —
припасено!» А дальше что получилось? Напоили и смы­
лись, и вот, пожалуйста, он тут лежит один-одинешенек,
напиться подать некому, а она? Венчик, вишь, у ней над
маковкой! Где она ночью таскается?
Какое-то новое, незнакомое, ни разу не испытанное
чувство завозилось в груди Михайлы Иваныча. Как гадю­
ка вползло оно, трепещущее жало ревности вонзило в
сердце... Но так и не познал Михайла Иваныч всей боля
этого чувства, потому что новая мысль заглушила его,
выдернула змеиное жало и поставила перед бедным обма­
нутым мужем новый вопрос: а для чего, позвольте спро­
сить, с какой целью это они делают? И ответ явился пря­
мой и единственный: чтобы обобрать! Воспользоваться
его доверчивостью, отнять избу, пенсию, одним словом,
в дураках оставить! Что ж, он, пожалуй, и сам виноват,
сам дал намек: на свадебном обеде посулился избу на
Дарью отписать, сам посулился, никто его за язык не
тянул... Ну вот тебе и пожалуйста!
Обидно стало Михайле Иванычу в ночной, одинокой
темноте. С нежностью и любовью вспомнил он покойницу
Клашу, всю преданность ее, всю безответность... Жалко
'сделалось старику и ее, а еще больше — себя, слезы на­
вернулись, он всхлипнул да так с мокрыми глазами и
заснул.
8.

Дарья пришла утром, когда Михайла Иваныч, упра­
вившись с козой, сидел в неподметенной избе и, соби­
раясь завтракать, размачивал в молоке вчерашние бубли­
ки. Сердито, искоса глянув на жену, он молча продолжал
крошить в чашку бублик. Однако даже мельком успел он
разглядеть ту удивительную перемену, которая за ночь
произошла с Дарьей: никогда не улыбавшаяся Дарья
улыбалась. Улыбка эта у нее, правда, была какая-то чуд­
ная— точно она глядела сквозь Михайлу Иваныча и
19

что-то видела там, за ним, и тому, что она видела, улыба­
лась. Михайла Иваныч оглянулся даже: чему это она? Но
нет, ничего за ним, кроме обтертой до лоска спинки де­
ревянного дивана, не было.
— Не серчай, Миша,— тихим, чуть вздрагивающим
голосом сказала Дарья,— радость у меня нынче ве­
ликая...
Она в первый раз назвала его по имени, как близкого
человека, как родного. Но то, что она назвала его так, не
только не растрогало и не умилило старика, а, наоборот,
заставило сразу насторожиться. Все передуманное ночью,
тесня одно другим, вдруг разом поднялось в груди, подо­
зрения и догадки столпились неотвязной мошкарой, а пу­
ще всего — дрянная мысль: не обобрать ли хотят?
— Ладно, — угрюмо сказал Михайла Иваныч, — так
не так, перетакивать не будем... Я там вчерась дровишки
на берегу кинул, пошла бы перетаскала. С этим-то, мол,
хоть небось справишься, — помолчав, не глядя на жену,
раздраженно добавил он.
Улыбка сошла с Дарьиных губ. Долгим взглядом
поглядела она на Михайлу Иваныча, вздохнула и вышла.
«Ишь ты, радость у нее! — нехорошо усмехнулся ста­
рик.— Чему-то радоваться нашла!»
Сердито сопя, похлебал он молочную тюрю, встал,
«благодарю тебя, господи» сказал, рыгнув, покрестившись
на черные образа, и выглянул в окошко,— как, мол, там
барыня управляется...
И не сразу разглядел ее, пошарил, глазами по берегу,
пока отыскал, а отыскавши, плюнул с досадой: Дарья
преспокойно сидела на куче дров и мечтательно глядела
куда-то за речку.
Молча подошел к ней Михайла Иваныч, молча при­
сел на кривое, узловатое бревнышко. Дарья, похоже, не
заметила его. Он вызывающе покашлял. Дарья мельком,
как на пустое место, глянула на мужа и снова воззрилась
в заречье. Так сколько-то времени сидели они, молчали.
Наконец Михайла Иваныч не выдержал, встал, поплевал
на руки и, решительно ухватив кривое бревно, поволок
его ко двору. Пройдя с полдороги, он обернулся. Дарья
сидела не шевелясь. Старик выругался и потащился
дальше. Он сделал один конец, другой, а Дарья все сиде­
ла. Зло его взяло, и уже безо всякой осторожности,
совсем даже бесцеремонно выдернул он из-под Дарьи
20

бревно, на котором та сидела. Тихонько охнув, вскочила
она и с непритворным испугом поглядела на старика.
— Расселась! — нисколько не скрывая своего раздра­
жения, буркнул Михайла Иваныч. — Совесть-то в тебе,
чертова труперда, есть аи нету? Вот, прости, господи, мое
согрешение,— чуть ли не со слезами в голосе заорал он,
навязалась на мою шею, блажная! Ну кто ты есть! Нет,
ты ответь мне за ради бога, кто ты такая есть?
И вдруг Дарья заплакала и, сложив на груди ладош­
ками вместе руки, упала на колени.
Миша! — всхлипнула она.— Убей! Убей меня,
Миша!
Весь боевой, петушиный пыл враз улетучился у ста­
рика, точно его и не бывало.
— Да ты что? — испуганно и воровато оглядываясь,
залепетал он. — Встань! Встань, говорю! Не дай бог уви­
дит кто... срамота!
Михайла Иваныч схватил Дарью под мышки, припод­
нял, поставил на ноги и заботливо отряхнул прилипшие к
черному платью песок и мелкие раздавленные ракушки.
Усадив ее снова на дрова, он еще раз тревожно огляделся
по сторонам: не видел ли кто? Но нет, никого не было на
реке, пустынный песчаный берег лениво полизывала хо­
лодная, синеватая, сверкающая на солнце ослепительны­
ми кружочками вода.
— Что ты? Что ты?—растерянно приговаривал
Михайла Иваныч.— Да что ж я тебе враг, что ли? Экая
глупая, фактически глупая! Ну чего это ты, а? Чего?
— Ах, Миша! — прошептала Дарья.—Если б знал
ты, голубь мой, радость какая была у меня вот здесь,—
она показала на грудь, — какая радость! Какая благодать
посетила меня... а ты вдруг так... Нет! Лучше уж убей
меня! Убей!
— Так ты скажи! — крикнул Михайла Иваныч.—
Ты расскажи мне, а то все в молчанку да в молчанку!
Я-то что ж, по-твоему, пенек осиновый, что ли? У меня,
брат, даже и мысли всякие пошли... по ночам ходишь
где-то, и опять-таки Гаврила этот... Ведь на кого ни до­
велись, за сердце возьмет!
— Ах, милый ты мой! — вдруг тихо засмеялась
Дарья. — Братик ты мой желанненький!—Нежно обняв
старика за шею, она притянула его к себе. — Вот, Миша,
п кончилась ночь твоя, рассвет над тобой показался... Ви21

дишь? Ой, нет, все еще, верно, бесы у тебя в глазах лап­
ками щекотят... А мы их прогоним... прогоним!— взвизг­
нула Дарья. — Только, братик, успокой ты меня! Вот
сюда... вот сюда губками приложись...
Она торопливо расстегнула две пуговки на вороте
своего монашеского платья — чуть пониже горла.
— Вот сюда, к душке моей приложись! Вот... Ты, Ми­
ша, братик мой, не меня, не плоть мою... ты душку мою
целуешь...
«Да что она, очумела, что ли?» — совсем сбитый с
толку подумал Михайла Иваныч. И в растерянности
чмокнул Дарьину «душку».
— Ну вот, ну вот... — закрыв глаза и счастливо улы­
баясь, прерывисто вздохнула Дарья. — Вот теперь и со­
единил нас господь... И архангел его, Гавриил, радуется...
Он и поклон наказал тебе передать, и братское лобыза­
ние... Вот ты приложился к душке-то к моей, а он-то, Гаврила-то наш любезный, он-то возвеселился!
«Ну,— махнул рукой Михайла Иваныч,— нето я ума
решился, нето подсунула-таки мне Липка полоумную
бабу...»
— Это какой же архангел? — осторожно спросил он.
— Ах ты, слепенький, слепенький!—покачала голо­
вой Дарья.— А вспомни-ка, братик, с кем ты вчерась
вечерок-то провел? Кто тебя посетил?
— Ну, известно кто, Гаврилу Тихоныча ты привела,
помню... Так он-то тут при чем, скажи на милость?
— У-у, вы, окаянные!—глядя куда-то поверх Михай­
ла Иванычевой головы, Дарья захлопала в ладоши. —
Кши! Кши! Вон они, бесы-то, из глаз твоих, чисто осиный
рой, полетели! Кши! Вот я вас! — замахала она руками.—
Прочь отсюдова, негодные! ' Прочь! Видишь, Миша,
сколько их у тебя в глазах ютилось? Ух, сколько! Вот
тепеоь я и разговорчива стану, как ты на меня чистыми,
святыми глазками поглядишь... Ах, боже мой, да как же
радостно мне!
Дарья вскочила и, мелко-мелко перебирая ногами,
закружилась по берегу.
— Ты, Миша, слеп был,—тяжело переводя дыхание,
внезапно остановилась она.— Ты был слепенький, бесы
тебя одолели... и я тогда — помнишь? — я тогда воды
боялась... А теперь — гляди! Я сейчас по воде, как Хри­
стос, пойду — и ничего! Ну-кась, господи благослови!
22

И она с пронзительным визгом стремительно кинулась
в В0ДУ„
п
«Потопнет, дура!—ахнул Михаила Иваныч.
Ведь
яма же...»
— Яма! — не своим голосом завопил он, опрометью
кинулся за Дарьей, схватил ее за руки и, как она ни вы­
рывалась, как ни отбивалась в каком-то исступленном
припадке —- даже розовая пена на губах у нее выступи­
ла.— все-таки осилил ее и, почти на руках, приволок в
избу.‘
Когда положил он Дарью на еще не прибранную кро­
вать, похоже было, что припадок утих, только бледные до
синевы губы еще подеогивались да дыханье сделалось не­
хорошо. прерывисто. Бледность же липа была так страш­
на, что Михайле Иванычу представилось: да уж не кон­
чается ли? — и он, оробев, зачерпнул воды и вылил поря­
дочный ковш на голову Дарье. И та, судорожно глотнув,
открыла глаза, застонала и, отвернувшись к стене, без­
звучно заплакала.
Михайла Иваныч, сообразив, что стон и плач ее не
имеют особой причины, а как бы завершают болезненный
припадок, не стал ни спрашивать ее, ни утешать. Да кро­
ме того, он настолько был озадачен и потрясен всем слу­
чившимся, что ему самому не помешало бы слово разум­
ного и внимательного утешения.
В самом деле, было от чего потеряться: за всю его
долгую жизнь он ни разу не попадал в такое странное и
сложное положение. Он, конечно, слыхал о припадочных,
а раньше, еще в молодости, попав однажды в Воронеж на
обнесение мощей угодника Митрофания, сам видел двух
кликуш, с ужасом глядел, как бились и корчились очи,
слышал, какими звериными голосами кричали... Но это
были чужие, и он — в стороне, это его нисколько не ка­
салось, а ведь тут не кто-нибудь, а жена, и кто ее знает,
случайный ли припадок или это с ней часто приклю­
чается...
Первая мысль мелькнула: сбегать за докторшей. Но
показалось совестно перед людьми,— вот, скажут, женил­
ся, отхватил кралечку! Да к тому же как будто и успокои­
лась, мало-помалу и плач утих, дышать стала ровней и
как бы заснула она. Однако Дарья не спала. С трудом
приподнявшись, она села на кровати и, поглядев на ста­
рика, улыбнулась. Улыбка жалкая вышла, даже детская
23

какая-то, и Михайла Иваныч в эту минуту от всей души
пожалел жену.
— Ну, как?—спросил он ласково.—Ничего, Даша?
Полегчало?
— Ничего, — трудно выговаривая, ответила она, —
прошло...
Вот и весь разговор получился у них, и долго они по­
том молчали, но значительно было то, что почти за две
недели в первый раз вышло это у них без отчуждения,
без задней мысли, хорошо, от сердца- к сердцу, по-род­
ственному.
И, наверно, потому, что все то, что Дарья говорила на
реке и как она там поступала, показалось Михайле Иваны­
чу необыкновенным и как бы выше его понимания,—
чувство, смешанное из страха и уважения, зародилось в
нем. «Ведь это что! Как Христос, по воде... И пошла!»
И живо представились яркие взрывы- брызг и Дарья, в ее
порывистом движении, уже по пояс в синей ледяной во­
де... Конечно, очень неясными, прямо-таки полоумными
были речи ее об архангеле, о бесах, но это сейчас оказы­
валось не главным. Главное — была хорошая душевная
жалость к Дарье и то новое чувство, которое Михайла
Иваныч ощутил в себе, — страх и уважение.
Между тем Дарья встала, медленно, тяжело передви­
гая ноги, подошла к столу, смахнула крошки, оставшиеся
после завтрака мужа, и тихо, скромненько присела на
диванчик.
— Прости меня, Миша,— очень как-то хорошо и за­
душевно сказала она,— верно, напугался ты... да не могла
я от радости с собой совладать... Я ведь что давеча хотела-то, как пришла... я ведь все рассказать тебе хотела... да
вишь ты, как получилось-то...
— Ну, чего поминать про это,— примирительно ска­
зал Михайла Иваныч,— я ж ведь тоже не какой-нибудь
баран бесчувственный... Только скажи ты мне, Дашонка,
за ради бога, без утайки: про какую ты все радость по­
минаешь? Прямо я тебе скажу, непонятный мне этот факт!
— Про радость-то?—улыбнулась Дарья. — Ах ты,
милый мой братик сердечный! Все тебе сей же час объяс­
ню, все как на карточках разложу перед тобой! Я ведь,
Миша, сразу увидела, что ты отвернулся от меня, прямо
как ночью еще тогда осерчал, что я тебя к - себе не допу­
стила. Да как же можно, милый, этак, чтоб ложе святым
24

духом освящено не было? Это — грех великии, незамолимый, радость бесам только, забава для них! А потом ты
говоришь: козу доить, — а я не умею... Ах, боже мой, вот,
миленький братик, что она, коза-то! Животная простая, а
не хуже стены каменной, неприступной стала между нами.
Ты же слепенький был, кривой: козье разглядел, а
божье — нету! 'Я тебе и сказать не могу, как скорбела ^я
все время об тебе, а все терпела, веровала, что прозреешь... а почему? Ох, сладкий ты мой! Было мне при­
казанье, чтоб глазенки тебе открыть! Сказано мне, Миша,
было: «Пойди, говорит, Дарья, протри ему глаза!» Уж
коли по всей по правде, так у меня и в мыслях не бы­
ло замуж за тебя идти, я и пошла-то за тебя по прика­
занью...
— Это кто ж приказал-то? — удивился Михайла
Иваныч.
— Архангел наш дивный велел: иди, говорит, не бой­
ся, не на что-нибудь, на божье дело посылаю! И так все
по-его н вышло! — радостно засмеялась Дарья.
— Так неужли ж Гаврила Тихоныч?
— Он! Он! Кто ж еще-то у нас? Он для нас один
свет в окне, пастушок наш любезный, радостный! Да ты
не сбивай меня, ты слушай... С чего ж мне так тоскливо
сделалось тогда, как он к себе в Горелое ушел, а я у тебя
одна-одинешенька осталась? А с того, радость ты моя,
что уж не чаяла я вскорости увидеть его, сладчайший го­
лосок его услыхать... Он ведь тогда — помнишь? — пря­
мо из-за стола ушел, бросил меня, горемычную сиротин­
ку... «На божье дело, говорит, оставайся, а меня не
жди...» Я ему: батюшка, я, мол, к тебе прибегу когда, тут
недалеко... А он не велел. «И думать, говорит, не моги!
Раз, говорит, я тебя поставил на подвиг, так ты, говорит,
и стой!» И так горько мне тогда все показалось, так без­
утешно, что плакать бы да плакать во тьме ночной, ан ты
тут лезешь на кровать-то! Господи! Вот уж подлинно, бес
тобой в тот час руководил! Ну, ладно про то... Ушел он,
батюшка, а я хожу как вдовица неутешная без суп­
руга...
При последних словах Михайла Иваныч крякнул и го­
ловой покачал.
— Ах ты ж господи! — заметив зто, воскликнула
Дарья. — Опять ты про плотское! Забудь, выкинь из го­
ловы! Ведь тут духовное супружество понимать надо, а
25

ты... Ну да ладно... об чем это я? Да, вот хожу, значит,
печалуюсь и об разлуке с ним, с милым моим, с арханге­
лом нашим, а еще пуще, что вижу: к земной суете ты
прирос, никакой тягой не оторвешь! И так пошло у нас:
при тебе хожу бессловесно, креплюсь, а только ты со дво­
ра— с козой там или за дровишками — у меня слезки-^то
кап-кап! Да вот так и плачу-заливаюсь до бесконечности...
Но вот вчерась радость вдруг пришла... ей-госпоЯи! —
Дарья встала, перекрестилась и положила земной по­
клон.— Уехал ты вчерась, — снова усевшись, продолжала
она, — уехал, след простыл... А день не хуже как нынче —
ясный, холодный, речка чисто новая жесть на солнышке...
Вот села я на бережочке, этак подперлась ручкой да вдаль,
на тот бок, гляжу. Грустно так, тишина, безлюдье, только
за бугром, там, где строют чего-то, машина все ревет, все
грохочет, аж страшно сделалось, чисто зверь какой сто­
зевный за бугром-то... Вот так, голубенок, сижу я час и
другой, весь день, почитай, сижу, слезки в глазах, плачу,
значит, раба божья, и вдруг над самой, ну, поверишь ли,
над самой головой — шум, словно от крыльев плесканье
этакое... Глянула — батюшки! — журавли! Да низко так,
ну, прямо чуть за избу не цепляют, — над головой-то у
меня, да через речку, да в лесок, да там, стало быть, и се­
ли. И вот, Миша, тогда не поняла я, не вразумил меня
господь, а сейчас вижу ясно: знак это мне был, ангелы
божьи то пролетели! Сокрылись они в лесочке, сели, зна­
чит, а я как уставилась, так все туда гляжу и гляжу.
И вижу вдруг — боже мой! боже мой!—вижу: выходит
из лесу дружок мой миленький, Гаврилушка! Вот он идсг,
вот идет, в одной ручке — прутик, а другой мне этак ма­
шет: дескать, вот он я! Вот он! А я, дура, чисто жена
Лотова, столбом стою: ни голоса, ни движения, только
одна думка в голове: батюшки, его ж перевезть надо, а
кто перевезет! И только я, глупая, подумала этак —
глядь, а он, сударик, сладенький мой, ножками-то топ,
топ, да по воде, яко по суше, так всю реченьку-то и пере­
шел! Ей-господи!—снова крестясь, воскликнула Дарья.—
Яко Христос по водам, так и он!
Михайла Иваныч усмехнулся.
— Смейся, смейся! — гневно крикнула Дарья. — Над
Христом, думаешь, не смеялись? Ох, да еще как смеялись-то! Ну-кась, говорят, коли ты сын божий, соскочикась, говорят, со креста! Было ведь, а? Было? А он, ба26

тюшка наш, взял да и вознесся! И в ту пору ж тоже —
какие видели, а какие и нет: по вере, стало быть...
— Ну, а радость-то,— церебил Дарью старик,— пре
радость ты рассказать сулилась...
— Да вот она и радость, ты, знай, слушай! Как пе­
решел он, значится, речку — да прямо ко мне. Радуйся,
говорит, сестра, меня, говорит, вчерась господь благо­
словил, трижды в ночь видение было мне. Все трое при­
шли в темноте ночной, всю округу наскрозь озарили —
там что сияния было, что свету нестерпимого! Отец-то,
батюшка, бог, седенький такой старичок, в ряске холщо­
вой, а Христос-то, говорит, босичком, разуткой, значит­
ся, и ножки гвоздем пробитые, ягночка на ручках дер­
жит... А дух-то, говорит, голубенок, так и вьется, так и
трепещет, и вот от него-то и сияние такое, что куды,
говорит, тебе электричество! И вот пришли, говорит, и
все в ночь-полночь в Горелой повскакали с постелей, ду­
мали, пожар — такая светлота, такая яснота сделалась!
И этак все трое к лежаночке, говорит, к моей неслышно
приступили да и говорят: «Встань, говорят, ангельская
твоя душка, иди-кось, говорят, в райцентр, в Ракитину
село, там, дескать, земля твоя Ханаанская, там, говорят,
и духов храм возводи!» И этак, милый братик, до трех
разов, подумай-ка! Понял теперь, радость-то какая? Гаврилушка-то у нас в Ракитной теперчи пребудет, и мы
с тобой, Миша миленький, еще и на духов храм, дай срок,
полюбуемся!
— А это какой же храм-то?—с любопытством спро­
сил Михайла Иваныч.
— Храм, Миша, воздушный, храм бесстенный, он,
как из стекла, весь из духа, значится... И в нем, сладень­
кий ты мой, может, вся Расея соберется!
И Дарья опять засмеялась тихонько. Словно девоч­
ка, словно и не под пятьдесят лет ей, вскочив, плавно
закружилась по избе. Михайла Иваныч с опаской погля­
дывал: не грохнется ли, как давеча. Но нет, покружилась,
села рядом, голову ему на плечо положила.
— Чудно! — покачал головой Михайла Иваныч.— Ну,
а скажи ты мне все ж таки, куда это вы смылись ночью-то?
— Да неужто ж я до сей поры тебе не сказала? Ах,
дура я, дура беспросветная! Батюшкину келейку мыть,
прибирать ходила я, вон куда. Ты ведь за столом прямо
заснул, это мы тебя с батюшкой на кроватку перетащили.
27

Он, Гаврюшенька, ангелок-то наш, благословил тебя, а
мне велел потрудиться, келейку ему прибрать. Знаешь,
в больничном саду кильдимчик такой махонький? В нем,
сказывают, прачешная была, что ли. Он, голубенок Наш,
там пока и приютился.
— Да как же — в больнице? — удивился Михайла
Иваныч.— Стало быть, докторша ему дозволила?
— Ну, видно, уж все до крошечки тебе открою,—
усмехнулась Дарья.— Нашей веры она, дркторша-то, свой
человек... Уразумел ай нет?
— Вон что,— задумчиво сказал Михайла Иваныч,—
значит, вера у вас такая своя? Это, к примеру, все равно
как баптисты, что ли?
— Странники мы, братик любезный, странники
божьи, вот и вся наша вера. Христос странствовал и нам
велел. Как он, так и мы.
— Ну, а скажи, что ж вы — молитесь, или как? Служ­
ба, мол, у вас, или попы там...
— А зачем нам попы? Ведь они кто? Во храме тор­
гующие, вроде спекулянтщиков. Их Христос поганой ве­
ревкой бил, попов-то, из храма изгонял, читал, небось?
Мы, Миша, соберемся, беседуем душевно, Евангелие Хри­
стово читаем, песни дивные поем, и радость господня к нам
сходит... И уж веселимся мы тогда, яко дети божьи! Ах,
чудесно, хорошо!
Видно, Дарье так приятно было вспоминать про ве­
селье, что она подвзвизгнула даже при последнем слове.
— Ну и ну! — вздохнул Михайла Иваныч.— Но
опять вопрос: ведь как же это, Даша, получается? Вон
ты давеча сказала: как Христос, так и мы. Я тут что-то,
фактически, не разберусь. Ну, странствуете, ладно, это
одна статья, а вот насчет водочки как понимать? На
свадьбе-то, помнишь небось, Гаврила-то как насадился?
Альни позеленел весь! Я ж ведь сам его под ручку тогда
по бережку проваживал. Да и в Горелое он еще не дюже
крепкими ногами пошел...
— Ав Кане Галилейской-то!—воскликнула Дарья.—
В Кане-то, забыл? Там Христос наш спаситель с пре­
чистой матушкой на свадбе гуляли. Забыл? Винца не
хватило, туда-сюда, где ночью достанешь? Так он, ба­
тюшка, из водички чудо сотворил — винцо исделал!
Вспомни-ка!
— Ну, так ведь чего ж равнять,-^- вяло, видимо со28

мневаясь в своей правоте, промямлил Михайла Иваныч.
И вдруг прислушался.— Постой, чуть ли не кричит кто...
Глянь-ка. Даша, в окошко.
Дарья подошла к окну.
— Человек какой-то,— сказала она,— на том боку. Вид­
но, перевезть зовет.
Михайла Иваныч надел картуз и, захватив весло, по­
шел к лодке.

9.
Человек, стоявший на том берегу, оказался священни­
ком из соседнего села Горелого. Он частенько захаживал
в Ракитино, и Михайле Иванычу не раз случалось его
перевозить. В Ракитине не было церкви, и отец Митро­
фан не считал за* труд раза два в месяц наведываться
кое к кому из ракитинцев. Правда, все меньше и меньше
народу нуждалось в нем, но десятка полтора дврров всетаки еще придерживались церкви. Отец Митрофан тут
крестил, служил панихиды, молебны, и какие-то дохо­
дишки помаленьку текли из Ракитина в глубокий карман
его бобрикового полупальто.
Этот еще не старый человек в попы подался из райпотребсоюзовских счетоводов. Ни рясы, ни подрясника он
не носил, волосы, как это делали другие священники, не
запускал до плеч, а подстригал в меру и в своей широко­
полой фетровой шляпе и высоких хромовых сапогах был
очень похож на знаменитого художника Шишкина, каким
его изобразил на портрете Крамской.
— Михайле Иванычу! — весело помахал он шляпой.—
Как господь милует? Слыхал, слыхал,— подмигнул он,
садясь в лодку,— что уже не вдовец ты безутешный...
Что ж, это дело доброе, это ничего...
— Да вошь без бабы заела! — пошутил Михайла
Иваныч.
Отец Митрофан рассмеялся.
— Вошь, говоришь? Это, брат, верно! В крестьянском
обиходе без бабы нельзя. Но вот, друг,— отец Митрофан
нахмурился и значительно поглядел на старика, — нехо­
рошо, что во храме не узаконил бракосочетание. Да и то,
скажу, опрометчиво поступил, что незнаемую женщину
избрал в супруги: она ведь у нас, в Горелом-то, без году
неделю жила. Небось и из местных нашлись бы.
29

— Чего доброго! — Михайла Иваныч самодовольно
улыбнулся. — Отбою, батюшка, от невест не было!
— Ну вот, ну вот, а ты вон куда кинулся. Нешто это
дело — незнакомого человека в дом пускать?
— Да почему ж незнакомого? Была незнакомая, а те­
перь — знакомая.
— И что ж, — прищурился отец Митрофан, — так ты
ее сразу и распознал? И можешь ее автобиографию опи­
сать?
— Фу ты, боже мой!—пожал плечами Михайла Ива­
ныч с досадой. — Да вам-то, батюшка, нешто не все
равно?
— Все равно, да не одно, — строго сказал отец Мит­
рофан. — Слух есть, понимаешь, будто баба-то твоя то­
го... с червоточинкой, что ли...
— Это как же вас понимать? — обиженно насторо­
жился Михайла Иваныч. — С какой, то есть, такой чер­
воточинкой?
Зашуршав днищем по песку, лодка ткнулась носом в
берег. Но старик не спешил выходить из нее. Опершись
на весло, он стоял, ожидая ответа. Отец Митрофан огля­
нулся и тихо, но очень отчетливо сказал:
— Сектантка. И злостная сектантка, — внушительно
добавил он. — Уж кому-кому, а нам это известно. И очень
даже.
— Что ж это вы так дюже строго? Нешто они, пущай
хоть и сектанты, не люди?
— Овцы заблудшие, вот они кто! — раздраженно
сказал батюшка.— И это, заметь, еще в лучшем случае —
овцы, а то и такие козлища, что нос от смраду зажмешь.
Ты, может, конечно, и не в курсе, но, поверь, уж я-то
знаю.
Досадно стало Михайле Иванычу, что поп корит его
жену. «Ишь ты, — усмехнулся он, — козлища... А ведь
никому не секрет, что ты, черт гладкий, тоже с воньцой:
от живой жены с Полинкой-продавщицей живешь...»
— А я, батюшка, так думаю,— сдержанно сказал он, —
что перед богом все равны — сектант, или, положим, турка
там какой... Да и то сказать, ведь и из нашего брата, из
православных, тоже немалый косяк козлов-то наберется:
один пьет без просыпу, другой от живой жены по про­
улкам к барышням бегает...
Отец Митрофан глянул, точно выстрелил, молча вы30

лез из лодки и, «спасибо» старику не сказав, пошел в го­
ру, к селу.
«Накося!—весело поглядел ему вслед старик.—Как
я тебя, толстомясого, поддел!»
Он примкнул лодку, вычерпал просочившуюся в кор­
му воду, но не сразу пошел в избу. Раздумье его охвати­
ло. Река звенела в тишине на перекате, только вода уже
не как давеча, не синяя была, не веселая, в белых солнеч­
ных кружочках, а сизо-черная, мрачная. И небо измени­
лось — куда делась его прозрачная осенняя голубизна,—
оно стало низким, тяжелым, белые шапки снеговых туч
зловеще встали над лесом. «К снегу, — подумал Михайла
Иваныч,— обязательно к
снегу...
Козлища!—снова
вспомнил он. — Ишь как осерчал, аж весь загорелся! Ну,
сектанты и пущай сектанты... ай они ему чем досадили?»
Он Дарьины слова вспомнил насчет попов-спекулянтщиков, головой покачал: «Они, значит, попои костерят, а
энти их поливают! Чудеса, господи твоя воля!»
10.
Медленно побрел Михайла Иваныч к дому, но опятьтаки не вошел в избу, а сел на лавочке у двери. Одна
мысль осенила его, прямо как молния сверкнула.
Вот только что над его головой схватились две веры—
Дарьина и попова. Послушать одного — те нехороши, по­
слушать другого —эти незавидны. А правда-то где же?
Лет сорок не думал Михайла Иваныч о боге, не при­
ходилось как-то об нем всерьез размышлять. Он, правда,
не был безбожником, как многие, из избы икон не выки­
дывал, по церковным праздникам цикогда не забывал
засветить лампадку... ну, и прочая там мелочь. Однако же
нельзя сказать, что вера его была крепка. Какая же это
вера? Скорей привычка с малолетства — после еды, глядя
в передний угол, помахать рукой, сказать даже громко
«благодарю тебя, господи», а дальше просто так, губами
пошлепать, вроде бы молитву творит, а молитвы-то он,
кроме «отче наш»; никакой и не знал. И то, что вчера
Гавриле сказал, будто бы под старость задумываться на­
чал, — пустое было, так, под хмельком, поддерживая бесе­
ду, сболтнул.
Но вот теперь объявилась какая-то иная вера—Дарьи­
на. Что ж у них, бог, что ли, другой? Нет, бог тот же.
31

Значит, разговаривают они с богом по-другому, вот что!
Не как, значит, в церкви. Он, правда, давно не хаживал
туда: в Ракитине еще до войны закрыли, а в Горелое —
не вот тебе под боком, километров семь, а то и все восемь
наберется — не находишься. Да и церковный обиход
он, увлеченный своим занятием, ни на кого не обращал
внимания — сидел и рисовал карикатуры. Тут он, надо
сказать, считался великим мастером* как будто внешнее
сходство и отсутствовало, но что-то такое — в позе, в об­
щем очерке фигуры, в детали — что-то такое было, отчего
человек узнавался сразу и с самой смешной стороны. Ри­
суя, он вдруг начинал громко хохотать — это значило, что
рисунок удавался. Зина и Клашка-Пирог переписывали,
Карасев поправлял заметки и сочинял передовую. В пио­
нерской комнате, где они работали, было тепло, тихо, толь­
ко маятник на больших часах деловито постукивал, скрипе­
ли перья да шуршала бумага. Карасев оторвался на мгно­
вение от работы, взглянул на ребят и улыбнулся. То, что
196

Зиночка не пошла к Гавриле, была здесь, представлялось
ему, пусть и скромной, но все-таки победой, первой завое­
ванной высоткой в начавшейся битве.
Наконец все было готово, заметки и рисунки вставили
в рамку. Смешные Андрюшкины картинки очень понра­
вились Зиночке.
— Вот так здорово! — восхищенно сказала она.
— То-то! — ухмыльнулся польщенный Андрюшка.—
Смотри у меня, а то и тебя нарисую — знаешь как?
Зиночка покраснела до слез.
— Нет уж, не придется, видно, тебе ее рисовать, —
сказал Карасев. — Верно, Зина?
Было поздно, и он пошел проводить ребят. Зиночка
жила дальше всех, почти у самого Чертова лога. Когда они
остались одни, Карасев спросил:
— Ну, что, не пускала тебя бабушка?
— Заругалась было, а потом ничего. «Что ж, говорит,
сделаешь, бог простит, иди пальто отрабатывай...»
Карасев рассмеялся: «Бог простит!»
— Бабушка твоя на пенсию живет? — спросил он.
— Да чего-то там немножко за папу получает.
— А сама?
— Ей не дают, говорят, какой-то бумажки не хватает.
На следующий день Василий побывал у Листопада. Тот
при нем позвонил в собес, потом в райисполком, Конопли­
ну, с которым довольно долго, и под конец раздраженно
разговаривал. Повесив трубку, схватился за пакетик с ва­
лидолом.
— Хорошие строчки есть у Маяковского, — задумчиво
сказал он, помолчав, — знаешь? «Коммунизм — это место,
где исчезнут чиновники и где будет много стихов и пе­
сен». А?
— Это вас Федор Иваныч на поэтический лад на­
строил?— вежливо осведомился Карасев.
— Он. Понимаешь, в ч₽м дело, оказывается? Двадцать
три года эта самая бабка Феша служила сторожихой в ис­
полкоме, так? Ну, разумеется, трудовая книжка потеря­
на — война и все такое. Собес требует справки от Коноп­
лина, а тот говорит: «Не могу, я человек новый, откуда я
знаю? Архивные дела сгорели, ничего не могу, извините,
пожалуйста».
— Так ведь весь поселок может подтвердить!
— Да поселок-то может, а Коноплин — нет. Насилу
197

уговорил, давай, говорю, под мою ответственность. Значит,
так: скажи ей, пусть завтра же зайдет в исполком за
справкой. Очень хорошо, что ты это дело поднял, а то ведь
что получается: там и дровишки, и прянички, а мы тут про­
стую справку не можем дать!
На этот раз бабка гораздо ласковее приняла Карасе­
ва, а когда узнала, что Коноплин обещал подписать справ­
ку, — просто вся расцвела.
— Господи милосливый! — крестилась она, утирая сле­
зы. —г Радость-то, радость какая! Уж вот как вам, Василий
Иваныч, спасибо... уж так спасибо, так спасибо!
— Я-то тут при чем? — смутился Карасев. — Пенсию
не от меня — от Советской власти получать будете...
— Да мы теперь с девкой-то свет увидим! — всплесну­
ла руками бабка Феша. — Вон ведь дело-то какое...
— Свет, говорите? — переспросил Карасев. — Вы, ба­
бушка,- не обижайтесь, что я вам скажу... Хорошая, совет­
ская вы женщина, да только друзья у вас — дрянь людиш­
ки, темный народец. Запутают они вас в свои плутни. Так
запутают, что и не выпутаетесь.
Бабка зорко, с хитрецой глянула на Карасева, насторо­
жилась. Потом равнодушно отвернулась к окну. По огоро­
ду, среди черных проталин с рыжими плетями картофель­
ной ботвы, ходила рябая коза.
— Зинка! — крикнула бабка. — Гони ее, дьявола!
Опять к груше налаживается... Такая вредная животная,
всю шкуру у груши пообгрызла!
Зиночка опрометью кинулась гнать козу.
— Насчет того дела молчи! — весело, даже озорно
как-то сказала бабка. — Выпутаюсь! На шута ж мне те­
перь ихние подачки? Ты, Василий Иваныч, сам посуди...
ох, господи! От нужды ведь путалась с ними, окаянными!

Через неделю Карасев получил из столичной газеты
письмо, в котором сообщалось, что по его сигналу нз Мо­
сквы в Ракитино выезжает специальный корреспондент.
Был апрель. По зеленым буграм синими брызгами цвели
веселые цветы — подснежники. В клубе полным ходом шли
репетиции «Грозы». Петяша Засядько и Нюська отпразд­
новали свою свадьбу. Тимка купил справочник для посту­
пающих в высшие учебные заведения. Товарищ Гусаров
налаживал свои удочки, красил лодку и вставлял в раз198

говор латинские изречения. На нем ничто не отразилось,
счастливый характер был у Викентия Петровича!
Как-то раз Карасев встретил Таню. Она медленно бре­
ла по самой кромке Чертова лога. Ветер шевелил, застав­
лял сверкать золотом солнца ее волосы. У Василия сжа­
лось сердце: он понял, зачем она здесь. Это было то самое
место, где год тому назад...
— Здравствуй, Танечка! — сказал он. — Позволь те­
бе от всей души... — он подал ей букетик подснежников.
— От «наших ребят»? — лукаво спросила Таня.
Карасев расхохотался — так она ловко его передраз­
нила.
— Нет, персонально,— сказал он,— от меня. Это да­
же, знаешь ли, вроде взятки...
— То есть? — удивилась Таня.
— Помнишь, ты когда-то мне Катерину из «Грозы»
читала? Знаешь, это: «Такая ли я была? Жила, ни об чем
не тужила, точно птичка на воле... Встану, бывало, рано,
все цветы полью... у меня цветов было много-много...»
Вся замерев, Таня с какой-то жадностью слушала Ва­
силия, она даже беззвучно вслед за ним губами шевелила.
Что-то блеснуло в ее глазах такое, чего Карасев уже давно
не видывал.
— Ну, так что? — как бы очнувшись, спросила она
после некоторого молчания.
— Видишь ли, какое дело, — озабоченно сказал Кара­
сев, — мы сейчас с этим спектаклем возимся. Что, если я
как-нибудь зайду к тебе, ты мне кое-что покажешь по Ка­
терине... У тебя ведь это здорово получалось, а? Можно?
— Конечно, можно, — улыбнувшись, кивнула Таня.
«Конечно, можно, тра-та-та, конечно! — возвращаясь
в село, распевал Карасев на мотив шубертовского «Мель­
ника». — Конечно, конечно, конечно, конечно-о!»
На репетиции он так был весел, так дурачился, что
Засядько спросил:
— Ты, Васыль, часом, не именинник ли?
— Конечно, конечно, конечно, конечно-о! — пропел
Карасев.
16.

Приехавший из Москвы корреспондент держал себя ти­
хо, скромно и ничем не отличался от прочих смертных лю­
дей. Если бы он провел в Ракитином несколько часов, от
199

поезда до поезда, то, верно, так бы и остался незамечен­
ным. Но ему нужен был ночлег, он пошел в Дом кол­
хозника, где пришлось показать- документы, и сразу же
по всему селу разлетелась весть: корреспондент при­
ехал !
Первым делом он заявился к Карасеву, и они долго
разговаривали. Узнав, что корреспондент второй час сидит
в карасевской каморке, директор схватился за голову: «Ну,
начинается...» Он был робкий, мнительный человек, и ему
представилось множество неприятностей, могущих возник­
нуть у него от вмешательства прессы — вплоть до снятия.
«Экий черт этот Карасев! — сокрушенно вздыхал дирек­
тор, с минуты на минуту ожидая появления корреспонден­
та у себя в кабинете. — И на какого дьявола ему сда­
лось подымать шум из-за этой девчонки!» Однако его опа­
сения оказались напрасными. Потолковав с Карасевым,
корреспондент направился в райком комсомола, а оттуда—
к Листопаду. Вечером москвич околачивался в клубе. Тут
он всюду совал нос: посидел на репетиции «Грозы» и посо­
ветовал ребятам взяться за современную пьесу; порылся
на полках в библиотеке и похвалил Нюсысу за порядок:
полюбопытствовал насчет планов клубной работы и очень
сочувственно отнесся к Петяшиной идее о создании народ­
ного театра. Первый день он провел в официальных, так
сказать, визитах.
На следующее утро его видели возле крутых обрывов
Чертова лога. Он бродил явно без цели, фотографировал
овраг, широкую панораму разлива и строительства, соби­
рал подснежники. Но как и когда он спустился к реке и
очутился возле Михайла Иванычевой избы, этого никто не
приметил.
Старик возился на берегу со своей лодкой. Переверну­
тая кверху ободранным днищем, она лежала на двух оси­
новых поленьях; рядом дымился, потрескивал небольшой
костер, в старом, щербатом котле пузырилось черное ва­
рево — смола.
— Здравствуйте! — приветливо сказал корреспон­
дент. — К навигации готовитесь?
Михайла Иваныч вздрогнул — очень уж тихо подкрал­
ся человек — и опасливо оглянулся: кто его знает, что за
хлюст, ну как из рыбнадзора? А у него вон на плетне вен­
теря развешаны,.-только что чинить Собирался... ь
— Доброго здоровьица! — с напускной развязностью
200

отозвался старик. — Самая сейчас пора, дорогой товарищ,
фактически, ежели у речки живешь...
— Браконьерствуете помаленьку? — кивнул коррес­
пондент на вентеря.
— Ни боже мой! — замахал руками Михайла Ива­
ныч. — Это, товарищ начальник, еще в запрошлом годе
рыбный инспектор у одного субчика отобрал, кинул мне:
‘сожги, говорит, старик! А я все — нонче да завтра, так до
сей поры все и не доберусь до них... Да вы сами, товарищ
начальник, поглядите — гниль, рвань, одно названье что
вентерь...
— Какой я начальник! — усмехнулся корреспондент.—
А вы, дедушка, все-таки не откладывайте, что вам пнспектор-то поручил. Вон и огонек есть, а? Опять ведь позабу­
дете.
Положение сделалось щекотливым. Соврал сгоряча,
рассчитывал вывернуться, а оно вон как оборачивалось:
своими руками, за здорово живешь, сжечь пяток отличных
вентерей... «Фу ты, еж те в корень, чепухенция какая!» —
в замешательстве подумал Михайла Иваныч. Его выручи­
ла Дарья.
— Миша! — звонко крикнула она со двора. — Я в
лавку пошла, гляди, чтоб коза со двора не убегла...
Михайла Иваныч со всех ног кинулся во двор и, при­
вязав козу к плетню, поглядел вслед ушедшей Дарье.
«Одна отговорка, что в лавку, — покачал он головой,— а
ежели на поверку, так весь день у чертова сваточка хоро­
водится... Вот ведь еще наказанье мне, этот Гаврила!»
С того самого вечера, когда после клуба повздорили они с
ним, Дарья опять отбилась от рук: и по хозяйству стала
не так внимательна, и прежняя молчанка пошла у них...
А главное, каждодневно стала бегать в больничный кильдимчик, и что уж там ей дул в уши преподобный Гаври­
ла, неизвестно, но надо думать, не в Михайла Иванычеву
пользу. Однако по-прежнему собирались «божьи люди» в
его избе, и он молчал, терпел, но все это уже ему поперек
глотки становилось. Разогнать же их Михайла Иваныч не
решался: Дарья не простила бы ему такой поступок. Ох,
все дело в ней, в Дашонке было...
Когда он вернулся на берег, корреспондент сидел на
перевернутой лодке и что-то записывал в книжечку. У Ми­
хайлы Иваныча сердце похолодело: акт! акт пишет! Вот
влип он с этими вентерями! И, наверно, страх и смятение
201

красноречиво отразились на его лице, потому что коррес­
пондент сразу угадал, что происходило в душе старика.
— Да вы, дедушка, не тревожьтесь, — ласково сказал
он,— я к вам не насчет вентерей, я совсем по другому делу.
— Так чего ж мы тут с вами на торчке-то сидим! —
воскликнул повеселевший старик. — В избу пожалуйте.
— В избу так в избу, — согласился корреспондент.
Переступив порог, он зорко огляделся. Ничто не при­
влекло его внимания, все было как в тысяче других изб
средней России, в которых ему довелось побывать: печь,
накрытая пестрым одеялом кровать, какие-то старые, в
черных узеньких рамочках фотографии, оклеенная газетами
перегородка, отделявшая кухню от чистой горницы. Одна
лишь яркая картинка, прилепленная в переднем углу, за­
интересовала его: двое нерусских ребятишек и ангел.
Немецкая штучка? — кивнул он на картинку.
— Сказал бы, да и не знаю, жена откуда-то раздобы­
ла. А вы, извиняюсь за смелость, кто же сами будете?—
обратился Михайла Иваныч к гостю.
— Я, дедушка, из газеты. Кой-какие дела тут у меня в
вашем районе,—усаживаясь за стол, сказал корреспон­
дент. — Вот, между прочим, и с вами хотел поговорить.
Михайла Иваныч сразу потемнел.
— Так вы, значит, извиняюсь, не знаю, как вас на­
звать, писатель?
— Ну, какой писатель! — махнул рукой корреспон­
дент. — Далеко мне, дедушка, до писателя. Да что это вы
так, словно бы встревожились? Что ж они, писатели, ку­
саются, что ли?
— Кусаться не кусаются, — сказал Михайла Ива­
ныч,— а лучше бы и кусались. Мне однова такой-то пи­
сатель прямо-таки, фактически, выше завязки насолил...
Брешут они, извиняюсь за грубое слово, сверх меры, а ты
потом моргай через ихнюю брехню...
— Интересно! — улыбнулся корреспондент.— Расска­
жите, как он вам насолил.
— Да как? Вот так-то однова, не хуже вас, заходит в
избу гражданин, гладкий такой из себя, чистый, в очках.
Ну, туда-сюда, оказывается, на своей машине просто так,
проветриться, приехал; палатку вон там, чуть пониже мо­
ей избе поставил. «Я, говорит, дедушка, писатель, хочу, го­
ворит, жизню наблюдать». Ну, мол, говорю, наблюдайте,
пожалуйста, хотя, говорю, ничего такого особого у нас тут
202

нету. «Как так, дескать, а природа?» Ну, природа, мол,
действительно. Вот так-то день живет, два живет, заходит
когда покурить, побалакать. Это — пожалуйста, я сам
языком почесать не против, а тут тем более —человек об­
разованный, писатель, лестно даже. Но вот — дальшебольше, одна мне у него вещь не нравится: сидим, разгова­
риваем, разные небылицы в лицах представляем, а он нетнет — цоп книжечку, вроде как у вас, из карманчика да
чтой-то туда и запишет. Мне еще Клаша-покойница, ба­
ба моя, бывало так-то скажет: «Гляди, мол, дед, догово­
ришься ты С Ним!»
Корреспондент рассмеялся.
— Да вот вы смеетесь, а мне не до смеху в последствии
дела оказалось. Сидим мы раз так-то на лавочке вечерком
возле избе, покуриваем. А в лесу за речкой ктой-то — тюк
да тюк, дерево рубит, ну, просто сказать, ночным делом
ктой-то себе по хозяйству промышляет. Писатель-то возь­
ми да спроси — что, мол, это такое, почему ночью рубка
леса производится? Ну, я, конечно, объяснил. Он тогда
этак головой покачал: «Ай-яй-яй! — говорит, — такая не­
сознательность! А ежели, мол, лесник накроет, тогда что?»
Я ему обратно объясняю, что из такой мелочи лесник и
связываться не будет: велико дело — жердинку человек
срубил! «Ну, а ежели, мол, не жердинку? Ежели большое
дерево?» Это, говорю, поаккуратней делают, ночь «тоб по­
темней, место поглуше. Задумался он, а потом спрашивает:
«А бывали, мол, случаи, чтоб лесника так-то грешным де­
лом лесные воры убили?» Да нет, говорю, у нас, слава бо­
гу, таких делов не слыхать. Как это так — из-за дерева че­
ловека убить? Легко сказать! Ну, ладно. Уехал вскорости
мой писатель, сколько-то там время прошло, я об нем и
думать забыл. Вот однова мне дочка говорит: «Вы, папа,
ничего не знаете?» —Ничего, мол, а что такое? — «Да вот,
говорит, я в читальне журнал «Огонек» читала, там про
вас рассказ есть, как вы лесника убили».— Господь с то­
бой, говорю, Липка, ты что — сдурёла? — «Нет, верно,
говорит, все как есть описано — и изба наша, и вас с ма­
мой точно, по имени называют, и даже поговорка ваша
«еж те в корень» — и та есть. А самое главное, описывает­
ся, как вы ночью пошли лес воровать- и вас там лесник
прихватил. А вы будто взяли да и зарубили его топо­
ром...» Нет, ты понял? — в запальчивости переходя на ты,
воскликнул Михайла Иваныч.
203

Корреспондент совсем уж и говорить не мог, он только
руками махал, задыхаясь от смеха.
— Смешно, конечно, — раздраженно сказал Михайла
Иваныч. — Как не смешно! Наклепал на человека — и
будь здоров...
— Что ж вы его... потом... — утирая слезы, насилу вы­
говорил корреспондент, — потом-то встречались с ним?
— А как же, встречались. Он обратно таким же ма­
нером летом подкатил на машине, обратно палатку разбил,
пришел покурить, как будто, значит, и он — не он. Ну,
я тогда осерчал ужас как! «Что ж ты, говорю, бесстыжие
твои глаза, что ты про меня понаписал? Когда я, говорю,
окаянный ты человек, когда я лесника убивал?» Он сна­
чала удивился вроде: «Об чем это вы?» А потом: «Ах, это
рассказ, «Ночью» под заглавием! Ну, так что ж такое, го­
ворит, я только вашу обстановку в рассказе описал, осталь­
ное все — вымысел». — Вам, говорю, вымысел, а мне ре­
бятишки проходу не дают, как увидят, так давай галдеть:
«Дед, дед, ты за что лесника зарубил?»
— Ну, нет, — отдышавшись, сказал корреспондент,—
мое дело такое, что выдумывать нельзя. Меня за вымысел
со службы разгонят.
— Правильно! — одобрил Михайла Иваныч. — За это
следует.
Потолковав еще немного о том о сем, корреспондент
решительно взял быка за рога.
— Расскажите-ка, Михайла Иваныч, — сказал он на­
прямик, — что это за новая вера у вас объявилась? Я коечто слышал, да и сам догадываюсь, что вы-то лично в нее,
как говорится, так, за здорово живешь влипли...
Старик от удивления рот разинул: «Ну, шельма, ну,
прокурат малый! Вот уж, именно, действительно, факти­
чески влип!»
— Верно? — спросил корреспондент.
— Очень даже верно! — охотно согласился Михайла
Иваныч. — Уж так, дорогой товарищ, верно, еж те в ко­
рень, что верней и быть некуда!
И он рассказал всю забавную историю своей женить­
бы: и как распроклятый Гаврила через Дашонку влез в
его жизнь, влез чуть ли не с сапогами; как избу на женино
имя отписал; как терпит теперь шальные сборища, а ска­
зать ни хрена не может: иэба-то не его — Дарьина.
204

— Боитесь, значит, что выгонит она вас? — спросил
корреспондент.
— Она бы ничего, — вздохнул Михайла Иваныч.— Да
ведь она — ноль без палочки. Тут все дело, как он, черт
долговязый, поворотит. Да признаться сказать, — помол­
чав, добавил он, — не об избе речь, я об избе-то и не ду­
маю. Тут главная вещь — Даша...
— Любите, верно, ее?
— Ну, какая любовь!—смутился старик. — Не моло­
денькие... Но прямо скажу: жалею я ее, Дашу-то. Очень
даже жалею. Ведь она у этого, у сукинова сына, ну, про­
сто, фактически, чисто крепостная, ей-богу! Скажи он ей:
гори в огне! — сгорит. Скажи: человека зарежь! — заре­
жет. Вон ведь что...
— Экий прохвост! — сказал корреспондент.
— Да еще бы не прохвост! Он, знаете, чего выдумал?
Повесит икону, вроде бы как он Исус Христос, да так,
еж те в корень, похоже написан, ну — вылитый, и, зна­
чит, все ему молятся. А? Не жук?
— Жук, — согласился корреспондент. — А можно на
эту икону поглядеть? Она ведь у вас, наверно?
— Да оно бы, конечно... — замялся Михайла Ива­
ныч. — В сундуке она. Минуточку, погляжу — Дашонка
не идет ли?..
Он вышел наружу, огляделся: никого, дорога была пу­
стынна. «Показывать ли? — шевельнулось сомнение.—
Э! — махнул он рукой. — Была не была, рубить — так под
корень!»
Вскоре корреспондент распрощался со стариком и,
крепко пожав ему руку, ушел, унося с собой "не только от
доски до доски исписанный блокнот, но и фото1 рафический
снимок Гаврилина изображения.
Михайла Иваныч, действительно, рубил под корень.
17.
«Артисты» появились в поезде задолго до его отправле­
ния. Их было двое: один — кривой на левый глаз, но при­
творявшийся слепым, грузный, с какой-то медвежьей ко­
солапостью в поступи, с наглой рябой рожей и сиплым,
пропойным басом; другой — щуплый, горбоносенький, се­
доватый, с тонким лицом, тенористый. Он слегка припадал
га одну ногу. Оба, видно, пропились вдребезги, одежа на
обоих такая была, что — кинь на дороге, никто не подбе205

рет. Впрочем, у горбоносого еще какой-то намек был на
башмаки, на телогрейку, а рябой, тот уж совсем чуть ли не
голый шел — одни клочья, сквозь которые могучая голая
спина, расцарапанное плечо, грязные коленки сверкали с
откровенным бесстыдством.
Пройдя из конца в конец поезда, постучав в каждом
вагоне ложками, прокричав осипшими голосами какие-то
куплеты, они вышли на вокзальную площадь и, усевшись в
чахлом скверике, подсчитали заработок: хватало только на
закуску.
— Дрянь дело! — пробасил рябой. — Поправиться .бы
надо, а нечем.
— Пгоспали база’г-то, — пожал плечами его това­
рищ, — се’гчать, Дим Димыч, не на кого.
— «Пгоспали, пгоспали!» — сердито передразнил ря­
бой. — Ну, я, ладно, я спать, избавь бог, как силен, а тыто чего смотрел?
— Да уж больно и я г’азоспался, — оправдывался гор­
боносый,— пгохладпо, хо’гошо было... А главная пгичина, Дим Димыч, по п’гавде сказать, и наг’гузились же мы с
тобой вче’га... эх!
— Вчерашним, брат, пьян не будешь, надо нонешнее
соображать... Ну, ладно, — рябой сосредоточенно посо­
пел,— ты вот что, Кронька, вали с полкила жареной
трески на всю наличность возьми, а я тут, может, чего
промыслю... Нам с тобой ночью работать, без заправки
нельзя.
Горбоносый поплелся через площадь в магазин. Остав­
шись один, Дим Димыч зорко огляделся вокруг. «Черта
лысого тут чего промыслишь! — выругался он. — Город
тоже, называется...»
Мимо него, гремя порожними бидонами и громко раз­
говаривая, к поезду шли возвращавшиеся с рынка колхоз­
ницы, рабочие в замасленных спецовках; пестрая кучка
цыган мелькнула черными бородами, шляпами, яркими раз­
дувающимися юбками; ученики из ремесленного промарши­
ровали, и снова — бидоны, снова — чумазые спецовки...
«С этих возьмешь, как же!» — раздраженно пробормо­
тал Дим Димыч. Вдруг он рванулся: его внимание привлек­
ли двое — коротенький, пухлый человечек в очках, в от­
личном светло-песочного цвета костюме, и его спутница —
красивая, темноволосая женщина,
болезненно-полная,
тяжело несущая свое грузное, расплывшееся тело.
206

— Слышьте, явреи! •— угрожающе рыкнул Дим Димыч, напирая на обомлевшую пару. — Гони четвертной,
пока я те очки не раскрошил! Ну? — он быстро окинул
глазом площадь: бидоны и цыганские, юбки были дале­
ко.— Ну, дашь, что ли, ай самому брать?
Человечек безмолвно зевал, как рыба на суше, онемев
от изумления и страха. Его спутница с нескрываемым пре­
зрением посмотрела на него, нахмурилась и, покопавшись в
сумочке, подала Дим Димычу две десятирублевки.
— Мало! — прохрипел Дим Димыч. — Еще пятерку...
Женщина заплакала.
— Нате! Нате! — взвизгнула она, тыча скомканными
бумажками. в страшную харю Дим Димыча, — И не ду­
майте, что я от жадности, плачу... мне за него... обидно!
Какой же ты мужчина! — накинулась она на своего дру­
га. — Нет, вы видели что-нибудь подобное?
Дим Димыч хмыкнул: «Мужчина! Название одно...»—
и вразвалочку, не спеша, пошел к магазину.
В дверях он столкнулся с горбоносым и, подмигнув, по­
казал ему деньги.
— Ишь, че’гт! — сказал тот, усмехнувшись. — Ну,
действуй, я на скамейке подожду.
До отхода поезда оставались считанные минуты.
«А что — взять да и тикануть, пока он там в очереди пу­
тается! — подумал горбоносый. — Врежусь я с ним, с ря­
бой задницей... Как пить дать, врежусь!» Ох, как не хоте­
лось идти на задуманное Дим Димычем дело! Весна, сол­
нышко, травка.... чудесно! Разве он, косой черт, может это
понимать? Ему, дикому, человеку, все равно, что сирень
цветет, что — мордой в помойку, а он, Кронька-то, он —
художник, артист! Он очень даже понимает эту самую, до­
пустим, сирень... И уж никак не желательно ему данный чи­
стый воздух, дыхание весны, если можно так выразиться,
менять на провонявшую карболовкой, душную камеру го­
родской тюрьмы...
«Положим, — продолжал он размышлять, — ларек на
таком пустыре, что нетолько ограбить — сжечь, по тесин­
ке растащить можно, ни одна живая душа не услышит.
А дальше? Дальше — милиция, собаки-овчарки... ведь
найдут, провалиться на этом месте, найдут! И — вот те­
бе, будь здоров, три года в северной местности, гоняй же­
лезо поперек дерева... эх! Утеку, ей-богу, утеку!»
Легкий ветерок поднялся; померкло, спряталось за длин207

ное облако солнце. Звонко запыхтел паровоз, гугнявый го­
лос проблеял в репродуктор, что пять минут осталось до
отправления поезда. К скамейке, на которой томился разне­
счастный Кронька, ветром пригнало заляпанную жирными
пятнами газету. Она, словно балуясь, заигрывая, подвер­
нулась под самые ноги так неожиданно, что Кронид даже
вздрогнул. И уж хотел отпихнуть ее, поддать ногой, чтоб
летела дальше, но вдруг кинулся, схватил газету, да так и
впился в нее глазами. «Батюшки!—прошептал он.—
Да неужли ж?» С помятого газетного листа глядело изве­
стное ему изображение: худощавое лицо, глазки-точечки,
ягненочек на руках и расходящиеся сиянием лучи... Изве­
стное изображение! Мало сказать — известное, сам рисо­
вал — он, Кронид, Кронька, — называй как хочешь, —
сам! Так, значит, жив Гаврила Тихоныч, так, значит...
Он жадно читал текст, запачканный темным жиром, из­
давая какие-то бессвязные восклицания, вскрикивая, хохо­
ча. Подошедший Дим Димыч ошалело вытаращил единст­
венный глаз, но Кронька не замечал друга, читал.
— Эй, малый!—наконец сказал Дим Димыч. — Трекнулся, что ли?
— Пошли! Ско’гей! Ско’гей пошли! — Кронид пота­
щил Дим Димыча на перрон.— Да пошли же, че’гт, опоз­
даем! Господи, вот дело-то! Димка! Кончилась окаянная
наша жизнь! Лаковые полусапожки завт'га наденем, выс­
ший со гт папи’госы заку’гим! Коньяк ма'гочный, экст’га,
а’га’гат, чайными стаканами хлестать будем! Да ско’гей же,
дьявол меченый, бежим... ох, отп’гавляется!
Дим Димыч только хрипел да испуганно ворочал гла­
зом, косолапо поспевая за юрким Кронидом. Он даже и
вопросов не задавал, его рябая образина одно лишь выра­
жала — полную растерянность.
Они вскочили в поезд на ходу.

5. КРОНИД

Тогда по Русской земле
редко пахари покрикивали,
но Часто вороны граяли,
трупы между собой деля...
Слово о полку Игореве.

1. .
Осенью 1941 года на одном из участков Юго-Западно­
го фронта, под городом Глуховом, собралось огромное ко­
личество невоенных людей. Мобилизованные в разных кон­
цах России, они должны были сооружать противотанковые
рвы, завалы и другие оборонительные укрепления.
14. Чертов лог.

■ 209

В течение недели этих людей привозили эшелонами на
затерявшийся среди несжатых полей полустанок и, выгру­
зив из вагонов, вели в большой лес, где и приказывали им
размещаться кто как может.
Некоторые эшелоны еще в дороге испытали на себе
весь ужас авиационной бомбежки, и многие из людей при
этом погибли. Те же, что, наконец, добрались до леса,
боязливо прислушивались — не идут ли немецкие бомбар­
дировщики — и боялись, что в этом лесу случится с ними
то, что случилось с их товарищами там, на железной до­
роге.
Прибывшие стали сразу устраивать себе жилища: коекто растягивал палатку, иные из веток и сена мастерили
незатейливые шалаши, но большинство норовило уйти по­
глубже: копали землянки.
Так в короткое время в лесу, называвшемся Максимо­
вой Балкой, возникло странное поселение, в котором жило
около тридцати тысяч забракованных военкоматскими ко­
миссиями, невооруженных, слабых мужчин и, наоборот,
очень здоровых и сильных женщин.
Никто из них как следует не знал, зачем их привезли
сюда, в Максимову Балку, и что за работу придется им
выполнять. Они спрашивали у сопровождавших их граж­
данских начальников, но те сами ничего толком не знали п
отделывались неопределенными и маловразумительными
отговорками, что вот, мол, скоро прибудет военное началь­
ство и тогда все станет ясно.
Между тем жалкие харчишки, какие были привезены из
дому, быстро растаяли. Мешки опустели, и люди стали
требовать хлеба. Начальство растерялось, положение сде­
лалось напряженным, в народе пошли нехорошие разгово­
ры — голод ожесточил людей. Стали брать за глотку на­
чальников, и те, смалодушествовав и опасаясь за свою
жизнь, один за другим’ ударились в бега. Это, разумеется,
еще больше взволновало людей, и неизвестно, чем бы все
кончилось (верней всего, народ разбежался бы по домам),
если б вдруг не приехали военные инженеры и техники.
Они успокоили народ, наладили питание и, разбив людей
на бригады, принялись за сооружение противотанковых
рвов.
Однако не успели строители и полдела сделать, как
немцы неожиданно очутились, в непосредственной близо­
сти к Максимовой Балке. Несколько артиллерийских сна210

рядов попало в те кварталы, где жили землекопы. Нача­
лось смятение, змеями поползли слухи: «окружают!..»
И несмотря на то, что руководившие работой военные спе­
циалисты пытались урезонить встревоженных людей, ни­
кто не верил им: бодрость инженеров казалась фальши­
вой, веселость — наигранной.
Когда же в одну из темных, дождливых сентябрьских
ночей где-то совсем близко, в глубине Максимовой Балки,
затрещали длинные пулеметные очереди, а между землян­
ками и шалашами стали рваться мины, безоружных людей
охватил панический страх, и они побежали.
Перед рассветом дождь утих. В черных дырах разор­
ванных туч сверкнули звезды. По скверной, разбитой ско­
том дороге, тяжело дыша, бежали тридцать тысяч человек.
Они молчали. Лишь изредка раздавался стон или краткий
возглас боли, отчаяния, злобы.
Иногда их обгоняли грузовики и конные упряжки, на
которых, так же молча, сидели солдаты. В одном месте бе­
гущие увиделг! остановившуюся машину: у нее заглох мо­
тор, и водитель, подняв капот, впотьмах пытался испра­
вить повреждение. Солдаты посоветовали несчастным бег­
лецам торопиться, потому что мост впереди через большую
и быструю реку вот-вот может быть разбомблен гитлеров­
цами. И тогда люди побежали еще быстрее.
Каждый из бегущих старался не потерять спину перед­
него. У одного перед глазами смутно маячил заплечный ме­
шок с привязанным к нему чайником; у другого — шляпа
с безобразно отвисшими от дождя полями; у третьего —
конец лопаты, на которой в такт шагам раскачивался клет­
чатый узелок...
И вот так, точно слепившись друг с другом, бежали
эти люди, не зная местности, неизвестно куда — лишь бы
только в ту сторону, где узенькой бледной полоской зани­
малась холодная утренняя заря.
Максимова Балка осталась далеко позади, хлопки вы­
стрелов звучали все тише, и, наконец, их стало совсем не
слышно. Иногда только, как отдаленный гром, доносились
редкие орудийные залпы. В клочьях грязных гуч взошло
мутно-красное осеннее солнце, и люди разглядели друг
друга и все, что делалось вокруг.
Дорога, по которой они бежали, шла по гребню длин­
ной цепи поросших неубранным подсолнухом холмов, и
люди видели далеко перед собою. На десятки километров
14*

211

лежала перед ними гладкая, как блюдо, равнина, по кото­
рой вилась большая река. Несколько озер на пойменных
зеленых лугах медными бляхами поблескивали в оранже­
вом свете солнечного восхода. Кое-где белыми облачками
шевелился туман. И такая тишина была в этих лугах, в
этом медленно и спокойно подымающемся солнечном круге,
что у каждого на мгновение мелькнула мысль: а что же это
страшное было ночью? И что это там, — на западе, где
среди обрывков туч еще поблескивают звезды, что там
такое делается, от чего приходится, задыхаясь и падая, бе­
жать? А главное, как получилось, что фронт, еще вчера
глухо погромыхивавший где-то вдали, вдруг оказался
рядом?
И, не сговариваясь, люди замедлили шаг и, повернув­
шись к яркому солнцу, остановились. В наступившей ти­
шине чей-то голос негромко простонал: «о господи!» — и
глухо звякнула брошенная наземь лопата... Но очень ко­
роткой была эта минута размышления и созерцания: в за­
падной стороне, словно приблизясь, загрохотали орудий­
ные выстрелы, и люди, забыв про то, о чем они только что
подумали, снова кинулись бежать.
А на обочине дороги остался лежать человек. Завалив­
шись головой в куст полыни, он зябко ежился и, поджав
к подбородку колени, пытался закутать в рваную тело­
грейку свое небольшое, бьющееся в жестокой лихорадке те­
ло. К нему подошел товарищ.
— Плохо, Кроня? — наклонился он над больным.
— П’гопадать... видно... — стуча зубами, картавя, ска­
зал тот. — Не могу больше... ноги не идут...
— Ах, ты ж, головка горькая!—качая головой, жало­
стливо воскликнул товарищ.
Он, видно, еще что-то хотел сказать больному, но уви­
дев, что тот человек с клетчатым узелком за плечами, за
которым он держался всю ночь, ушел далеко вперед, мах­
нул рукой и кинулся догонять уходящих.
2.

Вскоре вдалеке зачернел небольшой лесок. И хотя все
отлично знали, что ни отдых, ни пища не ждут их в этой
маленькой кучке деревьев и что они пробегут через нее,
как уже несколько раз ночью пробегали через такие же
рощицы, всем почему-то хотелось поскорее добраться до
леса. И каждый, следуя за идущим впереди, невольно
212

ускорял шаг, а тот, передний, чувствуя это, старался в свою
очередь идти еще скорее.
Так, подгоняя друг друга, добежали они до леса, но ед­
ва вошли в его влажную, прохладную тень, как впереди по­
слышался мужской голос, фырканье лошади, скрип колес,
и среди пестрых березовых стволов замелькала ныряющая
по глубокой, разбитой колее телега. Сначала представилось
даже, что она едет сама по себе, без лошади — так слива­
лась с березами причудливая пегая масть небольшой вис­
лоухой кобылы. Телега ехала навстречу, два человека си­
дели в ней, виднелась поклажа: мешки, чемоданы. И это
было особенно удивительно: люди бежали, спасаясь от
гитлеровцев, на восток, за всю ночь ни одна живая душа
не попалась навстречу, а тут двое, да еще, видимо, со скар­
бом, едут туда, где сейчас, наверно, уже хозяйничают
враги...
Между тем, телега показалась из-за поворота и стали
хорошо видны сидевшие на ней люди. Тот, что правил ло­
шадью, был высок, худощав. Белая грязная свитка болта­
лась на нем, как на вешалке. Из-под широких полей соло­
менного бриля, беспокойно перебегая с предмета на пред­
мет, поглядывали маленькие, бисерные глазки. Трудно'бы-,
ло сказать, сколько ему лет: он принадлежал к той породе
никогда не полнеющих, как бы засушенных людей, возраст
Которых трудно угадать, — может быть, сорок, а может, и
шестьдесят. Другой проезжий был так закутан в полиняв­
ший брезентовый дождевик, что если б не маленькие, обу­
тые в красные сафьяновые сапожки ноги, высовывавшиеся
из-под плаща, его легко было бы поинять за мешок, наби­
тый какими-то мягкими вещами. Видимо, это была жен­
щина.
Поравнявшись с передними из бегущих, человек в бри­
ле остановил лошадь, спрыгнул с телеги и, раскинув руки
в стороны, закричал:
— Опомнитесь, братья! Куда бежите?
Люди остановились, окружили телегу.
— Куда? От кого бежите, братики? — снова восклик­
нул человек в бриле. — Там... там! — он замахал своими
длинными, руками в ту сторону, откуда бежали люди. —
Там, братья, спасители наши пришли! Их, милые, с песня­
ми, с ликованием встревать надо, а вы... Кончилось,
братья! —визгливо крикнул он. — Кончилось антихристо­
во засилье! Се — ангелы грядут, слава тебе, господи!
2-1.3

Он сорвал с головы бриль и стал креститься.
— Гаврила Тихоныч!—негромко окликнула его спут­
ника.— Поедем, что ты, право... Ну, Гаврила Тихоныч!
Между тем все больше и больше народу собиралось
вокруг телеги. Задним не видно было, отчего получилась
остановка, — они слышали какие-то крики и, желая
узнать, что происходит, сворачивали с дороги и по лесу
обходили передних.
— Кто это? — спрашивали они у тех, какие стояли по­
ближе. — Что он говорит?
— Да кто ж его знает, — усмехались ближние. — Го­
ворит: назад идите, куда, говорит, бежите от добра...
— А может, и верно, ребята, — раздался чей-то неуве­
ренный голос, — может, и верно, напрасно бежим?
— Напрасно, дети! Ох, напрасно!—услышав этот оди­
нокий, усталый возглас, завопил Гаврила. — Нонче,
братья, день великий, второе Христово рождество! Слы­
шите? — вскинул он руку туда, откуда снова доносился
грохот боя. — Слышите? Пал, пал Вавилон! Се ангел гос­
подень сокрушает сатану... Двадцать пять лет без малого
мордовали нас, окаянные! Настал день... Новый Христос
народился!
— Гаврила Тихоныч! — снова зашевелилась женщи­
на.— Ну, прошу тебя, миленький, поедем!
— Всех! Всех зову на пир великий! — не слушая ее,
выкликал Гаврила. — Яко Христос, пятью хлебами на­
кормлю, яко в Кане Галилейской, воду в вино претворю!
Идите за мной, хочу вас к избавителям привести, ей, го­
споди! Прости заблудших овец сих!..
Как бы в молитвенном восторге, простерши руки вверх,
стоял проповедник перед усталыми, испуганными и озлоб­
ленными людьми. Минуту длилось молчание. Где-то, со­
всем рядом, звонкую барабанную дробь выбил дятел на
старой березе и, пискнув, перелетел в глубь рощи.
— Так, так, — нехорошо усмехнулся рослый, жили­
стый мужик в рваном полушубке, стоявший впереди дру­
гих. — Значит, говоришь, спасители пришли? Новый Хри­
стос. говоришь, народился? Ах, ты...
Он не договорил, сжал зубы, отступил на шаг и вдруг,
размахнувшись и коротко крякнув, как работник, бьющий
тяжелой кувалдой, ударил Гаврилу. Тот, охнув, упал
под ноги лошади. Пегая кобыла махнула головой и попя­
тилась. Женщина взвизгнула, ухватилась за чемодан.
214

— Дура! — презрительно сказал мужик в полушуб­
ке. — На хрен мне твои чемоданы... Жалко, некогда, — он
пнул ногой Гаврилу, — а надо бы ему еще пару слов ска­
зать...
И он решительно пошел вперед, а за ним’ двинулись и
другие. И снова люди шли на восток, но уже не было в них
того оцепенения, той молчаливой подавленности, какие
всю ночь сковывали их волю и разум. Послышались смех,
шутки, лес наполнился перекликом человеческих голосов.
Те, кто видели и слышали происшедшее на дороге, смеясь,
рассказывали другим, не видевшим, и те тоже смеялись; и
все оживленно говорили о том. как ловко их товарищ за­
лепил долговязому проповеднику, да только мало, време­
ни не было, а то и еще следовало бы...
Люди как бы очнулись, пришли в себя, стали думать,
что же им делать? До моста оставалась самая безделица,
и то, что они успеют убежать от немцев, было ясно. Но
там-то, за мостом, что?
— Главное, ребята, нам теперь штаб найти, — говорил
подвижной, лысый, в очках и грязном рыжем пальто че­
ловек. Еще ночью, убегая из своей землянки, он со стра­
ху не мог найти шапку, и так и шел, непокрытый, сверкая
своей розовой, чистой лысиной. — Главное, братцы,
штаб, — размахивая руками, говорил он, — а уж они там
разберутся...
— Штаб, штаб! — передразнил его товарищ. — Ты
вон, с переляку-то, шапку потерял, в рубаху заместо шта­
нов полез... Так и штаб твой, небось, бежит сейчас где-ни­
будь, сердешный, без оглядки..
— На третьей скорости! — засмеялся другой.
— Побежишь, — сказал мужик в полушубке. — Самая
главная вещь — никто не ожидал.
— Война, не у тещи на блинах,— тяжело вздохнул
лысый.
— Кабы нам какое вооружение, — продолжал мужик
в полушубке, — тогда, конечно, другой разговор... а так
что ж!
— Вот и главное-то, — поддакнул лысый, — кабы воо­
ружение...
— Ты б тогда вместе с шапкой-то и винтовку кинул!—
подмигнул его товарищ.
Все загоготали. Испуганный криками и смехом, из гу­
стого осинника выскочил большой, уже начавший по-зим215

нему буреть заяц. Он ошалело присел, приподнял ухо и
вдруг опрометью кинулся по дороге.
— Тю! Держи! — заорали, засвистели вслед. Кто-то
запустил в зайца палкой.
— Похлебка, братцы, ушла! — сокрушенно крякнул
лысый.
Так, оживленно разговаривая, шутя и пересмеиваясь,
люди вышли из леса. Перед ними снова было поле. Вдали
поблескивала река. В дымке еще не развеявшегося тумана
на горизонте виднелись прозрачные, точно кружевные,
фермы железнодорожного моста.
Люди уходили от смерти и рабства.

3.
А тот, что не мог идти, лежал при дороге, уткнувшись
головой в полынный куст, и, громко стуча зубами, бор­
мотал:
— В’гешь... в’гешь! Не б’гал я твои се’гежки... Стану я
г’уки ма’гать! Чего закопал-то? — он хрипло, точно про­
кашляв, засмеялся. — Чего закопал, то закопал... Иди ты
со своими се’гежками!
Из рыжей чащи подсолнухов вышла белая кудлатая со­
бака. Воровато озираясь, она подползла на брюхе к челове­
ку и стала его обнюхивать.
— Г’ая! — вдруг громко сказал человек. — Г’аюшка!
П’гости ты меня Х’гиста г’ади... п’гопил я се’гежки-то!
При первых же звуках его голоса собака отскочила в
сторону и побежала вдоль дороги. Потом остановилась, по­
топталась на месте и, задрав кверху морду, завыла.
— Вот сволочь! — сказал человек. — Ну как с тобой,
со сте’гвой, гово’гить!
Он застонал. Болезнь, видимо, с новой силой завладе­
ла им: его трясло так, что стебли полыни, в которую он
упирался головой, шевелились и вздрагивали.
В таком отчаянном положении и нашел его проезжав­
ший мимо Гаврила. И хотя после случившегося в лесу он был
зол необычайно и в голове еще гудело от мужицкой опле­
ухи, он все-таки остановил лошадь, подошел к больному и,
увидев, что человек еще жив, ухватил его под мышки н
взвалил на телегу. Женщина было заспорила с ним, не хо­
тела брать больного, но Гаврила настоял на своем. Уложив
на телегу подобранного человека и накрыв его веретьем, он
216

снял бриль, устремил к небу бисерные, мышиные свои
глазки и стал шевелить губами.
— Да будет тебе комедию-то ломать! — раздраженно
сказала женщина. — Тут ехать надо, а он... Ну, на что,—
она кивнула в сторону больного, — на что он тебе понадо­
бился? Не на готовое едем, и сами-то, может, наплачемся,
а ты еще этого.
— Молчи, сестричка, молчи, Беатушка! — надевая
бриль, сказал Гаврила. — Про самарянина милосердного
забыла, что ли? Ну-ка, признайся, забыла? «И, подошед,
перевязал ему раны...» — начал он было, разбиря вожжи.
— «Подошед, подошед!»—сердито оборвала его жен­
щина. — Ты мне лучше скажи, что мы с ним делать будем?
Больной, заразный, может быть... Да и горбонос слишком
что-то, — уж не из жидов ли?
— У господа, Беатушка, все равны, — сказал Гаври­
ла, — что жид, что еллйн... Выбросить всегда успеем, а он,
глядишь, да и пригодится...

Несмотря на то, что время приближалось к десяти и
будничный день был в разгаре, на улицах Ямища стояла
тишина. Все точно вымерло — ни скрипа тележного, ни ре­
бячьей разноголосицы, ни стука, ни даже лая собачьего.
Два-три петуха лениво перекликались на задворках, да ту­
чи воробьев, облепивших плетни и деревья, трещали, скан­
далили и, время от времени, срываясь огромными стаями,
с шумом разрываемого коленкора перелетали с места на
место.
При въезде в село, на крыше крайней избы, поскрипы­
вая, вертелась игрушечная мельничка. Но тонкий, жалоб­
ный скрип ее не только не нарушал мертвой, недружелюб­
ной тишины, но даже, пожалуй, сильнее подчеркивал ее.
На завалинке сидел старик. Он ничего не делал. Поло­
жив костлявые руки на колени, подняв лицо кверху, ста­
рик, не мигая, глядел на солнце. Стук Гаврилиной телеги
не привлек его внимания — он был слеп и глух.
— Что ж это, никого не видно? — оглядываясь кру­
гом, спросила женщина.
— Попрятались, — покачал головой Гаврила. — Ах,
люди, люди... темные дураки!
Проехав шагом по безмолвной улице, свернули в уз217

кий, с обеих сторон огороженный плетнями и заросший
крапивой переулок. Дорога, виляя, пошла круто вниз. Гав­
рила соскочил с телеги, туго натягивая вожжи, зашагал у
колеса. Шевеля ушами, кобыла задирала морду с налезав­
шим на нее хомутом, осаживалась назад. Наконец внизу,
в заросли орешника и диких яблонь, показалась соломен­
ная крыша. Дорога пошла ровнее.
— Ну, слава тебе, господи! —перекрестился Гаврила.—
Приехали...
Телега остановилась возле крошечной, вросшей в зем­
лю избушки. Ни двора, ни сарайчика, ни огорожи — ниче­
го не было при ней. Только дикая лесная яблонька нелепей
раскорякой торчала возле черной, покосившейся стены,
вплотную прилепившись к ней, словно бы из нее и росла.
Мутно поблескивая единственным подслеповатым окон­
цем, стояла изба — старая, с растрепанной крышей, под­
пертая неошкуренными березовыми кольями, стояла, как
сердитая старуха на ветру, как докучное напоминание о
чем-то давно ушедшем, о том, про что позабыли уже все, к
чему возврата нет, да и не будет...
— Спиридоновна! — негромко позвал Гаврила. — Жи­
ва, что ль. бабушка?
В избе послышался легкий вскрик, быстрые шаги, дверь
распахнулась — и вместо бабушки на пороге показалась
бледная, красивая, довольно молодая женщина. Одетая во
все черное, с низко надвинутым на лоб черным платком, она
была похожа на монашку.
— Господи! — воскликнула она. — Вот радость-то!
И, перекрестившись, мягко и плавно поклонилась Гав­
риле в ноги.
— Встань, встань, Даша! — сказал Гаврила. — Встань,
ангельская твоя душка!
Он поднял Дарью, поцеловал ее, перекрестил. Приехав­
шая женщина, не слезая с телеги, с усмешкой поглядывала
на них.
— Вот и приехали, бог дал, — продолжал Гаврила.—
Ах, да как же, дети, славно заживем мы теперь! Вон и
Беатушка с нами, голубочка наша умненькая...
— Ох, Беата Адамовна! — спохватилась Дарья.—
Я было вас и не приметила!
Она помогла Беате слезть с телеги и расцеловалась
с ней.
— Ну, входите, милые, входите в избу-то, отдыхайте,
218

желанненькие... Ах, господи, радость-то какая! Прямо
чисто одурела, ей-право! Вот-то бабушка возрадуется, вот
возрадуется!
— А где ж бабка-то? — спросил Гаврила.
— В куски, батюшка, в куски пошла, — вздохнула
Дарья.— Другой день ходит...
— Ай-яй-яй! — сокрушенно покачал головой Гаври­
ла. — В куски! Ну, да ведь он, Христос-то, вспомни-ка,
Даша, тоже от подаяния, спаситель наш, питался... Учти,
сестренка — Христос! А уж нам-то... Братик, а братик!—
позвал он, приподнимая веретье. — Слезай, братик! Ну-ка,
Даша, помоги убогому, ишь, обеспамятел... Да барахлишкото, барахлишко в избу определи, управляйтесь тут с Беатушкой. А я тем часом кобылу с телегой в ложок сведу,
чего им тут при дороге торчать...
Он торопливо поснимал с телеги поклажу, помог Дарье
ввести в избу больного и, взяв под уздцы кобьму, повел
ее в ложок. Без дороги, ломая кусты, спустились они в
густо заросший орешником овраг, по дну которого бежал
еле заметный ручеек. В чаще оказалась небольшая, при­
топтанная, вся в конском навозе, площадка: кобыле, вид­
но, тут было стоять не впервой.
Гаврила отпряг ее, привязал к грядушке телеги; потом,
сбив в кучу подстеленное под сиденье сено, подвинул к ло­
шади и прислушался. Где-то, совсем близко, хлопали бес­
порядочные выстрелы. Время от времени, точно фыркая,
прострачивали автоматные очереди.
«Упирается Советская власть! — усмехнулся Гаври­
ла. — Нет, видно, перед смертью не надышишься... При­
шла, стало быть, пора... «Пал, пал Вавилон»!

5.
Весь день пролежал больной на печи в жару, мечась,
разговаривая и вскрикивая, погружаясь временами в тя­
желое забытье, в короткий сон с уродливыми и зловещими
видениями, заставлявшими его снова вскоикивать и снова
метаться. Как вспышка света, на кратчайший миг возвра­
щалось сознание, и он с удивлением разглядывал нависший
над головой потолок с лениво ползающей по нем осенней
мухой. Затем потолок уходил куда-то ввысь, превращаясь
в серое небо, в верхушки гнущихся под ветром деревьев...
перед глазами мелькал привязанный к заплечному мешку
чайник... топот тысяч ног гудел в ушах... и он падал, и не
219

мог по(спеть за чайником... и снова кричал и стонал, и сно­
ва впадал в забытье...
,
К вечеру ему полегчало, и он, делая вид, что лежит попрежнему, без сознания, стал прислушиваться и потихонь­
ку, сквозь полуприкрытые веки, приглядываться к окру­
жающему. В сумеречном полумраке он разглядел двух жен­
щин и высокого мужчину в белой свитке. Все они сидели
за столом и негромко разговаривали. Мужчина, видно, не­
давно пришел откуда-то, он рассказывал про то, как по
улицам села часа два подряд шли и ехали отступавшие со­
ветские войска, как чья-то изба загорелась и как люди, бро­
сая хозяйство, побежали в лес.
— Великий час, дети, приходит, — закончил он свой
рассказ и резким тенором запел какую-то, похожую на мо­
литву, песню. Одна из женщин тоненьким голоском стала
вторить, другая — молчала, словно прислушиваясь к че­
му-то.
Темно-красные отблески заката дрожали на чисто вы­
беленной стене. Поднялся ветер. Позванивая разбитым
стеклом в окошке, подвывая в печной трубе, он как бы
присоединился к поющим. И вдруг где-то далеко возник
ровный гул. Постепенно нарастая, он приближался, иной
раз даже изба вздрагивала. Похоже было, что множество
тяжелых машин идет по земле.
— Слышите? Слышите? — перебивая поющих, вос­
кликнула женщина.
Пение оборвалось.
— Они! —- прислушавшись, восторженно сказал мужчи­
на. — Слава тебе, господи! Дождались-таки... Пойдем,
Беатушка!
Он широко перекрестился, нахлобучил шляпу и кинулся
вон из избы.
— Батюшка! — отчаянно крикнула та, что пела. — Да
куда ж ты? О, господи... Беата Адамовна!
— Молчи, Даша! — обернувшись в дверях, сказала
другая. —Значит, надо, нам его не учить. Да мы скоро
вернемся, а ты лучше спать ложись.
— Ох, царица небесная! — оставшись одна, вздохнула
Дарья. — Да что ж это, страшно-то как!
Отодвинув стол, она постелила на полу.
«А что ж тот-то? Больно тихо лежит, уж не помер
ли?»—Милый! — подойдя к печке, певуче позвала она.—
Может, нужно чего?
220

Больной шумно вздохнул, притворно застонал, заворо­
чался.
— Спит, — облегченно сказала Дарья.— Ну, милень­
кий, спи, господь с тобой, поправляйся...
Она улеглась и затихла. Затихло и на дворе, замолча­
ли моторы, поник ветер. Тогда больной сел на печке, при­
слонившись спиной к стене, и стал думать о своей непуте­
вой жизни. Как беспризорничал мальчишкой, мотаясь под
вагонами, ночуя в асфальтовых котлах; как душевный чело­
век Илья Абрамыч Мозер пожалел его, посиневшего от хо­
лода, привел к себе в живописную мастерскую, одел, на­
кормил, поставил растирать на большой мраморной доске
краски; как. потом сам он стал самостоятельно работать—
писал вывески, прейскуранты, дважды ездил на заработки
в Нижний на знаменитую Макарьевскую ярмарку; как же­
нился там на официанточке из ярмарочного ресторана, по­
корил ее петушиным, очень модным тогда, пуловером, при­
ческой «демон»- и .остроносыми лакированными туфлями
«джимми»... А потом как-то вдруг все поломалось: дурная
компания, забросил работу, ежедневное похмелье, пьяные
скандалы с женой из-за пропитых денег... По пьянке с од­
ним из дружков магазин обворовал, в лагерях три года от­
стукал. Незадолго до войны вернулся домой, устроился
рекламистом в кинотеатр «Модерн», и поначалу все ниче­
го было, а потом — снова пить, снова скандалить с женой
стал, пока не грянула война. По физическому недостатку
(у него одна нога короче другой была) его забраковали, не
взяли в армию, а погнали на окопные работы... И вот
он попал сюда — в незнакомую сторону, в чужую избу, на
эту теплую, пахнущую нагретым кирпичом печку...
Вся жизнь промелькнула перед ним, как скучное кино,
как скверный сон, и ничего в ней не было ни яркого, ни ра­
достного, не на чем было глазу остановиться. Вон дру­
гим — почет и уважение, у тех и деньжонки, и жизнь бес­
печальная, а он, как был Кронька-живописец базарный, по
прозванию Жид, Полушка, так Кронькой и остался, хоть и
на четвертый десяток перегнуло, и белая нитка в волосах
запуталась... «Так почему же так — другим пирог, а ему—
объедки? Почему? Может быть...»
Какой-то шорох под окном прервал Кронидовы мысли.
Как будто бы лопухи зашуршали под ногами, кал будто
бы тихий стон раздался... Кронид замер, прислушиваясь.
Нет, все было тихо. Должно быть, спящая женщина
221

вздохнул^ тяжело, охнула во сне. Кронид.вернулся к сво­
им мыслям.
«Может, оттого такая жизнь получилась, что каким-то
пасынком с малых лет сделался он у Советской власти?
Что не по нем советский порядок, где, видишь ты, даже
такой закон выдумали: кто не работает, тот не ест. Сами-то
гладчищие, в машинах ездят, а он две недели по лесам да
по болотам таскался с лопатой, в кровь изодрался, забо­
лел— и вот тебе, лежит, брошен, как собака! Да это еще,
слава богу, добрые люди подобрали, а то...»
И он вздрогнул, представив себе, как бы он сейчас ва­
лялся при дороге, во тьме, в холоде... и так ему жалко себя
стало, такой неприютной показалась жизнь, что слезы на­
вернулись на глаза, побежали по грязным, заросшим чер­
новатой щетиной щекам. Он плакал, наслаждаясь плачем,
не в силах и не желая остановить его. И, раз дав потачку
дурным мыслям, уже весь был в их власти, уже представил
и погибель свою здесь, на чужбине. Отчаяние и злоба на­
полнили сердце. Гадкая жизнь была у него до сих пор, но,
господи боже мой, как не хотелось умирать!
И вдруг озарила надежда на спасение: все к лучшему!
И то, что попал он на окопные работы, и то, что, заболев,
отстал от товарищей. Та жизнь, от которой одни тумаки
он получал, отодвинулась куда-то, ушла; в грохоте боя
приближается, да уже и приблизилась, новая — с иными
людьми, с иными порядками. И вот эта-то новая жизнь
и приласкает его, поставит на ноги, человеком сделает...
Хорошо и спокойно стало Крониду. Он лег, закрыл
глаза, в сладкой дреме поплыл куда-то. Еще немного, и он,
верно, заснул бы, да вдруг под окном опять зашуршали ло­
пухи, послышались голоса: один был знакомый, Гаврилин,
тенористый и въедливый, а другой — юношеский, с хри­
потцой, словно бы задыхающийся.
— Ах, братик, братик! — бормотал Гаврила под окош­
ком. — Видишь ты, какое дело-то... Ну, ничего, дорогуша...
Христос-то, брат, вспомни-ка, чему он нас учил? Милосер­
дию, братик, милосердию! Милосердию! — восторженно
вскрикнул Гаврила. •— Врагам прощать учил, вон как!
— Да какой же я... враг вам? — с трудом, со стоном
отозвался юноша.
— А к слову, брат, к слову! — хихикнул Гаврила. —
Ну-ка, держись, держись за меня... вот так, вот...
В сенцах послышалась возня, скрип двери, тяжелое,
222

прерывистое дыхание. Кронид напрягся, вглядываясь в
темноту, вслушиваясь. Узкая полоска света вспыхнула в
дверной щели: в сенях, видимо, зажгли огонь.
— А-а1 — скрипнув зубами, застонал кто-то.
— Постой, постой, — сказал Гаврила, — дай разглядеть-то. Фу ты, господи батюшка, в самый крестец угоди­
ла... Чем же это, братик, тебя угораздило?
— Не знаю... осколок, наверно....
— Ай-яй-яй! Ну, потерпи, дорогуша, потерпи... Сейчас
как-нибудь, попросту обмотаем, а завтра, бог даст, ста­
рушка наша вернется, она тебе и травку какую ни то при­
ложит, и перевяжет... все как есть, в полную удовольствию
произведет. Расчудесная старушка! Вот так... Ну, теперь
со Христом забирайся вот в чуланчик-то, да и'баюшки,
спи, значит, а я запру тебя, да и дверь привалю, вроде бы
и нету в чуланчике никого. Да сумку-то, сумку давай, я
сумку-то поберегу...
— Нет, сумку нельзя, — проговорил раненый. — Сум­
ку... я не дам!
— Ну, Христос с тобой, так и так. Она, брат, сумка-то,
мне тоже без надобности... так, мол, поберечь хотел...
Опять возня послышалась, щелкнул замок, и все утих­
ло. Внезапно распахнулась дверь, и на пороге появился
Гаврила. Подняв над головой фонарь, он оглядел избу.
Свернувшись калачиком, на полу спала женщина. Удиви­
тельно крепок был ее сон: ни шум в сенях, ни стоны, ни
свет фонаря — ничто не потревожило его.
Гаврила посветил и на печку, но Кронид уже успел на­
тянуть на голову телогрейку, притвориться спящим. Он
ровно и глубоко дышал, даже всхрапывал легонько.
Гаврила задул фонарь, тихо засмеялся, сказал вполго­
лоса: «э-хе-хе!» — и стал примащиваться на лавке.

6.

Серой, бесконечной ниткой тянется деревенское время.
Поскрипывая, вертится деревянное колесо прялки, дым­
ным облачкОм тает на гребне кудель, постукивает веретен­
це, наматывая серенькие часы, дни, недели ..
Вот старая Спиридониха, неутомимая пряха, нахохлив­
шись, большой диковинной птицей сидит за прялкой. Она
бормочет что-то, трясет головой; огромная, уродливая тень
ее маячит на стене, уходит под потолок — с крючковатым
223

носом, с крючковатым, поросшим седой щетиной, подбо­
родком.
Близко придвинувшись к тусклой пятилинейной лам­
почке — вот Дарья, точно застыла над старой черной кни­
гой, и какие-то древние, зловещие, таинственные слова
срываются с ее бледных, шевелящихся губ, срываются и
улетают в полутьму избы.
И вот, наконец, Кронид. В тесном углу, за печкой, на
жиденький подрамничек натягивает он кусок корявой, с
узелочками, бязи, лениво постукивает молотком, вслуши­
вается .в Дарьин невнятный полушепот, в Спиридонихино
бормотанье. И думает о себе — о навсегда, видимо, поки­
нутой жене, о далеком степном городке, о кинотеатре «Мо­
дерн» и о теперешней жизни в большом селе Ямище у
длинновязого мужика Гаврилы, который осенью подобрал
его, хворого, обессилевшего, приютил у себя и держит из
милости на положении... впрочем, это очень хитрый во­
прос — на положении кого? «Придворного живописца»,—
вяло усмехается Кронид.
Этот Гаврила (или батюшка, или братец, как называют
его женщины) точно в мушиную липучку поймал Кроню,
и тот так влип в нее, что вырваться, кажется, уже нет ни­
какой возможности.
Как же это произошло?
Тогда осенней ночью, когда больной Кронид, притво­
ряясь спящим, пытался разобраться в той обстановке, в ка­
кую он попал, когда услышал возню и разговор в сенцах,
он насторожился: кто был тот раненый паренек, которого
Гаврила спрятал в чулане? Судя по всему — советский
военный. Так зачем же понадобилось Гавриле возиться с
ним, перевязывать, укрывать? Как это сочеталось с его
восторженным ожиданием прихода немцев? Впрочем, ведь
и его, Кронида, подобрал и приютил Гаврила. Что ж он
это делал — просто по доброте? По человечеству? По ми­
лосердию? Путаясь в догадках, Кронид забылся тогда тя­
желым сном.
Хмурое, непогожее утро разгадало все загадки, все по­
ставило на свои места.
Кронид проснулся от топота, крика и незнакомого, не­
русского говора. Чуть приоткрыв глаза, он увидел рассев­
шихся на лавке возле стола чужих солдат. Гаврила и та
женщина, которую называли Беатой Адамовной, стояли
рядом с ними. Перепуганная Дарья забилась в угол. «Свят,
224

свят, свят!» — мелко-мелко крестясь, бормотала она. А по­
среди избы два здоровенных солдата выворачивали за
спину руки какому-то полураздетому человеку. Они почти
на весу держали его, бледного, в разорванной до живота
грязной рубахе, босого, с расплывшимся черным кровяным
пятном на прилипшей к ноге штанине. Крупные слезы тек­
ли по его мальчишескому, кривящемуся от боли лицу.
Один из сидящих за столом, в очках без оправы, видимо,
старшой, разглядывал какие-то бумаги. Перед ним лежала
раскрытая полевая сумка.
— А1зо, 51пс1 81е ОИшег?—глядя в упор на мальчи­
ка и подрагивая острой коленкой, спрсил немец.
— Вы офицер? — перевела Беата.
— Дайте напиться... — облизывая губы, с трудом ска­
зал паренек.
Беата перевела. Немец засмеялся.
— Аизееге1сЬпе1|, — сказал
он, — АиздгегекЪлеи
.1еде куайгйеИз^еУеие Ап1\уог1 \уис1 тИ етет 8сЫиск
Маззег ЬегаЬИ. Па зтс! тете Рогйегип^еп'.
— Отвечайте, — обратилась к пареньку Беата. — Если
будете отвечать, вам дадут напиться.
Паренек с ненавистью поглядел на нее. Свежая, с рас­
чесанными на прямой пробор рыжеватыми волосами, в
прозрачной розовой блузке, сквозь которую просвечива­
лось белое кружевцо и золотая цепочка, в аккуратной,
плиссированной, довольно короткой юбочке, с бархатной
темной родинкой на щеке, она раздражала его. Она напол­
няла его той спасительной ненавистью, которая придает
силы и, ожесточая, переходит в мужество.
— Сволочь! — сказал паренек Беате. — Рыжая пота­
скуха!
— АУаз? — очкастый с улыбкой глянул на Беату.
Впрочем, в переводе он не нуждался: сказанное было со­
вершенно ясно. — Иаз \У1гс1 ег
Ьегеиеп,— собирая
бумаги в полевую сумку, сказал немец.— Впп^еп 81е 1Ьп
1п йен 8(аЬ2.
— ОеЬ, §еЫ — подтолкнул паренька один из солдат.—
Уегз1е11 сПсЬ шсМ!
1 Отлично, отлично! Каждый правдивый ответ оплачивается
глотком воды. Это мои требования.
2 Ему придется раскаяться в этом. Ведите его в штаб.
3 Иди, иди, нечего притворяться

15. Чертов пог.

225

— Ыа,:—сказал его товарищ, — ег капп
шсМ, ег
с!ег Уег1е1гип{т зсЬшасЬ деу/огдеп *.
— 1!пс1 \уаз с!епп, ВоппегхуеНег, — раздраженно выру­
гался солдат, — 8011 1сЬ (Незез Ааз
1п деп Напс1еп
зсЫерреп? Р11П, Н1пнпе15Ьег5оН!2.
Неожиданным, отчаянным движением паренек вырвал­
ся из рук солдат и, кинувшись к Гавриле, плюнул ему в
лицо. Солдаты заржали.
— Господин офицер! — утираясь полой свитки, плачу­
щим голосом воскликнул Гаврила. — Что же это, ваше
благородие?!
— ВеипгиЫдеп 81е 51сЬ гйсЫ, Они упгй гесЫ
^еасЬекеп. 81е ЬаЬеп еЬгНсЫЬге РШсЫ §е1ап,— похлопал
очкастый по плечу Гаврилу. — ЛЛ/Чг ЬгаисЬеп 1геие
МепзсИеп. Б1пс1 ]е1г1 коттеп 81е тИ. АисЬ 81е,—обратил­
ся он к Беате,— ЫИе, Ртаи1е!п 3.
— Что, что он сказал? — все еще утираясь, шепотом
спросил Гаврила у Беаты.
— Ничего, все хорошо,— сдерживая улыбку, на ходу
ответила она. — Господин комендант зовет с собой.
Пойдем!
:
Топая сапогами, цепляя за низенькую дверь дулами
автоматов, солдаты повели пленного. Немец в очках, Беа­
та и Гаврила пошли следом за ними. В избе осталась одна
Дарья.
Тогда Кронид насмелился и, свесив с печки ноги, сла­
бым голосом окликнул ее.
— Ох, миленький! — вздрогнула Дарья. — Забыли
мы про тебя совсем, закрутились... право слово, закрути­
лись в отделку! Он хоть, батюшка-то,— подойдя к печке и
боязливо оглядываясь, зашептала Дарья,— он хоть и объяс­
нил насчет воинов антихристовых, а ведь жалко, милень­
кий, мальчонку-то... ох, как жалко!
Кронид тупо вслушивался в Дарьины слова. Какой ба­
тюшка? Какой антихрист? Дневной свет резал глаза, глу­
хой шум дождя позывал на тошноту. Ноги висели беспо­
мощные, тяжелые, точно протезы. Кронид смутно понимал,
уоп

1 Да он не может, он ослабел от раны.
2 1 ак что же, черт побери, на руках прикажете нести вту падаль?
А, черт!
3 Не беспокойтесь, он получит по заслугам. Вы честно исполнили
свой долг. Нам нужны преданные люди. А сейчас пойдемте вместе
со мной. И вас прошу, барышня.

226

что происходит вокруг него, но хорошенько разобраться в
этом у него не было ни сил, ни желания. Над всем господ­
ствовала одна-единственная мысль: во что бы то ни стало
сохранить свою драгоценную жизнь. Ни зла, ни добра, ни
чести, ни подлости не существовало. Мальчишка-офице­
рик — болван. Что от него требовали? Очевидно, какие-то
сведения по части численности войск, оперативных планов
и прочее — все то, что и без него было отлично известно
немецкой разведке. Какие тут планы, когда армия бежит!
А он, дуралей, в позу встал: благородное молчание, през­
рение, героизм... Черт бы его побрал, этот дурацкий геро­
изм! Сейчас задиристого лейтенантишку кокнут. И когда
он ткнется лицом в грязь, не все ли равно ему, мертвому,
будет, что скажут о нем его товарищи? — Все вздор. Жить
надо, вот что. И уж, конечно, не так жить, как прежде, а
лучше, богаче, красивее. И он, Кронид, будет, черт бы вас
всех побрал, жить!
— Сест’гица,— вкрадчиво, с картавинкой, сказал он,—
Дашенька... Нет ли у вас, золотце, покушать чего-нибудь?
Вто’гые сутки на пище святого Антония, как гово'гится...
а тут еще болезнь эта, п’гоклятая!
— Да как же не быть! — всплеснула руками Дарья.—
Это ведь мы без батюшки голодовали, а теперь у нас все­
го много...
Кряхтя, Кронид слез с печки, пошатываясь от слабо­
сти, вышел в сени. Дождь ровно и монотонно шумел за
стеной, в деревьях, шуршал по соломенной крыше. Распах­
нутая настежь, чернела дверь чулана. Кронид заглянул
туда: маленькое оконце тускло освещало каморку, все сте­
ны и потолок которой были увешаны пучками мяты, полы­
ни, ромашки и еще каких-то, видимо лекарственных, трав
и листьев. Деревянная ступа, черепки разбитой корчажки,
грязные, окровавленные тряпки валялись на земляном полу.
«Видно, отбивался мальчишка-то»,— подумал Кронид. Он
вышел наружу и огляделся. Изба стояла на полугоре. Пло­
хая, малоезженая дорога уходила вверх, надо думать, к се­
лу: оттуда слышались крики, завывание мотора, собачий
лай. Внизу был овраг, густые заросли орешника вперемеш­
ку с голенастыми волосатыми палками почерневшей от за­
морозков крапивы. И таким холодом веяло оттуда, такой
беспросветностью, таким мраком, что Кронида передерну­
ло. «Ничего себе, веселенькое местечко! — пробормотал
он.— Тут, б’гат К’гоня, не г’асп’гыгаешься...»
I

227

Он вернулся в избу. Дарья подала ему нарезанные
крупными кусками сало и хлеб. У Кронида от голода голо­
ва кружилась, он кинулся на еду, но все было пресное,
безвкусное. «Выпить бы»,— подумал Кронид, отодвигая
тарелку.
— Что ж мало поел-то? —сказала Дарья.— Видно, неможется все? Ох ты ж, головка горькая! — жалостливо
вздохнула она.— Вот так-то все маемся и маемся... Ну, да
скоро возвеселимся, ей-право! Батюшка сам вчерась ска­
зывал...

7.
Несмотря на все свои житейские неудачи и ошибки, на
бесчисленные оплеухи, которыми наделяла его жизнь,
Кронид считал себя неизмеримо выше других: как-никак,
он был художник.
В том городке, где он жил до войны, обитало множество
столяров, бондарей, жестянщиков, портных, сапожников,
счетоводов, даже музыкантов (целый оркестр при железно­
дорожном клубе), а вот из живописцев, кроме него, никого
не было. Существовала, правда, маленькая артель под на­
званием «Оформитель», но, боже мой, что они там могли?
Намалевать «чайная» или «продмаг» или «магазин за­
крыт», а также — номера домов, таблички на кладбище с
именами погребенных. Это, конечно, были пустяки, это не
могло называться искусством. Зато если появлялась нуж­
да в декорации для клубного спектакля, в картинах для
украшения ресторана «Хопер» или гостиницы — тут уже
шли на поклон к Крониду, и тот на фанере, клеенке и меш­
ковине закатывал такие леса, такие фонтаны, пруды с ле­
бедями и морскиевиды, что заказчики только ахали,—
так ярки были краски, так великолепны розовые красави­
цы, белоснежные лебеди и морские закаты...
К работе в кинотеатре Кронид относился с некоторым
пренебрежением: не было простора для фантазии, все де­
лалось по присланным рекламным образцам. Да и предме­
ты, какие приходилось изображать, были довольно скуч­
ные: мужик на тракторе, баба на трибуне или красноарме­
ец с собакой, и все в этом роде, очень обыкновенное и буд­
ничное, все то, что и так видим каждый божий день и уже
пригляделись достаточно.
Поэтому Кронид любил рисовать на сторону — там он
228

душой отдыхал. И особенно славился он своими коврами.
Какие оранжево-зеленые дубравы полыхали на них, какие
декольтированные красотки в томных позах гляделись в
зеркала! Какие розовые, как молодая морковка, купидоны
постреливали из луков! А причудливые беседки, отражав­
шиеся в синей воде с лебедями и лилиями! А рыжие поло­
сатые тигры, крадущиеся в зарослях диковинных расте­
ний! А мечтательные олени с необычайно ветвистыми ро­
гами и грустными человеческими лицами... да нет, просто
невозможно описать все, что появлялось на грубых ста­
рых мешках из-под его необузданной кисти!
Ковры шли нарасхват, слава кружила голову. Иные
скажут: ну, что за слава — в маленьком городке, на кол­
хозном базаре! Ах, да не все ли равно — что в столице
вслед важному и выхоленному Иксу проносится благоговей­
ный шепот, что в базарной забегаловке, встречая показав­
шегося в дверях небритого, с утра хватившего Игрека,
гремит восторженный рев: «А, живописец! Живописцу на­
ше почтение!»
Кронид по суткам ходил не евши (его часто обманыва­
ли при расчете, полученное же моментально пропивалось),
но слава всегда была при нем. И он привык к ней, при­
вык к тому, что искусство всегда и всюду выделяло его из
массы и ставило в особицу, на более легкое, сравнительно
с другими, положение, Так, например, в лагерях, в то вре­
мя как его товарищи в буран, в осеннюю мокроту валили
лес, затемно выходя из барака и в темноте возвращаясь,
он преспокойно посиживал себе в красном уголке да по­
писывал лозунги, стенгазеты, плакаты о повышении про­
изводительности труда и трудовой дисциплины. Он и на
окопах думал было, что этак же обеонется. Поэтому-то,
когда на другой день по прибытии в Максимову Балку на
утреннем разводе какой-то, в кожаном пальто, начальник
по виду, крикнул, есть ли в строю художник, он ничуть не
удивился и спокойно сделал шаг вперед. Начальник же,
подведя его к своей землянке и указывая на три гладко
оструганные дощечки, сказал:
— Вот, друг, на какой побольше напишешь слово
«штаб», а на тех так: на одной — «для мужчин», а на Дру­
гой — «для женщин». А то что ж такое, — поглядев на
каблук, добавил он, —