От озера Неро
до озера Нево
небо,
небо.
Закину я невод
от озера Неро
до Hер ли,
до Ней,
до Нары,
до Нарвы,
до Нево...
За реки, за горы от мери,
мещоры,
до чуди,
корелы,
до жмуди,
дремелы,
дреговичей,
веси,
до кривичей,
вятичей,
бодричей,
лютичей,
тиверцев,
тавров,
до север,
до сербов,
до чехов,
до ляхов,
до русое,
до скифов,
до антов,
до арьев...
Закину я невод,
шелковые сети
до неба,
до недра,
до дна и до выси,
до самой до сути до Божией мысли.
2000 г.
Стихи Юрия Лощица, самого славяноязычного, самого славянского, самого, может быть, целомудренного из наших современных поэтов, были посвящены
70-летию автора этой книги. Этим своим образом
"невода-отсева", "невода-реконструкции" поэт отразил самую суть.
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
(ПРОБЛЕМНОЕ АВТОРЕЗЮМЕ)
Интерес к этноисторическим судьбам славян отличал автора
всегда. Это получило выражение в его работах по племенным названиям у славянских народов (ср. ст. "О племенном названии уличи". Вопросы славянского языкознания 5. М., 1961; особенно - ст. "Ранние славянские этнонимы - свидетели миграции славян". - Вопросы
языкознания 1974, № 6).
Уже в этой последней статье (начало 70-х годов) признается:
"Отголоски древнего пребывания славян на Дунае существуют и
требуют изучения, а не одного лишь скептического отношения. Интерес к ним в науке будет, возможно, еще усиливаться, особенно в
связи с современными поисками индоевропейской прародины где-то
вблизи Дуная и Балкан"; там, далее, кстати, формулируется и типологическая универсалия сравнительной этнонимии и ономастики:
обозначения стран и народов с компонентом Великий,
Великая,
напр. Великая Греция, Великобритания, Великороссия, всегда относятся к области вторичной колонизации, а не к метрополии и никакого оценочного величия не подразумевают; там же, наконец,
обосновываются новые этимологии славянских племенных названий вроде дулебов и ставится, кажется, впервые проблема типа праславянского этнонима, в итоге чего автору представилось - еще до
постановки им самим позднее вопроса о среднедунайской прародине
славян, - что "несомненна древняя сопредельность или по крайней
мере близость иллирийской, фракийской и славянской языковых
территорий"; важен также нижеследующий тезис этой статьи
1974 г.: "Общеизвестный факт древнего наличия единого самоназвания *slovëne говорит о древнем наличии адекватного единого этнического самосознания, сознания принадлежности к единому славянству, и представляется нам как замечательный исторический и культурный феномен".
Но по-настоящему новая постановка проблем и их, по сути, монографическая трактовка развернулась в серии журнальных публи4
каций под общим названием "Языкознание и этногенез славян"
(журнал "Вопросы языкознания"): [I] - 1982, № 4; [II] - 1982, № 5;
[ΠΙ] - 1984, № 2; [IV] - 1984, № 3; [V] - 1985, № 4; [VI] - 1985, № 5.
Все они воспроизводятся - с необходимыми дополнениями в части I
нынешней монографии (главы 1-6)*; сюда же, далее вошли в качестве 7-й и 8-й глав отдельно вышедшие работы, опубликованные
прежде в "Zeitschrift für Slawistik" и в "Ethnologia Slavica" (Братислава), а также (в русском варианте) в томе "Этимология. 1988-1990".
Здесь впервые предпринимается попытка охарактеризовать дунайско-балканскую миграцию славян как некое подобие реконкисты, "обратного завоевания", побуждаемого памятью о реальном
былом житье славян на (Среднем) Дунае, ср. фольклорную популярность Дуная даже у восточных славян, никогда за время письменной
истории не живших на Среднем Дунае.
Удивителен - и по-своему ценен - факт отсутствия памяти о
приходе славян издалека (сохранение воспоминаний об этнических
миграциях даже при отсутствии письменности - вещь возможная на
протяжении тысячелетий).
Автор рассматривает также целый ряд типологически важных
аспектов проблемы, приходя к выводу, что (1) постулат территориально ограниченной прародины неудовлетворителен так же, как (2)
унитаристский постулат якобы изначально бездиалектного праязыка, что (3) праславянский - живой язык со всеми атрибутами сложности живого языка, (4) чисто славянская гидро- и топонимическая
область нереальна, наряду со славянскими всегда присутствовали и
неславянские этнические элементы. Изначальность балто-славянской языковой близости подвергается сомнению, общим является
название железа, но железо - самый поздний металл древности (балто-славянские контакты не древнее эпохи железа?). Особенно уязвима известная теория происхождения славянского из балтийского,
наталкивающаяся на сопротивление языкового материала (нельзя,
например, вывести весьма архаичные славянские ряды чередования
гласных из инновационных балтийских рядов).
Балты - не извечные жители Верхнего Поднепровья, ср. их ономастические связи с дако-фракийским субстратом восточной части
Балканского полуострова и Анатолии, отражающие контакты, повидимому, III тысячелетия до н.э. Ранний ареал балтов был ближе к
Балканам, видимо, их восточной части.
Ввиду углубления датировок и расширения перспектив поисков
индоевропейских древностей в славянском вопрос о "датировке появления" праславянского языка теряет свою конкретность. Этимоло* При подготовке настоящей книги нумерация библиографических примечаний,
о б ъ е д и н я ю щ а я главы 1-2, 3^4, 5 - 6 попарно (как это б ы л о в журнальном варианте
статей), оставлена б е з изменения - исключительно по практическим соображениям.
Новые подстрочные примечания выделяются звездочкой.
5
гические разыскания выдвигают на первый план центральноевропейские связи славян (преимущественно с древними италийцами),
причем балты оставались длительное время в стороне. Лишь после
миграций балтов и славян намечается их сближение, приводящее к
позднейшему соседству.
Уязвимы выдвинутые в последнее время теории балтоцентристской ориентации всего индоевропейского комплекса Европы; более
вероятна относительная периферийность балтийского. Постепенно
становится ясным, что славянская проблематика в гораздо большей
степени является продолжением индоевропейской, чем принято было думать; для проблемы славянской прародины весьма существенны указания на связь древнеиндоевропейского ареала также с дунайским регионом.
Так созрела концепция возрождения старой (еще "донаучной")
теории или традиции древнего обитания славян на Дунае. Среднеднепровский славянский ареал (откуда затем вышли все восточные
славяне) рассматривается при этом как периферия, а не как центр
всего славянского этноязыкового пространства. Вторично освоены
были славянами и польские территории, по свидетельствам ономастики, вопреки польской автохтонистской теории висло-одерской
прародины славян. И польские, и серболужицкие земли заселялись
славянами с юга.
В жизни праславян существовал период, когда макроэтноним
славяне еще не требовался (этнонимия вообще относительно молодая категория). Этот период отсутствия у славян на Дунае макроэтнонима ученые неправильно истолковывали как отсутствие славян на Дунае. О древнем наличии славян по Среднему Дунаю, то есть
в Венгрии, говорит разнообразная древняя славянская топонимия
страны и ряд других данных (ареал склавен по Иордану, VI век, распространение пражской керамики).
Предания о вол охах и их нашествии на дунайских славян (№!)
"Повести временных лет" отдаленно отражают более древнюю
кельтскую экспансию, а также (что не менее важно) частичный уход
этих славян на север, на Вислу. Ясно, что волохи "Повести..." - это
не "пастухи римлян" (pastores Romanorum) в более позднем понимании бродячего восточнороманского населения. Невры, известные
Геродоту, были, видимо, кельтами, более того - тождественными
волькам/волохам (= 'волкам'), о чем повествует и упомянутый Геродотом их ритуал годичного обращения в волков.
Далее, автор критически излагает и комментирует современный
диалог между археологией и сравнительным языкознанием (хронология абсолютная и относительная, то есть типологическая, древняя
"диалектология" культуры, постепенно все больше занимающая археологов - не без влияния со стороны языкознания). Попытки точно датировать "появление" праславянского языка теряют свою актуальность в языкознании. Правда, умами многих ученых еще вла6
деет традиция поздно датировать все славянское, считать славянский "молодым языком".
Однако можно думать, что, например, балто-славянские языковые отношения постэтногенетичны для праславянского как уже
сложившегося языкового типа с процессами, отличными от балтийских (палатализация, эволюция долгих гласных, ассибиляция палатальных и в том, и в другом выглядят и протекают по-разному).
Именно славяно-кельтские контакты, разработка их следов и их
локализация, кажется, могли бы помочь выработать компромиссный вариант между такими принципиально разными концепциями,
как польская автохтонистская теория славянской прародины на Висле и Одере* и новый, современный вариант дунайской прародины
славян, выдвигаемый автором настоящей книги.
По-прежнему много внимания уделяется критике постулатов,
с которыми работают ученые, говоря откровеннее - с мифами сравнительного языкознания и истории культуры, начиная с урока негативного влияния прямолинейной идеи изоморфизма разных уровней
языка. Это следующие постулаты или "мифы", нуждающиеся в демифологизации: 1) уже упоминавшееся "додиалектное" единство ка* В настоящее время совершенно очевиден кризис автохтонистской школы в
польской науке. Н а и б о л е е полным выражением э т о г о кризиса следует считать исследования археолога К. Годловского (см.: Godtowski К. Przemiany kulturowe i osadnicze w potudniowej i srodkowej Polsce w mtodszym okresie przedrzymskim i w okresie
rzymskim. Wroclaw etc., 1985). Сокращение числа стоянок на польских землях римского периода, вплоть до о б е з л ю д е н и я этих земель, Годловский увязывает с появлением на границах Римской империи с III в. н.э. ряда племен, в том числе германских,
возможно, вышедших из висло-одерских земель. А в т о р изучает прекращение поселений ІІІ-Ѵ вв. н.э. на этих польских территориях, принадлежащих, по его мнению,
пшеворской археологической культуре Центральной и Южной Польши, носителями
которой были германцы (вандалы), мигрировавшие в указанное время на З а п а д и на
Юг. Д а ж е реликтовое население начала VI в. в Центральной П о л ь ш е не имеет, по
у б е ж д е н и ю Годловского (Op. cit. S. 125), никакой связи с появляющейся здесь позднее раннесредневековой славянской культурой. Эту славянскую культуру автор выводит из позднезарубинецкого и послезарубинецкого археологического ареала юга
Белоруссии и севера Украины, то есть с Востока. Появление славян в бассейне Вислы он датирует - самое раннее - V в. н.э., одновременно признавая, что там нет раннеславянских стоянок, которые м о ж н о бы б ы л о датировать этим временем (Op. cit.
S. 155). Остается заключить, что сам момент постулируемого, таким образом, прихода славянского населения на Вислу и О д е р с Востока выглядит у Годловского
крайне неубедительно и декларативно (обращает на себя внимание, что Годловский
и не пытается, например, выявить элементы зарубинецкой культуры на Висле и
Одере, которые там ожидались бы, по логике автора) и само и з л о ж е н и е э т о г о коренного вопроса разительно отличается о т проведенного им тщательного раскрытия динамики и миграции пшеворского (германского, дославянского, по Годлевскому) населения висло-одерского региона первых пяти веков нашей эры.
Мы констатируем, что концепция Годловского полностью игнорирует очевидные древние индоевропейско-славянские (причем, не одни только германско-славянские, но и прямые венетско-славянские) языковые контакты на висло-одерских территориях, рассматриваемые нами далее, (ср.: Licicaviki, Srem, Élqsk. Mlqdz) и другие
примеры польской традиции, предполагающие б о л е е раннее появление здесь славян.
7
ждого праязыка, 2) "небольшая прародина", 3) одновременность появления этноса и этнонима. Надо сказать, что сейчас как никогда
ощущается необходимость проверки и преодоления прямолинейных
заключений по всему циклу наук о человеке. Экспансия этноса, как
оказывается, отнюдь не синонимична ускоренному развитию в языковом плане, а малая подвижность этноса вовсе не означает архаичности его языка, а ведь на отождествлении первого и второго было
построено множество концепций. Точно так же в археологии распространение изделий еще не есть распространение, миграция самих
людей, как это нередко до сих пор упрощенно понимают, преуменьшая меновую торговлю, культурное влияние, моду в давние времена. Накопился большой критический материал против статичности
социальной и этнической истории индоевропейцев, в их числе славян, в трудах Дюмезиля и его школы (тезис мнимо изначальной
трехчастности древнего общества, его трехклассовости - жрецы, воины, скотоводы-земледельцы; этому статизму должна быть противопоставлена неравномерность развития разных индоевропейских
ветвей и то, что в этом смысле автор настоящей книги называет
"диалектологией" культуры, прибегая к лингвистическому понятию). Странное впечатление производит и концепция американского археолога М. Гимбутас, по которой в "Древнюю Европу" V тысячелетия до н.э. с культурно развитым, но социально нерасчлененным (?) населением будто бы пришли извне более примитивные
культурно, но почему-то социально дифференцированные скотоводы-индоевропейцы. Все это уже априори крайне маловероятно, поэтому не так уж важно, далее, откуда в таком случае теоретики ведут индоевропейцев - из Восточной Евразии или из Малой Азии.
Не без формального влияния дюмезилевской школы наметилась
тенденция фетишизировать число три, будь то три класса, три племени, три части этноса. Мы видим, что в концепции Гимбутас сказывается крайняя недооценка собственных (внутренних) стадиальных
возможностей и в целом - непрерывности эволюции индоевропейской Европы.
Этой концепции противопоставляются теории раннего индоевропейского племенного образования в центральноевропейских, приду найских районах. Кстати, именно здесь наблюдается концентричность культурных и лингвистических ареалов разных эпох. Здесь наличествуют и выявляются все атрибуты и механизм развития ареала с его центром и перифериями. Естественно, что концепция непрерывного развития в Европе предполагает самобытное происхождение многих языковых процессов, например, развития индоевропейского вокализма, без влияний со стороны переднеазиатского семитского. Циклическая эволюция и.-е. е—> а в части диалектов с последующей возвратной заменой д —> е в другой части делают возможным внутреннее (без внешних импульсов и влияний) осмысление
причин русского аканья, которое не следует вырывать из общего
8
контекста. Есть вероятия в пользу предположения, что сатэмная
группа языков, то есть языков, проведших инновацию, занимала относительно срединное положение среди прочих индоевропейских,
и это немаловажно в вопросе о локализации праславянского как
языка-сатэм. Сам характер рефлексации индоевропейского палатального к, отдаляя славянский от балтийского, среди других языков-сатэм сближает его с балканско-индоевропейским и иранским.
Из среднедунайских районов интерес представляют - на предмет
локализации древнейшего славянского языкового ареала - как Паннония к западу от течения Дуная, так и Потисье - на восток от Дуная. Знаменательно, что и раньше взоры ученых обращались на
Паннонию как на центр ряда славянских фонетических инноваций.
Весьма показательно, что в число периферий при этом попадают не
только восточнославянские; но и собственно польские земли. Следует иметь в виду, что центр лингвистического ареала - величина весьма стабильная, поэтому трудно допускать, чтобы центр инноваций,
да, к тому же, фундаментальных и многочисленных, сам как бы плавал и неустойчиво перемещался (скажем, в Паннонию - с севера, изза Карпат). Это также служит, пусть косвенно, идее поиска славянской прародины южнее Карпат.
Центр древнего индоевропейского этноса в Среднем Подунавье
определяется также как бы векторным способом - примерно посередине между тремя крупными скоплениями (видимо, миграционными) индоевропейских гидронимов в низовьях Рейна, в Италии и Прибалтике, выступающих здесь как периферии ареала. Это наблюдение также небезразлично для локализации праславянского ареала.
Концентричность обоих ареалов представляется весьма правдоподобной. Кроме того, здесь используются этимологические изоглоссы, позволившие автору еще в исследовании о славянской ремесленной терминологии выдвинуть положение о централ ьноевропейском
культурном районе с участием в нем древних славян, древних италийцев и германцев.
В опровержение упомянутого выше этнографического положения о том, что этнос будто бы начинается с самоназвания, автор приводит ряд методологических и типологических соображений, наоборот, в пользу того, что самоназвание отражает уже развитое этническое самосознание, которому, разумеется, предшествует длительный период существования этноса в условиях более древних форм
самосознания и простейших самоидентификаций типа 'мы', 'люди'.
Возобладавшая в последнее время (хотя на самом деле очень старая)
этимология этнонима славяне как 'ясно говорящие' (то есть 'свои',
'наши', в конечном счете) очень правдоподобно характеризует этот
этноним в духе развиваемых здесь идей - и как относительно новый,
и как выросший на базе доэтнонимической психологии ('свои, наши
люди', 'говорящие на ясном языке'). Нельзя признать удачной
мысль, что до того, как называться славянами, славяне звались вене9
дами; этот последний - иноязычный - этноним всегда оставался локальным, периферийным (западным).
Работа строится на убеждении, что экскурсы в глубокую не только свою, но и чужую - древность, эволюцию языка и вскрываемых способов обозначения, а также самообозначения, при всей
специальности проводимых для этого исследований и их аппарата,
служат углублению нынешнего национального самосознания.
Сложность и тонкость задач требует тонкой методики, хорошего
владения реконструкцией, которая, к сожалению, нередко подменяется транспозицией, то есть исторической тавтологией. Историзм
выражается в правильном понимании неизначальности нынешних
явлений - даже таких самоочевидных, как, например, привычное деление славян на восточных, западных и южных. Ясно, что последнее - продукт длительной и непрямолинейной эволюции. Нет оснований отождествлять эти три позднейших группы славян с тремя
именами славян у Иордана - венеды, склавены, анты. Ни венеды, ни
анты не были самоназваниями славян, эту функцию могло выполнять (да и то не извечно, как мы это теперь понимаем) название славяне (склавены, склавины в византийско-римской литературе).
Все это говорит о необходимости дальнейшей теоретической работы в плане совершенствования этнолингвистических и социолингвистических критериев праязыковой и праэтнической проблематики.
Только на этом пути можно осознать, наконец, искусственность
имеющих до сих пор хождение этимологий вроде славяне = 'жители
влажных долин' (?!).
Теория этногенеза настоятельно требует обращения к типологическому аспекту, причем более показательны отношения менее
соседские, то есть более "чистые" и не затемненные "помехами"
длительного общения. Смысл типологии этногенеза - выявить неуникальность славянской эволюции, поскольку всякая уникальность вправе вызывать сомнения. Типологически наиболее эффективны германо-славянские аналогии. Так, поучителен отказ археологов датировать появление германского этноса, ср. аналогичное
вероятие и для славянского: непрерывность эволюции; замечательно, далее, что ни германские языки, ни славянские не хранят никаких следов индоевропейско-доиндоевропейского билингвизма, что
помогает отрицательно оценить теорию М. Гимбутас об индоевропеизации неиндоевропейской "Древней Европы". Динамику славянского ареала, его подвижку Юг Север также помогают понять
германские аналогии, ср. миграции германцев с Юга современной
Западной Германии на Север, после чего, как известно, последовали
возвратные миграции (память о древних местах обитания). Культурно-лингвистические аналогии распространяются и на эпизод называния железа, а также добывания самого металла из болотной руды
у германцев и славян, что впервые детально раскрывается в авторской этимологии и истории значений слов руда, железо.
10
Дунайская, иначе - центральноевропейская теория локализации
древнего ареала славян оснащается в книге новыми аргументами и
соображениями. Расширяется и прямой диспут с критикой, уже ознакомившейся с вышедшими ранее работами автора. Особым и равным по важности оказывается аспект реконструкции
праславянской культуры, представляемый во второй и третьей частях книги.
Работа автора под названием "Славянская этимология и праславянская культура", публиковавшаяся в составе докладов советской делегации по славянскому языкознанию к X Международному съезду
славистов (София, 1988)*, дается здесь в существенно дополненном
виде - как вторая часть книги. Центральноевропейская, среднедунайская позиция древних славян углубленно рассматривается также
здесь; более того, предпринимается попытка показать, что она важна для понимания их культурной эволюции. Часть третья публикуется впервые.
В заключение позволим себе привести мнение американского
слависта проф. X. Бирнбаума, который оценивает упоминавшуюся
выше журнальную серию о славянском этногенезе: "Важная работа
Трубачева по доистории славян основана на сжатом, но впечатляющем пересмотре существующих лингвистических данных и известных гипотез. Предыдущее несколько сокращенное изложение новой работы советского лингвиста было дано здесь как красноречивый пример многих увлекательных возможностей, открывающихся
для будущих исследований даже на современной стадии наших знаний и методологической изощренности".
Книга дополнена Приложением, где собраны последние публикации автора по данной теме.
* М а л о т и р а ж н о е заказное издание, не предназначенное для открытой продажи.
Часть I
ЭТНОГЕНЕЗ СЛАВЯН
И ИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ ПРОБЛЕМА
ГЛАВА 1
Настоящая работа посвящена проблеме лингвистического
этногенеза славян - вопросу старому и неизменно актуальному. Тема
судеб славянских индоевропейцев не может не быть широка и сложна, и она будет всегда слишком велика даже для специальной монографии, поэтому я вполне сознательно не претендую на подробное и
равномерное освещение, но излагаю наиболее, как мне представляется, интересные результаты и наблюдения, главным образом из новых этимологических исследований слов и имен собственных, перед
которыми поставлена высшая цель - комбинации и реконструкции
моментов внешней языковой и этнической истории.
Собственно, задача проста, насколько может быть проста монументальная задача: отобрать и реконструировать форму, значение и
происхождение древнего лексикона славян и извлечь из этого лингвистического материала максимум информации по истории этноса.
Над воссозданием праславянского фонда работают в Москве и в
Кракове 1 , если говорить только о новых больших этимологических
словарях. Разумеется над этими и близкими вопросами работает значительно больший круг лиц у нас и во многих других странах. Надежная реконструкция слов и значений - путь к реконструкции
культуры во всех ее проявлениях. Почему славяне заменили индоевропейское название бороны новым словом? Как сложилось обозначение действия 'платить' у древних славян? Что следует думать относительно ситуации "славяне и море"? Как образовалось название
корабля у славян? На эти и на многие другие вопросы мы уже знаем
ответы (к вопросу о море мы еще обратимся далее). Однако многие
слова по-прежнему неясны, другие вообще вышли из употребления,
забыты, в лучшем случае сохраняются на ономастическом уровне.
Отсюда наш острый интерес к ономастическим материалам и новым
трудам вроде Словаря гидронимов Украины [2], которые углубляют
наши знания древней славянской апеллативной лексики и дают пищу для рассмотрения новых принципиальных вопросов по ономастике, например, о славянском топонимическом наддиалекте, о суще1
12
П о д р о б н у ю характеристику см. [I].
ствовании славянских генуинных гидронимов, т.е. таких, у которых
апеллативная стадия отсутствует, например, *тогіса и его продолжения в разных славянских гидронимиях.
Наконец, древний ареал обитания, прародину славян тоже нельзя
выявить без изучения этимологии и ономастики. Как решается этот
вопрос? Есть прямолинейные пути (найти территорию, где много или
все топонимы-гидронимы чисто славянские) и есть также, должны
быть, более тонкие, более совершенные пути. Что происходило с запасом лексики и ономастики, когда мигрировал древний этнос? Называл ли он только то, что видел и знал сам? Но словарь народа превосходит действительный (актуальный) опыт народа [3, с. XLVII], а значит, он хранит еще не только свой древний петрифицированный
опыт, но также и чужой, услышанный опыт. Это тоже резерв нашего
исследования. Славянская письменность начинается исторически
поздно - с IX в. Но славянское слово или имя, в том числе отраженное в чужом языке, - это тоже запись без письменности, меморизация. Например, личное имя короля антов гех Boz у Иордана (обычно
читают Бож 'божий') отражает раннеславянское *ѵо$ь или *vozb,
русск. народ, вож (калька гех = вож), книжн. вождь, уже в IV в. с проведенной палатализацией, слово вполне современного вида.
СЛАВЯНЕ И ДУНАЙ
Чем были вызваны вторжения славян в VI в. в придунайские земли и далее на юг? Союзом с аварами? Слабостью Рима и Константинополя? Или толчок к ним дали устойчивые предания о древнем
проживании по Дунаю? Может быть, тогда вся эта знаменитая дунайско-балканская миграция славян приобретет смысл реконкисты,
обратного завоевания, правда, в силу благоприятной конъюнктуры и
увлекающегося нрава славян несколько вышедшего из берегов...
Чем иным, как не памятью о былом житье на Дунае, отдают, например, старые песни о Дунае у восточных славян - народов, заметим, на
памяти письменной истории никогда на Дунае (seil. - Среднем Дунае)
не живших и в раннесредневековые балканские походы не ходивших.
Если упорно сопротивляться принятию этого допущения, то можно
весьма затруднить себе весь дальнейший ход рассуждений, как это
случилось с К. Мошинским, который, слишком строго понимая собственную концепцию среднеднепровской прародины славян, пришел
даже к утверждению, что в русских былинах Дунаем назывался
Днепр ... [4, с. 152-153]*. Ненужное и неестественное предположение.
* Не б о л е е убедителен и 3 . Голомб, развивающий мнение Мошинского в том
смысле, что слав. Dunajb/Dunavь первоначально обозначало будто бы Днепр, а затем
э т о т оригинальный (?) славянский гидроним был перенесен вторично на реку с "похожим" чужим названием (герм. *Dônawi). Так см.: Gotqb Ζ. Etnogeneza Stowian w swietle jçzykoznawstwa // Studia nad etnogenezç Stowian i kulturç Europy wczesnosredniowiecznej. Wroclaw etc., 1987. T. I. Pod. red. G. Labudy i S. Tabaczyriskiego. S. 74. -
13
Еще более трудным оказывается положение тех ученых, которые с
Лер-Сплавинским пытаются доказать, что у славян был широко распространен первоначально не гидроним Dunaj, а апеллатив dunaj 'лужа', 'море', якобы из и.-е. *dhou-nä [5, с. 74-75]. В последние годы
эту неудачную этимологию повторил Ю. Удольф [6, с. 367]. Заметим,
что все трое ученых ищут прародину славян в разных местах: JlepСплавинский - в междуречье Одера и Вислы, Мошинский - в Среднем Поднепровье, а Удольф - в Прикарпатье. Их объединяет, пожалуй, лишь стремление опровергнуть древнее знакомство славян с Дунаем - гидронимом и рекой, настойчиво подсказываемое языком.
А стоило, наверное, прислушаться к голосу языка.
"ПРАРОДИНА" - "ВЗЯТИЕ РОДИНЫ"
Термин "прародина" крайне неудачен и обременен биологическими представлениями, которые сковывают мысль и уводят ее на
неверные пути (есть, правда, словоупотребление еще более романтичное и соответственно менее научное, чем прародина, Urheimat, польск. prakolebka 'древняя колыбель' [7, с. 321 и сл.], англ. cradle).
Отсюда можно заключить, что если у человека родина - одна, то и
у народа, языка - одна прародина. Однако небольшой типологической аналогии достаточно, чтобы задуматься всерьез над другой возможностью. Пример - венгры, у которых родин или прародин было
несколько: приуральская, где они сформировались и выделялись из
угорской ветви, севернокавказская, где они общались с тюркамибулгарами, южноукраинская, где начался их симбиоз с аланами, и,
наконец, "взятие родины" на Дунае - венг. honfoglalds, нем.
Landnahme, термин, кстати, очень деловой и весьма адекватный, не
содержащий иллюзию изначальности, которая неизбежно присутствует в слове прародина. Исландцы тоже хорошо помнят свое "взятие родины" (landndma). Поэтому методологически целесообразнее
сосредоточиться не на отыскивании одной ограниченной прародины, а на лингвоэтногенезе, или лингвистических аспектах этногенеза. Четкой памяти о занятии родины у славян не сохранилось, о чем,
с одной стороны, можно пожалеть, имея в виду доказанную эффектную траекторию древних венгров из Приуралья на Дунай и память о
ней, а с другой стороны - нужно научиться правильно интерпретировать сам факт отсутствия памяти о приходе славян издалека.
Ведь существуют примеры тысячелетней памяти о ярких событиях
в жизни народа (в первую очередь - об этнических миграциях) даже
в условиях полного отсутствия письменности. Отсутствие памяти
И все-таки для меня остается неясным, зачем потребовалось э т о искусственное пос т р о е н и е , в т о время как г е р м а н с к о е
происхождение-заимствование-слав.
*Dunavb/*Dunajb
очевидно вплоть до деталей фонетики (герм, ô > слав, и) и, если
угодно, - м о р ф о л о г и и (вариация исходов слав. *Dunavb/*Dunajb
- в зависимости от
падежных флексий германского прототипа).
14
о приходе славян может служить одним из указаний на извечность
обитания их и их предков в Центрально-Восточной Европе в широких пределах.
Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что в настоящее время
надо считать законченным (исчерпавшим себя) предыдущий период
или направление прямолинейных исканий прародины славян, когда
с усилением темпа миграции прямо ассоциировали убыстрение изменений языка и лексики, когда исходный характер этнической области старались обосновать, всеми силами доказывая славянскую принадлежность ее (макро)гидронимии или обязательное наличие в ней
"чисто славянской топонимики", будь то висло-одерская с постепенным расширением в одерско-днепровскую [8], или правобережносреднеднепровская [9], или припятско-полесская [10].
ПЕРВОНАЧАЛЬНО ОГРАНИЧЕННАЯ ТЕРРИТОРИЯ?
Прежде чем мы приступим к пересмотру распространенной аргументации прародины, полезно вспомнить мудрые слова Брюкнера, который давно ощутил методологическую неудовлетворительность постулата ограниченной прародины: "Не делай другому того,
что неприятно тебе самому. Немецкие ученые охотно утопили бы
всех славян в болотах Припяти, а славянские - всех немцев в Долларте (устье реки Эмс. - О.Г.); совершенно напрасный труд, они там
не уместятся; лучше бросить это дело и не жалеть света божьего ни
для одних, ни для других" (цит. по [11]). Это, конечно, была шутка,
но проблема размера прародины имеет серьезное научно-методологическое значение. Верно замечено, что идея ограниченной прародины (в немецкой этногенетической литературе активно пользуются еще термином "Keimzelle", буквально "зародышевая клетка", что
совсем уводит нас в биологию развития) - это пережиток теории родословного древа [12, с. 342]. Необходимо считаться с подвижностью праславянского ареала, с возможностью не только расширения, но и сокращения его, вообще - с фактом сосуществования разных этносов даже внутри этого ареала, как и в целом - со смешанным характером заселения древней Европы, далее - с неустойчивостью этнических границ и проницаемостью праславянской территории. Вспомним поучительный пример прохода венгров в IX в. сквозь
восточнославянские земли уже в эпоху Киевского государства. Отдельность этноса не исключала его дисперсности [13], а для древней
поры просто обязательно предполагала ее.
ИЗНАЧАЛЬНОСТЬ ДИАЛЕКТНОГО ЧЛЕНЕНИЯ
Хотя современное изучение индоевропейских диалектов ведут
обычно от Мейе, он вполне отдавал дань унитаристской концепции
индоевропейского праязыка [12, с. 330], а славянские языки тем более производил из "почти единого наречия" [14, с. 1], забывая в дан15
ном вопросе завет своего учителя Ф. де Соссюра о диалектном членении внутри первоначального ареала. Стоит ли удивляться, что до
последнего времени говорят о "единстве" общеславянского языка
[15], покойный 3. Штибер пришел даже к выводу, что до 500 г. н.э.
в славянском имелась только одна (!) диалектная особенность, в чем
ему тут же вполне резонно возразили, что так просто не могло быть
в тех условиях [16]. Малые размеры праславянской территории, как
и первоначальная бездиалектность праславянского языка, - это не
доказанные истины, а предвзятые идеи. В науке накоплен большой
материал, свидетельствующий об ином. Индоевропеистика давно
считается с диалектными различиями внутри первоначального ареала [17]. Современная романистика уже не держится за идею единой
народной латыни [12, с. 326]. С разных сторон указывают на то, что
язык есть интеграция [18], что славянский языковой тип - результат
консолидации [19], что уместно говорить о многокомпонентности
каждого языка [12, с. 334], наконец, доступные письменные свидетельства о древних эпохах прямо показывают, что чем дальше в
глубь веков, тем языков было больше, а не меньше. В духе понимания этих или подобных фактов в современной литературе по истории русского и славянских языков можно чаще встретить выражение вроде "славянское этноязыковое объединение" [20]. Верно замечено, что праславянский язык - не искусственная модель, а живой, многодиалектный язык.
ПРАСЛАВЯНСКИЙ - ЖИВОЙ ЯЗЫК
ИЛИ "НЕПРОТИВОРЕЧИВАЯ" МОДЕЛЬ?
Эпоха структурного моделирования в последние два десятилетия
ощутимо коснулась и праславянского языка, в чем-то притормозив
полноту постижения его оригинальных особенностей, потому что в
моделировании, в конструировании "непротиворечивой" модели как
нигде проявляется это reductio ad unum [21], упрощающее, а не обогащающее наши представления о предмете.
Принимая во внимание авторитетность языкознания, можно понять, что такая унитаристская концепция праславянского языка не
могла не влиять негативно на историю и археологию, ср., например,
высказывание историка о едином "государстве" (!) всех славян перед
их экспансией 2 , распространение среди археологов преувеличенных
мнений об общности материальной культуры древних славян, тогда
как славянство в действительности археологически не монолитно
[22]. Архаизм языка отнюдь не проистекает прямо от автохтонизма
народа, как, впрочем, и инновации не обязательно связаны с миграциями. Все это самостоятельные лингвистические вопросы. Что же
2
16
См. [4, с. 115-116].
касается этнического автохтонизма, то это особая проблема: Хирт,
например, считал, что славяне и балты дольше других оставались в
пределах индоевропейской прародины [23, с. 23], а археолог Косинна утверждал, что славяне и арийцы (балтов он вообще в расчет не
принимал) были дальше всех от центра на восток [24].
Унитаристская концепция рассматривала лингвистическую дифференциацию (Мейе: "свой собственный тип") как результат внешнего импульса - субстрата [25, 5, с. 95]. Ниже мы еще коснемся разных моделей праславянского языка в духе сложения-вычитания.
А в вопросе о субстрате нам больше импонирует точка зрения Покорного в том, что "каждый народ реагирует на свой субстрат поразному" [26].
Таким образом, на смену представлению о первоначально бездиалектном праславянском языке приходит учение о диалектно сложном древнем языке славян с сильно развитым древним диалектным
словарем 3 . Неверным оказывается популярное деление истории
праславянского языка на два периода - консервативный (якобы
оседлый) период и период коренных изменений (миграционный).
Существуют серьезные доводы, что как раз оседлая жизнь создает
условия для дифференциации языка, тогда как кочевая жизнь сглаживает различия [12, S. 340].
Из верного общего положения о конечности также языкового
развития не следует вывод, что в условиях праязыка и прародины
один язык можно объяснить, лишь возведя его к другому, подобно
тому как это нередко делается в археологии путем объяснения одной культуры из другой.
"МЕТОД ИСКЛЮЧЕНИЯ"
Возможна ли чисто славянская гидронимическая область? Нет,
это наивная концепция. В пределах славянского ареала всегда были
дославянские и неславянские элементы, как были они, бесспорно, и
в Прикарпатье, что вынужден признать и Удольф. Стерильно чистое (бессубстратное) этническое пространство - исключительное и
сомнительное явление. Нет чисто славянских топонимических территорий [29], и одна эта выразительная констатация бесповоротно
зачеркивает "метод исключения" немецкой школы (Фасмер, сейчас - Удольф), который, если применять его прямолинейно ("где не
жили праславяне?"), исключит славян из Европы совсем, что, конечно, не соответствует действительности и не может отменить факта
древнего обитания славян в Центрально-Восточной Европе в достаточно широких (и подвижных) пределах.
3
О древней диалектной сложности праславянской лексики см. впервые [27].
Например, слав, vesna, праиндоевропейского происхождения, никогда не б ы л о общеславянским, в южнославянском о н о отсутствует - см. [28].
17
ПОДВИЖНОСТЬ ДРЕВНЕГО АРЕАЛА
Как исследовать древнюю подвижность славянского ареала
средствами языкознания - ономастики и этимологии? Важнейшим
материалом для этого служат состав и происхождение местных (водных) названий. При этом обращают внимание на кучность однородных названий, а район кучности водных названий исконного славянского вида объявляется районом древнейшего распространения славян, иначе - их прародиной. Именно такой прямолинейный вывод
относительно Прикарпатья (бывшая Галиция) сделал в своей новой
большой книге (см. [6]) Ю. Удольф. Однако динамика этнических
передвижений отражается в топонимии не прямо, а преломленно.
Кучность однородных славянских названий как раз характеризует
зоны экспансии, колонизованные районы, а отнюдь не очаг возникновения, который по самой логике должен давать неяркую, смазанную картину, а не вспышку. Это положение обосновал В.А. Никонов [30, с. 478]. Удольф обнаружил в Прикарпатье, по-видимому,
один из районов освоения славянами, но не искомую их прародину.
Второе положение Никонова - об относительной негативности топонимии ("в сплошных лесах бессмысленны названия Лес..." [30,
с. 478] - тоже имеет самое прямое отношение к вскрытию динамики
заселения через анализ топонимии, но оно, к сожалению, прошло
незамеченным как для Удольфа, так и для его рецензента Дикенмана [31]. Оба они удивлены, почему в гидронимии болотистого Полесья не встретишь термина Болото, а между тем, в Полесье, как мы
теперь знаем, все в порядке в смысле соответствия принципам языковой номинации (см. выше). В современной индоевропеистике было бы полезно шире применять эти положения, что помогло бы избежать ошибок или явных преувеличений, одно из которых мы специально рассмотрим далее.
СЛАВЯНСКИЙ И БАЛТИЙСКИЙ
Важным критерием локализации древнего ареала славян служат родственные отношения славянского к другим индоевропейским языкам и прежде всего - к балтийскому. Принимаемая лингвистами схема или модель этих отношений коренным образом определяет их представления о местах обитания праславян. Например, для Jlep-Сплавинского и его последователей тесный характер
связи балтийского и славянского диктует необходимость поисков
прародины славян в непосредственной близости к первоначальному
ареалу балтов [5, с. 28]. Неоспоримость близости языков балтов и
славян подчас отвлекает внимание исследователей от сложного характера этой близости. Впрочем, именно характер отношений славянских и балтийских языков стал предметом непрекращающихся
дискуссий современного языкознания, что, согласимся, делает бал18
то-славянский языковой критерий весьма ненадежным в вопросе
локализации прародины славян. Поэтому сначала необходимо, хотя
бы кратко, остановиться на самих балто-славянских языковых отношениях.
СХОДСТВА И РАЗЛИЧИЯ
Начнем с лексики как с важнейшей для этимологии и ономастики. Сторонники балто-славянского единства указывают большую
лексическую общность между этими языками - свыше 1600 слов [5,
с. 25 и сл.]. Кипарский аргументирует эпоху балто-славянского единства общими важными инновациями лексики и семантики: названия
"голова", "рука", "железо" и др. [32]. Но железо - самый поздний
металл древности, отсутствие общих балто-славянских названий более древней меди (бронзы) наводит на мысль о контактах эпохи железного века, т.е. последних столетий до нашей эры (ср. аналогию
кельтско-германских отношений). Новообразования же типа "голова", "рука" принадлежат к часто обновляемым лексемам и тоже могут относиться к более позднему времени. Вышеупомянутый "аргумент железа" уже до детальной проверки показывает шаткость датировки выделения праславянского из балто-славянского временем
около 500 г. до н.э. [33].
Существует немало теорий балто-славянскихотношений.
В 1969 г. их насчитывали пять [34]: 1) балто-славянский праязык
(Шлейхер); 2) независимое, параллельное развитие близких балтийских и славянских диалектов (Мейе); 3) вторичное сближение балтийского и славянского (Эндзелин); 4) древняя общность, затем длительный перерыв и новое сближение (Розвадовский); 5) образование
славянского из периферийных диалектов балтийского (Иванов-Топоров). Этот перечень неполон и не совсем точен. Если теория балто-славянского праязыка или единства принадлежит в основном
прошлому, несмотря на отдельные новые опыты, а весьма здравая
концепция независимого развития и вторичного сближения славянского и балтийского, к сожалению, не получила новых детальных
разработок, то радикальные теории, объясняющие главным образом славянский из балтийского, переживают сейчас свой бум. Впрочем, было бы неверно возводить их все к теории Иванова-Топорова, поскольку еще Соболевский выдвинул теорию о славянском как
соединении иранского языка -х и балтийского языка -с [35]. Аналогично объяснял происхождение славянского Пизани - из прабалтийского с иранским суперстратом [36]. По мнению Лер-Сплавинского,
славяне - это западные протобалты с наслоившимися на них венетами [5, с. 114]. По Горнунгу, наоборот - сами западные периферийные балты оторвались от "протославян" [37]. Идею выделения праславянского из периферийного балтийского, иначе - славянской модели как преобразования балтийского состояния, выдвигают рабо19
ты Топорова и Иванова [38-39]. Эту точку зрения разделяет ряд литовских языковедов [40]. Близок к теории Лер-Сплавинского, но
идет еще дальше Мартынов, который производит праславянский из
суммы западного протобалтийского с италийским суперстратом миграцией XII в. до н.э. (?) - и иранским суперстратом [41-43]. Немецкий лингвист Шаль предлагает комбинацию: балтославяне =
южные (?) балты + даки [44]. Нельзя сказать, чтобы такой комбинаторный лингвоэтногенез удовлетворял всех. В.П. Шмид, будучи
жарким сторонником "балтоцентристской" модели всего индоевропейского (об этом - ниже), тем не менее считает, что ни балтийский
из славянского, ни славянский из балтийского, ни оба - из балто-славянского объяснить нельзя [45]. Методологически неудобными, ненадежными считает как концепцию балто-славянского единства,
так и выведение славянских фактов из балтийской модели Г. Майер
[46-47]. Довольно давно замечено наличие многочисленных расхождений и отсутствие переходов между балтийским и славянским [48],
выдвигалось мнение о балто-славянском языковом союзе [49-50]
с признаками вторичного языкового родства и разного рода ареальных контактов. За этими контактами и сближениями стоят глубокие
внутренние различия. Еще JIep-Сплавинский, выступая с критикой
произведения славянской модели из балтийской, обращал внимание
на неравномерность темпов балтийского и славянского языкового
развития [51]. Балто-славянскую дискуссию следует настойчиво переводить из плана слишком абстрактных сомнений в "равноценности" балтийского и славянского, в одинаковом количестве "шагов",
проделанных одним и другим (чего, кажется, никто и не утверждает), - переводить в план конкретного сравнительного анализа форм,
этимологии слов и имен. Фактов накопилось достаточно, в чем убеждает даже беглый взгляд.
Глубокие различия балтийского и славянского очевидны на всех
уровнях. На лексико-семантическом уровне эти различия обнаруживают древний характер. По данным Этимологического словаря славянских языков (ЭССЯ) (сплошная проверка вып. 1-7), такие важнейшие понятия, как "ягненок", "яйцо", "бить", "мука", "живот",
"дева", "долина", "дуб", "долбить", "голубь", "господин", "гость",
"горн (кузнечный)", выражаются разными словами в балтийских
и славянских языках. Список этот, разумеется, можно продолжить,
в том числе на ономастическом уровне (этнонимы, антропонимы).
Элементарны и древние различия в фонетике. Здесь надо отметить передвижение балтийских рядов чередования гласных в противоположность консервативному сохранению индоевропейских рядов аблаута в праславянском 4 . Совершенно независимо прошла в
4
И м е л о место прямое отражение вокализма и.-е. */?/yK *pö- > слав, pra-, pa- и
преобразование и.-е. *prö-, *ρϋ- > балт. *prâ-, *pä-, иначе ожидалось бы регулярное
балт. (литов.) *ргио-, *рио-, см. [47, S. 57].
20
балтийском и славянском сатемизация рефлексов палатальных задненебных, причем гірабалтийский рефлекс и.-е. к -» s, не известный
праславянскому, проделавшему развитие к > * с > s5. Найти здесь "общую инновацию системы согласных" элементарно невозможно, и
недавняя попытка Шмальштига прямо соотнести s в слав. piSetb 'пишет' (из sj\) и S в литов. ріёЪй 'рисовать' [53] должна быть отвергнута как анахронизм.
Еще более красноречивы отношения в морфологии. Именная
флексия в балтийском более архаична, чем в славянском, впрочем,
и здесь отмечаются праславянские архаизмы вроде род. п. ед. ч.
*іепу < *g4enöm-s(i. Что же касается глагола, то его формы и флексии в праславянском архаичнее и ближе индоевропейскому состоянию, чем в балтийском [55]. Даже те славянские формы, которые
обнаруживают преобразованное состояние, как, например, флексия 1-го л. ед. ч. наст, времени -q (и.-е. -д + вторичное окончание
-/и?), вполне самобытны и не допускают объяснения на балтийской
базе. Распределение отдельных флексий резко отлично, ср., например, -s- как формант славянского аориста, а в балтийском - будущего времени [14, с. 20]. Старый аорист на -ё сохранен в славянском (мьнѣ), а в балтийском представлен в расширенных формах
(литов. minejo) [56]. Славянский перфект *vëdë, восходящий к индоевропейскому нередуплицированному перфекту *ijojda(i), - архаизм без балтийского соответствия [57]. Славянский императив
*jbdi 'иди' продолжает и.-е. *i-dhi\ не известное в балтийском. Славянские причастия на -Іъ имеют индоевропейский фон (армянский,
тохарский); балтийский не знает ничего подобного [14, с. 211]. Целую проблему в себе представляют флексии 3-го л. ед. - мн. ч. [58],
причем славянский хорошо отражает форманты и.-е. -î: -nt, полностью отсутствующие в балтийском; если даже считать, что в балтийском мы имеем дело с древним невключением их в глагольную
парадигму, то тогда в славянском представлена ранняя инновация,
связывающая его с рядом индоевропейских диалектов, за исключением балтийского. Ясно, что славянская глагольная парадигма это индоевропейская модель, не сводимая к балтийскому 7 . Реконструкция глагола в славянском имеет большую глубину, чем в балтийском [60].
Что касается именного словообразования, то на его глубокие
отличия как в балтийском, так и в славянском обращали внимание и
сторонники, и противники балто-славянского единства [61-63].
5
См., вслед за О.Н. Трубачевым [52].
См., вслед за К н о б л о х о м [54].
7
Естественный вывод о б индоевропейской самобытности и большей, сравнительно с балтийским, архаичности славянского глагола, несводимости его к балтийскому состоянию в работе [59], к сожалению, не сделан.
6
21
ПОЗДНИЕ БАЛТЫ В ВЕРХНЕМ ПОДНЕПРОВЬЕ
После такой краткой, но как можно более конкретной характеристики балто-славянских языковых отношений, естественно, конкретизируется и взгляд на их взаимную локализацию.
Эпоха развитого балтийского языкового типа застает балтов,
по-видимому, уже в местах, близких к их современному ареалу, т.е.
в районе Верхнего Поднепровья. В начале I тыс. н.э. там во всяком
случае преобладает балтийский этнический элемент [64, с. 236].
Считать, что верхнеднепровские гидронимы допускают более широкую - балто-славянскую характеристику [65], нет достаточных оснований, равно как и искать ранний ареал славян к северу от Припяти. Развитый балтийский языковой тип - это система форм глагола
с одним презенсом и одним претеритом, что весьма напоминает финские языки [66]к. После этого и в связи с этим можно привести мнение о гребенчатой керамике как вероятном финском культурном
субстрате балтов этой поры; здесь же уместно указать на структурные балто-финские сходства в образовании сложных гидронимов со
вторым компонентом '-озеро' прежде всего9.
ПОДВИЖНОСТЬ БАЛТИЙСКОГО АРЕАЛА
Но к балтийскому ареалу мы должны подходить с тем же мерилом подвижности (см. выше), и это весьма существенно, поскольку
ломает привычные взгляды в этом вопросе ("консервативность" =
= "территориальная устойчивость"). При этом вырисовываются разные судьбы этнических балтов и славян по данным языка.
БАЛТО-ДАКО-ФРАКИЙСКИЕ СВЯЗИ Ш ТЫС. ДО Н.Э.
(славянский не участвует)
"Праколыбель" балтов не извечно находилась где-то в районе
Верхнего Поднепровья или бассейна Немана [68], и вот почему. Уже
довольно давно обратили внимание на связь балтийской ономастической номенклатуры с древней индоевропейской ономастикой Балкан. Эти изоглоссы особенно охватывают восточную - дако-фракийскую часть Балкан, но касаются в ряде случаев и западной - иллирийской части Балканского п-ова. Ср. фрак. Σέρμη - литов.
Sérmas, названия рек, фрак. Κέρσης - др.-прусск. Kerse, названия лиц
[69, с. 93, 100]; фрак. "Εδεσσα, название города, - балт. Ведоса, верхнеднепровский гидроним, фрак. Ζάλδαπα - литов. Èeltupê и др. [70].
х
А в т о р указывает на глагольную систему финского (один презенс - один претерит) в связи с упрощением системы времени в германском. О финском субстрате
т е п е р е ш н е г о балтийского ареала см. [67].
9
Ср. литов. Akleïeris, Balteïeris, Gùdeïeris, Juodeïeris, Klëvïeris, лтш. Kalnezers,
Purvezers, Saulezers и другие сложения на -eïeris, -ире, -upis "финского" типа, ср. Выгозеро, Пудозеро,
Топозеро на русском Севере; см. [64, с. 169-171].
22
Из апеллативной лексики следует упомянуть близость рум. doinä
(автохтонный балканский элемент) - литов. dainà 'песня' [71]. Особенно важны для ранней датировки малоазиатско-фракийские соответствия балтийским именам, ср. выразительное фрак. Προυσα, название города в Вифинии - балт. Prüs-, этноним [72]. Малоазиатскофракийско-балтийские соответствия могут быть умножены, причем
23
за счет таких существенных, как Καυνος, город в Карии, - литов.
Kaünasu\ Πριήνη, город в Карии, - литов. Ргіепаі, Σινώπη, город на
берегу Черного моря, - литов. Sampè < *San-upe, название озера. Затронутые фракийские формы охватывают не только Троаду, Вифинию, но и Карию. Распространение фракийского элемента в западной и северной части Малой Азии относится к весьма раннему времени (вероятно, II тыс. до н.э.), поэтому можно согласиться с мнением относительно времени соответствующих территориальных контактов балтийских и фракийских племен - примерно III тыс. до н.э.
[69, с. 100]. Нас не может не заинтересовать указание, что славянский в этих контактах не участвует [69, с. 100].
Раннюю близость ареала балтов к Балканам позволяют локализовать разыскания, установившие присутствие балтийских элементов к югу от Припяти, включая случаи, в которых даже трудно различить непосредственное участие балтийского или балканско-индоевропейского - гидронимы Церем, Церемский, Саремский < *serma[75, с. 284]. Западно-балканские (иллирийские) элементы необходимо также учитывать (особенно в Прикарпатье, на верхнем Днестре),
как и их связи с балтийским [75, с. 276 и сл.; 76]*.
КОГДА ПОЯВИЛСЯ ПРАСЛАВЯНСКИЙ ЯЗЫК?
Решить или во всяком случае поставить вопрос, когда появился
праславянский язык, наиболее склонны были те лингвисты, которые связывали его появление с выделением из балто-славянского
10
См., вслед за Студерусом и Френкелем [73-74].
* На этот счет в современной науке представлены как концепции, утверждающие
и развивающие мысль о б изначальном (с III тыс. до н.э. и ранее) обитании древних
балтов в Центральной России (напр. 3 . Голомб, см. о его работах у нас ниже), так и достаточно основательная критика исконности древнебалтийского ареала в указанном
регионе. См. специально: Kilian L. Mittelrußland Urheimat der Balten? (Sine loco).
September 1988, passim. Известный западногерманский археолог последовательно указывает, что так называемым "балтам Подмосковья" стратиграфически предшествуют
признаки достаточно интенсивного финно-угорского заселения, далее - что днепровская культура также не может считаться прабалтийской (здесь же - о спорности балтийской принадлежности милоградской культуры). Сам Килиан убежден в исконнобалтийском характере береговой культуры Южной Прибалтики (Haffküstenkultur), находя единомышленников в археологе М. Гимбутас и лингвисте В.П. Шмиде. Отсюда из Южной Прибалтики (предполагает Килиан) - начинается юго-восточная миграция
пруссов и других балтов, приводящая их в "Южную Россию". Здесь уместно четко обозначить наше естественное расхождение с JI. Килианом, ибо наиболее южная локализация балтов (напр. к югу от Припяти), которая, по Килиану, есть вторичный этап,
по нашим данным - древнейший установимый балтийский ареал, и против этого вряд
ли м о ж н о возражать, если не упускать из виду хотя бы балто-палеобалканских (дакофракийских) связей предположительно III тыс. до н.э. (по Дуриданову). Если верно,
что балто-иллирийские отношения были реальны и в б о л е е северных районах, учитывая первоначально б о л е е северное расположение иллирийцев (см. и Kilian L. Op. cit.
S. 27), то утверждать то же самое о дако-фракийцах мы не можем. Следы последних
не заходят севернее Среднеднепровского Правобережья и Припяти.
24
единства, приурочивая это событие к кануну новой эры или за несколько столетий до него (так - Лямпрехт, см. [33], а также ЛерСплавинский, Фасмер). В настоящее время отмечается объективная
тенденция углубления датировок истории древних индоевропейских
диалектов, и это касается славянского как одного из индоевропейских диалектов. Однако вопрос сейчас не в том, что древняя история
праславянского может измеряться масштабами II и III тыс. до н.э.,
а в том, что мы в принципе затрудняемся даже условно датировать
"появление" или "выделение" праславянского или праславянских
диалектов из индоевропейского именно ввиду собственных непрерывных индоевропейских истоков славянского. Последнее убеждение согласуется с указанием Мейе о том, что славянский - это индоевропейский язык архаического типа, словарь и грамматика которого не испытали потрясений в отличие, например, от греческого (словаря) [14, с. 14, 38, 395].
СЛАВЯНЕ И ЦЕНТРАЛЬНАЯ ЕВРОПА
(балты не участвуют)
Для древнейшей поры, условно - эпохи упомянутых балто-балканских контактов, видимо, надо говорить о преимущественно западных связях славян, в отличие от балтов. Из них древнее других
ориентация праславян на связи с праиталийскими племенами. Эти
связи в лексике, семантике и словообразовании отражают несложное хозяйство и общие моменты условий жизни и среды обитания на
стадии раннепраязыкового развития без признаков заметного превосходства партнера или четкого одностороннего заимствования.
Ср. соответствия лат. hospes - слав. *gospodb,favëre - *govëti (общество, обычаи), sîruere (*stroi-u-l) - *strojiti (домохозяйство), palüdes *pola voda (среда обитания) 11 , pömum 'плод, фрукты' < *ро-етот
'снятое, сорванное' - *ро]ьто (русск. поймо 'горсть; сколько колоса
жнея забирает в одну руку', Даль; сельское хозяйство). В этих отношениях, как правило, не участвуют балты, собственные отношения
которых к италийскому (латинскому) характеризуются такими признаками, как полигенез, совпадение явлений, т.е. отсутствие непосредственных контактов [88], несмотря на наличие отдельных (более поздних?) культурных заимствований вроде литов. duksas 'золото', если из италийского *ausom [23, с. 8], так и не ставшего общебалтийским термином. Более позднему времени, видимо, эпохе развитой металлургии, принадлежат западные контакты праславян, охватывающие не только италийцев, но и германцев, обозначаемые
понятием центральноевропейского культурного района [79, с. 331
и сл.]. Ср. праслав. *ëstëja (: герм.), *vygtib (: герм., кельт.), *%ътъ
(: итал.), *kladivo (: итал.), *moltb (: итал.). Эти фрагменты германо11
См., с использованием работ О.Н. Трубачева и др. [77].
25
славянских отношений, возможно, древнее (и сохранились хуже) тех
более известных германо-славянских языковых отношений, которые представлены большим числом слов (германизмов в славянской
лексике) и отражают эпоху после проведения германского передвижения согласных, а в плане этнической истории - симбиоз (тесное
сосуществование) германцев и славян, принимаемый некоторыми
учеными для пшеворской археологической культуры [80, с. 71, 74].
Но этому предшествовали другие контакты славян на других территориях.
СЛАВЯНЕ И ИЛЛИРИЙЦЫ
II тыс. до н.э. застает италиков на пути из Центральной Европы
на юг (вот почему нам трудно согласиться с отождествлением италиков с носителями лужицкой культуры и с утверждением, что в XII в.
до н.э. именно италики с западными балтами генерировали праславян). В южном направлении двигаются около этого времени и иллирийцы, не сразу превратившиеся в "балканских" индоевропейцев.
Я в основном принимаю теорию о древнем пребывании иллирийцев
к югу от Балтийского моря [81; 82, с. 169] и считаю, что она еще может быть плодотворно использована 12 . Вполне возможно, что иллирийцы прошли через земли славян на юг, а славяне, в свою очередь,
распространяясь на север, находили остатки иллирийцев или остатки их ономастики. Это дает нам право говорить об иллирийско-славянских отношениях. Иначе трудно объяснить несколько собственных имен: Doksy, местное название в Чехии, ср. Daksa, остров в Адриатическом море, и глоссу δ ά ξ α ΰ ά λ α ο σ α . Ήπειρώται (Гесихий)
[84]13, Дукля, перевал в Карпатах, ср. Дук/ьа в Черногории, Δόκλεα
(Птолемей) [75, с. 282], наконец, гапакс ранней польской истории Licicaviki, название, приписываемое славянскому племени, но объяснимое только как иллир. *Liccavicï, ср. иллирийские личные имена
Liccavus, Liccavius и местное название Lika в Югославии [84]. На основании названия местного ветра, дующего в Апулии, - Atäbulus (Сенека), ср. иллир. *bul-, βύριον 'жилье', сюда же Άταβυρία, (Ζευς)
Άταβύριος, реконструируется иллир. *ata-bulas, аналитический препозитивный аблатив "от/из дома", ср. параллельное слав., др.-русск.
(ГО рода Рускаго (Ипат. лет., л. 13), наряду с постпозитивной конструкцией аблатива и.-е. *ulho-at 'от волка'. Здесь представлена иллирийско-славянская изоглосса, ценная ввиду неизвестности иллирийской именной флексии [84].
12
Отрицание значительного распространения иллирийцев и их соседства со славянами см. [83].
13
См. п о д р о б н е е о б этимологии δ ά ξ α [85]. А в т о р приводит сближение Будимира эпир. глосс, δ ά ξ α 'море' (вар. δ ά ψ α ) с ζ ά ψ 'прибой' и именем морской богини
Θέτις < *Θέπτις, сюда ж е алб. det/dejet 'море' - как иллир. и догреч. продолжение
и.-е. *dheup/b- 'глубокий'.
26
КЕНТУМНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ В ПРАСЛАВЯНСКОМ
Кроме ранних италийско-славянских связей, участия в общих
инновациях центральноевропейского культурного района и других изоглоссах (например, иллирийско-славянских), именно в Центральной Европе праславянский язык обогатился рядом кентумных элементов лексики, носящих бесспорно культурный характер
[86-87]. Ответственность за них несут, видимо, в значительной
степени контакты с кельтами. Так, праслав. *когѵа, название домашнего животного, восходит, видимо, через стадию *kärävä]A к
форме, близкой кельт. car(a)vos 'олень', исконнославянское слово
ожидалось бы в форме *sorva, с правильным сатемным рефлексом
и.-е. к [4, с. 18-19], который в славянском есть в форме *яыпа, обозначающей дикое животное, что придает эпизоду с *когѵа культурное звучание. Праславянский передал, видимо, далее, свое
*kärävä или *когэѵа вместе с его акутовой интонацией балтийскому (литов. kârve), в котором это слово выглядит тоже изолированно.
БАЛТЫ НА ЯНТАРНОМ ПУТИ
Что касается балтов, то их контакт с Центральной Европой или
даже скорее - с ее излучениями, не первичен, он начинается, видимо, с того, впрочем, достаточно раннего времени, когда балты попали в зону Янтарного пути, в низовьях Вислы. Только условно можно
датировать их обоснование здесь II тыс. до н.э., не раньше, но и едва
ли позже, потому что этрусск. άριμος 4 обезьяна' могло попасть в восточнобалтийский диалект (лтш. erms 'обезьяна'), очевидно, до глубокой'перестройки самого балтийского языкового ареала и до упадка Этрурии уже в I тыс. до н.э. Прибалтика всегда сохраняла значение периферии, но благодаря Янтарному пути по Висле двусторонние связи с Адриатикой и Северной Италией фрагментарно проявлялись и могут еще вскрываться сейчас. Любопытный пример предлагаемое здесь новое прочтение Лигурийского названия реки
По в Северной Италии - Bodincus, которое приводит Плиний, сообщая также его апеллативное значение: ...Ligurum quidem lingua
amnem ipsum (seil. - Padum) Bodincum vocari, quod significet fundo carentem, cui argumento adest oppidum iuxta Industria vetusto nomine
Bodincomagum, ubi praecipua altitudo incipit (C. Plinius Sec. Nat. hist. Ill,
16, ed. C. Mayhoff). Таким образом, Bodincus или Bodinco- значило
по-лигурийски 'fundo carens, бездонный' и может быть восстановлено по снятии вероятных кельтских (лепонтских) наслоений как
14
Такие раннеполногласные варианты для нерусских территорий см. [88].
27
*bo-dicno-/*bo-digno- < *bo~dugno- 'бездонный, без дна\ что довольно точно соответствует литов. be dùgno 'без дна\ bedùgnis 'бездна',
также в гидронимии - Bedùgnè, Bedùgnis и позволяет внести корректив в известную географию соответствий балт. be(z), слав, bez (и индо-иран. параллели).
30
БАЛТИЙСКИЙ И "ДРЕВНЕЕВРОПЕЙСКАЯ"
ГИДРОНИМИЯ
По долине Вислы к балтам распространялись и изоглоссы древнеевропейской гидронимии, обрывающиеся к западу ( - лакуна между Одером и Вислой). Краэ отмечал добалтийский характер древнеевропейской гидронимии [89], и, я думаю, этот тезис сохраняет свое
значение, имея в виду не столько додиалектный, сколько наддиалектный статус этой гидронимии (выработка различными контактирующими индоевропейскими диалектами общего гидронимического
фонда). В.П. Шмид плодотворно расширил понятие "древнеевропейской" гидронимии до объема индоевропейской, но он допускает явное преувеличение, стремясь в своих последних работах утвердить
идею ее центра в балтийском и даже выдвигая балтоцентристскую
модель всего индоевропейского [90]15; [91; 93, с. 11; 94]16. Однако
кучность "древнеевропейских" гидронимов на балтийской языковой
территории допускает другое объяснение в духе уже изложенного
нами ранее. Балтийский (исторически) - не центр древнеевропейской гидронимии (В.П. Шмид: "Ausstrahlungszentrum"), а фиксированная вспышка в зоне экспансии балтов на восток, куда они распространялись, унося с собой и размноженные древнеевропейские гидронимы.
СБЛИЖЕНИЕ БАЛТОВ И СЛАВЯН
Лишь после самостоятельных ранних миграций балтов и славян
стало намечаться их последующее сближение (ср. установленный
факт наличия в балтийском раннепраславянских заимствований до
окончательного проведения славянской ассибиляции и.-е. к > *с > s,
например, литов. stirna < раннепраслав. *сігпа, праслав. *sbma и др.
[95]. Хронологически это было близко к славянскому переходу s > χ
в известных позициях, который некоторые авторы рассматривают
даже как "первый шаг" на пути обособления праславянского от балтийского, что из общей перспективы выглядит очень странно.
В плане абсолютной хронологии эти балто-славянские контакты
(сближения) относятся уже к железному веку (см. выше "аргумент
железа"), т.е. к последним векам до новой эры.
Этому предшествовала длительная эпоха жизни праславян в
Центральной Европе - жизни, далекой от герметизма в ареале с размытыми границами и открытом как западным, так и восточным
влияниям.
15
Карта - см. с. 11, с. 13 - досадная ошибка: гидронимы Tain в Шотландии и Теап
в Англии возводятся автором к *Тапій, которое он этимологизирует с п о м о щ ь ю
слав, tonja 'tiefe Stelle im Wasser', но последнее происходит только из *top-nja и к остальным европейским названиям отношения не имеет.
16
М е ж д у прочим, балтоцентристскую т е о р и ю индоевропейской прародины отстаивал у ж е Poesche б о л е е ста лет назад [3, с. XXXII].
31
ЛИТЕРАТУРА
1. Копечный Φρ. О новых этимологических словарях славянских языков //
В Я. 1976. № 1 . С З и сл.
2. Словник гідронімів Украіни /Ред. кол.: Непокупний А . П . , Стрижак О.С., Цілуйко K.K. Киів, 1979.
3. Mallory J.P. A short history of the Indo-European problem // Hehn
V. Cultivated plants and domesticated animals in their migration from Asia to
Europe (= Amsterdam studies in the theory and history of linguistic science.
Series 1. V. 7). Amsterdam, 1976.
4. Moszynski K. Pierwotny zasi^g jçzyka praslowiarïskiego. Wroclaw; Kraköw,
1957.
5. Lehr-Spiawitiski Т. О pochodzeniu i praojezyinie Slowian. Poznaii, 1946.
6. Udolph J. Studien zu slavischen Gewässernamen und Gewässerbezeichnungen.
Ein Beitrag zur Frage nach der Urheimat der Slaven. (= Beiträge zur Namenforschung. Neue Flöge. Beiheft 17). Heidelberg, 1979.
7. Rudnicki Μ. О prakolebce Slowian // Ζ polskich studiöw slawistycznych.
Seria 4. Jçzykoznawstwo. W-wa, 1973.
8. Лвр-Сплавинский
Т. - ВЯ. 1958. № 2. С. 4 5 - 4 9 .
9. Кипарский В. - ВЯ. 1958. № 2. С. 49.
10. Vasmer M. Die Urheimat der Slaven // Der ostdeutsche Volksboden. Hrsg. von
Volz W. Breslau. 1926. S. 118-143.
11. Labuda G. Alexander Brückner und die slavische Altertumskunde // Bausteine
zur Geschichte der Literatur bei den Slawen. Bd. 14, I. Fragen der polnischen
Kultur im 16. Jahrhundert. Vorträge... zum ehrenden Gedenken an A. Brückner.
Bonn, 1978. Bd. I. Giessen, 1980. S. 23, примеч. 28.
12. Solta G. Gedanken zum Indogermanenproblem // Die Urheimat der lndogermanen. Hrsg. von Scherer A. Darmstadt, 1968.
13. Королюк В.Д. К исследованиям в области этногенеза славян и восточных романцев // Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. М., 1976. С. 19.
14. Мейе А. Общеславянский язык. М.. 1951.
15. PätrujI. О единстве и продолжительности общеславянского языка // RS.
1976, t. XXXVII. Cz. 1. С. 3 и сл.
16. Stieber Ζ. Problem najdawniejszych rôznic miçdzy dialektami stowiaiiskimi //
I Miçdzynarodowy kongres archeologii slowiaiiskiej. Warszawa, IX. 1965.
Wroclaw etc., 1968. S. 97.
17. Порциг В. Членение индоевропейской языковой области. М., 1964.
С. 84.
18. Pisani V. Indogermanisch und Europa. München, 1974, passim.
19. Polàk V. Konsolidace slovanského jazykového typu ν SirSich vychodoevropskych souvislostech // Slavia. 1973. RoCn. XLVI.
20. Филин Φ.П. О происхождении праславянского языка и восточнославянских языков // ВЯ. 1980. № 4. С. 36, 42.
21. Silvestri D. La varietà linguistica nel mondo antico / / Α Ι Ω Ν . 1979. l . P . 19,23.
22. Рыбаков Б Λ. Новая концепция предыстории Киевской Руси (тезисы) //
История СССР. 1981. № 1. С. 57.
23. Hirt Η. Die Heimat der indogermanischen Völker und ihre Wanderungen // Die
Urheimat der Indogermanen. Hrsg. von Scherer A. Darmstadt, 1968.
24. Kossinna G. Die indogermanische Frage archäologisch beantwortet // Die
Urheimat der Indogermanen. S. 97.
32
25. Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков.
М.; Л., 1938. С. 59.
26. Рокоту J. Substrattheorie und Urheimat der Indogermanen // Die Urheimat der
Indogermanen. S. 209.
27. Трубачев Ο.Η. Принципы построения этимологических словарей славянских языков // ВЯ. 1957. № 5. С. 69 и сл.
28. Ророѵіс I. Les noms slaves de 'printemps' // Annali [del] Istituto universitario
orientale. Sez. lingu. I, 2. Roma, 1959. P. 184.
29. Polàk V. Slovanskâ pravlast s hlediska jazykového // Vznik a pûvod Slovanû. I.
Pr., 1956. S. 13, 23.
30. Никонов В.A. - IV Международный съезд славистов. Материалы дискуссии. T. И. М., 1962. С. 478.
31. Dickenmann Ε. - Onoma, 1980, XXIV, S. 279. - Рец. на кн.: UdolphJ. Studien
zu slavischen Gewässernamen und Gewässerbezeichnungen. Heidelberg, 1979.
32. Кипарский В. - В Я. 1958. № 1. С. 50.
33. Lamprecht A. PraslovanStina a jeji chronologické Clenëni 11 Ceskoslovenské
pfednâSky pro VIII. mezinârodni sjezd slavistû ν Zahïebu. Pr., 1978. S. 150.
34. Karaliünas S. - Frenkelis E. Baltq kalbos. Vilnius, 1969. P. 13.
35. Соболевский A. Что такое славянский праязык и славянский пранарод? //
Известия II Отд. Росс. АН. 1922. T. XXVII. С. 321 и сл.
36. Pisani V. Baltisch, Slavisch, Iranisch //Baltistica. 1969. V (2). S. 138-139.
37. Горнунг Б.В. Из предыстории образования общеславянского языкового
единства. М., 1963. С. 49.
38. Иванов В.В., Топоров В.Н. К постановке вопроса о древнейших отношениях балтийских и славянских языков // Исследования по славянскому
языкознанию. М., 1961. С. 303.
39. Топоров В.Н. К проблеме балто-славянских языковых отношений // Актуальные проблемы славяноведения ( К С И С 33-34). М., 1961. С. 213.
40. Maziulis V. Apie senovés ѵакагц baltus bei jq santykius su slavais, i lirais ir germanais // IS lietuviq etnogenezès. Vilnius, 1981. P. 7.
41. Мартынов B.B. Балто-славяно-италийские изоглоссы. Лексическая синонимия. Минск, 1978. С. 43.
42. Мартынов
В.В. Балто-славянские лексико-словообразовательные отношения и глоттогенез славян // Этнолингвистические балто-славянские контакты в настоящем и прошлом: Конференция 11-15 дек. 1978 г.
Предварительные материалы. М., 1978. С. 102.
43. Мартынов
В.В. Балто-славянские этнические отношения по данным
лингвистики // Проблемы этногенеза и этнической истории балтов: Тез.
докл. Вильнюс, 1981. С. 104-106.
44. Schall H. Südbalten und Daker: Väter der Lettoslawen // Primus congressus studiorum thracicorum. Thracia II. Serdicae, 1974. S. 304, 308, 310.
45. Schmid W.P. Baltisch und Indogermanisch // Baltistica. 1976. XII (2). S. 120.
46. Mayer H.E. Kann das Baltische als Muster für das Slavische gelten? // ZfslPh.
1976. XXXIX. S. 32 и сл.
47. Mayer H.E. Die Divergenz des Baltischen und des Slavischen // ZfslPh. 1978.
XL. S. 52 и сл.
48. Булаховский JI.А. - ВЯ. 1958. № 1. С. 4 1 - 4 5 .
49. Трост П. Современное состояние вопроса о балто-славянских языковых отношениях // IV Международный съезд славистов. Материалы дискуссии. T. II. М., 1962. С. 422.
2. Трубачев О.Н.
33
50. Бернштейн С.Б. - ВЯ. 1958. № 1. С. 48-^9.
51. Лер-Сплавинский
Т. [Выступление] //IV Международный съезд славистов. Материалы дискуссии. T. II. М., 1962. С. 431—432.
52. Pohl H.D. Baltisch und Slavisch. Die Fiktion von der baltisch-slavischen
Spracheinheit // Klagenfurter Beiträge zur Sprachwissenschaft. 1980. 6.
S. 68-69.
53. Schmalstieg W. Common innovations in the Balto-Slavic consonantal system //
IV Всесоюзная конференция балтистов 2 3 - 2 5 сент. 1980 г.: Тез. докл.
Рига, 1980. С. 86.
54. Топоров В.Н. Несколько соображений о происхождении флексий славянского генитива // Bereiche der Slavistik. Festschrift zu Ehren von J. Hamm.
Wien, 1975. S. 287 и сл., 296.
55. Топоров В.Н. К вопросу о б эволюции славянского и балтийского глагол а / / В С Я . Вып. 5. М., 1981. С. 37.
56. Куріиіович Ε. О балто-славянском языковом единстве // ВСЯ. Вып. 3.
М., 1958. С. 40.
57. Kurylowicz ./. The inflectional categories of Indo-European. Heidelberg. 1964.
P. 80.
58. Kortlandt F. Toward a reconstruction of the Balto-Slavic verbal system //
Lingua. 1979. 49. P. 64 и сл.
59. Иванов Вяч.Вс. Отражение в балтийском и славянском двух серий индоевропейских глагольных форм: Автореф. дис. ... докт. филол. наук.
Вильнюс, 1978.
60. Савченко А.Н. Проблема системной реконструкции праязыковых состояний (на материале балтийских и славянских языков) // Baltistica.
1973. IX (2). С. 143.
61. Meillet A. Etudes sur l'étymologie et le vocabulaire du vieux slave. 2-е partie.
P., 1905. P. 201-202.
62. Эндзелин
И.M. Славяно-балтийские э т ю д ы . Харьков, 1911. С. 1.
(= Endzelïns J. Darbu izlase. II. Riga, 1974. 170).
63. Vaillant A. Grammaire comparée des langues slaves. T. IV. La formation des
noms. P., 1974. P. 13-14.
64. Топоров
В.H., Трубачев
О.H. Лингвистический анализ гидронимов
Верхнего Поднепровья. М., 1962.
65. Birnbaum H. О mozliwoSci odtworzenia pierwotnego stanu jçzyka praslowiaiiskiego za р о т о с з rekonstrukcji wewnçtrznej i metody poröwnawczej //
American contributions to the Seventh International congress of Slavists.
Warsaw. Aug. 21-27. 1973. V. I. P. 57.
66. Pokorny./. Die Träger der Kultur der Jungsteinzeit und die Indogermanenfrage //
Die Urheimat der Indogermanen. S. 309.
67. Prinz J. - Zeitschrift für Balkanologie. 1978. XIV. S. 223.
68. Milewski T. Dyferencjacja jçzykôw indoeuropejskich // I Miçdzynarodowy kongres archeologii slowiariskiej. Warszawa, 1965. Wroclaw etc., 1968. S. 6 7 - 6 8 .
69. Duridanov /. Thrakisch-dakische Studien. I. Die thrakisch- und dakischbaltischen Sprachbeziehungen (= Linguistique balkanique XIII, 2). Sofia, 1969.
70. Топоров В.Н. К фракийско-балтийским языковым параллелям // Балканское языкознание. М., 1973. С. 51, 52.
71. Pisani V. Indogermanisch und Europa. München, 1974. S. 51.
72. Топоров В.Н. К фракийско-балтийским языковым параллелям. II / / Б а л канский лингвистический сборник. М., 1977. С. 81-82.
34
73. Топоров В.Н. К древнебалканским связям в области языка и мифологии // Там же. С. 43.
74. Топоров В.Н. Прусский язык. Словарь. I - К. М., 1980. С. 279.
75. Трубачев О.Н. Названия рек Правобережной Украины. М., 1968.
76. Топоров В Н. Несколько иллирийско-балтийских параллелей из области топономастики // Проблемы индоевропейского языкознания. М.,
1964, С. 52 и сл.
77. Pohl HD. Slavisch und Lateinisch (= Klagenfurter Beiträge zur Sprachwissenschaft. Beiheft 3). Klagenfurt, 1977.
78. Ademollo Gagliano M.T. Le corrispondenze lessicali balto-latine // Archivio
glottologico italiano, 1978, 63. P. 1. и сл.
79. Трубачев
О.Н. Ремесленная терминология в славянских языках. М.,
1966.
80. Седов В.В. Происхождение и ранняя история славян. М., 1979.
81. Krahe H. Die Sprache der Illyrier, I. Teil: Die Quellen. Wiesbaden, 1955. S. 8.
82. Krahe H. Sprache und Vorzeit. Heidelberg, 1954.
83. Georgiev V.l. Illyrier, Veneter und Urslawen // Linguistique balkanique. 1968.
XIII. l . S . 5 и сл.
84. Трубачев О.Н. ІИугіса // Античная балканистика.
85.Katiäic R. Ancient languages of the Balkans. Part I. The Hague; Paris, 1976.
P. 64-65.
86. GolqhZ. "Kentum" elements in Slavic // Lingua Posnaniensis. 1972. XVI. C. 53
и сл.
87. Golqh Ζ. Stratyfikacja stownictwa prastowiariskiego a zagadnienie etnogenezy
Stowian // RS. 1977. XXXVIII, 1. S. 16 (Warstwa "kentumowa").
88. MareS F. V. The origin of the Slavic phonological system and its development up
to the end of Slavic language unity. Ann Arbor, 1965. P. 24—25, 30-31.
89. Krahe H. Vorgeschichtliche Sprachbeziehungen von den baltischen Ostseeländern bis zu den Gebieten um den Nordteil der Adria // Akademie der Wissenschaften und der Literatur. Abhandlungen der Geistes- und Sozialwissenschaftlichen Klasse. Mainz. 1957. N 3. S. 120.
90. Schmid W.P. Baltische Gewassernamen und das vorgeschichtliche Europa //
IF. 1972. Bd. LXXVII. S. 1 и сл.
91. Schmid W.P. Baltisch und Indogermanisch // Baltistica. 1976. XII (2).
92. Schmid W.P. Alteuropäisch und Indogermanisch // Probleme der Namenforschung im deutschsprachigen Raum. Darmstadt, 1977. S. 98 и сл.
93. Schmid W.P. Indogermanistische Modelle and osteuropäische Frühgeschichte //
Akademie der Wissenschaften und der Literatur. Abhandlungen der Geistesund Sozialwissenschaftlichen Klasse. Jg. 1978, Nr. I. Mainz; Wiesbaden, 1978.
94. Schmid W.P. Das Hethitische in einem neuen Verwandtschaftsmodell // Hethitisch und Indogermanisch. Hrsg. von Neu E. und Meid W. Innsbruck, 1979.
S. 232-233.
95. Трубачев О.Н. Лексикография и этимология // Славянское языкознание. VII Международный съезд славистов. М., 1973. С. 311.
2*
35
ГЛАВА 2
СЛАВЯНСКИЙ И "ДРЕВНЕЕВРОПЕЙСКАЯ" ГИДРОНИМИЯ
Далеко еще недостаточно изучен вопрос об отношении славян к
"древнеевропейской" гидронимии. Автор этой концепции Краэ несколько априористически, на основании неполноты сведений выразил в своих работах тенденцию как бы вытолкнуть славян из "древнеевропейского" гидронимического ареала [95]. В последнее время
это положение коренным образом пересматривается в науке и выдвигаются данные, свидетельствующие об участии славянского в
древнеевропейской гидронимии [96, 97], о вхождении также топонимии Правобережной Украины в центральноевропейский топонимический ареал к северу от Альп [98]. В свое время мы уже указывали
на это, приводя конкретные соответствия: др.-европ. Оитепа - укр.
Умань [75, с. 113-114]; Таіатопе (Италия), Тоітіп (Словения) - Телемень / Товмень (Украина) [75, с. 232]; др.-европ. *Arman-tia, Armeno
(Триент), литов. Armenà - Ромен (Украина) [75, с. 209]. Название Солунка на верхнем Днестре реконструирует как др.-европ. *Salantia с
соответствием в Швейцарии Удольф вслед за Трубачевым [6, с. 635].
Некоторые факты в этом духе можно найти в работах В.П. Шмида,
однако к его преувеличенной балтоцентристской ориентации всей
древней индоевропейской гидронимии Европы следует сделать некоторые критические замечания, отметив в первую очередь наличие в наиболее фондовом минимуме "древнеевропейской" гидронимии (еще у Краэ) ряда случаев, которые в ответ на дилемму - балтийский или славянский - соотносятся только со славянскими апеллативами, причем в балтийском точные лексические соответствия
отсутствуют, например, др.-европ. *alisä, *amä - слав. "Wasserwörter"
*оІьха (*alisä), *(j)amä). К отмеченному В.П. Шмидом на балтийской
территории важному гидрониму Venta, который он в общем верно
относит к русск. ("Fluß im Gebiet von Minsk") Вяча < *Ventiä [93,
с. 16], необходимо добавить, что предыдущие исследователи убедительно указывали на небалтийское, славянское происхождение данного гидронима [4, с. 309 и примеч. 10]. Лакуна между древнеевропейской гидронимией и славянским постепенно заполняется, и вместе с тем обогащается само понятие древнеевропейской (= древнеиндоевропейской) гидронимии Европы. Одновременно крепнет сознание древних связей славян с Центральной Европой, с локализацией
и судьбами всего древнеиндоевропейского языкового конгломерата.
ПРАИНДОЕВРОПЕЙСКИЙ АРЕАЛ
Несмотря на неутихающие споры вокруг "древнеевропейской"
гидронимии (это понятие введено в научный оборот в 1962 г.), нам
ясно принципиальное значение этого достижения и связанные с ним
36
далекоидущие перспективы, их важность в решении вопроса всего
индоевропейского лингвоэтногенеза. Поскольку последний, в свою
очередь, теснейшим образом связан со славянским лингвоэтногенезом и пространственной локализацией праславянского (отныне не
скованной схемами балто-славянского языкового единства или постулируемых отношений западнобалтийского "отца" - праславянского "сына"), здесь уместно высказаться кратко и по этому вопросу вопросов, ограничившись лишь самым главным. Дело в том, что
для древней локализации славян вовсе не безразлично, как казалось
бы, откуда задолго до того пришли индоевропейцы и приходили ли
они вообще в Европу издалека. Небезразличны, например, теории
вторичной "курганизации" (= индоевропеизации) якобы первоначально неиндоевропейской Европы с Востока в V тыс. до н.э. [99];
по этому поводу мы не станем повторять, что культура и этнос не
идентичны, а напомним лишь, что распространение культурных
волн (которые всегда были больше сродни моде [100], чем обычно
думают) не предполагает всякий раз перемещения самих носителей
культуры, самой среды. Обязательно ли с перемещением, скажем,
боевых топоров перемещались и сами этносы - носители культуры?
Может быть, здесь типологически уместно вспомнить опыт теории
волн в сравнительном языкознании и подобно распространению
языковых явлений и слов при сохранении устойчивых языковых границ представлять себе распространение артефактов благодаря моде,
культурному обмену при сохранении границ этносов? Небезразличны для нас, далее, и новые или реновированные теории малоазиатско-передневосточной прародины индоевропейцев [101-104]. Индоевропейский и даже архаический характер отдельных хеттских гидронимов древней Анатолии мало что меняет, и он не может отменить дохеттской (западнокавказской?) принадлежности субстратного языка хаттов. Допускаемая и по этой теории вторичная северопонтийская, европейская прародина индоевропейцев Европы, пришедших сюда очень давно будто бы в результате миграции путем
West by East в обход Каспийского моря или через Кавказ, тоже не
удовлетворит нас, потому что при этом не объясняется главное: образование древнеевропейской гидронимии. Существенно, что ничего отдаленно напоминающего этот компактный ономастический
ландшафт нет ни в Малой, ни в Большой Азии, хотя там ее зафиксировали бы древнейшие письменные традиции передневосточных
цивилизаций17. Компактный древнеиндоеврогіейский ономастиче-
17
Спор о том, повторяется или нет древнеевропейский гидронимический ландш а ф т в древней Анатолии (contra - А. Шерер и pro - [105]), не м о ж е т считаться оконченным, т.е. решенным в положительном смысле, как э т о попытался представить
Б. Розенкранц в указанной статье. Т р у д о л ю б и в о собранные им материалы д а ю т повод для несколько иных заключений. Во-первых, бросаются в глаза серьезные отличия: присутствие в древней Анатолии редунлицированных, или итеративных гидро-
37
ский ареал мы находим только в Европе, и диагностическое значение этого факта трудно переоценить в вопросе древней локализации
индоевропейцев. Его не могут ослабить попытки отыскать доиндоевропейские элементы в индоевропейском слое [106-108], сами по
себе не очень убедительные (почему, например, нужно считать *каг4
камень' доиндоевропейским?), хотя, как мы теперь знаем (выше),
инородные включения в праязыковом ареале - нормальное явление.
Его не могут дискредитировать, с другой стороны, наивные попытки найти "das letzte Indogermanisch" в "северо-западном блоке" на
нижнем Рейне (ареал гидронимов на -ара, некельтских и негерманских), который (Indogermanisch) якобы не выдержал трудных условий жизни в зоне германско-римских военных действий к началу н.э.
[109].
ДУНАЙСКИЙ РЕГИОН
Предполагая, таким образом, тесную взаимосвязь и значительное совпадение ареалов древнеевропейской гидронимии и собственно праиндоевропейского ареала заселения, мы считали бы целесообразным прислушаться к мнениям тех ученых разных специальностей, которые давно обратили внимание на дунайский регион, ср.
констатируемую антропологами иррадиацию дунайского круга еще
в неолите [110], вскрываемые археологами балканско-дунайские
влияния и распространение отсюда в Северное Причерноморье злаков, скота, металла в Ѵ-ІѴ тыс. до н.э. [111]. Существенно, что на
Среднем Дунае и на Украине отмечается раннее одомашнивание лошади (Ѵ-ІѴ тыс. до н.э.) [112]. Конечно, здесь ведутся споры, причем
по самому главному вопросу - считать древний придунайский (дунайско-балканский) очаг цивилизации этнически индоевропейским
нимов (SigaSiga, Ululuua), совершенно чуждых гидронимии древней Европы. Во-вторых, почти половина древнеевропейских гидронимических основ, конкретно 12-13, из 28, отсутствует в древней Анатолии [см. 105, с. 143, таблица], причем богатство хеттской письменной документации делает случайные пропуски маловероятными. В-третьих - и э т о главное - находят соответствие в Анатолии те из древнеевропейских ф о р м , которые имели ж и в у ю опору в хеттской грамматике (парадигма
-r-l-n-l-nt-)y словообразовании (суф. -ija, -/-, -s-), и лексике (Иара- 'река'), и, наоборот,
отсутствуют анатолийские соответствия важнейшим др.-европ. гидронимическим
основам *adu-/*adru,
*akuä, *dreu-/*dru-,
*ned-/*nod-, *neid-/*nid-, *pol-,
*ueis-/*uis-,
*alhh-, *arg-, *ag-, *oudh-, *ner-/*nor~. И.-е. основа *danu- выразительно размещается только на нехеттском западе Малой Азии, а также в возможной ю ж н о й зоне и.-е.
проникновении с Запада в Палестине ("морские народы"? пеласты/ пеласги/ филистимляне?), ср. J or-dan при др.-европ. Rho-danus, Danubis, Tanais, и в П е р е д н е й Азии.
Бросается в глаза то, что в случае с древнеевропейской гидронимией ф а к т прямой
мотивировки ее со стороны конкретного языка отсутствует и о последнем в о з м о ж ны лишь косвенные суждения на базе самой гидронимии Древней Европы, а это,
в наших глазах, показатель большей древности древнеевропейской гидронимии, чем
явно вторичной индоевропейской гидронимии Анатолии, с чем, кажется, соглашается и Розенкранц [105, с. 144].
38
или доиндоевропейским. Однако мнения об индоевропейской принадлежности, скажем, ареала линейно-ленточной керамики
Ѵ-ІѴ тыс. до н.э. (в том числе - трипольской культуры) не единичны. Наиболее радикальное выражение этих взглядов - теория дунайской прародины индоевропейцев [113, с. 19]. Разумеется, сознаваемая ныне с особенной остротой сложность проблемы реконструкции древних лингвоэтнических отношений, а также сложность
самих этих отношений (а не простота и исходное единство, о чем выше) побуждают не идти дальше признания несколько расплывчатого древнего ареала обитания, т.е. иными словами, допущение
древнего индоевропейского дунайско-балканского ареала отнюдь не
исключает отнесения сюда же части территории Украины и, возможно, других соседних областей, как не исключает оно и присутствия неиндоевропейских элементов хотя бы в части этого ареала. Но
дилемма - праиндоевропеиская Европа или Азия - лингвистически
решается все-таки в пользу Европы. Центральноевропейская локализация отвечает и структурно-типологической характеристике индоевропейского - между уральскими и севернокавказскими языками
[114]18. Весьма существенные ограничительные критерии получаем
мы и с другой стороны. До тех пор, пока датировка индоевропейской дифференциации и расселения не шла вглубь дальше II—III тыс.
до н.э., археологи и индоевропеисты особенно немецкой школы
(или школ) всерьез считались с возможностью северноевропейской
(прибалтийской) прародины, полагая, что конец оледенения на Севере очень далек и его можно не принимать в расчет [115]. Но сейчас индоевропейские датировки углубляются и удревняются, они
практически современны концу очищения Северной Европы ото
льда - около 4000 г. до н.э., а это делает просто невозможной северную локализацию прародины. Север стал заселяться толькопосле
этой даты и только с юга [116], что лишь увеличивает шансы Центральной Европы.
ПРАСЛАВЯНЕ НА ДУНАЕ
С концепцией центральноевропейского ареала древних индоевропейцев связана и теория дунайской прародины славян, как она
традиционно называлась и по распространенному мнению отвергалась наукой нового времени. Между тем заложенное в ней рациональное ядро дает право возвратиться сейчас к рассмотрению ее фактической возможности и к исторической увязке с другими разновременными ареалами обитания славян. Дунайская теория, впрочем,
никогда не утрачивала полностью своей привлекательности, и голоса в пользу ее реабилитации раздавались и прежде, и недавно в нашей литературе, но это были, например, выступления этнографов,
18
Аналогично раньше Трубецкой.
39
слабо или просто недоброкачественно обоснованные лингвистически [117, 118]. Предмет объективно труден, и не приходится думать
о едином решении всех сложных вопросов, но материал для конкретных суждений и для пересмотра все-таки накопился, и не в интересах науки надолго откладывать его обсуждение.
СЛАВЯНЕ ВОСТОЧНЫЕ, ЗАПАДНЫЕ, ЮЖНЫЕ
О восточных славянах справедливо сказано (Б.А. Рыбаков), что
для них история начиналась на юге. В самом начале мы уже говорили о народной памяти о Дунае, все еще живущей среди восточных
славян. Конечно, вопрос о древнем среднеднепровском ареале славян продолжает стоять и сохраняет свое значение, особенно как исходный ареал для дальнейшего развития собственно восточного славянства. Единственное, на чем, видимо, не следует настаивать, - это
(в свете изложенного ранее) на его четкой отграниченности и универсальности для всех времен и для всех славян. Не исключено, что
для каких-то предшествующих периодов (см. отчасти выше) среднеднепровский ареал славян был лишь частью (периферией) более
крупного, иначе локализованного пространства 19 .
Польские (и шире - лехитские) территории были освоены славянами лишь вторично, и обратного не удалось доказать польской этногенетической и лингвистической школе, несмотря на наличие
здесь ярких достижений и эффектных разработок, включая введение сравнительного частотного анализа текстов. Есть серьезные доводы, которые сводят на нет результаты польского автохтонизма.
Меньше всего могут рассчитывать на успех крайние точки зрения,
например, стремление обязательно доказать славянское происхождение названий рек Wisla, Odra, Notée и др. [7, с. 323]. Впрочем, и среди польских сторонников прародины славян по Одеру и Висле признается спорность происхождения и вторичная славизация ряда гидронимов этого района, указывается на неоспоримость единственно
того факта, что гидронимия по Одеру и Висле носит индоевропейский характер, а это равносильно допущению возможности пребывания здесь также других племен [120]. Конечно, мы далеки от мысли прибегать в этом дискуссионном вопросе о висло-одерской прародине славян к старой (и не оправдавшей себя) аргументации, доказывавшей автохтонность этноса через отсутствие инородных названий в ареале обитания; мы знаем, что и присутствие таковых не исключает само по себе возможной исконности пребывания данного
этноса. Просто ставка Jlep-Сплавинского и его школы на исконнославянскую принадлежность макрогидронимов Польши оказалась
вдвойне ненадежной: 1) гидронимы эти допускают более широкую
19
Ср. указание антропологии на высокий процент средиземноморского типа у
восточных славян [119], как, впрочем, и в Польше.
40
индоевропейскую (скорее всего - не славянскую) мотивацию, 2) макрогидронимы, как указывается в последнее время, этногенетически не показательны. Таким образом, возможность исконнославянского пребывания и тем более - конституирования славянского этноса на польских землях - не самая вероятная из возможностей.
В этой связи приобретают значимость различные сигналы о вторичности появления славян на польских и шире - большей части западнославянских земель, ср., например, выдвинутый нами ранее тезис
о вторичной окцидентализации серболужицких языков, прослеживаемой на составе лексики, отличном от других западнославянских
[79, с. 391-392]. Серболужицкие территории заселялись славянами
в значительной степени с юга [121], а не с востока, как ожидалось
бы по висло-одерской теории. Видимо, и польские земли заселялись
славянами с юга, как об этом рассказывает Повесть временных лет
в эпизоде о волохах, древним характером которого мы займемся ниже. Отношение этнонима вислянских (польских) полян и схожего,
но темного, дославянского племенного названия буланы, Βούλανες
(Птолемей) (ср. [122, с. 45]) говорит о славизации, а не об автохтонности. Тем более сомнительны попытки трактовать северо-западное славянство как родину сначала восточных, а потом - южных
славян [123-124]. Отсутствие пражской керамики, земляночных жилищ и урновых погребений-сожжений между Одером и Вислой [125]
довершает сомнительность изначально славянского характера
именно этих территорий.
СЛАВЯНСКАЯ ОНОМАСТИКА ПОДУНАВЬЯ;
СРАВНИТЕЛЬНЫЙ ВОЗРАСТ ЭТНОНИМИИ
И АНТРОПОНИМИИ
Южные славяне - пришельцы на Балканах, но пришли они, повидимому, из относительно ближайших мест, откуда они могли проникать путем ранней инфильтрации и на Восток и на Север. Еще
Копитар думал о праславянах на Дунае и о Паннонии как центре их
миграции [126]. Ср. любопытное высказывание из его "Патриотических фантазий славянина":
"ГѴ. Beriihrungspunct der zwey Hauptäste.
Unterhalb Wien ist's an der Pannonischen Donau zwischen Presburg
und Komorn, wo sich die zwey Äste geographisch und (linguistisch-)
genetisch mittelst der Slovaken und der Slovenen die Hände reichen. Dieses
linguistische Datum, und der Umstand, dajs gerade diese zwey Zweige allein
sich mit dem blojsen allgemeinen Stammsnahmen (Slovak und Slovenez,
blojs mit verschiedener Bildungsendung) begnügten, während die jüngem
Zweige besondere Nahmen, Tschechen, Lechen (Polen), Horvaten, Serben,
Russen, sich beylegten, begünstigt auffallend die alte Tradition, dajs die
Pannonische Donau der Stammsitz der Slaven sey" (Vaterländische Blatter
41
fur den österreichischen Kaiserstaat. Dritter Jahrgang. Nr. IX. Dienstag den
5. Juni 1810." - Цит. по факсимильному воспроизведению в: Papers in
Slavic philology 2. To honor Jemej Kopitar 1780-1980. Ed. by R.L. Lenöek
and H.R. Cooper, Jr. Ann Arbor, 1982, P. 222).
Считается, что Нидерле положил конец этой старой теории, хотя, строго говоря, ни археология, ни историческое языкознание
(ономастика) не могли тогда (да вряд ли смогли бы и позже) предоставить в распоряжение Нидерле систематическую и полную отрицательную аргументацию. Впрочем, и Нидерле готов был допустить
существование островков славян среди иллирийцев и фракийцев с
первых веков нашей эры и признавал славянское происхождение названий Vulka, Vrbas, Tsierna, Pathissus [127], как и опровергаемый им
Шафарик [122, с. 118 и сл.]. Версия о приходе славян "откуда-то" родилась в свое время из неправильно истолкованного молчания греческих и римских авторов о славянах как таковых. Шафарик справедливо оспорил ложный вывод о том, что славян в ту эпоху не было вообще [128]. Мы сейчас в состоянии достаточно конкретно оценить эту ситуацию, считая, что этноним (аутэтноним) славяне (который, кстати, уже у Шафарика правильно связан со слово при помощи аналогии др.-русск. клинане [129]) - категория историческая, он
существовал не всегда, был естественный период в жизни праславян,
когда такой макроэтноним еще не требовался, без него прекрасно
обходились. Этнонимия моложе антропонимии и вообще представляет собой относительно самый молодой раздел ономастики, потому что предполагает развитое коллективное самосознание. Здесь
уместно напомнить, что у славян и антропонимия оказывается более
новой, молодой по составу и образованию на индоевропейском фоне [130], что вполне уживается с архаической характеристикой языка славян. Эту историческую особенность антропонимии, пожалуй,
упускают из виду даже сами ономасты, делая прямые заключения на
основе, скажем, отсутствия славянских личных имен в античной северопонтийской эпиграфике об отсутствии в этих местах самих славян. Точнее было бы теперь сказать так: славянская антропонимия
в нашем понимании тогда еще не сложилась, а сами славяне бывали
и в этих местах, о чем, кажется, говорят славяно-иранские связи
скифского времени, а также возможные славяно-индоарийские связи приблизительно той же эпохи. Молодость славянской антропонимии удобна для нас своей датирующей потенцией: наличие в ней
иранских влияний говорит о том, что эти влияния (славяно-иранские
контакты) не следует слишком рано датировать. Относительно неустоявшийся характер как этнонимии, так и антропонимии дунайских славян уже в довольно позднее время явствует из примера личного имени моравского князя Pribina, которое мы реконструируем и
этимологизируем как кличку *prijëbina, поскольку о Прибине доподлинно известно, что он - filius ex alia coniuge [131], ср. сюда же
словен. prijebiS 'внебрачный' (PleterSnik).
42
Таким образом, в жизни славян (на Дунае и в прилегающих землях) был период, когда этноним * Slovene отсутствовал, и это зафиксировали античные писатели. Когда писатели византийского времени упоминают о славянах-склавенах, они связывают это имя опятьтаки с населением околодунайских районов; особенно четко это
представлено у Иордана, где говорится, что севернее склавен живут
венеты, а к востоку, за Данастром, - анты. Периферийные венеты,
венеды и анты - тоже славяне, но они названы заимствованными
именами, как часто бывает в пограничных районах, а срединные
склавены-славяне носят свой исконный аутэтноним:
Венгры, осваивая свою страну, застали там густое славянское
население и славянскую топонимию. Разнообразие типов последней
показывает ряд примеров из книги Я. Станислава (в венгерской, румынской графике и реконструкции автора): Tirnava, Sztruga, *Въгіъ,
*Rëâina4 *Bystrica, *Sopot, *Toplica, *Kaliga, *Bëlgrad, *Prëvlaky
*Konotopa, *Dbbricinb, *Pozega, *Ci~bnbgrad [132]. Эти и подобные
им названия распространены в Паннонии и Потисье, т.е. по обе стороны Дуная. Особенно обращает на себя внимание водная номенклатура, топонимия Потисья, ее преемственность с давнего времени.
Основной гидроним района - название реки Тиса, левого притока
Дуная, затем группа территориально и структурно близких гидронимов - Марош, левый приток Тисы, Самош, также приток Тисы, Темеиі, река в Банате. Название Тиса (венг. Tisza, рум. Tisa, нем.
Theiß) - очевидно, продолжает форму *Tisä, индоевропейского происхождения, скорее всего неславянского [133, с. 87 и сл.]. Весьма любопытно, что древняя запись Pathissus, -um у Плиния (I в. н.э.) отражает не столько название реки, сколько название местности на ней,
типично славянское сложение с префиксом ра- = ро-, ср. Поморье,
Полабъе, Подунавъе, Посулье [122, с. 118 и сл.] (прочие записи, скорее дефектные, и иные объяснения здесь опускаем). Марош (венг.
Maros, рум. Миге§) известен, начиная с геродотовской формы Μάρις
и в общем единогласно возводится к и.-е. *mori 'море' [133, с. 92; 134,
с. 408], а суффикс, также индоевропейского происхождения, имеет,
по-видимому, славянскую огласовку (-is-jo- > -і$ь), к тому же, объединяющую несколько гидронимов только этого района, а именно
упомянутые также Темеиі (венг. Ternes) с не вполне ясной историей,
но, по-видимому, через промежуточное слав. *tbm-i$b 'темная (река)', связанное с близким иноязычным индоевропейским названием,
ср. англ. Thames, древнее, доанглосаксонское Tamesis; наконец, Самош (венг. Szamos, рум. Some§), без соответствий за пределами славянского; в последнем случае Георгиев допускает образование от
слав. *somb 'сом, Silurus glanis' [133, с. 93].
Древний возраст этой гидронимической группы очевиден, а также вероятно конкретное участие славянских основ и формантов в ее
образовании, как, впрочем, и тесное славянско-индоевропейское
взаимодействие, затрудняющее даже различение разноязычных
43
компонентов и их атрибуцию (балканско-индоевропейский? кельтский?). Необходимо отметить, что современный исход на (Марош,
Самоиі, Темеил) унаследован венграми от прежде живших здесь славян [135; 132, с. 162], в языке которых он явился преобразованием
более древнего -sjo-.
К славянскому топонимическому фонду относится, вероятно,
название населенного пункта "на границе Венгрии и Валахии"
Tsierna (римская надпись II в. н.э.), Διερνα (Птол.), Tiema (Tab. Peut.),
на что обратил внимание уже Шафарик в связи с местонахождением
Tsierna на реке Черна [122, с. 118 и сл.], хотя Георгиев видит здесь
дакское Tsierna, Tierna < и.-е. *kwer(d)sna 'черная' [136].
Совершенно особую проблему в этом ряду представляет венгерское название исторической области в верховьях Тисы - комитата
Mdramaros, Мармароиг, рум. Maramure§, первоначально - название
небольшой местной реки. Высказывалось мнение, что здесь представлено удвоение все того же и.-е. *mori 'море' [134, с. 404]. Конечно, близость вышеназванного гидронима Maros бросается в глаза, но
состав целого требует объяснения, которое может оказаться несколько иным. Невольно вспоминается тут загадочное название "северного океана", которое Плиний, с чужих слов, приписывает кимбрам - Morimarusa: Philemon Morimarusam a Cimbris vocari, hoc est mortuum mare 'Филемон (сообщает), что он (северный океан) у кимбров
называется Morimarusa, то есть мертвое море' (С. Plin. Sec. Nat. hist.
IV, 13). Кимбры - германское племя, но выражение Morimarusa явно негерманское. Описываемые Плинием здесь же "берега Скифии" и выбрасываемый волнами янтарь свидетельствуют о том, что
речь идет о Балтийском море, а сведения получены с Янтарного пути, который пролегал через Среднее Подунавье. Отсюда, видимо, и
происходит в результате неточно паспортизованной информации и
плиниевское Morimarusa, о котором можно довольно уверенно сказать, что это выражение на индоевропейском (негерманском) языке
и глоссируется оно у Плиния весьма правдоподобно: "mortuum mare,
мертвое море". На основании глоссы членить его следует как топ
marusa, выражение из двух слов, первое из них - и.-е. *тогі, а второе,
видимо, носитель значения 'мертвое', без натяжек идентифицируется как прич. прош. на -us- ("умершее"). Название моря в этой форме
могло быть у кельтов, которые бывали на Среднем Дунае, но в
кельтском не было причастий на -ues-, -uos, -us, известных в индоиранских, греческом, балтийских, славянских [137]. Нам остается
лишь высказать гипотезу, что Mdramaros = Morimarusa и что здесь
отражено праслав. *тог'е тыъ$е (или раннепраслав. *mari mrüsjal)
'умершее море'. Исследователи отмечают существование в Потисье
значительного района затопления вплоть до недавнего времени
[132, с. 164]20. Очень близкую к славянской форму названия моря
20
44
С о ссылкой на Э. Моора.
имел, по-видимому, также фракийский, ср. сложный этноним
Μαριανδυνοί, Mariandyni, название обитателей приморского района
Малой Азии - от *тагіап 'море', но Morimarusa - не фракийское название. Морская семантика и.-е. *тогі применена в нем к внутриконтинентальному разливу фигурально, ср. и (фигуральное) употребление здесь причастия 'умершее'.
Мнение о том, что праславянская территория была значительно
ближе к балканско-анатолийским культурам, чем принято обычно
думать, высказывал Будимир [138]. Вообще проблема дунайской
прародины славян имеет сторонников в югославской исторической
и археологической науке21. К этому следует добавить отмечавшееся
и в нашей литературе большое совпадение ареала пражской (достоверно славянской) керамйки и распространения склавен по Иордану
в основном на Среднем Дунае [140; 118, с. 77].
КЕЛЬТЫ И СЛАВЯНЕ
С середины I тыс. до н.э. для славян, как и для других племен,
живших в Дунайской котловине, возникла кризисная ситуация в связи с экспансией кельтов. На территорию Чехии и Подунавья проникли бои и вольки-тектосаги (вольки-"любители странствий"). Последние, выйдя из Галлии и двигаясь на восток вдоль южных границ
тогдашнего германского ареала, приобрели известность под германизированным именем (герм. *Walhöz < галльск. Ѵоісае) [82, с. 43].
Экспансии кельтов сопутствовал их культурный подъем в гальштатское и позднее - в латенское время IV—III вв. до н.э. В Чехии, Моравии и Паннонии возник симбиоз местного населения с кельтами.
С этого момента начался контакт славян с волохами, как назвала
кельтов начальная русская летопись, отразив германскую форму.
Верную мысль Шафарика о том, что волохи - это кельты [122, с. 80,
99, 103; см. еще 117, с. 13, 37], не смогло расшатать позднейшее комментаторство. Помимо культурного влияния кельтов в условиях
мирного симбиоза, дело не обошлось и без военного нажима, в результате чего значительная часть славян была потеснена на север.
Этот важнейший фрагмент славянской и европейской истории запомнила славянская народная традиция и отразила спустя больше тысячи лет в русской летописи. Лаврентьевская летопись. Повесть временных лет (ПСРЛ, 2-е изд. Т. 1. Л., 1926), л. 2 об. - л. 3: Волхомъ бо
нашедшемъ на Словѣни на Дунаискии. [и] сѣдшемъ в них. и насилл-
21
О находках в Северной Венгрии и на средней Тисе материальных следов
культуры "скифского характера" см. [139, с. 260]; симбиоз Umenfelderkultur и элементов скифской культуры в Паннонии, откуда - народ, "называющий себя паннонЦами" (Dio Cass. XLIX, 36), в котором автор видит славян, сопротивляющихся римской оккупации I в. н.э., частично остающихся или уходящих из э т о г о района; о т с ю да - стремление ушедших вновь вернуться в старую отчизну, см. [139, с. 267].
45
щемъ им ъ . Словѣни же wbh пришедше сѣдоша на Вислѣ. и // прозвашаСА Ллхове. Ипатьевская летопись (ПСРЛ, 3-е изд. T. II. Вып. 1, Пг.,
1923), л. 4: Волохомъ бо нашедшим на Словены. на Дунаискые.
и сѣдшимъ в нихъ. и насилАЮЩимъ имъ. Словѣни же юви пришедше и сѣдоша. на Вислѣ. и прозвашасл Ллховѣ. - Ушли не все славяне, и летопись, далее, рассказывает, что угри (венгры), придя сюда
долгое время спустя, - (Лавр, лет., л. 8 об): ... почаша воевати на
жиоущаи ту. Волхі. и Словѣни сѣдлху бо ту преже Словѣни. и Волъхве. прииша землю Словеньску посемь же Оугри прогнаша Во лъ хи.
и наслѣдиша землю [ту]; Ипат. лет., л. 10: ... и почаша воевати на
живущаи ту сѣДАху бо ту преже Словене. и Волохове. переиша землю Волыньскую (вар. словенскоую).
Ко времени венгерского пришествия содержание этнонима волохиу конечно, могло измениться, но сводить его только к обозначению романизированного населения [141-142] было бы не совсем
верно, как о том свидетельствуют возможные кельтские остатки в
языке самих венгров. Так, в венгерском сохранилось старое обозначение славян, живущих в Венгрии, словом, tôt < *tout, первоначально '(простой) народ', ср. др.-ирл. tûath 'народ, племя, страна', кимр.
(уэльсск.) tüd 'страна' (*teutä); слово прослеживается и в иллирийской ономастике, но венграми вполне могло быть перенято у кельтов-волохов, обозначавших им местных славян. Другой возможный
реликт - венг. mén 'жеребец', стар. Menu-, считаемое неясным [143];
ср. mannus, галльское название низкорослой лошади (в латинском),
также с возможными иллирийскими связями.
Славяне, отступившие к северу, на Вислу, увлекли за собой
кельтов. В Южной Польше констатируются сильные кельтские
влияния, в частности, в металлургии, следы сосуществования кельтов со славянами [144], топонимия кельтского происхождения, например, название гор Ріепіпу, которое происходит, конечно, не от
славянского названия пены, а занесено кельтами и этимологически
тождественно названию гор Pennine в Англии от кельт, pennos 'голова'. Археологи связывают прямо с кельтами наблюдаемый в погребениях пшеворской культуры обычай сгибания загробных даров
и прежде всего - оружия, мечей [145, 146]. Невольно при этом вспоминается лексическая группа слав. *gybnQti, *gybëlb 'гибнуть', 'гибель' из первоначального 'сгибать', 'сгибание'. Не ограничиваясь
этим районом, кельты и кельтские влияния шли также на восток, на
территорию Правобережной Украины и Северного Причерноморья. Галатов, т.е. галлов, упоминает буквально у стен Ольвии эпиграфический декрет Протогена III в. до н.э. [147]. Спицын обнаружил много предметов гальштатской культуры на Немировском городище скифского типа в Подолье, уместно вспомнив при этом, что
Эфор называл кельтов соседями скифов [148]. Не удивительно поэтому наличие на Украине древних следов кельтов в географических названиях, как, например, Καρροδουνον (буквально 'камен46
ный город', кельт.), отождествляемое с Каменец-Подольском [149].
В этой связи название Галии, Галичина,
Галиция
вероятно сближать с именем галатов 22 . Присутствие определенного латенского
компонента также в среднеднепровской зарубинецкой культуре
[152] вызывает у исследователей предположение о ранней инфильтрации кельтов вместе со славянами и в пределы Правобережной Украины.
Кельтско-славянские языковые и этнические отношения - традиционно весьма дискуссионная проблема. Для их обсуждения явно
недоставало реальной исторической базы, чем была вызвана неудача обширных построений Шахматова [153], отождествившего кельтов с венедами древних авторов и поместившего кельтско-славянские контакты у Балтийского моря. Висло-одерская теория ЛерСплавинского тоже, скорее, противоречила его же допущению
кельтско-славянских контактов, которые могли стать тесными
только на более южных территориях. В результате можно сказать,
что мы все еще плохо представляем себе эти отношения. Выше уже
говорилось кратко, что "кентумными" элементами своего словаря
славянский обязан в значительной степени кельтам, что было продемонстрировано на вероятном примере кельт, carvos 'олень' - праслав. *когѵа 'корова'. Еще одним возможным случаем этого рода является праслав. *копь 'конь, лошадь', до сих пор не имеющее удовлетворительной этимологии (каковой едва ли можно считать
попытку объединить в одной парадигме *кот(о)пь,
*коЬпь,
kobyla).
Кажется более перспективным привлечь кельт, (галльск.)
*kankos/*konkos
'лошадь', сохранившееся в остаточных формах и в
антропонимах и родственное др.-исл. На- 'лошадь', hestr, др.-в.-нем.
hengist, нем. Hengst 'жеребец' 23 , сюда же литов. Sankùs 'проворный,
быстрый', все вместе - из и.-е. *Іса(п)к- 'скакать', с носовым инфиксом. Кельт. *капко-/*копко'скакун' было интерпретировано при заимствовании как славянский деминутив на -κ- суффиксальное, почему первичными можно считать славянские формы *копікъ,
*копъкъ,
откуда лишь вторично, на славянской языковой почве - слав. *копъ.
Кельтский мир не однажды обогащал своих соседей лошадиной терминологией, ср. уже упоминавшееся галльско-латинское название
пони - mannus из кельт. *mandos и, конечно, нем. Pferd из греческокельтского гибрида
paraverëdus.
22
О б обнаружении в Галиции кельтского археологического комплекса, со
ссылкой на работу Л.И. Крушельницкой, см. [150]; объяснение др.-русск. Галичь от
галица (Фасмер, I, с. 388) все-таки не бесспорная этимология; еще б о л е е сомнительна этимология Галиция < балт. *gal- 'предел', см. 1151].
23
Отнесение к кельт. *копко-, вслед за А. Шерером, laetum equino sanguine
Concano y Горация, Carm. III, 4, 34 см. [154, с. 428]; к галльск. *kankos 'лошадь' тот ж е
автор относит собственные имена Cancius, Cancilus, Cancia, см. [154, с. 429, примеч. 1150].
47
ПРОБЛЕМА НЕВРОВ
Без обращения к кельтскому, видимо, не решить важнейшую
проблему древней истории и этногенеза славян - проблему невров.
Кто были невры? В ответах на этот вопрос царит удивительное разнообразие.
В древней этногеографии Северного Причерноморья, дошедшей до нас благодаря Геродоту, невры располагались на запад от
скифов, на рубеже с агафирсами, т.е. балканским миром. Это определяло этническую идентификацию невров последующими учеными. Шафарик видел в них "виндов", т.е. славян [122, с. 125], как и в
наше время - Лер-Сплавинский, Мошинский, ряд советских археологов [5, с. 13; 4, с. 98 и сл.; 155, с. 175; 156]. Кипарский и вначале
Чекановский, сопоставив названия Νευροί и ziemia Nur ska на границе Польши и Украины, сочли невров неразделившимися балтославянами эпохи до перехода дифтонга eu в балт. jau и слав. (j)u, причем Кипарский даже проэтимологизировал название этих балтославян как 'понурый, печальный', ср. литов. niaurus [157]24. В последнее время все больше видят в неврах балтов, даже - восточных
балтов [159]. А между тем после изложенного выше о кельтах и их
передвижениях всего естественнее допустить кельтскую принадлежность геродотовских невров, указав на связь их названия с названием племени Nervii в Галлии [160; 118, с. 30], тем более, что ни
у балтов, ни у славян мы не знаем этнонима, близкого имени невров. Различие форм Νευροί и Nervii - скорее диахронического и диалектного характера. К тому же в литературе уже указывалось, что
у Аммиана Марцеллина упоминаются нервии у истоков Борисфена
(Припяти?), а у Плиния в тех же местах - невры [155, с. 172, примеч. 38].
Кроме того, из античной поэзии известно весьма любопытное и
показательное описание невра: te modo viderunt iterates Bactra per
ortus,/te modo munito Neuricus hostis equo. Se\. Propertii. Elegiarum IV,
3, 7 - 8 (recensuit M. Schuster. Lipsiae, MCMLIV, p. 142); в русск. переводе: Видели Бактры твое многократное в них появленье. Видел и
невр-супостат, в броню одевший коня... - Согласимся, что невр, восседающий на бронированном коне (munitus equus), о котором пишет
"нежная Аретуза" в письме своему Ликоту на восточный фронт, мало похож на раннего славянина, по данным, которыми располагает наука. Зато известно, что кельты латенского времени были искусными металлургами, железоделателями и кузнецами. И германцы и, затем, славяне переняли кельтское название нагрудного панциря [161, 162].
24
С о ссылкой на [158, с. 124], где Чекановский о своей точке зрения 1927 г. относительно невров как недифференцированных балто-славян; с. 116: невры - предки восточных балтов, ср. также с. 123: невры - балты по языку, по мнению "большинства ученых".
48
Как уже было сказано выше, из Галлии в Подунавье проникают
бои и вольки-тектосаги. Дальше - на Висле и в Галиции, на Волыни - вольки прямо уже не прослеживаются, выступают невры, племя под другим названием. Однако вот что рассказывает о неврах Геродот: "Скифы и эллины, живущие в Скифии, говорят, что раз в год
каждый из невров превращается в волка на несколько дней и снова
обратно становится тем, чем был" (Herodoti historiae IV, 105.
Recognovit С. Hude. Oxonii, 1976). Можно, конечно, как это нередко
и делается, находить здесь корни славянских поверий о волколаках,
вурдалаках. Но вполне вероятно, что дело здесь не столько в суевериях вокруг ликантропии, сколько в ритуально поддерживаемой и
обновляемой памяти этноса о своих родственных связях. Периодическое "превращение" невров в волков обращает наше внимание на
тот факт, что кельтский этноним Ѵоісае этимологически значил
'волки' (иные объяснения, например, к ирл.folg 'проворный, живой'
[163], неубедительны), и это несмотря на то, что и.-е. *ulbos 'волк'
почти повсеместно и очень рано вытеснено в кельтских языках, очевидно, по мотивам табуизации, за вычетом слабых реликтов в антропонимии и т.д., а также несмотря на то, что собственно кельтское (древнеирландское) продолжение индоевропейского слова для
волка имело бы форму *fiich-l*flech- [154, с. 380]. Табуизация и вообще маркированность этнонимии объясняют присутствие в таких
случаях как бы "перекрестных изоглосс" (термин В.И. Абаева),
объясняющих построение термина "волк" и этнонима "волки" как
бы не совсем по правилам своего языка (вспомним "неправильное"
лат. lupus, вместо правильного *volcus, *vulcus).
Вольки-тектосаги
распространились в Подунавье неподалеку от племен даков (этимологически - тоже "волки"). У даков, как позднее и у румын, видимо,
на эту почву легли представления о волках-оборотнях [164]. Не лишено интереса то, что слав. *ѵьІкъ 'волк', полностью отсутствующее в антропонимии большинства славянских языков, выступает в
личных именах части южных славян - у сербов, хорватов 25 .
ЯЗЫКОВЫЕ СВЯЗИ И КУЛЬТУРА
(СЛАВЯНЕ, КЕЛЬТЫ, ИРАНЦЫ, ИНДОАРИЙЦЫ)
Кельты к северу и к востоку от Карпат совершенно растворились среди славян. В этом конечный смысл эпизода невров, в котором не участвовали балты. Очень многое сгладилось за тысячелетия, прошедшие с тех пор, хотя несколько слов, которые породило
кельтское влияние, до сих пор занимают важное место в славянском
словаре. Эта лексика и это влияние, как мы отчасти рассмотрели
выше, касались почти исключительно материальной культуры, не
25
Ср. серб.-хорв. Vukohrat, Ѵикотап, Vukomil, Vukomir, Vukosav, Vukovoj,
Dobrovuk, Milovuk, см. [130, с. 73].
Bjelovuk,
49
затронув идеологии, и в этом - полное отличие от славяно-иранских
контактов, которые, сохраняя также свою проблематичность в ряде
вопросов, несомненно затронули в первую очередь идеологию, религиозную и социальную сферу жизни праславян, но не их материальную культуру. Не очень отличаясь по времени от кельтско-славянских отношений (особенно если учесть реальность даже непосредственных кельтско-скифских контактов, как бы перекрывающих славянское пространство, ср. выше свидетельство Эфора и данные археологии), славяно-иранские отношения не только фиксировались на восточной периферии славянства, где постепенно, как полагают, дело дошло до симбиоза славян и иранцев в Черняховской
культуре первых веков нашей эры [80, с. 100], но и проявлялись в результате глубоких проникновений иранских племен в славянский
ареал, что ярким образом, хотя и косвенно, продемонстрировало существование ранних праславянских диалектов задолго до того времени, для которого о них считала возможным говорить славистика
50-60-х годов (ср. [165]). Часть древних иранизмов не вышла за пределы (части) предзападнославянских диалектов. В этом смысл феномена, который был в свое время мной описан и приблизительно обозначен как "polono-iranica" [166], когда, например, лексический (социальный) иранизм *(%ъ)рапъ 'господин' охватил только часть западно-славянского (без серболужицких). Иранских влияний ожидали только с востока и на востоке, поэтому понятна реакция Кипарского, который в беседе о моих polono-iranica сказал мне: "Вы поставили все с ног на голову". Однако археологии давно известны набеги скифов в область лужицкой культуры (заходившей и на территорию современной Чехословакии), которые были вызваны, как полагают, походом персидского царя Дария на скифов в 512 г. до н.э.26
Славяно-иранские отношения начались, по-видимому, в основном около середины I тыс. до н.э. Они заметно коснулись славянской антропонимии, которая в это время только еще конструировалась, отделяясь от апеллятивной лексики; во всяком случае, если в
славянском и существовали унаследованные древние индоевропейские двухчленные антропонимические модели, их лексическое наполнение (и грамматическая модификация) испытали в эту эпоху
иранское влияние [130, с. 63, 99, 206, 218]. Характер этого влияния
отражал воздействие религиозно-социальной сферы, свойственной
иранцам, скифам того времени. Но до глубокого воздействия на
строй и звуковой состав праславянского языка дело, по-видимому,
не дошло. Славянское х, которое нередко рассматривают как продукт славяно-иранских контактов [168], в значительной степени случайно совпало с иранским И, х. Достаточно сказать, что в иранском
26
О кладе скифских вещей начала V в. до н.э. в Феттерсфельде (Нижняя Лужица), исследованном Фуртвенглером, см. [167]; о скифских находках в области лужицкой культуры, д а ж е в Чехии и Моравии, см. [5, с. 112].
50
это результат абсолютного перехода старого s (аспирация), в славянском - позиционно обусловленный процесс, объяснимый только
условиями славянского языкового развития, которое привело к возникновению новых согласных, причем отчасти - в условиях сходных
(стадия аффрикаты): ks > х\ (и.-е. к >) ts > s. Тенденция к постепенному повышению звучности, впоследствии так ярко выразившаяся в
гласном облике славянской речи, задолго до того проявила себя в
праславянских консонантных инновациях (здесь - дезаффрикация).
Правобережная Украина по крайней мере в I тыс. до н.э. уже
была частью (периферией) праславянского лингвоэтнического пространства. Поскольку сейчас сложность древней этногеографии
Скифии вырисовывается все более настойчиво и мы приходим к
констатации реального сохранения на части (частях) ее территории,
наряду с иранским (скифским), индоарийского (праиндийского) ее
компонента или его реликтов, встает уместный вопрос о реальности
также славяно-индоарийских контактов приблизительно в скифское
время [169, 170]. Это констатация, опирающаяся на систематизированные аргументы и факты, при всех спорах, которые она породила
и еще может породить, Способна продвинуть науку вперед в этом вопросе, проливая новый свет на известные факты и выявляя новые.
Достаточно назвать славянский теоним *Svarogb и его выразительно древнеиндийское соответствие (источник) svarga- 'небо' 27 . Отмечается, таким образом, индоарийский вклад в праславянскую теонимию, что само по себе характеризует уровень этих контактов, отчасти напоминающих славянско-иранские; далее, отмечается такой
индоарийский компонент в составе ранней славянской этнонимии,
как название народа *яьгЬі, сербы [172], его возможное вхождение
(при сколько угодно крутой смене этнического состава самих носителей) в праславянский ареал со стороны Побужья (геродотовская
Старая Скифия с ее индоарийскими, "староарийскими" связями).
Иную крутую траекторию проделал славянский этноним *хъгѵагі,
хорваты - от иранского (сарматского) Приазовья до Адриатики, от
иранского антропонима - до славянского этнонима. Основной корпус остальных славянских этнонимов своими структурными особенностями (-/7-, -r-суффиксация) тяготеет к иллирийской и фракийской
этнонимии, возвращая нас, таким образом, в Подунавье [173].
В славяно-иранских (и славяно-индоарийских?) отношениях был
возможен момент симбиоза. Иначе складывались пограничные кон27
М. Энриетти отводит о б ы ч н о принимаемую версию о б иранизме
*Svarogb
(ожидалось бы начальное h-, х-) и говорит о возможности прямого заимствования в
славянский из индоарийского в Северном Причерноморье, ср. др.-инд. svarga- 'небо';
при э т о м он опирается на м о ю т е о р и ю о б индоарийском лингвоэтническом компоненте Скифии, давая довольно полный и объективный о б з о р моих работ на эту тему, см. [171, с. 75]. Сближение *Svarof>i> - svarga- в духе заимствования из индоарийского в Северном Причерноморье уже давно у меня в статье в журнале Ponto-Baltica
(1981. Ν 1. Р. 127).
51
такты балтов, обосновавшихся в Верхнем Поднепровье, и иранцев, контакты, лингвистически и археологически вполне реальные [64]28
как финал относительно поздней экспансии балтов в юго-восточном
направлении, но в чем-то отличные, скажем, от славяно-иранских
(схождения в лексике материальной культуры, высокая сфера не затронута).
На этом можно закончить предварительный обзор некоторых
аспектов древних и древнейших языковых и этнических отношений
праславян, с установкой на максимальную конкретность и выяснение отдельных узловых моментов, например, балто-славянских отношений и некоторых других, от которых подчас зависело решение
всего комплекса вопросов. О решении всех вопросов говорить, естественно, не приходится, но можно сказать, что проблему собственного индоевропейского прошлого славян мы ставим более уверенно.
Хотя праславянские индоевропейцы видятся нам прежде всего
как носители языка, и мы, лингвисты, выявив древнюю языковую
ситуацию, можем считать свою задачу выполненной, было бы крайне неутешительно остановиться только на этом, когда так велик соблазн пойти дальше. Конечно, идти в глубь веков целесообразно, на
каждом шагу отдавая себе отчет в достижимости реконструкции,
возможностях метода (или методов). Эти возможности велики, ответим мы охотникам их преуменьшать, но пока не беспредельны.
В общем я согласен с мнением, что "для палеолита и мезолита... нет
оснований допускать образования языковых общностей, следы которых дожили до исторических времен" [113, с. 16].
Спорность определенного (значительного) числа этимологий не повод для скепсиса или иронического неверия, но лишь обычная
ситуация для наук объясняющих (не описательных). А для нас это
сигнал, что надо упорно искать дальше. Конечно, в случаях диаметрально противоположных выводов прав скорее всего кто-то один,
например, и.-е. *gl-'er-n- 'жернов' - классический пример исконной
лексики ввиду комплектности аблаута и полной мотивированности
(Дресслер [176]) или и.-е. *gl-'er-n- менее мотивировано, чем его предполагаемое соответствие в семитском и потому заимствовано оттуда (Гамкрелидзе - Иванов [103, с. 13])? Этимология апеллативной
лексики и ономастики может очень многое и уже сделала многое,
поэтому мы должны быть внимательнее и бережливей к традиции,
чем это имеет место. Например, в современной индоевропеистской
литературе мы едва ли встретим указание, что славянский сохранил
следы и.-е. *акиа 'вода' или *ekuos, -а 'лошадь', а между тем еще
Розвадовский довольно убедительно показал наличие слав. *osva
'вода', а также вероятность связи *ekuos и *akuä, причем и то и дру2К
Против теории балто-иранских контактов - [175, с. 73 и сл.] (мнение автора о
том, что археологи до сих пор не нашли в П о с е м ь е следов скифов, устарело, ср. раб о т ы В.В. Седова).
52
roe - к и.-е. *öku- 'быстрый'; эти следы были выявлены в гидронимах Осва, Освица на балтийской периферии от Припяти до Западной Двины, но ничто не мешает принять славянский характер *osva
из и.-е. *akuä, поскольку древний балтийский рефлекс и.-е. к был
шипящим [177]29. Не требует особых доказательств, что название
реки Ока [178] сюда не относится.
В случае с некоторыми другими словами традиция, наоборот,
упорно держится неверного пути или ищет неверный выход из тупиковой ситуации, как например с этимологией слав. *korabjb 'преимущественно морское судно' - из греч. καράβιον [179], из семитских
[180]. Единственно вероятное здесь - предположить развитие ложного полногласия *kor-a-bjb а, которые легко
почерпнуть в "Словаре скифских слов" В.И. Абаева (никто ведь не
станет всерьез утверждать, что скифы принесли с собой этот феномен как семитское влияние, вернувшись из своего двадцативосьмилетнего похода в Азию), не менее красноречив индоарийский материал к северу от Черного моря. Допуская, что он все еще не очень
широко известен в науке, назову по крайней мере несколько примеров из своей картотеки северопонтийских indoarica, выбирая по возможности такие случаи, где, не прибегая к реконструкции, по одной
только античной письменной передаче севернопричерноморских
indoarica, а также их звуковому соответствию древнеиндийским
именам и апеллативам можно документировать наличие а си несомненно, совершилось в
Европе и - главное - без затруднений может быть объяснено за
счет внутренних средств индоевропейских диалектов. Семереньи
заблуждался, полагая, вслед за Хаммерихом, что переход е > а уникален, лишен аналогии в индоевропейском и что внутренние, структурные аргументы исчерпаны [51, с. 151. Наука давно располагает
данными, позволяющими точно локализовать этот переход как эндемичный в Центральной и Восточной Европе. При этом достаточно сослаться на наличие фонологически тождественных случаев от75
крытого (краткого) е = ä (коррелирующего с закрытым - долгим ё) в таких разных языках, как литовский и близкий для Семереньи
венгерский язык. Далее, сюда имеет самое прямое отношение феномен русского яканья, т.е. е > 'я в безударном положении. Поскольку понятна органическая связь последнего явления с феноменом аканья, т.е. о = а в безударной позиции (русский, белорусский),
реальность и органичность перехода е > а станут ясными без дальнейших доказательств и без внешнего импульса вроде семитского.
Если взвесить, к тому же, серьезное вероятие, что краткое слав, е,
как и о, наоборот, возможно, сменило предшествующее а в определенных позициях, например, по концепции Вайяна [56, с. 108 и сл.],
ср. опыты записи праслав. е-о как ä-a у Мареша (правильнее, видимо, было бы 'я-д), то постепенно начнет вырисовываться подлинная грандиозная картина циклической эволюции вокализма индоевропейских диалектов Восточной и Центральной Европы, эволюции, в которой переходы е > а получают смысл нормальных рецидивов (обратных переходов) всякого развития. Существенно, что
славянский и его диалекты играют в этой общей картине не последнюю роль и, кажется, помогают понять не одни лишь славянские
факты. Я имею в виду то, что в ряде русских (южновеликорусских)
диалектов практически функционирует - в безударных позициях вокализм "индоиранского" типа аГа на месте е-о, но из этого ровным счетом ничего не следует ни о возможности индоиранского,
ни тем более - семитского влияния, ни, разумеется, о проживании
предпраносителей наших диалектов на Ближнем Востоке. Я упомянул выше о рецидивах е > а не случайно, но с желанием привлечь
внимание к этим всплывающим на поверхность потока эволюции
реликтам древних данностей. Точно так же мы, например, наблюдаем вторичную тенденцию передней артикуляции иран. а > осет. œ,
ä в осет. xumœllœg 'хмель' и в его отражении в слав. *хътеІъ, иначе
было бы *хътоІъ из иран., осет. *xumal-, см. [57]. Все это вместе говорит об исконности и эндемичности описываемого феномена для
Центральной и Восточной Европы.
При обсуждении проблемы на съезде славистов в Киеве мне
возражали (К.В. Горшкова), что мое сближение южновеликорусского аканья и унификации индоиранского вокализма носит панхронический характер, а также, что существуют изоглоссная, типологическая, историческая интерпретации аканья, которое, к тому
же, принято считать поздним явлением. В мои задачи не входило
обозрение русистской литературы по аканью, кроме того, я намеренно затронул аспекты, обычно оставляемые в русистике без внимания. Верно, что аканье фиксируется в относительно поздние века, но это еще ничего не говорит о его генезисе. Симптоматичны
поэтому поиски истоков аканья в балтийском субстрате, имея в виду слияние и.-е. о, а в балт. а. Как бы мы ни относились к этому решению (лично я - скорее отрицательно), одно это уже углубило бы
76
потенциально хронологию поисков на несколько столетий. Ясно,
что нельзя смешивать случаи первой фиксации аканья на письме и
возможное зарождение этого явления в языке, во всяком случае называть такую интерпретацию исторической мы не вправе. История
и этого явления начинается раньше его письменной истории. Не будут удовлетворительны также изоглоссная и типологическая интерпретации, если они замыкаются в восточнославянском ареале.
Недаром новые подходы славистики к проблеме аканья формулируются как "Общеславянское значение проблемы аканья" (именно
так названа известная книга В. Георгиева, В.К. Журавлева, С. Стойкова, Ф.П. Филина, вышедшая в Софии в 1968 г.). Слависты указывают параллели русскому аканью на перифериях славянского ареала (родопское аканье болгарского, словенских диалектов), а это
подсказывает мысль, что и русское аканье есть периферийное явление (в терминах лингвистической географии), т.е. по-видимому, явление архаическое. Вообще целый ряд восточнославянских языковых (фонетических) явлений целесообразно рассматривать как периферийные для всего славянского ареала и архаические. Нужно
допустить, что истоки аканья уходят в древность, причем нет веских
причин видеть в нем действиебалтийского или других субстратов.
Исследование генезиса явления дописьменной эпохи требует типологического подхода, а типология вообще дает нам право на известную панхронию. В этих условиях значительная дистанция по временной вертикали между русским аканьем и индоиранским преобразованием вокализма должна не шокировать, а, напротив, располагать к размышлению (на реплику В.Н. Чекмана - в дискуссии
"круглого стола" сентября 1983 г. (см. выше) - о том, что данные об
аканье еще не готовы для использования в исследованиях по этногенезу, пришлось ответить, что в принципе вряд ли наступит время,
когда анализ той или иной важной проблемы будет полностью завершен, поэтому нельзя откладывать синтез до столь неопределенного будущего).
Вообще не исключено, что частотность краткого а в древнем индоевропейском была гораздо выше, чем обычно думают, к этому
подводят некоторые новые продуктивные и смелые разработки генезиса индоевропейского вокализма [58, passim; 59, с. 36-38]. Неапофоническое и фонологически не дифференцированное а нам представляется реальной ипостасью древнего неопределенного гласного
призвука А, постулируемого A.C. Мельничуком до начала всякой
апофонии. Разумеется, регулярная е/о-апофония - продукт вторичного развития, вытеснившего и.-е. а на вторичные (экспрессивные и
т.п.) функции. Но эта эволюция никогда не была прямой и полной,
она знала и знает возвраты, по которым нужно уметь читать ее прошлое. Мы здесь касаемся только наиболее архаичного - краткостного (а у восточных славян - mutatis mutandis - безударного) вокализма,
оставляя в стороне долгие гласные и возможное участие в них ларин77
гальных. В целом же рассмотрение вокалических процессов в тесной
связи с консонантными было бы весьма желательно и притом в большей степени, чем это делалось в нашей науке до сих пор.
ЛИТЕРАТУРА
1. Lehr-Sptawiriski Т. О pochodzeniu i praojczyZnie Slowian. Poznarî, 1946.
2. Moszynski К. Pierwotny zasiag jçzyka praslowiailskiego. Wroclaw; Kraköw,
1957.
3. Трубачев О.Н. Языкознание и этногенез славян. Древние славяне по
данным этимологии и ономастики // ВЯ. 1982. № 4.
4. Трубачев О.Н. Языкознание и этногенез славян. Древние славяне по
данным этимологии и ономастики // ВЯ. 1982. № 5.
5. Королюк В.Д. К исследованиям в области этногенеза славян и восточных р о м а н ц е в / / В о п р о с ы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. М., 1976. С. 25.
6 . J a z d z e w s k i К. Etnogeneza Stowian // Slownik starozytnoSci slowiaiïskich.
Wroclaw etc., 1961. T. 1. S. 456.
7. Alexander S.M. Was there an Indo-European art? // The Indo-Europeans in the
Fourth and Third millenia. Ed. by Polomé E.C. Ann Arbor, 1982 (со ссылкой
на Мэллори).
8. Кухаренко
Ю.В. Полесье и его место в процессе этногенеза славян //
I Miçdzynarodowy kongres archeologii slowiaiiskiej. Warszawa, 14-18. IX.
1965. Wroclaw etc., 1968. S. 245.
9. Kurnaîowska Ζ. [Dyskusja] // Etnogeneza i topogeneza Stowian. Materialy ζ
konferencji naukowej zorganizowanej przez Komisjç Slawistyczn^ przy
Oddziale PAN w Poznaniu w dniach 8 - 9 . XII. 1978. W-wa, 1980.
10. Forstinger R. Ree.: Gyôrfy Gy., Hanâk P., Makkai L. és Môczy A. A Kärpätmedence népei a honfoglalâs elôtt. Budapest, 1979 // Zpravodaj Mistopisné komise
CSAV. 1981. RoCn. XXII. t . 1-2. S. 121.
11. Топоров В.Н. Новейшие работы в области изучения балто-славянских
языковых отношений (библиографический обзор) // ВСЯ. 1958. Вып. 3.
С. 145-146.
12. Hensel W. La communauté culturelle archéologique balto-slave // I Miçdzynarodowy kongres archeologii slowiaiiskiej. P. 81.
13. Chropovsky В., Salkovsky P. NovSie archeologické poznatky k rieSeniu etnogenézy Slovanov //Ceskoslovenskâ slavistika. Pr., 1983. S. 152.
14. Brozovic D. О mjestu praslavenskoga jezika u indoevropskom jeziCnom svijetu // Radovi [SveuëiliSte u Splitu. Filozofski fakultet - Zadar]. Razdio filoloSkih znanosti. Sv. 2 1 ( 1 2 ) , Zadar, 1983. S. 12.
15. Leeming H. Some problems in comparative Slavonic lexicology / / T h e Slavonic
and East European review. 1983. V. 61. № 1. P. 38.
16. Ванагас А.П. Проблема древнейших балто-славянских языковых отношений в свете балтийских гидронимичсских лексем. Препринт. Вильнюс, 1983. С. 23-24.
17. Мартынов
В.В. Становление праславянского языка по данным славяно-иноязычных контактов. Минск, 1982, passim.
18. Откупщиков
Ю.В. Балтийский и славянский // Сравнительно-типологические исследования славянских языков и литератур: К IX Международному съезду славистов. Л., 1983. С. 53 и сл.
78
19. Markey T.L. Introduction II On dating phonological change. A miscellany of
articles. Ed. by Markey T.L. Ann Arbor, 1978. P. VIII-IX.
20. Szemerényi О. Sprachverfall und Sprachtod, besonders im Lichte indogermanischer Sprachen // Essays in historical linguistics in memory of J.A. Kerns. Ed. by
Arbeitman Y.L. and A.R. Romhard (= Amsterdam studies in the theory and history of linguistic science. IV). S. 296 и сл., особ. S. 304.
21. Гамкрелидзе T.B.. Иванов B.B. Миграции племен - носителей индоевропейских диалектов - с первоначальной территории расселения на Ближнем Востоке в исторические места их обитания в Евразии // В Д И , 1981.
№2.
22. Neustupny J. A propos de la naissance des enceintes fortifiées des Slaves
tcheques // Rapports du IIIe Congres international d'archéologie slave.
Bratislava, 7 - 1 4 septembre 1975. Br., 1980. T. 2. P. 313.
23. Meyer Ε. Die Indogermanenfrage // Die Urheimat der Indogermanen. Hrsg. von
Scherer A. Darmstadt, 1968. S. 260.
24. Labuda G. Udziat Wenetôw w etnogenezie Siowian // Etnogeneza i topogeneza
Stowian. Warszawa; Poznaii, 1980.
25. Thomas H.L. Archaeological evidence for the migrations of the Indo-Europeans
/ / T h e Indo-Europeans in the Fourth and Third millennia. P. 63.
26. Мартынов
B.B. Балго-славяно-иранские языковые отношения и глоттогенез славян // Балто-славянские исследования. 1980. М., 1981. С. 16.
27. Kilian L. Zu Herkunft und Sprache der Prußen. Bonn, 1980.
28. Gimbutas M. An archaeologist's view of PIE in 1975 // The journal of IndoEuropean studies. 1974. 2.
29. Winn Sh.M.M. Burial evidence and the Kurgan culture in Eastern Anatolia
c. 3000 B.C.: an interpretation / / T h e journal of Indo-European studies. 1981. 9.
P. 113.
30. Polomé E.C. Indo-European culture, with special attention to religion // The
Indo-Europeans in the Fourth and Third millennia. Ann Arbor, 1982. P. 162
и сл. 169.
31. Coles J.M., Harding A.F. The Bronze Age in Europe. An introduction to the prehistory of Europe c. 2.000 - 700 ВС. L., 1979.
32. Журавлев
B.K. Внешние и внутренние факторы языковой эволюции.
М., 1982.
33. Gimbutas M. Old Europe in the Fifth milliennium B.C.: the European situation
on the arrival of Indo-Europeans / / T h e Indo-Europeans in the Fourth and Third
millennia.
34. Gimbutas M. Die Indoeuropäer: archäologische Probleme // Die Urheimat der
Indogermanen. Hrsg. von Scherer A. Darmstadt, 1968.
35. Zanotti D.G. The effect of Kurgan wave two on the Eastern Mediterranean
( 3 2 0 0 - 3 0 0 0 B.C.) // The journal of Indo-European studies. 1981. 9. P. 275
и сл.
36. Häusler Α. Zu den Beziehungen zwischen dem nordpontischen Gebiet, Siidostund Mitteluropa im Neolithicum und in der frühen Bronzezeit und ihre
Bedeutung für das indogermanische Problem // Przeglqd archeologiczny.
1981. 29.
37. Häusler A. Die Indoeuropäisierung Griechenlands nach Aussage der Grab- und
Bestattungssitten // Slovenskd archeolögia. 1981. XXIX. S. 61, 65.
38. Schmitt R. Proto-Indo-European culture and archcology: some critical remarks //
The Journal of Indo-European studies. 1974. 2. P. 279 и сл.
79
39. Bosch-Gimpera
P. Die Indoeuropäer. Schlußfolgerungen // Die Urheimat der
Indogermanen. Hrsg. von Scherer A. Darmstadt, 1968 (перевод заключения в
книге 1961 г.)
40. Иванов Вяч.Вс. К этимологии некоторых миграционных культурных
т е р м и н о в / / Э т и м о л о г и я . 1980. М., 1982. С. 166.
41. Maringer./. The horse in art and ideology of Indo-European peoples // The journal of Indo-European studies. 1981. 9. P. 177 и сл.
42. Mellaart ,/. Anatolia and the Indo-Europeans // The journal of Indo-European
studies. 1981. 9. P. 137.
43. Milewski T. Indoeuropejskie imiona osobowe. Wroclaw etc., 1969. S. 149-150.
44. Трубачев О.Н. Происхождение названий домашних животных в славянских языках (этимологические исследования). М., 1960. С. 15.
45. Bomhard A.R. A new look at Indo-European ( 1 ) / / T h e journal of Indo-European
studies. 1981. 9. P. 334 и сл.
46. Hopper P.J. Areat typology and the Early Indo-European consonant system //
The Indo-Europeans in the Fourth and Third millennia. P. 130.
47. Kortlandt F. Glottalic consonants in Sindhi and Proto-Indo-European II II J.
1981.23. P. 15 и сл.
48. Erhart Α. Nochmals zum indoeuropäischen Konsonantismus // Zeitschrift für
Phonetik, Sprachwissenschaft und Kommunikationsforschung. 1981. 34.
49. Стеблин-Каменский
M.И. Скандинавское передвижение согласных //
ВЯ. 1982. № 1.С. 48.
50. Дьяконов И.М. О прародине носителей индоевропейских диалектов. I. //
В Д И , 1982. № 3 . С. 20.
51. Szemerényi О. Structuralism and substratum. Indo-Europeans and Aryans in the
Ancient Near East // Lingua. 1964. 13.
52. Szemerényi О. Language decay - the result of imperial aggrandisement? //
Recherches de linguistique. Hommages à M. Leroy. Bruxelles [б.г., отд. отт.].
P. 214.
53. Климов Г.А. Несколько картвельских индоевропеизмов // Этимология.
1979. М., 1981.
54. Кварчия В.Е. Животноводческая (пастушеская) лексика в абхазском
языке. Сухуми, 1981.
55. Шагиров A.K. Этимологический словарь адыгских (черкесских) языков:
[I] А - Н . М., 1977; [II] П-І. M., 1977.
56. Vaillant A. Grammaire comparée des langues slaves. T. I. Phonétique. Lyon;
Paris, 1950.
57. Этимологический словарь славянских языков / Под ред. Трубачева О.Н.
Вып. 8. М., 1981. С. 144.
58. Мельничук
A.C. О генезисе индоевропейского вокализма // ВЯ. 1979.
№5-6.
59. Сравнительно-историческое изучение языков разных семей. Современное состояние и проблемы. М., 1981. С. 36-38.
80
ГЛАВА 4
ИЗОГЛОССЫ ВНУТРИ АРЕАЛА САТЭМ. DACO-SLAVICA
Оценив в предыдущем отнюдь не периферийную и не внеиндоевропейскую природу процесса е-о-а
а в индоиранском, мы коснемся в интересующем нас плане консонантной проблемы кентум/сатэм. Собственно говоря, в силу занятий славянскими древностями мы уделим внимание лишь некоторым аспектам сатэмизации
и положению группы сатэм в первую очередь. Вполне вероятно, что
группа языков сатэм занимала не периферийное, а скорее центральное положение в индоевропейском ареале, тогда как языки кентум
с давних пор расположились на дальних и ближних перифериях [60].
Сатэмизация, а точнее - ассибиляция первоначального индоевропейского палатального задненебного к (а также g, gh), есть по самой
своей природе инновация, т.е. наиболее продвинутое состояние, которое обычно имеет смысл ассоциировать с центром соответственного ареала. Естественно, однако, и в очаге инновационного явления ожидать сохранения архаизмов, им не затронутых, тем более,
что речь должна идти не о чистой фонетике, но и о лексике (лексикализация). В каждом языке-сатэм есть элементы кентум - либо в
виде собственных архаизмов разного рода, либо иноязычных заимствований. Такого рода отклонения еще не дают оснований для того, чтобы говорить о переходных языках или переходных зонах (как
иногда делают, говоря о древних индоевропейских языках Балканского п-ова), но отражают лишь вкратце отмеченную выше суть явления. Наоборот, наличие элементов сатэм в языках-кентум или совершенно не отмечается, что представляется вполне естественным,
или же проблематично и требует особого объяснения. Таким образом, проблема кентум/сатэм остается по-прежнему проблемой этнолингвистики и лингвистической географии, именно в этих областях
она плодотворно комментируется современными исследованиями и
обретает определенную актуальность, в которой ей одно время отказывали, а некоторые упорно отказывают и сейчас (например,
В. Георгиев, И. Дуриданов в Болгарии). Соображения о связи этой
проблемы с разными стилями речи, в частности сатэмизации - с аллегровым, быстрым стилем, а сохранной кентумности - с медленным, тщательным стилем речи [61, passim] в чем-то верны, но не
раскрывают сути явления, кроме той, что уже известна (инновация),
и вряд ли могут оказаться особенно перспективными. Дальнейший
прогресс изучения проблемы кентум/сатэм может обеспечить углубленная разработка изоглоссного метода. Так, если до сих пор довольствуются, как и в лингвистике XIX в., выделением двух основных изоглоссных зон - кентум и сатэм, то теперь это уже не может
считаться достаточным, поскольку накопился материал и для более
81
новых обобщений. Все в общем признают наличие при сатэмизации
стадии аффрикаты, но споры насчет характера аффрикаты ведутся,
скорее, в бескомпромиссном духе: или это была аффриката ряда ö > S/s характеризует древнеиндийский и вообще индоарийский, но уже иранский с его s, ζ < к, g прошел, видимо, стадию другой аффрикаты - ряда с, которая сохранилась в кафирских языках. Стадия аффрикаты à
прослеживается еще в армянском и балтийском (литовском), тогда
как "кафирская" стадиальная изоглосса c(ts) < к отличала, очевидно,
также славянские языки, существенно отграничивая их от балтийских [62]. У инновации к > c(ts) был, по-видимому, кроме стадиального, также ареальный аспект. Во всяком случае инновационная
изоглосса к > c(ts), отграничивая, как уже сказано, славянский от
балтийского, сближает его с балканско-индоевропейским. Так, указывалось, что алб. th, восходящее к и.-е. к, определенно свидетельствует о промежуточной аффрикате ts [63]. Возможно, близкую к раннепраславянской стадию аффрикаты c{ts) < к знал дакский, ср. рассуждения относительно субстратного в таком случае рум. îarca 'сорока' [64]. Неслучайными поэтому могут показаться попытки определить центральное положение славянского в языках сатэм, как, например, в [65, passim], но взгляд автора на славянский как на некий
"сатэмный остров со звуком о, целиком окруженный д-сатэмными
языками" представляется не вполне соответствующим действительному положению вещей, в котором мы попытались разобраться выше в связи с индоиранским переходом е-о-а —> а.
Однако из общего вероятия периферийного расположения кентумных языков еще не следует делать вывод о наличии языка-кентум в древней Восточной Европе [66]. Это была преимущественно
сатэмная зона с кентумными элементами разного статуса (см. выше). Один такой эпизод, достаточно интересный в лексическом, ареальном и культурноисторическом плане, представляет название конопли и его этимология (подробнее см. в [67]).
НАЗВАНИЕ КОНОПЛИ В СВЕТЕ ПРОБЛЕМЫ САТЭМ
В ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ
Название конопли охватило многие языки Европы с раннего
времени, но в большинстве из них оно обнаружило чужеродные характеристики, например, попав в германский еще до I германского
передвижения согласных, оно все же сохраняло негерманский вид
(.hanapis), точно так же греч. κάνναβις имело негреческий вид, что
82
все вместе способствовало "неиндоевропейской" репутации этого
слова [68]. Однако традиционное мнение сейчас можно считать предубеждением, мешавшим видеть истоки слова. Греческое, латинское, славянское, германское названия конопли заимствованы, но не
из Передней и не из Малой Азии. В Грецию конопля пришла вместе
с названием непосредственно с севера. Возможно, промежуточным
посредником явился фракийский язык с его неустойчивостью консонантизма, поскольку первоисточником греческого и фракийского
слов была, видимо, форма *kan(n)apus-, как это подсказывает инверсионный вариант *puskana-, известный в Восточной Европе
(ср. русск. посконь и другие формы). При этом отмечается возрастающее богатство форм и значений по мере продвижения на Восток,
а не на Запад, что объективно противоречит этимологии Мейе из
латинского. Далеко не все ясно относительно словообразовательноэтимологического гнезда *konopja в славянском. Так, сюда же еще,
возможно, относится слав. *kqpati (sç) 4 купать(ся)\ если из первоначального *кап(а)р- в связи со скифской (восточноевропейской) культурной традицией парной бани с применением испаряющегося конопляного семени (Herod. IV, 75).
Главным отправным пунктом в истории конопли как слова и вещи должно служить точное указание Геродота, что конопля характерна для Скифии, где она "и растет сама, и сеется". Положения не
меняет и то, что соседствующие со Скифией с запада более культурные фракийцы даже делают из конопли одежду (Herod. IV, 74). Финно-угорская праформа *kanapis и вообще версия о происхождении из
нее славянского и других (выше) названий конопли [69, т. 1, с. 559]
нереальны, соответствующие формы отдельных финно-угорских
слов - полностью или частично - сами заимствованы из северопонтийских районов. Есть основания считать название конопли местным, восточноевропейским словом индоевропейского происхождения, в конечном счете - из индоиран. *капа- 4 конопля', ср. сюда же,
с одной стороны, др.-инд. sand- 'сорт конопли Cannabis sativa или
Crotolaria juncea' [70], с другой стороны - осет. gœn/gœnœ 'конопля',
продолжающее скиф. *капа- то же [71, т. 1, с. 512-513]. Здесь - в вариантах одного слова - представлены сатэмные (сатэмизированные)
формы и исконно велярные формы. Сюда относятся, далее, осет.
sœn/sœnœ 'вино', др.-инд. sana- также в значении 'опьяняющий напиток', ср. топонимическое сложение Κινσάνους в средневековом
Крыму, название Алуштинской долины, что-то вроде 'страна вина',
'винная', толкуемое нами из индоар. (тавр.) *kim-sana- 'винное'.
Аналогию можно наблюдать в частично сатэмизированном др.-инд.
sarkara-, безусловная редупликация более простой основы *каг- 'камень', пережиточно сохранявшейся в Европе. Последующая лексикализация закрепила в индоиранском оба варианта - сатэмный
*sana- и кентумный *капа-, хотя архаичная велярность просматривается, причем - в сочетании с архаичной семантикой: др.-инд. капа83
'зерно, семя, крошка', которое Майрхофер [72, т. 1, с. 146] считает
неясным. Женская конопля - семенное растение, откуда название
дано по семени в местных индоиранских языках Северного Причерноморья. При этом любопытно, что для обозначения дикой конопли
было использовано в сущности доземледельческое название семени.
Индоиран. *капа-, возможно, родственно греч. κόνις 'пыль', лаг.
cinis 'зола', далее - экспрессивному греч. κόκκος 'зернышко, семечко плода'. Экспрессивная геминация в последнем, как и в греч.
κάνναβις, позволяет понять церебральность др.-инд. капа-, sana- тоже как экспрессивную. Несколько труднее обстоит дело с интерпретацией другого компонента исходного сложения *kana-pus-, давшего
все прочие европейские названия конопли: может быть, в связи с
др.-инд. рипшп 'мужчина, самец', т.е. как 'конопля мужская'? Последующие смешения названий мужской - бессемянной - и женской конопли возможны. Или мужская конопля названа как 'пыльниковая,
опыляющая' - от и.-е. *pu-s- кдуть, веять"? (От этой основы произведена древнеиндийская лексика цветов и цветения: pitskaram 'лотос', piispam 'цветок', pusyam то же, pusyati 'цвести, процветать'; в
иранском словарном составе эта основа представлена очень слабо).
ОБ ОТРАЖЕНИИ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО
КОНСОНАНТИЗМА
В СЛАВЯНСКОМ ЯЗЫКЕ-САТЭМ
Споры вокруг проблемы кентум/сатэм продолжаются; они захватывают порой всю проблематику консонантизма, особенно в сатэмных языках (а подчас также и вокализма), и это не случайно, потому что инновационная природа ряда процессов в языках-сатэм
представляется как бы эманацией их - по ряду признаков (выше) срединного положения в индоевропейском языковом пространстве.
Опасность прямолинейных умозаключений подстерегает, впрочем,
лингвистов и здесь. Рассматривая славянский консонантизм под углом зрения сатэмной инновации, они нередко склонны недооценивать присутствующие рядом архаизмы, трактуют, например, упрощенно проблему отражения индоевропейских лабиовелярных задненебных
к1\ приходят к выводу о нолном их исчезновании, делабиализации при сатэмизации. При этом обычно оставляются без внимания факты выделения (не исчезновения) губного тембра в особую
артикуляцию в ряде примеров славянского: *$ЪГ /; 5) падение праславянской интонации; 6) диспалатализация мягких согласных перед передними гласными (с убыванием по мере продвижения со славянского
Юга на славянский Север; при этом автор указывает на наилучшую
сохранность палатальности на славянском Севере - в поморских, мазовецких и далее - белорусских диалектах, т.е. на перифериях славянского языкового пространства, в терминологии Милевского; не
можем не обратить внимания на то, что Мартынов [76] называет
именно лехитскую территорию, "на север и на запад от Подляшья",
эпицентром аккомодации в праславянском духе); 7) переход g > h
в ХІ-ХП вв. в центре Славии, т.е. в.-луж., чеш., словац., укр., белорусок., ю.-в.-р. (здесь интересна тенденция внутриславянского объяснения g > hy которое В.И. Абаев несколько ранее попытался, как
известно, тоже опираясь на ареальные данные, отнести на счет
иранского - скифского субстрата). Можно сказать лишь, что нам не
кажутся убедительными заключительные собственные выводы самого Милевского о том, что в конце праславянского периода состоялся перенос центра славянских инноваций на юг из более северных
районов. Подобное умозаключение как бы логически превращает
земли к югу от Карпат (Паннонию и соседние с ней) в периферию
предшествующего славянского ареала, а от периферии мы, как и
сам Милевский, были бы склонны ожидать устойчивых архаизмов,
но отнюдь не инноваций, да, к тому же, столь комплектных. Вообще
центр ареала - величина весьма стабильная, в его мобильность и
нормальное функционирование при этом именно как центра ареала,
resp. инноваций, плохо верится. Инновации и миграции на периферию ареала все-таки плохо совместимы. Единственно правильный
85
вывод из наблюдений Милевского - это тот, что центр праславянской территории и ранее традиционно находился к югу от Карпат.
Между прочим, и археологи называют центром доподлинно славянской пражской керамики моравско-словацкую территорию в
бассейнах Вага и Моравы [77, с. 26]. На всем ареале керамики пражского типа, за характерным исключением висло-одерского региона,
отмечается в качестве типичного раннеславянского жилища прямоугольная полуземлянка с печью или очагом в углу. Такая форма жилища встречается на территории Словакии и Моравии, т.е. на непосредственно придунайских землях, с достаточно раннего времени
[78]; присутствие полуземлянок славянского типа в карпато-дунайских землях констатируется в III—IV вв. н.э., т.е. в эпоху Черняховской культуры [79]. В отличие от господствовавшего прежде убеждения о хронологическом разрыве между культурами римского времени и раннеславянской культурой, исследователи начинают говорить о контакте и сосуществовании этих культур [80]. Правда, цитируемые археологи мыслят себе среднедунайское пространство как
славянизированное вторично со стороны П р а в о б е р е ж и й Украины
и Южной Польши, но для нас здесь важнее выделить практическую
современность придунайских раннеславянских культурных остатков
Черняховской эпохе и позднеримскому времени.
В наших глазах и в свете отстаиваемой нами концепции придунайского ареала древних славян большое значение приобретают результаты археологического обследования, которые привели к выводу, что не только славянская керамика великоморавских поселений
VIII—IX вв., но и раннеславянская пражская керамика IV и последующих веков приблизительно этих же районов изготовлялась в точном соответствии с римскими мерами жидких и сыпучих тел [81,
с. 121 и сл., 136, 137, 138]. Любопытно, что метрологическое единство великоморавской славянской керамики и раннеславянской придунайской керамики пражского типа и римскую основу этого единства авторам приходится объяснять как знакомство славян с римскими мерами "еще до ухода с прародины" [81, с. 140], хотя наиболее
очевидным здесь был бы аргумент непрерывности не только техники производства, но и придунайского ареала обитания, а концепция
прихода славян на Дунай с прародины к северу от Карпат лишь затруднила бы понимание вещей. Экскурс в раннеславянскую гончарскую метрологию по римскому образцу предпринят нами ввиду интердисциплинарного интереса, который представляют эти данные.
Для общей картины важно иметь в виду существование отличного
фона; например, те же исследователи отмечают, что керамика тисского типа, видимо, принадлежавшая кочевникам, изготовлялась в
соответствии с другой системой мер; на Западе распространенную
римскую систему мер реформировал Карл Великий.
Таким образом, то, что теории славянской прародины на север
от Карпат до последнего времени объясняют как "относительно
86
раннюю славянизацию" Моравии и Словакии [82], допускает в связи
с притоком новых фактов квалификацию как центров языкового
и культурного развития древних славян. Неудивительно также, что
и в отношении Паннонии наука возвращается и еще будет возвращаться к пересмотру вопроса о присутствии там славянского элемента в древности, в частности, на материале ономастики, ср. весьма прозрачное название племени озериаты близ озера Пельсо (Балатон) и название реки Bustricius (географ Равеннский), которое неотделимо от многочисленных славянских гидронимов Быстрица
[83]. Территориальная привязка озериатов к Паннонии, как и связь
этого названия со славянским названием озера, достаточно конкретно свидетельствуют против попытки вывести последнее из балтийского, ср. [84].
О ЦЕНТРЕ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО АРЕАЛА
Лингвистические судьбы праславян неразрывно связаны с лингвистическими судьбами праиндоевропейцев, и эта точка зрения всетаки постепенно прокладывает себе путь - не как предвзятая идея,
а как вывод, вытекающий из растущих численно фактов, которые
сопротивляются и теории балто-славянского языкового единства и
относительно новой концепции, рассматривающей славян как индоевропейцев как бы в третьем поколении. Все более тесное слияние
задач и материалов праславистики и индоевропеистики побуждает
одних и тех же исследователей почти с равной интенсивностью решать вопросы славянского и индоевропейского глотто- и этногенеза, что нашло, естественно, отражение и в настоящей работе. Западногерманский славист Ю. Удольф после своей большой книги о славянской гидронимии и прародине славян 1979 г. (см. о ней нашу рецензию [85]), где он, как известно, пришел к спорной локализации
праславян на ограниченной территории в Прикарпатье, обратился
также к проблеме раннего членения индоевропейского на материале гидронимии [86, passim]. Заранее замечу, что меня не удовлетворили и на этот раз выводы автора и основное направление его мыслей, но собранный им материал, а главное - его картографическая
проекция представляют немалый интерес и дают новую пищу для
праязыковых штудий и локализаций, правда, совсем не в том смысле, в каком представлял Удольф. Эти данные удобно отражены на
карте в его статье [86, с. 60], которую мы используем и далее, на своей карте. Суть наблюдений Удольфа сводится к тому, что на древней карте Европы отмечаются три крупных скопления индоевропейских гидронимов: так называемый "северо-западный блок" (в низовьях Рейна и междуречье Везера и Эльбы), затем - в Италии и, наконец, в Прибалтике, не говоря о редких гидронимах, рассеянных
без видимых скоплений в промежуточном пространстве описанного
треугольника (у нас далее опускаются). В этих трех гидронимиче87
ских скоплениях древней Европы Удольф видит непосредственное
отражение ранних индоевропейских диалектных групп. Балтийскую
гидронимическую группу он считает основной, центральной (в чем
он следует балтоцентристской модели своего учителя В.П. Шмида),
мысленно протягивая от нее линии к соответствиям в обеих других
группах. Не буду повторяться о кучности гидронимов как явлении,
характерном для зоны экспансии (периферия), а не для исходного
центра, скажу только, что балтийская зона не может быть центром,
поскольку это классическая периферия. То, что итальянская группа
гидронимов - это другая такая же периферия индоевропейского ареала на юге, в Средиземноморье, а нижнерейнско-везерская группа это тоже периферийная зона на северо-западе, надеюсь, не станет
оспаривать и сам Удольф. Уже это одно сопоставление должно бы
навести на мысль об аналогичном статусе балтийской группы. Важность сопоставления всех трех групп у Удольфа - в том, что они помогают четко очертить внутреннее пространство между ними, которое нас интересует, надо сказать, больше всего. Если соединить балтийскую и итальянскую группы гидронимов условной линией, ее
средняя часть ляжет примерно на Подунавье. Из этого полученного
нами центра другая условная прямая линия может быть проложена
в сторону "северозападного блока". Это и был старый языковой
и этнический центр индоевропейской Европы, выведенный нами
в Подунавье как бы с помощью векторного определения. Разумеется, и наша попытка схематична, но схематизм этот другой, он построен на учете динамики этнического и лингвистического (гидронимического) освоения новых пространств. Интересно попутно отметить, что из трех крупных ранних индоевропейских гидронимических периферийных групп две обращены к северу. Это согласуется
с тем вероятием, что индоевропейское освоение шло с юга на север,
что Север был освоен вторично и притом - не до конца, ср. все еще
зияющую, несмотря на усилия заполнить ее, "лакуну Краэ" на запад
от Вислы и Одера.
СЛАВЯНСКИЙ АРЕАЛ - В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЕ
Кажется, что вряд ли будет правильно - в свете современных изложенных выше данных, дописав тезис о праиндоевропейском ареале, отложить его и приняться определять праславянский ареал в каком-то совершенно другом месте. Так следовало бы сделать, если
бы для того имелись серьезные данные, но их нет. Конечно, все зависит от интерпретации нередко одних и тех же данных, которые
разным исследователям говорят разное. И все же уточнение и совершенствование методов должно увеличивать число однозначных решений. Так, традиционно продолжают сомневаться в славянстве
варварского племени первой половины V в. н.э., упоминаемого Приском примерно на территории современной Воеводины и говоряще88
го на отличном от германского языке, а также пьющего напиток
medos [77, с. 25]. Автор названного исследования думает при этом
о сарматах, засвидетельствованных в V в. на этих же территориях,
но мы раз и навсегда отклоним такую приблизительную атрибуцию,
потому что у сарматов-иранцев название напитка звучало бы как
madu-, а не medos. Равным образом, несмотря на упорное стремление
аргументировать неславянское происхождение глоссы sîvava в описании погребения Аттилы V в. на среднем Дунае у Иордана, как раз
славянская версия с чертами западнославянской фонетической эволюции - strava < *jbztrava - является наиболее правдоподобной, как
мы показываем в другом месте [87].
Но история славянских древностей, в том числе языковых, связанных со Средним Подунавьем, уходит в глубь времен. На это было обращено внимание в связи с терминами обработки металлов, металлургии, которые объединяли славян с иными древними индоевропейскими племенами, соседствовавшими с запада, - германцами,
кельтами и италиками. За прошедшие тысячелетия изменилось
очень многое - ареалы контактировавших этносов и даже их состав
(кельты, давшие так много европейской металлургии и культуре вообще, давно исчезли в Центральной Европе). Изменились и ареалы
некоторых слов из этой области; так, слав. *£ъ/т?ъ и *тоНъ распространились вместе с носителями славянских языков по Балканскому
полуострову и Восточной Европе. Но и они сохранили навсегда
связь с Центральной Европой, как о том говорят их исключительные терминологические соответствия в латинском языке. Что же
касается других важных и не менее древних и самобытных металлургических терминов - праслав. диалектн. *ëstëja 'отверстие печи',
*vygnb 'горн, кузница', *kladivo 'молот, молоток', то они до сих пор
так и остались, так сказать, в "придунайских" славянских языках 1 ,
не распространившись даже в польских землях, не говоря уж о восточнославянских. Эти важные архаичные кузнечные термины наиболее полно символизируют принадлежность к центральноевропейскому культурному району, если иметь в виду, в первую очередь,
близость этих славянских слов и соответствующих германских, латинских и кельтских слов. Связи этих слов столь древни и своеобразны, с чертами собственного давнего развития, что необходимо отметить незаимствованный характер славянских форм [89]. В дальнейших исследованиях было уделено внимание этому тезису нашей книги о ранней ориентации славян на Центральную Европу, при незначительности древних терминологических связей славян с балтами
[90; 26, с. 27]. Сторонники тесных балто-славянских языковых отношений иногда, правда, находили эти наши положения "странными",
но я не думаю, что это серьезно повлияло на убедительность самих
1
Существенные дополнения о распространении *ѵудпь в болгарском и македонском, включая ср.-болг. выгнии 'кузница' в Скитском патерике XIII в., см. [881.
89
положений. Следует иметь в виду мощное культурное основание, на
котором зиждется кратко охарактеризованная выше славянская
терминология обработки металлов и связанная с ней лексика других
индоевропейских языков Центральной Европы. Археологи-исследователи европейского бронзового века специально указывают: "Не
следует забывать значение европейской металлургии при сравнении
с данными с Ближнего и Среднего Востока; на Ближнем Востоке
есть все: медь, олово и золото..., но их обработка не была ни в коем
случае более ранней, чем на европейском континенте" [31, с. 8].
М. Гимбутас подошла, естественно, к этим культурно-историческим
данным с позиции своей теории о цивилизованной доиндоевропеиской Древней Европе, "курганизированной" позднее индоевропейскими кочевниками. Оставив в стороне эту атрибуцию древнеевропейской цивилизации, возьмем у Гимбутас лишь карту "древнеевропейской металлургической провинции" [33, с. 34, рис. 9], представляющую интерес в любом случае. Мне показалось полезным завершить эту часть рассуждений совмещенной картой, на которую последовательно положены контуры "древнеевропейской металлургической провинции" (Гимбутас, 1982), зоны концентрации древних
индоевропейских гидронимов (Удольф, 1981) и мой центральноевропейский культурный район (Трубачев, 1966). Чтобы не усугублять
схематизм, не проведены лишь линии векторов, но их каждый может провести мысленно, как предложено выше. Здесь также совмещен (и тоже сознательно) наш вариант ответа на вопрос о центрах
индоевропейского и праславянского ареалов 2 .
Локализация центральной или значительной части древнего индоевропейского ареала в придунайских районах не нова, имеет свою
значительную традицию, на которой нет возможности останавливаться. Можно сказать, что она выдержала испытание временем.
К ней постоянно обращаются, споря с более новыми теориями, см.
[44, с. 12; 91, 92].
Традиция обитания славян на Среднем Дунае, видимо, не прерывалась никогда. Об этом может косвенно свидетельствовать немаловажное указание, что "продвижение славян к берегам Дуная и освоение ими огромной цветущей долины дунайского левобережья" прошло "незаметно для глаза историка" [93].
В исследованиях В.Т. Коломиец о славянских названиях рыб [94,
95] постоянно звучит тема раннего проживания славян и других индоевропейцев в южной части Центральной Европы, ср. хотя бы
факт знакомства с форелью и обозначение ее производными от праслав. *pbstt~b 'пестрый' практически во всех славянских языках.
2
П о л ь з у ю с ь случаем, чтобы отметить выступление A.B. Десницкой в поддержку моей идеи концентричности расположения праиндоевропейского и праславянского ареалов в Подунавье (при обсуждении м о е г о доклада на IX Международном с ъ е з де славистов в Киеве).
90
Карта 5. I - "древнеевропейская металлургическая провинция" (Gimbutas
1982); II - концентрация в Прибалтике (1), "северо-западном блоке" (2) и
Италии (3) (Udolph 1981); III - центральноевропейский культурный район
(Трубачев 1966)
Поиски паннонскославянских и дакославянских остатков языка,
хотя и затрудняются в высокой степени спецификой венгерского
языка и другими трудностями, очевидно, не должны прерываться и
могут принести определенный результат, ср. личное имя собственное Bichor (Паннония, 1086 г.), сюда же название гор Бихар (венг.
Bihar, рум. Bihor) в Трансильвании, а также некоторые соответствия
в южнославянской ономастике*, при полном отсутствии продолжений апеллативного праслав. *Ьухогъ, реконструируемого на основании этих данных суффиксального производного от *byti 4 быть',
ср. польск. znachor 'знахарь', белорусск. жыхар 'житель'; ср. [96];
дославянский субстрат предполагает [97].
Еще двадцать лет тому назад Георгиев указывал на соседство
праславянского языка с дакским (у Георгиева - дакийский, дакомизийский), распространенным в Восточной Венгрии и Румынии [98].
Археологи констатируют около начала нашей эры даже дакскую
экспансию в Среднем Подунавье [99]. Древнее соседство не могло
обойтись без языковых, изоглоссных и других связей. Выше мы кос* Ср., впрочем, т а к ж е среди ономастических реликтов древнего славянского З а -
пада: Bichore, Bichure (XIII в.) < *Bychoriy ср. еще чеш. Bychori, польск. Bychorz. См.:
Trautmann R. Die Elb- und Ostseeslavischcn Ortsnamen. T. 1 (= Abhandlungen der
Deutschen Akademie der Wissenschaften zu Berlin. Philos.-historische Klasse. Jg. 1947,
Nr. 4). B. 1948. S. 106.
91
нулись одной из языковых daco-slavica - общей стадиальной изоглоссы с (ts) < к. К концепции центральноиндоевропейского, дунайского
положения праславянского возможны, таким образом, подходы и с
этой стороны. Вообще существует вероятие весьма большой близости славянского и древних индоевропейских языков Балкан, проявившейся, как полагают, в полной славянизации автохтонного балканского населения [100]. Поиски на этом пути надо продолжать, и
нас ждут, возможно, новые находки. Например, довольно убедительно показано, что старое название лесистого острова Лесбос "Ισσα - происходит из *id-sa < и.-е. *uidhu 'дерево', 'лес', 'лесистая
гора', ср. в соседней (фракийской) Троаде гора по имени "Ιδη, см.
[101], с дальнейшими ссылками на работы JI.A. Гиндина. Однако
случайно ли при этом остров Исса носит еще и "новое" название
Λέσβος, Лесбос? Или мы вправе предположить здесь особое, тоже
негреческое, индоевропейское название *lêsuosy *lësouos с той же
внутренней формой 'лесной', что и "Ισσα (выше), идущее с индоевропейских Балкан и удивительно напоминающее праслав. *lësovъі
Ср. равнооформленный топоним Berzovia с территории античной
Дакии и праслав. *berzovb 'березовый'.
В этой связи стоит упомянуть о прослеженной В. А. Городцовым
народной орнаментальной композиции (женщина между двумя всадниками), общей для дакских свинцовых табличек и для русских вышивок [102]. Естественно, что, этимологизируя в пограничье, иногда
приходишь к выводу о необходимости пересмотреть свои предыдущие толкования в пользу другого языка и этноса. Я имею в виду свое
предположение [4, с. 8-9]** о происхождении плиниевской глоссы
Morimarusa 'mortuum mare' в конечном счете из ранне-праславянского выражения с тем же значением 'мертвое, умершее море', о разливах в Потисье. Теперь я думаю, что это, скорее, был остаток дакского языка, ареал которого входил и в Восточную Венгрию, бассейн Тисы. Дакский язык, видимо, располагал также причастиями
прошедшего времени на -ues, -uos, -us (-marusa 'умершее, - а я ' ) подобно индоиранским, греческому, балтийским и славянским. В атрибуции плиниевского Morimarusa дакскому языку нас укрепляет довольно вероятная морфологическая параллель дакского топонима
Sarmizegetusa (Птолемей), столица Дакии, древний город в Южных
Карпатах. Название Sarmizegetusa не получило удовлетворительного объяснения (ср. попытку прочесть его как 'город с частоколом'
[103]). Можно попытаться истолковать Sarmizegetusa как выражение, значившее что-то вроде 'горячий источник', с постпозицией
определения (как и в Morimarusal), причем первый компонент к апеллативно-гидронимическому serm-lsarm- 'поток', известному
в балканскоиндоевропейских языках, а второй - причастие действ,
прош. на -us- от глагола с корнем zeg- < *dieg- < *deg- 'жечь'. В Сар** См. также выше, с. 44.
92
мизегетусе, которая была не только царской столицей, но и религиозным центром со святилищами, обнаружены остатки канала, который подводил из близкого источника воду, использовавшуюся при
священнодействиях [104]. В деталях близко этимологизирует
Sarmizegetusa Шаль [105] - через сравнение с эпиграфическим именем Salmo-deg-ikos (Истрия) 'солевар' (?), откуда якобы Sarmizegetusa 'солеварный канал', но сомнительность формальных деталей
довершает культурноисторическая и социолингвистическая сомнительность целого: у нас нет данных о солеварении в Сармизегетусе,
но достоверно известны там культовый центр, храмы, вероятно и
культовое назначение источника.
СОЦИОЛИНГВИСТИКА
И ЭТНОЛИНГВИСТИКА ЭТНОГЕНЕЗА
И в малых этюдах и в больших работах по лингвоэтногенезу
должна совершенствоваться социолингвистическая и этнолингвистическая мысль, которая нередко в действительности сильно отстает от формального анализа, отчего последний может получать неверное направление и осмысление. Так, все еще недостаточно учитываются особенности и потребности древнего этнического самосознания, для которого главное - идентификация по принципу "мы" "они" [106, passim], тогда как развитое самообозначение отнюдь не
принадлежит к числу наиболее ранних потребностей 3 . В последнее
время в целом возобладала этимологическая концепция самоназвания *slovëne 'славяне' как первоначально означавшего 'ясно говорящие' [108, 109]. Думается, что она более адекватно отражает древнее этническое самоназвание с его первостепенной актуальностью
самоидентификации по принципу "мы" - "они", поэтому другая попытка, исходящая от историка Восточной Европы Г. Шрамма, с осмыслением *slovë?ie как *Sloven(t)-n- от *SlovQta 'Днепр', т.е. 'днепряне' [110], не может встретить нашего сочувствия ни с формальной
стороны, ни со стороны этнолингвистической, чем, видимо, и вызвано то, что Шрамм до сего времени, к его огорчению, не получил положительного отклика (Widerhall). Все исследователи интуитивно
понимают, что название *slovëne не было изначальным 4 ; значит,
был период времени, когда этого названия у славян не было. Что же
было тогда? Эта пустота вместо этнического самоназвания у славян
3
П о э т о м у выглядит поспешным утверждение теоретика-этнографа: "Нет и не
б ы л о ни племени, ни народности, ни нации, ни национальности, у которых бы о н о
(самоназвание. - О.Т.) отсутствовало" (см. [107]).
4
Хотя, очевидно, не все понимают правильно природу этого явления и его распространения, ср. объяснение искусственным насаждением и распространением названия о д н о г о племенного с о ю з а - скяивен, славян - как о б щ е г о наименования всех
родственных этносов "не в п о с л е д н ю ю очередь благодаря византийской историографии", см. [111].
93
действует на исследователей угнетающе, и они - в убеждении, что в
этой функции должно было быть что-то еще более древнее - продолжают свои поиски и приходят, например, к тому, что древнейшим именем славян было Veneti/Venedi [112]. Примерно такой же
точки зрения придерживаются В. Георгиев и И. Дуриданов (выступление на IX Международном съезде славистов). В такой форме это
утверждение, конечно, неверно, а верно лишь то, что, как известно,
имя венетов-венедов было вторично перенесено на славян главным
образом их западными соседями после того, как славяне заполнили
"этническую пустоту", оставшуюся после ухода венетов, бывших
прежде к востоку от германцев (содержащееся, далее, в статье Голомба отождествление имени венетов и вятичей, наконец, попытка
подвести под и.-е. *uenet- понятие "воин" в духе трехчастной социальной структуры индоевропейцев по Бенвенисту-Дюмезилю - все
это, скорее, сомнительно).
Один из центральноевропейских этносов, лишь значительно
позже усвоивший самоназвание *slovêne, говорил на языке (или
группе диалектов), архаичность которого (правда, весьма специфическая, поскольку она представляет собой сочетание продвинутости, т.е. центральности, славянской языковой эволюции со специфически славянским - преобразованным архаизмом) и в наше время
вызывает удивление, в том числе и у неславистов: "Так, можно с
полным правом удивляться по поводу того, как, несмотря на раннюю письменную фиксацию ст.-слав. лЪвъ "левый", русск. левый до
наших дней не обнаруживает ни малейших признаков забвения, тогда как его латинский родственник, а именно laeuus, полностью угас
в старой романской речи" [113]5.
И последнее - и главное, что упорно забывают, когда говорят в
новейших исследованиях о едином и неразделенном праиндоевропейском или даже общеиндоевропейском языке: праиндоевропейский с самогоначала был группой диалектов, точно так же с самого
начала был группой диалектов и праславянский язык. Это имеет методологическое значение для правильных представлений о праязыковом словаре, лексике, ибо "весь праиндоевропейский лексический
фонд не мог возникнуть в одном и том же месте в одно и то же время" (В. Пизани) [цит. по 114]. Важный, как кажется, вывод отсюда это то, что, скажем, праславянский словарный состав в силу своей
естественной полидиалектности не мог и не должен был быть достоянием одного (индивидуального) праславянского языкового сознания. Надо исходить из с о б и р а т е л ь н о г о характера носителя
праиндоевропейского, праславянского, как, впрочем, и любого другого лексического фонда.
5
Архаичность слав. *1ёѵі> едва ли удачно объясняется в духе новой концепции
италийского проникновения, см. [84, с. 73].
94
ЛИТЕРАТУРА
60. Барроу Т. Санскрит. М., 1976. С. 18.
61. Shields К. Jr. A new look at the centum/satem isogloss // KZ. 1981. 95.
62. Трубачев О.Н. Лексикография и этимология // Славянское языкознание. VII Международный съезд славистов: Доклады советской делегации. М., 1973. С. 305 и сл.
63. Solta G.R. Einführung in die Balkanlinguistik mit besonderer Berücksichtigung
des Substrats und des Balkanlateins. Darmstadt, 1980. S. 41.
64. Rädulescu M.-M. Daco-Romanian-Baltic common lexical elements. PontoBaltica. 1981. 1. P. 71.
65. Mayer Η.Ε. Zur frühen Sonderstellung des Slavischen // ZfslPh. 1981. 42. S. 300
и сл.
66. Schmid W.P. Die Ausbildung der Sprachgemeinschaften in Osteuropa //
Handbuch der Geschichte Russlands. Hrsg. von Hellmann M. [et al.]. Bd. 1.
Lf. 2. Stuttgart, 1978. S. 106.
67. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд / Под ред. Трубачева О.Н. М., 1983. Вып. 10. С. 188 и сл., s.v.
*konopja.
68. Kluge F. Aufgabe und Methode der etymologischen Forschung // Etymologie /
Hrsg. von Schmitt R. Darmstadt, 1977. S. 110.
69. Berneker E. Slavisches etymologisches Wörterbuch. Heidelberg, 1908 - .
70. Böhtlingk O. Sanskrit-Wörterbuch in kürzerer Fassung. Lf. 6. S. 197.
71. Абаев В.И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. М.;
Л., 1958.
72. Mayrhofer M. Kurzgefaßtes etymologisches Wörterbuch des Altindischen.
Heidelberg, 1956.
73. Курилович
Ε. О балто-славянском языковом единстве // Вопросы славянского языкознания. М., 1958. Вып. 3. С. 33.
74. Горнунг Б.В. Из предыстории образования общеславянского языкового
единства // V Международный съезд славистов: Доклады советской делегации. М., 1963. С. 74.
75. Milewski T. Archaizmy peryferyczne obszaru praslowiarïskiego// Sprawozdania
ζ posiedzeri komisji PAN, Oddzial w Krakowie, styczeii - czerwiec 1965.
Krakôw, 1966. S. 134-137.
76. Мартынов
B.B. Славянская и индоевропейская аккомодация. Минск,
1968, с. 27, 37, 62.
77. Kurnatowska Ζ. Slowiaiiszczyzna pofudniowa. Wroclaw etc., 1977.
78. Баран В.Д. Сложение славянской раннесредневековой культуры и проблема расселения славян // Славяне на Днестре и Дунае: Сб. научн. трудов. Киев, 1983. С. 45.
79. Приходнюк
О.М. К вопросу о присутствии антов в карпато-дунайских
землях / / Т а м же. С. 187.
80. Вакуленко Л.В. Поселение позднеримского времени у с. Сокол и некоторые вопросы славянского этногенеза // Там же. С. 179.
81. Bialekova D., Tirpdkovà A. Preukâzatel'nost pouZivania rimskych mier pri zhotovovani slovanskej keramiky I! Slovenskâ archeolôgia. 1983. XXXI - 1.
82. Udolph./. Gewässernamen der Ukraine und ihre Bedeutung für die Urheimat der
Slaven // Slavistische Studien zum IX. Internationalen Slavistenkongress in
Kiev 1983 / Hrsg. von Olesch R. Köln; Wien, 1983. S. 594.
95
83. Колосоѳская Ю.К. Паннония в І-ІІІ веках. M., 1973. С. 23.
84. Мартынов
В.В. Язык в пространстве и времени: К проблеме глоттогенеза славян. М., 1983. С. 70.
85. Трубачев О.Н. Рец. на кн.: Udolph J. Studien zu slavischen Gewässernamen
und Gewässerbezeichnungen. Ein Beitrag zur Frage nach der Urheimat der
Slaven. Heidelberg, 1979 // Этимология. 1980, M. 1982. С. 170 и сл.
86. Udolph J. Zur frühen Gliederung des Indogermanischen // IF. 1981. 86.
87. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд / П о д ред. Трубачева О.Н. М., 1983. Вып. 9. С. 81.
88. Rusek J. Srednbg. vygnii "ku2nia" // Македонски ja3HK. 1979. XXX. S. 225
и сл.
89. Трубачев О.Н. Ремесленная терминология в славянских языках. Этимология и опыт групповой реконструкции. М., 1966. С. 331 и сл., рис. 10
на с. 342.
90. Birnbaum H. The original homeland of the Slavs and the problem of early
Slavic linguistic contacts // The journal of Indo-European studies. 1973. 1.
P. 415.
91. Янюнайте M. Некоторые замечания о б индоевропейской прародине //
Baltistica. 1981, XVII (1). С. 66 и сл.
92. Горнунг Б.В. К вопросу о б образовании индоевропейской языковой
общности (Протоиндоевропейские компоненты или иноязычные субстраты?). М., 1964. С. 19.
93. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982.
С. 50.
94. Коломиец В.Т. Ихтиологическая номенклатура славянских языков как
источник для исследования межславянских этнических взаимоотношений. Киев, 1978. С. 8.
95. Коломиец В.Т. Происхождение общеславянских названий рыб. Киев,
1983. С. 138.
96. Smilauer V. Pûvod mistniho jména Bychory // Zpravodaj Mistopisné komise
CSAV. 1981. XXII, s. 359-360.
97. Schramm G. Eroberer und Eingesessene. Geographische Lehnnamen als
Zeugen der Geschichte Südosteuropas im ersten Jahrtausend n. Chr. Stuttgart.
1981. S. 207-208.
98. Георгиев В.И. Праславянский и индоевропейский языки // Славянская
филология. София, 1963. Т. III. С. 7.
99. Kuzmovd
К. NiZinné sidliskä ζ neskorej doby laténskej ν strednom
Podunajsku // Slovenskâ archeolôgia. 1980. XXVIII - 2. S. 334.
100. Илиевски П.X. Лексички реликти од стариот балкански]азичен ело] во
]ужнословенските ]азици // Реферати на македонските слависти за
IX Мегународен славистички конгрес во Киев. Ckonje, 1983. С. 12.
101. Яйленко В.П. ' Ί σ σ α - "лесистый" остров: к этимологии названия // Славянское и балканское языкознание. Проблемы языковых контактов.
М., 1983. С. 66 и сл.
102. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981. С. 472.
103. Homorodean M. Vechea vaträ a Sarmizegetusei în lumina toponimiei. ClujNapoca, 1980, p. 51.
104. Daicoviciu H. Dacii. Buc., 1972, p. 228, 230.
105. Schall H. Die Kelmis-Sprache. Eine antike Grund-Sprache im Bereich
Dakothrakisch: Baltoslawisch // Onoma. 1978. XXII (1-2). S. 306.
96
106. Mahapatra В.P. Ethnicity, identity and language // Indian linguistics. Journal
of the Linguistic society of India. 1980. 41. P. 61 и сл.
107. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М., 1983. С. 45.
108. Maker si.P. The ethnonym of the Slavs - Common Slavic *Slovène / / T h e journal of Indo-European studies. 1974. 2. P. 143 и сл.
109. Трубачев О.Н. Из исследований по праславянскому словообразованию: генезис модели на - ё п і п ъ , *-]апіпъ // Этимология. 1980. M., 1982.
С. 13.
110. Schramm G. - Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 30. Wiesbaden, 1982,
s. 264. - Ree.: Славянские древности. Этногенез. Материальная культура Древней Руси. Киев, 1980.
111. Havlik L.E. Pïemëna spoleCenskych formaci a etnogeneze Slovanû //
Ceskoslovenskâ slavistika. Pr., 1983, s. 158.
112. Golqb Z. Veneti/Venedi - the oldest name of the Slavs // The journal of IndoEuropean studies. 1975. 3. P. 321 и сл.
113. Malkiel Y. Semantic universals, lexical polarization, taboo. The Romance
domain of "left" and "right" revisited // Festschrift for O. Szemerényi. Ed. by
Brogyanyi B. Pt. II. Amsterdam, 1979. P. 514.
114. Лелеков Л.А. К новейшему решению индоевропейской проблемы //
В Д И . 1982. № 3 . С. 36.
ГЛАВА 5
САМОНАЗВАНИЕ И САМОСОЗНАНИЕ
При всем множестве вопросов, встающих перед языкознанием,
когда оно поднимает проблему этногенеза славян, главнейшие из
них, бесспорно, - те, которые интересуют не одних только языковедов, но и самую широкую общественность, имея в виду прежде всего сами славянские народы, для которых, для их нынешнего национального самосознания небезразлично, откуда - в глубокой древности - появились и кто такие первоначально были славяне.
И хотя все согласны в том, что эти вопросы из области истории
явления требуют ответов в историческом духе, все же случается, что
при этом картину исторической эволюции подменяют исторической
тавтологией, а реконструкцию отношений - неоправданной транспозицией, переносом нынешних отношений в исследуемое прошлое.
Тогда искомое - история явления - остается нераскрытым, поэтому,
как и прежде, важно различать между историзмом фактическим и
декларированным. Последовательный историзм помогает понять,
что многие самоочевидные современные явления не изначальны, но
занимают лишь свое место в исторической эволюции.
Так, привычное деление славян (и их языков) на восточных, западных и южных - лишь продукт длительной и непрямолинейной
перегруппировки более древних племен и их диалектов. Иордан
(VI в.) знает славян под тремя именами - венедов, склавен и антов, и
4. Трубачев О.Н.
97
некоторые современные ученые соблазнились совпадением этой
древней тройственности названий и современного тройственного
членения славянства [1]. Но на самом деле было иначе. Ни венеды,
ни анты не были никогда самоназваниями славян и первоначально
обозначали другие народы на славянских перифериях (венеды/венеты - на северо-западе, анты - на юго-востоке) и лишь вторично были перенесены на славян в языках третьих народов (венеды - в языках германцев, анты - в языках индоиранских этносов Юго-Востока)*. Другое дело - склавены Иордана (в византийской традиции склавины, современное русское славяне и т.д.), общее самоназвание
славянских племен и народов. Таким образом, большое значение
имеет проблематика древнего самоназвания (а через него и самосознания), проблематика в своей сущности лингвистическая.
О том, что в этой области остается преодолеть еще немало устоявшихся прямолинейных воззрений, мешающих правильному видению проблемы, уже говорилось в предшествующих главах. Сюда относится и пресловутое молчание о славянах античных источников. На
таких фактах и неправильном их истолковании возникали своеобразные научные мифы, - сначала миф о том, что, следовательно, славян
не было вообще в тогдашней Европе (против чего одним из первых
выступил П.И. Шафарик) или, по крайней мере, в поле зрения античной, греко-римской ойкумены. Дальнейшим научным мифом оказывается принимаемое отдельными этнологами и этнографами и по сей
день обязательное одновременное появление этноса и этнонима.
Здесь мы вступаем в область общих этноисторических категорий, которые затрагивают не одних только славян. Приходится настойчиво
напоминать, что этноним - категория историческая, как и сам этнос,
что появляется он не сразу, чему предшествует длительный период
относительно узкого этнического кругозора, когда народ, племя в
сущности себя никак не называют, прибегая к нарицательной самоидентификации 'мы', 'свои', 'наши', 'люди (вообще)'. Кстати, такая
идентификация очень удобна и применима как оппозитивная в случаях типа 'свои' - 'чужие'**. Что касается 'своих', то можно, как известно, привести ряд примеров, когда этнонимы обнаруживают именно
эту этимологическую внутреннюю форму: шведы (свей), швабы (свебы). Чужих, иноплеменных оказалось удобным и естественным обозначать как "невнятно бормочущих", а также - с некоторым преувеСоображения относительно того, что для готов-германцев описываемого
Иорданом времени (VI в.) связь между славянами-венедами и славянами-антами не
составляла тайны, ср. имя готского короля Винитария, этимологизируемое на германской языковой почве как 4 *потрошитель венедов' (при том, что король этот вошел в историю прежде всего как победитель антов), см. также: Трубачев
О.Н.
Germanica и Pseudo-Germanica в Северном Причерноморье // Этимология. 1986-1987.
М., 1989. С. 51.
** О глубокой древности и мировоззренческом статусе дихотомии 'свое'-'не
свое' см. довольно подробно у нас дальше, в части II и III.
98
личением - как "немых". Ясно в таком случае, что 'своих' объединяла в первую очередь взаимопонятность речи, откуда правильная и едва ли не самая старая этимология имени славяне - от слыть, слову/слыву в значении 'слышаться, быть понятным'. Только неучетом
излагаемых исторических и социолингвистических аспектов можно
извинить появление до недавнего времени этимологий имени всех
славян из первоначального 'жители влажных долин' [см. 2].
Такая этимология столь же неудачна, как и формально корректная и весьма популярная этимологизация Розвадовского - Будимира: * Slovene < 'жители по реке Slova'. Никакими балтийскими аналогиями, поисками гидронимов и апелляциями к поэтическому эпитету Днепра - Словутин - не удается сейчас оградить эти остроумные
версии от критики.
Знакомя однажды со своими соображениями на этот счет своих
коллег, я вдруг отчетливо уяснил, что с определенного момента эти
сюжеты воспринимаются как бы на веру - как результаты чересчур
глубинной реконструкции, этимологизации. Аудитория, состоящая
из лиц русской языковой и национальной принадлежности, воспринимает эту ситуацию слишком абстрактно, т.е. как бы не до конца,
поскольку на практике мы у себя не сталкиваемся со случаями существования народов без названий и с вынужденной идентификацией
'мы', 'свои', 'наши'. Когда меня попросили разъяснить на экзотических примерах, то, наверное, полагали, что подобная архаическая
стадия, если и сохранилась, то скорее где-нибудь у туземных племен
Центральной или Южной Америки. А между тем ("Не по што ходить в Перъсиду, а то дома Вавилонъ", как сказал протопоп Аввакум) достаточно внимательного взгляда на языковое и этническое
положение в нынешней Югославии, и перед нами, mutatis mutandis,
всплывает аналогичная ситуация с потенциальным отсутствием этнонима. Разумеется, там есть весьма древние этнонимы сербы и хорваты, но один и тот же - в принципе - язык у хорватов до сих пор
называется хорватский или сербский, у сербов - сербский или хорватский, до сих пор решающий дифференциальный признак между
обеими нациями - культурный (католик - синоним хорвата, православный - синоним серба), далее, на том же языке говорят магометане Боснии и Герцеговины, т.е. в духе культурных противопоставлений - ни сербы и ни хорваты, наконец, там же есть известный процент лиц (носителей сербохорватского языка), которые - ни то, ни
другое и ни третье ("neodredeni" - "неопределенные"). К чему приводит такое исключительно сложное положение? Оно приводит к стихийному возрождению практики архаической доэтнонимической
стадии, и в Югославии, стране развитых современных наций, приходится встречать обозначения типа "naS jezik" как в бытовой речи
("Kako lijepo govorite па naSem jeziku!"), так и в научной (ср. журнал
под названием "Наш je3HK"), чем как бы снимаются упомянутые
противоречия.
4*
99
ТИПОЛОГИЯ ЭТНОГЕНЕЗА:
БАЛТО-СЛАВЯНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ
Конечно, на историзм и свой вклад в Историю заявляет права
ряд общественных дисциплин, которые изучают соматического праславянина, праславянина - носителя культуры (культур), (пра)славянина - субъекта исторических анналов. Не повторяя здесь общих
мест об известном примате языкознания в вопросах происхождения
славян и вообще - в вопросах этногенеза, все же отметим, что этногенетическая метрика славянства восстановима прежде всего лингвистически. Лингвистически удается доказать, что славяне, образно
говоря, не "внуки" скифов и не "дети" (западных) балтов, поскольку
скифы были иранцами по языку, как это доказано достижениями
сравнительного языкознания еще в прошлом веке, а славяне представляют свою собственную эволюцию индоевропейского лингвистического типа, отличную от балтийской, как это показывают современные фронтальные исследования славянского и балтийского
словарного состава и словообразования, хотя бы по опыту подготовки нашего Этимологического словаря славянских языков (ср. об
этом в предыдущих главах1). Важен учет не только балто-славянских лексических схождений (иногда называют внушительную цифру - 1600 таких соответствий), но и многих десятков и сотен коренных различий такого рода между балтийским и славянским. Разный
инвентарь лексем для выражения одинаковых понятий, а подчас и
различие самих принципов номинации в балтийском и славянском
подтверждает правильность современного подхода, согласно которому словарные (и ономастические) данные весьма показательны
для исследования лингво- и этногенеза (противоположное мнение
сейчас можно встретить все реже и реже, так, на IX Международном
съезде славистов с выражением недооценки лексических изоглосс
для этногенетических исследований выступил, пожалуй, только
П. Ивич). Правда, в этой массе нелегко ориентироваться, тогда как
необходимо не только ориентироваться, но и найти объяснение фактам того и другого рода во времени и пространстве. Балто-славянские языковые и лексические отношения необходимо исследовать в
1
Е щ е одно и з л о ж е н и е ингредиентной теории см. в [4]. А в т о р - В.В. Мартынов утверждает, что в период д о установления отношений между западнобалтийским
субстратом и "италийским" (венетским?) суперстратом "трудно говорить о существовании славянского языка". Однако этому отрицанию б о л е е глубокой собственной
праславянской самобытности противоречит хотя бы выявление самим автором ряда
таких древних элементов славянской лексики (проникших и в словарь древнегерманских диалектов), которые (правда, автор не высказывает сам этого наблюдения) не
находят параллелей ни в балтийской, ни в италийской лексике. Ср. праслав. *.хѵа(ъ,
*sedbloy *skopb 'баран, овца', *skoti>, если держаться в основном списка
Мартынова. Стоит обратить внимание и на культурную значимость ряда перечисленных слов.
100
ареальном плане, хотя для отдаленных эпох это очень трудно. Однако важно реальное допущение, что феномен родства и исконно родственного соответствия может оказаться потенциальным ранним заимствованием из одного близкого контактирующего диалекта в другой диалект. Большая близость балтийского и славянского не случайна, ее причина (одна из причин) коренится в давнем ареальном
соседстве обоих, по крайней мере - с железного века, ср. прежде всего название железа, общее у славян и балтов, чем мы еще займемся
в дальнейшем. Но, во-первых, при столь длительном соседстве
(можно сказать, рекордном по длительности на фоне других эпизодов славянско-индоевропейских отношений), благоприятствовавшем сближению, эта близость могла бы быть даже большей, если
бы тому не препятствовала исходная самобытность контактирующих языков. Во-вторых, именно большая ареальная и контактная
близость тех и других языков как раз оборачивается помехой для
суждений о генезисе явлений в смысле затруднительности разграничения исконного родства от вторичного (заимствованного) происхождения.
Поэтому, при всем богатстве темы балто-славянских отношений, балто-славянский случай явно проигрывает в смысле чистоты
по причине означенных помех, если нас заинтересует т и п о л о г и я э т н о г е н е з а как путь к раскрытию неуникальности славянской языковой и этнической эволюции и динамики ввиду неконтролируемости и сомнительности всякой уникальности как таковой.
ТИПОЛОГИЯ ЭТНОГЕНЕЗА:
ГЕРМАНО-СЛАВЯНСКИЕ АНАЛОГИИ
Более доказательными (и более чистыми) являются относительно более свободные аналогии, например, германо-славянские
параллели, к которым мы намерены обратиться тем более, что
предмет исследован в этом плане еще совершенно недостаточно. Этнокультурный и языковой планы при этом переплетаются.
Следы древних германцев в северной части Германии, а также в
Дании (территории, обычно принимаемые за их прародину) обнаруживаются четко не сразу, о них считают возможным говорить
лишь с появлением ясторфской культуры середины I тыс. до н.э.
Однако при этом разумно считается, что появление четких культурных признаков само по себе еще не означает никакого terminus
post quem, поэтому археологи отказываются от попыток датировать появление германского этноса в пользу признания идеи непрерывности развития местной культуры начиная с бронзового
века.
Славянские археологи, ретроспективно изучающие эволюцию
славянской культуры, сходятся как будто на том, что четкие славянские этнические признаки прослеживаются только с пражской
101
культуры середины I тыс. н.э. Истоки этой культуры пока неясны,
и в целом в славяноведении еще не получили должного развития
представления о культурной непрерывности. Однако типологические соображения (приведенная выше германская аналогия) подсказывают нам элементарную неприемлемость стремлений датировать также появление славянского этноса. В предыдущих главах
мы уже высказывали сомнения в возможности определять абсолютные хронологические даты в этом вопросе; и ранние, и тем более - поздние даты такого рода не заслуживают доверия, поскольку, помимо общего неправдоподобия, опираются на случайные показания. В принципе случайный факт последнего упоминания племенного имени антов в первых годах VII в. н.э. еще не дает никакого основания для того, чтобы датировать точно этим временем,
как это делал покойный историк В.Д. Королюк, не только распространение имени склавен (славян) на всех славян, но и "консолидацию" славянского этноса [5]. Для славян тоже все более очевидным становится вырастание из культур римского времени (как о
том говорят, в частности, археологические работы последних лет
[6]), железного века и более ранних, с локализацией этого процесса вблизи от центральной Европы. Методика абсолютных датировок, с точностью до года, вообще выглядит грубовато, будучи не
более как имитацией точного знания. Важно исходить из положения, что языковое и этническое развитие славян - это непрерывный процесс. Концепция непрерывности эволюции побуждает славистов пытливее изучать индоевропейскую проблему; она имеет
непосредственное отношение и к такому феномену, как глубина
этнической памяти, привлекающему сейчас внимание ученых
[ср. 7, passim].
ЭТНИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ
И ВОПРОС О ДРЕВНЕМ ДВУЯЗЫЧИИ
Дистанцию во времени и пространстве, которую дают нам типологические свободные германо-славянские аналогии, представляется иногда полезным - в духе сказанного выше - дополнить аспектом
их общего прошлого, отступив, так сказать, в глубь праиндоевропейской древности. Мы достаточно подробно для наших целей реферировали ранее одну из крайних индоевропейских теорий - теорию вторичной индоевропеизации Европы с Востока в V—III тыс. до
н.э., принадлежащую М. Гимбутас. Здесь остановимся только на одном аспекте - на том, что, согласно этой теории, носители индоевропейских диалектов пришли в "Древнюю Европу", имевшую иноязычное население. Проверяя эту теорию индоевропеизации якобы
неиндоевропейской Европы, мы вправе ожидать от языка (языков)
сохранения следов давней памяти естественного при этом двуязычия
102
(индоевропейско-доиндоевропейский билингвизм)2. Но оказывается, что таких следов нет, например, в германских языках. Пример с
германским тут не случаен, потому что к неиндоевропейскому субстрату уже пытались отнести и германское передвижение согласных, и ряд германских слов, не имеющих индоевропейской этимологии (3. Файст), но это не подтвердилось и объясняется, по-видимому,
прежде всего еще недостаточной исследованностью самой этимологии. Во всяком случае неиндоевропейская структура этимологически темных германских слов не доказана [9].
Некоторые пытаются, далее, представить древнеисландский
миф о войне между асами (Asir) и ванами (Ѵапіг) как "реминисценцию поглощения туземного населения в новом обществе, установленном в германском мире индоевропейскими завоевателями" [10,
с. 21]. Но и эта "первая война на свете" между асами и ванами слишком органически связана с собственно скандинавскими, германскими перестройками в мифологии, а, возможно, и в обществе, следовательно, видеть в асах древних внешних завоевателей у нас не больше оснований, чем у Снорри Стурлусона - выводить асов буквально
из созвучной Азии [11]. Вряд ли удачно поступают авторы, которые
склонны разгадывать следы упомянутого древнейшего двуязычия в
тех частях Эдды, где речь идет о разнящихся названиях предметов в
языке людей и языке богов [10, там же]. Ни о чем подобном эта богатая метафорами поэзия, по-видимому, не свидетельствует, сильно
напоминая похожую мифологизацию синонимов - тоже в языке богов и в языке людей - у Гомера. В конце концов, и автор используемой нами здесь специальной статьи с характерным названием "Двуязычие и смена языков в отражении некоторых из древнейших текстов на индоевропейских диалектах" тоже заключает: "...я сказал
бы, что в германском нет надежного свидетельства в пользу доисторического двуязычия!" [10, с. 22]. Еще менее вероятны следы упомянутого древнего индоевропейско-доиндоевропейского двуязычия в
славянских языках. Имеющие сюда отношение попытки В. Махека
вскрыть "праевропейский" слой дославянской лексики оказались
безуспешными, тем более, что в ряде случаев речь шла о словах,
2
Надо сказать, что теории первоначальной двуязычности (а также двуэтничности) занимают определенное место в проблематике и литературе этногенеза, ср. [8].
Справедливо считая предрассудком представление о б этнической однородности древнейших народов, автор этой - скорее архивной - публикации, изданной через тридцать с лишним лет после написания, постулирует (в целом голословно) наличие монгольского и тюркского суперстрата, племенной и военной верхушки, над покоренными славянами: к этому восточному суперстату он возводит и скандинавское племя русов "из бассейна реки Рось" (?), JT. Новак полагает даже, что б о л е е или менее значительные переселения славян были возможны только под командованием монгольской и тюркской правящей верхушки. В целом мы констатируем здесь возврат (в общетеоретическом плане) к теории Я. Пайскера, также постулировавшего эпоху
тюркского ига у древнейших славян, несмотря на то, что JI. Новак отмежевывается
от этой старой теории и ее "сомнительных аргументов лексического характера".
103
вполне удовлетворительно объясненных или объясняемых традиционным путем. Думается, что "праевропейские" этимологические
сближения явно не связанных друг с другом слов *ѵёіа и нем.
Schweige, *glogb и греч. κράταιγος вряд ли пережили своего автора.
Вывод отсюда может быть один: никаких следов древнего двуязычия нет и у славян.
Возможные ссылки при этом на забвение таких следов в языковой и этнической памяти не могут быть приняты. Не следует недооценивать ни глубину памяти языка и народной традиции, ни - соответственно - важности события (в данном случае - события, постулируемого теорией М. Гимбутас: покорения чужой страны, переселения в чужие земли). До нас дошла память этноса и языка об арийском разделе на иранцев и индоарийцев (не позднее II тыс. до н.э.).
Следы индоевропейско-неиндоевропейского общения возможны,
например на такой периферии, как Эгейское Средиземноморье, судя по неиндоевропейским догреческим элементам греческого словаря. Значительные события (крупнейшие войны, природные катаклизмы) помнятся чрезвычайно долго. Например, античные источники еще хранят память о прорыве морскими водами пролива Босфора (Боспора Фракийского), случившемся за 4-5 тыс. лет до н.э.
[см. 12]. Упомянутое гипотетическое древнейшее двуязычие было
бы не старше образования Босфора, и то обстоятельство, что оно не
оставило следов ни в языке, ни в древней традиции, делает приход
индоевропейцев в Европу откуда-то извне маловероятным.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПОИСКОВ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЕ
Мы все больше обращаемся к концепции центральноевропейского, среднедунайского ареала индоевропейцев и славян - как продолжения части древнеиндоевропейских племен. В свете того, что
известно о сложности именно индоевропейского этнического состава древней Центральной Европы, трудно согласиться с мнением, что
"Западная и Центральная Европа еще долго после гибели древнебалканских культур в IV тыс. до н.э. остается неиндоевропейской,
возможно, вплоть до II тыс. до н.э., когда начинается постепенное
распространение по Европе "древнеевропейских" диалектов - процесс "индоевропеизации" Европы" [13, с. 118]. Определенно индоевропейские носители фатьяновской культуры проникли не позднее
II тыс. до н.э. с территории Польши и других центральноевропейских районов в междуречье Оки и Волги [см. 14, 15] (через две с
лишним тысячи лет этим же, по-видимому, традиционным путем
прошли с Запада на Восток восточнославянские вятичи). Точно так
же, видимо, еще в бронзовый век переселились с Балканского п-ова
на Апеннинский индоевропейские племена иллирийцев-мессапов,
тоже как бы оставляя у себя в тылу среднедунайский центр Европы
(и их, очевидно, традиционный путь в точности повторили затем в
104
новое время их иллирийские соплеменники - албанские переселенцы в Южной Италии). Эти центробежные отселения из внутриевропейских регионов, правдоподобно датируемые II тыс. до н.э. и характеризуемые, к тому же, надежной индоевропейской атрибуцией
(а примеры такого рода и близкие по эпохе можно было бы умножить), наглядно опровергают мысль об "индоевропеизации" Европы лишь со II тыс. до н.э.
Неслучайно поколения индоевропеистов продолжают искать
начальную область формирования индоевропейских диалектов в
Центральной Европе. В предыдущих главах говорилось о теории
Боск-Жимперы о первоначальном индоевропейском группообразовании в районе нынешней Чехословакии. Из современных советских
(преимущественно археологических) работ можно указать сводки
В.А. Сафронова о первоначальном ареале индоевропейской прародины в зоне распространения культуры Лендьел от Карпат и Судет
на севере до Дуная на юге [16, с. 83; 17].
Из совершенно других - статистических посылок изучения лексической близости родственных языков исходит в. Маньчак, который помещает в междуречьях Одера, Вислы и Немана не только
прародины славян и балтов (в общем - в соответствии с положениями польской школы автохтонистов), но и прародину всех индоевропейцев, вместе взятых [18, с. 29], с чем, конечно, нам трудно согласиться, ср. аргументы, приводимые также далее и свидетельствующие о вторичном освоении как славянами, так и - до них - другими индоевропейцами пространств к северу от Судето-карпатской
гряды.
СРЕДНЕДУНАЙСКИЙ АРЕАЛ
Для нас одинаково важно и отсутствие памяти и ее наличие в
других случаях. В древнерусской "Повести временных лет" Нестора
написаны слова, которым навсегда суждено остаться краеугольным
камнем теории славянского этногенеза: "По мнозѣхъ же времянѣхъ
сѣли суть Словѣни по Дунаеви гдѣ есть нынѣ Угорьска земля и
Болгарьска". Эти слова, к которым мы обращаемся неоднократно,
слишком долго подвергались критике в новое и новейшее время со
стороны школы Нидерле и других направлений. Всячески оспаривали древность пребывания славян на Дунае и толковали на все лады
хотя бы этот знаменитый зачин по мнозЪхъ же времянЪхь ("а по
прошествии многих времен)", усматривая здесь указание то на предшествующую средневековую миграцию славян, то на целиком
книжные, библейские ассоциации. Суть же дела довольно проста.
Нестор был добрым христианином, и его слова, внесшие такую смуту в ученые умы, - это всего лишь верность традиционному библейскому рассказу (книга Бытия, гл. II) о Вавилонском столпотворении:
бог рассеял языки, после чего, действительно, разумно оказалось
105
предположить немалое время для того, чтобы славянам оказаться
на Дунае. Для нас важен не этот библейский фон, а действительная
история, отраженная у Нестора. То, что эта история была реальной,
поддается, несмотря на трудности, доказательству разными дисциплинами. Интересно привести здесь некоторые новые доводы современных историков, причем материалом для аргументации послужили те же исторические документы, которые Нидерле в свое время
привлекал для опровержения Нестора. Одно из первых мест принадлежит при этом анонимному автору "Космографии" предположительно VII в. - Равеннскому Анониму, который повествует о том,
что племя склавинов вышло из Скифии, которая помещается "в шестом часу ночи (т.е. севера)" (Sexta ut hora noctis Scytharum est patria,
unde Sclavinorum exorta est prosapia. Ravennatis Anonymi Cosmographia,
I, 11-12). Слишком прямолинейная идентификация наукой нового
времени оригинального деления Земли на часовые пояса у этого
анонимного автора и отнесение Скифии к северо-востоку Европы,
предложенные Нидерле, получили теперь вескую критическую
оценку в работе современного историка Я. Бачича [19], который
вскрыл зависимость этого Анонима от Иордана вообще ("Iordanus
sapientissimus cosmographus", Rav. An., там же) и в частности - в его
представлениях о Скифии. Иордан представлял северную часть ойкумены из двух частей - Германии и Скифии, которые встречались
у Мурсианского озера (в нынешней Хорватии); при этом по Иордану, самым западным народом Скифии были германцы-гепиды, жившие в долине Тисы, притока Дуная. Кроме того, Бачич обращает
внимание на дальнейший контекст самого Анонима, который помещает, далее, к востоку, "в седьмом часу ночи" сарматов и карпов,
причем о последних известно, что они были обитателями горных
карпатских склонов, обращенных к дунайскому бассейну. Все отмеченное делает вероятной не только по Нестору, но и по Равеннскому Анониму локализацию древних славян на Среднем Дунае. Бачич
привлекает также свидетельство такого раннего автора, как Псевдо-Цезарий (между IV и VII вв.), о славянах, живущих рядом с фисонитами на Дунае (Danubiani); фисониты - это балканские и дунайские христиане, прозвавшиеся по мифической райской реке Фисон,
метафорически отождествленной с Дунаем, и их соседство со славянами (именно соседство, а не подверженность набегам со стороны
отдаленных славян) было бы невозможно, если бы славяне обитали
к северу от Карпат [19, с. 153-154] [ср. и 20, с. 85].
Для реабилитации несторовского предания делается и уже сделано, таким образом, много, но, конечно, многое также предстоит
сделать, чтобы преодолеть этот бесплодный скептицизм. Порой аргументы приходится собирать по крохам, как, например, по вопросу о племенных названиях среднедунайских славян. Оспаривая дунайскую прародину славян, указывают, в частности, на то, что Нестор не назвал ни одного славянского племени на Дунае. Конечно,
106
жизнь славян на Дунае знала свои потрясения, они, подвергшись давлению со стороны волохов-кельтов, частично ушли на Вислу. Вероятно, эти славяне или их часть (возможно, уже в своем перемещенном состоянии, а быть может, и до перемещения) звались какое-то время дунайскими славянами - название, имеющееся у Нестора именно в эпизоде о нашествии волохов. Это название по большой реке могло поддерживаться окрестными народами, ср. и Δανούβιοι у Псевдо-Цезария, относящееся к фисонитам*, но, вполне вероятно, применимое и к склавенам. Из того, что еще дошло до нас
по этнонимии славян на Дунае, кроме дунайцев, дунайских славян,
можно назвать нарци: "Нарци еже суть словѣне". Повесть временных лет (Лавр, лет., л. 2 об.). Вполне вероятно, что так одно время
обозначалась часть славян Паннонии, возможно, в непосредственной близости к римской провинции Noricum, Норик (часть современной Австрии). Ясно, что это был первоначально кельтский
этноним Norici, зафиксированный у Полибия и Страбона [21]. Но
вряд ли справедливо, вместе с тем, было бы подозревать нашего
Нестора, назвавшего нарцев славянами, в каких-то политических
амбициях; можно поверить, что Нестор отразил традицию того времени, когда этот первоначально кельтский этноним действительно
был перенесен на славян. Вырисовывается вполне правдоподобная
картина некоего этнонимического (и лежащего в его основе этнического) расслоения и противопоставления: нарци "славяне западной Паннонии и Норика", вероятно, к западу от оз. Балатон и с Дунаем непосредственно не связанные, и славяне дунайские. Поскольку эти племенные названия впоследствии были забыты, свидетельства Повести временных лет и в этом вопросе трудно переоценить**.
Исследователи древней истории области Норик, территориаль* Caesarii sapientissimi ѵігі Dialogi quatuor //Patrologiae cursus completus. Series graeca. Accurante J.-P.Migne. T. XXXVIII. Lutetia Parisiorum, 1858. Col. 985: π ώ δ ' έ ν έ τ έ ρ ψ
τ μ ή μ α τ ι 0 ν τ ε ς οι Σ κ λ α υ η ν ο ί και Φ υ σ ο ν ΐ τ α ι , οί και Δ α ν ο ύ β ι ο ι π ρ ο σ α γ ο ρ ε υ ό μ ε ν ο ι . . .
** В о о б щ е , при всей своей мимолетности, дунайцы, дунайские славяне летописи Нестора п р о д о л ж а ю т традицию региональной этнической номинации, которой
трудно отказать в устойчивости, даже несмотря на скудные свидетельства, ср. выше
Δ α ν ο ύ β ι ο ι 'Danubiani, дунайцы', в "Диалогах" Псевдо-Цезария, предположительно
относимые к IV в. Сюда ж е мы отнесем, далее, Danaorum, род. мн. в памятнике IX в. так н а з ы в а е м о м Б а в а р с к о м г е о г р а ф е , вопреки п р е о б л а д а ю щ е й э м е н д а ц и и в
Danorum 'датчан'. В соответствии с этим начало э т о г о н е б о л ь ш о г о памятника нами
читается как: Descriptio civitatum et regionum ad septentrionalem plagam Danubii. Isti
sunt, qui propinquiores resident finibus Danaorum... 'Описание городов и областей по северному берегу Дуная. (Вот) те, которые сидят б л и ж е к пределам дунайцев'. - Обращает на себя внимание соседство и сопряженность Danubii и Danaorum, т о есть
'Дуная' и 'дунайцев', что труднее утверждать о "датчанах". И з л о ж е н и е идет в
Descriptio с севера на юг, при этом ориентация всякий раз - на Дунай, о чем говорит
и характер контекстного употребления слова fines 'пределы' (3 раза). Нами использовано издание: Hordk В., Trävniöek D. Descriptio civitatum ad septentrionalem plagam
Daubii // Rozpravy CSAV. RoCn. 66. Rada SV. SeS. 2. 1956.
107
но в значительной части совпадавшей с нынешней землей Нижняя
Австрия и некоторыми другими районами к югу, отмечают, что название Norici вначале принадлежало одному местному кельтскому
племени и явилось производным от местного названия Noreia или
вместе с последним - от имени богини Noreia. Вассальное в отношении Рима Норикское царство обладало в местных масштабах значительной силой и весом, следствием чего явилось распространение
племенного названия Norici на все население провинции Норик (было вытеснено, например, имя племени Taurisci). К началу новой эры
Норикское царство распространилось до оз. Балатон, захватив, таким образом, северо-западную Паннонию. Расширительное употребление этнонима Norici в такой, судя по свидетельствам специалистов, этнически смешанной зоне, какой был Норик, вмещавший
венетов, иллирийцев, позднее - кельтов [22], испытало тем самым
еще большую инфляцию, потому что оказалось с какого-то момента перенесено и на часть славянских племен (в западной Паннонии?).
Сигнал связи славянских нарцев с кельтскими нориками не случаен, но целиком созвучен эпизоду о волохах, занимавшему нас уже
ранее в настоящей работе. Если говорить о традиции этнической памяти (см. выше), то эпизод о волохах у Нестора внушает почтение
своей относительной давностью, потому что речь должна вестись
при этом о событиях еще I тыс. до н.э., причем в правильной лингвистической (этимологической) интерпретации несторовские волохи - это не римляне, не итальянцы и не соплеменники румын (молдаван), как чаще всего приходится читать в исторической литературе, опирающейся на поздние восточноевропейские значения слов
волохи, влахи, а кельты-вольки [23]. Между кельтами и славянами
было много различий - языковых, этнических, культурных. Еще одно существенное различие заключалось в том, что для кельтов Подунавье было ареной экспансии, а для славян это была своя земля.
Если античные авторы еще знают здесь (скорее в Норике, чем в
Паннонии) ряд кельтских названий племен и населенных мест, весьма богата античная латинская эпиграфика (с частыми вкраплениями
преимущественно кельтских собственных имен) прежде всего Норика, затем Паннонии, то потом эти традиции адекватного продолжения не имеют; слишком тонок и недолговечен был этот языковой и
этнический слой, стертый последующими наслоениями. Славянский
слой в ономастике Подунавья существенно отличался тем, что непрерывно наличествовал здесь с древних времен, несмотря на иноязычные наслоения разных эпох, а также несмотря на предубеждения интерпретаторов (достаточно сослаться при этом на разноречивые суждения вокруг названия паннонской реки Bustricius, известного начиная с Равеннского Анонима, которое то приписывают иллирийцам, то робко догадываются о его полной славянской принадлежности ввиду изобилия рек и речек с названием Быстрица во
108
всем славянском мире [24]3), и в общем никогда полностью не прерывался, вопреки самым неблагоприятным условиям. Освоенная
венграми вот уже более тысячи лет назад страна до сих пор имеет
все же в значительной степени славянскую реликтовую гидро- и топонимию, хотя по установившейся антишафариковской традиции
слависты нашего времени редко дерзают датировать славянские названия в Подунавье временем до "славянских миграций", ср. характерный в этом отношении тезис Яна Станислава: "Словаки сидят в
дунайской котловине самое позднее с начала VI в." [26].
Нам уже приходилось ранее [см. 27] приводить мнение югославского археолога Трбуховича о славянской принадлежности паннонцев I в н.э., описываемых Дионом Кассием. В литературе отмечается отличие явно кельтской ономастики надписей римского времени
в Норике от антропонимии эпиграфики, распространенной в большей части Паннонии [28]. Четкие прямые свидетельства о языке и
этносе паннонцев в источниках отсутствуют. Только у Тацита
(Germania) содержится упоминание о lingua Раппопіса 'паннонском
языке', на котором якобы говорило племя Osi [29, с. 59-60]. Исследователь древней истории Паннонии А. Мочи представил распространение языков и племен в Паннонии на карте, где западнее, а отчасти и восточнее оз. Балатон нанесен ареал кельтского языка и этнонимы Arabiates и Hercuniates, с юга - ареал иллирийского языка
(племена Ѵагсіапі, Colapiani, Oseriates, Comacates); опуская здесь менее существенный для нас юго-запад (Истрия, венетский язык) и
юго-восток с фракийским языком, обратим внимание на то, что исследователь оставил на карте непосредственные окрестности оз. Балатон как бы этнически незаполненными [29, с. 64, рис. 11].
Паннонцы характеризуются догосударственными особенностями социальной организации, чем, как думают, вызвано слабое и
позднее упоминание их на политической арене. Может показаться
не лишенным интереса, что черты их быта, которыми история обязана в основном Аппиану, напоминают нам то, что другие древние
авторы (Иордан, Псевдо-Маврикий) рассказывают о славянах отсутствие городов, племенное разновластие [29, с. 21, 27].
В связи с этим, а также с крайней скудостью языкового материала той эпохи (эпиграфика, надо думать, была здесь, как, впрочем, и
всюду, в руках культурно и политически преобладающих этносов,
т.е. в данном случае - римлян и кельтов) полезно вновь обратиться
к одной надписи II—III вв. нашей эры с территории Паннонии (точнее - из города Intercisa в Нижней Паннонии), которую в нашей литературе исследовал монографически О.В. Кудрявцев [30, с. 103 и
сл.]: DEo DoBRATI. EUTICES. SER(vus).DE(dit). Надпись латинская,
читается и переводится (уточнения - ниже) как: 'богу Добрату Евти3
"Bustricius, река в Паннонии, по древнеримским картам и дорожникам, из коих Гвидо Равеннский выписал э т о имя (Anonym. Rav. od. Gronov. P. 779)" [25].
109
хий раб воздал (посвятил)'. Надпись на барельефе, изображающем
бога на лошади [30, с. 57]. Кельтская этимология имени данного бога (из *dobrato-, *dubr-ato-l 'водяной, водный?', ср. кельт. *dubro'вода') маловероятна (автор ее и не рассматривает), поэтому можно
согласиться в общем с мнением Кудрявцева, что здесь представлено
образование от слав, dobrb 'добрый, хороший' в связи с наличием
(по Кудрявцеву - проникновением) в Паннонии II—III вв. славян.
В отличие от автора, мы полагаем, что Dobrat- отражает не славянскую форму с постпозитивным артиклем болгарского типа *добротъ (Кудрявцев приводит для сравнения ст.-слав. рабо-тъ, домо-тъ),
а праслав. *dobrotb, вариант на -/-основу к *dobrota, ср.западнославянские формы: чеш. диалектн. dobrof 'добро, благо', слвц. диалектн. dobrot' 'доброта, добро, благо', н.-луж. dobros 'доброта, добродушие, честность, годность', польск. dobroc 'доброта; хорошее качество, состояние' (ЭССЯ, вып. 5, с. 44). Сказанное согласуется и с
морфологическим наблюдением самого автора, что латинизированную форму им. пад. надо восстанавливать (по дат. пад. Dobrati) скорее как Dobrates или Dobratis. Последнее же вполне могло передавать праслав. *dobrotb или раннепраслав. *dâbrâtï-. Наконец, надпись
в целом, кажется, дает нам в руки то, что можно счесть глоссирующим контекстом. Имя раба - Eutices, т.е. греч. Ευτυχής, достаточно
распространенное в Римской империи и, видимо, понятное в своем
буквальном значении - 'счастливый', 'благополучный', образует неслучайно смысловую пару с именем божества Dobrates/Dobratis, т.е.
по-видимому, персонифицированное 'Благо, Добро'. Кем был этот
раб по происхождению, неизвестно, но оставленная им надпись говорит о той степени осведомленности и понимания им местного языка, которая позволила ему обратиться к туземному божеству как к
своему эпониму ('Благо' - 'благополучный').
Разумеется, следует продолжать изучение структуры и динамики славянской ономастики Венгрии и прилегающего чешско-словацкого Подунавья. Но уже по богатым собраниям материалов в монографии Станислава "Словацкий юг в средневековье" бросается в
глаза ее разнообразие, включающее различные славянские (не
только словацкие) словообразовательные типы и апеллативные
связи. Нам уже приходилось обращать внимание на то, что критика
древнего дунайского ареала славян ("донаучные воззрения" и т.п.)
все больше обнаруживает свои инерционные качества. Сейчас наука способна противопоставить оппонентам в данном вопросе вполне
зрелую и реалистическую концепцию, согласно которой от древнего ареала (топонимического, гидронимического) явления, вообще от центра распространения не следует ожидать ни яркого изобилия,
ни кучности чисто славянской ономастики, ни четкой продуктивности разных ее типов: и то, и другое характерно для зон экспансии.
Локализация древнего ареала славян в Венгрии, Словакии, Моравии
и некоторых прилегающих районах вовсе не влечет за собой утвер110
ждения, что там должна иметь место кучность однородных славянских географических названий; насколько нам известно, ее там нет,
а, взамен нее представлена та неяркая, как бы смазанная картина пестроты исходного славянского апеллативного и словообразовательного инвентаря, которой как раз и следовало ожидать в центре распространения языка и этноса. На фоне этой характеристики дунайскославянской ономастики и Северное Прикарпатье, и Великопольша, и - само собой разумеется - сгустки славянской гидронимии на
главных путях балканской миграции славян - все это периферийные
вспышки колонизационного происхождения. Сосуществование славян в Среднем Подунавье также с другими индоевропейскими этносами отнюдь не исключается предыдущими рассуждениями и нашим
положением о древности славянского ареала на Дунае. Ряд гидронимов, например в восточной части этого ареала, в бассейне Тисы, аллоэтничен (а, возможно, и в других местах, ср., например, определенно неславянское индоевропейское происхождение названия реки
Nitra в Западной Словакии). Само название реки Тиса, далее - название реки Темеиі обладают не славянскими, но явно индоевропейскими признаками происхождения, без четкой языковой характеристики, возможно даже, что они принадлежат к тому потенциально наддиалектному гидронимическому слою, который носит название
"древнеевропейской" гидронимии: *tlsä или *tlsjä 'спокойная' или
'просторная', 'прямая', *omisjä 'темная' (тот факт, что эти названия
характеризовали природные особенности объекта, позволяет отнести их к наиболее ранним из числа древнеевропейских гидронимов).
По-прежнему также оправданы поиски прямых следов и продолжений дакского языкового адстрата вроде уже идентифицированных нами ранее местных названий Morimarusa, Sarmizegetusa.
В этом
же ряду может быть поставлено название города и ручья Abrud
в Трансильвании, к юго-западу от Клужа: вероятно, из дак. *ара ritda
"aqua rubra". Цветообозначение связано, возможно, с золотоносностью, которую пытался осмыслить иначе - в связи с греч. δ β ρ υ ζ ο ν Г. Шрамм [31, с. 187], что неубедительно. Этому же автору принадлежит мысль о сохранении в Трансильвании еще в XI в. дакского населения [31, с. 160].
Примерную карту древнего славянского среднедунайского ареала очертить трудно, потому что у нас недостаточно данных относительно его границ, да их, видимо, и не было в современном понимании. Ср. весьма показательное мнение специалиста по аналогичному
вопросу: «Границы остроготской "империи" не могут быть определены по той причине, что она таковых не имела» [32]. Можно лишь
очень схематично попытаться изобразить этот ареал с древним
ядром в Среднем Подунавье и наиболее ранними иррадиациями на
Север и Северо-Восток. Ясно, что наша карта древнейшего славянства принципиально отличается от большинства современных карт
славянской прародины, помещающих эту прародину (начиная с Ни-
дерле) к северу от Карпат, с ее крайними вариантами - верхнеокским, средне-днепровским, припятско-полесским, висло-одерским,
включая компромиссный вариант Т. Лер-Сплавинского - от Одера
до Днепра. Думается, что только центральноевропейская, среднедунайская концепция праславянского ареала полнее соответствует
этимологически вскрываемым древним общениям с древними италиками, германцами, кельтами, иллирийцами.
ДАЛЬНЕЙШЕЕ О СРЕДНЕДУНАЙСКОМ ЦЕНТРЕ
ПРАСЛАВЯНСКИХ ФОНЕТИЧЕСКИХ ИННОВАЦИЙ
В предыдущей главе [см. также 33] было обращено внимание на
ценные наблюдения Т. Милевского о центре позднепраславянских
фонетических инноваций в Паннонии. В том же направлении ориентируют нас и разыскания других ученых по самостоятельным, хотя
и смежным (фонетическим) вопросам. Здесь уместно назвать работы И. Марвана над генезисом стяжения (контракции) в славянском,
в которых говорится о праславянской древности явления. И если
мнение автора о стяжении как одном из главных факторов разделения праславянского языка кажется преувеличенным и в принципе
едва ли удачным, то его главный вывод о том, что фокусом (географическим центром) явления была территория исторической Великой Моравии, т.е. чешские и примыкающие к ним говоры, интересен в плане наших поисков [см. 34, 35]. Современная научная критика с вниманием отнеслась к лингвогеографическому решению проблемы Марваном, а также к его хронологии явления, согласно которой "зарождение праславянского стяжения приходится на вторую
половину IX века" [36].
Не оставляя фонетического аспекта, мы вправе обратить внимание, далее, на то обстоятельство, что наша более южная локализация праславянского ареала позволяет лучше осмыслить природу некоторых схождений славянского и латинского, которые иначе пришлось бы в лучшем случае трактовать как чисто типологические.
Однако теперь имеются основания для более реального объяснения
этих схождений как ареальных. Я имею в виду близкое переходное
смягчение (палатализацию) задненебных, на что уже указывалось и
раньше, ср. [37, с. 112-113]: "На большей части народнолатинского
ареала велярные смычные к и g подверглись аффрикации перед передними гласными е и і, аналогичной так называемым палатализациям в славянском". Балканская латынь адриатического побережья
и позднейший далматинский не знали этого переходного смягчения,
как и архаичный в этом отношении сардинский4, в остальном ареальное распространение этого явления весьма очевидно, причем в
4
Ср. [38], впрочем, автор, похоже, недооценивает эти различия внутри романского ареала.
112
ряде случаев - под влиянием славянского, например в румынском
[37, с. 121]. Можно здесь напомнить, что подобные палатализации
"славянского типа" в принципе несвойственны для таких близкородственных языков, как балтийские, и их появление там (ср. палатализации задненебных в латышском) есть результат вторичного славянского (русского) влияния*.
Вообще, надо сказать, латынь, в том числе латынь народная, в
глазах одних (все реже) - конкретная и реальная благодаря наличию
письменности, а в глазах других (все чаще и чаще) - неосязаемая,
зыбкая, непознаваемая (В. Маньчак: «миф о "народной" латыни»),
спорная, как оказывается, по причине вскрываемого отсутствия
единства и однородности [см. 39, passim], - всемогущая латынь и ее
история, как подсказывает опыт последних десятилетий, не только
учит нас, славистов, но и сама могла бы обогатиться уроками праславянской диалектной сложности, чтобы с их помощью преодолеть
собственный кризис концепции стабильного древнего "языкамумии".
ТИПОЛОГИЯ ЭТНОГЕНЕЗА.
ГЕРМАНО-СЛАВЯНСКИЕ АНАЛОГИИ:
ПОДВИЖКА ЮГ СЕВЕР
Но вернемся к германо-славянским аналогиям. Эти аналогии позволяют понять динамику славянского ареала, иначе во многом неясную. Речь идет прежде всего о древней своеобразной подвижке
ареала Юг
