Annotation
В книге на основе обширного круга советских и иностранных документальных источников, периодики, мемуаров, исторических исследований рассказывается о том, как осуществлялась империалистическими державами Запада блокада Советской России с момента Октябрьской революции до весны 1921 г. и какие меры принимало для ее прорыва и ликвидации Советское правительство.
Книга рассчитана на широкий круг читателей.
ВВЕДЕНИЕ
ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
НАЦИОНАЛИЗАЦИЯ ВНЕШНЕЙ ТОРГОВЛИ
ПОПЫТКИ УСТАНОВЛЕНИЯ ТОРГОВЫХ СВЯЗЕЙ
УСТАНОВЛЕНИЕ
ПОИСКИ ПУТЕЙ ОБХОДА
УЖЕСТОЧЕНИЕ БЛОКАДЫ
КРАХ ОТКРЫТОЙ ПОЛИТИКИ
БОРЬБА ПРОТИВ СКРЫТОЙ БЛОКАДЫ.
ТОРГОВО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ БЛОКАДА 1920 г.
КРУШЕНИЕ ПОЛИТИКИ БЛОКАДЫ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ИЛЛЮСТРАЦИИ
INFO
comments
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
64
65
66
67
68
69
70
71
72
73
74
75
76
77
78
79
80
81
82
83
84
85
86
87
88
89
90
91
92
93
94
95
96
97
98
99
100
101
102
103
104
105
106
107
108
109
110
111
112
113
114
115
116
117
118
119
120
121
122
123
124
125
126
127
128
129
130
131
132
133
134
135
136
137
138
139
140
141
142
143
144
145
146
147
148
149
150
151
152
153
154
155
156
157
158
159
160
161
162
163
164
165
166
167
168
169
170
171
172
173
174
175
176
177
178
179
180
181
182
183
184
185
186
187
188
189
190
191
192
193
194
195
196
197
198
199
200
201
202
203
204
205
206
207
208
209
210
211
212
213
214
215
216
217
218
219
220
221
222
223
224
225
226
227
228
229
230
231
232
233
234
235
236
237
238
239
240
241
242
243
244
245
246
247
248
249
250
251
252
253
254
255
256
257
258
259
260
261
262
263
264
265
266
267
268
269
270
271
272
273
274
275
276
277
278
279
280
281
282
283
284
285
286
287
288
289
290
291
292
293
294
295
296
297
298
299
300
301
302
303
304
305
306
307
308
309
310
311
312
313
314
315
316
317
318
319
320
321
322
323
324
325
326
327
328
329
330
331
332
333
334
335
336
337
338
339
340
341
342
343
344
345
346
347
348
349
350
351
352
353
354
355
356
357
358
359
360
361
362
363
364
365
366
367
368
369
370
371
372
373
374
375
376
377
378
379
380
381
382
383
384
385
386
387
388
389
390
391
392
393
394
395
396
397
398
399
400
401
402
403
404
405
406
407
408
409
410
411
412
413
414
415
416
417
418
419
420
421
422
423
424
425
426
427
428
429
430
431
432
433
434
435
436
437
438
439
440
441
442
443
444
445
446
447
448
449
450
451
452
453
454
455
456
457
458
459
460
461
462
463
464
465
466
467
468
469
470
471
472
473
474
475
476
477
478
479
480
481
482
483
484
485
486
487
488
489
490
491
492
493
494
495
496
497
498
499
500
501
502
503
504
505
506
507
508
509
510
511
512
513
514
515
516
517
518
519
520
521
522
523
524
525
526
527
528
529
530
531
532
533
534
535
536
537
538
539
540
541
542
543
544
545
546
547
548
549
550
551
552
553
554
555
556
557
558
559
560
561
562
563
564
565
566
567
568
569
570
571
572
573
574
575
576
577
578
579
580
notes
1
В. А. Шишкин
АНТИСОВЕТСКАЯ БЛОКАДА
И ЕЕ КРУШЕНИЕ
*
Ответственный редактор
чл.-кор. АН СССР А. А. ФУРСЕНКО
Рецензенты:
д-р ист. наук О. Н. Татаров,
д-р ист. наук А. З. Ваксер
© Издательство «Наука», 1989 г.
ВВЕДЕНИЕ
Издавна добрососедские отношения и торговля соединяли народы, позволяли им лучше узнать друг друга, давали возможность общаться, обмениваться товарами и сырьем, чтобы получить те изделия или материалы, недостаток в которых испытывали одни и избыток которых имели другие. Такие отношения всегда способствовали упрочению мира между народами и государствами. Пословица: «Когда говорят пушки, молчит дипломатия» — всецело относится и к экономическому сотрудничеству различных стран. Во время войны между государствами всякие деловые связи прекращаются и народы несут дополнительные тяготы, остро ощущая нехватку мирных орудий труда, продовольствия, продуктов потребления.
Капиталистический строй внес в практику международных отношений антигуманный способ дополнения прямых военных действий или политического соперничества разнообразными формами торгового бойкота, эмбарго, экономической блокады и т. п. «В войне и в политике все средства хороши» — и вот уже в начале XIX в. буржуазная Франция объявляет так называемую континентальную или, иначе говоря, торговую блокаду Англии, направленную на уничтожение ее экономического превосходства в Европе. Всем союзным и подвластным Франции государствам запрещается вести торговлю, поддерживать почтовые и всякие другие отношения с Англией.
Возникновение в результате Великой Октябрьской революции первого в мире социалистического государства вызвало бешеную злобу империалистических держав Запада, приложивших все усилия, чтобы задушить Советскую власть. Как отмечается в Политическом докладе ЦК КПСС XXVII съезду партии, «капитализм встретил рождение социализма как «ошибку» истории, которая должна быть «исправлена». Исправлена во что бы то ни стало, любым способом, без оглядки на право и мораль: вооруженной интервенцией, экономической блокадой, подрывной деятельностью, санкциями и «наказаниями», отказом от какого бы то ни было сотрудничества».{1}
Одним из ярко выраженных, неприкрытых актов международного терроризма, который длительное время применяли против Советской России силы империалистической реакции, была военно-экономическая блокада РСФСР, организованная правящими кругами стран Запада в 1918–1919 гг. и использовавшаяся в скрытом виде или в иных проявлениях на протяжении 1920 и отчасти 1921 гг. Как и открытая вооруженная интервенция, блокада представляла собой вопиющее нарушение всех принципов и норм международного права, действовавшего в практике взаимоотношений между государствами.
Международное право к тому времени фиксировало определенными дипломатическими актами состояния войны, перемирия и мира: объявление войны, подписание договора о перемирии или мирного договора. Между тем антисоветская интервенция, исключавшая какие-либо отношения между капиталистическими странами и Советской Россией на основе соглашений о мире или перемирии, представляла собой акт вооруженного вмешательства во внутренние дела суверенного государства без объявления войны. И к военно-экономической блокаде полностью относятся слова В. И. Лепина, сказанные им в 1919 г. на VIII Всероссийской конференции РКП (б), о том, что империалистические правительства «вели войну против России самыми зверскими средствами, без малейшей тени законности».{2}
Блокада по своей сути являлась террористическим методом, дополнявшим вооруженную интервенцию и являвшимся ее составной частью. «Блокада, — писал В. И. Ленин, — была в самом деле главным, действительно прочным оружием в руках империалистов всего мира для задушения Советской России».{3} Она сочетала в себе средства военного и экономического давления на Советскую республику и была призвана не только содействовать решению «русского вопроса» вооруженным путем, но и представляла собой попытку ослабить, подорвать хозяйственную базу молодого пролетарского государства, а стало быть, и ускорить его разгром. Предельно ясно смысл военно-экономической блокады как составной части вооруженной интервенции, как одного из ее эффективных методов (если это определение можно применить к методам международного разбоя) охарактеризован в официальной публикации Общества содействия жертвам интервенции: «Разрыв официальных сношений и блокада вырывали Советскую республику из десятилетиями сложившегося хозяйственного и культурного общения с другими странами. Вместе с тем «союзники» не удовольствовались изоляцией России, не предоставили ей «вариться в собственном соку», а предприняли против нее активно-враждебные акты, посылая против нее свои войска и корабли, вооружая и финансируя русскую контрреволюцию, отторгая от Советской республики лучшие части ее территории, источники хлеба, сырья и топлива».{4} Отсюда со всей определенностью вытекает, что это была классово-враждебная, агрессивная по своей сути и террористическая по средствам и пренебрежению к существующим нормам международного права политика иностранного капитала против основ, устоев и принципов становящейся на ноги социалистической экономической системы хозяйства. Военно-экономическая блокада не только полностью соответствовала по своему характеру проводившейся одновременно вооруженной интервенции и дополняла ее, но и была явной попыткой покончить с социально-экономическим законодательством Советского государства, добиться ликвидации осуществленных Советской властью национализации промышленности, банков, монополии внешней торговли. Цель — восстановить в России частную собственность на орудия и средства производства ради получения возможности эксплуатации хозяйства страны иностранными предпринимателями на полуколониальной основе. И эта цель, по мнению правящих кругов империалистических держав, вполне оправдывала любые средства в борьбе с классовым противником, даже если они полностью противоречили провозглашенным и принятым самой буржуазией категориям и нормам права, морали, гуманизма.
Следует также отметить, что важным элементом военно-экономической блокады против Советской России с самого начала стала морская блокада, которая ревностно проводилась кораблями держав Антанты. И эти действия по сути дела представляли собой не что иное, как морское пиратство, противоречившее всем международно-правовым актам того времени. Со-гласно русской Декларации вооруженного нейтралитета 1780 г., Парижской морской декларации 1856 г, и Лондонской морской декларации 1909 г., объявлять и осуществлять морскую блокаду имели право только участники официально объявленной войны, тогда как вооруженная интервенция против Советской России не была таковой. Кроме того, как отмечает советский юрист А. С. Бахов, — «для того чтобы быть законной (в случае официально объявленной войны. — В. Ш.), эта блокада должна была являться действительной, то есть все время поддерживаться видимой всем проходящим судам военной силой, в противном случае блокада признавалась фиктивной, или «кабинетной», не порождающей права для объявивших ее государств останавливать суда нейтралов. Перехват же нейтральных судов при фиктивной блокаде считался незаконным и рассматривался в международном праве как пиратство».{5}
Морская блокада, которую проводили военные корабли держав Антанты против торговых судов Советского государства и судов нейтральных стран, была именно такой: она была введена без официального объявления войны и в отношении нейтралов имела отчетливо выраженный фиктивный, или «кабинетный», характер. Тем самым и с учетом этих обстоятельств военно-экономическая блокада в целом представляла собой нарушение международного права. Кроме того, накануне первой мировой войны Институтом международного права в Оксфорде было одобрено единогласно принятое руководство, которое носило название «Законы военно-морской войны, регулирующие отношения между воюющими сторонами». Статья 22 гласила: «Воюющая сторона не может устанавливать мины вдоль берега и гаваней противника, кроме как для военно-морских и военных целей. Ей запрещается устанавливать их там для того, чтобы установить или поддерживать торговую (экономическую) блокаду».{6}
Кроме военных и экономических целей империалистические круги Запада связывали с установлением блокады и задачу психологического, идеологического давления и воздействия на развитие политических событий внутри Советского государства. Буржуазная пропаганда капиталистических стран и пропагандистский аппарат интервентов на оккупированных иностранными войсками или захваченных белогвардейцами территориях России приложили немало усилий для обработки населения с помощью спекулятивной и лживой «теории контраста». Смысл ее состоял в том, чтобы при самой последовательной экономической блокаде территории, контролируемой Советской властью, одновременно оказывать небольшую, но зато широко рекламируемую помощь районам, занятым силами контрреволюции, подкармливать некоторые слои населения этих областей. Разумеется, это не мешало вместе с тем в качестве «компенсации» вывозить за бесценок сырьевые богатства оккупированных районов России.
Сжатая формулировка «теории контраста» дана в телеграмме премьер-министра Франции Ж. Клемансо от 21 декабря 1918 г.: «План действия союзников состоит в том, чтобы осуществить одновременно экономическое окружение большевиков и организацию порядка русскими элементами».{7} Эта «теория» довольно последовательно проводилась и на практике с целью идеологического обеспечения политики блокады и прикрытия ее варварского характера. Используя прекращение вследствие жесточайшей блокады поступления из-за границы в Россию продовольствия и товаров широкого потребления, интервенты широко прибегали к посулам и демагогии, чтобы возбудить антисоветские настроения среди населения и ослабить социальную базу Советской власти. Образчиком этой пропагандистской тактики может служить, например, декларация главнокомандующего союзными силами на Юге России генерала Бертелло, обнародованная в Севастополе весной 1919 г. «Мы, ваши союзники…, — говорилось в ней, — решили, что наши войска высадятся в Южной России, чтобы дать возможность благонамеренным жителям восстановить порядок. Окажите добрый прием союзникам. Они приходят к вам как друзья. Все державы Согласия идут вам навстречу, чтобы снабдить вас всем, в чем вы нуждаетесь, и чтобы дать вам, наконец, возможность свободно и не под угрозой злоумышленников решить, какую форму правления вы желаете иметь».{8}Одновременно находившаяся под контролем интервентов крымская печать подняла пропагандистскую шумиху о прибытии больших транспортов мануфактуры и других товаров для нужд населения, о вызванном этим снижении цен, изображая союзников как истинных и бескорыстных «спасителей» России.{9} Таким образом, военно-экономическая блокада Советской России, помимо прочего, использовалась и как фактор грубого политического давления реакционных кругов между-народного империализма на развитие событий в Рос-сии, что также являлось незаконным вмешательством в дела суверенного государства, или, иначе говоря, применением методов психологического терроризма, психологической войны против Советского государства.
Изучение документов и фактов, отражающих формирование и развитие политики военно-экономической блокады империалистических кругов по отношению к Советской России, позволяет утверждать следующее. Во-первых, она вводилась явочным порядком по существу как полувоенная мера и ее организаторы поначалу вообще даже не слишком стремились придать ей хотя бы какую-то видимость законности. Попытки хоть как-то обосновать ее правомерность и облечь в форму международно-договорного акта были предприняты лишь спустя год после того, как эта политика вступила в силу, и были вызваны не тем, что действительно появились юридические или моральные основания для уже официального провозглашения политики блокады, а тем, что эта политика оказалась несостоятельной и в правовом, и в политическому в нравственном отношении. Чтобы ее продолжать, нужно было связать по рукам и ногам международно-правовым актом ее вольных или невольных участников и тем более те страны, где особенно остро ощущалось недовольство блокадой Советской России. Во-вторых, ответственность за организацию военно-экономической блокады Советского государства, продолженной в иных формах в 1920–1921 гг., несут правящие круги всех крупнейших империалистических держав, независимо от того, действовали ли они прямолинейно и открыто, как это делали правительства Англии и Франции, или же проявляли закулисную активность, что было свойственно американской администрации В. Вильсона.
Автор предлагаемой читателю книги поставил своей задачей в популярной форме рассказать о том, как была организована и проводилась империалистическими державами Запада политика военно-экономической блокады Советской России, какие меры принимало для ее прорыва и ликвидации ее последствий Советское правительство, каковы были главные причины и факторы, которые привели к полному провалу попыток задушить молодое пролетарское государство этим варварским методом.
Кроме того, автор стремился показать, что в неимоверно трудные первые годы существования Советского государства, в борьбе с империалистической блокадой и дипломатической изоляцией, закладывались основные принципы советской внешнеэкономической политики, разработанные В. И, Лениным. Под его руководством накапливался первый нелегкий опыт торговых отношений с буржуазными странами, выявлялась их роль для развития народного хозяйства Советской России и упрочения ее позиций на международной арене. Этот опыт всецело учитывается и в современных условиях развития нашей страны. Внешнеэкономические связи СССР рассматриваются ныне нашей партией как одно из важных направлений международной деятельности Советского государства. Борьба за равноправное, справедливое экономическое сотрудничество с другими странами, которое не только укрепляет и расширяет материальную базу политики мирного сосуществования, но и отвечает основным тенденциям международного разделения труда, является развитием ленинских принципов и традиций в этой области.{10}
ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
И «МОЛЧАЛИВЫЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РАЗРЫВ»
Чтобы лучше понять, с чем же пришла в мировое сообщество после победоносной Октябрьской революции Советская Россия, что она предлагала ему и чем ответили ей бывшие союзники по войне, следует пристальнее вглядеться в ситуацию того времени, оценить первые шаги молодого пролетарского государства на международной арене.
Вечер 26 октября (8 ноября) 1917 г. Белоколонный актовый зал Смольного — штаба победившей Великой Октябрьской социалистической революции — до отказа забит делегатами II Всероссийского съезда Советов. «Пространство между колоннами, — вспоминает известный американский журналист Джон Рид, очевидец этого исторического события, — уставлено рядами кресел, всего их около тысячи… Всюду вокруг: между колоннами, на подоконниках, на каждой ступеньке, ведущей на сцену, да и на краю самой сцены — публика… состоящая из простых рабочих, простых крестьян и простых солдат. Кое-где в публике щетинятся штыки. Измученные красногвардейцы, опоясанные патронными лентами, сидят на полу у колонн… Воздух сизый от табачного дыма и дыхания. Сквозь эту сизую завесу сотни лиц смотрят на сцену, в глубине которой собраны красные знамена с золотыми надписями».{11}
На трибуне вождь революции — В. И. Ленин, выступивший с докладом о мире. После этого доклада развернулись прения по проекту Декрета о мире. Всеобщую поддержку и одобрение делегатов получил первый международный акт социалистического государства — Декрет о мире, провозгласивший основные принципы советской внешней политики, в том числе принцип мирного сосуществования государств с различным социальным строем. Не все из собравшихся на съезд тогда сознавали, что отношения с капиталистическими странами требуют гибкости, проявления готовности рассмотреть встречные условия мира, если таковые последуют со стороны буржуазных правительств. Выступивший в дискуссии меньшевик-интернационалист А. Д. Еремеев заявил, что Декрет о мире следует одобрить, но «с одним условием: если будут выброшены слова о том, что мы будем рассматривать всякие условия мира. Это не должно быть, так как могут подумать, что мы слабы, что мы боимся. Наше требование о мире без аннексий и контрибуций, — заключил оратор, — должно быть ультимативным».{12} В своем заключительном слове В. И. Ленин специально остановился на высказывании А. Д. Еремеева, отметив, что нельзя решать международные вопросы, проявляя неуступчивость во всем, не желая идти на компромиссы даже в малом. При этом он вполне определенно заявил о готовности Советского правительства в переговорах о демократическом мире с правительствами капиталистических стран сохранить те положения договоров и соглашений с ними, заключенных до революции, которые предусматривали равноправные хозяйственные связи. «Среди таких соглашений, — отмечал В. И. Ленин, — они помещали и экономические соглашения и разные другие пункты о добрососедских отношениях… Мы отвергаем все пункты о грабежах и насилиях, но все пункты, где заключены условия добрососедские и соглашения экономические, мы радушно примем, мы их не можем отвергать».{13}
Великая Октябрьская социалистическая революция провозгласила появление первого в мире государства диктатуры пролетариата, которое приступило к созданию нового общественного строя. Наряду со сложнейшими задачами защиты завоеваний революции и внутреннего строительства перед Советской Россией встали не менее трудные проблемы международного характера. «С самого начала Октябрьской революции, — говорил В. И. Ленин на VI съезде Советов, — вопрос о внешней политике и международных отношениях встал перед нами как самый главный вопрос»,{14} Молодому пролетарскому государству приходилось с первых же шагов своего существования вырабатывать линию действий по отношению к капиталистическим странам, в том числе и в торгово-экономической области.
Как известно, теория неравномерного экономического и политического развития капиталистических стран в эпоху империализма и учение о победе социализма первоначально в одной стране, разработанное В. И. Лениным в годы первой мировой войны, вполне определенно предусматривали известный период совместного существования государств с различным социальным строем.{15} Эти положения В. И. Ленина и послужили основой для выдвижения уже в первых же внешнеполитических актах Советского правительства, и прежде всего в Декрете о мире, принципа мирного сосуществования как одного из главных принципов во взаимоотношениях Советской России с капиталистическими странами. Не менее важным для партии и правительства было определение позиции в вопросе о допустимости и возможности торгово-экономических отношений с буржуазными государствами, об основных условиях и формах таких отношений.
В декабре 1917 г., когда начались переговоры о перемирии и мире с Германией и ее союзниками в Брест-Литовске, желание Советского правительства установить торгово-экономические связи с капиталистическими странами было высказано его представителями и зафиксировано в целом ряде документов этого периода. В добавление к договору о перемирии, заключенном между РСФСР и державами четверного союза, по настоянию советской делегации, был внесен пункт о том, что договаривающиеся стороны обязуются принять меры «к восстановлению культурных и хозяйственных сношений между странами, заключившими перемирие».{16} Среди таких мор указывалась и необходимость облегчения торговли. В целях выполнения этого пункта в Петрограде в декабре 1917 г. начались заседания представителей советской и австро-германской делегаций под председательством уполномоченного Наркоминдела РСФСР Е. Д. Поливанова.
Приват-доцент Евгений Дмитриевич Поливанов, сотрудник бывшего Министерства иностранных дел России (работал в Отделе печати), в обстановке саботажа чиновников после победы Октября обратился с письмом в Смольный и предложил свои услуги. Вместе с большевиками И. А. Залкиндом и моряком-балтийцем Н. Г. Маркиным Поливанов участвовал в преодолении саботажа чиновников бывшего Министерства иностранных дел и был организатором нового советского внешнеполитического ведомства — Народного комиссариата по иностранным делам (НКИД). Впоследствии И. А. Залкинд вспоминал: «Я разыскал Поливанова и вместе с ним начал объезд виднейших чиновников Министерства по их квартирам, требуя от каждого из них, за их личной ответственностью, присутствия на другой день в здании Министерства для решающих переговоров. Многих мы дома не застали, кое-кто сказался больным, а один, когда мы не поверили сообщению о серьезности его болезни и настояли на личном приеме, залез под одеяло, как был, в полном костюме и ботинках, в каком виде и принял наш визит».{17}
4 ноября 1917 г. в ярко освещенном здании МИД на Дворцовой площади представителям Советской власти были переданы ключи от всех комнат, шифровального отделения, архивных помещений. Постепенно стала налаживаться работа Наркоминдела. В первые месяцы деятельности НКИД Е. Д. Поливанов сыграл важную роль в организации предпринятой в соответствии с Декретом о мире публикации тайных дипломатических документов царского и Временного правительств, возглавлял Отдел сношений с Востоком и выполнял другие дипломатические поручения. Именно он и стал председателем смешанной комиссии по культурно-экономическим связям, заседания которой проходили в Петрограде. «Основная задача России, — заявил Е. Д. Поливанов, обращаясь к членам германской делегации, — мир народов, это лозунг Октябрьской революции, милостью которой они здесь заседают». В качестве временной меры стороны пришли к соглашению об установлении в зимнее время торговых связей между Германией и Советской Россией через финляндские порты Раумо, Ментимусто и Або (Турку) и решили обменяться списками желательных для торговых операций товаров.{18}
Тем временем, пока в Петрограде работала комиссия, перед которой с самого начала были поставлены ограниченные задачи решения вопросов «в пределах, допускаемых перемирием», в Брест-Литовске начались переговоры о мире.
На первом же пленарном заседании мирной конференции 9 (22) декабря 1917 г., в которой приняли участие РСФСР, Германия, Австро-Венгрия, Болгария и Турция, советская делегация в своей декларации уже вполне отчетливо заявила не только о допустимости и желательности торговых отношений с капиталистическими странами, но и сформулировала свои основные условия межгосударственных связей в экономической области: «Российская делегация предлагает договаривающимся сторонам признать недопустимыми какие-либо косвенные стеснения свободы более слабых наций со стороны наций более сильных, как то: экономический бойкот, подчинение в хозяйственном отношении одной страны другою при помощи навязанного торгового договора, сепаратные таможенные соглашения, стесняющие свободу третьих стран, морскую блокаду…».{19} Таким образом, из этой части декларации со всей очевидностью вытекало стремление Советского правительства к установлению подлинно равноправных торгово-экономических отношений государств с различным социальным строем.
Призыв к объединению стран «в экономическом и культурном сотрудничестве», к отказу от насильственных действий в области политических и экономических отношений между ними был обращен Советским правительством не только к Германии. Тогда же Наркоминдел нотой от 17 (30) декабря 1917 г. предложил принять участие в мирных переговорах народам и правительствам держав Антанты.{20}
Переговоры в Брест-Литовске продолжались, и чем дальше, тем больше обнаруживалось стремление кайзеровской Германии и ее союзников навязать Советской России неравноправные, грабительские условия мира. В этой обстановке в партийных и советских кругах разгорелись острые споры относительно возможности вообще установить какие-либо мирные политические и торговые отношения с буржуазными государствами. Решать эту проблему приходилось в условиях, когда угроза военного столкновения с Германией нарастала с каждым днем, а молодая республика Советов еще не имела армии, чтобы защитить завоевания революции. И в этой драматической ситуации она ответила согласием:
— Да, мы выступаем за установление мирных и экономических отношений Советской России с капиталистическими державами.
Эта ленинская линия на развитие хозяйственных связей со странами Запада отстаивалась и формировалась в ожесточенной полемике с «левыми коммунистами», которые считали, что революционная Россия не может вступать в «сделки с империализмом», должна встать на путь экономической автаркии, т. е. создания замкнутой экономической системы. Руководитель партии и председатель Совнаркома резко критиковал такие псевдореволюционные, оторванные от реальной жизни воззрения. «Социалистическая республика среди империалистических держав, — писал Ленин в статье «Странное и чудовищное», — не могла бы, с точки зрения подобных взглядов, заключать никаких экономических договоров, не могла бы существовать, не улетая на луну».{21}
Принципиальная позиция партии и Советского правительства по вопросу о допустимости и возможности торгово-экономических отношений с Германией и другими капиталистическими странами была окончательно определена именно в ходе дискуссии, развернувшейся в связи с рассмотрением вопроса о подписании мира в Брест-Литовске.
21 января (3 февраля) 1918 г. в Петрограде состоялось «историческое», по выражению В. И. Ленина, голосование на заседании ЦК с представителями различных течений, где присутствовало 17 человек — членов ЦК, народных комиссаров, видных партийных работников. В числе обсуждавшихся конкретных вопросов на голосование были поставлены два принципиальных: о допустимости вообще мира между пролетарским и буржуазным государствами и «допустимы ли экономические договоры социалистического государства с капиталистическим?». Подавляющее большинство участников совещания во главе с В. И. Лениным, за исключением двух «левых коммунистов» — В. В. Оболенского (Н. Осинского) и И. Н. Стукова, ответили на оба эти вопроса положительно.{22} Таким образом, в первые же месяцы существования Советской власти партия и правительство не только решительно высказались за установление торгово-экономических отношений с капиталистическими странами, но и сформулировали основной принцип, на базе которого следовало их развивать, — полное равноправие, взаимная выгода и отказ от любых мер дискриминации, применения силы и давления в области хозяйственных связей.
После заключения 3 марта 1918 г. Брест-Литовского договора этот общий принцип постепенно был детализирован в ряде документов Советского правительства, содержавших главные условия и возможные формы экономических отношений с капиталистическими странами. С этой точки зрения особенно показательна деятельность Комиссии внешней торговли, созданной в марте 1918 г. при Комитете хозяйственной политики ВСНХ, куда входили Г. И. Оппоков (А. Ломов) — председатель, В. И. Ленин, М. Г. Вронский, И. Э. Гуковский, Ю. Ларин, В. П. Милютин, Н. Осинский и др. На комиссию возлагались задачи «объединения всех работ и согласования всех мер в области внешней торговли с общим государственным хозяйственным планом», рассмотрение проектов введения государственной монополии внешней торговли, вопросов экономических сношений с США, Германией и другими странами, «выработка руководящих указаний к предстоящим экономическим переговорам с Германией и другими государствами с представлением этих указаний на утверждение Совета Народных Комиссаров».{23}
14 мая 1918 г. член комиссии М. Г. Вронский получил записку от В. И. Ленина. В ней говорилось, что на совещании с представителями Германии, созываемом 15 мая для рассмотрения вопроса об условиях возобновления торговых отношений между двумя странами, Вронский должен выступить первым и огласить тезисы, а затем уже доклад или комментарий к ним, отражающие позицию Советского правительства. «Тезисы Вы мне завтра перед собранием (т. е. утром до 2 часов[1], я позже уеду) показываете, — писал В. И. Ленин. — Это архиважно. Это директива ЦК и СНК. Это обязательно!». На другой день В. И. Ленин принял Вронского, просмотрел и утвердил подготовленные им тезисы.{24}
15 мая около 3 час. дня М. Г. Вронский выступил на совместной советско-германской торговой комиссии, «Господа! — начал он. — Мне было поручено при возобновлении торговых сношений России с Германией изложить основные черты нашей хозяйственной политики». Далее он огласил главные принципы, которые Советская Россия предлагала в качестве основы для торговых отношений, особо подчеркнув, что они могут развиваться лишь при условии «полного невмешательства Германии в нашу внутреннюю экономическую политику» и признания ею национализации внешней торговли РСФСР. «Мы решительно отклоняем всякую попытку к созданию исключительных условий бойкота по отношению к другим странам», — твердо заявил советский представитель. В этом докладе в качестве основной формы хозяйственных связей с капиталистическими странами выдвигалась внешняя торговля, но предлагалось экономическое сотрудничество и в других областях: концессии, финансовые соглашения.{25}
Через неделю, 23 мая 1918 г., в Кремле, в помещении Совнаркома, с участием В. И. Ленина состоялось заседание Президиума ВСНХ, которое приняло решение разработать к предстоящему I Всероссийскому съезду Советов народного хозяйства РСФСР специальную программу экономических отношений с капиталистическими странами. Она была одобрена 26 мая 1918 г. съездом Совнархозов, и в ней вновь выражалась готовность Советского правительства к хозяйственному сотрудничеству и установлению торговых связей с буржуазными государствами.{26} Наконец, необходимость установления торгово-экономических отношений с капиталистическими странами была выражена и в важнейших государственных и партийных документах 1918–1919 гг. — Конституции РСФСР 1918 г. и Программе партии, принятой на VIII съезде РКП (б).{27}
Таким образом, Советская власть с самого начала своего существования ясно и недвусмысленно заявила о готовности вступить в экономические отношения с капиталистическими странами, выдвинула основные принципы таких отношений. Она вместе с тем решительно высказалась против любых мер блокады, экономического бойкота в области международных отношений. Основой торговых и деловых связей государств с различным общественным строемСоветская Россия считала «полное экономическое равенство».{28}
Какова же была самая первая реакция правительств главных империалистических держав на предложения мира, выдвинутые Октябрьской революцией на ее призывы к экономическому сотрудничеству? Ее можно оценить как первые симптомы перехода к политике военно-экономической блокады Советской России. По выражению одного из официальных советских документов того времени, налицо был «молчаливый экономический разрыв»{29} бывших союзных стран с молодым социалистическим государством.
И в самом деле, признаки экономической блокады появляются вскоре после Октябрьской революции. Но это были пока еще только первые, ограниченные и разрозненные попытки организации блокады, сводившиеся главным образом к прекращению торговых отношений только между державами Антанты и Советской Россией, к установлению эмбарго в этих государствах почти на все виды поставок товаров и продовольствия. Кроме того, эти меры представляли собой скорее непроизвольную, стихийную реакцию империализма на победу Октябрьской революции, чем осознанную и более или менее определенно сформулированную политику. Тем не менее в действиях, которые предприняли против Советской России в экономической области правительства различных капиталистических стран, уже с самого начала можно обнаружить определенную согласованность или по крайней мере следование общей, единой линии.
Правительство Великобритании тотчас же направило своему послу в России Д. Бьюкенену инструкции, предлагавшие воздерживаться от любых отношений с Советским правительством, «от всякого шага, который мог бы означать признание».{30} Как сообщал 26 ноября 1917 г. американский посол в Лондоне У. Пэйдж в госдепартамент США, «Министерство торговли Англии информировало нас, что практически установлено эмбарго на все поставки Великобритании в России».{31} Вместе с тем английское правительство, фактически уже вступив на путь организации политики экономической блокады Советской России, старалось до поры до времени не делать этого открыто. В конце декабря 1917 г. тот же Пейдж телеграфировал госсекретарю Лансингу: «Форин оффис только что рекомендовал, не прибегая пока к формальному объявлению и публичному оглашению эмбарго на вывоз военных припасов и остальных товаров в Россию из всех районов Британской империи, приостановить поставки в Россию».{32}
Такая тактика основывалась на уверенности в скором падении власти большевиков и оставляла возможность для немедленного возобновления торговли с Россией в случае, если это произойдет. Особых сомнений на этот счет английские правящие круги не испытывали. Так, например, буржуазная «Дейли телеграф» 5 января 1918 г. писала, что Советское правительство «может прекратить свое существование каждый час, и ни один здравомыслящий человек не поверит в то, что оно может прожить хотя бы еще один месяц».{33} Однако ожидаемое «падение» все не наступало и торговля между двумя странами практически быстро сходила на нет.
Еще более активно к политике экономического бойкота Советской России стало переходить правительство Франции. Оно отказалось даже впустить на территорию страны советского официального представителя, Л. Б. Каменева, снабженного визой посла Франции в России Нуланса.{34} Что касается торгово-экономических связей с Советской Россией, то французский премьер-министр Ж. Клемансо выразил полное согласие с политикой экономического бойкота пролетарского государства.{35}
Французские правящие круги в большей степени, чем буржуазия какой-либо другой страны, не могли простить Советской власти революционного законодательства в области экономики — декретов об аннулировании иностранных займов, национализации промышленности, от которых они сильно пострадали. Поэтому всякие торговые контакты по существу были прерваны, и статистика зафиксировала лишь мизерные цифры оборота между двумя странами. С момента Октябрьской революции и долгие годы спустя в сознании французских буржуа психология шейлоков превалировала над здравым смыслом дельцов и коммерсантов. Естественно, что ни о каких экономических связях в таких условиях не могло быть и речи.
Хотя США за годы первой мировой войны стали одним из главных партнеров России в области хозяйственного сотрудничества, правящие круги и этой ведущей капиталистической державы мира сразу же после Октябрьской революции заняли крайне негативную позицию в отношении Советской России. В ряде инструкций государственного секретаря Р. Лансинга послу в России Д. Фрэнсису предписывалось не вступать в официальные отношения с работниками Наркоминдела и не давать никаких ответов на призывы Советского правительства к странам Антанты вступить в переговоры о всеобщем демократическом мире.{36}
Одним из первых шагов правительства США после Октябрьской революции было фактическое прекращение всяких хозяйственных связей с Советской Россией. Спустя два дня после революции Д. Фрэнсис рекомендовал Лансингу не давать «никаких займов России в настоящее время».{37} 19 ноября 1917 г. Военное торговое управление США заявило о запрещении «выдачи всяких лицензий на экспорт контролируемых товаров в Россию, включая лицензии на морские перевозки через Тихий океан».{38}
В 20-х числах ноября 1917 г. между правительством США и его союзниками в Европе проходили оживленные консультации по вопросу о прекращении поставок в Россию и торговли с нею. В те же дни вашингтонская администрация опубликовала заявление относительно торговли с Советской Россией. «Правительство, — говорилось в нем, ™ прежде чем разрешить экспорт американских продуктов, желает знать, в чьи руки они попадут в России. Экспорт в Россию будет возобновлен только после сформирования устойчивого правительства, которое может быть признано Соединенными Штатами, но в случае, если большевики останутся у власти и будут продолжать осуществление своей программы заключения мира с Германией, настоящее эмбарго на экспорт в Россию останется в силе».{39} Для осуществления этой политики фактического экономического и политического бойкота как нельзя более подходил посол Д. Фрэнсис, который позднее, в своем выступлении на заседании пресловутой «овэрменской» подкомиссии американского сената 8 марта 1919 г., призванной публично осудить Советскую Россию, заявил: «Большевики не заслуживают признания, не заслуживают даже деловых сношений».{40}Вместе с тем правительство США не пренебрегало полуофициальными контактами с советскими представителями, питая надежду на то, что этим путем удастся предотвратить заключение мира между РСФСР и Германией. Поэтому Фрэнсис до поры до времени не противодействовал переговорам, в которые вступали с ответственными работниками различных советских ведомств американские представители в России — полковник Р. Робинс, Г. К. Эмери и др.
Что касается деятельности самого Фрэнсиса, то она, помимо ревностного осуществления экономического эмбарго, направленного исключительно против большевистского правительства, одновременно имела целью оказывать воздействие на развитие событий в России посредством реализации упомянутой во Введении «теории контраста». Вот два образчика попыток в этом направлении.
24 ноября Фрэнсис предлагает Лансингу выпустить от имени президента «обращение к русскому народу», которое содержало бы обещание США продолжать снабжение населения России одеждой, обувью и т. д.{41}Смысл и антисоветская направленность этой акции раскрываются в официальном сообщении, опубликованном в Вашингтоне 4 февраля 1918 г., которое, возможно, явилось результатом этого или подобных ему предложений Фрэнсиса. «В целях смягчения страданий, испытываемых ныне населением России, — указывалось в нем, — государственный департамент решил, что американское правительство не прекратит экспорта необходимых припасов из Америки в Россию. Принято постановление о разрешении вывоза всех припасов, кроме амуниции… В официальных кругах Вашингтона высказывается мнение, что русский народ не должен в связи с происходящим политическим развитием (разрядка моя. — В. Ш.) быть покинут и отрезан от всякой помощи со стороны внешнего мира».{42}
Из других официальных заявлений и писем Фрэнсиса и Лансинга, относящихся к февралю 1918 г., совершенно определенно следует, что речь шла о стремлении оказать помощь контрреволюционным силам на территории России и их представителям в США. Просьбы же Советского правительства установить экономические взаимоотношения встречали решительный отказ.{43}
Если бывшие союзники России в войне фактически уже в первые месяцы существования Советского государства встали на путь «молчаливого экономического разрыва» с ним, который оказался прелюдией к установлению военно-экономической блокады, то политика Германии в это время была несколько иной. Она вступила в переговоры с советскими представителями в Брест-Литовске. Однако ее линия в этих переговорах по вопросу об экономических связях с Советским государством на протяжении декабря 1917—февраля 1918 г. сводилась к попытке навязать ему неравноправные отношения на основе восстановления старого, невыгодного России торгового договора с Германией 1904 г. Встретив решительное сопротивление в этом вопросе и не добившись согласия на такие условия, германские представители, как известно, перешли к ультиматумам по всем пунктам переговоров, которые после применения немцами вооруженной силы и в связи с невозможностью для Советского государства вступать в войну завершились подписанием Брест-Литовского мирного договора 3 марта 1918 г. В своих основных экономических статьях он закреплял империалистические притязания германской буржуазии и не являлся результатом добровольного компромисса социалистического и капиталистического государств в области хозяйственных отношений. Тем не менее благодаря ему открылись возможности возобновления торговых связей РСФСР с Германией и последняя на известное время отпала от участия в складывавшейся политике экономического бойкота Советского государства.{44}
НАЦИОНАЛИЗАЦИЯ ВНЕШНЕЙ ТОРГОВЛИ
И ОТНОШЕНИЯ С ГЕРМАНИЕЙ
Столкнувшись в первые же послереволюционные месяцы с проявлениями со стороны Запада «молчаливого экономического разрыва», Советское правительство тем не менее предприняло меры к тому, чтобы организовать внешнюю торговлю страны на социалистических началах. Для этого потребовались известный период перестройки этой области международной деятельности государства и настойчивые попытки добиться практической организации взаимовыгодных торговых отношений со странами Запада.
До первой мировой войны внешняя торговля России была сферой частного предпринимательства. Она отвечала прежде всего интересам господствующих классов страны — капиталистов и помещиков — и мало учитывала потребности трудящихся масс, народного хозяйства в целом. Между тем состояние экономики страны, переживавшей к концу империалистической войны тяжелый кризис, вызвало самую острую нужду в некоторых предметах заграничного производства. В упоминавшемся докладе М. Г. Вронского 15 мая 1918 г. было достаточно четко определено все самое необходимое, в чем нуждалось Советское государство: «1) в экономической помощи для поднятия продуктивности нашего сельского хозяйства, 2) в экономической помощи для увеличения производительности отдельных отраслей нашей промышленности и горнозаводства, 3) в возможной помощи для увеличения нашего транспорта».{45}
Вместе с тем, разрабатывая направления экономических связей, Советское государство трезво учитывало свои возможности в области экспорта. Основную часть вывоза дореволюционной России на мировой рынок составляло сырье, и прежде всего продукты сельского хозяйства. В годы войны экспорт хлебных злаков и другой продукции земледелия почти полностью прекратился. Это объяснялось сокращением посевных площадей, снижением урожайности, общего валового сбора продукции, стремлением крестьянства удержать хлеб ввиду обесценения денег и т. д.{46} После победы Октябрьской революции, когда общий упадок сельского хозяйства сказался со всей остротой, тяжелое продовольственное положение, уже сильно ощущавшееся в течение всего 1917 г., приобрело характер угрозы настоящего голода. Особенно трудным было весной 1918 г. положение Москвы, Петрограда и ряда других промышленных центров. Понятно, что в этих условиях Советская власть, прилагавшая все силы для решения продовольственной проблемы, не могла и думать об экспорте сельскохозяйственных продуктов.
Определяя свою внешнеэкономическую ориентацию в 1918 г., Советское государство не могло игнорировать и традиции в области хозяйственных связей России с зарубежными странами, которые сложились до Октябрьской революции, Ознакомление со статистикой внешней торговли Российской империи позволяет сделать вывод, что главным направлением обмена материальными ценностями в довоенные годы было западное (до 95 % торгового оборота), при атом обороты внешней торговли только с десятью западными государствами превышали в 1909–1913 гг. 80 % всего внешнеторгового оборота страны. Более того, ввоз в Российскую империю лишь из трех государств (Германии, Великобритании и США) в 1909–1913 гг. составил по ценности 63.8 % всего импорта, а вывоз за эти же годы в Германию, Великобританию и Голландию—61.6 % всего экспорта. Таким образом, дореволюционная Россия обменивалась материальными ценностями в основном с западными, и главным образом с наиболее сильными и развитыми капиталистическими государствами. Именно из них в Россию ввозились преимущественно изделия промышленности, производственное сырье и полуфабрикаты.{47} Вполне естественно поэтому, что условия возобновления отношений стали разрабатываться Советским правительством в первую очередь применительно к развитым буржуазным государствам и попытки установить торговые связи предпринимались также по отношению к ним. Но прежде возник вопрос о перестройке самой внешней торговли.
С первых дней Октябрьской революции для Советской власти несомненным было одно: внешняя торговля, как и другие «командные высоты» экономики пролетарского государства, должна стать монополией государства. Для чего же была нужна Советской России государственная монополия внешней торговли? Без ее введения иностранный капитал мог беспрепятственно скупать при значительной разнице в ценах на внутреннем и внешнем рынке важнейшее сырье и вывозить его из разоренной войной страны. Только национализированная внешняя торговля имела возможность оградить экономику Советской России от конкуренции дешевых изделий иностранной промышленности, бесконтрольный ввоз которых привел бы к застою и даже полному параличу целых отраслей отечественного производства. Отсутствие монополии на внешнюю торговлю заранее делало невозможным и осуществление хозяйственных планов, которые намеревалось разрабатывать Советское государство, ибо любой такой план должен был точно учитывать внутренние и внешние факторы развития экономики. Наконец, только общегосударственное регулирование внешней торговли, строгое определение необходимых для народного хозяйства материалов и сырья, разрешенных для ввоза или вывоза, запрещение в случае надобности экспорта или импорта различных видов товаров могли обеспечить экономическую независимость и самостоятельность Советской России.
Поэтому уже в течение ноября 1917 г. — января 1918 г. задача перестройки внешней торговли на основе государственной монополии нашла отражение в четырех ленинских документах, относящихся к выработке программы социалистических мероприятий в области экономики страны.{48}
Эти документы — перечень вопросов экономической политики пролетарского государства, составленный Лениным к заседанию Совнаркома 27 ноября (10 декабря) 1917 г., «Набросок программы экономических мероприятий» и др. — свидетельствуют о том пристальном внимании, которое В. И. Ленин уделял проблеме национализации внешней торговли Советской России как составной части социалистических преобразований народного хозяйства. Однако это вызвало отчаянное противодействие империалистических кругов Германии, которые первыми вступили в переговоры с Советской Россией в Брест-Литовске. Ведь они прекрасно сознавали угрозу, которую принесла бы национализация внешней торговли России интересам иностранного капитала.
Январь 1918 г. На заседаниях экономической комиссии в Брест-Литовске обсуждаются вопросы хозяйственных отношений между двумя странами. На одном конце стола переговоров престарелый, но подтянутый и умудренный опытом германский дипломат фон Кернер, на другом — советские делегаты: видный русский историк М. Н. Покровский и профессиональный революционер А. А. Иоффе. Оба они — старые члены партии, не один год участвовали в революционном движении, знавали аресты, ссылки, побывали в эмиграции. Они не остыли еще от горячих дней Октябрьской революции: М. Н. Покровский, комиссар Московского ВРК, а затем председатель объединенного Московского Совета, и А. А. Иоффе, член Петроградского ВРК, неожиданно для самих себя стали дипломатами. И если искушенный в политике фон Кернер всеми силами пытался убедить их в необходимости вести торговлю с Германией на основе свободного ввоза и вывоза, то новоиспеченные «красные дипломаты» хорошо знали, что нужно новому пролетарскому государству для обеспечения экономической независимости.
«Приятнее всего было бы по возможности сохранить многое из нашего старого договора», — уговаривал советских представителей фон Кернер. — Нет, — отвечали они, — товарообмен должен вестись, так сказать, от государства к государству, при котором, конечно, весь ввоз и вывоз, т. е. вся внешняя торговля, должна быть национализирована.{49}
Так и не добившись согласия на «свободную торговлю», фон Кернер жаловался 7 февраля 1918 г. в письме из Брест-Литовска министру иностранных дел Саксонии графу фон Экштедту: «Экономические переговоры с русскими до сих пор не привели к позитивным результатам… Социальные и революционные взгляды советских представителей преобладают над деловыми соображениями».{50}
Однако национализация внешней торговли требовала значительной предварительной подготовки. Нужно было определить и создать специальный орган руководства внешнеторговыми операциями, ввести монополию государства на основные сырьевые продукты, которые могли бы послужить для экспорта. В то же время нельзя было и прервать внешнюю торговлю, ожидая, пока все это будет сделано. Ведь страна нуждалась в товарах, многие сделки были уже заключены, грузы находились в пути. Поэтому первые шаги Советского государства в области внешней торговли были направлены на установление контроля над нею и последовательное осуществление так называемой разрешительно-запретительной системы.
Почти сразу же после Октябрьской революции Советское правительство столкнулось с фактом огромного количества прошений на ввоз и вывоз товаров, которые ввиду саботажа или бездействия бывших учреждений, занятых их рассмотрением, нельзя было квалифицированно разобрать. Сложность обстановки усугублялась тем, что в конце 1917 г. появилось множество советских организаций, дававших разрешения на ввоз и вывоз товаров без всякого серьезного рассмотрения прошений.
Принимавший самое близкое участие в осуществление первых мер государственного контроля над внешнеторговыми операциями М. Г. Вронский вспоминал: «В революционные дни после Октябрьского переворота, в ноябре и начале декабря, самочинно образовались инстанции, без плана дававшие разрешения. Такими инстанциями были: солдатская секция при Петроградском Совете Рабочих Депутатов, Всероссийский совет фабрично-заводских комитетов, Контрольная комиссия при Комиссариате над градоначальником, Экономический отдел при Наркомин деле, Кредитная канцелярия и еще некоторые другие».{51}
Чтобы выработать какие-то общие принципы подхода к рассмотрению прошений на ввоз и вывоз и попытаться установить контроль за внешней торговлей, ряд отделов ВСНХ в начале декабря 1917 г. принял решение о временном порядке в этой области, декретированном президиумом ВСНХ.{52}
Следующим шагом правительства РСФСР по установлению полного контроля над внешней торговлей было сосредоточение разрешительно-запретительных функций государства в одних руках, В конце декабря 1917 г. они были переданы Народному Комиссариату торговли и промышленности (НКТиП). В первом составе Совета Народных Комиссаров НКТиП возглавил В. П. Ногин. После выхода Ногина и ряда других комиссаров из состава СНК в ноябре 1917 г. в Связи с разногласиями относительно создания так называемого однородного социалистического правительства этот пост предполагалось поручить Л. Б. Красину. Из воспоминаний видного партийного и хозяйственного работника И. И. Радченко можно установить, что В. И. Ленин уже в то время предпринимал шаги для привлечения к руководству НКТиП Л. Б. Красина, «В разговоре с Владимиром Ильичем, — пишет Радченко о своих встречах с В. И. Лениным в конце 1917 г., — я задал ему вопрос о некоторых товарищах, между прочим о Л. Б. Красине: встречается ли ой с ним… и почему Красин не втягивается в работу, Владимир Ильич ответил: «Встречаюсь… Ухаживаю за ним, как за барышней… Все равно — придет к нам со временем»».{53} Поскольку Л. Б. Красина привлечь к этой работе тогда не удалось, на заседании Совнаркома 19 ноября (2 декабря) 1917 г. было принято постановление о назначении временным заместителем комиссара торговли и промышленности А. Г. Шляпникова, что соответствует нынешнему выражению «исполняющий обязанности». Вскоре его на короткое время сменил В. М. Смирнов.{54} С конца ноября — начала декабря 1917 г. стал складываться и Отдел внешней торговли НКТиП во главе с М. Г. Вронским.
29 декабря 1917 г. (11 января 1918 г.) было принято постановление Совнаркома по Комиссариату торговли и промышленности, подписанное В. И. Лениным. Оно гласило, что «разрешения на вывоз за границу и ввоз товаров из-за границы в Россию выдаются исключительно Отделом внешней торговли Комиссариата торговли и промышленности».{55} Заведующий этим отделом М. Г. Вронский постановлением СИ К РСФСР от 30 января (12 февраля) 1918 г. был утвержден товарищем, или заместителем, наркома торговли и промышленности.{56} Поскольку же пост наркома в то время оставался вакантным, Вронский фактически и исполнял его обязанности.
Мечислав Генрихович Вронский (Варшавский) был активным участником польского и российского рабочего движения, первой русской революции, членом партии с 1902 г. В 1917 г. Вронский являлся одним из организаторов возвращения В. И. Ленина из эмиграции в Россию, сотрудничал в «Правде», на II съезде Советов был избран кандидатом, а вскоре после Октябрьской революции стал и членом ВЦИК.{57}
В течение января — марта 1918 г. в соответствии с постановлением СНК от 29 декабря 1917 г. НКТиП осуществил ряд организационных мер для практического внедрения разрешительно-запретительной системы в области внешней торговли. Чтобы исключить возможность некомпетентного рассмотрения прошений на ввоз и вывоз при Отделе внешней торговли НКТиП, было образовано междуведомственное совещание, которое дважды в неделю рассматривало заявления о ввозе и вывозе. Следовательно, был накоплен известный опыт государственного регулирования внешней торговли, приобретены некоторые навыки учета и контроля в этой отрасли народного хозяйства. Кроме того, в эти же месяцы вводилась монополия на ряд важнейших сырьевых и продовольственных продуктов, и государство получило возможность создать экспортный фонд для внешней торговли. Таким образом, закладывались предпосылки для ее национализации.{58}
Вместе с тем следует отметить, что международная обстановка не только заставляла Советское государство ускорить решение вопроса о национализации внешней торговли, по в известной мере и облегчала ее проведение в жизнь. Дело в том, что напряженные отношения с Германией после заключения Брест-Литовского мирного договора сохранялись довольно продолжительное время. Это обстоятельство, как и рассмотренные первые меры экономического бойкота Советской власти со стороны государств Антанты, фактически привело к резкому сокращению хозяйственных связей со странами Запада, что позволяло переходить к национализации внешней торговли, не дожидаясь упрочения государственного органа, призванного осуществлять ее на практике.
В докладе НКТиП Совету Народных Комиссаров, направленном в августе 1918 г., в связи с этим отмечалось следующее: «Хотя в наши задачи и входило среди других экономических мероприятий проведение национализации внешней торговли, Советская власть считалась с колоссальными трудностями… Единственным облегчением в проведении этой грандиозной меры, требующей хорошо сорганизованного правительственного и общественного аппарата, было, во-первых, состояние войны с Германией и (во-вторых) молчаливый экономический разрыв с союзниками после Октябрьского переворота».{59}
Декрет о национализации внешней торговли был принят на заседании СНК 22 апреля 1918 г. под председательством В. И. Ленина. Он устанавливал принцип государственной монополии внешней торговли. Ее осуществление поручалось НКТиП, при котором для практической организации экспортных и импортных операций создавался междуведомственный Совет внешней торговли. Все его решения должны были утверждаться НКТиП. Декрет предусматривал плановое ведение внешней торговли. План товарооборота подлежал разработке в НКТиП и утверждению ВСНХ.{60}
Декрет от 22 апреля 1918 г. стал исходным актом для практического проведения в жизнь монополии внешней торговли. В первые месяцы после его принятия была проведена колоссальная работа, с тем чтобы декрет обрел плоть и кровь, наполнился реальным содержанием.
Согласно отчету Отдела внешней торговли Петроградского отделения НКТиП за 1918 г., к концу первого года существования Советской власти удалось добиться того, что внешнеторговые операции стали осуществляться исключительно на основе декрета о национализации.{61} Однако перед государством стояла гораздо более трудная задача — попытаться организовать национализированную внешнюю торговлю силами собственного аппарата, постепенно вытесняя из нее частнокапиталистические элементы.
Согласно декрету от 22 апреля, при НКТиП в июне — августе 1918 г. был создан Совет внешней торговли. Он рассматривал и выносил решения по сделкам, которые утверждались коллегией НКТиП. По мере того как укреплялся и развивался аппарат самого Наркомторгпрома и его органов на местах, роль частного капитала во внешней торговле РСФСР неуклонно падала. Осенью 1918 г. уже вся непосредственная деятельность по закупке и сосредоточению экспортных товаров стала осуществляться самим аппаратом НКТиП, отделами ВСНХ и рядом главков и ведомств, имевших запасы пригодных для вывоза товаров.{62}
Реорганизация внутреннего аппарата Народного комиссариата торговли и промышленности привела к изменению его функций. Они сводились теперь только к организации и осуществлению внешней торговли. Все вопросы руководства промышленностью передавались в ВСНХ. Итогом работы по укреплению Наркомторгпрома как органа внешней торговли явились постановления Совнаркома 12 ноября и ВЦИК 13 ноября 1918 г. об утверждении народным комиссаром этого ведомства видного деятеля партии, члена Президиума ВСНХ Л. Б. Красина.{63}
В то время Леониду Борисовичу Красину было 48 лет, а за плечами — активная и разносторонняя жизнь профессионального революционера и выдающегося инженера. Рано вступив в революционное движение, Красин вскоре стал большевиком, был членом ЦК РСДРП (б) с 1903 по 1908 г., особо проявил себя как организатор технического и финансового аппарата партии. Позднее, оценивая эту сторону его деятельности, А. В. Луначарский отмечал, что «финансово-коммерческие дарования» Л. Б. Красина и его «сноровка в денежных операциях» послужили основанием для партии и В. И. Ленина поручить ему руководство внешней торговлей страны.{64} Л. Б. Красин, познавший аресты, ссылки и вынужденный уехать в эмиграцию, сделал блестящую карьеру инженера. В России он руководил постройкой крупной Бакинской электростанции, работал на предприятиях Петербурга и Орехово-Зуева, а в Германии, начав со скромной должности младшего инженера в электротехническом концерне «Сименс-Шуккерт», быстро продвинулся и незадолго до начала первой мировой войны был направлен в Россию директором российского отделения фирмы. Самыми примечательными чертами личности Л. Б. Красина были громадная энергия, деловитость и страстность, с которыми он отдавался работе. «Владимир Ильич, — вспоминал Г. М. Кржижановский, — высоко ценил многостороннюю красочную талантливость Леонида Борисовича, его кипучую энергию, его волевую самособранность, его особую работоспособность».{65}
После победы Октябрьской революции Л. Б. Красин быстро включился в общую напряженную работу Советского правительства, направленную на установление торгово-экономических отношений с капиталистическими странами. В декабре 1917 г. он уже участвовал в первом этапе переговоров советской делегации с представителями Германии в Брест-Литовске. Позже В. И. Ленин сожалел, что выезд Л. Б. Красина за границу не позволил должным образом укомплектовать советскую делегацию в конце февраля 1918 г. для решающей стадии переговоров, связанных с подписанием Брест-Литовского договора 3 марта 1918 г. «Несомненно при подписании договора нужны специалисты, — говорил Ленин на заседании ЦК 24 февраля 1918 г., — а у нас таковых нет, хотя бы по торговому договору. Мог бы поехать Красин, но он уехал на некоторое время в Стокгольм».{66} В августе 1918 г. Л. Б. Красин стал председателем Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной Армии. Он был прекрасно подготовлен и для внешнеторговой, и для дипломатической деятельности: хорошо знал экономику России и стран Западной Европы, свободно владел английским, немецким и французским языками. Возглавив НКТиП осенью 1918 г., Красин до последних дней своей жизни, в течение восьми лет, оставался на посту руководителя советской внешней торговли, был, по выражению Луначарского, одним из «маршалов Ильича».{67}
Для возобновления отношений с капиталистическими странами Советское правительство стремилось прежде всего использовать Брест-Литовский договор, открывший некоторые возможности развития хозяйственных связей с Германией.
Вечером 18 апреля 1918 г. на станции Орша встретились два поезда: один двигался в Москву с персоналом германского посольства во главе с графом Мирбахом, другой вез в Берлин сотрудников полпредства РСФСР, Столица Германии к концу первой мировой войны казалась неприглядной. И без того довольно унылые серые дома Берлина давно не ремонтировались, их фасады были облуплены, город выглядел запущенным и закопченным, С Силезского вокзала советские дипломаты проследовали к отведенному для полпредства дому в центре Берлина. 20 апреля вновь ожило тяжеловесное, построенное в начале XIX в. здание бывшего российского посольства на широкой, обсаженной с двух сторон липами и протянувшейся до Бранденбургских ворот Унтер-ден-Линдеп. Его новые хозяева разместили здесь посольство и генеральное консульство РСФСР. Одной из основных задач советского посольства в Берлине, во главе которого находился участник переговоров в Брест-Литовске А. А. Иоффе, было установление торгово-экономических отношений между двумя странами на условиях полного равноправия и невмешательства во внутреннюю политику Советского государства. Эта задача была поставлена в письме В. И. Ленина полпреду в Германии 2 июня 1918 г.: «Если немцы-купцы возьмут экономические выгоды, поняв, что войной с нас ничего не возьмешь, все сожжем, то Ваша политика будет и дальше иметь успех. Сырья немцам дать сможем».{68} Следуя этим указаниям, советское полпредство в Германии осуществляло тактику воздействия на деловые круги, пытаясь с их помощью нейтрализовать сторонников открытой вооруженной интервенции против Советской России и сорвать их планы. «Наша тактика, — писал Г. В. Чичерин, — заключалась в том, чтобы военному правительству противопоставить интересы германской промышленности и торговли».{69} Главная роль в осуществлении этой тактики отводилась Л. Б. Красину и Я. С. Ганецкому, прибывшим в Берлин для участия в переговорах по экономическим и финансовым вопросам, начавшихся в июне 1918 г. Летом 1918 г. Л. Б, Красин встретился с крупным промышленником Сименсом, у которого работал до войны. На беседу владелец фирмы пригласил «целый полк директоров», которые во многом связывали свою успешную коммерческую деятельность с «русским электрическим рынком».{70} Далее последовали и другие встречи с большим числом промышленников и торговцев, в ходе которых Красин настойчиво разъяснял, что силой и военными средствами от России германский капитал ничего не получит. И напротив, торговля, другие виды экономических отношений могут привести к взаимной выгоде.
В состав советской делегации на переговорах в Берлине в качестве специалиста по банковским делам был включен и Яков Станиславович Ганецкий, профессиональный революционер, большевик, назначенный после победы Октября членом коллегии Наркомфина, управляющим Народным банком. Долгое время он провел в эмиграции, учился в Берлинском, Гейдельбергском и Цюрихском университетах. Хотя «перспектива встретиться за зеленым столом с немецкими тузами-банковиками Мендельсоном, Глазенапом и другими не особенно радовала меня, — писал он, — делегация наша не так уж плохо вела переговоры».{71} Их результатом было подписание дополнительных соглашений к Брест-Литовскому договору, которые точно определили размер выплаты по финансовым претензиям Германии, но в то же время обеспечили полную независимость Советской России в области внутренней экономической политики и оградили ее народное хозяйство от посягательств германского капитала. На проходивших почти одновременно летом 1918 г. в Москве переговорах о торговых отношениях советская сторона столь же решительно пресекла все попытки германских представителей добиться отказа от монополии внешней торговли и обеспечить тем самым хищнический вывоз в Германию сырьевых богатств без учета интересов Советской России.
В ходе берлинских переговоров были сделаны первые шаги на пути налаживания товарообменных операций между двумя странами. 7 июля 1918 г. советские представители Л. Б. Красин и А. А. Иоффе во время длительной беседы с лидером национал-либералов Штреземаном выразили сожаление по поводу отсутствия торгово-экономических отношений между Советской Россией и Германией. Л. Б. Красин предложил осуществить для начала на основах компенсационной торговли обмен партии германского угля на некоторые виды сырья.{72} В переговорах об этой сделке активное участие принял назначенный по предложению В. И. Ленина генеральным консулом РСФСР в Берлине Вячеслав Рудольфович Менжинский. Вступлению его в эту должность предшествовали долгие годы революционной борьбы. Государственная же работа Менжинского после Октября была такова: сначала комиссар ВРК при Министерстве финансов, затем временный заместитель наркомфина и одновременно член ВЧК и, наконец, около трех месяцев — народный комиссар финансов РСФСР.{73}
10 июля 1918 г. Генеральное консульство РСФСР в Берлине направило в ВСНХ письмо, в котором, сообщая об организации при консульстве отдела торговых сношений, предлагало «по всем вопросам, касающимся покупок и продажи товаров в Германии, обращаться непосредственно в Генеральное консульство».{74}
В июле же Менжинский и Красин начали переговоры о закупке в Германии угля, который был так необходим красному Петрограду, испытывавшему острый топливный кризис. Представитель концерна «Гуго Стиннес» Дейбль, встретив упорное сопротивление советских дипломатов, не соглашавшихся по самым бросовым ценам отдать за германский уголь важнейшее сырье, и надеясь при реализации этой сделки прорвать монополию внешней торговли РСФСР, выехал в Москву. Вслед ему в НКТиП, ВСНХ, Ленину идут телеграммы Менжинского и Красина:
«С Дейблем будьте осторожны, прожженный коммерсант может надуть. Для ориентировки сообщаем Мировые цены на уголь…»;
«Немцы очень прицеливаются вывезти из Петрограда, как они говорят, «свои товары», якобы закупленные еще до войны, На самом деле — попытка обойти декрет о монополии внешней торговли и вывезти как контрабанду»;
«О ценах будем торговаться здесь»;
«Безмерные требования отклоняйте спокойно, но решительно. Внушайте им убеждение, что мы надуть себя не позволим».{75}
В конце концов поняв, что «красные купцы» не так уж плохо ориентируются в коммерческих делах и «надуть» их невозможно, германские промышленники подписали несколько контрактов на взаимоприемлемых условиях. 7 октября 1918 г. В. Р. Менжинский после первой успешной товарообменной операции, произведенной на компенсационной основе с фирмой «Гуго Стиннес», заключил договор с германским правительством о поставке через угольный синдикат в Эссене 100 тыс. тонн угля в Советскую Россию в обмен на натуральную резину, асбест, никель, медную стружку, медный лом и т. п., а также фрахтовый договор на перевозки. Всего по этому соглашению с 19 октября по 4 ноября 1918 г. в Советскую Россию девятью пароходами было доставлено около 40 тыс. тонн угля и кокса. В обратный рейс германские суда грузились в Петрограде указанными компенсационными товарами.{76} Однако успешно начавшийся товарообмен был прерван провокационной высылкой советского посольства и консульства из Берлина 6 ноября 1918 г. Поводом для этого послужил, по словам Чичерина, «водевильный инцидент с весьма кстати разбившимся на берлинском вокзале привезенным от нас ящиком, в котором оказались никогда не клавшиеся нами туда листки».{77} Что же произошло?
Война близилась к концу. В стране нарастало революционное движение. Кайзеровское правительство Германии со дня на день ожидало полного поражения и лихорадочно искало выхода из военной и политической катастрофы. Высылкой советского посольства оно надеялось заключить с Антантой более приемлемый мир и в то же время предотвратить революционный взрыв в Германии. Совет относительно того, как «создать» предлог для разрыва с Советской Россией, подал член правительства, правый лидер германской социал-демократии Ф. Шейдеман. Он высказал на заседании правительства 28 октября 1918 г. мысль о том, что если бы, например, «курьерский ящик при доставке случайно разбился, то, может быть, было бы возможно получить материал. Может быть, было бы возможно потребовать отозвания теперешнего посла, что встречается в международной практике».{78} Так и произошло. 4 ноября на вокзале Фридрихштрассе полицией был захвачен дипломатический багаж, предназначенный для советских полпредств в Берлине, Швейцарии и Швеции. В отсутствие советских дипкурьеров при переноске один из ящиков, адресованный В. Р. Менжинскому, был «случайно уронен», разбился и в нем, согласно полицейской версии, якобы были найдены листовки, подстрекающие к революции.{79} Эта антисоветская провокация и стала предлогом для разрыва политических и торговых отношений между Германией и Советской Россией. 5 ноября 1918 г. председателя Петроградского совета в 1 час ночи посетил с прощальным визитом германский консул. Как сообщал об этом сам Г. Е. Зиновьев на заседании VI Всероссийского Чрезвычайного съезда Советов 3 ноября 1918 г., германский дипломат «продолжал жаловаться, что сейчас прекратились торговые сношения. Германия дала нам несколько пароходов с углем по сравнительно выгодным условиям. Я отвечал, что и вам удалось с нас получить немало блестящих барышей в виде Брестского мира. Он только почесал затылок и в присутствии нескольких чиновников сказал: «Еще неизвестно, кому этот Брестский мир больше пошел на пользу: вам или нам».{80} Вскоре разразилась революция в Германии, и 13 ноября было принято постановление ВЦИК об аннулировании Брест Литовского договора 3 марта и дополнительных соглашений 27 августа. Хозяйственные контакты с Германией хотя и носили ограниченный характер, все же позволили Советской России на протяжении значительной части 1918 г. избегать полной экономической изоляции. Этому способствовали также торговые отношения и переговоры с рядом нейтральных стран.
ПОПЫТКИ УСТАНОВЛЕНИЯ ТОРГОВЫХ СВЯЗЕЙ
С СОЮЗНЫМИ И НЕЙТРАЛЬНЫМИ СТРАНАМИ
Сразу же после победы Октябрьской революции Советская Россия стала предпринимать попытки установить нормальные политические и равноправные торгово-экономические связи с бывшими союзниками по Антанте. Желание ряда нейтральных стран получить сырье из Советской России и продать ей мирную продукцию своих заводов также не осталось незамеченным Советским государством, принимавшим меры по завязыванию связей и с ними.
Однако установлению нормальных торговых отношений со многими капиталистическими странами препятствовала откровенно антисоветская политика их буржуазных правительств, которые на протяжении 1918 г. все более явно переходили от «молчаливого экономического разрыва» к политике военно-экономической блокады. В этом убеждает ознакомление с деятельностью первых советских представительств в ряде государств, направленной на нормализацию отношений с капиталистическими странами и возобновление торгово-экономических связей с ними.
Как отмечалось, одним из первых на путь негласного торгового бойкота Советской Россиивступило правительство Великобритании. Но даже в этих неблагоприятных условиях Советское правительство прилагало все усилия к установлению экономических связей с ней. Именно такая задача была поставлена перед видным партийным работником М. М. Литвиновым, который жил в Англии на положении русского политического эмигранта. 4 января 1918 г. в лондонских вечерних газетах появилось радиосообщение из Петрограда о назначении Литвинова уполномоченным Нар-коминдела в Англии. Сорокадвухлетний Максим Максимович Литвинов, по свидетельству хорошо знавшего его по эмиграции И. М. Майского, обладал качествами, которые в дальнейшем выдвинули его в ряды лучших советских дипломатов ленинской школы: «Сильный и трезвый ум, твердый характер, уменье быстро и глубоко схватывать сущность вопроса, не теряясь в мелочах, острая саркастическая складка, глубокая ненависть к фразе и на редкость организованная деловитость».{81} Английское правительство отказалось признать Литвинова в качестве полномочного представителя РСФСР, но предоставило ему право посылки и приема курьеров, пользования шифром, организации представительства в Лондоне. Британский министр иностранных дел А. Бальфур согласился лишь на неофициальные контакты с советским представителем через одного из чиновников своего министерства. На этот шаг британское правительство пошло ради того, чтобы не терять всех связей со страной, которая, как оно полагало, скоро встанет на путь «добропорядочной демократии». В ответ на эту «любезность» оно получило разрешение иметь в Советской России такого же полуофициального представителя — Р. X. Брюса Локкарта.
Интересен отзыв о статусе первого советского полпреда в Великобритании пребывавшего в Лондоне в то же время бывшего посла Временного правительства К. Д. Набокова, который считался послом России в этой стране. В своих воспоминаниях Набоков писали «В Лондоне появился… «посол» от большевиков, Литвинов, с которым министерство иностранных дел имело постоянные сношения. Хотя этот «посол» официально признан не был, не подлежит сомнению, что Сношения с ним были официальные и что он пользовался некоторыми привилегиями (шифрами, правом посылки дипломатических курьеров), которых посольство (бывшего Временного правительства. — В. Ш.) было лишено и которыми, разумеется, частное лицо ни в коем случае наделено быть не могло».{82}
М. М. Литвинов энергично взялся за дело. Получив из Москвы с первым же курьером около 200 тыс. руб. Царскими кредитными бумагами, которые в то время еще можно было обменять на фунты стерлингов, хотя и по очень низкому курсу, он снял для первого советского полпредства в Лондоне (до того оно находилось у него на квартире) помещение в доме по Викториа-стрит, 82, пригласил на работу несколько человек, заказал бланки и печати. «На дверях полпредства, — вспоминал Литвинов, — была вывешена табличка с надписью: «Русское народное посольство». Тут же помещалось консульство, которое именовалось «Русское Народное консульство». Сам я присвоил себе титул «русский народный посол». Все эти наименования были моего собственного изобретения, ибо… никаких указаний из Москвы, в том числе и указаний о моем официальном титуле, я не имел».{83}
В то время никакого разграничения между чисто дипломатической и коммерческой работой полпредства, естественно, не было. Деятельность М. М. Литвинова была направлена на установление нормальных политических отношений с Англией и взаимовыгодных равноправных торговых связей с ее деловыми кругами. Инструкции Наркоминдела, которыми он руководствовался в своей работе, имели в виду достижение именно этих целей. В одной из них указывалось: «Наше отношение к западноевропейской дипломатии корректное, но твердое без заискивания… Торговый обмен будет ценен для нас и для них. Их интервенцию в нашу экономическую политику мы отвергаем».{84} В письме Г. В. Чичерина от 21 мая 1918 г. М. М. Литвинову выражалось пожелание достигнуть торгового соглашения с Англией и отмечалось наличие в РСФСР необходимого количества сырья для товарообмена. 3 июня 1918 г. НКИД вновь напомнил советскому представителю о готовности вступить в торговые отношения с Англией, рекомендуя разъяснять ее правящим кругам, что «лучше войти с нами в сделку, а не пытаться нас душить».{85} Позднее, в интервью корреспонденту газеты «Юманите» 24 июля 1921 г., Г. В. Чичерин, касаясь деятельности М. М. Литвинова в этот период, отмечал, что «роль Литвинова в Англии… заключалась прежде всего в том, чтобы установить связи с промышленным и торговым миром».{86} Английское правительство по мере перехода к политике открытой интервенции против Советской России стало одно за другим выдвигать препятствия в работе полпредства. Советские курьеры, прибывавшие в Лондон, подвергались обыску, а у двух из них были отобраны сумки и возвращены лишь в момент высылки из Англии с первым же пароходом. Некоторые работники полпредства также были высланы, даже без разрешения свидания с М. М. Литвиновым. Явившись однажды утром в полпредство, Литвинов нашел его запертым на замок. Хотя хозяин тем самым нарушал контракт, суд тем не менее отказал советскому полпреду в иске. «В результате, — вспоминал Литвинов, — «Русское народное посольство» на Викториа-стрит, 82 перестало существовать и мне пришлось перевести его в собственную квартиру».{87}
31 августа 1918 г. в Москве органами ВЧК был раскрыт заговор, подготовленный британским представителем в Советской России Брюсом Локкартом. Заговорщики, использовав значительные средства для подкупа, намеревались арестовать членов Совнаркома во главе с В. И. Лениным, захватить государственный банк, центральную телефонную станцию и телеграф, установить военную диктатуру. «Нити заговора, — говорилось в официальном заявлении НКИД от 6 сентября 1918 г., — сходились в руках главы английской миссии Локкарта и его агентов».{88} В ответ на арест Локкарта за контрреволюционную деятельность английские власти 6 сентября 1918 г. произвели обыск в квартире Литвинова, обыскали также всех работников полпредства и взяли их в качестве заложников. М. М. Литвинов также был арестован по вымышленному обвинению в антибританской деятельности и препровожден в ту самую Брикстонскую тюрьму, где незадолго до этого узником № 6027 числился будущий народный комиссар по иностранным делам РСФСР Г. В. Чичерин, интернированный в Англии за интернационалистскую деятельность против войны. Тогда вопрос об освобождении Чичерина Советское правительство решило довольно просто: на прошение выдать визы для отъезда из России английским подданным в Наркоминделе отвечали: «Чтобы дать вам визу, нам нужно посоветоваться с Чичериным. Нет Чичерина — нет визы».{89} В январе 1918 г. Чичерин был освобожден, вернулся на родину и возглавил НКИД. И теперь, после ареста советского полпреда, не оставалась ничего другого, как прибегнуть к тому же самому методу. Когда к М. М. Литвинову явился чиновник МИД Рекс Липерт, через которого осуществлялись контакты с Бальфуром, и попросил послать шифровку в Москву с предложением обменять Локкарта на советского полпреда, последний категорически заявил, что никаких шифровок из тюрьмы посылать он не будет. В этой сложной обстановке Литвинов держал себя с большим достоинством и самообладанием. Он был против того, чтобы ради обеспечения его личной безопасности хоть в какой-то мере страдали интересы Советской России. «Прошу вас иметь в виду, — телеграфировал Литвинов в Москву после того, как британские власти были вынуждены выпустить его из тюрьмы и освободить из-под стражи других сотрудников полпредства, — что я не дал еще никаких обязательств и что этот вопрос должен быть решен с точки зрения интересов республики, а не моей личной безопасности».{90} После того как Москве было передано предложение английского правительства, поздней осенью 1918 г. Литвинов вместе с другими советскими гражданами был обменен на Локкарта и его агентов.
Борьба Советского правительства за установление нормальных торгово-экономических отношений с Англией не ограничивалась деятельностью М. М. Литвинова. Летом 1918 г. британские деловые круги, заинтересованные в «русских делах», направили в Советскую Россию английскую коммерческую миссию во главе с Уильямом Кларком, высокопоставленным чиновником министерства торговли. Миссия, в составе которой был и известный капиталист Лесли Уркарт, получила разрешение на въезд в нашу страну.{91}14 июля представитель НКИД сообщил о готовности Советского правительства принять английскую миссию в Москве и отметил, что «компетентные экономические органы нашего правительства помогут eii при всех обстоятельствах выполнить ее задачу, направленную на установление экономических отношений между Великобританией и Россией».{92} В конце июля М. Г. Вронский имел продолжительное совещание с У. Кларком и другими членами британской делегации: велись переговоры об условиях возобновления торговых отношений. По словам Вронского, Кларк интересовался возможностью участия английского торгового и промышленного капитала в народном хозяйстве России, а также имеющимися в ее распоряжении средствами для внешней торговли.
— Мистер Кларк, — отвечал ему М. Г. Вронский, — нам было бы крайне желательно получить из Англии в первую очередь заказанные еще до революции и уже оплаченные товары мирного назначения. Ведь Вы не станете утверждать, что сельскохозяйственные орудия и другие промышленные изделия имеют стратегическое значение и могут нанести какой-либо ущерб военным усилиям Великобритании,
— Да, — признал глава английской миссии, — этот вывоз не угрожает экономическим интересам союзников и даст России возможность быстрее и легче восстановить свои производительные силы.
В ходе дальнейшей беседы советская сторона поставила вопрос о гарантиях неприкосновенности для судов советского торгового флота. Кроме того, было отмечено, что нормальные торговые отношения с Великобританией могут иметь место только в том случае, если английское правительство согласится признать факт существования Советской власти и прекратит контакты с контрреволюционными силами на Севере России.{93}Вслед за тем глава британской миссии посетил Г. В. Чичерина и имел с ним беседу. Вот как вспоминал об этой встрече нарком иностранных дел: «В моем кабинете в Москве сидел сэр Уильям Кларк, представитель английского министерства торговли, и говорил о развитии торговых сношений и о получении англичанами концессий в тот момент, когда пришло известие О походе английских войск внутрь Мурманского края. В необычайном испуге сэр Уильям поспешил уехать».{94}
Отъезд британской миссии совпал с переходом английского правительства к прямому участию в антисоветской вооруженной интервенции западных империалистических держав и политике открытой военно-экономической блокады Советской России. Естественно, что и торговля с Великобританией в 1918 г. практически прекратилась. Стоимость англо-советского торгового оборота в том году составила менее 0.1 % по сравнению с 1913 г., да и то за счет фиксации статистикой тех товаров, которые «по инерции» продолжали поступать в первые месяцы 1918 г. на основе еще дореволюционных контрактов.{95}
Советское правительство с самого начала 1918 г. стремилось и к установлению торговых отношений с США, хотя правящие круги этой крупнейшей империалистической державы мира по существу уже вступили на путь экономического бойкота Советской власти. Вместе с тем американским представителям в России до поры до времени разрешалось входить в полуофициальные контакты и переговоры с советскими руководителями. Главная цель такой тактики со стороны администрации США состояла в том, чтобы предотвратить заключение РСФСР мира с Германией, а также, вероятно, в том, чтобы не утратить влияния на развитие событий в России.
Но эти же контакты и переговоры были использованы советской стороной для того, чтобы побудить правительство США установить равноправные торгово-экономические отношения между двумя странами. Поздно вечером 30 января (12 февраля) 1918 г. представитель американского Красного Креста в России Р. Робинс был принят В. И. Лениным и имел с ним беседу.{96} В сообщении в госдепартамент об этих переговорах Робинс выразил уверенность в том, что Советское правительство в случае необходимости сможет организовать отпор германскому наступлению, и предлагал начать товарообмен между двумя странами. Он указывал на готовность Советского правительства в обмен на товары невоенного характера из США приступ пить к поставкам Америке металлов, нефти и других видов сырья.{97} 15 февраля 1918 г. на заседании Комитета хозяйственной политики ВСНХ под председательством 10. Ларина велись переговоры с представителем консульства США в Петрограде Г. К. Эмери о конкретных мерах по установлению советско-американских экономических отношений на условиях, изложенных Робинсом В. И. Ленину. Несколько позднее советские ведомства выдвинули план организации советской экономической миссии и поездки ее в США в целях ликвидации прежних военных заказов и осуществления задачи налаживания торговых отношений. Совнарком одобрил посылку такой миссии.{98} Все эти шаги свидетельствовали о готовности Советского правительства к возобновлению экономических отношений с США на основе равноправия и взаимной выгоды. Однако госдепартамент и посол Фрэнсис, особенно после заключения Брест-Литовского мирного договора, все более неодобрительно относились к продолжению даже полуофициальных контактов американских представителей с советскими правительственными и хозяйственными органами. Планируемая в марте 1918 г. посылка советской экономической делегации в США не состоялась из-за их резко отрицательного отношения к этому.{99}
G весны 1918 г. Р. Робинс все решительнее выступает в пользу «конструктивной программы экономического сотрудничества между Советским правительством и Америкой».{100} По-видимому? его точка зрения на этот счет складывалась не без влияния бесед с руководителями Советского правительства и прежде всего с В. И. Лениным. Позднее в интервью Луизе Брайант 13 октября 1920 г. В. И. Ленин так охарактеризовал свое отношение к проблеме советско-американского экономического сотрудничества: «В начале 1918 г. я говорил американцам, и в частности полковнику Робинсу, что дружеское отношение к Советской России в интересах Соединенных Штатов. Уже тогда я указывал на желательность торговых отношений — как с нашей точки зрения, так и с точки зрения Америки».{101}Однако к началу мая 1918 г. госдепартамент уже счел необходимым прекратить дальнейшие контакты Робинса с Советским правительством и предложил ему выехать на родину «для консультации».{102} Отзыв Робинса из Москвы был результатом окончательного решения правительства США принять самое активное участие в вооруженной интервенции и военно-экономической блокаде против Советской России. Робинс же перед отъездом в США 11 мая 1918 г. был пронят В. И. Лениным.{103} Через несколько дней ему был передан план развития экономических отношений между РСФСР и США и сопроводительное письмо В. И. Ленина от 14 мая 1918 г.
Первый документ был подготовлен уже упоминавшейся Комиссией внешней торговли при ВСНХ 12 мая. Он характеризовал состояние народного хозяйства России, ее потребности в заграничных изделиях, экспортные возможности страны. Особое место отводилось анализу русско-американской торговли в довоенный период и в годы войны. Составители плана приходили к выводу о весьма благоприятных перспективах советско-американского экономического сотрудничества. Оставляя в стороне вопрос об условиях товарообмена между двумя государствами, которые должны были быть выработаны на специальных переговорах, документ выдвигал концессии в качестве одной из форм уплаты за привозимые из Америки изделия и определял примерные их объекты. Кроме того, в тексте содержалось раскрытие принципа монополии внешней торговли. Экспортные возможности России на 1918 г. определялись примерно товарным фондом стоимостью в 3 млрд, руб., главную часть которого составляли лесоматериалы, лен, пенька, нефть, марганцевая руда.{104}
В письме В. И. Ленина Р. Робинсу говорилось! «Этот предварительный план был детально разработан в комиссии по внешней торговле в нашем Высшем совете народного хозяйства. Я надеюсь, что этот предварительный план может оказаться полезным для Вас при Вашей беседе с американским министерством иностранных дел и американскими специалистами по экспорту».{105}
Вернувшись в США, Робинс 26 июня 1918 г. был принят Лансингом, которому и вручил советский план развития экономических отношений между двумя странами. 1 июня он передал Лансингу и Вильсону свой специальный меморандум «Американское экономическое сотрудничество с Россией», в котором обосновывал необходимость установления деловых связей с РСФСР, выдвигал идеи посылки туда экономической миссии США, наделенной широкими полномочиями. Однако 2 июля Верховный военный совет Антанты принял решение расширить интервенцию в Сибири, и правительство США игнорировало как план развития экономических отношений, так и меморандум Робинса.{106}Между тем Советское правительство продолжало прилагать усилия для установления нормальных политических и торговых отношений с Соединенными Штатами. Летом 1918 г. было решено направить М. М. Литвинова полномочным представителем РСФСР в США, чтобы вступить в прямые контакты с американским правительством. «Владимир Ильич, — вспоминал впоследствии Литвинов, — согласился с этой точкой зрения, и я был назначен советским полпредом в Вашингтон. Владимир Ильич даже прислал мне в Лондон с курьером все необходимые документы, в том числе и дипломатический паспорт за надлежащими подписями и с приложением надлежащих печатей, которые в то время почему-то носили треугольную форму. Я сообщил о своем назначении американскому посольству в Лондоне и просил выдать мне визу. В американском посольстве ко мне отнеслись сравнительно благожелательно, но Вашингтон посмотрел на дело совершенно иначе. В визе мне было отказано, и моя поездка в США не состоялась»{107}. В июле — августе 1918 г. продолжались и попытки советских экономических ведомств достигнуть конкретных торговых отношений с представителями США. С этой целью руководители НКТиП вступили с ними в переговоры в Москве. Касаясь содержания и результатов этих переговоров, М. Г. Вронский писал: «В моих переговорах с представителем Америки я указал на определенные товары и количество их, которые мы можем вывезти в Америку. На мой вопрос, что нам может дать Америка, я получил уклончивый ответ, что Америка может дать товары, нужные нам, но не скоро. Это объяснялось отсутствием тоннажа и другими причинами».{108}Несмотря на явно выраженное негативное отношение правительства США к торговле с Советской Россией, последняя по-прежнему стремилась к установлению хозяйственных связей с Северной Америкой, используя для этого все, даже самые незначительные возможности.
В начале октября правление Всероссийского центрального союза потребительских обществ разработало план посылки кооперативной делегации в США. План предусматривал открытие торговой конторы в Нью-Йорке, осуществление торговых операций между двумя странами, выяснение возможностей финансирования русских кооперативов в Америке. Центросоюз обратился в президиум ВСНХ с просьбой дать делегации поручения, «связанные с общегосударственным планом внешнего товарообмена равно и общими нуждами промышленности». В этот период имелось в виду включить в состав делегации Центросоюза официальных представителей ВСНХ «для информации, контроля, завязывания непосредственных отношений с Америкой, когда то будет возможно, и для выяснения вопроса о старых торговых сделках с Америкой». Однако вследствие резко враждебной позиции США в отношении Советской власти от участия представителей ВСНХ в кооперативной делегации пришлось отказаться. 15 ноября 1918 г. между ВСНХ и Центросоюзом был заключен «Договор по выполнению поручений ВСНХ на иностранных рынках», подписанный новым наркомом торговли и промышленности Л. Б. Красиным, председателем ВСНХ и членом коллегии Центросоюза А. М. Беркенгеймом. Согласно договору, делегация должна была «исходить из декрета о национализации внешней торговли и выполнять все указания ВСНХ, относящиеся до сношений России с иностранными государствами», Ей поручались конкретные закупки инструмента, грузовых автомобилей, каучука, резины, сахара, кожи, обуви, чая и т. д. Кроме того, делегации предлагалось выяснить возможности заказов в США и Европе хлопка, тракторов, сельскохозяйственных машин, оборудования для промышленности и разместить их, если будет распоряжение от ВСНХ. Одновременно ставилась цель изучить возможности экспорта русских товаров. Для осуществления закупок необходимых Советской России товаров ВСНХ переводил на счет кооперативного Народного банка в Москве 100 млн. руб., ассигнованных по постановлению Совнаркома от 14 ноября «на предмет заготовки за границей предметов первой необходимости для РСФСР». В ноябре 1918 г. делегация Центросоюза выехала за границу, побывала в ряде европейских государств, но прибыла в США лишь в марте 1919 г., в условиях уже полной военно-экономической блокады Советской России.{109} Таким образом, все попытки установить торговые отношения с США в 1918 г. оказались безрезультатными. Более перспективными были в этот период меры, которые предприняло Советское правительство для налаживания делового сотрудничества с нейтральными, прежде всего скандинавскими странами.
Из всех нейтральных государств наиболее значительные торговые отношения были в 1918 г. лишь со Швецией. Почти сразу же после победы Октября, 10 (23) ноября 1917 г., ВЦИК назначил на пост полномочного представителя Советской республики в Скандинавских странах с местопребыванием в столице Швеции Стокгольме Вацлава Вацлавовича Воровского.{110} В то время это был первый и пока единственный полпред РСФСР за границей. В. В. Воровский, блестяще образованный марксист и один из крупнейших революционных деятелей, член партии с 1894 г., был агентом ленинской «Искры» и редактором многих большевистских газет. После Февральской революции он по предложению В. И. Ленина возглавил заграничное представительство ЦК РСДРП (б) в Стокгольме. Первый полпред страны Советов имел и некоторый опыт коммерческой работы. Еще в 1915 г. Л. Б. Красин устроил его на петроградский завод «Сименс-Шуккерт» помощником заведующего отделом цен, В качестве представителя этого завода в январе 1916 г. Воровский и выехал в Стокгольм, где вел активную партийную и интернационалистскую работу и в то же время заведовал местным закупочным бюро фирмы.{111}Поскольку связи с Петроградом тогда еще не было, Воровский узнал о своем назначении совершенно случайно. Как вспоминал он сам, недели через две посла Октябрьской революции «в Стокгольм просочился какими-то путями слух, что я назначен полномочным представителем Советской республики в Скандинавии. Мне еще об этом не было известно не только официально, но даже частным образом, а уж ко мне на квартиру повалили жаждущие попасть в Россию… Эти посещения «европейцами» скромной квартирки советского «посла» были богаты самыми забавными инцидентами. Иностранцы, привыкшие к тому, что лиц, занимающих столь «высокий» пост, окружает и соответственная обстановка из живого и мертвого инвентаря, долго не могли освоиться с советскими правилами, когда «сам посол» открывал нередко дверь посетителям, принимал их в комнате, где стояла чья-то кровать, и т. п. неприличия».{112} Вскоре слухи получили подтверждение, и шведское правительство, хотя и не признало Советской России, разрешило В. В. Воровскому оставаться полуофициальным представителем РСФСР, наделенным «временно» и некоторыми дипломатическими правами — пользоваться шифром, принимать и отправлять курьеров и т. п. Об этом сообщили и стокгольмские газеты.{113} Воровский энергично принялся за работу, причем круг его деятельности был весьма широк и одно из важных мест в ней занимали вопросы установления торговых отношений между РСФСР и Скандинавскими странами. Уже в конце ноября 1917 г. Воровский сообщил в Совнарком о возможности закупить на компенсационной основе продовольствие для Петрограда.{114} В апреле 1918 г. полпредство начало переговоры с несколькими фирмами о заключении контрактов. 27 мая 1918 г. эти переговоры привели к коммерческому соглашению с фирмой Ионсон и К0 о компенсационном обмене товарами. Касаясь отношения деловых кругов Швеции к возобновлению экономических связей с Россией, В. В. Воровский в одном из своих интервью отмечал: «Торговые круги Швеции чувствуют необходимость и ищут путей к развитию широкого товарообмена с Россией».{115}
В апреле — мае 1918 гв Советскую Россию была направлена Королевская шведская торговая делегация во главе с генеральным консулом К. Видерстремом. Делегация вела переговоры о торговых отношениях с рядом советских хозяйственных органов. В результате между представителями этой делегации и М. Г. Вронским 1 июня было подписано соглашение о поставках в Россию из Швеции сельскохозяйственных машин на 225 тыс. крон по льготным ценам. Взамен этого делегация имела право вывезти закупленные шведскими коммерсантами до 22 апреля 1918 г. металлы (жесть, медь) и минеральные масла.
Первые сделки позволили начать непосредственный товарообмен между двумя государствами. С 28 мая 1918 г. открылись регулярные рейсы шведских торговых судов в Петроградский порт.{116} Однако становление советско-шведских торговых отношений сопровождалось рядом осложнений. РСФСР предстояла длительная борьба за то, чтобы хозяйственные связи велись на здоровой и нормальной коммерческой основе. Л. Б. Красин, вспоминая первые годы советской внешней торговли, с горькой иронией писал: «В своих отношениях к Советской России так называемые цивилизованные правительства возвращаются к приемам дикарей, осуществляющих меновую торговлю, выкладывая против связок пушнины или съестных припасов табак, спирт или бусы».{117} Поначалу шведские коммерсанты в меновой торговле отступили даже и от этих правил: в Петроград «испуганные шведские экспортеры» послали пустые пароходы, чтобы сначала получить компенсационные товары, а затем уже привезти в обмен заказанное в Швеции оборудование.{118} Не дай бог, обманут большевики! Но успешный опыт первых сделок показал шведским предпринимателям, что они имеют дело с надежными, но достаточно твердыми торговыми партнерами, требующими от своих контрагентов соблюдения элементарной коммерческой этики. Под руководством В. В. Воровского и в Дании начал работать такой же неофициальный представитель РСФСР — Я. З. Суриц, который в сентябре 1918 г. был назначен приказом по НКТиП торговым агентом в этой стране. С ее деловыми кругами также удалось заключить несколько торговых сделок.{119} Между тем коммерческие отношения со Швецией приобрели более широкий и планомерный характер.
28 октября 1918 г. был заключен договор о товарообмене между Советской Республикой в лице НКТиП и шведской торговой делегацией в Петрограде. Соглашение устанавливало компенсационный принцип товарообмена двух государств, определяло стоимость эквивалентного обмена товарами суммой 15 млн. крон, предусматривало заключение отдельных конкретных сделок только в рамках и на основе этого договора. В документе оговаривалось также право допуска судов обеих стран под национальными флагами в гавани договаривающихся сторон. Весьма важными для РСФСР были статьи договора, которые фактически исходили из молчаливого признания Швецией принципа монополии внешней торговли РСФСР.{120} На основе договора от 28 октября 1918 г. до установления полной экономической блокады Советской России удалось заключить два крупных контракта (13 и 27 ноября) со шведским Союзом льнопрядильных и джутовых фабрик на продажу ему 211 тыс. пудов льна и пеньки. За весь же период с момента национализации внешней торговли РСФСР до начала 1919 г. торговые отношения между двумя государствами носили довольно оживленный характер. Согласно отчету торгового отдела при стокгольмской миссии РСФСР, всего было заключено 42 сделки со шведскими фирмами, число предложений, поступивших в отдел от деловых кругов, составило 99. За всю навигацию 1918 г. из Швеции прибыло 52 парохода, привоз в Петроград составил 211 тыс. пудов, а вывоз в Швецию — 220 тыс. пудов товаров. Весьма показательно также, что товарообмен Советской России со Швецией сократился в 1918 г. по сравнению с 1913 г. не столь разительно, как это имело место в торговле с главными капиталистическими державами. В стоимостном выражении экспорт в Швецию уменьшился в пять раз, а импорт из нее — в восемь раз.{121}
Деятельность полпредства, направленная на установление торговых отношений между двумя странами, проходила в сложной и подчас опасной обстановке. Осенью 1918 г. в адрес В. В. Воровского была отправлена большая сумма денег, предназначенная для торговых операций. Они были положены в банк, но по Стокгольму разнесся слух, что полпредство получило значительные ценности. Об этом стало известно и эмигрантской белогвардейской «Лиге убийц» во главе с полковником Хадши Лаше, которая была тесно связана с генералом Юденичем и сотрудниками американского и английского посольства. «Лига убийц» стала разрабатывать план, состоящий в том, чтобы овладеть ценностями, убить Воровского и при этом получить «компрометирующие материалы» о «подрывной деятельности» полпредства, которые якобы легко добыть, организовав налет на него.{122} Однако полпредство приняло необходимые меры предосторожности. Узнав от своих друзей-шведов об опасности, Воровский поставил в известность полицию и потребовал усилить охрану квартиры.{123} «Лига убийц» тем не менее расправилась с тремя коммерсантами русского происхождения, которые посещали полпредство. «Несчастные жертвы, — писал Я. С. Ганецкий, — под разными предлогами заманивались в загородную дачу. Тут их убивали и тела бросали в прорубь. «Истинные патриоты не забывали после каждого убийства забирать на квартирах своих жертв все оставшееся имущество, а где можно было — и по подложным чекам получать их деньги в банке».{124}
Развитие торговых сношений со Швецией стало прообразом торгового представительства Советского государства за рубежом.{125}
К 1918 г. относятся и первые шаги по установлению торговых отношений с Норвегией. В апреле 1918 г. норвежское посольство обратилось в НКТиП с просьбой ознакомить его с проектами в области внешней торговли России, указывая при этом, что Норвегия весьма заинтересована в развитии коммерческих отношений с РСФСР. Летом того же года Норвегию посетил представитель Наркомпрода РСФСР, который вел переговоры с норвежским правительством об установлении товарообмена. Обе стороны в принципе согласились с необходимостью возобновить торговлю, причем было получено официальное письмо министра торговли о желательности начать коммерческие сношения между двумя странами на основе компенсационного обмена.{126} Но давление Антанты на нейтральные государства не позволило в этот период закрепить начавшиеся контакты реальными соглашениями о советско-норвежских экономических отношениях.
21 сентября 1918 г. было подписано соглашение между правительством РСФСР и Королевской Датской миссией в Петрограде о закупке огородных семян у датских фирм.{127} Имелся в виду и более широкий торговый договор с этой страной об условиях компенсационной торговли, обеспечении свободного плавания советских судов в порты Дании и т. д. Летом 1918 г. в Копенгагене был разработан проект компенсационного соглашения по товарообмену с Россией, Со своей стороны, член президиума ВСПХ Л. Б. Красин и управляющий петроградским отделением НКТиП Ю. В, Пятигорский в ходе переговоров с коммерческим атташе датского посольства в Петрограде подготовили «Соглашение о возобновлении торговых сношений Дании и России». Оно предусматривало гарантии советским судам, направляемым в Данию, право реализации русских товаров на датском рынке, содержало примерный перечень экспортных товаров. В сентябре 1918 г. с учетом благоприятных перспектив датско-советских торговых отношений приказом по НКТиП Я. З. Суриц, полпред РСФСР в Дании, был назначен торговым агентом в этой стране. В ноябре 1918 г. начались рейсы советских торговых судов в Данию, прерванные, однако, в самом зародыше установлением экономической блокады РСФСР.{128}
Ко второй половине 1918 г. относятся и первые контакты советских представителей в Швейцарии с чиновниками МИД этой нейтральной страны по вопросу об установлении коммерческих сношений. В августе торговый агент миссии РСФСР в Швейцарии встретился с представителем политического департамента М. Лярди. Разговор касался возобновления торговых отношений, в которых Лярди выразил заинтересованность швейцарского правительства.{129} Коммерческим связям уделял большое внимание и полпред РСФСР в Швейцарии Я. Берзин. Как сообщал Г. В. Чичерин в августе 1918 г., Я. Берзин и М. Вронский приступили к разработке нового договора о торговле с этой страной.{130} 6 сентября 1918 г. советский представитель сообщал из Берна Г. В. Чичерину: «Вопросу о возобновлении торговых сношений с Швейцарией я придаю важное значение. На это нужно обратить серьезное внимание. Из Швейцарии мы можем получить целый ряд необходимых нам товаров, которых крайне мало на мировом рынке».{131} Однако в 1918 г. дальше зондирования почвы швейцарское правительство не пошло. Практика же торговых связей выражалась лишь в нескольких предложениях, полученных торговым агентом РСФСР от часовых фирм Швейцарии.
К концу 1918 г. Советская Россия сделала лишь первые шаги на международном рынке. Она вела товарообменные операции в весьма незначительных масштабах только с девятью государствами. Статистика показала резкое падение советской внешней торговли в 1918 г. не только по сравнению с довоенным временем, но даже и с годами первой мировой войны, когда торговый оборот страны уже стал стремительно сокращаться (см. табл. 1).
Таблица 1
Оборот внешней торговли Советского государства
(по довоенным ценам 1913 г., в миллионах рублей{132}
Год — Экспорт — Импорт — Оборот — Сальдо баланса
1913–1520–1375 — 2895 — +145
1914 — 885 — 1109–1994— ―224
1915 — 274–870 — 1144 — ―596
1916 — 237–862 — 1099 — ―625
1917 — 137–802 — 939 — ―665
1918 — 8 — 105–113 — ―97
Такие мизерные размеры внешней торговли в 1918 г. объяснялись положением весьма тяжелым международным РСФСР, фактическим эмбарго, к которому прибегли бывшие союзники России по Антанте, отсутствием серьезных гарантий неприкосновенности советского торгового флота, трудностями становления государственного аппарата, призванного проводить в жизнь национализацию этой отрасли народного хозяйства. По словам Л. Б. Красина, монополия внешней торговли, делавшая в 1918 г. свои первые шаги, имела в то время в основном «потенциальное значение».{133} Тем не менее даже тот весьма небольшой конкретный опыт ведения внешней торговли на социалистических началах показал, что она и возможна, и выгодна как для Советского государства, так и для его западных партнеров. Переход империалистических держав к политике военно-экономической блокады Советской России привел к почти полному прекращению ее внешней торговли.
УСТАНОВЛЕНИЕ
ВОЕННО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ БЛОКАДЫ
Высадка весной и летом 1918 г. в Мурманске и Архангельске английских, американских и французских солдат, оккупация японскими войсками Владивостока положили начало вооруженной интервенции держав Антанты против молодой Республики Советов. Еще более грозным и опасным стал для нее 1919 год. При поддержке международного империализма в стране все ожесточеннее разгоралось пламя гражданской войны. Советская Россия, территорию которой временами составляли лишь полтора десятка центральных губерний, находилась в огненном кольце фронтов: с востока наступали на нее полчища Колчака, с юга — войска Деникина, с севера — части белогвардейского правительства Миллера, на северо-западе к Петрограду рвался корпус генерала Юденича. Богатейшие хлебные губернии России и Украины, районы добычи угля и железной руды были захвачены неприятелем. Стремясь ускорить падение Советской власти, империалисты Запада предпринимали, по словам Г. В. Чичерина, меры для «постепенного замуровывания России, изолирования ее антантовской блокадой, так называемым «окружением», или «санитарным кордоном».{134}
Выдвижение осознанной и целенаправленной политики военно-экономической блокады как средства борьбы с Советской властью наряду с прямой интервенцией и поддержкой контрреволюционных сил относится к осени 1918 г., когда выявились ограниченные возможности союзных империалистических держав организовать военное вторжение в Россию крупными силами собственных войск. Наиболее отчетливо идея военно-экономической блокады была сформулирована правящими кругами Франции. Уже 27 октября 1918 г. премьер-министр Ж. Клемансо в письме генералу Франше д’Эсперэ, главнокомандующему французскими силами в Юго-Восточной Европе, предписывает раз-работать план, предназначенный не только «продолжать в России борьбу против центральных держав, но и осуществить экономическую блокаду большевизма и вызвать его крах»,{135} Несколько позднее две последующие директивы Клемансо от 13 и 21 декабря об организации «экономического окружения» были определены министром иностранных дел Пишоном, выступавшим в парламенте, как основная позиция Франции в «русском вопросе».{136} Политика военно-экономической блокады полностью поддерживалась и другими главными партнерами Франции по интервенции.{137} По мнению правящих кругов Англии, Франции и США, усиливающиеся под воздействием блокады хозяйственная разруха, непомерные тяготы и лишения населения, голод и нехватка товаров первой необходимости должны были способствовать поражению Советской власти и упрочению сил контрреволюции.
Военно-экономическая блокада Советской России с самого начала приобрела комбинированный характер. Еще в июле 1918 г., в период начавшейся интервенции, В. И. Ленин отметил в действиях империалистов тактику, присущую традиционной колониальной политике Англии. Она состояла в том, чтобы «стараться главным образом отрезывать источники снабжения от страны, на которую они нападали, и предпочитать метод удушения, под предлогом помощи, методу прямого, непосредственного, крутого, резкого военного насилия».{138} И действительно, в ходе интервенции и выступления белогвардейских сил от Советской России были отторгнуты важнейшие сырьевые, продовольственные и промышленные области: Украина, Урал, Средняя Азия, Кавказ, Сибирь и т. д. Это позволило интервентам приостановить поступление сырья, топлива и продовольствия в центральные районы России, усугубляя, таким образом, тяжелое экономическое положение на территории, контролируемой Советским правительством.
Уже к январю 1919 г. в результате последовательного отторжения важнейших экономических районов на территории РСФСР оставалось (по отношению к довоенному времени) лишь 45 % производства пшеницы, 37 % производства ячменя, 8 % выработки сахара, 10 % добычи угля, 23 % выплавки чугуна и т. д. Характерно, что в 1919 г. из-за утраты основных угольных бассейнов и нефтепромыслов удельный вес дров в топливном балансе Советской России возрос др 88 % по отношению к углю и нефти против 14 % в 1916 г.{139} Таким образом, чисто военными мерами, проводимыми силами российской контрреволюции и войсками интервентов, создавалось и постепенно сужалось внутреннее кольцо экономической блокады Советского государства.
Внешнее кольцо военно-экономической блокады состояло в перекрытии путей получения каких-либо товаров извне, или, как говорил В. И. Ленин на VI съезде Советов, в стремлении «порвать экономическую связь между республикой и всем миром».{140}
Для осуществления своих планов «экономического окружения» союзные правительства применяли два основных метода: 1) политическое давление на нейтральные государства, заинтересованные в торговле с Советской Россией, в целях полного прекращения хозяйственного общения с нею; 2) проведение строжайшей морской блокады. Летом и особенно осенью 1918 г., как отмечалось, стал довольно успешно развиваться товарообмен между РСФСР и некоторыми скандинавскими странами. Это обстоятельство вызвало резкое недовольство правящих кругов Антанты, принявших окончательное решение задушить Советскую власть силами интервенции, контрреволюции и блокадой.
С осени 1918 г. на правительства нейтральных государств начинает оказываться все возрастающее дипломатическое воздействие представителей Антанты, требующих полного разрыва политических и экономических связей с большевиками. Донесение посланника США в Норвегии государственному секретарю от 13 ноября 1918 г. показывает, насколько грубо и бесцеремонно вмешивались союзники в дела нейтральных государств. Представитель США информировал госдепартамент о рекомендациях английского посланника в Норвегии своему правительству. Смысл этих рекомендаций, полностью поддерживаемых, как явствует из донесения, представителями США и Франции, состоял в следующем: предложить от имени союзных правительств нейтральным правительствам порвать отношения с РСФСР, употребляя для этого в числе других мер и нажим на банки, чтобы «прервать финансовые сделки большевиков»; запросить правительства скандинавских государств, «будут ли они в дальнейшем кооперироваться в борьбе против большевиков или останутся нейтральными, и в последнем случае пригрозитьустановлением блокады… и исключением их из состава участников предстоящей мирной конференции, куда их намеревались пригласить».{141}
По-видимому, союзные представители в нейтральных государствах получили нужные инструкции своих правительств, так как 25 ноября 1918 г. британский посланник вручил министру иностранных дел Норвегии меморандум, согласованный с представителями США и Франции, в котором Норвегии и другим скандинавским государствам предлагалось «в интересах всех стран мира» прекратить содействие сделкам в рублях. Кроме того, норвежскому правительству давалось понять, что если оно не предпримет решительных мер, будет прекращена продовольственная помощь Норвегии.{142} Предлогом для указанных действий союзников послужило бездоказательное рассуждение о пресловутой «большевистской пропаганде». Во всех этих документах не было, однако, ни одного факта такой мифической «пропаганды», зато куда как реально выглядели вполне конкретные меры, предлагаемые нейтралам: прервать финансовые операции с Советской Россией, прекратить все отношения с ней и примкнуть к Антанте для борьбы с большевиками. Не менее реальны были и санкции, которыми угрожали империалистические круги Антанты правительствам нейтральных стран: политический и дипломатический остракизм, блокада, лишение продовольственной помощи.
На следующий день, 26 ноября, американский посланник в Норвегии был информирован министром иностранных дел о предстоящей встрече представителей Швеции, Дании и Норвегии в Копенгагене для выработки «общей позиции в отношении к большевикам».{143} Поскольку наиболее развитыми были отношения между Советским государством и Швецией, союзники предприняли специальный демарш именно перед правительством этой страны.
5 декабря американский представитель в Стокгольме Моррис в беседе с министром иностранных дел выразил недовольство в связи с наличием «большевистской пропаганды» в Швеции, которая отсюда разносится в США и другие союзные государства. В ответ министр поспешил заверить Морриса о готовности постепенно отозвать из Советской России всех шведских представителей и выразил надежду на то, что в самом ближайшем будущем удастся «избавиться от Воровского и его помощников». В донесении об этой беседе Моррис сообщил также, что аналогичные меры против большевизма следует ожидать и от Дании.{144}
Вскоре последовало соглашение между представителями Швеции, Норвегии и Дании о единовременном разрыве отношений с Советской Россией и высылке всех ее дипломатических и торговых работников из скандинавских стран. Первостепенную роль в организации разрыва отношений между Швецией и РСФСР, таким образом, играли именно США. М. М. Литвинов, оценивая впоследствии роль американской дипломатии в этом, писал: «С абсолютной точностью исторически установлено, что разрыв отношений с Советскими республиками со стороны Швеции был предпринят во исполнение общего плана тогдашних союзников и, в частности, определенного предложения американского правительства» (разрядка моя. — В. Ш.).{145}
Как развивались дальнейшие события, хорошо показано в докладе полпреда РСФСР в Швеции В. В. Воровского В. И. Ленину от 24 мая 1919 г. «О разрыве дипломатических отношений между скандинавскими странами и Россией». Советская миссия, учитывая заинтересованность торгово-промышленных кругов Швеции в коммерческих сношениях с Советской Россией, пыталась предотвратить разрыв, воздействуя «на экспортеров и импортеров, у которых в связи с оживившимся прошлой осенью товарообменом особенно разгорелись аппетиты». «Однако, — как отмечает далее Воровский, — интересы государств Согласия… оказались могущественнее, чем интересы шведских промышленников и шведских рабочих, среди которых уже началась безработица».{146} Через день после заверений, сделанных министром иностранных дел американскому представителю, последовали решительные шаги шведского правительства по ликвидации политических и экономических отношений с РСФСР. «В субботу 7 декабря, в час дня, — писал Воровский в докладе В. И. Ленину, — я был приглашен к министру иностранных дел, который заявил мне, что… шведское правительство вынуждено лишить меня права посылки курьеров и права шифра и «предполагает», что наша миссия покинет Швецию».{147} День спустя американский представитель в Стокгольме получил коммюнике о результатах этой беседы и информировал о ней госдепартамент, правительства Франции и Англии.
Аналогичные меры были предприняты в Дании. 27 декабря 1918 г. представитель РСФСР в Копенгагене Я. З. Суриц был уведомлен министром иностранных дел, что датское правительство решило порвать фактические связи с Советской Россией.{148}
21 января 1919 г. В. В. Воровский, как обычно, просматривал с утра шведские газеты. Даже скупые сообщения буржуазной печати показывали, насколько осложнилось международное положение Советской России. Зато львиная доля корреспонденций была посвящена только что открывшейся Парижской мирной конференции, где предполагалось решить «русский вопрос» путем организации вооруженной интервенции. Воровский хорошо понимал, что предстоящий неизбежный отъезд советского представительства из Швеции будет означать начало полной дипломатической и экономической изоляции Советского государства от внешнего мира. Разбирая почту, он вскрыл пакет со штемпелем шведского министерства иностранных дел и прочел следующее: «Так как пребывание Вашей миссии в Швеции значительно затянулось вследствие переговоров, предпринятых Королевским правительством для обеспечения Вам и Вашим соотечественникам безопасного и свободного проезда через Финляндию к вам на Родину, Королевское правительство считает, что оно имеет достаточно оснований требовать отъезда Вашей миссии без дальнейших проволочек».{149} После получения необходимых гарантий о выезде советских представителей из скандинавских стран через Финляндию весь состав торговых и дипломатических работников РСФСР в Стокгольме и Копенгагене, включая В. В. Воровского, Я. З. Сурица и находившегося в Швеции М. М. Литвинова, 30 января 1919 г. отбыл на родину.
Пароход, на котором они плыли, с трудом преодолевая начавшийся ледостав, наконец добрался до финляндского порта Або. Дальше советские представители по железной дороге доехали до Белоострова и на деревянном мостике через р. Сестру были переданы советским пограничникам. «Финский офицер взял список конвоируемых, — вспоминал английский журналист Артур Рэнсом, ехавший вместе с ними в Советскую Россию, — и прочел фамилии: Воровский, его жена и ребенок.». Затем он вызвал: «Литвинов». Одного за другим вызывал он всех русских, их было около тринадцати. Г-жа Воровская, которая… давно не была в России, горько плакала».{150} В январе 1919 г. из Москвы на родину выехал и последний шведский торговый представитель, который вел переговоры с М. Г. Вронским. Перед отъездом он говорил Г. В. Чичерину: «Если английское правительство на что-нибудь решается, оно это дело доводит до конца. Английское правительство решило наступать на Советскую Россию, следовательно, его войска будут в Москве через два месяца».{151} Этот торговый агент был плохим пророком, но с его отъездом Советская Россия на долгое время оказалась отрезанной от всего мира.
Как уже говорилось, в ноябре 1918 г. были прерваны всякие политические и экономические связи между РСФСР и Германией. Последняя, подписав перемирие с победителями, была поставлена под полный контроль союзных держав вплоть до заключения Версальского мирного договора. По условиям перемирия по отношению к ней на этот период сохранялась в силе торгово-экономическая блокада{152}, исключавшая возможность нормальных коммерческих сношений с Советским государством. Правительство созданной вскоре Веймарской республики, особенно в первые послевоенные месяцы, в международных вопросах следовало политической линии держав-победительниц, занимая подчиненное положение проигравшего войну государства. После же разрыва политических и торговых отношений с Советской Россией, предпринятого правительством Германии, началась повальная высылка советских представителей из других стран. Постепенно все более трудным становилось положение полпредства РСФСР в Швейцарии, и в ноябре 1918 г. Я. А. Берзину со всем персоналом было предложено покинуть эту страну.{153} Под давлением империалистических держав Антанты, несмотря на официальное согласие правительства Голландии принять советского полпреда В. Розина, он был задержан германскими властями в Берлине и отослан обратно. 6 ноября 1918 г. голландское правительство известило НКИД и об отзыве своего представителя из Петрограда, и всякие отношения с этой страной были прерваны.{154} По сигналу Антанты в 1918 г. высылались даже советские миссии по делам военнопленных и организации Красного Креста из Австрии, Венгрии и Чехии. Все эти страны не только порывали всякие отношения с Советской Россией, но и отказывали в допуске на свою территорию каких-либо торговых представителей.{155} Таким образом, были прерваны политические, а вслед за тем и начавшиеся устанавливаться экономические связи с нейтральными государствами.
Заставив ряд нейтральных государств прервать всякие официальные сношения с Советской Россией и обеспечив «экономическое окружение» в принципе, союзные правительства взяли на себя труд практической организации военно-морской блокады, которая свела бы на нет поползновения деловых кругов капиталистических стран на свой страх и риск осуществлять сделки с советскими организациями или попытки последних проникнуть на внешние рынки нелегально. Поскольку сухопутные границы РСФСР в этот период определялись линиями фронтов с интервентами и белогвардейцами, их использование для внешнего товарообмена было почти исключено. Главной задачей держав Антанты оставалось осуществление блокады морского побережья, которая окончательно отрезала бы Советскую Россию от заграничных рынков.
Еще до высадки интервентов в Мурманске и Архангельске союзные правительства установили морскую блокаду северного побережья РСФСР. Как отмечал в своем рапорте от 10 июня 1919 г. командующий флотилией Северного Ледовитого океана английский контр-адмирал Викорст, «после заключения Брестского мира, когда Россия формально вышла из числа воюющих с центральными державами, английское правительство объявило о реквизиции всех русских судов, находящихся вне русских вод… и таким образом все русские суда дальнего плавания… оказались реквизированными».{156} С этого времени о внешней торговле через северные порты России не могло быть и речи.
Следующим и самым важным этапом в организации морской блокады было перекрытие путей товарообмена через Финский залив и Балтийское море. Учитывая, что в распоряжении Советской России на всем протяжении гражданской войны и интервенции оставался крупнейший в стране Петроградский морской Порт, союзники постарались всеми мерами захлопнуть это единственное оставшееся «окно в Европу», используя военно-морские силы.
Общая линия британской политики в этом районе, как она была определена министром иностранных дел Бальфуром в ноябре 1918 г., состояла, во-первых, в поддержке стремления к отделению балтийских провинций, входивших прежде в Российскую империю, и, во-вторых, в предоставлении помощи всем просоюзническим антисоветским русским силам, которые еще только начали консолидироваться здесь.{157}
Уже 11 ноября 1918 г. английский Форин оффис запросил Адмиралтейство о его готовности послать военные корабли на Балтику.{158} Учитывая опасность морской блокады Балтийского побережья РСФСР, Г. В. Чичерин сообщал 16 ноября 1918 г. в ответ на запрос Морского генштаба, что «вполне допустим случай появления в Балтике флота держав Согласия и что в случае отправки русских пароходов в иностранные порты они могут быть захвачены».{159} И действительно, спустя три дня, 20 ноября 1918 г., Военный кабинет Ллойд Джорджа признал необходимым продемонстрировать силы британского флота в Балтийском море, чтобы способствовать усилению борьбы «населения этой части мира против большевизма и содействовать там интересам Великобритании». Адмиралтейству было предложено послать эскадру легких крейсеров, сопровождаемых 9 эсминцами, в направлении Зунда с последующим курсом в Ревель. В инструкциях командующему британским флотом в Балтийском море Вальтеру Коуэну английское правительство и Адмиралтейство предписывали «продемонстрировать британский флаг и поддерживать британскую политику в соответствии со складывающейся обстановкой», а также «предохранять от разгрома Эстонию и Латвию со стороны внешней агрессии», угроза которой якобы исходила от большевиков.{160} Главной задачей британского флота на Балтике, как ее понимал Коуэн, было участие в общей борьбе интервентов и сил контрреволюции против Советской России и установление морской блокады Петроградского порта.{161}
В начале декабря 1918 г. английские корабли появились на рейдах Ревеля и Либавы. В течение 1919 г. военно-морские силы Англии, Франции и США, дислоцировавшиеся в Ревеле, Риге, Гельсингфорсе и Выборге, блокировали Финский залив и Балтийское море, Главную роль, несомненно, играл в этом районе британский флот, насчитывавший 238 военных и вспомогательных судов, в числе которых было 23 крейсера, 85 эсминцев, 1 авианосец (с 55 самолетами), 20 подводных лодок, 2 минных заградителя, 18 минных тральщиков и др. Военно-морские силы Франции, действовавшие в тесном взаимодействии с английской эскадрой, насчитывали здесь 26 боевых кораблей, США — 14, Италии — 2.{162}
После неудачной попытки в декабре 1918 г. отряда кораблей Балтфлота атаковать базу противника в Ревеле военно-морские силы союзников стали господствовать на Балтике и в Финском заливе.{163} Более того, адмирал Коуэн в январе и феврале 1919 г. проявил большую активность в оказании помощи буржуазным правительствам Эстонии и Латвии в борьбе против частей Красной Армии.{164} В мае 1919 г. войска генерала Юденича, поощряемого союзниками, получив от них вооружение и снаряжение, начали наступление на Петроград. Британские военно-морские силы оказывали поддержку наступлению эстонцев на Нарву, а Юденича — в направлении Ямбург — Псков — Петроград, благодаря чему и были достигнуты первые успехи весеннего наступления белых. 20 мая британская военно-морская авиация совершила воздушный налет с целью бомбардировки Кронштадта, которая, впрочем, как пишет один из английских авторов, «в целом не принесла успеха».{165} По свидетельству же белогвардейских заинтересованных лиц, «налет английских гидропланов на Кронштадт, при котором пострадало несколько большевистских судов, был скорее спортивным, чем стратегическим предприятием, хотя и геройски выполненным».{166} 19 мая 1919 г. в одном из своих выступлений В. И. Ленин говорил: «Развертывается наступление на Петроград: вчера был бой нашего миноносца с четырьмя миноносцами противника. Разве не ясно, что это интервенция, разве не английский флот участвует здесь?»{167} Хотя первое наступление Юденича на Петроград весной 1919 г. закончилось провалом, обстановка на Северо-Западе для Советской России продолжала оставаться серьезной, а военно-морская блокада на Балтике приобрела грозный и зловещий характер.
Почти параллельно с установлением военно-морской блокады, а затем и началом эпизодических боевых действий империалистических держав непосредственно в отношении северо-западного побережья Советской России, и в особенности Петрограда, союзниками были предприняты и дополнительные меры к тому, чтобы пресечь возможные попытки доставки товаров через Прибалтийские государства. 24 марта 1919 г. Верховный экономический совет держав Антанты рассмотрел резолюцию Союзнического комитета по блокаде, где перечислялись меры контроля над судами, направлявшимися в Эстонию, чтобы помешать доставке ими товаров в Советскую Россию.{168} На заседаниях Совета десяти 27 и 28 марта 1919 г. было принято решение о распространении этой политики противодействия проникновению товаров в РСФСР также через Латвию и Литву. 9 мая 1919 г. Совет четырех, изучая вопрос о возможности снятия блокады с Германии в связи с предстоящим заключением мира с нею, также постановил, что эти меры не будут применяться к Советскому государству.{169}
Захватом ряда портов и организацией жестокой морской блокады Черноморского побережья сопровождались действия интервентов на юге России. Первый десант союзников, прибывший на четырех судах, высадился в Одессе 18 декабря 1918 г. 24 и 26 декабря на рейде Севастополя появились английский и французский крейсеры, а затем и вся разноязычная союзная эскадра, состоявшая из английских, французских, американских, итальянских и греческих судов под командованием: английского адмирала Кельтона. Весной 1919 г. в Севастополе и частично Одессе базировались самые значительные за время блокады военно-морские силы англо-французской эскадры: 3 дредноута, 8 крейсеров, 12 миноносцев и большое количество транспортных и вспомогательных судов. Берега Черного моря были блокированы, и союзная эскадра не пропускала ни одного судна, шедшего не под флагом государств Антанты.{170}
Установление блокады на Черном море сопровождалось захватом русских торговых судов. При этом и английские, и французские интервенты действовали по одному пиратскому сценарию. Высадившись в крымских портах, английские войска попросту захватили все русские коммерческие суда, распустили их экипажи и подняли на реях британские флаги. Недоумевающим местным властям английский адмирал разъяснил, что занятие судов «носит временный характер».{171} Согласно сообщению поверенного колчаковского правительства из Константинополя в Омск, точно так же поступали и французские оккупационные войска, которые захватывали суда русского и торгового, и военно-морского флота. Отказ возвратить эти суда французский адмирал Дексель мотивировал так: «Суда эти взяты во время военных действий; суда были негодны, и французы потратили деньги на починку; суда продолжают обслуживать русские интересы; некоторые из них взяты под немецким флагом».{172}
Империалистическая политика военно-экономической блокады осуществлялась и на Каспии.
Английская интервенция в Закаспии была продиктована интересами британского империализма в получении доступа к среднеазиатским хлопку и нефти. Особенно интересовали англичан нефтепромыслы Азербайджана. Это привело к перекрытию водных коммуникаций Советских республик через Каспийское море. Англичане, по признанию самих участников вооруженной интервенции в этом районе, стремились к установлению «господства над Каспийским морем». Их грандиозные колониалистские планы имели конечной целью превращение Каспийского моря, открывавшего по Волге путь в центральную Россию, во «внутреннее английское море»: на западе — «английское» Закавказье, на востоке — «английский» Закаспии, на юге — «английская» Персия.
Эти планы в конечном счете потерпели полный провал, но в течение лета 1918—весны 1919 г. интервенты с помощью эсеровского «закаспийского правительства» разместили свои гарнизоны в главных портах Каспия — Баку и Красноводске, получили в пользование все суда каспийского торгового флота. Установление в Закаспии власти контрреволюционных сил фактически привело к военно-экономической блокаде Туркестана. Не только был прерван его традиционный товарообмен с центральными районами России, но и блокированы все торговые операции с пограничными государствами. Еще в ноябре 1918 г. английские оккупанты потребовали от «закаспийского правительства» фактической монополизации торговых операций района в руках интервентов, предъявив условие, «чтобы закупка всех продовольственных продуктов в Персии производилась исключительно через английскую мис-сию». Эсеровское «правительство» безоговорочно пошло на эти условия, отдав соответствующее распоряжение.{173}
В условиях установления военно-экономической блокады на Западе и на Юге страны Советское правительство предпринимало попытки наладить товарообмен и с некоторыми из сопредельных стран Востока через сухопутную границу. Но и здесь его усилия наталкивались на противодействие прежде всего английских миссий и военных властей, вольготно чувствовавших себя в Иране и Афганистане.
Присутствие английских войск в Персии (Иране) предопределило установление военно-экономической блокады Советского государства в этом регионе. Британские представители препятствовали установлению торговых отношений с этой страной районов Средней Азии, контролируемых Советской властью. Об этом свидетельствует история торгово-дипломатической миссии Е. А. Бабушкина.
Осенью 1918 г. Совет народных комиссаров Туркестанской республики в Ташкенте, учитывая тяжелое продовольственное положение края, принял решение о возобновлении регулярной торговли с Персией и с этой целью организовал поездку туда миссии во главе с председателем Кокандского Совета депутатов Е. А. Бабушкиным. В состав миссии был включен и коммерческий агент М. Калашников. До мировой войны значительная часть продовольствия (рис, хлеб, мясной скот, сушеные фрукты) поступала в Туркестан из Персии. С началом интервенции в Закаспии и переходом власти в руки эсеровского «закаспийского правительства» подвоз продовольствия в Туркестан почти полностью прекратился. Английские войска, оккупировавшие северный Иран, не допускали вывоза отсюда каких-либо продуктов.
Несмотря на гарантии и рекомендательное письмо английского военного представителя в Туркестане Ф. М. Бейли на имя генерального консула Англии и главнокомандующего британскими войсками в северо-западном Иране генерала У. Маллесона члены миссии Е. А. Бабушкина, сумевшие с большим трудом добраться до Мешхеда, в октябре 1918 г. были арестованы английскими военными властями в северном Иране. В дальнейшем они подвергались издевательствам, оскорблениям, пыткам и длительному тюремному заключению. Правительство РСФСР направило ноту Англии с требованием возвращения советских дипломатических и торговых работников на родину и с предложением обмена их на британских подданных, задержанных за нелегальную контрреволюционную деятельность в Советской России. Но лишь после высылки членов миссии в Индию в 1919 г. и двухлетнего пребывания в английских тюрьмах и концлагерях они в ноябре 1920 г. смогли вернуться домой.{174}
Установление военно-экономической блокады Советской России империалистическими державами Запада, ввод в действие официально не объявленной морской блокады привели к быстрой ликвидации внешнеторговых связей молодого пролетарского государства. Уже с конца 1918 г. политика военно-экономической блокады губительно сказалась прежде всего на торговле РСФСР со Скандинавскими странами. Первая же попытка возобновить торговое мореплавание под советским флагом, предпринятая в конце 1918 г., закончилась неудачей.
Организуя отправку первых судов под советским флагом с грузом в Скандинавские государства, Советское правительство позаботилось о получении гарантий их безопасности от шведского, норвежского, датского и германского правительств.{175} Получение специальных охранных грамот для этих судов и от германского правительства было весьма важным. Поднятый уже в июле 1918 г. в Берлине вопрос о гарантиях для беспрепятственного продвижения советских пароходов в порты нейтральных государств получил разрешение в октябре 1918 г. 21 октября полпред РСФСР в Германии А. А. Иоффе телеграфировал Г, В. Чичерину и Л. Б. Красину: «Дело с судами наконец начинает разъясняться. Получил копии нот к датскому правительству. Дела обстоит так: пароходы… могут выходить в море и получить в Ревеле охранные грамоты на основаниях, указанных в сообщенной Вам вербальной ноте от 16 октября».{176} Несколько позже, 24 октября 1918 г., в беседе с советником посольства РСФСР в Германии В. Коппом представитель МИД Зелингер сообщил, что консульству в Петрограде дано указание выдать охранные грамоты пароходам «Вера» и «Мартин» до Ревеля, где они получат от германских морских властей пропускные свидетельства до Копенгагена.{177} Хотя и после получения необходимых гарантий заинтересованные советские органы выражали опасения за судьбу предназначенных к отправке в заграничное плавание судов, было все же решено в интересах развития товарообмена послать в порты Скандинавских государств пять пароходов с грузом компенсационных товаров.
Поздней осенью 1918 г. в Петроградском порту царило необычное оживление. Несколько торговых судов, стоявших на приколе всю летнюю навигацию, спешно ремонтировались, приводились в порядок для заграничного рейса. На самом большом из них (водоизмещением в 4 тыс. тонн) закрашивали старое название «Вера» и большими литерами выводили новое — «Федерация». Четыре других парохода также получили новые, революционные имена: «Северная коммуна» (бывшая «Гагара»), «Циммервальд» (бывшая «Кодума»), «Лассаль» (бывшая «Балтония»), «Республиканец» (бывшая «Либава»).
Первым, 14 ноября 1918 г., из Петрограда в Копенгаген отбыл пароход «Федерация»; 1 декабря туда же отправились «Северная коммуна» и в Стокгольм «Циммервальд», позднее, 8 декабря, взяли курс на Стокгольм «Республиканец» и «Лассаль». Все пять пароходов везли товары (лен, лес, фанеру, металлический лом) общим весом свыше пяти с половиной тысяч тонн и стоимостью 860 тыс. датских и 95 тыс. шведских крон. Кроме того, были подготовлены и ожидали отправки еще шесть пароходов с семью тысячами тонн груза.{178}
Советское правительство пристально следило за рейсом «Федерации», рассматривая его как пробный шар в практике использования собственного морского флота. 27 ноября 1918 г. нарком торговли и промышленности Л. Б. Красин сообщил В. И. Ленину о благополучном прибытии парохода в Копенгаген.{179} Однако именно «Федерации» пришлось первой испытать на себе последствия нажима Антанты на Скандинавские государства и тяжесть начавшейся блокады в условиях, когда Германия потерпела поражение в войне и Англия установила свое господство на Балтике.
Прибывшая 20 ноября 1918 г. в Копенгаген «Федерация» не получила разрешения на разгрузку и десять дней стояла под надзором датского миноносца. Полпред в Дании Я. З. Суриц и представитель Главного управления водного транспорта РСФСР в Скандинавских странах Н. Н. Рыбинский связались с В. В. Воровским по телефону, после чего было решено направить пароход в Стокгольм. «Утром 29-го «Федерация» снялась, — сообщал Н. Н. Рыбинский из Стокгольма 2 декабря 1918 г., — а 30-го на рейд Копенгагена пришла английская эскадра легких судов, и в вечерних газетах появилась довольно откровенная заметка, что если бы «Федерация» не ушла из Копенгагена, то ей не пришлось бы уйти вовсе».{180} Однако и в Стокгольме советский пароход не ожидало ничего хорошего. Хотя судно встало под разгрузку, которая тянулась более полутора месяцев, команда была лишена возможности сойти на берег.{181} В донесении Н. Н. Рыбинского из Стокгольма от 20 декабря 1918 г, описывались злоключения «Федерации» и ее команды в шведской столице: «Переговоры ведутся и по настоящее время, тов. Воровский требует немедленной разгрузки, агент (т. е. шведская компания торговли и мореплавания) не может выполнить, пока не получит разрешения властей. Могу добавить, что удивительно резко изменилось отношение в связи с разрывом. Команде по сей день не разрешают иметь сообщение с берегом. По моим сведениям, старые (бывшие) владельцы «Федерации» уже передали дело адвокату и поджидают окончательной выгрузки парохода, чтобы наложить арест. На мои указания, что мы были гарантированы шведским правительством от всяких арестов, ответ последовал вполне определенный: «С разрывом наших отношений все гарантии отпадают»».{182} После выгрузки судно было задержано в Стокгольме, часть экипажа выслана в Советскую Россию. В 1919 г. «Федерация» по иску бывшего владельца парохода» латвийского подданного, была передана Латвии.{183}
Плавание остальных четырех судов было еще менее успешным. Оно проходило уже в условиях, когда союзная эскадра входила в Балтийское море и нейтральные государства полностью подчинились требованиям правительства Антанты. В первой половине декабря все советские пароходы были захвачены в Ревеле местными властями, причем, как сообщил позднее один из матросов парохода «Республиканец», «в это время как раз заметили, что с моря в Ревель прибыла английская эскадра».{184} Примечательны и показания механика В. Никитина и машиниста П. Сизова от 31 декабря 1918 г. Они свидетельствуют, что их пароход «Северная коммуна» был подвергнут аресту в Ревеле 6 декабря 1918 г. «Вооруженная охрана поднялась на пароход, — сообщали члены команды, — и сопровождающий ее офицер объявил весь состав экипажа, в том числе и ее капитана, арестованными».{185} Протест, заявленный правительством РСФСР Великобритании в ноте от 2 февраля 1919 г., результата не имел.{186}Не лучшим оказалось и положение судов скандинавских государств, направлявшихся в РСФСР с товарами, закупленными советскими внешнеторговыми организациями. В декабре 1918 г. в Выборге был наложен арест на шведские пароходы «Нильс Эрик» и «Суннинген», которые везли в Советскую Россию сельскохозяйственные орудия и семена.{187} Первая попытка возобновления торгового мореплавания под советским флагом и арест шведских судов показали, что военно-морская блокада вступила в действие и что получение необходимых товаров через Балтийское море стало невозможным. Та же политика, как мы видели, последовательно проводилась империалистическими державами на Черном и Каспийском морях.
Таким образом, военно-экономическая блокада была установлена по отношению ко всему Советскому государству и привела, по словам В. И. Ленина, к тому, что была прервана экономическая связь Республики Советов со всем внешним миром.
ПОИСКИ ПУТЕЙ ОБХОДА
И ПРОРЫВА БЛОКАДЫ
Чтобы прорвать кольцо военно-экономической блокады, Советское правительство с самого начала использовало два пути. Во-первых, оно предпринимало постоянные дипломатические шаги, использовало любые, даже самые незначительные возможности для мирного урегулирования отношений с империалистическими державами, для выхода из состояния политической и экономической изоляции. Во-вторых, оно искало способы обхода блокады посредством установления связей с торгово-промышленными кругами ряда стран, заинтересованными в деловых отношениях с Советской Россией. Оно пыталось различными способами наладить снабжение осажденного государства самыми необходимыми товарами из-за границы.
Уже с ноября 1918 г. советская дипломатия предпринимает неустанные попытки добиться согласия политических руководителей Антанты на мирные переговоры, постепенно раскрывая и детализируя программу экономических уступок как плату за прекращение интервенции и блокады. Вскоре после VI съезда Советов в Наркоминделе организовали поездку в Швецию М. М. Литвинова, «которому было поручено вступить в сношения с правительствами Антанты для подготовки мирных переговоров».{188} В. И. Ленин, учитывая важность миссии М. М. Литвинова, 11 ноября 1918 г. после беседы с ним подписывает особый мандат «во все народные комиссариаты», который гласил: «Прошу товарищей народных комиссаров экстренно распорядиться, чтобы все сведения были даны подателю товарищу Литвинову, ввиду спешного отъезда нуждающемуся в этих сведениях для заграницы».{189} Выдвижение предложений экономического характера стало одной из главных задач М. М. Литвинова. Как говорилось в отчете НКИД VII съезду Советов, тотчас же по прибытии в Стокгольм он «дал интервью корреспонденту «Дейли ньюс» А. Рансому о нашей готовности на уступки союзникам в области финансово-экономической. Это интервью оживленно комментировалось английской печатью и способствовало начинавшей в то время развиваться в Англии оппозиции против вмешательства».{190} В этот же период Литвинов передал йоту президенту США Вильсону от 24 декабря 1918 г», в которой он предлагал прийти к соглашению с Советским правительством о немедленном выводе иностранных войск из России, «снять экономическую блокаду» и дал понять, что эта мера позволит договориться о тесном взаимовыгодном сотрудничестве с капиталистическими странами в хозяйственной области.{191}
Если в ноте эти вопросы были поставлены в самой общей форме, то в письме В. В. Воровского и М. М. Литвинова от 10 января 1919 г., направленном адвокату Верховного суда в Норвегии Людвигу Майеру для ознакомления общественного мнения и правительств союзных держав с позицией Советского государства, говорилось, что «если союзники, как сторона, совершившая нападение, сформулируют свои требования, Советское правительство не замедлит указать в ясных и недвусмысленных выражениях, в какой степени эти требования могут быть удовлетворены».{192}
Намеченная В. И. Лениным линия на развертывание перед союзными правительствами советской программы экономических уступок как платы за прекращение войны и блокады последовательно проводилась Литвиновым и дальше, вплоть до его высылки из Швеции 30 января 1919 г.
В январе 1919 г. к Литвинову в Стокгольм явился представитель президента, атташе американского посольства в Лондоне У. Буклер, который представил отчет о переговорах с Литвиновым президенту Вильсону.{193} В ходе бесед 14, 15 и 16 января советский представитель подчеркнул готовность своего правительства к переговорам о мире и сообщил о согласии рассмотреть на основе компромисса вопросы, касающиеся иностранных предприятий в России, концессий и внешних долгов царского и Временного правительств. Однако детали соглашений по всем этим проблемам, как сообщал Буклер, могут быть выработаны лишь в непосредственных переговорах. Вместе с тем Литвинов подчеркнул мысль о необходимости ликвидации блокады, развитии взаимовыгодных экономических отношений между РСФСР и капиталистическими государствами, потребности Советской России в технической помощи Запада.{194}Касаясь результатов своей деятельности в декабре-январе, М. М. Литвинов в телеграмме из Стокгольма от 20 января 1919 г., адресованной В. И. Ленину, сообщал о благоприятном впечатлении, произведенном на Вильсона советскими предложениями, и о его намерении пригласить советских представителей для участия в конференции всех правительств России с целью достижения мирного соглашения. «Советую подготовить необходимые данные, — говорилось далее в телеграмме, — касающиеся экономических и финансовых отношений с зарубежными странами. Союзная пресса уделяет много внимания участию Советского правительства в мирной конференции».{195} Советские предложения вызвали опасения и некоторых лидеров западных держав за судьбу военно-экономической блокады. В этом отношении показательно выступление премьер-министра Франции Ж. Клемансо в Совете десяти Парижской мирной конференции 21 января 1919 г. Он сетовал на то, что предложения большевиков о «ценностях и концессиях как базис соглашения с ними» могут породить разногласия в рядах союзников, принести определенный успех Советскому правительству, и настаивал на продолжении политики «окружения», «барьера» вокруг Советской России и полного отказа от переговоров с нею.{196}
Тем не менее некоторое время идея переговоров всех правительств России на Принцевых островах — и белогвардейских, и Советского — еще продолжала интересовать США и Англию. Поэтому предложения о ликвидации блокады явились одним из элементов важнейшего советского дипломатического выступления 1919 г., обращенного к союзникам, — ноты 4 февраля 1919 г., в которой изъявлялось намерение Советского правительства принять участие в конференции на Принцевых островах и заключить мирное соглашение с державами Антанты, «даже ценою серьезных уступок, поскольку они не будут угрожать дальнейшему развитию Советской Республики».{197}
Аналогичные положения и оценка возможного характера мирных отношений после ликвидации политики военно-экономической блокады содержатся и в тексте предварительного соглашения, подписанного 12 марта 1919 г. между Советским правительством и американским дипломатом У. Буллитом, приехавшим в Москву по поручению президента США В. Вильсона и премьер-министра Англии Д. Ллойд Джорджа.{198} Анализ документов, связанных с миссией Буллита, свидетельствует о явном нежелании правительства США отказаться от политики блокады.
Целью поездки Буллита было дальнейшее выяснение позиции Советского правительства по всем вопросам возможного мирного соглашения с союзниками и контрреволюционными режимами, обосновавшимися в различных частях России. Перед отъездом Буллит имел обстоятельные беседы с советником президента США полковником Хаузом, государственным секретарем Лансингом и секретарем Ллойд Джорджа Ф. Керром. В этих беседах по существу была выработана согласованная англо-американская платформа условий мира, отражавшая точки зрения Вильсона и Ллойд Джорджа.{199} Значительное место среди этих условий занимал вопрос об уплате долгов и характере экономических отношений после снятия блокады.{200}
24 февраля Буллит в сопровождении журналиста Л. Стефенса и капитана У. Петтита выехал из Парижа. В Стокгольме была сделана остановка для выяснения вопроса о возможности въезда в Советскую Россию. Разрешение на въезд было получено незамедлительно, и перед отбытием из Стокгольма Буллит сообщал полковнику Хаузу: «Все говорит о том, что Ленин настроен в высшей степени примирительно».{201} 8 марта Буллит и его спутники прибыли в Петроград, где были встречены Г. В. Чичериным. Затем Буллит проследовал в Москву, и 11 марта В. И. Ленин имел с ним беседу.{202} К 12 марта 1919 г. Буллит и советские представители совместно выработали текст проекта мирного предложения Союзных и Объединившихся стран. Через день, 14 марта, ввиду особой важности этого документа, был созван Пленум ЦК, на котором и был зачитан указанный текст. В. И. Ленин предложил не возбуждать общих прений, а сразу принять документ за основу и обсуждать его по пунктам. Предложение было принято, и после внесения ряда поправок текст был в основном одобрен.{203} Роль ленинского ЦК в определении курса советской внешней политики во время переговоров с Буллитом особо подчеркивалась в политическом отчете ЦК РКП (б) на VIII конференции РКП (б), состоявшейся в декабре 1919 г.: «Представители американского капитала по соглашению с англичанами зондировали почву насчет возможных мирных переговоров». «ЦК партии, — говорилось далее в отчете, — обсуждал этот вопрос, дал директиву линии на мир с целью передышки».{204}
Окончательный вариант проекта договора был вручен Буллиту 14 марта 1919 г. Г. В. Чичериным и М. М. Литвиновым.{205} Второй пункт договора, согласованного обеими сторонами, гласил: «Экономическая блокада России отменяется, и торговые сношения между Советской Россией и Союзными и Объединенными странами возобновляются».{206}
Следует отметить, что Буллит, подписывая это предварительное соглашение, связывал с ликвидацией блокады вовсе не установление нормальных экономических отношений с Советской Россией — он имел совсем иные расчеты. В докладе Вильсону по возвращении из Москвы он писал: «Если блокада будет снята и Советская Россия будет регулярно снабжаться всем необходимым, то русский народ можно будет крепче, чем с помощью блокады, прибрать к рукам». Мотивами для такого вывода он считал страх народа потерять американскую помощь и активизацию вследствие этого антисоветских сил внутри страны. Кроме того, по-видимому, этот вывод зиждился на следующей оценке политической ситуации, которая изложена в докладе У. Буллита и основана на впечатлениях от пребывания в Петрограде и Москве. Положение Советского правительства, по его мнению, является прочным и стабильным. Блокада и интервенция привели лишь к тому, что поддержку ему оказывают даже оппозиционные партии (меньшевики, эсеры), которые также выступают за прекращение интервенции и требуют немедленного снятия блокады.{207} Однако и эти соображения оказались недостаточными для правительства США, которое в то время еще возлагало все надежды на интервенцию и блокаду.
Предложения ноты Советского правительства от 4 февраля 1919 г. были отклонены, а соглашение, выработанное совместно с У. Буллитом, было дезавуировано лидерами крупнейших западных держав.{208} В это время началось колчаковское наступление, которое, как полагали правители капиталистических стран, позволит решить «русский вопрос» силой оружия. Советское правительство пыталось использовать для прорыва блокады и предложение, сделанное Ф. Нансеном в письме на имя В. И. Левина. История этого письма вкратце такова. 3 апреля 1919 г. знаменитый полярный исследователь Ф. Нансен» обеспокоенный тяжелым продовольственным положением в России, направил членам Совета четырех стран Антанты (Вильсону, Клемансо, Ллойд Джорджу и Орландо) проект оказания помощи населению страны и запрашивал, может ли планируемая им для организации такой работы нейтральная комиссия рассчитывать на поддержку правительств великих держав. 17 апреля Нансен получил ответ руководителей Антанты, в котором осуществление его проекта ставилось ими в зависимость от прекращения военных действий в России и установления перемирия между воюющими сторонами. Вместе с тем из ответа не следовало, что союзные державы прекращают интервенцию и блокаду. Нансен, приведя эти документы в письме В. И. Ленину, интересовался мнением Советского правительства по поводу его проекта и позиции, занятой в этом вопросе Советом четырех.{209}
В, И. Ленин в записке Г. В. Чичерину от 4 мая 1919 г. предложил подготовить проект ответа Нансену, в которомсодержался бы отказ от перемирия на предложенных условиях. Кроме того, В. И. Ленин выразил пожелание в связи с этим письмом опубликовать текст соглашения с Буллитом.{210} Через день, 6 мая 1919 г., получив из Наркоминдела проект ответа Нансену, В. И. Ленин написал письмо Г. В. Чичерину и М. М. Литвинову, в котором подробнейшим образом охарактеризовал свою позицию по этому вопросу. Прежде всего он советовал отделять гуманитарную сторону проекта Нансена от политической. В. И. Ленин предлагал в ответном письме Нансену выразить искреннюю признательность за стремление оказать помощь населению Советской России. В то же время возможность пойти на перемирие он связывал только с последующими переговорами с союзниками на основе принципов, выработанных совместно с У. Буллитом.{211}
7 мая, согласно указаниям В. И. Ленина, Ф. Нансену была направлена радиограмма наркома иностранных дел Г. В. Чичерина.{212} В соответствии с пожеланием Ленина некоторое время спустя в «Известиях» были опубликованы сообщение НКИД о переговорах с Буллитом в марте 1919 г. и полный текст соглашения.{213}
Отказ Советского правительства от предложения Ф. Нансена, как показано советским исследователем Б. Е. Штейном, был вынужденным. Руководители держав Запада, и прежде всего США, правительства малых капиталистических стран пытались под прикрытием плана Ф. Нансена добиться следующих основных целей: во-первых, в соответствии с «теорией контраста» обеспечить продовольственное и иное снабжение лишь контрреволюционых сил в России и тех районов, которые они захватили; во-вторых, поставить под контроль транспорт и коммуникации в Советской России; в-третьих, помешать советским войскам вести операции против белогвардейских армий, не дав взамен согласия на установление перемирия на основе договора, выработанного совместно с У. Буллитом.{214}
В своей борьбе против блокады Советское государство не ограничивалось обращениями только к правительствам западных держав. Учитывая все усиливавшиеся кризисные явления в экономике капиталистических государств, оно считало необходимым развить перед широкими кругами торговой буржуазии, перед общественным мнением этих стран свою программу экономического сотрудничества, показать потребности и возможности народного хозяйства РСФСР.
В августе 1919 г. заместителем председателя ВСНХ В. Милютиным была передана за границу радиограмма для западных телеграфных агентств, в которой содержался призыв к возобновлению хозяйственного общения с Советской Россией. «Стремление экономически изолировать Советскую Россию, — говорилось в обращении, — предпринятое союзными империалистами, приносит прежде всего громадный вред тем странам, в которых империализм является господствующим». Далее в радиограмме раскрывались сырьевые экспортные возможности РСФСР, откуда другие страны могли бы получать многие виды сырья, и отмечалась острая потребность ее народного хозяйства в машинах, оборудовании и т. п., производимых на Западе.{215}
Однако правительства капиталистических стран в целом еще игнорировали советские предложения, полагая, что падение большевиков «откроет лучшие экономические возможности» для них, чем компромисс с Советским правительством. Военно-экономическая блокада Советской России продолжалась с прежней последовательностью» В этих условиях Советское правительство настойчиво стремилось побудить правительства некоторых капиталистических стран и в особенности их деловые круги встать на путь отказа от политики военно-экономической блокады и возобновить обмен материальными ценностями с молодым пролетарским государством.
В частности, Советское правительство продолжало принимать меры для установления торговых отношений с Соединенными Штатами Америки. В 1919 г. В. И. Ленин решительно высказался «за экономическую договоренность с Америкой, — со всеми странами, но особенно с Америкой».{216}
В один из февральских вечеров 1919 г. в Нью-Йоркский порт вошел шведский пассажирский пароход «Стокгольм». Утром с него сошел на берег молодой матрос. Хорошо ориентируясь в огромном городе, он сел сначала в трамвай, затем сделал пересадку в поезд городской железной дороги, еще раз пересел во встречный поезд, шедший к Бруклину. Наконец матрос добрался до Ошен-авеню — длинной, плохо освещенной улицы и, остановившись у дома № 752, позвонил. Дверь открыл широкоплечий человек с высоким лбом и умными глазами.
— Я хотел бы увидеть Людвига Мартенса, — сказал пришедший.
— Он перед Вами.
— У меня к Вам дело…
Затем вошедший в квартиру распорол подкладку своего пиджака, вынул и передал хозяину квартиры небольшой конверт.{217} Вскрыв его, Мартенс быстро прочел официальный документ на английском языке: «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика. Народный комиссариат иностранных дел. Канцелярия народного комиссара, 2 января 1919 года… Сей грамотой объявляется, что гражданин России Людвиг Христиан Александр Карлович Мартенс, находящийся ныне в Соединенных Штатах Америки, назначен представителем Народного комиссариата иностранных дел в Соединенных Штатах Америки.
Г. Чичерин, народный комиссар иностранных дел.
Ф. Шенкин, секретарь канцелярии».{218}
К тому времени Мартенс — активный участник российского революционного движения — уже двадцать лет находился в эмиграции, из которых последние три года (с 1916 по 1919) — в США. В 1896 г. молодой инженер-технолог, арестованный за принадлежность к ленинскому «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса» и отбывший трехлетнее заключение, вынужден был надолго проститься с родиной. Но, работая в Германии, Англии, а затем в США, он все это время участвовал в социалистическом движении этих стран и поддерживал тесную связь с русскими революционными кругами. В числе главных задач, которые НКИД поставил перед Мартенсом, входило и «вступление в торговые сношения с американской буржуазией». 18 марта 1919 г. Мартенс направил первую ноту в госдепартамент и меморандум, в котором сообщалось, что он уполномочен Советским правительством «вести переговоры о возобновлении в ближайшем будущем торговых отношений, взаимно выгодных для России и Америки».{219} Проявив громадную энергию и настойчивость, Мартенс с большим трудом все же сумел снять необходимое помещение в деловой части города. В многоэтажном доме по 40-й улице Нью-Йорка весь третий и часть четвертого этажа заняло первое советское представительство в США. На дверях его появилась скромная табличка: «Бюро русского Советского представительства».{220}
5 апреля 1919 г. Мартенс сообщал в Наркоминдел о реакции деловых кругов США на начало деятельности советского представительства в Нью-Йорке: «Предположение открыть коммерческие сношения произвели фурор. Сегодня моя контора осаждалась с утра до вечера представителями крупнейших фирм и печати. Все живо заинтересованы. Постараемся использовать интересы надлежащим давлением на сферы».{221}
Но правительственные «сферы» сразу же заняли резко отрицательную позицию по отношению к миссии Мартенса. Едва только госдепартаментом были получены верительная грамота и меморандум Мартенса, тотчас же на запрос, как на них реагировать, от госсекретаря Лансинга, находившегося на Парижской мирной конференции, 17 апреля 1919 г. последовал ответ: «Мартенс никогда не был признан как представитель. Единственным представителем России, признанным Соединенными Штатами, является Бахметьев».{222} Далее было сделано еще несколько публичных заявлений госдепартамента, в которых говорилось, что Мартенс не был и не будет признан в качестве представителя правительства России, и содержалось предостережение бизнесменам от каких-либо контактов и сделок с ним.{223}
Не имея возможности из-за позиции правительства США осуществлять официальные дипломатические функции, Бюро направляло свои усилия преимущественно на поиски путей обхода блокады и установление торговых связей с американскими деловыми кругами. В короткий срок сотрудники его коммерческого отдела составили перечень американских фирм, которым было предложено заключить с РСФСР торговые сделки. Редакциям 224 американских газет уже в марте 1919 г. были направлены списки товаров, которыми могли бы обмениваться две страны. Мартенс выступил с заявлением о том, что Советское правительство могло бы закупить в США различные сельскохозяйственные машины, станки, паровозы, а также продовольствие и предметы широкого потребления на 200 млн. долларов с оплатой золотом. Через неделю после этих заявлений 530 американских фирм прислали письма, подтверждающие свое намерение вести торговлю с Советской Россией.{224} Всего же к концу пребывания Мартенса в США представители 941 фирмы из 32 штатов выразили желание заключить торговые соглашения с нашей страной.{225}
Деятельность советского Бюро вызвала большой интерес в деловых кругах США. Как писал солидный американский журнал «Нейшн», «у Мартенса установилась в Америке прекрасная репутация человека простого, честного и искреннего, а не пропагандиста с дикими глазами. Он предлагает американским деловым людям то, в чем они заинтересованы, а именно законные пути для получения рынка сбыта».{226} Стремясь прорвать экономическую и морскую блокаду, в которой активно участвовало и американское правительство, Бюро советского представительства в США приступило к заключению предварительных сделок, ведению переговоров с крупными предпринимателями, размещению заказов, разработке конкретных планов обхода блокады. Коммерческий отдел советского Бюро вел переговоры с бывшим сенатором и крупным промышленником Мартином о создании из представителей делового мира Общества по торговле с Советской Россией.{227}
При заключении таких сделок обычно оговаривалось, что их реализация станет возможной лишь после установления нормальных отношений между двумя странами и полного снятия блокады. Всего было заключено условных сделок и размещено заказов на сумму 100 млн. долларов. Переговоры же с различными фирмами касались товаров, оцениваемых суммой в 300 млн. долларов. В 1919 г. для организации экспорта из США в Советскую Россию Бюро создало торговую фирму «Продэкско» с основным капиталом 25 тыс. долларов.{228} Однако в условиях блокады ее торговые операции были по существу запрещены, и лишь с улучшением международной обстановки она послужила основой для организации известного торгового общества «Амторг». В период же пребывания в США Мартенсу различными способами удалось отправить в Советскую Россию товаров (главным образом медикаментов) всего на 750 тыс. долларов. Результатом деятельности советского Бюро в Нью-Йорке было также создание группой из 45 американских промышленников и торговцев, получивших заказы на экспорт различных товаров, Американской коммерческой ассоциации содействия торговле с Россией. Ассоциация стала все решительнее требовать от правительства США прекращения блокады и возобновления торговых связей между двумя странами.{229}
Советские организации учитывали заинтересованность деловых кругов еще ряда государств в торговле с РСФСР. В частности, как отмечалось, особый интерес к коммерческим связям с нею проявляли шведские торговцы и промышленники. Советский профессор 10. В. Ломоносов, посетивший Швецию в начале 1919 г., сообщал научно-техническому отделу ВСНХ: «Мне пришлось провести в Стокгольме… около двух месяцев и говорить с довольно большим количеством шведских промышленников, которые чрезвычайно озабочены вопросом о восстановлении торговых сношений с Россией, так как этот вопрос здесь гораздо более жгучий… потому что шведская промышленность находится в более тяжелом положении».{230} Поэтому шведские коммерсанты даже в условиях блокады продолжали заключать сделки с советскими организациями, рассчитывая, что рано или поздно нормальные торговые отношения будут налажены. Однако такие сделки в силу сложившихся обстоятельств нередко сопровождались оговорками, что «в случае политических осложнений, препятствующих выполнению договора, действие его приостанавливается впредь до устранения возникших препятствий».{231} В марте 1919 г. представитель фирмы «Гольстрем и Тунельд» обратился к Л. Б. Красину с предложением поставлять в неограниченных размерах электрооборудование, различного рода машины и железнодорожные материалы. Предложение это в принципе было принято, но его реализация также всецело зависела от международных условий.{232} В этот же период уполномоченный шведского правительства в Петрограде Лундберг вел переговоры с представителями НКИД о способах поддержания торговли и исполнения заключенных ранее договоров до открытия навигации. Был затронут также вопрос о реализации товаров ряда шведских фирм, находившихся в Советской России.{233} В марте — апреле 1919 г. Петроградское отделение НКТиП заключило несколько договоров со шведскими фирмами на закупку различных товаров.{234} Разумеется, большинство указанных сделок оказалось нереализованным вследствие блокады.
Весной 1919 г. был предпринят и прорыв морской блокады, осуществленный торговым судном «Эскильстуна-III». Этот шведский пароход, вышедший из Стокгольма с грузом пил, топоров и кос еще 21 января, зимовал из-за ледостава в Финляндии. В конце апреля он взял курс на Петроград и, благополучно миновав английские и финские сторожевые суда, 11 мая прибыл в Кронштадт.{235} 27 мая 1919 г. владельцу парохода Энгстронду коллегией НКТиП была выдана доверенность, гарантирующая полную сохранность всех товаров, которые будут в дальнейшем привозиться «Эскильстуной-III», «если шведским судам удастся пробраться через блокаду», и содержащая обязательства закупать эти товары. «В случае, если соглашение с НКТиП о закупке не будет достигнуто, — говорилось далее, — судну предоставляется право свободного вывоза груза обратно». Коллегия НКТиП вместе с тем констатировала, что «Эскильстуна-III» этим рейсом в Петроград «подвергла себя значительному риску и, кроме того, оказала Советской России значительные услуги». 31 мая судно вышло в обратный путь с грузом льна, направленного НКТиП в адрес фирмы «Альмгрен и Ларсен», и благополучно достигло Швеции.{236}
Первый рейс «Эскильстуны-III» примечателен не только как факт прорыва морской блокады. Еще большее значение имело то обстоятельство, что этим рейсом в РСФСР прибыла группа представителей деловых кругов Швеции во главе с адвокатом В. Хеллбергом. Последний вел в Москве переговоры с Л. Б. Красиным и другими членами коллегии НКТиП, в ходе которых блестяще осуществлялась тактика воздействия Советского правительства на деловые круги Швеции, а через них — на правительство в целях прорыва экономической блокады. На просьбу шведского союза льнопрядильных и джутовых заводов, переданную через Хелл-берга, об отправке уже погруженных в Петрограде льном и пенькой пароходов по старым договорам коллегия НКТиП соглашалась при соблюдении ряда условий. К ним относились возобновление аккредитива в стокгольмских банках на имя НКТиП, материальная гарантия со стороны шведского правительства в отношении отправляемых пароходов, разрешение правительства вывезти на них товары, ранее закупленные и оплаченные Россией, допущение советского торгового представителя в Стокгольм. На переданное тем же Хеллбергом предложение от имени шведских промышленников — через фирму «Гуннар В. Андерсон» — о возобновлении торговых сношений с РСФСР было официально заявлено, что «Российское Советское правительство готово в любой момент открыть свои границы для ввоза шведских товаров» при условии обмена официальными торговыми представительствами, которые обеспечивали бы товарообмен до заключения торгового договора.{237}
Учитывая, что шведское правительство вряд ли сразу решится на такие смелые шаги без разрешения союзных держав, члены коллегии НКТиП вместе с В, Хеллбергом разработали план практической организаций товарообмена между двумя странами, который был связан с созданием торговой агентуры РСФСР в Швеции под прикрытием шведского акционерного общества «Рюрик», Это общество предполагалось учредить на основе шведских законов, с акционерным капиталом в 15 тыс. крон. Хеллберг и ряд его доверенных лиц шведской национальности становились номинальными владельцами общества. На самом же деле держателем всех акций являлся НКТиП. Задачей этого шведского общества была экспортно-импортная торговля с Россией и транспортировка товаров. Хеллберг уполномочивался НКТиП также принимать в свое распоряжение все товары Советского государства, находившиеся в Швеции и Дании. Кроме того, предполагалось купить от имени «Рюрика» арестованные в Выборге с грузом пароходы «Суннинген» и «Нильс Эрик», с тем чтобы их принадлежность к шведскому торговому флоту, а следовательно, и безопасность груза были сохранены.{238} Эти планы оказались неосуществленными, но сама идея создания торгового представительства РСФСР под флагом частной фирмы, основанной по законам капиталистической страны, была спустя год уже в более благоприятных международных условиях воплощена в лондонском «Аркосе».
Вслед за Хеллбергом Советскую Россию посетили в целях установления коммерческих контактов и другие представители торгово-промышленных кругов Швеции: Б. Альмгрен, который вел переговоры с Чичериным и Красиным о поставках различных товаров, директор Карлстадского завода Тунгрен, а также ряд представителей Дании и Норвегии. Настроения деловых кругов Швеции в пользу возобновления торговых сношений с РСФСР, усиливавшиеся под влиянием переговоров с советскими представителями и роста экономических затруднений, не могли не отразиться на позиции в этом вопросе шведского правительства. Уже в конце мая 1919 г. группа шведских промышленников обратилась к правительству с заявлением о том, что единственным выходом из экономического кризиса и средством сокращения безработицы является торговля с Советской Россией. Шведское правительство, уступая давлению деловых кругов, просило представителей союзных держав допустить хотя бы частичный товарообмен, чтобы вывозить экспортные товары в Петроград в обмен на имущество шведских подданных. На это межсоюзническая комиссия в Стокгольме ответила, что она не может дать своего согласия на вывоз в Советскую Россию сельскохозяйственных орудий, химических продуктов.{239}
Аналогичные попытки прорыва блокады предпринимались и по отношению к Германии, потерпевшей поражение в войне. Одна из них была связана с поездкой в РСФСР в начале 1919 г. саксонского торговца Франца Рауха, который представлял интересы ряда германских фирм и заключил с НКТиП крупный договор на поставку различных товаров в Советскую Россию. Однако реализация договора была сорвана из-за позиции германского правительства.{240} В апреле министерство иностранных дел предложило министерству экономики и комиссару по вопросам экспорта и импорта не выдавать Рауху никаких лицензий на вывоз товаров в Россию. Объяснение этого решения можно почерпнуть из записки министериаль-директора МИД фон Штокхаммера, характеризовавшего итоги междуведомственного совещания 11 апреля 1919 г. по этому вопросу. «Политические соображения в настоящее время заставляют выступать против восстановления экономических отношений, — писал Штокхаммер. — Русские заявили о своей готовности к возобновлению торговли со всеми вытекающими из этого военными и дипломатическими последствиями. Но в настоящее время мы не можем удовлетворить данное желание… Принимая во внимание предстоящее заключение мира, мы не должны давать новую пищу подозрению союзников, будто мы идем рука об руку с большевизмом, вместо того чтобы бороться с ним».{241}
Колеблющаяся позиция германского правительства в ожидании Версальского мира привела к тому, что не дала больших результатов и деятельность в Германии по установлению конкретных торговых связей с ее деловыми кругами, которую вели уполномоченный НКТиП агроном Л. Т. Лукьянов, заключивший ряд предварительных сделок, и представитель РСФСР в Германии по делам военнопленных В. Л. Копп, пытавшийся прорвать блокаду путем организации торговли хотя бы под флагом частного предприятия.{242}
В условиях экономической блокады Советское правительство пыталось установить контакты и с деловыми кругами соседних стран — Польши и Финляндии, которые до революции составляли единый хозяйственный организм с европейской частью России.
После поражения Германии в войне и образования независимого Польского государства создались условия для установления нормальных политических и экономических отношений между Советской Россией и Польшей. Советское государство неоднократно предлагало буржуазному польскому правительству заключить мир и нормализовать отношения между двумя странами.{243} Вместе с тем оно сразу же попыталось на*< ладить торговые отношения с Польшей, для чего 20 декабря 1918 г… Коллегия НКТиП постановила послать туда В. Я. Ястржембского с целью «выяснения возможности и условий товарообмена с Польшей».{244}В. И. Ленин придавал большое значение этой миссии. Ознакомившись с одним из докладов В. Я. Ястржембского Л. Б. Красину, Председатель СНК поручил последнему следить, «чтобы энергично и неустанно проводили сию политику».{245} Стремление к торговле с РСФСР наблюдалось и со стороны деловых кругов буржуазной Польши. Так, весной 1919 г., когда в район Гомеля прибыли представители различных советских хозяйственных учреждений, там тотчас же появились агенты многих польских фирм, предлагавшие различные изделия фабрично-заводского производства.{246} Однако буржуазно-помещичье правительство Польши формировало свою политику по отношению к Советской России, исходя из представления о необходимости превратить свою страну в плацдарм или форпост империалистических держав Запада, и прежде всего Англии, для вооруженной борьбы или экономической экспансии против большевизма.{247} Поэтому оно не вступало в политические отношения с Советским государством и не допускало на протяжении всего периода 1919–1920 гг. каких-либо коммерческих отношений с ним.{248}
Поздней осенью 1918 г. в Петрограде были установлены контакты между РСФСР и Финляндией, велись переговоры о конкретных сделках на основе временного товарообмена между двумя странами, в частности о поставках бумаги и других товаров. В январе 1919 г. между Л. Б. Красиным и представителями Финляндии было заключено предварительное соглашение об условиях обмена товарами, которое ставило осуществление сделок в зависимость от выполнения обеими сторонами ряда политических условий.{249} До реализации практического товарообмена дело, однако, так и не дошло, ибо, как отмечал член коллегии НКТиП А. А. Языков, вскоре под давлением Англии правительство Финляндии приняло активное участие в осуществлении политики военно-экономической блокады Советской России и отказывалось от всяких торговых сношений с нею.{250} Советское правительство искало путей обхода военно-экономической блокады и в организации поступления хотя бы наиболее необходимых стране изделий из-за рубежа.
Способы, использовавшиеся советскими экономическими ведомствами для доставки самых необходимых товаров, отражали положение государства, изолированного от внешнего мира, в котором оказалась Советская Россия в период гражданской войны, интервенции и блокады. Как отмечалось в докладе НКТиП съезду Советов, «Наркомторгпрому при создавшихся политических осложнениях пришлось остановиться на мероприятиях, направленных к осуществлению в возможно широких размерах ввоза… товаров на контрабандных началах».{251} НКТиП входил в соглашения с отдельными лицами, которые обязывались доставить из-за границы различного рода товары. Так, в январе 1919 г. была заключена сделка с греческим подданным С. Карагеропуло на поставку спичек из Скандинавии, в апреле было заключено 3 договора на 6.6 млн. руб. на поставку хирургических инструментов и медикаментов из Германии для Наркомздрава, в мае подписан контракт с сербским гражданином Ж. Р. Сарановцем на ввоз типографских машин из Швеции и т. д.{252}
К таким же мерам прибегал и ВСНХ. Конечно, организация этой торговли через агентов-посредников страдала серьезными недостатками: не все сделки могли быть реализованы и трудно было установить контроль за деятельностью лиц, с которыми заключались соглашения. От использования частных посредников НКТиП с конца 1919 г. переходит к попыткам организовать систему прифронтовых агентур из своих сотрудников у демаркационной линии. Принимаются меры и по использованию кооперативных организаций, которые выполняли бы поручения советских экономических ведомств по закупкам различных товаров за границей. Однако практические результаты всех этих усилий, естественно, были невелики до тех пор, пока оставалась в сило политика военно-экономической блокады, Вследствие специфических методов доставки товаров они имели небольшой вес, малые размеры и высокую стоимость (медикаменты, химические товары и т. п.). Ввоз на такой основе в 1919 г. в целом несколько превышал 0.5 млн. руб. в довоенном исчислении, причем на долю Германии и Швеции приходилось почти четыре пятых этой суммы.{253}
В то же время следует отметить, что в условиях блокады продолжала укрепляться монополия внешней торговли РСФСР. 30 апреля 1919 г. был принят декрет Совнаркома «О порядке заключения договоров на предмет ввоза и вывоза из иностранных государств», который еще раз подтвердил, что единственным органом осуществления внешней торговли является НКТиП. Без его разрешения «ни одно советское учреждение и ни одна частная фирма или лицо не полномочны заключать договоры на предмет ввоза или вывоза».{254}
Таким образом, установление военно-экономической блокады Советской России поздней осенью 1918 г. не сломило решимости ее правительства бороться против этой незаконной акции империализма. Начало и первая половина 1919 г. характеризовались, как мы видели, усиленными поисками путей обхода или прорыва блокады. В этих целях были использованы политико-экономические средства нормализации отношений с капиталистическими странами, контакты с их деловыми кругами для установления торговых отношений и активизации их усилий в борьбе с блокадой, налаживание тех операций, связанных с доставкой товаров, которые было возможно осуществить. Однако на все эти меры Советского правительства западные державы отвечали с середины 1919 г. лишь ужесточением политики военно-экономической блокады РСФСР.
УЖЕСТОЧЕНИЕ БЛОКАДЫ
Настойчивые попытки торгово-промышленных кругов ряда скандинавских стран, и прежде всего Швеции, добиться возобновления коммерческих отношений с Советской Россией вызвали беспокойство руководителей великих держав. Правительства нейтральных стран все больше осознавали необходимость прекращения торгового бойкота РСФСР» возобновления экономических отношений, заключения сделок и договоров с нею. Летом 1919 г. значительные группы шведских промышленников дважды ставили перед своим правительством вопрос о необходимости добиться от союзников разрешения на торговлю с Советским государством через Петроградский порт.{255} Под давлением буржуазии оно обратилось с соответствующим запросом к правительствам союзных держав.{256}
Все это не могло не тревожить лидеров главных империалистических государств Запада, осуществлявших политику военно-экономической блокады Советской России. Их озабоченность усугублялась также тем обстоятельством, что с заключением в июне 1919 г. Версальского мирного договора с 12 июля 1919 г. официально прекращалась блокада Германии. Это лишало всякого основания любые чрезвычайные меры военного или полувоенного характера, применявшиеся союзниками в области международной торговли. К тому же ни одна из великих держав, как уже говорилось, не делала официального заявления об объявлении войны Советской России. В таких условиях экономическая блокада РСФСР не могла обосновываться даже ссылкой на военно-политическую обстановку в Европе и задачу обеспечения приемлемого мира с Германией. В новой ситуации нейтральные государства, вынужденные подчиняться политике Антанты, но не связанные с ней какими-либо формальными обязательствами в отношении участия в блокаде, получили возможность отказаться от навязанного им курса. Поэтому руководители великих держав предприняли шаги, направленные на преодоление скрытого сопротивления политике экономической блокады со стороны нейтральных государств, и попытались подыскать «законную» форму, которая позволила бы связать обязательством активного участия в блокаде их правительства. Одновременно принимались меры и для ужесточения военно-морской блокады Советской России.
Впервые эта проблема с точки зрения новых международных условий обсуждалась на заседании глав делегаций пяти великих держав в Париже 15 июля 1919 г. Французский представитель М. Сеиду пояснил, что этот вопрос был поднят Верховным экономическим советом союзных держав (специальный хозяйственный орган Верховного совета Антанты. — В. Ш.), которому затем было поручено Советом четырех разработать его по существу. Рекомендации Совета четырех от 17 июня 1919 г. сводились к следующему. После заключения мира с Германией следует отказаться от любых позитивных шагов или публичных заявлений, направленных на возобновление торговли с большевистской Россией, необходимо предложить меры, которые предотвратили бы любую возможность поступления товаров морским путем из Германии в Россию.{257} Исходя из этих указаний соответствующими союзными органами был разработан доклад, дополненный докладом британской делегации. Смысл обоих документов сводился к тому, что необходимо оказать более жесткое воздействие на нейтральные государства, побудив их присоединиться к политике экономической блокады, которая исключала бы любые торговые сношения с Советской Россией через Петроградский порт.{258} Обосновывая эти предложения, Сейду отметил, что позиция Швеции в этом вопросе требует быстрого принятия решения. Он подчеркнул, что особую тревогу с точки зрения прорыва блокады вызывает Балтийское море, где от Стокгольма или Копенгагена можно в короткое время достигнуть Петрограда.{259} Его выступление поддержал представитель Великобритании Бальфур, предложивший информировать нейтралов, что, не объявляя формальную блокаду Советской России, союзники рассматривают Финский залив как зону враждебных действий и посему имеют право менять курс торговых судов, идущих к Петрограду.{260}Представитель США Уайт заявил, что без консультаций со своим правительством он не может согласиться на открытое провозглашение блокады в условиях мира.{261} По предложению американского делегата Д. Ф. Даллеса совещание решило подождать результатов запроса американских представителей президенту Вильсону по этому поводу.{262}
Дальнейшие совещания представителей пяти великих держав по вопросу об ужесточении военно-экономической и морской блокады Советской России и позиции нейтральных государств имели место в июле и августе 1919 г. 25 июля Уайт, ссылаясь на ответ президента, сообщил, что американское правительство не может присоединиться к предполагаемой ноте нейтралам, поскольку оно не находится в состоянии войны с Россией.{263} Это заявление отнюдь не означало, однако, что США являлись противниками блокады. Весь смысл рекомендаций Вильсона, полученных Уайтом, сводился к тому, что открытое провозглашение блокады вступило бы в явное противоречие с нормами международного права. Вместе с тем он совсем не возражал против практического осуществления самой последовательной военно-экономической блокады Советской России силами Англии, Франции и других держав.{264}
В ответ на это выступление 25 июля Вильсону было послано письмо, подписанное Бальфуром от имени четырех великих держав: Англии, Франции, Италии и Японии. Обосновывая позицию союзных правительств, Бальфур указывал, что язык международного права действителен лишь в отношениях между цивилизованными странами, по говорить на этом языке с «неорганизованным хаосом» не имеет смысла.{265} Ответное послание президента, обсуждавшееся 8 августа, показало, что по существу вопроса разногласий между сторонами нет. Вильсон подчеркнул, что он с величайшим пониманием относится к доводам в пользу применения военных мер для предотвращения экспорта в РСФСР, Далее он весьма решительно осудил любые возможные попытки нейтральных государств вести торговлю с Советской Россией, заявив, что не представляет себе, как правительства этих государств могут быть индифферентны к интересам всего цивилизованного мира. При этом Вильсон всецело одобрил идею обращения к нейтральным государствам с требованием предпринять немедленные шаги к предотвращению коммерческих сношений с Советской Россией. Единственное, что заставляло американского президента весьма деликатно не соглашаться на официальное присоединение США к открытому провозглашению политики военно-экономической блокады, было фарисейское стремление «соблюсти невинность» перед лицом общественного мнения. Именно поэтому Вильсон высказывал опасение, что конгресс не санкционирует такого военного акта, как блокада, объявленного по отношению к стране, с которой США не находятся в состоянии войны.{266} Этим опасениям представители остальных четырех держав противопоставляли доводы в пользу необходимости срочных действий по отношению к нейтралам.{267}
Анализ фактов, касающихся политики администрации Вильсона в отношении военно-экономической блокады Советской России, показывает, что никаких колебаний по поводу практического применения этих драконовских незаконных мер против суверенного государства она не испытывала. Официальные заявления госдепартамента на протяжении всего 1919 г. и его действия не оставляют никаких сомнений на этот счет. 17 апреля государственный секретарь США Р. Лансинг, находившийся в Париже на заседаниях мирной конференции, предписывает Филлипсу, исполнявшему обязанности госсекретаря в это время, отказываться от каких-либо отношений с советским представителем Л. К. Мартенсом, который, как отмечалось, был уполномочен Советским правительством «вести переговоры о возобновлении в ближайшем будущем торговых отношений, взаимно выгодных для России и Америки».{268}26 апреля 1919 г. последовало заявление госдепартамента, которое предостерегало американских граждан от каких-либо шагов, связанных с получением концессий в Советской России, на том основании, что правительство США «не признавало большевистский режим в Москве».{269} 6 мая 1919 г. аналогичное предостережение было сделано в отношении любых контактов с Л. К. Мартенсом.{270} 5 июня Филлипс запрашивает мнение Лансинга по поводу возможной депортации Мартенса или хотя бы опубликовании нового заявления «о неодобрении коммерческих сделок с представителями большевиков».{271} Примерно в это же время в письме Филлипса сенатору И. Л. Ленроту было ясно дано понять, что ни одно судно, направляющееся с товарами в советские порты, не будет выпущено из США.{272} Характеризуя позицию правящих кругов Соединенных Штатов в вопросе о блокаде и торговле с Советской Россией, Л. К. Мартенс в письме в Наркоминдел с горечью констатировал: «.. официально нет ни войны, ни блокады, а неофициально война происходит, а блокада поддерживается — судов с товарами для Советской России из Америки не выпускают».{273}Подлинную суть позиции правительства США в вопросе о блокаде Советской России в полной мере стали ощущать на себе сотрудники миссии Л. К. Мартенса как раз с лета 1919 г.
По мере того как правительство США, хотя и с оговорками и избегая публичных формальных обязательств, все более активно включалось в политику военно-экономической и морской блокады Советской России, положение советского представительства в Нью-Йорке во главе с Л. К. Мартенсом становилось все более трудным и опасным. Американское правительство начало против него кампанию преследования с целью высылки из США и прекращения деятельности в этой стране. В адрес Мартенса стали поступать анонимные письма с угрозами и с требованиями убираться из США. По ночам в его квартире раздавались телефонные звонки и неизвестные абоненты советовали ему тотчас же покинуть Америку, пока с ним не расправились.{274} Проявляя стойкость и мужество, Мартенс и его сотрудники продолжали свое нелегкое дело. Особенно сложной была организация курьерской связи с Москвой. Непризнанное представительство не имело возможности официально принимать и посылать курьеров. Поэтому связь поддерживалась через различных лиц, которые чаще всего кружным путем прибывали в Нью-Йорк через другие страны, рискуя оказаться в полицейских застенках многих государств. По свидетельству самого Л. К. Мартенса, из двадцати курьеров, которые были направлены к нему из Москвы с почтой и денежными средствами для ведения торговых операций, десять были схвачены, несколько застрелены и только семь добрались до Бюро советского представительства.{275} Для налаживания более надежного канала курьерской службы молодой сотрудник Бюро Б. С. Ша-пик был направлен в Мексику. Впоследствии он вспоминал: «Моя профессия моряка, наличие соответствующих документов давали мне возможность поступить на работу на один из пассажирских пароходов, которые регулярно курсировали по линии Нью-Йорк — Веракрус. Однако наняться на пароход оказалось не так-то просто. Тогда пришлось прибегнуть к старому, испытанному средству. В баре, где моряки любят посидеть после работы за кружкой пива, мне удалось познакомиться с неким боцманом, угостив его парой кружек пива и хорошей сигарой. Вскоре я был зачислен в состав экипажа пассажирского парохода, шедшего в Веракрус. Работу, правда, пришлось выполнять тяжелую, грязную, но выбирать, как говориться, не приходилось». Таким способом удалось установить курьерский маршрут в Нью-Йорк через мексиканских интернационалистов.{276} Однако вскоре американские власти приняли решение и вовсе покончить с деятельностью Бюро Мартенса в США.
12 июня 1919 г. в 3 часа дня по забитой легковыми автомобилями 40-й улице Нью-Йорка проехал автобус с дверью и ступеньками сзади. Он резко затормозил у здания, где помещалось Бюро советского представительства, и из него высыпали двадцать сыщиков частного детективного агентства, на головах которых красовались модные в ту пору канотье, и с десяток полисменов. Они ворвались в подъезд и, растолкав посетителей, быстро поднялись лифтом на третий и четвертый этажи. В помещении Бюро советского представительства сотрудникам запретили двигаться с места, налетчики перерезали телефонные провода и около суток рылись в столах, шкафах, сейфах. Нападение было произведено на основании ордера на производство обыска и изъятие документов, подписанного одним из судей штата Нью-Йорк. Никаких компрометирующих материалов устроители этой первой облавы так и не нашли. Л. К. Мартенс направил резкую ноту в госдепартамент, в которой изобличил преднамеренный характер этой антисоветской провокации и выражал решительный протест против подобных действий американских властей.{277} Однако это было только началом. Позднее был сформирован подкомитет сенатского Комитета США по внешним сношениям, который занялся разбором «дела» Мартенса. Слушание этого сфабрикованного «дела» продолжалось более двух с половиной месяцев. За это время состоялось 16 допросов; количество вопросов, заданных Мартенсу, превысило 4 тысячи. Среди общих провокационных антисоветских высказываний членов подкомитета и приглашенных опытных адвокатов были и такие, которые имели целью доказать незаконность торговли с Советской Россией — она-де будет расплачиваться за американские товары «краденым» имуществом бывших собственников. Вот один из примеров казуистики американской Фемиды в отношении деятельности Мартенса: «Элисс (адвокат, приглашенный подкомитетом Сената). И вы предлагаете торговать пли платить за американские товары из средств, вырученных от реализации имущества, которое находится в ведении вашего правительства, — имущества, ранее взятого от прежних владельцев? — Мартенс. Мы предлагаем платить из средств, вырученных за товары, произведенные или сделанные русскими как таковыми».{278}
В конце концов, так и не доказав виновности Мартенса, после нового разбирательства его «дела» в специальной комиссии министерства труда США советского представителя выслали из Америки в январе 1921 г. В своем заявлении перед отъездом Л. К. Мартенс в числе истинных причин своей высылки назвал политику американского правительства, направленную на «отказ призвать даже де-факто существование Советского правительства и отказ разрешить возобновление торговли между Россией и Америкой».{279}
Отношение к миссии Мартенса, отражавшее линию правительства США на фактическое участие в политике военно-экономической блокады Советской России, тем более показательно, что в то же самое время, летом 1919 г., это правительство заняло совсем другую позицию к антисоветски настроенной кооперативной делегации во главе с А. М. Беркенгеймом. В этом случае торговля допускалась с расчетом на использование «теории контраста». В июле 1919 г. (в день налета на Бюро советского представительства) был подписан договор между кооперативной делегацией А. М. Беркенгейма и военным министерством США. Согласно этому договору, делегации было разрешено закупить товаров на сумму в 25 млн. руб. на основе договорного кредита и распространять их в Сибири и тех губерниях Европейской России, где эти товары служили бы цели «установления устойчивого порядка среди упомянутого населения». Речь шла о занятых Колчаком и другими белогвардейскими генералами районах России. В этот период торговыеконтакты между русскими антисоветскими кооператорами и американскими правительственными, деловыми кругами и их представителями в России приобрели регулярный характер. Но как только к концу 1919 г. военное положение колчаковской армии стало катастрофическим, американцы тотчас же утратили интерес к торговле с этими районами.{280} Использование «теории контраста» стало нереальным, но зато военно-экономическая блокада территорий, контролируемых Советским правительством, продолжалась с прежней последовательностью. Характеризуя общую линию политики правительства США по отношению к Советской России, М. М. Литвинов писал Л. К. Мартенсу 27 мая 1919 г., что, несмотря на «стремление к сближению с Америкой», которое в полной мере проявляло правительство РСФСР, она «на деле… солидаризировалась с бешеной политикой Клемансо и фактически участвовала во всех союзных военных и дипломатических выступлениях против нас, в экономической блокаде».{281}
В. И. Ленин в беседе с корреспондентом американской газеты «Крисчен сайенс монитор» (сентябрь 1919 г.) сказал о позиции США следующее: «Я думаю, вы увидели в Советской России больше страданий, чем вы раньше могли себе представить. И все эти страдания порождены несправедливой войной, которую ведут против нас, экономической блокадой, в которой ваша страна играет не последнюю роль».{282}
Таким образом, рассмотренные факты совершенно ясно свидетельствуют о том, что империалистические круги США отличались от своих европейских союзников лишь одним: проводя и поддерживая всеми мерами политику военно-экономической и морской блокады Советского государства и неся полную меру ответственности за участие в акциях международного терроризма, они всячески стремились закамуфлировать свою деятельность, ввести в заблуждение мировое общественное мнение и общественное мнение в своей стране. Последнее вызывалось тем, что в кругах республиканской парламентской оппозиции, среди довольно значительного слоя промышленников и торговцев, не говоря уже о широких кругах рабочих и прогрессивной интеллигенции, росло недовольство политикой интервенции и блокады. Эти обстоятельства как фактор, влиявший на действия администрации Вильсона, отмечались даже в донесениях представителе!! омского правительства Колчака за 1919 г.{283} Так, в донесении консула колчаковского «правительства» из Нью-Йорка от 15 июля 1919 г. отмечалось: «Положительно нет ни одной отрасли труда, где бы в настоящее время не было забастовки… Сплошь и рядом бастующие не ограничиваются профессиональными интересами и настаивают перед правительством на принятии тех или других мер в пользу главным образом Советской России». Рабочие-табачники, согласно этому документу, постановили потребовать от правительства США «принять меры к скорейшему снятию блокады с Советской республики и к отозванию из России всех войск». «Американское правительство, — говорилось далее в решении их профсоюза, — не должно предпринимать ничего такого, что может помешать русскому народу в определении своей участи в соответствии с его собственными экономическими и политическими делами».{284} Под влиянием этих причин и складывалась линия действий американского правительства как особая или несколько отличная от политики других империалистических держав в вопросе о блокаде Советской России. Однако это касалось лишь внешней стороны и нисколько не затрагивало существа дела. Анализ документов американской официальной публикации, в которых отражены завершающие заседания, посвященные рассмотрению проблемы на Парижской мирной конференции, подтверждает это со всей убедительностью.
Заседание глав делегаций пяти государств 19 августа продемонстрировало уже довольно дружную работу всех представителей, обсуждавших конкретные меры усиления торгового бойкота РСФСР.{285} К следующему совещанию, 23 августа, был представлен проект ноты союзных и присоединившихся государств нейтралам, переданный для окончательной доработки в Комиссию блокады.{286} Решающие обсуждения текста ноты состоялись на заседаниях глав делегаций пяти великих держав 25 и 29 сентября 1919 г. Оно завершилось согласованием позиций между представителями США и остальными участниками дискуссии. Американский представитель Ф. Полк заявил, что его правительство всецело поддерживает меры, предлагаемые нейтралам в целях предотвращения торговли с Советской Россией. Вместе с тем он возражал против последнего пункта проекта ноты, открыто провозглашавшего агрессивные действия против судов нейтральных государств со стороны союзного морского военного флота на Балтике, которому предписывалось задерживать эти суда и менять их курс. По словам Полка, этим создавался опасный прецедент.{287} Представители Франции и Англии настаивали на сохранении этого пункта, без которого, по их мнению, военно-морские силы были бы лишены действительных полномочий, необходимых для осуществления военно-морской блокады на практике.{288} 29 сентября после непродолжительных прений было решено направить согласованную ноту правительствам нейтральных государств от имени союзных и объединившихся держав без последнего параграфа, а этот последний сообщить устно.{289}Таким образом, «невинность» американского правительства была соблюдена: пиратские санкции в отношении Советской России не провозглашались публично, но вступали тем не менее в силу.
В октябре 1919 г. ноту получили двенадцать нейтральных государств Европы и Америки, а также Германия. В ней ясно и недвусмысленно были сформулированы все цели и методы политики военно-экономической блокады. Союзные и объединившиеся державы предложили нейтральным государствам «вступить в немедленное соглашение с ними о мерах к тому, чтобы воспрепятствовать всякой торговле их граждан с большевистской Россией и чтобы обеспечить строгое проведение этой политики». Заключительный параграф, сообщенный устно, указывал, что британские и французские суда в Финском заливе будут «по-прежнему изменять курс тех судов, бумаги которых выписаны на порты большевистской России».{290}
По мысли авторов ноты, благоприятные ответы на нее правительств нейтральных государств создали бы какое-то подобие законного основания для ужесточения политики военно-экономической блокады и пиратских действий союзного флота на Балтике. А сомневаться в таком ответе не приходилось, поскольку эти государства вряд ли были способны противостоять нажиму политической и военной мощи великих держав. Так и произошло.
Советское правительство в нотах, направленных 20 октября 1919 г. правительствам нейтральных стран — Швейцарии, Норвегии, Дании, Голландии, Испании, Швеции, заявило решительный протест против «варварской блокады, имеющей целью сломить силу сопротивления российских народных масс всякого рода лишениями, которым подвергаются также женщины и дети», Оно выражало надежду, что «нейтральные правительства ответят решительным отказом на не имеющие никакого оправдания требования держав Согласия».{291} Однако действовать вопреки воле великих держав небольшие нейтральные государства были не в состоянии.
Вскоре представитель английского министерства иностранных дел сообщил основное содержание ответов нейтральных правительств, где говорилось, что меры, уже принятые нейтральными державами, находятся в полном соответствии с взглядами, высказанными Верховным советом Антанты.{292}
Хотя методами политического и дипломатического воздействия империалистическим державам удалось добиться некоего юридического оформления участия нейтральных государств в полном экономическом бойкоте РСФСР, описанные события показали, что скандинавские страны отнюдь не являлись надежным звеном в цепи «экономического окружения», созданного союзниками. По существу это был первый симптом надвигавшегося краха политики военно-экономической блокады.
Другим уязвимым пунктом системы военно-экономической блокады была Германия, Версальский мирный договор вызвал глубокое недовольство политических и экономических кругов страны действиями союзных держав. Кроме того, германские промышленники, представители торговли и капитала были наиболее тесно связаны с довоенной Россией и как бывшие партнеры заинтересованы в возобновлении коммерческих отношений с нею. Конечно, правительство Веймарской республики после поражения Германии в войне длительное время следовало в фарватере политики держав-победительниц в «русском вопросе», не решаясь на какие-либо радикальные шаги.{293}
Эти обстоятельства, а также рост недовольства среди самых различных слоев общества условиями Версальского мирного договора предопределили особую позицию германского правительства в отношении упомянутой ноты, а также в целом в отношении военно-экономической блокады Советской России.
В октябре 1919 г. германскому правительству через комиссию по перемирию с Германией был вручен текст ноты главнокомандующего союзными войсками маршала Фоша, включавшей в себя в виде составной части и перечень основных мер торгового бойкота PСФCP, предписанных нейтралам. В ноте Фоша, помимо указания на обязательность и для Германии этих же мер, содержалось разъяснение позиции Верховного совета Антанты в отношении блокады Советской России в связи с подписанием Германией мирного договора. «Союзные и дружественные державы, — говорилось в ноте, — несмотря на снятие блокады Германии, все же не позволили последней возобновить торговые отношения с большевистской Россией. Эти сношения должны были бы фактически происходить при посредстве главарей большевистского правительства, которые использовали бы полученные продукты в своих интересах».{294} Кроме того, маршал Фош просил комиссию по перемирию передать германскому правительству, что английские и французские корабли в Финском заливе будут останавливать и менять курс судов, направляющихся в порты Советской России.{295}Правительство РСФСР в ноте германскому правительству от 20 октября 1919 г. заявило, что будет рассматривать активное участие Германии в экономической блокаде как враждебные действия против себя, и выразило надежду, что на предложение союзников последует решительный отказ.{296}
Ответная нота германского правительства, направленная союзникам в конце октября, по существу содержала осторожный отказ от участия в военно-экономической блокаде. В ноте говорилось, что правительство Германии придерживается политики невмешательства в русские дела. Что касается торговой блокады» то участие в ней Германии «едва ли имело бы какое-либо экономическое или политическое значение, ибо со стороны моря Россия блокирована союзными державами, сухопутной же границы между Германией и Россией после ратификации мирного договора не существует». Далее в ответе германского правительства приводились доводы против применения тактики экономической блокады, которая может только «укрепить большевизм». Вместо этого предлагалась тактика «единения» России с остальными европейскими государствами, которая только и может вернуть ей строй, «согласный с духом европейской демократии». Нота, кроме того, отмечала несовместимость блокады с принципами международного права и Лиги Наций. В заключение германское правительство выразило свою готовность к равноправному участию в обсуждении мер «взаимной защиты различных стран от большевизма».{297} Как видим, антисоветская платформа, на которой базировалась нота, ничем не отличалась от позиции остальных империалистических держав. Признавалась и полная зависимость Германии от победителей в вопросе о возобновлении торговли с Советской Россией. Вместе с тем сам факт заявления об отказе от активного участия в военно-экономической блокаде РСФСР, хотя бы из соображений негодности этой меры в борьбе с большевизмом и ее несоответствия духу международного права, показывал совершенно определенное стремление не связывать себе рук в решении этого вопроса. Германское правительство хорошо понимало, что решительное присоединение к блокаде приведет его почти к полной политической и экономической изоляции. Только что подписанный на тяжелейших экономических и политических условиях Версальский мир не сулил ему радужных надежд на взаимовыгодные хозяйственные связи с западными державами.
Напротив, Версальский договор вызвал острое недовольство и разочарование в кругах германских промышленников, финансистов и торговцев и способствовал складыванию восточной ориентации таких видных политических деятелей, как граф Брокдорф-Ранцау, склонявшихся к мысли о необходимости пойти на экономическое и политическое сближение с РСФСР.{298}Присоединиться в этих условиях к блокаде РСФСР означало лишить себя даже отдаленной возможности выхода на огромный восточный рынок и оказаться в полной политической и экономической зависимости от держав-победительниц. Кроме того, правительство не могло игнорировать интересы тех торгово-промышленных кругов Германии, которые в весьма широких масштабах вели коммерческие сношения с Россией до войны и все решительнее выступали за возобновление экономических связей с РСФСР.{299} Таким образом, отказ Германии от активного участия в торговом бойкоте хотя и не имел своим практическим результатом прорыва блокады и возобновления экономических сношений с РСФСР, по, несомненно, послужил известным предостережением союзникам и впоследствии был при-пят ими во внимание как один из доводов в пользу «смены вех» в «русском вопросе».
Тем не менее в течение лета — осени 1919 г. политика военно-экономической блокады была как бы «легализована», нейтральные государства и Германия были принуждены выполнять все предписания октябрьской ноты союзных держав и следовать общей политике империализма в отношении Советской России.
Апогеем политики ужесточения военно-экономической блокады можно считать решение заседания Совета премьер-министров Англии, Франции, Италии, Японии и представителя США, состоявшегося в Лондоне 12 и 13 декабря 1919 г. Суть их действий в отношении Советского государства в это время можно суммировать следующим образом: полная военно-морская блокада, исключавшая всякую возможность доставки товаров морским путем, создание «барьера из колючей проволоки» для ограждения территории Советской России от остального мира на суше; отказ от вооруженной интервенции ввиду ее провала, но подготовка и поддержка антисоветского выступления Польши; свобода рук в отношении дальнейшего использования при благоприятных условиях против РСФСР прибалтийских государств и республик Закавказья; право для США и Японии решать вопрос о советском Дальнем Востоке.{300}
Принятые меры нашли проявление и в более ревностном соблюдении военным флотом союзных держав военно-морской блокады, в особенности на Балтике и Черном море. Петроградский порт оказался со второй половины 1919 г. под еще более бдительным, чем прежде, надзором английского флота. В официальном заявлении МИД Финляндии, сделанном в ответ на протест шведского правительства в связи с захватом шведских судов, направлявшихся в Россию, откровенно признавалось, что «английские военно-морские силы заминировали устье петербургской гавани и английский военно-морской отряд расположен в этой части залива, чтобы препятствовать мореходству в упомянутый город».{301} Об ужесточении политики военно-морской и экономической блокады на Балтике с лета 1919 г. свидетельствует инцидент с уже упоминавшимся шведским торговым судном «Эскильстуна-III».
В августе 1919 г. «Эскильстуна-III» с грузом мирного назначения снова прорвалась в Петроград, но на обратном пути была задержана английским сторожевым судном, а груз конфискован.{302} Под воздействием Англии активизировалось участие и Финляндии в блокаде Балтийского побережья Советской России и Петроградского порта, 11 июля 1919 г. НКТиП и Наркоминдел выработали радиотелеграфное сообщение правительству Финляндии с предложением вступить в торговые сношения. Одновременно Петроградскому отделению НКТиП было поручено предпринять практические меры к организации товарообмена между двумя странами. Однако позиция финляндского правительства, прибегавшего к агрессивным действиям против РСФСР, исключала возможность нормального развития торговых отношений, и белофинский флот совместно с авиацией только в 1919 г. совершил 45 нападений и налетов на Кронштадт, советские военные суда Балтфлота, форт Красная горка и другие пункты в Финском заливе.{303}
Вопрос о Петрограде и Петроградском порте в планах интервентов — одна из наиболее ярких иллюстраций того, что военно-экономическая блокада была органической частью общей политики удушения Советской власти. Об этом со всей определенностью говорит прямое участие английских военно-морских сил и авиации в нападении на Кронштадт в ночь на 18 августа 1919 г. По приказу адмирала Коуэна был разработан план атаки Кронштадта, В ней главная роль отводилась восьми специально доставленным быстроходным береговым военным катерам, которые имели низкую осадку и могли внезапно ворваться в мелководную Кронштадтскую гавань. Внимание советских войск предполагалось отвлечь одновременным бомбовым ударом аэропланов, совершавших налет на Кронштадт с воздуха. Британские крейсеры и эсминцы должны были обеспечить поддержку этой морской акции. План был реализован и привел к определенному успеху: в результате атаки были торпедированы и затонули советские линкоры «Петропавловск» и «Андрей Первозванный», учебное судно «Двина», хотя из-за мелководья противник и не смог их уничтожить. Это способствовало снижению активности советского военного флота в этом районе.{304}
Таким образом, одной из главных задач военно-морских сил Антанты со второй половины 1919 г. было полное прекращение внешней торговли РСФСР через Петроградский порт. Капитан Беннет, автор книги о действиях британского флота на Балтике, утверждает, что непрерывное патрулирование военно-морских судов Англии в Финском заливе, установка мин вблизи Кронштадтского рейда и в добавление к ним военные операции против частей Красной Армии и Красного Флота обеспечили успех политике блокады.{305} Американский профессор Кэролл также считает, что «эффективность блокады, хотя Франция и была ее ревностным инициатором, в конечном счете зависела от британского флота».{306}
Особенно тесно переплелись политика военно-экономической блокады Советской России со стороны союзников и поддержка ими осеннего наступления на Петроград северо-западного корпуса генерала Юденича. Помимо военного снаряжения и обеспечения белогвардейских войск, шедших на Петроград, снова в качестве «идеологического фактора» была двинута в дело «теория контраста». Вот две выдержки из документов того времени.
21 августа 1919 г. в газете «Заря России» (Псков) было опубликовано обращение уполномоченного Великобритании в Прибалтийском крае Г. Пири-Гордона «Воззвание к гражданам Пскова». В нем в связи с подготовкой северо-западного корпуса к наступлению на Петроград и созданием белогвардейского «Северо-Западного правительства» говорилось, что союзники «ныне выгрузили запасы продовольствия, одежды и снаряжения, чтобы дать возможность вновь образованному правительству освободить как можно больше русских из-под тирании большевиков».{307}
Политические деятели белых в этом районе — В. Д. Кузьмин-Караваев, А. В. Карташев и М. Н. Суворов — в сентябре 1919 г. писали в связи с помощью в снабжении корпуса Юденича со стороны союзников, что «в войне с большевиками продовольственные припасы, пожалуй, еще в большей степени обеспечивают успех, нежели пушки и ружья», поскольку-де белые войска будут рассматриваться населением как «освободители от голода». Однако тут же содержалось и признание провала этой политики, ибо американская мука стала продаваться населению вшестеро дороже против отпускной цены, что привело к «падению влияния на население» белой идеи.{308}
Таким образом, усиление военно-морской блокады, снабжение корпуса Юденича вооружением, а Северо-Западного правительства продовольствием для эксплуатации «теории контраста» — все это в полной мере проявилось во время осеннего наступления белых на Петроград. В телеграмме поверенного в делах колчаковского правительства из Лондона в свое министерство иностранных дел в Омск от 18 октября 1919 г. восторженно сообщалось: «Черчилль выразил мне лично живейшую радость по поводу удачного наступления на Петроград. Интересуется дальнейшими планами и организацией управления по взятии Петрограда».{309}
Однако вскоре белогвардейское наступление на Петроград потерпело жестокое поражение, корпус Юденича был разгромлен и отброшен. Военно-морская блокада союзников на Балтике как часть общей политики военно-экономической блокады Советской России не принесла сколько-нибудь ощутимого результата ее организаторам.
Другим районом, где наблюдалось ужесточение военно-морской блокады Советского государства, стало Черное море. Здесь, как и на Балтике, морская блокада была составной частью активизации действий белогвардейских войск, поддерживаемых империалистическими державами. Весной 1919 г., после того как союзники были вынуждены вывести суда военно-морского флота из крупнейших портов Юга Советской России, их активное участие в блокаде продолжалось. 19 мая 1919 г. В. И. Ленин говорил: «Мы знаем, что ушедшие и вынужденные уйти из Одессы и Севастополя военные суда союзников блокируют побережье Черного моря».{310}После неудачи летнего наступления 8-й, 9-й и 10-й советских армий на Юге почти одновременно с наступлением Юденича на Петроград началось мощное наступление Деникина на Москву. События на Севере и на Юге развивались почти синхронно, и к сентябрю 1919 г. сложилась критическая обстановка для Советской России и на южном фронте, и под Петроградом! 20 сентября войска Деникина взяли Курск, в октябре — Воронеж и Орел, завязались ожесточенные бои под Тулой, которая прикрывала Москву с юга; войска Юденича, 20 сентября прорвавшие фронт 7-й армии, захватили в октябре Ямбург, Гатчину, Детское Село и вышли на ближние подступы к Петрограду.
По сути дела с лета 1919 г. усилилась и военно-морская блокада союзного флота в Черном море. В это время в портах Грузии и Крыма постоянно находились 2 крейсера и 4–5 миноносцев английского флота, 2–3 американских миноносца, 6–7 французских и 2–3 итальянских военных судна.{311} «Союзный флот остался в Черном море, — говорится в официальной советской публикации, — продолжал блокаду, и его враждебные действия против Советской России не только не ослабели, а наоборот, усилились. Флот союзников оказывал всяческое содействие белым, доставляя им оружие и предоставляя транспортные средства для переброски войск, тормозил движение наших судов и неоднократно принимал непосредственное участие в боевых действиях».{312}
В сводках в Морской генштаб РСФСР из портовых городов Юга России с начала июня 1919 г. сообщалось: «2 июня вечером канонерка обстреляла шедший в Одессу парусник и задержала его. В Очакове миноносец открывает стрельбу по парусникам и рыбачьим шаландам, пытающимся выйти в море. 2 июня французы предъявили Одесскому исполкому ультиматум и усилили блокаду побережья».{313}
В начале июня англо-французские военные корабли, осуществлявшие морскую блокаду Черноморского побережья России, вели обстрел из орудий по советским войскам, действовавшим на юго-восточном берегу Крыма, и помогли деникинцам высадить десант в районе Феодосии, что привело к повторному овладению Крымом белыми. 23 июля 1919 г. французский эсминец прорвался в Одесский порт, обстрелял город и увел в море парусные суда. Другие французские корабли в тот же день обстреляли Очаков, разрушив значительную его часть, вели огонь и по Нижнему Викторовскому маяку. 23 августа английский флот бомбардировал Одессу и огнем своих орудий поддерживал десант белых близ Сухого лимана.{314}
В одном из писем, полученных Л. К. Мартенсом из Наркоминдела в конце лета 1919 г., действия союзного флота на Черном море оцениваются не только с точки зрения его участия в морской блокаде, но и как прямые военные действия против Советской России. «Одесса, Херсон, и Николаев, — отмечалось в нем, — были взяты при активном содействии английского флота. Двусмысленнее всего роль Америки, тайно одобряющей и поддерживающей все эти операции, так же как и блокаду. Ее политика определяется желанием «и капитал приобрести и невинность соблюсти». Надеемся, что вы достаточно разоблачаете ее лицемерие в русском… вопросе».{315}
В конце августа 1919 г. англичане объявили Батум и прилегающую к нему территорию своей оккупационной зоной и создали там военную администрацию. К началу 1920 г. в Батуме находились 4 английских оккупационных батальона и одна батарея артиллерии.{316}
Морская блокада на Черном море, организованная военными кораблями США, Англии и Франции, фактически перекрыла все пути доступа продовольствия в порты Крыма и Кавказа и на длительное время привела к ликвидации прибрежных перевозок для снабжения населения, исключила возможность подвоза грузов из Турции. Как говорилось в докладе о силах союзников на Черном море в 1919–1920 гг., составленном Морским генштабом РСФСР, «английский флот блокировал берега Анатолии и имел задачу препятствовать сообщению Анатолии с советскими портами. С этой целью все встреченные в блокируемой зоне суда или осматривались, или проверялись самым тщательным образом. Изредка английские суда уходили также и к советским берегам с той же целью. Французские суда имели задачу всеми мерами препятствовать какому бы то ни было морскому сообщению между советскими портами и эту задачу исполняли с немалым рвением: даже самые ничтожные парусные суда ими задерживались. Были случаи обстрела мелких парусников, пытавшихся подвезти хлеб и продовольствие голодающей Одессе».{317}
Таким образом, ужесточение политики военно-экономической блокады Советской России во второй половине 1919 г. привело к столь же явному усилению в этот период и военно-морской блокады на Балтике и в Черном море. Следствием этого стало почти полное прекращение внешней торговли Советского государства в 1919 г. В период блокады НКТиП вел в основном лишь подготовительную работу в целях быстрого развертывания внешнеторговых операций, когда блокада будет ликвидирована. В 1919 г. был окончательно определен экспортный товарный фонд НКТиП для внешнего товарообмена. Этот фонд, который находился на учете и хранении соответствующих ведомств, составляли: 1 млн. пудов льна, 590 тыс. пудов пеньки, 1.5 млн. штук кож, 50 тыс. пудов щетины, пушнина стоимостью 200 млн. руб. золотом, лесные материалы, благородные металлы, драгоценные камни и т. д.{318}Впервые в истории советской внешней торговли был разработан также единый импортный план применительно ко второй половине 1919 г. Эта задача была выполнена путем сбора и обработки заявок заинтересованных организаций. Специальная комиссия ИКТиП выявляла степень действительной потребности в тех или иных товарах, сопоставляла заявки со статистическими данными за прошлые годы. В результате общая стоимость потребных к импорту товаров на вторую половину 1919 г. была определена в 39 млрд. руб.{319}
Что касается практической организации внешней торговли, то в 1919 г. она сводилась к ряду случайных, главным образом импортных операций, которые, по удачному выражению Б. Е. Штейна, «походили скорее на снабжение провиантом осажденной крепости, нежели на организованную торговлю».{320} Сложная международная обстановка препятствовала самостоятельному выступлению на международном рынке НКТиП как органа, ведавшего национализированной внешней торговлей, побуждала Советское правительство прибегать к более гибкой тактике, к попыткам использования для внешнего товарообмена других организаций, которые формально считались бы независимыми от правительства, а на самом деле являлись бы инструментом НКТиП.
В частности, осенью 1919 г. была предпринята попытка использовать для снабжения РСФСР некоторыми необходимыми товарами кооперативные организации. В октябре 1919 г. представители НКТиП и Центросоюза вели переговоры по этому вопросу с Петроградским иностранным бюро северных кооперативных объединений («Иностранбюро»).
Обсуждая результаты этих переговоров, коллегия НКТиП сочла целесообразным создание организации, которая выполняла бы ее поручения по закупке товаров за границей. Однако это не означало нарушения принципа национализации внешней торговли, поскольку в постановлении коллегии было отмечено, что с уничтожением блокады и возобновлением нормальной внешней торговли надобность в такой организации отпадет.{321} В дальнейшем было разработано положение об «Иностранбюро» и дано разрешение на выезд его представителей в район Витебск — Орша — Двинск для организации работы. Однако каких-либо материалов о практических результатах деятельности «Иностранбюро» найти не удалось. Известно лишь, что позднее положение об этой организации было отменено постановлением СНК 8 июня 1920 г.{322}
Наконец, к исходу 1919 г., появилась возможность использовать единственный открывшийся в это время дипломатический канал для некоторых закупок на внешнем рынке по поручениям НКТиП и ВСНХ. Речь идет о появлении в ноябре 1919 г. М. М. Литвинова в Копенгагене, где были начаты переговоры с английским представителем О’Грэди об обмене военнопленными. Г. В. Чичерин информировал Литвинова о наличии в распоряжении НКТиП экспортных товаров, которые могли бы быть использованы для товарообмена с Западом (лен, меха, масличные семена, шерсть, лес, платина).{323} Регулярно в радиограммы Наркоминдела, адресованные Литвинову, включались и заявки ВСНХ на импортные товары. Конечно, конкретная торговая деятельность Литвинова стала возможной лишь после снятия блокады, но информацией ная и подготовительная работа началась раньше, и это позволило ему отправить в Советскую Россию медикаменты и другие товары, которые пробили первую брешь в экономической блокаде.{324}
Вследствие политики военно-экономической блокады результаты случайных внешнеторговых операций Советской России в 1919 г. были мизерны: экспорт в западные страны отсутствовал совсем и не был зафиксирован таможенной статистикой. Импорт же по стоимости едва превышал 500 тыс. руб. в довоенном исчислении. Из этой суммы четыре пятых приходилось на долю Германии и Швеции. К этому следует добавить, что регистрация импорта велась по моменту выпуска товаров из таможен, поэтому известное их количество было завезено ранее. Однако и без этой оговорки видно, что в условиях полной военно-экономической блокады, и особенно после ее ужесточения во второй половине 1919 г., Советская Россия за этот год получила менее одной двухтысячной доли тех товаров (в стоимостном выражении), которые завозились в страну в любой из годов предвоенного пятилетия.{325}
КРАХ ОТКРЫТОЙ ПОЛИТИКИ
ВОЕННО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ БЛОКАДЫ
Как мы видели, империалистическими державами были потрачены огромные усилия на сохранение политики военно-экономической блокады Советского государства и удержание в общей с ними упряжке нейтральных государств и Германии, все более тяготившихся своей причастностью к этой агрессивной деятельности на международной арене. Все это, казалось бы, в декабре 1919 г., когда состоялось совещание премьер-министров стран Антанты в Лондоне, должно было привести к закреплению и возобладанию этой линии как единственной и не подлежащей пересмотру хотя бы в ближайшем будущем.
Однако не прошло и месяца со времени совещания, как развитие целого ряда военных и политических событий показало, что использование политики военно-экономической блокады в ее чистом виде вскоре полностью себя исчерпает.
Прежде всего коренным образом стало меняться военное положение Советской России в гражданской войне. К исходу 1919 г., после побед Красной Армии над контрреволюционными силами Колчака, Деникина и Юденича, после того как войска интервентов также были вынуждены покинуть территорию Европейской России, стало ясно, что все попытки сохранить внутреннее кольцо экономической блокады оказались тщетными: оно разваливалось на глазах, и один за другим важнейшие сырьевые и промышленные районы возвращались под контроль Советской власти.
Эти военные победы интересуют В. И. Ленина не только с точки зрения их роли в окончательном утверждении Советской власти в России, но и с точки зрения их воздействия на политику государств Антанты. В. И. Ленин придает громадное значение и таким событиям, как вынужденный вывод британских войск из района Архангельска и французских из Крыма, считая это, с одной стороны, следствием поражений сил контрреволюции в гражданской войне, а с другой — результатом роста антиинтервенционистских настроений среди солдат Антанты, проявлением пролетарской солидарности со стороны трудящихся капиталистических стран.{326} В ноябре 1919 г. В. И. Ленин уже довольно отчетливо видит возможность постепенного изменения в соотношении сил между Советской Россией и капиталистическим миром. Сознавая, что «международный капитал еще несомненно сильнее нас», он тем не менее считает, что страны Антанты уже не могут «идти на нас прямой войной», ибо у них «уже подрезаны крылышки».{327} В. И. Ленин отмечает, что «еще гораздо больше, хотя и не так ясна, победа, которую мы одерживаем в международном масштабе. Эта победа заключается во внутреннем разложении империализма, который не может послать своих войск против нас».{328}
Из анализа этих новых явлений В. И. Ленин заключал, что Советское государство стоит «накануне крупнейшего перелома к лучшему» в международном и военном положении, что «главные трудности уже позади».{329}
С конца 1919 г. В. И. Ленин тщательнейшим образом прослеживает и оценивает также результат воздействия нового фактора, который о течением времени стал проявляться все сильнее и сильнее, на политику государств Антанты в «русском вопросе» и на характер взаимоотношений между ними и Советской Россией. Он отмечает реакцию европейской буржуазной прессы на победы Красной Армии, суммируя ее точку зрения следующим образом: «Пожалуй, в России завязнешь, не лучше ли с ней мириться».{330} В докладе на VIII Всероссийской конференции РКП (б) В. И. Ленин уделяет особое внимание вынужденному признанию перемен в международных делах правящими кругами государств — участников интервенции.{331}
С этой точки зрения симптоматичными были первые, пока еще осторожные заявления Ллойд Джорджа в пользу смены тактики в отношении Советского государства на приеме у лорд-мэра Лондона 8 ноября 1919 г. и в палате общин 13 ноября 1919 г. Они представляли с его стороны зондаж настроений правящих кругов как в Англии, так и в других капиталистических странах. Смысл высказываний Ллойд Джорджа сводился к признанию провала прямой военной интервенции и к положению, что в связи с разгромом войск Колчака, Деникина и Юденича дальнейшая поддержка контрреволюционных сил в России потребует новых больших расходов, которые и так уже слишком обременительны. Поэтому, полагал он, вероятно, пора определить какой-то новый курс в отношении к Советской России, этой «русской загадке». Как бы мимоходом, в ответ на реплику во время своей речи в парламенте: «Как обстоит дело с блокадой?», — Ллойд Джордж, беззастенчиво искажая факты и, вероятно, желая дать понять, что новая ситуация может побудить изменить политику, нимало не смущаясь, отвечает: «Никакой блокады нет, кроме ледовой блокады».{332} Такая постановка вопроса, в сущности, учитывала реальный факт: с разгромом основных белогвардейских сил потерпел провал план отрыва европейской части Советской России от основных районов, откуда поступало сырье и продовольствие. «Экономическое окружение» и военно-экономическая блокада в таких условиях становились все более несостоятельными.
В правящих кругах США к концу 1919 г. также выявляются сомнения в целесообразности и перспективности использования любых военных форм борьбы с Советской властью. 9 декабря 1919 г. госсекретарь Р. Лансинг в меморандуме для президента Вильсона предлагает в связи с провалом интервенции использовать «экономические операции» в отношении России. Суть этой тактической линии состояла, согласно документу, в ведении торговли на ее территории через кооперативы, земства, думы и «ответственных лиц». Этим способом имелось в виду оказать содействие «чисто русским силам», которые могли бы прийти к власти, когда Советское правительство потеряет ее в результате экономических трудностей.{333} С другой стороны, особого оптимизма и в отношении этих мер лидеры США, по-видимому, не испытывали. Об этом свидетельствует последняя телеграмма из Вашингтона от 11 декабря 1919 г. представителя «омского правительства» Колчака: «Военные неуспехи и политические события в Сибири, а также сложность снабжения в тылу нашей армии колеблют уверенность американцев во Внутренней силе национального движения, что вынуждает их в общем к выжидательному положению».{334}
Другим важнейшим фактором, который все основательнее подрывал возможность проведения открытой политики военно-экономической блокады, стала позиция рабочего класса капиталистических стран, все решительнее выступавшего против интервенции и любых других форм борьбы империализма против Советской власти. В. И. Ленин говорил, что в этом смысле оказалась глубоко верной и подтвердилась «ставка на международную революцию».{335} И действительно, политика военно-экономической блокады Советской России вызывала все возраставшее недовольство и протесты со стороны рабочего класса, левосоциалистических групп, молодых коммунистических партий.
Экономическая блокада, означавшая самый откровенный террор империалистов Антанты по отношению к миллионным массам населения Советской России, натолкнулась на решительный протест рабочего класса всего Запада. В ноябре 1919 г. французская газета «Юманите» писала: «Объявив голодную блокаду против ни в чем не повинного населения, правительство Клемансо начертало этим самым линию действия для всех социалистов. Все наши чаяния и помыслы — вместе с Российской рабоче-крестьянской республикой. И мы призываем массы заклеймить правительство и вынести политике палачей осуждение, которое, вне сомнения, одобрит суд истории».{336}
В Италии, как отмечал В. И. Ленин, «дошло до того, что съезд социалистических партий единогласно принял резолюцию о снятии блокады с Советской России и возобновлении с нею торговых сношений».{337}В. И. Ленин имел в виду резолюцию протеста против блокады Советской России, принятую XVI конгрессом Итальянской социалистической партии, проходившим 5–8 октября 1919 г. в Болонье.{338} Все попытки итальянских правящих кругов побудить народ своей страны участвовать в блокаде и вооруженной интервенции против Советской России, отправлять в помощь контрреволюции солдат и транспорты с вооружением и припасами потерпели провал.{339}
Организовавшиеся осенью 1919 г. обе коммунистические партии США одной из главных своих задач считали кампанию «за то, чтобы поднять рабочих на борьбу за отмену блокады Советской России». На собраниях секций этих партий 7–9 ноября 1919 г. была принята резолюция: «Сорвем блокаду России!». Тогда же был выдвинут здесь и лозунг: «Руки прочь от России!».{340}
В сентябре 1919 г. по инициативе Федерации шахтеров, транспортников и железнодорожников Англии был создан национальный комитет «Руки прочь от Советской России». Комитет организовал митинги протеста против интервенции и блокады, проходившие в тысячных аудиториях самых больших залов многих городов Великобритании. В конце 1919 г. Британский конгресс тред-юнионов под давлением рабочих масс принял постановление — немедленно потребовать от правительства Англии снятия блокады и рассмотрения мирных предложений VII Всероссийского съезда Советов. В резолюции конгресса, переданной правительствам западных держав, содержался призыв к установлению мирных отношений, препятствием для которых оставались «вмешательство Антанты и голодная блокада».{341} Политика военно-экономической блокады вызывала широкий протест трудящихся в Скандинавских странах. Массовые демонстрации против блокады были организованы рабочими и прогрессивными студентами в октябре и ноябре 1919 г. в столицах Швеции и Норвегии, где уже в это время трудящиеся страдали от безработицы, вызывавшейся послевоенным сокращением экспорта и недогрузкой предприятий.
20 октября в Стокгольме состоялась 15-тысячная демонстрация, организованная социал-демократами в знак протеста против требования Антанты о присоединении нейтральных государств к военно-экономической блокаде Советской России. Ее участники направили в министерство иностранных дел делегацию, руководитель которой К. Винберг зачитал министру заявление, где содержался резкий протест против экономической блокады и выдвигалось требование немедленно возобновить сношения с Советской Россией. Министр во время беседы с делегацией заметил, что «в этом вопросе имеются еще и другие обстоятельства, которые также приходится принимать во внимание».{342}
17 ноября 1919 г. в Христиании (Осло) состоялся митинг протеста против военно-экономической блокады, созванный студенческими и рабочими организациями Норвегии. В резолюции, принятой участниками митинга, правительству было высказано требование отказаться от участия в блокаде Советской России и возобновить прерванные торговые отношения.{343} И хотя правительства скандинавских государств были вынуждены подтвердить свою лояльность в отношении политики экономической блокады, было ясно, что эти страны отнюдь не являются падежным звеномв цепи «экономического окружения» РСФСР, созданного союзниками. Еще одним положительным фактором новой международной ситуации, выявившимся к концу 1919 г., В. И. Ленин считал сдвиг в общественном мнении западноевропейских государств в отношении Советской России, рост антиинтервенционистских настроений у довольно значительных слоев интеллигенции и пацифистских кругов буржуазии. «Мы вправе… сказать, — говорил В. И. Ленин, — что симпатии не только рабочего класса на стороне Советской власти, но и широких кругов буржуазной интеллигенции… и на поддержку их мы можем теперь отчасти рассчитывать».{344}
Правительства союзных держав должны были считаться со все возраставшим недовольством и протестами в их странах против политики блокады не только со стороны рабочего класса, но и парламентских кругов, широких слоев интеллигенции. 16 декабря 1919 г. итальянский парламент вынес постановление о том, чтобы правительство добилось от Верховного Совета Антанты снятия блокады.{345} Против блокады выступала радикальная французская интеллигенция, сплотившаяся вокруг А. Барбюса, а также видные политические деятели и известные экономисты Запада.{346}
Огромное значение для срыва открытой политики военно-экономической блокады имела и активизация с осени 1919 г. действий советской дипломатии по отношению к ряду западных государств. Прежде всего они были направлены на установление мирных отношений с буржуазными республиками, созданными на Северо-Западе, которые в то время были вынуждены прекратить вооруженные действия против РСФСР.
Опираясь на военные успехи и учитывая нараставшее недовольство народов прибалтийских стран участием в антисоветской интервенции, Советское правительство по инициативе В. И. Ленина 31 августа 1919 г. обратилось к правительству Эстонии с предложением начать мирные переговоры.{347} Дальнейшее развитие событий, вызванных этой нотой Советского правительства, привело к договору с Эстонией, который превратился в «генеральную репетицию соглашения с Антантой, превратился в первый опыт прорыва блокады и в первый эксперимент мирного сожительства с буржуазными государствами».{348} Вслед за тем последовали аналогичные ноты правительствам Латвии, Литвы, Финляндии.{349} Какова же была реакция на советские предложения со стороны правительств прибалтийских республик и великих держав?
3 сентября министр иностранных дел Эстонии И. И. Поска информировал английского представителя в Ревеле о том, что его правительство в настоящее время не может воевать с большевиками, и сослался на необходимость переговоров с ними для выигрыша времени в целях восстановления «морального духа» армии.{350} Несколько позднее эстонское и латвийское правительства запросили главу британской политической и экономической миссии в балтийских государствах о точке зрения союзников, и прежде всего Англии, на возможность переговоров с большевиками.{351}4 сентября эстонское правительство особой нотой известило правительство РСФСР о готовности начать переговоры.{352} Десять дней спустя в Ревеле состоялось двухдневное совещание представителей Эстонии, Латвии, Литвы и Финляндии по поводу советских предложений, которое высказалось за совместное вступление в предварительные переговоры с РСФСР о временном прекращении военных действий. Представители правительств балтийских государств информировали главу британской миссии об итогах совещания и вновь запросили его о позиции Антанты, и в частности Англии, во всей этой проблеме.{353}
Однако 16 сентября последовал немедленный ответ из Лондона, направленный британским представителям в Риге, Ревеле и Гельсингфорсе, в котором правительствам прибалтийских республик предлагалось «не предпринимать никаких действий в направлении мира».{354} Но вскоре осознание изменений в соотношении сил на Северо-Западе и бесперспективности новых затрат, а также требования английского общественного мнения прекратить военные авантюры в России побудили Форин оффис и Ллойд Джорджа определить повое отношение к балтийской проблеме. Оно было сформулировано в письме Керзона от 25 сентября, направленном английским представителям в Ревеле, Риге, Ковно, Гельсингфорсе, Варшаве. В нем прибалтийским государствам предоставлялась свобода в решении вопроса, «следует ли им пойти на соглашение с советскими руководителями, и если да, то на какое именно».{355}
Первым поспешило воспользоваться разрешением Великобритании эстонское буржуазное правительство, которое после провала осенью 1919 г. второго наступления Юденича на Петроград окончательно убедилось в необходимости прийти к мирному соглашению с Советской Россией. Переговоры открылись в Юрьеве (Тарту) 5 декабря 1919 г. и завершились подписанием мирного договора 2 февраля 1920 г.{356} Таким образом, сам факт начавшихся переговоров уже к концу 1919 г. поставил под вопрос возможность дальнейшего осуществления политики полной военно-экономической блокады Советской России.
Советское правительство предприняло также некоторые меры воздействия на деловой мир и правящие круги Германии и добилось известного успеха. Выполнение этих задач связывалось главным образом с миссией В. Л. Коппа.
В. Л. Копп появился в Германии, по всей вероятности, летом или ранней осенью 1919 г. и длительное время проживал там как частное лицо. Для германских властей, однако, не могло составлять тайны, что человек, который был советником посольства РСФСР в Германии в 1918 г., выполняет поручения своего правительства. Это подтверждает и то обстоятельство, что сразу по приезде В. Л. Копп вошел в контакт с представителями правительства и обсуждал с ними вопросы организации почтовых сношений под флагом частного предприятия и возобновления «торговых сношений пока (до ратификации мирного договора) опять-таки под флагом частного предприятия».{357} Смысл деятельности В. Л. Коппа в Германии и первый итог его переговоров с правительством лучше всего раскрывается в его докладе из Берлина 14 октября 1919 г., адресованном В. И. Ленину, Л. Б. Красину, Г. В, Чичерину. «В борьбе за прорыв блокады, — писал Копп, — к чему сводится в существе своем моя деятельность (курсив мой. — В. Ш.), мы имеем перед собой в Германии следующую ситуацию. Правительство и в своих заявлениях мне, и в своих официальных заявлениях считает возобновление торговых сношений с Советской Россией принципиально желательным. Но страх перед гневом Антанты, с одной стороны, боязнь большевистской заразы — с другой — парализует настолько его волю, что ожидать какой-либо активности с его стороны в этом вопросе совершенно безнадежно. Оно находит, что сделало достаточно, если разрешило под флагом частного предприятия организовать воздушную почту, позволило тому же частному предприятию отправить в Петроград небольшой пароход с товарами под шведским флагом и сняло — для финансирования этих предприятий — арест с депозита, находящегося в банкирской конторе Мендельсона. В будущем, если положение вещей не изменится радикально, оно будет придерживаться той же пассивной политики и после ратификации мирного договора. Два фактора будут, однако, в состоянии — при неизменности общей ситуации — влиять на него в сторону сближения о нами в области экономики. Это улучшение нашего военного положения и ропот германских промышленников».{358}
В. Л. Копп попытался всемерно использовать эти факторы. Он вступил в контакт со многими представителями экспортных отраслей промышленности и связанными с ними банковскими и торговыми кругами, настроенными в пользу экономического сближения с Советской Россией с целью заинтересовать их этой перспективой и в то же время попытаться организовать торговлю с РСФСР. И хотя практическая организация товарообмена в условиях блокады не имела сколько-нибудь осязаемого результата, в целом миссия В. Л. Коппа способствовала активизации торгово-промышленных кругов Германии, выступавших за возобновление экономических сношений с РСФСР, и тем самым усиливала их воздействие на политику правительства в «русском вопросе».{359} А это обстоятельство в свою очередь способствовало подрыву единства политики военно-экономической блокады, проводившейся против Советского государства странами Запада.
Наконец, ликвидация этой политики в ее открытой и полной форме тесно связана с еще одной внешнеполитической акцией Советского правительства — миссией М. М. Литвинова, который начал 25 ноября 1919 г. переговоры в Копенгагене с английским представителем О’Грэди об обмене военнопленными и гражданскими лицами обеих стран. Его поездка за границу стала готовиться еще в сентябре 1919 г., и уже тогда предполагалось, что ее задачи не должны ограничиваться рамками переговоров об обмене пленными. Вопрос о составе делегации рассматривался на заседании Политбюро ЦК 26 сентября и 7 октября 1919 г.{360}
Соглашение о военных и гражданских пленных было не единственной, да и не главной задачей, поставленной Советским правительством перед М. М. Литвиновым. Накануне отъезда в Копенгаген, 14 ноября 1919 г., ему были вручены полномочия Совнаркома, подписанные В. И. Лепиным, на ведение мирных переговоров с правительствами буржуазных республик, созданных на границах бывшей Российской империи и «других стран, находящихся в состоянии войны или во враждебных отношениях с Советской Республикой». Специальные полномочия Совнаркома были переданы Литвинову на заключение займов и подписание договоров от имели Советской республики с правительством Великобритании и других стран.{361} На следующий день Литвинов получил от Л. Б. Красина полномочия НКТиП для торговой деятельности в Скандинавских государствах. «Таким образом, — заключает американский историк Луи Фишер, — снаряженный как дипломат, филантроп и государственный купец Литвинов предстал перед Западом в стремлении установить modus vivendi между коммунизмом и капиталистическим миром».{362}
Иные инструкции от своего правительства имел английский представитель. Уже сам выбор О’Грэди, который не являлся профессиональным дипломатом, а был членом парламента от лейбористской партии и представителем британских тред-юнионов, показывал, что английское правительство еще опасалось компрометировать себя перед «цивилизованным миром» прямыми политическими контактами с большевиками. В инструкции, которую Керзон направил О’Грэди 13 ноября, последнему предписывалось «быть особенно осторожным, чтобы не поддержать любую попытку вести переговоры по иным вопросам, чем обмен пленными».{363} В дальнейшем, когда Керзон получил информацию от французского посла в Лондоне о намерениях Литвинова возбудить в переговорах вопросы о снятии блокады, возобновлении торговли между Англией и Советской Россией и о прекращении материальной поддержки Деникину (О’Грэди якобы согласился их обсудить), он был крайне раздражен и обеспокоен. В письме от 26 ноября Керзон требовал строго придерживаться полученной инструкции. Касаясь предполагаемых шагов Литвинова, Керзон предлагал относительно двух последних из перечисленных выше вопросов «отказываться даже от выслушивания любых мирных предложений такого характера». Вместе с тем он допускал, что вопрос о блокаде может стать элементом переговоров, и в этом случае О’Грэди предписывалось запросить дальнейшие указания Форин оффиса.{364}
Информация, полученная Керзоном о намерениях Литвинова, в основном подтвердилась, поскольку уже 29 ноября последний, предъявив свои полномочия на ведение мирных переговоров, возбудил перед О’Грэди вопрос о необходимости достигнуть общего мирного соглашения между РСФСР и союзными государствами.{365}
Особое внимание Литвинов уделял проблеме ликвидации военно-экономической блокады и возобновления торговых отношений между РСФСР и капиталистическими странами, и в частности Англией. Посланник США в Дании сообщал, например, 2 декабря в госдепартамент, что «переговоры О’Грэди с Литвиновым теперь в значительной части сконцентрировались в вопросе о внешней торговле». В этом донесении О’Грэди характеризовался как сторонник возобновления торговых отношений с Советской Россией в интересах Великобритании, полагающий в то же время, что снятие блокады и восстановление коммерческих отношений с Западом в конечном счете приведет к реставрации капитализма в России.{366}
22 декабря 1919 г. Литвинов направил О’Грэди письмо, в котором, резко осуждая политику военно-экономической блокады, высказывал мнение Советского правительства о необходимости не только декларировать отказ от нее, но и дать возможность Советской России вступить в действительные экономические отношения с западными странами. «Нельзя уйти от того факта, — писал он, — что Великобритания нуждается в льне и другом сырье, производимом в России, и что Россия в свою очередь может ввозить огромное количество промышленных изделий из Великобритании». Литвинов подчеркивал готовность Советского правительства добиваться «установления действительного мира» и «экономических отношений между двумя странами на здоровой основе».{367} Несколько дней спустя с этим меморандумом ознакомился Керзон, который сделал на нем пометку, констатирующую, что, поскольку документ содержит предложения вступить в мирные переговоры и снять блокаду, он выходит за пределы инструкций, данных О’Грэди.{368}
Если Керзон явно оппозиционно встречал всякое предложение, направленное на ликвидацию военно-экономической блокады и возобновление торговых сношений о Советской Россией,{369} то О’Грэди не без влияния Литвинова все более решительно становился на точку зрения немедленного пересмотра проводившейся ранее политики. По всей вероятности, он был также хорошо информирован о тех изменениях, которые назревали в отношении английского правительства к этой проблеме.{370}
14 января 1920 г. О’Грэди направил письмо Керзону, в котором настойчиво предлагал решить вопрос о прекращении блокады и «сделать необходимые представления Верховному совету (Антанты. — В. Ш.) для достижения этой цели как можно скорее».{371} Ответа так и не последовало, поскольку в тот же самый день по инициативе Ллойд Джорджа данный вопрос стал предметом специального обсуждения Верховного совета Антанты.
Совершенно очевидно, что энергичные усилия М. М. Литвинова не прошли бесследно. С полным основанием в отчете Наркоминдела отмечалось, что «доклады О’Грэди, несомненно, не в малой мере повлияли на январское решение Верховного совета» о снятии блокады».{372} Таким образом, все рассмотренные выше военные и политические события и факторы с осени 1919 г. постепенно, но неуклонно побуждали империалистические державы лихорадочно искать иные пути решения «русского вопроса». В новой ситуации сохранение внешнего кольца блокады в значительной мере утрачивало свой первоначальный смысл. Разумеется, осознание бесплодности такой политики правящими кругами империалистических держав пришло далеко не сразу. Потребовались еще и дополнительные усилия советской дипломатии, с одной стороны, и трезво мыслящих политиков и экономистов Запада — с другой, чтобы было принято первое, половинчатое решение руководителей держав Антанты, которое повлекло за собой в последующем ликвидацию всей системы военно-экономической блокады Советского государства.
Самым примечательным в развитии этого процесса было то, что отнюдь не соображения незаконности, вопиющего несоответствия этой политики нормам международного права, ее аморальности и бесчеловечности оказали влияние на перемену позиции глав правительств империалистических держав. Ничуть не переменились и их взгляды на возможность, допустимость и правомерность существования в мире государств только одной системы — капиталистической. Главными мотивами начавшейся «смены вех» в отношении политики открытой и полной военно-экономической блокады Советского государства были намерения использовать новые средства борьбы против пролетарского государства, коль скоро старые оказались безрезультатными, и получить выгоду от экономического обмена с ним.
Об этом свидетельствуют исторические события, которые привели к пересмотру в январе 1920 г. Верховным советом Антанты своей прежней позиции. Прежде чем перейти к рассмотрению событий, связанных с этим решением, следует вкратце остановиться на предыстории вопроса.
В начале января 1920 г. чиновник министерства продовольствия и британский представитель в Верховном экономическом совете Э. Уайз составил меморандум, озаглавленный «Экономические аспекты британской политики в отношении России». Содержание этого документа сводилось к следующему.{373} До недавнего времени, отмечал автор, политику союзников в «русском вопросе» определяли главным образом политические и военные соображения; цель меморандума состоит в том, чтобы изучить экономические аспекты этой проблемы. Далее Уайз рассматривает довоенный экспорт России с точки зрения «экономической стабильности и организации всего мира», а также торговых интересов Англии. Вывод, который делает автор из этого раздела своего доклада, заключается в том, что «продолжение гражданской войны и блокады России отрезает от остального мира громадные продовольственные и сырьевые ресурсы и является одной из главных причин высоких мировых цен».
Далее Уайз рассматривает возможные последствия продолжения политики военно-экономической блокады и весьма убедительно показывает бессмысленность ее осуществления. Какие же доводы выдвигаются в меморандуме в связи с рассмотрением этой политической линии? Военные успехи большевиков привели к тому, что Советская Россия либо уже вернула, либо имеет возможность вернуть в самом ближайшем будущем основные сырьевые и промышленные области. В связи с этим дальнейшая политика блокады становится беспредметной. Эта тактика, продолжает Уайз, станет невозможной и вследствие реальных шансов у Советского правительства заключить мир с Эстонией и другими прибалтийскими странами.
Кроме того, отмечалось в меморандуме, военно-экономическая блокада, противоречащая нормам международного права, не встречает сочувствия в ряде государств (Германия, нейтральные страны), которые вряд ли можно будет надолго удержать от торговли с Советской Россией. Наконец, Уайз указывает и на решительное осуждение политики блокады широким общественным мнением Англии.
В связи с такой оценкой сложившегося положения Уайз предложил: «Избегая пока формального дипломатического признания большевистского правительства, окончательно отказаться от блокады и не чинить никаких препятствий восстановлению торговых отношений со всей Россией». Эта политика, по его мнению, позволит начать торговые операции через Петроград, а в скором времени и через Одессу и получить из Советской России хлеб и другое продовольствие в обмен на сельхозмашины, мануфактуру и т. д. Торговля эта могла бы осуществляться через русские кооперативы, имеющие налаженный аппарат в Лондоне. Вместе с тем автор замечает, что промедление с осуществлением новой политики в дальнейшем может привести к столкновению с сильной конкуренцией Германии и США, которые пока еще не имеют возможности внедриться на русский рынок. В заключение выражалась надежда, что снятие блокады заставит Советское правительство сделать серьезные экономические и политические уступки Западу.
7 января 1920 г. Керзон распространил меморандум Уайза среди членов британского кабинета.{374} Это, однако, не означало, как мы могли убедиться ранее, что он разделял позицию автора документа. Тем не менее точка зрения Уайза, по-видимому, совпадала со взглядами самого Ллойд Джорджа, который к этому времени уже пришел к выводу о тщетности старых методов борьбы с большевизмом. По его инициативе Верховный совет Антанты и приступил к обсуждению вопроса о торговой политике в России. Ллойд Джордж представил на рассмотрение делегатов Франции и Италии меморандум, который либо дословно совпадал с запиской Уайза, либо базировался на ней.{375}
Франция, 14 января 1920 г. Идет последняя серия заседаний затянувшейся на целый год Парижской мирной конференции. В одном из уютных залов Версальского дворца собралась «большая тройка»: главы правительств Франции (Ж. Клемансо), Англии (Д. Ллойд Джордж), Италии (Ф. Нитти). Тут же многочисленные эксперты, члены Верховного экономического совета, секретари, переводчики, стенографистки и специально приглашенные контрреволюционные руководители заграничного аппарата русских кооперативов («Иноцентра») — К. Р. Кровопусков, А. М. Беркенгейм.{376} В ходе совещания Беркенгейм дал характеристику русских кооперативов как аполитичных обществ, остановись на их возможностях в организации торговли с Западом. На вопрос Ллойд Джорджа, «думает ли Беркенгейм, что это есть наиболее эффективный путь нанесения удара большевизму», последний ответил, что «он абсолютно уверен в этом».{377} Поясняя свою мысль, Беркенгейм охарактеризовал Советскую власть как власть меньшинства, которая якобы держится лишь благодаря чрезвычайным обстоятельствам (голод, блокада, война). Клемансо сказал, что экономическая сторона вопроса (потребности России в импорте и ее экспортные возможности) не вызывает сомнений. Но как организовать товарообмен, не допуская вмешательства Советского правительства? Беркенгейм ответил, что для него самого это не вполне ясно, но союзные правительства должны добиваться, чтобы кооперативы вели дела исключительно «по своему собственному усмотрению». Находясь в весьма сложных условиях, Советское правительство, возможно, согласится на это требование.{378} Ллойд Джордж в своем выступлении отметил, что «с точки зрения обмена и цен русские поставки жизненно необходимы». Основная цель, которую преследовало снятие блокады и установление торговли через кооперативы, была выражена им следующим образом: «… эта схема может разрушить большевизм. В тот момент, когда будет установлена торговля с Россией, коммунизм должен уйти». Точка зрения Ллойд Джорджа была поддержана Нитти, который согласился, что торговля есть «подходящий путь нанести удар большевизму», и Клемансо. Для конкретной разработки «кооперативной схемы» с точки зрения финансов, обмена товарами и т. д. была создана комиссия из представителей держав, участвовавших в заседании, во главе с Уайзом.{379}
На следующем, решающем заседании Верховного совета 16 января 1920 г. был рассмотрен доклад комиссии Уайза, излагавший конкретные меры возобновления торговли с Россией через кооперативные организации.{380} Французские делегаты Вертело и Камерер высказались за такую формулировку резолюции, которая бы не давала повода считать ее актом признания Советского правительства. Доклад комиссии Уайза был одобрен, и была принята резолюция Верховного совета Антанты, опубликованная в прессе.{381}В ней разрешался «обмен товарами на основе взаимности между русским народом и союзными и нейтральными странами». Право организации обмена сырья и продовольствия на предметы первой необходимости и изделия других государств предоставлялось кооперативным организациям. «Эти меры, — указывалось в заключение, — не означают перемену в политике союзных правительств по отношению к Советскому правительству».{382} 20 января Верховный совет составил текст телеграммы, направленной американскому правительству, где разъяснялись причины перехода к новой политике в «русском вопросе» и предлагалось единство действий в ее осуществлении.{383}
Подводя итоги всему ходу обсуждения «русской проблемы» Верховным советом Антанты и основываясь на тех документах, которые ему сопутствовали, можно достаточно полно выявить те основные причины, которыми руководствовались союзники, приступая к пересмотру своей тактики. Провозглашение отказа от политики полной военно-экономической блокады и решение возобновить торговлю с «русским народом» хотя бы через кооперативы было вынужденным. Главными причинами, побудившими правительства великих держав пойти на это, как отмечалось, были развал в результате побед Красной Армии внутреннего кольца экономической блокады, крах старых средств и стремление испытать новые методы борьбы с Советской властью, наконец, хозяйственные потребности самих стран Запада в экономическом обмене с пролетарским государством. По поводу последней причины В. И. Ленин говорил на IX Всероссийском съезде Советов: «Мы знаем, что экономическое положение тех, кто нас блокировал, оказалось уязвимым. Есть сила большая, чем желание, воля и решение любого из враждебных правительств или классов, эта сила — общие экономические всемирные отношения, которые заставляют их вступить на этот путь сношения с нами».{384}
То, что это принималось в расчет при определении новой линии действий в «русском вопросе», говорит опубликованный спустя некоторое время доклад Верховного экономического совета об экономическом положении в Европе, где продовольственным и сырьевым поставкам из Советской России отводилась первостепенная роль в смягчении нараставшего хозяйственного кризиса.{385} Что касается целей, которые преследовала новая политика, то их было две, хотя обе сводились к одному — свержению Советской власти «мирными» средствами.
Первая заключалась в том, чтобы посредством торговли через кооперативы активизировать все оппозиционные слои и группы русского общества в борьбе с Советской властью. Так, например, близкая Ллойд Джорджу «Дэйли кроникл» связывала основные политические расчеты новой тактики с активизацией главным образом русского крестьянства, казавшегося ей наиболее подходящим классом для выполнения задачи свержения большевизма, тем более что в кооперативах, которые оказались бы связанными с Западом по выработанной торговой схеме, состояли миллионы крестьян.{386}
Вторая цель основывалась на представлениях Ллойд Джорджа, разделяемых Нитти, что установление торговли поможет возобновлению нормальных экономических условий жизни в России, что явится лучшим средством разрушения «экстремистских форм» самого большевизма и в конечном итоге приведет к реставрации старого капиталистического уклада. Эта мысль была наиболее отчетливо сформулирована Ллойд Джорджем в парламенте 10 февраля 1920 г. «Мы потерпели неудачу в попытках восстановить Россию силой, — говорил он. — Я полагаю, мы можем спасти ее посредством торговли». Торговля, по его мнению, была лучшим способом покончить с «необузданностью большевизма, чем любой другой метод».{387}
Какими бы целями ни руководствовался Верховный совет Антанты, принятые решения означали крах открытой политики военно-экономической блокады Советской России. Конечно, от признания ее провала до осознания империалистическими державами необходимости нормализовать политические и экономические отношения с РСФСР потребовался еще достаточно продолжительный период борьбы Советского правительства за выход из изоляции. Но эта борьба развивалась уже в более благоприятных международных условиях, характеризовавшихся формальным отказом союзных правительств от политики военно-экономической блокады.
БОРЬБА ПРОТИВ СКРЫТОЙ БЛОКАДЫ.
ВОЕННО-МОРСКАЯ БЛОКАДА И ЕЕ ЛИКВИДАЦИЯ
Январское решение Верховного совета Антанты еще отнюдь не означало, что империалистические державы полностью покончили с политикой военно-экономической блокады. Документы свидетельствуют о том, что в течение почти всего 1920 и отчасти 1921 г. эта политика еще в значительной степени оставалась в силе, хотя открыто уже не провозглашалась, а ее результативность снизилась вследствие разгрома основных сил внутренней контрреволюции, ухода с территории Советской России части интервентов и заключения мирного договора РСФСР в феврале 1920 г. с буржуазной Эстонией, а затем с Латвией и Литвой.
Общее состояние отношений Советской России с капиталистическим миром в 1920 г. В. И. Ленин охарактеризовал на IX съезде РКП (б) следующим образом: «Государства Антанты с большевиками находятся ни в мире, ни в войне, у них есть и признание нас, и непризнание».{388} И в самом деле, с одной стороны, решение о снятии блокады и возобновлении торговли с «русским пародом» означало заметный поворот в политике империалистических держав в «русском вопросе». В. И. Ленин считал это «крупным фактом международного значения», благодаря которому, хотели или нет того правительства стран Актанты, Советское государство оказывалось в «сфере всемирных междугосударствепных отношений» и получало известные возможности перехода к мирному строительству.{389} С другой же стороны, совершенно справедливо резолюция Верховного совета Антанты от 16 января 1920 г» была оценена Советским правительством лишь как «теоретическое снятие блокады»,{390} сопровождавшееся массой оговорок, недомолвок и возможностей возврата к прежнему курсу.
Ограниченность и недостаточность нового хода в «шахматной игре союзников»{391} была хорошо раскрыта М. М. Литвиновым в интервью редактору одной из английских газет вскоре после опубликования резолюции Верховного совета от 16 января 1920 г. «Парижское решение относительно блокады, — говорил Литвинов, — пока является только бумажным заявлением, которое еще должно быть проведено в жизнь». Для нормального развития торговли необходимо создать политические условия: взаимное представительство, свободные телеграфные сношения и т. д. В заключение заместитель наркома иностранных дел отметил, что «экономическое значение парижского решения всецело зависит от искренности намерений и общей политики союзников по отношению к России».{392} Общая же политика главных капиталистических держав в «русском вопросе» почти на всем протяжении 1920 г., представляла собой сочетание мирных и военных форм, колебание от переговоров с большевиками до подготовки и поддержки польского наступления на Советскую Россию.{393} Все это, естественно, не могло не отражаться на характере отношений, складывавшихся под влиянием решения 16 января, и определяло состояние неполной, или скрытой, военно-экономической блокады Советского государства.
В чем же конкретно выражалась эта политика в 1920 г.? Основными элементами военно-экономической блокады было запрещение союзными державами гражданам своих стран вести торговлю с РСФСР, предложение нейтральным государствам следовать той же тактике, установление морской блокады северного, Балтийского и Черноморского побережий Советской России. Все эти меры не претерпели заметных изменений после принятия Верховным советом Антанты решения о возобновлении сношений с «русским народом» и лишь с течением времени и под влиянием изменившейся политической обстановки начали медленно отмирать. Вопрос о возможности деловым людям вести торговлю с РСФСР не получил никакого разрешения почти в течение всего 1920 г. во Франции и был чисто формально решен в США лишь в июле этого года. В официальном заявлении госдепартамента на этот счет от 7 июля 1920 г. единственная позитивная фраза об отмене ограничений, «стоявших до сих пор на пути торговли и сношений с Советской Россией», терялась среди массы оговорок, двусмысленных толкований и регламентаций. В нем говорилось о том, что остаются в силе прежние ограничения в отношении экспорта ряда товаров производственного назначения, отказ от «политического признания в данный момент или в будущем» Советской власти, ведение экономических отношений и торговли деловыми людьми исключительно на «свой страх и риск», без поддержки правительства США. В заявлении содержались различные предостережения относительно «законности» товаров, которыми располагало Советское государство, о том, что выдача паспортов, виз, а также почтовая связь с Россией не возобновлялись и т. п.{394} Двусмысленность и лицемерие этого документа были сразу же вскрыты Л. К. Мартенсом, который 8 июля 1920 г. указал, что заявление госдепартамента от 7 июля 1920 г. «отнюдь не разрешает проблемы установления торговых отношений между Россией и Соединенными Штатами».{395} Даже инициатор снятия блокады — английское правительство — был весьма далек от того, чтобы быстро и решительно покончить со старой политикой.
Из документов британской внешней политики за 1920 г. мы узнаем, что частичное снятие блокады вовсе еще не означало разрешения гражданам Великобритании начать торговлю с Советской Россией.{396} Ряд материалов дает основание полагать, что эмбарго в течение значительного времени сохраняло свою силу применительно к самому важному для Советской России — ее импорту из Англии. «Нет возражений, — сообщал Керзон 20 мая британскому представителю в Копенгагене, — против того, чтобы английские граждане заключали сделки с русской делегацией, но экспорт товаров из Соединенного королевства в Россию еще запрещен».{397} Даже в октябре 1920 г. министерство иностранных дел беспокоилось о том, чтобы товары английского происхождения, направляемые в Ревель, не оказались в конечном счете предназначенными для Советской России.{398}
Другой важный элемент блокады — запрещение всем остальным государствам торговать с РСФСР — также не был устранен в полной мере. Конечно, договор с Эстонией позволил пробить брешь в экономическом окружении. Но если у союзников нашлось в 1918–1919 гг. время сначала фактически, а затем и юридически (нота 10 октября) позаботиться о привлечении к политике военно-экономической блокады нейтральных государств, то после решения Верховного совета Антанты 16 января никаких официальных документов, освобождающих эти страны от навязанных им обязательств, не последовало. Политическим деятелям Скандинавских государств, например, оставалось лишь догадываться, можно торговать с Советской Россией или нет, и согласовывать любой шаг в этой области с мнением лидеров великих держав, сложившейся общей политической обстановкой и т. д.
Больше того, обострение положения в Европе в августе 1920 г. в связи с наступлением белополяков против Советской России грозило рецидивом экономической блокады в полном ее объеме. На совещаниях английского и французского премьеров и военных представителей обеих стран в Хейте 8–9 августа 1920 г. обсуждались и были приняты резолюции, по существу означавшие возобновление — наряду с военными мерами — политики полной экономической блокады, в случае если Советское государство не согласится на предложенные союзниками условия мира с Польшей.{399} Министерство торговли Великобритании в это время обратилось к правительству с предложением возобновить блокаду Советской России и разрабатывало практические меры запрета торговли «с врагом» на случай военного конфликта.{400}
Л. Б. Красин, который в это время был в Лондоне в связи с переговорами о заключении торгового договора между двумя странами, сообщал в Москву 17 августа 1920 г., что «сейчас весь узел положения в политике» и что английское правительство фактически отказывается возобновить торговые переговоры.{401}С другой стороны, правительство Ллойд Джорджа опасалось, что возврат к политике полной военно-экономической блокады приведет к острейшему внутриполитическому кризису. В июле — августе 1920 г. в стране царила атмосфера массового возмущения действиями правительства. Сначала конгресс тред-юнионов, а затем созванная «Советом действия» Национальная рабочая конференция потребовали от кабинета прекращения военных приготовлений, отказа от прямого или косвенного участия в блокаде Советской России, установления действительных торговых отношений с нею.{402}
Все эти обстоятельства, а также начавшиеся вскоре советско-польские переговоры о перемирии предотвратили полное восстановление блокады, но хейтские решения показали, насколько непрочно еще утвердилось в сознании лидеров западного мира понимание необходимости навсегда покончить со старой политикой. Следовательно, говорить о ликвидации военно-экономической блокады в полном объеме на протяжении значительной части 1920 г. нет никаких оснований.
Весь 1920 и начало 1921 г. Советское государство было вынуждено шаг за шагом противодействовать политике экономической блокады в ее скрытой, половинчатой форме. Эти усилия приводили к определенным результатам, позволяя в ряде случаев сокращать зону ее применения, добиваясь ее прорыва на некоторых направлениях.
Первым таким успехом было завершение переговоров и заключение соглашения с Эстонией. Как уже говорилось, известие о решении Верховного совета Антанты 16 января 1920 г. позволило подписать 2 февраля 1920 г. мирный договор между Советской Россией и Эстонией. Договор этот содержал политические, территориальные и экономические условия у регулирования отношений двух сторон. Благодаря этому перед Советским государством открывалась реальная возможность установления первых легальных торговых связей и с этой страной, и с некоторыми деловыми кругами других капиталистических стран. Значение договора с Эстонией для Советской России, более года пребывавшей в состоянии полной политической и экономической блокады, было велико. В. И. Ленин считал, что благодаря миру с Эстонией Советское государство пробило «окно» или «окошко в Европу», которое позволяет начать торговые отношения с Западом и получать оттуда основные продукты, необходимую техническую помощь и т. д.{403} Подписание мирного договора дало возможность уже 18 февраля 1920 г. направить в Эстонию довольно многочисленную советскую экономическую делегацию во главе с И. Гуковским, которая через три дня прибыла в Ревель и тотчас же приступила К закупкам товаров для Советской России.
До Октябрьской революции И. Э. Гуковский был активным участником рабочего движения в России. Его революционная деятельность началась в Петербурге в 1898 г. Отбыв пятилетнюю ссылку за агитацию среди ижорских рабочих и принадлежность к социал-демократической партии, Гуковский продолжал партийную работу в Баку, Одессе, Москве. После победы Февральской революции он был назначен казначеем ЦК РСДРП (б). Коммерческий опыт, приобретенный им в этой должности, пригодился в 1918–1919 гг., когда он был заместителем наркома финансов РСФСР, и позднее, после назначения полпредом в Эстонию, где ему пришлось заняться организацией внешнеторговых операций молодой республики Советов. На этом посту он и скончался в 1921 г. в возрасте 50 лет.{404}
Конечно, Эстония не могла стать сколько-нибудь значительным партнером Советского государства в хозяйственной области. Однако она явилась той первой брешью, той отдушиной, через которую впервые со времени установления блокады удалось наладить ввоз товаров, отчасти местного производства, а главным образом изделий промышленности из других европейских стран. Перечень товаров, закупленных в Эстонии за первые четыре месяца работы советской делегации, показывает, насколько велики были потребности Советской России буквально во всем самом необходимом и насколько разнообразны были сделки и закупки этого периода. «Нам удалось, — говорилось в отчете Гуковского в НКВТ от 6 июля 1920 г., — закупить здесь за это время следующее: сельдей 5442 бочки, пил поперечных 249 000 штук, цементу 33 420 бочек, гвоздей 180 000 пудов, рельсовых скреплений 70 000 пудов, кожи подошвенной около 1000 тонн, сетей рыболовных 293 шт., колунов 5000 штук». Далее перечислялись многочисленные виды других товаров.{405}
Благодаря миру с Эстонией 18 апреля 1920 г. легально по железной дороге поступили закупленные советской делегацией товары. Договор с Эстонией, как говорил Г. В. Чичерин на пленарном заседании ВЦИК 4 февраля 1920 г., «превратился, так сказать, в генеральную репетицию соглашения с Антантой, превратился в первый опыт прорыва блокады и в первый эксперимент мирного сожительства с буржуазными государствами».{406}
Вторым направлением, которое избрало Советское правительство, для того чтобы добиться действительной ликвидации блокады и установить торговые отношения с капиталистическими странами, было использование «кооперативной схемы». Поскольку иных возможностей вступить в экономические связи с внешним миром не имелось, оно волей-неволей должно было вступить в «кооперативную игру», начатую союзниками. В этой игре большинство козырей оказалось в его руках. Расчеты лидеров западных держав на антисоветски настроенных русских заграничных кооператоров типа А. М. Беркенгейма и К. Р. Кровопускова довольно скоро потерпели полный провал. Подлинный хозяин кооперации — Центросоюз — после Октябрьской революции в России уже стоял на советской платформе.
С июля 1919 г. заместителем председателя Центросоюза был избран Андрей Матвеевич Лежава, член партии с 1904 г., активный участник революционного движения в Тифлисе, Воронеже, Нижнем Новгороде, Саратове, Москве. Он возглавил созданное по решению ЦК РКП (б) коммунистическое большинство в правлении Центросоюза, и постепенно буржуазные элементы были отстранены от руководства этим всероссийским кооперативным объединением.{407}
Управление же заграничными конторами Центросоюза («Иноцентр»), возглавляемое А. М. Беркенгеймом, находилось в Лондоне. Оно утратило чувство реальности, ослепленное ненавистью к советскому строю, рассматривало себя как «наиболее здоровое организационное ядро русского народного хозяйства» и требовало полной независимости от Советской власти в выполнении «самых широких общественно-хозяйственных и государственно-хозяйственных функций».{408} Советское правительство, учитывая, что в сложившихся условиях иначе как под флагом кооперации вступить в торговые отношения с капиталистическими странами и ликвидировать блокаду РСФСР невозможно, приняло решение направить для переговоров с представителями западных держав формально «кооперативную», а фактически — правительственную делегацию, наделенную самыми широкими полномочиями. Вместе с тем оно прекрасно понимало, что лидерыгосударств Антанты вынуждены будут делать хорошую мину при плохой игре и согласятся в конечном итоге на тот состав делегации русских кооперативов, который утвердит Центросоюз. Как отмечал американский историк и журналист Л. Фишер, «кооперативная схема» Верховного совета Антанты «была в Москве одним из хороших поводов для острот в течение продолжительного времени, и годы спустя Чичерин не мог удержать усмешки, говоря со мной об этом».{409}
В самом деле, членами кооперативной делегации правление Центросоюза, одним из руководителей которого являлся А. М. Лежава, назначило 25 февраля 1920 г. Л. Б. Красина, М. М. Литвинова, В. П. Ногина, С. З. Розовского и Л. М. Хинчука.{410}
М. М. Литвинов был в то время членом коллегии п заместителем наркома по иностранным делам. С ноября 1919 г. он уже находился за границей, в Копенгагене, где по поручению Советского правительства вел переговоры с британским представителем О’Грэди об обмене военнопленными и где поставил перед ним вопрос о ликвидации блокады. Однако именно его кандидатура и встретила наибольшие возражения британского правительства, которое не препятствовало тому, чтобы он оставался в качестве члена делегации в Копенгагене, но решительно отказывалось пропустить его в Лондон для предполагаемых последующих переговоров под фальшивым предлогом, что в 1918 г. он якобы занимался подрывной деятельностью на территории Англии. Другой член делегации, Л. Б. Красин, являлся наркомом торговли и промышленности РСФСР; В. П. Ногин, член партии с 1898 г., один из руководителей вооруженного восстания в Москве, был в то время членом президиума ВСНХ и руководителем Центротекстиля. Л. М. Хинчук не смог выехать в составе кооперативной делегации по болезни, и лишь один С. 3. Розовский представлял собственно Центросоюз. Между тем все члены делегации получили соответствующие доверенности этого кооперативного объединения, а Красин и Литвинов, сверх того, — полномочия Совнаркома, подписанные В. И. Лениным, на ведение мирных политических переговоров и заключение экономических соглашений, торговых сделок с капиталистическими странами. В. П. Ногин имел также мандат от ВСНХ, дающий ему право «разрешать… все вопросы, связанные с экономической жизнью РСФСР».{411}
В делегацию, помимо ее членов, входили дипломатические работники (в их числе — Н. К. Клышко) и свыше двадцати торговых и экономических экспертов, и это отражало самые серьезные намерения Советского правительства добиваться установления хозяйственного сотрудничества со странами Запада. «Пусть Англия, — писал Г. В. Чичерин М. М. Литвинову в связи с посылкой делегации 30 марта 1920 г., — так и смотрит на поездку Красина как на серьезную поездку для основательного коммерческого соглашения, а не как на первоначальный контакт без окончательного и точного решения. Нам именно важно, чтобы теперь уже были конкретные деловые результаты, а не только декларативные выступления. Самый факт составления делегации из таких экспертов есть указание на то, что предстоят конкретные деловые решения».{412} До 29 марта 1920 г. делегация находилась в Петрограде, где ожидала разрешения на проезд через территорию Финляндии в Швецию, откуда должна была отправиться в Копенгаген для переговоров с представителями Верховного экономического совета Антанты относительно условий ликвидации блокады и возобновления торговли через кооперативы. Наконец разрешение было получено. «Итак, едем и посмотрим, что из этого выйдет», — заключал Л. Б. Красин свое письмо Г. Е. Зиновьеву от 29 марта 1920 г.{413}
На рассвете 30 марта поезд миновал Сестрорецк — последнюю станцию на государственной границе с Финляндией — и взял курс на север. В пути делегация уже фактически приступила к работе, ибо представители финляндского правительства начали с ней обсуждение предстоящих мирных переговоров и установления торговых связей. Вечером того же дня поезд прибыл в Або (Турку). 31 марта одна часть делегации во главе с Л. Б. Красиным приехала в Стокгольм и осталась на некоторое время в Швеции, а другая продолжала путь и 2 апреля достигла Копенгагена, где ее встречали М. М. Литвинов и представитель английского правительства. 7 апреля к ним присоединился и Л. Б. Красин с сопровождающими его лицами.{414}
Переговоры в Копенгагене 7–9 апреля 1920 г. с представителями Верховного экономического совета от Англии и Франции показали, что последние не имеют никаких серьезных полномочий от своих правительств. Советские делегаты сообщили о платежных средствах, которыми располагало правительство РСФСР для внешней торговли, и поставили ряд конкретных вопросов для выяснения позиции западных держав: является ли отказ от блокады полным и окончательным, может ли Советская Россия торговать с нейтральными странами, какие правовые основы будут установлены для советских внешнеторговых организаций или Центросоюза, если Советское правительство останется непризнанным, и т. п.{415} Никаких ответов на эти вопросы получено не было, и, видя бесплодность дальнейших общих рассуждений, Л. Б. Красин 21 апреля 1920 г. направил телеграмму на имя председателя союзной конференции в Сан-Ремо, где заседали в это время главы правительств Англии, Франции и Италии. В ней указывалось на необходимость «формального соглашения с союзными правительствами об устранении препятствий, стоящих на пути к возобновлению товарообмена с Россией и Украиной».{416}Ответ Красину за подписью председателя конференции итальянского премьера Нитти, принятый в Сан-Ремо 26 апреля, вновь по существу оставлял представителям Верховного экономического совета Антанты лишь «право обсуждать с русской делегацией» различные вопросы, намечать меры, но ничего не решать.{417}Вместе с тем он свидетельствовал о некотором отходе от «кооперативной схемы», поскольку предусматривал новые переговоры «с целью немедленного возобновления торговых сношений… через посредство кооперативных организаций либо иными способами». Местом встречи избирался Лондон.{418}
За полтора месяца, проведенные кооперативной делегацией в Стокгольме и Копенгагене, ее члены сумели хорошо использовать этот короткий срок для установления торговых связей, заключения соглашений и сделок как с кооперативными организациями ряда стран, так и с отдельными фирмами.
В Стокгольме между шведским министром иностранных дел и Л. Б. Красиным было заключено особое соглашение, имевшее форму обмена письмами. В письме от 14 мая 1920 г. Пальмшерна выражал согласие шведского правительства на взаимный обмен торговыми делегациями (от РСФСР — Центросоюза, от Швеции — Всеобщего экспортного объединения). Члены делегаций наделялись определенными правами (пересылка дипломатической почты, свобода почтово-телеграфных сношений, право шифра и т. д.). Шведское правительство гарантировало неприкосновенность ввозимых советской стороной товаров и золота в размере, предусматриваемом договорами.{419}
Договор с концерном шведских фирм от 15 мая предусматривал размещение заказов на самые разнообразные изделия шведской промышленности общей стоимостью в 100 млн. крон. Основным условием было внесение советской стороной депозита золотом на сумму 25 млн. крон в ряд шведских банков в качестве гарантии (заказы первой очереди). Второй договор представлял собой предварительное соглашение на поставку в Советскую Россию тысячи паровозов в течение 5 лет и базировался на тех же принципах расчета.{420}
При всей слабости правовых основ договоров от 15 мая, вытекавшей из отсутствия хотя бы отношений де-факто между двумя государствами, эти первые крупные сделки имели очень большое значение для Советского государства. Их реализация позволила получить значительное число промышленных изделий, в которых остро нуждалась Советская Россия. Майские соглашения означали также известный шаг вперед на пути фактического признания Советского государства правительствами западных стран, так как допускаемая на продолжительный период в Швецию делегация Центросоюза была таковой лишь по названию. На деле же и сами договоры заключались с Советским правительством, и эта делегация была не чем иным, как его торговым представительством. С мая 1920 г. на основании договора с концерном шведских фирм в Стокгольме стала действовать миссия Наркомвнешторга во главе с проф. Э. Ф. Юоном.{421} Некоторые сделки были заключены также с представителями деловых кругов Норвегии и Дании. 8 апреля было заключено соглашение с представителями итальянского кооперативного института. Кроме того, было принято решение направить в Италию представителя делегации для изучения рынка и установления постоянной связи с этим институтом.{422}
Перспективы возобновления торговли между Советской Россией и рядом союзных или нейтральных стран побудили и правительство Германии предпринять некоторые шаги в этом направлении. Советская миссия по делам военнопленных в Берлине во главе с В. Л. Коппом с мая 1920 г. получила возможность закупать и отправлять различные товары в Советскую Россию: к августу она заключила 15 сделок, в основном на медикаменты и сельскохозяйственные машины. К концу года миссия закупила товаров на 300 млн. марок.{423}
Однако все это были лишь самые первые шаги на пути преодоления блокады и возобновления торговли в весьма ограниченных размерах, лишь с малыми или нейтральными европейскими странами и отчасти с Германией. Но даже и на позиции этих стран сказывалась политика экономической блокады, которую продолжали проводить в скрытой форме по отношению к Советской России державы Антанты. До полного урегулирования отношений на основе признания РСФСР де-факто хотя бы с одной из них — Великобританией — покончить со старым курсом в «русском вопросе» было невозможно.
Об этом со всей очевидностью свидетельствует крайне медленно и непоследовательно осуществлявшаяся союзными государствами линия в отношении отмены морской блокады.
Политика военно-морской блокады, несмотря на временные послабления, фактически продолжала оставаться в силе на. Балтике почти весь 1920 г., а на Черном море захватила и начало 1921 г. Прежде всего ход военных действий на фронтах гражданской войны далеко не сразу позволил вернуть основные торговые порты Советской России и их акватории. Пользование Петроградским портом и беломорскими гаванями стало возможным лишь в феврале — марте, портами Азовского, западной и кавказской части Черного моря, а также Каспийского — весной 1920 г. Крымское побережье стало доступным только в ноябре — декабре» Однако выход к морю на юге страны благодаря успешному наступлению Красной Армии сам по себе не означал возможности открыть торговое мореплавание. Для этого нужна была уверенность в полной ликвидации союзниками морской блокады. Между тем правительства Англии, Франции и других государств явно не торопились с отказом от ее применения.
В ответ на запрос эстонского представителя в Beликобритании от 28 января 1920 г., выразившего озабоченность, не явится ли предполагаемое заключение договора с Советской Россией препятствием для нахождения британского флота в эстонских территориальных водах, лорд Керзон 20 февраля успокоительно заметил, что вопрос о продолжении присутствия военно-морских сил Англии в этом районе еще обсуждается с Адмиралтейством и решение будет сообщено правительству Эстонии. Что же касается возможного решения, то оно было предопределено позицией самого Форин оффиса, который в тот же самый день, 20 февраля 1920 г., направил в Адмиралтейство письмо, предлагая оставить без изменений морскую политику на Балтике. Вслед за тем, 6 марта 1920 г., эстонскому представителю в Лондоне был сообщен официальный ответ Форин оффиса: «…в британской военно-морской политике на Балтике перемен не произойдет, и соответственно корабли его величества будут продолжать в ее водах, поскольку разрешат условия и состояние льда, поддерживать связь с портами Балтийских государств».
На Балтике даже после заключения мира с Эстонией в феврале — марте 1920 г. британское Адмиралтейство, по рекомендации Форин оффиса, полагавшего, что «продолжение присутствия кораблей его величества является теперь не менее необходимым, чем прежде», сохраняло основной контингент военно-морских сил, участвовавших в блокаде.
Вместе с тем в марте — апреле 1920 г. Форин оффис и Адмиралтейство пришли к выводу о целесообразности несколько изменить схему военно-морского присутствия британского флота в этом районе. Адмиралтейство полагало, что «поскольку наступательные действия против большевистского флота не должны предприниматься, патрулирование Финского залива будет практически несостоятельным, что, однако, не может служить возражением против визитов время от времени в финские порты». 21 апреля Форин оффис согласился, что такие визиты были бы желательны и известил об этом посланника в Финляндии.{424} Перед началом навигации в Финском заливе британский флот получил наконец приказ не вести наступательных действий против судов Советской России.{425}
Но затем письмо Керзона от 7 мая 1920 г., направленное представителю Великобритании в Ревеле для передачи Г. В. Чичерину, предупреждало Советское правительство, что в случае «агрессии» с его стороны против прибалтийских государств британский флот «получит приказ оказать поддержку государствам, которые подвергнутся нападению». И действительно, 23 мая командующий эскадрой крейсеров получил инструкции Адмиралтейства, смысл которых сводился к тому, чтобы начать наступательные операции против советского флота «в случае его агрессии».{426} На запрос одного из депутатов палаты общин об инструкциях, которыми руководствуются командиры английских кораблей в отношении торговых судов, направляющихся в Советскую Россию, первый лорд Адмиралтейства Крейг ответил 2 июня 1920 г., что «всем судам разрешается свободное следование в Балтийские порты и обратно, за исключением тех, которые подозреваются в перевозке оружия или снаряжения для Советского правительства и его агентов. Такие суда обыскиваются и отправляются для детального осмотра в один из портов».{427} Ясно, что такая инструкция служила основанием для любых насильственных мер против торговых судов и позволяла негласно фактически осуществлять морскую блокаду Петроградского порта. Отмеченное обострение отношений с Англией в связи с провалом наступления войск Пилсудского на Советскую Россию по существу снова вызвало использование военно-морской блокады на Балтике и означало готовность империалистических держав вернуться к политике полной военно-экономической блокады. 4 августа 1920 г. Л. Б. Красин и Л. Б. Каменев были вызваны к Ллойд Джорджу, который заявил им, что «отдан приказ относительно выхода флота, о возобновлении блокады и приступлению к выгрузке амуниции, имеющейся в Данциге… Через три дня будет готов флот».{428}
В ночь на 5 августа после консультации с Ллойд Джорджем первый лорд Адмиралтейства отдал распоряжение командующему военно-морскими силами на Балтике тотчас же отправиться в Гельсингфорс с двумя крейсерами для совещания с британским представителем в Финляндии о положении, вызванном продолжающимся отступлением белопольских войск под ударами Красной Армии. И действительно, английская эскадра покинула Скапа-Флоу и вышла в Балтийское море. В Данциге, помимо того, появились 4 английских военных корабля и французский крейсер.{429}
7 августа ночью командующий британским флотом прибыл в Гельсингфорс. В переговорах с представителями МИД Финляндии рассматривались вопросы об объявлении союзниками войны Советскому правительству и о возобновлении блокады. В то же время стороны вынуждены были признать, что какой-либо непосредственной опасности Финляндии со стороны Советской России не существует.{430} В этот период готовность возобновить участие в военно-морской блокаде на Балтике проявляли и американские представители в странах этого региона. Так, 9 августа 1920 г. представитель США в Риге Юнг телеграфировал госсекретарю Кольби: «Учитывая общую обстановку в Балтийских провинциях, я решительно настаиваю на посылке в балтийские воды американских военных судов, предпочтительно эсминцев».{431} 11 августа государственный департамент ответил, что он запросил морское министерство относительно посылки военных судов, о которых запрашивал Юнг. Однако, поскольку единственным мотивом для такого решения могла быть только «непосредственная опасность» для американских граждан в этом районе, а Юнг вынужден был признать, что ее не существует, реализация этой акции не состоялась.{432}
Зато реальными и враждебными были действия британских военно-морских сил на Балтике.
11 августа 1920 г. лорд Керзон сообщал британскому представителю в Финляндии: «Корабли его величества были посланы в Гельсингфорс в качестве предупреждения Советскому правительству, что правительство его величества намерено в определенных контингентах использовать флот против него». Далее Керзон предложил «посоветовать Финляндскому правительству отклонить предложение Советского правительства» о том, что «Финляндия должна запретить использование ее портов великими державами, вовлеченными в военные операции против Советского правительства». 14 августа посланник Великобритании ответил Керзону, что прибытие английских военных кораблей в Гельсингфорс произвело глубокое впечатление в Петрограде, а их присутствие укрепило позиции Финляндии в переговорах с Советским правительством. В заключение он передавал просьбу правительства Финляндии оставить британские суда в этом районе и дальше.{433} В этих условиях ни о каком свободном торговом мореплавании в Финском заливе не могло быть и речи. Декларированный отказ от мор-ской блокады Балтийского побережья РСФСР не был подкреплен необходимыми мерами, и фактически доступ в Петроградский порт стал открыт лишь глубокой осенью 1920 г., после заключения польско-советского перемирия. Первым иностранным судном, да и то не торговым, а пассажирским, прибывшим в Петроград после почти двухлетней блокады порта, был германский пароход «Рюген», ошвартовавшийся у причала 12 ноября 1920 г.{434} Британские военно-морские суда оставались на Балтике в течение всего 1920 г, и лишь в 1921 г. были окончательно отозваны из района, прилегающего к территориальным водам РСФСР.{435}
Только этот год и можно считать временем ликвидации военно-морской блокады Советской России со стороны Балтики. Да и то посещения Петроградского порта торговыми судами западных стран и в еще большей степени — начало регулярных перевозок груза пароходами под советским флагом стали возможными фактически лишь летом 1921 г. 27 мая 1921 г. произошло знаменательное событие. К опустевшим за время блокады причалам Петроградского порта подошло первое иностранное торговое судно — голландский пароход «Александер-Польдер» с грузом сельди из Ярмута (Англия).{436} Этот день и можно считать фактическим подтверждением полной ликвидации союзной военно-морской блокады в данном районе-В июле 1921 г. возобновили торговое мореплавание десять судов советского Балтийского флота — «Метель», «Аргунь», «Большевик», «Карл Маркс» и др., которые в навигацию этого года сделали всего 13 рейсов между Петроградом и портами Германии, Эстонии и Финляндии.{437} Но психологические издержки периода блокады команды советских торговых судов продолжали ощущать и еще некоторое время. Условия, в которых приходилось вести работу морякам советского торгового флота, были, конечно, еще далеки от нормальных# В рейсовом донесении капитана парохода «Аргунь» А. П. Смирнова от 4 октября 1921 г. сообщалось, например, что в момент прихода советского судна в Гамбург властями было заявлено об отказе экипажу «Аргуни» сойти на берег «и у сходни с момента прихода был поставлен германский полицейский — на вахту.
Выход на берег был разрешен только для капитана и врача… Затем пароход был отведен в удаленную Park-Hafeu и ошвартован к чалам, не имея сходни на берег. При этом число вахтенных полицейских было доведено до четырех человек».{438} Однако в 1921 г. начало торговому мореплаванию под советским флагом на Балтике все же было положено. За навигацию этого года Петроградский порт принял 308 иностранных торговых судов. Вновь, как и прежде, «все флаги в гости» стали привычными для этого крупнейшего порта Советской России.
Еще меньше спешили союзники с ликвидацией военно-морской блокады Черноморского побережья. В одном из документов английского министерства иностранных дел, датированном 20 апреля 1920 г., отмечалось, что «союзная политика блокады в отношении Черного моря еще остается в силе».{439} Напряженная обстановка в этом районе сохранялась в течение всего 1920 и в начале 1921 г. Военно-морское присутствие разноязычной союзной эскадры в Черном море позволяло ей держать под контролем порты Крыма и Грузии. На протяжении значительной части 1920 г. в этих портах постоянно находились 2 крейсера и 4–5 эсминцев английского флота, 2–3 американских, 6–7 французских и 2–3 итальянских военных корабля.{440}Чехословацкий представитель по эвакуации подданных республики на родину сообщал в свое министерство иностранных дел в мае 1920 г. из Тифлиса: «15 апреля я прибыл в Тифлис. Ситуация такова: Батум занят английскими войсками. В порту 2 английских дредноута и несколько миноносцев, миноносцы французские, итальянские. В Батуме консульства: французское, итальянское, американское».{441}
Военно-морская блокада в этом районе продолжала преследовать те же цели, что и в 1919 г.: прервать торговое судоходство между черноморскими портами и портами других стран, оказывать содействие на этот раз войскам Врангеля, оставшимся единственной крупной контрреволюционной силой на Юге России. Так, в середине ноября 1920 г. британскими властями в Константинополе была подтверждена блокада «русского берега Черного моря». Они заявили, что «британские эсминцы патрулируют море, чтобы помешать большевикам сообщаться с турецкими берегами».{442} В ноте правительства РСФСР правительству Великобритании от 4 февраля 1921 г. указывалось, что «на Черном море британские, как и французские, суда атакуют корабли России и других наций, везущие товары в русские порты, и британские эсминцы, такие как «Непобедимый», подстерегают их в соседних водах для враждебных действий против русской торговли и русских побережий».{443}
Французские и британские военные корабли оказали самую непосредственную помощь войскам Врангеля на решающем этапе сражений с частями Красной Армии в Северной Таврии и в Крыму. В советской ноте отмечалось, что «десантные операции врангелевских войск не имели бы места без поддержки со стороны британского флота и без британского угля».{444}Французские военные суда 1 ноября 1920 г., во время этих боев участвовали в обстреле Геническа при занятии его частями Красной Армии. Их враждебные действия на море продолжались и в последнем сражении за Перекоп, когда французские боевые корабли обстреливали наступающих красноармейцев.{445}
Осуществление враждебных действий против советских торговых судов со стороны французских и британских кораблей не прекратилось и после разгрома Врангеля. Для понимания роли правительств Франции и Англии в проведении военно-морской блокады на Черном море в конце 1920 и начале 1921 г. небезынтересно ознакомиться с официальным заявлением МИД Франции, опубликованным в середине декабря 1920 г. В нем отмечалось, что «во Франции нет закона, воспрещающего вступать в торговые или финансовые сношения с Россией. Однако вследствие отсутствия соглашений между советским и французскими правительствами последнее слагает с себя всякую ответственность за сделки, заключенные коммерсантами или финансистами, которые действуют исключительно на собственный риск и страх». Далее, касаясь военно-морской блокады, заявление определенно указывало, что «торговые отношения через Черное море все еще подвергаются союзному морскому контролю».{446}
То же самое, хотя и с обычными для себя оговорками, фактически вынуждено было признать и правительство Великобритании. 17 ноября 1920 г. в ответ на запрос в парламенте о блокаде лорд Адмиралтейства Грейг ответил отрицательно,{447} однако на более точно сформулированный запрос, «нарушено ли мирное судоходство в Черном море?», заявил, что прежде чем ответить, он должен внимательно ознакомиться с положением дел. Но в том же месяце Ллойд Джордж в ответ на аналогичные запросы депутатов парламента был вынужден признать наличие блокады на Черном море против Советской России и факт протеста итальянского правительства против нарушения его интересов & результате военно-морской блокады. Признавая это, британский премьер, как обычно, попытался закамуфлировать политику Англии, заявив, что «блокада действует только в отношении снабжения турецких националистов, которое должно быть приостановлено».{448} Реальные же действия французского и британского флота вполне подтверждали, что военно-морская блокада оставалась в силе.
В декабре 1920 г. французский миноносец около Батума остановил пароход «Зейнаб», члены команды которого были увезены в Константинополь и посажены там в тюрьму, а сам пароход потоплен.{449} В этом же месяце, когда в Батумский порт пришел пароход «Анкона» и пытался следовать дальше, он дважды возвращался английскими военными судами, которые не выпускали его к берегам Советской России с товарами, закупленными Центросоюзом в Грузии. Только в конце месяца капитану П. А. Щепетову удалось прорваться на нем через сторожевое охранение и уйти в Новороссийск, а оттуда в Турцию, Италию и Англию.{450}
Заключительный этап военно-морской блокады со стороны французских боевых кораблей сопровождался нападением двух миноносцев на рейде Анапы на советскую канонерскую лодку. Согласно советской официальной публикации, фактическое осуществление блокады военно-морскими силами Франции продолжалось здесь в течение всего 1921 г.: «Бесчинства французского флота в Черном море вызвали запрос во французском парламенте об отношениях к России, и министр иностранных дел заявил, что «блокада по отношению к России не применяется». На самом же деле французские суда поддерживали на Черном море блокаду до 1922 г.».{451}
Важно отметить и еще одно обстоятельство, связанное с осуществлением блокады на Черном море в 1920 г. Дело в том, что русские военные и торговые суда после разгрома и бегства Врангеля и по его указанию были захвачены, переданы Франции и уведены во французский порт Бизерту. Сам Врангель признавал, что передал флот «под покровительство» Франции за ее поддержку «правительства» Юга России в борьбе с большевиками. «Вследствие этого, — заявил он, я отдал приказание русскому военному флоту и коммерческим кораблям при входе в Константинополь поднять на фок-мачтах французский флаг. Я заявляю, что корабли могут быть приняты в обеспечение платежей, которые падут на Францию, и расходов, связанных с принятием ею обязательств в отношении эвакуируемых воинских частей и населения».{452}
В связи со сказанным следует особо остановиться на последствиях грабительских действий империалистических держав в отношении советского торгового флота.
За годы интервенции, военно-экономической блокады и гражданской войны национализированный в январе 1918 г. советский торговый флот понес огромный урон. Значительная часть годных к эксплуатации судов, приписанных к портам Черного, Белого, Балтийского морей и Тихоокеанского побережья, была уведена контрреволюционными правителями и интервентами за границу и постепенно либо попадала в руки прежних частных владельцев, либо была распродана. Советское правительство начиная с 1921 г. и в течение длительного времени вело активную борьбу за возврат этой части своего торгового флота: представителям Советского государства за рубежом были разосланы циркуляры с приложенными к ним списками судов, на возвращении которых предлагалось настаивать перед соответствующими правительствами; неоднократно делались заявления о недействительности всех сделок на суда торгового флота без согласия Советского правительства; право Советского государства на собственность и возврат пароходов было зафиксировано в декларации к торговому договору с Великобританией от 8 августа 1924 г. и в последующих соглашениях с капиталистическими странами; юридические и дипломатические шаги предпринимались в связи с распродажей части флота и отдельных судов во Франции и в Германии.{453}
Однако все эти меры не дали результатов. Оставшаяся в распоряжении Советского государства часть прежнего торгового флота, естественно, не могла обеспечить внешнеторговых перевозок страны. Паровые суда советского торгового флота даже к середине 20-х годов составляли лишь 36 % численности и 31 % вместимости пароходов, которыми располагала царская Россия на 1 января 1914 г.{454}
ТОРГОВО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ БЛОКАДА 1920 г.
И ПОПЫТКИ ЕЕ ПРЕОДОЛЕНИЯ
Решение Верховного совета Антанты о снятии блокады почти не привело на протяжении всего 1920 г» к сколько-нибудь радикальному улучшению положения внешней торговли Советской России. В это время можно говорить о сохранении блокады в форме торгово-политической изоляции Советского правительства, В конце 1919—начале 1920 г. с его стороны была сделана попытка организовать систему прифронтовых агентур Наркомторгпрома на северо-западной и других границах. Они были призваны стать воротами, «через которые должны организованно вливаться товары, как доставляемые через демаркационную линию по договорам, так, возможно, и самостоятельно закупаемые агентами Наркомторгпрома».{455} Однако с самого начала использование этой сети неофициальных представительств для организации такой своеобразной системы полулегальной торговли сопровождалось серьезными трудностями, вытекавшими главным образом из обстановки фактически продолжавшейся блокады. Эта коммерческая деятельность страдала многими недугами и ни в коей мере не могла заменить планомерно осуществляемую государственную внешнюю торговлю, В отчете статистическо-экономического управления Народного Комиссариата внешней торговли (новое название НКТиП) от 24 июля 1920 г. операции применявшейся в начале 1920 г. системы государственной полулегальной торговли характеризуются как «закупки, не могущие быть проконтролированы и ценность которых не могла быть проверена, ибо они менялись в зависимости даже от военных обстоятельств, носили совершенно стихийный, неорганизованный характер и, кроме того, привели к целому ряду чисто криминальных дел».{456} Поэтому уже с апреля 1920 г., когда выявились некоторые возможности поступления товаров более или менее нормальным путем через Эстонию, Наркомторгпром приступил к ликвидации этой системы торговли. Однако в ряде южных пунктов (Одесса, Новороссийск, порты Грузии) в силу военного положения в Крыму и на Черном море она продолжала сохраняться.{457}
Вместе с тем новая ситуация, вызванная изменением к лучшему международного положения РСФСР, побуждала определить основные задания внешней торговли, необходимые меры ее организационной перестройки, характер экспорта и импорта, расчетные средства и т. д. Уже в течение января — февраля 1920 г. Совнарком рассмотрел, а затем утвердил «Тезисы по внешней торговле», подготовленные Л. Б. Красиным. Они подтверждали принцип монополии внешней торговли, которую был призван осуществлять Народный комиссариат торговли и промышленности, и устанавливали, что ввоз должны составлять прежде всего машины и оборудование для восстановления народного хозяйства, а импорт потребительских товаров следует резко сократить. В качестве основных платежных средств выдвигались кредитные знаки, ценные бумаги, но прежде всего — золото. Вывоз сырья считался преждевременным. 10 февраля тезисы были в общем утверждены, а Народному Комиссариату внешней торговли предлагалось представить в Совнарком необходимые проекты постановлений в области внешней торговли.{458} Несколько позднее задачи в области организации внешней торговли в этот период были сформулированы в партийных и правительственных решениях. Так, в резолюции IX съезда РКП (б), состоявшегося в марте — апреле 1920 г., указывалось, что «внешняя торговля, поскольку возможности ее открываются перед Советской республикой, должна быть также целиком подчинена потребностям основного хозяйственного плана».{459} 11 июня 1920 г. был опубликован декрет СНК РСФСР, подготовленный в соответствии с решением Совнаркома 10 февраля, — «Об организации внешней торговли и товарообмене РСФСР». Он подтвердил превращение НКТиП в орган, ведающий исключительно внешней торговлей, переименовав его уже официально в Народный Комиссариат внешней торговли, закрепил незыблемость монополии внешней торговли в новой международной обстановке. Только с разрешения и под контролем НКВТ на внешнем рынке могли вести торговые операции другие советские ведомства и организации. Для разрешения вопросов междуведомственного характера и составления общего плана внешнего товарообмена, согласно декрету, при НКВТ создавался Совет внешней торговли из представителей хозяйственных комиссариатов и учреждений.{460} Кроме того, в июне был принят ряд других постановлений Совнаркома, определявших задачи заграничных органов НКВТ, разграничение дипломатической и внешнеторговой работы между Наркомвнешторгом и Иаркоминделом и т. д. 29 июня по представлению Совета внешней торговли СНК утвердил и импортный план на сумму около 330 млн. руб. в довоенной валюте, подавляющая часть которой отпускалась на закупки металлических, электротехнических и химических изделий.{461}
С постепенным развитием коммерческих операций по существу заново воссоздавался внешнеторговый аппарат Советского государства. Если в мае 1920 г» НКВТ насчитывал немногим более ста сотрудников, то в середине ноября число служащих достигло 437, а еще через год превысило 1100 человек.{462} В течение 1920 г. в стране было создано 13 местных отделений НКВТ, и по мере возобновления отношений с западными государствами организовано 8 заграничных агентур, будь то в составе миссий по делам военнопленных, как в Германии, особых обществ, как «Аркос» в Англии, представительств Центросоюза (в Швеции) или в другой форме. Этот же период сопровождался первыми попытками координации действий отдельных республик Советской федерации в области внешней торговли: был создан институт уполномоченных российского НКВТ при правительствах союзных республик — Украины, Грузии, Азербайджана и др.{463}
Однако условия, в которых проходило становление внешнего товарообмена Советской России, были чрезвычайно сложными. По существу внешняя торговля РСФСР на протяжении значительной части 1920 г, сталкивалась со многими из тех же ограничений, что и в период осуществления политики открытой военно-экономической блокады — в 1919 г. В уже приводившемся официальном докладе НКТиП за июль 1920 г. прямо отмечалось: «Надо признать, что мы все еще ведем нашу внешнюю торговлю в условиях блокированной страны».{464}
Тем не менее внешняя торговля РСФСР уже в 1920 г., когда она велась в значительной мере под флагом кооперации, достигла определенных успехов. Хотя ее оборот за этот год составлял лишь 1 % довоенного, он вместе с тем был в десять раз выше уровня 1919 г., характеризовавшегося полной военно-экономической блокадой РСФСР. Ввоз был зафиксирован таможенной статистикой уже из 17 стран.{465} Советская Россия заключила 6 торговых и торгово-политических соглашений с различными странами,{466} тогда как в 1919 г. их не было вовсе. Большое значение в этот период имели создание и деятельность за границей советской железнодорожной миссии, которая к весне 1921 г. заключила свыше ста соглашений и контрактов на сумму 230 млн. руб. золотом. Среди них выделялись заказы, размещенные в Швеции и Германии, на изготовление крупных партий паровозов (свыше 1700).{467} Что касается географии советской внешней торговли в 1920 г., то она всецело определялась характером отношений с различными государствами: видное место в товарообмене РСФСР (три четверти всего импорта), естественно, занимала Эстония, а затем, но в меньшей степени, Швеция, Германия и Англия.{468}
Общее пагубное воздействие военно-экономической блокады на внешнюю торговлю РСФСР может быть проиллюстрировано табл. 2.
Таблица 2
Оборот внешней торговли Советского государства
(по довоенным ценам 1913 г., в миллионах рублей){469}
Год — Экспорт — Импорт — Оборот — Сальдо баланса
1913–1520 — 1375–2896 — +145
1918 — 8 — 105–113 — ―97
1919 — 0–3 — 3 — ―3
1920 — 1.4 — 29–30 — ―27
Каждый шаг на пути утверждения страны в 1920 г. на международном рынке стоил больших усилий, достигался борьбой. Приходилось преодолевать многочисленные препятствия, которые воздвигали правительства капиталистических стран. Затруднения чинились даже простому въезду коммерческих работников РСФСР в различные страны под тем предлогом, что их цель якобы — «коммунистическая пропаганда». Но действительный смысл этих ограничений заключался прежде всего в том, чтобы заставить Советскую Россию вести внешнюю торговлю в наименее выгодных для нее условиях, Не допустить советское сырье до европейского потребителя, не дать возможности советским торговым работникам устанавливать непосредственные контакты с крупнейшими фабриками и заводами капиталистических стран, побудить их обращаться к спекулятивным элементам и переплачивать — вот к чему вела политика империалистических правительств. «Ссылка на опасность коммунистической пропаганды, — писал Красин, — опровергается тем фактом, что Советское правительство гораздо чаще получает отказы во въезде и визах торговым служащим, нежели персоналу политических миссий. Специалисту по щетине, льну, лесу гораздо труднее добиться права на въезд в ту или иную европейскую страну, нежели советнику советского посольства или иному должностному лицу дипломатической миссии».{470} Международная обстановка для организации внешней торговли РСФСР в 1920 г. оставляла желать лучшего. Она сказывалась и на условиях торговых операций и сделок, крайне неблагоприятных для советских представителей: необходимость уплаты наличными, громадный задаток при покупках, отсутствие кредитов и рассрочки платежа, недобросовестность посредников, к услугам которых приходилось прибегать из-за отказа крупных фирм вступать в контакты с «красными», наконец, завышение цен на товары в качестве «платы за риск» западным дельцам.
Но главной причиной такого низкого уровня развития торговых связей было сохранение в основном торгово-политической блокады Советской России со стороны ведущих империалистических держав Запада. Это находило самые разнообразные проявления в экономической области: продолжение попыток вести торговлю с «русским народом», минуя Советское правительство, с ориентацией на те регионы страны, где новая власть еще не утвердилась достаточно прочно (прежде всего Закавказье); использование в торговых отношениях с РСФСР тактики осложнения коммерческих операций — применения так называемых «золотой» и «лесной» блокады».
Как отмечалось, довольно скоро выявилась неэффективность «кооперативной схемы» как средства, призванного, с одной стороны, продолжать политику торгово-политической блокады Советского государства, а с другой — возобновить, исходя из экономических потребностей стран Запада и расчетов на активизацию контрреволюционных элементов внутри РСФСР, торговлю с «русским народом». Вместо «кооператоров» правящим кругам этих государств пришлось иметь дело с представителями Советского правительства и именно с ними обсуждать условия установления торговых связей. Однако с их стороны продолжались по^ иски альтернативы такому развитию событий. Заметным явлением в политике капиталистических стран в 1920 и отчасти 1921 г. было усиление политической и экономической экспансии в отношении Кавказа, и прежде всего Грузии и Армении.{471} Когда на Кавказе борьба сил революции и контрреволюции развернулась со всей остротой, империалистическими державами была предпринята попытка создать и расширить плацдармы для экономического проникновения в этот район с целью эксплуатации его природных ресурсов и полезных ископаемых.
Значительный интерес в этом плане представляют донесения в МИД Чехословакии ее представителей по делам эвакуации, которые в 1920–1921 гг. находились в Тифлисе и Батуме, куда прибыли из Туркестана в апреле 1920 г. по делам, связанным с их миссией.
6 июня 1920 г. Ф. Штилип сообщал из Тифлиса о широкой торговой деятельности в Закавказье английских, французских, немецких, итальянских фирм и рекомендовал чехословацкому правительству также «укрепить здесь свои позиции».{472} В донесении от 10 июня 1920 г. он докладывал об ослаблении позиций англичан в Грузии после заключения ею соглашения с Советской Россией. В противовес этому, по его словам, Америка постепенно «экономически оккупирует Армению», Италия усиленно внедряется в Закавказье, а Германия «изо всех сил стремится на Кавказ, который знаком ей с 1918 г.». Из сообщений Штилипа видно, что и он не сидел сложа руки. Он предлагал дашнакскому правительству Армении заключить торговый договор с Чехословакией, советовал своему правительству установить более тесные коммерческие связи с Грузией.{473} После победы Советской власти в Грузии чехословацкие представители в Батуме и Тифлисе, прибывшие туда на этот раз по консульским и торговым делам, вновь ревниво следят за маневрами других западных государств, направленными на внедрение в экономику Закавказских советских республик, и сами предвкушают «далеко идущие экономические перспективы»,которые связывают с активизацией торгово-промышленной деятельности в этом районе.{474}
Не обделило своим вниманием Кавказ и правительство США, также пытавшееся с помощью установления непосредственных контактов в этом районе — в об-< ход представителей Советского правительства России — укрепить свои позиции в Азербайджане и Грузии.
Летом 1920 г. под непосредственным наблюдением американских эмиссаров на юге России действовала американская корпорация для внешней торговли, особенно интересовавшаяся кавказским сырьем. В августе эта корпорация вступила в переговоры с заведующим Кавказским отделением Наркомвнешторга П. Бухарцевым. Ее члены являлись агентами пяти крупных американских фирм, и в том числе треста Моргана. В состав корпорации входил и представитель «высокого комиссара США» адмирала Бристоля некто А. Тейфель. Бухарцев сообщал Г. В. Чичерину 17 февраля 1921 г.: «Я несколько раз интересовался вопросом, почему делегация не поехала к т. Красину и мне, правда, с большой натяжкой удалось у делегации добиться признания, что а) Кавказ является центром сырья России, в) Кавказ находится близ базы корпорации в Константинополе, с) что у американского народа имеется самолюбие, а около тов. Красина так много английских представителей, что по коммерческим соображениям американской корпорации выгоднее вести переговоры в Москве или Новороссийске, чем в Лондоне»,{475} В ходе переговоров члены американской корпорации делали словесные заверения о возможности установления торговых отношений между двумя странами, разрешения на въезд в США представителя НКВТ («без политики»), о гарантиях неприкосновенности русского золота и сырья и т. д. Но ни один из этих посулов не получил какого-либо подтверждения на деле. Гораздо больше интереса они проявили к вопросам организации факторий и складов в Новороссийске и Туапсе, закупки нефти и поставки разнообразных товаров. В октябре переговоры с корпорацией были продолжены представителем НКВТ в Грузии А. Л. Шейнманом.{476}
Переговоры не привели к какому-либо результату, поскольку с американской стороны имело место намерение позондировать почву и обеспечить определенный плацдарм на Кавказе, чтобы добиться монопольного положения США в экономике этого района в обход Советского правительства. Особый интерес Соединенных Штатов вызывала бакинская нефть. В конце 1920 г. к наркому внешней торговли Л. Б. Красину в Лондоне явился директор нефтяного треста «Стандард ойл», интересовавшийся возможностью закупки нефтепродуктов из Баку. Красин небезосновательно расценил визит американского бизнесмена как попытку «подложить свинью Англии в этом деле».{477}
Поскольку в Азербайджане Советская власть была восстановлена раньше, чем в других республиках Закавказья, именно проблемы организации добычи бакинской нефти и экспорта нефтепродуктов послужили толчком для сплочения Советских республик в деле осуществления единой и согласованной внешнеэкономической политики. По мере же победы Советской власти также в Армении и Грузии складывались реальные условия для создания единого экономического фронта Закавказских Советских республик с РСФСР.
Наиболее заметными проявлениями торгово-политической блокады Советской России в 1920—начале 1921 г., когда интервенция потерпела полный провал, основные силы внутренней контрреволюции были разбиты или доживали последние месяцы, а военно-морская блокада постепенно сходила на нет, были «золотая» и «лесная» блокады. Важнейшим препятствием на пути торговли Советской России стала именно так называемая «золотая блокада». Условия для вывоза экспортного сырья были еще крайне неблагоприятны, и поэтому советские внешнеторговые организации могли оплачивать изделия и товары в основном золотом. Однако правительства Антанты запретили крупнейшим банкам и фирмам своих стран брать в оплату заказов советское золото. Инициатором «золотой блокады» было правительство Франции, которое препятствовало реализации золотого запаса РСФСР в надежде, что Советская власть падет и тогда это золото достанется французским кредиторам в России.
С «золотой блокадой» Советскому правительству пришлось столкнуться с самого же начала после возобновления торговли. Уже при реализации золота в Эстонии, где начались первые закупки товаров, появилось опасение, что суммы, положенные в Английский банк или любой банк одной из держав Антанты, могут подвергнуться конфискации. Поэтому считалось наиболее желательным открытие кредита под золотое обеспечение в какой-либо нейтральной стране. При этом Л. Б. Красин указывал на серьезное недоверие В. И. Ленина к капиталистическому миру и его скептицизм в отношении возможности беспрепятственных закупок на золото.{478}
В самом деле, поначалу единственным путем обхода «золотой блокады» была реализация золота в нейтральных государствах. Соглашение со Швецией от 15 мая 1920 г. предусматривало депонирование советского золота в ее банках в обеспечение закупок различных промышленных изделий и нанесло известный удар «золотой блокаде», но не могло покончить с ней. Ведь наиболее выгодная продажа золота могла осуществляться лишь там, где можно было получить более высокую цену. Закрытие же для советского золота всех главных капиталистических денежных бирж мешало его эквивалентному обмену на иностранную валюту, а также позволяло «набивать цену» банкирам нейтральных стран.
В телеграмме Л. Б. Красину и М. М. Литвинову от 8 мая 1920 г., касающейся оплаты золотом заказов на паровозы из Швеции, В. И. Ленин специально подчеркивал: «Дальнейшее расходование золота приходится чрезвычайно ограничивать. Политическую конъюнктуру момента считаем недостаточно благоприятной для помещения значительной части нашего фонда за границей».{479} 11 мая 1920 г. В. И. Ленин в шифрованной телеграмме Л. Б. Красину вновь настаивает на необходимости ограничения заказов заграничных товаров на золото.
«Смысл сообщенного Вам постановления Политбюро состоял в том, — подчеркивал В. И. Ленин, — чтобы все заключаемые Вами на золотую валюту договоры предварительно шли на утверждение Политбюро. Крайне необходимо экономить золото изо всех сил».{480}
В октябре 1920 г. вопрос о золотом запасе страны ставится В. И. Лениным уже в двух плоскостях. С одной стороны, В. И. Ленин продолжает твердую линию на использование золотой валюты как средства платежа лишь на закупку строго лимитированных видов товаров, с другой — предпринимаются меры по развитию горнодобывающей промышленности в целях пополнения золотого запаса страны.{481}
В. И. Ленин был глубоко прав, выражая обоснованное беспокойство условиями закупок на золото. На договор со Швецией от 15 мая 1920 г. последовал демарш правительства Франции, которое выразило протест против приема советского золота банками Швеции. Правительство Швеции в ответ заявило, что оно не вправе вмешиваться в договоры и торговые дела частных лиц, поскольку решения Верховного совета Антанты не запрещали вывоза золота из России.{482}В таких условиях, однако, реализация золота в нейтральных странах не могла проводиться на сколько-нибудь нормальной основе и потери, причем значительные, на продаже были неизбежны. Причиной была не столько позиция Франции, сколько откровенное участие в «золотой блокаде» всех главных империалистических держав. Англия, по словам Л. Б. Красина, принимала в ней активное участие по иным соображениям: «Ставя нам всяческие затруднения в реализации нашего золота, английское правительство просто спекулирует на том, что чем больше будет этих затруднений, тем дешевле Английскому банку удастся скупить и забрать в свои руки русский золотой запас». В переговорах с Л. Б. Красиным английские представители не возражали против ввоза русского золота при условии сдачи его по ценам Английского банка, т. е. с по-терей примерно четверти его стоимости.{483}
В то же время они лицемерно утверждали, что Великобритания якобы не участвует в золотой блокаде. Эта фарисейская позиция была полностью разоблачена Л. Б. Красиным в переговорах с министром торговли Р. Хорном.
— Мистер Хорн, — предлагал советский представитель, — если Вы не участвуете в золотой блокаде, дайте обязательство, что Английский банк перечеканит нашу монету в слитки. Тогда эти слитки перестанут быть «русским золотом» и не будут подвергаться ограничениям на денежных рынках.
— Нет, — отвечал Хорн. — Это невозможно. Мы не можем дать такого обязательства.
— Хорошо, — говорил Л. Б. Красин. — Можно найти и другой выход. Известно, что в кладовых Английского банка золото хранится десятилетиями. Разве нельзя положить туда «русское золото» на длительный срок, выдав нам взамен соответствующее количество из его запасов? Ведь через сотню лет международная ситуация настолько изменится, что никаких ограничений для его продажи не будет.
— Нет, — отвечал Хорн, — И это совершенно недопустимо.{484}
Британский министр не объяснял, почему именно, но причина состояла в том, что Англия активно участвовала в «золотой блокаде» и, как писал Л. Б. Красин, «чем дольше Ллойд Джордж и сэр Роберт Хорн тянули со мной переговоры, тем выше был заработок английских торговцев на искусственном обесценении русской золотой монеты».{485} Правительство США вообще запретило принимать советское золото своим финансовым органам.{486} Что касается Германии, то депонирование золота в ее банках было сопряжено с громадным риском. В случае, если бы сведения о ввозе советского золота были получены правительствами союзных держав (а сохранить в тайне транспортировки золота из Ревеля было почти невозможно), последние в соответствии с Версальским договором наложили бы на него секвестр в погашение репарационных обязательств Германии.{487} В результате использования «золотой блокады» правительствами великих держав Запада создавались препятствия для закупок советских внешнеторговых организаций на протяжении всего 1920 и начала 1921 г.
В Москву, в Наркомвнешторг, поступали тревожные известия. Представитель Наркомфина сообщал из Стокгольма 1 июля 1920 г.: «Учитывают наши затруднения и предлагают слишком низкую цену»; И. Э. Гуковский — из Ревеля 6 июля: «Мелкие государства не препятствуют ввозу нашего золота, но емкость их рынка слишком ограничена и у банкиров есть возможность назначить произвольные курсы»; Л. Б. Красин — из Стокгольма 28 сентября: «Главные шведские банки под давлением Парижа уклонились от приема золота, а средние, взявшие его, встретились с трудностями при его реализации по нормальным ценам».{488}
Вследствие золотой блокады Советское государство в 1920–1921 гг. при обмене золота на иностранную валюту понесло значительный ущерб, оцениваемый суммой в 45 млн. довоенных золотых рублей.{489}
Попытки возобновления лесоэкспорта, предпринятые Советской Россией в 1920 г., также натолкнулись на новую, «лесную блокаду» со стороны английских деловых кругов. В течение 1920 г., когда стала налаживаться практическая работа в области внешней торговли, В. И. Ленин и руководимый им Совнарком вникают во многие вопросы, связанные с ее организацией, мобилизацией экспортных ресурсов страны.
Большое внимание В. И. Ленин уделял вопросу использования сырьевых богатств страны, и в частности леса, в целях возобновления экспорта. Уже в апреле 1920 г. он направляет телеграмму в Петроград, требуя «немедленной организации лесного экспорта», и намечает при этом ряд мер для приведения в порядок Петроградского порта. О работе в этом направлении В. И. Ленин предлагает раз в неделю сообщать ему по телеграфу.{490}
10 сентября 1920 г. В. И. Ленин в телефонограмме, направленной в ВСНХ и Наркомвнешторг, вновь отмечает острую экономическую и политическую необходимость организации лесного экспорта.{491}
Эти указания председателя Совнаркома были выполнены, и уже 28 сентября В. И. Ленин подписал подготовленное А. М. Лежавой (Наркомвнешторг) и. Д. И. Курским (Наркомюст) постановление СНК РСФСР о заготовке экспортного сырья.{492} Но лесной экспорт начинался в сложнейших условиях. Еще в марте 1920 г., после прекращения оккупации Архангельска английскими экспедиционными войсками, по инициативе брокерской фирмы «Фой Морган и К°» была создана наблюдательная комиссия бывших русских лесоторговцев и их агентов с целью организовать слежку за возможными отправлениями экспортных лесоматериалов советскими организациями с национализированных заводов, расположенных близ беломорских портов. Для этого в некоторые портовые города были посланы доверенные лица, чтобы наложить арест на такие грузы,{493} В результате одна из первых сделок советской кооперативной делегации, заключенная 24 июля 1920 г. с лондонской фирмой «Джеймс Сэгор и К°» о продаже ей 8 тыс. кубометров фанеры с национализированного Старо-Русского фанерного Завода, столкнулась с. «лесной блокадой». Завод и склады до революции принадлежали ревельскому акционерному обществу «А. М. Лютер». Когда груз фанеры прибыл в Лондон, бывший владелец завода, получивший соответствующую информацию от «наблюдателей», потребовал наложения ареста и передал дело в суд.
Несмотря на то что фирма «А. М. Лютер» была эстонской и все претензии между РСФСР и Эстонией были ликвидированы в результате заключения договора от 2 февраля 1920 г., суд первой инстанции 21 декабря 1920 г. решил дело в пользу Лютера на том основании, что Советское правительство не признано Англией и поэтому не может распоряжаться национализированным имуществом бывших собственников по своему усмотрению. Вслед за тем последовал иск Сэгору бывших владельцев фанерных заводов Парфииа и Окуловки, часть продукции которых также была обнаружена в партии фанеры, прибывшей в Лондон.{494} Зимой 1920–1921 гг. потребовали ареста лесоматериалов, прибывших из Архангельска на пароходе «Сольборг», бывшие владельцы-лесопромышленники фирмы «Бр. Вальневы». Дело также было возбуждено по инициативе «наблюдательной комиссии».{495}
«Лесная блокада» по существу сорвала советский лесоэкспорт в 1920 г., намечавшийся в весьма широких размерах. Ее последствия привели к тому, что вывоз лесоматериалов за этот год хотя и составил примерно треть стоимости советского экспорта, достиг лишь примерно 0.3 % по отношению к 1913 г. Всего было вывезено 5 тыс. тонн лесоматериалов на полмиллиона рублей золотом.{496}
«Лесная блокада» показательна не только как проявление политики торговой блокады Советской России по отношению к данной, определенной статье советского экспорта. Она свидетельствовала о том, что остаются вообще в силе самые серьезные препятствия на пути хотя бы ограниченного вывоза товаров на иностранные рынки, препятствия, вытекавшие из неравноправных политико-юридических условий, в которых продолжало находиться Советское государство. Наркомвнешторг в 1920 г. фактически не имел реальных гарантий против конфискации любой партии экспортного груза и не мог продавать товары там, где для этого существовала наиболее благоприятная конъюнктура. Поэтому в соответствии с указаниями СНК он «не выпускал до сих пор сколько-нибудь заметных количеств экспортных товаров на внешний рынок».{497}
Первый опыт взаимоотношений со странами Запада показал, что окончательная ликвидация системы блокады Советской России в той ее форме торгово-политической дискриминации и изоляции, как она сохранялась на протяжении значительной части 1920 — начала 1921 г., возможна лишь с установлением договорных отношений хотя бы с рядом ведущих капиталистических стран. Этой цели и были подчинены все действия советской дипломатии, после того как выявилась бесперспективность договориться с представителями Верховного экономического совета об условиях нормализации отношений между РСФСР и союзными державами.
16 мая, после полуторамесячного бесплодного пребывания в Копенгагене, советская «кооперативная делегация» (В. П. Ногин, С. З. Розовский, Н. К. Клыш-ко) по договоренности с правительством Великобритании прибыла в Лондон. Через десять дней к ней присоединился и Л. Б. Красин с экспертами. Отражая настроения трудящихся Великобритании в связи с этим событием, газета «Дейли геральд» писала: «Мы уверены, что правильно истолкуем общее мнение английских рабочих организаций, если скажем Красину и Ногину, что мы искренне приветствуем их и надеемся, что их присутствие в Англии быстро приведет к возобновлению торговых сношений». Вопреки распоряжению правительства — не устраивать никакой публичной встречи советским представителям — лондонские улицы были запружены народом, и машина, в которой ехали Красин и его спутники, с трудом прокладывала путь через приветствующую их толпу.{498}Реакция же партнеров по переговорам была значительно сдержаннее.
В июне начались и были безрезультатно закончены новые переговоры с представителями Верховного экономического совета, которые снова свелись к выяснению позиций обеих сторон, причем стало окончательно ясно, что делегаты Англии, Франции, Италии и Бельгии не имеют никаких полномочий для решения вопроса о возобновлении торговли с Советской Россией.{499} Гораздо более важными для советской делегации были начавшиеся прямые переговоры с английским правительством.
31 мая 1920 г. к небольшому старинному особняку на Даунинг-стрит, 10 — резиденции британских премьер-министров — подъехал автомобиль, из которого вышли Л. Б. Красин и секретарь советской кооперативной делегации Н. К. Клышко. Гостей провели в кабинет премьер-министра Д. Ллойд Джорджа. Для участия в переговорах с советскими представителями, кроме хозяина, там собрались английские министры — Бонар Лоу, Джордж Керзон, Роберт Хорн, член парламента Сесиль Хармсворт. Приглашены также были Е. Уайз, секретарь премьера Ф. Керр и др.{500} Войдя в кабинет, Л. Б. Красин стал здороваться со всеми присутствующими за руку. Наконец, очередь дошла до представителя консерваторов в кабинете, министра иностранных дел Керзона, убежденного противника каких бы то ни было отношений с Советской Россией, По своему положению он-то и должен был вести переговоры с кооперативной делегацией, но категорически отказался от них, предоставив дело Ллойд Джорджу и министру торговли Р. Хорну. Тут-то и произошел весьма характерный инцидент.
Керзон стоял спиной к камину, заложив руки за спину. Красин протянул ему руку, но тот не сдвинулся с места и не изменил позы. Создавшееся напряжение разрядил Ллойд Джордж; «Керзон, будьте джентельменом!» — раздраженно сказал он. Тогда британский министр иностранных дел медленно и нехотя обменялся рукопожатием с Л. Б. Красиным.{501}
Начавшиеся в конце мая 1920 г. англо-советские переговоры длились с перерывами в общей сложности без малого год и были очень трудными. Английские представители пытались обусловить возобновление торговых отношений и их нормальное развитие рядом односторонних политических требований, абсолютно неприемлемых для Советского правительства добивались удовлетворения претензий всех бывших британских собственников в России и уплаты по долгам царского и Временного правительств.{502} В ходе переговоров выявились незаурядный дипломатический талант Л. Б. Красина и его убежденность в возможности прийти к соглашению с Англией на приемлемых для обеих сторон условиях, вызвавшие уважение даже у искушенных в политике английских министров. «Ллойд Джордж, — писал советский посол в Англии И. М. Майский, — впоследствии мне рассказывал, что Красин тогда произвел наилучшее впечатление на него, на британских министров и на руководителей Сити. Всем понравилось его спокойствие, деловитость, верность данному слову и понимание, что не может быть соглашений без компромисса».{503} По принципиальным вопросам, затрагивающим основы внутренней и внешней политики Советской России, Л. Б. Красин твердо и последовательно защищал позиции пролетарского государства. Такова была, например, его линия относительно неправомерных долговых и финансовых претензий Великобритании и ее подданных. Именно тогда парижская белогвардейская пресса пустила по этому поводу каламбур: «Долг платежом красен, но Красин платить не согласен».
На второй встрече представителей двух сторон, которая состоялась 7 июня 1920 г., Л. Б. Красин разъяснил позицию Советского правительства по вопросам, затронутым представителями Англии 31 мая. В свою очередь Ллойд Джордж коснулся тех пунктов переговоров, которые были выдвинуты Л. Б. Красиным. В частности, он дважды повторил весьма двусмысленный софизм по одной из главных проблем переговоров — действительной ликвидации торгово-политической блокады Советской России: «Блокада будет снята, как только будут установлены торговые отношения». Из его дальнейших рассуждений по этому вопросу следовало, что блокада есть, и в то же время ее нет, что установление торговых отношений должно предшествовать снятию блокады, которая как раз и является препятствием к их возобновлению. Столь же неопределенны и уклончивы были разъяснения Ллойд Джорджа по вопросу об обеспечении неприкосновенности советских товаров и платежных средств за границей.{504}
К 30 июня первый этап переговоров был закончен, и Красину, выезжавшему в Москву для консультаций с Советским правительством, была вручена английская памятная записка, где были суммированы британские условия возобновления торговли между двумя странами. Перед отъездом Л. Б. Красин встретился с Ллойд Джорджем и задал ему вопрос: «Если Вы получите на все пункты утвердительный ответ, возобновит ли Англия торговые отношения?». — «Да», — гласил ответ. — «А если позиция Франции будет враждебной?». — «Все равно, лишь бы только все основные предпосылки были приняты».{505}
Но на деле переговоры тянулись еще восемь месяцев, так как английское правительство упорно добивалось серьезных односторонних политических уступок со стороны РСФСР, удовлетворения неправомерных финансово-экономических претензий без учета контрпретензий Советской России. Советская делегация, проявляя достаточную гибкость и руководствуясь указаниями В. И. Ленина, который, по словам Чичерина, «твердо держал курс на торговое соглашение с Англией»,{506} была готова на уступки непринципиального характера и соглашалась вести переговоры на основе британских предложений, но решительно возражала против неприемлемых односторонних политических и экономических уступок.{507} Значительное место в ее предложениях занимали конкретные меры по полной ликвидации блокады и организации торговли, назывались точное количество и виды товаров, которые Советское государство было готово предложить для товарообмена с Англией.{508} Принципиальная линия Советского правительства была изложена в речи Г. В. Чичерина на заседании ВЦИК 17 июня 1920 г.: «Наш лозунг был и остается один и тот же: мирное сосуществование с другими правительствами, каковы бы они ни были… Экономическая действительность требует обмена товаров, вступления в постоянные урегулированные отношения со всем миром, и та же экономическая необходимость требует того же от других правительств… Мы идем на соглашение с Англией, мы готовы на него, но пусть это будет действительное соглашение, связывающее обе стороны, пусть это будут настоящие переговоры… Наша цель есть действительное снятие блокады и морской и финансовой… Необходимо дать нам возможность и в других странах следить за рынком и защищать наши торговые интересы».{509}
И Советское правительство продолжало упорно и последовательно добиваться этой цели.
КРУШЕНИЕ ПОЛИТИКИ БЛОКАДЫ
Постепенно в ходе англо-советских переговоров правительство Великобритании вынуждено было признать, что «кооперативный» статус делегации РСФСР является лишь ширмой, фикцией и что переговоры ведутся с правительственной делегацией Советской России. 3 июня на вопрос одного из членов палаты общин Ллойд Джордж ответил: «Мистер Красин является главой делегации, представляющей русские кооперативные организации, но вместе с тем он также министр Советского правительства и как таковой действует от имени и по полномочию Советского правительства».{510} Еще более характерен ответ британского МИД на запросы различных фирм относительно положения советской делегации, с которой они желали бы установить коммерческие отношения. «Красин, — отвечал Форин оффис, — является полномочным представителем Советского правительства и принят правительством его величества для ведения определенных переговоров, в связи с чем ему предоставлены соответствующие привилегии».{511}
Однако пока переговоры продолжались и отношения между двумя странами не были установлены хотя бы де-факто, советская делегация решила начать организацию торговых отношений с Англией, опять-таки используя свою кооперативную вывеску, В мае 1920 г. Л. В. Красин в письме в Наркомвнешторг, чтобы обезопасить советские товары, ввозимые в капиталистические страны, от ареста по иску бывших собственников или кредиторов России, предложил создавать в западных странах акционерные общества «с назначением в управление этими предприятиями наших доверенных людей, коим должно принадлежать ведение всего дела».{512} Этот план получил поддержку Советского правительства, которое постановлением от 5 июня ассигновало делегации Красина «для организационных расходов по заграничным конторам» 50 тыс. фунтов стерлингов. 9 июня советская делегация в Лондоне приняла решение о создании такого акционерного общества в Англии.{513} Наименование «Аркос» (АП Russian Cooperative Society, Limited) отвечало уже привычной для английских деловых кругов кооперативной фразеологии, но на самом деле это было советское торговое представительство, обладавшее рядом преимуществ в условиях отсутствия договорных отношений с Англией. Оно было зарегистрировано как английское юридическое лицо, подлежавшее английской юрисдикции, и имело право владеть в Великобритании товарами и имуществом. Вследствие этого «Аркос» не был обязан отвечать по претензиям со стороны иностранных государств и их граждан за обязательства прежних русских правительств. По уставу «Аркос» имел целью «представлять кооперативные организации, ведущие дела в России или в других местах», являлся так называемым «частным» обществом, что позволяло иметь ограниченное число пайщиков и не вести открытую подписку на акции. Устав давал широкую возможность ведения всех коммерческих операций вплоть до создания вспомогательных обществ и предприятий» Капитал был определен первоначально в 15 тыс. фунтов стерлингов, а с 1 января 1921 г. — в 100 тыс.{514}Членами-учредителями и пайщиками «Аркоса» были лишь Красин, Ногин и Розовский, и фактически новое общество целиком принадлежало Советскому государству, являясь торговым отделом делегации.
На первых порах, когда «Аркос» еще не имел необходимого авторитета в деловом мире, несколько сделок было подписано главой советской делегации Л. Б. Красиным. В дальнейшем многие годы почти вся коммерческая работа в Англии велась уже исключительно сотрудниками «Аркоса», который быстро приобрел вес и доверие в торгово-промышленной среде страны. Начальный этап работы делегации и ее коммерческого аппарата — «Аркоса» — состоял в пробуждении интереса английской буржуазии к установлению торгово-экономических отношений с РСФСР. Первые шаги в области информации были сделаны Л. Б. Красиным уже на совещании с английскими министрами 31 мая, когда он охарактеризовал потребности Советской России и дал приблизительные цифры наличного экспортного сырья. Весьма примечательно, что эти цифры подверглись детальному анализу в специальном докладе министерства заморской торговли Великобритании от 11 июня 1920 г., подготовленном для кабинета.{515} Подробный перечень экспортных товаров, которые Советская Россия могла бы предложить для товарообмена с Западом, был опубликован Л. Б. Красиным в прессе.{516} Многие были не прочь вступить в сделки с торговыми представителями РСФСР, но возможность размещения заказов и реализации контрактов в первое время была очень ограниченной. Банки под давлением правительства и из опасения «иметь дело с Советами» не шли на кредитование советских закупок. Все же советская делегация и «Аркос» уже к осени 1920 г. достигли определенных успехов в практической организации торговли и в воздействии на общественное мнение страны, «В Сити, — писал Г. В. Чичерину 18 сентября 1920 г. Л. Б. Красин, — произвело сенсацию опубликование наших сделок на 1 700 000 футов сукна. Посыпались запросы, видимо, воздерживавшихся от предложений. Боятся пропустить момент».{517} Этот контракт с пятью фирмами на сумму почти в миллион фунтов стерлингов вызвал оживленные толки в печати, принявшейся обсуждать перспективы развития экономических отношений с РСФСР. Даже консервативная пресса, правда, с соответствующими измышлениями о цели закупки, отдавала должное ее значению и сообщала о предстоящих новых крупных сделках.{518}
Велись переговоры, частично завершившиеся условными контрактами, о поставке в Советскую Россию 500 автомобилей (с фирмой «Слау»), о ремонте паровозов (с крупнейшим машиностроительным концерном «Армстронг, Уайтворт и K°»), об экспорте большой партии леса и шпал в Англию.{519} Коммерческая деятельность «Аркоса», несомненно, благотворно сказывалась на позиции торгово-промышленных кругов Англии, представители которых стали все решительнее выступать за установление торговых связей с РСФСР и возобновление переговоров. Даже антисоветски настроенная «Таймс» на основании опроса, проведенного ею в заинтересованных кругах Сити, вынуждена была признать, что «стремление к установлению торговых сношений с Россией растет с каждым днем».{520} В октябре в печати появились интервью с авторитетными представителями делового мира страны: директором-распорядителем фирмы «Бэкос» А. Г. Маршаллом и председателем союза резиновой промышленности В. Ф. Перэном. Оба считали, что жизненные интересы Великобритании требуют как можно скорее завязать тесные торговые отношения с Россией, пока этого не сделали другие страны. Маршалл полагал также желательным признание РСФСР в качестве предварительного условия прочных экономических связей.{521} Эти выступления свидетельствовали о серьезных переменах в настроении торгово-промышленных кругов страны в пользу более тесного экономического сотрудничества с Советским государством и позволили несколько расширить деятельность «Аркоса». К исходу 1920 г. его сотрудники, преодолевая множество препятствий, вытекавших из неопределенного состояния англо-советских отношений, осуществили закупки на сумму 2 млн. 800 тыс. фунтов стерлингов,{522} что позволило Англии занять уже в этот период второе место во внешнеторговом обороте РСФСР (21 %).{523}
Важнейшим фактором, способствовавшим окончательной ликвидации блокады Советской России и установлению торговых связей с капиталистическими государствами, было заключение англо-советского торгового соглашения 16 марта 1921 г. ЦК РКП (б) и лично В. И. Ленин руководили действиями советской делегации на всех этапах переговоров между двумя странами. «Я должен сказать, — отмечал В. И. Ленин на X съезде партии, — что мы в Центральном Комитете этому вопросу уделяли громадное место», и подчеркивал, что договор с Великобританией откроет путь развитию торгово-экономических отношений с другими капиталистическими странами.{524}
На завершающей стадии переговоров, в ноябре 1920—марте 1921 г., позиция Великобритании претерпела существенные изменения в отношении торговополитической блокады и возобновления экономических связей с Советской Россией.
17 ноября 1920 г. в резиденции Ллойд Джорджа, на Даунинг-стрит, 10, собрались члены английского кабинета. Здесь были У. Черчилль, Д. Керзон, Р. Хорн, О. Чемберлен, А. Бальфур, Бонар Лоу и др. На повестке дня значился вопрос о заключении торгового договора с Советской Россией. За окнами стояло хмурое и туманное лондонское утро, и на душе у многих участников совещания тоже было пасмурно. Незадолго до заседания выявился провал интервенции панской Польши, и она заключила перемирие с РСФСР, а буквально на днях пришло известие о полном разгроме армии Врангеля.
Тем не менее для «твердолобых» в правительстве Великобритании и это не послужило уроком. Керзон запугивал членов кабинета «красной опасностью» и призывал к сугубой осторожности при подписании соглашения. Его поддерживали канцлер казначейства О. Чемберлен и военный министр У. Черчилль, который сам признавался в беседе с И. М. Майским: «Я считал, что главной опасностью для Британской империи были Советы, и потому тогда я боролся против вас».{525} О позиции Черчилля в то время Ллойд Джордж говорил позднее: «До чего Черчилль упрям! Я помню случай: в самом конце 1920 г., когда уже ясно было, что интервенция умерла, Черчилль однажды привез ко мне в Чекере (загородную резиденцию английских премьер-министров, — В. Ш.) Савинкова… Он облюбовал Савинкова, вызвал его в Лондон и стал вводить в политические круги… Однако «вождем» белых Савинков не стал. Эпоха интервенции кончилась».{526} Сам Ллойд Джордж, министр торговли Р. Хорн и другие члены правительства полагали, что никакой «ближайшей перспективы падения Советского правительства» уже нет, и советовали использовать торговлю как средство «приручить» или «свалить большевизм». На Другой день, 18 ноября 1920 г., британский кабинет министров значительным большинством голосов принял решение «поручить министру торговли заключить торговое соглашение с Россией».{527}
Но английское правительство не спешило завершить переговоры, стараясь добиться максимальных уступок от Л. Б. Красина. В связи с контрреволюционным мятежом в Кронштадте, начавшимся 28 февраля 1921 г., разногласия между министрами получили новый толчок. Советский представитель уже тогда предельно точно оценил исход этой закулисной борьбы. Л. Б. Красин писал в том же 1921 г., что соглашение было подписано, «несмотря на то что в это время еще гремели пушки под Кронштадтом; очевидно, английское правительство уже тогда было хорошо осведомлено о достаточной прочности Советской власти, и попытка реакции поднять Кронштадт против Советов не признавалась достаточно серьезной английскими руководящими политиками».{528} В наши дни, когда стали доступны протоколы британского кабинета, точка зрения Л. Б. Красина полностью подтвердилась. Уже за четыре дня до подавления мятежа обреченность этой антисоветской авантюры стала ясной даже для противников соглашения с Советской Россией. 14 марта 1921 г. состоялось секретное совещание правительства Англии, в протоколе которого значилось: «Кабинет получил сведения, что, несмотря на недавние события в России, положение Советского правительства без всяких оговорок является прочным и стабильным».{529}Через два дня торговое соглашение было подписано.
В нем предусматривалось урегулирование политических отношений между двумя странами, провозглашался отказ от блокады и любых ее проявлений, подчеркивалось, что восстановление торговли и коммерческих отношений между Советской Россией и Англией является «желательным» и «отвечает их интересам». Весьма важными были пункты об обмене официальными представителями, наделенными дипломатическими привилегиями, об условиях возобновления торгового мореплавания, а также статьи, содержащие обязательства британского правительства не предпринимать мер по наложению ареста на ценности и товары, ввозимые Советской Россией в Англию. В случае решения суда в пользу бывших собственников и кредиторов в связи с такими ценностями или товарами имелось в виду прекращение действия договора.
Соглашение 16 марта 1921 г. означало первое признание Советского государства де-факто со стороны одной из великих держав Запада.{530} В тот же день Л. Б. Красин писал заместителю наркома внешней торговли А» М. Лежаве: «Торговый договор РСФСР с Британской империей подписан сегодня в редакции, доложенною мною Москве… Мы боролись почти целый год за заключение этого договора; теперь нам предстоит новая упорная и трудная борьба за фактическое осуществление возможности снабжать Республику — крестьян и рабочих — произведениями заграничной промышленности и сбывать наши сырые продукты западным странам… Новые пути, новые задачи и новые опасности открываются перед Республикой Советов».{531}
Англо-советский договор создал благоприятные возможности для развития торговых отношений между двумя странами. Уже через несколько дней после подписания договора Л. Б. Красин в телеграмме Г. В. Чичерину отмечал, что «настроение деловых кругов явно меняется, и более солидные фирмы, воздерживавшиеся до сих пор от сношений, начинают к нам заявляться», и выражал уверенность, что «в течение ближайших месяцев» можно добиться беспрепятственной торговли с Англией.{532} По приезде в Москву в начале мая 1921 г. Л. Б. Красин в одном из своих интервью констатировал, что с момента заключения соглашения «наша торговая работа стала протекать в более здоровой атмосфере».{533}
Однако нормализация торговых отношений между двумя странами во многом зависела от окончательного решения вопроса о неприкосновенности советских ценностей (в первую очередь золота как платежного средства) и товаров, ввозимых в Великобританию. Еще в ходе переговоров о торговом соглашении в декабре 1920 г. Ллойд Джордж и министр торговли Великобритании Роберт Хорн ссылались на роль судебного прецедента в английской традиции. Они отмечали, что после подписания договора Советское правительство будет признано Англией де-факто и суд, считаясь с этим обстоятельством, вынесет благоприятное для него решение по иску бывших собственников. Этим самым будет создан судебный прецедент, который и узаконит неприкосновенность имущества и ценностей, принадлежащих РСФСР. На возражения Красина, что суд может принять и неблагоприятное решение, Ллойд Джордж ответил, что можно очень быстро устроить пробный процесс, который сразу же прояснит ситуацию.{534} 22 декабря 1920 г. Роберт Хорн сделал аналогичное заявление по этому вопросу в палате депутатов. Он разъяснил, что в случае признания Российского правительства Англией де-факто английские кредиторы лишаются права налагать секвестр на его имущество, и потребуется лишь решение суда в пользу России, чтобы обеспечить свободную торговлю. Хорн добавил, что этим же способом можно решить и вопрос о ввозе советского золота.{535}
Однако у советских представителей были все основания для беспокойства относительно возможности ввозить в Англию товары и ценности. Ведь даже на заключительном этапе переговоров, когда в ноте от 4 февраля 1921 г. Советское правительство согласилось на использование судебного прецедента, поставив условием расторжение договора, если иск каких-либо бывших собственников в отношении грузов и золота будет удовлетворен, консервативная печать начала яростную кампанию против любых гарантий «красным». В газете «Таймс» появилась статья, озаглавленная «Торговля с Красной Россией. Наглые требования Чичерина». К «наглым требованиям» причислялось и предложение соответствующим образом обеспечить безопасность ввозимых в Англию советских товаров и золота.{536}
Уже само заключение договора с Великобританией 16 марта 1921 г. нанесло ощутимый удар по «золотой блокаде», и она стала постепенно изживаться. Если до этого времени потери при продаже золота составляли 15–20 % его стоимости, то после подписания договора они снизились до 6 %.{537} Но чтобы полностью исключить возможность наложения ареста на советское золото в Англии и свободно продавать его по мировым ценам, нужен был судебный прецедент. И Л. Б. Красин, отличавшийся деловыми способностями и большим коммерческим опытом, принял меры для его скорейшей организации. Как писал он позднее, «мы привезли около 2 пудов российской золотой монеты и поместили ее в Английском банке, а вслед за тем один из знакомых нам англичан, ссылаясь на то, что он является владельцем русских бумажных кредитных билетов и облигаций русских займов, предъявил в суде иск, требуя наложения запрещения на это золото как обеспечение его интересов. Английский суд отказал ему в этом иске, ссылаясь на неподсудность этого дола ему именно вследствие принадлежности золота Советскому правительству как признанному правительству». Этот «пробный процесс» был выигран в июле 1921 г., и в результате судебный прецедент был создан, благодаря чему потери при продаже золота на западных рынках упали до 1–2 %. Золотая блокада постепенно свелась на нет.{538}
Тем же способом была решена и проблема безопасности ввоза различных товаров в Англию из Советской России. Английский апелляционный суд второй инстанции, базировавшийся на признании Советского правительства де-факто, в результате подписания англо-советского договора 16 марта 1921 г. отменил решение об аресте груза фанеры, закупленной фирмой «Д. Сэгор», и тем самым легализовал советский лесоэкспорт. «Я не нахожу для себя возможности, — заявил судья, прийти к заключению, что законодательство государства, признанного моим королем в качестве независимого и суверенного, противно принципам нравственности и что судьи не должны его признавать».{539} Весьма показательна реакция на решение судов первой и второй инстанции по делу Лютер — Сэгор со стороны консервативных кругов Великобритании. 22 декабря 1920 г. в связи с тем, что суд первой инстанции признал продажу фанеры недействительной, газета «Таймс» восторженно писала: «Мы надеемся, что уроки этого дела не пройдут даром для тех дураков в Англии, которые, как говорят, ведут торговые переговоры с Красиным». Постановлению суда второй инстанции от 12 мая 1921 г. на следующий день была посвящена раздраженная и негодующая заметка в консервативной газете «Морнинг пост» под весьмакрасноречивым заголовком: «Мистер Красин выигрывает, Английский суд признает советский декрет. Узаконенный грабеж».
Однако недовольство антисоветских кругов не мешало теперь свободной продаже леса и других советских товаров в Великобритании. 6 июня 1921 г, Л. Б. Красин направил В. И. Ленину и в Наркомвнешторг телеграмму, где сообщалось: «… я считаю возможным начать немедленную отправку наших пароходов с лесом и другим сырьем в Англию в адрес, Аркоса»».{540} И действительно, после решения суда в мае 1921 г, лесоматериалы, на которые был наложен арест по иску общества «Бр. Вальневы», выигранному им в суде первой инстанции, но проигранному после заключения англо-советского договора, закупила брокерская фирма «Черчилль и Сим», которая с этого времени стала постоянным партнером советских лесоэкспортных организаций. Вдохновители же лесной блокады — фирмы «Фой Морган», «Пирс и Прайс» и ряд других — вплоть до 1925 г. занимали самое непримиримое отношение к советскому лесоэкспорту.{541} Однако они уже не могли помешать его развитию. «Лесная блокада» также была ликвидирована.
В результате введения в действие англо-советского торгового соглашения Великобритания в 1921 г. вышла на первое место во внешнеторговом обороте РСФСР. Только с января по сентябрь 1921 г. удельный вес Англии в советском экспорте составил свыше 55 %.{542} Закупки РСФСР в Великобритании в 1921 г. возросли по сравнению с предыдущим годом почти в десять раз.{543} Значительно укрепились позиции «Аркоса», который по-прежнему оставался коммерческой частью советской торговой делегации, возглавляемой Л. Б. Красиным. «Аркос» в 1921 г. организовал закупки различных товаров не только на территории Англии, но и в других государствах. Его представители заключили контракты на поставку в РСФСР продовольствия и товаров с деловыми кругами 15 стран, включая США, Канаду, Аргентину, Австралию, Индию, Италию, Францию, Бельгию, Голландию.
Вслед за Великобританией торгово-политическая блокада РСФСР на основе признания Советского государства де-факто была прекращена Германией. В 1920 г. правящие круги этой страны всячески тормозили возобновление торговых отношений с Советской Россией. С одной стороны, они ждали разрешения этого вопроса союзниками, с другой — исхода советско-польской войны. В результате советские представители в Германии были вынуждены прилагать неимоверные усилия, бороться за получение самых элементарных условий для осуществления торговых операций. Весь торговый аппарат миссии В. Л. Коппа состоял из 2–3 инженеров и нескольких конторщиков и был не в силах «переварить тот деловой материал, который напирал на него извне». Прибытие же коммерческих работников из Советской России по существу было невозможно из-за позиции МИД Германии, ссылавшегося на пресловутую «коммунистическую пропаганду» и не выдававшего въездных виз.{544} В конце концов В. Л. Копп 4 ноября 1920 г. направил ноту протеста, в которой решительно подчеркивалась «невозможность успешной коммерческой деятельности без привлечения из России специалистов-экспертов» и содержалось заявление, что миссии не остается ничего другого, как аннулировать сделанные заказы и воздержаться впредь от их выдачи германским фирмам.{545}Правительство Германии пошло на уступки: вопрос о въезде специалистов был решен положительно, в ноябре-декабре миссия получила разрешение создать специальный торговый отдел, а с января 1921 г. за главой советской миссии было фактически признано наименование «Полномочный торговый представитель РСФСР в Берлине». К концу года закупки советской миссии оценивались суммой в 300 млн. марок, что обеспечило Германии 20 % всего советского импорта (3-е место во внешнеторговом обороте РСФСР).{546}
18 февраля 1921 г. оба государства подписали предварительный протокол, который по существу означал со стороны Германии признание принципа советской монополии внешней торговли и устанавливал неприкосновенность расчетных средств, ценностей, товаров, ввозимых из РСФСР в эту страну. Протокол содержал рекомендации правительствам подписать соглашение о взаимном обмене торговыми представительствами.{547} Вскоре после заключения англо-советского договора, убедившись в крахе кронштадтского мятежа, 6 мая 1921 г. германское правительство заключило с Советской Россией соглашение о признании РСФСР де-факто, обмене официальными представительствами и торговыми работниками.{548} В результате в 1921 г. резко возрос товарооборот между двумя странами: экспорт из Советской России составил 1.6 млн, руб. золотом (в 1920 г. он практически не осуществлялся), а импорт увеличился за то же время в девять раз. Германия вышла на 2-е место во внешнеторговом обороте РСФСР.{549}
Торгово-политические соглашения с Советской Россией, аналогичные англо-советскому договору 16 марта, подписали также Норвегия (2 сентября 1921 г.), Австрия (7 декабря 1921 г.).
Некоторый сдвиг произошел и в области коммерческих отношений с Соединенными Штатами. Их правительство по-прежнему в целом придерживалось крайне негативной линии торгово-политической блокады Советской России и отказывалось от ее признания даже де-факто. В ответ на предложение ВЦИК 20 марта 1921 г. Конгрессу и президенту Гардингу начать переговоры «для разрешения вопроса о деловых отношениях и о возобновлении торговли между Россией и Америкой»{550} министр торговли США и будущий президент Герберт Гувер сделал 22 марта специальное заявление. В нем отмечалось, что этот вопрос «является скорее политическим, чем экономическим, пока Россия находится под контролем большевиков», и содержался фактический отказ установить торгово-экономические отношения между двумя странами.{551}
Однако деловые круги страны проявляли интерес к хозяйственным связям с РСФСР, и правительство, не идя на нормализацию межгосударственных отношений, разрешало им вести торговлю на свой страх и риск. Поэтому коммерческие связи стали постепенно налаживаться. 30 декабря 1921 г. было заключено соглашение между правительством РСФСР и АРА (Американской администрации помощи) о закупке на советское золото (10 млн. долларов) значительного количества продовольствия в Америке, санкционированной администрацией США. Тем самым фактически была ликвидирована «золотая блокада» и со стороны этой крупнейшей империалистической державы.{552} Стал складываться и советский торговый аппарат в США, позволивший начать экспортно-импортные операции между двумя странами. Уже к лету 1921 г. созданное еще Мартенсом, но фактически бездействовавшее из-за блокады акционерное общество «Продэкско» и лондонский «Аркос» закупили свыше 600 тыс. пар обуви, сельскохозяйственные машины, партию угля.{553} В конце 1921 — начале 1922 г. лондонский «Аркос» создает свое постоянное отделение в Нью-Йорке, получившее название «Аркос-Америка».
Уже в 1921 г. Соединенные Штаты занимали 8-е место во внешторговом обороте РСФСР (после Англии и Германии) и удерживали его на протяжении 1922–1923 гг.{554}
Сколь сложной и тяжелой была борьба за окончательную ликвидацию торгово-политической блокады и установление равноправных торговых отношений, показывает и деятельность советской экономической делегации в Италии, которую возглавил В. В. Воровский.
Вопрос об обмене такими делегациями был согласован с итальянским правительством еще летом 1920 г.,{555} но оно тормозило осуществление этой договоренности, и в Риме с октября 1920 г. действовало лишь отделение лондонского «Аркоса». Между тем, когда в конце сентября 1920 г. встал вопрос о назначении руководителя экономической делегации в Италии, Г. В. Чичерин особо подчеркивал, что «это должна быть крупная личность».{556} Было решено послать туда В. В. Воровского. Но пока ожидали разрешения на визу, он заболел брюшным тифом. Сначала состояние его было очень тяжелым, затем, когда кризис миновал, В. И. Ленин попросил врачей позволить ему навестить Воровского в больнице и товарищеской беседой поддержать его. Управлявший делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевич так вспоминает об этой встрече: «Владимир Ильич вошел и особенно приветливо приблизился к нему, еще издали погрозив пальцем.
— Позвольте представиться, — голодающий индус из владений его величества короля английского, — как всегда шутя сам над собой, улыбаясь, полушопотом проговорил Вацлав Вацлавович.
— Но нам нужно, чтобы вы были абсолютно здоровы! Италия вас ждет, а вы так плохо себя ведете, — пошутил Владимир Ильич.
Вацлав Вацлавович оживился и стал энергично говорить.
— Тише, тише, нельзя так, — тихонько сказал Владимир Ильич, — вы помолчите, а я вам расскажу, вам не надо тратить силы».{557}
Вскоре выздоровевший В. В. Воровский во главе советской экономической делегации выехал в Италию, 14 марта 1921 г. на центральном вокзале Рима «Тер-мини» их встречали немногочисленные сотрудники итальянского отделения «Аркоса». В Москве еще не растаял снег, а в Риме уже ярко светило южное солнце. Однако встречавшие Воровского не скрывали своей озабоченности: «Вы попали к нам в невеселое время: реакция переходит в наступление».{558}
Делегации вскоре пришлось испытать на себе и угрозы фашистов, и недоброжелательное отношение властей. Враждебные акты против сотрудников советской экономической делегации следовали один за другим. Началось с таможни, где вопреки согласованному с итальянским правительством положению о неприкосновенности имущества делегации ее багаж был вскрыт и подвергнут досмотру. В. В. Воровский в знак протеста отклонил уже назначенную встречу с министром иностранных дел Италии графом Сфорцей. Советский дипломат в этих условиях действовал весьма твердо и решительно. Он отказался послать представителя делегации присутствовать при вскрытии багажа и направил несколько нот итальянскому правительству, требуя соблюдения тех дипломатических привилегий, которыми наделялись, согласно договоренности, представительства РСФСР и Италии.
В то время в Италии резко обострилась классовая борьба и на сцену вышел фашизм, который использовался империалистической буржуазией для подавления революционного движения. Фашисты избрали объектом провокаций и гостиницу «Лондра», где помещались сотрудники советской экономической делегации. Как вспоминал один из ее членов, Я. Страуян, «мелкие неприятности устраивались нам каждый день или, правильнее говоря, каждую ночь. Мимо «Albergo di Londra» в поздние ночные часы прохаживались группы молодых гуляк с пением, с криками и бросали по нашему адресу и по адресу Советской России всякие угрозы. На такие мелочи Вацлав Вацлавович не обращал внимания; утром он обычно отпускал юмористические замечания о ночных прогулках итальянских маменькиных сынков».{559} 23 марта в гостиницу «Лондра» проник фашист Г. Сервенти, нанесший оскорбление В. В. Воровскому. Нотой от 24 марта советская экономическая делегация потребовала «немедленного расследования дела с привлечением к суду непосредственных исполнителей и организаторов выпада против официального лица». Сервенти был арестован и предан суду, который его оправдал.{560}
Видя, что итальянское правительство не желает принимать необходимых мер по обеспечению нормальной работы советской экономической делегации и ограничивается формальными извинениями и обещаниями, В. В. Воровский 23 мая 1921 г, направил в МИД ноту, в которой заявил, что в сложившихся условиях «делегации не остается ничего другого, как довести до сведения министерства о том, что она покидает итальянскую территорию». Этот решительный демарш, наконец, возымел действие, и граф Сфорца 29 мая ответил, что итальянское правительство готово «отныне согласиться на предоставление желаемых привилегий, которые будут затем включены в договор».{561} В результате, как писал своим друзьям Воровский 15 июня 1921 г., «теперь… страсти успокоились, мы ценою нервов отвоевали себе право на существование».{562}
Несмотря на столь сложную обстановку, Воровский и его сотрудники, по выражению Чичерина, «проламывали дорогу для наших нормальных отношений» с Италией.{563} Воровский сыграл выдающуюся роль в установлении взаимопонимания с различными представителями итальянского делового мира. Они приходили к нему с опасениями, вызванными теми небылицами о стране Советов и ее представителях, которые щедро помещались на страницах буржуазной печати. Коммерсанты и промышленники с их представлениями о грубых «чекистах» с маузером или наганом в руках, неожиданно встречали худощавого, слегка сутулого, с сединой в бороде, просто, но безукоризненно одетого интеллигентного человека. Он прекрасно говорил на основных европейских языках, включая итальянский. Речь его была согрета теплом остроумия и легкого, изящного юмора.{564} Недаром позднее Чичерин говорил, что когда ему приходилось встречаться с представителями тех кругов Италии, «которые заинтересованы в теснейших экономических сношениях с Советской Россией», то он «видел, насколько глубоким уже сделалось влияние Воровского в Италии».{565}
Благодаря деятельности советской экономической делегации в конце концов 26 декабря 1921 г. был подписан договор между двумя странами, аналогичный советско-английскому соглашению.
Окончательная ликвидация торгово-политической блокады Советской России была связана и с установлением дружественных политических и добрососедских экономических отношений с рядом государств Востока, боровшихся в это время против империализма за свою национальную независимость. Отвергая прежнюю грабительскую политику царизма, РСФСР налаживала дружественные и равноправные связи с этими странами, вступавшие в резкий контраст с империалистической тактикой колониального порабощения, которую проводили на Востоке державы Запада. В первых же договорах и соглашениях Советской России с Ираном,(26 февраля 1921 г.), Афганистаном (28 февраля 1921 г.) и Турцией (16 марта 1921 г.) провозглашался отказ РСФСР от так называемого режима капитуляций и всех пунктов прежних соглашений царской России с этими странами, фиксировавших экономическое неравенство восточных государств с ней. В договорах содержались статьи, устанавливающие принцип равенства в области политических и хозяйственных отношений Советской России с этими странами.{566}
Благодаря дружественной политике Советской России удалось постепенно установить нормальные и равноправные торговые отношения с государствами Востока. Уже в 1920 г. открылись первые советские торговые представительства в Иране и Турции.{567} Советские внешнеторговые организации вскоре стали поставщиками товаров, необходимых для экономического развития азиатских государств. Так, уже в мае 1921 г. в Турцию была направлена первая партия нефти и нефтепродуктов из Азербайджана.{568} В 1922 г. «Азнефтесиндикат» РСФСР открыл конторы в Карсе, Самсуне, Трабзоне, Стамбуле и стал осуществлять постоянные экспортно-импортные операции в Турции, вывозя главным образом нефтепродукты.{569} По мере восстановления собственной промышленности Советское государство стало помогать хозяйственному развитию соседних с ним восточных стран: осуществляло поставки Ирану электростанций, строительство телеграфной линии в Афганистане и предоставление ему финансовой помощи, создавало смешанные советско-иранские экспортно-импортные торговые общества, деятельность которых была направлена на возрождение шелководства и хлопководства, предоставило крупную денежную помощь Турции.{570}
Отмечая, что Советская Россия заинтересована в экономических отношениях с этими государствами, Л. Б. Красин подчеркивал на совещании уполномоченных Наркомвнешторга: «Мы ни на минуту не должны забывать основной заповеди нашей восточной политики, именно — доброжелательного братского отношения к народам Востока, заповеди, исполнение которой для нас выше непосредственных материальных успехов».{571} Поэтому для активизации торговых отношений между РСФСР и странами Востока советской стороной был установлен особый льготный тариф для товаров, поступавших через порты Каспийского моря и азиатскую сухопутную границу.
Таким образом, установление дружественных отношений с восточными государствами также способствовало окончательной ликвидации торгово-экономической блокады Советского государства и укреплению его позиций на международном рынке.
Но и этому процессу пытались всячески помешать империалистические державы Запада. В феврале 1921 г. в Константинополе (Стамбуле) появилась советская торговая делегация, представлявшая Центросоюз, задача которой состояла в установлении экономических отношений с Турцией, содействии перевозкам советских товаров через Средиземное и Черное моря. Обстановка здесь была очень сложной: Константинополь находился под контролем английских войск, которые оказывали поддержку империалистической интервенции против Турции. Советская торговая делегация установила деловые связи с коммерческими и финансовыми кругами этого района, обследовала рынок и начала свою работу. Уже в ноте от 13 июня 1921 г. Л. Б. Красин заявил протест Министерству иностранных дел Великобритании в связи с тем, что английские власти в Константинополе задержали пароход, зафрахтованный РСФСР для доставки сельскохозяйственных машин из Балтиморы (США) в Новороссийск, и настаивали на вскрытии ящиков с грузами. В ноте подчеркивалось, что такие действия являются «нарушением свободы нашей торговли» и противоречат англо-советскому договору 16 марта.{572} В начале июля агентство «Рейтер» распространило сенсационное сообщение о якобы раскрытом в Константинополе заговоре, целью которого было «организовать революцию» с применением террористических методов, включая убийство главнокомандующего английскими войсками в этом районе генерала Харингтона. В этом «заговоре» главную роль, по свидетельству англий-ских властей в Константинополе, играла, конечно же, советская торговая делегация.{573}
Что же произошло? 29 июня 1921 г. в 5 час. 30 мин. утра помещение, где размещалась советская торговая делегация в Константинополе, было занято отрядом английских солдат. Естественно, что в столь ранний час никого из сотрудников там не было. Сторож-турок был арестован. Помещение было обыскано, изъяты ключи от письменных столов, многие документы, кон-тракты, денежные средства, автомашина. Приходившие на работу сотрудники торговой делегации также были подвергнуты обыску и аресту без предъявления соответствующего ордера. Некоторые из них были взяты под стражу на своих квартирах. В числе арестованных 12 человек оказался временно исполняющий обязанности главы делегации С. Брук и даже семилетний сын руководителя делегации Б. Кудиша, находившегося в то время по делам в Лондоне. Всех этих «заговорщиков», «покушавшихся» на жизнь британского генерала, включая семилетнего мальчика, 2 июля посадили на моторную лодку, отвезли на буксире в открытое море, и, предварительно испортив мотор, оставили на произвол судьбы. С большим трудом они спаслись и добрались до берега.
Лишь после неоднократных решительных протестов полпреда РСФСР в Англии Л. Б. Красина помещение советской торговой делегации было освобождено, документы и имущество возвращены. Члены делегации во главе с Б. Кудишем получили возможность вернуться в Константинополь и возобновить свою торговую деятельность.{574}
Таким образом, можно считать, что торгово-политическая блокада, которая была остаточным явлением общей политики военно-экономической блокады Советской России империалистических держав, проявлявшейся в наиболее грозных и острых формах в 1918–1919 гг., была окончательно ликвидирована в первой половине 1921 г. В этом году начался и получил быстрое развитие процесс упрочения позиций РСФСР на международной арене и на мировом рынке. В отчетном докладе ВЦИК и СНК на IX Всероссийском съезде Советов В. И. Ленин с удовлетворением отмечал: «Россия обросла, если можно так выразиться, целым рядом довольно правильных, постоянных торговых сношений, представительств, договоров и т. д. Правда, мы не имеем юридического признания. Это сохраняет свое значение…, но факт все-таки остается фактом.
В 1921 году — первом году в деле торгового оборота с заграницей — мы чрезвычайно шагнули вперед».{575}
Политика военно-экономической блокады Советской России потерпела полный и окончательный провал.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Политика открытой и полной военно-экономической блокады против Советского государства применялась империалистическими державами на протяжении всего периода интервенции и гражданской войны в Европейской России. На ее некоторое ослабление с 1920 г-реакционные силы империализма вынуждены были пойти под влиянием изменившейся обстановки и активной борьбы советской дипломатии за выход из политической и хозяйственной изоляции. Но это смягчение политики военно-экономической блокады не означало еще полного отказа от нее. С начала 1920 г. она действовала в скрытом виде, а затем в форме торгово-политической изоляции Советской страны.
Военно-экономическая блокада нанесла Советскому государству колоссальный ущерб. Блокада и одновременно с нею осуществляемые международным империализмом вооруженная интервенция и поддержка сил внутренней контрреволюции привели к разрухе в советской промышленности, упадку сельского хозяйства и в конечном счете явились главными причинами экономического кризиса и голода 1921 г. Трудно и даже вряд ли возможно точно определить, какая именно часть громадных потерь, понесенных народным хозяйством страны в 1918–1920 гг., явилась прямым следствием военно-экономической блокады. Несомненно одно. Эта террористическая политика империализма, применяемая по отношению к суверенному государству, практически закрывала для него все возможности традиционного взаимовыгодного обмена материальными ценностями с другими странами, разорвала на время живую ткань единого экономического организма, каковым в совокупности являлись все районы бывшей Российской империи, способствовала серьезному разрушению производительных сил страны. Достаточно сказать, что произошло резкое падение национального дохода (с 11 млрд. руб. в 1917 г. до 4 млрд. руб. в 1920 г.).{576}
Вполне правомерно поэтому, что при подсчете убытков, проводимом различными советскими органами начиная с 1920 г., ущерб от военно-экономической блокады рассматривался как составная часть общего итога действий международного империализма против Советского государства. В 1920 г. этим занималась Комиссия по учету народнохозяйственных последствий войны и блокады под председательством В. Г. Громана, а в 1921–1922 гг. специальные дополнительные обследования проводили работники многих комиссариатов и ведомств РСФСР.{577} Сводные таблицы подсчета ущерба советскому народному хозяйству, оцененного в 39 млрд. руб. золотом, были просмотрены и одобрены В. И. Лениным, а затем представлены советской делегацией на Генуэзской конференции в виде официального документа под заголовком «Претензии Советского государства к странам, ответственным за интервенцию и блокаду».{578}
Проводя политику вооруженной интервенции и военно-экономической блокады в отношении Советского государства, империалистические круги постоянно оправдывали свои действия заботами о судьбах русского народа. Борьба с Советской властью, утверждали они, есть борьба против большевизма во имя спасения народов России, которые якобы оказались во власти неугодных им диктаторов. Но позволительно спросить, что несли интервенция и военно-экономическая блокада простым людям в Советской России, как отразились они на личном положении сотен тысяч граждан? Созданное в 1924 г. Общество содействия жертвам интервенции на основе подсчетов и обследований, произведенных к 1 июля 1927 г. его республиканскими, краевыми, губернскими комитетами, имевшими также отделы и ячейки в уездах, районах, волостях при участии 50 тыс. добровольцев, зарегистрировало 1 млн. 335 тыс. претензий частных граждан к странам, ответственным за интервенцию и блокаду. Заявленные в Общество претензии свидетельствовали о потерях, которые понесли около 7.5 млн. человек, или 8.8 % всего населения только районов, непосредственно подвергшихся интервенции. Общая сумма признанных обоснованными частных претензий граждан Советского государства составила 2.4 млрд, руб.{579} Более точно можно выявить, определить и выразить материальное воздействие собственно военно-экономической блокады на внешнюю торговлю Советского государства. Она самым губительным образом сказалась на внешней торговле РСФСР. По данным проф, Н. Н. Любимова, общий ущерб, понесенный ею, составил примерно 1.4 млрд. руб. золотом.{580} Следует сказать и о том, что не поддается никакому цифровому исчислению и выражению. Империалистическая политика военно-экономической блокады Советского государства, достигшей наибольшей жестокости во второй половине 1919 г., представляла собой сознательно спланированный и организованный акт международного терроризма, направленный против миллионов советских людей. Она преднамеренно, безжалостно и неумолимо сталкивала население громадной страны в пучину голода, массовых эпидемий, хронической нехватки самых необходимых жизненных товаров и лишала его элементарных человеческих условий существования и гражданских прав. Эта политика была и навсегда останется позорным деянием реакционных кругов империализма, одной из самых неприглядных страниц его истории. В то же время провал военно-экономической и торгово-политической блокады Советского государства в 1918–1921 гг. представляет собой урок и предостережение для всех современных сил международной реакции.
В наши дни всякая политика военно-экономической блокады Советского Союза или других стран социалистического содружества со стороны капиталистических держав абсолютно безнадежна: слишком сильны экономический потенциал и международные позиции мирового социализма, чтобы можно было с ее помощью всерьез рассчитывать на успех. Тем не менее правящие круги некоторых государств, в частности США, и поныне от случая к случаю воскрешают отдельные элементы прежней тактики, запрещая экспорт в СССР, освободившиеся или социалистические страны тех или иных товаров, пытаясь использовать торговлю с ними как инструмент политического нажима, прибегают к различным финансово-экономическим «санкциям» против них.
История со всей убедительностью свидетельствует о том, что если военно-экономическая блокада потерпела полный крах в труднейшие первые годы существования Советского государства, то еще безнадежнее и бессмысленнее попытки реакционных кругов империализма помешать развитию социалистических и развивающихся стран в наше время»
ИЛЛЮСТРАЦИИ
В. В. Воровский.
М. М. Литвинов.
Л. Б. Красин.
Г. В. Чичерин.
Я. С. Ганецкий.
Погрузка льна на датский пароход «Кнуд» в Петроградском порту. 1918 г.
Погрузка товаров в Петроградском порту для отправки в Германию. 1922 г.
Сотрудники советской таможни на советско-финской границе. 1921/22 г.
Лживая телеграмма деникинского «Освага». Осень 1919 г.
Плакат «Результат, славного» похода Юденича. — Снятие блокады».
INFO
Ш 0505030101-501/054(02)-89*14-89-НП
ISBN 5-02-027209-4
Валерий Александрович Шишкин
АНТИСОВЕТСКАЯ БЛОКАДА И ЕЕ КРУШЕНИЕ
Утверждено к печати
Редакционной коллегией серии научно-популярных изданий
Академии наук СССР
Редактор издательства И. П. Палкина.
Художник Л. А. Яценко
Технический редактор И. М. Кашеварова.
Корректор Н. Г. Каценко
ИБ № 44274
Сдано в набор 1.07.88. Подписано к печати 16.12.88. М-42168, Формат 84х108 1/32. Бумага офсетная № 2. Гарнитура обыкновенная. Печать высокая. Усл. печ. л. 10.92 4–0.42 на меловой бумаге. Усл. кр. от. 11.66. Уч. изд. л. 12.03. Тираж 41 600. Тип. зак. № 578. Цена 50 коп.
Ордена Трудового Красного Знамени
издательство «Наука», Ленинградское отделение.
199034, Ленинград, В-34, Менделеевская лин., 1.
Ордена Трудового Красного Знамени
Первая типография издательства «Наука»,
199034, Ленинград, В-34, 9 линия, 12,
…………………..
Scan, OCR, DjVuing: Legion, 2013.
FB2 — mefysto, 2024
comments
Комментарии
1
Материалы XXVII съезда Коммунистической партии Советского Союза. М., 1986. С. 10–11.
2
Ленин В. И. Политический доклад Центрального комитета 2 декабря // Полн. собр. соч. Т. 39. С. 345.
3
Ленин В. И. Доклад о работе ВЦИК и Совнаркома на первой сессии ВЦИК VII созыва 2 февраля 1920 г. // Поли, собр. соч. Т. 40. С. 88.
4
К десятилетию интервенции: Сборник статей. М.; Л., 1929. С. 232–233.
5
Бахов А. С. На заре советской дипломатии: Органы советской дипломатии в 1917–1922 гг. М., 1966. С. 52.
6
The laws of armed conflicts: A collection of conventions, resolutions and other documents / Ed. by Dietrich Schindler and Jiri Joman. Geneva, 1973. P. 641.
7
Fischer L. The Soviets in world affairs: A history of the relations between the Soviet Union and the rest of the world. 1917–1930. Princeton, 1951. Vol. 1. P. 152.
8
Цит. по: К десятилетию интервенции. С. 163.
9
Там же. С. 134–135.
10
См.: Материалы XXVII съезда Коммунистической партии Советского Союза. С. 29–30, 65–66, 76, 146, 255–258, 327–329.
11
Рид Д. Второй день // Известия. 1964. 3 января.
12
Второй Всероссийский съезд Советов Р. и С. Д. 1917 год в документах и материалах // Под ред. М. Н. Покровского и Я. А. Яковлева. М.; Л., 1928. С. 18, 65.
13
Ленин В. И. Заключительное слово по докладу о миро 26 октября (8 ноября) // Полн. собр. соч. Т. 35. С. 20.
14
Ленин В. И. Речь о международном положении 8 ноября // Полн. собр. соч. Т. 37. С. 153.
15
Ленин В. И. 1) О лозунге Соединенных Штатов Европы // Полн. собр. соч. Т. 26. С. 354–355; 2) Военная программа пролетарской революции // Там же. Т. 30. С. 133.
16
Документы внешней политики СССР (далее: ДВП). М., 1957. Т. I. С. 52,
17
См.: Прошников М. Н., Чубаръян А. О. Тайное становится явным. Об издании секретных документов царского и Временного правительств. М., 1970. С. 22–25.
18
Блинов С. И. Внешняя политика Советской России в первый год пролетарской диктатуры. М., 1973. С. 107–108.
19
ДВП. Т. I. С. 61.
20
Там же. С. 67–70.
21
Ленин В. И., Странное и чудовищное // Поля. собр. сои. Т. 35. С. 402.
22
Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б): Август 1917—январь 1918. М., 1958. С. 190–191.
23
Известия. 1918. 31 марта; Народное хозяйство. 1918. Кг 3. С. 46.
24
Ленин В. И. М. Г. Вронскому // Полн. собр. соч. Т. 50. С. 74; Владимир Ильич Ленин: Биографическая хроника. М… 1974. Т. 5. С. 457.
25
ДВП. Т. I. С. 673–678.
26
См.: Труды I Всероссийского съезда Советов народного хозяйства: Стенографический отчет. М., 1918. С. 21–22, 46.
27
См.: Декреты Советской власти. М., 1959, Т. II. С. 558; КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК (далее: КПСС в резолюциях…). М., 1970. Т. 2. С. 50.
28
Протоколы заседаний Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Совета р., с., кр. и каз. депутатов II созыва. М., 1918. С. 162.
29
Вестник НКТиП. 1918. № 13–14. С. 11.
30
Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М., [б. г,]. С. 277, 281.
31
Papers relating to the foreign relations of the United States. 1918. Russia. Washington, 1931 (далее: Foreign relations… Russia). Vol. III. P. 104.
32
Цит. по: Рыжиков В. А. Зигзаги дипломатии Лондона. М., 1973. С. 15.
33
Fischer L. The Soviets in world affairs: A history of the relations between the Soviet Union and the rest of the world. 1917–1930. Princeton, 1951. Vol. I. P. 96.
34
Ibid. P. 105.
35
Foreign relations… 1918. Russia. Vol. III. P. 28.
36
Ibid. Vol. I. P. 245, 254, 317.
37
Ibid. P. 229.
38
Ibid. Vol. III. P. 104.
39
Ibid. Vol. I. P. 266–267.
40
Октябрьская революция перед судом американских сенаторов: Официальный отчет «овэрменской комиссии» сената. М.; Л., 1927. С. 160.
41
Foreign relations… 1918. Russia. Vol. I. P. 266.
42
Американские бюллетени. 1918. № 5. 2/15 февраля. С. 3.
43
Подробнее см.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада в 1917–1923 гг.: Очерки истории становления экономических отношений. Л., 1969. С. 64–65.
44
Там же. С. 42–49.
45
ДВП. М., 1957. Т. I. С. 678.
46
Лященко П. И. История народного хозяйства СССР. М., 1956. Т. 3. С. 136–137, 637.
47
Обзор внешней торговли России по европейской и азиатской границам за 1915 г. Пг., 1917. Ч. 1. С. I, III, IV.
48
Ленин В. И. 1) Вопросы экономической политики // Полн. собр. соч. Т. 35. С. 123; 2) Набросок программы экономических мероприятий // Там же. С. 124; 3) Из дневника публициста // Там же. С. 190; 4) К проекту декрета о проведении в жизнь национализации банков и о необходимых в связи с этим мерах // Там же. С. 429; Ленинский сборник XXL С. 107–108, 156.
49
См.: Брест-Литовская конференция: Заседания экономической и правовой комиссии. М., 1923. С. 35, 36, 41, 82; Известия. 1918. 17 февраля.
50
Цит. по: Шишкин В, А. Советское государство и страны Запада в 1917–1923 гг.: Очерки истории становления экономических отношений. Л., 1969. С. 45.
51
Народное хозяйство. 1918. № 1. С. 10.
52
Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского правительства. 1917. № 10. С. 159; Внешняя торговля СССР. М., 1954. С. 137.
53
Радченко И. И. Ленин — вождь на хозяйственном фронте. М., 1972. С. 6.
54
Владимир Ильич Ленин: Биографическая хроника. М., 1974. Т. 5. С. 371, 374.
55
Декреты Советской власти. М., 1959. Т. 1. С. 300–306.
56
Владимир Ильич Ленин: Биографическая хроника. Т. 5. С. 246.
57
Великая Октябрьская социалистическая революция // БСЭ. М., 1971. Т. 4. С. 71.
58
См.: Ленин В, И. Очередные задачи Советской власти // Полн. собр. соч. Т. 36. С. 183; Шишкин В. А. Указ. соч. С. 90–91; Народное хозяйство. 1918. № 1. С. 11.
59
Цит. по: Вестник НКТиП. 1918. № 13–14. С. 11.
60
Декреты Советской власти. М., 1958. Т. II. С. 158–160.
61
Подробнее см.: Шишкин В, А. Указ. соч. С. 91–92.
62
Подробнее см.: Сонкин М. Е., Окно во внешний мир: Экономические связи Советского государства в 1917–1921 гг. М., 1964. С. 54–55.
63
Вестник НКТиП. 1918. № 11–12. С. 45; № 13–14. С. 37–79; Декреты Советской власти. М., 1969. Т. 4. С. 10.
64
Памяти Л. Б. Красина: Сборник воспоминаний. М.; Л., 1926. С. 33–34.
65
Кржижановский Г. М. Избранное. М., 1957. С. 526.
66
Протоколы Центрального комитета РСДРП (б): Август 1917—февраль 1918. М., 1958. С. 221.
67
Памяти Л. Б. Красина. С. 36.
68
Ленин В. И. А. А. Иоффе // Полн. собр. соч. Т. 50. С. 88.
69
Чичерин Г. В. Статьи и речи по вопросам международной политики, М., 1961, С. 228.
70
Krassin Lubov. Leonid Krassin: his life and work. London, 1929. P. 84–85; Rosenfeld G. Sowietrussland und Deutschland. Berlin, 1960. S. 105.
71
Ганецкий Я. С. О Ленине. М., 1973. С. 33, 35.
72
См.: Шишкин В. А. Указ. соч. С. 53.
73
Глазков Г., Смирнов М. Менжинский. М., 1969. С. 192, 344–345.
74
Там же. С. 199.
75
Глазков T., Смирнов М. Указ. соч. С. 199–200.
76
Сонкин М. Е. Указ. соч. С. 83–87; Блинов С. И. Внешняя политика Советской России в первый год пролетарской диктатуры. М., 1973. С. 182.
77
Чичерин Г. В. Указ. соч. С. 115.
78
История внешней политики СССР: 1917–1945 гг. М., 1976. Т. 1. С. 90.
79
Там же. С. 91; Глазков Т., Смирнов М. Указ. соч. С. 213–214; Зарницкий С., Сергеев А. Чичерин. М., 1975. С. 127.
80
Шестой Всероссийский Чрезвычайный съезд Советов Раб., Кр., Каз. и Красноарм. Деп.: Стенограф, отчет. Москва, 6–9 ноября 1918 г. М., 1919. С. 67.
81
Майский И. М. Воспоминания советского посла: Книга первая. М., 1964. С. 250.
82
Набоков К. Д. Испытания дипломата. Стокгольм, 1921. С. 173.
83
Майский И. М. Указ. соч. С. 257.
84
Горохов И., Замятин Л., Земсков И. Г. В. Чичерин — дипломат ленинской школы. М., 1973. С. 72.
85
Соловьев О. Ф. Из истории борьбы Советского правительства за мирное сосуществование с Англией // Вопр. истории. 1965. № 2. С. 55.
86
Чичерин Г. В. Статьи в речи по вопросам международной политики. М., 1961. С. 188.
87
Майский И. М. Указ. соч. С. 260–261.
88
ДВП. Т. I. С. 462–463, 469–470, 724–726.
89
Горохов О., Замятин Л, Земсков О. Указ. соч. С. 59–65.
90
Известия. 1986. 17 июля.
91
Ullman R. Н. Intervention and the war: Anglo-Soviet relations 1917–1921. Princeton, 1961. Vol. 1. P. 232–234.
92
ДВП. T. I. C. 396.
93
Известия. 1918. 30 июля.
94
Чичерин Г. В. Указ. соч. С. 260.
95
Внешняя торговля СССР за 1918–1940 гг.; Статистический обзор. М., 1960. С. 21.
96
Владимир Ильич Ленин; Биографическая хроника. М., 1974. Т. 5. С. 246.
97
Ганелин Р. Ш. Советско-американские отношения в конце1917—начале 1918 г. Л., 1975. С. 149.
98
Там же. С. 150–151, 158, 185.
99
Foreign relations… 1918. Russia, Vol, I, P. 499,
100
Ibid.; Гвишиани Л. А. Советская Россия и США: 1917–1920. М., 1970. С. 61–64.
101
Ленинский сборник XXXVII. С. 254.
102
Foreign relations… 1918. Russia. Vol. I. P. 523.
103
Владимир Ильич Ленин: Биографическая хроника. Т. 5. С. 445.
104
ДВП. Т. I. С. 286–294.
105
Ленин В. И. Раймонду Робинсу // Полн. собр. соч. Т. 50. С. 74–75.
106
Ганелин Р. Ш. Указ. соч. С. 199–201.
107
Майский И. М. Указ. соч. С. 261.
108
Известия. 1918. 16 августа.
109
Об этом см.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада в 1917–1923 гг.: Очерки истории становления экономических отношений. Л., 1969. С. 73–74.
110
Блинов С. И. Внешняя политика Советской России: Первый год пролетарской диктатуры. М., 1973. С. 67.
111
Нияшев Н. Ф. Воровский. М., 1959. С. 182, 190.
112
Воровский В. В. Статьи и материалы по вопросам внешней политики. М., 1959. С. 182–183.
113
Ганецкий Я. С. О Ленине. М., 1973. С. 32; Нияшев Н. Ф. Указ. соч. С. 206.
114
Блинов С. И. Указ. соч. С. 203.
115
Известия. 1918. 15 июня.
116
См.: Шишкин В. А. Указ. соч. С. 82–83.
117
Красин Л. Б. Вопросы внешней торговли. М.; Л., 1928. С. 252–253.
118
Известия. 1918. 30 июня.
119
См.: Шишкин В. А. Указ. соч. С. 86–87.
120
ДВП. Т. I. С. 704–705.
121
Шишкин В. А. Указ. соч. С. 84; Внешняя торговля СССР за 1918–1940 гг.: Статистический обзор. С. 28.
122
См.: Воровский В. В. В мире мерзости и запустения // Соч. М., 1933. Т. 3. С. 393–419.
123
Нияшев Н. Ф. Указ. соч. С. 226–230.
124
Ганецкий Я. С. В. В. Воровский: Биографический очерк…М.; Л., 1925. С. 57.
125
См.: Шишкин В. Л. Указ. соч. С. 84–85.
126
Известия. 1918. 16 апреля. 25 июля.
127
ДВП. Т. I. С. 493–494.
128
Вестник НКТиП. 1918. № 5–6. С. 39–42; № 7–8. С. 34; ЦГАОРЛ, ф. 9398, on. 1, д. 633, л. 43–44.
129
Известия. 1918. 15 августа.
130
ДВП. Т. I. С. 432–433.
131
Там же. С. 443.
132
Составлено на основе данных: Внешняя торговля и народное хозяйство. М., 1923. С. 39; Внешняя торговля СССР за 1918–1940 гг.: Статистический обзор. С. 14.
133
Красин Л. Б. Указ. соч. С. 33.
134
Чичерин Г. В. Статьи и речи по вопросам международной политики. М., 1961. С. 118.
135
Documents Reums: La guerre entre les Allies et la Russie 1918–1920 / Ed. E. Moulis and E. Bergounier. Paris 1937. P. 160–161.
136
Fischer L. The Soviets in world affairs: A history of the relations between the Soviet Union and the rest of the world. 1917–1930. Princeton, 1951. Vol. 1. P. 152; Отчет НКИД Седьмому съезду Советов (ноябрь 1918—декабрь 1919 гг.). М… 1919. С. 4.
137
См., напр.: Волков Ф. Д. Крах английской политики интервенции и дипломатической изоляции Советского государства (1917–1924). М., 1954. С. 138.
138
Ленин В. И. Речь на объединенном заседании ВЦИК… // Полн. собр. соч. Т. 37. С. 3.
139
Иоффе Я. Организация интервенции и блокады Советской республики 1918–1920: Очерк. М.; Л., 1930. С. 85–86.
140
Ленин В. И. Речь о международном положении 8 ноября // Полн. собр. соч. Т. 37. С. 163.
141
Foreign relations… 1918. Russia. Vol. I. P. 726–727.
142
Ibid. P. 728.
143
Ibid.
144
Ibid. P. 730.
145
Известия. 1924. 22 января.
146
Цит. по: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада в 1917–1923 гг.: Очерки истории становления экономических отношений. Л., 1969. С. 107–108.
147
Там же. С. 108; Отчет НКИД VII съезду Советов. М., 1919. С. 14.
148
Foreign relations… 1918. Russia. Р. 730–731.
149
Шишкин В. А. В борьбе с блокадой: О становлении советской внешней торговли. М., 1979. С. 40.
150
Цит. по: Нияшев Я. Ф. Воровский. М., 1959. С. 232–233.
151
Чичерин Г. В. Указ. соч. С. 260–261.
152
Международная политика новейшего времени в договорах, нотах и декларациях. М.; Л., 1926. Часть II. С. 197.
153
Бахов А. С. На заре советской дипломатии. М., 1966. С. 50.
154
Блинов С. И. Внешняя политика Советской России: Первый год пролетарской диктатуры. М., 1973. С. 200; Чичерин Г. В. Указ. соч. С. 118.
155
Майский И. М. Внешняя политика РСФСР. М., 1922. С. 56.
156
Цит. по: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 109.
157
Bradley L F. N. Civil war in Russia 1917–1920 / В. T. Ba-terford Ltd. London; Sydney, 1975. P. 144.
158
Bennet G. Cowan’s war: The story of British naval operations in the Baltic. 1918–1920. London, 1964. P. 29, 31.
159
Цит. по: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 109.
160
Bennet G. Op. cit. Р. 32.
161
Bradley J. F. N. Op. cit. P. 145.
162
Bennet G. Op. cit, P. 227.
163
См.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 110.
164
Bradley J. F. N. Op. cit. Р. 145.
165
Ibid. P. 150–151; Donald W. M. A history of Russian and Soviet Sea power. London, 1974. P. 338.
166
О событиях под Петроградом в 1919 году / Записки Н. Н. Иванова, бывшего члена северо-западного правительства // Архив гражданской войны. Берлин, 1922. Вып. 1. С. 39.
167
Ленин В. И. Речь об обмане народа лозунгами свободы и равенства 19 мая // Полн. собр. соч. Т. 38. С. 335.
168
Papers relating to the foreign relations of the United States: The Paris Peace Conference. 1919. Washington, 1943 (далее: Foreign relations… The Paris Peace Conference). Vol. IV. P. 535.
169
Ibid. Vol. V. P. 522.
170
К десятилетию интервенции: Сборник статей. М.; Л., 1929. С. 133–134, 136.
171
Там же. С. 134.
172
Там же. С. 105.
173
См.: Мелькумов Л. Материалы революционного движения в Туркестане. Ташкент, 1924. С. 167; Денстервиль Г. Поход на Кавказ и Персию. Тифлис, 1925. С. 123; Кто должник? М., 1926. С. 396–398; К десятилетию интервенции. С. 164–200.
174
Подробно см.: Попов М. В. Миссия Е. А. Бабушкина в Иране. М., 1974. С. 30–99.
175
ДВП. Т. I. С. 705; Т. II. М., 1958. С. 734–735; ЦГАОРЛ, ф. 9398, on. 1, д. 633, л. 41.
176
ЦГАОРЛ, ф. 9398, он. 1, д. 337, л. 250.
177
ЦГАВМФ, ф. Р-342, on. 1, д. 641, л. 4–5.
178
См.: Шишкин В. А, В борьбе с блокадой. С. 43.
179
Там же.
180
ЦГАОРЛ, ф. 9398, on. 1, д. 635, л. 57–58.
181
Там же, л. 65, 69–91; ЦГАНХ, ф. 6956, оп. 3, д. 79. Подробнее о рейсе «Федерации» см.: Сонкин М. Е. Окно во внешний мир: Экономические связи Советского государства в 1917–1921 гг. М., 1964. С. 88–98.
182
ЦГАОРЛ, ф. 9398, on. 1, д. 635, л. 69.
183
Подробнее см.: Сонкин М. Е. Указ. соч. С. 88–98.
184
См.: Шишкин В. А. В борьбе с блокадой, С. 44.
185
Там же.
186
ДВП. Т. II. С. 56–57.
187
Экономическая жизнь. 1920. 5 августа.
188
Отчет Народного Комиссариата по иностранным делам Седьмому съезду Советов (ноябрь 1918—декабрь 1919). М., 1919. С. 3.
189
Ленинский сборник XXXV. С. 35.
190
Отчет НКИД Седьмому съезду Советов. С. 3.
191
См.: ДВП. М., 1957. Т. I. С. 630.
192
Там же. С. 729–730.
193
Отчет Буклера см.: Foreign relations… The Paris Peace Conference. Vol. III. P. 643–646, 662.
194
Ibid. P. 643–644.
195
Цит. по: Шишкин В. А. В. И. Ленин и внешнеэкономическая политика Советского государства (1917–1923 гг.). Л., 1977. С. 156.
196
Foreign relations… The Paris Peace Conference. Vol. III. P. 649; Штейн Б. E. «Русский вопрос» на Парижской мирной конференции. М., 1949. С. 120, 122.
197
ДВП. М., 1958. Т. И. С. 58.
198
Bullitt W. С. The Bullitt mission to Russia: Testimony before the Committee on Foreign relations of the United States Senate. New York, 1919. P. 33–37.
199
Там же. С. 91–95.
200
Ibid.
201
Thompson J. N. Russia, Bolsheviks and the Versailles Peace. Princeton, 1967. P. 162.
202
Владимир Ильич Ленин: Биографическая хроника. М., 1975. Т. 6. С. 589.
203
Там же. С. 594; подробнее см.: Гвишиани Л. А. Советская Россия и США: (1917–1920). М., 1970. С. 214–220; Аникеев В. В. Деятельность ЦК РКП (б) в 1918–1919 годах (хроника событий). М., 1976. С. 251; Шишкин В. А. В. И. Ленин и внешнеэкономическая политика Советского государства. С. 160.
204
Восьмая конференция РКП (б), декабрь 1919 года: Протоколы. М., 1961. С. 210–211.
205
Bullitt W. С. Op. cit. Р. 38–39.
206
ДВП. Т. II. С. 93.
207
См.; Bullitt W. С. Op. cit. Р. 55.
208
Подробно см.: Штейн Б. Е. Указ. соч. С. 70—139, 140–164; Гвишиани Л. А. Указ. соч. С. 195–236; Шишкин В. А. B. И. Ленин и внешнеэкономическая политика Советского государства. С. 155–165.
209
См.: ДВП. Т. II. С. 159–160.
210
Ленинский сборник XXXVII. С. 148.
211
Ленин В. И. Г. В. Чичерину и М. М. Литвинову // Полн. собр. соч. Т. 50. С. 304–306.
212
См.: ДВП. Т. II. С. 154–159.
213
См.: Известия. 1919. 22, 23 мая.
214
См.: Штейн Б. Е. Указ. соч. С. 165–180.
215
Экономическая жизнь. 1919. 9 августа.
216
Ленин В. И. Ответ на вопросы корреспондента американской газеты «The Chicago daily news» // Полн. собр. соч. Т. 39. С. 209.
217
См.: Рейхберг Г. Е., Шапик Б. С. «Дело» Мартенса. М., 1966. С. 4.
218
Новое время. 1970. № 17. С. 30; Корсунский Н. А. Дело жизни Мартенсов. Л., 1978. С. 23.
219
ДВП. Т. II. С. 105; Чичерин Г. В. Статьи и речи по вопросам международной политики. М., 1961. С. 175.
220
Рейхберг Г. Е., Шапик Б. С. Указ. соч. С. 7.
221
Гвишианц Л. А. Указ. соч. С. 239.
222
Foreign relations… 1919. Russia. Р. 141–143 (Б. Бахметьев — посол бывшего Временного правительства России в США).
223
Ibid. Р. 144–145, 158–159, 161–162; Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада в 1917–1923 гг.: Очерки истории становления экономических отношений. Л., 1969, C. 132–133.
224
Рейхберг Г. Е., Шапик Б. С. Указ. соч. С. 10–11, 17: ДВП. Т. II. С. 742–743.
225
См.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 134–135.
226
Цит. по: Рейхберг Г. Е., Шапик Б. С. Указ. соч. С. 9.
227
ДВП. Т. II. С. 742–743.
228
Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 135.
229
Там же. С. 135–136.
230
ЦГАНХ, ф. 3429, оп. 60, д. 682, л. 5.
231
Еженедельник Совета н. х. и экономических комиссариатов Северной области 1919. № 3. С. 3.
232
ЦГАНХ, ф. 3984, on. 1, д. 370, л. 43; Известия. 1919. 25 апреля.
233
Еженедельник СНХ и экономических комиссариатов Северной области. 1919. № 42. С. 2; Экономическая жизнь. 1919. 22, 23 марта.
234
Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 118.
235
Вестник НКТиП. 1919. № 9—10. С. 39; Экономическая жизнь. 1919. 13 мая.
236
Подробнее см.: Сонкин М. Е. Окно во внешний мир: Экономические связи Советского государства в 1917–1921 гг. М., 1964. С. 107–109.
237
Подробнее см.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 119.
238
ЦГАОРЛ, ф. 1413, оп. 9, д. 5, л. 18, 20–23.
239
Известия. 1919. 11 сентября; Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 119.
240
См.: Rosenfeld G. Sowietrussland und Deutschland: 1917–1922. Berlin, 1960. S. 236–242.
241
Норден А. Между Берлином и Москвой. М., 1960. С. 288–289.
242
См.: Шишкин В. А. Советское государство и страны За-пада… С. 125–128.
243
См.: Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М., 1964. Т. 2. С. 36–37, 38, 42, 59–60 и др.
244
См.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 120.
245
Владимир Ильич Ленин: Биографическая хроника. Т. 6. С. 488.
246
Экономическая жизнь. 1919. 16 марта.
247
Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 2. С. 308, 358–359.
248
См.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 120–121.
249
ДВП. Т. П. С, 29–30, 732; Экономическая жизнь. 1918. 5, 31 декабря.
250
Экономическая жизнь. 1919, 23 февраля.
251
ДВП. Т. II. С. 622–624.
252
Там же.
253
Внешняя торговля СССР за период 1918–1927 гг.; Статистический обзор. М.; Л., 1931, С. 20–21.
254
ДВП. Т, II, С, 147.
255
Экономическая жизнь. 1919. 19 июня, 23 июля.
256
Foreign relations… 1919. Russia. Washington, 1937. P. 157.
257
Documents on British Foreign Policy 1919–1939. First Series (далее: DBFP). London, 1947. Vol. I. P. 89. Подробнее о постановке этого вопроса в Совете четырех см.: Штейн Б. Е. «Русский вопрос» на Парижской мирной конференции. М… 1949. С. 362–364.
258
DBFP. Vol. I. Р. 98—100.
259
Ibid. Р. 89.
260
Ibid. Р. 90.
261
Ibid. Р. 90–91.
262
Ibid. Р. 91–92.
263
Ibid. Р. 188.
264
Ibid. Р. 188–189, 194.
265
Ibid. Р. 202–203.
266
Foreign relations… 1919. Russia. Р. 155–156; DBFP-Vol. I. P. 386–387. Государственный секретарь Лансинг к этому добавил, что правительство США не разрешит торговым судам Америки отправиться в балтийские порты РСФСР и что эти меры будут преследовать те же цели, что и блокада (Foreign relations… 1919. Russia. Р. 157).
267
DBFP. Vol. 1. P. 188.
268
ДВП. M., 1958. T. II. С. 104–105; Foreign relations… 1919. Russia. P. 141–143.
269
Foreign relations… 1919. Russia. P. 144.
270
Ibid.
271
Ibid. P. 144–145.
272
Ibid. P. 158–159, 161–162.
273
ДВП. T. II. C. 234.
274
Рейхберг Г. E., Шапик Б. С. «Дело» Мартенса. M., 1966. С. 38.
275
Дипкурьеры: Очерки о первых советских дипломатических курьерах. М., 1970. С. 64–65.
276
Там же. С. 61.
277
ДВП. Т. II. С. 194–197; Рейхберг Г. Е., Шапик Б. С. Указ. соч. С. 42–43.
278
Рейхберг Г. E., Шапик Б. С. Указ. соч. С. 66.
279
ДВП. М., 1959. Т. HI. С. 493–494.
280
См.: Попова Е. И. Политика США на Дальнем Востоке 1918–1922. М., 1967. С. 17–18, 206.
281
ДВП. Т. П. С. 176.
282
Цит. по: Труш М. И. Мы оптимисты: О встречах В. И. Ленина с зарубежными политическими деятелями, дипломатами, журналистами и представителями деловых кругов. М., 1985. С. 169.
283
См.: К десятилетию интервенции. М.; Л., 1929. С. 110–111.
284
Там же. С. 109.
285
Foreign relations.. 1919. Russia. R. 437–438, 442–443.
286
Ibid. P. 495, 501–502.
287
Ibid. P. 782–783. Опасность этого прецедента заключалась, по мнению американского правительства, в возможном применении Великобританией такой же тактики в отношении торговых судов США, конкурировавших с Англией в ряде районов мира. См.: Штейн Б. Е. Внешняя торговая политика СССР. М., 1925. С. 377–378.
288
Foreign relations… 1919. Russia. Р. 782–783.
289
Ibid. Р. 825–826.
290
Международная политика новейшего времени в договорах, нотах и декларациях. М., 1926. Ч. II. С. 397–398.
291
ДВП. Т. II. С. 264.
292
См. Известия. 1919. 28 ноября.
293
Подробнее см.: Rosenfeld G. Sovietrussland und Deutschland: 1917–1922. Berlin, 1960. S. 234–246.
294
Vorwarts. 1919. 13 X.
295
Ibid.
296
ДВП. T. II. C. 265.
297
Deutsche allgemeine Zeitung. 1919. 31 X: Times. 1919. 31 X
298
Cm.: Rosenfeld G. Op. cit. S. 243–246, 253–254; Kochan L. The struggle for Germany 1914–1945. Edinburgh, 1963. P. 16.
299
Cм.: Klein F. Die diplomatischen Beziehungen Deutschlands zur Sowjetunion: 1917–1932. Berlin, 1953. S. 75–76.
300
Подробнее см.: Штейн Б. Е. Указ. соч. С. 383–394.
301
Известия. 1919. 24 октября.
302
Подробнее см.: Сонкин М, Е. Окно во внешний мир: Экономические связи Советского государства в 1917–1921 гг. М., 1964. С. 107–109.
303
Подробнее см.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада в 1917–1923 гг.: Очерки истории становления экономических отношений. Л., 1969. С. 122; ЦГАВМФ, ф. Р-1, он. 3, д. 773, л. 289–289 об.
304
См.: Mitchell D. W. A history of Russian and Soviet Sea power. London, 1974. P. 339; Черчилль У. Мировой кризис. М., 1932. С. 278.
305
Bennet G. Cowan’s war: The story of British naval operations in the Baltic. 1918–1920. London, 1964. P. 159, 210.
306
Carrol E. M. Soviet communism and Western opinion 1919–1921. Chapel Hill, 1965. P. 21.
307
Архив русской революции. Берлин, 1921. Т. 1. С. 305.
308
См.: Образование Северо-Западного правительства: Объяснения членов Политсовещания при Главнокомандующем Северо-Западного фронта. Гельсингфорс, 1919. С. 32.
309
К десятилетию интервенции: Сборник статей. М.; Л., 1929. С. 98.
310
Ленин В. И. Речь об обмане народа лозунгами свободы и равенства 19 мая // Полн. собр. соч. Т. 38. С. 335.
311
См.: Боевое содружество советских республик: 1919–1922 г. М., 1982. С. 30.
312
Интервенты в Крыму // К десятилетию интервенции: Сборник статей. М.; Л., 1929. С. 151.
313
Известия. 1919. 12 августа; ЦГАВМФ, ф. Р-342, он. 1, д. 267, л. 33 об.
314
К десятилетию интервенции. С. 151.
315
См.: Гвишиани Л. А. Советская Россия и США (1917–1920). М., 1970. С. 241.
316
Там же, С. 282.
317
Цит. по: Шишкин В. А. В борьбе с блокадой. М., 1979, С. 42.
318
ДВП. Т. II. С. 624.
319
Там же. С. 623–624.
320
Штейн Б. Е. Указ. соч. С. 3.
321
ЦГАНХ, ф. 413, on. 1, д. 28, л. 121; Сонкин М. Указ. соч. С. 118–119.
322
Сонкин М. Е. Указ. соч. С. 118–119; Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 141.
323
ДВП. Т. II. С. 315–316.
324
См.: Годовой отчет НКИД к VIII съезду Советов (1919–1920). М., 1921. С. 17; Шишкин В А. В борьбе с блокадой. С. 53–54.
325
См: Внешняя торговля Союза Советских Социалистических Республик за период 1918–1927/28 гг.: Статистический обзор. Л.; М., 1931. С. IX, XVII, 20–21, 34–35.
326
Ленин В. И. 1) Речь перед слушателями Свердловского университета, отправляющимися на фронт, 24 октября 1919 г. // Полн. собр. соч. Т. 39. С. 240; 2) Два года Советской власти // Там же. С. 290; 3) Речь на соединенном заседании ВЦИК, Московского Совета Р. и Кр. д., ВЦСПС и фабрично-заводских Комитетов, посвященном двухлетней годовщине Октябрьской революции, 7 ноября 1919 г. // Там же. С. 293.
327
Ленин В. И. Речь на I Всероссийском совещании по партийной работе в деревне 18 ноября 1919 г. // Полн. собр, соч. Т. 39. С. 311.
328
Ленин В. И. Доклад на II Всероссийском съезде коммунистических организаций народов Востока 22 ноября 1919 г. // Полн. собр. соч. Т. 39. С. 325.
329
Ленин В. И. 1) Речь при открытии конференции 2 декабря // Полн. собр. соч. Т. 39. С. 341; 2) Доклад ВЦИК и Совнаркома 5 декабря // Там же. С. 388.
330
Ленин В. И. Речь на I Всероссийском совещании по партийной работе в деревне 18 ноября 1919 г. / Полн. собр, соч. Т. 39. С. 311.
331
Ленин В И. Политический доклад Центрального Комитета 2 декабря // Полн. собр. соч. Т. 39. С. 350.
332
См.: Штейн Б. Е, «Русский вопрос» на Парижской мирной конференции (1919–1920 гг.). М., 1949. С. 383, 398–400.
333
Foreign relations… 1920. Russia. Washington, 1936. Vol. III. P. 436–444; Попова E. И. Политика США на Дальнем Востоке (1918–1922). М., 1977. С. 19; Штейн Б. Е. «Русский вопрос» в 1920–1921 гг. М., 1958. С. 121–122.
334
К десятилетию интервенции: Сборник статей. М.; Л., 1925. С. 111.
335
Ленин В. И. Политический доклад Центрального Комитета 2 декабря // Полн. собр. соч. Т. 39. С. 346. 348; Доклад ВЦИК и Совнаркома 5 декабря // Там же. С. 388, 390–393.
336
L’Humanite. 1919. 7 XI; Коммунистический интернационал в документах 1919–1933. М., 1933. С. 87.
337
Ленин В. И. Речь на беспартийной конференции Благуше-Лефортовского района 9 февраля 1920 г. // Полн. собр. соч. Т. 40. С. 126.
338
Avanti. 1919. 8 X.
339
См.: Итальянская коммунистическая партия: Краткий исторический очерк. М., 1951. С. 15.
340
Foner Ph. The Bolshevik Revolution: Its impact on American radicals, liberals and labor. A documentary Study. New York, 1967. P. 33–34.
341
См.: Волков Ф. Д. Крах английской политики интервенции и дипломатической изоляции Советского государства (1917–1924 гг.). М., 1954. С. 106–107; ДВП. Т. II. С. 298, 308; Штейн Б. Е. «Русский вопрос» на Парижской мирной конференции. С. 383–384.
342
Известия. 1919. 30 ноября.
343
Там же. 20 декабря.
344
Ленин В. И. 1) Политический доклад Центрального Комитета 2 декабря // Полн. собр. соч. Т. 39. С. 350; 2) Доклад ВЦИК и Совнаркома 5 декабря // Там же. С. 398–400.
345
См.: ДВП. Т. II. С. 319, 747.
346
См.: Барбюс А. Свет из бездны: К чему стремится группа «Клартэ». Харьков, 1923. С. 36; Бейнс Д. М. Экономические последствия версальского мирного договора. М., 1922. С. 135; Кайо Ж. Куда идет Франция? Куда идет Европа? М.; Пг., 1923. С. 169.
347
ДВП. Т. II. С. 242–243.
348
Чичерин Г. В. Статьи и речи по вопросам международной политики. С. 136.
349
ДВП. Т. II. С. 244–245.
350
DBFP. Vol. III. Р. 543.
351
Ibid. Р. 543–545.
352
ДВП. Т. II. С. 243–244.
353
DBFP. Vol. III. Р. 553–554.
354
Ibid. Р. 554.
355
Ibid. Р. 569–570.
356
О советско-эстонских переговорах см.: Ознобишин Д. В. От Бреста до Юрьева. М., 1966.
357
Подробнее см.; Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада в 1917–1923 гг.: Очерки истории становления экономических отношений. Л., 1969. С. 126–128; Hilger G., Meyer A. The Incompatible Allies. New York, 1953. P. 25; Rosenfeld G. Sowietrussland und Deutschland 1917–1922. Berlin, 1960. S. 234–246, 265; Freund. Unholy Alliance. London, 1957, P. 51.
358
Цит. по: Шишкин В. А. Указ. соч. С. 127.
359
Там же. С. 127–128.
360
Ленин В. И. Записка Г. В. Чичерину и решение Политбюро ЦК РКП (б) по вопросу о взаимоотношениях со странами Антанты // Полн. собр. соч. Т. 54. С. 418, 706.
361
Ленинский сборник XXXIV. С. 239–240, 241.
362
Fischer L. The Soviets in world affairs: A history of the relations between the Soviet Union and the rest of the world. 1917–1929. Princeton, 1951. Vol. 1. P. 250.
363
DBFP. Vol. III. P. 643–644.
364
Ibid. P, 663–664.
365
Ibid. P. 670–671.
366
Foreign relations… 1919. Russia. P. 127–128.
367
DBFP. Vol. III. P. 738–740.
368
Ibid. P. 740.
369
Весьма характерно, что примерно в эти же дни он решительно отклонил меморандум одного из чиновников Форин оффиса, предлагавшего в интересах Великобритании отказаться от политики блокады и начать торговлю с РСФСР (ibid., р. 735–738).
370
См.: ДВП. Т. II. С. 320.
371
DBFP. Vol. III. Р. 757–758.
372
Годовой отчет НКИД к VIII съезду Советов (1919–1920). М., 1921. С. 16.
373
Текст меморандума см.: DBFP. Vol. II. P. 867–870.
374
Ibid. P. 867.
375
Ibid.
376
Накануне, 13 января 1920 г., они имели продолжительную беседу с Уайзом (см.: Известия. 1920. 28 февраля).
377
DBFP. Vol. II. P. 872.
378
Ibid.
379
Ibid. Р. 874–875.
380
Ibid. Р. 898–899.
381
Ibid. Р. 893–896, 911–912.
382
ДВП. Т. II. С. 748; Международная политика новейшего времени в договорах, нотах и декларациях. М., 1929. Ч. III. Вып. IL С. 1.
383
DBFP. Vol. II. Р. 928, 944–945.
384
Ленин В. И. О внутренней и внешней политике республики // Полн. собр. соч. Т. 44. С. 304–305.
385
См.: Times. 1920. 10 III.
386
Daily chronicle. 1920. 19 I.
387
The parliamentary debates: House of Commons. 1920, 5-th series. Vol. 125. P. 43–45.
388
Ленин В. И. Доклад Центрального Комитета 29 марта // Полн. собр. соч. Т. 40. С. 245.
389
Ленин В. И. 1) Доклад о работе ВЦИК и Совнаркома на первой сессии ВЦИК VII созыва 2 февраля 1920 г. // Полн. собр. соч. Т. 40. С. 88–89; 2) Ответ на вопросы корреспондента английской газеты «Daily express» // Там же. С. 148.
390
Годовой отчет НКИД к VIII съезду Советов. М., 1921. С. 16.
391
См.: Ленин В. И. Беседа с корреспондентом американской газеты «The world» Линкольном Эйром // Полн. собр. соч. Т. 40. С. 150, 152.
392
Экономическая жизнь. 1920. 21 января; Правда. 1920. 22 января.
393
Подробнее см.: Штейн Б. Е. «Русский вопрос» в 1920–1921 гг. М., 1958. С. 5–8.
394
Foreign relations… 1920. Washington, 1936. Vol.III. P.717. Подробнее см.: Шишкин В. A. Советское государство и страны Запада в 1917–1923 гг.: Очерки истории становления экономических отношений. Л., 1969. С. 197–199.
395
ДВП. М., 1959. Т. III. С. 20.
396
См.: DBFP. London, 1962. Vol. XII. Р. 686, 702.
397
Ibid. Р. 721.
398
Ibid. Р. 791.
399
Ibid. London, 1958. Vol. VIII. Р. 730, 731, 738, 741–743. 745–748, 753–755.
400
См.: Волков Ф. Д. Тайны Уайтхолла и Даунинг-стрит, М., 1980. С. 120.
401
Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 183.
402
Подробнее см.: Волков Ф. Д, Крах английской политики интервенции и дипломатической изоляции Советского государства (1917–1924 гг.). М., 1954. С. 164; Coates W. Р., Coates Z. К. A history of Anglo-Soviet relations. London, 1944. Vol. 1. P. 36, 42.
403
Ленин В. И. 1) Доклад о работе ВЦИК и Совнаркома на первой сессии ВЦИК VII созыва 2 февраля 1920 г. // Полн. собр. соч. Т. 40. С. 109; 2) Речь на III Всероссийском совещании заведующих внешкольными подотделами губернских отделов народного образования 25 февраля 1920 г. // Там же. С. 161; 3) Доклад на I Всероссийском, съезде трудовых казаков 1 марта 1920 г. // Там же. С. 178.
404
Подробнее см.: Шишкин В. А, В борьбе с блокадой: О становлении советской внешней торговли. М., 1979. С. 61. О роли В. И. Ленина в организации деятельности экономической делегации РСФСР в Эстонии во главе с И. Э. Гуковским, приступившей к торговым операциям в феврале 1920 г., см.: Ленинский сборник XXXVII. С. 193; Труш М. И. Внешнеполитическая деятельность В. И. Ленина: 1917–1920. М., 1963. С. 223, 226, 229, 232, 235, 236, 241, 246.
405
Цит. по: Шишкин В. А. В борьбе с блокадой. С. 61.
406
Чичерин Г. В. Статьи и речи по вопросам международной политики. М., 1961. С. 135.
407
Каневский Е. М., Марголин Л. Г. У истоков советской торговли. М., 1975. С. 93.
408
Швиттау Г. Г. Русская кооперация на международном рынке. Берлин, 1920. С. 5, 128, 156, 191, 228–229.
409
Fischer L. The Soviets in world affairs: A history of the relations between the Soviet Union and the rest of the world. 1917–1929. Princeton, 1951. Vol. 1. P. 251.
410
ДВП. T. II. C. 391–392; Известия. 1920. 28 февраля.
411
Ленинский сборник XXXIV. С. 283–284; Карпова Р. Ф. Л. Б. Красин — советский дипломат. М., 1962. С. 54; Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 159.
412
Зарницкий С. В., Трофимова Л. И. Советской страны дипломат. М., 1968. С. 70–71.
413
Цит. по: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 160.
414
Карпова Р. Ф. Указ. соч. С. 55–56.
415
DBFP. Vol. XII. Р. 702–710.
416
ДВП. Т. II. С. 474–475.
417
DBFP. Vol. VIII. Р. 216.
418
ДВП. Т. II. С. 534.
419
Там же, С. 528–530.
420
Там же. С. 516–528.
421
Красин Л. Б. Внешторг и внешняя экономическая политика Советского правительства. М., 1921. С. 8; Карпова Р. Ф. Указ. соч. С. 60–62.
422
ДВП. Т. II. С. 762–763.
423
Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С 215.
424
DBPF. Vol. XI. Р. 224, 261.
425
Bennet G. Cowan’s war: The story of British naval operations in the Baltic. 1918–1920. London, 1964. P. 221.
426
DBFP. Vol. XI. P. 308–309.
427
Manchester guardian. 1920. 10 VI.
428
См.: ДВП. T. III. C. 81, 94, 239.
429
Известия. 1920. 11 августа, 5 сентября.
430
DBFP. Vol. I. P. 444, 447–448.
431
Foreign relations… 1920. Vol. III. P. 656.
432
Ibid. P. 656, 658.
433
DBFP. Vol. XI. P. 444, 447–448, 463.
434
См.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 156.
435
Bennet G. Op. cit. Р. 222.
436
Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 405–406.
437
Подробнее см.: Сонкин М. Е. Окно во внешний мир: Экономические связи Советского государства в 1917–1921 гг. М., 1964. С. 191–192.
438
ЦГАОРЛ, ф. 9398, on. 1, л. 650, л. 18 об.
439
DBFP. Vol. XII. Р. 702.
440
См.: Боевое содружество советских республик 1919–1922 гг. М., 1982. С. 30.
441
Там же. Аналогичные данные содержатся в телеграмме С. М. Кирова, тогда полномочного представителя РСФСР в Грузии, отправленной в июне 1920 г. на имя В. И. Ленина и Г. В. Чичерина. См.: Киров С. М. Статьи, речи, документы. М., 1936. Т. 1. С. 225.
442
New York times. 1920. 15 XL
443
ДВП. T. III. С. 504.
444
Там же.
445
К десятилетию интервенции. М.; Л., 1929. С. 151–152.
446
Известия. 1920. 21 декабря.
447
Parliamentary debats: House of Commons. 1920. Vol. 134L P. 187L
448
Ibid. P. 844; Vol. 135. P. 658.
449
К десятилетию интервенции. С. 152.
450
Каневский Е. M., Марголин Л. Г. У истоков советской торговли. С. 104–105.
451
К десятилетию интервенции. С. 152.
452
Там же. С. 162.
453
См.: ДВП. Т. VI. С. 582–591; Т. VII. С. 214, 636; Т. VIII. С. 332–334, 338, 790; Т. IX. С. 577–578, 789; Т. XL С. 266–268, 718–719.
454
Контрольные цифры развития народного хозяйства СССР на 1927/28 г. М., 1929. С. 176; Внешняя торговля Союза ССР за X лет: Сборник материалов. М., 1928. С. 292.
455
Подробнее см.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада в 1917–1923 гг.: Очерки истории становления экономических отношений. Л., 1969. С. 139–141.
456
Там же. С. 141.
457
См.: Отчет Одесской районной конторы Наркомвнешторга 1920 V—1922. Одесса, 1922. С. 43–44.
458
Декреты Советской власти. М., 1974. Т. VII. С. 508–512.
459
КПСС в резолюциях… М., 1970. Т. 2. С. 152.
460
Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского правительства. 1920. № 3. Ст. 235.
461
Шишкин В. А. В. И. Ленин и внешнеэкономическая политика Советского государства (1917–1923). Л., 1977. С. 232–283.
462
Отчет о деятельности Народного Комиссариата внешней торговли (с 15 мая по 15 ноября 1920 г.). М., 1920. С, 42; Внешняя торговля РСФСР (с декабря 1920 г. по декабрь 1921 г.): Отчет IX Всероссийскому съезду Советов. М., 1921. С. 91–92.
463
Ляхов А. Внешняя торговля по действующему праву Советской России. М., 1923. С. 99; Экономическая жизнь. 1920, 31 июля.
464
См.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 141; ЦГАНХ, ф. 413, оп. 4, д. 77, л. 11.
465
Внешняя торговля СССР за 1918–1940 гг.: Статистический обзор. М., 1960. С. 14–18.
466
Экономические отношения СССР с зарубежными странами: 1917–1967. Справочник. М., 1967. С. 11–15.
467
Деятельность русской железнодорожной миссии за границей. Берлин, 1921. С. 3—35; Обзор состояния и работы транспорта в 1921 г. М., 1921. С. 32.
468
Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 220.
469
Внешняя торговля СССР за 1918–1940 гг. С. 14.
470
Красин Л. В. Вопросы внешней торговли. М.; Л., 1928, С. 253.
471
Подробнее о политических расчетах и линии действий правительств Англии, Франции и США в этом районе см.: Штейн В. Е. «Русский вопрос», в 1920–1921 гг. М., 1958. С. 31–32, 61–69; 190–203, 218–220. Мы же остановимся только на анализе материалов о попытках «экономического» внедрения на Кавказ.
472
См.: Боевое содружество советских республик: 1919–1922 гг. М., 1982. С. 31.
473
Там же.
474
Там же. С. 31–32.
475
Цит. по: Боевое содружество советских республик. С. 32.
476
Там же.
477
ДВП. М., 1958. Т. II. С. 552, 569.
478
См.: Красин Л. В. Вопросы внешней торговли. С. 47.
479
Ленин В. И. Телеграмма Л. Б. Красину и М. М. Литвинову // Полн. собр, соч, Т, 51, С. 341.
480
Ленин В. И. Телеграмма Л. Б. Красину // Полн. собр. соч. Т. 51. С. 195–196.
481
Ленин В. И. Телефонограмма А. Лежаве, Ф. Ф. Сыромолотову, С. М. Франкфурту // Полн. собр. соч. Т. 51. С. 317; Владимир Ильич Ленин: Биографическая хроника. М., 1978. Т. 9. С. 412, 424.
482
См.: Известия. 1920, 13, 19 июня.
483
Красин Л. Б. 1) О переговорах с Англией // Экономическая жизнь. 1921. 6 февраля; 2) Общие условия внешней торговли СССР в связи с его международным положением // Энциклопедия русского экспорта. Берлин, 1924. Т. 1. С. 7.
484
См.: Красин Л. Б. Вопросы внешней торговли. С. 283–284.
485
Там же. С. 256.
486
Подробнее см.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 199.
487
Hilger G., Meyer A. The incompatible allies: A memoirhistory of German-Soviet relations. 1918–1941. New York, 1953. P. 28.
488
См.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 222.
489
Торговые отношения СССР с капиталистическими странами. М., 1938. С. 159; Красин Л. Б. Вопросы внешней торговли. С. 47.
490
Ленин В. И. Телеграмма Балтфлоту // Полн. собр. соч. Т. 51. С. 337.
491
Ленин В. И. Телефонограмма А. И. Рыкову и А. М. Лежаве // Полн. собр. соч. Т. 51. С. 278–279.
492
Владимир Ильич Лепин: Биографическая хроника. М., 1978. Т. 9. С. 316. Позднее, 23 ноября 1920 г., был принят декрет СПК «О мерах к развитию лесоэкспорта», который отмечал «исключительно важное значение создания лесоэкспортного фонда» и относил эту работу к «группе ударных заданий» (Собрание узаконений… 1920. № 93. Ст. 511).
493
Данишевский К. X. Лесной экспорт СССР. М., 1926. С. 15.
494
См.: Штейн Б. Е. Торговая политика и торговые договоры Советской России (1917–1922). М.; Пг., 1923. С. 218–223; Вестник НКИД. 1921. № 7–8. С. 15–26; Карпова Р. Ф. Л. Б. Красин — советский дипломат. М., 1962. С. 94–95.
495
Данишевский К. X. Указ. соч. С. 15–16.
496
Внешняя торговля. 1924. Ха 34. С. 22.
497
Отчет о деятельности Народного Комиссариата внешней торговли (с 15 мая по 15 ноября 1920 г.). С. 9.
498
См.: Зарницкий С. B., Трофимова Л. И. Советской страны дипломат. М., 1968. С. 89.
499
См.: Карпова Р, Ф. Л. Б. Красин — советский дипломат. С. 73; Шишкин В, А. Советское государство и страны Запада… С. 163–164.
500
DBFP. Vol. VIII. Р. 281–290.
501
Майский И. М. Воспоминания советского посла в Англии. М., 1960. С. 13.
502
См.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 178–179.
503
Майский И. М. Воспоминания советского дипломата: 1925–1945 гг. М., 1971. С. 96.
504
DBFP. Vol. VIII. P. 292–306.
505
Красин Л. Б. Англо-русские переговоры // Народное хозяйство. 1921. № 1–2. С. 4.
506
Чичерин Г. В. Статьи и речи по вопросам международной политики, М., 1961. С. 282–283.
507
См.: Волков Ф. Д. Крах английской политики интервенции и дипломатической изоляции Советского государства (1917–1924). М., 1954; Штейн Б. Е. «Русский вопрос» в 1920–1921 гг. М., 1958; Майский И. М. Англо-советское торговое соглашение // Вопросы истории. 1957. № 5, и др.
508
DBFP. Vol. VIII. Р. 281–289.
509
Чичерин Г. В. Указ. соч. С. 145, 149.
510
Coates W. Р., Coates Z. К. A history of Anglo-Soviet relations. London, 1944. Vol. I. P. 27.
511
Цит. по: Рыжиков В. А. Зигзаги дипломатии Лондона $ Из истории англо-советских отношений. М., 1973. С. 29.
512
Карпова Р. Ф. Л. Б. Красин — советский дипломат. М., 1962. С. 85.
513
См.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада в 1917–1923 гг.: Очерки истории становления экономических отношений. Л., 1969. С. 185.
514
См.: All-Russian Cooperative Society Limited: Memorandum and Articles of Assotiation. London, 1920.
515
DBFP. Vol. XII. P. 734–737.
516
Cм.: Daily news. 1920. 18 VI.
517
Карпова P. Ф. Указ. соч. С. 99.
518
Times. 1920. 17 IX.
519
Карпова P. Ф. Указ. соч. С. 96—100.
520
Times. 1920. 29 IX.
521
Бюллетень НКИД.1920. № 44. С. 21–22; № 46. С. 16–17.
522
Тайгин И. (И. М. Майский). Англия и СССР. Л., 1926. С. 88.
523
Торговые отношения СССР с капиталистическими странами. М., 1938. С. 34.
524
Ленин В. И. Отчет о политической деятельности ЦК РКП (б) 8 марта // Полн. собр. соч. Т. 43. С. 20.
525
Майский И. М. Воспоминания советского дипломата: 1925–1945 гг. М., 1971. С. 301.
526
Там же. С. 179.
527
История внешней политики СССР. Том первый: 1917–1945 гг. М., 1976. С. 127–128.
528
Красин Л. Б. Внешторг и внешняя экономическая политика Советского правительства. Пг., 1921. С. 12.
529
Цит. по: Рыжиков В. А. Зигзаги дипломатии Лондона. С. 30.
530
ДВП. М., 1959. Т. III. С. 607–614.
531
Красин Л. Б. Вопросы внешней торговли. М., 1928. С. 286–288.
532
Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 254.
533
Известия. 1921. 7 мая.
534
DBFP. Vol. VIII. P. 886–889.
535
Parliamentary debates: Official report. House of Commons. 1920. Vol. 136. P. 1876–1877.
536
Times. 1921. 9 II.
537
Красин Л. Б. Внешторг и внешняя экономическая политика Советского правительства. С. 14.
538
См.: Красин Л. Б. 1) Вопросы внешней торговли. С. 47; 2) Внешторг и внешняя! экономическая политика Советского правительства. С. 15; Торговые отношения СССР с капиталистическими странами. М., 1938. С. 159; ДВП. Т. IV. С. 672.
539
Цит. по: Штейн Б. Е. Торговая политика и торговые договоры Советской России (1917–1922). С. 234; Вестник НКИД. 1921. № 7–8. С. 13–26.
540
Цит. по: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 255.
541
Данишевский К. X. Лесной экспорт СССР. М., 1926. С. 15–16.
542
Торговые отношения СССР с капиталистическими странами. С. 34.
543
Внешняя торговля СССР за 1918–1940 гг.: Статистический обзор. М., 1960. С. 21, 467–470.
544
См.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 216.
545
ДВП. Т. III. С. 288; Известия. 1970. 11 ноября.
546
Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 217, 260.
547
Hilger G., Meyer А. The incompatible allies: A memoirhistory of German-Soviet relations. 1918–1941. New York, 1953. P. 65–66.
548
ДВП. M., 1960. T. IV. C. 99-105.
549
Внешняя торговля СССР за 1918–1940 гг. С. 23.
550
ДВП. Т. IV. С. 9—10.
551
Fischer L. The Soviets in world affairs: A history of the relations between the Soviet Union and the rest of the world. 1917–1930. Princeton, 1951. Vol. 1. P. 315.
552
ДВП. T. IV. C. 610–613.
553
Экономическая жизнь. 1921. 7 мая.
554
См.: Шишкин В. А. Советское государство и страны Запада… С. 291–292.
555
ДВП. Т. III. С 616, 617; Т. IV. С. 768–769.
556
Зарницкий С., Сергеев А. Чичерин. С. 162.
557
Бонч-Бруевич В. Д. На славном посту. М., 1931. С. 36.
558
Любимов И. Н., Эрлих А. Н. Генуэзская конференция: Воспоминания участников. М., 1963. С. 133; Воровский В. В. Статьи и материалы по вопросам внешней политики. М., 1959. С. 230.
559
Воровский В. В. Указ. соч. С. 230.
560
ДВП. Т. IV. С. 64–65, 772.
561
Там же. С. 135–136.
562
Воровский В. В. Указ. соч. С, 231.
563
Верховцев И. Жизнь, отданная великому делу. М., 1959. С. 131.
564
Воровский В. В. Указ. соч. С. 231.
565
Верховцев И. Указ. соч. С. 131.
566
См.; ДВП. Т. III. С. 536–544, 550–553, 597–607.
567
50 лет советской внешней торговли. М., 1967. С. 22.
568
Хавин А. Ф. У руля индустрии: Документальные очерки, М., 1968. С. 200.
569
Хейфец А. Н. Советская дипломатия и народы Востока; 1921–1927. М., 1968. С. 193.
570
Там же. С. 193–194.
571
Красин Л. Б. Вопросы внешней торговли. С. 121.
572
Там же. С. 202, 214.
573
ДВП. Т. IV. С. 211–213, 214, 218, 232, 673; Красин Л. Б. Вопросы внешней торговли. С. 338–340.
574
ДВП. Т. IV. С. 178.
575
Ленин В. И. О внутренней и внешней политике республики // Полн. собр. соч. Т. 44. С. 301–302.
576
К десятилетию интервенции: Сборник статей. М.; Л., 1929. С. 233.
577
Подробнее об этой работе см.: Шишкин В. А. В. И. Ленин и внешнеэкономическая политика Советского государства (1917–1923 гг.). Л., 1977. С. 247–250.
578
См.: ДВП. М., 1961. Т. V. С. 293–300; Любимов Н. Ш. Баланс взаимных требований СССР и держав согласия. М.; Л., 1924. С. 13–17; Любимов Н. Н., Эрлих Н. А. Генуэзская конференция: Воспоминания участников. М., 1963. С. 21.
579
К десятилетию интервенции. С. 232–245; ДВП. М., 1963, Т. VII. С. 702.
580
Любимов Н. Указ. соч. С. 109.
notes
Примечания
1
Выделение р а з р я д к о й, то есть выделение за счет увеличенного расстояния между буквами здесь и далее заменено жирным курсивом. — Примечание оцифровщика.
