Ваську твоего я тебя уже давно предупреждала – черти его жрали, – бабка Дуня развернулась и пошла в дом.
– Черти? Черти? – не унималась Катерина. – Да что ж тебя они и семью всю твою всю никак не сожрут, – крикнула она и упала на землю.
Отрыдавшись и откричавшись всласть у нас на дворе, тётка Катя встала и ушла, оставив дверь нараспашку. Бабка вышла закрыть. Я выползла за ней, не совсем понимая, в чём была причина такой бурной реакции. Дом стоял на своём месте – пожара там не было, да и не мог он случиться, так как продушина была закрыта решёткой. Отравиться они тоже вряд ли могли– все жильцы быстро высыпали на улицу.
– Васька умер, – опередила мой вопрос баб Дуня. – От испуга сердце не выдержало. Помнишь, говорила, мало ему осталось… Но не думала, что настолько мало… – бабка поморщилась. – Видать, помогла ты ему.
У меня захолонуло сердце. Видит Бог, не ставила я своей целью кого-нибудь убить или покалечить. Напугать – да, проучить – еще бы, но стать причиной смерти? нет!
– Ба, мне страшно, – проскулила я.
– Не бойся. Умер он своей смертью, тут всё чисто. А вот насчет фокуса твоего… Участковый вопросы задать может, но ко мне он не должен сунуться. А сунется – найду, как убедить его.
Бабка замолчала, а потом сказала как-то неопределённо и задумчиво:
– А вот с тобой, что делать – это вопрос… В тупик ты меня поставила, девка.
На этих словах бабка взяла сумку и ушка куда-то. Вернулась под вечер, молчаливая и осунувшаяся. Со мной практически не разговаривала. А через два дня неожиданно приехала мать.
– Собирайся, – сказала она с порога.
– Мама? – не веря своим глазам ответила я. – Но каникулы еще не кончились.
Мать была хмура и в глаза не смотрела.
– Собирайся, – повторила вновь она.
– Ба? – попыталась найти я поддержки у баб Дуня.
– Нечего тебе тут больше делать, – грубо сказала она и захотела выйти.
Я бросилась за ней, уцепилась за юбку и закричала:
– Прости меня! Прости! Я не хотела, я не думала, что так выйдет! Я… Я… – задыхалась я от слёз, – я за тебя хотела… – слова никак не складывались в предложения. В первый раз в жизни мне было важно, что думает обо мне человек, и впервые я ощутила, как же страшно мне его терять.
– Ехай! – только и сказала она и выдернула свою юбку у меня из рук, вышла из дома, затем со двора и куда-то пошла прочь.
Мама молча собрала мои вещи, взяла меня за руку и сухо скомандовала:
– Пойдём! На автобус надо успеть.
Я и пошла, глотая слёзы, даже не попрощавшись с бабушкой. В очередной раз я доказала, что могу испоганить и разрушить любые отношения, и никакие молитвы или правильные слова мне в этом не помогут. Если от меня отказалась даже баб Дуня, то надеяться на чьё-то другое внимание мне уже не приходилось.
Всю дорогу домой мама не проронила ни слова. По её напряжённому лицу читалась усталость – усталость от тяжкой жизни в лихие времена, от трудностей, от меня… Она напоминала мне тонущего человека, который долго бултыхался, звал на помощь, но потом отчаялся, сдался и пошёл ко дну. Она сидела в автобусе, прижавшись лбом к стеклу, и невидящими глазами, почти не мигая, смотрела на полинявшее, догорающее лето. Я коснулась её ладони, лежавшей на колене. Мама вздрогнула. Не приученная к нежности с моей стороны, она удивлённо посмотрела на меня и убрала руки в замок. Мама была прежней, а я уже нет…
От разлуки с бабушкой я погрузилась в беспредельную тоску, но странное дело: я не винила ни её, ни маму. Я осознавала, что вновь ошиблась, но теперь ответственность за поступки несла только я и доказывать обратное мне уже никому не хотелось. Я не была спокойной, но свои боль и позор проживала молча. Следующим летом, нет, даже раньше – на бабушкин день рождения – я вернусь в этот дом и еще раз попрошу у баб Дуни прощения. Но моим планам не суждено было сбыться…
Через полторы недели после моего отъезда бабушка умерла.
Часть 9
Куст шиповника покачивал кучерявыми ветками, будто хвалился передо мной своей силой. Посмотри, девочка, каким я стал, пока тебя тут не было. Были вы хозяева, стали мы.
Я попыталась просунутся через густую поросль к дому. Ветки цеплялись за куртку и джинсы, царапали кисти рук и, как ошалевшие птицы, норовили клюнуть в лицо. Я добралась до ворот, которые уже давно упали и вошла во двор. Там царство кустарника заканчивалось и начиналось хозяйство трав величиной по пояс. Раздвигая перед собой зелёную массу, я не без труда дошла до крыльца. Ступенек там больше не было. Я достала ключи и встала в нерешительности.
– Да не ходи ты туда! – услышала я за собой голос деда Михея. – Нечего там смотреть. Дверь разбухла и перекорёжило её, ломать надо, – кричал он сквозь шиповник, – а в самом дому половицы провалились. В бабкиной спальне так вообще ни пола, ни крыши нет.
Я развернулась и побрела назад, выбралась из колючих лап, которые теперь уже старались не выпускать меня, оглянулась на дом. Я поняла: крыша с одного угла не провалилась – её действительно разобрали.
– А кто