крышу-то раскурочил? – спросила я у деда, не отрывая взгляда от разъеденных временем стропил.
– Я и раскурочил…
Я обернулась.
– А ты что? Не знала, что ли? – дед Михей прищурился, вглядываясь мне в лицо.
Я помотала головой.
– Вот дела! – удивился тот. – И что, мать так ни разу и не рассказала?
Я промолчала.
– Пойдём, чаем тебя угощу, – примиряюще сказал дед Михей, махнул мне рукой и зашагал к калитке. – Расскажу тебе всё.
Я послушно поплелась за ним.
– Будешь заходить – пригнись. Притолока низкая, – предупредил он меня, входя в сени.
Я нагнулась. Не разуваясь дед прошлёпал вглубь дома, который успел изрядно поизноситься за те года, что меня здесь не было. Из каждого угла выглядывали запустение и безнадёга одинокой жизни старого вдовца, чьи дети, и даже внуки давно уже рассыпались по просторам страны.
Дед Михей поставил на плиту старый чайник со свистком, поджёг конфорку (в деревню уже провели газ), высыпал в вазочку горсть конфет и несколько чайных пакетиков. Откашлялся и заговорил, не поворачиваясь ко мне лицом:
– Как мать тебя в город забрала, бабка и слегла, – начал дед Михей, уставившись в окно. – Мы по началу не сразу-то и поняли, что её давно не видно… А потом она застонала…
Сердце сжалось. Я уже и забыла, как сильно я тогда успела полюбить баб Дуню.
– Мужики, что посмелее, зашли к ней вечером, а она лежит у себя в комнатёнке, стонет. Но как их увидела, так и погнала. Так матом заорала, что те, как мальчишки пятилетние, горохом посыпались от неё. «Чтоб никто и носу сюда не сувал», – кричала она, – «чтобы духу вашего тут не было! И баб своих подальше держите». Так и сказала. А голос… Голос такой был… Не дай Бог такой еще раз услышать. Хотели мы, зная дела её прежние, батюшку позвать, да тот ногу себе сломал прям в этот же день и его фельдшер в посёлок увёз. Во дела-то! Да? А Дуньке всё хуже становилось. Через два дня она уже не стонала, а выла так, что на улице слышно было. И пить начала просить – видать, уже и с постели не поднималась, а черти её всё мучали и не отпускали.
– Какие черти?! – не выдержав, крикнула я. – Что ты несешь?!
– А ты что, не знаешь, как ведьма помирает? – тоже повысил голос дед Михей и наконец-то повернулся ко мне лицом. – Никогда не слыхала, а?
Я смотрела на него в упор и сжимала челюсть, чтобы не наговорить того, за что потом будет нестерпимо стыдно.
– А я вот слыхал. И видал даже!
– И что ж, чертей тоже разглядел? – съязвила я.
– Чертей не видал. За это не скажу. Но бабку твою видал, пока крышу разбирал. Такого насмотрелся и натерпелся, что врагу не пожелаешь! Как корёжило её, каким голосом нечеловеческим орала и хрипела – тоже наслушался.
– Да ей, может, врач нужен был, а вы попа прислать хотели, да ещё полдома разобрали!
– Ты не кипятись! – крикнул дед в ответ. – А то в миг охолону! Ишь ты, умная нашлась – врача! Врача говоришь? Ты бы лицо её видела! И голос слышала! Да и где мы тебе врача сыскали бы?
На плите засвистел чайни, мы с дедом резко обернулись. Дед Михей заварил в кружках чай, одну придвинул мне. Я взяла её нехотя и только прижав ладони к горячим стенкам чашки, заметила, как сильно и глубоко я замёрзла. Но не снаружи, а как будто бы изнутри. Меня забила мелкая, моросящая дрожь. Я осторожно, обжигая об крутой кипяток губы, отхлебнула маленький глоточек чая.
– Пить она, в общем, просить стала, – продолжил дед. – Но, помятуя её наказ, заходить к ней никто не решался. Кто-то из мужиков граблями раму вышиб, и мы туда ей тряпки мокрые кидать стали, – дед покосился на меня с опаской. – Чистые, – уточнил он. – Чтоб напиться она из них могла. Вроде ей полегчало даже. А потом она опять завопила.
– А крышу-то зачем разобрали? Еду чтобы кидать? – зло и не совсем удачно пошутила я.
– Дура ты, – тихо и уже незлобливо ответил дед Михей. – Учила тебя бабка, учила, а так, видать, ничему и не научила. – Дед подкатил мне через стол карамельку.
– Ты хоть знаешь, кем Дунька была?
– Знаю, – буркнула я в чашку чая, не поднимая глаз.
– Вот. А как умирать таким, как она, знаешь?
– Нет, – пришлось признаться мне.
– Вот, – дед поучительно поднял вверх указательный палец. – Насколько я знаю, есть два варианта. Либо ведьма свою силу кому-нибудь передать должна, либо умереть в страшных муках. Чтобы ей помочь отойти, нужно крышу разобрать. Так, вроде, душе легче становится. Пошто она мучается – тут уж не знаю. Кто-то говорит, чтоб искупить всё зло, что людям причинила, другой – что души загубленных к ней приходят, третий говорит, что нечистые, что служили ей, отпускать её не хотят и играются с ней, как кошки с мышкой. – Дед кинул конфетку в рот и, морщась, отхлебнул чая. – Разное люди говорят, поди теперь, узнай, где правда. Но все сходятся в одном: чтобы ведьме умереть спокойно, должна она силу свою другому передать. Вот тебе она и хотела передать её. А то стала бы она тебя сюда перед смертью-то приглашать? Сколько жила и не приглашала. А тут – на тебе! Да не успела ничего. Мать твоя, видать, неладное почуяла. Сердце
