В ДЕТСКИЕ ГОДЫ
— Ты что не собираешься? Ревело ведь!
— Ладно, без сборов. Отдохнем.
— Что ты! Отказали?
— Объявил вчера надзиратель — к расчету!
Мать готова заплакать. Отец утешает.
— Найдем что-нибудь. Не клином свет сошелся. На
Абаканские 1 вон которые едут.
Перед этими неведомыми Абаканскими мать оконча
тельно теряется. Краснеет нос, морщатся щеки, и вы
ступают крупные градины — слезы. Старается сдер
жаться, но не может. Отец вскакивает с табурета и бы
стро подходит к «опечку», где у него всегда стояла
корневая чашечка с махоркой. Торопливо набивая труб
ку, сдержанно бросает:
— Не реви — не умерли!
Мать, отвернувшись к залавку, начинает всхлипы
вать. Я реву. Отец раздраженно машет рукой и с кри
ком: «Взяло! Поживи вот с такими!»—захлопывает за
собою дверь.
Вмешивается бабушка. Она ворчит на мать, на отца,
на заводское начальство и тоже усиленно трет глаза,
когда доходит до Абаканских.
Днем приходят соседки «посудачить». Винят больше
отца.
— И когда угомонится человек?
— Мне Михайло когда еще говорил — непременно
откажут твоему-то.
— Вон в кричном он Балаболку-то осадил: хоть
стой, хоть падай!
1 Железоделательные заводы в Минусинском округе, бывшие
Кольчугинские. (Прим, автора.)
5
Начинают припоминать отцовские остроты, но они
так круто посолены, что передают их женщины только
«на ушко». Мать обыкновенно заступается за отца и, ка
жется, делает это не только «от людей», но вполне ис
кренно. Она даже горячится, что так редко бывает при
ее ровном, спокойном характере.
Вечером приходит отец. Красные воспаленные глаза
показывают, что выпито немало. Однако на ногах дер
жится твердо, говорит громко, уверенно. Удивляется
«тем дуракам, которые сидят в Сысерти, как пришитые».
— Уедем, и дело с концом! На Абакане, небось, не
по-нашему. Чуть кто зазнался, сейчас приструнят. А у
нас что? Попетан изъезжается, Балаболка крутит, и
Царь ехидствует. А ты не моги слова сказать. Терпи —
потому у тебя тут пуп резан. Найдем место. Вон там
как живут!
Отцу не противоречат, по опыту знают, что хороше
го ничего из этого не выйдет. Мне — малышу — отцов
ские планы кажутся заманчивыми, и я засыпаю с думой
о далеком крае, где все не по-нашему.
Утром тяжелое раздумье—«как быть? Оставить до
мишко, покос, огород! Кому продать? А вдруг на Аба
кане не лучше Сысерти?
Бабушка и мать, конечно, против Абакана. Отец
сдает: «Надо поискать где поближе».
«Поближе» — значит к Белоносихе, на спичечный
завод. Но туда редко удавалось поступить. Обыкновен
но там было переполнено рабочими, и работали они за
даром. На мельницах тоже ничего не было.
Оставалось «пытать счастья» в «городе». (Так безы
менно звался Екатеринбург.)
Отец недели на две, на три исчезает из дому. Мать
усиленно работает днем и ночью, вконец изводит гла
за: плетет широкие .кружева или «вяжет узорные чулки
для заводских барынь. Не столько заработок, сколько
взятка по женской линии.
Отец приходит угрюмый — нет работы. Ехать в Си
бирь после неудачных поисков уже не собирается.
— Сходи к управителю-то,— говорит бабушка.
Отец хмурится и бормочет:
— Да уж, видно, придется, мать. В «поторжную» —
и то не попасть без этого.
6
Начинается «выдержка»: «На той неделе побывай»,
«после Успенья зайди».
Съедено уже все. На поденные работы в заводе
отец, однако, не выходит. Знает, что все равно не при
мут, да и позором это считается для фабричного рабо
чего. Промышляет, чем придется: рыбалкой, старатель
ством, сенокошением и т. д. Мать слепнет над ажурны
ми чулками уже из самого тонкого шелка.
— Рассылка приходил. К управителю звали,— ра
достно сообщает она возвратившемуся с рыбалки отцу.
Это значит — конец измывательству.
Отец поспешно одевается «по-праздничному» и ухо
дит. Возвращается веселый, «Посылает в Полевской».
Начинаются сборы. Отец обычно уезжает на сле
дующий день «с попутными». А мы с матерью и бабуш
кой перебираемся потом, когда уже он получит «за по
ловину».
Случай вроде описанного мне пришлось переживать
в детстве не один раз. Разница была лишь в подробно
стях. Вместо Абаканских заводов иногда выплывали
более близкие: Невьянский, Нязе-Петровский, прииск
Кочкарь. Иногда отцу удавалось устроиться на время
в Екатеринбурге или на спичечном заводе в условиях,
еще более тяжелых, чем в Сысерти.
Кончалось все-таки возвращением «к своему месту»,
которое, как тяжелая гиря, тянуло в кабалу к тем же
владельцам Сысертских заводов, на которых работали
и в крепостную пору.
Отцом, видимо, дорожили за его работоспособность
и ряд ценных навыков по пудлингово-сварочному цеху.
Его лишь «выдерживали» и «проветривали», но совсем
с заводов не «прогоняли».
Может быть, помогала здесь редкая специальность
матери: заводские барыни находили, что машинные кру
жева и чулки слишком грубы против Сверлихиной 1 ра
боты.
«Проветривание» отца продолжалось обыкновенно
год — полтора, редко меньше, и мы снова переселялись
1 Уличное прозвище отца •— Сверло. (Прим, автора.)
7
в свой сысертский домишко до той поры, пока отец
опять не «забунтит».
«Бунченье» отца было самого невинного свойства.
Было у человека в запасе жесткое словцо и уменье
«оконфузить на людях». А этого заводское начальство,
от самого маленького до самого большого, никак не пе
реваривало. Начинались придирки, доносы... Кончалось
обыкновенно «скандалом», после которого неизменное:
«К расчету!»
В силу этих постоянных «проветриваний» отца мне
в детские годы пришлось пожить — и не по одному ра
зу — во всех заводах Сысертского округа. Не порывал
связи с заводами и потом, хотя надо сказать, что эта
связь была случайной. Знал лишь о выдающихся фак
тах заводской жизни: о смене начальства, о крупном
недоразумении с рабочими, о каком-нибудь заводском
«казусе».
С такой внешней стороны жизнь Сысертского
округа была мне известна приблизительно на протя
жении тридцати лет — до начала войны четырнадцатого
года.
Многое из этой жизни, как я потом убедился, было
типичным для всего горнозаводского Урала, поэтому
я и решаюсь воспроизвести сохранившиеся в памяти об
рывки картин заводского быта за последние три десят
ка лет перед революцией.
Должен оговориться, что постоянного касательства
•к заводскому делу я никогда не имел, поэтому многое,
может быть, очень важное, ускользнуло от моего вни
мания.
Я просто жил жизнью рабочих, слышал их жалобы,
разговоры, хлесткую насмешку над «начальством», ви
дел жизнь и работу этого «начальства» и хочу, как
умею, рассказать об этом, охватывая главным образом
восьмидесятые и девяностые годы.
СЫСЕРТСКИЕ ЗАВОДЫ
— Здравствуй, матушка Сысерть, с крутыми гора
ми! Здравствуй, быстрая река, с темными борами!
Так пела «мастеровщина» о своем заводе и речке.
8
Гор, правда, там нет, но небольшие увалы, отроги
Уральского хребта, густо покрытые сосновым лесом, со
всех сторон окружили завод и так «ловко стали» около
речки, что дали возможность легко ее запрудить.
Четыре заводских пруда имеются на этой маленькой
речке: Верхнезаводский — самый большой, Сысертский,
на котором стоит главный завод округа, Механический
и Ильинский.
По числу прудов было и число фабричных зданий.
Верхний завод готовил, главным образом, шинное, уз
кополосное и круглое железо. Ильинский «гнал кров
лю». В Сысертском наряду с прокаткой сортового желе
за работали и доменные печи. Механическая обслужива
ла потребности завода в токарных и слесарных изде
лиях.
Возле верхнезаводских фабрик был маленький посе
лок, домов около семидесяти, из которых значительную
часть составляли заводские дома: для управителя, над
зирателя и т. д. Вблизи Ильинского частных домов со
всем не было. Механическая вплотную примыкала к ок
раине Сысертского завода — «Рыму». Все занятое в про
изводстве население жило в Сысертском заводе, кото
рый широко раскинулся в северной части заводского
пруда, а дальше тянулся по берегу Механического и
в заречной части. Считалось в Сысерти в пору моего
детства около двенадцати тысяч населения.
Кроме группы фабрик, расположенных по реке Сы
серти, в состав округа входили Полевской медеплавиль
ный и железоделательный завод — в сорока пяти вер
стах от Сысерти, и Северский чугуноплавильный и же
лезоделательный — в сорока верстах. В Полевском счи
талось свыше семи тысяч населения, в Северском —
около четырех тысяч.
Все заводы были окружены густым хвойным, пре
имущественно сосновым, лесом.
Были в этих лесах и совсем глухие углы. Например,
верстах в двадцати от Верхнего завода участок «Хра
пы» представлял собой непроходимую трущобу, где во
дился медведь, волк, дикий козел и лось. Козлов и ло
сей было так много, что их иногда забивали на Верхне
заводском пруду во время их перехода из «Храпов»
к «Карасьему». Из «Храпов» лес обыкновенно брали
только для каких-нибудь фундаментальных сооружений:
9
на «мертвые брусья» к плотине, на матицы, на ледоре
зы. Брусники в борах за Сысертью было так много,
что осенью за ней шли длинные обозы из «крестьян»
В заводской конторе за полтинник брали билет на пра
во вывозки одной телеги брусники.
Около Полевского завода сосновый лес начинал сме
шиваться с ельником, пихтой, лиственницей. Особенно
густы были ельники в «Саженском углу», верстах в три
дцати от Полевского. Около Полевского встречались
и колки липняков. Место было настолько глухое, что
еще в девяностых годах здесь велось бортевое пчело
водство самым древним образом. Хозяин ставил на
«своих деревах меты» и осенью лез за медом. Были та
кие пчеловоды, которые исчисляли свои борти сотнями
я не всегда их находили.
Кроме за-водских селений, в черте Сысертского окру*
га было несколько рудников и приисков, с возникшими
около них поселками. Жители этих поселков в пору кре
постничества звались «горнозаводскими крестьянами»,
«непременными рабочими заводов Сысертских». Такими
же «непременными» они остались и потом, так как не
значительные наделы и «неродимые» земли не давали
им возможности кормиться только крестьянским хозяй
ством, заставляли работать на заводы: по добыче и до
ставке руды, возке угля, железа, чугуна и т. д.
Земли Сысертского горного округа были расположе
ны в пяти волостях: Сысертской, Полевской, Север
ской, Полдневской и, частично, Щелкунской и представ
ляли собой полосу верст в сорок шириной (с севера на
юг) и верст семьдесят длиной (с востока на запад).
Границы Сысертской заводской дачи имели непра
вильную форму. Особенно изломанной была северная
граница, которая узким выступом подходила чуть не
к самому Ревдинскому заводу, захватывая полностью
обе речки Вязовки и озеро Ижбулат, где возник первый
поселок при разработке Дегтярского месторождения.
По документам, в Сысертской заводской даче считалось
239 707 десятин 426 квадратных сажен, то есть около
2 500 квадратных километров.
1 Рабочие заводов сами поголовно значились крестьянами
Сысертской, Полевской и Северской волостей, но называли себя
«заводскими», а «крестьянами» звали жителей сел и деревень, где
занимались хлебопашеством. (Прим, автора.)
10
Из этой полосы часть была выделена для «непре
менных крестьян», которые имели покосы и кой-какую
пашню, и для заводских обществ, которые имели лишь
усадебную землю и покосы. Остальное принадлежало
заводам «на посессионном праве». За какие-то смешные
гроши, по устаревшей расценке XVIII века, владельцы
пользовались лесами, рудниками, россыпями и — самое
главное — имели возможность самым беспощадным об
разом выжимать пот из рабочего и крестьянина, кото
рые своими крохотными участками были накрепко при
вязаны к округу и вынуждены были работать на усло
виях— «сколько пожалуют».
В заводских селениях считалось свыше двадцати
тысяч населения да столько же было «сельских работ
ников» в ближайших селениях: Авериной, Абрамовой,
Косом Броде, Кунгуров-ке, Макаровой, Полдневой, Новоипатовой, Щелкуне и других. Огромное количество
постоянных дешевых рабочих, великолепные леса и бо
гатые руды давали заводским владельцам возможность
получать большие доходы даже при самом первобыт
ном способе оборудования завода.
Помню, мальчуганом я удивлялся оборудованию Полевского завода. Здесь медь плавилась в каком-то ста
ринном котле, в который со всех сторон были проведе
ны трубки-поддувалы. Чтобы очистить медь от приме
сей, расплавленную массу «дразнили», опуская в нее
березовую палку, чуть подсушенную. Древесный сок
вызывал бурление, и на крышу летела «медная пе
на» — мелкие шарики, которые мы, ребятишки, охотно
собирали для игрушек. Взрослые, кстати сказать, тоже
иногда собирали «медную пену», но уже по другим со
ображениям. Они приписывали ей лекарственное значе
ние — сращивает переломленную руку или ногу, помо
гает от грыжи, желудочных болей и так далее.
Низенькое здание медеплавильной с толстыми за
копченными стенами, котел и почерневшие от времени
трубки напоминали о глубокой старине. Казалось, вотвот покажется думный дьяк Виниус, с приказом кото
рого связано начало заводского дела в этом месте. Этот
думный дьяк, по тогдашнему моему пониманию, пред
ставлялся в виде заводского дьячка Петровича, с лох
матой головой, вышибленными в пьяной драке зубами
и покривившимся носом.
11
Капиталистического предприятия, которое из конку
ренции стремится к новой машине и техническому улуч
шению, в Сысертских заводах совсем не было видно.
Здесь просто велось огромное помещичье хозяйство с са
мым упрощенным выматыванием жил рабочего и кре
стьянина.
Зачем было тратиться на новые машины да еще дер
жать специалистов-инженеров, когда свои «доморощен
ные» правители умели без новых машин выколачивать
достаточно?
Было все так ясно, понятно.
Потребует владелец внеочередной куш — правители
пошлют. Пошлют сразу без разговоров. И даже боль
ше: как-нибудь этот неожиданный расход сумеют по
крыть. Сведут ближайший лесной участок, начнут брать
руды только с ближних рудников, заложат, что мож
но — но деньги в срок доставят и перерасход замажут.
Какое значение эти неожиданные барские требования
имели для производства — об этом мало кто тревожил
ся: была бы выполнена «барская воля».
БАРЫ
«ИСКОННЫЕ»
«Коренные, родовые, исконные» бары для Сысерт
ского округа были Турчаниновы, которые владели заво
дами с 1759 года. Их фамилией часто назывался весь
округ и его фабрикаты: турчаниновские заводы, турчаниновское железо, турчаниновская пристань.
В пору крепостничества Турчаниновы по своему ус
мотрению выселяли, вселяли и переселяли «своих горно
заводских». Известно, например, что Полдневая, быв
шая когда-то крепостцой против башкирских набегов,
была населена «мастеровыми Турчанинова». Село Кун
гурское «заселено» в 1826 году крепостными, «перегнан
ными» из Полевского завода. Были случаи переселений
чуть не накануне падения крепостничества. Так, в де
ревню Щербаковку Марк Турчанинов переселил своих
12
крепостных из деревни Салтыковой, Пензенской губер
нии, в 1846 году.
Это переселение из центральной России в половине
пятидесятых годов, между прочим, показывает, что на
Урале Турчаниновы чувствовали себя более уверенно.
Если в средней России уже заколебались устои крепо
стничества, то на далеком Урале они еще казались,
видимо, крепкими. Здесь даже официально крепост
ничество держалось много дольше, чем в средней Рос
сии. Бывшим своим крепостным верхбоевцам и новоипатовцам Турчаниновы удосужились выделить землю по
уставным грамотам только 1 сентября 1879 года.
В конце прошлого столетия Турчаниновы представ
ляли не более как старое имя. Фамилия Турчаниновых
давно уж разбилась на ряд ветвей. Приплелись сюда
люди с другими именами, они приспособились к владельчеству «с бочку»: получили какую-нибудь долю
в приданое за дочерью или «владельческой племянни
цей». Эту владельческую мелочь старые заводские слу
жаки, гордившиеся былым могуществом Турчаниновых,
презрительно называли «заводскими пьявками».
Дробность владения позволила более ловкой и близ
кой к верхам семейке Соломирских скупить боль
шую часть владения и стать тем заводским барином,
прихотью которого определялось заводское производ
ство.
Во времена моего детства как раз заканчивалась
борьба Соломирских за владение с последней Турчани
новой. Так и говорилось: на половине Турчаниновой,
на половине Соломирского, но больше «половины» зва
лись по управляющим, которых тоже было двое: Тру
бин и Черкасов.
Нужно сказать, что рабочие и служащие, кроме
«прихвостней», относились к этой борьбе с насмешкой.
Борьба, однако, была слишком неравна. У Соломир
ского было девяносто частей владения, а у Турчанино
вой таял последний десяток, переходя через вторые
и третьи руки к ее противнику. К концу восьмидесятых
годов Турчанинова была сведена на положение «прихлебательницы», с которой перестали считаться. Ее де
ти уже вовсе не имели никакого значения.
Единственным владельцем заводов остался Соломирский.
13
ТУРЧАНИНИХА
«Марья Антоновна — ангел небесный»,— говорили
о ней заводские «присудари» и их жены. Слово «небес
ный» обязательно прибавлялось. Думали, видно, что
одного слова «ангел» мало.
«Марейка-сука»,— коротко определяла мастеров
щина.
Одни в своем определении налегали на внешность,
другие — на внутренние качества.
Даже в пору увядания Турчаниниха была красивая,
хорошо одетая женщина. Немудрено, что в годы моло
дости она закружила, завертела последнего Турчанино
ва и разорила его дотла. Мотать она умела мастерски.
В последние годы своего владельчества, не выезжая из
Сысерти дальше Екатеринбурга, она ухитрялась спу
скать такие суммы, которые по тому времени были ог
ромными.
Иногда, впрочем, на нее находила полоса экономии
и хозяйственности. Что это была за хозяйственность,
лучше всего показывает «индюшачий завод».
Турчаниниха как-то узнала, что в Екатеринбурге на
базаре индюшки дороги, и решила устроить специаль
ный «индюшачий завод». Для начала под индюшек был
отведен нижний этаж бывшего турчаниновского дома
в Екатеринбурге. Потом одного этажа оказалось мало,
пришлось переселиться в верхний.
Увлечение продолжалось несколько лет. К столу по
давались «свои» индюшки, но когда Турчаниниха спро
сила, можно ли часть индюшек пустить в продажу, то
приставленный к этому делу «счетный человек» объяснил,
что продавать-то нечего, да и «своя» индюшка не может
пойти по рыночной цене: она раз в десять дороже.
На этом «индюшачья затея» и кончилась. В резуль
тате пришлось вывозить из дома целые горы птичьего
помета, заново отделывать дом, перестилать паркетные
полы, перекрашивать стены и т. д.
Около Турчаниновой — пышной вдовы — постоянно
вертелась целая стая фаворитов, которых мастеровщина
звала «ейные кобели». Выезд этой группы куда-нибудь
на прогулку с барыней назывался «собачьей свадьбой».
Нам, ребятишкам, было всегда очень интересно
Бзглянуть на эту кавалькаду. Очень уж тут необыкно14
венные люди бывали. Тут и гусар в ярком костюме,
вроде петуха, тут же какой-то необыкновенно зертлявый
человек со стеклышком в глазу и огромным пестрым
платком на шее. На тяжелой вороной лошади выезжал
огромный толстый детина с красной грудью, в удиви
тельной шапке, на которой развевался конский хвост;
рядом гарцевал на поджарой лошадке ловкий берейторполяк, он нравился нам своим удальством, веселой ре
чью и какими-то необыкновенными усами с распущен
ными кончиками. Иногда в своре «ейных кобелей» тор
жественно ехал сам заводский «отец дьякон», красивый
рослый мужчина с мягкой бородой, румяным лицом
и пышными кудрями. Его присутствие нам казалось
всего занятнее, так как было известно, что дьякон ездит
не совсем по своей воле и что после каждой такой по
ездки ему приходится переживать трудные минуты, ког
да «мать-дьяконица» начинает «при людях» читать ему
на всю улицу - наставления о правилах супружеской
жизни.
Раньше Турчаниниха, говорят, любила ездить вер
хом, но я видел ее только в коляске рядом с каким-то
чучелом в чепчике, которое она возила с собой «для от
воду глаз».
Из свиты Турчанинихи я назвал только наиболее
заметных. Их было много не только при выездах, но
и в остальное время. Веселые люди, балагуры, краси
вые самцы с пустым кошельком постоянно толклись
в турчаниновском доме. На еду и попойки уходили те
средства, которые получала Турчаниниха от Сысертских
заводов. У барыни была одна печаль — денег ей недо
ставало. Вот и воевала с своим совладельцем, чтобы по
лучить побольше. Помогали ей и ее «кавалеры». Один
даже, как говорили, пытался выступить в роли управ
ляющего «турчаниновской половины», но оказался шу
лером, которого побили в день назначения.
Раньше труд рабочих Турчаниновы разматывали по
заграницам, потом перенесли мотовство в столицы, что
бы кончить эту свистопляску в Сысерти, где куча пья
ных негодяев с «Марейкой-сукой» во главе как будто
специально старалась показать рабочему, куда и на что
уходят его пот, силы, здоровье.
Рабочий, износившийся окончательно за двадцать
лет «огневой» работы, видел, что от его труда не толь15
ко в его жизни, но и на предприятии ничего не прибав
лялось, ничего не улучшалось.
Развалины огромных оранжерей, где выращивались
фрукты юга, были, пожалуй, самым подходящим памят
ником семейке Турчаниновых...
ПУЧЕГЛАЗИК
Первого из владельцев Соломирских я не помню.
Слыхал лишь, что он был из офицеров какого-то кава
лерийского полка. Мастеровые звали его даже гене
ралом.
Как кавалерист он больше всего возился с лошадь
ми, устроил даже конский завод, который после его
смерти весьма быстро растаял. Дебош и пьянство были
ему не чужды, но, видимо, была и «прижимистость»,
если он сумел прибрать к рукам все крошки, которые
сыпались с пьяного турчаниновского стола, и передал
своему наследнику свыше восьмидесяти частей владения.
Этому наследнику пришлось лишь закончить борьбу
с последней Турчаниновой. Борьба была не особенно
трудной, и Дмитрий Павлович Соломирский стал един
ственным владельцем заводов. Про него мастеровые го
ворили: «Митрий Павлыч у нас—душа-человек, только
в заводском деле «тютя». Добродушно-пренебрежитель
ное отношение к нему сквозило и в заводской, клич
ке — «наш Пучеглазик».
Этого дельца я стал знать, когда он уже был пожи
лым человеком с седыми, коротко подстриженными уса
ми. Самым заметным в его наружности были обвислые
щеки и вытаращенные глаза.
По одежде он ничем не отличался от служащего
средней руки. Только фуражка с «дворянским (крас
ным) околышем», которую он носил зимой и летом, бы
ла необычной в заводском быту.
Смолоду Соломирский жил вне заводов, но в пору мо
его детства он уже почти безвыездно сидел в Сысерти.
Летом разъезжал по своему обширному поместью
с фотографическим аппаратом, ружьями и рыболовными
принадлежностями. В наиболее красивых уголках Сы
сертской лесной дачи у него были «понатыканы» охот
ничьи и рыбацкие домики, и старик здесь жил созерца
16
тельной жизнью любителя природы, которому нет дела
до рабочих, задыхавшихся в «огневой» и надрывавших
ся в рудниках.
В зимнее время Соломирский редко выходил из
своего довольно обширного дома, обращенного им в му
зей. Только доступа в этот музей не было. Потом ока
залось, что он работал в области изучения пернатых
Урала, а также как коллекционер.
Занимался Соломирский, как и полагается «доброде
тельному барину», благотворительностью, хотя справед
ливость требует отметить, что эта благотворительность
была неприлично грошовой.
Строил хибарки старухам (старикам не полагалось)
и усиленно возился с детским приютом, куда принима
лись только девочки — круглые сироты.
Этих сирот «воспитывали»: учили грамоте, руко
дельям, пению, чистенько одевали и готовили... в гор
ничные для «хорошего дома». Шли, конечно, приютки
и дальше по той дорожке, по которой обыкновенно на
правляли из «хорошего дома» молодых девушек.
Об этом знали все. Даже в заводских песнях собо
лезновали «милке-сироте с черными бровями», у кото
рой «от Сысертских крутых гор путь на «Водочну» 1
пошел».
Всего этого владелец заводов как будто не слышал
и не знал, оставляя «сироток» в прежних условиях.
Но это не все. Было еще одно, что делало этого
внешне «благодушного» старика вреднейшим человеком
для заводского предприятия и связанного с этим пред
приятием населения.
У «благодетельного барина» была барыня и дети.
Какими «добродетелями» отличалась барыня — не знаю,
слыхал лишь от заводских служащих, что она «где-то
там вращалась и блистала». Как и где она «вращалась»,
об этом в заводе знали смутно. Одно было хорошо из
вестно, что свыше двухсот тысяч рублей, получаемых
Соломирским от заводов, уходило без остатка на это
«блистание и вращение». Иногда этой суммы даже недо
ставало, и старик требовал «дополнительных».
В заводах эта «блистательная» барыня была, на
сколько помню, один раз. Слух о приезде пришел с вес1 Улица притонов в Екатеринбурге в дореволюционное время.
(Прим, автора.)
17
ны. Но дело затянулось до середины лета. Приехала
жена владельца как-то неожиданно, поздним вечером,
и немногие видели ее «поезд».
В ближайший летний праздник,— какой-то пустяко
вый, когда не ожидалось даже порядочной драки молодяжника,— народу в церкви и около набралось полнымполно. Необыкновенным казалось, что мужчин было не
меньше, чем женщин: рабочие пришли посмотреть на
дорогую игрушку старого барина. В толпе сновали по
лицейские, которых по стародавней привычке звали в за
воде «казаками». Становой в новеньком мундире, разма
хивая кулачищем, «честно просил держать строгий по
рядок». От заводского дома до церкви, через площадь,
образовалась широкая живая улица. Ребятишки взобра
лись куда повыше, или шмыгали под руками старших
вдоль живой дорожки.
Открылась парадная дверь владельческого дома, и
показалась барыня — некрасивая и уже немолодая жен
щина, разодетая в какое-то необыкновенное платье с
турнюром, по тогдашней моде. Рядом с ней шла девоч
ка, дочь. Сам Пучеглазик был одет тоже по-особому:
в невиданной шляпе с белыми мягкими перьями (плю
маж), в белых штанах, в расшитом золотом спереди
и сзади мундире (он имел какой-то придворный чин:
гофмейстера или егермейстера). Дальше шли какие-то
приезжие гости. Прошли в церковную гущу, где только
усиленным мордобойством полиции удавалось сохранить
дорожку и место впереди.
В толпе, оставшейся на улице, идут разговоры. Жен
щины судят о наследнице и пышном турнюре барыни.
Этот «барынин зад» заметили и рабочие.
— Видел зад-от?
— Подушка ведь. Известно.
— В подушку-ту эту и робим!
— Так видно. У Пучеглазика-то ведь тоже позоло
чено.
— Старайся, ребята, может, еще кому вызолотим.
Тогда и помирать можно,— шутит старый заводский
балагур — Стаканчик.
Это уже похоже на «бунченье». Раздаются предуп
реждающие голоса:
— Ладно. Ему все смехи! Домой не оставишь — ба
бам рассказать.
18
Толпа начинает редеть.
Уехала барыня, а на заводах продолжалась работа
«в подушку» и на «золоченый зад». Старик Соломир
ский благодушествовал, наслаждался созерцанием и...
посылал деньги своей барыне.
Управление округом было полностью в руках управ
ляющих. Владелец подбирал их так, что только руками
разведешь, когда вспомнишь.
Когда Соломирский был помоложе и вел борьбу
с последней Турчаниновой, на заводах в заглавных ро
лях бывали инженеры.
Тибо-Бриньоль, Карпинский, Гайль, Пономарев пы
тались работать в Сысертских заводах, но «не ужились»
из-за того, что настаивали на целом ряде нововведений
и частичном переоборудовании. Эти расходы на улучше
ние предприятия, видимо, не сходились с интересами
«барыниной подушки», и инженеры ушли. Их сменили
свои, взращенные барами «самородки», которые не мель
кали так быстро, как инженеры, а сидели на местах креп
ко, подолгу,— владельцу на усладу, рабочим и пред
приятию на разор.
Эти умели угодить «барину»: деньги доставляли,
новшеств не заводили и без наук обходились.
«Доморощенных» управляющих на протяжении по
следних тридцати лет до революции было только трое.
Каждый из них был, как говорится, молодец на свой
образец. Поэтому стоит о каждом сказать особо.
ЗАПРАВИЛЫ
ПАЛКИН
Управитель, у которого не было обычного в заво
дах прозвища. Видимо, фамилия казалась подходящей
кличкой.
Детина саженного роста с зычным голосом. Раньше
он был «караванным».
«Караванный» — это сплав барок с железом по бы
стрине Чусовой, гоньба на косных, наскок, матерщина
и водка. «Смачивание боков» при выходе на широкую
19
воду и «помин убитым баркам». Дальше нижегородская
ярмарка и Лаишев, куда сплавлялись тогда изделия
Сысертских заводов. Пьяные купцы и пьяные продав
цы, которые, однако, не должны терять в пьяном угаре
расчета. Уметь всех перепить — главное достоинство «ка
раванного». Требовалось и другое деликатное искусст
во — «смазки». Оно нужно было во многих местах: при
подходе барок к разгрузочному месту, при отводе запас
ных барок, при разных «недоразумениях с артелями
грузчиков» и т. д. На этот случай, правда, держались
«особые специалисты», которые в искусстве смазки до
шли до того, что могли проигрывать в карты «нужно
му человеку» ровно столько, сколько было назначено.
Но руководителем этого тонкого дела все-таки был «ка
раванный».
И вот этот «караванный», прошедший высшую шко
лу пьяного дела и изучивший потаенные ходы взятки,
вдруг назначается управляющим округа. Прельстился,
должно быть, владелец крупной фигурой Палкина, или,
может быть, рассчитывал, что человек, умевший орудо
вать около воды и водки, сумеет работать и среди ог
ня и железа.
Назначение Палкина было так неожиданно, что да
же осторожный заводской служака — главный бухгал
тер не удержался и недоумевающе спросил:
— Неужели, Николай Порфирьевич, вас управляю
щим назначили?
— Говорят, что так,— угрюмо буркнул свежеиспе
ченный заводской властитель.
Правил Палкин, как и следовало ожидать, по-особо
му. Преобладала быстрота наездов, мгновенная реви
зия, «цветок» (так назывался букет похабнейших руга
тельств) и водка.
Кончилось дело тем, что этот управляющий устано
вил необыкновенно быструю связь с заводами. Рас
стояние в восемь верст до Верхнего завода покрывалось
его тройками в очень незначительный срок. Но это
го казалось мало неутомимому заводскому «деятелю»,
и он загонял одну тройку за другой. Это продолжалось
до тех пор, пока окончательно не убедились, что чело
век просто в длительном припадке белой горячки.
Тогда только решили «сдать» спившегося Палкина
в «архив».
20
ВОРОБУШЕК
После Палкина управляющим был назначен верхне
заводский управитель Иван Чиканцев, по заводскому
прозвищу «Воробушек».
Этот был полной противоположностью своему пред
шественнику.
Очень маленький ростом, который Воробушек ста
рался увеличить каблуками чуть не в четверть аршина,
мягкая речь, веселые вороватые глаза, балагурство и
вообще признаки «демократического обращения с под
чиненными».
Было у Воробушка и образование, хотя не «ахтительное»: учился не то во втором, не то в третьем клас
се классической гимназии. А это среди тогдашних за
водских служащих ставилось высоко,— Иван, умевший
написать свое имя латинскими буквами, казался уже не
простым Иваном, а «человеком с образованием».
В производстве Воробушек, как говорили, «ни шиша
не понимал». Но по фабрикам бегал усердно и свою
беспомощность умел ловко маскировать. Еще более лов
ко умел пользоваться всяким случаем, чтобы показать
владельцу и рабочим, что заводское дело при нем —
Воробушке — процветает.
Помню, раз к осени, вследствие дождливого лета,
вода в Верхнезаводском пруду оказалась на самом вы
соком уровне, какой даже не каждую весну бывал. Сей
час же по этому случаю торжество. Угощение рабочим
(водка, конечно), песенники, балалаечники, фейерверки,
катанье на лодках и речи: «Вот-де, в первый раз, как
стоят заводы,— удалось...», и т. д.
Рабочие, разумеется, ухмыляются и, расходясь до
мой, говорят:
— Ишь, втирает очки Пучеглазику!
— А тот, поди, думает: молодчага Чиканцев — к осе
ни полный пруд скопил.
— Как не скопишь, ежели этакой сеногной ныне
стоял.
Иногда случаи для торжества специально выискива
лись.
Каждую зиму из Оренбурга на верблюдах привози
ли баранину для продажи заводскому населению, а об
ратно верблюды грузились поделочным железом. Явле21
ние самое обыкновенное, но Воробушек и тут отметил
торжеством «рост» торговли, когда однажды верблюдов
пришло больше, чем в предыдущем году.
Выставочные награды за изделия заводов сопровож
дались общезаводскими торжествами.
Всякого рода юбилеи, в том числе и его собствен
ный — десятилетие управления,— проводились так, что
бы лишний раз нашуметь о процветании Сысертских за
водов.
К десятилетнему юбилею Воробушка ловкому кон
торскому человеку поручили даже составить книгу, где,
по документам архива, была рассказана история заво
дов с неизбежным направлением «на процветание» в
пору Воробушка. С документами, впрочем, не особенно
церемонились. Один печатный лист, не понравившийся
почему-то владельцу, «изъяли» во время печатания.
Так, Сысертские заводы под управлением Воробуш
ка — а оно продолжалось свыше десятка лет — все вре
мя, без перерыва, «цвели и цвели», пока вдруг не «от
цвели». Но к этому времени Чиканцев уже сколотил
себе домишко в Екатеринбурге, купил паровую мельни
цу в Камышловском уезде, своих дружков Иванушек
протащил в дипломированные Иваны Иванычи за за
водский счет. Для них даже вносились специальные
стипендии в высшие учебные заведения, и это давало
им возможность поступать без конкурса.
По отношению к техническому образованию детей ра
бочих и мелких служащих Воробушек вел другую линию.
Совсем отказывать по тому времени уже было нель
зя, так как в Уральском горном училище и в Кунгур
ском техническом имелось несколько заводских стипен
дий. Из-за них шла борьба, и ловкий управляющий
пользовался ею в своих целях. Стипендии в его руках
часто служили приманкой, на которую он ловил нужно
го ему служащего или рабочего. Но технически грамот
ных людей Воробушку все-таки было не нужно в заво
дах. И когда молодые техники и горняки, закончив об
разование, являлись на заводы, их ставили в такие
условия, что большинство уходило. Оставались на служ
бе лишь дети особо приближенных, но и те держались
в черном теле.
Не любил Воробушек чужой грамоты, да и было по
чему. Ведь его управление представляло собой сплош22
ное втирание очков, и технически грамотный человек
был ему помехой. В управители отдельных заводов Во
робушек подбирал «своих» людей, которые бы не «ум
ствовали». Один из них — верхнезаводский управитель,
не только не имел наклонности к «умствованию», но да
же кое-как подписывал свою фамилию. Зато малогра
мотный управитель мастерски играл на гитаре и лихо
плясал на торжествах. А это в пору Воробушка было
чуть не самым главным. Процветают заводы — ну, и ра
дуйся, пой, пляши! Чем круче коленце, тем приветли
вее улыбка ласкового управляющего, который, выставив
свое внушительное брюшко, благодушно смотрит на ве
селье своих подчиненных.
Когда затихла торговля железом, оживление кото
рой наблюдалось во время постройки Сибирской желез
ной дороги, всем стало ясно, что оборудование заводов
никуда не годится и никакой конкуренции с южными
заводами они выдержать не могут.
Рабочие оказались без куска хлеба и вынуждены
были куда-нибудь уходить или уезжать в поисках ра
боты. Приток денег в карман владельца прекратился.
Таков был конец «славного правления» Воробушка.
Старик владелец, обеспокоенный исчезновением до
хода, решил спасти дело выбором нового управляющего.
КУЗЬКИНО ОТРОДЬЕ
«Героем» оказался северский управитель Мокроносов, по заводскому прозвищу «Кузькино отродье».
Это был, не в пример своим предшественникам, на
стоящий заводский человек, который побывал чуть не
на всех заводах в разных мелких должностях: надзира
теля, смотрителя и т. д. Не шутя он считал себя спе
циалистом. Был у него, как говорили, даже какой-то
«диплом», который он получил на военной службе в са
перных частях. Претензии он во всяком случае имел
большие и усиленно строительствовал в Северском заво
де и на так называемом Крылатовском прииске еще
в пору управления Воробушка. Злые языки, впрочем,
говорили, что это строительство было похоже на воробушковы торжества — то же втирание очков, только
другим способом. Так ли это — не могу уверять. Знаю
23
лишь одно, что он «сооружал» драгу для прииска чуть
ли не по своим чертежам. По крайней мере мне при
шлось случайно на станции Мрамор слышать, как
Мокроносов уверял, что его драга будет лучше тех, кото
рые он только что осматривал в Невьянском заводе.
Действительность, однако, не оправдала смелых на
дежд строителя — драга оказалась негодной. Она, при
первой же пробе, не просто затонула, а даже переверну
лась. Словом, получился «конфуз», и часто эта мокроносовская драга упоминалась в речи, заменяя собой
слово «головотяпство».
За управление Сысертским округом Мокроносов
взялся решительно и сразу повел такую жестокую по
литику снижения «жалованья» и введения черных спи
сков, что рабочие взвыли, вспомнив известного при
крепостной зависимости Кузьку, которому новый управ
ляющий приходился внуком. Только внук употреблял
другие приемы. Вместо решительного приказа он «дей
ствовал убеждением и примером».
«Я вот сам, как управляющий, должен получать во
семнадцать тысяч рублей в год, а буду получать толь
ко шесть».
Чувствуйте, понимайте и берите пример!
По этому примеру получилось что-то совсем дикое
для рабочего: вместо рубля стали платить тридцать
пять — сорок копеек в день. Даже грошовые пенсии,
которые давались инвалидам и сиротам, были в боль
шинстве сняты.
Словом, установилась безудержная экономия во всем,
кроме доходов владельца.
— Ему-то не резон терять, когда мастеровые не мо
гут себя обработать! — говорил управляющий.
— Пусть побольше вырабатывают, тогда и зарабо
ток увеличится. Потерпеть придется.
Рабочему стало нечем жить, и новоявленный эконо
мист был взят за жабры, да так, что едва успел увер
нуться. Прихвостни ухитрились-таки вытащить его из
разбушевавшейся толпы рабочих и сумели устроить ему
побег.
Вместо управляющего в Сысерть прибыли ингуши
и драгуны, началась расправа и вылавливание.
Сам управляющий с той поры в Сысерти не пока
зывался. Нельзя было ездить и на другие заводы окру24
га. Так он и правил издали. Жил в Екатеринбурге,
в том самом турчаниновском доме, где когда-то был
«индюшачий завод», и отсюда правил неспокойными за
водами. «Правление» было такое же, как сначала: сни
жать заработок и освобождаться от бунтарей. Тех, ко
го подозревали в «наклонности к бунту» (так и говори
лось), выкуривали из заводов, отказывая им, а иногда
и их родственникам, от работ на заводах.
Это продолжалось вплоть до того момента, когда
пролетарская революция произнесла свой справедливый
приговор над последним управляющим Сысертских за
водов. В первом же списке расстрелянных на одном из
первых мест рабочие увидели ненавистное имя:
Мокроносов Александр Михайлович — бывший уп
равляющий заводами Сысертского горного округа.
РАБОЧИЕ И СЛУЖАЩИЕ
«МАСТЕРКО»
Между пятью и шестью часами утра и вечера на
улицах завода движение. В это время происходила сме
на. Везде можно было видеть основного заводского ра
ботника — «мастерка», как его звали.
В рубахе и в штанах из синего в полоску домотка
ного холста, в войлочной шляпенке без полей, в пимах
с подвязанными к ним деревянными колодками, в заса
ленном коротком фартуке, быстро шел «мастерко» по
заводским улицам. Обменивались друг с другом корот
кими приветствиями, шуткой, летучим матерком — иной
раз угрожающим, иной раз безобидным.
Зимой к летнему одеянию прибавлялся какой-ни
будь полушубчишко или пальтишко из таких, которые
не жаль было потерять из общей кучи, куда свалива
лась верхняя одежда на фабрике. Колодки, похожие на
деревянные коньки, прикреплялись к пимам обычно на
глухо и уже с них не снимались. Некогда было после
двенадцати часов работы у огня возиться со сниманием
колодок. Так и шли по улицам, как по фабричному по25
лу, поднимая пыль летом, скользя по утоптанным до
рожкам зимой и трамбуя грязь весной и осенью.
Это, впрочем, было обычно только для тех, кто
работал в Сысертском заводе. Не у всех было такое
удобство. Некоторым, в виде дополнения к рабочему
дню, приходилось еще ежедневно «бегать» по несколь
ку верст.
Из Сысерти рабочие ходили на Ильинский листо
прокатный завод и на Верхний — железоделательный.
Ильинский был недалеко от Сысерти — верстах в двух
от центра завода, до Верхнего же по тракту былово
семь верст. Прямой дорогой через пруд было ближе —
верст пять. Рабочие обыкновенно пользовались этой до
рогой; летом их подвозили версты две по заводскому
пруду на пароходе и грузовой барже. Пять верст еже
дневной пробежки с неизбежными задержками летом
при посадке на пароход прибавляли к рабочему дню
лишних три-четыре часа, и положение верхнезаводских
рабочих было самым невыгодным.
Этим заводское начальство пользовалось в своих це
лях. Перевод на Верхний был чем-то вроде «первого
предупреждения» для тех, кого заводское начальство
считало нужным «образумить». Так и говорилось: «На
Верхний побегать захотел?» «Хотенья», конечно, не бы
ло, и многие «смирялись».
Попавшие на Верхний завод принимали все меры,
чтобы выбраться в Сысерть. Иной раз это толкало не
которых слабодушных в разряд «наушников» и подха
лимов, которых остальным приходилось «учить». «Учь»
производилась под покровом «заводских» драк, когда
не только «мяли бока и считали ребра», но и били стек
ла и «высаживали рамы» в домах «исправляемых». По
путно иногда доставалось и жене, особенно в тех слу
чаях, когда было известно, что «у него баба зудит».
Такой «зудящей бабе» и влетало, хотя это было редко
стью: считалось неудобно «счунуться с чужой бабой».
Нужно отметить, что и сами верхнезаводские участ
вовали в этих драках вместе с остальными рабочими,
так как «наушничество» им, пожалуй, было даже страш
нее: грозило увольнением с заводов.
«Людей строгого нейтралитета», забитых и смир
ных, в этих свалках частенько тоже встряхивали. Тем
более, что «учь» производилась всегда в пьяном виде,
26
а пьяному где разбирать разные тонкости: подхалим
али божья коровка. Один другого лучше!
Положение ильинских рабочих было много лучше.
У них была своя специальность — кровельный лист.
Требовала она особых навыков, поэтому оценивалась
выше. Этим, вероятно, и объясняется, что попавшие на
Ильинский завод не стремились уходить оттуда, счи
тая, что некоторое повышение заработка вполне возна
граждает их за ежедневную прогулку. К тому же и рас
стояние было пустяковое.
Среди шмыгающих колодками рабочих немало бы
ло и подростков, порой совсем еще малышей. Это «ша
ровка».
В «шаровку» принимались дети в возрасте от две
надцати лет. Заводскому начальству не было дела, под
силу ли детям этого возраста кочегарные работы. Было
бы дешево!
«Шаровка» по своему костюму старалась не отли
чаться от взрослых. Тот же домотканый синий холст,
шляпенка, валенки и колодки. Последние делались даже
толще обыкновенных—по ребячьему делу, «шаровка»
гордилась своей «огневой» работой и старалась это под
черкнуть.
В глазах заводских малышей «шаровка» казалась
чем-то заманчивым, героическим: «Легко ли? Работают
«по огневой», ходят на колодках, дерутся в заводских
драках!»
Матери тоже относились к ребятам, работавшим на
фабрике, по-особому. Смотрели на них, как на взрос
лых, и исполняли некоторые ребячьи капризы.
Одним из самых распространенных капризов было
требование шаровщиков заменить «аржанину — крупчатошным».
— Отягу нет с нее — с аржанины-то твоей.
Мать пытается разубедить, указывает на «кресть
ян»: «Аржаной едят, а поздоровее наших заводских».
Малыш-рабочий, однако, стоит на своем:
— Работа у них не та. Не у огня стоят. А ты вот
попробуй сама — побросать «паленьговски»-то дрова. Не
квартирник ведь! Какой отяг будет с аржанины? Жи
во прогонят!
Мать, конечно, и сама понимает, что возиться с полусаженными плахами около жерла пудлинговой печи
27
вовсе не под силу подростку, и идет на уступки. Ржа
ной хлеб заменяется самым низким сортом крупчатки.
В «крупчатошном» было своего рода щегольство
«шаровки».
Не чужды были этому щегольству и заводские жен
щины. Многие из них старались показать, что они жи
вут хорошо — «крупчатошный едят». Желание щеголь
нуть друг перед другом особенно было видно в обеден
ную пору, когда со всех концов завода женщины с узел
ками шли на фабрику — несли обед мужу, сыну, брату,
отцу.
Время обеденного перерыва, между одиннадцатью и
двенадцатью, так и звалось «бабьим часом».
Около фабричных зданий везде были видны пестрые
группы женщин. Старух мало. Одеты почище, но не
по-праздничному. Шутки, смех, «загогулины с крутым
поворотом» со стороны рабочих. Взвизгивание, хихи
канье и взаимная слежка у женщин.
— Смотри, Елесиха-то третий пирог в половину при
несла.
— Она — старуха заботливая. Сама не съест, а ре
бятам притащит.
— А вон видишь, Степанька чем мужа кормит? На
черном куске держит.
— Покушай, значит, милый муженек, мою неудачу
да фартук с кружевами мне купи.
Молодая красивая женщина в фартуке с кружевны
ми концами слышит эти пересуды. Краснеет, готова за
плакать. Муж что-то говорит ей, видимо, успокаивает,
но и сам смущен.
В «огневой» не заработать белого куска считалось
зазорным. И многие дома голодали, чтобы только «на
людях» показать кусок получше. Верхом женской забот
ливости считался рыбный пирог.
Эта «бабья слава», в которую, кроме показного обе
да, входили и занавески на окнах хибарки, и платье погородски, иной раз дорого стоила рабочему. В лучшем
случае она толкала его на поиски дополнительного зара
ботка в часы отдыха, что, конечно, преждевременно де
лало рабочего инвалидом. В худшем — начиналась по
гоня за местечком «потеплее», наушничество, подха
лимство, чтобы пробраться в ряды заводских слу
жащих.
28
Питанию детей «бабья слава» тоже вредила. Зарабо
ток рабочего был таков, что его еле хватало на прожи
тье, и всякая даже самая скромная потребность одеться
почище или украсить свою избушку «немудрящей зана
веской» была уже не по карману.
ПРИКАЗНЫЕ
Всех служащих, начиная с управляющего и кончая
самым маленьким канцеляристом, фабричные называли
общим именем приказные или «приказея». Эта приказея делилась на несколько групп: судари или начальст
во, присудари, шоша, кричные жомы. Отдельно стояли
расходчики, которых на всех пяти заводах округа неиз
менно звали собаками.
Судари — это управляющий, управители отдельных
заводов, караванный, плотинный, надзиратели заводов,
смотрители приисков — словом, все те, кто имел право
увольнения и приема рабочих.
Присудари — это люди конторского труда. Их рабо
ту мастеровые плохо знали и определяли по-своему:
«Сидит в конторе, присудыркивает. На счетах щелкает
да бумажки пишет».
В действительности этих присударей: конторщиков,
счетоводов, чертежников, вплоть до главного бухгалте
ра, заводское начальство выматывало порой не хуже,
чем мастеровых. Большинство из них за четвертную
в месяц вынуждено было проворотить столько работы,
что приходилось корпеть над ней целые ночи напролет,
гремя костяшками или поскрипывая пером.
К присударям близко подходила так называемая
«шоша» — мелкое заводское начальство: «уставщики»,
надсмотрщики, надзиратели цехов... «Шошу» заводское
начальство также держало в черном теле: плохо оплачи
вало и часто смещало. Положение этих служащих, меж
ду тем было, пожалуй, самое трудное: слишком усерд
ствовать — рабочие изуродуют, не усердствовать — на
чальство сместит и с заводов «прогонит». Сами недав
ние рабочие, отличавшиеся от остальных только высокой
квалификацией и кой-какой грамотностью, они в боль
шинстве своем старались не разойтись с рабочими. Но
тогда начальство находило их «неспособными к делу»
29
и заменяло другими до тех пор, пока не находило «под
ходящего человека». Такой «подходящий человек» ока
зывался совсем «неподходящим» для рабочих, и они
старались его убрать. Обыкновенно в этом случае при
менялся «служебный подвох»: уничтожение записей,
порча материалов... Если этим путем не могли добиться
результата, то пытались «выучить». Выучка нередко
кончалась инвалидностью для выученика. Но не всегда
так бывало. Некоторым прихвостням начальства удава
лось крепко стоять на месте и держаться целыми десят
ками лет, а иногда даже проходить в «настоящее на
чальство».
В силу двойственного положения «шоши» отношение
к ней мастеровых было разное: одних считали за своих
лучших товарищей, на других смотрели, как на злейших
врагов.
«Кричными жомами» в заводах называли разных
приемщиков: угля, руды, дров, железа. К выбору «жо
мов» заводское начальство относилось внимательно и
подбирало вполне «надежных» людей, главным образом
из лиц конторского труда, которые с голодного куска
охотно шли в группу «жомов». Жалованье там было
меньше, чем в конторе, но зато выдавались наградные
за «пример» и «привес» иногда в размере годового за
работка, и представлялась возможность «темного» до
хода.
Приемка производилась так, что на ней заводоуправ
ление получало не менее четверти ежегодного дохода.
Кроме «узаконенного» грабежа крестьянского и ра
бочего труда, производилась специальная надбавка, оп
ределявшаяся ловкостью «жома» и его аппетитом.
Легче всего, конечно, было орудовать с рудой и уг
лем. Здесь помогал и способ укладки, и малограмот
ность, и разрозненность крестьянства, которое по пре
имуществу занималось доставкой этих материалов.
С дровами тоже было просто. Тут и усушка, и не
плотность кладки, и трухлявое полено — все шло в дело.
За все нужна была скидка. И набегало!
Даже с медью и железом ухитрялись «зарабаты
вать». Прежде всего здесь практиковался узаконенный
«поход» на развеску — по десять фунтов с каждого «ве
су» («вес»—около сорока пудов). Этот «поход», выка
чиваемый в количестве десятка тысяч пудов из кармана
30
рабочего, не оставался в пользу завода — он шел в ви
де взятки екатеринбургским продавцам сысертского же
леза и вокзальным служащим, у которых в конце года
получался тоже «привес».
Узаконенным «походом» дело, однако, не ограничи
валось.
После двенадцати часов «огневой» работы сдатчики
от смены, конечно, не имели большого желания задер
живаться еще на час—на два, и вот начиналась «махо
вая работа». Железо проходило по весам, но точно не
взвешивалось. Только и слышались короткие выкрики:
«С весу! Пишу сорок один.— С весу! Пишу тридцать
восемь». Опытный взгляд весовщика работал в пользу
заводоуправления. Получался «поход» сверх «похода» —
за быстроту записи и наметанность глаза. Такого до
полнительного «похода» набиралось по всем заводам то
же свыше десяти тысяч пудов в год.
Если прибавить к этому, что часть «темного» железа
непосредственно сбывалась «жомами» на сторону, то ста
нет ясным, что «обмишуливание» рабочих в Сысертских заводах было поставлено основательно и совершен
но откровенно.
Нужно сказать, что отношение рабочих к «жомам»
было все-таки терпимое. Все знали, что заводоуправле
ние держит их чуть ли не исключительно на «наград
ных», которые определялись количеством «привеса».
Окажется в конце года «экономия» тысячи три-четыре
пудов — дадут «награду» рублей полтораста — двести.
Это, конечно, немного при пятнадцати — двадцатируб
левом жалованье, и рабочие мирились с неизбежностью
«жертвовать» не только тысячи пудов владельцу, но
и сотни весовщикам.
Недовольство было лишь в тех случаях, когда ктонибудь зарывался свыше всякой меры, когда все виде
ли, что за счет «привеса» и «примера» начиналась по
стройка домов, покупка выездных лошадей и так да
лее. Тогда применялась «учь». На дровяных площадях
и в угольных сарадх чаще обыкновенного начинались
пожары, в магазинах перепутывались сорта железа, про
изводилась повторная сдача, железо попадало «случай
ному возчику», не доходя до магазинов. И в результате
замена зарвавшегося другим приемщиком была обеспе
чена.
31
ЗАВОДСКИЕ
Заводскими назывались не просто жители заводских
селений, а те, кто имел какое-нибудь касательство к про
изводству заводов. Сюда входили и крестьяне, занятые
на заводских работах.
Наиболее многочисленные группы составляли «руднишные» и «куренные».
Разработка руд в конце прошлого столетия велась
в основном на Боевском руднике, где работали крестья
не ближайших к руднику сел и деревень. В заводах
«руднишные» показывались главным образом зимой,
когда производился прием выработки.
Бесконечные вереницы саней с коричневыми от ру
ды палубками тянулись ежедневно в Сысерть со сторо
ны Боевки. Выбитая ступеньками дорога была тоже ко
ричневой. Около возов шагали коричневые люди.
Хотя они и звались заводскими, но в действительно
сти жили все-таки своей особой жизнью. Для них ра
бота на рудниках и возка руды были подсобными за
нятиями к основному — крестьянскому.
«Мастерко» смотрел на них сверху вниз, как на
«крестьянчиков», хотя иногда завидовал им. Ему, де
скать, ловко работать из-за земли-то. Никому не кла
няйся!
В действительности было не совсем «ловко». Этих
угрюмых коричневых людей загонял на рудники недо
статок земли. Из-за земельной тесноты и шли они, от
мала до велика, за заработком на рудничные работы
и как раз к посеву изматывали своих лошаденок на за
водской работе.
Их обмеривали самым наглым образом и во время
приемки руды из забоя, и при доставке на заводы. Расходчики, иногда стеснявшиеся своих фабричных, по от
ношению к рудничным «орудовали» без всякого стесне
ния и даже щеголяли своим бесстыдством: «Что он, сипак, понимает? Его на трех копейках обставить можно».
Чтобы превратить два миллиона пудов руды в чу
гун и железо, заводам, работавшим исключительно на
древесном топливе, приходилось вести довольно обшир
ные заготовки дров и древесного угля.
При каждом заводе, иногда не в одном месте, были
просторные дровяные площади, где ежегодно ставились
32
«к сушке» длинные поленницы дров, пней и хворо
ста взамен исчезающих запасов прошлого года. Около
угольных сараев тоже постоянно толклись люди с ог
ромными угольными коробами: подвозили и отвозили.
Дроворубы и углежоги назывались куренными рабо
чими. Большинство из них тоже были крестьяне бли
жайших сел и деревень, но часть работ, особенно в Полевском заводе, выполнялась коренным заводским насе
лением. В Полевском не редкость было встретить «лошадного мужика», который кормился исключительно
куренными работами, прерывая их на время покоса.
Углежжение производилось по старинке, в кучах. Ра
бота эта требовала известных навыков, и те семейства,
которые имели в своем составе опытного углежога, за
рабатывали лучше других, жили «справно» и держали
по десятку лошадей.
«Куренное» ремесло так и передавалось из поколе
ния в поколение. В Полевском заводе можно было най
ти такие семейства, у которых деды и прадеды робили
в курене. Иной раз эти заводские углежоги не прочь
были использовать свои навыки для эксплоатации слу
чайных углежогов-крестьян: выряжали, например, не
сколько коробов угля «за досмотр». Подрядчиками,
впрочем, им стать не удавалось. На своей каторжной
работе куренные заматывали всех членов семьи. Во
время главных работ при запалке куч в лес увозили
и всех женщин, которых можно было взять из дома.
Недаром про полевчан говорилось: «Чесноковик (про
звище жителей Полевского завода) к куреню женится.
Работница прибудет».
Кроме «руднишных» и «куренных», в заводах было
много так называемых возчиков.
Число грузов было довольно значительно. Возили не
только готовые изделия в Екатеринбург, но и между от
дельными заводами перебрасывалось много полуфабри
катов. Чугун возили из Сысерти на Верхний и Ильин
ский, из Северского завода — в Сысерть и Полевской.
В общей сложности количество грузов, кроме руды и
древесины, было не менее пяти миллионов пудов в год.
Зимой обыкновенно выезжало много крестьян, иног
да из сравнительно удаленных селений, чтобы «по до
роге» заработать кое-что к весне или по крайней мере
«оправдать корма».
2. П. П. Бажов, т. 3.
33
Эти случайные возчики были очень выгодны заводо
управлению, но для кормившихся извозом заводских
жителей зимний выезд крестьянства был бедствием.
— Кадниковцы выехали — четверть копейки слетела.
— А вот скоро леший принесет дальних: Шабуро
ву, Петухову, Белопашину.
— Тут уж опять впроголодь насидишься.
— Им ведь что! Овес свой, лошади кормные, на
хлебе.
— Известно, из-за естя робят. Не нам чета.
— За обновами бабам в город-то едут!
— Потянись за ними! У него четыре, как чугун,
а у меня одна — шлаковка. Много на ей увезешь?
Такими разговорами встречался каждой зимой вы
езд крестьян на заработки.
Тревога была вполне законна. Заводоуправление по
части выжимания копейки было мастеровато. «Жомам»
было предписано снижать попудную плату в зависимо
сти от числа приехавших. Бывало, плата с пуда за со
рок семь верст от Сысерти до Екатеринбурга доходила
до двух с четвертью копеек.
Понижение цен на возку от Сысерти до города не
избежно отражалось и на провозной плате между отдель
ными заводами, хотя крестьяне обыкновенно за перевоз
ку этого вида не брались — она им была «не по пути».
Обдирая возчиков, кроме конкуренции крестьян в
зимнюю пору, заводское начальство использовало еще
один прием — фальшивые версты.
От Сысерти до Екатеринбурга по Челябинскому
тракту сорок семь верст. Версты обыкновенные, «казен
ные». Они и служили основой для расчета за возку.
Но между отдельными заводами версты были или «не
меряные», или фальшивые. Особенно нагло это было
сделано между Сысертью и Верхним заводом.
Там имеется превосходное шоссе, утрамбованное подрудком. На этом шоссе красиво сделанные столбики от
четливо показывали восемь верст от плотины до плоти
ны, а между тем заводское население не без оснований
считало здесь десять верст. Помню, живя на Верхнем,
я пытался проверить расстояние, и на первой версте, по
которой тянулась линия Верхнезаводского поселка, на
считал свыше двухсот сажен лишку. Таким образом,
треть стоимости провоза по Верхнезаводской дороге за
34
водоуправление крало. Если считать, что с Верхнего
ежегодно вывозилось до четырехсот тысяч пудов сорто
вого железа и столько же привозилось туда болванки,
то кража получалась довольно чувствительная — три
миллиона двести тысяч пудо-верст.
Конкуренция крестьянства и приемы вроде фальши
вых верст делали занятие перевозками очень невыгод
ным, и из заводского населения шли в возчики только
те, кому податься было некуда: инвалиды фабрики, вдо
вы и «прогнанные» с фабричной работы. Заводили они
каким-нибудь способом лошаденку и «брякали» на ней
зимой и летом, зарабатывая свой голодный кусок и про
клиная крестьян, которые «из-за естя» выезжали зимой
на эту же работу. Число таких заводских «возчиков»
было значительно, и я не помню случая, чтобы хоть
раз заводоуправление было стеснено в перевозках.
Правда, самое большое количество грузов передвига
лось зимой, но и в остальное время года — по весенней
и осенней распутице — необходимое передвижение гру
зов не прекращалось.
За возчиками, не уступая им в числе, шла группа
«поторжных» рабочих, но о них будет особо.
ПРИИСКОВЫЕ
В Сысертском округе годовая добыча золота дости
гала в описываемое мною время в среднем двадцати пу
дов. Кроме того, имелись россыпи хризолитов около
Полдневой.
На приисках и россыпях было занято немало посто
янных рабочих из заводского населения.
Работы велись преимущественно самим заводоуправ
лением, но часть золота и камней добывалась старате
лями, которые занимались главным образом разведкой.
Особенно много таких старателей было в Полевском
и Северском заводах. Там по Чусовой и ее мелким при
токам отдельным счастливцам удавалось не раз напа
дать на «верховую жилу». Одно время золотая зараза
захватила чуть не поголовно население Полевского заво
да. Даже «исконвешные углежоги», и те бросили курень
и занялись «богатым делом». Рыли где попало. Проеда
ли последнее, а все не хотели «попуститься счастью».
35
При удаче картина была однообразная: пьянство и ди
кая трата денег вроде засыпания пряниками и орехами уха
бов на выбитой дороге во время масленичного катания.
Помню, один из таких приисковых людей — Стакан
чик — любил подробно рассказывать, как ему удалось
найти на казенных (заводских) приисках самородок
невиданного размера. Сдать заводоуправлению было
нельзя — боялся, что просто отберут, объявят находку
казенной. Пошел к местному торговцу Барышеву, кото
рый, между прочим, промышлял скупкой и сбытом «мел
кого товару». Взвесили. Оказалось восемнадцать фун
тов. У торговца не хватило денег. Тогда разрубили са
мородок и «честно» — рука об руку — произвели сделку.
О дальнейшей судьбе своего счастья Стаканчик го
ворил коротко: «Два года из кабака не выходил».
И только... Остальное золото перешло к тому же Бары
шеву, который предусмотрительно держал лучший в Полевском заводе кабак. Больше Стаканчику в жизни не
«пофартило», и два года безвыходного кабацкого гу
лянья оказались единственным «светлым пятном»