Христианство, его происхождение и сущность [Николай Николаевич Розенталь] (fb2) читать онлайн

Профессор Н. Н. Розенталь Христианство, его происхождение и сущность

От издательства

Доктор исторических наук профессор Н. Н. Розенталь в брошюре «Христианство, его происхождение и сущность» интересно рассказывает о социально-экономических причинах и идейных истоках возникновения христианства, происхождении и социальной сущности мифа о Христе.

В брошюре говорится об истории возникновения и развития основных направлений христианской религии — католицизма, православия и протестантизма — и раскрывается их социальная роль.

Брошюра представляет интерес как для верующего, так и для неверующего читателя. Вместе с тем она дает богатый материал для лекторов, пропагандистов и агитаторов, ведущих атеистическую пропаганду. Небольшой объем брошюры позволил включить в нее лишь две лекции Н. Н. Розенталя, с которыми он неоднократно выступал по заданию Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний: «Христианство, его происхождение и сущность», «Из истории православия, католицизма и протестантизма». Редакция ограничилась лишь самыми необходимыми исправлениями, стремясь сохранить не только содержание, но форму и стиль этих лекций.

I. Христианство, его происхождение и сущность

ЧТО ТАКОЕ ХРИСТИАНСКАЯ РЕЛИГИЯ?

Христианство представляет собой самую мощную и влиятельную из всех существующих в настоящее время форм религии. Современные приверженцы христианства распадаются на ряд больших международных религиозных организаций — так называемых церквей, как, например, католическая, православная, лютеранская, кальвинистская и другие церкви, а также на бесчисленное множество всевозможных сект. Все они в одинаковой степени считают себя христианами, т. е. почитателями некоего воображаемого ими божественного существа под именем Иисуса Христа, которому они поклоняются.

Ввиду своей широкой распространенности и своего все еще сильного воздействия на умственную жизнь значительной части человечества христианство, как и всякая другая религиозная система, мешает развитию научной мысли, укрепляет в странах капитала эксплуатацию трудящихся и тем самым сильнейшим образом тормозит общий социальный и культурный прогресс. Поэтому во имя прогресса, победы коммунизма и неразрывно связанного с ним повышения уровня жизни народных масс нам необходимо последовательно разоблачать несостоятельность и реакционность христианской религии и освобождать человеческие умы от ее упорного влияния. А для успешного решения этой задачи мы должны прежде всего уяснить себе, что такое христианство, каким образом оно возникло и чьи классовые интересы выражает.

Марксистско-ленинская теория учит, что всякая религия представляет собой неправильное, искаженное отражение действительности. «В начале истории, — говорит Энгельс, — объектами этого отражения являются прежде всего силы природы… Но вскоре, наряду с силами природы, выступают также и общественные силы, — силы, которые противостоят человеку и так же чужды и первоначально так же необъяснимы для него, как и силы природы, и подобно последним господствуют над ним…»^[1]

К таким более поздним и развитым формам религии принадлежит и христианская вера в фантастического бога-человека Иисуса Христа. Эта вера складывалась в течение нескольких столетий в эпоху, когда первобытно-общинный строй жизни людей уже сравнительно давно уступил место рабовладельческому строю с его все более резко углублявшимися противоречиями между антагонистическими классами рабовладельцев и рабов, когда рабовладельцы для сохранения своего классового господства всячески укрепляли созданные ими политические организации. Родиной христианства было самое сильное и обширное из всех тогдашних рабовладельческих государств — Римская империя, которая ко времени возникновения этой религии объединила в своих пределах все страны Европы, Азии и Африки, расположенные вокруг Средиземного моря. В. И. Ленин отмечал, что Римская империя целиком была основана на рабстве.^[2]

Не удивительно, что на всем содержании христианского вероучения лежит яркая печать рабовладельческой эпохи. Христиане постоянно называют себя рабами бога и, совершая свой культ, становятся на колени и делают земные поклоны. Их священные книги учат смирению и покорности, обещая верующим за это блаженную вечную жизнь, которая якобы ждет их после смерти. Отметим, что и все другие религии, возникшие и сложившиеся в классовом обществе, основаны на обязательной вере в так называемую «будущую жизнь», но нигде эта вера не занимает такого центрального места, как в христианстве. Вера в воображаемую, не существующую жизнь за гробом, где якобы сам господь бог по всей справедливости одних награждает за добродетели, а других наказывает за пороки, была создана фантазией людей, сознающих свое бессилие осуществить справедливое общественное устройство в реальной действительности. Социальные корни религиозной мечты о будто бы ожидающем нас всех посмертном божественном правосудии глубоко вскрыты В. И. Лениным в его замечательной статье «Социализм и религия». Ленин подчеркивал, что «религия есть один из видов духовного гнета, лежащего везде и повсюду на народных массах, задавленных вечной работой на других, нуждою и одиночеством. Бессилие эксплуатируемых классов в борьбе с эксплуататорами так же неизбежно порождает веру в лучшую загробную жизнь, как бессилие дикаря в борьбе с природой порождает веру в богов, чертей, в чудеса и т. п.»^[3].

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ПРИЧИНЫ И ИДЕЙНЫЕ ИСТОКИ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ХРИСТИАНСТВА

Христианские богословы совершенно неправильно утверждают, будто бы их религия возникла сразу, в готовом виде, как непосредственное откровение бога, воплотившегося на земле в образе идеального человека — Иисуса Христа. В действительности христианство складывалось в течение долгого времени и постепенно восприняло в себя многие существенные элементы более древних, языческих религий.

Основной предпосылкой возникновения христианства, как и других религиозных систем классового общества, явилось такое развитие социально-экономических противоречий, при котором угнетенные низшие слои населения после многих неудачных попыток собственными силами облегчить свою участь были вынуждены искать утешения в вере, надеяться на сверхъестественную помощь со стороны какою-либо благосклонного к ним божества. В течение II и I веков до н. э. в Римской империи неоднократно происходили грандиозные восстания рабов, которые, однако, каждый раз кончались жестокими поражениями вследствие недостаточной организованности и сознательности восставших. Наиболее серьезным и опасным для римских эксплуататоров-рабовладельцев народно-революционным движением было великое восстание рабов в Италии 73–71 годов до н. э. под предводительством Спартака, которого В. И. Ленин называет «одним из самых выдающихся героев»^[4] того времени. Но и это восстание также завершилось кровавым разгромом рабов.

Один из новейших исследователей истории раннего христианства французский ученый-коммунист Шарль Эншлен справедливо отмечает закономерную связь между поражением Спартака и резким подъемом мистических чаяний среди угнетенных масс божественного спасителя. «Можно сказать, — пишет Эншлен, — что Христос победил потому, что потерпел поражение Спартак. На смену земному мстителю пришел мститель небесный, апокалиптический; на смену общей борьбы — покорность судьбе, на место реальных надежд — отказ от всего земного и упования на небесное воздаяние»^[5].

Ожидание чудесного спасения от божества или какого-нибудь его представителя было особенно распространено в Иудее, маленькой стране Передней Азии, которая с середины I века до н. э. находилась под властью Рима. В иудейском (еврейском) народе издавна жили традиционные верования в божественных вождей — пророков, которые, начиная со сказочного Моисея, якобы доставляли своим соплеменникам великие победы над всеми их врагами. И теперь, томясь под жестоким игом римских императоров, иудеи страстно ожидали нового освободителя и верили, что сам бог пошлет им своего «помазанника», или по-еврейски — Мессию. Поскольку иудейское общество того времени было классовым, рабовладельческим, то различные слои этого общества, разумеется, представляли себе грядущего Мессию по-разному. Для господствующего класса населения Иудеи Мессия был прежде всего вождем иудейской рабовладельческой знати, которому предстояло не только освободить свою страну от иноземного захватчика, но даже подчинить ей чужие страны. Напротив, в глазах рабов и примыкавших к ним по своему положению беднейших свободных элементов Мессия являлся преимущественно избавителем народных низов от тяготевшего над ними социального гнета. Разнородные представления о Мессии-спасителе стали складываться и за пределами Иудеи, в многочисленных общинах, организованных иудейскими эмигрантами в Египте, Малой Азии и других областях Ближнего Востока. В этих общинах иудеи постепенно сближались со своими иноплеменными соседями, знакомились с их языком, образом мыслей и культурой. Насколько мы можем судить по дошедшим до нас источникам, именно в восточных эллинизированных городах^[6] Римской империи и зародилась древнейшая форма христианства, представлявшая собой своеобразную, качественно новую разновидность иудейского мессианизма.

Ни точного времени возникновения христианства, ни каких-либо биографий его первых деятелей мы совершенно не знаем. Однако несомненно, что лицо, именуемое Иисусом Христом, которое официально считается основателем христианства, в действительности никогда не существовало — ни в качестве воплощенного божества, которому поклоняются верующие, ни даже в качестве определенной исторической личности, которую сторонники христианской морали признают образцом всех человеческих добродетелей. Это лицо всецело является продуктом фантазии, чистейшим мифом, вымыслом.

Скудость наших сведений о наиболее раннем периоде истории христианства, естественно, объясняется тем, что первоначально оно распространялось среди самых бедных и обездоленных слоев населения, которые не имели фактической возможности оставлять по себе записи. «…Христианство при своем зарождении, — указывает Ф. Энгельс, — было движением угнетенных: оно выступало сначала как религия рабов и вольноотпущенных, бедняков и бесправных, покоренных или рассеянных Римом народов»^[7].

Таким образом, социально-экономические причины возникновения христианства, как и некоторых других аналогичных течений внутри восточного мессианизма, коренились в придавленности эксплуатируемых масс рабовладельческой Римской империи, в невыносимом классовом гнете, тяготевшем над ними. Не веря в собственные силы, они надеялись уничтожить этот гнет с чудесной помощью ожидаемого свыше божественного спасителя.

О демократическом составе участников ранних христианских общин, об их резко отрицательном отношении к эксплуататорскому режиму Римской империи и о питаемых ими мистических надеждах на небесную защиту достаточно красочно свидетельствует единственное дошедшее до нас произведение древней христианской литературы — так называемое «Откровение Иоанна», убедительно относимое Ф. Энгельсом к 68 или 69 году позднейшего христианского летосчисления. По словам неизвестного автора этого произведения, который сам именует себя Иоанном, его единомышленники в подавляющем большинстве бедны и бесправны и чувствуют непримиримую ненависть к ненасытному мировому эксплуататору Риму — «великой блуднице», «зверю в багряной одежде» — и ко всем порядкам и учреждениям, установленным Римской империей.

В своей статье «К истории раннего христианства», основанной на критическом анализе «Откровения Иоанна», Энгельс подчеркивает, что в этом наиболее древнем христианском литературном памятнике «нет ни догматики, ни этики позднейшего христианства; зато здесь есть сознание того, что борьба идет со всем миром и что эта борьба увенчается победой; есть радость борьбы и уверенность в победе, совершенно утерянные современными христианами… здесь еще нет ни слова о «религии любви»… здесь проповедуется неприкрытая месть, здоровая, честная месть гонителям христиан. И так это во всей книге»^[8]

Однако, несмотря на угнетенное положение первых христиан и всю ту злобу, которую возбуждал в них тяготевший над ними режим, христианство, даже на самом раннем этапе своего существования, отнюдь не являлось идеологией революционной народной борьбы. Понятия религии и революции принципиально противоречат друг другу. Всякая религия сама по себе всегда реакционна; отрицать это — значит искажать действительность, удаляться от науки. Именно так поступил извратитель и предатель марксизма К. Каутский, который в своей книге «Происхождение христианства» поставил знак равенства между идеологией первых христиан и мировоззрением революционного рабочего класса. Реакционность раннего христианства резко проявилась в том, что оно призывало своих последователей рассчитывать не на самих себя, а на сверхъестественное божественное вмешательство. Тот, кто обнадеживает людей помощью свыше, объективно убивает в них инициативу и активность — необходимые условия революционной деятельности. Характерно, что автор «Откровения Иоанна», страстно проклиная Рим и его властителей, предсказывая предстоящую погибель «зверя» — Нерона, вместе с тем и не думал говорить о необходимости активных насильственных действий. Он лишь убеждал своих единомышленников надеяться на пришествие небесного спасителя, которое должно было наступить в самом недалеком будущем. Как видим, христианство уже на заре своей истории отвлекало народные массы от реальной освободительной борьбы.

Именно это обстоятельство и сделало возможным в дальнейшем превращение христианства из религии угнетенных в религию угнетателей, из движения, выражавшего субъективный протест народных масс против эксплуататорского строя, в идеологическую опору рабовладельческого экономического базиса.

Возникнув, подобно иудейскому мессианизму, в результате крайнего обострения социально-экономического неравенства и политического гнета, христианство существенно отличалось от националистических сект Иудеи не только своим полнейшим отказом от активных методов сопротивления, но и тем, что оно очень рано отвергло всякую племенную замкнутость. Хотя автор «Откровения Иоанна» еще называет своих единоверцев иудеями, однако эти иудеи уже в силу новых условий жизни на чужбине, в греческих городах Малой Азии, должны были все более отступать от отечественных традиций. Даже самый текст «Откровения» написан не по-еврейски, а по-гречески, так что иудейское понятие Мессия — божественный «помазанник» — переведено здесь однозначащим греческим словом Христос. Если иудейские мессианисты, за немногими исключениями, были заинтересованы лишь в судьбе своего «богоизбранного» народа, то «Откровение Иоанна» обещает спасение решительно всем людям независимо от их этнической принадлежности — стоит им только уверовать во Христа. Отрицание племенной исключительности чрезвычайно характерно для христианства, как новой религии, зародившейся в ту позднюю историческую эпоху, когда на смену прежнему обособленному существованию отдельных народностей пришло постепенное объединение их под всеобщей и сглаживающей все местные особенности властью миродержавного Рима.

В отличие от всех древних языческих, племенных религий христианство не видело никакой принципиальной разницы между какими бы то ни было племенами и готово было каждого принять в свои ряды, заявляя, что для него «нет ни Эллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Послание так называемого «апостола Павла» к Колоссянам, глава 3, стих 11). Если основной догмат христианства — вера в божественного спасителя, посредством которого «все страждущие и обремененные» обретут лучшую жизнь, — сложился на почве тяжелого социального гнета и неспособности его жертв достигнуть спасения собственными силами, то универсально-космополитический характер христианской религии мог возникнуть лишь в результате такой необхомой объективной предпосылки, как существование универсальной Римской империи. Успешному распространению христианства, по словам Ф. Энгельса, способствовал тот факт, что оно было свободно от многих древних обрядов, неразрывно связанных с историческим развитием местных племенных культов: «…Освобождение от обрядностей, которые затрудняли или делали невозможными сношения с иноверцами, было первым условием мировой религии»^[9]

Быстрому распространению христианства немало содействовало и то обстоятельство, что его идеи были достаточно хорошо знакомы также другим, более древним религиозным системам и уже нередко высказывались в литературе. Так, идея божественного спасителя, порожденная бедствиями и отчаянием угнетенных масс, распространяется еще задолго до создания первых христианских легенд о нем чуть ли не среди всех народов языческого мира. У греков систематически перерабатывались в соответствующем направлении старинные мифы о богах и героях — благодетелях человечества— Прометее, Дионисе, Геракле и Асклепии (Эскулапе) — чудесном исцелителе. В Египте, Малой Азии, Сирии и Месопотамии развивались преобразованные, а частично и вновь учрежденные культы страдающих и воскресающих божеств, очень близкие к зарождавшемуся культу Христа и, несомненно, оказавшие на него влияние: Осириса, ставшего судьей в загробном мире; Аттиса и Таммуза, провозглашенных «спасителями»; Митры, посредника между верховным богом и людьми и др. Все эти фантастические образы были так похожи друг на друга, что легко смешивались между собой и в таком синкретическом, смешанном виде переходили из страны в страну, повсюду находя себе верующих почитателей.

Как отметил Ф. Энгельс в статье «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», христианство возникло из «обобщенной восточной, в особенности еврейской, теологии и вульгаризированной греческой, в особенности стоической, философии» Г В другой своей статье «Бруно Бауэр и раннее христианство» Энгельс даже называет еврейского богослова Филона из Александрии (конец I века до н. э. — первая половина I века н. э.) «отцом христианства», а известного философа-стоика Сенеку (родился около 4 года до н. э. — умер в 65 году н. э.) — «дядей его».^[10]

«Это примирение западных и восточных воззрений, — говорит Энгельс, — содержит уже по существу все христианские представления: прирожденную греховность человека; логос, — слово, — которое есть у бога и само есть бог, которое становится посредником между богом и человеком; покаяние не путем приношения в жертву животных, а путем принесения своего собственного сердца богу…».^[11]

Характерно, что христианство по мере своего формирования как элемента идеологической надстройки рабовладельческого общества заимствовало у своих религиозных и философских предшественников главным образом такие положения, которые сложились уже в эпоху развитого рабовладения и выражали интересы господствовавших классов. Учение о прирожденной греховности человека оправдывало существование в мире зла, усматривая причину последнего не в социальных порядках, а в несовершенстве человеческой природы. Постепенно развивавшаяся во многих дохристианских религиях идея единого верховного божества укрепляла принцип монархической централизации древних рабовладельческих государств. Вера в божественных «спасителей» — посредников между верховным богом и людьми, — с одной стороны, устраняла противоречие в представлении о недосягаемом величии божества и его деятельном вмешательстве в человеческую жизнь, а с другой стороны, побуждала людей к пассивной покорности воле божьей. Равным образом и занявшая важное место в христианстве идея «непорочного зачатия» не только постоянно встречалась в языческих мифах (например, о рождении Геракла, Диониса, Персея и др.), но даже вошла в официальный культ римских императоров, которые, начиная с Августа, торжественно провозглашали себя «божественными» — сыновьями не простых смертных, а богов. Понятно, что эти идеи выражали интересы рабовладельцев, стремившихся еще более возвысить в глазах народных масс престиж императорской власти, созданной ими для укрепления своего классового господства.

В интересах того же правящего класса развивались и моральные воззрения древнего мира. Характерно, что в стоической философии, в частности у «дяди христианства» Сенеки, высказываются чрезвычайно близкие к христианским мысли о необходимости сохранять нравственную чистоту, презирать богатство, умерщвлять «грешную» плоть и вести аскетический образ жизни. Заметим, кстати, что сам Сенека менее всего заботился о личном соблюдении своих моральных правил: он предназначал их для других — прежде всего, разумеется, для неимущих-, — а сам преспокойно наживал огромные богатства.

Господствующему классу было выгодно внушать массам презрение к материальным благам. Это облегчало эксплуататорам сосредоточение богатств в своих руках. Поэтому все идеологи эксплуататоров, особенно те, кто выступал в эпохи резкого обострения социальных конфликтов, в том числе стоики и христиане, постоянно обращались к угнетенным классам с призывами безропотно покоряться воле божьей и смиренно выполнять возложенный на них «свыше» обязательный нравственный долг. Чтобы примирить народные массы с их тяжелым положением, им демагогически внушалось, что они не имеют оснований жаловаться на свою судьбу, так как перед богом (но только перед богом!) все равны — и угнетатели, и угнетенные. Сенека, как и позднейшие духовные руководители христиан, не стеснялся даже проповедовать любовь между рабами и рабовладельцами, понимая, что раб по убеждению надежнее раба по принуждению. Мы знаем, что Сенека буквально одними и и теми же словами с его христианским единомышленником, мифическим апостолом Павлом, доказывал рабовладельцам, что «слугам лучше почитать своих господ, чем бояться их» («К Луцилию», письмо 47).

Исторически вполне закономерно, что два крупнейших события античной истории — смена республиканского режима в Римском государстве императорским и возникновение христианства, впоследствии вытеснившего в этом государстве все более древние, языческие религии, — произошли приблизительно в одно время. И то, и другое событие было обусловлено крайним обострением классовых противоречий в античном рабовладельческом обществе. Мощные восстания рабов II и I веков до н. э. еще не привели к уничтожению рабовладельческого экономического базиса, но в борьбе за свое сохранение он был вынужден соответствующим образом реорганизовать обслуживающую его надстройку. В политической области возникает военно-бюрократическая диктатура рабовладельцев в виде монархически управляемой империи, а в идеологической области — христианская религия, несравненно более приспособленная к поддержке рабовладельческого строя, чем все древние религии, возникшие еще в доклассовую эпоху и поэтому проникнутые различными пережитками первобытно-общинных отношений.

Но новую массовую религию нельзя было создать путем императорских декретов или кабинетных богословских трактатов. По справедливому замечанию Энгельса в статье «Бруно Бауэр и раннее христианство», «религии создаются людьми, которые сами ощущают религиозную потребность и понимают религиозные потребности масс, а этого как раз у людей с философским образованием обычно не бывает»^[12]. Необходимым для господствующих классов влиянием на народные массы может обладать только та религия, которая зародилась в самих массах как ответ на их насущные жизненные потребности. Именно такой религией и явилось христианство, выражавшее в своих первоначальных формах и гневный протест угнетенных и обездоленных социальных низов против тяготевшего над ними классового гнета, и вместе с тем трагическое сознание своего бессилия завоевать себе лучшую участь. Безысходный страх и горькое разочарование закономерно влекли за собой исступленную мечту найти для себя хотя бы призрачное утешение в религиозной фантазии. «Всеобщему бесправию и утере надежды на возможность лучших порядков, — пишет Ф. Энгельс, — соответствовала всеобщая апатия и деморализация»^[13].

В этой социальной обстановке, приводящей к усиленному росту мистических настроений, христианство должно было мало-помалу завоевать себе признание на всем протяжении римского мира и даже частично за его границами. Численный рост христиан, разумеется, сопровождался также определенными качественными изменениями в их религиозной идеологии. Примитивные представления раннего христианства, дополняясь всякого рода заимствованиями и вновь выработанными догматами, нередко искажались до неузнаваемости. И прежде всего совершенно изменился образ спасителя Христа, который из смутно оформленного орудия божественного правосудия, обещанного людям в будущем, превратился в конкретное человеческое воплощение всевышнего бога. Оказалось также, что очеловеченный бог жил на земле под видом якобы определенной исторической личности — иудея Иисуса, который будто бы умер искупительной смертью за грехи людей и затем воскрес. И, наконец, все эти события будто бы произошли уже за несколько десятков лет до того, как в «Откровении Иоанна» было предсказано еще лишь предстоящее пришествие божественного спасителя.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ И СОЦИАЛЬНАЯ СУЩНОСТЬ МИФА О ХРИСТЕ

О том, что предполагаемый основатель христианства Иисус Христос не был в действительности реальной личностью, а является вымышленным, мифическим образом, достаточно ясно свидетельствует, между прочим, само его имя. Греческое слово Христос, как мы знаем, означает то же, что еврейское слово Мессия — божественный избранник, «помазанник». Что касается имени Иисус — по-еврейски Иошуа, Иешуа, Осия, — то так назывался один из древнейших еврейских племенных богов, и это название сохранилось у евреев для обозначения понятия божества вообще. Трудно допустить, чтобы какой-нибудь реально существовавший человек носил имя бога и божественного «помазанника», как хотят уверить нас христианские священные книги.

Но мифичность Иисуса Христа становится совершенно очевидной, если мы обратимся к развитию его образа в литературных источниках. Наиболее раннее из христианских сочинений — «Откровение Иоанна», написанное, как известно, в 60-х годах I века, вообще не знает подобной личности. И сам Иоанн, и его сподвижники, которые, кстати сказать, называли себя еще не христианами, а иудеями, верили отнюдь не в воплощение божества, якобы уже имевшее место в прошлом, но лишь в будущее пришествие небесного спасителя и притом твердо надеялись на то, что оно должно совершиться буквально со дня на день. «Се, гряду скоро, и возмездие мое со мною, чтобы воздать каждому по делам его», — читаем мы в «Откровении» (глава 22, стих 12). Таким образом, Христос, по указанию древнейшего литературного памятника самих христиан, во всяком случае, не появлялся среди людей раньше конца 60-х годов I века, а в эти годы они его еще только ожидали. И вот возникает вопрос: если Иисус Христос действительно существовал, то когда же и где именно?

Поскольку Иоанновы пророчества, разумеется, не сбылись и ожидавшееся пришествие божественного спасителя не состоялось, но, тем не менее, число верующих в него непрерывно увеличивалось, перед руководителями христианских общин возникла чрезвычайно острая проблема — примирить мечты и обещания с объективными фактами. К тому же по мере распространения христианства состав его последователей все более пополнялся новыми, чужеродными элементами, причем не только в смысле этнической^[14] принадлежности, но и общественного положения. Если первыми христианами были представители низших классов, главным образом рабы, то постепенно, во всяком случае начиная уже со II века, к ним стали присоединяться и более высокостоящие лица.

Многих привлекали к себе организационные формы жизни христиан, внутренняя сплоченность их общин или церквей (от греческого слова — божье достояние), применяемые ими меры взаимопомощи и т. д. Торговцы были заинтересованы в использовании крепких связей, существовавших между христианскими общинами независимо от места их нахождения. Даже то обстоятельство, что христианские общинники были обязаны — по крайней мере на первых порах — материально поддерживать друг друга и что каждый новый член общины должен был отдавать ей известную часть своего состояния, по существу, вовсе не являлось для имущих последователей Христа особенно тяжелым бременем. Согласно рано установившемуся обычаю, тот, кто делал больше пожертвований в пользу своих единоверцев, избирался ими на пост руководителя общины — епископа (это старинное греческое слово означало надзиратель, надсмотрщик) — или по крайней мере становился одним из членов общинной администрации, которая по мере умножения ее функций стала строиться по иерархическому^[15]принципу.

Возникшая таким образом христианская церковная иерархия, получившая название духовенства, или клира («кирьякон» — по-гречески жребий, так как первоначально руководители христианских общин выбирались по жребию), уже в течение II–III веков почти целиком оказалась в руках представителей новой, экономически сильной христианской верхушки. С другой стороны, занятие высших должностей в христианском духовенстве немало способствовало приобретению занимавшими их лицами как материального могущества, так и определенного общественного веса. Не удивительно, что эти должности привлекали к себе, между прочим, и разного рода авантюристов и карьеристов, о чем ярко свидетельствует замечательный греческий писатель II века Лукиан Самосатский (родился около 120—умер около 180 года). В его рассказе «Смерть Перегрина» изображен некий честолюбец, который не только проник в среду христиан, но даже принял активное участие в составлении их священных книг.

Указанные перемены в социальном составе последователей христианства, естественно, наложили соответствующую печать и на их религиозные представления. Во II–III веках ведущую роль в большинстве христианских общин стали играть люди имущие, владевшие рабами и отнюдь не заинтересованные в потрясении основ рабовладельческого общественного строя. Они не только трепетали перед народными восстаниями, но совсем не желали и прихода небесного спасителя, призванного установить справедливость и сокрушить существующие эксплуататорские порядки. Они были кровно заинтересованы в том, чтобы рабы безропотно трудились на них, на своих господ, и чтобы вообще все стоящие ниже на социальной лестнице смиренно повиновались тем, кто стоит выше. Вот почему уже в средних десятилетиях II века появляется ряд новых христианских сочинений, ни по содержанию, ни по настроениям совершенно непохожих на их литературного предшественника — «Откровение Иоанна». Это прежде всего — четырнадцать пастырских посланий, адресованных различным общинам и лицам, авторство которых приписывается некоему апостолу (странствующему проповеднику) Павлу, и в особенности так называемые «евангелия» (греческое слово— добрая весть).

«Послания Павла» представляют собой по преимуществу сборник наставлений морального характера. Основное, что сразу бросается здесь в глаза читателю, — это резко выраженный социальный консерватизм. Именно из «Посланий Павла» христиане узнают о том, что каждый должен оставаться в своем звании («I послание Коринфской общине», глава 7, стих 20), что рабам следует «повиноваться своим господам, угождать им во всем, не прекословить, не красть, но оказывать всю добрую верность» («Послание к Титу», глава 2, стихи 9—10). Наряду с этим апостол неоднократно советует своим единоверцам не волновать себя чересчур напряженным ожиданием предсказанного им прихода спасителя и наступления торжественного божьего суда над угнетателями. Обещанное, конечно, исполнится, но, когда это будет, никому не известно! Поэтому все люди должны в любом случае жизни спокойно и добросовестно выполнять возложенные на них повседневные обязанности.

Легко заметить, что наиболее часто и настойчиво Павел обращался к рабам с призывом хранить покорность и смирение. Рабы в Римской империи являлись основными производителями. Их положение было особенно тяжелым. Именно их спокойствие вернее всего обеспечивало социальный мир. И вот почти в каждом из Павловых посланий слышится один и тот же постоянно повторяющийся мотив: «Рабы, под игом находящиеся, должны почитать господ своих достойными всякой чести» («I послание к Тимофею», глава 6, стих 1); «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом» («Послание к Ефесянам», глава 6, стих 5) и т. д.

Характерно, что такую же беспрекословную покорность Павел считал обязательной вообще для всех жителей Римской империи и по отношению к верховной государственной власти. Впоследствии христианские священники в своих верноподданических монархических проповедях всегда ссылались на следующее изречение Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от бога; существующие же власти от бога установлены» («Послание к Римлянам», глава 13, стих 1).

Чтобы повысить авторитетность своих слов, Павел прямо называет себя апостолом, проповедующим учение Христа. Во времена Павла стали все упорнее распространяться слухи, будто бы давно обещанный небесный спаситель уже однажды являлся на землю и лично оставил людям пример величайшего смирения. Никаких фактов о земной жизни Христа Павел не сообщает: очевидно, эти «факты» тогда еще не были придуманы. Но, конечно, не случайно, что спаситель у Павла принимает на земле образ раба и тем самым как бы свыше утверждает необходимость рабства. Вот что мы читаем об этом в «Послании Павла Филиппийской общине», глава 2, стих 6–8: «Он, будучи образом божьим, не почитал хищением быть равным богу; но уничижил себя самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной».

Ничего не зная о жизни Христа, Павел, тем не менее, говорит о его смерти на кресте и о его воскресении из мертвых. Крест являлся в ту эпоху обычным орудием казни, применявшимся именно к рабам, а что касается воскресения, то оно сообщало спасителю ореол непререкаемой божественности, уподобляя его наиболее популярным языческим богам: греческому Дионису, египетскому Осирису, фригийскому Аттису и другим. Вера в воскресение особенно импонировала униженным, отчаявшимся людям того времени, когда господствовали «всеобщая апатия и деморализация» (Ф. Энгельс). Образ умершего и воскресшего бога символизировал отрицание смерти и вечную жизнь за гробом, которая так привлекала к себе тех, кто был не удовлетворен реальной действительностью. Но вместе с тем идея загробного блаженства чрезвычайно устраивала идеологов эксплуататорского класса, считавших это блаженство вполне достаточным вознаграждением для трудящихся. Поэтому древнеязыческий сюжет о смерти и воскресении бога последовательно развивается в новую, христианскую сказку об искупительной божественной жертве за людские грехи и о даровании искупленным людям небесного рая.

Таким образом, если в «Откровении Иоанна» Христос должен был в грозе и буре сойти с неба, чтобы установить лучшую жизнь на земле, то в «Посланиях Павла» Христос в смиренном обличии раба умирает на кресте, искупает своей смертью грехи человечества и с земли восходит на небо, открывая за собой дорогу всем искупленным его жертвой. Как видим, ранний миф о Христе-освободителе в дальнейшем сменился качественно иным мифом о Христе-искупителе.

Следующий и крупнейший шаг в процессе христианского мифотворчества был сделан неизвестными авторами евангелий, написанных с целью заполнить зияющий пробел в «Посланиях Павла», который, по остроумному замечанию одного исследователя, «лучше знал деятельность Христа на небе, чем на земле». В евангелиях Христос впервые получает черты реальной исторической личности; здесь даже сделаны попытки определить время и место его земной жизни. Евангелий появилось довольно много, примерно до пятидесяти, но впоследствии руководители христианской церкви признали из них каноническими, т. е. законными, только четыре, а все остальные были объявлены еретическими и подлежащими уничтожению. Понятно, что такая решительная мера была вызвана желанием церковных руководителей по возможности скрыть вопиющие противоречия между евангелистами (авторами евангелий); но даже и в тех произведениях, которые вошли в христианский канон, имеются достаточно существенные разногласия.

Евангелия создавались в середине II века, по всей вероятности в период, наступивший после неудачного восстания иудеев в 132–135 годах под предводительством Симона Бар-Кохбы, провозглашенного Мессией. Христиане не только не принимали никакого участия в этом восстании, но, напротив, относились к нему отрицательно. Вообще между проповедью смирения, которая становилась все более характерной для христиан, и мечтами иудейских мессианистов, желавших освободить свою родину от иноземного ига, давно уже легла непроходимая пропасть. Поэтому напуганные восстанием Бар-Кохбы духовные вожди христианства были особенно заинтересованы в том, чтобы как можно резче отмежевать себя и свою новую религию от политически скомпрометированного иудаизма. И вот составляются евангелия, где Христос изображен не только божественным искупителем грехов человечества, но и реальной исторической личностью, к тому же еще пострадавшей от злобных происков иудейского народа. Именно иудеи, начиная с царя Ирода и кончая первосвященниками Анной и Каиафой с их презренным агентом Иудой-предателем, выводятся здесь в качестве злейших гонителей и палачей праведника Иисуса.

Однако ни история, ни география, служащие в евангелиях необходимым фоном для придания правдоподобия картине, не выдерживают решительно никакой критики. Приурочив события своего повествования ко времени первых римских императоров Августа и Тиберия, евангелисты не могли дать сколько-нибудь точных сведений об этой эпохе, так как слишком плохо знали ее. Их главной задачей было связать вымышленную ими историю Иисуса Христа с формальными данными некоторых «пророчеств» о будущем Мессии, имевшихся в иудейских священных книгах. Таким способом они надеялись доказать, что только Иисус — единый истинный Мессия, а все остальные, выдававшие себя за Мессию, как Бар-Кохба или те, кто назовется им позднее, — самозванцы и лжецы. И вот евангелисты заставили своего Христа по возможности говорить и делать буквально то, что соответствовало известным мессианским пророчествам. Но, разумеется, в результате этого сближения было достигнуто лишь относительное внешнее сходство, так как в евангельском Христе не осталось никаких существенных черт, характерных для образа иудейского Мессии, непримиримого к врагам.

О грубых фактических ошибках, допущенных во всех евангелиях, существует большая специальная литература. Типичным примером таких ошибок могут служить хотя бы явные хронологические несообразности даже в наиболее тщательно отредактированном так называемом «третьем евангелии», авторство которого приписывается некоему Луке. Здесь, в частности, говорится, что Иисус родился во времена царя Ирода и что в год рождения Иисуса была произведена перепись населения Иудеи, предпринятая римским наместником Квиринием. Но римляне стали непосредственно управлять Иудеей через своих наместников лишь после смерти Ирода и изгнания его сына Архелая, и, между прочим, Квириний был назначен наместником только спустя 10 лет после того, как умер Ирод. По евангельскому сообщению, Иисус провел детство в Назарете, но такого места в те времена вообще не существовало. Столь же наивное невежество обнаруживается в известном рассказе об огромном стаде свиней, в которых, по слову Иисуса, якобы вселились бесы. Однако в Палестине свиньи никак не могли разводиться, потому что их мясо было запрещено для еды религиозными правилами.

Помимо желания приписать Христу исполнение древних «пророчеств», для всех евангелий характерно также систематическое перенесение на их героя различных заимствований из языческих мифов. Например, евангельский Христос превращает воду в вино; свершение этого чуда значительно раньше связывалось с греческим богом Дионисом. Христос идет по воде; так же точно ходил, согласно мифу, другой греческий бог Посейдон. Христос исцеляет больных и возвращает жизнь умершим; это — явное заимствование из мифов о боге-целителе Асклепии, или Эскулапе. Христос рождается в хлеву, почти как иранский бог Митра, родившийся в пещере. Наконец, все рассказы о смерти и воскресении Христа вплоть до отдельных подробностей воспроизводят различные мифы об умирающих и воскресающих языческих божествах.

Немало места в евангелиях отводится пресловутым моральным наставлениям и поучениям сошедшего к людям спасителя. Но по своим идейным установкам евангельские проповеди Иисуса содержат мало нового по сравнению с апостольскими посланиями Павла. Правда, в некоторых местах евангелий порой слышатся отголоски демократического осуждения ранними христианами богатства и знатности, но это осуждение пассивное, не имеющее ничего общего с призывом к революционной борьбе. Напротив, всем «страждущим и обремененным», всем рабам и беднякам настойчиво внушается необходимость покорного терпения, за которое их якобы ждет небесная награда. «Блаженны нищие духом!» («Евангелие от Матфея», глава 5, стих 3); «Не заботьтесь о завтрашнем дне!» (там же, глава 6, стих 34); «Не ищите, что вам есть или что пить… Наипаче ищите царствия божия!» («Евангелие от Луки», глава 12, стихи 29, 31); «Кто унижает себя, тот возвысится!» («Евангелие от Матфея», глава 23, стих 12) — таковы характерные правила христианского поведения, очень выгодные эксплуататорским классам. Последние были дажеготовы формально признать за бедняками все права на первое место в небесном раю, лишь бы сохранить за собой монополию на земной рай. Отсюда известное евангельское изречение: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царство божие» («Евангелие от Матфея», глава 19, стих 24).

Так, наряду с оформлением христианства как ярко выраженной идеологии эксплуататорского рабовладельческого класса, сформировался и мифический образ Иисуса Христа, вера в которого обрекала народные массы на полнейшую пассивность и безграничное самоотречение. Им предоставлялось ожидать для себя спасения не на земле, а на мистическом, нереальном небе: «Ибо один у вас отец, который на небесах» («Евангелие от Матфея», глава 23, стих 9).

Последним творческим штрихом в создании мифа о Христе явилось установление «точной» даты его рождения. Это было впервые сделано лишь в VI веке. По инициативе монаха Дионисия христианское духовенство решило считать годом «рождества Христова» тридцатый год единовластия первого римского императора Августа. Днем этого вымышленного события было выбрано 25 декабря. В этот день в старину торжественно праздновалось рождение иранского бога Митры, и он приходился на время зимнего солнцестояния (этот праздник был связан с древним земледельческим культом Солнца).

Так возникла новая, христианская эра летосчисления, которая, очевидно, в силу уже достаточно долгой традиции именуется у нас «нашей эрой» (сокращенно н. э.).

О том, что новозаветного Иисуса Христа как реальной личности никогда не существовало, свидетельствует и отсутствие каких-либо конкретных данных о нем в современных ему исторических источниках. До нас дошло много сочинений, написанных в I веке н. э., когда, по утверждению евангелий, якобы жил Христос, проповедовал, страдал, был казнен и оставил после себя своих учеников. Однако об этих событиях, связанных с личностью Христа, не знает ни один из живших тогда писателей. Впрочем, позднейшие христианские переписчики позволили себе при переписывании сочинений еврейского историка Иосифа Флавия (37—104 годы н. э.) внести в текст одного из них, под названием «Иудейские древности» (книга XVIII, глава 3), специальную вставку (интерполяцию), содержащую краткое сообщение о Христе. Новейшие научные данные доказывают, что это сообщение никак не могло принадлежать самому Иосифу Флавию: оно не только резко отличается от всего остального текста его произведения по содержанию и стилю, но и решительно не соответствует мировоззрению автора, который, будучи убежденным приверженцем иудаизма, ни в каком случае не стал бы называть Иисуса Христом (божественным «помазанником») и говорить о его воскресении.

Что касается сочинения знаменитого римского историка Тацита «Летописи», где в 44-й главе 15-й книги внезапно упоминается о казни Христа во времена правления императора Тиберия, то это упоминание настолько не связано со всем предыдущим и последующим изложением, что явно принадлежит совсем другому лицу. Таким образом, о реальном существовании Христа впервые заговорили лишь его последователи и то не ранее, чем через 100 лет после его предполагаемого рождения.

Об этом убедительно рассказал в своем последнем исследовании «Рим и раннее христианство» крупнейший советский историк академик Р. Ю. Виппер. В течение II века, помимо вставок в сочинения различных древних авторов, были составлены даже вымышленные документы, имевшие целью засвидетельствовать историчность существования Христа, а также связанное с этим обстоятельством раннее возникновение христианской религии. Самой древней из такого рода фальсификаций являются не дошедшие до нас, но использованные всеми каноническими евангелиями «Акты Пилата», представляющие собой подделку протокольной записи судебного процесса, которому якобы был подвергнут Иисус Христос.

ПРЕВРАЩЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА ИЗ РЕЛИГИИ УГНЕТЕННЫХ В РЕЛИГИЮ УГНЕТАТЕЛЕЙ

К концу III — началу IV веков христианство настолько изменило свое социальное лицо и приняло в себя столько новых догматических и моральных положений, что, по словам Ф. Энгельса, «было, как небо от земли»^[16] далеко от примитивной религии «Откровения Иоанна».

Как отмечает Энгельс, для христианской морали «была бесцеремонно использована… стоическая философия, в особенности Сенека», а христианская догматика развивалась «с одной стороны, в связи со складывавшейся евангельской легендой об Иисусе, с другой стороны— в борьбе между христианами из евреев и христианами из язычников»^[17]

Если в первые времена существования христианства римское императорское правительство нередко подвергало репрессиям членов новой религиозной организации ввиду их демократического состава и отрицательного отношения к официальным государственным порядкам, то мало-помалу такие репрессии явно потеряли всякий политический смысл. Руководители христианских общин не только перестали считать римскую императорскую власть «венчанным зверем» и «великой блудницей», но начали горячо призывать своих единоверцев к самому ревностному выполнению государственных повинностей. «Существующие же власти от бога установлены!», — внушал апостол Павел Римской общине («Послание к Римлянам», глава 13, стих 1). «Отдавайте кесарево кесарю, а божие — богу!», — учило евангелие («Евангелие от Марка», глава 12, стих 17; «Евангелие от Луки», глава 20, стих 25).

Уже во II веке руководители христиан стали непосредственно обращаться к императорам с настоятельными просьбами узаконить их религию. Характерно, что в качестве наиболее убедительного аргумента они ссылались на ту помощь, которую христиане фактически оказывали государственной власти в охране существующего рабовладельческого строя. «В отношении общественного спокойствия, — писал христианский философ середины II века Юстин, — мы вам особенно полезны… Из страха перед вашими законами и карами люди стараются скрывать свои преступления, но они делают их, так как знают, что вы тоже люди и вас можно обмануть. А если бы они были уверены в том, что от бога ничего нельзя скрыть, не только никакого поступка, но даже намерения, то, по крайней мере, из страха наказаний старались бы жить добродетельно, — с этим и вы должны согласиться» (Юстин-Мученик. «Первая апология», глава 12).

Нельзя не прийти к выводу, что защитник христианства II века с большой точностью определил основные функции светской и духовной власти во всяком эксплуататорском обществе. Одна власть принуждает, а другая уговаривает, ссылаясь на всевышнюю божественную волю. Ведь именно о таком классовом союзе светской и духовной властей говорил В. И. Ленин, разоблачая врагов пролетарской революции. «Все и всякие угнетающие классы, — говорил Ленин, — нуждаются для охраны своего господства в двух социальных функциях: в функции палача и в функции попа. Палач должен подавлять протест и возмущение угнетенных. Поп должен утешать угнетенных, рисовать им перспективы… смягчения бедствий и жертв при сохранении классового господства, а тем самым примирять их с этим господством…»^[18]

Захватив руководящие посты в большинстве христианских общин, идеологи рабовладельцев немедленно повели ожесточенную борьбу против всех враждебных им течений среди христиан. Демократические тенденции первоначального христианства и его отрицательное отношение к общественно-политическому строю Римской империи, как и вообще всякое отступление от ведущей линии церковного руководства, были объявлены заблуждением, «ересью». Многие древние христианские сочинения были уничтожены, как еретические, а единственно уцелевшее — «Откровение Иоанна» — подверглось специальной редакционной обработке. В его текст были внесены различные поправки и дополнения (интерполяции). Так, указывалось, что будто бы Иоанн предсказывал не первое, а второе пришествие спасителя, который, мол, уже приходил к людям раньше, чтобы оставить им свое учение. В конце концов из всех произведений, писавшихся христианами, только сравнительно небольшая часть получила надлежащую церковную санкцию и вошла в официальный новозаветный канон («новым заветом» стали называть христианство в отличие от «ветхого завета» — иудаизма).

Выработка единого и обязательного для каждого ортодоксального христианина вероучения оказалась возможной только благодаря новой централизованной организации христианских общин. В течение III века эта организация окончательно оформилась по территориальному принципу, соответственно административному устройству Римской империи. Духовенство во всех муниципальных округах было подчинено епископам, которые в свою очередь подчинились митрополитам, как стали называть епископов главных городов каждой административной области — провинции (от греческого слова главный город, метрополия). Для решения общих вопросов и соблюдения религиозного единства епископы собирались на областные или общие съезды — синоды (по-гречески собрание). Таким образом, уже в III веке все христианские общины Римской империи объединились в единую «великую церковь», которая в начале следующего столетия, на общем съезде 325 года, торжественно приняла название «вселенской» или «католической» (что значит по-гречески всеобщий).

В борьбе за свое идеологическое и организационное единство католическая церковь беспощадно расправлялась со всеми еретиками, т. е. с теми христианами, которые не разделяли взглядов церковного руководства. С особенной ненавистью вожди «великой церкви», разумеется, относились к хранителям демократических традиций прошлого, упорно не желавшим примиряться с «царством дьявола», как они продолжали называть существующие имперские порядки. «Ни с кем из них мы не общаемся, зная, что они безбожны, нечестивы, неправедны и беззаконны», — с горячностью заявляет блюститель христианской ортодоксии Юстин («Разговор с Трифоном-иудеем», глава 35).

Однако при всей своей преданности интересам эксплуататорского класса церковь стремилась также по возможности привлекать к себе и народные низы. Она демагогически спекулировала как материальной нуждой народных масс, так и их разочарованием в попытках собственными силами улучшить свое положение. Хотя церковные соборы и предписывали духовенству употреблять не менее трети своих ежегодных доходов на благотворительные цели, но, конечно, в качестве основного средства воздействия на массы христианские пастыри искусно применяли утешительные сказки о загробном воздаянии за все земные дела. «Того, кто всю жизнь работает и нуждается, — указывал Ленин, — религия учит смирению и терпению в земной жизни, утешая надеждой на небесную награду. А тех, кто живет чужим трудом, религия учит благотворительности…». Никакая другая религиозная система не могла сравниться с христианством в умении одурманивать психику эксплуатируемых масс, находящихся под влиянием религии.

Если уже во II веке, когда Римская империя переживала период относительного внутреннего спокойствия, руководители христианской церкви могли рекомендовать императорскому правительству свою новую религию в качестве незаменимого орудия защиты общественного порядка, то не удивительно, что в следующем столетии, когда античный рабовладельческий мир был вновь потрясен массовыми революционными движениями более грозными, чем все прежние (восстание в северной Африке 238 года, «рабская война» в Сицилии 60-х годов III века, движение багаудов в Галлии 80-х годов и др.), интерес к христианству стал возрастать в правящих кругах империи с особенной силой. Характерно, что именно в течение второй половины III века, как свидетельствуют исторические источники, в ряды христиан вступило множество представителей высшего слоя общества, вплоть до членов императорских фамилий.

При таких обстоятельствах и сама верховная власть оказалась вынужденной отказаться от своего недоверия по отношению к христианской церкви, которое шло от традиционного недоверия ко всякого рода независимым от государства общественным организациям, особенно к тем, которые пользовались сколько-нибудь широкой популярностью. Упорная непримиримость императора Диоклетиана к христианам возбудила против него недовольство не только со стороны последних, но и со стороны многих богатых и влиятельных лиц, остававшихся еще формально язычниками. По признанию епископа Афанасия Александрийского, «язычники скрывали у себя отыскиваемых братий наших, христиан, и часто они тратили деньги, терпели заключение в темницах, только бы не стать предателями бежавших» («История ариан», глава 64). Можно предположить, что слишком позднее осознание ошибочности проводившейся им религиозной политики заставило Диоклетиана в 305 году добровольно сложить с себя императорскую власть. Для преемников его вопрос о необходимости заключения тесного союза с христианством в целях укрепления существующего режима стоял уже достаточно отчетливо.

Обоюдную выгоду этого союза впервые со всей ясностью оценил дальновидный император Константин I (306–337 годы), который признал христианство сперва полноправной, а затем и господствующей религией Римской империи. Христианское духовенство, разумеется, не осталось в долгу перед Константином, торжественно провозгласив его великим, святым и даже равноапостольным. Но следует заметить, что этот ловкий политик отнюдь не отличался благочестием или вообще какими-нибудь христианскими добродетелями. Напротив, он был, пожалуй, самым жестоким и порочным из всех римских императоров, до Нерона включительно. Чтобы обеспечить себе неограниченную власть, Константин не остановился перед поголовным истреблением чуть ли не всех, своих родных. В течение нескольких лет он последовательно убил своего тестя Максимиана, своего сына Криспа, свою жену Фаусту, своего зятя Лициния и племянника Лициниана. Этот совершенно аморальный и беспринципный эгоист имел перед собой только одну цель — стать единоличным владыкой империи, и поэтому он, естественно, не мог не задуматься над теми огромными политическими услугами, которые сулило оказать ему христианство. По правильному замечанию Ф. Энгельса, «честолюбивый Константин убедился, что принять эту бессмысленную религию — лучшее средство для того, чтобы возвыситься до положения самодержца римского мира»^[19].

Так был основан союз между государственной властью и христианской церковью, который до настоящего времени продолжает оставаться сильнейшим орудием господствующих классов эксплуататорского общества в порабощении ими трудового народа.

В качестве официальной религии Римской империи христианство сделалось важнейшим союзником императорского правительства и постоянно поддерживало своим авторитетом все его мероприятия, направленные против эксплуатируемых масс. Характерно, что в этих условиях церковь благословила даже военную службу, которую раньше принципиально осуждала Уже в 314 году, непосредственно после легализации христианства, церковный собор в Арле дополнил существующие уголовные наказания за дезертирство еще специальными религиозными карами. Церковь стала проклинать всех участников народных восстаний; освятила жестокие расправы правительственных войск с агонистиками в Африке и с багаудами в Галлии; объявила великим такого императора, как Феодосий I (379–395 годы), который безжалостно подавил голодный бунт в Антиохии и приказал перебить семь тысяч жителей в Фессалониках.

Классовая роль официального христианства как элемента идеологической надстройки рабовладельческого общества с особенной яркостью раскрывается в той борьбе, которую эта религия вела со всеми враждебными ей воззрениями. Соперниками христианства были, с одной стороны, древние языческие верования, а с другой— всевозможные «ереси». Отметим, что наибольшим гонениям со стороны государственной церкви подверглись те религиозные течения, которые были проникнуты демократическим духом раннего христианства. И характерно, что именно подобного рода демократические «ереси», выражавшие собой стихийный протест народных масс против эксплуататоров, отличались наибольшей живучестью и несокрушимостью. Их неоднократно подавляли, но они неизменно возрождались вновь, — хотя бы и под другим названием, — что было закономерным следствием однородности порождавших их социально-экономических предпосылок. Среди таких демократических «ересей» наиболее известны манихеи (зародившиеся в III веке), донатисты (IV–V века), павликиане (VI и следующие века) и другие. Против всех этих социально-религиозных движений официальная христианская церковь и неразрывно связанная с ней государственная власть выступали во всеоружии средств самого беспощадного террора.

Но в отношении язычников, а также еретиков, далеких от народных масс, официальное христианство готово было — разумеется лишь до известных пределов — действовать и путем убеждения. Как правило, представители высших рабовладельческих слоев общества не обнаруживали никакой сколько-нибудь глубокой привязанности к древнему язычеству и охотно принимали христианскую веру, поскольку последняя несравненно лучше, чем какая-либо другая доступная им религия, защищала их классовые интересы.

Действительно, из всех религиозных систем, существовавших в то время на территории средиземноморского мира, только христианство впервые сделало своей центральной проблемой утверждение и освящение рабства. Как иудаизм, так и все главнейшие языческие религии на определенном этапе своего развития санкционировали правомерность рабства и сурово осуждали стремление рабов к свободе. Но каждая из этих религий ориентировалась исключительно на свободных людей и целиком оставляла рабов в ведении их господ и государственной власти. В отличие от всех прежних религиозных систем христианство стало обращаться не только к свободным, но и к рабам. Оно внушало рабам сознание личной ответственности за свое поведение и убеждало их, что в глазах бога они ничуть не хуже свободных, что на них, как и на всех людей, возложен свыше определенный долг и что в ожидающей их за гробом «вечной жизни» им уготовано даже более высокое место, чем их господам. «Ибо то угодно богу, если кто, помышляя о боге, переносит скорби, страдая несправедливо» («I послание апостола Петра», глава 2, стих 19).

Сам образ Христа, созданный идеологами новой религии, неимущего, бездомного, униженного страдальца, открывал неограниченные возможности для оправдания рабства, а также всяких других эксплуататорских порядков ссылками на личный пример божественного спасителя. Не случайно литературный основатель официального христианства, именуемый апостолом Павлом, осмелился даже прямо заявить, что Христос, явившись на землю, «уничижил себя самого, приняв образ раба… смирил себя, быв послушным даже до смерти и смерти крестной» («Послание к Филиппийцам», глава 2, стих 7–8).

Христиане, разумеется, прекрасно понимали, что именно в этой их концепции спасителя и заключается прежде всего тр новое, что отличает их религию от всех остальных: «Мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Эллинов безумие» («I послание апостола Павла к Коринфянам», глава 1, стих 23).

Сознательное стремление примирить идею Христа — человека, могущего служить образцом для всех людей, с принципом формального единобожия привело руководителей христианской церкви к признанию на общецерковном («вселенском») соборе 325 года догмата о боге-отце и боге-сыне, едином по существу, но выступающем в двух лицах. В 381 году это учение было дополнено догматом о третьем лице единого божества — святом духе, что привело к возникновению нового понятия— христианской святой троицы. Это понятие может служить важным свидетельством постепенно происходившего проникновения в христианство различных элементов из наиболее влиятельных старинных языческих религий. Культ божественной троицы издавна существовал и в древней Вавилонии (Ану, Энлиль и Эа), и в древнем Египте (Осирис, Исида и Гор), и в древней Индии (Брахма, Вишну и Шива). Характерно, что вообще начиная с III–IV веков в христианских верованиях стали занимать все более и более видное место разного рода заимствования из язычества. К ним должно быть прежде всего отнесено быстро распространившееся религиозное почитание матери Иисуса Христа — сказочной девы Марии, которая в евангелиях представлена еще простым человеческим существом. В скором времени образ христианской богородицы, провозглашенной «милосердной заступницей за грешников», получил ярко выраженные черты наиболее популярных богинь языческой древности — египетской Исиды и малоазиатской Кибелы, широко известной в Римской империи под именем «Великой матери богов».

Наряду со старинными религиозными понятиями и мифологическими представлениями, христианство присвоило себе также многие языческие обряды и празднества. Все эти заимствования, надлежащим образом приспособленные к новым официальным религиозным воззрениям и очищенные от «языческой скверны», были с успехом использованы христианством для усиления его воздействия на психику народных масс.

Однако, несмотря на усердную поддержку со стороны христианской церкви, Римская империя, раздираемая острыми внутренними противоречиями, неотвратимо клонилась к упадку. В V веке все ее западные области были одна за другой захвачены соседними племенами Центральной Европы, которые повсюду находили себе многочисленных союзников среди угнетенных низших слоев имперского населения. Уцелела лишь восточная половина империи с центром в Византии, или Константинополе— городе Константина, которая с тех пор сделалась особым государством, обычно называемым нами Восточно-Римской, Греческой (по преобладающему там языку) или Византийской империей.

Если в Византии христианская церковь сохранила в основном такое же положение, какое она со времен Константина I занимала в прежней единой Римской империи, то на Западе, где под властью иноплеменных завоевателей возник целый ряд новых самостоятельных государств, церковь была вынуждена приспособиться к существенно изменившейся социально-политической обстановке. Падение Западной Римской империи явилось закономерным следствием происходившего там революционного процесса разложения рабовладельческого строя, в недрах которого постепенно зарождались элементы новой общественной формации — феодализма, или крепостничества. Вторгшиеся в империю иноземные племена с их примитивным «варварским» бытом, еще не знавшим развитых форм рабства, со своей стороны нанесли сильный удар разлагавшимся в западноримских провинциях рабовладельческим отношениям и тем самым объективно ускорили там переход к феодализму. Племенные вожди и их ближайшие соратники вместе с уцелевшими представителями имперской земельной знати, в состав которой входили и руководящие кадры христианского духовенства, вскоре образовали социально однородное ядро нового, господствующего во всех западноевропейских странах класса феодалов-крепостников.

Для раннего периода феодализма в Западной Европе характерно преобладание замкнутого натурального хозяйства, а также обусловленного им раздробления общества между более или менее самодовлеющими экономическими и политическими единицами — феодальными поместьями. Эксплуатируемую массу населения в этих поместьях составили закрепощенные крестьяне и ремесленники, а господствующий класс феодалов разделился на два сословия: духовное и светское. Такая общественная структура делала невозможным существование сильной центральной власти. Каждый феодал управлял крепостными при помощи своих военных слуг — вассалов.

Отсутствие на Западе крепкого государственного административного аппарата немало способствовало дальнейшему подъему авторитета христианской церкви, сохранившей и в новых условиях свою прежнюю централизованную иерархию. В течение ряда столетий, до тех пор, пока развитие производства и обмена не привело к образованию в Западной Европе новых, сильных светских государств, высшее католическое духовенство оставалось здесь первым правящим сословием.

Могущество западнохристианской церкви, которая в XI веке формально отделилась от восточнохристианской, или православной, было основано прежде всего на ее огромных материальных средствах. В течение всего периода феодализма ей принадлежало не менее трети общей площади земель в Западной Европе. Кроме того, авторитет римско-католической церкви, как она стала обычно называть себя, в значительной мере обусловливался ее сплоченной внутренней организацией. В то время как западноевропейское светское общество надолго распалось на множество мелких замкнутых феодальных мирков, католическое духовенство не только продолжало собираться на свои соборы, но и объединилось вокруг единого верховного главы — римского архиепископа, присвоившего себе звание всеобщего отца, или папы. Наконец, благодаря своей экономической силе и своим организационным связям, церковь прочно захватила на Западе монопольное господство в духовной жизни общества. «В руках попов, — говорит Ф. Энгельс, — политика и юриспруденция, как и все остальные науки, превратились в простые отрасли богословия… Это верховное господство богословия во всех областях умственной деятельности было… необходимым следствием того положения, которое занимала церковь в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего феодального строя»^[20].

Действительно, основная задача католической церкви в эпоху феодализма заключалась в том, чтобы навсегда увековечить этот строй и в корне подавить всякие попытки борьбы с ним. Идеологи католичества торжественно провозгласили, что сам бог навеки разделил человеческий род на три неизменных сословия, поручив им следующие обязанности: первому сословию — духовенству— молиться (огаге), второму — светским феодалам, или дворянам, — воевать (bellicare) и, наконец, третьему сословию — народу — работать (laborare). Поистине выгодное разделение труда для правящих классов!

Католическая церковь, возглавляемая римским папой, выработала чрезвычайно сильные средства идеологического воздействия на общество. Не довольствуясь традиционными положениями христианской религии и морали, она добавила к ним сложившееся в средние века учение о мистической «благодати», которой якобы обладают лишь посвященные в сан члены духовного сословия. Ссылаясь на дарованную ему свыше «благодать», духовенство присвоило себе монопольное право совершать особые магические обряды, так называемые «таинства» (крещение, причащение, исповедь и др., всего семь), которые были объявлены обязательными для всех христиан. Если священнослужитель отказывал какому-нибудь человеку в совершении для него «таинства», то этот человек считался отлученным от церкви; его душа подвергалась проклятию и. если последнее не было снято, обрекалась после смерти на вечные муки, а сам грешник автоматически лишался покровительства всех светских законов.

Представители высшего духовенства — епископы — могли запрещать совершение «таинств» и вообще всякого рода церковных служб в пределах всей подведомственной им области (это называлось — наложить интердикт на данную область), а верховный глава католической церкви — папа — распространял для себя соответствующее право на целые государства. Чтобы избавиться от папского проклятия, могущественный германский император Генрих IV должен был униженно просить помилования у папы Григория VII (1073–1085 годы) в замке Каносса, а король Англии Джон Плантагенет согласился даже официально признать себя вассалом папы Иннокентия III (1198–1216 годы).

Церковь благословляла кровопролитные захватнические войны европейских феодалов против «иноверцев», под которыми подразумевались все не католики, и называли эти войны крестовыми походами. В XIII веке, когда в Западной Европе в связи с общим ростом производства и культуры стала усиливаться критика реакционного католицизма, папство создало специальный террористический орган — инквизицию (в переводе с латинского языка — розыск), который присудил к смертной казни путем сожжения на костре множество лучших людей того времени.

Основное обвинение, которое предъявлялось привлекавшимся к суду инквизиции, состояло в том, что они якобы находились в сношениях с враждебным богу фантастическим существом — дьяволом. Христианская церковь утверждала, что дьявол постоянно подстрекает людей совершать запрещаемые богом поступки и, в частности, противиться богоустановленным общественным порядкам. Поэтому всякое революционное выступление, всякое восстание против эксплуататорского строя обычно рассматривалось церковью как «дьявольское наущение». Не удивительно, что услугами инквизиции охотно пользовались также светские государи, которым она оказала немалую помощь в подавлении угрожавших им политических движений. Особенно мрачную, кровавую известность получила королевская инквизиция в Испании, организованная в 1478 году. По свидетельству секретаря мадридского отдела испанской инквизиции Льоренте, общее число жертв последней достигло к концу XVIII столетия 350 тысяч, из которых 31 912 человек были сожжены живыми на кострах. К. Маркс специально указывал, что в Испании «благодаря инквизиции церковь превратилась в самое страшное орудие абсолютизма»^[21]

В 1487 году монахи-инквизиторы нашли нужным опубликовать для своих собратьев подробное руководство (в 200 страниц), как «обличить» лиц, связанных с дьяволом. Это руководство получило название «Молот ведьм», так как оно было направлено главным образом против женщин, будто бы получивших от дьявола волшебную силу для совершения различных вредоносных действий, — насылать болезни, засуху, голод, вызывать выкидыши у беременных, губить скот и посевы и т. п. По объяснениям инквизиторов, ведьмой может оказаться женщина даже самого добродетельного и благочестивого образа жизни, который она ведет для того, чтобы отвлечь от себя подозрения в связи с дьяволом. Но с наибольшим упорством инквизиторы усматривали дьявольские козни во всех попытках пробуждавшейся человеческой мысли освободиться от сковывавших ее средневековых религиозных суеверий. Католическая церковь прилагала все усилия, чтобы помешать развитию науки, в которой она постоянно видела непримиримого врага своему господству. В 1600 году папские инквизиторы сожгли в Риме великого мыслителя Джордано Бруно за его передовое учение об устройстве вселенной, направленное против церковных вымыслов. В страхе перед такой же участью был вынужден официально отречься от своих научных взглядов другой знаменитый ученый того времени — Галилео Галилей.

Засилью духовенства в политической и культурной жизни западноевропейского общества был нанесен сокрушительный удар в XVI–XVIII веках, в эпоху разложения феодализма и первых победоносных буржуазных революций. Поднимавшийся на Западе новый класс — буржуазия — стремился захватить в свои руки огромные церковные богатства и был недоволен теми препятствиями, которые духовенство упорно ставило развитию всякой научной мысли. Даже многие из светских феодалов хотели также отобрать у церкви ее земли. Поэтому уже в первой половине XVI века от католицизма отпал целый ряд западных стран, в которых были организованы новые официальные христианские церкви, более приспособленные к буржуазным отношениям, — лютеранская, кальвинистская и англиканская.

Главным нововведением, общим для всех трех указанных церквей, явилось освобождение их от антинационального, космополитического верховенства римских пап. Само название, которое приняла реформированная церковь в Англии — «англиканская», что по-латыни означает «английская», — говорит о том, что она должна была стать теперь национальной церковью. Ее главой был признан английский король; богослужение стало проводиться в ней, как и в других реформированных церквах, на национальном языке. В Англии были закрыты монастыри, земли и другие богатства которых перешли в королевскую казну, а затем большей частью достались близким к королю дворянам и постепенно поднимавшейся буржуазии. Но вплоть до английской буржуазной революции XVII века церковь в Англии сохранила почти все католические догматы и обряды. Были сохранены также привилегии и земельные владения епископов — только назначать их стал уже не папа, а король, — в связи с чем англиканская церковь иначе называется епископальной.

В результате реформ в XVI веке несколько глубже изменилась церковь в Германии, по образцу которой впоследствии произошла реформация религии также и в скандинавских государствах. В Германии религиозные преобразования первоначально сопровождались массовым революционным движением крестьян и горожан. Однако распыленность и недостаточная организованность привели к разгрому этого движения и торжеству владетельных князей, которые в то время управляли политически разобщенными областями германской территории. К интересам князей должен был, в конечном итоге, приспособить и свою реформированную христианскую религию идеолог немецкого мещанства (бюргерства) Мартин Лютер. Чтобы увеличить свои сравнительно небольшие доходы, немецкие князья захватили земли не только монастырей, но и епископов и сильно сократили издержки на богослужение и содержание духовенства, для чего, в частности, признали из семи католических «таинств» лишь два самых главных — крещение и причащение. Лютеранство ослабило и общественный авторитет духовенства, объявив, что важнейшим условием спасения человеческих душ является не совершение обрядов, а индивидуальная вера в Иисуса Христа. Таким образом, в лютеранстве до известной степени выразилось отрицательное отношение зарождавшейся буржуазии к аристократическому и поглощавшему огромные средства феодально-церковному строю.

Но наиболее резко выраженный буржуазный характер был придан христианству швейцарскими реформаторами XVI века — Цвингли и особенно Кальвином, учение которого полностью отразило интересы молодой, но уже начинавшей сознавать свои силы буржуазии эпохи первоначального накопления капитала. Кальвинизм решительно отвергал феодально-сословный строй, утверждая, что единственным основанием для высокого или низкого положения людей является божественное предопределение. Кого бог определил к вечному блаженству после «смерти, того же он определил и к соответствующему процветанию при жизни. Поэтому всякий успевающий в делах независимо от своего социального происхождения может быть уверен в ожидающем его счастливом будущем и твердо добиваться поставленной цели. Даже при неудачах такой человек не должен падать духом, так как, по учению Кальвина, сама способность к борьбе служит доказательством предопределенности к спасению, хотя бы в загробном мире. Разумеется, последний аргумент предназначался кальвинистами главным образом для бедняков, которым было трудно рассчитывать на достижение желательного земного благополучия!

Кальвинистская церковь была организована по буржуазно-республиканскому принципу и не имела особого духовного сословия. Во главе ее стояли светские лица — пресвитеры (старшины), которые избирались по территориальным округам из наиболее состоятельного местного населения. Для морально-религиозного руководства своими согражданами они назначали специально подготовлявшихся под их наблюдением проповедников.

Как видим, даже и в своих новейших радикально реформированных формах христианство осталось, как и прежде, орудием эксплуататорского общественного меньшинства, служащим целям подавления эксплуатируемых народных масс.

Образование в различных странах Западной Европы независимых от римского папства реформированных христианских церквей, значительно ограничившее сферу влияния католицизма, естественно, не могло не повлечь за собой также соответствующих изменений в программе и тактике последнего. И католическая церковь стала по необходимости приспосабливаться к развивавшимся капиталистическим отношениям. Несмотря на тяготеющие над ней традиции прошлого, она сумела сохранить перед всеми своими младшими религиозными соперницами такое существенное преимущество, как испытанный веками, опытный и дисциплинированный церковный аппарат, который она целиком предоставила теперь к услугам нынешнего господствующего класса эксплуататоров — капиталистов.

В эпоху империализма все христианские церкви во главе со своей католической прародительницей оказали и оказывают немалые услуги правящей буржуазии как в борьбе с социалистическим рабочим движением, так и в организации и поддержке колониальных грабежей. Наконец, на наших глазах руководители всех направлений христианства, за очень немногими исключениями, выступали в качестве злейших врагов Великой Октябрьской социалистической революции и начатого ею всемирно-исторического дела — построения социализма.

Оформившись в древнем мире как идеология рабовладельцев, христианство, благодаря выработанным им искусным методам воздействия на народные низы, могло путем соответствующей эволюции легко приспособиться к обслуживанию интересов всех исторически складывавшихся эксплуататорских классов. Поскольку наиболее глубоким корнем всех существующих в настоящее время религий, — а христианство — самая организованная и влиятельная среди них — является социальная придавленность трудящихся масс, постольку окончательная ликвидация религиозных предрассудков совершится лишь вместе с окончательным крушением эксплуататорских общественных порядков. Как указывали еще Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии», «эксплуатация одной части общества другою является фактом, общим всем минувшим столетиям. Неудивительно поэтому, что общественное сознание всех веков, несмотря на все разнообразие и все различия, движется в определенных общих формах, в таких формах, — формах сознания, — которые вполне исчезнут лишь с окончательным исчезновением противоположности классов»^[22]

Реакционная эксплуататорская сущность христианства на всех предшествовавших этапах его многовековой истории с исчерпывающей четкостью раскрывается в следующих словах К. Маркса: «Социальные принципы христианства оправдывали античное рабство, превозносили средневековое крепостничество и умеют также… защитить… угнетение пролетариата».

И в нашей стране христианство до Великой Октябрьской социалистической революции являлось орудием господствующих эксплуататорских классов, помогавшим им держать в покорности народные массы.

До X века у восточных славян, в частности на территории Киевской Руси, преобладали старинные языческие верования, представлявшие собой, как и везде, характерное для доклассового общества обожествление стихийных сил природы. Но с разложением древнего первобытно-общинного строя и с ростом связей между Русью и соседними феодальными государствами, в особенности с Византийской империей, и в нашей стране в свою очередь стали складываться феодальные отношения с присущими им классовыми противоречиями.

Возвышавшийся в тот период класс феодалов во главе с великим князем киевским не мог удовольствоваться древними языческими формами религии, которые не были приспособлены к новым общественным условиям. Поэтому после неудачной попытки централизовать различные местные языческие культы, придав им официальный государственный характер, киевский князь Владимир (978—1015 годы) под давлением окружавшей его военно-придворной верхушки, среди которой уже было немало христиан, торжественно признал христианство господствующей религией своей страны. Все языческие верования и их приверженцы начали подвергаться суровым преследованиям.

Чтобы ускорить процесс христианизации Руси, правители ее широко использовали опыт и содействие церковной организации Византийской империи. Главой русского духовенства стал киевский митрополит, непосредственно подчиненный константинопольскому патриарху. В отдельных церковных областях появились епископы и зависимое от них низшее духовенство. Таким образом, русская церковь получила такое же иерархическое устройство, как и церкви других христианских государств. Однако религия и церковные организации на Руси получили несколько иные формы, чем на римско-католическом Западе. Русская православная церковь была независима от власти римских пап и поэтому имела возможность совершать богослужение и вести письменность не на том языке, который был официально принят в Риме, т. е. латинском, а на понятном населению церковно-славянском языке. Отметим, что, наряду с другими причинами, этот факт способствовал развитию на Руси грамотности и раннему появлению выдающихся литературных произведений.

Христианство в России стало усердно помогать правящим классам — сперва феодалам, а затем и буржуазии — жестоко эксплуатировать трудящихся, безжалостно подавлять народные восстания и обманывать трудящихся вымыслами о загробной жизни.

МАРКСИЗМ-ЛЕНИНИЗМ О СОЦИАЛЬНЫХ ПРИНЦИПАХ ХРИСТИАНСТВА

Великая теория марксизма-ленинизма вынесла беспощадный приговор христианству, как идеологии господствующих классов, постоянно угнетающих трудящиеся массы. Явившись закономерным продуктом развития классовых противоречий, христианство органически враждебно бесклассовому коммунистическому строю, ибо оно охраняет эксплуататорские общественные порядки.

«Социальные принципы христианства, — писал К. Маркс, — проповедуют необходимость существования классов — господствующего и порабощаемого, — и для последнего у них находится лишь благочестивое пожелание, чтобы первый ему благодетельствовал».

Христианство оказывает неоценимую услугу эксплуататорам тем, что оно одурманивает сознание народных масс, внушая им вредную мысль о бесполезности попыток улучшить свою реальную земную жизнь, ибо эта жизнь имеет лишь кратковременный характер и за ней якобы следует вечная жизнь за гробом. Поэтому, по христианскому учению, отнюдь не следует заботиться о своем земном существовании, но необходимо смиренно переносить всякие потери и бедствия, дабы оказаться достойными загробного блаженства. «Социальные принципы христианства, — отмечает Маркс, — переносят на небо… вознаграждение за все перенесенные на земле мерзости и тем самым оправдывают продолжение этих мерзостей на земле.

Социальные принципы христианства провозглашают все гнусностиугнетателей против угнетаемых либо справедливым наказанием за… грехи, либо испытанием, которое господь в своей премудрости ниспосылает… людям…».

Христианская религия не только убивает революционную активность людей, но и деморализует их в нравственном отношении. Готовность во всем полагаться на бога и отказываться от всякого рода личных интересов делает человека робким, приниженным, глубоко пассивным существом. Проповедь христианского смирения запрещает сопротивляться злу, учит любить врагов, подставлять левую щеку после того, как будет побита правая, и т. п. Все это выгодно насильникам и угнетателям, но отнимает у угнетенных последние следы человеческого достоинства. И, обращаясь к революционному пролетариату, К. Маркс с удовлетворением отмечает, что его мораль не имеет ничего общего с христианской: «Социальные принципы христианства превозносят трусость, презрение к самому себе, самоунижение, подчинение, смирение, словом — все качества черни, но для пролетариата, который не желает, чтобы с ним обращались, как с отребьем человечества, для пролетариата смелость, самосознание, чувство гордости и независимости — важнее хлеба.

На социальных принципах христианства лежит печать пронырливости и ханжества, пролетариат же — революционен».

Такую же глубокую критику христианской религии с позиций самого передового общественного класса — революционного пролетариата — дает и В. И. Ленин. Великий вождь нашей партии систематически вскрывал эксплуататорскую сущность христианства. В статье, написанной еще в 1902 году, «Политическая агитация и классовая точка зрения» В. И. Ленин твердо заявляет: «Вот в чем суть-то! Святыня православия тем дорога, что учит «безропотно» переносить горе! Какая же это выгодная, в самом деле, для господствующих классов святыня! Когда общество устроено так, что ничтожное меньшинство пользуется богатством и властью, а масса постоянно терпит «лишения» и несет «тяжелые обязанности», то вполне естественно сочувствие эксплуататоров к религии, учащей «безропотно» переносить земной ад ради небесного, будто бы, рая»^[23]

Поэтому В. И. Ленин с замечательной принципиальностью отвергал всякие попытки примирения с религией «Приукрасив идею бога, — писал он А. М. Горькому по поводу так называемого «богостроительства», — Вы приукрасили цепи, коими они (эксплуататоры народа. — Н. Р.) сковывают темных рабочих и мужиков. Бог есть (исторически и житейски) прежде всего комплекс идей, порожденных тупой придавленностью человека и внешней природой и классовым гнетом, — идей, закрепляющих эту придавленность, усыпляющих классовую борьбу… всякая, даже самая утонченная, самая благонамеренная защита или оправдание идеи бога есть оправдание реакции».^[24]

По словам В. И. Ленина, любая религия воздействует на людей подобно отравлению алкоголем. «Религия есть опиум народа. Религия — род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь».

Последовательно борясь с религией, В. И. Ленин никогда не отделял этой борьбы от общего дела революционного освобождения человечества. Он подчеркивал, что только уничтожение социально-экономических основ эксплуатации человека человеком нанесет окончательный удар всем религиозным верованиям. «Почему держится религия в отсталых слоях городского пролетариата, в широких слоях полупролетариата, а также в массе крестьянства?» — ставит вопрос В. И. Ленин о наиболее глубоких корнях религии и дает на него подлинно материалистический, научный ответ: «В современных капиталистических странах это — корни, главным образом, социальные. Социальная придавленность трудящихся масс, кажущаяся полная беспомощность их перед слепыми силами капитализма… вот в чем самый глубокий современный корень религии». Но, совершенно правильно связывая конец всяких религиозных представлений с торжеством мирового коммунизма, В. И. Ленин никогда не отрицал постоянной необходимости просветительной атеистической пропаганды. В. И. Ленин подчеркивал, что «атеистическая пропаганда социал-демократии должна быть подчинена ее основной задаче: развитию классовой борьбы эксплуатируемых масс против эксплуататоров» .

* * *

В настоящее время все христианские церкви в капиталистических странах, за исключением немногих входящих в них лиц, всячески стремятся поддержать шатающиеся устои эксплуататорского общественного порядка. Но, несомненно, наиболее реакционную позицию среди христианских церквей занимает самая старая и самая влиятельная из них — католическая церковь.

Нынешние римские папы — преемники прежних владетельных государей Средней Италии — сохранили в своих руках верховную правительственную власть только в небольшом ватиканском округе на территории города Рима (размерами в 45 гектаров и с населением около тысячи человек); но щупальца Ватикана тянутся буквально во все уголки света. И теперь, как сотни лет тому назад, папы остаются упорнейшими врагами прогресса и культуры. Со времени возникновения Советской власти основной целью всей папской политики является ликвидация этого очага свободы и счастья народов ценой каких угодно средств. Костры инквизиции и кровавые расправы со всеми инакомыслящими давно уже приучили христианских первосвященников не считаться с христовыми заповедями любви и милосердия!

На наших глазах католические церковные организации помогли фашистским преступникам захватить власть в 1922 году в Италии и в 1933 году в Германии. В 1929–1930 годах папа Пий XI официально провозгласил «крестовый поход» против СССР. В 1936–1939 годах католики активно содействовали порабощению фашистами республиканской Испании. Во время второй мировой войны Ватикан открыто поддерживал гитлеровскую агрессию. После ниспровержения фашистских режимов в Италии и Германии недавно умерший глава

католической церкви папа Пий XII верно служил современной реакционной империалистической буржуазии. Папские агенты систематически участвовали во всех главных заговорах последнего времени против СССР и стран народной демократии: в Венгрии, Чехословакии, а также в западных областях УССР, где в 1949 году был убит смелый обличитель Ватикана, выдающийся украинский советский писатель Ярослав Галан.

Возрождая худшие традиции средневекового мракобесия, папа Пий XII издал в июле 1949 года декрет об отлучении от церкви не только всех коммунистов и сочувствующих им, но и всех тех, кто читает марксистскую литературу. В 1950 году он официально осудил новейшие достижения естественных наук и потребовал от ученых, чтобы они безоговорочно следовали указаниям библии. «Христианская вера обязывает нас, — писал папа в своем циркулярном послании, — веровать в непосредственное создание живых существ богом». Отвергая учение о закономерном развитии всего существующего, верховный глава католицизма тем самым открыто признал несовместимость религии с наукой и с прогрессивным историческим движением человечества.

Воинствующие защитники религиозной идеологии всячески стремятся опровергнуть марксизм, как высшее достижение научной мысли человечества. Еще в 1952 году в Нью-Йорке был издан большой сборник статей руководящих сотрудников богословской академии в Риме, специально направленных против «философии коммунизма». Марксистской материалистической диалектике римские богословы пытаются противопоставить религиозную веру в божественное провидение. Если марксизм на основе научного анализа законов общественного развития доказывает неизбежность смены классового, эксплуататорского строя бесклассовым, коммунистическим, то идейные руководители современной католической церкви провозглашают «святость частной собственности» и считают «богатство в руках христианина орудием любви». Всякий социальный протест со стороны эксплуатируемых объявляется новейшими апологетами христианской религии «грехом против бога». Авторы антикоммунистического сборника откровенно ссылаются на новозаветные «священные писания», и прежде всего на пресловутые сочинения апостола Павла, где говорится о необходимости существования классового общественного устройства на основе взаимной братской любви между эксплуататорами и эксплуатируемыми.

Как видим, служители христианской церкви продолжают и теперь в своей идеологической борьбе с коммунизмом пользоваться тем же самым орудием, каким пользовались в прошлом рабовладельцы для удержания в покорности своих рабов. Поэтому мы со своей стороны должны неустанно разоблачать реакционную и антинаучную сущность религии вообще и христианства в частности.

В Советском Союзе, где победа социализма ликвидировала эксплуатацию человека человеком, никакая религия, в том числе и христианская, не имеет более для себя питательной социальной почвы. Поэтому в нашей стране религиозные верования сохраняются лишь как пережиток прошлого в сознании некоторой части населения.

В нашем социалистическом обществе религиозные организации не имеют возможности ни непосредственно эксплуатировать трудящихся, ни защищать интересы эксплуататорских классов, поскольку таких классов у нас вообще не существует. Но всякая религия реакционна и задерживает общественный прогресс. Поэтому и в нашей стране все виды религиозной идеологии — от иерархически организованного православного христианства до любой, самой незначительной секты — в равной степени являются пережитками прошлого и мешают нашему движению к коммунизму.

Для успешного построения коммунистического общества мы должны быть свободны от всех остатков разрушенного нами капиталистического строя, и прежде всего от такого устойчивого и вредного пережитка его, как религия.

Строитель коммунизма должен активно стремиться к реальному счастью человечества, к разрушению всего мешающего этой цели, а религия внушает людям, что истинное счастье ждет их только за гробом и что всякая деятельность на земле не имеет никакого самостоятельного значения.

Строитель коммунизма должен с непримиримой ненавистью относиться ко всем пережиткам эксплуататорской морали, ко всем проявлениям бесчеловечия и равнодушия, а религия убеждает людей смиренно переносить зло и даже любить заведомых врагов.

Строитель коммунизма должен настойчиво, упорно учиться и овладевать знанием законов развития природы и общества, а религия требует, чтобы мы во всем видели божью волю и беспрекословно подчинялись ей. Последовательно религиозные люди находят неправильным даже лечение больных, которых бог якобы хочет призвать к себе. С точки зрения религии всякое стихийное бедствие представляет собой либо божье наказание за грехи, либо испытание, которое бог посылает людям, чтобы проверить их терпение.

Наконец, к тяжелому наследству религии относятся и грубейшие первобытные верования во всякого рода магические обряды, шарлатанские снадобья, в различные якобы чудодейственные святыни, в гадания, хорошие и плохие приметы и прочие нелепости, от которых, к сожалению, еще слишком часто страдает здоровье, психика и благополучие некоторых советских людей.

Борясь за повышение сознательности трудящихся масс и за постепенное освобождение их от религиозных предрассудков, мы должны, как постоянно учила и учит нас партия, избегать всякого оскорбления чувств верующих.

Всякая религия является реакционной, антинаучной идеологией, и поэтому ее существование мешает общественному прогрессу. Наша задача — помочь людям, еще находящимся под влиянием религиозных пережитков, скорее освободиться от всех темных пережитков прошлого и овладеть единственно научным, диалектико-материалистическим мировоззрением.

Наша партия и правительство, следуя великим заветам основоположников марксизма-ленинизма, зовут нас к самой активной борьбе против религиозных пережитков путем массовой атеистической пропаганды. Разоблачая антинаучный характер всякого рода религиозных учений, мы должны нести в массы наше научное, проверенное опытом всего человечества марксистско-ленинское мировоззрение.

II. Из истории православия, католицизма и протестантизма

В настоящее время существует много религий, называющих себя христианскими, причем каждая из них претендует на то, что только она одна является истинной христианской религией.

Из нынешних форм христианства старше других православие и католицизм. В XVI веке появилось несколько новых официально признанных христианских религий, получивших общее название протестантизма, потому что они сложились в борьбе с католицизмом как протест против него. Кроме того, от всех основных направлений в христианстве постоянно отделялись различные течения, или секты, которые в свою очередь считали себя единственными обладателями христианской религиозной истины.

Как само происхождение христианства, так и все его позднейшие видоизменения были обусловлены закономерным процессом развития объективной социально-экономической действительности. Подобно всякой идеологии, христианство во все эпохи своего существования оставалось отражением общественного бытия.

Христианство возникло в древности, в Римской империи, где оно стало официальной религиозной идеологией рабовладельческого общества. С переходом от рабовладельчества к феодализму образовались две социально однородные формы господствующей христианской религии— православие и католицизм, из которых первая отразила своеобразные черты развития феодального строя на территории бывших восточных областей Римской империи, а вторая — западных. В процессе разложения феодализма и зарождения капитализма в ряде стран Западной Европы утвердились различные протестантские формы христианства. Наконец, многочисленные секты, отпадавшие в разное время от всех основных христианских религий — от православия, католицизма и протестантизма, — также в той или иной степени отражали под своей религиозной оболочкой возникавшие во всяком классовом обществе внутренние противоречия.

Однако при всем многообразии современных нам направлений в христианстве каждое из них выполняет теперь, по существу, одну и ту же чрезвычайно вредную социальную роль. Эта роль заключается в отвлечении народных масс от активной сознательной деятельности, направленной на создание лучших условий реальной жизни, посредством распространения ложной, фантастической веры в существование вымышленного, якобы ожидающего людей после смерти загробного, потустороннего мира.

Все разновидности христианства, как и вообще все сохранившиеся до нашего времени религии, утверждают, что люди должны прежде всего заботиться не о своем земном благоустройстве, а о том, чтобы своим поведением на земле обеспечить себе вечное блаженство за гробом. С религиозной, и особенно с христианской, точки зрения единственно реальная, земная жизнь не имеет самостоятельного значения и дана богом людям исключительно лишь для подготовки к тому, что ждет их после смерти: кто благочестиво следует предписаниям религии, попадает на «том свете» в рай; кто заблуждается и грешит, будет мучиться в аду (или, как допускают католики, может быть, в чистилище).

И, как бы ни расходились между собой по отдельным вопросам различные направления в христианстве, все они согласны в том, что для достижения загробного блаженства люди должны быть смиренными и кроткими, покорно исполнять возложенные на них обязанности, повиноваться установленным властям и никому не мстить за обиды. Соблюдение подобных требований, разумеется, всегда было очень выгодно для всех господствующих классов, поэтому христианскую религию всячески поддерживали и рабовладельцы, и феодалы, и капиталисты. Когда бы и в какой бы форме христианство ни господствовало, оно постоянно осуждало революционно-освободительную борьбу и призывало угнетенных безропотно переносить свою участь.

В прошлом христианству удалось вытеснить все другие, более древние религии, существовавшие в Римской империи, потому что оно на практике доказало господствующему классу свою незаменимость в качестве духовного орудия обуздания недовольных народных масс. Действительно, никакая религия не имеет такого разработанного учения о загробном воздаянии за смирение и покорность, как христианство. «…Вот явилось христианство, — замечает Ф. Энгельс, — отнеслось по-серьезному к наградам и карам в потустороннем мире, создало небо и ад, и был найден выход, который вел страждущих и обремененных из нашей земной юдоли прямо в вечный рай. И в самом деле, только надеждой на награду в том мире возможно было… увлечь угнетенные народные массы».

Влияние христианства продолжает сказываться и в наши дни, причем не только в капиталистическом мире, но и среди известной части населения СССР и стран народной демократии. Конечно, в результате победы социализма и ликвидации эксплуататорских классов у нас подорваны социальные корни религии. Но в сознании некоторых людей еще сохраняются ее пережитки. Научное изучение истории религии может принести большую пользу для атеистической пропаганды, борьбы со всеми религиозными предрассудками и для распространения подлинно научного, диалектико-материалистического мировоззрения. В предлагаемом кратком очерке сделана попытка популярного сравнительно-исторического анализа трехосновных направлений в христианстве — православия, католицизма и протестантизма.

ХРИСТИАНСТВО ДО РАЗДЕЛЕНИЯ ЦЕРКВЕЙ

Христианство не образовалось сразу в готовом виде. Оно складывалось в продолжение нескольких столетий из различных религиозных течений. Первоначальное содержание христианства составляла стихийная вера порабощенных народных масс древней Римской империи в предстоящее пришествие божественного избавителя, который разрушит существующий эксплуататорский строй и установит на месте его блаженное царство божье для всех, кто раньше страдал. Эта вера широко распространилась среди низших слоев населения империи. Будущего избавителя чаще всего называли двумя именами: Иисус (по-еврейски Иошуа, что значит спаситель) и Христос (по-гречески помазанник). Таким образом, вначале христианство сводилось лишь к ожиданию чудесного прихода божественного спасителя — помазанника, Иисуса Христа.

Несбыточные надежды на сверхъестественную помощь свыше, которыми утешали себя народные низы Римской империи — рабы и бедняки, — были порождены, с одной стороны, их невыносимо тяжелым положением, а с другой — их разочарованием в своих собственных силах. Характерные для рабовладельческого способа производства разобщенность и неорганизованность трудящихся систематически приводили к постоянным неудачам их восстаний и к вытекающему отсюда чувству безвыходного отчаяния. Это неверие в себя закономерно обусловило возникновение страстной, нерассуждающей веры в фантастического небесного спасителя, призванного сурово отомстить за всех обиженных страдальцев. Поскольку такая вера питалась чувствами народного гнева и мщения, она носила субъективно-революционный характер, но поскольку верующие люди отвлекались от реальной борьбы в область беспочвенных религиозных мечтаний, она объективно имела самые реакционные результаты. Вместо того чтобы разрушать и бороться, верующие утешали себя пассивным, бесплодным ожиданием потустороннего вмешательства. Подобная пассивность, разумеется, могла принести практическую пользу только эксплуататорам.

Зародившись «как движение угнетенных… как религия рабов и вольноотпущенных, бедняков и бесправных, покоренных или рассеянных Римом народов» христианство фактически обрекло своих последователей на бездейственную покорность судьбе. Поэтому не удивительно, что по мере своего распространения новое вероисповедание стало все более привлекать к себе внимание идеологов господствующего класса. Обладая необходимыми материальными средствами и надлежащим философским образованием, представители рабовладельцев захватили в свои руки руководство христианскими общинами и создали соответствующую богословскую литературу, в которой провозгласили главными обязанностями христиан терпение, смиренную кротость и безропотное послушание властям.

Поскольку верующие в скорый приход Иисуса Христа оказались обманутыми в своих ожиданиях, руководители христиан объявили, что Христос однажды уже приходил к людям и оставил им свое учение, но что он придет еще раз и тогда по заслугам наградит всех, кто следовал его учению, и строго накажет ослушников. Так возник миф о якобы существовавшей когда-то личности — божественном человеке Иисусе Христе, сыне Марии, жены плотника Иосифа из Назарета. Этой сказочной личности было приписано учение, которое призывало рабов и вообще всех, кто находится в угнетении, смиренно и кротко переносить свою тяжелую участь в ожидании неизвестно когда предстоящего «второго пришествия Христова». Что же касается его вымышленного «первого пришествия», то это никогда не происходившее в действительности событие было приурочено ко времени установления в Римском государстве императорской власти. Таким образом, христианство как бы давало последней божественное благословение и вместе с тем заявляло о своей полной политической благонадежности.

После того как христианская религия в достаточной степени оформилась в качестве религии покорности, терпения и преданности существующему режиму, императорское правительство в конце концов, разумеется, нашло нужным официально признать ее, а затем даже сделать единственным законным вероисповеданием. При императоре Константине I (306–337) христианство заключило неразрывный союз с эксплуататорской государственной властью.

Римские императоры не только узаконили христианскую религию, но и всячески содействовали укреплению ее общественной организации — так называемой «церкви». Слово церковь, происходящее от греческого кирьякон (божье достояние), получило двойное значение. Оно обозначало, с одной стороны, совокупность всех верующих христиан, в таком случае обычно говорили великая, или вселенская (по-гречески католическая), церковь. С другой стороны, тем же словом называли также каждую общину, составлявшую первичную ячейку христианского религиозного здания. Церковь располагала специальным штатом служителей культа — духовенством (по-гречески клиром). В общинах были старейшины (по-гречески пресвитеры) и их помощники — диаконы. В качестве руководителей богослужения и исполнителей христианских церковных обрядов («священных таинств») пресвитеры обычно назывались священниками (по-гречески иереями— жрецами). Все общины, находившиеся на территории какого-либо городского (муниципального) округа империи, составляли также соответствующий церковный округ, во главе которого стоял епископ (по-гречески надзиратель, или надсмотрщик). Епископы управляли духовенством подвластных им церковных округов, но сами в свою очередь подчинялись главным епископам провинций — митрополитам (от греческого слова метрополис — главный город, метрополия). Священники в приходах, как назывались первичные общины верующих, епископы в церковно-городских округах и митрополиты в провинциях образовывали основные ступени постепенно складывавшейся христианской духовной лестницы (по-гречески иерархии).

Наряду с духовенством, непосредственно общавшимся с верующими массами, с конца III века стало широко распространяться сперва на Востоке, а затем также и на Западе так называемое «монашество» (от греческого слова монос — один). Монахами становились те люди, которые порывали связи с обществом и уходили в необитаемые, пустынные места, где вели уединенную жизнь, посвященную молитве и всякого рода религиозно-аскетическим упражнениям. Первоначально христианское монашество представляло собой своеобразную форму социального протеста разоренных, обнищавших элементов населения Римской империи. Но руководителям церкви вскоре удалось овладеть этим движением и поставить его себе на службу. Монахи получили специальную организацию, были объединены по общежитиям — монастырям — и подчинены строго разработанным уставам. Религиозный фанатизм монашества сделался чрезвычайно опасным разрушительным орудием в руках церковных властей. Так, уже в 391 году изуверами-монахами по инициативе главы христианской церкви в Александрии Феофила был разрушен языческий храм Серапеум с его знаменитой, величайшей в мире рукописной библиотекой. В 415 году по указаниям другого александрийского первосвятителя Кирилла монахи умертвили замечательную ученую женщину-язычницу по имени Гипатия, прославленную своими многочисленными научными трудами по философии, математике и астрономии. И впоследствии на протяжении всей многовековой истории христианства из рядов монашества постоянно выходили злейшие враги передовой человеческой мысли, просвещения и культуры.

Начиная с царствования Константина — первого христианского императора, ведущие церковники стали принимать деятельное участие в решении важнейших государственных вопросов. Разумеется, руководители церкви в основном поддерживали политику рабовладельческой императорской власти. Характерно, что уже в 314 году, непосредственно после легализации христианства, церковный собор, созванный в городе Арле, решительно запретил христианам уклоняться от военной службы. Церковь подвергла проклятию всех участников народных восстаний, освятила жестокие расправы императорского правительства с ведшими революционную борьбу агонистиками (от греческого слова агония — борьба) в Африке и багаудами (от кельтского слова — бага — борьба) в Галлии. Императоры, подобные Константину I, предательски перебившему своих ближайших родственников, или Феодосию I (379–395), казнившему семь тысяч жителей города Фессалоники, были торжественно провозглашены великими за оказанные ими услуги церкви.

Постепенно среди христианских духовных сановников особенно возвысились митрополиты некоторых, наиболее значительных административно-хозяйственных и культурных центров империи — Рима, Константинополя, Александрии и Антиохии За всеми ними, в первую очередь за главой римской церкви, утвердился почетный титул патриархов, или пап (от греческого слова паппас — отец). В распоряжении этих высокопоставленных вождей христианства находились самые богатые церковные земельные владения, а также другие многочисленные источники доходов, и не удивительно, что замещение их должностей стало вызывать жестокую, иногда даже кровавую конкуренцию.

Вероисповедные основы христианства — так называемые книги «Нового завета» — были полностью разработаны, как доказано специальными научными исследованиями, уже к III веку. Однако глубокие социально-экономические изменения, происходившие в последний период существования Римской империи, разумеется, не могли не найти себе соответствующего отражения также и в области идеологии. Общее содержание этих изменений обусловливалось историческим процессом разложения рабовладельческого строя и возникновения феодализма. Но указанный процесс происходил неравномерно: в западных областях Римской империи он совершался быстрее и резче, чем в восточных. Поэтому и соответствующая эволюция христианской религии должна была в более ясных формах обнаружиться на Западе.

Основными характерными чертами феодализма по сравнению с рабовладельчеством явились: в экономике — вытеснение хозяйства рабовладельческих латифундий (обширных земельных владений) мелким индивидуальным хозяйством крепостных крестьян и в политике — ослабление центральной государственной власти и переход многих правительственных функций непосредственно в руки феодальных землевладельцев. Превращение раба в экономически самостоятельного, хотя и лично несвободного производителя и распад государственной военно-административной машины делали необходимым для господствующего класса всемерное усиление религиозно-мистического воздействия на чувства трудящихся. Слабость государственного аппарата принуждения должна была компенсироваться влиянием священника и его «таинственных» обрядов. Поэтому в феодальном обществе, особенно на ранних ступенях его развития, повсюду происходит подчинение всей умственной жизни религии и соответственно увеличивается могущество духовенства.

Вместе с тем распространение христианства среди сельского населения, естественно, сопровождалось приобретением этой религией несвойственного ей раньше деревенского характера. Теперь главным объектом ее воздействия сделались уже не рабы и свободные бедняки, а крепостные крестьяне, беспомощные перед стихийными силами природы и вынужденные содержать своим трудом паразитическое, занятое грабительскими походами дворянство.

Если первоначально в Римской империи христианская религия была преимущественно сосредоточена в городах — тогда как в деревнях (по-латыни пагус) еще долго держались старинные языческие верования (отсюда позднейшее латинское название язычника паганус, породившее соответствующее русское слово поганый), — то с распространением феодально-крепостнических отношений христианство должно было вытеснить язычество и из сознания деревенского населения. Но, конечно, при этом сама христианская религия не могла не воспринять некоторые существенные элементы из древних языческих культов.

Приспособляясь к примитивным земледельческим религиозным представлениям, основанным на почитании различных сил природы, христианство фактически в значительной степени отошло от своего первоначального библейского монотеизма — веры в единого бога. Евангельский Иисус Христос сперва рассматривался совсем не как верховное божество, а лишь как божий «помазанник», посланный на землю для спасения людей. В первых трех евангелиях Христос постоянно обращается с молитвами к своему «небесному отцу» — богу, волю которого он послушно выполняет. Но уже в четвертом, по-видимому наиболее позднем, евангелии сам Христос признан предвечным, изначальным богом. В выработанном на первом «вселенском» церковном соборе в городе Никее в 325 году кратком изложении основных христианских религиозных догматов («символе веры») Христос был провозглашен богом-сыном, имеющим общую сущность с богом-отцом и выступающим лишь в качестве его особого лица (ипостаси). Так возникло явно противоречащее логике богословское утверждение о том, что христиане должны почитать единого бога, но наряду с ним еще одного, во всем равного первому.

Не ограничившись сделанным отступлением от принципа «единобожия», церковь на своем следующем «вселенском» соборе (в Константинополе) в 381 году установила догмат о третьем лице божества — святом духе, что привело к образованию понятия христианской «святой троицы». Нетрудно обнаружить здесь явное влияние старинных языческих религий. Культ верховной божественной троицы издавна существовал и в древней Вавилонии (Ану, Энлиль и Эа), и в древнем Египте (Осирис. Исида и Гор), и в древней Индии (Брахма, Вишну и Шива).

Признание наряду с богом-отцом бога-сына и бога-святого духа было признанием трех равных верховных божеств. Но в дальнейшем христианство узаконило также уже в качестве низших членов своей божественной иерархии множество других языческих богов и богинь. Среди них особо почетное место заняла мифическая мать Иисуса Христа — дева Мария, которую евангелия изображают еще простым человеческим существом. Третий «вселенский» собор христианской церкви в 431 году признал за Марией звание «богородицы» и постановил воздавать ей божеские почести. Так был создан новый религиозный образ божественной матери, аналогичный наиболее популярным языческим богиням: Исиде в Египте, Иштар в Вавилонии, Астарте в Финикии, Кибеле в Малой Азии, Деметре в Греции и т. п. В то же время в христианстве стало широко распространяться поклонение всевозможным «святым», также уходящее своими корнями в глубокую старину, когда складывался первобытный культ предков. Христиане, разумеется, объявляли «святыми» прежде всего тех людей, которые содействовали успехам церкви, причем далеко не все из них были людьми высокой морали. В «святые» попал, например, император Константин I, вполне искупивший в глазах церковников свои чудовищные злодеяния государственным признанием христианской религии. Был причислен к «святым», между прочим, жестокий и корыстолюбивый епископ Георгий, который был убит в 360 году жителями города Александрии, возмущенными его вымогательствами. Заметим, кстати, что, по-видимому, как указывали еще прогрессивные историки прошлого, в частности Эдуард Гиббон, именно этот самый «мученик» стал почитаться впоследствии под именем святого Георгия Победоносца — «небесного патрона» Англии! Обряд возведения в «святые» (канонизация) был заимствован христианской церковью из римского языческого обряда обожествления (апофеоза). Он совершался посмертно, иногда через много лет после смерти канонизируемых лиц, если последние вообще существовали на свете, а не являлись позднейшим порождением религиозной фантазии, как хотя бы так называемые «апостолы Христовы» или всевозможные «первомученики» христианства.

Распространяя почитание «святых», церковь вместе с тем переносила на них функции, выполнявшиеся раньше по представлению верующих различными языческими богами. Появились «святые» — покровители посевов и скота, исцелители от тех или иных болезней, посылающие с неба дождь, грозу и т. п. О каждом из них стали создаваться самые фантастические биографии (жития), и в конце концов новая, христианская мифология целиком поглотила старую, языческую. По замечанию Ф. Энгельса, «христианство… могло вытеснить у народных масс культ старых богов только посредством культа святых».

Процесс разложения рабовладельческого строя, протекавший особенно бурными темпами в западных областях Римской империи, был еще более ускорен завоеванием этих областей в V веке пограничными европейскими, преимущественно германскими племенами. Завоевание окончательно разрушило хозяйственное и полититическое единство империи, увеличило население захваченных территорий массой свободных производителей, организованных в сельские общины, и тем самым в значительной мере содействовало ликвидации старого римского рабства. На месте разрушенной Западноримской империи образовалось несколько самостоятельных, быстро феодализировавшихся государств.

Напротив, в восточной половине империи дольше сохранялись и прежние социально-экономические порядки, и прежняя система централизованной государственной власти. Столицей Восточноримской империи сделался город Константинополь, основанный на месте древней греческой колонии — Византии, ввиду чего сама эта империя стала обычно называться Византийской. Чем больше увеличивалось различие между социально-экономическим и политическим положением европейского Запада и византийского Востока, тем сильнее должно было отражаться это различие также на формах их религиозной жизни.

ПРАВОСЛАВИЕ И КАТОЛИЦИЗМ

Предпосылки раскола единой христианской церкви на восточную, православную, и западную, католическую, начали намечаться уже в V веке, в период завоевания западноримских областей германскими племенами. Непрерывные политические смуты и ослабление центральной власти заставляли господствующие классы Запада усиленно обращаться за помощью к духовенству как для обуздания народных волнений, так и для переговоров с завоевателями. Несмотря на то что последние в своей массе еще оставались язычниками, возникавшая у них правящая верхушка уже была готова использовать в своих интересах христианство и охотно шла на сближение с его духовными руководителями. Не случайно при разгроме Рима в 410 году вестготы, завладев городом, оставили нетронутыми христианские храмы и хранившиеся в них богатства. В 452 году вождь гуннов Аттила принял мирные условия, предложенные ему по поручению императора римским папой Львом I, которого христианские писатели называют великим.

Но еще более поднялся политический авторитет римских пап в VI–VII веках, когда верховная светская власть в Италии оказалась разделенной между византийскими императорами и вождями воинственного племенного союза, организовавшегося под руководством германского племени лангобардов (по имени которых впоследствии стала называться Северная Италия — Ломбардия). Из дошедшей до нас дипломатической переписки папы Григория I (590–604) видно, что папа фактически выступал тогда в качестве признанного главы феодальной аристократии Италии, которая находилась под угрозой как внутренних народных движений, так и захватнических действий внешних врагов. Используя соперничество между Византийской империей и лангобардами, папа Григорий сумел занять независимое положение по отношению к обеим сторонам. «Благочестивые императоры не вмешиваются в церковные дела», — писал он в Константинополь. Через своих миссионеров Григорий убедил принять христианство лангобардскую королеву Теоделинду и установил с ней регулярную письменную связь. Как равный с равными, Григорий переписывался также с племенными вождями (королями) вестготов, франков и англо-саксов… Именно во время пребывания Григория на посту римского папы широко распространилась во всем христианском мире сказка о том, что первым, кто занимал этот пост, был мифический святой Петр, считавшийся главным апостолом Иисуса Христа. И Григорий решительно требовал к себе уважения, подобающего преемникам апостола Петра и даже наместникам самого бога на земле. «Я скорее готов умереть, — заявлял он, — чем допустить унижение церкви святого Петра». Григорий претендовал на безусловное первенство среди духовенства. Епископ города Салоны в Далмации, осмелившийся не исполнить его повеления, был вынужден три часа пролежать у его ног, повторяя с раскаянием: «Я согрешил против бога и блаженнейшего папы Григория».

Поскольку и в других западных странах, как и в Италии, не было в то время единой сильной светской власти, постольку господствовавший там класс феодалов повсюду нуждался в авторитетном, организованном и дисциплинированном духовенстве. Поэтому уже тогда западноевропейские церковники независимо от своей территориальной и этнической принадлежности стали постепенно объединяться в единое духовное сословие, низшие члены которого находились в подчинении у высших, а все они возглавлялись самым богатым и влиятельным из них — римским папой. Так было положено начало, говоря словами Ф. Энгельса, крупному интернациональному центру феодальной системы, каким явилась римско-католическая церковь. «Несмотря на все внутренние войны, — замечает Энгельс, — она объединяла всю феодальную Западную Европу в одно большое политическое целое… Она окружила феодальный строй ореолом божественной благодати. Свою собственную иерархию она установила по феодальному образцу, и, наконец, она была самым крупным феодальным владетелем…»^[25]

Совершенно иным было положение духовенства в Византийской империи. Там оно по необходимости продолжало оставаться в тесной зависимости от еще достаточно могущественной светской, императорской власти. Попытки александрийских патриархов Кирилла (422–444) и Диоскора (444–451) добиться политической самостоятельности кончились полным поражением. Первенствующее положение в восточнохристианской церкви занял патриарх столичного города Константинополя, но и он должен был во всем подчиняться императору. В неоднократных столкновениях, происходивших между римскими папами и константинопольскими патриархами, последние, по существу, выступали лишь в качестве послушных исполнителей воли своих государей. Византийские императоры созывали соборы подвластного им духовенства, которые до VIII века иногда еще именовались по традиции «вселенскими», но фактически являлись представительством одного лишь христианского Востока. Даже канонизация «святых» происходила там по специальным императорским указам.

Напротив, на Западе духовенство с такой настойчивостью стремилось отстоять свою независимость от притязаний светской власти, что не остановилось даже перед фабрикацией заведомых фальшивок. В. VIII–IX веках были сочинены два знаменитых в истории западного христианства документа. Первый из них — так называемый «Дар Константина» — представлял собой подложную грамоту, в которой император Константин I, возведенный в звание «святого», объявлял о передаче им бывшему тогда папой Сильвестру I (314–335) верховной государственной власти над всей западной половиной Римской империи. Эта фальсификация была разоблачена лишь в XV веке, когда выдающийся итальянский ученый-филолог Лоренцо Валла (1407–1457) доказал, что латинский язык, на котором составлялась мнимая дарственная запись Константина, существенно отличается от других письменных актов, современных названному императору, и относится к значительно более поздней эпохе. Другой документ — точнее, целый сборник документов — известен под достаточно выразительным именем «Лжеисидоровых декреталий» (постановлений). В этом сборнике, составление которого приписывается некоему Исидору Меркатору, но создававшемся по указаниям некоторых видных руководителей западного духовенства середины IX века, содержались, наряду с подлинными старинными каноническими актами, различные позднейшие подделки, запрещавшие светским властям вмешиваться в дела церкви и ставившие всех епископов в непосредственное подчинение папе.

Папы постепенно начали присваивать себе право санкционирования и даже провозглашения новых религиозных догматов. Уже в проповедях Григория I была высказана мысль о том, что душа человека может попасть после смерти не только в рай, где ее ожидает вечное блаженство, или в ад — область вечных мучений, но и в некое промежуточное место — чистилище, где муки носят временный характер и должны закончиться очищением души и переходом ее в рай.

писал впоследствии великий итальянский поэт Данте.

Учение о чистилище, совершенно незнакомое христианству эпохи составления книг Нового завета, возникло в прямых интересах духовенства, которое благодаря этому учению могло заявить, что оно в состоянии «спасать» души людей не только при их жизни, но и «на том свете», сокращая своими молитвами и обрядамисроки их посмертного пребывания в чистилище. Позднее на Западе с целью еще более увеличить авторитет и доходы церкви было введено другое столь же смелое религиозное новшество: духовенство объявило себя распорядителем мистической «сокровищницы божественной благодати». По разъяснению западных богословов, папа в качестве наместника бога обладает властью наделять его благодатью даже самых безнадежных грешников за счет избытка этой благодати, имеющегося у наиболее совершенных праведников. Отсюда началась церковная торговля специальными свидетельствами об отпущении грехов — так называемыми «индульгенциями» (от латинского глагола индульгео — снисходить, быть милостивым). Впервые массовое отпущение грехов состоялось в 1096 году, когда оно было предоставлено всем, кто отправлялся в поход против мусульман, завладевших священным для христиан городом — Иерусалимом.

Огромные материальные средства, которые поступали западному христианскому духовенству за его очистительные молитвы и широко распространявшиеся индульгенции, добывались в конечном итоге трудом закрепощенного народа и ускользали из рук светских феодальных эксплуататоров. Вот почему на христианском Востоке, где светская власть постоянно оставалась более сильной, чем духовная, церковь при всем желании не могла создать для себя такие же условия обогащения, как на Западе. В восточном христианском мире никогда не разрешалось торговать индульгенциями. Не появилось там и учения о чистилище, если не считать его зачаточной формы в виде постепенно сложившегося поверья, что душа человека в продолжение сорока дней после смерти тела остается где-то между раем и адом и что церковные молитвы и службы могут в это время облегчить ей доступ в рай. Еще и теперь у нас верующие иногда заказывают священнику так называемый «сорокоуст» — молитвы, которые читаются для спасения души покойника в течение сорока дней после его смерти.

Одним из самых ранних догматических отступлений западной церкви от христианской традиции явилось новое учение о святом духе. На втором «вселенском» соборе 381 года было принято положение, что святой дух «исходит от бога-отца». Но уже в V веке в Испании, а затем и в других западноевропейских странах духовенство стало утверждать, что святой дух исходит также и от бога-сына, что было в конце концов официально утверждено римским папой. Эта поправка к старинной соборной формуле была принята на Западе в борьбе против так называемой «ереси» александрийского пресвитера Ария, которая была распространена среди большинства германских племен, захвативших в V веке западную половину Римской империи. Арий, осужденный, как еретик, еще на первом «вселенском» церковном соборе в Никее в 325 году, учил, что Иисус Христос не равен богу-отцу, а является его созданием.

Арианство долго держалось на Востоке и проникло оттуда к пограничным германским племенам. Чтобы поднять божественное достоинство Иисуса Христа, западные христиане, полемизируя с захватчиками-арианами, объявили, что поскольку бог-отец и бог-сын во всем равны друг другу, то и бог-святой дух должен одинаково исходить от них обоих. Этот новый догмат не только был отвергнут на византийском Востоке, но долго не разделялся и многими западными богословами, так как он означал принципиальный отказ от древнехристианского монотеизма, признавая равную творческую силу не за одним, а за двумя верховными божествами.

Сделавшись высшим, первым сословием феодального общества, западное духовенство отметило свое привилегированное положение также соответствующими внешними знаками отличия. Христианский обряд причащения, состоявший в потреблении верующими освященного хлеба и вина, что означало мистическое вкушение тела и крови Иисуса Христа (своеобразный пережиток первобытного тотемизма!), совершался раньше одинаково и для духовных, и для светских лиц (мирян). Но позднее на Западе духовенство присвоило одному себе право причащаться «под обоими видами», т. е. и хлебом, и вином, тогда как миряне стали получать причастие только в виде специально приготовленного хлеба — облаток.

Материальным могуществом и руководящей общественной ролью западноевропейского духовного сословия объясняется также запрещение священнослужителям вступать в брак и заводить семью. Этой мерой, с одной стороны, устранялась возможность отчуждения церковных имуществ, находившихся в управлении духовенства, путем передачи их по наследству, а с другой стороны, повышалась профессиональная дисциплина членов сословия, освобождавшихся от обусловленных браком семейных забот и обязанностей. Принудительное безбрачие (по-латыни целибат) сперва долго не соблюдалось отдельными служителями западной церкви и было окончательно установлено только в XI веке. Разумеется, церковное руководство скрывало действительные мотивы введения целибата и ссылалось на необходимость для духовенства соблюдать строгую моральную чистоту, подобающую будущим обитателям царства небесного; между прочим, термин «целибат» произошел от латинского слова «целум» — небо.

На христианском Востоке личная жизнь церковнослужителей подвергалась менее строгой регулировке. Основная масса духовенства, за исключением „монашества и высших членов сословия, имеет право вступать в брак, хотя и не больше одного раза. Женатое духовенство восточной церкви обычно называется «белым» в отличие от безбрачного, или «черного».

Так, мало-помалу определились важнейшие догматические и организационные особенности восточного и западного направлений в христианстве. Но их формальный разрыв был обусловлен не столько идейными причинами, сколько борьбой за сферы влияния и доходы. Разрыв этот подготовлялся в течение долгого времени и неоднократно казался близким к осуществлению. Наконец, в IX веке отношения между римскими папами и византийскими императорами чрезвычайно резко обострились. В 800 году, воспользовавшись внутренними смутами на Востоке, папа Лев III отказался подчиняться константинопольскому правительству и официально признал императором своего союзника, франкского короля Карла Великого. За политическим конфликтом, естественно, последовал и религиозный. Римские папы стали оспаривать притязания константинопольских патриархов на церковное руководство в недавно обращенной в христианство Болгарии. Как Рим, так и Константинополь были и в моральном, и в материальном отношении заинтересованы в том, чтобы подчинить эту новую христианскую страну своей непосредственной архипастырской опеке. Папа Николай I (858–867) и бывший в те же самые годы константинопольским патриархом Фотий всячески стремились привлечь болгар к себе и взаимно опорочить друг друга. Фотий упрекал «западников» в отступлении от старинных основ христианской веры, а Николай презрительно называл своего соперника ставленником императора, а не бога. Наконец, в 867 году оба высших христианских иерарха, созвав соответствующие соборы, торжественно предали один другого проклятию.

В дошедшем до нас послании константинопольского патриарха к подведомственным ему руководителям восточного духовенства прямо заявляется, что «разделение церквей» было вызвано главным образом папскими происками среди вновь обращенных болгар. «Этот народ, — пишет патриарх Фотий, — еще и двух лет не исповедовал правой христианской веры, как люди нечестивые и достойные отвращения… люди, вышедшие из мрака, ибо они порождение западной страны… эти люди, как гром, землетрясение, обильный град, или, точнее сказать, как дикий вепрь, вторглись в народ новопризванный и утвержденный в благочестии и опустошили виноградник господень, возлюбленный и новонасажденный, истребляя его и ногами и зубами — стезями нечестивой жизни и искажением — они и на это отважились! — догматов». Дальше следует перечень важнейших догматических и обрядовых нововведений, укоренившихся на Западе^[27].

Однако быстрый распад государства Карла Великого и его преемников, угроза со стороны арабов, опустошавших южные области Италии, а также временное укрепление могущества Византийской империи заставили пап вновь пойти на соглашение с восточной церковью. Официальное единство христианства окончательно исчезло только в XI веке, после нового религиозного разрыва Рима с Константинополем в 1054 году.

Каждая из разделившихся христианских церквей, разумеется, считала себя истинной, а другую — впавшей в раскол (по-гречески схизма), если не в прямую «ересь». Каждая полагала себя вправе называться и православной, т. е. ортодоксально-христианской, и католической, т. е. мировой, вселенской, если не фактически, то, во всяком случае, в перспективе. Однако название «католическая» преимущественно закрепилось за западной церковью, так как в эпоху разделения она господствовала в подавляющем большинстве европейских стран и в 1099 году завладела на некоторое время Иерусалимом, а в 1204 году даже Константинополем, хотя тоже ненадолго. Восточная церковь не знала такой бурной экспансии, но зато она не вводила у себя тех религиозных новшеств, которые начиная с V века принимались на Западе, и поэтому, чтобы подчеркнуть свою верность древним христианским традициям, стала по преимуществу называть себя православной.

Поскольку в Западной Европе письменность первоначально везде велась на латинском языке, а в Византийской империи официальное хождение имел греческий язык, постольку западнохристианская, или католическая, церковь получила также название латинской, а восточнохристианская, или православная, — греческой.

В XI веке католический мир во главе с римским папством под лицемерным предлогом «освобождения» Иерусалима, где якобы находился «гроб господень», предпринял захватническую войну против ближневосточных стран. Папа Урбан II (1088–1099) раздавал свидетельства об отпущении грехов (индульгенции) всем, кто уходил в так называемый «крестовый поход». Напротив, для православной, Византийской империи тогда наступал последний период существования. Турки отняли у нее Малую Азию и начинали угрожать европейским владениям Византии. Но гибель Византийской империи не повлекла за собой гибели православия. Центр восточного христианства переместился в славянские государства — Болгарию, Сербию и особенно в Россию, где уже в XV веке Москва сделалась признанной религиозной преемницей Константинополя.

Основное различие в исторической судьбе православия и католицизма со времени их взаимного обособления определилось тем, что первое большей частью являлось покорным слугой светской государственной власти, тогда как второй обладал в значительной степени независимой, самоуправлявшейся церковной организацией. Католическая церковь, как крепко сплетенная паутина, опутывала все страны, находившиеся под ее духовным господством, и деспотически руководила всей их умственной жизнью.

Школьное и даже университетское образование в Западной Европе вплоть до наступления капиталистической эры целиком находилось в ведении духовенства. Латинское слово «клерикус» (клирик) стало служить одновременно для обозначения духовного лица и вообще всякого грамотного человека. Все члены католического духовенства, как и все люди, учившиеся в школах средневекового Запада, понимали друг друга, потому что основным общеобразовательным предметом обучения являлся тогда латинский язык, на котором долго писались почти все книги и могло совершаться церковное богослужение. Поэтому в глазах темных, невежественных масс духовные липа, умеющие говорить на книжном языке и произносить на нем молитвы богу и святым, были обладателями каких-то сокровенных, таинственных знаний и располагали сверхъестественным могуществом. Католическое духовенство с выгодой для себя использовало свой престиж и ревниво охраняло захваченное им монопольное положение в умственной жизни общества. Оно подвергало злобным преследованиям всех тех, кто, не будучи клириком, пользовался в народе репутацией знающего, сведущего человека — знахаря, ведуна. В таких людях духовенство видело своих опасных соперников и ожесточенно обвиняло их в сношениях с «нечистой силой» — дьяволом. С большим подозрением церковь относилась также к истерическим женщинам, не поддававшимся воздействию местных духовных пастырей. Этих несчастных больных женщин объявляли ведьмами и взваливали на них ответственность за происходившие там, где они жили, стихийные бедствия — засуху, неурожай и т. п. Обвинительные процессы против «ведьм» рассматривались на церковных соборах, как, например, в Париже в 829 году, и служили материалом для некоторых папских посланий (булл).

Православное духовенство в отличие от католического должно было довольствоваться более скромной общественной ролью. Ни в Византийской империи, ни в царской России оно никогда не стояло выше светской государственной власти и даже не являлось первым сословием, но занимало второе место после дворянства. Православная церковь не могла противопоставлять себя государству и претендовать на положение международной, космополитической организации. Поэтому она не имела и своего специфического универсального языка, каким на католйческом Западе стал латинский язык. Служители православной церкви в каждой стране должны были говорить и писать на языке, понятном людям этой страны. Указанное обстоятельство, безусловно, имело положительное значение для развития духовной культуры. В Киевской Руси уже в XI веке были созданы такие выдающиеся литературные произведения на разговорном языке, как, например, «Повесть временных лет», подобных которым в то время не появилось нигде в Западной Европе. Даже виднейшим авторам раннесредневекового Запада, в том числе известным летописцам— Григорию Турскому, Бэде, Эйнгарду, Нитарду, Гвиберту Ножанскому и другим, — приходилось писать исключительно по-латыни.

Но при всем различии в политическом положении католической и православной церквей они обе, разумеется, имели одинаковую социальную сущность, и поэтому обе по мере сил одинаково служили интересам господствующего класса. Только католическая церковь большей частью действовала при этом от своего собственного имени, тогда как православная обычно выступала в качестве духовного орудия государства. Но поскольку и в России, и в других странах, где господствовала православная религия, руководство умственной жизнью эпохи феодализма, особенно на его ранних стадиях, целиком принадлежало духовенству, постольку и здесь именно духовенство несет на себе полную ответственность как за преследование самостоятельно мысливших людей, так и за борьбу со всякого рода иноверцами. Не случайно, что, когда правительство царя Ивана IV приговорило к смертной казни холопа Никиту, который пытался полететь на сделанных им деревянных крыльях, оно мотивировало свой приговор чисто религиозными соображениями: «Человек не птица, крыльев не имат. Аше же приставит себе крылья деревянны, против естества творит. То не божье дело, а от нечистой силы. За сие дружество с нечистой силой отрубить выдумщику голову». Как видим, православная церковь, подобно католической, приписывала смелые, творческие мысли внушению дьявола! Преследованиям духовенства подвергся и знаменитый русский первопечатник Иван Федоров, которому пришлось в 1565 году покинуть Москву, так как в печатании книг была усмотрена «ересь».

И на Западе, и в России в эпоху феодализма классовая борьба угнетенных против угнетателей обычно принимала религиозную форму, так как умственная жизнь феодального общества всецело находилась под опекой церковников.

«…Как это бывает на всех ранних ступенях развития, — говорил Ф. Энгельс, — монополия на интеллектуальное образование досталась попам… При этих условиях все выраженные в общей форме нападки на феодализм и прежде всего нападки на церковь, все социальные и политические революционные доктрины должны были по преимуществу представлять из себя одновременно и богословские ереси»^[28] Точно так же и В. И. Ленин отмечал, что «было время в истории, когда… борьба демократии и пролетариата шла в форме борьбы одной религиозной идеи против другой»^[29]. Стремясь уничтожить «ереси», представлявшие собой, по определению Ф. Энгельса, «выраженные в общей форме нападки на феодализм», католическая церковь создала специальный орган для сыска еретиков, получивший грозную всемирно-историческую известность под латинским названием инквизиция (розыск). Члены этого учреждения — инквизиторы (следователи) — посредством допросов и пыток разоблачали подозреваемых в принадлежности к какой-либо еретической секте. Лица, осужденные инквизицией в качестве еретиков, передавались затем в руки светской власти для соответствующих наказаний. Те, кто отказывался отречься от своих взглядов, подвергались смертной казни, причем церковь лицемерно настаивала на том, чтобы приговор выполнялся по возможности «мягко и без пролития крови». Поэтому в целях буквального соблюдения поставленного условия обычным способом расправы с еретиками сделалось сожжение их живыми на кострах.

Первые инквизиционные суды были организованы в конце XII века епископами Южной Франции для борьбы с распространившейся там еретической сектой катаров (от греческого слова «катарос» — чистый), или альбигойцев (от названия французского города Альби, который сделался одним из главных центров указанной «ереси»). Сектанты упрекали духовенство — в равной мере православное и католическое — в его корыстолюбии, лицемерии и жестоком отношении к угнетенному народу и проповедовали самоотвержение и строгую моральную чистоту. Папа Иннокентий III (1198–1216), воздействуя на темный фанатизм населения, организовал против альбигойцев в 1209 году специальный «крестовый поход». При осаде «крестоносцами» города Безье произошел следующий характерный эпизод. Готовясь к приступу, рыцари, которых прежде всего интересовала военная добыча, потребовали от папского уполномоченного, чтобы он разрешил им грабить и убивать подряд всех, кто им попадется под руку независимо от того, еретик это или нет. Иначе «крестоносцы» не соглашались идти на приступ. Папский посол недолго раздумывал: «Убивайте всех! — объявил он. — Бог уж сам своих разберет».

При папе Григории IX (1227–1241) инквизиция получила распространение во всем католическом мире и была отдана в ведение специального монашеского ордена доминиканцев, основанного непримиримым врагом альбигойцев «святым» Домиником. Доминиканцы с таким остервенением преследовали и истребляли еретиков, что впоследствии их стали называть по выразительному созвучию двумя латинскими словами — domini canes, означающими псы господни.

Деятельность инквизиции вызывала у многих ужас и отвращение. В 1236 году в Северной Германии восставшие крестьяне убили широко известного своими жестокостями инквизитора Конрада Марбургского — «грозу еретиков». В 1243 году погибло от рук населения несколько инквизиторов города Авиньона, беспощадно расправлявшихся с альбигойцами.

Чтобы способствовать популярности инквизиции, руководители католической церкви всячески пробуждали в народе чувства самого грубого, слепого фанатизма. Еретиков объявляли слугами дьявола, приписывали им всевозможные, часто заведомо невероятные злодеяния. Сожжение несчастных, приговоренных к казни церковными судами, происходило в торжественной обстановке, в присутствии многочисленных зрителей. Собиравшимся на казнь еретика изуверам внушалось, что они принимают участие в святом, богоугодном деле. Предание рассказывает, что во время сожжения знаменитого чешского патриота Яна Гуса, обвиненного в пропаганде «ереси», одна бедная старушка принесла на его костер вязанку дров, надеясь таким образом спасти свою душу. «Святая простота!» — будто бы сказал по этому поводу умирающий чешский мыслитель.

Публичное сожжение еретиков особенно широко распространялось вследствие различных исторических причин в Испании и Португалии XVI–XVII веков, где оно получило даже громкое название «актов веры» — «аутодафе». По свидетельству бывшего деятеля испанской инквизиции, ставшего впоследствии ее историком, Хуана-Антонио Льоренте (1756–1823), инквизиторы в течение трех столетий репрессировали в Испании до 350 тысяч человек, из которых около 32 тысяч было подвергнуто высшей мере наказания — сожжению.

Среди жертв инквизиции можно насчитать немало имен лучших представителей передового человечества — ученых, философов, писателей. Инквизиция сожгла на костре в 1600 году Джордано Бруно, который доказывал бесконечность вселенной. В 1619 году его участь разделил Лючилио Ванини, писавший о естественных закономерностях природы. В 1633 году инквизиторы заставили семидесятилетнего старика Галилея отречься от учения о вращении Земли. В 1564 году погиб в ссылке Андрей Везалий — видный ученый, исследователь строения человеческого тела. Многие в страхе перед инквизицией сами отдавались в ее руки, обвиняя себя в сношениях с дьяволом. До такого религиозного помешательства был доведен талантливый итальянский поэт Торквато Тассо (1544–1595).

Православие не оставило по себе таких зловещих памятников, как инквизиция и воинствующие монашеские ордены типа доминиканцев или позднее — иезуитов. Оно не располагало для этого необходимым материальным могуществом и соответствующими политическими правами.

Однако нельзя сказать, чтобы, расправляясь с иноверцами или преследуя передовых деятелей культуры, православная церковь только выполняла то, что ей приказывала светская власть. Напротив, большей частью сами церковники очень настойчиво добивались от царского правительства применения репрессивных мер против всех «врагов престола и религии». В конце XV века, когда в Новгороде распространялась так называемая ересь «жидовствующих» (отвергавшая некоторые христианские нововведения эпохи феодализма, в частности учение о троице, культ богородицы и святых), главным инициатором борьбы с ней явился новгородский архиепископ Геннадий. В своих донесениях в Москву он настаивал на беспощадном истреблении еретиков, предлагая их «жечи и вешати». Духовенство побуждало правительство принимать самые жестокие меры против всех, кто выступал с критикой официальной православной церкви, — будь то противники церковной реформы, проведенной при царе Алексее Михайловиче (1645–1676), так называемые «старообрядцы» (раскольники), или языческое население колониальных владений царской России, или, наконец, смелые, прогрессивные деятели, разоблачавшие реакционный союз православия и самодержавия.

писал идеолог русского освободительного движения, атеист и республиканец XVIII века А. Н. Радищев (1749–1802). Величайший русский поэт А. С. Пушкин заклеймил в своих стихах архимандрита Фотия — одного из главных вдохновителей реакционной политики императора Александра I.

К счастью для человечества, православие в отличие от католицизма не в состоянии было уничтожать на кострах гениальных ученых и писателей. Но оно очень мешало научной деятельности М. В. Ломоносова (1711–1765), добивалось запрещения трудов И. М. Сеченова (1829–1905), отлучило от церкви Л. Н. Толстого (1828–1910) и цинично клеветало на И. В. Мичурина (1855–1935).

Только в одном отношении православная церковь, безусловно, заслужила предпочтение перед католической: и в России, и в других странах она была подчинена государству, вследствие чего по необходимости связывала свои интересы с его интересами. Поэтому православное духовенство нередко оказывало поддержку светской власти в борьбе за политическое возвышение и национальную независимость. Известно, что первые «собиратели Руси» — московские князья XIV века — были немало обязаны своими успехами материальной и моральной помощи митрополитов Петра и Алексия. Знаменитый победитель татар на Куликовом поле князь Дмитрий Иванович Донской имел авторитетного и надежного союзника в лице основателя Троице-Сергиева монастыря Сергия Радонежского. Наконец, нельзя забывать и о патриотической деятельности русского патриарха Гермогена, мужественно призывавшего народ в 1610–1612 годах встать «всей землей» против польско-литовских интервентов и за это погибшего мучительной смертью.

Напротив, католическая церковь, будучи космополитической, антинациональной организацией, никогда не участвовала, по крайней мере в эпоху своего монопольного господства в западнохристианском мире, в патриотических народных движениях. Католическое духовенство, в частности высшие церковные сановники Чехии, являлось злейшим врагом великого сына чешского народа Яна Гуса (1369–1415) и его сподвижников. Национальная героиня Франции Жанна д’Арк (около 1412–1431 годов) была сожжена на костре по приговору католического церковного суда, в котором в качестве главного обвинителя выступал французский епископ Пьер Кошон. Н. Г. Чернышевский в статье «Борьба партий во Франции при Людовике XVIII и Карле X» специально отметил ярко выраженный антинародный характер деятельности французских членов влиятельного ордена иезуитов: «…интересы Франции для них ничтожны в сравнении с выгодами ордена и папской власти, которая обыкновенно находится под их влиянием… От… явных или тайных иезуитов происходят все скандалы, которыми компрометируется католицизм во Франции. Они заводят в семействах интриги, чтобы доставлять своим конгрегациям те богатые пожертвования, из которых почти каждая соединена с отнятием имущества у законных наследников… Из двадцати французских епископов едва ли найдется один, который не был бы… иезуитом, врагом французской национальности и гражданского французского правительства, каково бы оно ни было»^[30]

Давая религиозное освещение феодальному обществу, православие и католицизм всячески охраняли его от назревавших в нем революционных переворотов, но, разумеется, не могли остановить закономерный ход исторического развития.

ПРОТЕСТАНТИЗМ И ЕГО ОСНОВНЫЕ ФОРМЫ

В работах Ф. Энгельса неоднократно указывается, что победы, одержанные протестантизмом над католицизмом в XVI веке в ряде стран Западной Европы, были идеологическим выражением происходившего тогда на Западе процесса разложения феодального строя и зарождения капиталистических отношений. Если католицизм был религиозным орудием феодалов, то протестантизм в его различных направлениях явился духовным детищем постепенно формировавшейся буржуазии, еще очень разнородной по своему составу и уровню развития.

Главными разновидностями протестантизма, сложившимися одна за другой в первой половине XVI века, были лютеранство, кальвинизм, называемый также реформатством, и англиканство.

Все протестантские течения возникли прежде всего как протест против католицизма и его церковной организации, особенно против папства. Католическая религия, говорит Ф. Энгельс, «окружила феодальный строй ореолом божественной благодати». Поэтому, «прежде чем вступить в борьбу со светским феодализмом в каждой стране в отдельности, необходимо было разрушить эту его центральную священную организацию»^[31]

Начавшееся в XVI веке буржуазно-революционное движение на своих ранних этапах происходило «в форме борьбы одной религиозной идеи против другой», поскольку общественное сознание в те времена было еще полностью опутано религией. Первой крупной решающей битвой европейской буржуазии против феодализма Энгельс называет реформацию в Германии^[32].

В XVI веке Германия отнюдь не являлась передовой западноевропейской страной. Напротив, в отличие хотя бы от Франции и Англии, достигших к тому времени национального объединения, Германия все еще находилась в состоянии феодальной раздробленности. Она делилась на множество мелких независимых княжеств и самоуправлявшихся городов. Но именно вследствие того, что Германия была раздроблена и не имела единой верховной национальной власти, она более, чем другие европейские страны, страдала от поборов и вымогательств римского папства. Папы цинично называли тогда Германию «лучшей жемчужиной своей короны». Ни в одной стране папские агенты не собирали таких доходов, нигде не происходило такой бесстыдной торговли индульгенциями, нигде не было такой жестокой эксплуатации крестьян и ремесленников, как в задавленной двойным гнетом — собственных феодалов и римских первосвященников — Германии.

Сигналом для общего восстания германского народа против римско-католической церкви явилось выступление бывшего монаха, доктора богословия Мартина Лютера (1483–1546), подвергшего в 1517 году резкой критике учение об индульгенциях и вообще о праве духовенства отпускать грехи, а затем публично сжегшего направленную против него папскую буллу. Первоначально Лютер нашел поддержку во всех слоях населения Германии, даже среди известной части феодальной знати, так как церковные поборы не только тяжело ложились на трудовые массы, но и уменьшали долю дохода светских эксплуататоров. Вот почему, говорит Энгельс, «весь немецкий народ пришел в движение. С одной стороны, крестьяне и плебеи увидели в его (Лютера — Н. Р.) воззваниях против попов, в его проповеди христианской свободы сигнал к восстанию; а с другой стороны, к нему примкнули более умеренные (сравнительно с демократическими элементами — Н. Р.) бюргеры и значительная часть низшего дворянства; общий поток увлек за собой даже самих князей. Одни думали, что настал день для того, чтобы свести счеты со всеми своими угнетателями, другие желали лишь положить конец могуществу попов и зависимости от Рима, уничтожить католическую иерархию и обогатиться посредством конфискации церковных имуществ»^[33]

Однако социальное ядро лютеран, как стали называть последователей Лютера, составляла зарождавшаяся немецкая буржуазия (бюргерство), хотя еще и очень незрелая и распыленная, но уже выдвигавшая свои определенные требования. «…Средневековые бюргеры, — замечает Энгельс, — требовали прежде всего дешевой церкви… Это дешевое устройство устраняло монахов, прелатов, римскую курию, словом, все, что в церкви было дорогостоящим». Сокращение непроизводительных расходов на церковь являлось одним из необходимых условий буржуазного накопления.

Вместе с тем буржуазия была заинтересована в отмене привилегий духовенства как высшего общественного сословия и в уничтожении его господства в умственной жизни, мешавшего развитию научной мысли и приобретению реальных знаний. Эти требования буржуазии и легли в основу лютеранской религиозной реформации. Издержки на содержание духовенства и на церковные службы были значительно сокращены. Само богослужение стало гораздо проще. Из семи главнейших культовых обрядов — так называемых «таинств», принятых в католицизме и православии, — у лютеран остались только два — крещение и причащение. Остальные пять «таинств», в том числе исповедь с отпущением грехов, были упразднены. Лютеранство уничтожило сословные привилегии духовенства и в значительной степени разрушило его мистический авторитет, ликвидировав культ святых, учение о чистилище, почитание икон и других считавшихся священными предметов, вроде мощей и различных реликвий (останков). «…Современная буржуазная эпоха с ее протестантизмом… устраняет святых…» — подчеркивал Ф. Энгельс.

Лютеранство объявило, что для спасения души необходимо не мистическое посредничество церкви между богом и человеком, не молитвы и обряды духовенства, не монашеское подвижничество и даже не всякого рода «богоугодные» дела, а только твердая внутренняя вера в «искупительную жертву» Иисуса Христа, связанная с глубоким убеждением в истине евангельского учения.

В отличие от феодального христианства, требовавшего от верующих людей пассивного подчинения церковному авторитету, лютеранство, как буржуазная форма той же религии, стремилось воздействовать главным образом на сознание своих последователей, внушая им определенные религиозно-моральные идеи. Поэтому и в лютеранском богослужении стала играть ведущую роль не обрядовая сторона культа, а прежде всего поучительное слово — проповедь. Характерно, что священники у лютеран называются не отцами или патерами (по-итальянски падре), как у православных и католиков, а пасторами (что значит по-русски пастырь, пастух). Лютеранское духовенство обращается к своей духовной пастве не как католическое — на незнакомом, латинском языке, а на понятном, народном. Лютер лично впервые перевел на немецкий язык библию и тем самым, замечает Энгельс, «противопоставил феодализированному христианству своего времени скромное христианство первых столетий»^[34]

Красноречивые проповеди лютеранских пасторов Имели вполне определенную социальную направленность: они призывали эксплуатируемых прилежно работать и терпеливо страдать в интересах эксплуататоров. Несмотря на свою враждебность к католической церкви, немецкие бюргеры, так же как и немецкие дворяне, не могли вследствие их классовой природы вступить в искренний и длительный союз с трудящимися массами — крестьянами и городскими бедняками (плебеями). Если на первых порах под знаменем Лютера объединились различные слои населения Германии, то вскоре между ними неминуемо должен был произойти раскол: все эксплуататорские элементы — буржуазные и феодальные — образовали один лагерь; основная масса крестьян и городских плебеев — другой. Сам Лютер, замечает Ф. Энгельс, «не колебался ни одной минуты. Он отрекся от народных элементов движения и перешел на сторону бюргеров, дворян и князей. Его призывы к истребительной войне против Рима замолкли.

Лютер стал теперь проповедовать мирное развитие и пассивное сопротивление…»^[35]

Впрочем, на мирных позициях Лютер оставался недолго. Угнетенные элементы немецкого народа под идейным руководством революционера-демократа Томаса Мюнцера (около 1490–1525 годов), о котором Ф. Энгельс говорил, что его «религиозная философия… приближалась к атеизму», а «его политическая программа была близка к коммунизму»^[36], начали освободительную борьбу, вошедшую в историю под названием Великой крестьянской войны. Тогда Лютер стал снова призывать к кровопролитным действиям, но на этот раз уже против поднявшегося трудового народа. Перед лицом революции, поясняет Энгельс, все старые раздоры были забыты; по сравнению с толпами крестьян слуги римского Содома были невинными агнцами, кроткими сынами божьими; бюргеры и князья, дворяне и попы, Лютер и папа соединились «против кровожадных и разбойничьих шаек крестьян» (так назывался выпущенный Лютером погромный листок — Н. Р.). «Каждый, кто может, должен рубить их, душить и колоть, тайно и явно, так же, как убивают бешеную собаку — восклицает Лютер… — Поэтому, возлюбленные господа, придите на помощь, спасайте; коли, бей, дави их, кто только может…»^[37].

Изменив народному делу, зарождавшаяся немецкая буржуазия и ее религиозный идеолог Лютер отдались под покровительство наиболее могущественных светских феодалов Германии — владетельных князей. Эти князья подавили своими наемными войсками широко разлившуюся по Германии в 1525 году бурю крестьянской революции, а затем подчинили себе и реформированную Лютером церковь. Они захватили все расположенные в их княжествах церковные земли и стали по своему усмотрению назначать священников — пасторов. В интересах князей Лютер составил на основе библии подробное обоснование всех узурпированных ими прав. По Энгельсу, это был «настоящий дифирамб… лучше которого не в состоянии был когда-либо изготовить ни один блюдолиз абсолютной монархии. С помощью библии были санкционированы и княжеская власть божьей милостью, и безропотное повиновение, и даже крепостное право… Лютер, таким образом, предал князьям не только народное, но и бюргерское движение».

Возникавшая в Германии буржуазия отказалась от революционного союза с трудовыми массами, но, будучи экономически слабой и не объединенной в национальном масштабе, она должна была капитулировать перед многоголовым феодальным абсолютизмом князей. Поэтому и буржуазно-лютеранская реформация христианства получила незавершенный, половинчатый характер. Виной этому, говорит Энгельс, явилась нерешительность «наиболее заинтересованной партии, городской буржуазии…».^[38]

Но лютеранская реформация, во всяком случае, установила в Германии «новую религию — именно такую, какая как раз нужна была абсолютной монархии».

По образцу германских княжеств лютеранство было введено и в небольших монархических государствах Скандинавского полуострова — Швеции и Дании, находившейся тогда в династической унии с Норвегией.

К. Маркс признавал прогрессивное значение реформации даже в ее лютеранской форме, заявляя, что революция в Германии «началась в мозгу монаха». Но вместе с тем Маркс чрезвычайно ярко вскрыл специфически буржуазный, эксплуататорский смысл произведенной Лютером церковной реформы. «…Лютер, — читаем мы дальше у Маркса, — победил рабство по набожно-ста только тем, что поставил на его место рабство по убеждению. Он разбил веру в авторитет, восстановив авторитет веры. Он превратил попов в мирян, превратив мирян в попов. Он освободил человека от внешней религиозности, сделав религиозность внутренним миром человека. Он эмансипировал плоть от оков, наложив оковы на сердце человека»^[39].

По мысли К. Маркса, лютеранство, подобно всем новейшим разновидностям христианской религии, вредно главным образом тем, что оно стремится воздействовать на сознание, пытается подчинить себе рассудок. С победой лютеранства над католицизмом встал вопрос о необходимости вести борьбу уже не столько с властью духовенства, сколько с внутренними убеждениями верующих людей.

Значительно более ярко выраженным буржуазным протестантским вероучением явилось реформатство, или кальвинизм. Оно возникло несколько позднее лютеранства на территории экономически передовых кантонов (округов) Швейцарии — Цюриха и Берна. После гибели основоположника реформатства цюрихского священника Ульриха Цвингли (1484–1531) главным продолжателем и завершителем его дела стал Жан Кальвин (1509–1564), с именем которого оно по преимуществу и связывается. При Кальвине центром новой, реформатской религии сделалась богатая городская республика Женева, свергшая с себя верховную власть герцогов савойских и примкнувшая на автономных началах к Швейцарскому союзу. Женева играла в то время видную роль в международной торговле и славилась своей знаменитой ярмаркой. Именно здесь Кальвин нашел благодарную почву для разработки своей догмы, которая, по определению Энгельса, «отвечала требованиям самой смелой части тогдашней буржуазии»^[40].

Как и лютеранство, кальвинизм объявлял себя «истинной христианской религией», очищенной от всех тех новшеств, которые были внесены в нее католическим духовенством. Но в своем критическом отношении к феодальному католицизму Кальвин шел гораздо дальше Лютера. Он отрицал даже давно вошедшее в христианскую традицию положение, принятое также в православной церкви, о превращении в причастии хлеба и вина в тело и кровь Христовы. По его толкованию, обряд причащения не содержал в себе никакой мистической тайны, а являлся лишь напоминанием о последнем предсмертном ужине Иисуса Христа, который, как рассказывает евангелие, он провел вместе с учениками.

Мотивируя свою религиозную реформу необходимостью восстановить древнее, «не испорченное католицизмом» христианство, Кальвин в действительности вводил новое учение, отвечавшее народившимся потребностям буржуазии. Центральное место в богословской системе кальвинизма занимает догмат о «божественном предопределении». Согласно этому догмату, судьба людей, их успехи и достижения зависят не от их происхождения или сословной принадлежности, но исключительно от раз навсегда вынесенного божьего решения. Кого бог предопределил к вечному блаженству после смерти, того же он отметил своим милостивым вниманием и при его жизни. Всякий, кому бог посылает успех в делах, должен добиваться достойного положения в обществе независимо от знатности своего рода, а также может твердо рассчитывать на ожидающее его вечное блаженство за гробом. Такому «избранному богом» человеку не следует падать духом даже при постигающих его в жизни неудачах. По учению Кэльвина, бог, наделив своего избранника соответствующими способностями и энергией, в любом случае не покинет его, даже на том свете. Последнее утешение, разумеется, предназначалось главным образом для бедняков, которым даже при всех их усилиях было трудно гарантировать приобретение земного благополучия.

Впрочем, подобно всем остальным направлениям в протестантизме, кальвинизм предостерегал своих последователей от чрезмерного увлечения материальными благами. Он угрюмо осуждал роскошный образ жизни и распущенность феодальной знати, проповедуя аскетическую строгость нравов, сущность которой, по замечанию Энгельса, состояла «в буржуазной бережливости»^[41].

Классики марксизма показали, что кальвиновский догмат о «божественном предопределении» вполне закономерно сложился в условиях возникавшего капитализма, как религиозное отражение чрезвычайно неустойчивой экономической обстановки. Учение Кальвина о предопределении, писал Ф. Энгельс, «было религиозным выражением того факта, что в мире торговли и конкуренции удача или банкротство зависят не от деятельности или искусства отдельных лиц, а от обстоятельств, от них не зависящих». Мысль Энгельса развивается применительно к более поздней стадии капитализма в статье В. И. Ленина «Об отношении рабочей партии к религии»: «Страх перед слепой силой капитала, которая слепа, ибо не может быть предусмотрена массами народа, которая на каждом шагу жизни пролетария и мелкого хозяйчика грозит принести ему и приносит «внезапное», «неожиданное», «случайное» разорение, гибель, превращение в нищего… вот…корень современной религии»^[42].

В отличие от лютеранской церкви, которой пришлось подчиниться монархической власти светских государей, кальвинисты сумели организовать свое политическое и церковное устройство на республиканских началах. В Женеве и в других кальвинистских республиках церковь управлялась выборными окружными старейшинами— пресвитерами, принадлежавшими к наиболее зажиточным слоям населения. Старейшины назначали церковных проповедников (пасторов) из людей, подготовлявшихся в специальных учебных заведениях, и контролировали содержание их религиозно-нравственной воспитательской деятельности. Характерным для кальвинизма является полное упразднение духовного сословия: кальвинистские пасторы были не священниками, но лишь служащими (министрами) церкви. Управление церковью осуществлялось коллегиально: пресвитеры и министры каждого округа составляли совет (консисторию), ведавший местными церковными делами.

Из Швейцарии кальвинизм проник в прирейнские вольные города Германии и в Нидерланды, где под его знаменем во второй половине XVI века произошла победоносная революция против испанского владычества, завершившаяся образованием буржуазной республики — Голландии. Под лозунгами кальвинизма шотландцы боролись против англичан, а позднее, в середине XVII века, и в самой Англии под теми же лозунгами разразилась буржуазная революция. Кальвинизм стал также мировоззрением гугенотов, как называлась религиознополитическая оппозиция во Франции.

По словам Ф. Энгельса, «церковный строй Кальвина был… республиканским; а где уже и царство божие рес-публиканизировано, могли ли там земные царства оставаться верноподданными королей, епископов и феодалов? Если лютеранство в Германии стало послушным орудием в руках германских мелких князей, то кальвинизм создал республику в Голландии и сильные республиканские партии в Англии и особенно в Шотландии».

Если отрицание папства, монархической власти и сословного строя составляло прогрессивную сторону кальвинизма, то по отношению к трудящимся народным массам он выступал с религиозным оправданием новых форм классового гнета и самой жестокой эксплуатации. Рассматривая всякую деловую удачу, в том числе и всякую прибыль, как проявление божьей милости, кальвинизм признавал вполне допустимым любой ростовщический процент, хотя ростовщичество осуждалось старой, католической моралью, сложившейся в условиях феодального, замкнуто-натурального хозяйства. Равным образом кальвинизм положительно относился ко всякого рода торговым спекуляциям, к ограблению колоний и к порабощению их туземных жителей, беззащитных перед европейским оружием.

Наконец, кальвинизм с мелочной нетерпимостью относился ко всем другим религиозным верованиям, а также к проявлениям смелой, независимой, свободной мысли. Сам Кальвин глубоко опозорил себя своим мстительно жестоким, бесчеловечным отношением к идейным противникам. В 1553 году он лично настоял на сожжении в Женеве знаменитого ученого, врача-анатома Михаила Сервета, отвергавшего христианский догмат о «троичности» бога. «…Характерно, — замечает по этому поводу Ф. Энгельс, — что протестанты перещеголяли католиков в преследовании свободного изучения природы. Кальвин сжег Сервета, когда тот подошел вплотную к открытию кровообращения, и при этом заставил жарить его живым два часа; инквизиция удовольствовалась по крайней мере тем, что просто сожгла Джордано Бруно».^[43]

Своеобразным путем происходила религиозная реформация в Англии, где образовалась национальная форма протестантизма под названием «англиканство» (англиканский — латинизированная переделка слова «английский»). Первоначально реформация выразилась здесь только в разрыве с папой и в переходе высшей церковной власти к королю, который немедленно приступил к ликвидации монастырей, а также аналогичных, организованных по соответствующим уставам монашеских общежитий. Непосредственные выгоды от этих мероприятий достались, разумеется, английским королям и их придворному дворянству. «Актом о королевском верховенстве (супрематии)» 1534 года король Генрих VIII присвоил себе доходы, которые раньше получал в Англии папа, после чего объявил себя собственником всех бывших монастырских владений. Последние вскоре были розданы и распроданы различным королевским приближенным, что привело к обогащению почти сорока тысяч дворянских семей.

Конечно, после разрыва с Римом богослужение в английской церкви стало происходить, как и в других реформированных церквах, на национальном языке. Но в остальном и официальная религиозная идеология, и церковная организация остались в Англии без каких-либо существенных изменений. В английской церкви сохранились старинные богослужебные обряды и прежняя иерархия священнослужителей во главе с епископами, только назначал их теперь уже не папа, а король. Ввиду сохранения епископата английскую церковь называют также епископальной.

В тех формах, какие вначале приняла в Англии реформация, она не могла найти там широкого сочувствия в народных массах. Англия, благодаря своей крепкой, централизованной государственной организации, гораздо меньше страдала от засилья папства, чем политически раздробленная Германия, а захват монастырских земель жадным придворным дворянством не только не улучшал, но значительно ухудшал положение работавших на этих землях крестьян. Характерно, что против реформации решительно выступил великий английский мыслитель-гуманист Томас Мор (1478–1535), написавший в 1516 году замечательную книжку «Утопия», где впервые ярко показал отрицательные результаты происходившего в то время в Англии роста крупной частной земельной собственности и начинавшегося обезземеливания крестьянства. В 1535 году? Лор отказался признать короля верховным главой английской церкви и за это был казнен по обвинению в «оскорблении величества».

Недовольство крестьян складывавшейся в Англии обстановкой выразилось в 1536–1537 годах в большом народном восстании в северных областях страны, происходившем под лозунгами защиты католицизма и получившем поэтому название «благодатного паломничества». Восстание было подавлено со страшной жестокостью, как и все другие вскоре последовавшие за ним. «Насильственная экспроприация народных масс, — писал К. Маркс, — получила новый ужасный толчок в XVI столетии благодаря реформации и сопровождавшему ее колоссальному расхищению церковных имений»^[44].

Но в дальнейшем круг лиц в Англии, заинтересованных в успехах реформации, постепенно расширился.

Земли, розданные королевским приближенным, частично перешли путем купли-продажи в руки экономически возвышающейся английской буржуазии. К тому же католицизм сильно скомпрометировал себя в глазах англичан во время правления дочери короля Генриха VIII — Марии (1553–1558), которая сама была католичкой и подчиняла политику Англии реакционным целям папства и Испании. При преемнице Марии— королеве Елизавете I (1558–1603) — страх перед агрессивными действиями испанского абсолютизма, находившегося в тесном союзе с папством, заставил английский народ решительно покончить с происками католической реакции. Многие прогрессивные элементы населения Англии времен Елизаветы склонялись к кальвинизму и даже к более радикальным демократическим сектам, начинавшим тогда распространяться. В 1571 году был официально утвержден англиканский символ веры из 39 пунктов, содержавших в себе, наряду с некоторыми уцелевшими католическими положениями, ряд кальвинистских догматов, в частности знаменитое учение о «божественном предопределении».

В XVII веке кальвинизм являлся основным религиозным знаменем английской буржуазной революции. Ввиду того что эта революция окончилась в 1689 году компромиссом между буржуазией и частью дворянства, в Англии была восстановлена англиканская (епископальная) государственная церковь, однако, говорит Энгельс, «уже не в прежнем своем виде, не в виде католицизма, с королем, играющим роль папы: теперь она была сильно окрашена кальвинизмом».^[45]

Но какую бы форму ни принимала религия, она всегда и везде, даже в своих наиболее реформированных разновидностях, оставалась орудием эксплуататорского общественного меньшинства, направленным против эксплуатируемого большинства.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Порождая новые религиозные системы, развитие капитализма вместе с тем заставляло приспособляться к изменившейся социальной действительности прежние, исторически сложившиеся формы христианства. Для православия процесс этого приспособления, естественно, наступил значительно позже, чем для католицизма, потому что в России и в других православных государствах дольше сохранялись старые, докапиталистические отношения. Но перед католицизмом уже в XVI веке резко встал вопрос — признать себя окончательно побежденным или перестроиться для продолжения борьбы?

Руководители католической церкви вскоре убедились в том, что они могут рассчитывать на успех, только находясь в союзе с какими-либо сильными светскими государствами. И с тех пор они постоянно искали сближения с теми, кто был в состоянии оказать им наиболее существенную поддержку. В XVI веке папы ориентировались главным образом на Испанию. После начавшегося упадка в Испании они переключились на Францию, а потом в связи с военными неудачами французского короля Людовика XIV (1643–1715) стали пользоваться преимущественным покровительством у повелителей многоплеменной империи Габсбургов. Нетрудно заметить, что и в новейшие времена бросающиеся в глаза зигзаги папской дипломатии, как, например, ее недавний поворот от германского фашизма к американскому империализму, представляют собой продолжение той же самой политической линии.

В обмен на необходимую помощь со стороны светских государств католическая церковь предоставляла к их услугам свой долгий исторический опыт и свою многочисленную, прекрасно дисциплинированную духовную армию. В дополнение к прежним монашеским орденам в 1540 году был основан новый, специально приспособленный к изменившимся объективным условиям, под названием «Общество Иисуса», или иисуситов (по-латыни иезуитов). Этот орден, сыгравший чрезвычайно важную роль в позднейшей истории католицизма, во многом отличался от своих предшественников. Перед иезуитами были поставлены чисто политические задачи. Они выполняли дипломатические поручения папы, являлись его тайными агентами во всех странах мира, участвовали в интригах и заговорах, вели религиозную пропаганду среди иноверных народов и старательно готовили в своих закрытых учебных заведениях молодые кадры воинствующих клерикалов. Ввиду специфического характера своей деятельности иезуиты были избавлены от необходимости формального соблюдения обычных церковных правил: они могли не носить монашеской одежды, не посещать богослужений и даже отступать от обязательных для каждого христианина нравственных норм — при единственном условии, чтобы все это делалось «для вящей славы бога», т. е. в интересах католицизма. Иезуит должен был беспрекословно повиноваться своему орденскому начальству и точно выполнять каждое его требование, «вплоть до совершения смертного греха». Никакое, даже самое гнусное, преступление не смущало совести иезуита, если оно предписывалось ему его духовными властями. «Цель оправдывает средства!»— таков был лозунг иезуитского ордена. Не удивительно, что слово «иезуит» сделалось синонимом лжи и безнравственности.

Великий русский писатель Ф. М. Достоевский, горячо осуждавший принципы и тактику католицизма, тем не менее был вынужден отдать должное той ловкости, с какой католические священники умели ловить в свои сети находившихся в трудном положении людей. В этом отношении католики, по признанию Достоевского, неизмеримо превосходили протестантов. В статье «Зимние заметки о летних впечатлениях» Достоевский, исходя из того, что видел во Франции и в Англии, дал очень меткую сравнительную характеристику католического и англиканского духовенства. Достоевский называет пропаганду, которую вели служители католицизма, «шныряющей всюду, упорной, неустанной». По его наблюдениям, «католический священник сам выследит и вотрется в бедное семейство какого-нибудь работника… Он всех накормит, оденет, обогреет, начнет лечить больного, покупает лекарство, делается другом дома и под конец обращает всех в католичество… Англиканский же священник не пойдет к бедному. Бедных и в церковь не пускают, потому что им нечем заплатить за место на скамье… Англиканские священники и епископы горды и богаты… Они большие педанты, очень образованны и сами важно и серьезно верят в свое тупо нравственное достоинство, в свое право читать спокойную и самоуверенную мораль, жиреть и жить тут для богатых».

Действительно, как англиканство, так и вообще все протестантские религии, признанные в XVI веке различными западноевропейскими государствами, далеко уступают в настоящее время католицизму в смысле влиятельности и распространенности. Это объясняется прежде всего исторически выработанной профессиональной дисциплиной и богатым опытом католического духовенства. Развивая испытанные средневековые традиции, римские папы смело вводили новые религиозные догматы, рассчитанные на психику отсталых масс, все более и более разоряемых и угнетаемых современным капитализмом. В частности, папы самым широким образом использовали импонирующий темным неорганизованным слоям населения мистический культ своей собственной личности. В 1870 году церковный собор в Ватикане официально объявил римского папу «непогрешимым в вопросах вероучения».

Для оживления популярного среди мелких крестьян и ремесленников, особенно у женщин, почитания «божьей матери», или «мадонны», католическая церковь приняла в 1854 году догмат об ее «непорочном зачатии», что ставило ее на один уровень с самим Иисусом Христом. Это явное новшество, не имеющее под собой решительно никаких оснований в христианском «священном писании», было торжественно дополнено в 1950 и 1954 годах, когда папа Пий XII, умерший в 1958 году, ввел догмат о телесном вознесении девы Марии на небо и провозгласил ее «королевой небес», в честь чего даже был установлен специальный церковный праздник.

Наряду с культом «богородицы», современная католическая церковь уделяет также большое внимание культу «святых», который в свою очередь сильно привлекает к себе различные отсталые элементы. Совсем недавно, уже в нашем столетии, были объявлены «святыми» американка Кабрини — первая женщина в Америке, удостоенная такой почести (1946), папа Пий X (1954), несколько десятков католических священников, казненных во Франции в период революции 1789 года и погибших в Китае во время восстания 1900 года (1955), и др.

Спекулируя на наивных чувствах верующих людей, католическая церковь вместе с тем расходует огромные средства, собираемые ею с помощью ее богатых покровителей на теоретическую борьбу с атеизмом и материализмом. Она создает свои институты и академии, публикует множество книг и статей в защиту христианства, а также с целью доказать возможность примирения религии с наукой. Современные католические богословы не стесняются даже прибегать к своеобразной диалектике. Они утверждают, что теперь церковь, разумеется, не стала бы сжигать ученых, как она сожгла, например, Джордано Бруно, но что триста пятьдесят лет тому назад такие меры были необходимы, потому что тогда человеческие умы еще не могли правильно воспринимать научные истины!

Ни одна из протестантских церквей, основанных в XVI веке, в настоящее время, как правило, не в состоянии успешно конкурировать с католицизмом, не имея ни его опыта, ни его материальных возможностей, ни его боевой, крепко сколоченной и широко разветвленной организации. Да и само идеологическое содержание протестантизма, когда-то удовлетворявшее многие передовые умы, теперь уже давно перестало их интересовать, а в борьбе за влияние на темные, отсталые массы протестантские пастыри ни в малейшей степени не в силах состязаться с католическими. Та роль, какую раньше играл в качестве наиболее рациональной религиозной идеологии протестантизм, уже начиная с

XVII века постепенно переходит к различным новейшим христианским течениям. Поскольку эти течения нигде не сделались государственными религиями, постольку они до сих пор обычно называются сектами (объединениями последователей каких-либо вероучителей, от латинского слова «секвор» — следую), хотя некоторые из них, например баптисты, имеют в настоящее время не меньше приверженцев, чем любая из официальных протестантских церквей.

Но ни одна из существующих в наше время религиозных сект не имеет перед собой никакой будущности. Характерно, что последней европейской революцией, происходившей под знаменем религии, была революция XVII века в Англии. С тех пор революционное движение развивалось уже против всех устоев эксплуататорского прошлого, в том числе и против всех религиозных верований. Передовые умы человечества все яснее понимали, что, где религия, там реакция и угнетение. «Истину я взял себе, — писал В. Г. Белинский А. И. Герцену в 1845 году, — и в словах бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут»^[46]. В эти же годы великий гений Маркса уже вскрыл эксплуататорскую сущность всех форм христианства: социальные принципы христианства, — отвечал он тем, кто пытался усмотреть в этой религии демократические тенденции, — оправдывали античное рабство, превозносили средневековое крепостничество и умеют также, в случае нужды, защищать, хотя и с жалкими ужимками, угнетение пролетариата.

Освобождение революционных идей в Европе от их религиозно-христианской оболочки означало, по замечанию Ф. Энгельса, что «христианство вступило в свою последнюю стадию. Оно уже не способно было впредь поставлять идеологическую одежду для стремлений какого-нибудь прогрессивного класса…». «Теперь… — объяснял В. И. Ленин А. М. Горькому, — всякая, даже самая утонченная, самая благонамеренная защита или оправдание идеи бога есть оправдание реакции».^[47]

Подобно всем остальным христианским церквам, и русская православная церковь до Великой Октябрьской социалистической революции, а также и первое время после революции являлась упорным врагом свободы и прогресса. В постановлении ЦК КПСС «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения» от 10 ноября 1954 года указывается, что «в царской России церковь верно служила самодержавию, помещикам и капиталистам, оправдывала жестокую эксплуатацию народных масс, поддерживала эксплуататоров в борьбе против трудящихся. Известно также, что сразу же после победы Октябрьской социалистической революции, в годы гражданской войны и позже многие религиозные организации, группы духовенства держали себя враждебно по отношению к Советской власти».

Но по мере успехов социализма и укрепления советского строя служители православной церкви в подавляющем большинстве решительно изменили свои политические позиции. «В настоящее время, — говорится в постановлении ЦК, — в результате победы социализма и ликвидации эксплуататорских классов в СССР подорваны социальные корни религии, уничтожена база, на которую опиралась церковь. Служители церкви в своем большинстве, как свидетельствуют факты, также занимают теперь лояльные позиции по отношению к Советской власти».

Однако, несмотря на нынешнюю политическую лояльность духовенства, оно по-прежнему остается распространителем реакционной религиозной идеологии, против которой мы ведем самую непримиримую идейную борьбу. Православная религия, как и все другие направления христианства, затемняет сознание человека, отвлекает его силы и стремления от реального мира к несуществующей загробной жизни, сковывает его творческую энергию и инициативу. Поэтому ЦК КПСС в своем постановлении от 10 ноября 1954 года призывает нас, ни в каком случае «не допуская… оскорбления религиозных чувств верующих, а также служителей культа», проводить глубокую систематическую научно-атеистическую пропаганду и принимать самое активное участие в идеологической борьбе научного, материалистического мировоззрения против антинаучного, религиозного мировоззрения.

К читателям!

Военное издательство просит присылать свои отзывы на эту книгу по адресу: Москва, Б-140, Нижняя Красносельская, д. 4. Военное издательство.

Профессор Николай Николаевич Розенталь, доктор исторических наук ХРИСТИАНСТВО, ЕГО ПРОИСХОЖДЕНИЕ И СУЩНОСТЬ

Обложка художника С. А. Митрофанова

1-я типография Военного издательства Министерства обороны Союза ССР

Научно-популярная библиотека Военного издательства

Книги массовой «Научно-популярной библиотеки» Военного издательства материалистически объясняют явления природы, знакомят с современным состоянием науки и техники по самым различным отраслям знаний, связанным с военным делом. В них популярно рассказывается, как с развитием науки и техники происходят существенные изменения в военном деле, создаются новые виды боевой техники и вооружения, меняются способы их использования в бою. Книги помогают нашим военным кадрам постоянно совершенствовать свои военные знания, овладевать новой боевой техникой, повышать бдительность и боеготовность войск. Книги написаны общедоступно и рассчитаны на широкие круги личного состава Вооруженных Сил Союза ССР, советскую молодежь и членов ДОСААФ.

ГОТОВЯТСЯ К ПЕЧАТИ И ПОСТУПЯТ В ПРОДАЖУ

Б. В. Ляпунов. Ракета.

А. А. Космодемьянский. К. Э. Циолковский — его жизнь и работы по ракетной технике.

A. И. Иванов и Г. И. Рыбкин. Поражающее действие ядерного взрыва.

Н. П. Петров и В. П. Сыриев. Радиоактивные излучения и их измерения.

Л. А. Беликов. Бактериологическое оружие и способы защиты от него.

B. А. Бирюков. Применение брони в военном деле.

М. К. Шевчук. Зажигательные средства и способы защиты от них.

Г. Г. Громоздов и А. А. Подрудков. Как сохранить здоровье.

A. В. Воропай. Пьянство и борьба с ним

Ф. И. Долгих. Коммунистическое воспитание и преодоление религиозных пережитков.

Д. И. Сидоров. Война и религия.

Ф. И. Гаркавенко. Что такое религиозное сектантство?

В. И. Прокофьев. Две морали (мораль религиозная и мораль коммунистическая).

В. А. Мезенцев. Наука и религия о предвидении будущего.

К. И. Беляев. Быт и религия.

Н. С. Мансуров. Наука и религия о психической деятельности.

Примечания

1

Ф. Энгельс. Анти-Дюринг. Госполитиздат, 1955, стр. 299.

(обратно)

2

См. В. И. Лени н. Соч., т. 29, стр. 444.

(обратно)

3

См. В. И. Лени н. Соч., т. 10, стр. 65.

(обратно)

4

В. И. Ленин. Соч., т. 29, стр. 444.

(обратно)

5

Шарль Эншлен. Происхождение религии. Изд-во иностранной литературы, 1954, стр. 118.

(обратно)

6

Города Малой Азии и Ближнего Востока, в которых широко была распространена древнегреческая культура.

(обратно)

7

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. II, стр 409.

(обратно)

8

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., ъ XVI, ч II, стр. 419, 424.

(обратно)

9

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. II, стр. 418.

(обратно)

10

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XV, стр. 603.

(обратно)

11

Там же.

(обратно)

12

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XV, стр. 604.

(обратно)

13

Там же, стр. 606.

(обратно)

14

Этнический — связанный с принадлежностью к какому-либо народу.

(обратно)

15

Иерархия — служебная лестница, ряд должностей, званий и т. д. в порядке подчинения и перехода от низшей к высшей.

(обратно)

16

См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. XVI, ч. II, стр. 419.

(обратно)

17

К Маркс и Ф. Энгельс. Соч, т. XV, стр. 605.

(обратно)

18

В. И. Ленин. — Соч., т. 21, стр. 206.

(обратно)

19

К. Маркс и Ф. Энгельс Соч., т. XV, стр. 603.

(обратно)

20

Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. Госполитиздат, 1953, стр. 33, 34.

(обратно)

21

К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. X, стр. 720.

(обратно)

22

К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения в двух томах, т. 1, Госпблитиздат, 1952, стр. 27.

(обратно)

23

В. И. Ленин Соч., т 5, стр. 311.

(обратно)

24

В. И. Ленин. Соч., т. 35, стр. 93.

(обратно)

25

К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения в двух томах, т. II. Госполитиздат, 1952, стр. 93.

(обратно)

26

Данте Алигьери. Божественная комедия. Гослитиздат, 1950, стр. 147.

(обратно)

27

См. А. М. Иванцов-Платонов. О римском католицизме и его отношении к православию, 1869, ч. 1, стр. 226.

(обратно)

28

Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. Госполитиз-дат, 1953, стр. 33, 34.

(обратно)

29

В. И. Ленин. Соч., т. 35, стр. 93.

(обратно)

30

Н. Г. Чернышевский. Избранные философские сочинения, т. II. Госполитиздат, 1950, стр. 361.

(обратно)

31

К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения в двух томах, т. II. Госполитиздат, 1952, стр. 93.

(обратно)

32

См. там же, стр. 94.

(обратно)

33

Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германид Госполитиздат, 1953, стр. 39.

(обратно)

34

Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. Госполитиздат, 1953, стр. 42.

(обратно)

35

Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. Госполитиздат, 1953, стр. 40.

(обратно)

36

Там же, стр. 45.

(обратно)

37

Там же, стр. 42.

(обратно)

38

К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения в двух томах, т. II. Госполитиздат, 1952, стр. 94.

(обратно)

39

. Маркс и Ф. Энгельс. Изд. 2-е. Соч., т. 1, стр. 422–423.

(обратно)

40

К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения в двух томах, т. II. Госполитиздат, 1952, стр. 94.

(обратно)

41

Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. Госполитиз-дат, 1953, стр. 52.

(обратно)

42

В. И. Ленин. Соч., т. 15, стр. 375.

(обратно)

43

Ф. Энгельс. Диалектика природы. Госполитиздат, 1956, стр. 4–5.

(обратно)

44

К. Маркс. Капитал, т. I. Госполитиздат, 1953, стр. 725.

(обратно)

45

К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные произведения в двух томах, т. II. Госполитиздат, 1952, стр. 380.

(обратно)

46

В. Г. Белинский. Письма, т. III, стр. 87.

(обратно)

47

В. И. Ленин. Соч., т. 35, стр. 93.

(обратно)

Оглавление

От издательства

I. Христианство, его происхождение и сущность

II. Из истории православия, католицизма и протестантизма

К читателям!

Научно-популярная библиотека Военного издательства

*** Примечания ***