когда он его нашел, но глаза его светились. Теперь же, казалось, те знания, что посадил он в ученика, сделали его глаза грустными, замутненными, отяжелевшими. Жаль, он не помнил, как выглядел сам, когда был учеником Старца. И жаль, не знал Старца до того, как тот стал учеником Учителя. Хотя может и знал. Только забыл. Он тогда вообще ничего не помнил.
— Где они?
— Дубина в пещере, Голодный… вон идет, — показал Второй пальцем, — с мешком капусты.
Полненькая фигура рыжеватого мальчишки показалась из гущи немытых тел. Он тоже отличался белизной кожи, которая у остального стада была замызгана до неузнаваемости, до волдырей и сыпи.
— Идите есть. Я возьму хлеба и приду.
— Точно?
— Куда я денусь? — Беляк посмотрел на ворота. Они откроются только завтра. Войдет Мясник, но парень опять ничего не сделает. Он спрячется, скрючится от страха и будет дрожать в прохладной воде странно пахнувшей реки.
Второй встретил довольного Голодного, и вместе они вошли в пещеру. Беляк не хотел идти к ним, как и не хотел есть. Но он уже пообещал. Нужно все рассказать им. Может быть, завтра он и вправду уйдет. Беляк еле сдвинул ногу с места. От долгого сидения она затекла, и когда он встал, вся покрылась мурашками, и казалось, что по ней бегают мелкие насекомые. Ощущение было довольно приятным, иногда Беляк специально доводил себя до такого состояния, но он знал, что ходить после этого тяжело. Он видел, как Второй еще раз выглянул из пещеры, проверяя, где их предводитель, и кивнул ему, выразив на лице все свое негодование за непослушание. Мальчишка снова спрятался в темноте и больше не выходил. Беляк потихоньку направился в сторону жрущего стада. Надо было найти хлеба. Никто не обращал на него внимания. Глаза подростков и детей были пусты. И ни одной белой головы. Беляк почувствовал себя таким одиноким. Почему-то вспомнился теплый прелый запах матери.
— Почему я должен здесь оставаться? — спросил он вслух.
Несколько говядинцев повернулись на него, но, увидев, что ничего интересного не происходит, вернулись к своему жалкому занятию.
Его грудь заболела. От тоски, от горя, одиночества, непонимания.
— Несправедливо, — произнес он длинное слово. — Несправедливо.
«Почему я должен их слушаться? Они оторвали меня от матери. Они хотят меня убить. Так пусть убьют сразу, я не дам себя мучить!»
Беляк, сам еще не понимая что делает, сорвался с места и побежал к воротам. По рукам и ногам сидящих на земле стадников, по ошметкам мяса и капусты. Его сопровождали недовольные возгласы безымянных людей. Но главное, что ученики его не видят. Нужно успеть, пока они не видят.
Вот они, ворота. Черные. Матовые. Как сама тьма. Только осязаемая. Никогда он к ним не прикасался. А сейчас колотил по ним до боли в костяшках. Пинал их, пока набедренная повязка чуть не сорвалась с него. Ну уж нет, таким, опустившимся, тупым и никчемным, они его не увидят. Беляк остановился, поправил единственную одежду, завязал потуже узел и заорал во весь голос:
— Эй, вы-ы-ы-ы! Мясни-и-и-ки-и-и! Я здесь!!!!! Возьмите меня!!!! Мясники-и-и-и! Хозяева! Хотя какие вы мне хозяева? Вы мне не хозяева!!! — он пнул ворота, бездвижный теплый металл. — Вытащите меня из этого свинарника!!!!
У Беляка кончился воздух в легких и он согнулся пополам, чтобы отдышаться. От ворот шел жар. Их нагревало солнце? Не похоже, чтобы оно так палило. Во стольких вещах еще нужно было разобраться. А он уходит.
Парень глянул на пещеру. Трое его учеников стояли там, у того самого куста. Вот так и он стоял, когда уходил его учитель, а затем и ученик.
— Меня нужно убить! Забрать! Делайте что хотите!!!
Он еще раз пнул ворота, и они начали открываться. Беляк одновременно и напугался, и обрадовался. Но деваться все равно было некуда. Он пнул ворота еще раз. Они раздвигались. Конечно, не от его силы. Просто Мясники услышали его и пришли.
— Я диктую правила, — победно произнес Беляк.
Сегодня был четверг, и он стал первым, кого забрали не в пятницу.
