дрожь земли предвещает опасность, и на этот раз я не мог позволить себе промедлить.
Альбиген, уголок рая, забравшийся в горы достаточно высоко, чтобы не нюхать дымы лакокрасочных предприятий, пришелся бы по сердцу даже отшельнику. Но пускай туристы восторгаются сумрачной прелестью альпийских склонов, я же изрядно поднаторел в удобрении райских кущ и не питал иллюзий насчёт лёгкости бытия. Только не здесь. Каменистая почва закаляет характер. По стёсанным лбам и подбородкам здешних крестьян нетрудно проследить многовековую историю оборонительных войн.
Одна из войн разыгрывалась прямо сейчас.
Подходя к дому, я услышал крики. Они доносились из соседского сада. Что-то брякнуло, треснуло и между кустов бирючины, отчаянно извиваясь, проломился мальчишка, прижимая к животу добычу из нескольких помятых яблок. Услышав шаги, сорванец повернул ко мне искажённое страхом чумазое лицо. Это был Петерль, сын мясника Хёмерхофа.
— Привет, — сказал я.
Изгородь опять затрещала. Судя по звукам, там резвился небольшой выводок динозавров. Повизгивая и ухая, они выбрались по очереди сквозь брешь в ветвях и брызнули врассыпную, сверкая голыми икрами.
— Ах вы, сучьи отродья! — завопил Гегер, высовываясь следом.
Он швырнул на дорогу палку и тут заметил меня. Красные, в пятнах, щёки надулись и опали, выпуская воздух.
— Чёрт! Вот дерьмо!
— Угу, — согласился я, оценивая разрушения.
Живая изгородь была изломана в хлам. Милые детки. Интересно, какой урон они нанесли фруктовому саду?
— Ни одной целой ветки, — выплюнул Гегер.
— Яблони?
— И вишни.
— Надо же.
Гегер выпутался из кустарника и воззрился на меня, потирая нос. На одутловатом лице возникло новое выражение — угрюмое и плутовское одновременно:
— А сдаётся мне, твой малец был среди них, Эрих. Среди этих паршивцев!
— Да ладно?
— Ей-ей! Сдаётся мне, твой малец ими и верховодил.
— Не может быть, — возразил я с уверенностью, которой совсем не испытывал. Всё произошло так быстро, но в стайке убегающих детей определённо мелькнуло что-то знакомое.
— Кажись, он самый, — продолжал упорствовать Гегер.
Покряхтывая, нагнулся и вытянул из грязи лейку. Раздвинул заросли, словно желая найти на ветвях остатки вещественных доказательств. Но, очевидно, ребячьи штаны были сшиты из неубиваемого материала. Только в дренажной канаве розовела крупная пуговица, похожая на раннюю землянику. Я поднял её, и сосед победно затряс головой:
— Точно он. В тихом омуте, знаешь ли, черти водятся! Что скажешь?
— Ничего.
— А сделаешь?
— Разберусь, — пообещал я.
Положил пуговицу в карман и пошёл домой.
А что тут ещё сказать?
* * *
Матти я нашёл в огороде. Он с таким рвением ворошил компост, что стало ясно: операция «Яблоки Гегера» прошла при его деятельном участии.
Не тратя времени даром, я вынул вилы у него из рук и легонько щёлкнул по белобрысому затылку:
— Пойдём-ка побеседуем.
В доме было прохладно. Пахло жареным луком, мясом и какими-то восточными специями. Видимо, Франхен готовила свой фирменный вариант «Лейпцигской всячины». Квадраты заходящего солнца дрожали на натёртом полу, словно приготовившись к игре в классики. На каминной полке тихо постукивали часы в виде кареты, запряжённой железными скакунами; эти часы я откопал в мастерской в куче антикварного хлама, сохранившего такие диковины, как спиртовой утюг, ручная дрель в виде фаустпатрона или кольцо для яиц.
Матти хмуро прошёл в гостиную, остановился у стола. Вздохнул, выпятив живот, сделал шаг вперед и протянул руку, как бы подставляя её под нож.
— Бей.
— Зачем? — не понял я.
— Бабушка сказала, что если я провинюсь, меня ударят. У вас так принято.
— Нет, — проговорил я медленно, разглядывая упрямый лоб с прилипшей к нему прядкой белокурых волос. — Бить я тебя не буду.
— Вообще никогда?
— Ну почему же. Если повесишь кошку, отлупцую так, что неделю не сядешь.
Он вспыхнул. Поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза.
— Я не вешаю кошек. Та, на школьном дворе, — это был не я. Это был Харперов Ганзи. Я не знал. Я бы ему не дал.
— Верю, — согласился я. — Ты бы не дал.
Матти шевельнул губами. Ещё не улыбка, но солнце выглянуло из-за туч.
— Тогда как ты меня накажешь?
— А как наказывала бабушка?
— Она не била. Просто ругалась и… ругалась.
— Вот уж дудки, — возразил я, — у меня все слова сосчитаны. Ты уж как-нибудь обойдись, братец.
За спиной скрипнула половица.
— Ладно, — сказал я решительно. — Давай заканчивать. Тащи сюда, что ты там затрофеил.
Он шмыгнул носом, подумал и потрусил вниз в подвал. Вернулся, держа в кулаке узелок с пятком зелёных, местами побитых яблок.
— Негусто. Это всё?
— Всё, — шёпотом сказал Матти.
Я смотрел на этого недозрелого гефрайтера[1] и в который раз задавался вопросом, что значит кровь. Каждый из нас внёс свою горькую лепту в создание заготовки. Как теперь разобраться, кому что
