Смертоцвет [Александр Зимовец] (fb2) читать онлайн

Лазоревый мундиръ II: Смертоцвет

Пролог В котором Его Величество недоумевает

В четверг, восьмого сентября, у Его Величества, как обычно, были на докладе шеф корпуса жандармов князь Оболенский и глава Третьего отделения князь Апраксин. Император слушал докладчиков, почти не перебивая, но то и дело хмурясь или раздраженно дергая лицом, словно у него болела голова или зуб.

Оба докладчика знали, что это плохой признак. Императора гнетет какая-то важная проблема, быть может, даже и никак не связанная с теми, что он предлагает обсудить.

Обсудили же положение дел в армии на Барканском фронте. Поговорили о предстоящих непростых пятисторонних переговорах по урегулированию спора между остатками Британской империи. Обменялись мнениями относительно нового цензурного устава. Наконец, кажется, все вопросы обсудили, и в разговоре повисла небольшая пауза.

— Так, и последнее, — проговорил император в некоторой задумчивости. — Что у вас, господа, по этому самому делу, в котором вы никак разобраться не можете?

В ответ оба понимающе кивнули. Император никогда не говорил «дело Душекрада», и однажды выгнал взашей действительного статского советника, который по забывчивости употребил это слово в официальной бумаге. Когда случалось об этом деле заговорить, он всегда изъяснялся намеками. Впрочем, оба генерала, будучи давними царедворцами, понимали его с полуслова.

— Есть определенные подвижки, — заговорил Оболенский, так как знал, что вопрос обращен, главным образом, к нему. — Действительно, в последние месяцы в нескольких губерниях отмечен рост числа спонтанных разрывов уз, вот список. Мы обратились в Священный Синод, выписали экспертов по этому вопросу. Они готовят обстоятельный доклад. Пока невозможно с уверенностью сказать, является ли аномалия результатом злого умысла конкретного лица, либо же…

— Является, — отрезал император и устало потер лоб над переносицей. — Есть какие-нибудь подозреваемые?

— Есть основания полагать, что к этому мог быть причастен купец Пудовский, практиковавший недозволенную магию, однако он погиб при задержании, не доглядели.

— Погиб или бежал? — уточнил Его Величество, наклонившись к Оболенскому и сверля его подозрительным взглядом.

— Погиб, точнее некуда, — проговорил генерал уверенно. — Тело вскрыто и опознано. Оказал сопротивление. Проведено расследование. Арестная команда действовала по инструкции.

— Я имел честь докладывать Вашему Величеству, что имелся еще один подозреваемый, некто Брагинский, — произнес Апраксин обычным своим негромким, вкрадчивым голосом.

— Брагинский — лицо незначительное, — небрежно прокомментировал Оболенский. — Пудовский имел большие средства, влияние, связи, в том числе, и в революционных кругах. Про Брагинского ничего из этого сказать нельзя.

— Но однако же вы лично своим приказом наградили сие незначительное лицо сапфировым крестом и пропихнули в указ о выдаче наградного поместье. Хорошая же незначительность.

— Сапфировый крест и поместье выданы за серьезные — для его возраста и чина, конечно — служебные успехи. Молодой человек распутал действительно сложное дело, убийство князя купцом из-за финансовых вопросов. Мне докладывали из Московского управления о нем. Должно быть, умный юноша — но и только. Какой же он Ду… кхм… в смысле, какой же из него подозреваемый? Искомое нами лицо должно иметь высокое положение, а это всего лишь поручик.

— Высокое положение достигается не вдруг, — произнес Апраксин задумчиво. — Оно складывается из таких вот резких служебных взлетов, какой произошел у этого господина. А у меня, между прочим, есть агентурные данные весьма подозрительные.

— Вы о показаниях барона фон Корена? — спросил Оболенский. — Это совершенная чепуха. Барон допустил огромный промах по службе, повлекший провал операции и человеческие жертвы. За это он был отстранен, а во время расследования наделал новых проступков. Решил, по всей видимости, что корнет Брагинский метит на его место и возревновал по службе, вот и наговорил про него черт знает какой чепухи, совершенно бездоказательной. Я бы рекомендовал психиатрическое освидетельствование барона.

— Однако же имеются проверяемые факты, и я бы со своей стороны обратил внимание…

— Не морочьте мне голову, господин Апраксин, — произнес Его Величество, хлопнув ладонью по столешнице. — Поручик… вы бы еще кучера заподозрили в заговоре! У вас был четкий ориентирующий признак: искомое лицо занимает значительное положение в империи. Существует заговор, в него неизбежно вовлечены высокопоставленные лица, а вы мне докладываете о каком-то поручике. Мне так недолго вас самого заподозрить, если будете еще подобную ерунду мне скармливать.

Князь Апраксин слегка побледнел. Он, конечно, понимал, что император на самом-то деле его в заговоре не подозревает, иначе его бы уже не было на свете. Однако настаивать на своем посчитал несвоевременным, и потому лишь коротко кивнул

— Свободны господа, не задерживаю, — объявил император, но едва оба докладчика поклонились ему и направились к дверям, прибавил. — А насчет этого дела не ослабляйте своего внимания. Мы и на следующем докладе его обсудим, доложите мне новые соображения. И там в приемной сидит граф Уваров, попросите его ко мне. Но не тотчас, а пусть минуток пять подождет.

Проводив генералов, император прошел пару раз по приемной туда и обратно, а затем подошел к известному уже читателю шкафу, открыл его, извлек шкатулку и взглянул на лежащий на бархатной подушечке камень. На этот раз в свете камня не было заметно тревожной пульсации, как прежде. Свет его был ровным, но как будто стал слабее, тусклым и печальным, словно нечто внутри камня надломилось и теперь медленно умирало.

— Господи… — прошептал император. — Укрепи меня… Обрати на меня, недостойного, вновь взор очей твоих. Дай мне знак.

Но знака не было. Заслышав в передней осторожные шаги графа, император торопливо закрыл шкатулку и вернул ее на место.

Глава первая Вечер пятницы идет не по плану

А поручик Брагинский, не зная о том, на каком уровне недавно обсуждали его скромную персону, явился на службу в настроении приподнятом и игривом.

Корнета Вихрова, дежурившего в приемной, хлопнул по плечу и спросил о здоровье его матушки. Тот в ответ вытянулся в струнку и отрапортовал, что с матушкой все благополучно, а вот унтер-офицерская вдова Занозина приходила уже в третий раз и все с прошением относительно того, что ее жильцы практикуют черную магию. А именно — бормочут слова на непонятном языке, а недавно говорили о том, как резали какую-то лягушку.

— Так у нее студенты-медики живут, — ответил Герман, зевнув. — Мы же еще в прошлый раз выясняли. Студент Ерголин приехал на каникулы с двумя приятелями.

— Так точно, — отрапортовал Вихров. — Однако циркуляр номер сто двадцать четыре че эм требует проведения повторной проверки в случае повторного заявления о внешнем воздействии, даже если первичное не подтвердилось, а кроме того…

Герман вздохнул и жестом остановил корнета. Ему стало даже немножко жалко парня: закончив кадетский корпус, он привык там к жесткой дисциплине, и попади он к такому же дисциплинированному начальнику (вот хоть бы к ротмистру Трезорцеву), был бы за это вознагражден. Германа же он только раздражал своей пунктуальностью.

— А кроме того, распыление сил на проверку заведомо недостоверных сведений тоже запрещено циркулярно, — парировал Герман. — Не вспомню вот только сейчас сходу номер. Так что сидите, корнет, и работайте.

— Но у меня текущей работы нет, так что…

— А если появится? А если сейчас убийство, бунт, возмущение, а вы в отлучке, показания сумасшедшей старухи проверяете? Сидите на месте и будьте наготове, это приказ.

Корнет в ответ на это молча кивнул, как бы говоря: «Я возмущен тем, как мой начальник манкирует служебной дисциплиной, но возражать не смею, так как сам свято чту субординацию». Ну, и ладно.

Губернского секретаря Нагулькина, сидевшего за столом напротив корнета, Герман спросил уже о его собственном здоровье, так как секретарь, краснорожий и нескладный, явно был с сильного похмелья. Этот, наоборот, услышав о том, что показания вдовы перепроверять не надо, только удовлетворенно промычал. В его состоянии даже сидеть за столом было трудновато, не то что ехать куда-то и с кем-то разговаривать.

«Вот же свинья, нарезался еще в четверг», — подумал Герман, поморщившись. — «Не мог дождаться пятницы. Вот я, например, дождался, и сегодня непременно нарежусь. Всему свое время».

Таким образом, проинспектировав своих подчиненных — а это были все его подчиненные, если не считать Рождествина — поручик Брагинский удостоверился, что дела вверенного ему отделения обстоят не то, чтобы хорошо, но примерно как обычно. Удовлетворенный этим обстоятельством, он прошествовал по скрипучей лестнице н второй этаж, где располагался его кабинет.

В кабинете уже сидел поручик Рождествин, с невозмутимым видом начищал пуговицы на мундире. Завершив это занятие, он взглянул в висевшее напротив его стола зеркало и, кажется, остался доволен.

— Доброе утро, поручик! — проговорил Герман. — Сегодня дел никаких нет, я вижу.

— Откуда же им взяться в этой дыре? — проговорил Рождествин с видимым удовлетворением.

После этого приступили к обычным утренним занятиям. Эльф продолжил проводить в порядок униформу, и без того на взгляд Германа безукоризненную, Герман же рисовал в блокноте для записи показаний эпическое похабное полотно с участием нескольких красавиц из высшего света, которых ему доводилось видать. Сюжет полотна был навеян впечатлениями от вечера в поместье баронессы фон Аворакш, который он имел удовольствие посетить летом.

Затем отправили Вихрова в ближайший трактир за обедом, заказали между прочим и бутылочку красного вина, дрянного, конечно, ну уж какое есть в этой глуши. Употребили это все должным образом и принялись коротать время до законного часа окончания занятий.

— Скука, — промолвил Герман, сев за стол, потянувшись и закуривая трубку, к которой в последнее время пристрастился. — Хоть бы убили кого. Чувствую, что превращаюсь в какую-то провинциальную калошу: штос, кабак. Осталось только жениться на дочке исправника и наделать детишек. Если меня продержат здесь еще хотя бы год, то, боюсь, этим и кончится.

— А я думаю, нам с вами нужно какое-то время побыть не на виду, — проговорил глубокомысленно эльф, рассматривая стоявшую возле Германова стола бутылку из-под вина. — Пока пыль не уляжется.

— Да уже наверняка десять раз улеглась, — ответил Герман. — Раз никто из нас пока не арестован, значит, наши недоброжелатели про нас благополучно забыли. Боюсь только, что господин Оболенский про нас тоже забыл.

— Это вряд ли, — ответил Рождествин с равнодушным выражением лица. — Этакое, пожалуй, забудешь.

— Ну, уж как бы там ни было, а я после отбоя сразу в кабак Великолукского, — произнес Герман, положив ноги на стол. — Ресторана приличного здесь нет, а в Тверь ехать недосуг. Однако же и отбивные у него приличные, да и вино. Ну, а потом по обстоятельствам, может быть, к мадам Зайонц. Говорят, у нее новые девочки. Вы со мной, а, поручик?

— В кабак — это пожалуй, — эльф кивнул. — А от мадам Зайонц воздержусь. В прошлый раз туда явились какие-то приказчики, устроили драку. Что хорошего? А потом на меня там пыталась залезть какая-то пропитая мамзель с истекшим сроком годности. Обещала большую скидку, но, между нами говоря, это ей следовало бы мне заплатить. Вообще, одна из вещей, которую я не вполне понимаю в человеческом сообществе, это продажная любовь. По-моему, это дело всегда можно найти совершенно бесплатно, достаточно только приложить усилия и не торопиться.

— Это оттого, что вы, эльфы, долго живете, — ответил Герман. — От этого у вас холодность и равнодушие — вам некуда спешить. Вы все время думаете, что все в жизни успеете. А человек — он как пчела. Ему за короткую жизнь нужно непременно собрать нектар с каждого цветка на жизненном поле.

— Гонорею вы соберете с этакого цветка, и больше ничего, — Рождествин поморщился.

— Конечно, нужна разборчивость, — согласился с ним Герман. — И вообще, чрезмерное увлечение грубыми страстями выдает человека примитивного, неспособного высоким порывам. Однако же иногда… все-таки, мы, поручик, не ангелы, и даже не эльфы. Ну, в смысле, я не эльф. Так что иногда…

— Интересно было бы посмотреть, как госпожа Ермолова взглянула бы на это ваше «иногда», — ухмыльнулся Рождествин.

И надо же было такому случиться, что в ту же секунду, как только он это произнес, кто-то быстро загрохотал сапогами по лестнице, а затем дверь кабинета отворилась, и в ней показалась озабоченная физиономия корнета Вихрова.

— Ваше благородие… — произнес он торопливо.

— Неужто в самом деле убийство? — спросил Герман.

— Никак нет… ее высокоблагородие… господин подполковник… в смысле, госпожа… подполковничиха… то есть, я хотел сказать…

Но корнет не успел закончить свой доклад, так как его отстранила изящная ладонь в белой форменной перчатке.

— Боже, как у вас тут накурено, — произнесла, поморщившись, Таня. — И мундир у вас, поручик, расстегнут. Превращаетесь тут в какую-то провинциальную калошу. Корнет, вы можете возвращаться к своим обязанностям, я вас не задерживаю.

Герман вскочил и машинально застегнул пуговицу. Он хотел тут же заключить подполковника Ермолову в объятья, но поостерегся, так что ограничился тем, что бросился навстречу и сжал ей руку. Она же кинула на стол кожаную папку с документами и огляделась.

— О, мадемуазель, добро пожаловать в наш скромный уголок, — галантно осклабился Рождествин. — Мы здесь, знаете, по-простому, по-гусарски. Вас не ждали совсем.

— Ваше счастье, что это я, а не инспектор… устроили тут… — она демонстративно стала разгонять клубы табачного дыма ладонью.

— Как дела в столице? — спросил ее Герман, усаживая на тот из имеющихся стульев, что шатался менее других, и раскрыв окно.

— Все так же, — ответила она. — Поклон вам тут всем от князя. Просил вас успокоить: дело об измене окончательно закрыто, фон Корен под арестом по обвинению в превышении полномочий и растрате. Растрата, кстати, реальная: он мешок денег раздал агентам в обход отчетности, ну, и к его собственным рукам наверняка что-то прилипло. Будет суд. Если все пройдет гладко, то вас со временем можно будет перевести в Петербург или в Москву, по обстоятельствам. Конечно, сперва нужно будет с Залесским как-то решить вопрос, но тут есть некоторые идеи. Ну, а вы здесь как?

— Скучаем, мадемуазель, — произнес Рождествин. — Особенно вот поручик скучает без ваших восхитительных глаз, так как солнце в вашем лице редко заглядывает в убогую келью монаха.

— Да уж я знаю, какие вы монахи, — Таня ухмыльнулась. — Тут, поди, ни одного публичного дома не проинспектированного вами не осталось.

— Да он на весь город всего один, да и тот… — начал, было, Герман, но едва Таня иронично приподняла бровь, сразу запнулся.

— Мне по службе полагается знать, — произнес он. — Инструкция предписывает осуществлять надзор за всеми заведениями, которые могут представлять опасность для общественной нравственности и служить местом сбора антигосударственных элементов.

— Это, сдается мне, ваш любимый пункт инструкции, — Таня иронично хмыкнула. — Будь ваша воля, вы бы только его целыми днями и выполняли.

— Вы к нам несправедливы, мадемуазель, — произнес Рождествин. — Мы с поручиком изо всех сил стараемся быть полезными, но разве это наша беда, что на столь скромном поприще…

— Ладно, ладно, — Таня примирительно взмахнула руками. — Будет вам поприще поинтереснее. Я, собственно, за этим сюда и приехала.

— Только за этим? — с некоторым скепсисом в голосе спросил Герман.

— Поручик, вы не оставите нас ненадолго? — спросила она, повернувшись к Рождествину.

— Разумеется, мадемуазель, — ответил тот, слегка ухмыльнувшись и игриво кивнул ей.

— Вот этого я не люблю, — Таня слегка сморщила нос. — Во-первых, я вам не мадемуазель, а «ваше высокоблагородие». Вы все, я смотрю, слегка распустились здесь.

С этими словами она укоризненно взглянула на стоящую возле стола бутылку.

— Во-вторых, не надо вот этих слащавых улыбочек, пожалуйста, поручик, — продолжила она. — Я приехала с Германом Сергеевичем поговорить по важному делу.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие, — эльф мгновенно принял серьезное выражение лица, вытянулся в струнку, кивнул и покинул кабинет.

Едва тот вышел, как Герман тут же подскочил к ней и обхватил за талию, но она на удивление ловко вывернулась и отстранилась.

— Э, нет, поручик! Насчет важного дела я не шучу, между прочим!

— Потом все важные дела, — отмахнулся Герман. — Я же тебя два месяца не видал!

— Нет, нет и нет! — ответила Таня, запахивая платье, которое он в такое короткое время успел расстегнуть. — Нечего, с ума сошел, прическа же, прекрати немедленно это изнасилование, ты на службе!

— Вот именно! На службе и в собственном кабинете! Самое место!

— Сейчас как войдет сюда твой подчиненный! Какой у тебя авторитет будет после этого?

— Огромный!

— Ну, все, перестань! Ладно. Одним словом, я действительно по делу. Ты, я смотрю, здесь освоился уже, — она невольно понизила голос. — Так что сегодня получаешь первое поручение от князя Оболенского. Ну, сам понимаешь.

— Слушай, я давно хотел этот вопрос обсудить, — проговорил Герман. — Я, конечно, тогда на все согласился, куда мне было деваться? Однако мне не нравится, что ко мне теперь можно вот так приехать и отдавать приказы… не связанные со службой. Вы там плетете какой-то заговор, а я даже не знаю, в чем он, собственно, состоит, и какая роль в нем мне отведена. А кроме того…

— Так, вот этого я не люблю, — Таня подняла руку и нахмурилась. — Ты понимаешь, что из такого дела обратного пути нет? И особенно — тебе.

— Понимаю, — Герман кивнул. — Но я только хочу, чтобы меня не использовали втемную. Имею я на это право, или нет?

— Вы поглядите, не нравится ему, что его используют втемную! — Таня картинно всплеснула руками. — Да меня — МЕНЯ! — использовали втемную, и не кто-нибудь, а родной отец! Ты представляешь, каково мне было это узнать? Я ведь в вашу Москву ехала, мне сказали только, что нужно расследование от «Последней воли» в сторону увести, чтобы агентуру Корпуса не подставить. А вышло, что я участвую в заговоре против…

Она затравленно оглянулась на окно, словно за ним мог сидеть филер Третьего отделения. Затем прошла через кабинет и закрыла окно, предварительно в него выглянув.

— Ладно, — Герман вздохнул. — Рассказывай, кого нужно убить.

— Вот, слышу речь не мальчика, но мужа. В общем, слушай. На днях в отставку вышел граф Уваров.

— Министр просвещения?

— Он самый. В прошении указано, что должность он оставляет ввиду болезни, хотя граф настолько здоров, насколько вообще можно быть здоровым в пятьдесят пять лет. А в отставку он отправился после разговора с Его Величеством, и разговор этот, судя по всему, был не из приятных.

— И что же от меня требуется?

— Нам нужно установить с графом контакт. Он был видным консерватором, одним из наших главных оппонентов. Но теперь… Что бы у него там ни произошло с Его Величеством, но он должен быть очень сильно обижен. И может быть нам полезен.

— Ты так говоришь это «нам»… Что ни говори, а ты явно вошла во вкус, настоящая заговорщица.

Таня снова сделала гримасу и показала ему язык.

— Хватит нести чушь, я просто привыкла в любую работу сразу включаться и делать ее хорошо. Чего и тебе советую, если хочешь чего-то достигнуть в этом мире.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие, — Герман шутовски поклонился. — Благодарю за совет.

— Ну, все, отставить балаган. Одним словом, у графа будет прием в его имении, в следующую субботу. Тебя туда непременно пригласят, ты по меркам уезда видный чиновник. Там ты подойдешь к графу и деликатно намекнешь, что кое-кто в правительстве сочувствует его горю и хотел бы оказать посильную помощь. А потом расскажешь мне, как он отреагировал. Кажется, задание — проще некуда. Ну, и по возможности произведи там хорошее впечатление, ты это умеешь. На графа, на супругу, на дочку его, может быть. Пригодится.

— А дочка симпатичная? — уточнил Герман.

— Так, поручик! Вот сейчас было совсем неконструктивно!

— Да я что? Если это нужно ради высших интересов дела…

— Хватит! Сейчас такие высшие интересы я тебе устрою!

С этими словами она толкнула его на письменный стол и впилась в его губы жарким поцелуем. Германа даже в дрожь бросило, но он был не из тех, кто теряется, так что не прошло и нескольких секунд, как платье Тани было уже расстегнуто и наполовину стянуто.

Вот только в тот момент, когда следовало уже приступать к главному, на лестнице снова послышался дробный стук сапог, а мгновение спустя в дверях опять показалась взволнованная физиономия Вихрова. Таня едва успела прикрыться платьем, однако вся мизансцена, разумеется, осталась более чем красноречивой.

— Вихров, какого черта? — рявкнул Герман. — Вас в кадетском корпусе учили врываться к начальству без стука?

— Учили, что в экстренных случаях дозволяется, — проговорил корнет, покрасневший и силящийся отвести глаза от обнаженных ножек подполковника Ермоловой.

— И какой нынче экстренный случай? Небо на землю упало? Или унтер-офицерше Занозиной явился среди ночи леший?

— Никак нет, ваше благородие, — отрапортовал корнет. — Прибежал только что дворник из дома Никифорова. Говорит, мертвое тело нашли. И выглядит оно так, что без черной магии точно не обошлось. Вот я и подумал… такое дело… не каждый день бывает, вот и…

— Все правильно, корнет, — ответила Таня, между делом успевшая натянуть платье обратно и даже частично застегнуть его. — Благодарю вас за усердие.

При этих словах Вихров просиял, словно пуговицы Рождествина.

— Теперь ступайте, найдите извозчика, — прибавила она, взяв со стола папку с документами. — Я, пожалуй, с вами съезжу. Поглядим, что там у вас стряслось, и откуда в здешней глуши черная магия.

Глава вторая Иван Семенович процветает

Пока добрались до нужного двора, уже начало темнеть. Место найти было немудрено: во дворе дома гудела взбудораженная толпа, сильнее всего сгустившаяся возле крыльца. Кое-где раздавалось женское оханье, кто-то плакал, кто-то матерился.

— Так, расступись, расступись, — начал Герман. — Дайте пройти. Корпус жандармов!

Толпа послушно раздалась в стороны, а некоторые стали проталкиваться подальше от явившегося начальства.

— Что тут у нас? — спросил Герман, заметив, что над телом погибшего склонился полный низкорослый человек в бордовом сюртуке. Когда тот с трудом разогнулся, Герман увидел знакомое одутловатое лицо с алыми масляными губами.

— Доктор, а вы уж здесь! — воскликнул он, узнав того самого врача, которого встретил в свой первый день на службе в Корпусе.

— Простите, поручик, мы знакомы? — спросил доктор, подслеповато щурясь на Германа. — А, погодите, в самом деле, кажется, видались. Вы тогда у князя Вяземского в имении были, еще бегали очень резво, помню, помню. Только, кажется, вы тогда еще были корнет, и даже мундира не носили. А теперь — настоящий орел! И уже поручик — поздравляю.

— Благодарю, — ответил Герман. — Вот только откуда вы здесь взялись, да еще прежде полиции?

— Так ведь голубчик мой, у меня же в вашем уезде практика! — ответил доктор, причмокнув губами. — А вас, что же, сослали к нам в глушь? Ну, что же, не расстраивайтесь, соседями будем.

— Что тут? — спросил Герман, указав на распростертое на земле тело. Только сейчас он заметил, что убитый как-то странно позеленел.

— Да вот, Иван Семенович Рыжов, здешний бакалейщик, помещика Дувалова торгующий крестьянин, торгует в лавке бакалейными товарами. Торговал, точнее сказать. Вы не изволили знать? А теперь, вот, процветает, как при жизни не процветал.

Доктор горько усмехнулся, а Герман теперь понял, что означает зеленый цвет: тело Рыжова проросло насквозь каким-то растением, более всего напоминающим плющ. Тонкие стебли пронизывали и руки бакалейщика, и ноги, и живот, высовываясь то из рукава купца, то из ноздри, то прямо из щеки. Выглядело это так, словно труп пролежал здесь очень давно, так что трава успела прорасти сквозь него. Вот только за этакое время он бы разложился, однако же на нем не было заметно ни следа тления, словно умер Иван Семенович не далее, как несколько часов назад.

На алом от прилившей крови лице застыла гримаса страдания и ужаса, а зловещие треугольные листья слегка подрагивали, словно продолжая свой рост.

— Ежели вас, любезный, интересует причина смерти, — прокомментировал доктор равнодушным тоном, — то, боюсь, пока не могу ничем вас порадовать. Надо вскрытьице сделать, я раньше этакой красоты не видывал.

— Я, зато, видела, — мрачно произнесла Таня, выглядывая из-за плеча Германа. — В Московской губернии таких уже четыре случая было. Стало быть, и сюда добрался этот… флоромант. Наши в Москве его флоромантом прозвали. У ротмистра Трезорцева это дело в производстве, у вашего знакомого.

— Это эльфийское проклятие, — прибавил Рождествин. — У нас есть легенды о таком, оно называется Yoora ve Zeizi, «Смерть посредством жизни». Но его уже никто не применял лет триста, а может быть, и больше. Оно считается утраченным.

— Спасибо, поручик, но мы это все уже установили, — сказала Таня. — Вот только откуда оно могло взяться в Московской губернии, а теперь вот и в Тверской?

— Вестимо, откуда: от ельфов все зло, — произнес стоявший чуть поодаль один из зевак-мастеровых в серой тужурке и шумно высморкался. — Они и дитёв воруют, и девок портят. Развели их, понимаешь, разрешили среди людей православных проживать, даже святой крест принимать разрешили. Тьфу! Известно: эльф крещеный — что вор прощеный.

— Так, вы, я смотрю, тут у нас специалист по эльфийской магии, — строго произнес Герман. — Сейчас будете помощь следствию оказывать.

— Да я это… я просто… люди говорят… — мастеровой тут же стушевался и сделал все возможное, чтобы исчезнуть со сцены поскорее.

— Вообще, видел кто-нибудь что-то подозрительное? — тем же тоном спросил Герман, повернувшись к толпе. Среди людей — в основном, мастеровых в картузах и мещанок в платках — поднялся ропот, все завертели головами, а кое-кто поспешил бочком-бочком исчезнуть. Оно и понятно: лишний раз с жандармерией дело иметь никому неохота. Затаскают на допросы, а того и гляди как-нибудь притянут, да на тебя же все дело повесят. Оно тебе надо?

Вскоре Герман стал опасаться, как бы не исчезли настоящие свидетели, ежели они имеются. Стал расспрашивать, кто обнаружил тело. Оказалось, девочка-служанка из этого дома.

Опросив девочку и нескольких мастеровых, кого удалось поймать, Герман остался разочарован. «Ничего не видал», «слыхом не слыхивал», «да никто на такую пакость покуситься не мог, у нас тут, слава богу, народ православный и с понятием». Только всего и набралось показаний. Ни единой зацепки. Узнал только, что тело, по-видимому, лежит здесь с самого утра, да и доктор такое время смерти подтвердил.

— Вы, доктор, стало быть, покойного знали? — спросил Герман. — Как думаете, были у него какие-нибудь враги?

— Ну, милый вы мой, какие враги у бакалейщика? — пожал плечами доктор. — Ежели он кому муку с червями продавал или обвешивал, так ему за такое, конечно, морду могли бы набить, но чтобы эльфийское проклятие… Маловероятно. У нас тут, в глуши, и эльфов-то нет, вот кроме господина Рождествина.

— Чтобы применить эльфийское проклятье, совсем не обязательно быть эльфом, — ответил Рождествин. — Многие из них инструментальны, завязаны на специфические артефакты. Собственно, поэтому часть из них и утрачена: нет артефакта — нет заклятья. А переизобретать их заново запрещено.

— Ну, этаких тонкостей я не знаю, — проговорил доктор, отряхивая руки. — Это вам виднее.

Между тем, подъехал длинный тарантас из земской больницы, за которым доктор послал ранее. Двое широкоплечих служителей соскочили с козел, приготовившись убирать тело.

— Что же, господа, — произнес доктор. — Если вопросов тут больше нет…

— Так, погодите, а это что?.. — спросил Герман, едва тело приподняли. На земле, в небольшом углублении тускло блеснуло нечто, словно мутный глаз.

Герман наклонился и поднял предмет — это был небольшой твердый шарик, как будто стеклянный, но чуть крошащийся под ногтем. Он поднес к носу и ощутил запах мяты.

— Кажется, мятный леденец, — Герман пожал плечами.

— И что? — равнодушно осведомился Рождествин.

— Не знаю, но все-таки, улика. Надо узнать, любил ли покойный леденцы, а то вдруг это от убийцы осталось.

— Да быть может, и просто кто-то обронил во дворе, вот хоть бы и та девочка, — скептически прокомментировала Таня. — Но вообще за наблюдательность вам «отлично».

Герман вытянулся перед ней в струнку и щелкнул каблуками.

К тому времени, когда печальный тарантас, скрипя осями, увез тело, уже стемнело. Герман, сопровождаемый Ермоловой и Рождествиным, вышел со двора на мостовую, становилось уже прохладно и начинал накрапывать дождь.

— Ты говорила, что были другие случаи, — сказал Герман, повернувшись к Тане. — А было что-то общее между ними? Установили?

— Установили, — Таня кивнула. — Все убитые — крепостные.

— И все?

— Нет, не совсем все, — Таня слегка замялась. — Вот только неясно, имеет ли это прямое отношение к делу.

С этим словами она раскрыла свою кожаную папку и извлекла из нее листок.

— Вот, глядите, поручик.

Герман взял и пробежал глазами список:

'1. Маркел Федотов, 45 лет, мастеровой суконной фабрики помещика Черкасова. За трудолюбие и трезвое поведение назначен сперва мастером, затем приказчиком по цеху. Предложена вольная, однако отказался, сказал, что трудиться в крепостном состоянии сподручнее.

2. Ермолай Митрофанов, 69 лет, староста села Буракина, принадлежащего помещику Ухтомскому. Прослужил старостой тридцать лет беспорочно, за это помещик предложил ему уйти на покой, получив вольную и денежное вознаграждение, однако тот ответил, что слишком стар уже, чтоб так жизнь менять и просил позволения служить в той же должности до смерти.

3. Трофим Угрюмов, 56 лет, лакей графа Бекасова. Получил свободу по завещанию, но умолял молодого графа не отпускать его и оставить при себе.

4. Елизавета Никифорова, 18 лет, горничная княжны Трубецкой. Считалась близкой подругой княжны, та просила отца дать ей вольную, но сама горничная ее от этого отговорила: сказала, что боится, будто тогда уж у них такой дружбы с княжной не будет'.

— Стало быть, все могли получить свободу, но отказались, — задумчиво проговорил Герман.

— Не такое уж редкое дело, — прокомментировал равнодушно Рождествин. — Эмоциональная связь крепостного с барином очень велика. Помните того лакея князя Вяземского? Кроме того, иные и в крепостном положении живут неплохо, а неизвестность страшит…

— И все-таки, совпадение любопытное, — Герман все еще пребывал в задумчивости. — Надо выяснить, был ли Рыжов из таких же. Если да, то… то что, собственно?

— Как вы, должно быть, догадываетесь, — произнесла Таня, — Московское управление сейчас рассматривает две версии. Первая, что мы имеем дело с каким-то безумцем. Возможно, одержимым эльфийским артефактом, бог весть как попавшим ему в руки. Такие случаи бывали. Вторая — что у нас завелась агрессивная секта революционеров, нечто вроде печальной памяти «Черного предела». И эти-то товарищи вознамерились убивать тех, кто сам отказался от свободы. Вроде как они предали святое дело освобождения, ну или что они там думают.

— Напрашивается еще и третья версия, — негромко произнес Герман и взглянул на Таню со значением.

— Вот как? Какая же?

— Что это какой-то очередной эксперимент нашего ведомства, бог весть для чего затеянный.

— Нет, — ответила Таня твердо. — Эту версию сразу отметаем.

— Точно? — Герман посмотрел на нее внимательно. — А то как бы не вышло как в прошлый раз. Мне нужно точно знать, чтобы в ходе следствия нам опять не выйти на самих себя.

— Точно, — голос подполковника звучал уверенно. — Одно дело эксперименты с освобождением, но вот так направо-налево убивать ни в чем неповинных людей… за кого вы, поручик, нас, в самом деле, принимаете⁈

— Я вас принимаю… за очень опасных людей. Я уже говорил, я ведь сам до конца не знаю, для чего это все…

— Да замолчите вы! — Таня закрыла ему рот надушенной перчаткой и огляделась по сторонам. — Нашли, где болтать. Обсудим с вами это еще в более подходящем месте, однако я вас уверяю: тут мы точно ни при чем.

Герман, между тем, понял, что есть одна вещь, которую ему, все-таки, стоит сделать сходу: наведаться в свое новоприобретенное имение Залесское и поузнавать, как там идут дела, а заодно предупредить тамошних. Если кто-то убивает недоосвободившихся крепостных, то как бы и до бывшего имения Пудовского дело не дошло.

Надо сказать, имение это было для него одной сплошной занозой в заднице. Поскольку настоящий крепостных там не было, никакого магического канала оттуда Герман не получал. Доходов имение тоже не приносило, так как хрустальный завод Пудовского был разрушен до основания. Сохранилась только одна казарма, в которой нынче и проживали двадцать два человека — все обитатели села, оставшиеся в живых после приснопамятных событий. Все они теперь были магами, пусть и не особенно сильными. Но об этом никто не знал, кроме них самих, Германа, и еще нескольких человек из Корпуса жандармов. И если бы кто-нибудь узнал…

Превращение крепостных в магов — то есть, фактически, в дворян — было событием настолько чудовищным, что один только слух об этом мог бы поставить всю империю на уши. Не только Герман, но и князь Оболенский мгновенно оказался бы в тюрьме, а то и на виселице, если бы открылось, что они причастны к чему-то подобному.

Потому за бывшими рабочими завода Пудовского нужен был глаз да глаз. Имение охраняли жандармы — все способные к магии и лично преданные Оболенскому. Навещать его позволялось лишь Герману. Приезжать он туда не любил — это означало тут же быть засыпанным просьбами, мольбами, и вопросами, на которые он не знал ответов.

«Когда нас выпустят?». «Как весточку родным послать?». «Обещай нам, барин, что нас всех тут не прирежут». Герман уговаривал потерпеть, как мог успокаивал, но он и сам не был уверен, что их там не перережут, и что он вообще может на это повлиять. Рабочие бывшего хрустального завода Пудовского были людьми чрезвычайно опасными для всех, в том числе, и для самих себя. Среди них случилось уже две драки с применением магии, и один из них от этого погиб. Просто взять и выпустить их в мир было нельзя, вечно держать в заточении — невозможно. Нужно было что-то решать, но Герман боялся ставить этот вопрос перед начальством прямо, потому что догадывался, какое может выйти решение.

Они медленно пошли по освещенной редкими фонарями улице. Жизнь небольшого городка, вверенного попечению поручика Брагинского, постепенно замирала, погружаясь в сон.

И где-то здесь, по одним с ними улицам бродил таинственный убийца, заставляющий растения прорастать сквозь людей. А может быть, он вовсе и не бродит по мостовой, завернувшись в черный плащ и зловеще хохоча, а сидит где-нибудь в светлой гостиной и рассказывает собравшимся приятелям анекдот. Или гладит по головкам своих детишек, угощая их мятными леденцами. Германа всегда завораживало то, какая бездна зла может скрываться в самом обыкновенном на первый взгляд человеке. Чего стоил только купец Пудовский, железнодорожный делец и хрустальный заводчик…

Может быть, Таня права, и это очередная революционная секта? Надо бы спросить Карася, не поговаривают ли чего-нибудь в этих кругах. И не встречал ли он в Зубцове кого-то из старых знакомых: городок-то маленький, всякий новый человек здесь на виду.

А ведь пожалуй, если найти этого флороманта, то можно и второй орден получить. Да и бог с ним, с орденом — главное, перевели бы в Петербург или хотя бы обратно в Москву. И развязаться бы с крепостными: отпустить их как-то на вольные хлеба, что ли? Вот только как это сделать?..

И еще одна мысль промелькнула у Германа в голове. Двор, в котором нашли Рыжова, был практически на том самом пути, которым он каждый будний день ходил на службу. И убили купца около девяти часов, то есть в то самое время, когда он, весело насвистывая, шел мимо в каких-нибудь ста или двухстах шагах от места преступления. Вот ведь незадача! Убийца мог оказаться у него в руках. Может быть, Герман его даже видал, когда тот уходил, сделав свое черное дело.

У Германа даже кулаки сжались от мысли о том, до чего это обидно. Ну, да ладно. Найдем мерзавца. Покажем начальству, что не зря тут хлеб едим. Другого такого важного дела, быть может, еще пять лет не будет.

— Вы, ваше высокоблагородие, что же, назад в столицу поедете? — спросил он Таню, как бы между прочим. — Вечерний-то поезд, я полагаю, уже ушел.

Надо сказать, что с момента памятного визита к Оболенскому отношения их зависли в непонятном статусе. Герман тогда сгоряча предложил, чтобы ему прямо сейчас отправиться к генералу Ермолову да попросить ее руки, на что Таня только скептически выгнула бровь и спросила: «Как ты это себе представляешь, чтобы поручик женился на подполковнике? Помимо того, что в самой фразе сквозит какая-то содомия, но это еще и несовместимо с субординацией». Герман и сам понял, что выйдет что-то не то, и больше этой темы не касался. Может, оно и к лучшему…

— Нет, что-то уже поздновато, — ответила Таня на его вопрос. — Я бы воспользовалась вашим гостеприимством, поручик, если вы не против.

— О, нет, разумеется, — ответил Герман с довольной ухмылкой. — Мне как раз недавно привезли восхитительный ковер из шерсти пещерного яка. Хотите взглянуть?

Глава третья Творится волшебство без источника

Через кордон, что ныне отделял село Залесское от всего остального мира, Герман, как обычно, проходил с неприятным чувством. Село поместили под прозрачный колпак, который если не цветом, то формой напоминал ту черную полусферу, что вспухла над заводом стараниями Пудовского. Пройти сквозь нее можно было только в одном месте — на проходной, где дежурили три человека в жандармских мундирах во главе с вахмистром.

Усатый вахмистр проверил у Германа бумаги, кивнул.

— Озоруют оне, — сказал он Герману со вздохом. — Хоть бы вы их уняли. Позавчера заспорили, кому пол в казарме мести, так чуть всю начисто не разнесли, нам с ефрейтором вмешиваться пришлось. А то на днях принялись чародейными стрелами яблоко с крыльца сбивать, так один выстрел в нашу будку прилетел. Хорошо, ефрейтор Макаров по нужде отошел, а то б его убило. Сказали бы вы им, что нечего магией направо-налево кидаться-то. Опасно, да и беспокойно. Неровен час кто узнает, чего хорошего?

— Поговорю, — вздохнул Герман. — Но что я могу, кто я им?

— Как так, кто? — удивился вахмистр. — Вы им барин. Они вас слушаться обязаны.

— Да вы ж знаете, — Герман пожал плечами. — Барин-то я им только на бумаге, а так-то никакой магической власти у меня над ними нет.

— Ну, так что ж? — вахмистр усмехнулся в усы. — По мне, так мужик барина должен слушаться и без всякой магии. Вот, моему Гришке на днях в гимназии рассказывали, были такие времена, когда никакой магии не было, а мужики бар и тогда слушались. Стало быть, можно и так.

— Ну, я попробую, — Герман улыбнулся ему и пожал руку.

Едва он миновал проходную, как почти сразу же на дорожке ему попался Митрич, наполовину седой бывший мастер стекольного цеха, а нынче — староста села, выбранный Германом за рассудительность и спокойствие. Когда он первый раз после памятных событий в Залесском беседовал с его обитателями, почти все они или отчаянно ругались или затравленно смотрели на него, выпучив глаза и изредка вставляя фразу-другую, словно через силу. Митрич же говорил обстоятельно. Казалось, случившееся не очень-то его и шокировало.

— Здорово, барин, — взмахнул он рукой. — Давненько тебя не видать было. С чем пожаловал?

— Да вот, проведать вас, — ответил Герман. — Узнать, все ли в порядке.

— Какое там, в порядке, — вздохнул Митрич. — Скука одолела. Ни работы нет, ни развлечения какого. Сидим и сидим тут, арестанты в остроге веселее живут. Хоть бы водки, что ли…

— Да вам же выдают?

— Да чего они выдают? По рюмке в день за обедом. Это ж разве выдают, этаким тоску не зальешь.

— Ну, сильно-то ее заливать тоже не дело, — Герман покачал головой. Ему вдруг представилось, что будет, если здешние обитатели, способные призывать дворянские шпаги и чародейные стрелы, напьются допьяна. Лучше было бы в это время рядом не находиться.

— Оно так, — снова вздохнул Митрич. — Да ведь скука смертная. А с водкой еще бы куда ни шло. Может, уговоришь их, барин, а? Бога бы за тебя молили.

— Уж и так вахмистр на вас жалуется, — произнес Герман. — Зачем в будку стреляли-то?

— Да это Егорка с Никишкой, я уж им выволочку сделал. Дело-то молодое, а тут ни баб, ничего. Ну и бесятся парни, что с них возьмешь.

— Ты уж постарайся, чтобы этого больше не было, — сказал Герман внушительно. — От жандармов жалобы тоже без надобности. Давай так, если в другой раз приеду, а на посту мне скажут, что вы магию попусту не творили, и никаких на вас жалоб нет, тогда устрою вам водки побольше.

— Тяжело, — проговорил Митрич задумчиво. — Я бы сам-то магию эту… глаза б мои не видали, а ребят удержать тяжело будет. Молодые же, все им интересно. Ну, да попробую.

— Попробуй, попробуй, — Герман кивнул. — Если надо, моим именем скажи, что, дескать, хозяин здешний настаивает, и что он обещает…

— Ты, барин, вот что пойми, — произнес с расстановкой Митрич. — Мы тебя ведь об этом обо всем не просили. Да, если бы не ты, нас бы тогда, наверное, черти на куски разорвали. Это так. Но, а сейчас-то что? Сейчас мы сидим и ждем, когда нас эти дружки твои в мундирах на куски разорвут. Сильно это лучше, как ты думаешь?

— Вас никто не разорвет, — произнес Герман, стараясь придать своему голосу как можно больше уверенности. — Если бы вас хотели убить, то уже бы убили.

— А если бы не хотели, то уже б отпустили, — вздохнул Митрич. — Вы там, баре, просто не решили еще. А мы тут сидим, каждый день смерти ждем. Знаешь, каково?

— Я клянусь вам…

— А ты, барин, не клянись! Нешто я не понимаю, что ты не все можешь сделать, что ты для них тоже сошка мелкая. Я-то верю, что ты добра желаешь, да черта ли нам от твоего желания! Бежать нам надо, бежать…

Он вдруг осекся и испуганно посмотрелна Германа, сообразив, что сболтнул лишнего.

— Не надо вам бежать, — Герман помотал головой. — Тогда они вас… под землей найдут. Тогда точно вам конец. Я, может быть, еще как-то смогу это все уладить. На службу вас принять, может быть.

— К вам, что ли, в жандармы? — Митрич усмехнулся.

— А хоть бы и к нам… Нам всегда толковые люди нужны. Пойдете в арестный взвод или еще куда.

— Да болтовня это все, барин, ты ж сам понимаешь, — Митрич прочистил горло и сплюнул на землю. — Все это большие люди будут решать, не тебя чета.

— Я теперь тоже большой человек, — ответил Герман. — И вы. Мы все теперь большие люди. Настают, Митрич, другие времена. Совсем другие.

— Твоими, барин, устами да мед бы пить, — Митрич вздохнул, закашлялся и снова сплюнул.

— А что, смогли бы вы снова работать, если бы завод восстановить? — спросил Герман, глядя на руины бывшего управления. Они как раз вышли на центральную площадь, где в центре все еще виднелись остатки стеклянной беседки. Впрочем, от нее остались лишь три покосившиеся колонны, торчащие из озера оплавленного черного стекла. Саперы генерала Ермолова и его же боевые маги поработали здесь на совесть, уничтожив все, что хоть как-то могло служить проводником магии.

Сейчас это место выглядело, словно филиал ада на земле, да, собственно, и было им. Развалины зданий, черная пропеченная земля, на которой так и не выросло ни травинки, воронки от снарядов. Пара дней ушла тут только на то, чтобы убрать и сжечь трупы бесов — и людей.

Митрич немного подумал над вопросом Германа.

— Красильщиков не осталось, — сказал он задумчиво. — Все погибли, и Монтойи нет. Придется все заново начинать. Новых где-то нанимать. И вообще, новых мастеровых принанять придется, а как-то старые с ними будут? С магией-то?.. Не знаю…

Навстречу ему попалось двое из мастеровых, они сняли шапки, но взглянули на Германа неприветливо. Словно знали, что ничего хорошего ждать от него не приходится.

Герману вдруг ужасно захотелось сделать им всем что-то хорошее. И то сказать: судьба связала его с этими темными людьми накрепко, теперь им поневоле нужно было быть вместе и заодно. Но как этого достигнуть? Они, поди, до сих пор каждого шороха боятся и не верят никому. Да и правильно делают, в сущности.

— Вот что, Митрич, — сказал он. — В другой раз я сам вам водки привезу, только ты уж проследи, чтоб поровну всем досталось, и чтобы безобразий никаких не было. И это… запомни, вы у меня обязательно будете свободными. Понимаешь, Митрич: свободными!

Он взял старика за плечи и слегка встряхнул. Тот уставился на него, выпучив глаза, словно на помешанного. Герман сам устыдился своего дурацкого порыва и отпустил.

— И это, собери мне список, чего еще в первую очередь нужно, ну, помимо водки, — сказал он, отвернувшись в сторону. — Я все передам, а что-то и сам раздобуду. Нам теперь нужно помогать друг другу, очень уж много кому мы поперек горло встали.

— Помогать, это дело хорошее, — проговорил Митрич с некоторым сомнением. — Ладно, поспрашиваю ребят. Вот только не тянулось бы это все так долго…

Они двинулись по дорог обратно к заставе. Герман закурил трубку.

— Что ж, барин, переночуешь, что ли, у нас? — спросил Митрич. — Господского дома тут нет, но уж какую ни есть отдельную комнатку тебе найдем.

— Нет, благодарю, — ответил Герман. — Мне сегодня еще в одно место нужно поспеть.

* * *

— Входите-входите, — произнес князь Кропоткин, когда его дряхлый, едва переставляющий ноги лакей провел Германа в знакомый уже кабинет. — Пришли взять у меня еще один урок, или просто поболтать со стариком?

— Скорее первое, — ответил Герман. Он был у князя уже дважды, сперва хотел получше разобраться, как обращаться с дворянской шпагой. Затем — обучиться призывать чародейную стрелу.

Последнее оказалось не так уж сложно, но каждое применение заклинания вызывало приступ головокружения, так что Герман после него едва мог устоять на ногах.

— Ну, тогда садитесь, рассказывайте, — князь сделал приглашающий жест, указав на кресло. — Что хотите освоить на этот раз. Стрела у вас тогда славно получилась, я в юности не так быстро научился.

— Спасибо, — Герман кивнул. — Но на сей раз я хотел бы выучить что-нибудь более мирное… и более эффектное. Видите ли, нечто такое, чем можно блеснуть в обществе. Причем, в обществе аристократов, которых чародейной стрелой не удивишь.

Несколько секунд князь молча внимательно смотрел на Германа.

— Простите, Герман Сергеевич, но блистать в обществе — это несколько не то, в чем я хотел бы оказать вам помощь, — произнес он. — Вам следовало бы уже понять, что этот блеск очень дорого обходится.

— Но мне это нужно для дела, — ответил Герман. — Для дела, с которым и вы некоторым образом связаны.

— Знаете, почему мне пришло в голову отпустить крепостных? — спросил князь, внимательно поглядев на Германа. — Я, пожалуй, расскажу вам эту историю. Никому не рассказывал, а вам расскажу.

Герман сложил руки на колене, приготовившись внимательно слушать. В голосе князя проскочило нечто такое… словно у него перехватило горло.

— У меня была любовница… — начал князь, словно бы через силу. — Нет, не то. У меня была любовь. Настоящая любовь, хотя я этого не вполне осознавал. Она была горничной моей матери. Точнее сказать, она только считалась горничной, а в действительности считалась чем-то вроде ее воспитанницы.

Видите ли, моя мать всегда хотела, чтобы у нее была дочь, но так вышло, что после меня она не могла иметь более детей, и оттого-то она, должно быть, взяла себе в прислугу Асю. Сперва в качестве некой живой игрушки, которую можно наряжать, баловать, учить… Под руководством моей матери, она очень пристрастилась к книгам, сперва к романам о чувствах, а потом и к более серьезному чтению. Я стал проводить с ней немало времени, и вот много ли надо юноше-подростку, чтобы влюбиться, тем более, что она действительно была очень красивой. Ну, а я для нее был сын барина, почти недостижимое существо, так что тут тоже все более чем понятно…

Князь тяжело вздохнул и потер пальцами лоб.

— Она никогда ни о чем меня не просила, — продолжил он с горечью. — Ну, знаете, не выпрашивала подарков, никогда даже словом не намекнула, что хотела бы стать моей женой, хотя сам я этого желал. Кроткое, совершенно неземное существо.

И вот однажды отец давал бал, было запланировано нечто грандиозное, невиданная феерия. Он очень любил эффекты, любил удивлять, пускать пыль в глаза, чего бы это ни стоило, в этом был он весь. О, я хорошо помню тот вечер: был приглашен большой оркестр, играла дивная музыка, а в центре бального зала стоял отец и приводил в действие «Фейерверк Дюбуа». Это несложное заклятье, но он тогда вложил много силы, и это было… очень эффектно. Он тогда всех поразил — некоторые из гостей бала стояли, раскрыв рты, а когда музыка стихла, на зал обрушился гром аплодисментов.

А на следующий день я пришел во флигель, где жила моя Ася, и обнаружил ее лежащей в постели. У нее отнялись ноги, и ее всю знобило. Я знал эти симптомы — это духовное истощение. Отец использовал очень много энергии, и при этом небрежно настроил канал, так что она поступала в него неравномерно. И Ася попала под луч, ее высосало сильнее всего.

Князь снова замолчал на мгновение.

— Понимаете, Герман Сергеевич, — продолжил он. — Я ведь был не дурак, я уже тогда хорошо понимал, что такое духовные узы, и какой эффект они оказывают на жизнь крепостных. Теоретически понимал. Но я не задумывался о том, что это может значить на практике. Ну, да, крепостные обычно живут меньше нас. Ну, да, если злоупотреблять оброком, то они живут еще меньше. Обычная банальность, которая никого не трогает. Дуб — дерево, роза — цветок, смерть — неизбежна. Но для меня тогда открылся новый мир, очень страшный и неуютный.

Я пытался ее спасти, звал врачей, духовных целителей, даже одну гадалку. Потратил кучу денег, но ничего не помогло. Она истаяла меньше, чем за месяц. Я хотел вызвать отца на дуэль, мать на коленях умоляла меня этого не делать. Я послушал ее, но поклялся, что сам никогда не буду причиной… подобного. Я верю, что всей своей дальнейшей жизнью я искупаю вину за то, что с ней случилось.

Последние слова Кропоткин произнес совсем негромко, словно ему перехватило горло. Герман молчал, стараясь на него не смотреть.

— Меня считают чудаком, — продолжил князь. — Все так считают. И вы тоже — не отрицайте. Один из этих нетерпеливых господ-революционеров сказал мне как-то, что я, дескать, пытаюсь ложкой вычерпать море. Что попытка устроить жизнь сотни бывших крепостных ничего не изменит, пока не изменятся социальные условия. Может быть, так, но я знаю другое: сам этот господин никому не помог и никого не спас, никаких условий не изменил, а вот я… впрочем, ладно, не буду себя расхваливать. У каждого свой путь.

Они снова помолчали немного.

— Но вот к чему я все это рассказываю, — произнес князь. — Мне претит сама мысль о том, чтобы расходовать магию на какие-то финтифлюшки. Магия высасывает из людей жизни. Единственная цель, ради которой это можно делать — спасать другие жизни.

— У меня нет крепостных, — ответил Герман. — Я магию черпаю в себе, и могу сам решать, на что ее тратить.

— Это так, — князь вздохнул. — Но кто знает, где вы ее черпаете на самом деле? Узорешитель совершенно не изучен, мы не знаем, что он такое на самом деле.

— Я знаю… я чувствую, что он берет силу из меня самого, — ответил Герман. — А кстати, вы-то ведь должны знать, откуда он вообще взялся?

— Камень нашла армейская экспедиция, насколько я знаю, — сказал князь. — Где именно и при каких обстоятельствах — это вам лучше узнать у генерала Ермолова. Корпус пистолета, вероятно, изготовили его же военные инженеры. Только солдафону могла прийти в голову мысль поместить мощнейший артефакт, какого только касалась человеческая рука, в барабан пистолета. В руки Комитета он попал довольно сложным путем, большая часть причастных думала, что это была ловкая операция по похищению. Но я знал правду с самого начала: военные и жандармы подкинули им Узорешитель нарочно. Впрочем, операция с самого начала пошла не по плану — ну, вы знаете.

— Так или иначе, моя магия если и расходует чью-то жизнь, то только мою, — ответил Герман твердо. — А как с ее помощью спасать чужие жизни… это уж мое дело.

— Ну, ладно, — вздохнул князь. — Я покажу вам тот самый «Фейерверк Дюбуа». Он давно вышел из моды, и из нынешней молодежи его, должно быть, никто и не видал. Даже интересно было бы снова припомнить, каково это… Впрочем, я-то уже не смогу. А вот вы… вы умеете играть на рояле, Герман Сергеевич?

— Нет, не сподобил Господь, — ответил Герман. — А это непременно нужно?

— Нет, можно чтобы сыграл и кто-то другой. Давайте, я сыграю, а вы будете пробовать. Пройдемте в гостиную, у меня там есть рояль. Давненько я не играл.

С этими словами он закрутил колеса своего кресла, направившись к дверям, а Герман почтительно последовал за ним.

Глава четвертая Расцветают сто цветов

Герману нечасто приходилось бывать на аристократических приемах, и предыдущий раз оставил у него специфическое впечатление. Впрочем, Таня, наставляя его, подчеркнула, что в этот раз прием будет совсем иного рода, и не обманула.

Чопорность чувствовалась во всем. В белых перчатках надутых лакеев, в филигранно разложенных приборах за обеденным столом, даже в выражении лица хозяина дома, который едва поклонился Герману, когда того к нему подвели.

Граф Уваров явно хотел подчеркнуть: хоть я и низвергнут с небес на грешную землю Зубцовского уезда, но все равно остался небожителем. Был он худощавым и высоким, со старомодными бакенбардами, а на лице его застыло холодное выражение английского лорда, вынужденного зайти в кабак, но не желающего иметь с его завсегдатаями ничего общего.

Его дородная супруга взглянула на Германа несколько теплее, но тоже свысока. Чем-то она напомнила ему ту римскую матрону, что встретилась ему на памятном маскараде.

Представили его и графским дочерям, которых оказалось две. Одна из них, Галатея, высокая статная блондинка, лишь коротко кивнула ему, также очевидно с порога решив, что перед ней человек, несравненно ниже ее по положению. Вторая, Ариадна, была ниже сестры, полнее, но от того и с выдающимися формами, так что портили ее разве что веснушки и строгое пенсне, придававшее ей какой-то профессорский вид. Эта даже перекинулась с Германом парой слов, спросив его мнение о недавно вышедшей и наделавшей много шума книге «К вопросу об этике необъяснимого» Карла Радемахера. Герман об этой книге ничего не слыхал, отделался неопределенным замечанием, и, кажется, впечатления не произвел.

На этом представление окончилось, и Герман был предоставлен сам себе. Он побродил по залу, присоединяясь то к одной, то к другой мужской компании, по возможности вставляя приличествующую реплику в диалог. Наиболее крупный кружок, включавший в себя и дам, и кавалеров, собрался вокруг молодого мужчины, немного старше Германа, который и впрямь заметно выделялся из общей толпы. Он был очень загорел, с выгоревшими на солнце волосами, так что чем-то напоминал сезонного рабочего из южной губернии. При том он был очень высокий, нескладный, говорил сбивчиво, но с каким-то неистовым огнем в глазах и в каждом слове. Одет он был во фрак, явно недешевый, но как-то нехорошо на нем сидевший, словно он был с чужого плеча.

Когда Герман присоединился к этой компании, разговор шел об истории эльфов, так что Герману стало интересно.

— Они владели куда большим числом миров, чем принято считать, — говорил загорелый с видимым жаром. — Вероятно, они сами это скрывают, а может быть, даже и вовсе уже забыли. Наука у эльфов не развивается, так что это вполне возможно. Их народ чем-то похож на бурундука, который распихал орехи по норам и дуплам, а теперь сам не может половину из них найти.

От такого сравнения некоторые из слушателей улыбнулись, а особенно просияла Ариадна, оказавшаяся тут же. И почему-то из-за этой ее улыбки рассказчик Герману сразу слегка не понравился, хотя, казалось бы, какое ему дело? «Этот, небось, про этику необъяснимого, читал,» — подумал он.

Однако постепенно рассказ об эльфийских мирах-осколках, блуждающих где-то в междумирье и скрывающих разнообразные тайны, заворожил и его.

— Стало быть, при известном везении можно найти эльфийский артефакт, которым сами эльфы давно не пользуются? — спросил Герман. Ему невольно вспомнилось, что Рождествин говорил о проклятии, поразившем крестьянина Рыжова.

— Вы зрите в корень, — проговорил молодой человек, а затем взглянул на Германа и воскликнул. — О, Герман Сергеевич, и вы здесь! Вас-то мне и надо!

Некоторые из собравшихся взглянули на Германа с интересом, а тот в ответ слегка сконфузился. Он предпочел бы до поры до времени на авансцену не выходить.

— Простите? — переспросил он, так как с этим человеком никогда не был знаком, и понятия не имел, откуда тот мог бы узнать его имя.

— Ха, видите, я все про всех знаю! — он заулыбался Герману какой-то обезоруживающе-дурацкой улыбкой, словно они в самом деле были старыми приятелями. — Пойдемте, у меня есть к вам дело.

Они отошли к высокому стрельчатому окну, и молодой человек продолжил:

— Меня зовут Илья Ферапонтов, вы, может быть, читали обо мне что-нибудь в газетах.

Герман припомнил, что в самом деле читал пару заметок о молодом аристократе, который сперва предпринял несколько рискованных плаваний по притокам Великой Реки, а затем и вовсе стал совершать вылазки в такие дебри междумирья, в которые ни имперская армия, ни разведка не совались.

В газетах все это подавалось, как чудачества дворянского отпрыска, которому некуда девать деньги и свободное время. В главных имперских газетах вообще было принято именно в таком тоне писать о путешественниках и ученых.

— Читал, — Герман кивнул. — И чрезвычайно рад нашему знакомству. Однако же откуда вы знаете обо мне? Я, видите ли, не столь знаменит, обо мне в газетах не пишут.

— Ну, разумеется, я навел справки о вас! Ведь вы унаследовали село Залесское после смерти купца Пудовского!

Германа даже слегка в жар бросило от этого заявления, произнесенного явно без задней мысли, походя.

— Э… надо сказать, вас дезинформировали, — произнес он. — Я вовсе е наследник его степенства, а просто…

— Да какая разница! — воскликнул Ферапонтов, махнув рукой. — Главное, что село теперь ваше. Ведь ваше же, так?

— Ну, положим, что так, однако чем же оно вас заинтересовало?

— Видите ли, село стоит в одном месте, чрезвычайно выгодном с точки зрения путешествий между мирами, — пояснил Ферапонтов. — Там сходятся несколько потоков… вы изучали теорию пятимерного пространства?

— Не имел удовольствия, — Герман помотал головой.

— Напрасно, напрасно! Очень перспективное направление мысли. Карл Радемахер в своей работе «К вопросу об этике необъяснимого» характеризует ее… впрочем, неважно. Так вот из нее следует, что село стоит в совершенно уникальном месте. У меня даже возникла теория, — Ферапонтов понизил голос, — что Пудовский не просто так его арендовал его. Причем, говорят, за очень большие деньги. Я полагаю, что он планировал использовать село для налаживания нового межмирового портала, чрезвычайно перспективного.

— Интересная теория, — только и смог выговорить в ответ на это Герман.

— Но купец был дилетантом, — продолжал, между тем, Ферпонтов. — И слава богу, что у него ничего не вышло. Если копать бездумно и действовать грубой силой, то можно пробить проход в один из адских миров, устроить новое вторжение Черной Орды. Хорошо бы было? Я думаю, что ничего хорошего.

— Совершенно с вами согласен, — Герман кивнул.

— Одним словом… я, наверное, кажусь излишне навязчивым, но мне просто необходимо побывать у вас в Залесском. Я могу на это рассчитывать? Поверьте мне… черт, да это может привести к просто фантастическим открытиям! У меня есть на примете один могильничек… одна гробница, до которой чрезвычайно трудно добраться. Я вам покажу эльфийский текст, мне его с большим трудом достал наш консул в Эльгароне, представляете?

— Боюсь, что в настоящее время не смогу оказать вам гостеприимство, — проговорил Герман, ища глазами, куда бы деться от настойчивого путешественника. — Видите ли, Залесское сейчас находится в совершенно ужасном состоянии… кроме того, там проводится расследование… Пудовский обвинялся в уклонении от уплаты налогов, вы не знали? Все опечатано…

— О, это ерунда! — отмахнулся Ферапонтов. — Мне доводилось месяцами жить в палатках! Да и не думаете же вы, что я так напрашиваюсь к вам в ожидании комфорта? Если вас смущает, что я собираюсь воспользоваться вашей землей, а вам ничего не предоставить, то поверьте, это совершенно не так! Я отдам вам каждый второй артефакт, который найду! Причем, вы сами выберете! Вы пойдете вместе со мной, чтобы убедиться, что я ничего не утаил!

— Заманчивое предложение… — протянул Герман, — вот только видите ли…

— Ну, где же вы! — раздался у него за спинами девичий голос. Они обернулись и увидели Ариадну, трогательно смущенную.

— Илья Ильич, все уже собрались в гостиной! Отец попросил меня сыграть на рояле, и я хотела бы, чтобы вы послушали. Ах, да, и вы тоже проходите, конечно.

Герману она лишь кивнула из вежливости.

— Э… видите ли, — Ферапонтов раздраженно нахмурился. — У нас с Германом Сергеевичем был важный разговор, не могли бы вы…

— Ну, что вы, это неучтиво, — Герман улыбнулся девушке и двинулся вслед за ней, хотя она и оглянулась на Ферапонтова. — Пойдемте, мадемуазель. Если позволите, я немного привнесу дополнительных красок в ваше выступление.

— В самом деле? Это как? Впрочем, да, идемте.

И надо сказать, что, хотя чопорный вечер в графском имении был совсем непохож на маскарад у баронессы, одно лицо, попавшееся им по дороге, напомнило Герману ту памятную ночь. В толпе мелькнула знакомая полукруглая лысина, и Герман не без удивления узнал в ее обладателе его светлость князя Паскевича, с которым у него вышла неприятность в тот памятный вечер. На сей раз князь был облачен не в тогу, а в золоченый мундир лейб-гвардии гренадерского полка, украшенный рубиновой звездой и полным комплектом как сапфировых, так и изумрудных крестов. Все это делало князя похожим не то на рождественскую елку, не то на раззолоченного пузатого китайского божка, но никак не на бравого военного. Каковым он, впрочем, считался лишь формально, ни разу не приняв участия в сражении даже в качестве боевого мага, что было бы относительно безопасно.

Едва завидев Германа, он скривился, словно от зубной боли, однако здороваться с ним не стал и поспешил сразу отвести взгляд. Герман, впрочем, тоже был не в восторге от встречи. Он постарался пройти мимо князя побыстрее.

Они вышли на середину просторного зала, и Ариадна села за рояль, который предварительно выкатили сюда слуги. Герман же встал рядом с ней, прикрыл глаза, приготовился, и едва прозвучала первая нота — начал.

То, что он продемонстрировал, было гораздо грандиознее, чем на репетиции у Кропоткина. Князь тогда играл простенькую, медленную мелодию, чтобы Герман успел ухватить суть, но и то репетиция затянулась, а Герману потом пришлось заезжать к князю еще дважды. Но зато теперь уж он был во всеоружии.

Заклинание было в самом деле несложным. Говорят, его когда-то специально разработали для того, чтобы даже слабенький маг, без графского титула, не говоря уже о баронском, мог его без труда применять. Автором был французский антрепренер Дюбуа, едва получивший титул дворянина Российской империи за успехи своей балетной труппы, и желавший произвести максимум эффекта при минимуме затрат.

Побочным требованием было то, что нужно было иметь музыкальный слух и чувство ритма. У Германа то и другое имелось, так что достаточно было подстроиться к той музыке, что играла девушка, и под потолком началось такое…

Каждая клавиша, которую нажимала Ариадна, заставляла вспыхивать гигантские цветы, сотканные из иллюзии, бесплотные и прекрасные, особенно оттого, что жили они всего секунду-другую, а затем таяли в воздухе, сменяясь новыми. Некоторые из них складывались в картины: живые и чувственные. В них можно было разглядеть губы, слившиеся в поцелуе или переплетенные в экстазе тела, а затем все это сменялось невинными картинами сельского луга или горного склона.

Высокие ноты вызывали к жизни яркие голубые вспышки, низкие превращались в насыщенные алые. Картины в воздухе жили своей жизнью, и в то же время строго подчинялись мелодии. По залу пронесся легкий вздох восторга.

Герман был бы польщен, но ему было не до того. Хоть заклинание и считалось несложным, но сил оно у него отнимало прилично, да и концентрации требовало неслабой.

Ариадна стала играть быстрее. Темп ускорялся, Герман едва за ним поспевал. На секунду его пробил холодный пот от мысли, что вот-вот музыка высосет из него всю силу без остатка, и он просто рухнет на пол безжизненным телом. Какая нелепая смерть, и какая красивая в то же время.

Вспышки расцветали под потолком зала одна за другой, а перед глазами Германа уже плыли цветные пятна, и он знал, что это не из-за фейерверка. Ладони, через которые проходила энергия, дрожали и покрылись потом, а ощущение было такое, словно Герман держал в них на весу двухпудовую штангу.

Наконец, грянул последний мощный аккорд, расцвел последний ослепительный букет разноцветных вспышек, и Герман повалился на колени, совершенно обессиленный. В следующее мгновение тишину взорвал шквал аплодисментов. И Герман понял, что звучат они, главным образом, в его честь, хотя у него не было сил даже глаза раскрыть, чтобы взглянуть в лицо восхищенной толпе.

— Ничего особенного, — донесся до него сквозь гомон поздравлений и комплиментов голос Галатеи. — Это ерундовое заклинание и бессмысленная трата магии. Только от совершенно пустого человека можно такого ожидать.

— Совершенно с вами согласен, мадемуазель, — вставил реплику Паскевич. — Бессмысленное мотовство и возмутительное позерство.

— Ну, что вы! — пискнула Ариадна. — Это было чудесно! Герман Сергеевич, что с вами? Вам нехорошо⁈

Уваров, кажется, был согласен скорее с младшей дочерью. Он подошел и покровительственно похлопал Германа по плечу.

— У вас отличный вкус, молодой человек, — произнес он. — Прошу прощения, что не имел возможности пока с вами побеседовать. Вы служите в Корпусе жандармов? Это отличное место для приложения сил истинного патриота.

— Благодарю вас, — Герман поднялся с колен и учтиво поклонился. — Ваша оценка моего вкуса делает мне честь.

— Прелестно, прелестно, — проворковала графиня Уварова, нежно улыбаясь. — А вот этот момент, когда сразу множество вспышек, это было фантастически, настоящей экстаз! Обязательно заезжайте как-нибудь еще к нам, молодой человек!

— В самом деле, — кивнул граф. — Нам будет приятно.

Впрочем, он явно был в меньшем восторге, чем графиня. Однако Герман решил, что, пожалуй, более удачного случая, чтобы поговорить с ним, пожалуй, не представится. Если упустить момент, граф отойдет от него, и потом не носиться же за ним по всему залу. Тем более, вот-вот должен был начаться парадный обед, и мелкого провинциально жандарма, конечно, посадили бы за стол подальше от хозяина.

— Ваше сиятельство, — произнес он. — Я бы как раз хотел узнать ваше мнение по одному делу, я бы сказал, государственному вопросу. Мне, человеку малоопытному в службе, было бы чрезвычайно полезно знать, что вы думаете.

— Хм… — граф нахмурился. — Вообще-то, я на праздниках о государственных делах не беседую… Но раз уж вы нынче герой вечера… дорогая, ты не могла бы побеседовать с княгиней Волконской пару минут? Боюсь, мы тебе наскучим этими бюрократическими разговорами.

Графиня одарила Германа улыбкой и отошла в сторону.

— Видите ли, ваше сиятельство… — начал он, но договорить не успел. На противоположном конце зала раздался отчаянный женский крик, а через секунду к нему присоединился гомон других голосов. Герман с графом переглянулись, а затем оба бросились бежать через зал, в котором тут же началась толкотня и неразбериха. Слуги метались из стороны в сторону, гости испуганно жались к стенам, женщины то и дело поднимали визг.

Оказавшись возле противоположной стены, у входа в коридор, который вел, очевидно, к служебному флигелю, Герман увидел, что возле стены стоит бледная, словно статуя, Галатея, а на полу лежит, содрогаясь в агонии, один из лакеев, широкоплечий и довольно молодой, с реденькими бакенбардами. Из приоткрытого рта у него, среди выступившей пены пробивался знакомый уже зеленый росток с треугольными листьями. А возле сжатой в судороге ладони валялась круглая жестяная коробочка, из которой на пол выкатились несколько мутных белых леденцов.

Глава пятая Вновь всплывает могильничек

— Это неслыханно… — говорил граф, ерзая в обитом бархатом кресле. — Это… просто чудовищно! В моем собственном доме! И сюда проникла эта гнусь, эта зараза… Я даже не знаю, как это назвать!

— Вы кого-нибудь подозреваете? — спросил Герман.

Они расположились в кабинете графа, на втором этаже. Была уже глубокая ночь, Герман как раз закончил опрашивать гостей вместе с вызванными сотрудниками сыскной полиции. Теперь им позволили разъехаться.

Герман чувствовал себя чудовищно вымотанным. Не так он себе представлял вечер, проведенный в аристократическом семействе. И в то же время, им овладел охотничий азарт, с которым за недолгое время службы успел сродниться. Найти мерзавца. Разгадать, что же произошло. Решить головоломку, сложив все кусочки мозаики на свои места.

— Я… — граф замялся, — но позвольте, среди приглашенных сплошь были люди высшего круга… ну, допустим, были местные чиновники, вот вы, например. Хотя, простите, насколько я знаю, у вас тоже почтенная фамилия. Ваш предок ведь тоже сражался при Маныче, верно?

Герман кивнул.

— Люди из хороших родов тоже время от времени совершают преступления, — сказал он.

— Безусловно, не подумайте только, что я говорю это из снобизма, — ответил граф. — Конечно, совершают. Но здесь преступление именно такого рода… вы ведь понимаете? Это революционная зараза, отвратительный нигилизм, отрицание самых основ. Я ведь уже слышал об этих убийствах, которые происходят.

— В самом деле?

— Ну, конечно. Княжна Трубецкая — близкая подруга моей Галатеи, а эти мерзавцы убили ее горничную, к которой она была очень привязана. Просто чудовищно, бедняжка была безутешна. И про историю, которая вышла у графа Бекасова я тоже слыхал. Высший свет — это как большая деревня, молодой человек.

— Положим, так. Значит, вы полагаете, что это революционеры?

— Разумеется, а кто же еще? Они же убивают исключительно тех, кто отказался от вольной. Наверное, с точки зрения этих вырожденцев отказ от свободы — тяжкий грех, вот они за него и карают этих прекрасных людей. Матвей, мой лакей, тоже ведь был из таких. Я обещал ему волю, если он выполнит одно деликатное поручение. Он же ответил, что предпочтет мне и дальше служить, а вместо вольной возьмет деньги. Да, признаться, деньги он любил, но это грех небольшой. А вот такая преданность заслуживает высшей награды. Награды, а не наказания, понимаете? А эти мерзавцы все извратили… Найдите их, Герман Сергеевич!

— Приложу все усилия, — Герман кивнул и поднялся из кресла.

— Ах, да, — проговорил он, слегка наклонившись вперед к графу и понизив голос. — Знаете, это, быть может, сейчас не очень уместно, но я хотел бы выразить сожаления по поводу того, что произошло с вами по службе. Разумеется, я ни в коем случае не могу критиковать…

Граф поднял руку, останавливая его.

— Вот именно, не вздумайте критиковать, — сказал он жестко. — Воля Его Величества священна, и я покоряюсь ей с радостью и облегчением. Все эти вопросы по службе слишком много занимали моего времени. По крайней мере, теперь я могу отдохнуть, проводить больше времени в кругу семьи. Я не нуждаюсь в жалости, поверьте. Вам, человеку молодому и амбициозному, может казаться, что отставка — это что-то ужасное, что жизнь после нее кончена. Поверьте, это вовсе не так.

— Рад, что вы так это восприняли, — ответил Герман. — Тем не менее, считаю своим долгом сказать, что я говорю… не только от своего имени. Есть еще люди, которые вам сочувствуют.

— Передайте этим людям, — произнес граф, — что я им чрезвычайно признателен, но, боюсь, они зря хлопочут. Я наигрался в эти игры и сыт по горло. Служебные интриги, коалиции, сделки… для вас это, должно быть, чрезвычайно увлекательно. Я прямо вижу, с какой гордостью вы выполняете свою миссию. А впрочем…

Он на секунду задумался.

— А впрочем, я подумаю… — произнес он каким-то немного странным шепотом, от которого у Германа пошли по телу мурашки. — Мне нужно понять, в какой мере я могу вам доверять. Вот если вы выясните, кто стоит за этим чудовищным убийством… Так или иначе, благодарю вас. Вы сказали — я слышал. Ступайте, вас проводят, доброй вам ночи — точнее ее остатка.

— А, чуть не забыл, вы не видели, чтобы кто-то из гостей ел мятные леденцы? — спросил Герман уже в дверях.

— Нет, не замечал.

— А из лакеев?

— На привычки лакеев я и подавно не обращаю внимания. Если только это не что-то предосудительное, конечно.

На том разговор и завершился. Граф предложил Герману переночевать у него, в гостевом крыле, и тот, конечно, согласился: на то, чтобы ехать домой, не было никаких сил, да и добраться можно было только к рассвету.

Отказавшись от лакея-провожатого, Герман направился по коридору в гостевое крыло, но не успел добраться до назначенной ему комнаты, как заметил в креслах в маленькой гостиной две фигуры. При его появлении те вздрогнули, и Герман, шествовавший со свечой, подошел поближе и увидал, что это Ариадна и господин Ферапонтов. Ему стало неловко — кажется, он помешал тайному свиданию.

— А, вот и вы! — развязным шепотом произнес молодой человек. — А мы как раз вас тут дожидаемся.

— В самом деле? — переспросил Герман.

— Ну, конечно! Не поедете же вы под утро домой — стало быть, вас оставят ночевать. Ариадна Константиновна предложила вас подождать, потому что у нас к вам важный разговор.

— Знаете, я немного… — произнес Герман, поморщившись.

— Мы знаем, как вычислить убийцу, — решительно сказала Ариадна. При этих словах усталость Германа как рукой сняло.

— Я вас слушаю, — серьезно произнес он.

— Видите, ли я вам говорил насчет эльфийских текстов, — затараторил Ферапонтов. — Их очень тяжело переводить, потому что они очень омонимичны. Видите ли, истинный смысл фразы в большинстве случаев можно понять только по контексту, и то только если восстановить большой контекст, относительно других источников…

— Можно покороче? — Герман потер лоб.

— Я постараюсь. Одним словом, так совершенно случайно получилось, что мне недавно попался на глаза один трактат, в котором как раз упоминалась Yoora ve Zeizi, «Смерть посредством жизни». Вы понимаете, это самое проклятье, которым убили Матвея и других людей до него. И именно благодаря этому трактату я нашел ту гробницу, о которой мы с вами говорили сегодня вечером. Не странно ли это?

— В самом деле, странно, — произнес Герман. — Вы полагаете, что источник проклятья может находиться в закрытом мире-осколке, в который можно попасть только из Залесского?

— Не может, а почти наверняка там и находится! — ответил Ферапонтов с энтузиазмом.

— Но это значит, что убийца…

— Уже там побывал, — проговорила Ариадна. Ее глаза сияли точно так же, как у молодого человека, и Герман с неприятным чувством подумал, что они прекрасная пара.

— И если мы проберемся туда, то сможем найти там следы, считать магический профиль, — прибавил Ферапонтов. — А дальше вы уже сверитесь со своей жандармской картотекой, ну или как вы там это делаете. Подумайте сами: это восхитительный шанс.

— Слишком восхитительный, чтобы быть простым совпадением, — произнес Герман себе под нос.

— Дело за малым, — с энтузиазмом проговорила Ариадна, кажется, не расслышав его. — Нужно только пробраться нам всем вместе в эту гробницу, провести там исследование. Вот я уже составила перечень того, что нам понадобится. Профилизатор вам придется прихватить из вашей жандармской лаборатории, а кроме того…

— Э, погодите, не так быстро! — Герман выставил руки перед собой. — Во-первых, я пока еще не решил, а во-вторых, вам-то там точно делать нечего. Если уж мы отправимся, то вдвоем с Ильей Ильичем, и…

— Без меня⁈ Ну уж нет! — Ариадна вспыхнула.

— Но ваш отец…

— Ничего не узнает!

— Но поймите, это слишком опасно…

— Опасно для меня? — она раскраснелась, так что веснушки на ее лице выступили отчетливее, но это совершенно ее не портило. — А вот так вы умеете⁈

С этими словами она резко вскинула вверх руку с немного пухлой детской складкой, и в следующий миг ладонь окуталась ярким пламенем, которое, разрастаясь охватило руку по локоть и затем сформировало огромный шар. Юная графиня что-то резко выкрикнула и шар сорвался с ее руки, с огромной скоростью пролетел через гостиную и вот-вот должен был впечататься в стену, украшенную пейзажем, изображавшим сосновый лес.

Герман невольно отпрыгнул в сторону. Его обдало жаром, в воздухе запахло горелым волосом, а свет слепил глаза. Еще секунда, и пламя несомненно охватило бы всю стену, и у Германа дух захватило от одной мысли о том, что будет дальше. Однако мгновение спустя огненная сфера сперва сжалась до размеров человеческой головы, а затем медленно двинулась через темную гостиную назад, пока не коснулась вновь девичьей ладони. После этого она вновь стала уменьшаться, пока не превратилась в свечной огонек, а затем и вовсе не исчезла.

Ариадна картинным движением взмахнула ладонью, сдула со лба непослушную прядь волос, выбившуюся из прически и поглядела на Германа.

— Ну, что? — спросила она с победительной интонацией. — Теперь вы верите, господин поручик, что я в состоянии за себя постоять? Это вам не «Фейерверк Дюбуа», при всем уважении.

— В самом деле, Герман Сергеевич, — вставил реплику Ферапонтов. — Уваровы — это такие сильные пироманты… Может быть, сильнейшие в империи. Странно, что вы не знали.

— Я знал, конечно же, но я полагал, что девушке…

— … не выделят достаточно широкий канал, верно? — спросила Ариадна. — Вы полагали, что меня учили только на рояле играть? Нет, Герман Сергеевич, сейчас уже не те времена, сейчас дочь аристократа должна занимать достойное место в иерархии: и в служебной, и в магической. Мы с сестрой готовимся занять места в Военном министерстве, и если доведется, то и воевать будем.

Герман был таким заявление слегка шокирован. Конечно, о том, что девицы нынче отлично служат, он был осведомлен, хоть бы даже на примере собственной недолгой начальницы, но та была для этого достаточно жесткой, имела стальной стержень, а один из прежних сослуживцев Германа по отделению корнет Никитин сказал как-то про нее с восторженным придыханием: «У этой дамы яйца потверже, чем у нас всех». И хотя об особенностях анатомии подполковника Ермоловой Герман мог бы с корнетом поспорить, так как был осведомлен лучше него, но в метафорическом смысле Никитин был, конечно, прав.

Однако представить себе изнеженную Галатею или восторженную Ариадну в военных мундирах было довольно странно. Воистину, в империи настают невиданные времена.

— Так или иначе, я предполагал бы согласовать подобную вылазку с вашим батюшкой, — проговорил Герман, отступая уже на последний рубеж обороны. Вся эта история ему решительно не нравилась, хотя и соблазн был велик. Дело висит в Московском управлении уже, оказывается, не первый месяц, а тут он сейчас явится и выложит на стол убийцу с уликами. И одновременно преподнесет генералу Оболенскому на блюдечке графа Уварова, готового к конструктивному диалогу. Это, черт возьми, пахнет не только повышением, но и вхождением в эту их масонскую ложу, в чем бы не заключался их комплот. Опасно, конечно, но страшно интересно.

Вот только эта парочка восторженных умников… в какой степени можно им доверять? Нет, что они это все от чистого сердца — это ясно, но не подведут ли в решительный момент? Не перетрусят ли? Огненная магия — это прекрасно, но если ее адептка обратится в ужас при виде мышки в подземелье, то толку от магии выйдет немного.

Может быть, посоветоваться с Ермоловой? Но Ермолова наверняка не разрешит. Еле-еле с большим трудом законопатили портал в Залесском, и теперь у всех причастных волосы на голове шевелятся от одной мысли, чтобы снова его приоткрыть.

— Мне, господа, надо подумать, — сказал Герман.

— Думайте, но лучше побыстрее, — ответил Ферапонтов. — Не забывайте, пока вы думаете, убийца разгуливает на свободе.

— Именно так, — поддакнула Ариадна. — Самое лучшее было бы — отправиться туда прямо завтра.

— Завтра, конечно, невозможно, — проговорил Ферапонтов. — Мы, конечно… я думаю, надо побыстрее. Однако же пара дней уйдет только на подготовку. Видите ли, начертить основную пентаграмму, четыре вспомогательных… сориентировать их по силовым линиям, проверить все чертежи, правильно расставить артефактные маяки… кроме этого нужно, чтобы была подходящая погода, потому что если, к примеру, будет гроза, то электричество может создать такую разность потенциалов, что вся конструкция разбалансируется, и тогда…

— Я поя-ал… — проговорил Герман, невольно зевнув и прикрыв рот рукой. — Простите меня великодушно, господа, но я уже валюсь с ног. Позвольте мне уже принять горизонтальное положение. Да и вам, между нами сказать, не мешало бы. Вот вы, мадемуазель, уже не первый зевок пытаетесь подавить.

Он с улыбкой кивнул Ариадне, которая лишь отвернулась, слегка покраснев.

Ферапонтов нагнулся к нему и протянул руку, отчего его и без того плохо сидевший фрак как-то совсем некрасиво сморщился.

«Знаменитый путешественник, а одеваться не умеет совершенно» — подумал Герман сквозь накатывающую на мозг усталость, — «Был бы я знаменитым путешественником, я б одевался так, чтоб от меня глаз не могли отвести, когда я о своих путешествиях рассказываю. А иначе для чего ж еще им быть?»

С этой несколько парадоксальной мыслью он отправился искать в темных коридорах графского замка свою комнату, успев даже пожалеть, что отпустил провожатого, тем более, что нынче ни одного лакея ему как назло по дороге не попалось. Зато попался один стул, который он уронил, сам при этом едва не споткнувшись и не расквасив нос, а также канделябр, рухнувший на пол с таким жутким стуком, что Герман опасался, что разбудил весь дом. Наконец, впереди показалась приоткрытая дверь, из-за которой пробивался свет свечи, явно оставленной для него в приготовленной комнате.

Однако уже в дверях его снова догнала Ариадна. Она-то, кажется, лучше знала, куда следует идти.

— Подождите, Герман Сергеевич, — сказала она. — Я бы хотела извиниться за сестру, за то, что она сказала насчет того, что вы были расточительны. Она резко высказалась. Мне ужасно жаль, что так вышло. Я только хотела сказать, что ваша магия… это было прекрасно, но совершенно излишне. Сестра права, не стоит так безрассудно расходовать магию.

— Сперва извинились, а потом сказали, что она была права, — Герман устало улыбнулся. — Но я всего лишь…

— Я понимаю, — она кивнула, перебивая. — Вам очень хотелось произвести впечатление, потому что здешнее общество… все мы… огромное значение придаем знатности, богатству, всему этому. Поверьте, я понимаю. И вам удалось. Мои родители… я их очень уважаю… и люблю… но они из другого времени. Они думают, что можно делать с крепостными что угодно, и вы это для них сделали. Я вас понимаю, но не делайте так больше, пожалуйста.

— Я не буду, — ответил Герман с улыбкой. — Если это вас сделает счастливой, то не буду. Кроме того, поверьте, мои крепостные в полном порядке. Сами убедитесь, когда будете у меня в имении.

Эта фраза вырвалась у него как-то сама собой.

— Значит, вы все-таки согласны? — Ариадна просияла. — Это чудесно, у нас с вами все обязательно получится!

С этими словами она чмокнула Германа в щеку, а затем, сконфузившись, сбежала.

Герман приложил к чмокнутому месту пальцы и подумал о том, что он, в сущности, болван. Но болван настолько усталый, что думать об этом сейчас совершенно недосуг. Утро вечера мудренее.

Глава шестая Появляется старая знакомая

Через несколько дней возле поста жандармов в Залесском остановилась коляска, из которой вышли три человека: молодой человек в мундире жандармского офицера, еще один — в мундире инженерного ведомства и девушка с докторскимсаквояжем.

Усатый вахмистр — тот же самый, что дежурил в предыдущий приезд Германа — молча указал кивком на его спутников и посмотрел вопросительно.

— Это со мной, — произнес Герман как можно более беззаботно. — Я предупреждал старшего о прибытии.

— Точно так, — кивнул вахмистр, — мне сообщили, что с вами будут двое. Но документы, все же, надо проверить.

— Проверяйте, — Герман кивнул и протянул бумаги. Бумаги были изготовлены по его распоряжению в самом же жандармском управлении, в рамках якобы проводимой им операции, так что за их качество он не беспокоился.

— Так, Илья Ильич Бортников, инженер, — проговорил вахмистр, взглянув исподлобья на Ферапонтова. — И Арина Сергеевна Стрешнева, врач. Хм… неженское это дело, по-моему — доктором работать. Ну, да ладно, чего уж. Кажется, документы, в порядке.

Герман протянул ему руку и мысленно слегка выдохнул. Кажется, первый опасный порог его лодка прошла благополучно. Он чувствовал себя канатоходцем, идущим по тонкой проволоке и готовым в любую секунду свалиться не в одну сторону, так в другую. Не дать понять жандармскому караулу, что посещение этими двоими Залесского не санкционировано сверху. Не дать понять самим этим двоим, что с рабочими в Залесском что-то не так. Не дать понять рабочим, чем именно пришли сюда заниматься двое новых людей, и что они не в курсе произошедшего в имении. Упустишь что-либо из этого, и может случиться катастрофа.

— Рабочих я предупредил, чтоб лишнего не болтали, — сказал Герману потихоньку вахмистр, когда тот чуть задержался на посту. — Ну, и чтоб в казарме посидели, не мешались вам там.

— Спасибо, — ответил Герман. — Я в рапорте отмечу, что вы старались. Не волнуйтесь, они тут ненадолго, и вреда от них не будет.

— Все-таки, постарайтесь побыстрее, — сказал усач. — Неровен час с инспекцией явятся или еще что.

— Хорошо, — Герман кивнул. — Там я водки привез, три полведерных. Выдайте им сегодня по две порции дополнительных. И потом тоже. Я еще привезу.

Вахмистр покивал, но без особенного одобрения.

После это Герман поспешил догнать своих спутников, которые уже покинули пост и двинулись по улице к главной площади, осматриваясь по сторонам.

— Чудовищный пожар, — проговорила Ариадна, глядя на остатки стекольного цеха. — Трудно поверить, что он сам это устроил.

— К сожалению, все было именно так, — поспешил сообщить Герман. — Пудовский уверился, что единственный способ для него прикрыть налоговую аферу — это устроить на фабрике грандиозную катастрофу: взрыв с последующим пожаром. Якобы испытывали новую краску, а она оказалась взрывоопасной. К тому же, подобная афера позволяла получить страховку и на вырученные деньги открыть новое предприятие. Гениальный план в своей злодейской хитрости. Вот только отчетность он подчистил недостаточно, на этом и погорел. Чудовищное злодеяние — не сколько рабочих погибло, больше десятка было ранено.

— Поразительная история, — сказал Ферапонтов, наклонившись и подняв с земли обугленный камень. — И почему я ничего не читал о ней в газетах?

— Только между нами, — Герман заговорщицки понизил голос. — Пудовский был поставщиком двора Его Величества. А упоминание даже имени Его Величества в столь отвратительной истории… в общем, писать об этом запрещено даже не на уровне Цензурного ведомства, а нами, жандармами. Вас бы я тоже просил никому об этой истории не рассказывать.

— Да-да, конечно, — Ариадна торопливо закивала.

Наконец, добрались до самого центра, где все еще можно было различить изломанные остатки силуэта портала.

— Вот здесь, — проговорил Ферапонтов, сжимавший в руках какой-то прибор с несколькими крохотными циферблатами. — Прямо вот тут… Подождите, мне нужно несколько минут, может быть, полчаса…

С этими словами он достала из кармана сюртука мел, опустился на колени прямо на мостовую, начертил линию, затем вторую…

— Мы пока к рабочим зайдем, — сказал ему Герман. — Надо сохранять легенду, что Ариадна Константиновна здесь в качестве врача. Если что, бегите прямо в казарму, она вон там.

Они двинулись в обход черного остова туда, где виднелся алый кирпичный корпус рабочего барака. День был пасмурным, и оттого развалины вокруг выглядели как-то особенно мрачно. На секунду Герману показалось, что вот-вот из груды обломков покажется оскаленная пасть беса. Он невольно проверил две кобуры, висевшие под его мундиром: одну с обычным револьвером, другую — с Узорешителем. Да, на всякий случай Герман прихватил и его. Кто знает, чего можно ждать в этой гробнице.

Он и к Кропоткину не преминул еще раз зайти, хоть и неудобно было беспокоить старика лишний раз. Однако нужно было отправляться в гробницу во всеоружии, и Герман поспешил выучить хотя бы слабенький щит. Теперь он умел создавать вокруг себя защитный кокон, но всякий раз, когда он это делал, кожа по всему телу начинала отчаянно чесаться. Это было невыносимо, и долго под такой защитой Герман точно не выдержал бы.

— Вы его давно знаете? — спросил он Ариадну, когда они отошли от Ферапонтова подальше. — Ему можно доверять?

— Илье Ильичу? Да, конечно же. Они знакомы с отцом больше года, Илья Ильич доставал для него какие-то редкости в своих путешествиях, он часто бывает у нас. Он замечательный человек, хотя и несколько рассеянный и странноватый. Но это по-своему мило, вы не находите?

— В какой-то степени… — протянул Герман. — Вот только не поймите меня неправильно, предприятие опасное… он точно знает, что делает?

— О, если он взялся, то все обязательно будет хорошо, — Ариадна улыбнулась. — Я уже бывала с ним в мирах-осколках. Это волшебные места, вам непременно понравится.

— Что ж, будем надеяться.

Наконец, зашли в казарму к рабочим. Те слезли со своих коек, выстроились вдоль прохода, поправляя рубашки и застегиваясь.

— Какие-нибудь жалобы у вас имеются? — спросила Ариадна одного из них.

— Дык это… как сказать… мозоль натер, и вот, геморрой проклятый замучил, — произнес тот. Герман за спиной Ариадны сделал жуткие глаза и замахал руками. Хоть девица и стояла к нему спиной, но он видел, что даже шея у нее вспыхнула.

— А впрочем, это, ваше благородие, все ерунда, оно и не болит совсем… пройдет, право, пойдет, — заговорил мастеровой, усмехнувшись. Кажется, он наслаждался произведенным эффектом.

— Я вам… оставлю мазь, — произнесла Ариадна смущенно. — Заживляющую… она… и от того, и от другого поможет…

У нее в самом деле были с собой некоторые медикаменты, взятые больше для отвода глаз.

Дальше осмотр пошел побыстрее, мастеровые больше демаршей не делали. Отвечали односложно и принужденно, словно солдаты, которых генерал на смотру решил спросить, как им живется: «Так точно, ваше благородие!», «Никак нет, ваше благородие!», «Не могу знать, ваше благородие!».

Наконец, переговорили со всеми, собрали несколько пустяковых жалоб. После этого Ариадна отправилась к Ферапонтову, узнать, как у него дела. Герман собирался идти за ней, но его остановил Митрич, поманив рукой к себе.

— Ваше благородие, барин, — сказал Митрич негромко. — Мы тут это… при докторше-то уж говорить не стали, тоже понимаем, да и предупредили нас строго. А вот лично вам хотим сказать: нам это все окончательно надоело. Две недели пройдет, и либо вы нас отсюда выпустите, либо мы… в общем, найдем, управу. До самого государя императора дойдем, петицию подадим.

— Эх, Митрич, — проговорил Герман, положив старику ладонь на плечо. — Да какую петицию, о чем ты говоришь? Неужто ты думаешь, что кто-то от вас такую петицию передаст?

— Мы, барин, найдем через кого передать, — решительно заявил Митрич. — Ты это… на свой счет не принимай, мы от тебя лично ничего худого не видали, но все же… Мы теперь это… люди свободные, и у нас тоже есть права, вот что. Нам это тоже разъяснили.

Герман аж поперхнулся от такого заявления. Нет, он, конечно, не был аристократическим снобом, и сама мысль о том, что у Митрича тоже есть права, не казалась ему абсурдной. Но в данных обстоятельствах Митрич мог бы свои права какое-то время подержать при себе. Но главное в его заявлении было другое…

— Это кто же вам это разъяснил? — спросил он.

— Да уж свет не без добрых людей, — ответил Митрич уклончиво.

— Если кто-то из жандармов… — начал Герман, так как это было единственное, что пришло ему на ум.

— Нет, не из жандармов, — раздался за его спиной знакомый женский голос. Герман тут же резко обернулся, одновременно потянувшись за револьвером.

За спиной у него, в нескольких шагах, стояла Надя. Впрочем, у нее револьвер уже был в руках, так что рука Германа застыла в нескольких дюймах от кобуры.

— Не двигайтесь, господин корнет, — произнесла она. — Впрочем, вижу, что уже поручик. Сердечно поздравляю с повышением.

— Откуда вы здесь?.. — спросил Герман, осторожно поворачиваясь. С одной стороны он старался не спровоцировать ее, с другой — не убирать руку слишком уж далеко от кобуры.

— А вы как думали, я, еще живя в Залесском, не разведала тут все ходы и выходы? — она ухмыльнулась. — Тоже мне, жандарм.

С ней что-то произошло за это время. Складка губ стала жесткой, а когда она говорила, то лицо перечеркивала неприятная морщина. Чувствовалось, что Надя немало пережила за это время.

До него доходили оперативные донесения, что после гибели Фридриха и разгрома «Черного предела» большая часть самых боевитых нигилистов объединились вокруг новой ячейки, и что возглавляет ее, вроде бы, женщина. Однако ему и в голову не приходило, что это может быть та самая Надя.

И да, она, все-таки, изменилась.

— Что вам здесь нужно? — спросил Герман.

— Мне нужно привести к свету людей, которые обрели свободу.

— Я полагаю, что эти люди с гораздо большим успехом придут к свету без вашей помощи.

— Я полагаю, это не вам решать. Это свободные люди, а вы держите их в скотских условиях. Между прочим, это теперь дворяне, согласно вашим же законам. Что будет, если Его Величество узнает, что вы держите дворян под арестом без обвинения?

— Эти люди не под арестом — это раз. Второе — они де юре не дворяне, и я сомневаюсь, чтобы Его Величество…

— А хотите, проверим? — глаза Нади немного сузились.

— Еще раз спрашиваю: что вам нужно?

— Ее раз отвечаю: мне нужно освободить этих людей.

— В таком случае, вы опоздали — я их уже освободил.

— Очень смешно! Свободные люди не сидят в бараке под охраной жандармов.

— Бывает, что и сидят, если им грозит гибель. Надежда, вы понимаете, что вообще происходит? Вы… да любая огласка этих людей немедленно убьет!

— Людей убивает не огласка, — сказала она жестко. — Людей убивают люди. Это вы убьете их, Герман, вы и больше никто. Не пытайтесь спрятаться от ответственности. Кровь этих людей будет на ваших руках, если вы ничего не сделаете для их спасения.

— Не надо этой словесной эквилибристики, — Герману хотелось схватить ее за горло, и только направленное в него дуло револьвера удерживало его от этого. Приходилось обходиться словесной дуэлью. — Я не дам вам сделать этих людей игрушками для вас и вашей партии, или как вы там теперь называетесь? Не дождетесь, Надежда. Убирайтесь вон!

— Изначально Узорешитель был нужен именно для этого, — сказала Надя. — Это его предназначение, для выполнения которого он был ниспослан. Не только разрушать узы крепостных, но и делать их новыми магами, способными противостоять старой аристократии. Но к несчастью он попал в ваши руки, и вы узурпировали власть, которая должна была принадлежать народу. Вы — вор, Герман. Вы взяли то, что вам не принадлежит.

— Не вам это решать, Надежда, — Герман ухмыльнулся. — И вообще, что это мы на «вы»? Я думал, мы перешли на «ты»… с некоторых пор.

Несколько секунд она выдерживала его взгляд, и Герман видел, как в ней закипает злоба. Затем она отвернула голову и с отвращением сплюнула на землю.

— Я отлично понимаю, зачем вам… вашей организации эти люди, — продолжил он натиск, не давая ей опомниться. — Вы хотите сделать из них солдат. Хотите, чтобы они дрались — и умирали — за ваши идеи. Хотите сделать их пушечным мясом, а сами отсидитесь за их спинами. Убедите их, что у них нет другого выбора. Вот только это обман, Надя, выбор есть всегда. И я не хочу им такой судьбы, я за них в ответе.

— А какой судьбы вы им хотите? Чтобы их перерезали здесь?

— Нет. И именно поэтому я заклинаю вас. Если вы в самом деле не желаете, чтобы их убили, не устраивайте скандал вокруг этой истории. Не привлекайте к ней внимания… нежелательного внимания, в общем.

— И что я получу взамен? — она усмехнулась. — А главное, что получат эти люди? Нет, Герман Сергеевич, это все несерьезный разговор. Ваш староста сообщил уже вам решение, которые эти люди приняли на собрании единогласно. Либо в течение двух недель они получат возможность выйти отсюда… заметьте, такую возможность, чтобы не подвергаться потом преследованиям… чтобы жить легально, пусть даже скрывая свои способности… либо я позабочусь, чтобы эта история получила огласку. И тогда, сдается мне, кое с кого слетят его восхитительные золоченые погоны. Подозреваю даже, что вы будете самым младшим из тех, с кого они слетят.

— Вам не удастся… — начал Герман.

— Вы ошибаетесь, поручик. Мне уже удалось.

С этими словами она перескочила через подоконник, проворно соскочила вниз и бросилась бежать. Герман выхватил пистолет, прицелился, грянул выстрел, потом второй. Однако первая пуля прошла чуть выше цели, а вторая лишь выбила фонтанчик кирпичной крошки, ударившись в угол здания, за который Надя резво свернула. Герман опустил револьвер и выматерился.

В следующий миг он резко повернулся и, ухватив Митрича за ворот нечистой рубахи, притянул его к себе с такой силой, что ткань затрещала.

— Ты! Какого черта она здесь делает⁈ Как проходит сквозь купол⁈ Почему я не знал⁈

— Дык, барин… она того… этого… недавно только… а я не знал, всякий раз является, а как — непонятно… видать, ход какой знает…

— Обыскать надо… скажу жандармам… или нет, жандармам нельзя… а, черт…

Он оттолкнул Митрича и зашагал между койками. Мастеровые смотрели на него, никто ничего не говорил, но во взглядах их чувствовалась враждебность. Несмотря на то, что они пережили все вместе тогда, он так и остался для них чужим, «барином», представителем того далекого мира, который всегда решал их судьбы и судьбы миллионов таких, как они, не спрашивая их собственного мнения. Один из тех, кто веками тянул из них деньги, силы и даже саму жизнь, а потом делал из их смерти ярких бабочек и запускал в бальном зале ради удовольствия дам.

И вот теперь, когда они оказались в одной лодке, эти люди не чувствовали себя ничем ему обязанными. Можно ли их за это винить?

— Значит, вы все поддерживаете этот… ультиматум? — спросил он.

Ответом ему было молчание. Опровергать никто не стал.

— Страшно тут, барин, — произнес Митрич виновато и в то же время как-то примирительно. — Пойми ты нас, страшно. Хоть бы уж что-то одно. Двум смертям не бывать, а одной ждать — мука мученическая. Уйти бы нам отсюда уж хоть как-нибудь, сделай милость. Мы бы за тебя бога молили тогда.

Герман собрался, было, что-то ему ответить, но тут в дверях показалось бледное лицо Ариадны.

— Вы стреляли? — спросила она. — Что здесь случилось?

— Нет, ничего, — ответил Герман, пряча револьвер в кобуру. — Мы тут поспорили… насчет моей меткости…

— И кто выиграл? Впрочем, неважно. Пойдемте скорее, Илья Ильич, кажется, нашел вход. Мы сможем пройти прямо сейчас.

С этими словами она взяла Германа за руку и потащила его прочь из казармы.

Глава седьмая Тревожится покой мертвых

Когда Ариадна и Герман вернулись, вся мостовая возле разрушенного портала была расчерчена меловыми линиями, а в местах их пересечений стояли какие-то тонкие проволочные конструкции в виде парабол.

— Все готово, — произнес Ферапонтов, поднимаясь с земли и отряхиваясь. — Вход будет вот здесь, в центре рисунка. Входить нужно очень быстро, иначе какая-нибудь флуктуация может привести к искривлению, и… одним словом, вас тогда просто размажет по ткани пространства. Я видел такое один раз — это произошло с человеком, который учил меня. Поверьте, мне не хотелось бы увидеть подобное снова.

Герман нервно сглотнул. Вступление было не самое обнадеживающее.

Сказав это, Ферапонтов стал обвязывать себя вокруг пояса веревкой, затем конец ее передал Ариадне.

— Как обычно, — сказал он, и она в ответ кивнула. Пока они ехали сюда, Герман успел узнать, что они уже отправлялись в эльфийские осколки вместе. Правда, в уже исследованные, безопасные.

Илья Ильич снова опустился на колени, провел по одной параболической башенке кисточкой с синей краской, затем сделал такой же мазок на другой. После этого достал из кармана дощечку с циферблатом и повернул на ней какую-то ручку.

Секунду спустя вспыхнул знакомый пурпурный свет, и Герману снова вспомнился тот день, когда Залесское было переполнено стаями голодных бесов. Но на сей раз никто из портала не появился. И сам он был поменьше, в человеческий рост. Окутавшие его пурпурные молнии издавали едва слышный неприятный треск.

Ферапонтов взял его за плечо.

— Смелее, Герман Сергеевич, — проговорил он. — Идемте. Я первый. Если что-то случится, я подам оттуда знак.

Он немного разбежался, а затем в два прыжка заскочил в портал и скрылся внутри. Герман с Ариадной подождали молча несколько секунд. Ничего не произошло. Затем веревка дернулась два раза.

— Все в порядке, — сказала Ариадна. — Идите вперед, я за вами.

Герман разбежался и прыгнул следом за Ферапонтовым. Больших усилий стоило ему не закрыть глаза.

Место, в котором он оказался, в самом деле больше всего напоминало гробницу, только очень древнюю. Низкий каменный свод, сложенный из огромных, грубо вырубленных прямоугольных камней. Герману невольно вспомнились виденные в учебнике географии рисунки пирамид американских индейцев — да, было что-то общее.

Но была одна деталь, заставившая его вздрогнуть: стены гробницы были кругом оплетены плющом, подозрительно напоминающим тот, который вырос и из Ивана Семеновича Рыжова, и из графского лакея. Такие же тонкие стебли и трепещущие треугольные листья.

Герман даже поискал глазами, не растет ли этот плющ из мертвых тел, но нет, тел здесь видно не было, разве что они давно истлели без следа. Зато плющ был везде: и на стенах, и на полу, и на куполообразном потолке.

Окон в помещении не было. Свет сюда не проникал, и создавал его лишь мерцающий в воздухе портал, да еще миниатюрный огненный шарик, который держала на ладони Ариадна — она как раз появилась из портала за ним следом.

Герман сделал несколько осторожных шагов, осматриваясь по сторонам. Они были в каком-то полукруглом зале, довольно просторном. Кажется, от него отходил коридор, или даже два, отсюда было сложно рассмотреть. Здесь было холодно, тихо, влажно и пусто. Мертвое место. Воистину, гробница.

— Смотрите! — воскликнула Ариадна. Герман с Ферапонтовым подошли к ней, и увидели, что на одной из стен плющ был грубо оборван, причем явно совсем недавно, и возле этого места валялся прогоревший факел. На освобожденной от растений стене можно было различить какие-то письмена, но с большим трудом. Герман не знал эльфийского языка, но вытянутые, похожие на листья эльфийские буквы видал не раз, и их сложно было с чем-то спутать.

— Что здесь написано? — спросил он Ферапонтова.

— Это обычная погребальная молитва, — ответил тот. — И еще здесь сказано, что покой спящих под надежной защитой.

— И что это значит?

— Ну, видите ли, во многих культурах, и в человеческих тоже есть представление о некоем страже покоя мертвых. Том, кто охраняет границу мира мертвых и мира живых. Ну, Цербер, там, я не знаю, Анубис какой-нибудь… я в человеческой-то истории не силен… а у нас, вот, в Библии там апостол Петр с ключами рай охраняет… вот у эльфов, особенно в ранние периоды тоже были распространены такие верования. Говорят, в крупных гробницах они даже оставляли замурованных рабов с этой целью… чтобы те охраняли…

— То-то радость была для раба, должно быть, — Герман поежился.

— Вы не поверите, но это действительно была радость, — наставительно произнес Ферапонтов. — Видите ли, контроль эльфов над чувственной сферой рабов еще выше, чем у нас над нашими крепостными. Они могут внушить своим рабам практически все, что угодно. По крайней мере, любые чувства. Вот они и внушали им, что им безумно приятно сидеть в тесной камере, окруженных гробами, без еды и воды. Что это высшее счастье — охранять покой умерших господ. Говорят, что те с радостью шли на эту миссию, а иные даже просились… и испытывали искреннее горе, если им отказывали…

— Вы какие-то ужасы рассказываете, — Ариадна передернула плечами. — Нельзя ли поговорить о чем-нибудь менее…?

— Полностью согласен, мадемуазель, — поддержал ее Герман. — Давайте я лучше расскажу вам что-нибудь из творчества экстатистов? Вы слышали, например, вот это, из недавнего:

Белой пеной сияет морскою

На разверстой постели она…

Он читал записанное по случаю стихотворение, а сам, между тем, установил на треноге ящик профилизатора — небольшой, размером с сигарный ящичек — открыл верхнюю крышку, постучал по циферблатам и стал запускать прибор, как научил его жандармский криминалист. Прибор глухо загудел. Работать ему предстояло минут пятнадцать, прежде чем магический профиль удастся зафиксировать.

— Как думаете, он запишет что-нибудь? — спросила Ариадна, глядя из-за его плеча.

— Трудно сказать, — Герман покачал головой. — Зависит от того, применял ли наш предшественник здесь какие-то заклинания. Что он здесь вообще побывал, это теперь очевидно, а вот наследил ли он здесь в магическом смысле, это вопрос. Вот он, к примеру, пользовался факелом, в отличие от вас.

— Я не вижу причин прятаться, — Ариадна пожала плечами, но ее огненный шарик стал тусклее.

— А он мог и видеть, — проговорил Герман. — Впрочем, будем надеяться, что он не был столь хитер.

— Смотрите, господа, здесь есть проход, — прервал их взволнованный голос Ильи Ильича. — Вы как хотите, а я, пожалуй, прогуляюсь.

— Один не смейте, — поспешно сказала Ариадна. — Я с вами.

— Я тоже, — сказал Герман. — Интересно, все-таки.

Вместе они двинулись по узкому коридору, выложенному все теми же грубо отесанными валунами. Кое-где на стенах появлялись еще надписи или рисунки, но разобрать их было очень тяжело, они стерлись. В одном месте дальше по коридору также обнаружился плющ, недавно разорванный чьей-то рукой. Похоже, они шли за прежним гостем гробницы по пятам.

— Вы думаете, здесь есть выход на поверхность? — спросила Ариадна.

— Может и не быть, — ответил Ферапонтов. — И вероятно, это даже к лучшему. Миры-осколки не самые гостеприимные места. В некоторых из них на поверхности невозможно даже дышать. А других не светит солнце и царит вечный мрак и чудовищный холод.

— Откуда же они вообще взялись?

— Одному богу известно, никто ведь систематически их не изучает. Эльфы верят, что когда-то не было такого множества миров, как сейчас. Мир был един. Это было давно, еще когда самих эльфов еще не было. Но какие-то существа жили в мире уже тогда, и они-то раскололи мир. Большие осколки стали отдельными мирами, вроде нашего. Маленькие — странными замкнутыми мирками, в которых эльфы какое-то время любили устраивать свои гробницы. Впрочем, все это, может быть, лишь легенда, ну, знаете, как о Всемирном потопе или Атлантиде. Сами эльфы, сколько их не расспрашивай об их прошлом, либо отделываются туманными притчами, либо прямо говорят, что это Zuola Hiisa — «вредное знание». То есть, нечто, что кто-то когда-то запретил им помнить.

— У них тоже свой Цензурный комитет, — вставил реплику Герман.

— Еще какой! — усмехнулся Ферапонтов. — Говорят, некоторые вещи, знать которые считается особенно опасным и вредным, они принудительно забыли под воздействием ментальной магии. То есть, мало того, что жрецы промыли мозги всему своему народу, но и сами себе тоже!

— Ну, это уж сказки, я полагаю, — ответил Герман. — Себе-то, небось, они эти вредные знания оставили — под предлогом, что иначе не смогут ограждать от них народ. Все всегда так делают.

— Ну, не знаю… — произнес Ферапонтов с сомнением. — Они очень странные, и я бы совершенно не удивился, если бы…

— Погодите, — прервала его Ариадна. — Слышите⁈

Все тут же замерли, прислушиваясь. Шелест… какой-то странный шелест со всех сторон, словно ветер гоняет по полу опавшие сухие листья.

— Что это? — спросил Герман шепотом.

— Тс-с! — ответил Ферапонтов, близоруко оглядываясь по сторонам. Ариадна засветила свой огненный шарик, сделав его немного ярче.

Ничего. Темные каменные стены. Редкие, едва заметные следы росписи на них. Облепившие камень стебли плюща. Может быть, это их листьями кто-то шуршит? Какие-нибудь ящерицы или крысы? Или?..

В следующий миг он ощутил хлесткий удар по лицу, словно его огрел кнутом извозчик, а затем этот самый кнут захлестнулся вокруг его горла и принялся душить. Герман захрипел, схватился за кнут, ощутил под пальцами нечто гибкое, скользкое и упругое. Побег плюща! И, кажется, не один, а несколько, сплетенных вместе!

Отчаянно вскрикнула Ариадна. Ферапонтов резко выбросил вперед руку с засиявшей в ней дворянской шпагой, рубанул. Мгновение спустя хватка на горле Германа ослабла, и он с хрипом втянул горлом воздух, а затем сорвал с шеи обвисшее зеленое щупальце.

Но тут Ариадна снова закричала и повалилась на пол. В свете огненного шара Герман заметил сразу несколько шевелящихся на земле побегов, два или три из которых охватили ее лодыжки. Он тоже призвал шпагу и принялся рубить их, стараясь не попасть графине по ногам.

Раздался щелчок кнута, и новое щупальце захлестнуло ему руку, потянув ее вниз, к земле. Он попытался рубануть шпагой, но лишь чиркнул ею по каменному полу. Затем еще один побег охватил ногу, до боли сжав ее даже сквозь сапог.

— Огонь! Графиня, примените огонь! — крикнул Ферапонтов, тоже уже отчаянно боровшийся с несколькими побегами и не успевавший рубить их.

Несколько секунд спустя коридор озарился ослепительным алым светом, от которого у Германа заболели глаза. Громадный язык пламени лизнул сперва пол, затем стену. Враз почерневшие побеги заизвивались на полу, и тут же застыли крошащимися черными остовами. Пахнуло жаром, пеплом, испарениями.

— Ха! — азартно выкрикнула Ариадна, — и еще один огненный язык прокатился вдоль противоположной стены. Герман почувствовал, что его ничего больше не держит. Все побеги со стен осыпались пеплом, а те немногие, что остались, вели себя тихо.

— Так вот, значит, кто охраняет покой мертвецов, — проговорил Герман, потирая пальцами саднящую после захвата шею.

— Похоже на то, — ответил Ферапонтов, точно так же потиравший руку. — Нужно быть на чеку.

— Предлагаю просто выжигать эти растения дальше по пути, — сказал Герман. — Впрочем, не пора ли вернуться к профилизатору? Вероятно, он уже закончил работу. Нужно узнать, зафиксировал ли он профиль. Если да, то нам здесь больше делать нечего.

— Боюсь, как бы нам не задохнуться здесь, если выжигать все, — проговорил Ферапонтов. — Не забывайте, тут может не быть выхода. Хотя… такое ощущение, что воздух немного движется здесь. Смотрите, как стелется дым.

Дым, в самом деле, как будто немного тянуло по коридору вперед. Герман сделал несколько осторожных шагов в том направлении. Под его ногой хрустнул обгорелый побег. Тяжелый запах сырого пепла забирался в ноздри.

— Давайте пройдем немного дальше? — с азартом проговорила Ариадна. — Я хочу посмотреть, что там. Илья Ильич, вы что думаете?

— Да, я бы тоже не прочь… Герман Сергеевич, идемте, не бойтесь.

— Я боюсь⁈ — Герман вспыхнул. — Пойдемте, господа. Я вижу, там впереди коридор расширяется.

И в самом деле, всего пара десятков шагов, и они вышли к еще одному залу, даже побольше первого.

— Кажется, это сама похоронная камера, — проговорил Ферапонтов, остановившись в шаге от входа и осторожно заглядывая внутрь. Там внутри как будто пробивался свет, но источника его видно не было. По крайней мере, можно было различить темные ниши в стенах — вероятно, склепы, в которых лежали тела похороненных здесь людей. Точнее, вероятно, эльфов, а может быть, и кого-то еще, кто был до них.

— Поразительно… — проговорил Илья Ильич. — Настоящую похоронную камеру я видел всего пару раз, обычно добраться не удавалось. Знаете, они же их очень хорошо прятали… А чтобы появиться из портала так близко от нее…

— Ну, так пойдемте посмотрим, — сказал Герман и шагнул внутрь камеры.

В следующий миг раздался шипящий звук, и между ним и его спутниками вырос прозрачный дрожащий экран, похожий на поверхность огромного мыльного пузыря. Герман коснулся его рукой, и почувствовал, что тот твердый.

— Эй! — донесся до него голос Ариадны, словно приглушенный расстоянием. — Что происходит⁈ Илья Ильич, что это⁈

— Погодите! — воскликнул Ферапонтов. — Никогда такого не видел. Защитный барьер, но зачем?..

Герману стало не по себе. В похоронной камере царила тишина — воистину, мертвая. Недолго думая, он призвал дворянскую шпагу и попытался ею сначала ковырнуть, а затем — пробить гладкую поверхность пузыря. Ничего не вышло. Шпага только скользнула по поверхности, не повредив ее. Он попробовал снова и снова — ничего.

— Отойдите! — крикнула Ариадна, и он сделал шаг в сторону. После этого камера озарилась ярким светом, это в поверхность пузыря ударил язык пламени, тут же осветив все вокруг алым. В этом свете Герман разглядел, что в нишах, кажется, в самом деле находятся тела, лежащие просто так, без всяких саркофагов. Вероятно, они превратились в нечто вроде мумий. При этой мысли Герману захотелось побыстрее покинуть это место от греха. Вот только как? Судя по раздраженному вздоху Ариадны, пробить барьер ей не удалось.

Герман достал свой пистолет и с сомнением взглянул на него. Не попробовать ли? Да только как бы рикошета не вышло. И потом, ежели этот пузырь не пробила шпага…

Но его размышления были прерваны, когда он заметил, что света в камере как будто стало меньше. Словно нечто под потолком заслонило его источник…

Герман задрал голову вверх. Сперва ничего видно не было, и он даже успел подумать, что ему просто показалось. Но затем он разглядел, что там под потолком в самом деле движется нечто… Он пригляделся, и пистолет сперва едва не выпал из его руки, а затем он наоборот, с силой сжал рукоятку.

Больше всего это существо напоминало огромного паука, но только с множеством ног, которые, если присмотреться, оказались… человеческими руками, только сильно удлинившимися. Руки эти ловко хватались за лианы, и существо двигалось по потолку, явно направляясь в сторону Германа.

В центре его тела возвышалось нечто вроде очень крупного, мускулистого торса, покрытого темными трупными пятнами, а над ним торчала крохотная относительно тела голова, почти лишенная волос, с мутными закатившимися глазами и пастью, полной мелких острых зубов. Только теперь Герман понял, кто охраняет покой мертвых на самом деле.

Глава восьмая Некто обретает свободу

Герман выхватил револьвер и сделал пару выстрелов навскидку. Первая пуля прошла мимо цели, отрикошетив от каменного потолка. Второй выстрел оказался точнее, однако пуля, которая должна была угодить прямо в кожистое тело существа, вдруг вспыхнула венчиком алых искр и исчезла, не причинив твари, кажется, никакого вреда.

Магия. Оно владело магией, могло поставить такой же щит, какому Герман на днях выучился у Кропоткина. Это не просто монстр…

Но думать об этом было некогда — существо уже преодолело больше половины пути до Германа, а его намерения не оставляли ни малейших сомнений. В самом деле, подобравшись ближе, оно напружинилось и прыгнуло, через секунду смяв отвратительными руками побеги в том месте, где только что стоял Герман. Он же бросился в сторону, повалился набор, порвал мундир, ушиб руку, перекатился дальше и, чуть привстав, выстрелил еще раз. Но эффект был тот же.

Новая волна огня ударилась в прозрачную стену. Ариадна не оставляла попыток пробить ее магией, но это ей не удавалось.

— Мы сейчас! — проорала, но голос ее был с трудом различим. — Держитесь!

Легко было сказать.

Герман вскочил на ноги и понесся вдоль стены, в которой словно черные провалы глазниц в черепе, зияли выдолбленные усыпальницы. Некоторые из них были пусты, в одном Герман увидел на удивление хорошо сохранившееся, вероятно, забальзамированное тело эльфийки в зеленой тунике, вокруг которого разложены были аккуратно, на равном расстоянии друг от друга пучки трав и какие-то тряпицы, похожие на носовые платки.

А из груди ее прямо через платье прорастали переплетенные между собой стебли все того же плюща, распространяясь затем выше, взбираясь вверх по стене гробницы.

Герман обязательно рассмотрел бы тело получше, но было не до того. Существо уже повернуло к нему белые рыбьи глаза, посеменило множеством рук, чуть отступило назад, разбежалось и вновь прыгнуло, чтобы снова не поймать. На сей раз Герман отскочил к холодной каменной стене, вжался в нее возле пустующей ниши, снова нажал на спуск и не переставал жать на него до тех пор, пока револьвер не начал издавать пустое, бессильное щелканье. Патроны закончились, не нанеся существу ощутимого вреда, только его разозлив.

Тогда Герман напрягся и исторг из себя чародейную стрелу. Та озарила гробницу пурпурным светом и с воем унеслась в сторону существа, чтобы также исчезнуть в бессильной вспышке. Голова Германа пошла кругом от напряжения. Перед глазами на секунду все поплыло, и он едва не пропустил момент, когда чудовищный паук прыгнул снова.

Эта игра в кошки-мышки не могла продолжаться долго. Прыгнув и перекувырнувшись в очередной раз, Герман обнаружил, что Ариадна уже в отчаянии молотит по поверхности щита кулаками, а Ферапонтов пытается выдавить его плечом: кажется, более реалистичные способы они перепробовали.

— Бегите! — крикнул Илья Ильич. — Тут должен быть другой выход!

Герман быстро окинул взглядом гробницу. Да, там, впереди, в темноте виднелась большая ниша, похожая на вход в другой коридор. Вот только путь к ней заслоняла многорукая туша. Да и на кой черт ему сдался другой коридор, если он не приведет к выходу, а только уведет дальше от него?

Герман прыгнул в сторону, уходя от нового броска твари и чувствуя, как дыхание стало прерывистым и хриплым, а мышцы начинают наливаться усталостью. А вот по пауку было совершенно не сказать, что он устал, и что вообще способен на это.

От его следующего скачка Герман смог увернуться, только нырнув в одну из пустеющих похоронных ниш. Тварь заметалась, не сразу сообразив, куда именно исчезла добыча, и это дало Герману шанс проскользнуть между многочисленными отвратительными руками. Он рванулся вперед, бросился к сияющему барьеру, по которому молотила кулаками Ариадна, бледная от ужаса.

Герман не вполне понимал, на что именно он надеется. На то, что мерцающая дверь откроется прямо перед ним? Этого, разумеется, не случилось, и, разбежавшись, он только больно ударился плечом о ее гладкую поверхность.

Паук догнал его в два прыжка, и вскоре сразу пять или шесть рук крепко схватили Германа, притянули к отвратительному кожистому телу, и вскоре он увидел уже всего в нескольких шагах от себя мутный, невидящий взгляд маленьких неподвижных глазок твари.

Засветить бы сейчас прямо в эту голову, прямо в оскаленную россыпь отвратительных зубов чародейную стрелу, может быть, тогда бы и щит не сработал. Но Герман даже не мог поднять руку для этого. Чудовищные руки твари стиснули его, словно тисками, зубастая пасть оскалилась в предвкушении, с не капала густая мутная слюна.

Из-за барьера раздался крик Ариадны, полный ярости и боли. Герман отчего-то подумал, что она, наверное, закрыла глаза, чтобы не видеть того, что сейчас произойдет.

И отчего-то именно этот крик придал ему сил. Отчаянным движением он оттолкнулся от придвинувшегося к нему тела твари ногой, провернулся в его руках, выскользнул из них, прыгнул в сторону. Одной руке удалось ухватить его за ногу, но Герман изо всех сил ударил по ней рукояткой револьвера, рука отдернулась, а он, хоть и тоже почувствовал резкую боль от удара, рванулся еще дальше.

Он понимал, что это уже последний рывок, на большее у него не останется уже сил, а твари достаточно сделать один прыжок, чтобы вновь догнать его, смять, и теперь уже делать с ним все, что угодно. Он повернулся, чтобы встретить свою смерть лицом к лицу.

— Ну, ты, барин, это… не поминай лихом, — проговорил явившийся вдруг из недр сознания Внутренний Дворецкий, и Герман мысленно пожелал ему удачи в поисках менее легкомысленного хозяина.

И тут он вспомнил, что говорил Ферапонтов о тех, кто охраняет гробницы. Рабы. Существа, лишенные собственной воли эльфийскими жрецами, куда более искусными в магии, чем человеческие аристократы. Быть может, когда-то это был обычный эльф, а то, что с ним стало, результат магических экспериментов. Сейчас это неважно. Важно другое. Ведь если эта тварь и есть раб, значит…

Герман торопливо выхватил из второй кобуры Узорешитель, беглым взглядом проверил, что переключатель установлен правильно, а затем навел его на существо и нажал на спуск. Зеленый луч вырвался из дула прибора и уперся в кожистую грудь странного существа.

В первую секунду как будто ничего не случилось. Существо посучило многочисленными ногами, разворачиваясь для нового прыжка, но затем застыло, словно задумалось о чем-то. Потом его движения стали беспорядочными, многочисленные ноги будто утратили координацию между собой, как будто в тварь влили пару литров водки. Маленькая голова запрокинулась назад, многозубый рот раскрылся и из него послышался отчаянный крик, полный боли и отчаяния. Так не мог бы кричать человек, или эльф, если на то пошло. Это был крик раненного зверя, застрявшего в капкане, соскоблившего себе все мясо с костей в попытках из него вырваться и с ужасом осознающего, что найдет в этом капкане свою смерть.

Герман подумал, что неплохо было бы подойти к существу сейчас и пристрелить, хотя бы чтоб не мучилось, но патронов не осталось, а новая чародейная стрела могла бы сейчас свалить его с ног. А тварь, между тем уже начала хаотично лупить вытянутыми руками во все стороны.

Мгновение спустя к Герману подбежали Ферапонтов и Ариадна. Похоже, едва тварь утратила контроль над собой, как мутный барьер тоже исчез.

— Что вы с ним сделали? — спросил Ферапонтов, с опаской глядя на агонизирующее существо. — Что это было? Как вы…?

— Магия, — спокойно ответил Герман. — Жандармская. Новая разработка.

— Черт возьми, потрясающе… — протянул Илья Ильич с восхищением. — Хоть сам в жандармы иди, чтобы научиться. Боюсь только, что регулярная служба не для меня, но однако как вы…

Договорить он не успел. Раздался оглушительный треск, и прямо рядом с ними, в паре шагов упал, взметнув фонтан из щебня, камень размером с голову. Герман невольно задрал голову вверх и увидел, как по потолку камеры ползет с громким треском, все удлиняясь, ветвящаяся трещина. Вслед за этим все пространство вокруг затряслось так, что едва можно было устоять на ногах, а перед глазами появилась какая-то мелкая рябь, словно горячий воздух дрожит в пустыне.

— Он коллапсирует! — крикнул Ферапонтов, схватив Ариадну за руку и оглянувшись на Германа. — Осколок! Боже, я такое всего однажды видел! Мы должны бежать немедленно!

Дважды просить никого не пришлось. Все трое бросились бежать, хотя уже через несколько шагов Ариадна оступилась, упала на колено, расшибла его о камень в кровь, глухо вскрикнула, и мужчинам пришлось ее поднять. Впрочем, она, к счастью, все еще могла идти самостоятельно.

Именно идти, бежать было практически невозможно. Мир вокруг ходил ходуном, словно палуба корабля в шторм, а марево перед глазами становилось все более размытым. Через него приходилось продираться, словно сквозь густой туман, всякий раз опасаясь, что споткнешься или угодишь ногой в трещину. А трещины бежали уже и по полу, и отвратительный хруст, доносившийся со всех сторон, свидетельствовал о том, что их становится все больше и больше.

— Сколько у нас времени⁈ — спросил Герман, с трудом перекрикивая оглушительный скрежет рушащегося мира.

— У нас его нет! — ответил Ферапонтов. Словно подтверждая его слова, стена слева от них вдруг накренилась, несколько камней вывалились из кладки. Пришлось сделать отчаянное усилие, рвануться вперед, чтобы не оказаться погребенными под ними.

Герман не помнил, как они преодолели коридор. То и дело кто-то из них падал, остальным приходилось хватать его за руки, тянуть за собой. Наконец среди дрожащего марева показался пурпурный свет, едва различимый и дрожащий.

— Скорее! — прохрипел Илья Ильич. — Портал… Он уже…

Его рот, как и рот Германа, был забит пылью и каменной крошкой, облаком висевшей в воздухе.

Чуть позади них вскрикнула Ариадна. Герман обернулся и увидел, как она, отчаянно сопротивляясь, начинает отступать назад.

— Сюда! — крикнул ей Герман, сделав несколько шагов в ее сторону.

— Не… не могу! — прокричала она. — Я не могу…

Она сделала движение корпусом в его сторону, но вдруг словно невидимая руку схватила ее и потащила назад, к похоронной камере. Герман рванулся за ней следом, схватил ее за руку и тоже почувствовал сильную хватку этой руки. Ему стоило огромных усилий, чтобы сделать шаг в сторону портала, затем другой. Каждый шаг давался так тяжело, словно на Германа повесили многопудовую гирю.

Он смотрел себе под ноги. И только поэтому разглядел, как почти у самого портала на полу валялось два мутных белесых кругляшка — вероятно, те самые мятные леденцы. Или ему это показалось от напряжения?

— Быстрее! — заорал отчаянно Ферапонтов. — Он сейчас закроется!

После этого раздался громкий треск, марево прорезала пурпурная молния, и Герман увидел, как от ладоней Ильи Ильича протянулся фиолетовый луч к порталу, который от этого засиял ярче.

— Я долго не смогу! — прокричал он. — У нас нет и минуты!

Герман сделал еще шаг, затем другой. Ноги будто налились свинцом, а Ариадну со страшной силой утягивало назад, и он боялся, как бы эта сила не разорвала ее пополам. Впрочем, скорее она утянула бы его вместе с ней.

Еще шаг, еще. Портал уже совсем близко.

— Ну же! — проорал Ферапонтов. В его голосе послышалось отчаяние. Герман видел, как руки путешественника дрожат, словно у дряхлого старика, а лицо искажено мукой.

Наконец, пурпурное сияние заслонило для Германа большую часть мира, онсделал еще один шаг, рванулся из последних сил и упал, покатился кубарем, но уже не по каменному полу, а по деревянной мостовой, возле которой был открыт портал.

Яркий дневной свет с непривычки ослепил Германа. Он услышал громкий стон: рядом с ним упала Ариадна и просто лежала лицом вниз. Последним из портала Ферапонтов, в руках он сжимал ящик на треноге, и до Германа не сразу дошло, что это профилизатор, про который он в суматохе успел забыть.

Снаружи, казалось, ничего не изменилось. Коллапс мира-осколка никак не отразился на здешней действительности. Разве что, портал теперь был гораздо менее ярким. Его сияние было едва различимо, а спустя несколько мгновений и вовсе погасло.

— Как вы это сделали? — спросил Ферапонтов, уставившись на Германа.

— Сделал… что? — спросил тот, сплюнув каменную крошку.

— Бросьте! — глаза путешественника горели лихорадочным огнем. Чувствовалось, что ни собственная усталость, ни лежащая ничком и не подающая признаков жизни Ариадна не беспокоит его так, как ответ на его вопрос. — Как вы справились с этим существом? Что вы применили? Что это за жандармская магия такая, что заставила его…?

— Неважно, — ответил Герман, еще раз сплюнув. — Важно другое: эта штука зафиксировала профиль?

— Зафиксировал, — Илья Ильич виновато вздохнул. — Мой собственный. Я стоял совсем рядом с прибором, когда вливал силу и удерживал портал. Из-за этого образовался более сильный след, и все датчики записали его. Простите, некогда было об этом подумать.

— Не вините себя, — сказал Герман. — Вы нас всех спасли. Однако же мы вернулись туда, откуда пришли. А впрочем…

— У вас появилась какая-то версия? — спросил Ферапонтов заинтересованно.

— Не уверен, — Герман покачал головой. — Надо кое-что обдумать.

Он наклонился к Ариадне, проверил ее пульс, осторожно потряс ее плечо. Она простонала и с трудом приподнялась на руках.

— Вы можете идти? — спросил Герман. — Я могу обратиться к жандармам, мы вызовем врача…

— Нет, нет, не забывайте, что я сама вроде как врач, — она улыбнулась, но явно через силу, а потом села на траве.

Затем она оглядела свое грязное, в двух местах разорванное платье и торопливо прикрыла дыру в том месте, где оно едва не обнажило ее грудь.

— Надо как-то… тьфу… это объяснить, — сказала она, сделав неопределенный жест рукой. — Мы в таком виде… они спросят.

— Об этом не тревожьтесь, — сказал Герман, сев на мостовую рядом с ней. — Я скажу, что мы проверяли одно из строений, и там обрушилось перекрытие. Как видите, они почти все в ужасном состоянии, это вполне правдоподобно. Важнее другое: как вы, Ариадна Константиновна? Вам точно не нужна помощь?

— Благодарю, я в порядке, — ответила она, сплюнув вместе с пылью кровь из разбитой губы. — Мне главное добраться до имения, а там меня… приведут в должный вид.

С этими словами она оперлась на руку Германа и не без труда, но все-таки поднялась на ноги.

— И все-таки, что такое вы с ним сделали? — не унимался Ферапонтов. — Я видел коллапс осколка всего однажды. Тогда мы с моим товарищем по неосторожности вытащили из гнезда артефакт, который и поддерживал мир в стабильном состоянии. Такое ощущение, что в данном случае его поддерживало… это существо.

— А если так, то что? — спросил Герман.

— Если так, то в пределах мира оно должно было быть наделено чудовищными способностями, почти божественными. И если и допустило коллапс мира, то сделало это сознательно. Потому что не захотело больше жить. Но… как? Как вам это удалось?

— Я же говорю, жандармская разработка, — ответил он. — Ментальная магия. Настоятельно прошу вас не болтать об этом, это государственная тайна.

— Да-да, конечно, — Ферапонтов закивал. — Но однако же… Ладно, ничего, ничего, я молчу.

Они медленно двинулись по широкой улице к посту, поддерживая Ариадну под руки. Когда до него оставалось около сотни шагов, навстречу им выскочил усатый вахмистр с выпученными глазами и побежал им навстречу.

— Что вы⁈ — воскликнул он. — Что случилось⁈ Это эти мерзавцы на вас напали⁈

При его виде Герман невольно скривился и сжал пальцы.

— Что такое? — спросила его негромко Ариадна. — Вам больно?

— Нет, — ответил он. — Просто так… Мне, кажется, скоро предстоит очень неприятный разговор с начальством.

Глава девятая Начальство гневается

Неровный свет керосиновой лампы сообщал внутренностям кабинета уютную и немного таинственную атмосферу. Герман сидел за столом и вглядывался в осеннюю ночь за окном. Немногочисленные сотрудники давно разошлись по домам. Сбежал в родительский дом корнет Вихров: должно быть, его сейчас маменька укрывает одеялом. А губернский секретарь Нагулькин наверняка клюкнул перед сном рюмку, крякнул от удовольствия и тоже улегся. Поручик Рождествин, вероятно, читает на сон грядущий какую-нибудь книгу по истории Сопряжения — Герман видел у него дома таких целую полку. Все отдыхают, один он на посту. Еще есть на сегодня одно важное дело.

За окном раздалось сперва отдаленное гудение, а затем низкий гул. Чуть звякнули стекла, ветер бросил в них пригоршню мелких капель дождя. Герман подобрался и бросился вниз по скрипучей лестнице. Несколько мгновений спустя с ним вместе в темную приемную вошла Таня, одетая в изящный непромокаемый плащ, под которым угадывалось синее форменное платье, отлично подогнанное к ее фигуре.

— Я проездом, — пояснила она. — Есть срочное дело в Новгороде, но вот летела мимо. На метле.

Она усмехнулась, Герман взял ее руку в перчатке и поцеловал запястье.

— Так, сперва о деле, — она вырвала руку и стала подниматься наверх. Герман последовал за ней. — Как я понимаю, у тебя какие-то важные новости? Зачем было теребить магический канал?

— Важные новости, — протянул Герман, — это мягко сказано.

— Ну, давай, что из тебя, клещами тянуть? Вот этого я не люблю! — она остановилась посреди его кабинета, требовательно сложив руки на груди. — Если ты про убийство графского лакея, то не трудись, оно уже прошло в сводке, я читала. Подозрительная история, но, если ты вызвал меня ради нее одной…

И тут Герман рассказал про Ферапонтова и про свою вылазку в эльфийскую гробницу.

— Господи, но какого черта ты не предупредил⁈ — только и смогла проговорить Таня, когда он закончил свой рассказ на моменте, когда удивленный вахмистр доставил их к дому графа, где Герман позаимствовал у графского лакея чистое пальто и попрощался со своими спутниками. Ариадна, насколько было ему известно, до сих пор болела и никого не принимала, хотя ничего опасного, вроде бы, не было. Герман специально побеседовал на этот счет с навещавшим ее доктором.

— Не предупредил, потому что было некогда, — виновато ответил Герман. — Нужно было решать быстрее. И потом, разве вы санкционировали бы такую операцию?

— Ну… — она слегка поколебалась. — Нужно было бы, конечно, сперва согласовать, я бы направила запрос…

— Вот поэтому я и не предупредил, — огрызнулся Герман.

— Ну, молодец! — подполковник Ермолова всплеснула руками. — Просто золото, а не сотрудник! Взял на себя ответственность, единолично принял важное решение, ни с кем не посоветовавшись! И в итоге героически провалил операцию!

— Я бы не сказал, что она провалена!

— Я бы тоже не сказала, потому что слово «провал» недостаточно емко описывает весь тот пердюмонокль, который ты мне тут сейчас описал! Слово «катастрофа» будет куда точнее!

Герман невольно ей залюбовался — в гневе подполковник Ермолова была невероятно эффектна.

— Серьезно! — продолжала она негодовать. — Мы ведь могли бы оцепить портал, зайти туда с целым взводом жандармов… Зачистить всю эту гробницу к чертям собачьим, провести нормальное исследование. А теперь осколок уничтожен, информация потеряна, даже казенный профилизатор ты потерял.

— Профилизатор я вернул, — кисло ответил Герман. — Но вот ничего стоящего он не зафиксировал, это да.

— Да если бы только это! — Таня поморщилась. — А то, что ты засветил свое умение перед неподготовленными людьми, которые не должны ничего знать об Узорешителе, это как? А одна из них, между прочим, дочь известного консерватора, человека из другого лагеря. Человека очень опасного. Да, мы, конечно, хотели бы привлечь его на свою сторону, но пока он еще наш противник.

— Сомневаюсь, что она побежит рассказывать отцу о случившемся, — вставил реплику Герман. — Нет, для мадемуазель Уваровой это была просто шалость, приключение, о котором ее родителям лучше не знать, если только она не хочет быть запертой в своей комнате с приставленной охраной.

— Твое счастье, если так, но мы не можем так рисковать, слышишь ты⁈ И потом, это само по себе еще полбеды, но главное-то в том, что ты держал в руках улики, которые позволили ли бы изобличить флороманта! Держал — и упустил! Все расследование пошло псу под хвост, результатов — ноль!

— Как это ни странно, результаты есть, — произнес Герман. Таня вопросительно на него уставилась, снова сложив руки на груди.

— По крайней мере, есть версии, — продолжил он несколько менее уверенным голосом. — Вот смотри. Мы точно знаем, что в осколке действительно кто-то был, и это, вероятнее всего, человек, связанный с Залесским. Напрашиваются две версии. Первая — что это был Пудовский. Он-то и прибрал к рукам эльфийский артефакт из гробницы.

— Что это вообще за артефакт? — спросила Таня. — Как он выглядел?

— Вот это, конечно, вопрос, — протянул Герман. — Я видел только, как плющ растет из мертвых тел. Быть может, всех этих людей… в смысле, эльфов… казнили там? Или они покончили с собой? И орудие их казни находилось там, но затем убийца забрал его.

— Сплошные вопросы, — Таня с отвращением поморщилась. — И ни одного ответа. Ну, допустим, что это было Пудовский. И? Нынче он восстал из могилы и убивает крепостных, излишне верных своим хозяевам? Зачем?

— Не думаю, что это он сам, — Герман поморщился, вспомнив купца первой гильдии, протянувшего корни по всему своему бывшему заводу. Зрелище это время от времени являлось ему во снах. — Впрочем… может быть такое, что он каким-то образом выжил?

— Смеешься? — Таня приподняла бровь. — Да его тело потом несколько врачей изучало. Собственно, до сих пор изучают… под страшным секретом. Нет, уж будь покоен, его степенство, господин Пудовский совершенно точно мертв.

— И это приводит нас ко второй версии, — продолжил Герман. — Что если при жизни ли Пудовского или после его смерти артефактом завладел кто-то еще? Кто-то из его окружения?

— Ты на кого-то конкретного намекаешь? — спросила Таня.

Герман глубоко вдохнул. А затем рассказал ей о своей встрече с Надей и о ее ультиматуме. И чем дальше он рассказывал, тем мрачнее становилась его бывшая начальница.

— Какого черта ты не с этого начал? — спросила она. — Это даже важнее, чем твои похождения по гробницам. Мне нужно немедленно доложить об этом наверх.

— Я бы просил тебя пока не докладывать, — произнес Герман твердо. Подполковник Ермолова взглянула на него вопросительно.

— Если ты доложишь о таком, их судьба будет решена, — пояснил Герман свою мысль. — Но я считаю, что есть и другой путь.

— И какой же?

— Очень простой. Освободить их.

В комнате повисла тяжелая густая тишина. Дождь сильнее забарабанил по оконному стеклу. Вокруг керосиновой лампы вился каким-то образом затесавшийся под крышу посреди осени ночной мотылек. Герман подумал, что бедолага, должно быть, доживает последние дни. Осень. Все понемногу умирает.

— Ты в своем уме? — негромко проговорила Таня. — Ты понимаешь, что ты вообще предлагаешь? Да малейшая утечка… а на свободе за ними будет не уследить…

— Я и не предлагаю распускать их на все четыре стороны, — пояснил Герман. — Но давай уже посмотрим правде в глаза. Есть только два варианта того, как мы можем поступить с этими людьми. Мы можем их убить и сделать вид, что ничего никогда не было. Либо мы можем сделать их нашими союзниками, участниками вашего чертова заговора, в чем бы он ни заключался. Во втором случае мы должны предоставить им хоть какие-то человеческие условия и хоть какую-то свободу. Без этого они не будут сражаться на нашей стороне.

— Ты так говоришь, — Таня еще сильнее понизила голос, — словно и впрямь ожидается какое-то сражение.

— А ты думаешь, что нет? — Герман выразительно взглянул на нее. — Вдумайся сама в то, что происходит. Против императора никто не выступал двести лет, и когда против него выступали в прошлый раз, то…

— Тише ты! — воскликнула она и закрыла ему рот ладонью. — Совсем с ума сошел! Ты соображаешь вообще?..

— Я-то соображаю! — проговорил он, убирая ее пахнущую жасмином ладонь от лица. — А вот ты как будто не понимаешь, в чем участвуешь! Так я тебе объясню!

— Не надо объяснять, я не маленькая, — ответила она, поморщившись. — Все я понимаю, но пойми и ты: то, что ты предлагаешь, это… чудовищный риск. Совершенно неприемлемый. Я не представляю, как я даже в кабинет к князю зайду с подобной идеей.

— Давай я поясню еще раз, — Герман вздохнул. — Я не предлагаю немедленно распустить всех мастеровых на все четыре стороны. Я предлагаю другое: мы сформируем из них отряд, подчиним его мне. Это будет наш резерв на случай… ну, на случай каких-нибудь осложнений, при которых на понадобятся силы.

— У нас есть силы на случай осложнений, — отрезала Таня. — Ты их видел тогда, во время штурма Залесского.

— Видел! И я видел, что их недостаточно! А что если бы мы тогда не смогли повредить портал своими силами?

— Даже думать об этом не хочу… — Таня покачала головой.

— Вот! — Герман поднял палец вверх. — А теперь представь, что у нас есть большой и сплоченный отряд магов, которым не нужны крепостные, и которые готовы драться не за страх, а за совесть. Которых не требуется использовать втемную, потому что они сами заинтересованы…

— И у тебя есть конкретные предложения? — спросила она. — Такие, которые я могла бы положить на стол к Оболенскому?

— Кое-какие есть, — ответил Герман. Всю прошедшую ночь он думал об этом. Отряд. Его собственный. Экспериментальный. Напрямую подчиненный князю. Вероятно, с оборудованием для быстрого реагирования. Почему бы не придать ему самолетный экипаж, например?

Все мастеровые получают офицерские звания и личное дворянство. Заодно получают какую-нибудь захудалую деревеньку в коллективное владение. Князь Кропоткин обучает их магии — он наверняка не откажется. Карасев работает с ними в качестве духовного целителя. Над всем этим висит обстановка секретности, живут они в каком-нибудь отдаленном месте, но при этом имеют право посещать город время от времени, ходить в увольнительные, развлекаться, тратить жалование. Желательно по несколько человек — чтобы все друг за дружкой немного следили.

Но главное, что в любой сложной ситуации у Оболенского будет под рукой отряд боевых магов.

— Ну, насчет экипажа, это ты загнул, конечно, — задумчиво проговорила Таня. — Никто на такие траты не пойдет. Ты знаешь, сколько он жрет магии? Да если ты попробуешь им управлять на своих собственных ресурсов, то помрешь через пять минут и шлепнешься на землю вместе с дорогущей машиной.

— Ну, это детали! — Герман махнул рукой, он чувствовал, как его несет, и мысленно порадовался, что Ермолова не стала возражать по главным пунктам. — Мне нужно только заручиться твоим согласием, чтобы…

— Погоди, погоди, — Таня выставила узкие аристократические ладони перед собой. — Все это, конечно, прекрасно, но на это требуется время. В этой системе такие решения так быстро не принимаются.

— А надо, чтоб принимались, — напирал Герман. — Шутки закончились, мы все влезли в это по самые уши, а князь Оболенский и прочие, кто там с ним еще, сидят себе и раздумывают: «Ой, а как бы чего не вышло? Ой, а что если с этой стороны взглянуть?». Тьфу! А время уходит! Если мы не сделаем этих людей своими, их приберут руками другие, которые не будут раздумывать.

— Ты про эту… Надежду? — глаза Тани скептически сощурились. — Что у тебя там с ней было, кстати, рассказывай?

— Я это… — Герман аж подавился от того, как резко беседа свернула в совершенно другое русло. — Ничего не было. Это не имеет отношения к делу.

— Так «ничего не было» или «это не имеет отношения к делу»?

— Это не имеет отношения к делу, — вздохнул Герман и торопливо прибавил, — но, все-таки, ничего не было.

— Понятно, — Таня покачала головой. — Я это спрашиваю потому, что… не может ли такого быть, что она… ну, скажем, может шантажировать тебя чем-нибудь?

— Не может, — мрачно ответил Герман.

— Ой ли? — Таня приподняла бровь. — Ты не забыл, она из списка людей, проблемы с которыми ты обещал решить. И она как раз самый проблемный человек в этом списке. Мы должны убедиться, что она либо на нашей стороне, либо… будет молчать по иным причинам.

— Мы можем попробовать ее завербовать, — проговорил Герман. — В конце концов, ее цели не настолько уж расходятся с нашими, если вдуматься. Если она хочет освободить этих людей…

— Она хочет власти! — отрезала Таня. — Знаю я эту породу людей. Будет помыкать и тобой, и ими, стоит только тебе дать ей такую возможность. Я бы предпочла решить с ней проблему иначе. Например, хлопнуть ее при задержании. Она ведь при задержании окажет сопротивление?

— Надо полагать.

— Ну, и прекрасно. Между прочим, на ней не только революционная агитация висит, но и несколько убийств ее же товарищей из «Черного предела». А кроме того, она была помощницей Пудовского, а значит, причастна ко всем его художествам, во всяком случае, в документах ее запросто можно выставить причастной. Да тебе за ее ликвидацию орден дадут, еще один.

— Суровая вы, все-таки, дама, ваше высокоблагородие, — с уважением проговорил Герман. — Всякий раз узнаю вас с новой стороны и не устаю поражаться.

— Есть немного, — протянула Таня задумчиво с ехидной улыбкой. — Но это, конечно, сперва надо хорошенько обдумать. Однако есть еще один вопрос. Ты разговаривал с графом? Что он? Я понимаю, что момент был не особенно подходящий, но…

— Граф готов к переговорам, — ответил Герман. — Но я бы действовал с ним очень осторожно. Бог знает, что у него на уме. Тут еще эта история с лакеем… как бы он не воспринял это, как угрозу с нашей стороны?

— Не учи папу детей делать, — неожиданно произнесла Таня. — В смысле, моего папу не учи. Если граф готов к сотрудничеству, то это первая хорошая новость за сегодня. Как я поняла, нашим очень нужны люди, на которых можно положиться. Ты ведь теперь у графа в доме за своего человека? Можешь, к примеру, явиться в гости к его дочке, проведать ее после случившегося?

— С превеликим удовольствием! — Герман щелкнул каблуками.

— Так, а можно без превеликого удовольствия? — глаза Тани с сомнением сощурились. — В самом деле, будь уже посерьезнее, мы тут не в игрушки играем.

— Я тоже в игрушки не играю, как видишь, — Герман наклонился к ней поближе. — Я, между прочим, блестяще выполнил ваше первое поручение, несмотря на непредвиденные обстоятельства. А награды никакой до сих пор не получил.

С этими словами он провел кончиками пальцев по ее щеке.

— Эй, ты чего! — она чуть отстранилась. — Меня, между прочим, отцовский шофер в машине дожидается. Бог весть, что он еще подумает!

— Подумает, что ты здесь разрабатываешь чрезвычайно важную операцию государственного значения! — проговорил Герман ей на ушко, уже орудуя с застежкой ее платья. — И что тебя ни в коем случае нельзя отвлекать.

— Погоди… — ответила она с легкой хрипотцой в голосе. — Значит так, я предварительно санкционирую тебе операцию… подчеркиваю: предварительно! Так, подожди… да перестань уже ты… ох, ну ладно… но сначала, в общем, пока что никакой самодеятельности, слышишь? Я завтра же попробую переговорить и пришлю тебе инструкции… да что ты делаешь, ты же порвешь шнуровку! Погоди, я сама… Вот же сотрудники, ничего доверить нельзя…

Глава десятая Происходит катастрофа

— Вот, значит, тут-то она и залезала, — произнес усатый вахмистр, постучав носком сапога по железной крышке люка.

Герман наклонился к крышке, рассмотрел ее, приподнял.

Они находились внутри плохо освещенного склада, где некогда Пудовский хранил краски и реагенты для своего производства. Находился он на отшибе, так что во время памятного сражения совершенно не пострадал. Пахло здесь пылью и чем-то остро химическим, снаружи выл ветер и хлопал на крыше куском отошедшей жести.

Идея устроить в Залесском засаду и арестовать Надю казалась естественной: никакой информации, где она может скрываться, у Корпуса не было, а уж здесь-то она наверняка появится. Значит, нужно было найти, как именно она проникает под защитный купол. И вот, нашли.

— Скажите, а вы точно уверены, что она прошла именно здесь? Не может быть здесь других выходов?

— Ох, точно. Мы, надо правду сказать, в первый-то раз, когда территорию обыскивали, опростоволосились, — вахмистр смущенно пощипал длинный ус. — Здесь сверху люка вот этот ящик стоял, изволите видеть. Ну, и кто-то из ребят не заметил, не проверил, что под ящиком. Он еще был к стене придвинут, так что… А нынче, как стали второй-то раз проверять, так увидели, что ящик двигали, следы вот в пыли. Так оно и открылось. Нет, здесь она влезла, точно здесь.

— А внутри смотрели, что там? Куда он выходит? — Герман приподнял ржавую крышку. Изнутри пахнуло сыростью и гнилью.

— Спускались, там коридор какой-то, — ответил вахмистр. — Но далеко не пошли, нам отлучаться-то не велено.

— Давайте посмотрим, — сказал Герман.

Они спустились вниз по грязноватой лестнице, внизу вахмистр засветил керосиновую лампу, и вместе двинулись по узкому лазу, стены которого были выложены кирпичом.

— По всей видимости, его Пудовский возвел, — проговорил вахмистр. — Что, значит, в случае чего отсюда выскользнуть. Он, сразу видать, был хитрец еще тот, вот и предусмотрел. А дамочка эта, видимо, все его хитрости знала, ну, и про подземный ход — тоже. И теперь, вот, воспользовалась.

Герману было в этом лазе не по себе. Невольно он вспомнил недавний поход в гробницу — здесь для полноты сходства не хватало только плюща, змеящегося вдоль стен. Ну, и многорукого паука, конечно же.

И хотя Герман отлично понимал, что никого здесь нет, но рука его, все-таки лежала на кобуре револьвера — на всякий случай.

— К реке он, видать, выходит, — проговорил вахмистр, и его голос пронесся по коридору эхом. — Вон, сыростью как тянет. Это тогда, значит, еще идти долгонько.

— Ничего, давайте пройдем, — сказал Герман. — Нужно точно знать, где выход. Там мы засаду поставим, а как только она в лаз войдет, мышеловка захлопнется.

Они прошли еще шагов двести, кое-где по стенам виднелись похабные рисунки. Интересно, кто еще пользовался этим лазом? Вряд ли уж подобное непотребство изобразила Надя или Пудовский.

— Смотрите! — воскликнул вахмистр. — Тут лежит что-то.

В самом деле, возле стены, придавленный камнем, лежал недорогой потертый бумажник. Герман осторожно открыл его. Внутри был сложенный вчетверо листок бумаги. Герман развернул его и прочитал записку, написанную аккуратным мелким почерком гимназистки-отличницы:

'Поздравляю, вы нашли путь, которым я пробиралась на фабрику. Стало быть, вы не дурак. А раз вы не дурак, то должны понимать, что раскрытым путем я уже больше не воспользуюсь.

Одним словом, встретимся мы с вами в следующий раз на моих условиях. Первого октября сего года вы выйдете из поезда в пять часов вечера на станции Кувшиново, сойдете с перрона и сразу же свернете на тропинку, ведущую в лес. Пройдете полверсты, и мы вас встретим. С вами должен быть один представитель от мастеровых. Мы обсудим условия их освобождения.

Естественно, что никаких других жандармов, и вообще никаких людей с вами быть не должно. Как вы понимаете, мы в состоянии это проверить. Если с вами будут другие люди, встреча не состоится, а я найду возможность донести до ваших людей, что вы мерзавец, не желающих их освобождения.

Надеюсь на ваше благоразумие.

Н.'

— Первое октября, — проговорил Герман себе под нос. — Значит, есть еще неделя.

— Ну, так что же, ваше благородие, дальше-то пойдем, или как? — осведомился вахмистр.

— Нет, дальше уже без надобности, — ответил Герман. — Пойдем-ка назад.

* * *

В назначенный день он вышел из поезда во всеоружии — в том числе, и в буквальном смысле. Под курткой привычно уже обосновались две кобуры: с обычным револьвером и с Узорешителем. Казалось бы, в последнем необходимости не было, но Герману теперь было с ним спокойнее, особенно после истории в гробнице.

— Слышишь меня? — раздался у него в ухе голос Тани. — Звучало это очень непривычно, словно чужой голос забрался в его голову.

— Да, — ответил Герман. Чтобы ответить, пришлось немного пошевелить губами, но едва заметно. Но отправка сообщения далась ему нелегко, он ощутил болезненный укол в области лопатки, и решил, что злоупотреблять этой способностью не будет. К ментальной связи его смогли подключить, как обладателя сапфирового креста, но как и любая другая магия, она требовала затрат его внутренних сил.

Сопровождал Германа самый молодой из мастеровых, Егорка Мокин, семнадцати лет. Был он рослый, белокурый, с хитроватым прищуром, одетый черную кожаную куртку. Когда-то он учился у чернокожего мастера Монтойи расписывать хрусталь затейливыми индейскими узорами, кое-что у него успел перенять, но теперь остался без учителя и без работы и явно маялся бездельем.

Первоначально Герман хотел взять с собой Митрича, но у того неожиданно до того разболелась больная нога, что он едва мог встать, а ходил лишь при помощи кого-то из мастеровых. Герман попросил прислать ему из Корпуса хорошего целителя, а с собой взял Егорку, который уж очень просил. Пожалел, в общем, парня, засидевшегося на одном месте.

Конечно, закралась у него мысль: а не собирается ли Егорка воспользоваться случаем и просто сбежать? Герман решил хорошенько за ним приглядывать, но пока что парень вовсе не подавал никаких тревожных признаков. В вагоне курил папиросы, разглядывал девиц, отпускал шуточки. Когда вышли — кажется, просто наслаждался лесным воздухом, словно на прогулку вышел.

При себе у Егорки имелся револьвер, с которым Герман научил его обращаться. Кроме того, умел он призывать и дворянскую шпагу, правда жаловался, что от этого всякий раз болят ноги, а потом неудержимо хочется в сортир. Но ничего, потерпит. Да, наверное, и не понадобится.

Главное — Егорка был предупрежден, что именно надлежит говорить. Это Герман обсудил со всем мастеровыми, и все согласились. Все они поступают на службу в Корпус жандармов: пока что в нижних чинах, но со временем у них будет возможность выслужить себе и офицерство. Егорка, кажется, больше всех был заворожен такой перспективой.

Дабы ни у кого не возникало сомнений, Герман привез в Залесское приказ, подписанный Оболенским, который мастеровых очень впечатлил. Теперь уже, кажется, никто из них не рвался уходить с Таней, отстаивая нигилистические идеи, тем более, что никто из рабочих их особенно и не понимал. Государственная служба с перспективой когда-нибудь стать дворянами — это была такая вещь, о которой они прежде и мечтать бы не могли.

В общем, задача Егорки была в том, чтобы твердо заявить, что они никакую революцию устраивать не собираются, что за заботу Наде, конечно, спасибо, но дальше они как-нибудь сами. Корпус жандармов их из-под стражи освободил.

Полустанок выглядел почти мертвым. Небольшой поселок находился на противоположной от него стороне железной дороги, с этой же стороны к самой платформе подступал бело-золотой березовый лес. На платформе было три человека: станционный жандарм, телеграфист в черной куртке и одетый в цилиндр и щегольское пальто смуглый, горбоносый мужчина, по виду — горский князь.

Со всеми троими было все ясно. Телеграфист был агентом Корпуса, страхующим Германа на всякий случай. Местный же жандарм ничего не знал — на всякий случай, чтобы не выдал. Князь же, по всей видимости, был фальшивым и являлся шпионом Нади. Тоже мне, конспираторы. Вырядили своего агента этаким павлином, не могли придумать чего поумнее — например, замаскировать его под железнодорожного рабочего или грибника с корзиной. А что князю-то в этакой глуши может понадобиться? Сразу видно, что подставной. Вон, и Германа проводил заинтересованным взглядом черных глаз — ну, это пускай. Ничего страшного, покуда все идет по плану.

Даже заметив краем глаза, что князь поднялся со скамейки, кажется, собираясь последовать за ними в лес, Герман не особенно напрягся. План предусматривал и такой вариант. В конце концов, ожидать от Нади, что она явится на встречу одна, было бы глупо. Впрочем, совсем уж демонстративно щеголь их преследовать не стал, поотстал немного.

— Иди спокойно, не нервничай, — дала Таня невероятно важный совет. Без нее бы он, конечно, ни за что не догадался. Герман поморщился, но отвечать ей ничего не стал, берег силы.

Лес был тихим и пустым. Ветер шумел в кронах, и в этом шуме Герману все время навязчиво чувствовалось что-то зловещее. Словно за каждым деревом мог притаиться если уж не многорукий паук, то во всяком случае — нигилист с револьвером.

Постепенно начинали опускаться ранние осенние сумерки. Даже Егорка, который сперва болтал без умолку, теперь как-то сосредоточенно притих и держался чуть позади Германа. Должно быть, мрачная атмосфера действовала и на него.

Они прошли по тропинке где-то около полуверсты, когда все произошло — очень быстро. Герман успел заметить, как из-за массивного дуба метнулась какая-то темная тень и потянуться к кобуре, как вдруг обе его руки, уже оказались в стальном захвате, а еще мгновение спустя не менее двоих сильных людей скрутили его, а на запястьях защелкнулись браслеты наручников.

— Единственное хорошее, что мне досталось от этого ублюдка Фридриха, — проговорила Надя, которую Герману, пригнутому к земле, было не видно, но которая стояла теперь где-то справа от него, — это кандалы из нефритового сплава. — Покойник возлагал на них большие надежды в деле борьбы с аристократами. Его это не спасло, но сама по себе мысль была верной.

— Какого черта! — Герман рванулся из захвата, но ему это не удалось, и дворянская шпага, естественно, тоже в руках не появилась. — Егор! Егор!

— Ну, Егор, и чего? Я уж восемнадцатый год, как Егор, — послышался за его спиной насмешливый голос. — А ловко я его, а, Надь?

— Ты молодец, — ответила нигилистка. — Центральный комитет тебе выражает благодарность. А теперь обыщи его, я уверена, что эта штука у него при себе.

Герман мысленно отвесил себе подзатыльник. Если бы только не были скручены его руки, он бы ударил себя посильнее и в реальности.

— Да-с, барин, влопался ты — хуже некогда, — произнес Внутренний дворецкий. — И главное, этот-то сопляк каков…

Герман почувствовал, как его грубо обшаривают под курткой. Сперва Егор извлек из кобуры обычный револьвер, бросил его на землю, затем достал Узорешитель. Этим он уже швыряться не стал, взял двумя пальцами, словно нечто очень хрупкое или опасное.

— Герман! Что у тебя там происходит? — раздался вдруг у него в ухе голос Тани, но слышимый с огромным трудом, словно издалека и сквозь подушку. Значит, связь еще работает?

— Тревога! — проговорил Герман, легонько шевеля губами. — Я схвачен! Тревога! Направь кого-то сюда! Агента на станции или кто у тебя там поблизости!

— Ничего не слышу, — услышал он. — Ты там, наверное, уже с ними разговариваешь? Ладно, но потом сразу выходи на связь. Немедленно, как отойдешь от нее.

Герман до крови закусил губу от обиды. У них было предусмотрено, что он может не отвечать какое-то время, чтобы не демаскировать себя перед нигилистами. Теперь же ответить он не мог, но насторожит это ее не сразу. Сколько пройдет времени прежде, чем она поймет, что что-то не так? Пять минут? Десять? А как быстро успеет среагировать? В лесу никаких агентов нет, побоялись спугнуть госпожу Надежду. Ближайший агент — на станции. В станционном буфете должны сидеть еще трое, но пока они явятся…

Германа поставили на колени, и теперь он мог видеть свою пленительницу. Она внимательного рассматривала Узорешитель, а затем положила его в карман.

— А остальные что? — спросила она Егора, который стоял рядом с довольной улыбкой. Тот слегка погрустнел и покачал головой.

— Остальные — в утиль, — ответил он и сплюнул на землю. — Не захотели в революцию. Захотели жандармами быть, дурни. Не понимают, что им всем хана тогда. Ну, я очень-то их убеждать не стал, побоялся. Думал, поймут, что я за тебя — сдадут жандармам.

— Ты все правильно сделал, — проговорила Надя и легонько провела пальцами по его волосам, отчего Егор весь засиял. Ну их всех к черту, они все равно что мертвы теперь. Кто отказался от дела революции, тот мертв для будущего. А вот с этой штукой у нас будет сколько угодно новых бойцов. Сильных, свободных, отчаянных, ненавидящих своих прежних хозяев и прежнюю жизнь.

— Ну, а с вами, Герман Сергеевич, нам, кажется, пора прощаться, — произнесла она, наклонившись к Герману и заглянув ему в глаза. Герману отчаянно захотелось плюнуть ей в лицо, но он сдержался.

— Ничего у тебя не получится, — проговорил он вместо этого. — Ни в чьих руках, кроме моих, он работать не будет.

— Придумали бы чего поумнее, господин жандарм, — Надя скорчила презрительную ухмылку. — Я отлично знаю, что Узорешитель отлично работал и до того, как попал к вам. С его помощью были освобождены несколько крепостных в имении князя Вяземского. Кстати, двое из них нынче в наших рядах. А я смотрю, что у вас тут есть запасенная энергия? Как мило с вашей стороны было ее сэкономить для нас. Вообще, я с первой нашей встречи решила, что вы болван и скряга. Спасибо, что не разочаровали меня.

С этими словами она снова достала Узорешитель и навела на себя, а затем нажала на спуск. Зеленый луч вспыхнул ярко.

— Странно, что я совершенно ничего не чувствую, — произнесла она. — Ты чувствовал что-то?

Она обратилась к Егору, подобострастно на нее смотревшему.

— Я-то… — он закатил глаза, видимо, припоминая. — Да я-то тогда… Я тогда из-за всех этих бесов и прочего в таком был аху… пардон, в таком был оцепенении, что уж себя не помнил. Еще этот голос тогда жуткий в башке звучал, а потом перестал, как он-то меня освободил.

— Хорошо, что ты помнишь, что я тебя освободил, — произнес Герман.

— Нечего тут! — Егор презрительно на него взглянул. — Ты меня тогда освободил только заради того, чтоб я твою задницу помог спасти! Без нас тебе бы тогда каюк! Нечего из себя святого-то изображать! Я этого дерьма, вон, сколько наслушался от господ: мы-де вас от демонов спасаем, потому вы нам должны ноги мыть и воду пить! Тьфу! Ненавижу вас, лицемеров!

— Молодец! — похвалила Надя, а затем подняла с земли револьвер Германа и протянула его Егору. — Держи. Пристрели его. Я бы с удовольствием и сама, но так надо. Чтобы ты. Тогда станешь полностью нашим товарищем.

— Я это… — растерянно проговорил Егор, глядя то на пистолет, то на Германа. Всю его решительность как рукой сняло. — Может, это… может, не я? Я потом… я заслужу… А это вот сейчас не надо…

— Стреляй! — проговорила Надя, и глаза ее при этом сверкнули. — Ну⁈

Егор чуть поднял револьвер, прицеливаясь в Германа. Оружие дрожало в его руках.

— Герман! — выкрикнула вдруг Таня. — Ты должен немедленно выйти на связь, что бы у тебя там ни происходило! Тут катастрофа! Это просто чудовищно!

Глава одиннадцатая Появляется опасный хищник

Герман даже не успел ничего подумать по поводу того, что за катастрофа там у них приключилась. Даже предположений никаких сделать не успел. Все, на что хватило его мыслительных ресурсов, это на фразу: «Ну его все к чертям собачьим! До чего же дурацкая вышла смерть! Да и вся-то жизнь ненамного лучше!».

Но едва он успел об этом подумать и уставиться в черный глаз револьверного ствола, как чуть поодаль в кустах раздался шорох. Надя обернулась туда и вдруг вскрикнула, потянувшись за револьвером, а затем через поляну метнулась белесая тень и сбила Егора с ног. Он успел выстрелить, но уж не в Германа, а куда-то в небо.

Раздалось звериное рычание, затем задавленно вскрикнул Егор. Второй человек, державший Герману руки, вынужден был его отпустить и броситься товарищу на помощь.

Тут только Герман разглядел, что напал на Егора огромный пестрый зверь, вроде леопарда. Нет, скорее снежный барс. Вот только в Тульской губернии?..

Однако раздумывать о превратностях живой природы было некогда. Товарищ Егора, огромный верзила в черной непромокаемой куртке и серой кепке, достал уже револьвер и вознамерился спасти товарища. Или скорее отомстить за него, потому что, судя по обилию крови, хлынувшей на тропинку, зверь уж разорвал мастеровому горло, и помощь ему была уже без надобности.

Однако и отомстить не удалось, потому что Герман ударом ноги выбил у верзилы револьвер. Тот бросился, было, скрутить Германа, но получил удар лбом в лицо, выматерился и временно утратил к Герману интерес. Вот только Герман его не утратил, он ударил амбала вторично, теперь уже в пах, так что тот рухнул на землю. Только после этого Герман повернулся туда, где только что стояла Надя и увидал, что она уже несется по тропинке в сторону станции. Зарычав от ярости не хуже того зверя, Герман ринулся за ней следом, догнал, несмотря на то, что бежать со связанными руками было ужасно неудобно, сбил с ног, а когда она вынула из кармана Узорешитель, попытавшись его применить, неожиданно для себя вцепился зубами в ее запястье. Надя завизжала, брызнула кровь, она полоснула ногтями Германа по лицу, оставив две кровоточащие борозды, толкнула его и бросилась снова бежать. Герману, руки которого были все еще в кандалах, встать с земли было труднее, оттого он за ней не поспел. Вместо этого он с опаской оглянулся на таинственного зверя, который подошел к нему почти вплотную и глядел пристально желтыми глазами с вытянутым зрачком. Пасть его была густо вымазана кровью, вишневая капля упала с клыков на тропинку.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Герман за это время успел подумать, что вот тут-то ему, похоже и конец, потому что ничего хорошего взгляд зверя не предвещал. Затем ему пришло на ум, что пока существо не прыгнуло, неплохо бы попробовать дотянуться до револьвера, выпавшего из рук Егора и лежащего всего в какой-нибудь паре шагов справа. Конечно, целиться со связанными за спиной руками непросто, но тут сильно-то целиться и не надо. Главное, чтобы не прыгнул. Он стал осторожно, бочком, не вставая на ноги, потихоньку сдвигаться в сторону револьвера.

Но тут с барсом начало что-то происходить, и не успело оно произойти окончательно, как Герман уж догадался, кто перед ним. Сперва он подмял лапы под себя, затем протяжно зарычал, словно от сильной боли, дернул головой раз, другой, пожухлой траве совершенно голый мужчина, которого он сегодня уже однажды видел: смуглый, с орлиным носом и волевым подбородком. Тот самый горский князь, которого Герман принял за нигилиста-лазутчика.

— Пардон, что я в таком виде, — проговорил он, осклабившись. — Впрочем, дам здесь больше нет, так что нестрашно.

Губы и подбородок у него все еще были вымазаны в крови, так что вид у князя был не самый презентабельный. Говорил он с легким кавказским акцентом, который, впрочем, едва заметным, так что его можно было принять и за какой-нибудь европейский.

— Развяжите меня, — взмолился Герман. — Вон у того в куртке должен быть ключ.

С этими словами он указал на лежащего на траве верзилу и с неприятным чувством обнаружил, что тот тоже загрызен, причем, кажется, насмерть.

— Вам этот был нужен живым? — осведомился князь, проследив направление взгляда Германа. — Вы уж простите, не удержался. Я в этой форме не вполне себя контролирую. Если уж разошелся, то… сами видите.

— Снимите с меня наручники, — повторил Герман. — Мне очень срочно нужно…

— Непременно, только скажите сперва, кто вы такой, — князь подошел к поверженному верзиле и стал рыться у него в карманах.

— Я поручик Корпуса жандармов, — ответил Герман.

— Ну, так бы сразу и сказали, — князь достал ключ и щелкнул замком.

— А эти господа, стало быть… — начал он, но Герман его не дослушал.

— Герман! Выходи на связь немедленно! — заполнил тут же его голову отчаянный крик. Во все время драки он совершенно не слышал вызывающую его Таню и даже почти забыл о ней. Должно быть, сильнее врезавшиеся в руки наручники заглушили сигнал окончательно. Теперь же он звучал так громко, что Герман едва не схватился за голову.

— Я слышу! — произнес он. — Здесь был бой, Егор мертв, Надежда бежала. А что у вас там? Что за катастрофа?

— Ты раскрыл ее, да⁈ — воскликнула Таня. — Как-то понял, что она не собирается никого освобождать? Это чудовищно, каким-то образом она заразила всю группу мастеровых этим смертоцветом. Половина уже мертвы, за остальных сейчас борется доктор, ему удалось кое-что сделать. Хорошо, что ты вызвал его для Митрича.

У Германа сжались кулаки. Вот же тварь, как только таких земля носит. Значит, «кто отказался от дела революции, тот мертв для будущего». А решать, кого именно брать в будущее, а кого не брать, значит, будете вы, госпожа Надежда? Он отчаянно пожалел о том, что только прокусил ей руку, а не перегрыз горло. В его нынешнем состоянии это получилось бы у него не хуже, чем у князя-оборотня.

— Это она, — проговорил Герман по связи. — Она заранее все знала и отравила их каким-то образом.

— Ты знаешь адрес этого твоего специалиста по эльфам? — спросила она. — Он может что-то знать, что делать в подобных случаях? Доктор разводит руками и ни за что не ручается.

— Я… нет, нужно спросить у Уваровой-младшей.

— За ней уже послали, возвращайся тоже немедленно. Тебе нужна помощь?

— Теперь уже нет, — Герман вытер с губ кровь. — Мне тут… уже помогли.

— Ладно, когда вернешься, мне нужен будет полный отчет, — строго сказала она. — Сейчас мы поднимаем по тревоге все силы в губернии. Будет рейд по всем закоулкам, где может прятаться Надежда и ее новая группа. Если она от вас поедет поездом, то ее точно возьмут.

— Вряд ли она доставит нам такое удовольствие, — проговорил Герман себе под нос.

— У вас какие-то неприятности, я смотрю? — осведомился князь.

— Да… Мне нужно срочно идти… на станцию…

— Тогда пойдемте вместе. Только сделаем небольшой круг — мне нужно забрать мою одежду.

— Погодите, — Герман нагнулся к телам и обыскал их, одно за другим, перебарывая тошноту от вида растекающейся по тропинке крови. В кармане верзилы нашел он свернутую вчетверо квитанцию из камеры хранения Николаевского вокзала. Большеничего примечательного в карманах не нашлось.

А Герман успел, было, подумать, что обнаружит у верзилы жестяную баночку с мятными леденцами. Это многое бы объяснило, и вообще одно сошлось бы к одному. Но, нет — так нет. Значит, будем искать дальше. Вот, почему бы и не на Николаевском вокзале? Жаль, конечно, что ни один из мерзавцев не попал к ним в руки живым, но на подарки судьбы жаловаться — грех. Остался жив — и ладно. Все остальное приложится.

Они двинулись по тропинке, и Герман был очень рад, что со стороны их никто не видел. Зрелище было бы чрезвычайно скандальное: парень в разорванной грязной одежде с окровавленым ртом и его совершенно голый спутник, тоже испачканный кровью. И все это в глухом осеннем лесу в сумерках. Попадется кто по дороге — сознание потеряет от ужаса.

К счастью, никто не попался. Князь без труда нашел кусты, в которых оставил одежду, и начал торопливо в нее облачаться. Только сперва промокнул губы платком и протянул другой такой же Герману.

— Зачем вы за нами пошли? — спросил его Герман.

— Мне, изволите ли видеть, просто интересно стало, — ответил князь, натягивая. — Вижу, идут двое молодых людей куда-то в лес. Я-то знаю, что там дальше ни поселков, ничего. Ну, и взяло меня любопытство. Что это молодые люди там забыли? На грибников не похожи, скорее уж на интеллигентов. А интеллигенты в лесу, да еще и с револьверами — ну, это уж понятно, кто.

— Вы и револьверы приметили? — спросил Герман.

— Ну, конечно, под куртками-то слегка выпирают. А у меня, знаете ли, на такие дела нюх. Я в свое время в Тифлисе в контрразведке служил, всякого навидался. Ну, думаю: дело нечисто. Либо засаду на кого устраивают, либо тайное собрание какое. А в последнее время вообще много про нигилистов в газетах пишут — вы, должно быть, и сами изволили читать — ну, и стало мне интересно. Я вообще человек любопытный. Сперва по тропинке за вами пошел, потом думаю: нехорошо, заметят, если близко буду идти. А если далеко отпущу — могу отстать. Ну, я тогда отошел сюда вот, в кустики, да перекинулся. В этом-то своем обличии я никогда след не упущу.

Герман кивнул. Среди закавказской аристократии оборотни встречались очень часто, это было еще одно наследие Сопряжения — последствие смешения с мелким эльфийским кланом, бежавшим от преследования в Эльгароне и попавшим сперва в Калмыкию прямо в разгар боев с демонами, а затем оттуда — на Кавказ. Для тамошних аристократов умение обращаться в зверя было чрезвычайно привлекательно, а фантазия по части выбора этого зверя была, конечно, небогатой: либо волк, либо барс. Изредка встречались львы, но их застолбил за собой род Багратионов.

— Кстати, я так и не представился, — сказал князь. — Впрочем, может и к лучшему. Я предпочитаю представляться, когда на мне есть штаны, это как-то учтивее. Сергей Шервашидзе к вашим услугам. Князь и статский советник в отставке.

— Чрезвычайно рад нашему знакомству, — ответил Герман с поклоном. — Герман Брагинский, как я уже говорил, поручик. Вы появились чрезвычайно вовремя.

— Да уж, если бы не я, эти господа бы вас того, пиф-паф, — князь шутливо выстрелил из пальца. — Что это было, неудачная операция по внедрению в среду нигилистов? Впрочем, виноват, не мое дело. Однако вы учтите, что внедряться к ним нынче непросто. Это больше не дилетанты, у них теперь завелись и свои контрразведчики, и недурная конспирация. Страшное дело!

— Благодарю, я немного осведомлен, — ответил Герман. — Впрочем, это было не совсем внедрение. Скорее, переговоры. Неудачные.

На осенний лес уже почти окончательно опустилась тьма. Герману ужасно хотелось поскорее из него выбраться, хотя и возвращение ничего хорошего не сулило. Нужно обязательно ехать в Залесское. Хотя, чем он может помочь?..

— Понимаю, — князь кивнул. — Я тоже в Тифлисе однажды отправился на переговоры с мелким кланом, который промышлял захватом заложников на горных дорогах. Вообразите, они похитили дочь самого генерал-губернатора, ее тогда отправили в Петербург без достаточной охраны, понадеялись на то, что в последнее время на дорогах спокойно. Ну, и эти господа перекинулись в волков, перегрызли охрану, утащили ее в свое горное логово. Дураки, не понимали, что за такое нельзя получить выкуп, а можно получить только пулю в лоб и сожженное дотла родовое село. Меня отправили, чтобы я донес до них эту мысль. Начальство отчего-то считало, что я отлично умею ладить с горцами, хотя, надо сказать, моя слава была преувеличена. И вот, можете ли вы себе представить…

История похождений князя, изобиловавшая сражениями, погонями по горным тропам и неожиданными сюжетными поворотами, затянулась до того момента, когда они вышли на платформу станции Кувшиново. К тому моменту уже совершенно стемнело, горел на станции только один фонарь, возле расписания, которое гласило, что ближайший поезд остановится в этой глуши только часа через два, и это им еще повезло.

— Что вы вообще здесь делали, в Кувшиново? — спросил Герман, облокотившись на давно не крашеную чугунную ограду платформы и глядя на темный лес. Не только ресторана, но даже станционного буфета здесь не было, а он чувствовал, как проголодался.

— Гулял, — ответил князь. — Точнее… это я про себя так это называю. Видите ли, если ты оборотень, прошедший обряд инициации, то тебе обязательно нужно время от времени… ну, сами понимаете. Оборачиваться. И не просто абы как, посидеть пару часов в клетке да полизать то, что все коты обычно облизывают. Нет, нужна жертва. Хотя бы заяц. Когда живешь в своем поместье в горах, с этим нет проблем. Главное, предупреждать заранее слуг, чтобы они не попадались в это время на глаза, а то… хм… возможны эксцессы. Но когда ты живешь в Москве… а я по своим нынешним делам вынужден жить в Москве… В общем, тут возможны эксцессы куда большего масштаба.

Герман кивнул. Оборотни наряду с вампирами были постоянной головной болью каждого губернского Отделения внешних воздействий. Причем, чем южнее — тем больше усилий местных жандармов тратилось именно на то, чтобы держать оборотней подальше от людей. В Москве-то еще куда ни шло, а вот один штабс-ротмистр из Ростова, с которым Герману довелось общаться, рассказывал, что там они только тем и заняты, что ловят то волков, то барсов, а то еще один мелкий клан научился оборачиваться енотовидными собаками, так этих и вычислили-то случайно, а поначалу все их художества на настоящих животных списывали.

В общем, Герман по службе неплохо представлял, что способен натворить оборотень-барс, перекинувшийся прямо в своей городской квартире или на людной улице. Сильный, проворный, сведенный с ума своими звериными инстинктами и запахом близкой добычи, ее страха и отчаяния.

Конечно, оборотень не до конца терял над собой контроль, вот и князь не загрыз же его вслед за людьми Надежды. Но соблазн был слишком велик, и особенно легко поддавались ему молодые. Юноши, только недавно научившиеся оборачиваться, были самой частой причиной для того, чтобы поднять жандармов целого города по тревоге и отправиться прочесывать трущобы в поисках подозрительного зверя. А еще бывало, что зверями оборачивались девушки — эти вообще пощады не знали.

— Я вас понимаю, — сказал Герман. — Стало быть, Кувшиново — это нечто вроде ваших охотничьих угодий?

— Именно так, — князь кивнул. — Знаете, как это хорошо: пробежишься по лесу, вдохнешь тысячи неощутимых для человека запахов, загонишь косулю или зайца, и так-то после этого жить хочется…

Он сладко, по-кошачьи потянулся.

— Могу себе представить, — ответил Герман.

— Нет, — князь покачал головой. — Не можете. Впрочем, вы, кажется, тоже человек интересный, а я интересных людей люблю. Это, можно сказать, моя слабость. Вот вам моя визитная карточка — заходите как-нибудь, расскажете о своих приключениях. Что-то мне подсказывает, что у вас их было чуть ли не больше, чем у меня. А у меня вино фамильное — еще до Сопряжения в погреб заложенное. Нет ничего лучше, чем в такую погоду вспоминать под него прошлые опасности.

— Нет уж, сдается мне, что в этом деле вы мне, все-таки, фору дадите, — Герман усмехнулся. — Но за приглашение очень признателен.

Сразу было видно, что перед ним как раз авантюрист высшей пробы, да и много старше его самого, так что тут можно было не сомневаться — этому за историями в карман лезть не нужно было. Что ж, можно было и заглянуть к нему на досуге. Но сперва, конечно, дело.

Глава двенадцатая Происходит прозр

В импровизированном лазарете, в который превратилась казарма в Залесском, Герман нашел доктора, дремавшего прямо на жестком стуле. Когда Герман — который тоже всю ночь не спал и успел осоветь — слегка потряс доктора за плечо, то всхрапнул, приподнял голову и сонно уставился на него.

— А, господин поручик, — проговорил он, отряхивая со своего сюртука пепел. Похоже, прямо перед сном доктор курил и слава богу, что уснул, не наделав пожара. — А я, признаться, немного того… всхрапнул… ну, это нестрашно… там, кажется, состояние стабилизировалось у тех, кто… ну, кому повезло, в общем…

Доктор указал рукой на казарменные койки, на части из которых лежали с полуоткрытыми ртами мастеровые Залесского. На ближайшей лежал Митрич с искаженным болью лицом, на его шее виднелась черная полоска разрастающегося плюща. Чуть дальше свесил с койки руку и слегка бредил резчик Никита, молодой парень, примерно ровесник Германа, громче всех сокрушавшийся, что в Залесском «ни единой мамзели» и пытавшийся флиртовать даже с Ариадной, когда та явилась на завод. Прочих в полумраке было трудно рассмотреть.

— И сколько же их, тех, кому повезло? — спросил Герман с опаской.

— Десять человек, — доктор покачал головой. — Большую часть спасти, к сожалению, не удалось. Эта штука кошмарно быстро прогрессирует. Особенно в теплой среде. Мне, собственно, потому и удалось замедлить рост, что я изучал те два тела, что вы отправили. Оно боится холода, но нужно действовать быстро.

— Боится холода… — проговорил Герман про себя.

— Да, и точка роста, изволите видеть вот здесь, в грудине, — доктор показал на себе. — Бог знает, как туда помещают это… там нечто вроде почке образуется. Довольно жуткое зрелище на вскрытии, уж на что я всякого в своей жизни повидал, но это… страшно даже подумать, что человек ощущает, когда оно растет…

— Как, по-вашему, происходит заражение?

— Ну, голубчик, вы и вопросы задаете… будь это обычный человеческий паразит, я мог бы что-то сказать определенно, но это же магия, да еще и эльфийская… Могу только предположить, что это нельзя сделать с большого расстояния. Вероятно, человек проклинал каждого из рабочих по отдельности и в пределах прямой видимости. Впрочем, на этот счет вам бы, голубчик, лучше поговорить с кем-нибудь, кто понимает в этом больше моего…

— Благодарю, у меня как раз есть такой человек на примете, — Герман кивнул. — А целитель из Корпуса не приезжал? Может быть, он что-то посоветует.

— Может быть, может быть, — доктор с трудом подавил зевок. — Но надежды мало у меня. Я им, беднягам, жаропонижающее даю, компрессы ставлю на грудь холодные. Но сильно охлаждать тоже нельзя, неровен час уже от этого помрут. А как перестанешь охлаждать, так оно пуще растет. Вот и пойми. Хоть бы в науке-то был такой случай описан. Может быть, конечно, это я поотстал, может, на других языках что выходило… да нет, нынче ведь по-русски раньше всех все выходит…

Он покачал головой и устало опустил голову на ладони.

Герман отошел от него.

— Крутится, вот, что-то в голове, — произнес вдруг доктор словно даже и не к нему обращаясь, а куда-то в пустоту. — Вертится, знаете ли, какая-то мысль, а ухватить ее не могу. Даже странно…

И тут Герману кое-что пришло в голову. Незаметно для доктора он извлек из кобуры Узорешитель и зашел за спину так, чтобы тот не заметил. Затем щелкнул переключателем, установив его в положение «прозр.».

Насчет этого деления у них не так давно был разговор с князем Кропоткиным. Герман пытался узнать, что означают те деления, которыми он не пробовал пользоваться. Выяснять это опытным путем, как вышло с первыми двумя, не хотелось. А ну как выйдет что-нибудь совсем чудовищное?

Насчет «защ.» — еще более или менее понятно. «Защита». Вероятно, абсорбирует враждебную магию. Тоже, впрочем, не мешало бы понять, как это работает, и Герман думал на досуге попробовать. Но вот что такое «прозр.»? «Прозрачность»? Умение становиться невидимым? Было бы иной раз, конечно, неплохо, особенно если не навсегда. Или что?

К сожалению, Кропоткин точного ответа не знал. Не знал он точно и того, кто изготовил для камня футляр в виде револьвера, и Герман надеялся при случае расспросить на этот счет Оболенского.

Но вот кнопку «прозр.» он однажды решился попробовать на себе. Как-то раз перед сном просто направил револьвер на себя, да и нажал на спуск. И ничего не случилось. Совсем. Невидимым он, во всяком случае, не стал.

Однако появилась у него одна идея. И вот теперь он искал случая ее проверить. Лучше всего, конечно, было бы проверить на себе, но это тоже однажды не удалось. И вот теперь решил он провести опыт на докторе.

Не давая самому себе передумать, он направил Узорешитель прямо на затылок доктора, нажав на спуск. Мысленно он был готов к тому, что опять ничего не случится.

Однако едва он нажал, как на мгновение комнату озарила яркая вспышка — на этот раз голубая. Свет вспыхнул и тут же погас, а доктор схватился за голову и потер лоб.

— Погодите… — произнес он. — А ведь это… это может быть…

— Что такое? — Герман сделал вид, что только что отошел от окна. Доктор же встал из кресла и прошелся вдоль рядов кое туда и обратно.

— Это может быть… но мне нужны некоторые цифры… расчеты… послушайте, у вас тут есть?.. да впрочем, откуда у вас…

— Что такое? Что вам нужно? — спросил Герман внутренне возликовав. Похоже было на то, что он сделал все правильно.

— Мне нужны три книги из моей библиотеки… надо послать за ними… у вас же есть здесь экипаж? Отправьте ко мне домой, я дам ключ, я скажу, где они стоят…

— Конечно, конечно, — Герман кликнул дежурного. Вбежал молодой ефрейтор с красными от недосыпа глазами, и Герман отправил его к доктору. Тот стал что-то диктовать, ефрейтор выхватил из кармана блокнот и стал записывать.

«Сработало!» — пронеслось в голове у Германа, и он с волнением сжал кулаки. — «Сработало! Вот так „прозр.“!».

Доктор, между тем, вновь заходил вдоль прохода туда и обратно.

— И как я раньше не додумался… это же, в сущности, довольно очевидно…

— Что? — спросил его Герман. — Что вы придумали?

— Я еще не скажу, что что-то придумал… — доктор отмахнулся от него. Его пальцы дрожали, словно он отчаянно замерз или на него напала лихорадка. — Просто можно попробовать одно вещество, которое в теории должно оказать на почку воздействие, аналогичное продолжительному холоду. Я как раз об этом читал. Если сделать подкожную инъекцию над грудинной костью… но нужно тщательно рассчитать дозу, передозировка их всех убьет. Господи, если бы только у меня было время провести опыты на животных…

— Боюсь, что у нас нет такого времени, — проговорил Герман, взглянув на неподвижно лежащего Митрича.

— Разумеется, разумеется, — доктор покивал. — Я только не пойму, кому и зачем понадобилось всех этих людей… Это же простые рабочие, верно?

— Это важные свидетели, — ответил Герман. — Корпус был бы чрезвычайно благодарен за их спасение.

— Даже так? — доктор сглотнул. — Впрочем, я не ради благодарности… клятва Гиппократа… и потом, это возможность сделать настоящее научное открытие, опубликовать… впрочем, не будем делить шкуру неубитого медведя. У вас есть здесь печь? Мне нужно приготовить кое-что.

Он склонился к своему докторскому саквояжу, извлек из него многоразовый шприц, посуду для стерилизации, две какие-то склянки. Герман решил не мешать ему. Он сел на одну из пустующих коек и украдкой взглянул на Узорешитель. Вот, значит, что такое «прозр.». Это прозрение! Сила, аккумулированная в кристалле, дает возможность решить умственную задачу, над которой получатель луча бьется, но никак не может разгрызть

От мыслей о том, какое чудо он держит в руках, невольно дрожали пальцы. Это же как можно продвинуть вперед науку… философию… политическую экономию… да и магию, пожалуй. Сколько еще не изобретенных заклинаний ждут пытливого естествоиспытателя, разум которого подхлестнут вовремя использованным кристаллом? В военное дело? Ведь если эту штуку использовать на полководце, когда он разрабатывает диспозицию…

Герман взглянул на циферблат, и энтузиазм его несколько поумерился. Накопленный за последнее время запас силы, пополненный недавно при освобождении странного существа в гробнице, уменьшился едва ли не на треть. Похоже, прозрение было дорогим удовольствием. Даже наделить одного человека магической силой обходилось дешевле. Так или иначе, для исключительных случаев…

Он не успел поразмыслить над этим хорошенько, потому что в коридоре раздалось торопливое цоканье каблуков. Герман оглянулся и увидел, как в казарму быстрым шагом входит Таня.

— А, ты уже здесь? — проговорила она. — Хорошо. В смысле, ничего хорошего. Что у тебя вышло в Кувшиново?

Герман кивнул в сторону доктора: дескать, при нем рассказывать не годится. Они отошли к окну, за которым уже занимался тусклый осенний рассвет, и Герман стал рассказывать.

— Это все надо было предвидеть, конечно, — Таня выглядела так, словно у нее болели зубы. — Я тоже виновата — так планировать операции… Непрофессионально. Если начальство будет искать виноватых…

— Некогда искать виноватых, — отрезал Герман. — Надо найти эту тварь, где бы она ни была.

— Легко сказать, — Таня сложила руки на груди и слегка закусила губу. — Ты знаешь, что произошло за эти сутки? Все начальство Московского управления сменили.

— Ого, — Герман присвистнул. — Что же, и Трезорцева?

— Нет, он остался. Ну, это-то невелика птица — начальник отделения. А вот глава управления и все директора департаментов теперь новые.

— И что это значит?

— Да вот отличный вопрос — что это значит? Предыдущий начальник, генерал Муравьев, не был человеком Оболенского, но на него в определенной степени можно было рассчитывать. А вот новый, барон фон Радлоф — человек Уварова, известный консерватор, вместе с графом когда-то отстаивал проект о закрытии двух университетов.

— Мне не нравится, что начали менять жандармское начальство, — проговорил Герман мрачно. — Да еще наверняка без согласия Оболенского. Не может ли это означать, что… все раскрыто?

Таня затравленно огляделась по сторонам и перешла на шепот.

— Вряд ли, — сказала она. — Были бы аресты, включилось бы Третье отделение. Будь так, скорее всего, мы бы с тобой уже не разговаривали. И точно не здесь. Но возможно, что это какая-то интрига, и нам нужно быть настороже. Впрочем, с другой стороны…

Она замолчала, снова огляделась по сторонам и отошла в угол. Герман последовал за ней.

— Что же «с другой стороны»? — спросил он.

— Возможно, что Уваров использовал свое влияние, чтобы отдать Москву нам, — сказала она. — Если он действительно расстроен тем, что у них там вышло с… ну, сам знаешь, с кем. Если он правда хочет войти в заговор, и войти не с пустыми руками.

— Переговорить бы с Трезорцевым, — проговорил Герман, задумчиво побарабанив пальцами по подоконнику. — Вдруг он заметил что-то интересное в поведении нового начальства?

— Поговори, — Таня кивнула. — Но умоляю тебя: осторожнее! Не забывай: он не наш! Он ничего не знает. Не исключено, что он уже завербован противоположной стороной.

— А кто, собственно, «противоположная сторона»? Ты имеешь в виду, самим…

— Да тише ты! — она побледнела и вновь зажала ему рот прохладной ладонью. — Не поминай всуе. Когда я говорю про противоположную сторону, я прежде всего говорю про Третье отделение. Еще у нас много врагов в Военном министерстве, а кроме того…

— Погоди, в Военном министерстве? — переспросил Герман. — В том числе, и сам Паскевич?

— Да, Паскевич не на нашей стороне, и я бы его опасалась. Впрочем, он уже очень стар, и хватка у него не та, что раньше. Если, конечно, ты имеешь в виду самого министра, Павла Ивановича.

— Я видел его племянника, Святослава Паскевича, на приеме у графа. Тогда, когда убили лакея.

— И что? Святослав Паскевич командует лейб-гренадерами, не думаешь же ты, что он может быть заодно с нигилистами и лично будет убивать лакея? Нет, это бред какой-то.

— Да зачем вообще кому-то понадобилось этого лакея убивать? — спросил Герман. — Да еще и прямо на приеме, что это за оперетта, в самом деле?

— Это может быть предупреждением графу, — ответила Таня. — Дескать, мы знаем, что ты задумал. Одумайся, пока не поздно. И способ еще выбрали такой… Я слышала, эльфы таким образом казнили за измену. И порой люди, совесть которых была нечиста, сами казнили себя подобным образом. Ну, знаешь, вроде как японцы, взрезающие себе живот.

— Погоди! — Герман выставил перед собой ладонь. — О чем ты говоришь? Что значит «предупреждение графу»? Лакея убила Надежда и ее нигилисты. Она сама проговорилась!

— Да, но какие у нее мотивы? И кто за ней стоит? Точно ли дело только в том, что все крепостные отказались от вольной? Вот эти люди, — Таня кивнула в сторону коек с неподвижными мастеровыми, — от воли не отказывались, и она не могла об этом не знать.

— Они отказались уйти с ней, — сказал Герман. — Возможно, с ее точки зрения, это то же самое.

— Так или иначе, нам неплохо бы ее допросить, прежде чем делать окончательные выводы, — сказала Таня, а затем приложила ладонь к губам, подавляя зевок. — Черт, уже утро. Надо бы поспать.

— Не смогу уснуть, пока не узнаю, что будет с ними, — Герман указал на мастеровых.

— А что говорит доктор?

— У доктора появилась кое-какая надежда. Он послал за книгами, может быть, удастся спасти хотя бы кого-то.

— О-хо-хо, — вздохнула Таня и уселась на узкий пыльный подоконник. — А я ведь как раз сегодня обсуждала твою идею создания из них летучего отряда. А теперь… какой уж теперь отряд? Хорошо бы хоть то-то выжил и не остался калекой.

— Я найду того, кто это сделал, — сказал Герман твердо. — Найду и засуну ему его эльфийский артефакт… по самую рукоятку. До сих пор это было для меня просто расследованием по службе. Но теперь это дело чести. Вот только…

— Только что? — Таня встрепенулась.

— Скажи мне, пожалуйста еще раз… глядя в глаза… — проговорил Герман с расстановкой. — Ты точно… абсолютно точно… уверена, что это не операция Оболенского? А то вот ты только что сказала, что таким образом графа могут пытаться к чему-то склонить, но… ведь это нам нужно склонить графа к сотрудничеству, разве не так? И это мы можем использовать для этого в том числе и устрашение, разве не так? Не просто же так лакей погиб именно в тот самый момент, когда я разговаривал с графом и намекал ему на стоящих за мной людей?

Несколько секунд они с Таней молча смотрели друг на друга.

— Я клянусь тебе своей честью, — твердо проговорила она, — клянусь своей силой и честью своего рода, что я никогда ничего не слышала такого, что свидетельствовало бы о том, что за этим стоит Оболенский или… мой отец. И что я бы ни за что на свете не захотела бы иметь с этим ничего общего, если бы об этом узнала. За кого ты меня принимаешь, в конце концов?

— Я принимаю тебя за очень амбициозную и очень красивую женщину, — ответил Герман. — Однако амбициозности в тебе, все же, несколько больше, чем красоты.

— Если это был комплимент, то очень странный, — Таня поморщилась.

— Нет, это был факт, — Герман вздохнул. — Ладно, я тебе верю. В конце концов, кто я такой, чтобы не верить честному слову княжны Ермоловой. Вот смотри, что у меня есть.

С этими словами он извлек из кармана квитанцию камеры хранения.

— Ого, — Таня присвистнула. — Это ты нашел у убитых в Кувшиново? Да ведь с этого надо было начинать! Что ж, проверим, куда ведет эта ниточка.

Глава тринадцатая Безвременно погибает арбуз

Герман всегда немного недолюбливал вокзальную суету. Стоило ему оказаться на вокзале, как он автоматически начинал испытывать неприятное чувство, словно он куда-то опаздывает, и нужно непременно бежать, высматривать в толпе вокзальные часы, протискиваться сквозь толпу.

Вот и сейчас он поймал себя на мысли, что невольно готовится сорваться с места и перейти на бег. А ведь ему даже ни на какой поезд не нужно!

Герман и Таня старались не привлекать к себе лишнего внимания. Он был одет в коричневый сюртук, руках держал потертый саквояж и изображал молодого чиновника, едущего по делам с женой. На случай осложнений возле входа стояли двое жандармов в штатском, а в зале ожидания лениво фланировали еще трое.

Они с Таней спустились по небольшой лестнице к камере хранения и предъявили квитанцию, после чего им вынесли потертый парусиновый портфель, какой можно было увидеть в руках у гимназиста и мелкого чиновника. Герман взвесил его в руках, и тот оказался на удивление тяжелым, словно кто-то положил в него кирпич или увесистое канцелярское дело. Он с трудом упаковал портфель в свой саквояж, который теперь серьезно оттягивал руку.

— Там бумаги, — проговорила Таня негромко. — Очень много.

— Предлагаешь посмотреть прямо здесь?

— Нет, конечно же. Пойдем.

Бумаги Германа немного расстроили. Честно говоря, он ожидал увидеть в камере какую-нибудь эльфийскую дудочку из рога и шести копыт шестиногого единорога, с помощью которой можно заражать людей смертоцветом. Это было бы триумфальное окончание расследования, после этого оставалось бы только поймать Надежду, но это уже было бы задачей чисто технической. Вся мощь Корпуса жандармов уж как-нибудь справится с поимкой одного человека, который даже магией не владеет.

— Дык, теперь-то владеет, забыл, что ли, барин? — поправил его Внутренний дворецкий, и Герман слегка скривился от этой мысли. Увы, старик был прав. Благодаря его оплошности, Надежда теперь тоже маг. Или, все же, нет? Ведь Узорешитель действует теперь только в его руках, разве не так? Или это касается только разрушения уз, но не наделения магией? Опять сплошные вопросы.

— Это карманник, — проговорила Таня, не поворачивая головы, и Герман вернулся от абстрактных проблем к насущным. Стараясь не вертеть головой слишком уж активно, он слегка повернул ее в сторону, в которую указала подполковник, и заметил суетливого молодого человека с прыщавым лицом в расстегнутом поношенном пальто и мятой фуражке. Он ходил среди толпы, кого-то как будто высматривая и то и дело слегка припадая на одну ногу. Раза три за несколько минут он столкнулся с кем-то из прохожих, один раз принялся при этом шумно спорить и едва ли не лезть в драку.

— Пусть его, — Герман усмехнулся. — Эту штуку ему вряд ли утащить. Далеко с ней не убежишь.

— Тем не менее, — Таня покачала головой. — Тут надо быть настороже. Они знают, что мы рано или поздно явимся. Возможно, стоило вовсе закрыть вокзал, но это же сколько возни и согласований.

Еще находясь в зале, она сделала едва заметный жест рукой и активировала щит вокруг себя и Германа. Он был почти незаметен, и окружающие могли с трудом разглядеть лишь слабое перламутровое сияние, окружающее двоих неприметных пассажиров. Но любое вооруженное посягательство на них

Они вышли из широких дверей вокзала и стали протискиваться сквозь толпу к проспекту, на котором их ждал агент, замаскированный под извозчика. До него оставалось уже не более сотни шагов — Герман видел уже, как тот, приметив их деловито отбросил в сторону окурок и приготовился гнать.

Но едва они сделали еще несколько шагов, как раздался выстрел — чудовищно громкий, хотя и кажется, что где-то вдалеке — и Таня, вскрикнув, рухнула на мостовую, зажимая пальцами рану в бедре, из которой потекла темная кровь, быстро пропитавшая край платья.

По толпе пронесся тысячеголосый крик, люди кинулись врассыпную, толстый мужчина в котелке едва не сбил Германа с ног и чуть не наступил на ладонь Тани, но Герман успел оттолкнуть его.

«Как такое возможно?» — пронеслось у него в голове. — «Мощный щит, поставленный княжной, непробиваем для пули. Магия? Маг в рядах нигилистов?».

Но раздумывать было некогда. Едва Герман наклонился к Тане, лицо которой перекосило от боли, как рядом с ним оказался прыщавый в пальто. Конечно, Герман догадывался о том, что нечто подобное может случиться, и саквояж из рук не выпускал. Но на секунду легка ослабил хватку, и этого опытному вору оказалось достаточно.

Оказавшись рядом, он сначала толкнул Германа в плечо, а затем, когда тот инстинктивно попытался толкнуть в ответ, поймал его руку на противоходе и сильно рванул саквояж из рук, так что Герман невольно выпустил его, на секунду ослабив хватку.

Прыщавый вор, который именно этого и добивался, тут же рванул с места с легкостью, которая поразила бы и бывалого спортсмена. Даже мечущиеся вокруг люди, казалось, не мешали ему, а, напротив, помогали, он же огибал их с просто фантастической грацией. Это был настоящий профессионал, черт бы его побрал!

Герман по части бега тоже был не последним человеком в Москве, а бросился он следом, едва осознал, что произошло. Таню, конечно, тоже без помощи оставлять было нельзя, но он решил, что ей могут помочь и другие агенты, а карманника не упустить очень важно.

— Трофимов! — крикнул он мчавшемуся на помощь усатому сержанту. — Прикрой подполковника! Головой отвечаешь!

Еще один агент, в штатском, тоже бежал навстречу, на ходу разматывая бинт, добытый из сумки. Воздух кругом загудел: другие двое агентов врубили щиты помощнее, запитанные из служебных каналов. Герман изо всех сил надеялся, что хотя бы их таинственный стрелок пробить не сможет.

Скорость беглец развил потрясающую, и беги он налегке, Герман, пожалуй, ни за что бы его не догнал, однако тяжеленный и объемный саквояж в руках противника, все-таки давал Герману заметную фору. Карманник, кажется, не ожидал, что ему придется тащить этакий кирпич, он сперва держал саквояж на отлете, но быстро понял, что так его может выронить или зацепиться за кого-то в толпе, и оттого прижал его к груди, используя, как таран. Но бежать так было не слишком удобно, и Герман стал вора нагонять.

— Корпус жандармов! — рявкнул он. — Расступись!

Несколько человек инстинктивно бросились с дороги, но большинство в поднявшемся гвалте не расслышало его восклицания, и Герману пришлось все так же огибать людей, несущихся, не разбирая дороги. Одна девица влетела прямо в него, вскрикнула, повалилась на мостовую, юбка ее задралась, и все это было бы весьма эротично, но у Германа были нынче более насущные дела.

Вор, впрочем, тоже столкнулся с прохожими раз, другой. Один пожилой господин перегородил ему путь, и вору пришлось его толкнуть изо всех сил, господин в ответ огрел его тростью, вор едва не полетел на мостовую, чертыхнулся, но быстро собрался с силами и побежал дальше, перескочив через тумбу и опрокинув лоток с пирожками.

Герман, в свою очередь, едва не споткнулся об упавшую наземь и закрывшую голову руками дородную торговку, обогнул ту же самую тумбу, едва не поскользнулся на валявшемся на земле пирожке и бросился вдогонку.

На ходу Герман выхватил из кобуры револьвер. Стрелять среди мечущейся по привокзальной площади обезумевшей толпы было безумием. Не стрелять и дать карманнику уйти — еще большим безумием. Он надеялся поймать момент, когда на линии огня никого не будет, но куда там!

Люди метались вокруг, словно перепуганные куры. Некоторые бросились на землю, но большинство норовило разбежаться в стороны: кто-то стремился к дверям вокзала, кто-то побежал через улицу. Ужаснее всего было то, что никто не понимал, откуда стреляли, а значит, и где лучше укрыться.

А вот карманник отлично все понимал. Да ему и ни к чему было опасаться таинственного стрелка. Он прокладывал себе путь через толпу тумаками и толчками, протискиваясь к повороту в переулок. Германа он опережал всего на несколько шагов, и была надежда, что тот сумеет нагнать его, даже и не пуская в дело револьвер. А это было бы нелишне — перед ним был важный свидетель.

Вот только поди еще доберись до этого свидетеля! Сейчас нырнет в переулок, а там, быть может, и экипаж у него! Герман понял, что стрелять, видимо, все-таки, придется, однако едва он попытался на бегу прицелиться, как раздался выстрел, но не его собственный, а снова того же невидимого стрелка.

Вскрикнул бежавший навстречу высокий железнодорожник в синем мундире, повалился прямо на Германа, увлекая его за собой и отчаянно ругаяясь и шипя от боли. Герман, тоже выругавшись, попытался увернуться, поскользнулся на каком-то валявшемся на мостовой мусоре, чуть не повалился наземь, однако на ногах удержался и вновь бросился за карманником, который за это время успел заметно оторваться.

Всего несколько шагов отделяло его от поворота, за которым Герман рисковал его потерять. Сам же он буквально спиной ощутил пристальный взгляд стрелка. В первый раз тот, вероятно, промазал, но сейчас наверняка выцеливал Германа в толпе и в любую секунду мог нажать на спуск. Раздумывать было некогда: Герман прицелился навскидку и выпалил беглецу в спину, а затем для верности еще раз.

Поначалу ему показалось, что он промазал. Вор продолжал бежать дальше, чуть наклонившись вперед корпусом и сжимая в руках портфель. Но секунду спустя что-то в нем надломилось, он сделал несколько неловких сбивчивых шагов, затем рухнул вперед, а его пальто окрасилось кровью. Саквояж при этом вывалился из его рук.

Герман в два прыжка преодолел разделявшее их расстояние, схватил вора за ворот пальто притянул к себе, другой рукой крепко схватил ручку саквояжа.

— Кто⁈ — рявкнул Герман, перевернув карманника прыщавым лицом к себе, и тот зашипел от боли. — Кто тебя послал⁈ Отвечай мне!

— Да пошел ты! Барин! — прошипел тот и сплюнул Герману на сюртук.

— Ну, ты у меня заговоришь, мразь! — пообещал Герман, но стоило ему это проговорить, как где-то позади него раздался хлопок нового выстрела, и Герман на секунду машинально сжался ожидая, что пуля сейчас пробьет ему в лучшем случае спину, а то чего доброго — и голову. Впрочем, если бы это случилось, съеживаться, конечно же, было бы уже поздно, но разве о подобных вещах думаешь в такую минуту!

Мгновение ушло у Германа на то, чтобы осознать: нет, с ним-то самим все в порядке, а вот прыщавое лицо карманника превратилось в чудовищную кашу, буквально разорванное в клочья выстрелом. Матюкнувшись, он отбросил от себя безжизненное тело, всплеснувшее руками в последней рефлекторной судороге, и огляделся по сторонам в поисках хоть какого-нибудь укрытия. Вне всякого сомнения, следующая пуля предназначалась ему.

Можно было бы, конечно, поднапрячься и поставить щит, вот только по опыту Тани было очевидно, что поможет это едва ли. Тем более, что сил у Германа в запасе было куда как меньше.

Лучшим укрытием, которое Герман заметил поблизости, оказалась распряженная телега, груженая арбузами, возница которой, здоровенный рыжебородый детина, прятался за ней же, по-детски вжав голову в плечи.

Герман отчаянным рывком преодолел отделявший его от телеги десяток шагов, бросился наземь, и в этот самый момент услышал новый выстрел. На землю шмякнулись кроваво-алые брызги, но это пуля всего лишь разнесла один из наваленных грудой арбузов. Герман почувствовал, как от зрелища этих ошметков его отчего-то разбирает хохот. Это, несомненно, было нервное, но поделать он с собой ничего не мог. Сидя на грязной мостовой, прижимая к груди тяжелые саквояж, он расхохотался от души, и прекратил только тогда, когда заметил на себе осоловелый взгляд рыжебородого возницы, а затем еще одного свидетеля — спрятавшегося здесь же усатого городового.

Под этими взорами Герман как-то невольно подобрался, а затем, чтобы пресечь какие-либо подозрения грозно произнес: «Корпус жандармов!».

Рыжебородый посмотрел на него с недоверием и почесал в затылке, городовой машинально козырнул и снял шапку.

Тут только Герман решил, что пора бы, наконец, разобраться, что же такое он извлек из камеры хранения, что вокруг этого предмета столько шума, в том числе, и в буквальном смысле. Поначалу-то он думал, что можно отложить знакомство с содержимым до визита в Московское управление, но теперь стало ясно, что важность этой поклажи еще выше, чем ожидалось. Любопытство взяло над ним верх, тем более, что здесь он был худо-бедно в безопасности, а вот наружу высовываться было бы сейчас плохой идеей.

Герман раскрыл саквояж, затем достал оттуда портфель и расстегнул стягивавший его потертый ремешок. Внутри в самом деле оказалась тяжелая кипа бумаг, разложенная по нескольким папкам с тесемками. Каждая из папок была подписана, вот только прочесть надпись было невозможно: буквы расплывались перед глазами, перемешивались, превращались в непонятные китайские иероглифы и наезжали одна на другую. Как будто этого мало, одна лишь попытка вглядеться повнимательнее и все же прочесть надпись на одной из папок привела к тому, что голова Германа заболела, и он почувствовал тошноту, а перед глазами у него поплыли разноцветные пятна.

Почувствовав это, он оставил попытки ознакомиться с содержимым папок. Тут нужен был штатный жандармский маг-дешифровщик, имевшийся в управлении. Герман видел такие тексты раньше: армейская криптомантия, будь она неладна.

Стараясь не думать о том, что стрелок все еще может где-то сидеть и целиться в него, Герман бросился через площадь обратно к Тане. Та, защищенная мощными щитами лежала на мостовой, а над ней колдовал — в буквальном смысле — штатный целитель в чине штаб-ротмистра, дежуривший возле вокзала под видом сбитенщика. Теперь его белый фартук был забрызган кровью, а руки делали ритмичные пассы над оголенным бедром Тани, кровь на котором уже запеклась, но все еще виднелась отвратительная темная рана.

Таня была в сознании и лицо ее было перекошено от боли. Она шипела и закусывала губу: похоже, что процедура лечения сама по себе причиняла дополнительную боль.

— Сейчас-сейчас, — шептал штаб-ротмистр, делая руками движения, словно старается что-то вынуть из раны. — Пуля. Придется немного потерпеть. Вот так… еще чуть-чуть…

Таня в ответ грязно выругалась.

— Все хорошо, — прошептал ей на ухо Герман.

— Да идите… вы… поручик… в гномью волосатую задницу… — прошипела в ответ Таня. — Хорошо ему…

— Я его догнал, — продолжал Герман. Ему хотелось отвлечь подполковника от неприятной процедуры. — Там бумаги. Зашифрованные. Армейский криптомантический шифр, нужен дешифровщик, я прямо сейчас несусь в управление.

— Только не в управление! — торопливо простонала Таня. — Не в Московское! Я дам транспорт! Живо в Тверь, а оттуда в Петербург! Я отправлю двоих людей с вами! И сразу же в приемную к Оболенскому, немедленно! Будут пытаться по дороге остановить — кто угодно, хоть именем самого императора — стреляйте!

Герман мысленно присвистнул, но понял, что она, конечно, права. Армейская криптомантия — это значит, в деле замешаны серьезные маги из аристократии, да еще и не в последних чинах. От таких людей можно ожидать чего угодно, особенно если они сотрудничают с нигилистической организацией. Это ведь дело, пахнущее для любого офицера расстрелом. Гражданского дальше каторги не пошлют, но вот военному подобного не простят точно.

Что ж, ставки поднимаются все выше. Значит, в Петербург. Повезем князю Оболенскому сюрприз.

Глава четырнадцатая Имеет место спор о субординации

В приемной Оболенского сидел его помощник, парень ненамного старше Германа, но уже в чине майора, выходец из очень влиятельного графского рода Чесменских: светловолосый, осанистый и важный.

— Вы по какому… — начал он, но Герман только положил на стол папку.

— По важному, ваше высокоблагородие, — проговорил он. — Срочность высшая.

Последние слова были паролем, и помощник, конечно, был проинформирован, что Герман входит в число людей, которые этим паролем владеют по праву. Он сразу подобрался, уставившись на папки с некоторой опаской.

— Понял, но… его светлости нет на месте, — отчеканил он. — Он на приеме у его величества.

— Хорошо, — Герман пожал плечами. — Тогда я подожду его здесь. И нужно вызвать криптоманта, он нам понадобится, чтобы ознакомиться с документами.

Майор кивнул.

— Я сейчас позову, но к работе он приступит только с санкции князя. Чаю хотите?

— С удовольствием.

Герман действительно испытывал некоторое удовольствие от того, что заваривать ему чай будет целый граф. Но принимая от него чашку поблагодарил как можно более учтиво — ссориться с ним ни к чему. С изящной, костяного фарфора чашкой в руках он отошел к окну и стал рассматривать городской пейзаж. Проспект был крайне оживлен, запружен экипажами, толпа текла по тротуарам с двух сторон.

Прошло полчаса, князь все не являлся, Герман пил уже остывший чай и то и дело поглядывал на папку. Явился криптомант — немолодой штаб-ротмистр с жидкими усиками и неприятными бегающими глазами. Сел на диван для посетителей, равнодушно взглянув на Германа и уставившись на собственные ногти.

Прошло еще не меньше часа. Герман начинал уже нервничать: папка на столе, можно сказать, жгла ему руки, хоть и не находилась больше в его руках. Не передав ее Оболенскому, он все еще сам за нее отвечал, а ведь в ней, если верен прогноз Тани, содержатся сведения, которые кое-то очень не хотел бы передавать в руки жандармов.

Наконец, в коридоре раздались быстрые, уверенные шаги, и Герман решил, что князь, наконец, вернулся, и поднялся ему навстречу. Однако в дверь вошел незнакомый человек в черном мундире Третьего отделения, с погонами полковника и изумрудной звездой на груди. Был он высокий и тощий, как жердь, с неприятной складкой у рта, словно постоянно держал во рту нечто горькое, и излишне ухоженными усами, которые Герману отчего-то особенно не понравились.

— Его светлость у себя? — спросил он у Чесменского, тоже поднявшегося и принявшего деловой вид. Говорил он с легким немецким акцентом.

— Никак нет, — ответил тот. — На докладе у его величества. Ему что-нибудь передать?

— Передавать его светлости ничего не следует, — твердо произнес полковник. — А мне следует передать папку, которая передана сюда, в приемную. Потрудитесь, майор, побыстрее, время дорого.

— Но мне не поручено вам ничего передавать, — Чесменский слегка растерялся.

— Вы не поняли, майор, — проговорил полковник. — Это я вам только что поручил, а точнее — приказал передать мне указанные документы. Немедленно. Промедление будет рассматриваться, как государственная измена.

—Но какое вы… — Чесменский вздрогнул и положил ладони на папку, закрывая ее от полковника. — Какое право вы имеете врываться в кабинет шефа жандармов и…

Он осекся, словно у него резко пересохло в горле, а затем задавленно засипел. Полковник смотрел на него, не отрываясь. Чесменский разевал рот безмолвно, словно рыба, вытащенная на берег.

— Я имею полное право! — отчеканил полковник. — Как офицер Третьего отделения Его Императорского Величества канцелярии, я представляю здесь особу императора и имею право входить во все дела и осуществлять сбор доказательств любыми методами. В особенности, когда это касается дел о государственной измене, находящихся в моей разработке. Ясно вам, майор?

Чесменский только беззвучно покивал. Секунду спустя полковник отворотил от него свой взгляд, и помощник князя рухнул на свой стул, тяжело дыша и расстегивая воротник дрожащими руками. Наблюдавший эту сцену криптомант, кажется, испытывал острое желание слиться с обивкой дивана.

— Надеюсь, больше у вас, майор, нет вопросов относительно моей компетенции? — спросил полковник с ухмылкой.

— Если таких вопросов нет его высокоблагородия, то они, во всяком случае есть у меня, — громко произнес Герман.

— А, это вы, поручик Брагинский? — произнес полковник, и глаза его чуть сузились. — Вы, стало быть, тоже здесь. Тем лучше.

— Да, я здесь, — ответил Герман. — И документы вы заберете только через мой труп.

— Это очень сильное заявление, — полковник кивнул и слегка приблизился к Герману. Было похоже на то, что он выбирает позицию, где удобнее будет драться.

— И поверьте мне, что заявление это совершенно не расходится с делом, — сказал Герман, готовясь применить щит. Конечно, человек перед ним несомненно был сильным магом, и, если что, щит ему нипочем. Ему и в целом Герман нипочем с его простенькими заклинаниями первого ранга. Расчет был на то, что устраивать побоище в приемной конкурирующей службы полковник, все же, не решится. Он пришел сюда в расчете взять всех на испуг, вырвать документы обманом, а потом — поминай, как звали. У него нет санкции на силовую операцию в штаб-квартире Корпуса, иначе он явился бы не один, а с целым батальоном. Да и санкцию такую, конечно, может дать только император. И если бы он ее дал, то Оболенский был бы уже арестован.

Впрочем, а точно ли он не арестован? Его нет уже достаточно долго.

Ладно, неважно. Если князь арестован, то Герман уже фактически труп, а трупу бояться нечего, можно и почудить напоследок. Если же нет… тогда критически важно было потянуть время. И полковник это явно понимает не хуже Германа. Вон как шевелит желваками и сжимает пальцы. Явно нервничает сам, и совершенно не уверен в успехе дела.

— А вы бы, ваше высокородие, присели лучше на диванчик-то, — проговорил Герман примирительно. — Хотите, мы с майором вам чайку организуем? Подождем все вместе. У меня к его светлости дело, у вас тоже, вот мы все вместе его и подождем.

— Не заговаривайте мне зубы, поручик, — процедил полковник, надвигаясь на Германа. — Тоже захотели того же кушанья отведать?

При этих словах Герман почувствовал, как на его шее словно начали сжиматься противные холодные пальцы, а дышать стало заметно труднее. Призвав мысленно на помощь все силы, он вызвал щит, установив его на пути этих пальце. Шея отчаянно зазудела, а вслед за ней — лицо и грудь, да так, что хотелось царапать их ногтями, но Герман обнаружил, что щит работает, и пробить его полковник, кажется, не в состоянии.

Тот посмотрел на Германа с удивлением, а затем заскрежетал зубами и налился краской — кажется, стал давить сильнее. Герман чувствовал, как его щит держится из последних сил, и когда стало ясно, что он вот-вот не выдержит, и горло его будет сдавлено стальной хваткой, он отскочил чуть назад и призвал дворянскую шпагу, выставив ее перед собой. Острие глядело прямо полковнику в грудь.

— Ваши действия… — проговорил Герман, все еще с трудом дыша, хотя хватка ослабла, — не совместимы ни со служебной дисциплиной, ни с дворянской честью. Если вы не прекратите немедленно, я вызовы вас на поединок.

— Да вы… — полковник побагровел и сделал шаг вперед, приближаясь к Герману. — Да вы осознаете, с кем имеете дело? Да одного моего слова будет достаточно, чтобы вы… на вас, между прочим, уже целая папка лежит в Третьем отделении, господин поручик, и весьма объемная. Там и шашни с революционерами, и темные делишки с вампирами, и половая распущенность. Супружеская измена, отношения с коллегами, а кроме того…

— Я весьма рад, что моя половая жизнь столь живо интересует Третье отделение, — перебил Герман. — Хотя и не понимаю, в какой связи. Я в полной мере жертвую государственной службе свой ум и сердце, но полагаю, что прочие части моего тела принадлежат мне лично, и я могу ими распоряжаться по своему усмотрению.

— Хватит поясничать! — рявкнул полковник. — Немедленно сядьте на место, я же забираю сейчас бумаги, и ухожу, а что касается вас…

— А что касается поручика, то я полагаю его линию поведения совершенно верной, — раздался вдруг за спиной полковника спокойный голос, и тот, вздрогнув, обернулся. В дверях стоял князь Оболенский, глаза его пылали гневом, а руки были выставлены чуть вперед, в недвусмысленной боевой стойке.

— Ваше высокопревосходительство, — проговорил полковник. — Ваш подчиненный… я буду жаловаться… это совершенно недопустимо… Законные требования офицера Третьего отделения подлежат немедленному…

— Вы осознаете, где находитесь, полковник⁈ — проговорил Оболенский, чуть сдвинув брови. — И с кем разговариваете? Вы только что применяли боевое заклинание в моей приемной и по отношению к моему подчиненному, выполняющему задание государственной важности! Мой рапорт сегодня же уйдет вашему начальству! А теперь вон из моего кабинета, пока я не приказал спустить вас с лестницы!

Полковник глянул затравленным волком, но ослушаться приказа не решился. Быстрым шагом он вышел за дверь.

— Они еще кого-то пришлют, — проговорил шеф жандармов устало. — Позначительнее. Боюсь, у нас крайне мало времени. Господин ротмистр, приступайте немедленно. Сколько времени вам понадобится?

— Мне… хм… — криптомант поднялся со своего дивана и посеменил к столу, взял одну из папок, полистал. — Пожалуй, часа три, не меньше… Тут, изволите ли видеть, шифр третьего ранга со смещенным ключом… Довольно сложно, я бы вызвал помощника…

— Никаких помощников, — отрезал князь. — Это дело чрезвычайной секретности. Пойдемте ко мне в кабинет, будете сидеть там неотлучно.

Криптомант кивнул и посеменил к дверям кабинета.

— Все, поручик, можете отдыхать, — князь кивнул Герману. — Сколько вы уже не спали? Езжайте в гостиницу получше, все расходы за счет Корпуса. Спите, а завтра утром явитесь ко мне, будете присутствовать на совещании по поводу этих бумаг. Сдается мне, там найдется нечто весьма и весьма интересное, раз некто потрудился зашифровать их магическим шифром третьего ранга. Впрочем, все, отдыхайте, вы свою работу отлично выполнили и будете награждены. Лихо у вас вышло с этим мерзавцем из Третьего. Ладно, свободны. Мое почтение майору Ермоловой. Как она, кстати, Татьяна Владимировна? Я слышал, ранена?

— Целитель сказал, что ничего опасного, — ответил Герман. — Его заботами рана быстро затянется. Останется, конечно, шрам, но…

— Но шрам у дамы на бедре мало кому виден, — Оболенский улыбнулся. — Впрочем, вы, кажется, из тех, кому этот шрам будет несколько портить картину, а?

Он подмигнул Герману, а когда тот, покраснев, улыбнулся, прибавил: «Все, все, не задерживаю» и направился в кабинет следом за криптомантом.

Герман поклонился и вышел из приемной, чувствуя, как ноги подгибаются от испытанного облегчения. Кажется, обошлось: документы в надежных руках, лапы Третьего отделения до них теперь не дотянутся. Разве что Апраксин явится за ними собственной персоной и заберет силой, но это уж будет нечто совсем чудовищное, чуть ли не гражданская война. Однако отчего Третье так взволновалось? Не их ли темные делишки зафиксированы в тех папках? Но если так, то откуда такие папки у революционеров? И почему Надю до сих пор не зарыли в землю за то, что она к этим папкам прикасалась? За то, что она вообще знала об их существовании?

Или, быть может, Третье отделение покрывает кого-то другого, кто засыпался с этими папками? Ладно, это теперь уже не его ума дело, пусть об этом голова болит у Оболенского и прочих участников его заговора. Они его, Германа, в свои планы не посвящают, ну, значит, и он за них думать не будет. Теперь, значит, в гостиницу. Где там в прошлый раз останавливалась Таня? «Паризьен»? Ну, пусть будет «Паризьен». Таня комфорт уважает, в плохой гостинице не остановилась бы, а Герману нынче можно и шикануть на казенные-то деньги.

— Эй, извозчик! А ну-ка, слушай мою команду, — каркнул Герман, едва покинув двери Корпуса.

— Как хорошо, что вы здесь, — раздался сбоку от него взволнованный, запыхавшийся голос. Герман повернулся и с удивлением увидел Ариадну, одетую в не слишком приметное серое платье, которое, однако, отлично подчеркивало ее изрядную фигуру, хорошенько выделяя то, что следует.

— Однако, как вы меня здесь нашли? — спросил он, слегка опешив.

— Мне нужно… очень нужно с вами поговорить… — произнесла она. — Мне кажется, что это важно… А как нашла… ну, сперва я искала вас в Зубцове, в вашем отделении. Но там какой-то суетливый молодой человек сказал мне, что уже несколько дней вас не видал, что у вас важные дела. Я была в отчаянии, я рассказала отцу, думала, что он рассердится. Но он, напротив, даже подсказал мне, что искать вас, скорее всего, нужно в Петербурге, в штаб-квартире Корпуса.

Герман удивленно уставился на нее.

— Он-то откуда мог это знать?

— О, у него везде глаза и уши, — Ариадна невесело улыбнулась. — Но дело совершенно не в этом. Главное, что у меня к вам действительно серьезное дело. Оно касается Ильи Ильича.

Герман слегка поморщился. Вот, значит, как. Она искала его только оттого, что переживает за этого сухаря. А он, было, подумал…

— И что же Илья Ильич? — спросил Герман равнодушным тоном.

— Мне кажется, он очень страдает, — ответила Ариадна. — Но я не понимаю причину этого. Или, может быть, отчасти понимаю… Это особенно усилилось после нашего с вами возвращения из гробницы. И вот я подумала: может быть, вы сможете узнать причину? Все-таки, вы тоже были там.

— Но я полагал… вы к нему гораздо ближе, чем я… — осторожно заметил Герман. — Не проще ли вам узнать самой?

— Ах, вы правы, я к нему была ближе, чем… но, быть может, именно поэтому… я не знаю… — она сжала его руку. — Герман Сергеевич, попробуйте, все же, с ним поговорить. Меня очень беспокоит то, каким он стал. Все мрачнее и мрачнее с каждым днем. Вы ведь не видели его после возвращения из гробницы? Это стало очень заметно. Один раз он даже стал мне говорить нечто с жаром, что «хотел бы покончить со всем этим, но не может, так как боится навсегда потерять меня». Я стала расспрашивать его, конечно же, выяснять, что он имеет в виду, но он замкнулся в себе и ничего мне не говорит. А ведь раньше мы в самом деле… у него не было секретов от меня… Или мне лишь так казалось?

— Воля ваша… — проговорил Герман, на которого все более находило удивление, — но я ведь едва знаю и вас, и Ферапонтова. Как же это я буду каким-то арбитром между вами? Это даже странно. Нет, вы уж увольте меня, пожалуйста.

— Но мне больше не к кому обратиться, — сказала она, всхлипнув. — Отец? Но он может неправильно понять намерения Ильи Ильича по отношению ко мне. И я… хотела бы, чтобы с ним поговорили именно вы, все-таки. Вы много знаете об этом деле, вы были в гробнице, и вы очень… очень хороший человек, мне кажется. Почему-то я чувствую, что вам он сможет открыться, объяснить, что у него на душе. Быть может, он не разрешит вам передать это мне, но тогда… просто скажите, что ничего страшного, успокойте меня. Мне и отец сказал… я не открыла ему всего, но, когда я спросила его про вас, он сказал, что вы несомненно достойный человек, и на вас можно положиться.

Она снова чуть сжала его пальцы.

— Я… хорошо, я поговорю с ним, — проговорил Герман. — Но только если позволите, я ночь не спал… а завтра у меня важные дела по службе… Но как только у меня появится минутка, я немедленно отправлю в губернию и поговорю с Ильей Ильичом. Я почти уверен, что все не столь ужасно, как вам представляется.

— Я очень на это надеюсь, — сказала Ариадна. — Может быть, это вправду пустое, а я только себе нафантазировала? Ладно, до свидания, Герман Сергеевич. Отдыхайте, я буду ждать.

Глава пятнадцатая Просят прощения

— Ну, и что они там нашли? — спросил Герман Таню. Они сидели в кафе на Невском и неторопливо завтракали. Герман пил черный кофе с круассаном, а Таня только что погрузила ложечку в чуть дымящийся яблочный пирог.

Она все еще прихрамывала, и возле столика стояла ее изящная трость с набалдашником в виде орлиной головы. Всю дорогу от гостиницы она интриговала Германа насчет содержимого папок. Была у нее такая манера — заставлять томиться в предвкушении. Не сказать, чтобы Герману это совсем уж не нравилось — о, иногда это просто сводило с ума! — но всему есть предел.

— Ну, рассказывай уже наконец, — проговорил он. Они сидели как раз в уголке, соседние столики были пусты, так что можно было обсудить дела безопасно.

— О, там очень интересно, произнесла она, отпив кофе из тонкой чашки. — Недаром все было зашифровано армейским шифром. Внутри документы о поставках винтовок системы Бергольца.

— Никогда не слышал о таких, — вставил Герман.

— Разумеется, не слышал, это государственная тайна. Винтовки были разработаны на случай войны с эльфами. Пуля из специального сплава рассчитана на то, чтобы пробивать магический щит.

Герман даже присвистнул.

— Так это, стало быть, тебя… — догадался он.

— Да, — Таня кивнула. — Именно из этой винтовки меня и подстрелили. Наши потом нашли место, где засел стрелок. В здании Рязанского вокзала, напротив, через площадь. Сам он ушел, и винтовку тоже унес. Но там остались гильзы.

— Хорошенькие дела, — проговорил Герман. — Стало быть, секретные винтовки, из которых можно отстреливать магов, словно рябчиков, кто-то поставляет революционерам. И этот кто-то… в руководстве армии?

— И этот кто-то — наш с тобой старый знакомый, князь Святослав Паскевич, — сказала Таня. — В пакете было все: характеристики, стрелковые наставления, руководства по эксплуатации. Но самое главное: расписание поставок. И все это на бланках Лейб-гренадерского полка, в котором винтовка и проходила испытания.

— Так… кажется, у кого-то будут серьезные неприятности. Вот, стало быть, кого покрывает Третье отделение. Но зачем?

— Если Паскевич попадется на этом деле, то неизбежно слетит его дядюшка, военный министр, — пояснила Таня. — А он важный союзник Апраксина. Третье отделение не может этого допустить, и мы сейчас можем ожидать всего. Они сделают что угодно, чтобы эти сведения не дошли до императора.

— То есть, Третье отделение будет покрывать государственную измену? Шикарно! Но раз так, то в наших интересах довести это до императора как можно скорее. Это же скандал такого масштаба, что слетит не только Паскевич, но и Апраксин.

— Теоретически, конечно, да… но на практике все может оказаться сложнее, — она задумчиво постучала ложечкой по блюдцу. — Если вот так просто выложить весь расклад перед его величеством, они вполне могут и увильнут. Ну, или сдадут одного Паскевича-младшего, повесят на него всех собак, а сами, дескать, ни сном, ни духом. И потом…

— Что потом?

— Как говорил граф Суворов — тот самый, полководец времен до Сопряжения — не та пуля страшна, что летит, а та, что в дуле сидит.

— То есть, пока мы не выложили эти документы на стол, они могут быть материалом для шантажа?

— Ты мне сразу понравился тем, что быстро соображаешь, — Таня улыбнулась. — Так и есть, они все теперь у нас на крючке. А когда подсекать и что именно ловить — это уж пусть мой отец с Оболенским решают.

— Погоди-погоди, — задумчиво проговорил Герман. Ему вспомнился Паскевич, каким он увидел его впервые на вечере у баронессы фон Аворакш. Надменная физиономия, взгляд хозяина жизни, скривленные в презрительной ухмылке губы. Уж кого меньше всего можно было бы заподозрить в симпатиях к делу революции — так это его. Это был аристократ до мозга костей, воплотивший в себе все худшие черты знати. И вот… поставляет оружие самой отъявленной нигилистке и ее головорезам? Но, во имя всего святого — зачем⁈

— Какая-то мысль? — переспросила Таня, поставив чашку на блюдце и откинувшись в мягком кресле.

— Да… зачем это все ему? Рисковать карьерой, жизнью… ради чего? Чтобы освободить крестьян, которые его же и делают тем, кто он есть?

— Это интересный вопрос, — кивнула Таня. — И кстати, именно этот вопрос тут же задаст и его величество, если преподнести ему все эти бумаги. Так что нам неплохо было бы знать на него ответ.

— И у тебя есть какие-то идеи?

— Кое-какие есть. Первая — это то, что Паскевича кто-то хочет подставить, а на самом деле он ни сном, ни духом. Такое вполне возможно: прямых улик против него нет, и все это можно объяснить банальным недосмотром с его стороны. А недосмотр еще как возможен: он, говорят, месяцами не бывает в расположении полка, которым якобы командует, а всю рутину свалил на старших офицеров. Вот, предположим, кто-то из них захотел на его место. Или кто-то из его многочисленных врагов — а у любого аристократа их немало — подстроил ему такую ловушку.

— Хм… не исключено, — проговорил Герман. В глубине души ему очень хотелось ухватить Паскевича за шкирку, но Таня была права — он может быть невиновен, и в это даже легче было поверить. — Но ты говорила, что есть еще какая-то идея?

— Да. Возможно, подставляют не Паскевича, а он сам хотел сфабриковать дело против кого-то другого. Но не успел подчистить концы.

— Против кого, например? — Герман почему-то почувствовал, как неприятный холодок пробежал по его спине при эти словах.

— Не знаю, — Таня пожала плечами. — И быть может, мы теперь уже никогда этого не узнаем. Важнее другое. Если мишень на самом деле Паскевич — значит, устроители всего этого перфоманса добились своего и его поставили. Если же нет, тогда они сейчас землю будут рыть, чтобы дезавуировать наши улики. Реально сейчас возможно все, что угодно. Вплоть до прямого силового противостояния.

— Даже так?

— А ты как думал? Против нас человек, который командует элитным полком. Там все офицеры — аристократы с мощным потенциалом, а все солдаты — отличные бойцы. Что будет, если завтра он поведет этот полк на штурм штаб-квартиры Корпуса?

— Ну, ты скажешь… — проговорил Герман. — Такого не может быть, это же война.

— Война… а если ему ничего больше не останется? И потом, они ведь всегда могут обвинить в измене нас самих, и по факту у них… есть некоторые основания. Так что сейчас настает решительный момент, и было неплохо, чтобы ты пока оставался в Петербурге. И желательно не слонялся по нему.

— Хорошо, — ответил Герман. — Мне только нужно сгонять в Тверь совсем ненадолго. Проведать одного нашего знакомого. Не забывай — я все еще веду расследование дела флороманта.

— Расследование закончено, — отрезала Таня. — Флоромант — это Надежда и ее боевики. Каким образом они завладели эльфийским артефактом — это, конечно, еще предстоит узнать, но в целом дело ясное.

— Есть один человек, который очень любит таскать эльфийские артефакты, — ответил Герман. — И который в последнее время подозрительно себя ведет. До того подозрительно, что меня попросили с ним объясниться.

— Кто тебя попросил? — глаза Тани подозрительно сузились.

— Ариадна Уварова, — произнес Герман. — Но это, в общем, совершенно невинная просьба, и…

— Мне это не нравится, — сказала Таня. — Давно у вас завелись какие-то дела с ней?

— Между прочим, это была часть моего задания — произвести впечатление на семью Уварова и втереться к ним в доверие.

— Как-то ты эту часть задания принял слишком близко к сердцу, — Таня побарабанила пальцами по столу. — Впрочем, это твое дело. Мы с тобой неженаты, в конце концов, и никогда не будем. Втирайся там куда хочешь.

— Да я совсем не в этом смысле, — Германа даже взорвало от возмущения. В конце концов, какое право она имеет пихать их личные отношения — и без того сложные — в служебные дела?

— Знаю я тебя, в каком у тебя все смысле, — вздохнула Таня. — Ладно, я, в конце концов, знала, с кем связывалась. Так или иначе: будь осторожен, ладно? Сдается мне, этот Ферапонтов — в самом деле тот еще тип. Не знаю уж, что там разглядела в его поведении Уварова… Кстати, у них ведь что-то было?

— Сдается мне, что да.

— Интересно, интересно… наследница такого рода и вдруг компрометирует себя подобным мезальянсом. Подозрительно все это.

«Ой, кто бы говорил,» — чуть не вырвалось у Германа, но он предпочел промолчать. А то чего доброго подполковник Ермолова сначала влепит плюху, а потом не будет компрометировать себя мезальянсом с ним еще месяц-другой.

* * *

На следующий день Герман выехал в Тверь первым же поездом, рассчитывая уже после обеда вернуться обратно. Чего там тянуть, в самом деле? Можно было бы, конечно, заодно заехать проведать своих мастеровых — Герман чувствовал себя виноватым перед ними. В сущности, это из-за него им пришлось столько всего пережить…

Однако это уж была бы слишком долгая поездка — Залесское так и осталось местом глухим и труднодоступным. В конце концов, с ними там доктор, его забота сейчас для них важнее.

За окном был солнечный, не по-осеннему теплый день. Невольно Герман вспомнил, как полгода назад он вот так же ехал в Тверь на свидание с Аглаей Румяновой: до чего же жизнь тогда была проще и понятнее!

Иногда ему очень хотелось вернуться в тот мир, в котором он был хоть и безденежным, но зато беззаботным шалопаем-студентом и ничего не знал об интригах высшей аристократии, о заговорах революционных ячеек, о таинственных убийцах с иномировыми артефактами. Устраивать попойки с однокашниками, соблазнять легкомысленных дамочек, а самое главное — ни за кого и ни за что не отвечать. Он ведь не хотел всего этого: играть с такими огромными ставками в игру, правил которой он не знает. Никто не спросил его согласия, прежде чем сунуть ему в руки Узорешитель. Да ион ведь и пытался от него избавиться, но всякий раз…

— Эх, барин-барин, — вздохнул в ответ на эти его мысли Внутренний дворецкий, — Коготок увяз — всей птичке пропасть. Влез ты в эти самые дела по самые помидоры, да теперь уж ничего не попишешь. С волками жить — стало быть, по-волчьи выть приходится.

Искры народной мудрости, которыми на сейчас раз сыпал Внутренний дворецкий немного его успокоили. В самом деле, теперь приходится играть теми картами, которые получил на руки. А раз так, то надо еще и научиться получать от всего этого удовольствие. В конце концов, от же тоже не из последнего рода. Он дворянин и потомок помещиков, у которых некогда были сотни крестьян. Потомок офицера, водившего свою роту в бой при Маныче и потерявшего там половину солдат, но зато выполнившего задачу!

Значит, и Герману пора начинать привыкать к тому, что от него теперь зависят люди, и иногда эти люди будут умирать. Хотелось бы, конечно, чтобы пореже. Ради этого придется постараться — и в том числе найти флороманта, с которым так или иначе связан господин Ферапонтов.

Что-то Германа смущало в версии о том, что флоромант — это Надя. Каким образом она могла убить людей, находившихся в Залесском, когда сама была при этом в Кувшиново вместе с ним? Заранее? Но доктор сказал, что инкубационный период совсем короткий, едва ли она могла успеть. Или могла?

Заноза, засевшая в его мозгу, была настолько неприятной, что он подумывал даже о том, а не направить ли ему на себя Узорешитель в режиме «прозр.»? Вдруг что-нибудь да обнаружится.

Но останавливала жадность. Или, если взглянуть иначе — бережливость. Прозрение оказалось дорогим удовольствием, а пополнять запасы силы ему категорически запретили. Привлекать к себе внимание новым спонтанным освобождением крестьян было очень опасно. Герман знал, что та история была на контроле у самого императора. И одна мысль о том, что взгляд всем в империи известных стальных глаз, и без того смотревших с многочисленных портретов в каждом присутственном месте, окажется прикован к его персоне… в общем, эта мысль вызывала дрожь.

Император был магом величайшей силы, с которым ни один из князей не мог и подумать тягаться. Ему были доступны заклинания такой мощи, что даже среди дворян о них говорили лишь шепотом, и по большей части пересказывали слухи, так как достоверных сведений было мало.

Император повелевал временем. Говорят, при желании он мог обратить время вспять и сделать так, что какой-нибудь человек вообще не рождался на свет. Говорили, что он не раз уже так делал, но об этом никто не может в точности знать, кроме него самого. Много чего говорили…

Так или иначе, в распоряжении его величества находилась сила миллионов государственных и удельных крестьян, которую остальные сановники империи могли черпать лишь изредка, в виде особой милости, а в остальное время она принадлежала императору безраздельно. Страшно было даже подумать, на что он был способен с такой мощью.

И Герман предпочел лишний раз не думать. Так или иначе, пока он внимания его величества не привлек, и хорошо бы и дальше без этого обойтись.

Знаменитый путешественник снимал в центре Твери просторную квартиру, правда бывал в ней, как рассказала Ариадна, наездами. У дверей его дома Герман остановился и на секунду призадумался.

Он чувствовал себя немного глупо. В конце концов, с чего бы это вдруг он должен разрешать какие-то недомолвки между двумя малознакомыми ему людьми?

Однако же ничего, в конец концов, не мешало ему просто зайти проведать знакомого, посмотреть, как он и что с ним. А ежели заметит в его поведении что-нибудь пугающее, то действовать по обстоятельствам. Как бы там ни было, а странности его, если верить Ариадне, усилились после похода в гробницу, а значит, могут иметь отношение к делу.

С этой мыслью он поднялся по лестнице и постучал. Ответа не было. Герман постучал несколько раз, погромче. Тишина. Странно, неужто знаменитый путешественник не держит прислуги, с такой-то квартирой?

Герман спустился вниз и нашел каморку дворника.

— Любезный, — спросил он, — ты барина не видал из четвертого нумера?

— У себя барин, — отвечал дворник.

— Как так, у себя? — переспросил Герман.

— Точно у себя, — сказал дворник, почесываясь. — Третьего дня приехали, сапоги выставили почистить. Я почистил, постучал им, ответили «потом», да с тех пор сапоги так у дверей и стоят. Кабы они куда пошли, так занесли сапоги в нумер-то.

— И когда это, говоришь, было? — спросил Герман. — Два дня назад?

У него появилось нехорошее предчувствие.

— Пойдем-ка, братец, со мной, — сказал он. — Добудимся барина.

Дворник нехотя поднялся с лавки и засеменил вслед за Германом, тот же подошел к дверям и хотел, было, снова поколотить в дверь, да уже посильнее, как вдруг увидел то, чего не заметил в первый раз. Из щели под дверью выглядывал небольшой росток с крохотным треугольным листком.

— Так, мужик, — произнес Герман, уже понимая, что сейчас обнаружит и доставая из кармана свое удостоверение, — Корпус Жандармов. Беги-ка ты за ломиком.

Однако, когда дворник взломал дверь, то картина представшая взору Германа, выглядела не совсем так, как он ожидал. Нет, прихожая в самом деле была затянута многочисленными побегами смертоцвета. Вот только тела Ферапонтова, из которого бы он рос, в прихожей не оказалось.

Тело было в гостиной, и оно висело на нескольких переплетенных вместе побегах смертного плюща. Рос плющ из тела неизвестной девушки, распростертой на софе и раскрывшей рот в безмолвном крике.

— Господи Исусе, барин, что же это такое, — запричитал и закрестился дворник, стянув шапку.

На столе лежал небольшой листок бумаги, придавленный жестяной коробкой с мятными леденцами. Герман взял его слегка подрагивавшими пальцами и прочел.

В записке было только два слова: «Простите меня».

Глава шестнадцатая Подводятся итоги

— Ну, что ж, — проговорила Оболенский, вздохнув. — Как говорил мой прежний начальник Артемий Сергеевич Долохов, «давайте итожить». Татьяна Владимировна, слово вам. Докладывайте.

Совещание проходило в его, кабинете, а за столом помимо самого князя, Тани и Германа, сидел также низкорослый худощавый старик-полковник, курировавший все расследования внешних воздействий в империи. Фамилия его была Войницкий, и Герман знал, что он тоже принадлежит к заговору.

Таня с мрачным видом прокашлялась и начала говорить.

— Ну, что ж, после суммирования всех данных, ситуация выглядит следующим образом. Флоромантом, которого мы столько времени разыскивали, оказался Илья Ильич Ферапонтов, знаменитый путешественник и исследователь окраинных миров. По всей видимости, он уже довольно давно попал под влияние революционной организации, возглавляемой небезызвестной Надеждой, и выполнял по ее заданию различные операции.

В ходе одной из таких операций, вероятно, еще во времена до инцидента с Пудовским, он наткнулся на мир-осколок, скрывающий в себе эльфийский артефакт, использовавшийся, по всей видимости, для казни преступников, привез его на Землю и поделился сведениями о нем с другими нигилистами. Вероятно, у них возникла идея использовать необычный способ умерщвления человека для запугивания людей, несогласных с их идеями.

Опробован артефакт был на крестьянах, не желавших освобождения. Но, по всей видимости, это был только первый шаг, и в дальнейшем планировалось более широкое его использование.

Но произошла загвоздка: каким-то образом Ферапонтов узнал, что село Залесское попало в поле зрения Корпуса жандармов и предположил, что это связано с расследованием преступлений флороманта. Предположение было неверным, беспокоиться ему было не о чем, но он этого в точности не знал, а потому решил замести следы.

С той целью он втерся в доверие к поручику Брагинскому и подвел того к идее организации экспедиции в осколок для поиска вещественных доказательств, однако действительной целью был не поиск их, а уничтожение. Трудно сказать, каким образом он планировал организовать коллапс осколка, но события внутри пошли самым благоприятным для него образом. Поручик оказался втянут в поединок со стражем осколка, закончившийся известным нам образом. Ферапонтов получил возможность скрыть улики и остаться вне подозрений.

Однако на этом он не остановился. Воспользовавшись тем, что обнаруженный в Залесском тоннель не был уничтожен и не охранялся должным образом, он проник на территорию Залесского и поразил проклятьем смертоцвета всех его обитателей.

— Это все понятно, — прервал ее Оболенский. — Интереснее другое. Почему он себя-то убил? Есть какие-нибудь соображения? Совесть проснулась? Но у этакого человека с руками по локоть в крови — и вдруг совесть…

— Совесть совершенно ни при чем, — ответила Таня. — Как вы уже знаете, при обыске квартиры Ферапонтова обнаружено вот это.

Она достала и положила на стол небольшой резной жезл из оленьего рога.

— Наши исследования показали, что это-то и есть жезл флороманта, при помощи которого накладывалось проклятье. И к настоящему времени его сила полностью истощилась. Эльфийские артефакты работают, в основном, за счет силы, заложенной в них при жертвоприношении рабов или иных ритуалов с ними. Соответственно, заряд каждого артефакта конечен. Происшествие в Залесском, по-видимому, истощило артефакт почти до предела. Ферапонтов осознал, что без артефакта он стал почти бесполезен для подпольщиков, но зато представляет для них опасность, как человек, знающий явки и многих лидеров лично. Вероятно, он опасался покушения с их стороны. И потом его, как человека психопатического склада, вероятно, очень удручало ощущение обретенной и потерянной власти. Сам по себе он был маг очень слабый, у него только десять душ в Тамбовской губернии. А артефакт делал его значительным лицом, крупным игроком. И вот он его потерял…

— Нда, реконструкция правдоподобная, — произнес Оболенский, побарабанив пальцами по столу. — Впрочем, могла иметь место и совесть. Пишет же он, простите, дескать, меня. Совесть у людей, иной раз, просыпается именно тогда, когда наворотил дел, а как расхлебывать — не знаешь. Вот у меня, когда я еще был в вашем возрасте и в чине штаб-ротмистра, был такой случай… впрочем, ладно, это как-нибудь потом. Вы продолжайте, продолжайте, Татьяна Владимировна.

— Я не спорю, может быть, и совесть тоже, — Таня пожала плечами. — В любом случае, он пришел к осознанию полного краха. Возможно, имел место и конфликт с Уваровым или его дочерью Ариадной. Тут сложный момент: семейство это ему было явно близко, но сам он занимался вещами, прямо противоречащими убеждениям этого консервативного семейства. По слухам, он собирался делать Ариадне предложение, а какое тут предложение, когда сам он бунтовщик, и это могло в любой момент открыться?

— Ну, это подобных людей не останавливает, — вздохнул Оболенский.

— Может быть, но двойственности он не мог не чувствовать, — сказала Таня. — И не мог не понимать, что сильно рискует, особенно Уварова была для него важна. Похоже, все это вместе его и надломило.

— Ну, ладно, это все уже лирика, — Оболенский жестом остановил ее. — Так или иначе, у нас нет арестованного флороманта, а есть его труп. Нет арестованной Надежды, а есть Надежда, гуляющая на свободе.

— Неважные дела, — кивнул полковник, пожевав губами и скривившись. — В общем-то, если называть вещи своими именами, это полный провал.

— Я этого не отрицаю, — твердо ответила Таня, выдержав взгляд полковника. — Главный подозреваемый мертв, его связи с подпольем в точности не установлены. Но есть и хорошие новости. Во-первых, мы можем быть в достаточной степени уверены, что преступлений флороманта больше не будет. Во-вторых, у нас есть важная зацепка: место передачи винтовок.

— Разумеется, они туда не явятся, — полковник махнул рукой. — И потом, дело не только в этом. Вы знаете, какой эффект эти убийства уже произвели в высших сферах?

— Немного представляю, — мрачно проговорила Таня.

— Немного… — проворчал полковник. — Это, между прочим, большой удар по нам… по нашему делу. К этому делу оказалось приковано внимание и императора, и Госсовета. Как так, какие-то нигилисты убивают лояльных подданных, средь бела дня да еще таким ужасным способом. Изловить! Доложить! А что я теперь доложу? Преступник долгое время ходил у нас под носом и в итоге остался безнаказанным. Да еще и один из эпизодов — это история в Залесском, а привлекать внимание начальства к Залесскому… сами понимаете, не с руки нам.

— Со всем уважением… я бы про Залесское вовсе наверх не докладывала, — вставила Таня.

— Не учите… — полковник поморщился. — Что мне докладывать, а что не докладывать, это я сам разберусь.

— Однако я с вами не согласна насчет винтовок, — сказала Таня. — У нас есть бумага, согласно которой передача новой партии винтовок планировалась на побережье Финского залива, куда должен подойти катер. День передачи наступит очень скоро, но они не могут в точности знать, что мы взломали шифр. При этом винтовки нужны Надежде, как воздух, а она человек, конечно, рискованный. Может попробовать на авось явиться на встречу.

— Бросьте, люди Паскевича не будут ничего передавать в условиях, когда мы обо всем знаем, — полковник только рукой махнул. — О чем вы вообще говорите. Они сейчас будут прятать концы в воду, а не винтовки раздавать.

— Вот именно, — Таня кивнула. — Они будут прятать концы в воду и точно не будут связываться с подпольем и предупреждать его, что сделка отменяется. А не получив такого сообщения напрямую, Надежда может рискнуть. На это мой расчет.

— Слабенький расчет, слабенький, — полковник покачал головой. — Впрочем, чем черт не шутит… Как вы думаете, ваша светлость?

— Я думаю, что госпожа Ермолова права, — проговорил Оболенский задумчиво. — Это авантюра чистой воды, но попробовать следует. Мы сейчас в очень неприятной ситуации, нам нужно предъявить какой-то успех по этому делу, а успех этот может быть, только если поймаем Надежду или хоть кого-то из верхушки ее группы. Я даю добро на операцию.

— Спасибо, — Таня как-то даже разрумянилась, что ей было обычно несвойственно. — С деталями я ознакомлю вас позже.

— Сделайте одолжение, — Оболенский кивнул с усталым видом. — А вам, Брагинский, нужно продолжать поддерживать отношения с семейством Уваровых. Сейчас ситуация стала очень напряженной, особенно из-за убийств флороманта. Нам может потребоваться любая поддержка — в том числе, и такого человека, как Уваров. Как вы сами думаете, может он выступить на нашей стороне?

Герман покачал головой.

— Уваров — человек с принципами, это видно. Но какие именно это принципы, мне сказать трудно. Я слишком плохо еще его знаю. Вот его младшая дочь, Ариадна… мне кажется, она могла бы, но в какой степени она имеет влияние на отца…

— Хорошо, спасибо за ваши наблюдения, — Оболенский снова постучал пальцами по столу в задумчивости. — Если будет возможность, побывайте еще в его имении, понаблюдайте. И передайте графу, что у нас есть возможность вернуть его в правительство. Может быть, не на тот же самый пост, но в любом случае вернуть его из отставки.

— А если граф поинтересуется, от кого именно исходит это предложение?

— Скажите, что вы не уполномочены отвечать. Само по себе это будет достаточно красноречивым ответом: кто еще может уполномочить или не уполномочить вас на это, как не ваше же начальство, верно?

Князь усмехнулся в усы и поиграл пером в руке.

— А знаете, что… — продолжил он. — А попробуйте-ка запустить этот пробный шар через Ариадну Константиновну, а? Вы ведь говорите, что она может посочувствовать нашему делу, вот давайте и попробуем. Не самого Уварова, так можем хоть ее заполучить.

— Может быть, не стоит ее втягивать, все-таки? — неуверенно произнес Герман.

— Нам нужны любые союзники, — твердо ответил Оболенский. — Любые. Особенно сейчас, когда все дело висит на волоске из-за провала с флоромантом. Нет, Герман Сергеевич, мы сейчас никакие возможности не можем отвергать. Считайте это приказом. Проверьте, в какой степени мы можем рассчитывать на Ариадну Константиновну, как на помощницу и связника с ее отцом. Да и как на сильного боевого мага — не будем и этого забывать. Скоро, ох скоро, нам может понадобиться много боевых магов. Не хотелось бы, конечно, но…

Он развел руками, давая понять, что все в руках Господа, а им только надлежит быть готовыми к любому развитию событий.

— Слушаюсь, — Герман поклонился. — Разрешите идти? А то скоро как раз будет одно мероприятие, где будет возможность встретить Ариадну Константиновну, а может быть, и самого графа, кто знает.

— Конечно, идите, — Оболенский протянул Герману руку, как он часто делал с подчиненными, подчеркивая свой демократизм. — Всего хорошего, поручик.

* * *

Похороны знаменитого путешественника проходили скромно. Официально было объявлено, что погиб он в результате неосторожного обращения с добытым артефактом, что, в сущности, было почти что правдой. Благодаря этому церемонию можно было провести на обычном кладбище, не опасаясь того, что церковники не станут отпевать самоубийцу.

В газетах об убийствах флороманта почти не писали — цензура подобные новости пропускала неохотно. А коль скоро так, то и сообщать о гибели душегуба было ни к чему. Ограничились небольшими заметками о гибели эксцентричного ученого.

Людей на похоронах было не так много, как Герман ожидал. Приехала из Тамбова старушка-мать Ферапонтова, бедно одетая и согбенная горем. Всю панихиду она не могла сдержать слез и только повторяла время от времени: «Не уберегла, не уберегла…».

Явилось несколько аристократов, и в числе их — граф Уваров с одетыми в траур дочерьми. Ариадна под конец панихиды тихонько подошла к Герману, встала рядом.

— Не могу себе простить… — проговорила она, всхлипнув.

— Да что вы… — зашептал Герман. — Разве вы… в чем вы виноваты?..

— Мне надо было самой к нему ехать, — ответила она. — Уговорить, расспросить, делать что угодно, чтобы он раскрыл мне душу, облегчил… Я бы все приняла, что угодно…

— Боюсь, что не все… — проговорил Герман скорее себе под нос, но она услышала.

— Я все знаю, — ответила она. — Это был он, да? Он распространял этот смертоцвет?

— Откуда вы…? — Герман повернулся к ней и внимательно взглянул.

— Я же говорю, — вздохнула она. — У отца глаза и уши везде, и он не преминул мне об этом рассказать. Жестоко с его стороны, но я его понимаю.

— Что вы имеете в виду?

— Он хотел сделать для меня боль потери не такой сильной. Объяснить, что все это время рядом со мной был человек двуличный, и даже опасный для меня же самой, а значит, вроде как, и жалеть не о чем — надо радоваться. Вот только радоваться, конечно, не хочется…

— Мне кажется, я понимаю вас, — проговорил Герман. — Какой бы он ни был, но для вас…

— Да… — Ариадна всхлипнула. — Какой бы он ни был…

Она помолчала некоторое время, всхлипнув еще раз, а затем продолжила.

— Он много раз говорил, что хотел бы бросить «все это» и уехать куда-нибудь вместе со мной. Куда-нибудь далеко: в Австралию, в Аргентину, может быть, даже в какой-нибудь из миров-колоний. Жить там простым трудом, что-то добывать вылазками в осколки, писать книги об эльфийской истории. А я, глупая, даже и не понимала, что именно «все это» он так жаждет бросить. Я совсем его не понимала. Совсем.

— Может быть, и к лучшему, — осторожно заметил Герман. — Есть такие люди, которых лучше не понимать. А то поймешь и станешь таким же…

Ариадна смерила его взглядом, и он не понял, выражал ли этот взгляд согласие или презрение.

— Все же, я виновата, — сказала она. — Я знаю, чем виновата. Он… бедный… ему, наверное, казалось, что я отдалилась от него после того похода в гробницу. Он не мог не почувствовать…

— Не мог не почувствовать что? — осторожно спросил Герман.

Ариадна вновь взглянула на него как-то странно.

На обратном пути с похорон Герман встретил Карасева, беседовавшего о чем-то с настоятелем храма. Он помахал Герману радостно, раскрыл свои медвежьи объятья, обнял.

— Давненько тебя не видать, Бражка! — сказал он, когда они с Германом двинулись вниз по улице.

— Дела, — вздохнул Герман. — Ты не представляешь, чего только не навалилось…

— Э, а уменя напротив, — Карась усмехнулся. — Сижу тут, как пень. Крепостных в округе мало, духовному целителю работы почти нет. Только что делать вид, что наезжаю периодически в твое Залесское. Да ведь и там-то работы нет на самом деле.

— Теперь и того меньше будет, — мрачно ответил Герман.

— Слышал уже, — Карась вздохнул. — Вахмистр рассказал. Да, дела. Ну, вы хоть поймали этого гада?

— Почти, — Герман скривился. — Но убивать он больше не будет.

— И то хорошо, — Карасев кивнул и закурил. — Знаешь, пойдем-ка мы выпьем, что ли? Как в старые-добрые времена, помнишь, когда я из бурсы сбегал? Эх, время-то было золотое, как я сейчас понимаю. Тогда-то думал, скорее бы эту постылую бурсу закончить, а нынче вижу, ни черта на воле не лучше!

— Это ты верно, — кивнул Герман. — Кого ни спроси, а у всех выходит, что на воле не лучше. Вот хоть бы моих ребят с завода. Ну, да ладно, нечего об этом. А насчет выпить — это я всегда горазд, ты же знаешь.

И они отправились в трактир, и Герман напился там почти что до звериного образа, но даже и в зверином образе то и дело ловил себя на мысли, отчего это он все время вспоминает слова Ариадны Уваровой? Что именно Ферапонтов «не мог не почувствовать»?

Глава семнадцатая Огонь горит во тьме

Серые скалы, почти сливавшиеся с таким же серым небом, уступили место узкому песчаному пляжу, хорошо видимому в ночи при лунном свете. Светлый песок контрастировал с темными волнами и такой же темной полоской соснового леса.

— Здесь? — спросил Рождествин, выглянув из иллюминатора.

Герман покачал головой.

— Нет, следующий, — сказал он. — Здесь нет валуна по центру.

Трое мастеровых посматривали на них напряженно, но без страха. Кажется, к драке были готовы.

Герман взял с собой только тех, кто хоть немного восстановился после смертоцвета. Таких оказалось трое: резчик Григорьев и братья-стекольщики Никифоровы. Первый, молчаливый и длинный, как коломенская верста, сидел на полу и чистил револьвер. Вторые, молодые и очень похожие друг на друга, хоть и не близнецы, играли в карты. Рвался отправиться и Митрич, но ему, все еще кашлявшему из-за поврежденных легких, лучше было побыть пока в лазарете.

Катер «Вестник рассвета» должен был перевозить винтовки из Гельсингфорса в Кронштадт. Узнав об утечке документов, Паскевич, естественно, отменил его рейс. Вот только подпольщики могли об этом еще и не знать, и явиться на пляж, на котором была запланирована передача. Собственно, настоящий катер так и остался на стоянке возле одного из объектов Лейб-гренадерского полка в Финляндии, а Корпус зафрахтовал другой катер, точно такой же, идеально его замаскировав.

По документам на борту было два ящика с винтовками, а в действительности — три. Герман, как юрист, даже впечатлился той бюрократической эквилибристикой, при помощи которой это было проделано. Два должны были быть благополучно довезены до Кронштадта и дальше поехать посуху, а третий, неучтенный — отправиться к нигилистам. Это уже было проделано однажды, и именно таким образом к ним попала винтовка, из которой едва не убили Таню.

Каждая винтовка была снабжена небольшим ящичком с двумя циферблатами — очень похожими на профилизатор, только поменьше и попримитивнее. Назначение их было в том, чтобы вовремя заметить магические потоки, идущие в сторону цели, и оценить их мощность.

У тех, кто ожидает их сейчас на берегу, такие устройства, конечно, есть — полученные еще в прошлой партии. Именно поэтому на операцию отправился лично Герман в сопровождении мастеровых. К ним магические каналы подсоединены не были, а значит для прибора они были все равно что обычными людьми.

Единственное, до поры до времени им лучше было не показываться на палубе. Если среди встречающих есть Надя собственной персоной, она, конечно, узнает и Германа, и мастеровых, которых видала не раз.

Паровой катер обогнул скалистый мыс, и мгновение спустя показался новый пляж, к которому близко подходили высокие сосны. На берегу, возле черного валуна, горел небольшой сигнальный костер. Проходи мимо берега случайный корабль, никто бы не обратил внимания: просто рыбаки греются на берегу.

Катер подошел к берегу вплотную, один из жандармов, наряженный заправским шкипером, соскочил с брызгами в воду и по мелководью подошел к людям у костра, их было четверо. Все это были люди молодые и по виду скорее образованные, хоть и наряженные в простонародную одежду: просторные рубахи, серые штаны, яловые сапоги. Нади среди них не было. Ну и ладно. Одного-двух людей, явно не последних в ее группе, более чем достаточно, чтобы выйти на ее логово.

— Эй, бродяги! — окликнул их жандарм, — Далеко ли до Таллина?

Это был пароль.

— Да ты, дядя, не в ту сторону плывешь! — ответил один из молодых людей.

— А, ну, коли так, тогда получите и распишитесь!

Жандарм взял тяжелый ящик и стащил его с палубы, затем его товарищ ухватился с другой стороны, и они вместе снесли его к костру.

— Посмотреть надо, — проговорил один из тех, что сидели у костра.

Герман напрягся. Никаких настоящих винтовок внутри ящика, конечно не было: откуда их было бы взять? Лежали там просто свинцовые трубы для веса. Расчет был на то, что нигилисты смотреть не будут — по крайней мере, сразу.

— Чего их смотреть! — ответил жандарм, выглядевший совершенно беззаботно. — Все в лучшем виде, как приказывали! Тут замок хитрый, долго возиться, а нам еще надо в Кронштадт поспеть, и так задержались, не сразу ваш костер разглядели!

— Замок, это я мигом! — ответил парень и вальяжно подошел к ящику, достав из кармана маленький ключик.

Герман понял, что пора действовать. Одним твердо отработанным за последние несколько дней движением он активировал кокон правосудия, направив его на нигилиста с ключом, и тот в тот же миг застыл, словно живая статуя в противоестественной позе, наполовину согнувшись.

— Всем лежать! — проорал Рождествин, укрывшись за бортом катера и выпалив из револьвера поверх голов.

В ответ где-то вдалеке, среди сосен, оглушительно жахнуло, и прямо над головой у эльфы взвился фонтан из щепок. Он едва успел спрятать голову. Очень вовремя. Где-то выше на берегу засел стрелок и, видимо, с той самой винтовкой.

Целиться ему в темноте, конечно, было тяжело, разве что по силуэтам на фоне костра, да и то ведь Германа и прочих костер от него заслонял. Только на это и была надежда.

Герман приподнялся над бортом и выпустил яркую чародейную стрелу в одного из нигилистов, уже поднимавшего револьвер. Цели она однако не достигла, только разорвала мрак и усвистела куда-то в сторону леса, а парень успел выстрелить, так что теперь уж Герману пришлось укрыться.

Завязалась перестрелка. Нигилисты стали отходить к лесу. Один из них попытался потащить за собой и парализованного товарища, но это была ошибка: жандарм метким выстрелом в ногу заставил его вскрикнуть и рухнуть на песок. Но секунду спустя сам он дернулся и повалился наземь, заливая песок темной кровью из простреленной головы.

Герман бросился на берег, стараясь не становиться между костром и лесом и не превращаться таким образом в мишень для стрелка. Чувство было ужасно неприятным: словно ты таракан на сковороде, которого в любой момент могут придавить ногтем. Бац! — и все, даже щит никакой не поможет, поэтому Герман его и ставить не стал. Его и так мутило от того, сколько силы он потратил на кокон правосудия. Ноги слушались плохо, и он боялся, что споткнется и растянется на песке, превратившись в статичную цель.

Прямо над головой у Германа пронеслись с воем две чародейных стрелы, затем еще одна, еще. Было это похоже на зловещий фейерверк. Это ребята-мастеровые открыли огонь по отступающим нигилистам.

Надо сказать, что настроены парни были люто. Пережив мучительную боль смертоцвета и смерть товарищей, они четко знали, на чьей они теперь стороне. На эту операцию каждый из них поехал с радостью, и все трое по дороге говорили, что хоть одного укокошат с радостью. Герман их еще тогда одернул: по меньшей мере один нужен живым, за этим и плывем. А вообще, чем больше, тем лучше.

Поэтому-то он сейчас и несся по песку, среди свистящих пуль и ревущих заклятий — нужно было утащить с собой трофей, скрючившегося на песке парализованного. Товарищ его, раненный в ногу, тоже мог сгодиться.

Герман потащил скрюченного по песку. Его товарища схватил подбежавший следом за Германом Рождествин, тот попытался оказать сопротивление, но револьвер у него из рук эльф выбил ногой, а когда нигилист попытался его ударить, то оглушил его ударом рукоятки револьвера по затылку.

Нигилист обмяк, и Рождествин теперь мог тащить его беспрепятственно, оставляя за собой кровавый след. Ничего, когда довезем, жандармский целитель подлатает.

Им оставалась всего пара шагов до спасительного катера, когда раздался новый громкий выстрел, разнесшийся эхом над берегом. В следующую секунду Рождествин выругался, и Герман подумал, было, что эльфа ранили, однако на деле оказалось другое: у его пленника кровь лилась теперь не только из ноги, но и из головы, и тащить его теперь, похоже, было уже ник чему. Поручик и не стал: выругался, бросил свою ношу, а затем вдруг прыгнул, прикрывая собой второго пленника. И вовремя: грянул новый выстрел, Рождествин вскрикнул, схватившись теперь уж за свою ногу, но пленник был невредим, и секунду спустя двое мастеровых приняли его, спрятали в рубку, а Герман помог отчаянно матерящемуся сразу на двух наречиях эльфу перебраться через борт.

Следующий выстрел, грянувший в ночи, никакой цели уже не нашел, пуля лишь ударилась в рубку. Помощник шкипера запустил двигатель, и катер стал отваливать от берега. Рождествин, чертыхаясь, перетягивал рану.

Герман опустился перед ним на колени, стараясь рассмотреть — впрочем, в ранениях он все равно ничего не понимал.

— Жить буду, — прошипел эльф в ответ на его не высказанный вопрос. — Нашей красавице Татьяне, пожалуй, похуже пришлось, а тут только царапина. Этот-то цел?

Он пнул лежащего на дне скрюченного нигилиста. Герман осмотрел пленника: тот дышал и ранен никуда не был. Ему связали руки и ноги, а затем Герман снял заклятье. Арестованный попытался рвануться, слегка подпрыгнул, подергался в путах, но связан он был надежно.

— Не суетитесь, целее будете, — проговорил Герман. Пленник в ответ заскрежетал зубами, но членораздельного ничего не сказал.

За иллюминатором вновь поплыли скалы, сосновый лес и пустынные пляжи. У Германа на душе стало полегче: самое сложное, кажется, позади. Жаль, конечно, беднягу-шкипера, но в целом операция удалась. Сейчас этот деятель у нас заговорит. Не допросить ли прямо сейчас?

— Корпус жандармов! — произнес Герман как можно строже и уставился на противника, поигрывая револьвером. — В ваших интересах отвечать быстро и правдиво. К какой группе принадлежите? Какое имеете задание? С кем держите связь?

— Я… что? — проговорил пленник, стуча зубами. — Ты, барин, чевой-та? Какая связь? Мы это… рыбаки мы… рыбу удим…

— Вы такой же рыбак, как я эльфийский принц, — ответил Герман. — Хватит Ваньку валять. Отвечайте, раз попались. Не то сейчас довезем вас до места и применим другие методы. К чему дожидаться?

— Я… какие методы? Мы рыбаки…

— А револьверы у вас откуда, рыбаки?

— Так это… места дикие… без револьверов никак…

— А снайпер у вас в кустах сидел тоже потому что места дикие? — Герман скривился.

— Мы рыбаки… рыбаки… — тупо повторял пленник. Похоже, конструктивной беседы с ним пока не выходило. Ну, и бог с ним. В Корпусе есть специалисты по допросу. Пытать они его почем зря не будут, конечно, Корпус до такого не опускается без совсем уж крайней нужды. Но разговорить они умеют и менее радикальными методами.

Герман отвернулся и стал смотреть на темные пейзажи за иллюминатором. «Рыбак» что-то бормотал себе под нос. Прислушавшись, Герман с удивлением осознал, что тот, кажется, молится. Только молитва у него была какая-то своя, не православная. Слов было в точности не разобрать, но раза два он расслышал слово «Узорешитель»: пленник молил Узорешителя явиться в мир и освободить от оков земных всех страдающих невинно.

«Какова ирония!» — пронеслось в голове у Германа. «Парень молится Узорешителю, не зная, что тот давно уж явился в мир, да еще и находится от него на расстоянии вытянутой руки».

Невольно он погладил под курткой кобуру, в которой был револьвер. Ему даже показалось, что он ощутил исходящее от Узорешителя тепло.

Да, если вдуматься, он с этими ребятами хочет одного и того же. Изменить мир, освободить страдающих невинно. Интересно, хочет ли этого же князь Оболенский? Вероятно, хотя представления об этом освобождении у него, конечно, сильно отличаются от тех, что вертятся в головах у студентов-бомбистов. А ведь Герман еще совсем недавно и сам был таким студентом: почитывал время от времени запрещенные книжки, бывал на разных сходка — где, правда, больше пьянствовали, чем спорили о политике — и презирал жандармов, конечно же. «Голубой мундир» — это было самое позорное обзывательство, которым можно было наградить человека, уличенного в том, что доносит на товарищей. И за такую характеристику можно было получить в морду, особенно если она неосновательна.

И вот теперь он сам носит голубой мундир — точнее лазоревый. И не только не стыдится этого, но знает, что делает для будущего гораздо больше, чем те, кто до сих пор дерет горло в кабаках. Вот только прежние товарищи, конечно, в это никогда не поверят и не поймут. Почти никто из них, кроме Карасева, с ним нынче отношений не поддерживал.

Грустно. Впрочем, грустить некогда. Есть дело. Вот уже и пирс, от которого они отплыли несколько часов назад, еще засветло.

На пирсе должны были ждать люди Оболенского во главе с Таней. Но вместо них там стояли двое в черных мундирах. В первую секунду, как только Герман это увидел, он хотел скомандовать, чтобы повернули назад, но в следующий миг увидел еще одну фигуру: чуть позади черных стояла Таня, и ее волосы развевались на ветру. Она подняла руку и помахала им, так что Герман решил, что, видимо, лучше, все-таки причалить. Едва мотор катера остановился, а жандарм-шкипер перекинул трап, как двое тут же на этот трап взошли, и в одном из них Герман узнал того усатого полковника, с которым они столкнулись в кабинете Оболенского. Впрочем, неудивительно. Явилась, значит, Лиса Патрикеевна поживиться чужой добычей, украсть чужую победу.

— Какого… — проговорил, было, Герман.

— Поручик Брагинский? — спросил полковник.

— А то вы не знаете! — ответил Герман с вызовом.

— Именным указом вы отстраняетесь от операции и от руководства Зубцовским отделением до завершения внутреннего расследования, — проговорил черномундирный и протянул Герману бумагу. На бумаге в самом деле имелась подпись, то появлявшаяся, то исчезавшая, то вдруг поднимавшаяся с бумаги прямо в воздух и возвращавшаяся обратно. Хорошо знакомая каждому имперскому бюрократу подпись. Личный автограф Его Императорского Величества, который невозможно подделать, потому что он существует разом в нескольких временных слоях.

Пару мгновений Герман не знал, что сказать, переводя взгляд с бумаги на полковника и обратно.

Вот, значит, как. Пока они готовили операцию, враг тоже не сидел сложа руки. Они смогли каким-то образом срочно выбить именной указ — это дело непростое, и наверняка ходить за ним и уговаривать императора пришлось лично Апраксину или кому-то еще из высших сановников империи. Но уж если такой указ подписан…

Герман удивленно взглянул, но не на него, а на Таню. Та только головой покачала: дескать, ничего поделать нельзя.

— Хорошо, — сказал Герман и пожал плечами. — Только передам арестованного своему начальству.

— Арестованного вы передадите нам, — жестко произнес полковник. — На это тоже у нас имеется именное распоряжение.

«Вот тебе, бабушка и Юрьев день», — прокомментировал Внутренний Дворецкий. — «Торговали кирпичом, а остались ни при чем».

Это был удар ниже пояса. Нет, ну как так⁈ Шкипер погиб, Рождествин ранен, сам Герман только что носился под пулями, словно лисица в засаде, и ради чего? Чтобы вот так просто отдать пленного этим ублюдкам⁈

Но делать было нечего, и он кивнул жандармам, чтобы те вывели пленника. Тот смотрел по сторонам дико, явно не вполне соображая, что происходит, и почему две самые враждебные к революционерам службы из-за него схлестнулись. Полковник грубо взял пленника за плечо и потянул за собой.

— Не отчаивайся, — прошептала подошедшая к Герману со спины Таня. — Мы их все равно прижмем. На днях князь пойдет к императору, тебя восстановят, а этих гадов мы в порошок сотрем.

Герман сжал кулаки. Он бы предпочел стереть их в порошок прямо сейчас, но, видимо, придется подождать.

Глава восемнадцатая Медленно падает снег

Для Германа потянулись странные дни. После горячки следствия, когда он даже спал и то урывками, настал период бесконечной праздности, когда можно было спать до обеда, а потом неспешно отправляться в трактир, или к кому-нибудь из приятелей, или просто гулять по городу.

Никакого обвинения ему не предъявили, но и вернуть его к служебным обязанностям никто не спешил. Отделение он сдал Рождествину, но у того, кажется, тоже дел особенных не было. Даже унтер-офицерша Занозина как-то попритихла, и новых жалоб на черную магию с ее стороны не поступало.

Никакого обязательства не покидать Зубцов Герман не давал, и потому время от времени ездил то в Тверь, то в Москву, а раз даже и в Петербург.

Разок он навестил князя Шервашидзе в его московском особняке, который изнутри выглядел именно так, как и должен выглядеть дом богатого и эксцентричного восточного человека. На стене в гостиной висел ковер с развешанными по нему изогнутыми кинжалами и ятаганами, стены в коридоре украшали восточные гравюры, многие из которых были весьма фривольного содержания, а одна из просторных комнат была абсолютно пуста — как объяснил сам хозяин, это для гимнастики.

Дополняли интерьер головы оленей и кабанов на стенах, причем у некоторых из них в районе горла были отчетливо заметны следы зубов, которые заказчик чучела, видимо, не посчитал даже нужным скрыть.

Князь откупорил бутылку коньяку, не забыв упомянуть, что тот выдерживался каким-то особенным образом. Пили и беседовали о разнообразных приключениях и служебных перипетиях.

Герман рассказал ему немного о своем расследовании — разумеется, в той части, в которой можно рассказывать, князь же все больше рассказывал об удивительных случаях в пору его службы в первой молодости в пограничной страже и позже в контрразведке.

— Что же вы оставили службу? — спросил его Герман.

— Сыт по гор-рло, — прорычал Шервашидзе. — Судите сами, дорогой друг, как можно служить людям, которые совершенно не ценят усилий, а ценят только чинопочитание? Ты жилы рвешь, а весь успех достается какому-нибудь графчику, который чей-то там племянничек, но который палец о палец не ударил! Мне хватило пары таких случаев, чтобы понять, что на службе мне не место.

«Ему легко говорить,» — пронеслось в голове у Германа. — «Когда ты имеешь собственное состояние, да еще и не связан обязательствами, то, конечно, очень легко оставить службу и жить в свое удовольствие. Вот бы и мне…»

Но тут, конечно, ему вспомнилось, что его теперь удерживает на службе не только необходимость зарабатывать на жизнь. Слишком многим он уж перешел дорогу и слишком многое узнал, а уж Узорешитель в его руках и вовсе обязывает его играть по-крупному, хочет он того или нет.

Но рассказывать обо всем этом князю, конечно, не стоило, и Герман стал его расспрашивать о том, что тот поделывает в настоящее время, когда уж не служит.

— Пишу историю гномов, — ответил Шервашидзе. — Очень увлекательно. Было, конечно, проще, пока наша армия не влезла в Барканские шахты, теперь визу в Орземунд так просто не получишь, а хотелось, хотелось еще разок побывать.

— Вы были в Орземунде?

— Бывал. Красивые по-своему места, хотя, конечно, очень мрачно. Меня даже водили на поверхность в специальном герметичном костюме. Впечатления, скажу я вам, на всю жизнь.

Герман кивнул. В гимназии их учили, что гномы жили под землей не всегда, а только с тех пор, как магическая война превратила поверхность их мира в безжизненную пустыню зараженную. Говорили, что она была инспирирована демонами, и что теперь эти демоны стали полновластными владыками мира над шахтами.

Так это или нет, доподлинно было неизвестно в полной мере даже самим гномам, так они поднимались на поверхность редко и далеко от входа в шахты не отходили. Каменные подземелья стали домом уже для многих поколений, а магию гномы уничтожили. Физически — вместе с рабством и вместе с аристократией. За это из не любили ни эльфы, ни люди, и, в частности, в Российской империи им официально было разрешено проживать даже позже, чем вампирам. И конечно, под строгим надзором и с обязательством не проповедовать своего учения о равенстве всех перед каменными богами. Те, впрочем, почти никогда и не проповедовали и жили обычно тихо, хотя среди революционеров некоторые и считали их своими естественными союзниками.

— А вы, мой друг, историей гномов никогда не интересовались? — спросил князь.

— Нет, я как-то в последнее время больше с историей эльфов имею дело.

— В этом есть резон, — князь покивал головой. — Эльфы — это путь, по которому мы пошли. Гномы — это путь, по которому мы могли бы пойти.

— Жить под землей в тесноте, не видя света божия? — Герман поежился. — Так себе путь.

— Нет, я несколько о другом… — проговорил задумчиво князь. — Впрочем, неважно. Расскажите лучше дальше, что там было на балу у баронессы фон Аворакш. Вы знаете, я ведь знаком с баронессой. Потрясающая женщина, просто воплощение бессмертной женственности.

— Да уж, что бессмертной, это точно, — Герман усмехнулся и стал рассказывать.

* * *

На вторую неделю своего вынужденного безделья Герман получил письмо от графа Уварова, в котором тот интересовался, как идут у него дела и сетовал на то, что молодой человек «очевидно очень занят по службе, так что совершенно забыл дорогу в их дом». Далее шло приглашение на вечер, который граф устраивал пару дней спустя.

Что ж, лучшего повода наведаться к графу и придумать было нельзя. Герман подготовился основательно, надел недавно пошитый новый фрак и явился в назначенный час.

На сей раз вечер не предвещал никаких сюрпризов и в самом деле прошел без них. Танцев не было, музыку небольшой еврейский оркестр играл только для фона, Герман пофланировал в просторной гостиной среди пожилых приглашенных, побеседовал с одним статским советником о римском праве и современной поэзии, а от одного генерала почтительно выслушал наставления относительно того, как надлежит правильно себя вести с дамами. Бог весть отчего генерал решил, что Герман в этом отношении нуждается в инструкциях.

Ближе к концу вечера, когда Герман совсем уж успел заскучать, явилась среди гостей Ариадна. Она все еще носила черное платье, и как-то обмолвилась, что отец ее этим недоволен. Его можно было понять: носить траур не по родственнику, и даже не по официальному жениху — это жест весьма откровенный, за который можно подвергнуться осуждению и даже насмешкам. Впрочем, Герман полагал, что подвергать насмешкам мощнейшего пироманта, и к тому же девушку весьма эмоциональную — не самая умная затея.

Она была заметно рада его приезду, хотя и, кажется, смущена им. Остаток вечера, когда старички-гости уселись за карты, они провели почти исключительно вдвоем.

Разговаривали обо всем на свете: об эльфах, о магии, о способах раскрытия преступлений, о стихах. Герман хотел, было, прочесть что-нибудь из экстатистов, да так и не решился, в присутствии Ариадны он отчего-то становился скромнее обычного.

Она же понемногу рассказывала ему о своих экспедициях в осколки вместе с Ферапонтовым, хотя и избегала называть его прямо, и всякий раз чуть запиналась, когда приходилось о нем говорить.

Говорили об учебе на Высших магических курсах, где они вместе с Галатеей поражали преподавателей своими огненными вихрями — не в буквальном, конечно, смысле. О том, что Галатея вот-вот будет официально помолвлена с графом Волконским, и как все в семье за нее рады, потому что это действительно чудесная партия. О том, что они с Галатеей в детстве хотели отпустить всех крепостных на волю, и даже подписали своей старой няне вольную — просто на обычном листе бумаги написали и расписались, и долго удивлялись, отчего ж она не стала свободной. Пока не спросили отца и не узнали от него, что, во-первых, вольная без заверения духовного целителя недействительна, а во-вторых, они еще несовершеннолетние, и права давать такие распоряжения не имеют.

— Мы тогда очень упрашивали его самого ее отпустить, но он сказал, что позже, когда мы подрастем, то сами отпустим ее, — Ариадна вздохнула. — А потом она умерла, пару лет назад. Мы уж к тому времени и забыли про ту свою проделку. А вот на похоронах Тея вспомнила, так мы обе расплакались.

— Грустная история, — Герман покивал. — А сейчас бы вы ее отпустили, будь она жива?

— Она сама не хотела, — Ариадна улыбнулась. — Многие не хотят, наверное, даже большинство. Даже странно, что… он этого не понимал.

— Может быть, именно это и бесило его больше всего, — осторожно вставил Герман. — Знаете, некоторые люди совершенно не переносят того, что кто-то думает иначе, чем они. Считают это преступлением и готовы за это наказывать.

— О, нет, это все совершенно не о… нем… — Ариадна вспыхнула и чуть отвела взгляд. — Он был человеком увлекающимся, живо интересующимся миром вокруг, может быть даже не замечающим от этого чувств других людей, но не… настолько холодно-жестоким, как вы говорите. Узнай вы его получше, вы бы то же о нем сказали.

— Я верю вам, и все же… — начал, было, Герман, и остановился. Ему хотелось еще сказать, что, все-таки, мы говорим о человеке, совершившем целый ряд хладнокровных убийств, и что, как к нему ни относись, и какие положительные качества ему ни приписывай, но уж не заподозрить его в жестокости трудно.

— Молчите, — сказала негромко Ариадна, выставив вперед ладонь, словно отгораживаясь от неприятной правды. — Как бы там ни было, не будем об этом.

И они больше об этом не говорили, а вместо этого Герман стал ей рассказывать о гномах — как раз то, что на днях узнал от Шервашидзе, так и прошел остаток вечера. А прощаясь, она попросила Германа заглянуть к ним как-нибудь через пару дней уже без повода.

С этого дня Герман стал бывать в имении графа чаще. Сам граф периодически уезжал то в Петербург, то в костромское имение, жена его часто болела и иной раз не выходила из комнаты, а Галатея проводила время с женихом, также наезжавшим к ним регулярно. Герман поневоле с ним познакомился, и нашел, что это молодой человек, ни о чем не думающий, кроме светских удовольствий: скачек, охоты, балов и театра, причем в последнем его, кажется, больше всего интересовала возможность являться за кулисы в гримерки хорошеньких актрис. Одним словом, это был именно такой светский шалопай, каким самому Герману еще совсем недавно хотелось выглядеть в глазах окружающих. Пожалуй, еще год назад он считал был знакомство с таким молодым человеком очень полезным и приятным, теперь же слегка его сторонился, тем более, что и Ариадне он — несмотря на видимое радушие, которое она проявляла — явно не особенно нравился.

Между тем, приближалась зима. Деревья еще кое-где стояли с остатками желтых листьев, но снег уже лежал и на деревянных мостовых Зубцова и в прочерченном аллеями графском парке.

Герман и Ариадна часто гуляли там вдвоем, разговаривая о чем-нибудь, но важный разговор о том, чтобы привлечь ее к заговору и повлиять с ее помощью на отца он все никак не заводил. Отчего-то он боялся, что это может разрушить то хрупкое доверие, что установилось между ними в последнее время, а то и вовсе привести к тому, что откажут от дома. В самом деле, это старая консервативная семья, не многовато ли им будет видеть уже второго революционера в своем доме? И хотя Герман сам себя за революционера не считал, но нетрудно было представить, как граф может на такой заход отреагировать, особенно после случившегося с Ферапонтовым.

Тем не менее, Герман то и дело старался навести разговор на графа, что он думает, сильно ли обижен резкой отставкой, сохранил ли добрые отношения с прежними подчиненными, и хотелось ли бы ему вернуться в Петербург вновь на белом коне.

По словам Ариадны выходило, что граф весьма честолюбив, что, впрочем, Герман и сам заметил. Стало быть, идея снова войти в правительство наверняка должна была быть его светозарной мечтой, и похоже на то, что он за это охотно продал бы душу черту. И Ариадна, вероятно, тоже была бы рада такому возвращению, хотя бы уж потому, что желала отцу добра и не могла видеть его расстроенным и желчным.

— Я знаю, для чего отец позвал вас, — сказала она однажды, когда они шли по отдаленной аллее графского парка, затерянной среди густых зарослей орешника. — Ему кажется, что так мне будет легче. Легче забыть…

— Не думаю, чтобы я был в состоянии, — ответил Герман. — Один человек никогда не сможет заменить другого. Кого бы мы ни встретили на нашем пути, но от ушедших всегда остается пустота.

Арадна внимательно на него посмотрела. Она была удивительно хороша в своей лисьей шубке, с раскрасневшимися лицом и непослушным локоном, выбившимся из-под шапки.

— Иногда мне… кажется иначе, — тихо проговорила она, и что-то такое сверкнуло в ее глазах, яркое, словно на секунду появившееся в разрыве туч осеннее солнце.

Они остановились возле покосившейся слегка парковой скамейки, снежинки медленно спускались с неба и устраивались на ее заячьей шапке. Герман смотрел ей в глаза. Почему-то он почувствовал легкую дрожь. Черт возьми, ему ли испытывать волнение перед девицей? Чай, не мальчик уже, а вот поди ж ты!

Герман взял ее за руки и поцеловал. Она не сопротивлялась, и снежинки медленно таяли на ее щеке, когда он снова и снова касался ее губ. В этот момент он забыл обо всем: и об интригах Корпуса и военного министерства, и о Тане, и о проваленном расследовании, и о своем неопределенном теперь будущем, и даже об Узорешителе. Здесь, в этом мире были только прикосновения ее мягких губ, пар ее горячего дыхания и тишина зимнего парка.

Она не сразу открыла свои большие глаза и долго, внимательно, посмотрела на него.

— Мне очень хорошо, — проговорила она тихо. — Но я очень боюсь.

— Чего же?

— Того же ужаса снова, — прошептала она. — Быть вместе с человеком, который… хочет воспользоваться…

Она отвернула голову и покраснела.

— Поверьте мне, — прошептал Герман. — Я ни в коей мере не хочу воспользоваться… если вас смущает мой чин, и вам кажется, что я слишком невысокого рода, для того, чтобы…

— Ах нет, нет, совсем не то! — она отмахнулась ручкой в белой теплой перчатке со шнуровкой. — Я вовсе не об этом! Да, быть может отец и не очень рад был бы меня за вас… чтобы мы были вместе… но это не так уж важно…

— Разве может быть это неважно? — спросил Герман с каким-то немного поглупевшим выражением лица, хотя, казалось бы, не ему ли, не одну ночь проведшему с природной княжной — да и до того вовсе монахом не бывшему! — было не знать, как оно бывает нынче в высшем свете. Действительно, давно уж это для многих неважно.

— Может, — ответила тихо Ариадна. — Но только обещайте мне, что вы не с какой-нибудь… неблагородной целью, ладно?

«Можно подумать, будь у меня неблагородная цель, я бы не пообещал» — пронеслось у него в голове.

— Да у тебя, барин, и есть-то не самая благородная цель, чего уж там! — прибавил к этому Внутренний дворецкий и усмехнулся в рыжие усы, старый дурак!

— Обещаю вам, — твердо произнес Герман, выдержав ее взгляд и внутренне решив, что и сегодня разговор о поручении Оболенского не начнет, а ведь, было, уже собрался! Нет уж, всему свое время. Может быть, чуть позже, когда между ними станет чуть больше доверия… А сейчас провались уже князь Оболенский, вольно же ему такие задания давать!

Но мысли об этом быстро истаяли из его головы, словно снежинки на горячей коже, когда Ариадна уже сама поцеловала его.

Глава девятнадцатая Герман заезжает в темный лес

Вечером Герман возвращался в город в коляске, любезно предоставленной графом, в обществе его кучера, молчаливого белокурого парня с юношескими усишками, отчего-то все время зыркавшего глазами по сторонам дороги.

Было еще не слишком поздно, но ранняя ноябрьская тьма уже опустилась на лесную дорогу, так что даже с фонарем катить было не то чтобы страшно, а скорее уныло и сумрачно. Словно едешь по преддверию Дантова ада, а возница, пожалуй, сойдет за Вергилия, только уж больно неразговорчив.

Ехали медленно, дорогу к этому времени основательно развезло, и колеса добротного экипажа взяли в жирной грязи, то и дело издавая чавкающий звук. Местами грязь уже начала подмерзать, и, вероятно, скоро уже можно будет раскатывать в санях, но пока еще было вот так.

— Как бы это… не увязнуть нам тут совсем, барин, — проговорил кучер, снова оглядевшись.

— Вытолкаем, если что, — рассеянно произнес Герман, мысли которого были заняты совсем другим.

Некоторое время ехали молча, а Герман все вспоминал лицо Ариадны в момент их последней встречи. Он все больше приходил к мысли, что то, что он чувствует сейчас уже стало серьезнее, чем все его предыдущие увлечения, включая сюда и Таню, которая, похоже, и сама-то в нем ничего, кроме боевого товарища и мимолетного любовника не видела. А если женщина сама ставит тебя на десятое место, то к чему тебе ставить ее на первое, а тем более, на единственное?

Нет, Герман был слишком самолюбив для того, чтобы выслушивать эти замечания про женитьбу поручика на подполковнике, пусть даже она сто раз права. Что же касается Ариадны…

Но задуматься о том, насколько хороша эта девушка, мешала Герману какая-то неотвязная мысль, застрявшая, словно гвоздь в сапоге.

Возница. Отчего, все-таки, он так себя ведет?

— Чего ты, братец, такой настороженный-то? — спросил его Герман. — Опасно, что ли, тут у вас? Озоруют по ночам? Или волки, что ли?

— Волки… бывают и волки… — произнес парень с явной неохотой. — А то еще всякие… говорят, какого-то огромного кошака видали. Не иначе оборотни озоруют. А к этим только попади… он же тебя сожрет, а ему потом ничего и не будет!

Герман действительно не раз слышал истории о том, как дела о простолюдинах, растерзанных оборотнями, его же ведомство спускало на тормозах. Негласно считалось, что человек, вроде князя Шервашидзе… не то, чтобы прямо имеет право есть крестьян на завтрак, обед и ужин… но если уж такое случилось… ненарочно, конечно же, по недоразумению, и ввиду неадекватного психического состояния, в котором находится оборотень… то не отправлять же заслуженного человека, имеющего награды и принятого в обществе, на каторгу за такие пустяки?

Разумеется, если бы такой горец повадился охотиться на людей еженедельно, или если бы загрыз дворянина, то тут бы с ним поступили по всей строгости закона, но вот если такой наглости не допускать, то возможны варианты.

Герману, конечно, как дворянину, облаченному, к тому же, в лазоревый жандармский мундир, опасность в этом смысле почти не грозила. Нападать на него — себе дороже, да и кучера при нем есть — тоже. Вот только душа оборотня, особенно уже принявшего звериный облик — потемки. Может и не совладать с собой, и тогда никакой мундир не спасет, а спасет только револьвер и магический щит. Впрочем, и это защита такая себе — на оборотне раны, нанесенные не серебром, заживают так, что будь здоров! Точнее, это он будет здоров, а ты после этого — вряд ли. Щит же для существа из плоти и крови тоже проницаем.

Обо всем этом Герман успел подумать, и даже мысленно подготовить чародейную стрелу, так как против оборотня это было бы самой разумной мерой, как вдруг лошадь взоржала немного испуганно, и возница тоже напрягся больше прежнего.

— Что такое? — спросил Герман, но тот не ответил, но, впрочем, ответ уже и не требовался.

В следующий миг от темнеющих в сумерках деревьев отделилось сразу четыре фигуры, и без труда можно было разглядеть, что они вооружены, а у одной в руках даже имеется длинное черное ружье с затейливым изогнутым магазином — уж не ту ли самую винтовку системы Бергольца? Вживую-то Герман ее никогда не видал, только самого его не раз видали сквозь ее прицел.

— Тпру! — вскрикнул кучер, задрожав, и дернул поводья. Герман в ответ на это хлестнул его ладонью по спине.

— Ты чего! Гони вперед, проскочим! — крикнул он, но лошади уже остановились, и только, подстать своему вознице, пугливо озирались по сторонам.

— Никуда вы, Герман Сергеевич, не проскочите, — произнес насмешливый голос, и Герман про себя выругался. Надежда!

— У меня нет с собой того, что вам нужно! — выкрикнул он. Это была чистая правда. Узорешитель лежал в тайнике его зубцовского дома, возить его с собой без нужды Герман теперь опасался.

— Мне от вас нужно совсем другое, — сказала Надежда, выходя на дорогу прямо перед лошадьми.

— Я п-пойду? — робко произнес возница, уставившись на нее.

— Ступай, — она кивнула. — Посиди в кабаке пару часов, чтоб не слишком рано явиться. Графу скажешь, что довез, как положено. Деньги в том же месте найдешь, где задаток брал. А вы, господин поручик, слезайте с коляски, слезайте. Нам с вами многое нужно обсудить.

Герман быстро просчитал в уме ситуацию. Ставить магический щит бесполезно — у них винтовка. И это только одна на виду, а в кустах запросто может сидеть стрелок и со второй. Если бы не это, можно было бы попробовать первой чародейной стрелой вывести из игры того, что с ружьем. Собственно, это все равно неплохая идея, потому что стрелку из засады в темноте будет стрелять не с руки, так что сейчас он хорошенько сконцентрируется и ка-ак…

— Перестаньте раздумывать, как половчее нас убить, поручик, — произнесла Надежда, и Герман увидел, как вокруг нее замерцал переливчатым маревом щит, прикрывающий заодно и мрачного детину, успевшего уже вскинуть винтовку, прицелившись в Германа. — Это не так-то просто, и, к тому же, я пришла поговорить с вами, а не убивать.

«Ну, да, разумеется,» — пронеслось у Германа в голове. — «После всего того, что было раньше. Она просто заговаривает зубы, и не исключено, что хочет меня не просто пристрелить, а придумала что-нибудь позаковыристее. Стоит ли давать ей такое удовольствие?»

Однако как она вот так просто разгуливает на свободе? Ее сейчас ищет весь Корпус, она разыскиваемая персона номер один. Или что-то уже изменилось? Эх, давненько он не получал вестей от коллег, надо бы обязательно сгонять в Петербург, если только он выберется из этой передряги живым.

— Боюсь, что нам не о чем разговаривать, — произнес он, глядя Надежде прямо в глаза. — После всего того, что вы учинили в Залесском.

— Что же такого я там учинила? — спросила она, взглянув на него с оттенком презрения. — Я пыталась спасти этих людей, вывести их на верный путь…

— А когда они не пошли на ваш путь, вы их убили!

— Что? — переспросила она, и в голосе прозвучало неподдельное удивление.

— Ваш же сообщник Ферапонтов сделал это, и я ни на секунду не поверю, что он действовал без прямого вашего приказа.

— Какой еще Ферапонтов, вы что пытаетесь заговорить мне зубы, обдумывая план спасения? Бросьте заниматься ерундой, Брагинский! У меня к вам серьезный разговор, и, клянусь, я вас пальцем не трону. Мне сейчас не до сведения личных счетов, да и вам, между прочим, тоже.

— Для человека, который подкараулил собеседника в глухом лесу и держит на мушке, вы как-то слишком доброжелательны, — усмехнулся Герман.

— А где мне еще было вас ловить? — пожала плечами Надежда. — Или по-вашему, умнее мне было бы заявиться к вам в жандармерию? Нет уж, разговаривать мы будем там, где мне удобнее.

— Тогда давайте разговаривать, — ответил Герман, сконцентрировавшись на ее лице. В это лицо, которое могло бы быть красивым, но испорченное перечеркнувшей лоб жесткой морщинкой излишней серьезности, а также очень сосредоточенным, неженским выражением, он и засветит сейчас чародейной стрелой. Хватит ли ему сил на то, чтобы пробить щит? Может быть, и да. Во всяком случае, он вложит все, что есть. О, это будет очень мощная стрела. Ярчайший пурпурный всполох, который будет видно во тьме за версту.

Останется ли после него сам Герман в живых — большой вопрос, ведь сил потребуется очень много. А даже если и останется, товарищи Надежды его несомненно добьют. Но уж он отомстит за своих ребят. Если только окончательно придет к мысли, что это была она. Пока же его уверенность слегка поколебалось. Что-то было в ее словах такое… Неужели, она в самом деле не знает, что случилось в Залесском?

— Хорошо, — кивнула Надежда, но пальцы ее все еще сложены были в специфическом жесте. Она тоже держала Германа на прицеле.

— Что же вы хотели мне сообщить?

— Что в Петербурге существует обширный заговор. Он направлен на совершение государственного переворота и либо отстранение императора, либо ограничение его власти заговорщиками.

«Спасибо за ценные сведения, но, видите ли, какое дело, я немножко в курсе, потому что и сам в этом заговоре состою,» — примерно так хотелось ответить Герману, но в действительности он, конечно же, сказал совершенно другое:

— Не кажется ли вам, что вы не тот человек, которому бы следовало уведомлять об этом жандарма, даже если это и правда? Ваши товарищи могут не понять.

— Мои товарищи знают, что такое дисциплина, — отрезала Надежда, которая явно относилась к происходящему без тени иронии. — Они понимают, что если я что-то делаю, то только на благо всего дела. Этот переворот не имеет никакого отношения к освобождению и вообще к делу революции. От него будет только хуже. Или, во всяком случае, лучше точно не будет.

— Хорошо, я вас слушаю.

— Около года назад наша группа успешно экспроприировала средства из одного банка в Варшаве, — начала она. — Вы, может быть, слышали, дело было громкое.

Герман кивнул, хотя на самом деле ни о чем таком не слышал. Год назад он еще был обычным студентом, по жандармскому ведомству не служил, а в газетах предпочитал читать светскую хронику, а не криминальную. Тем более, что о таких щекотливых вещах газеты лишний раз старались и не писать.

— Так вот, вскоре после этой истории на связь с нами вышел некий высокопоставленный человек и пообещал за денежную сумму сопоставимую с взятым в том банке передать нам одну винтовку Бергольца. Чтобы подтвердить серьезность своих намерений, он выложил нам еехарактеристики, что само по себе уже делало его государственным преступником, подлежащим отправке на каторгу.

— И кто же этот человек?

— Если вы не полный идиот, но наверняка и сами уже догадались, что этот человек — Святослав Паскевич, — проговорила она. — Но, вероятно, он играет там не первую скрипку.

— Допустим. Дальше.

— Он получил от нас деньги. Мы получили винтовку. А затем потребовали еще одну — за молчание. И еще. Так мы получили несколько штук, а также инструкцию и еще кое-какие документы. Все шло хорошо, и мы уже планировали кое-какие акции с использованием нового оружия, как вдруг нам прислали план нападения. Очень хороший план. Практически идеальный. Мы бы сами никогда не выдумали ничего настолько дерзкого.

— Что же он предусматривает?

— Уничтожение князя Оболенского, генерала Ермолова, министра путей сообщения Свиридовича, тверского губернатора Родичева, а также…

Она загибала пальцы, а у Германа шевелились волосы на голове от масштабов запланированного покушения. Даже приснопамятное нападение на вечере у баронессы фон Аворакш выглядело рядом с этой операцией детской шалостью по масштабам возможных последствий.

— Но почему вы, все же, рассказываете об этом мне? — переспросил Герман. — Мне?

— Потому что я точно знаю, что вы в этом заговоре не состоите, — ответила Надежда.

— Откуда же у вас такая уверенность?

— Все очень просто. Одной из мишеней для устранения являетесь вы. И вы единственный человек в списке, кого я знаю лично, и кто хоть в какой-то мере может мне поверить.

— Но почему бы вам просто не поучаствовать в этом? Такой шанс для вашей организации…

Надежда тяжело вздохнула.

— Потому что я не дура, — твердо проговорила она. — Потому что я понимаю, что такой сыр бывает только в мышеловке. До сих пор я думала, что держу Совершенно очевидно, что изначально он передал нам винтовку не потому, что продулся в карты, как я сперва подумала. Его действия были санкционированы кем-то на самом верху. И этот кто-то хочет использовать меня для того, чтобы я делала за него грязную работу. Вот только революционный авангард — это не чья-то персональная армия, и я не желаю, чтобы меня куда-то вели на веревочке. Ни меня, ни моих товарищей. Тем более, я почти уверена, что после того, как мы сделаем работу, нас постараются ликвидировать так или иначе. Таких свидетелей не оставляют.

— Хорошо. И чего же вы хотите от меня?

— Очнитесь, Брагинский! Я хочу, чтобы вы сделали с этим хоть что-нибудь! Арестуйте Паскевича, допросите его, я не знаю. В конце концов, у вас на руках есть улики.

— Легко сказать, — Герман покачал головой. — С этими уликами его уже почти месяц пытаются взять за хвост, но это не так-то просто. А ваши слова ничего нового не прибавляют, потому что не могу же я представить вас начальству в качестве свидетеля, так ведь? Полагаю, вы не пойдете.

— Разумеется.

— Тогда говорите детали операции.

— Всех деталей я не выдам, потому что это означало бы сдать вам моих товарищей. Скажу одно — стрелять предполагается через неделю, на открытии моста через Волгу неподалеку от Твери. Несколько магов подавят щиты целей и любую другую защитную магию, чтобы нам было проще сделать работу. И пока они не успеют опомниться, мы должны их расстрелять.

Герман кивнул, про достроенный недавно мост он слыхал, хотя и не знал, что на открытие приедут такие персоны.

— Вот только не вздумайте просто отменить открытие, или сделать так, чтобы Оболенский и прочие на него не приехали, — продолжила она. — Этим вы просто подставите меня, а заговорщики останутся невредимы и придумают что-то еще. Я, конечно, просто так им не дамся, но дело будет загублено. И мое, и ваше.

— Откуда вы знаете, что у меня есть какое-то дело?

— Бросьте, Брагинский, не просто так вы забрали себе Узорешитель. И не просто так он выбрал вас. Вы за этим карточным столом тоже игрок, а не зритель. Или по крайней мере, хотите быть игроком. И пока что… я подчеркиваю — пока что мы с вами играем на одной стороне. Во всяком случае, это в ваших интересах.

— Что случилось в Залесском? — резко спросил Герман. — Почему Ферапонтов убил этих людей?

— Мастеровые из Залесского убиты? — переспросила Надежда. Герману показалось, что она побледнела, или это просто лунный свет так лег на ее лицо.

— Да.

— Если так, то их смерть на вашей совести, Брагинский. Я предлагала им уйти. Вы их сами распропагандировали и втравили в какую-то свою игру, а теперь меня же обвиняете в их смерти, не стыдно ли вам⁈ Да они были бы живы, если бы вы дали им уйти из вашего чертова Залесского! И Егор был бы жив, и прочие!

— Мне понимать ваши слова, как признание?

— Понимайте, как хотите, болван! — бросила она. — Я устала уже пробиваться сквозь вашу твердолобость. Поймите уже, наконец, что я не убиваю людей, которых хочу спасти. Не это заповедал нам Узорешитель. Да, мне было жаль, что они выбрали неверный путь, но от их смерти мне не было бы ни выгоды, ни облегчения. Пусть бы жили, как хотели, что мне за дело?

Несколько секунд Герман смотрел на ее лицо, пытаясь понять, врет она или нет. Скорее, врет. Этакая убьет человека и ради собственного удовольствия, да и вообще мотивы у таких психических могут быть всякие. Вот кто бы от нее ожидал, что она придет к жандарму, да еще и ненавистному ей, рассказывать про заговор. А пришла же.

— Я немедленно доложу об этом, — проговорил Герман, глядя ей в глаза.

— Вот и отлично, — сказала она. — Железнодорожная станция отсюда в одной версте прямо по дороге. Придется пройтись, и будет не так комфортно, как в графской коляске, но что поделаешь. Приятной прогулки поручик.

После этих слов вся шайка почти бесшумно растворилась среди деревьев, словно никого тут и не было.

Глава двадцатая Заговорщиков ждет сюрприз

— Мы знаем, — коротко ответила Таня, едва он изложил суть дела. Герман чуть ли не вломился в ее петербургский кабинет, оттеснив молодого человека в корнетских погонах.

— Вы знаете и…? — переспросил Герман.

— Мы знаем и реагируем, — вздохнула Таня. Только сейчас он заметил, что лицо ее выглядело бледным и слегка осунувшимся, а под глазами залегли круги. Походило на то, что подполковник Ермолова не спала второй день, и хорошо если второй.

— Ситуация чрезвычайно сложная, — продолжила она. — У князя нет доступа к Его Величеству. С минуты на минуту он ждет сообщения об отстранении его от должности, если не об отставке.

— Даже так?

— Да, — Таня кивнула и, скривившись, закусила нижнюю губу.

— И что мы будем делать?

— Уж конечно, не сидеть сложа руки, — сказала она, и Герман увидел, как ее пальцы добела стиснулись в кулаки.

— Будет драка, — пояснила Таня. — И тебе, между прочим, тоже придется драться.

— Да уж не беспокойся, я не подведу, — серьезно ответил Герман, и даже невольно как-то внутренне подобрался, словно в строю. — Вот только если Его Величество на их стороне… И кстати, а кто, собственно, эти «они»? Третье отделение?

— Эти тоже, — Таня кивнула. — Они до нас давно добираются. А кроме них — почти вся лейб-гвардия. В случае чего, мы можем рассчитывать только на поддержку гвардейской артиллерии, да и то не всех батарей… Господи, это все ужасно! И чудовищно не вовремя, и вообще…

Она вдруг уронила голову на ладони и зарыдала, а Герман на секунду впал в ступор, до того это было на него непохоже. Но секунду спустя он, все же, подошел к ней и погладил ладонью по спине.

— Мы выдержим, — проговорил он. — Что бы там ни было, мы всех их сотрем в порошок.

— Это легко сказать, — Таня всхлипнула раз, другой, но затем взяла себя в руки, торопливо отерла покрасневшие глаза шелковым платочком, быстро глянула на себя в зеркало, явно осталась увиденным недовольна. — Ладно, ты прости, я что-то расклеилась… знаешь, сколько уже не сплю?

— Я могу быть чем-нибудь полезен?

— Естественно, можешь. По официальным поручениям мы тебя посылать, конечно, не можем, ты же отстранен.

— Значит, сгожусь на неофициальные, — кивнул Герман. — Тем более, что по покушению, как я понимаю, дело никто не заводил?

— Разумеется, нет. Мы о нем, вроде как, не знаем. Признаться, мы не думали, что оно будет такое масштабное, — Таня повертела в руках перо, с того упала в чернильницу тяжелая капля. — Думали, выцеливают только князя. Он бы просто не приехал. Сломался бы экипаж, и все. Но учитывая то, что сообщил ты… похоже, нужно будет перейти к плану «Б». Собственно, почему бы самим нигилистам его не саботировать, раз уж они не хотят?

— Не получится, — Герман покачал головой. — Нужно, чтобы мы нейтрализовали заговорщиков… Слушай, а почему вдруг это все началось? Чего им не хватает: Паскевичу, Апраксину, прочим?

— Я не знаю… — Таня вновь болезненно поморщилась. — Все как с цепи сорвались… Но знаешь, есть одна версия, мне отец рассказал, строго по секрету…

Последние слова она проговорила буквально шепотом, и Герману пришлось нагнуться поближе к ней через стол.

— Он говорит, что в высшем свете многие замечают, что император уже не тот. Нет, не то чтобы болезнь, или что-то подобное… но он стал реже появляться на людях, реже посещает балы, стал более замкнутым, много времени проводит один, молится. Время от времени он предается веселью, но словно заставляет себя, словно специально, чтобы никто не заметил, но все замечают. При этом, заметь: никаких видимых поводов для хандры у него нет. На Барканском фронте дела идут не то, чтобы прекрасно, но и катастрофы никакой нет. Внутри страны тоже все благополучно, уж мы-то знаем. Финансы, армия, магический бюджет — все в полном порядке, ну, насколько это возможно. Конечно, общий магический потенциал в последние годы падал, но не критично. И вот ни с того, ни с сего…

— И что это может значить? — прошептал Герман. От новости захватывало дух. Он, как и почти любой подданный империи, да и вообще почти любой человек в мире привык считать российского императора кем-то вроде живого бога. Имперская церковь уже второй век поклонялась, фактически, именно ему, и это не особенно даже скрывалось. Лицо императора — усатое, сосредоточенное, иногда грозное, а иногда, напротив, по — отечески добродушное — смотрело на подданных с икон, с парадных портретов, с растяжек на ярмарках, с украшенных к празднику витрин.

Никто никогда не слышал о том, чтобы император когда-то болел. Дело даже не в том, что о таком не писали в газетах (хотя, конечно же, не писали), но об этом и слухов не было, и даже представить себе императора больным было так же тяжело, как вообразить, что заболел памятник Петру на Сенатской площади. Император был вечен, он был, вероятно, почти всемогущ, и уж точно мог справиться с такой заурядной ерундой, как старение и болезни. Во всяком случае, любого из своих вельмож он помнил в колыбельке. И отца его — тоже помнил.

И вот, значит, теперь…

— Никто не знает, что это значит, — Таня покачала головой. — И именно поэтому все потеряли голову — потому что не знают, как теперь жить, и что теперь будет.

— Погоди, но, в конце концов… есть же Закон о престолонаследии… ну, если вдруг…

Таня посмотрела на Германа с сочувствием, как на человека, который сам не понимает, какую глупость говорит.

— Ты сам отлично знаешь, что к этому никто не готов, — сказала она. — И меньше всего к этому готовы те, на кого падет вся ответственность. Вот ты сам в курсе, кто сейчас наследник престола?

— Погоди… цесаревич Сергей Николаевич… вроде бы…

— Во-от, — грустно протянула Таня. — Он умер два года назад, а ты даже не в курсе. После его смерти цесаревичем объявлен великий князь Андрей Николаевич, но ему сто четыре года, и он почти не ходит — если только под себя. О том, что он стал наследником престола, кажется, даже почти не писали в газетах, потому что кому какое дело? Все знают, что император уже пережил три десятка своих наследников и еще столько же переживет.

— А если не переживет, то…

— То будет чудовищный хаос. В масштабах всего мира. Хорошо если эти слухи еще не вышли за пределы страны, не проникли в Британию, в Австрию, в Шварцланд… Стоит им почувствовать, что у нас начинается, смута, как ты просто не представляешь, что начнется. А гномы? А эльфы? А бог знает, кто еще там сбежится на шум из дальних уголков Междумирья. И на фоне этого всего гвардия и Третье не придумали ничего лучше, как устроить заговор.

— А кто стоит во главе? Апраксин?

— Вероятно. Впрочем, он никогда не любил быть лидером, он серый кардинал. А Паскевич-старший для такого староват, есть кто-то еще. Знаешь что, нам сейчас очень нужен Уваров и его связи в этом лагере. Ты говорил с ним?

— Видишь ли, удобного момента не было, и…

— Нам теперь некогда ждать удобного момента! Все может начаться со дня на день. Впрочем, покушение важнее. Значит, ты говоришь, саботировать они побоятся?

— Нет, это точно не выход. Нужно, чтобы они сами отказались от покушения. Те, кто за ним стоит. Поняли, что это невозможно или слишком опасно и отозвали приказ Надежде.

— Легко сказать, когда мы даже толком не знаем, кто они… а впрочем…

Она покопалась в бумагах, которыми был завален стол, и извлекла из-под груды рапортов штабную карту, после чего стала разворачивать ее прямо поверх прочих бумаг, едва не опрокинув чернильницу.

— Смотри, — она указала она куда-то в правый угол карты, расчерченной карандашными линиями с пометками ее мелким аккуратным почерком. — Вот здесь находится мост, а вот тут, всего в полуверсте деревня Грабино, поместье Паскевича. И буквально неделю назад тут прискакал управляющий и объявил, что по случаю рождения у хозяина сына все работы на неделю отменяются, надо только гулять да молиться за наследника рода Паскевиче. Выдал каждому, включая баб, по несколько рублей серебром, отчего те тут же закатили пир, многие перепились и лежали несколько дней влежку. И при этом заметь: у Паскевича это пятый ребенок, а прежде подобных приступов щедрости за ним не водилось — это все наш агент среди его приказчиков докладывает.

— Поразительная щедрость, — проговорил Герман задумчиво. — Я слышал про такое. Это означает…

— Это означает именно то, что ты думаешь, — Таня кивнула. — Их готовят на убой. Они завяжут на Грабино отдельный канал, и через него запитают того, кто будет давить щиты жертв покушения. На это потребуется много силы — вероятно, они выпьют все населения села без остатка.

— Нда… — протянул Герман. — Впрочем, кажется, я знаю, на что ты намекаешь.

— Мне всегда импонировала твоя догадливость. В другое время я бы никогда такое не предложила, во всяком случае, без санкции Оболенского. Но сейчас время не другое, а какое есть, и у нас его очень мало.

* * *

Село Грабино оказалось неказистым, избы стояли вдоль единственной улицы, кособокие и нескладные. Чувствовалось, что пригляда за местными никакого не было, лишь бы оброк платили да магическую барщину справляли вовремя. Забытая деревня, как она есть, и как, должно быть, они тут обрадовались, когда явился сюда управляющий и привез денег. Ни у кого, конечно же, ничего не екнуло. Они-то, поди не слышали про то, чем такая щедрость кончается…

Герман явился в село на рассвете, когда селянам полагалось только продирать глаза, но нынче обстановка в селе была не по обычному расписанию. Гульба, вероятно, шла всю ночь, даже несмотря на то, что продолжалась уж не первые сутки. Улица содержала следы безудержного веселья, то есть, проще говоря, была изрядно заблевана, а кое-где виднелись и темные кружочки крови, накапавшей из чьего-то расквашенного носа.

Это было на руку тому, кто собирался использовать силу. Сам ли это Паскевич, или кто-то другой подключился к его каналу? Неважно. Главное, что материал для своего чародейства они подготовили хороший, податливый.

Обычно крепостной не может сопротивляться тому, когда из него тянут силу. Ему приятно, комфортно, даже весело. Некоторые сравнивают это с пиком любовного экстаза или с ощущением курильщика опиума. Но когда из человека буквально вынимают душу одним рыком, мгновенно заставляют его отдать свою жизнь, он не может не почувствовать. И он будет сопротивляться — неосознанно, конечно.

И в таких случаях самое лучшее для мага, чтобы жертва была в беспомощном состоянии: мертвецки пьяна, избита, или спала бы крепким пьяным сном. Так вырвать из нее все силы выйдет легко и просто. Пятьдесят душ в деревеньке не знали, что их ждет, они просто наслаждались жизнью — уж как умели.

— Эй, барин! Ты чаво это? — послышался откуда-то справа высокий, слегка надтреснутый мужской голос. Герман повернул голову и увидел рыжеватого мужичонку с короткой бородой, который с трудом держался за тын, глядя вокруг себя осоловелыми глазами. Должно быть шел из гостей, да вот не дошел, прямо возле дома остановился, так что ни туда, ни сюда.

— Просто иду себе, ты бы спать шел, — проговорил Герман.

— А мы это… по милости его светлости… вот праздник… неделю уж… наяриваем…

Он икнул, и его слегка качнуло.

— Дай ему бог здоровья… и ему и семейству его… а я это… пьян, и все… и… ик… и кончено!

Он ухватился за тын и повис на нем.

— Пока еще не кончено, — сказал Герман и достал из кобуры Узорешитель. — Но ты не беспокойся, скоро будет.

Он надавил на спуск. Глаза сомлевшего мужика успели испуганно расшириться — он решил, что странный барин целится в него из настоящего револьвера. Затем сверкнул зеленый луч, и руки селянина разжались, а сам он повалился в придорожную грязь, схватившись за голову.

— Ох, больно… — простонал он, прижав колени к животу и застыв в позе младенца. — Больно… ох… что это… ты чем это меня, стервец?.. Да я тебя…

— Лежи-лежи, — проговори Герман. — А потом вставай, и ступай за мной.

Он перешагнул через мужика и вошел в его избу, застав там дородную бабу, храпевшую на лавке, и троих спавших вповалку на печи ребятишек. Со всеми он проделал то же самое, и напутствовал их таким же образом, когда от удара синего луча они моментально проснулись.

Баба заголосила на всю деревню. Детишки заплакали. Герман не стал с ними долго возиться, а вышел из избы и пошел в следующую, перешагнув через ноги рыжего мужика, который хоть и сидел все еще на земле, глядя куда-то вдаль на алеющий за лесом край неба, но взгляд его вдруг стал осмысленнее, и, кажется, он протрезвел. Заходя в следующую избу, Герман заметил, что тот хоть и с заметным трудом, но приподнялся с земли, даже попытался отряхнуть изгвазданные портки, а затем, чуть шатаясь, побрел за Германом следом. Из дверей боязливо выглянули две детские головки, тоже рыжие, а затем двое ребят двинулись за отцом следом, потом их совсем маленькая сестренка и совершенно ошалевшая мать.

Герман зашел в другую избу, где при лучине допивали бутылку еще двое селян, почти совершенно осовелых, и проделал то же самое. Затем в третьей, в четвертой. Толпа брела за ним от дома к дому, словно дети за Гаммельнским крысоловом. Когда Герман покинул последнюю из изб, то обнаружил, что теперь на него, не мигая, смотрит больше сотни глаз, и все не могут понять, что же происходит, но наверняка им кажется, что происходит нечто небывалое и страшное. Так, пожалуй, и есть.

Герман подумал, что требуется, видимо, что-то сказать. В полуверсте, на лесной опушке, ждали новых свободных граждан три жандармские подводы, чтобы отвезти их пока в ближайший город и временно поместить в острог, пока не отойдут от шока. Герман с легкой горечью подумал, что история с Залесским отчасти повторяется. Впрочем, у этих магического дара не будет, так что им будет жить не так опасно, приспособятся.

— А где хозяин? — спросил вдруг тот самый рыжий мужичок. — Почему я это… не чувствую? Как же ето, а? Так же не бывает!

Толпа загудела. Они все были уверены, что так действительно не бывает.

— Бывает! — проговорил Герман погромче, забравшись на подвернувшийся ящик, в котором, должно быть, кто-то из селян приволок из кабака бутылки. — Бывает, и у вас теперь будет другая жизнь!

— «Это как же?..» — раздалось со всех сторон. — «А как же его светлость, он же нам и денег выдал, и все?..» «А мы если несогласные?..» «Вертай, барин, все назад, что ты сделал!..»

— Вы уж извините, но ничего повернуть взад не выйдет, — сказал Герман. — Я не могу вам всего сейчас объяснить, но поверьте, вы мне еще спасибо скажете…

— Какое там «спасибо»! — проревел здоровый, медведеобразный мужик с красным лицом и густой бородищей. — Да тебя за этакую скверность!.. А ну-ка, парни, намни-ка ему бока, а затем в полицию дать знать!

При этих словах несколько наиболее способных держаться на ногах мужчин в самом деле двинулись в его сторону, а один принялся даже вырывать из земли кол, на котором держался плетень, но без особенного успеха.

— Я, ребята, и сам полиция, — Герман расстегнул пальто и продемонстрировал лазоревый жандармский мундир. — И бока вы мне не намнете, не таковский.

С этими словами он вынул из кобуры револьвер — уже обыкновенный — и наставил его на краснорожего. Тот сделал шаг назад, уважительно покачав головой.

— Да мы, барин, ничаво… — пробасил тот, враз утратив воинственность. — Просто это… непонятно. Как же теперь, а?

— Пойдемте за мной, — сказал Герман. — Вы теперь будете свободными, вот что. Это довольно тяжело и скучно, но со временем вы привыкнете.

Глава двадцать первая Темный коридор приводит к мрачной разгадке

Не успел Герман выскочить из коляски, взбежать по припорошенному снегом мраморному крыльцу графского дома и найти кого-нибудь из прислуги, чтоб осведомиться, дома ли хозяин, как в темных парадных сенях — был уже вечер — его остановил знакомый, словно лающий окрик.

— О, кого я вижу! — штабс-ротмистр Трезорцев — впрочем, ныне погоны на нем были уже майорские — сидел, закинув ногу на ногу и читал вчерашний «Вестник Отечества».

Герман поздоровался с прежним начальником почтительно, протянул руку, хоть и спешил, а остановился поболтать немного.

— А вы-то здесь откуда, ваше высокоблагородие? — поинтересовался Герман.

— Ха, — Трезорцев продемонстрировал свою лающую усмешку. — По знакомому нам с вами делу. Откомандирован сюда, так как в поместье не раз замечали вампира, а я теперь считаюсь одним из лучших специалистов по вампирам во всей губернии и в соседних. Во многом, впрочем, стараниями вас и Татьяны Владимировны. Как она, кстати, здорова?

— Все хорошо, — кивнул Герман. — А не многовато ли вас тут на одного вампира?

Герман кивнул в сторону еще троих незнакомых ему жандармов, игравших в карты за журнальным столиком.

— Признаться, мне тоже кажется, что многовато, — Трезорцев покачал головой. — И тем более, это даже не моя губерния, по-хорошему, это вам бы следовало здесь сидеть, а не мне. Да я слышал, вы… того…

— Отстранен, — ответил Герман. — Но это недоразумение, которое, я надеюсь, скоро разрешится.

— Ну, и прекрасно, — Трезорцев кивнул ему и стал набивать трубку. — Вы к графу по делу? Не смею задерживать.

— Еще побеседуем, — сказал Герман и, пожав майору руку, двинулся дальше.

Однако в следующем коридоре его встретил графский дворецкий.

— Вы к его сиятельству? — спросил он. — Его сиятельство уехали в Петербург, но на случай, если вы явитесь, велели приготовить вам комнату, чтобы вы его подождали. Он, вероятно, будет завтра. Или же могу провести вас к ее сиятельству, Ариадне Константиновне. Они велели просить к себе.

Герман кивнул ему, и три минуты спустя уже вошел в комнату Ариадны, убранную немного по-детски, с яркими картинками на стенах и несколькими мягкими игрушками, рассаженными по краям двух диванов.

Герману было досадно оттого, что он не застал графа, от которого нынче так много зависело, но он тут же забыл об этом, как только встретился глазами с Ариадной, увидел, как она вздрогнула при его появлении и как залилось краской ее лицо.

Он почувствовал у них все случится сегодня. Непременно. А потом все будет хорошо.

— Ах, это вы… — проговорила она, и голос ее дрогну. — А я ждала вас… я отчего-то знала, что вы непременно придете…

Она усадила Германа на зеленый диван рядом с собой, они стали говорить о какой-то ерунде, он и вспомнить не мог потом, о чем именно. Слова были не важны, значение имели взгляды, а чуть позже — касания. Его прикосновения к ней становились все более горячими и нетерпеливыми, а она и не думала сопротивляться, хотя внешне это все еще был обычный разговор, и лишь ее участившееся дыхание выдавало то, что она хочет того же, что и он.

Всего каких-то несколько минут, и он уже жарко целовал ее, а она, даже и не думая сдерживаться, отвечала ему с пылом разгорающейся страсти. Потушенная свеча на столе… Жаркие прикосновения в темноте… Опять какая-то деталь гардероба, никак не желающая падать на пол… Ее тело, выгибающееся в свете ночника… Взвывший за окном ветер, бросающий в окна пригоршни раннего ноябрьского снега…

Невольно на ум ему пришла какая-то самая развратная строчка из творчества поэтов-экстатистов, и он внутренне устыдился тому, насколько она неуместна, и до какой степени даже близко не описывает того, насколько прекрасно то, что между ними происходит.

Ему было удивительно хорошо, и он чувствовал, что ей тоже. И это продолжалось долго, едва завершившись, началось заново…

* * *

Дом уже совершенно затих, и стояла темная осенняя ночь, когда они лежали в жаркой постели и говорили. Ариадна закинула обнаженную ножку на его ногу и, разговаривая с ним, смотрела отчего-то вверх. Там был всего лишь темный потолок с лепниной, но она так, словно над ними раскинулось звездное небо. А ведь звезд не было даже за окном — только низкие тучи, из которых сыпалась мелкая снежная крупа.

— Ты, возможно, посчитаешь меня какой-то… распущенной, — сказала она тихо. И Герман начал, было, говорить, что, конечно же, нет, не посчитает, но она остановила его.

— Нет-нет, подожди, дай я скажу, — проговорила она со все той же странной интонацией сомнамбулы. — Пойми, мне это было нужно, чтобы оставить позади весь этот ужас, который вкрался в мою жизнь. Меня это словно перемалывало изнутри, словно какой-то черный комок свернулся внутри и не отпускал. Это все так ужасно, боже… А теперь я чувствую, словно это все далеко-далеко, словно этого ничего не было. Наверное, теперь я даже смогу говорить о… нем. Говорить так, как будето это человек, не имевший никакого отношения к моей жизни, или имевший совсем небольшое.

— Я понимаю, — Герман кивнул. Ему немного обидно было, что это всего лишь «чтобы оставить позади ужас», но высказывать этого он не стал.

Ариадна внимательно на него поглядела.

— Правда, понимаешь? — спросила она с робкой улыбкой. — С тобой тоже было нечто подобное? Словно ты оказался в постели с самой смертью?

Герман вдруг вспомнил черные провалы глаз Аглаи Румяновой. Да, с ним правда было нечто подобное, хотя и в другом роде. Впрочем, Ариадне об этом, пожалуй, не стоило рассказывать, тем более, сейчас.

— Да, пожалуй, было, — проговорил он негромко, и она не стала расспрашивать.

— Конечно, твоя служба… — она протянула руку и коснулась кончиками пальцев его волос. — Наверное, тебе приходилось видеть всякое…

— Признаться, я на этой службе совсем недавно, — ответил Герман. — Но видеть… да, видеть доводилось разное. Но я никогда не видел никого и ничего прекраснее, чем ты сейчас.

И он не врал. Ну, или почти не врал. Нет, видать красивых женщин голыми ему приходилось и не раз, но, чтобы это было до того волнующе и заставляло вздрагивать от одной мысли, что это не навсегда…

Она нежно улыбнулась ему и ничего не сказала.

— Я впервые появился здесь по службе, — произнес друг Герман. — У меня было дело к твоему отцу, и все еще есть. Очень важное дело.

Ариадна взглянула на него непонимающе, а Герман мысленно отвесил себе подзатыльник.

— Ну, ты, барин, нашел время! — пожурил его Внутренний Дворецкий. — Разве в этакие-то моменты с дамами о делах разговаривают?

Герман и без него знал, что не разговаривают, но ему очень хотелось, чтобы между ним и Ариадной не осталось недосказанностей.

— Грядут очень серьезные события, — проговорил он. — И очень многое зависит от того, на чьей стороне будет твой отец. Прости, я, наверное, сейчас совершенно не о том…

— Нет, говори, если это для тебя так важно… — тихо произнесла она. — Не знаю, как мой отец, а я точно верю, что ты на правильной стороне, что бы там ни было…

— Правда?..

— Конечно, хотя… — ее голос вдруг дрогнул. — Хотя я точно так же верила, что на неправильной стороне не может оказаться Илья.

Она замолчала и тихо всхлипнула. Герман хотел что-то сказать ей, но не стал.

— Да, мне до сих пор тяжело от мысли, что он мог все это сделать. Все эти люди, которые не сделали никому ничего плохого, и такая страшная смерть… зачем? Какие идеи могут оправдать это?

— Никакие, — Герман покачал головой. — Но я, все-таки, до сих пор не понимаю, для чего он это делал. Ты знала его лучше. Он когда-то высказывал подобные мысли? Ну, знаешь, что говорят мегаломаньяки…

— Нет, он был странным человеком, но иного рода, — Ариадна говорила все так же не глядя на него. — Был весь погружен в свои путешествия, исследования, часто говорил, как это важно для человечества, вот только жаль, что немногие это понимают, вот разве что я, да еще мой отец.

— А твой отец его поддерживал?

— Да, он приблизил к себе Илью, много говорил о том, какой это талантливый человек… Я не особенно знаю финансовую сторону, но отец много ему помогал, это было видно. Вот только в самое последнее время… прямо перед тем, как… Илья много говорил о том, что лучше бы ему было с отцом не встречаться. Теперь я понимаю: он, видимо, ненавидел аристократию, всегда. И его угнетало то, что он делает то, что делает, и в то же время берет деньги у аристократа, защитника крепостного права. Поверьте, он, все-таки, не был совершенным мерзавцем, для него несомненно были важны такие вещи. Вот только… я, все-таки, до сих пор не могу поверить…

— Я бы и сам не поверил, что это все был он, — проговорил Герман. — Даже несмотря на все доказательства, не поверил бы. Если бы только не коробка с мятными леденцами. Я видел их везде, и…

— Какими еще леденцами? — переспросила Ариадна и приподнялась на локте, внимательно глядя на него.

— Леденцы… такие дешевые, в жестяной банке… я видел их на местах нескольких убийств флороманта, а у господина Ферапонтова на столе стояла коробка. Видимо, он любил эти леденцы…

— Он их терпеть не мог, — прервала его Ариадна. — Даже запаха мяты не переносил, и всегда морщился, когда к нему подходил Матвей, наш покойный лакей. Вот тот обожал эти леденцы, у него всегда была с собой коробка, про него прислуга шутила, что он их даже во сне сосет.

— Подожди… — прервал ее Герман, вскинув руку. В его голове вдруг начали один за другим складываться кусочки мозаики, которые до этого, казалось, совершенно не подходили один к другому, мешались друг другу, задевали краями.

Ариадна тоже молчала и смотрела на него, не отрываясь. В ее голове, кажется, то

— Мне нужно отойти ненадолго, — проговорила она.

Она вышла, а Герман стал думать. Все сходилось одно к одному. За всеми участниками этой истории, казалось, почти не связанными друг с другом маячила одна и та же зловещая фигура. Герману даже странным показалось, что он не разглядел ее сразу, а только благодаря такой мелочи, как эти дурацкие леденцы.

Он совершенно забыл о времени, пока думал обо всем этом. В реальность его вернула только мысль о том, что Ариадны — куда бы она ни отправилась — что-то уже больно долго нет.

К моменту, когда все цветные стеклышки окончательно сложились в картину, он уже знал, что Ариадну нужно найти как можно скорее. Она в опасности, они все в опасности. Слава богу, что он не застал графа дома, однако теперь нужно торопиться. Бежать отсюда немедленно, предупредить Таню, Оболенского… Но сперва найти Ариадну!

Он выбрался из постели, оставив лазоревый мундир висеть на спинке стула и надев лишь рубашку и панталоны, а затем вышел в длинный темный коридор. В доме было тихо, казалось, он спал глубоким сном. Наверное, какая-то жизнь теплилась на кухне, но та располагалась в другом крыле, здесь же, в господских покоях, не нарушала тишины даже мышь.

Тишина эта показалась сейчас Герману зловещей. Отчего-то вспомнилось, как в детстве он иногда вставал с постели и точно так же на цыпочках шел по коридору в комнату няни, оттого что не мог уснуть в одиночестве и тишине, мучимый кошмарами. Тогда он еще не знал, какие кошмары можно встретить и наяву, при свете дня…

Герман миновал один поворот коридора, другой. Куда именно она направилась? Если в другое крыло, где покои графа и супруги… но ведь графа нет дома, он уехал, и, вроде бы, вместе с графиней? А если так, то куда тогда?

Темный графский дом словно превратился в запутанный лабиринт. Герману уже случилось однажды заблудиться в нем — в тот вечер, когда он был здесь в первый раз. Когда еще убили лакея. О, теперь-то он знал, и кто убил того лакея, и почему. Мятные леденцы… Черт побери, да почему он не расспросил тогда хорошенько про эти леденцы ни хозяев дома, ни прислугу⁈ У него в руках была ниточка, благодаря которой он с самого начала мог выйти на верный путь, не блуждая в потемках!

Впрочем, теперь это все неважно. Теперь нужно найти Ариадну. Найти Ариадну в лабиринте — такая вот ирония. И в этом лабиринте тоже скрывается чудовище — ну, или может скрываться. И непременно нужно найти Ариадну раньше него…

Он уже сорвал часть зловещего плана, когда освободил людей в Грабине. По косвенным признакам было ясно, что операцию враги действительно отменили, и теперь пребывают в некоторой растерянности. Однако долго это состояние не продлится, они нанесут новый удар, точнее, захотят нанести.

Но Герман их опередит. Теперь, когда он знает самое главное, это будет нетрудно, достаточно будет лишь добраться до штаб-квартиры Корпуса. Эх, как же жаль, что на него не навесили канал для связи, но он же не знал, отправляясь сюда, что результаты его поездки окажутся такими… Впрочем, ничего. Задержка, скорее всего, выйдет небольшая.

Он огляделся по сторонам в том месте, где коридор снова раздваивался. Это начинало походить на какой-то тяжелый сон: блуждаешь в потемках и не можешь отыскать то, что важнее всего.

Но он найдет ее, обязательно найдет! И увезет из этого чертова дома, и все у них будет хорошо, а враги все будут выведены на чистую воду! Теперь уж недолго осталось, и теперь это змеиное гнездо не спрячется ни за революционеров, ни за несчастного Ферапонтова, бог ему судья!

Только бы не наделать тут шуму, ничего в темноте не поронять, и найти Ариадну, найти ее во что бы то ни стало…

А потом Герман ее нашел.

Она лежала на полу посреди широкого зала и так же смотрела в темный потолок широко раскрытыми глазами, как недавно в постели, вот только теперь ее бледное лицо было искажено смертной мукой, а из груди прямо сквозь ночную рубашку медленно поднимался вверх дрожаший росток с двумя треугольными листьями.

— Все сюда! — заорал Герман на весь дом, бросившись к ней. — Лед! Есть в доме лед⁈ Принесите хоть снега с улицы!

Господи, почему здесь нет доктора с его рецептом? Почему он не расспросил его о рецепте в подробностях? Да ведь он был уверен, что флороманта больше нет…

Лицо Ариадны было совершенно безжизненным. Видимо, она лежала здесь уже достаточно долго, и, возможно, даже лед прикладывать уже слишком поздно, но можно же попытаться, хотя бы попытаться!

Герман с силой рванул проклятый росток, но тот засел крепко, стебель выдержал, хотя рывок был настолько сильным, что тело приподнялось над полом. Ариадна издала вздох — или ему только послышалось — и тело обвисло в его руках безжизненной куклой.

«Ничто не поможет» — пронеслось у него в голове, и от этой мысли руки похолодели и выпустили росток. Зубы сами собой сжались, и Герман сделал над собой огромное усилие, словно не испустить громкий тоскливый рев.

В следующую секунду за спиной Германа раздался отчаянный крик. Он обернулся и увидел бледную горничную в белом переднике. Затем раздался стук сапог, и не прошло десяти секунд, как коридор стал наполняться людьми, а одним из первых появился, заспанно зевнув, майор Трезорцев.

— Нда… — произнес он, ошарашенно глядя на открывшуюся его взору сцену. — Похоже, поручик, вот это недоразумение нескоро разрешится. Вы арестованы.

— Христофор Викентьич… — только и смог выговорить Герман. Его вдруг покинули силы, и он почувствовал себя так, словно разом постарел на сто лет и стал неспособен бороться.

— Стойте на месте, поручик, — проговорил Трезорцев, достав из кобуры револьвер и направив на Германа. — Мне очень тяжело, что это именно вы, и я не представляю, что вообще происходит, но только стойте на месте и не усугубляйте, пожалуйста.

Герман стоял на месте и не усугублял.

Глава двадцать вторая Описывается разница между человеком и собакой

Камера была точно такой же, как и та, в которую Германа привезли в прошлый раз, когда его допрашивал фон Корен, хотя на сей раз он был не в Петербурге, а в Москве. Старое-доброе здание на Кузнецком, где он когда-то начинал свою службу, хотя и та его часть, в которой Герману бывать не доводилось, и он предпочел бы не бывать здесь никогда.

Каменный мешок без окон, лишь с парой вентиляционных отдушин. Стол и привинченный к полу табурет, а напротив — более комфортный стул для следователя, тоже, впрочем, без изысков. Наручники, прикованные к поперечной цепи, и кандалы на ногах. Керосиновая лампа, поставленная так, чтобы он не мог дотянуться. Вот и вся обстановка.

Главный вопрос, который занимал сейчас Германа — это кто будет его допрашивать. Идеально, чтобы это был новый директор Московского управления Корпуса Радлоф или кто-то из его подчиненных-жандармов. В таком случае Герман просто потребует немедленно телеграфировать Оболенскому.

Какие бы у них там ни были сложные отношения, но Радлоф — подчиненный Оболенского, и не может вот так просто игнорировать такую просьбу, побоится.

Хуже, если сейчас войдет кто-то из Третьего отделения, например, вот тот усатый полковник. Для этого, конечно, апелляция к Оболенскому — не аргумент. Напротив, только лишний повод для вопросов: «А какие отношения связывают простого поручика с шефом Корпуса жандармов? А связано ли это с неслужебными отношениями между означенным поручиком и подполковником Ермоловой?».

Нет, на этот крючок лучше уж всей губой не надеваться. Лучше уж тогда настаивать на том, что допрос его, офицера Корпуса, без представителя Корпуса незаконен, пусть тогда зовет Радлофа или кого-то еще, а там уж посмотрим.

Может, наверное, явиться некто совсем неожиданный: например, следователь из сыскной полиции. Но это маловероятно, да и такого можно просто запугать, рассказав, что он влез в игры двух спецслужб, не зная даже, в чем они заключаются. Рядовые сыскари в такие дела лезть не любят, и правильно делают. Герман бы тоже не лез, будь его воля.

Но когда наконец скрипнула дверь, то Герман, все же, удивился тому, кто именно из нее появился, хотя, казалось бы, можно было и догадаться.

Граф Уваров был одет по форме — в зеленом с золотыми эполетами мундире Министерства просвещения, на груди сияло две золотые звезды и несколько прочих орденов. Герман смотрел на него, словно на привидение, и ничего не говорил. Он почувствовал, что сейчас-то и начинается настоящий бой.

— Мне очень тяжело, что приходится говорить с вами при таких обстоятельствах, Герман Сергеевич, — произнес он, усаживаясь на стул напротив Германа. — Но, боюсь, у меня нет выбора, да и у вас — тоже.

Герман сжал кулаки.

— Я всего ожидал от вас, — проговорил он сквозь зубы, — но что вы собственную дочь…

— Оставьте это, молодой человек, — проговорил граф с горечью в голосе. — В некотором смысле ее убили вы. Не стоило втягивать ее в эту историю, хотя, конечно, в этом виноват еще и дурак Ферапонтов. Я сказал ему об этом. Прежде чем.

В камере повисло напряженное молчание.

— У вас сейчас есть только одна возможность выйти отсюда… — начал граф, но Герман усмехнулся.

— Я однажды уже слышал нечто подобное, — проговорил он в ответ на вопросительный взгляд графа. — И вышел из камеры через несколько часов, а тот, кто это мне говорил, сидит до сих пор.

— Надеюсь, вы не собираетесь всерьез равнять меня с бароном фон Кореном, при всем к нему уважении? — спросил граф, закинув ногу на ногу. — Кстати, я полагаю, вскоре он будет оправдан и, возможно, даже получит повышение по службе. Люди, верные своим убеждениям и готовые за них пострадать, нам очень нужны. Спасибо, что напомнили про него.

— Не стоит благодарности.

— Значит, по этому пункту у нас с вами полная ясность. Теперь перейдем к остальным. Для того, чтобы вы могли отсюда выйти, мне необходимо ваше содействие. Прежде всего, показания на князя Оболенского, князя Ермолова и прочих участников обширного заговора.

— Какого еще заговора? — переспросил Герман.

— Того самого, в котором вы предлагали мне поучаствовать! «Люди в правительстве, которые, видите ли, мне сочувствуют!». О, я отлично знаю, что это за люди. Они хотели меня использовать для того, чтобы я покрывал их грязные делишки. И, кстати, использовали с этой целью вас, молодой человек.

— Не понимаю, о чем вы говорите. Мои отношения с княжной Ермоловой не имеют…

— И с моей дочерью тоже не имели? Или вы хотите сказать, что втерлись ко мне в дом вовсе не для того, чтобы вовлечь меня в ваши игры? Молчите? То-то же! Слушайте: я вас, в некотором роде понимаю. Вы не заговорщик, вы просто человек, который запутался. Что ж, давайте мы поможем вам выпутаться их этих тенет.

Герман невольно вспомнил распухшее лицо повешенного Ферапонтова. Да, эти, пожалуй, помогут выпутаться…

— Вы сейчас употребили слово «мы», — осторожно произнес он. — «Вы» — это кто?

— Мы это те, кто готов взять на себя ответственность за происходящее в империи в час, когда власть начинает ослабевать. Мы называем себя Святой дружиной — это единственное, что вам пока следует знать. Но не сомневайтесь — у нас большие возможности. И они позволят нам, в том числе, обеспечить вашу безопасность.

Он помолчал некоторое время, сжав морщинистые пальцы в замок, а затем продолжил.

— Ладно, я расскажу вам всю историю, чтобы вы могли выбирать осознанно. Святую дружину я создал около двух лет назад после того, как… неважно. В общем, после того, как заметил некоторые странности и решил, что престолу необходима новая опора. Не сегодня — завтра может случиться так, что власть из рук Его Величества начнет рвать свора алчных аристократов, и в этой сваре примут участие и армия, и Корпус жандармов, и Третье отделение. Ни на кого нельзя положиться — только на того,кто лично предан престолу.

Я изложил эту концепцию Его Величеству в ходе аудиенции, но не нашел понимания. Боюсь, меня поняли, как очередного интригана, готового половить рыбку в мутной воде. Но это ненадолго: заговор, который я повергну к подножию трона, убедит Его Величество, что я был прав.

— Заговор, который вы же и создали, — проговорил Герман, и граф чуть дернулся, словно уколотый иголкой. — Вы нарочно передали оружие Надежде, чтобы создать угрозу престолу. Одним выстрелом убить двух зайцев: и напугать Его Величество разгулом терроризма, и избавиться от своих политических противников.

— К сожалению, великие задачи требуют нестандартных методов их решения, — граф кивнул. — Кстати, если не секрет, как именно вы поняли, что за всем этим стою именно я?

— Леденцы, — ответил Герман. — Их любил ваш лакей, и их я находил на местах преступлений. Это же вашего Матвея вы использовали, как исполнителя на первых порах? И он же ходил вместе с Ферапонтовым в осколок, потому что самому Ферапонтову вы до конца никогда не доверяли. Его вы тоже поймали на крючок, как меня сейчас? Сначала финансировали его экспедиции, а потом постепенно сделали его своим соучастником, так что он уже не мог соскочить с крючка.

— Этот крючок звали Ариадна Константиновна Уварова, — произнес граф со вздохом. — Я пообещал ему, что отдам ему ее руку, когда все это закончится. Он бы получил права высшего дворянства, доступ к заклинаниям вплоть до восьмого ранга и, конечно, много денег на свои исследования. Ему было все это очень лестно, человек он был молодой…

— А потом вы убили его, — констатировал Герман. — А перед этим — Матвея. Потому что оба слишком много знали.

— Разумеется. Как я уже говорил, в этом деле требуются нестандартные методы…

— Это как раз стандартные методы политического интригана. Его Величество был совершенно прав, когда отстранил вас. Вы планируете прибрать к рукам его власть и править за него. Вы отстраните руководство Корпуса, а потом, может быть, и Третьего отделения, и армии, везде рассадите людей из этой вашей дружины.

— Разумеется, оставлять ключевые позиции в руках ненадежных людей не имеет смысла. Впрочем, ладно, хватит ходить вокруг да около, мы с вами взрослые люди. Да, я предлагаю вам поучаствовать в государственном перевороте, но вы уже в одном поучаствовали, так что вам и книги в руки. В вашем нынешнем положении, в котором никто не даст за вашу жизнь — а тем более, карьеру! — ломаного гроша, это невероятно щедрое предложение.

— А если я его, все-таки, отвергну?

— Ну, в таком случае все просто. Вот здесь, — граф хлопнул ладонью по пухлой папке, — аккуратно собранные материалы, на основании которых любой суд — даже самый непредвзятый — уверенно признает вас виновным в преступлениях так называемого флороманта.

— Меня⁈

— Ну, а кого же еще? Судите сами: пока вы служили в Москве, там же орудовал и флоромант. Затем вы перебрались в Зубцов, и — надо же, какое совпадение! — следующее убийство случилось уже там, причем прямо в том месте, которое вы проходили по дороге на службу. Все следующие преступления происходили так или иначе в вашем присутствии, а в последних двух случаях вы же и обнаружили тела. В том числе, тело Ферапонтова, которого и обвинили посмертно во всех убийствах. Не кажется ли это вам подозрительным?

— Это само по себе ничего не доказывает!

— А то, что вы уже привлекались к расследованию по обвинению в сокрытии внешнего артефакта? И уйти от ответственности смогли только благодаря покровительству вашей любовницы и шефа Корпуса жандармов? Тоже ничего не доказывает, но поверьте, для суда это будет серьезный аргумент. Тем более, что суд, конечно же, будет закрытым, и никто посторонний в нем участвовать не будет. Вас проверят врачу, найдут вас склонным к половой распущенности и жестокости. Объявят, что вы получали наслаждение, убивая невинных людей. Сперва убивали только для удовольствия, а потом — чтобы скрыть прежние преступления.

— А вам самим не жалко было всех этих людей? — спросил вдруг Герман. Он думал смутить графа этим вопросом, но у того даже бровь не дрогнула.

— Жалость удел слабых и нервных, — произнес он. — Когда вы поживете и послужите с мое, то поймете, что ваши личные чувства не имеют значения, а имеет значение — дело. Что поступать надо не жестоко или мягко, а так, как для дела полезнее. И тем не менее, из некоторой сохранившейся во мне с юных лет сентиментальности я старался выбирать тех, кого действительно было не особенно жалко. Раз крепостной не согласился получить свободу, значит он не очень-то дорожит своей жизнью и готов расстаться с ней, если это потребуется для блага его хозяина. В данном же случае это действительно было нужно для того, чтобы их хозяева продолжали наслаждаться жизнью, будучи избавлены от политических потрясений. Согласитесь, что крепостной, отказавшийся от вольной, это, в сущности, нечто очень героическое, но… в то же время, не совсем человек. Вам так не кажется? Это поступок не человека, а собаки. Собакой можно восхищаться, но, если ради спасения человека нужно убить собаку, думаю, мало кто скажет, что это неприемлемо.

Они сидели друг напротив друга, граф легонько барабанил пальцами по столу. Кажется, он был совершенно уверен в том, что говорил.

— Получается, вся эта история с флоромантом была организована только для того, чтобы склонить к сотрудничеству простого поручика Корпуса жандармов? — спросил Герман.

— О, не преуменьшайте свое значение, Герман Сергеевич, — проговорил граф. — Вы не просто поручик. Вы ключевая фигура в этой игре. Я ведь догадываюсь, по какой причине мой друг Паскевич разом потерял связь со всеми крестьянами села Грабино. Вы человек опасный, и вас лучше иметь в союзниках. А если это невозможно — то чтобы вас вовсе не было. И тут уж вам решать.

Несколько секунд они смотрели друг на друга через стол, и Герман выдержал его взгляд, холодный и твердый, словно вечная мерзлота.

— Поймите, Герман Сергеевич, что именно мне от вас нужно. Если бы мне нужны были конкретные сведения — например, состав заговорщиков или детали вашей связи — я бы вызвал сейчас менталиста, и достал бы их из вашей головы. Это не проблема. Но мне нужно ваше искреннее сотрудничество. И прежде всего — такой залог, имея который я мог бы быть уверен, что вы со мной до конца. Вот, взгляните.

Граф достал из папки листок и протянул Герману. Листок представлял собой написанный убористым писарским почерком протокол допроса, согласно которому Брагинский Герман Сергеевич сознавался в том, что был вовлечен князем Оболенским и княжной Ермоловой в заговор с целью свержения императора и установления республики. Да, это был серьезный залог. Подписав такую бумагу, Герман, конечно, отрезал себе любой путь назад, к Оболенскому… и к Тане.

— И если я подпишу это, то выйду на свободу?

— Не сразу, разумеется.

— Понимаю. Вам нужно будет время, чтобы покончить с… остальными.

— В смысле? — граф уставился на него. — Молодой человек, вы, кажется, не поняли. Я с ними УЖЕ покончил. Большинство известных нам членов заговора уже арестовано или изолировано в своих имениях. Князь Оболенский отстранен и ожидает допроса в Петербурге. Командир гвардейской артиллерии, несколько губернаторов, министр финансов, верхушка Корпуса жандармов — все взяты к ногтю. И между прочим, далеко не всем предоставлены такие хорошие условия почетной капитуляции, как вам. Решайте — время дорого.

— Итак, сначала я даю показания. А потому?

— После этого вы получаете нашу защиту и хорошую должность подальше от столиц — в ваших интересах будет побыть подальше, пока все не уляжется. А дальше… что ж, после окончательного разгрома заговора в столицах освободится много хороших должностей, на которых было бы полезно видеть человека, делом доказавшего свою преданность трону. Я думаю, службу в Корпусе жандармов можно было бы вам и оставить — слишком хлопотно, а? Пойдете служить в Личную канцелярию Его Величества, только не в Третье отделение, а во Второе, которое занимается крестьянской реформой. Будете иметь доступ к архивам, лично осматривать имения помещиков. А если помещик чем-то не угодил престолу… а точнее, его верным защитникам, то есть, нам, то часть его крестьян вдруг может самопроизвольно освободиться… Вы представляете, какая это будет выгодная должность? Все очень быстро поймут, что с вами лучше поддерживать хорошие отношения.

Граф многозначительно взглянул на Германа и пододвинул к нему бумагу.

— Решайте, Герман Сергеевич, — проговорил он. — Те, кому вы служили до этого, уже проиграли. Нет ни почета, ни выгоды в том, чтобы погубить свою жизнь ни за грош во имя даже не идеалов… а просто политических амбиций кучки интриганов, которые — я уверен — даже не удосужились толком посвятить вас в свои планы. Уверяю вас, положение ваше в Святой дружине будет и прочнее, и выгоднее. А кроме того…

Но договорить граф не успел. В этот момент в дверь камеры постучались, а затем ее отворил тот самый усатый полковник из Третьего. Глядел он невозмутимо, но как-то уж очень нервно переминался с ноги на ногу, а графу сделал какой-то резкий жест. Граф поднялся со стула и торопливо прошествовал к полковнику, а тот торопливо зашептал ему что-то на ухо.

— Хм… Герман Сергеевич, я вас ненадолго оставлю, — проговорил граф, повернувшись к Герману. — Вы тут пока подумайте над моим предложения — полагаю, вы сами придете к выводу, что альтернативы ему в вашем положении нет. Очень надеюсь, что к моему возвращению я найду бумагу подписанной — тогда вас ждет еще и небольшой сюрприз.

С этими словами он вышел из камеры и — судя по звуку — торопливо зашагал по коридору следом за полковником.

Глава двадцать третья Воспевается торжество жизни

Дверь за двумя посетителями захлопнулась, лязгнул замок. Герман бросил еще один взгляд на лежавшую на столе бумагу. Какие у него есть варианты?

Можно, конечно, попробовать вырваться из темницы силой, но это утопия. Стены подвала, специально выстроенного так, чтобы удержать внутри даже сильных аристократов, буквально пили из него магическую силу. Которой у него и было-то куда меньше, чем у того же графа.

Подписать бумагу, а потом тут же броситься к Оболенскому и предупредить его? Нет, разумеется, не дадут. Даже если он, на самом-то деле, и не арестован еще, все равно не дадут. Продержат здесь в изоляции, потом выпустят на свет божий только на суде. А после суда, чего доброго опять упрячут или вовсе удавят по-тихому, как Ферапонтова. Никаким их посулам, конечно же, верить нельзя. Вот Илья Ильич поверил, и где он нынче?

Но и злить их демонстративным отказом от сотрудничества тоже нельзя — им явно сейчас не до сантиментов. Они его боятся. Если увидят, что он слишком независимо держится и угроз их не пугается — испугаются сами еще сильнее и убьют его. Так что перегибать не надо. А что тогда надо? Лучше всего, конечно, было бы потянуть время. В прошлый раз это помогло — глядишь, и в этот раз тоже ситуация разрешится как-нибудь сама собой. В конце концов, начальство знает, что он арестован, и не в его интересах бросать его здесь без помощи. Если только у начальства нет сейчас забот поважнее…

Не успел он об этом подумать хорошенько, как где-то наверху едва слышно грохнуло, а по стенам и полу прошла заметная вибрация.

Ого. Уж не начальство ли это явилось к нему на выручку? Однако стрельба в центре Москвы, да еще, похоже, и не просто из стрелкового оружия, а из чего потяжелее… Или это даже магия? Как бы там ни было, каша, похоже, заварилась серьезная.

Словно подтверждая эту мысль, грохнуло еще раз, на сей раз сильнее, а дрожь стен заставила звякнуть цепь его кандалов. За дверью послышался дробный топот множества подошв, кто-то пронесся по коридору в одну сторону, в другую, послышались отдаленные крики и ругательства. Затем на некоторое время все затихло, а потом он услышал, как в дверном замке медленно, словно нехотя провернулся ключ. После этого дверь распахнулась, и на пороге показался Трезорцев.

— Герман, вы тут⁈ — воскликнул он.

— Как видите, — ответил Герман и демонстративно звякнул цепями.

— Так, слушайте, надо быстро… — Трезорцев засуетился, что было ему совершенно несвойственно. Ключ выпал из его дрожащих пальцев, звякнул о плиту пола, майор чертыхнулся, бухнулся на колени, чтобы его подобрать. В этот момент вверху бахнул новый взрыв, и здание тряхнуло сильнее. Герман испытал неприятный приступ клаустрофобии: если вся эта махина сейчас обвалится, он будет погребен здесь навечно, и хорошо еще, если сразу погибнет…

— Что вообще происходит? — спросил он у подскочившего с пола Трезорцева.

— Чер-рт знает что! — рявкнул тот. — Я уже ничего не соображаю. Управление окружили военные, гвардия. Связи нет. Требуют сдаться. Как такое возможно? Это же война, такого никогда не было.

— Не было, а теперь будет, — проговорил Герман. — Вы чего пришли-то?

— Вот, — ответил Трезорцев, и достал из-под мундира нечто, завернутое аккуратно в тряпицу. Едва он ее развернул, как Герман почувствовал, как сердце отчаянно стукнуло в груди. На белой ткани лежал Узорешитель.

— Мне это передал полковник Войницкий. Велел передать вам. Понятия не имею, что это, то есть, по виду-то револьвер, но…

— Благодарю вас, ваше высокоблагородие, — ответил Герман. — Он уже знал, что именно ему нужно сделать. Точнее, чувствовал.

— А творится-то что, поручик? — спросил Трезорцев, совершенно растерянный. В следующую секунду над их головами раздался новый приглушенный удар, с потолка камеры посыпалась щепотка штукатурки, а майор машинально вжал гиенью голову в плечи. Герману показалось, что он вот-вот заскулит или тоскливо завоет.

— Именно то, на что это похоже, — ответил Герман. — Попытка военного переворота происходит.

— Погодите, а вы-то, черт возьми, на чьей стороне? Бунтовщиков или короны?

— А это, ваше высокоблагородие, зависит от того, кто одержит победу, — весело произнес он. — Кто победит, тот и будет на стороне короны, а кто проиграет — станет бунтовщиком. Будем надеяться, что по результатам верным патриотом останусь я.

С этими словами он поднял Узорешитель и направил его прямо себе в лицо, заглянув в темный канал ствола. Ему показалось, что где-то там, в глубине, сияет зеленый свет, хотя это, наверное, было иллюзией: между дулом и отсеком с зеленым камнем была заглушка, пока еще закрытая.

— Эй, ты это чего! — воскликнул Трезорцев и бросился к Герману, он решил, должно быть, что тот собирается застрелиться. Впрочем, он не успел: Герман надавил на спуск, зеленая вспышка озарила камеру, и мир вокруг исчез.

* * *

Он стоял посреди огромной темной пещеры. Здесь было холодно, и откуда-то спереди едва заметно тянуло сырым ветром. Единственным источником света был Узорешитель в руке Германа, который сам по себе открыл дверцу, и свет зеленого камня пробивался теперь наружу, с трудом выхватывая из тьмы высокий каменный свод.

Это не было рукотворным подземельем, как там, в осколке, куда он попал вместе с Ферапонтовым и Ариадной. Во всяком случае, ничто на это не указывало. Темные неровные стены, сталактиты над головой, где-то капает вода. На стенах виднеются алые и зеленоватые прожилки. Отчего-то Герману вдруг вспомнился рассказ одного пехотного поручика, отслужившего два года в Барканских шахтах о том, что тамошние каменные стены выглядят именно так.

— Эй, я где? — проговорил он негромко. Ответа не было.

Он ожидал от выстрела из Узорешителя в голову чего угодно, но только не этого. Куда он попал? Конечно, здорово, что он выбрался из каменного мешка на Кузнецком, но если только лишь для того, чтобы оказаться в другом каменном мешке, расположенном вообще неизвестно где…

Он знал, что Барканские шахты тянутся внутри своего странного скального мира на многие сотни верст, и там есть места, которые никогда не посещают ни люди, ни гномы, ни даже родные для этих мест странные ящероподобные создания. Если оказаться в одном из таких мест — беда.

Герман слегка прикрыл камень ладонью, и только тогда заметил, что кроме него тьму рассеивает еще что-то. Такой же зеленый свет исходил откуда-то впереди.

Он пошел на свет, стараясь не споткнуться и не разбить ноги, так как пол был завален каменными глыбами, громоздившимися одна на другую.

Зеленый свет впереди становился все ярче. Не прошло и десяти минут — хотя время в этом странном месте и текло незаметно — как Герман обнаружил его источник.

Посреди такой же, как первая, просторной пещеры со свисающими с потолка сталактитами висел прямо в воздухе огромный, размером с орла на кремлевской башне, зеленый камень. Был он овальной формы, ограненный, словно великан-ювелир гранил его гигантским резцом. Разные грани светили всеми оттенками зеленого света. То и дело по ним проходила волна, словно рябь на воде.

— Ну, вот ты и здесь, — прозвучал в голове у Германа мелодичный голос, не мужской и не женский, скорее какой-то… ангельский? Или демонический?

— Кто ты? — спросил он вслух, вздрогнув. Ему показалось, что световая рябь на поверхности камня задрожала в такт произнесенным словам.

— Я тот, кто создал узы. И тот, кто их разрушает. Я разговаривал раньше с вашим правителем, а теперь буду разговаривать с тобой. Спасибо, что вразумил сам себя. Без этого я бы не смог говорить с тобой напрямую. Мой язык слишком сложен для понимания смертных.

— Наша церковь учит, что узы создал бог.

— Все на свете создал бог. Но не все он создает непосредственно своими руками. Впрочем, ваш правитель всерьез считает меня богом. Я никогда не разубеждал его. Можешь считать и ты, если хочешь. А не хочешь — не считай. Я не обижусь, и делу это нисколько не помешает.

— Какому делу?

— Разбрасыванию камней. Есть время разбрасывать камни и время их собирать. Твой предшественник не просто собрал все камни, он превратил их в монолитную стену. Это самая лучшая конструкция с его точки зрения. Но моя точка зрения — другая. Пришло время снова разбрасывать камни, и делать это будешь ты.

— Я понимаю, — произнес Герман, хотя на самом деле ни черта он не понимал. — Ты — это мертвый нефрит, да? Мне говорили, что большие самородки мертвого нефрита могут иметь сознание…

Карасев, когда говорил это Герману, имел в виду «большие» самородки размером с тот, что был внутри Узорешителя. Но перед ним сейчас был камень в сотни раз больше. Если это не иллюзия, порожденная выстрелом Узорешителя, если этот камень действительно существует, то… это действительно почти божественная сущность.

— Если хочешь, то я мертвый нефрит. Это неважно. Но ты задаешь все неглавные вопросы. Задай главный. Тот, что действительно тебя волнует.

— Почему я? — спросил Герман, почувствовав, как его голос дрогнул.

— Это мог бы быть и не ты, — ответил голос. — Нет какого-то одного-единственного смертного, который подходит. Многие подходят. Но ты оказался в нужном месте в нужное время. Это всего лишь случай — ничего более. Если ты считал себя Избранным — вероятно, я тебя огорчил, в таком случае, извини.

— Нет, — Герман усмехнулся. — Мне совсем не жаль. Совершенно не хочу быть Избранным — от этого только сплошные проблемы и никакого удовольствия.

— Мне нравится твой подход, — ответил голос, и, кажется, в нем при этом тоже послышалось нечто, похожее на усмешку.

— Однако, что мне теперь делать?

— Жить. Просто жить и делать то, что делал. То, к чему лежит твоя душа.

— А если она лежит к тому, чтобы соблазнять красоток и пить вино, желательно хорошее?

— Тогда это и делай. Как видишь, если я и бог, то такой, который не возлагает на своего адепта непосильного бремени. Впрочем, тебе едва ли удастся ограничиться только этими занятиями. Думаю, ты и сам понимаешь, почему.

— Например, потому что я сейчас сижу в каменном мешке, и меня в любой момент могут убить. Не одни, так другие.

— Ах, это, — проговорил голос. — Ну, это еще не самая большая проблема. С этим я тебе помогу. Ты ведь уже научился использовать силу. Но пока еще лишь ту, которая внутри тебя.

— А можно и какую-то еще?

— Можно. Просто закрой сейчас глаза. Ты увидишь.

Герман закрыл глаза и вздрогнул. Он увидел несколько тянущихся к нему с разных сторон зеленых нитей. Одни были тонкими, словно паутина. Другие толще, больше похожие на струны.

— Что это? — спросил он, хотя и сам уже догадался. Каналы. Такие же, которые аристократы протягивают к своим крепостным, чтобы черпать силу из них.

— Это вера, — ответил камень. — Есть люди, которые в тебя верят. В то, что ты способен изменить мир. Некоторых из них ты освободил. Другие и без этого были свободными. Скоро таких людей станет больше, и сила твоя тоже будет расти. Потяни их веру к себе, попробуй.

Герман сконцентрировался, попробовал впустить силу в свое тело. Несколько мгновений ничего не происходило, а затем он почувствовал, как магия вливается в него горячей волной. Он не ожидал, что ее будет так много. Он едва не захлебнулся силой.

— Это… это просто восхитительно, — проговорил он. Говорить получалось с трудом: кипящая внутри него сила перехватывала горло. Он чувствовал, что частично теряет контроль над своим телом превращается из человека в нечто иное, в живой резервуар магической энергии. Это было опасно, ему казалось, что он может так умереть или стать бесплотным духом, что тело не выдержит такой нагрузки.

— Хватит! — озабоченно произнес голос. Кажется, его хозяин тоже почувствовал, что Германа вот-вот разорвет на части сила. — Аристократы учатся этому с детства, да и природа их силы немного другая, она не захлестывает их до такой степени. Тебе предстоит тренироваться. Лучше, если тебя будет обучать кто-нибудь опытный и мудрый. У тебя, конечно, есть люди на примете. А теперь иди, возвращайся обратно. Находиться здесь тебе долго не годится.

— Сейчас… — произнес Герман завороженно. Он осторожно отпускал притянутую силу, и она постепенно возвращалась к тем людям, у которых он ее позаимствовал.

— А я не причиню этим людям вред? — спросил он, когда последние крупицы силы покинули его, и осталась лишь дрожь в пальцах и коленях от одной мысли о том, какую мощь он только что контролировал.

— Нет, — проговорил голос с успокаивающей, отеческой интонацией. — Не причинишь, только если не используешь эту силу им же во зло. Иногда это будет трудно, но придется об этом помнить. Вера людей зарабатывается трудно, а теряется очень легко. Ее нельзя купить по объявлению, как крепостных. Нельзя получить за службу. Нельзя выиграть в карты. Но она может двигать горы, как сказал уже кто-то в вашем мире. Полагаю, ты уже убедился в справедливости этого изречения, и сегодня еще убедишься. А теперь — ступай.

— Последний вопрос… для чего все это? — спросил Герман. — Я имею в виду… все ведь было хорошо целых двести лет. А теперь все летит в тартарары, и фактически из-за меня…

— Не из-за тебя, не льсти себе. Просто все имеет свое начало и свой конец. Смерть старого — это просто освобождение места для нового. Если бы люди жили вечно, они заполонили бы все землю и стояли бы друг у друга на головах. Если бы империи жили вечно, мир застыл бы в вечной неизменности. Трава прорастает сквозь каменную мостовую, некогда прекрасные города зарастают лесом. Это торжество жизни, и ты пророк ее.

В следующий миг в глазах у Германа стало темнеть, а затем мир перед ними вновь озарился зеленой вспышкой. Не успел он проговорить еще что-то, например, попрощаться, как осознал, что вновь находится в камере, прикованный к столу наручниками.

Наклонившийся к нему через стол Трезорцев попытался вырвать у него из рук Узорешитель, но Герман не отдал, хотя у него и дрожали руки, а взгляд бесцельно блуждал по стенам.

— Ты что творишь? — майор уставился на него, раскрыв гиенью пасть и свесив розовый язык. — А ну отдай эту штуку назад!

— Все в порядке, — ответил Герман. Прикрыв глаза, он видел, что небольшая зеленая ниточка тянулась к нему и от майора тоже. Тот, похоже, за последнее время осознал, что его бывший подчиненный играет в происходящих событиях какую-то таинственную роль.

Герман снова потянул силу в себя. Сперва легонечко, стараясь не захлебнуться ей.

Конкретные заклинания тут были уже даже неважны — сила сама подсказывала ему, что можно сделать с ее помощью, как именно сформировать ее и что из нее вылепить. Например, можно направить ее чуть вперед и выйдет нечто вроде лезвия, которое…

«Звяк!» — это упала на стол двумя половинками перерубленная цепь!

«Донн!» — это треснула цепь наручников, и ее перерубленные звенья покрылись черной окалиной. Затем та же судьба постигла и кандалы.

Трезорцев смотрел на все это глазами, полными ужаса. Он не хуже Германа знал, что стены тюрьмы подавляют магию, и понимал, какая сила нужна, чтобы сопротивляться этому давлению. Восхищенный и испуганный, он сделал несколько шагов назад, пока не уперся в каменную стену.

— Ну, что вы, ваше высокоблагородие, — произнес Герман, стряхивая браслеты наручников и направляясь к дверям. — Не бойтесь. Сейчас будет весело. Мы тут сейчас с одним господином беседовали о том, чем отличается человек от собаки. Полагаю, пора нам закончить нашу беседу. Вам, конечно, тоже будет интересен ее исход, вы уж насчет собаки на свой счет только не принимайте ради бога.

Он учтиво поклонился Трезорцеву, а затем открыл дверь и вышел в коридор.

Глава двадцать четвертая Рушатся стены

Трезорцев порывался выйти вслед за Германом в коридор, но Герман сделал ему жест оставаться пока в камере, и тот послушался. Сам же Герман направился вперед по коридору, освещенному тусклыми фонарями, вставленными в стены через равные промежутки.

Его чувства обострились. Он ощущал рядом присутствие людей — враждебных, настороженных, растерянных. Несколько слабее, но все же ощущал и большие массы людей на поверхности. Открывшиеся сенсорные способности — или, быть может, это было только воображение? — рисовали ему сейчас, как жандармы спешно занимают позиции у окон, вооружившись винтовками из оружейной комнаты. Как офицеры из числа аристократов возводят вокруг здания магический щит, вибрирующий, словно жаркое летнее марево. Как в этот щит вливается щедрая порция силы, направленная откуда-то с первого подвального этажа — это вступил в игру поднимающийся по лестнице граф. Как с крыши здания генерал Радлоф, создав при помощи магии звуковой усилитель, требует от атакующих сложить оружие.

Самих атакующих Герман чувствовал хуже. Судя по звукам, там была артиллерия. Наверняка, гвардейская артиллерийская бригада. Но и без пехоты, конечно, тоже не обошлось. И, конечно, их предводитель — наверняка, это Ермолов — ведет сейчас переговоры с Радлофом, а заодно пытается повлиять и на его подчиненных.

Те же люди, которые находились ближе, чувствовались очень хорошо.

Один раз прямо перед ним из-за угла вскочил жандармский корнет с револьвером, и Герман увидел его задолго до того, как корнет появился в поле зрения. Просто заметил сияющий человеческий силуэт прямо сквозь стену.

Корнет вытаращил глаза на спокойно идущего по коридору Германа и попытался выставить револьвер перед собой, но Герман отбросил его к стене силовой волной. Тот проводил Германа взглядом, полным ужаса, но сделать ничего не мог, словно был прибит к стене гвоздями.

В другой раз, уже у самой лестницы, ведущей наверх, к свободе, путь Герману преградила баррикада, спешно собранная из нескольких письменных столов, из-за которой торчало три или четыре револьверных дула и два винтовочных. Едва Герман появился из-за поворота, как они принялись палить по нему, но не причинили ни малейшего вреда.

— Отставить! — рявкнул Герман. Воцарилась тишина, кто-то за баррикадой испуганно икнул.

— Стоять, не двигаться! — проревел толстый вахмистр, который, видимо, был в этой команде за главного. — Стрелять будем!

— Стреляйте! — ответил Герман безучастным голосом.

Они снова выстрелили. Пули ударились о выставленный Германом щит и исчезли в малиновых всполохах.

Несколько секунд ничего не происходило. Затем вахмистр махнул рукой, чтобы стреляли еще раз. Один из жандармов, совсем молодой мальчишка, вроде корнета Вихрова, бросил винтовку и побежал по коридору назад, мимо лестницы. Другой, черноусый, побежал за ним, держа в руке бесполезный револьвер. Еще несколько мгновений, и остальные устремились за ними следом. Герман им не мешал. Он дождался, пока последний из беглецов скроется за поворотом, прошествовал к лестнице и стал подниматься

Едва он ступил на первую ступеньку, как наверху вновь раздался взрыв, и лестница заходила ходуном у него под ногами. На секунду Герману подумалось: а ну, как Оболенский предпочел бы, чтобы ненужный свидетель погиб под обломками тюрьмы, нежели чтобы он дал показания?

Впрочем, в таком случае могучий стихийный маг, вероятно, обрушил бы на Московское управление гору или что-нибудь в этом роде. Пока же было больше похоже на то, что защитников здания хотят деморализовать и вынудить к сдаче, а если не выйдет, то облегчить штурм. Впрочем, к тому моменту, как он начнется, Герману в любом случае лучше было бы выбраться из подвала.

Он преодолел один этаж, никого более не встретив. Очевидно, почти весь личный состав был сейчас наверху, готовился дать отпор штурмующим. Если к зданию в самом деле подошла гвардия, то шансов у плохо вооруженных жандармов нет никаких, тем более, что и боевые маги в гвардии сильные.

Нет, по-хорошему, Радлофу и компании стоило бы уже сдаться, игра проиграна. Однако они, по всей видимости, чего-то ждут. Какое-то еще подкрепление? Лейб-гренадерский полк Паскевича? Очень, очень не хотелось бы. Это будет настоящая война на улицах Москвы. И так-то уже наверху, судя по звукам, царит настоящий ад.

В следующий миг лестничный пролет преградил высокий барьер, сотканный из чистого пламени. Герман такого раньше никогда не видал, но нутром почувствовал исходящую от барьера опасность. Это не был обычный щит. Это было оружие.

Наверху же пролета он заметил едва различимую фигуру в зеленом. Граф. Что ж, вот они и встретились снова. Посмотрим, ваше сиятельство, так ли вы хороши в сражении с противником, который не прикован цепью к столу.

Герман немного потянул силу в себя, и, когда почувствовал, как волна энергии переполняет его, выбросил ее вперед. Он даже не сформировал никакого заклинания, это был просто поток чистой энергии, настолько мощный, что в нашем мире он материализовался в виде сияющей голубоватой волны. Волна ударилась о барьер, и Германа едва не свалило с ног последовавшим ударом. По зданию прошла дрожь, зашатались стены, а граф наверху едва удержался на ногах, схватившись за перила лестницы. Жар был такой, словно Герман оказался в печи. Он с трудом открыл глаза и обнаружил, что барьер выдержал его удар и все еще на месте.

— Стойте, идиот, — выкрикнул граф. — Еще немного, и вы разрушите здание к чертям, и все погибнут. И вы тоже. И куча ваших сослуживцев.

— Ваши предложения? — поинтересовался Герман.

— Сдавайтесь, — произнес граф. — С минуты на минуту сюда явится Его Величество. Лично. Последний раз он лично принимал участие в наказании бунтовщиков полвека назад, но теперь, конечно, не применет явиться. Вы даже представить себе не можете ту мощь, которую он вас всех обрушит. Лучше сдайтесь сейчас, тогда у вас есть шанс выжить.

Граф овладел собой, и говорил это теперь размеренным, высокомерным тоном, как нечто, в чем он был глубоко убежден. Однако что-то, быть может, легкая дрожь его голоса дала Герману понять: он… не то чтобы прямо лжет… скорее, он не уверен в своих словах. Что-то идет не по его плану. Вероятно, все.

Если сюда пришли войска, значит, по меньшей мере, часть сподвижников Оболенского не арестована. Нет, не все так замечательно у противника. Может быть, и насчет императора тоже липа. Император, властелин времени, никогда не опаздывает. Посчитал бы нужным — был бы уже здесь.

— Сдавайтесь сами, граф, — ответил Герман. — Вы проиграли. Меня вы здесь не удержите, и натиск армии тоже не остановите.

— Идиот! — отчаянно выкрикнул граф, и даже сквозь мерцание барьера Герман увидел, как его лицо налилось краской. — Вы все испортили! Все!

Он весь дрожал, пальцы его судорожно сжались, и в следующей миг барьер резко устремился в сторону Германа. Однако тот среагировал мгновенно и выставил на его пути свой, сотканный из чистой силы. Столкновение вызвало ослепительную вспышку, а несколько ступеней лестницы полетели вниз, глухо ударившись о нижний пролет.

Не давая Герману опомниться, граф запустил в него огненный шар, затем еще один. Они разбились о щит Германа, обдав его новыми волнами чудовищного жара. Он чувствовал, что весь взмок под мундиром, и хорошо, если у него еще остались брови, но сильного вреда заклинания ему не причинили.

— Идиот! Мерзавец! — вопил граф на лестничной площадке, обрушивая на Германа новые снаряды. — Из-за тебя все рушится! Ты сыграл на руку врагам, ослабил империю в то время, когда она и так слаба! Из-за тебя столько хороших людей угодит в опалу, в тюрьму, на каторгу! Все было так отлично рассчитано!

Герман не перебивал его, безропотно принимая на себя удар каждого нового шара. Он чувствовал, что с каждым запущенным графом снарядом слабеет щит, который он поддерживал вокруг здания Московского управления. А он тоже подвергался сейчас атакам, об него разбивались как пушечные ядра, так и чародейные стрелы окруживших здание магов. Пусть продолжает! Герман чувствовал, что способен продержаться под градом огненных шаров еще достаточно долго. Но неожиданно граф приостановил свой обстрел.

Несколько секунд ничего не происходило. В воздухе висел черный дым и дрожащее марево жара. Вдалеке наверху слышались разрывы и трескотня выстрелов. Противники смотрели друг на друга через пропасть, в которую превратился лестничный пролет.

— Вы правы, молодой человек, — произнес вдруг граф, и Герману показалось, что он вдруг как-то осунулся и сгорбился, разом превратившись из крепкого старика в дряхлую развалину. — Но проиграл, на самом деле, не я один. Мы проиграли все, все. Не пройдет и нескольких лет, как ситуация в империи полетит в тартарары. Я сумел бы удержать ее от падения, но теперь… теперь…

Он привалился к стене, а затем медленно съела по ней вниз, сел на лестничную площадку и свесил ноги в сапогах в пропасть.

— Все всегда так говорят, — произнес в ответ Герман. — Все, кто хочет захватить власть, говорят, что без них мир погибнет. И даже, быть может, искренне так думают. Но потом всегда оказывается, что это неправда. Мир гораздо более крепкая штука, чем нам кажется. Так или иначе, он всех нас переживет.

На секунду Герману показалось, что это говорит не он. Может быть, зеленый камень в нем?

Граф тоже взглянул на него с удивлением, и Герман увидел, как сжались его кулаки. Самолюбие графа не давало ему смириться с поражением, хотя щит вокруг здания Управления уже почти истая, и вот-вот готов был начаться штурм. Впрочем, не исключено, что никакого кровавого штурма не будет, вероятно, Радлоф и прочие защитники сдадутся, когда поймут, что рассчитывать не на что. В сущности, они всегда смогут объяснить, что были введены в заблуждение, и отделаются легким наказанием. Им не за что тут умирать.

Чего не скажешь о графе. Уж этот слишком далеко зашел и своей очереди не избегнет.

— Подождите немного, молодой человек, — произнес граф жалобно. — Я все вижу. Тот, на кого я всю жизнь уповал, как на бога, оставил меня. Он не принял мою службу, и то спасение, которое я готовил для империи. Я теперь никто. Просто старик, которому хочется умереть. Дайте мне немного времени, чтобы просто попрощаться с этим миром.

— Барин, да он же, гнида такая, время тянет самым бессовестным образом! — просто возопил в этом месте Внутренний дворецкий.

И как в воду глядел.

Герман почувствовал, как тело графа вдруг окуталось невидимыми нитями, и все они сходились к его груди, точнее к чему-то, что он держал в нагрудном кармане. Они наматывались на этот предмет, словно нитки на катушку, образуя вокруг него плотный кокон, пульсирующий от магической силы.

И тут до Германа дошло, что именно у графа под мундиром. Больше всего это было похоже на короткий жезл из оленьего рога, вроде того, что он нашел некогда в квартире Ферапонтова. Вот только тот был поддельный — экспертиза тогда показала полное отсутствие магической силы, но это списали на разрядку артефакта. Настоящая причина, однако, была в том, что настоящий жезл все это время находился в руках графа, и теперь тот делал с ним… что-то.

И новое магическое чутье помогло Герману понять, что именно. А когда он осознал это, то невольно похолодел. Еще несколько мгновений, и сжавшийся словно пружина кокон разожмется, разнося силу смертельного артефакта во все стороны. Все, кто попадет под его действие — а ведь это центр Москвы! — немедленно будут инфицированы смертоцветом, и умрут в муках. Разве что кому-то повезет упасть в сугроб, хотя и тут никакой гарантии нет.

Нужно было что-то сделать, но времени на раздумья не было, а Герман был совершенно не обучен обращению с такой силой, которая сейчас клокотала внутри него. И тогда он сделал первое, что пришло ему в голову: просто взял всю эту силу, и обернул ею графа с головы до ног, создал вокруг него прочный барьер. Это было похоже на пузырь щита, только направленный внутрь, а не вовне. У Германа не было ни малейшей уверенности, что это сработает, но времени на то, чтобы придумать что-то получше не осталось. Еще мгновение — и завернутый в силовой кокон артефакт взорвался мириадами невидимых нитей.

Все они уткнулись во внешнюю преграду, и Герман словно физически ощутил неисчислимое множество уколов. Он повалился на колени, прорычав от боли, и несколько секунд не мог открыть глаза. Ему казалось, что ничего не вышло, и что боль, которую он испытывает, это прорастающий внутри его тела смертоцвет.

Но потом он, все же, разлепил слипшиеся веки, и взглянул на тело графа.

Тела не было. Со ступеньки, на которой мгновение назад сидел граф, во все стороны разрастались длинные и толстые стебли смертоцвета. Их было невероятно много, и лишь кое-где на них можно было заметить небольшие ошметки алой плоти. Тот, кто принес в этот мир смертоцвет, поглотил всю его силу без остатка и был разорван ею.

Герман с трудом поднялся на ноги и собрал остатки силы для того, чтобы пролевитировать несколько метров и опуститься на покрытую стеблями площадку выше по лестнице. Стебли все еще шевелились под его ногами, словно клубок змей, и это было до того противно, что ему захотелось поскорее уйти, оказаться отсюда как можно дальше.

Вера утекала из него. Она тоже не безгранична. Заклинания хватило на то, чтобы перенести его через пропасть, но дальше нужно было идти по старинке, на своих двоих. И он пошел, привалившись к стене коридора. Где-то впереди слышались голоса — должно быть, солдаты Ермолова уже вошли в здание. Нужно было идти туда. Сил не было совершенно, но Герман, все-таки, пошел.

Эпилог В котором ничего не происходит

Герман с трудом поднялся на ноги и огляделся по сторонам. На улице было холодно, хлопья снега падали с неба, причудливо вальсируя среди клубов черного дыма.

Соседний корпус изолятора выше второго этажа превратился в груду дымящихся руин. Стоявшее чуть поодаль главное здание Московского управления зияло несколькими обгоревшими дырами от попавших в него снарядов, а из трех или четырех его окон в небо поднимались столбы черного дыма.

В воздухе висела отвратительная смесь из дыма, каменной крошки и копоти. Едва вдохнув ее, Герман отчаянно закашлялся.

Он вышел из корпуса на улицу, и за это время его так никто и не окликнул — такая неразберих царила вокруг. Пока он шел по коридору, мимо него несколько раз проносились какие-то люди, но грязный лазоревый мундир позволял ему очень легко сливаться с окружением. Вокруг было слишком много людей, одетых точно так же.

И только здесь, на ступенях у парадного входа, его заметили. Раздался радостный вскрик, и мгновение спустя его уже крепко обнимала Таня, пахнущая какими-то тонкими духами — вот же, даже на боевую операцию парфюм не забыла.

— Это победа! — только и смогла выговорить она. Герман и сам знал.

— А мне сказали… что вы все… арестованы, — произнес он, прокашлявшись.

— По их плану так и должно было быть. Даже меня пытались схватить какие-то деятели, но я забаррикадировалась в доме отца и заявила, что живой им не дамся. Они уже и штурм готовили, когда явился взвод гвардейцев мне на выручку. Даже жаль, я бы им показала!

Ее голос был полон радостного возбуждения, Герман же, напротив, чувствовал себя чудовищно опустошенным. Да, это была победа, но отчего тогда так противно?

— Сегодня Оболенский смог очень хитрым образом пробиться-таки на аудиенцию к Его Величеству, — продолжала, между тем, Таня, — и продемонстрировать документы, вскрывающие передачу винтовок. Был большой скандал. Паскевич младший бежал, старший отправлен в отставку. Апраксин немедленно от них открестился. Убедил государя, что он просто следил за всей этой гоп-компанией, чтобы вовремя взять. Тот, кажется, поверил, хотя, по-хорошему, надо бы и Апраксина в шею. Ну, да не все разу.

Герман в ответ только коротко кивнул.

— Ты не ранен? — спросила Таня.

— Нет, — он только покачал головой. — Я не ранен. Просто устал.

— А, да, — прибавила и сдула со лба прилипшую прядь волос. — Не забудь, что вот этого всего никогда не было.

— Чего именно? — переспросил Герман, оглядывая руины, в которые превратилось по меньшей мере два квартала.

— Ничего, — ответила Таня и усмехнулась. — Не было никакого флороманта. Никакого заговора Уварова. Никакого побоища в центре Москвы. Уваров на самом деле скончался в своем имении, Паскевич ушел в отставку по состоянию здоровья с сохранением всех регалий. А вот это все — результат диверсии противника, а также неудачного магического эксперимента.

— Очень неудачного, — кивнул Герман, еще раз бросив взгляд на окрестности. Ему вспомнились вдруг широко раскрытые глаза Арадны, глядящие в потолок, и по телу невольно прошла судорога. Больших усилий стоило Герману подавить ее и перестать думать об этом, изгнать этот образ из головы. Хотя бы на время.

Некоторое время они помолчали. Мимо прошли, ошарашенно оглядываясь, несколько жандармских офицеров под конвоем гвардейцев. Среди них Герман узнал лысого генерала Радлофа, который что-то с жаром говорил гвардейскому капитану. До него донеслись только слова: «…всего лишь недоразумение, которое скоро разрешится». Капитан в ответ оружием генералу не угрожал, но всем своим видом давалпонять, что про недоразумение жандарм будет рассказывать иным инстанциям.

— Что мне не нравится в нашей службе, — задумчиво произнес Герман, пнув ногой небольшой обломок, упавший откуда-то сверху, — так это то, что у нас что ни случится, так потом оказывается, что ничего не случалось. Вот будут у меня внуки, спросят они меня: деда, а чем ты в молодости занимался? И что я им отвечу? Что перебирал бумажки в Зубцове?

— При нашей службе дожить до внуков — это само по себе большая удача, — серьезно проговорила Таня. — А что рассказать им, это ты как-нибудь сам придумай.

— И то верно, — ответил Герман.

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом: https://author.today/work/309299

Оглавление

Пролог В котором Его Величество недоумевает

Глава первая Вечер пятницы идет не по плану

Глава вторая Иван Семенович процветает

Глава третья Творится волшебство без источника

Глава четвертая Расцветают сто цветов

Глава пятая Вновь всплывает могильничек

Глава шестая Появляется старая знакомая

Глава седьмая Тревожится покой мертвых

Глава восьмая Некто обретает свободу

Глава девятая Начальство гневается

Глава десятая Происходит катастрофа

Глава одиннадцатая Появляется опасный хищник

Глава двенадцатая Происходит прозр

Глава тринадцатая Безвременно погибает арбуз

Глава четырнадцатая Имеет место спор о субординации

Глава пятнадцатая Просят прощения

Глава шестнадцатая Подводятся итоги

Глава семнадцатая Огонь горит во тьме

Глава восемнадцатая Медленно падает снег

Глава девятнадцатая Герман заезжает в темный лес

Глава двадцатая Заговорщиков ждет сюрприз

Глава двадцать первая Темный коридор приводит к мрачной разгадке

Глава двадцать вторая Описывается разница между человеком и собакой

Глава двадцать третья Воспевается торжество жизни

Глава двадцать четвертая Рушатся стены

Эпилог В котором ничего не происходит