НОВГОРОДСШЕ БОГАТЫРИ И БЫТОВЫЯ БЫЛИНЫ:
Садко богатый гость . . ..................
Василій Буслаевичъ ....................
Аника Воиеъ .......................
Горюшко сѣрое и Упава молодецъ . . . ...........
О томъ, какъ на Руси богатыри перевелись ..........
136
143
154
158
162
ПРЕДИСЛОВІЕ.
изнь народа", „ростъ народной жизни", „народъ живетъ, растетъ,
развивается, старѣется и умираетъ" —все это такія извѣстныя, изби
тыя выраженія, что, по большей части, надъ ними рѣдко и задумы
ваются, рѣдко даютъ себѣ отчетъ въ ихъ значеніи. Мы видимъ, что
человѣкъ, растете, животное, дѣйствительно, живутъ: они живутъ осязательно,
питаются, крѣпнутъ, слабѣютъ и старѣются на нашихъ глазахъ. Но народъ?—
какъ прослѣдить жизнь такого сложнаго организма, да и организмъ ли это?
Не выдумка ли это нашего воображенія, не натяжка ли, основанная на
сравненіи?
•
Исторія разрѣшаетъ наши сомнѣнія; она знакомитъ насъ съ цѣлыми груп
пами народовъ, которыхъ мы можемъ видѣть на разныхъ ступеняхъ развитія,
можемъ прослѣдить, какъ они постепенно сходили со сцены и замѣнялись
другими, которые развивались новою жизнью, росли и крѣпли.
Историческіе памятники: преданія, сказанія, лѣтописи, литература—это
тѣ остатки, по которымъ мы знакомимся съ былою судьбою; они намъ рисуютъ
народъ въ его раннемъ возрастѣ, они намъ даютъ понятія о томъ, каковъ онъ
былъ прежде.
Наша русская жизнь сложилась еще, сравнительно, недавно: въ исторіи
всего человѣчества тысячелѣтіе все равно, что годъ; но и мы богаты памят
никами народной жизни, и у насъ есть древняя устная и письменная сло
весность.
Частичку этого народнаго богатства мы предлагаемъ теперь молодымъ
читателямъ въ свободномъ пересказѣ.
Передъ нами народъ младенецъ, народъ, только что начинающій разви
ваться. Въ немъ преобладаетъ пока грубая сила, онъ борется, побѣждаетъ,
хвалится своими побѣдами, олицетворяетъ силы природы, съ которыми ему
приходится сталкиваться, стремится одолѣть все враждебное, поклоняется
всему благопріятному. Это старшіе богатыри, это Вольга, Сухмантій, По
тыкъ.
Народъ еще не привыкъ къ осѣдлости, онъ живетъ охотою, грабежомъ,
у него силушки такъ много, что она по жилочкамъ живчикомъ переливается;
но эта сила физическая, чувственная, проблески духа рѣдки, произволъ и
насиліе зачастую перемѣшиваются съ проявленіями храбрости и геройства.
Однако, малопомалу развивается въ народѣ и нравственный элементъ:
христіанство смѣняетъ язычество, любовь къ ближнему облагораживаетъ душу,
а болѣе близкое знакомство съ природою влечетъ за собою осѣдлую жизнь,
открываетъ болѣе легкіе способы существованія. Появляется богатырьземле
дѣлецъ, Микула Селяниновичъ, которому физическая сила служитъ только
средствомъ самозащиты, помогаетъ управиться съ природою и направить ея
силы въ свою пользу.
Наконецъ, осѣдлая жизнь съ ея требованіями приводитъ народъ къ жизни
общественной, къ установившимся законамъ; физическая сила не только при
мѣняется какъ средство самозащиты въ борьбѣ съ окружающимъ, но служитъ
и на помощь ближнему; ею управляетъ сила нравственная, сила разума, кото
рый освѣщаетъ поступки и желанія.
Является Илья Муромецъ и Добрыня Никитичъ— богатыри, стоящіе за
общественныя нужды, употребляющіе силу, унаслѣдованную отъ старшихъ
богатырей, на служеніе общимъ интересами Если они и убиваютъ, какъ,
напримѣръ, Илья—въ битвѣ съ татарами, съ Идолищемъ, съ Соловьемъ, то
убиваютъ по необходимости, убиваютъ грабителей и разорителей; если они
и увлекаются порывами гнѣва, какъ Добрыня въ ту минуту, когда Алеша
хочетъ жениться на Настасьѣ Микуличнѣ, то довольно разумнаго слова, до
вольно напоминанія о долгѣ, и они умѣютъ удержать себя: „Не убей брата
меньшого!" напоминаетъ Добрынѣ Илья, и у того руки опускаются. Чувство
долга въ нихъ такъ сильно, что можетъ ихъ заставить дѣйствовать вопреки
желанію: Ильѣ не хочется мириться съ княземъ Владимиромъ, но пришелъ
за нимъ Добрыня, и онъ идетъ съ братомъ меныпимъ, потому что не хочетъ
_________ ПРЕЦЯСЛОВІЕ.
VII
и не можетъ ослушаться заповѣди, чтобы старшій братъ названный слушалъ
во всемъ младшаго.
Но рядомъ съ нравственными чертами сложная общественная жизнь по
рождаете и дурныя черты: жадность къ деньгамъ, завистливость, олицетво
ренную въ Алешѣ Поповичѣ; заносчивость, хвастливость — въ Чурилѣ и
Дюкѣ; все это вѣрно подмѣчено народомъ и воспроизведено въ живыхъ
образахъ.
Воинственность проглядываетъ во всѣхъ подвигахъ богатырей: то князь
посылаетъ ихъ на борьбу съ тѣмъ или другимъ недругомъ, то сами они охра
няютъ святую Русь на заставахъ и борются со врагами. Это иначе и быть
не могло, потому что молодому народу приходилось ограждать себя отъ болѣе
сильныхъ сосѣдей или отъ кочевниковъ, которые разоряли землю.
Всего больше упоминается о татарахъ, потому что татарское нашествіе
оставило по себѣ самую тяжелую память въ народѣ.
Большая часть богатырей группируется около князя Владимира въ Кіевѣ.
Съ личностью Владимира въ памяти народа связано воспоминаніе о ласковомъ,
добромъ князѣ, понятіе о немъ смѣшивается съ древнимъ понятіемъ о богѣ
солнца, тоже добромъ, ласковомъ, оттого Владимира и называютъ Краснымъ Сол
нышкомъ.
Совершенно въ сторонѣ стоить новгородская жизнь, которую намъ рисуютъ
двѣ былины: Садкокупецъ и Василій Буслаевъ.
Здѣсь мы знакомимся съ жизнью торговаго города, съ жизнью свобод
ною, широкою, своеобразною. Вольный городъ со своими боями на Волхов
скомъ мосту, со своими вѣчевыми и общинными порядками встаетъ передъ
нами особенно живо и ярко въ Василій Вуслаевѣ. Тутъ тоже довольно про
извола и насилія, но они смягчаются почитаніемъ старшихъ, силою вѣчевого
суда.
Не можетъ Садко совладать съ Великимъ Новгородомъ —весь городъ, т.е.
община, сильнѣе его, богаче его, она можетъ его раздавить, уничтожить, если
захочетъ. Не можетъ и Василій ослушаться матери, власть старшихъ, особенно
родителей, сдерживаетъ свободную волю, предупреждаете насиліе.
Далѣе мы видимъ, что богатыри перевелись потому, что вздумали спо
рить съ небесною силою— это признаніе высшей силы, съ которою не совла
дать силѣ физической, составляетъ уже переходъ къ исторической эпохѣ.
ѴШ
ПРЕДИСЛОВІЕ.
Когда нравственная сила настолько окрѣпла въ народѣ, что онъ сталъ созна
тельно исповѣдывать христіавство, тогда исчезли и богатыри или, вѣрнѣе
сказать, тогда въ богатыряхъ уже не ощутилось надобности: народъ перешелъ
на другую ступень развитія, у него появились письменные памятники, событія
пріобрѣли большую точность, и богатыри замѣнились въ народномъ вообра
жены историческими личностями.
Слѣдовательно, читая былины, мы не должны представлять себѣ богатырей
настоящими, жившими когдато людьми, а должны видѣть въ нихъ олицетво
реніе цѣлой эпохи народной жизни, черты народнаго творчества, уцѣлѣвшія и
дошедшія до насъ въ томъ видѣ, какъ создалъ ихъ народъ.
Въ богатыряхъ мы видимъ, что народъ любилъ и что онъ ненавидѣлъ,
мы видимъ его самого съ его хорошими и дурными качествами.
Въ картинахъ удержанъ бытовой, мѣстный колоритъ, изгнано все фантасти
ческое, все такое, что могло бы дать невѣрныя понятія о древней жизни. Бы
лины не сказки, и дѣлать богатырей сказочными витязями значило бы искажать
ихъ внутренній смыслъ и глубокое значеніе, которое они имѣютъ въ дѣлѣ изу
ченія древней жизни народа.
Если наша книга заставитъ читателей лишній разъ задуматься надъ тѣмъ,
что такое былъ нашъ народъ въ первый періодъ своего существованія, если
она заставитъ ихъ хоть скольконибудь полюбить русскихъ богатырей въ томъ
видѣ, въ какомъ они живутъ въ памяти народной, мы будемъ сторицею воз
награждены за свой скромный трудъ.
Вольга
Еушшш.
/Инкіш ОелАншюкичг. —
(кдтогор,
ЛІиѵлііло Потыкг.
тебѣ прямо въ гридню прошелъ.
56
ДОБРЫНЯ никитичъ.
Мамелфа Тимоѳеевна и говорить Добрынѣ:
— Что же ты, добрый молодецъ, моихъ приворотниковъ и придверни
ковъ расталкиваешь, безъ учтивости прямо въ гридню лѣзешь? Былъ бы живъ
мое дорогое дитятко, Добрынюшка, онъ бы тебя вѣжливости повыучилъ... Ты
ступайка своимъ путемъдорогою, а не то я тряхну своею старостью и сама
тебя клюкою попотчую!
Не слушаетъ укоровъ дѣтина, самъ разспрашиваѳтъ:
— Я, говорить, Добрыню третьяго дня видѣлъ, онъ живъ, здоровехо
некъ, послалъ тебѣ поклонъ, велѣлъ узнать про жену свою, гдѣ она?
— Жена Добрынина сегодня съ Алешей Поповичемъ вѣнчается, самъ
князь ихъ* просваталъ, а Добрынюшка мой во чистомъ полѣ лежитъ прострѣ
ленный...
Заплакала старуха, не стерпѣло Добрынино сердце:
— Матушка.—говорить, —вѣдь я твой Добрыня и есть!..
Смотритъ на него мать, не узнаетъ:
— Въ глаза,—говорить,— ты надо мною, старухою, насмѣхаешься: у моего
Добрынтошки было личико бѣленькое, а у тебя черное, у моего Добрынюшки
очи ясные, какъ у сокола, а у тебя мутные, у него платье цвѣтное, лапотки
семи шелковъ, доспѣхи что жарь горятъ, а у тебя лохмотья обтрепанныя...
А молодецъ все свое твердить:
— За двѣнадцать лѣтъ платье пообносилося, лапотки стопталися, лицо
постарѣло, очи помутнѣли...
Говорить, наконецъ, Мамелфа Тимоѳеевна:
— У моего Добрыни была на ногѣ родимая мѣточка...
Сбросилъ Добрыня сапогъ, увидала мать родинку, бросилась обнимать
сына, а онъ ее торопить:
— Ты давайка, матушка, поскорѣе мои гусли звончатыя, несика мнѣ
платье скоморошье, я пойду на пиръ ко Владимиру.
Одѣлся Добрыня скоморошиною —и не узнать! Прошелъ ко Владимиру
въ теремъ, растолкалъ всѣхъ придверниковъ, вошелъ въ гридню.
— Здравствуй, —говорить—князь! гдѣ наше мѣсто скоморошье?
Владимиръ на него разгнѣвался.
— Ты чего, скоморохъ, слугъ моихъ толкаешь, мѣста своего не знаешь?
Ваше мѣсто скоморошье на печкѣ на муравленой...
ДОБРЫНЯ никитичъ.
57
Поклонился скоморохъ, вскочилъ на печку муравленую и сталъ въ гусли
поигрывать, по струнамъ поваживать.
Поднесли ему чару вина въ полтора ведра, да турій рогъ меда сладкаго;
выпилъ скоморохъ, не поморщился.
Владимиръ тогда и говоритъ:
— Это, видно, не скоморохъ, а могучій богатырь... Садиська, добрый
молодецъ, на любое мѣсто: хоть подлѣ меня, хоть рядомъ съ женихомъ...
Не сѣлъ скоморохъ ни подлѣ князя, ни рядомъ съ женихомъ, а выбралъ
себѣ мѣстечко противъ нарѣченной невѣсты.
Сидитъ да и говоритъ князю:
— Позволь мнѣ, князь милостивый, налить чарочку зелена вина и под
нести ее, кому вздумаю.
— Наливай чару, подноси, кому полюбится,— отвѣчалъ князь.
Налилъ Добрыня чару, снялъ съ правой руки свое кольцо обручальное,
опустилъ его въ чару и поднесъ Настасьѣ Микуличнѣ.
— Выпьешь до дна, — говоритъ ей,— увидишь добра, а не выпьешь до
дна, не видаешь и добра.
Выпила Настасья вино, а кольцото и прикатилось къ ея губамъ, схва
тила она его, надѣла на палецъ, оперлась руками на дубовый столъ и ско
чила прямо черезъ питья медвяныя, черезъ яства сахарныя, воскликнула:
— Не тотъ мой мужъ, что подлѣ меня, а тотъ, что напротивъ сидитъ!
Бросилась она мужу въ ноги:
— Прости,—говоритъ,—меня въ моей женской глупости, что не послу
шала твоего наказа, пошла за Алешу Поповича! Не сама я пошла, силою
меня взяли...
Глянулъ на нее Добрыня, сжалился:
— Въ твоей винѣ Вогъ тебя проститъ, а вотъ дивлюся я князю Влади
миру, что онъ въ этой свадьбѣ сватомъ былъ, отъ живого мужа жену просва
талъ! Дивлюсь я и брату крестовому, Алешѣ Поповичу: недавно мы съ нимъ
въ полѣ встрѣтилися, видѣлися, зналъ онъ, что я живъ, здоровъ...
Застыдился Владимиръ князь, не смѣетъ на Добрыню и глазъ поднять,
а Алеша Поповичъ испугался, заметался:
— Прости,—говоритъ,—что я на твоей женѣ жениться задумалъ, но
осуди меня на моей глупости!
Русскіѳ богатыри. Изд. 4ѳ.
о
58
ДОБРЫНЯ никитичъ.
Глянулъ на него Добрыня такъ грозно, что всѣ гости притихли.
'— Простилъ бы я тебѣ эту вину, хоть и эта твоя вина не малая, а вотъ
какой вины я тебѣ простить не могу: зачѣмъ пріѣхалъ къ моей матушкѣ, ты
зачѣмъ увѣрилъ ее, что меня нѣтъ въ живыхъ? Слезила она свои очи ясныя,
надрывала она свое сердце ретивое, тосковала по своемъ дитяткѣ любимомъ...
Вотъ въ этой винѣ нѣтъ тебѣ отъ меня прощенья!..
Какъ схватилъ Добрыня Алешу за кудри да сталъ его плеткой похле
стывать, заохалъ Поповичъ, жениться закаялся... Расходилось богатырское
сердце, хотѣлъ Добрыня бросить Поповича о кирпичный полъ, да подскочилъ
Илья Муромецъ къ Алешѣ на выручку. Схватилъ Илья Добрыню за плеча,
говоритъ ему:
— Уйми ты, братъ названный, свое сердце ретивое! Не убей ты брата
меныпаго до смерти!
Бросилъ тогда Добрыня Алешу, повелъ жену домой. А тамъ ужъ Мамелфа
Тимоѳеевна затѣяла пиръ горой, встрѣтила ихъ съ великою почестью, обняла
своего дорогого Добрынюшку, прижала его къ сердцу материнскому.
Зажили они постарому, постарому да побывалому.
очетной пиръ на весь міръ затѣялъ ласковый
князь Красное Солнышко, на многихъ князей,
да бояръ, да могучихъ богатырей, да поля
ницъ удалыхъ. Съѣхались могучіе богатыри,
гости званые, со всѣхъ сторонъ свѣта бѣлаго,
стали ѣсть, пить, пировать, угощаться съ
поздняго вечера до утра до ранняго.
Порасшумѣлись гости, порасхвастались;
кто хвалится золотою казною, богатствомъ несмѣтнымъ, кто своей удалью,
молодечествомъ, кто силою богатырскою. Только старый богатырь Игнатыошко
Даниловичъ сидитъ за столомъ бѣлодубовымъ, на скамеечкѣ на кленовой, по
вѣсилъ буйную головушку, не пьетъ, не ѣстъ, ничѣмъ не похваляется.
Видитъ ласковый князь Владимиръ, что гость не радостенъ, говорить ему
слово ласковое:
— Эй ты, старый товарищъ, богатырь мой удалый, Игнатыошко Дани
ловичъ! Чего ты сидишь на честномъ пиру не веселъ, не радостенъ? О чемъ
ты кручинишься, печалишься? Или мѣсто тебѣ не по отчинѣ, или чарой
тебя обнесли слуги мои вѣрные, или смѣлъ кто изъ гостей тебя обидѣть,
осмѣять?
Отвѣчаетъ старый богатырь:
— Никто меня, ласковый князь, Красное наше Солнышко, не обидѣлъ,
не осмѣялъ; и мѣсто мнѣ по выслугѣ, по отчинѣ, и чару мнѣ подносили зе
*
60
ИВАНЪ ИГНЛТЬЕВИЧЪ.
лена вина, крѣпкаго; всѣмъ я тобою пожалованъ, только дозволь мнѣ, госу
дарь, слово вымолвить, не сруби мнѣ буйной головы за то слово мое смѣлое.
— Говори, честной Игнатыошко Даниловичъ.
— Благослови меня, ласковый князь, въ монастырь идти, постричься въ
старцы черные, поскомидиться въ книги спасения, спасти на старости свою
душу грѣшную, замолить всѣ свои грѣхи тяжкіе.
Призадумался Красное Солнышко, какъ услышалъ рѣчь богатырскую.
— Пустилъ бы,—говорить,—я тебя въ монастырь, Игнатыошко, да только
нѣтъ у меня противъ тебя ни одного богатыря въ замѣнъ. Какъ прослышатъ
народы невѣрные, провѣдаютъ цари вражескіе, напустятъ на насъ свои орды,
полчища несмѣтныя, разнесутъ они и нашъ Кіевъградъ въ щепы, сожгутъ
церкви, храмы Божіи, и меня, князя, въ полонъ возьмутъ.
— Я оставлю тебѣ, князь, за себя супротивника, помощника. Есть у
меня сынъ, чадо мое милое, Иванушко. Теперь Иванушкѣ девять годковъ, а
какъ протекутъ три года, будетъ онъ тебѣ помощникомъ, заступникомъ, по
стоитъ онъ за стольный Кіевъ нашъ, не дастъ въ обиду тебя, князя нашего
ласковаго.
— Ну, такъ быть потвоему, Игнатыошко.
Благословилъ князь богатыря въ монастырь идти, постричься въ старцы
черные, спасать свою душу грѣшеую. Пошелъ богатырь, оставилъ князю сына
своего, Иванушку. Растетъ Иванъ промежъ богатырей, крѣпнетъ, силы наби
рается, поступочкамъ, походочкамъ богатырскимъ научается.
А тѣмъ временемъ провѣдали, прознали силы невѣрныя, орды, полчища,
несмѣтныя, что ушелъ богатырь Игнатій Даниловичъ въ монастырь спасать
душу свою грѣшную. Ополчилися цари, привели рать могучую, облегли столь
ный Кіевъ Градъ и съ полудня, и съ полуночи, грозятся сжечь церкви Божіи,
самого князя и съ богатырями въ полонъ взять.
Завелъ князь опять пиръ на всѣхъ богатырей, князей да бояръ. Сидятъ
гости, потѣшаются, угощаются, веселыя пѣсни поютъ; только самъ князь,
Красное Солнышко, не веселъ, не ѣстъ, не пьетъ, пѣснями не тѣшится, си
дитъ угрюмый, сумрачный, что ночь черная.
Говоритъ князь богатырямъ:
— Ой вы, бояре, князья; богатыри могучіе, поляницы удалыяі Облегли
насъ силы татарскія, несмѣтныя, грозятся сжечь стольный Кіевъградъ, всѣхъ
(
ИВАНЪ ИГНАТЬЕВИЧЪ.
61
насъ въ полонъ забрать. Выбирайтека мнѣ супротивника, поединщика. Пусть
поѣдетъ во чистое поле, пусть повысмотритъ силы вражескія, повысчитаетъ
полки несмѣтные, привезетъ намъ вѣсти вѣрныя, чтобы знать намъ, какъ съ
врагомъ силой помѣряться.
Сидятъ всѣ богатыри, примолкли, другъ за друга прячутся, никому ѣхать
на вѣрную смерть не хочется, никому татарскихъ стрѣлъ мѣткихъ, каленыхъ
отвѣдать не весело.
Поднялся тутъ со скамьи кленовой молодой Иванушко Игнатьевичъ. Бьетъ
онъ поклоны поученому, боярамъ, богатырямъ по лѣвую руку, а великому
князю направо, въ особину.
— Гой еси государь батюшка, великій князь стольнокіевскій ! Отпусти
меня во чисто поле, поѣду я невѣрную силу считать, полки повысмотрю,
врага повыслѣжу, выложу вамъ всю смѣту на золотъ столъ.
Посмотрѣлъ на него князь Солнышко, видитъ, богатырь еще дитя малое,
говоритъ :
— Не найдется ли постарше добраго молодца?
Не нашлось другого охотника; говорятъ всѣ бояре, всѣ могучіе бога
тыри :
— Виденъ добрый молодецъ по походочкамъ, чуется богатырь по посту
почкамъ, пусть ѣдетъ въ поле силу свою, удаль попробуетъ.
Налилъ тогда Красное Солнышко чару зелена вина, вѣсомъ чара въ пол
тора пуда, мѣрой чара въ полтора ведра.
Взялъ Иванушко чару одной рукой, выпивалъ чару единымъ духомъ, не
поморщился.
Вскочилъ богатырь на добра коня, могучаго, помчался во чистое поле,
только его и видѣли.
А въ чистомъто полѣ навстрѣчу ему пыль столбомъ летитъ, что метель
крутитъ, бѣжитъ, спѣшитъ къ нему навстрѣчу родной его батюшка, честной
чернецъ Игнатій Даниловичъ, машетъ ему шляпой, кричитъ громкимъ голо
сомъ :
— Ой ты, гой еси, чадо мое милое, молодой богатырь Иванушко Игнатье
вичъ! Сбереги ты свою силу мощную, поѣзжай ты не во всю прыть богатыр
скую, а въ полъпрыти, руби ты силу татарскую не съ обоихъ плечъ, а съ
одного плеча!
62
ИВАНЪ ИГНАТЬЕВИЧЪ.
Молодой богатырь Иванушко своего отца родимаго не слушаетъ; скачетъ
онъ во всю прыть молодецкую, день скачетъ, свѣтитъ ему красное солнышко,
ночь скачетъ, свѣтитъ ему ясенъ мѣсяцъ; притомился богатырь, засыпалъ коню
пшеницы бѣлояровой, пустилъ его на траву шелковую, самъ легъ спать,
заснулъ и сновъ не видалъ.
Проснулся добрый молодецъ на зарѣ, смотритъ, стоить его богатырскій
конь, понуря голову, не ѣстъ пшеницы, не щиплетъ травы. Разгнѣвался бога
тырь на коня, бьетъ его по тучнымъ бедрамъ, приговариваетъ:
— Ахъ ты, волчья ѣда, травяной мѣшокъ! Не я ли тебѣ засыпалъ пшена
бѣлояроваго, не я ли тебя разнуздалъ, пустилъ пастись на зеленый лугъ? Что
же ты стоишь, не ѣшь?
Говорить конь почеловѣчьи:
— Не бей меня, могучій богатырь, не гнѣвайся; оттого я не ѣмъ, травы
не щиплю, что чую надъ нами невзгоду великую: выкопали татары три по
греба глубокіе, клали поганые рогатины звѣриныя. Перескочу я и одинъ, и
другой погребъ, а третьяго погреба мнѣ не перескочить, упаду я на рогатины
звѣриныя, и захватятъ тебя, добраго молодца, татары въ неволю, посадятъ въ
цѣпи желѣзныя, опутаютъ путами шелковыми.
Еще пуще богатырь на коня разгнѣвался, бьетъ его по тучнымъ бедрамъ,
приговариваетъ :
— Ничего ты, травяной мѣшокъ, не знаешь, не вѣдаешь, никакой не
чуешь невзгодушки.
Сѣлъ Иванушко на коня, погналъ его во всю прыть, летитъ по полю пыль
столбомъ, что метель мететъ.
Доскакалъ Иванушко до стана татарскаго, перескочилъ одинъ погребъ,
перескочилъ и другой, подскочилъ къ третьему. Припадаетъ конь, говорить,
молить человѣчьимъ голосомъ:
— Не губи и меня, и себя, Иванушко! Дай мнѣ только чуточку вздох
нуть, перескочу я и третій погребъ!
Разгорѣлось сердце богатырское, не слушаетъ Иванушко Игнатьевичъ коня
своего, бьетъ его по тучнымъ бедрамъ, гонитъ впередъ. Взвился конь, прыг
нулъ, не доскочилъ и упалъ въ погребъ глубокій, на рогатины звѣриныя.
Попалъ добрый молодецъ въ неволю татарскую: сковали его руки бѣлыя
желѣзами нѣмецкими, опутали путами шелковыми, повели въ стань татарскій.
'
■SchrpiSr.ct'm.
. Сбереги ты свою силу мощную, поѣзжай ты не во всю прыть богатырскую
64
ИВАНЪ ИГНАТЬЕВИЧЪ.
Растужился, расплакался добрый молодецъ, взмолился пресвятой Богоро
дицѣ, чтобы помогла ему въ этой великой невзгодушкѣ.
И слышитъ онъ голосъ ласковый:
— Подымика, молодецъ, руку правую выше головы, опусти руку лѣвую
ниже пояса,
Сдѣлалъ богатырь, какъ приказала ему пресвятая Богородица, и полопа
лись путы шелковые, потрескались желѣза нѣмецкія. Хватилъ тогда богатырь
татарина, что былъ больше всѣхъ, сталъ тѣмъ татариномъ помахивать: куда
махнетъ, тамъ улица, перемахнетъ, переулочекъ; гнется татаринъ, не ломится,
жиловатъ, не рвется. Побилъ, посчиталъ богатырь всю силу невѣрную, очи
стилъ молодой Иванушко Игнатьевичъ дорожку прямоѣзжую, поѣхалъ назадъ,
въ стольный Кіевъградъ.
о
Ш^'
.J.
ИЛЬЯ
МУРОМЕЦЪ.
1, Исцѣленіе Ильи.
ироко пораздвинулись темные Му
ромскіе лѣса, съ топями да боло
тами, съ горами да пригорками,
съ богатыми селами да пажитями
въ перемежку. Среди этихъ тем
ныхъ лѣсовъ раскинулось богатое,
славное село Карачарово, а въ се
лѣ томъ жилъ старый крестьянинъ
Иванъ Тимоѳеевичъ съ женою своею
Евфросиньею Яковлевною. Долго
у нихъ не было дѣтей, наконецъ,
подъ старость, далъ имъ Богъ сына
и назвали они его Ильею. Растетъ
Ильюша, крѣпнетъ, а ни ногами,
ни руками не владѣетъ, пошеве
лить не можетъ, сидитъ сиднемъ
и годъ, и два, сидитъ десять, сидитъ тридцать лѣтъ. Кручинятся отецъ съ
матерью, дѣло ихъ крестьянское, тяжелое, всюду помощь нужна, а тутъ такое
надъ ними горе стряслось: всѣмъ бы дѣтище ихъ взяло — и умно, и при
вѣтливо, а ни сойти съ мѣста не можетъ, ни руки не поднимет Отросла у
Ильи борода, просидѣлъ онъ свое мѣсто на печи, понаходились отецъ съ ма
терью по святщмъ угодникамъ, много было намолено, напрошено, а Ильѣ все
не легчаетъ: и радъ бы встать, радъ бы всякую тяготу справить, да ноги не
носятъ, нѣтъ въ нихъ силушки, какъ бревна висятъ, не шелохнутся.
Стояла лѣтняя страдная пора.
Ушли отецъ съ матерью пожни чистить, вырубать лѣсъ подъ поля, а
Илья сидитъ себѣ въ избѣ повсегдашнему. Вдругъ слышитъ, просятъ его въ
окошко двое нищихъ каликъ перехожихъ:
#
— Впусти насъ, Илья, дай намъ воды испить.
— Радъ бы я васъ впустить, радъ бы напоить, накормить, Божьи люди,
да не владѣю ни руками, ни ногами; вотъ ужъ тридцать три года сиднемъ
сижу, даромъ хлѣбъ жую.
%
Вошли странники въ избу, осмотрѣлись, на икону помолились; старшій
изъ нихъ и говоритъ Ильѣ:
— Ну, Илья, вставай теперь, сойди въ погребъ, принеси намъ браги
студеной.
Трону лъ Илья ногою, нога зашевелилась; повелъ рукой, и рука ожила:
вскочилъ онъ, какъ встрепанный, и пошелъ въ погребъ за брагою, принесъ
нищимъ добрую чару въ полтора ведра. Напились калики и даютъ Ильѣ:
— Испейка, Илья, послѣ насъ.
Испилъ онъ, а калики его спрашиваютъ:
— Много ль ты чуешь въ себѣ силушки, добрый молодецъ?
— Охъ, калики перехожіе, Божьи люди, столькото чую я въ себѣ си
лушки, что если бы въ небеса утвердить кольцо, взялся бы я за это кольцо
и всю бы Свято русскую землю перевернулъ.
— Слишкомъ много съ него этой силушки, — переговорили между собой
калики,—не снесетъ его земля, надо поубавить...
• — Принесика намъ, Илья, еще стопу браги.
Пошелъ Илья опять въ погребъ; идетъ по саду, за какой дубокъ ни
хватится, съ корнемъ вонъ дубокъ летитъ; куда ногой ни ступитъ, нога въ
землѣ, что въ болотѣ, вязнетъ. Спустился онъ въ самую глубь погреба, налилъ
самой лучшей браги и несетъ каликамъ.
Выпили они, опять Илью потчуютъ:
— Испей, Ильюша, послѣ насъ.
Послушался Илья и почувствовалъ, что силы въ немъ поубавилось.
— Сколько чуешь теперь въ себѣ силушки?—спрашиваютъ калики.
— Силушки во мнѣ противъ прежняго половинушка,— отвѣчалъ имъ Илья.
— Ну, будетъ съ тебя, молодецъ, и этой силушки; можешь ты теперь
со всякимъ богатыремъ силою мѣряться, на бою тебѣ смерть не написана.
Помни только одинъ завѣтъ : не бейся со Святогоромъ богатыремъ, онъ сильнѣе
тебя, берегись и Вольги, Вольга тебя можетъ хитростью одолѣть; не иди и
супротивъ рода Микулина, потому что его любитъ матьсыра земля... А теперь
проводи насъ на холмъ, за село, тамъ и простимся.
Проводилъ ихъ Илья. Ушли странники, а Илья заснулъ богатырскимъ
сномъ, ни много, ни мало, на двѣнадцать дней. Проснулся онъ, захватилъ
топоръ и пошелъ къ отцу, къ матери на пожню. Сталъ онъ лѣсъ расчищать,
только щепки полетѣли: старое дубье съ одного взмаху валитъ, молодое съ
корнемъ изъ земли рветъ; въ три часа столько лѣсу порасчистилъ, сколько
отецъ съ матерью да съ работниками и въ три дня не наработали ; развалилъ
онъ поле великое, превеликое, пустилъ деревья въ глубокую рѣку, топоры
въ пни воткнулъ и пошелъ отдыхать.
Пришли отецъ съ матерью, видятъ, все поле расчищено, вся работа
сдѣлана.
— Кто бы это за насъ пожни расчистилъ? —дивуются они.
— Ужъ не Илейко ли пошаливаетъ? — пошутилъ старикъ. Анъ, глядь!
Ильюшато къ нимъ навстрѣчу изъ избы идетъ, здоровехонекъ, съ низкимъ
поклономъ ихъ встрѣчаетъ, про свою радость великую имъ разсказываетъ.
Научили еще Илью странники на прощанье, какъ себѣ коня добыть.
Пошелъ Илья въ чистое поле, видитъ: ведетъ прохожій невзрачнаго жере
бенка, немудраго, нехоленаго. Всято цѣна ему грошъ, а прохожій запросилъ
цѣну непомѣрную: пятьдесятъ рублей съ полтиною, но Илья съ нимъ не
сталъ торговаться, далъ ему то, что онъ запросилъ, и повелъ жеребенка домой.
Сталъ онъ его кормить бѣлояровою пшеницею, сталъ поить свѣжей клю
чевой водой, холилъ, выхаживалъ ровно три мѣсяца; потомъ выводилъ его
по три зари, вывалялъ его въ трехъ росахъ утреннихъ и сталъ бурушко
надиво конемъ. Заставилъ Илья его черезъ высокій тынъ прыгнуть: пере
прыгнулъ конь, и копытами не задѣлъ; положилъ онъ ему на хребетъ свою
руку богатырскую, конь не пошатнулся, не шелохнулся, только заржалъ.
— Это добрый конь,— сказалъ Илья,— будетъ онъ мнѣ вѣрнымъ товари
щемъ въ бою...
■
Пошелъ тогда къ отцу, къ матери просить благословенія.
— Государь мой, родимый мой батюшка, Иванъ Тимоѳеевичъ, госуда
рыня, родимая моя матушка, отпустите вы меня на Русь православную,
попытать своей силушки въ честномъ бою, съ богатырями силойудалью
помѣряться...
Опечалилися отецъ съ матерью.
— Думали мы, что ты будешь намъ работникомъ, нашей старости
угодникомъ, а ты насъ покинуть задумалъ, — сказалъ отецъ, — куда же ты
ѣхать хочешь?
— А хочу поѣхать въ стольный Кіевъградъ, къ Свѣтлому Солнышку
князю Владимиру, буду служить ему вѣрой и правдою, беречь землю русскую
отъ всякаго недругаворога.
Вздохнулъ честный старикъ, Иванъ Тимоѳеевичъ, благословилъ сына.
— Благословляю тебя, Илья, на добрыя дѣла,— сказалъ онъ, —а на дурное
нѣтъ тебѣ моего благословенія. Помни мой завѣтъ! не проливай напрасной
крови христіанской, не помысли зломъ даже и на татарина, на золото, серебро
не льстись.
Отвѣсилъ Илья отцу съ матерью низкій поклонъ до земли, обѣщалъ имъ
крѣпко держать ихъ завѣтъ и пошелъ сряжаться въ путьдорогу, надѣвать
доспѣхи богатырскіе, сѣдлать своего бурушку холенаго. Выковалъ себѣ Илья
изъ трехъ полосъ желѣзныхъ три стрѣлы и закалилъ ихъ въ матери сырой
землѣ; меча же не нашлось по немъ: какой ни сожметъ въ кулакъ, рукоять
и отвалится. Бросилъ онъ эти мечи бабамъ лучину щепать, сковалъ себѣ копье
булатное и сталъ сѣдлать коня: положилъ войлочки на войлочки, потнички
на потнички, а поверхъ всего сѣдло черкасское съ двѣнадцатью подпругами
шелковыми, съ тринадцатою желѣзною не для красы, а для крѣпости.
Захотѣлось Ильюшѣ свою силу попробовать: пошелъ онъ къ Окѣрѣкѣ,
собралъ народъ, уперся плечомъ въ гору, что на берегу высилась, и свалилъ
ее въ рѣку: завалила гора русло, повернулась рѣка, потекла поновому, а то
мѣсто, гдѣ старое русло Илья горою завалилъ, старые люди еще и понынѣ
молодымъ показываютъ, про богатыря вспоминаючи. .
Пустилъ Илья на прощанье корочку хлѣба по Окѣрѣкѣ, по кормилицѣ,
за то, что кормила, поила его тридцать три года, зашилъ горсть родной земли
въ ладанку. Отетоялъ онъ заутреню со своими домашними и пустился въ путь.
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
71
2. Первая поѣздочка.
Ѣдетъ Илья къ стольному граду Кіеву, торопится, хочетъ поспѣть къ
обѣднѣ воскресной, съ ласковымъ княземъ Владимиромъ Свѣтлый праздникъ
Христовъ отпраздновать.
Скачетъ конь богатырскій выше лѣса дремучаго, по рѣкамъ броду не
спрашиваетъ; первый ускокъ скочилъ въ полторы версты, гдѣ скочилъ, тамъ
ключъ живой изъ земли ударилъ, что и понынѣ бьетъ; за вторымъ ускокомъ
миновалъ богатырь родимый Муромъ, а за третьимъ ускокомъ его и слѣдъ
простылъ, очутился онъ подъ самымъ подъ Черниговомъ.
Какъ подъѣхалъ къ городу Чернигову, слышитъ, подъ стѣнами шумъ и
гамъ, стоятъ татаръ многія тысячи, отъ пыли да отъ пару лошадинаго не
видать днемъ краснаго солнышка, а ночью — свѣтлаго мѣсяца; залегла сила
татарская далеко кругомъ, такъ залегла, что ни зайцу сѣрому не проскочить,
ни ясному соколу не пролетѣть. Бріостановился Илья.
— Коли побить нехристей, нарушить отцовскую загювѣдь, а не крова
вить рукъ о кровь татарскую, такъ жаль мужиковъ Черниговскихъ.
Подумалъ богатырь съ минуту, и рѣшился лучше нарушить завѣтъ роди
тельскій, да спасти Черниговъградъ. Сошелъ онъ съ коня, вырвалъ лѣвою
рукою коренастый дубъ, привязалъ его къ лѣвому стремени; вырвалъ правой
рукой другой дубъ, взялъ его въ правую руку вмѣсто дубинки, чтобы ею
нехристей пощелкивать, сѣлъ на коня и пошелъ гулять по становищу татар
скому: гдѣ махнетъ рукой — тамъ улица, перемахнете— переулочекъ, самъ не
добьетъ, такъ конемъ стопчетъ, дубомъ, что у стремени, сомнетъ. Перебилъ
всѣхъ татаръ, а царевичей татарскихъ отпустилъ на волю и сказалъ имъ:
— Чините вы такову славу, что святая Русь не пуста стоитъ, что много
въ ней сильныхъ могучихъ богатырей.
А въ городѣто Черниговцы всѣ въ церковь собралися, молятся, прича
щаются, съ родными прощаются, собираются на татаръ идти.
Подъѣхалъ Илья, слѣзъ съ коня, привязалъ его къ столбу и вошелъ въ
церковь. Смотрятъ на него Черниговцы, дивуются:
— Откуда ты, молодецъ, взялся, какъ къ намъ въ городъ черезъ силу
несмѣтную татарскую могъ пробраться?
Перекрестился Илья, поклонился на всѣ четыре стороны, говорить имъ:
— Эй, вы, молодцы добрые, куда сбираетесь, о чемъ тужите, плачете,
молитесь?
— Аль не видѣлъ, витязь, что вокругъ нашего города облегла несмѣтная
сила татарская?.. Не совладать намъ съ ними, на вѣрную смерть идемъ.
Усмѣхнулся Илья, проговорилъ:
— Не поздно ли собралися, добрые люди? Вы взойдите на стѣну, гляньте
въ поле чистое, не лежать ли силы несмѣтныя?
Побѣжали Черниговцы на стѣну, глядятъ въ поле и очамъ не вѣрятъ:
усѣяно поле мертвыми татарами!.. Ни одинъ не привстанетъ, не подымется,
вся сила татарская побита, какъ одинъ человѣкъ.
Бросились Черниговцы къ удалому богатырю, несутъ ему хлѣбъсоль,
дары великіе, серебро, золото, скатный жемчугъ, дорогія ткани разноцвѣтныя.
— Добрый молодецъ, могучій витязь, ты скажи, какъ тебя зватьвели
чать? какого ты родуплемени? Прими наши дары, хлѣбъсоль нашу малую,
на твоей великой заслугѣ бьемъ тебѣ челомъ, просимъ мы у тебя одной милости:
ты останься у насъ жить воеводою, будемъ мы тебѣ служить вѣройправдою,
будемъ слушать приказа твоего богатырскаго.
— Зовутъ меня Ильею Муромцемъ, а родомъ я изъ села Карачарова, не
могу я быть воеводою, надо мнѣ поспѣшить въ стольный Кіевъградъ къ
Свѣтлому Солнышку, князю Владимиру; покажитека мнѣ туда дорогу пря
моѣзжую.
Переглянулись Черниговцы, призадумались.
— Есть отъ насъ къ Шеву дорожка прямоѣзжая, да нельзя по той до
рожкѣ ѣхать; тридцать лѣтъ по дорожкѣ той не ѣзжено, не хожено, залегли
тою дорожкою болотатопи глубокія, ^а широкая рѣка Смородина, быстрая,
бурливая, что ни броду, ни проѣзду, да еще за рѣкою Смородиною свито
гнѣздо соловьиное, засѣлъ въ немъ Соловейразбойникъ, нѣтъ мимо него ни
конному проѣзду, ни пѣшему проходу, всѣхъ онъ убиваетъ . своимъ свистомъ.
Ѣздимъ же мы, витязь, въ Кіевъ окольною дорогою, хоть она и вдвое дальше,
да зато вѣрнѣе. Поѣзжайка, удалой молодецъ, дорожкою окольною, прямо
ѣзжею дорогою пойдешь на вѣрную смерть, не сдобровать твоей головушкѣ
отъ этого свисту соловьинаго...
Разгорѣлось у Ильи сердце богатырское:
ИЛЬЯ МУРОМЁЦЪ.
73
— Мнѣ ли, молодцу, бояться свисту соловьинаго, рыканья звѣринаго? Я
поѣду въ Кіевъ прямою дорожкою, я очищу дорожку ту вплоть до самаго Кіева.
Вскочилъ Илья на своего коня: взвился конь подъ облака, и слѣдъ
простылъ.
Доскочилъ конь до рѣки Смородины: течетъ рѣка Смородина широкая,
бурливая, струйки ея измѣнчивыя, воды опасливыя; пріостановился бурушка,
махнулъ хвостомъ, взвился выше лѣса стоячаго и однимъ скачкомъ перепрыг
нулъ рѣку.
Сидитъ за рѣкою Соловейразбойникъ на девяти дубахъ, что вершинами
въ небо упираются; не пролетитъ мимо него ни пташка малая, ни сизый
орелъ, не пробѣжитъ мимо тѣхъ дубовъ ни зайкагорностайка, ни вепрь, ни
буйный туръ, ни медвѣдь косолапый—всѣ его посвиста боятся: никому уми
рать не хочется.
Какъ завидѣлъ Илья Соловья, припустилъ коня и подскакалъ къ дубамъ.
Зашевелился Соловей, засвиталъ во весь свой мощный свистъ, зашипѣлъ по
змѣиному, заревѣлъ позвѣриному, такъ что конь у Ильи на колѣнки палъ.
Осерчалъ богатырь на своего коня, бьетъ его плетью по тучнымъ бедрамъ,
самъ лриговариваетъ:
— Травяной ты мѣшокъ, не богатырскій конь, волкамъ тебя отдать на
съѣденіе, не слыхалъ ты, что ли, писку птичьяго, не слыхал* шипу змѣинаго,
испугался реву звѣринаго?!. Видно надо ужъ мнѣ, витязю, нарушить завѣтъ
родительскій, окровавить свою стрѣлу каленую!..
Вынулъ Илья тугой лукъ изъ налучника, вставилъ каленую стрѣлу, намѣ
тилъ въ Соловья— взвилась стрѣла, попала разбойнику прямо въ правый глазъ,
а въ лѣвое ухо вылетѣла. Свалился Соловей съ дуба комомъ, подхватилъ его
Илья, связалъ путами сыромятными, привязалъ къ лѣвому стремени. Глядитъ
на него Соловей, молчитъ, не смѣетъ слова вымолвить.
— Что глядишь на меня, Соловейразбойникъ? — опрашиваете витязь,—
али русскихъ богатырей не видывалъ?
— Охъ, попалъ я въ руки крѣпкія,— простоналъ Соловей,— не уйти мнѣ
изъ этихъ рукъ могучихъ, не видать мнѣ вольной волюшки!..
Поѣхалъ Илья съ Соловьемъ къ Кіеву, а подъ Кіевомъ у Сшювья другая
застава—подворье его Соловьиное. Стоятъ Соловьиныя палаты бѣлокаменныя,
дворъ на семи столбахъ, на семи верстахъ, вокругъ желѣзный высокій тынъ, а
Русскіо богатілрн. Ивд. 1ѳ.
^
74
Илья муромвцъ.
на каждой тынинкѣ по маковкѣ, на каждой маковкѣ по головѣ богатырской.
Посреди двора три терема златоверхіе, верхи съ верхами свивалися, потолки
съ потолками сливалися, крылечки съ крылечками сплывалися, а промежъ
теремовъ сады были разсажены зеленые, съ цвѣтами лазоревыми, красивыми.
Подъ теремами залегали погреба глубокіе, а въ нихъ было много несчетной
золотой казны награбленной, много всякаго богатства, добра наворованнаго.
Жила въ этомъ подворьѣ семья Соловьиная : молодая его жена, да дочерипа
леницы удалыя, да мужья ихъ, зятья Соловьиные, все богатыри сильные,
могучіе.
Какъ завидѣлъ Соловей свое гнѣздышко насиженное, забился въ торо
кахъ, такъ что путы затрещали, и взмолился Ильѣ:
— Бери, богатырь, все мое подворье великое, бери мои палаты бѣлока
менныя, возьми и все добро, всю казну мою несчетную, отпусти только меня
на волювольную, дай ты мнѣ покаяться, замолить грѣхи мои тяжкіе.
Молчитъ Илья, не слушаетъ мольбы Соловьиной, а самъ прямо къ его
подворью ѣдетъ.
Завидѣли его въ окна дочери и л^ена Соловья. Старшая дочь и говоритъ :
— Вѳнъ нашъ батюшка ѣдетъ, чужого мужика везетъ у стремени, иЪіазъ
ему вышибъ.
А жена Соловья взглянула и ахнула:
— Ой, ты, дочка неразумная, не батюшка вашъ мужика везетъ, а ѣдетъ
богатырь русскій, везетъ вашего батюшку въ торокахъ, у стремени.
И взмолилась она зятьямъ:
— Зятья наши любезные, дѣти милыя! Вѣгите скорѣе въ погреба глубокіе,
несите злата, серебра, каменьевъ самоцвѣтныхъ, сколько захватится, выходите
къ богатырю, встрѣчайте его съ почестью, просите, упрашивайте, низко кла
няйтесь, чтобы отпустилъ онъ вамъ вашего батюшку, чтобы не казнилъ его
лютою смертью.
Уперлись богатыри, не слушаютъ матери:
— Ужъ и намъ ли семерымъ не совладать съ однимъ витяземъ? Ул^ъ и
намъ ли его не осилить? Обернемся мы черными воронами, заклюемъ его,
освободимъ отца...
— Охъ вы, дѣти неразумныя! Вашъ отецъ не вамъ чета, да и то къ бога
тырю въ полонъ попалъ, гдѣ же вамъ съ богатыремъ справиться?
■
Не послушались ея зятья сыновья, не вышли встрѣтить витязя, а стар
шая дочь, Пелька, къ воротамъ подкралася, ухватила подворотню на цѣпяхъ,
желѣзную, въ девяносто пудъ, и стала поджидать Илью. Какъ въѣхалъ Илья
въ ворота, увидалъ ее съ подворотнею, далъ ей замахнуться, заскрипѣла под
воротня, полетѣла въ Илью, а онъ отмахнулъ ее своею рукою богатырскою,
и попала подворотня въ Пельку, убила ее до смерти.
Видитъ жена, видятъ другія дочери, что не совладать имъ съ богатыремъ,
бросились ему въ ноги, молятъ, убиваются, даютъ за5 отца великіе выкупы.
— Не возьму я отъ васъ теперь никакихъ выкуповъ, везу я вашего отца
въ Кіевъ, къ славному князю Владимиру, а хотите отца выручить, пріѣзжайте
черезъ трое сутокъ со всѣмъ вашимъ имуществомъбогатствомъ въ теремъ кня
жескій, можетъ быть и отдамъ вамъ тогда вашего батюшку.
Повернулъ Илья коня, не промедлилъ и минуточки въ Соловьиномъ под
ворьѣ, за три ускока былъ уже у Днѣпрарѣки, а на Днѣпрѣрѣкѣ перевозчи
цей была Соловьиная дочь, Катюшенька. Широка, глубока рѣка, видитъ
Соловей, что не перейти богатырю, не перескочить коню богатырскому, и
кричитъ своей дочери:
— Доченька родная, Катюшенька! не перевози ты добраго молодца, ви
тязя могучаго, проси ты у него въ залогъ меня стараго! тогда и перевези,
какъ отпуститъ меня на волю!..
Послушалась отца перевозчица, отчалила и переѣхала на ту сторону.
Промолчалъ богатырь, слѣзъ съ коня, лѣвой рукой его въ поводу ведетъ,
а правою рветъ дубы столѣтніе съ корнями, съ подкореньями; подошелъ къ
рѣкѣ, перебросилъ дубы, намостилъ себѣ мостъ крѣпконакрѣпко, самъ пере
шелъ и коня перевелъ.
Вынулъ онъ тогда изъ кармана подорожную плетку шелковую о семи
хвостахъ съ проволокою, подошелъ къ перевозчицѣ.
— Нука, дѣвица, теперь мы съ тобой разсчитаемся!
Стегнулъ разъ, она съ ногъ свалилася, а другой стегнулъ и убилъ ее
до смерти.
Пріумолкъ Соловейразбойникъ, не шелохнется, и глянуть не смѣетъ на
богатыря.
Бѣжитъ конь у Ильи, какъ соколъ летитъ, рѣки, озера промежъ ногъ бе
рета, хвостомъ поля устилаетъ. Смотрятъ на Илью старые богатыри, любуются:
*
— Нѣтъ другого богатыря на поѣздку, какъ Илья Муромецъ! Вся поѣздка
его молодецкая, вся поступка его богатырская!
Пріѣхалъ Илья въ стольный Кіевъ градъ. Отошла обѣдня воскресная,
Владимиръ Красное Солнышко сидитъ въ теремѣ со своими богатырями да
витязями. Привязалъ Илья конясвоего среди двора къ высокому столбу точе
ному, къ кольцу золоченому и говоритъ Соловью:
— Ты смотри, Соловей, воръ, Рахмановичъ, не вздумай уйти отъ коня
моего, отъ меня никуда не убѣжишь, не спрячешься, вездѣ тебя найду, отсѣку
твою буйную голову.
А ковю своему бурушкѣ наказываетъ:
— Конь ты мой добрый, богатырскій! пуще глазу береги Соловьяраз
бойника, чтобы не ушелъ онъ отъ стремени булатнаго.
Вошелъ Илья въ палаты княжескія, прошелъ въ гридню, гдѣ пировалъ
Владимиръ Красное Солнышко, помолился на образа, поклонился на всѣ четыре
стороны, князю съ княгинею отвѣсилъ особый, низкій поклонъ, проговорилъ:
— Здравствуй, Красное Солнышко, Владимиръ князь стольноКіевскій!
Принимаешь ли къ себѣ, Солнышко, заѣзжаго молодца на честное пиро
ваньице?
Поднесли тутъ Ильѣ добрую чару зелена вина въ полтора ведра. Прини
малъ онъ чару одною рукою, выпивалъ однимъ духомъ, не поморщился.
Спросилъ его тогда Красное Солнышко:
— Откуда ты, добрый молодецъ? Какого рода, племени? Какъ тебя звать,
величать?
— Зовутъ меня Ильею, по отчеству Ивановичемъ; пріѣхалъ я изъ города
Мурома, изъ села Карачарова, ѣхалъ дорогою прямоѣзжею, выѣхалъ изъ дому,
какъ отошла заутреня, хотѣлъ было попасть сюда къ обѣднѣ, да въ дорогѣ
позамѣшкался.
Много было богатырей на веселомъ пиру, всѣ они переглянулись, разсмѣя
лися, говорятъ князю:
— Князь Владимиръ, ласковое наше Солнышко! Въ глаза дѣтинато иадъ
тобою насмѣхается, завирается: нельзя проѣхать изъ Мурома по прямой дорогѣ
въ Кіевъ, залегла прямоѣзжая дорога уже тридцать лѣтъ, есть на ней застава
разбойничья, засѣлъ тамъ Соловейразбойпикъ, не пропускаете ни коннаго,
ни пѣшаго.
Не взглянулъ на нихъ Илья, не отвѣтилъ имъ, а сказалъ опять князю
Владимиру:
— Ты не хочешь ли, князь, посмотрѣть на мою удачу богатырскую? Я
нривезъ тебѣ въ подарокъ Соловьяразбойника, онъ теперь на твоемъ широкомъ
дворѣ привязанъ у моего стремени... Оттого я и позамѣшкался, что очистилъ
дорогу прямоѣзжую.
Повскакали тутъ съ мѣстъ и Владимиръ, и всѣ богатыри, спѣшатъ съ
Ильею на дворъ княжескій.
Подошелъ князь къ Соловью, подивился на него, говорить ему:
— Нука, Соловей Рахмановичъ, засвищика посоловьиному, потѣшь насъ'
съ богатырями, да съ витязями.
Не глянулъ на него Соловей, отвернулся:
— Не твой хлѣбъ, князь, кушаю, не тебя и слушаю,—говоритъ.
Поклонился тогда Владимиръ Ильѣ Муромцу:
— Илья, свѣтъ, Ивановичъ! прикажи своему Соловью засвистать, по
тѣшь насъ.
— Ой, великій князь стольноКіевскій, запеклись у Соловья уста его, не
свистнуть ему теперь; вели ему вынести чару зелена вина въ полтора ведра,
да другую пива пьянаго, да третью меда сладкаго, да дай закусить калачомъ
крупичатымъ величиною съ турій рогъ, вотъ тогда онъ и засвищетъ, потѣ
шитъ насъ...
'
Принесли Соловью чару зелена вина, принесли пива, меду скадкаго —
освѣжилъ онъ свою голову, приготовился свистать.
— Ты смотри мнѣ, Соловей, не вздумай свистать иначе, какъ въ пол
свиста,—сказалъ ему Илья.
Взялъ Илья князя съ княгинею подъ мышки, прикрылъ ихъ плечами сво
ими могучими и велѣлъ Соловью свистнуть. Не послушалъ Соловей наказа
богатырскаго: засвисталъ во всю свою мочь, зашипѣлъ позмѣиному, заревѣлъ
позвѣриному, земля к'всколебалася, съ теремовъ маковки попадали, оконныя
стекла повысыпались, старые дома развалилися, кони богатырскіе разбѣжалися,
всѣ богатыри на землю попадали, замертво лежать, не шелохнутся.
Испугался Владимиръ.
— Уйми, Илья, своего Соловья, такіято шутки намъ не надобны; не
пускай его на волю, натворитъ онъ бѣды немалыя.
А Соловей сталъ упрашивать:
— Отпустите вы меня на волю, я выстрою вокругъ Кіева села съ при
селками, города съ пригородами, настрою церквей, монастырей, буду грѣхи
свои тяжкіе замаливать.
Не слушаетъ его Илья Муромецъ.
— Нельзя,—говорить,— отпустить его, онъ опять будетъ разбой держать;
не строитель онъ вѣковой, а разоритель.
Вывелъ онъ его въ чистое поле, отсѣкъ ему буйную голову, разсѣкъ его
на мелкія части, сжегъ эти мелкія части, разметалъ пепелъ по чистому полю.
Какъ пріѣхали черезъ трое сутокъ дѣти Соловьиныя, какъ услышали, что
нѣтъ въ живыхъ Соловьяразбойника, заплакали, закручинились. Не взялъ
съ нихъ Илья ни серебра, ни золота:
— Это,—говорить,—вамъ имѣньице осталось отъ вашего батюшки, чтобы
могли вы жизнь прожить честно и мирно, не разбойничать. Ступайте себѣ,
берите ваше богатствоимѣніе, оно мнѣ не надобно.
Такъ и отпустилъ ихъ на всѣ четыре стороны, а самъ остался служить
у Владимира Краснаго Солнышка.
с
3. Илья на заставѣ богатырской.
Подъ самымъ городомъ Кіевомъ на дорогѣ проѣзжей стоитъ богатырская
застава, а эту заставу оберегаютъ ни много, ни мало двѣнадцать богатырей.
Атаманомъ на заставѣ самъ старый богатырь Илья Муромецъ, подъатаманомъ
Добрыня Никитичъ, есауломъ Алеша Поповичъ.
Три года стоятъ уже богатыри на своей молодецкой заставѣ, не пропу
скают ни коннаго, ни пѣшаго, ни своего, ни чужого; мимо нихъ ни звѣрь не
проскользнете, ни птица не пролетитъ; горностайка пробѣжитъ, и тотъ шубку
оставитъ, птица, и та перо выронитъ.
Разбрелись какъто богатыри: кто въ Кіевъ уѣхалъ, кто на охоту отпра
вился, стрѣлять гусей, лебедей, а Илья Муромецъ заснулъ въ своемъ бѣломъ
полотняномъ шатрѣ крѣпконакрѣпко, проспалъ вплоть до зари, всталъ и
пошелъ умываться ключевою водою, студеною. Ъдетъ Добрыня^ съ охоты,
видитъ на полѣ слѣдъ отъ копыта лошадинаго, богатырскій слѣдъ, не маленькій,
величиною въ полпечи. Сталъ Добрыня слѣдъ этотъ разсматривать и говоритъ:
Илья муромецѣ.
79
„Это не простая ископыть; это проѣхалъ мимо нашей заставы могучій Жидо
винъ богатырь, изъ земли Казарской!"
Пріѣхалъ Добрыня на заставу, сталъ скликать своихъ товарищей: „Гой
еси, вы, братцы, товарищи ! Что жъ у насъ за застава, коли мы не углядѣли,
какъ мимо насъ Жидовинъ проѣхалъ, чужой богатырь? Какъ же это мы,
братцы, на заставѣ не устояли? Надо теперь ѣхать въ погоню за нахваль
щикомъ..."
Стали тутъ богатыри судить да рядить, кому ѣхать. Хотѣли было по
слать Алешу Поповича.
— Нѣтъ, братцы,— сказалъ Илья,— это вы не хорошо придумали, Алеша
жаденъ на золото, серебро, увидитъ онъ на богатырѣ одежду дорогую, поза
рится и погибнетъ ни за что, ни про что.
Хотѣли было еще выбрать того да другого, но все оказались богатыри
неподходящіе. Тогда положили ѣхать въ поле Добрынѣ Никитичу.
Собрался Добрыня, осѣдлалъ своего коня, взялъ съ собою палицу желѣз
ную, тяжелую, опоясалъ острую сабельку, взялъ въ руки шелковую плеть и
поѣхалъ догонять нах вальщика. Доѣхалъ до горы Сорочинской, въѣхалъ на
гору, смотритъ въ трубку серебряную, видитъ, стоитъ удалой богатырь въ полѣ,
конь подъ нимъ, какъ гора, а самъ онъ, какъ сѣнная копна, на головѣ шапка
мѣховая, пушистая, все лицо закрывает
Поѣхалъ Добрыня прямо на богатыря, закричалъ ему громкимъ голосомъ :
— Эй ты, нахвалыцикъ? Что же ты мимо нашей заставы проѣхалъ, нашему
атаману Ильѣ Муромцу не поклонился, нашему есаулу, Алешѣ Поповичу,
ничего въ казну не положилъ на всю нашу братію?
Заслышалъ Жидовинъ Добрыню, повернулъ коня, поскакалъ къ нему...
Задрожала земля, всколыхалась вода въ озерахъ, а конь Добрыни палъ на
колѣни, едва его Добрыня въ поводу удержалъ.
— Господи! Мать Пресвятая Богородица!— взмолился витязь,—унеси ты
меня только отъ такого чудища!
Повернулъ онъ скорѣе коня и ускакалъ на заставу. Пріѣзжаетъ ни живъ,
ни мертвъ и разсказываетъ все Ильѣ Муромцу и товарищами
— Ну ужъ, видно, мнѣ, старому, самому ѣхать въ чистое поле, если
Добрыня, мой крестовый братъ, не справился, такъ больше мнѣ некѣмъ и
замѣниться,— сказалъ атаманъ.
Осѣдлалъ Илья своего вѣрнаго бурушку, взялъ съ собою палицу въ девя
носто пудъ, опоясалъ саблю острую, прихватилъ копье мурзамецкое и собрался
выѣхать въ чистое поле.
Догоняетъ его Добрыня Никитичъ, спрашиваетъ:
— Охъ, братецъ крестовый, славный богатырь, Илья Муромецъ! Вы
ѣзжаешь ты на бой не на шуточный, на побои смертные, на удары тяжелые:
что же велишь намъ дѣлать? Куда намъ идти, куда ѣхать прикажешь, чтобы
тебя оберечь?
— Поѣзжайте вы на гору Сорочинскую, смотрите, выслѣживайте нашъ
богатырскій бой: какъ увидите, что не въ моготу мнѣ больше съ Жидовиномъ
биться, поспѣшайте ко мнѣ на выручку.
Выѣхалъ Илья Муромецъ въ чистое поле, посмотрѣлъ въ свой кулакъ
богатырскій, видитъ: разъѣзжаетъ богатырь громадный, тѣшится, кидаетъ къ
небу палицу желѣзную въ девяносто пудъ. Закинетъ Жидовинъ эту палицу
выше облака ходячаго, подъѣдетъ, подхватитъ одной рукой и вертитъ ею въ
воздухѣ, какъ лебяжьимъ перышкомъ...
Жутко стало Ильѣ, никогда онъ такого силача еще не видывалъ. Обнялъ
богатырь своего бурушку косматаго, припалъ къ нему, говоритъ:
— Охъ ты, бурушко мой косматенькій, ты мой добрый, вѣрный това
рищъ и въ радости, и въ горести! Послужика ты мнѣ теперь вѣрою, прав
дою постарому, попрежнему, чтобы не побилъ насъ съ тобою Жидовинъ
некрещеный въ чистомъ полѣ, чтобы не срубилъ онъ мнѣ буйной моей го
ловушки!
Заржалъ конь, взглянулъ на богатыря и ринулся впередъ на страшный бой.
Подъѣхалъ Илья къ Жидовину, закричалъ ему:
— Эй ты, воръ, нахвалыцикъ! Зачѣмъ проѣхалъ нашу заставу и мнѣ,
атаману, челомъ не билъ, есаулу нашему въ казну не клалъ?
Увидалъ его Жидовинъ, припустилъ на него коня, всколебалась земля,
затряслась, но у Ильи конь стоитъ какъ вкопанный, не дрогнетъ, самъ Илья
въ сѣдлѣ не шелохнется.
Съѣхались противники, ударились палицами, бились, не жалѣючи, со
всей богатырской силы, такъ что у палицъ рукояти пообломилися, а ни тотъ,
ни другой не одолѣлъ, другъ друга не ранили, даже доспѣхи цѣлы остались,
и оба они на коняхъ усидѣли. Обнажили они тогда свои сабли острыя, разъ
t
йлья муромщъ.
81
ѣхались, наскочили, ударились; зазубрились сабли о кольчуги, переломи
лися, ни того, ни другого не ранили. Налетѣли они другъ на друга съ
копьями, били другъ друга въ грудь изо всей силы; переломились копья по
маковки, а все оба богатыря на коняхъ сидятъ. Стали они тянуться на па
лицѣ: ухватились оба за палицу, тянулись долго ли, коротко ли, у нихъ кони
на колѣна пали, а ни тотъ, ни другой богатырь изъ сѣдла не вылетѣлъ, не
двинулся.
— Знать, ужъ надо намъ биться рукопашкою! —рѣшили они и сошли съ
коней.
Схватились два силача, что ясные соколы, бьются, борются весь день до
вечера, бьются, борются съ вечера до полуночи, а съ полуночи до зари утрен
ней... Вдругъ махнулъ Илья правою рукою, да и поскользнулся на лѣвую
ногу, подвернулась у него нога, упалъ онъ на землю, а нахвалыцику то и
наруку: сѣлъ онъ ему на грудь, вынулъ свой булатный кинжалъ, хочетъ
отсѣчь Ильѣ голову по плечи, распороть грудь, вынуть сердце съ печенью,
а самъ надъ нимъ насмѣхается:
— Старый ты старикъ, калѣчище! Тебѣ ли ѣздить въ чистое поле, тебѣ ли
стоять на богатырской заставѣ?!. Некому, развѣ, у васъ на Руси смѣнить
тебя, стараго? Поставилъ бы ты себѣ у дороги келейку да и собиралъ бы
подаяньице, вотъ бы и хватило тебѣ на пропитанье до самой смерти.
Лежитъ Илья подъ нимъ, а самъ думаетъ:
— Развѣ невѣрно мнѣ святые отцы напророчили, что на бою мнѣ смерть
не написана? А вотъ теперь я подъ богатыремъ лежу!..
Только подумалъ, и чувствуетъ, что у него силушкито вдвое прибыло:
какъ подбросилъ онъ противника своего съ груди богатырской, полетѣлъ тотъ
выше лѣса стоячаго, выше облака ходячаго, упалъ и ушелъ въ мать сырую
землю по поясъ.
Не рубилъ ему Илья буйной головы, отпустилъ его на всѣ четыре сто
роны, воротился на заставу къ богатырямъ.
— Ну, говоритъ, братцы мои крестовые, названные, тридцать лѣтъ ѣзжу
въ полѣ, съ богатырями быося, силу пробую, а такого чудища ни разу еще
не наѣзживалъ!
Русскіо богатыри. И л д. 1ѳ.
82
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
4. Илья и нищая братія.
Сдѣлалъ князь Владимиръ пиръ про всѣхъ богатырей, витязей: всѣхъ
позвалъ, только одного позабылъ—Илью Муромца. Обидѣлся старый богатырь,
задумалъ думу недобрую. Взялъ онъ свой тугой лукъ съ калеными стрѣлами,
по кіевскимъ улицамъ похаживаетъ, маковки золотыя сострѣливаетъ. Настрѣ
лялъ ихъ много ли, мало ли, и сталъ кричать, созывать по Кіеву:
— Эй, вы, нищіе, убогіе, собирайтеська ко мнѣ, я васъ виномъ напою...
Бѣгутъ къ нему отовсюду нищіе, радехоньки, а онъ продалъ золотыя
маковки и накупилъ имъ цѣлыя бочки вина, угощаетъ ихъ, самъ съ ними
пьетъ. Гуляютъ они ни день, ни два, похаживаютъ по улицамъ, шутки по
шучиваютъ. Владимиръ видитъ, что дѣло плохо, разсердился на него бога
тырь, надо его сердце унять, а то не сдобровать, пожалуй, и Кіеву. Заго
товилъ онъ пиръ лучше прежняго, созвалъ опять всѣхъ богатырей и сталъ съ
ними думу думать, совѣтъ держать: кого бы послать къ Ильѣ, чтобы звать
его на честной пиръ.
— Кому же иному идти за Ильею, — рѣшили богатыри, — какъ не брату
его названному, Добрынѣ Никитичу? Съ Добрыней они крестами помѣнялися,
держали заповѣдь великую: чтобы меныпій братъ слушалъ болыпаго, а болыній
меныпаго.
— Ну, Добрынюшка Никитичъ, тебѣ и идти къ Ильѣ съ повинною,—
сказалъ Владимиръ,—скажи ему, чтобы на старое не гнѣвался: кто старое по
мянетъ, тому глазъ вонъ!
Пошелъ Добрыня, пришелъ къ Ильѣ, видитъ, онъ сидитъ съ нищими,
угощается, прохлаждается.
Подошелъ къ нему Добрыня и говоритъ:
. — Ахъ ты, братецъ мой названный, славный богатырь, Илья Муромецъ!
Удержи ты свои руки бѣлыя, могучія, укроти свое сердце лютое; ты попомни
нашу заповѣдь великую, чтобы старшему брату слушаться брата меныпаго.
Послалъ меня къ тебѣ Солнышко Владимиръ князь, просилъ тебя на старое
ле гнѣваться, а придти къ нему на честной пиръ, съ нимъ, нашимъ Солныш
комъ помириться.
Обернулся Илья:
— Ну,—говорить,—крестовый братъ названный, зналъ Владимиръ князь,
кого за мною послать, никого бы другого я не послушался, а съ тобою у меня
заповѣдь положена: нельзя мнѣ тебя ослушаться. Что жъ, пойти пойду на
честной пиръ, только ужъ и гостей своихъ съ собой захвачу, пусть Влади
миръ князь на меня за это не прогнѣвается.
Пошелъ Илья по Кіеву къ княжескому терему, а за нимъ потянулась и
вся нищая братія, всѣмъ велѣлъ идти за собою въ княжескую гридню.
Владимиръ, какъ завидѣлъ дорогого гостя, вскочилъ изъза стола, взялъ
его за бѣлыя руки, цѣловалъ его въ самыя уста, называлъ любимымъ бога
тыремъ, славнымъ Ильею, свѣтъ, Ивановичемъ.
Стали усаживаться за столы дубовые, ведетъ Владимиръ своего дорогого
гостя къ столу, говорить ему:
— Ой же ты Илья, свѣтъ, Ивановичъ! Ты садись на любое мѣсто, на
выбранное: хочешь, сядь по заслугѣ, по выслугѣ, по мою руку правую,
хочешь, сядь на мѣсто большее, въ большой уголъ, а то, хочешь, сядь, куда
тебѣ, молодцу, вздумается.
Не сѣлъ Илья на мѣсто большее, не сѣлъ и по заслугѣ, по выслугѣ, а
выбралъ себѣ мѣсто среднее и съ собою посадилъ всю нищую братію.
Поднесли Ильѣ чару зелена вина, да другую чару меду сладкаго; выпилъ
Илья и сказалъ князю:
— Ай ты, Владимиръ стольноКіевскій! Зналъ ты, князь, кого за мною
послать, зналъ, кому меня было позвать! Не послалъ бы ты моего братца
крестоваго, никого бы я другого не послушалъ... И ужъ плохо бы вамъ всѣмъ
пришлось отъ меня, отъ стараго!.. Ну да, Богъ тебя простить на этотъразъ,
а кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ!
Такъто пировалъ Илья ровно три дня съ княземъ и съ княгинею, пи
ровала съ ними и вся нищая братія, и не только въ гриднѣ княжеской, а
и по всему Кіеву всѣ пивоварни, всѣ винные погреба были открыты на кня
жескій счетъ, кто хотѣлъ, тотъ шелъ и пиль, пока его ноги носили. Зато и
узнали во всемъ Кіевѣ отъ стараго до малаго, что помирился Илья Муромецъ,
свѣтъ, Ивановичъ съ Краснымъ Солнышкомъ, ласковымъ княземъ Владимиромъ,
узнали и порадовались всякъ посвоему — молодые плясать пошли, старые
зелена вина отвѣдали да пѣсню затянули, а малыя дѣтушки собрались вокругъ
бабушекъ, послушать старинушку про прежнее, да про бывалое...
84
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
5. Илья Муромецъ и Калинъ царь.
Изъза Чернаго моря, съ Золотой Орды, поднялся татарскій царь Ка
линъ Калиновичъ, съ сыномъ своимъ, Таракашкомъ Корабликовымъ, съ лю
бимымъ зятемъ Ульюшкою.
Три года копилъ злой Калинъ царь силу несмѣтную, орду безчисленную
да еще и сынъ велъ сорокъ тысячъ, и зять тоже сорокъ. Выло съ ними со
рокъ однихъ царей да царевичей, королей да королевичей. Идетъ орда, шу
митъ гудитъ, что саранча ненасытная: гдѣ пройдетъ, тамъ одинъ пепелъ
останется, все поѣстъ, все сожжетъ, а что получше, съ собою прихватитъ.
На сто верстъ орда растянулася, отъ конскаго пару, отъ пыли тьма стоитъ,
не видать днемъ солнца яснаго, ночью мѣсяца свѣтлаго, а отъ духу татар
скаго всякій крещеный человѣкъ за три версты бѣжитъ.
Не дошелъ Калинъ царь семи верстъ до Кіева, остановился у Днѣпра,
раскинулъ полотняный шатеръ и велѣлъ войску своему привалъ сдѣлать.
Расположились татары въ широкомъ полѣ, разсѣдлали коней, разложили
костры: кто конину варитъ, кто сбрую чиститъ, кто коня кормитъ, поитъ, а
царь Калинъ въ своемъ шатрѣ сидитъ на ременчатомъ стулѣ за дубовымъ
столомъ и пишетъ грамоту ко Владимиру стольноКіевскому. Написалъ онъ
грамоту скорехонько и кликнулъ кличъ по всему стану:
— Эй вы, мурзыбурзы, татаровья, кто изъ васъ умѣетъ говорить по
русски? Кто бы могъ мнѣ отвезть грамоту мою въ городъ Кіевъ, ко князю
Владимиру?
Молчатъ мурзытатаровья, другъ за дружку хоронятся.
Выкликнулъ тутъ Калинъ царь во второй разъ, выскочилъ къ нему одинъ
бурзамурза, татаринъ, ростомъ трехъ саженъ, голова съ пивной котелъ, про
межъ плечъ косая сажень уложится.
— Ай же ты, Калинъ царь милостивый, я знаю порусски, могу свезти
твою грамоту.
И наказываетъ ему Калинъ царь:
— Поѣзжай ты, посолъ мой, не путемъ дорогою, а лѣсами дремучими,
лугами широкими, не въѣзжай въ Кіевъ черезъ ворота, а перескакивай прямо
черезъ стѣну городовую, черезъ башню наугольную; во дворѣ княжескомъ
бросай своего коня непривязаннаго, входи прямо въ гридню столовую, да
смотри, двери настежь распахивай; поклоновъ передъ княземъ съ княгинею
не отсчитывай, а прямо бросай имъ на столъ мою грамоту...
"Ьдетъ посолъ, какъ приказано, скачетъ черезъ стѣну кіевскую, входитъ
въ гридню, не кланяется, бросаетъ грамоту на дубовый столъ.
— Эй, ты, князь стольноШевскій, ты готовька скорѣй свой Кіевъ,
очищайка улицы, расчищай ряды, накури побольше зелена вина, нашъ гроз
ный Калинъ царь къ тебѣ въ гости жалуетъ, хочетъ взять себѣ въ жены
твою княгиню Апраксію; отдавайка безъ бою, безъ кровопролитія, не отдашь
добромъ, возьмемъ силою, всѣмъ вамъ тогда живымъ не быть.
Сказалъ посолъ, повернулся, безъ поклона вонъ пошелъ, дверь за собою
захлопнулъ, такъ что оконницы зашаталися, стекла попадали.
Запечалился Владимиръ, закручинился. На бѣду же тута и богатырей ни
одного не случилося.
„Разоритъ злой Еалинъ царь стольный мой Кіевъ городъ, возьметъ онъ
меня въ плѣнъ съ княгинею, сожжетъ онъ Божіи церкви, а иконы святыя по
рѣкѣ вплавь пуститъ".
Надѣлъ Владимиръ черное платье, пошелъ въ храмъ Вожій молиться.
Видитъ, идетъ ему навстрѣчу калика перехожій.
— Здравствуй, Владимиръ, князь стольноЕіевскій, что ты пріунылъ, въ
черное платье одѣлся, иль недоброе что въ Кіевѣ случилося?
Разсказалъ Владимиръ каликѣ про печаль свою.
— Ну, этому горю еще можно помочь, — сказалъ калика, — сбросилъ съ
себя платье каличье, и увидѣлъ князь Илью Муромца. Обрадовался Влади
миръ, бросился цѣловать богатыря.
— Охъ, Илья, свѣтъ, Ивановичу выручи, спаси отъ бѣды неминучей,
созови богатырей, послужи, постарайся за вѣру христіанскую.
— Да, вѣдь, ты, князь, насъ съ богатырями нынче не жалуешь, не
чествуешь, не велѣлъ намъ въ Кіевъто и заглядывать?..— сказалъ Илья.
т Ты послушай, свѣтъ, Илья Ивановичъ, хоть не ради меня съ княги
нею, не ради церквей и монастырей, а ради бѣдныхъ вдовъ да сиротъ малыхъ
сослужи эту службу великую.
И билъ тутъ Владимиръ Ильѣ челомъ до сырой земли. Пошли они въ
княжескій теремъ, а Илья и говоритъ князю:
— Насыпайка, князь, одну мису чистаго серебра, другую краснаго зо
лота, а третью скатнаго жемчуга; поѣдемъка мы съ поклономъ къ Калину
царю, попросимъ у него сроку три дняг чтобы могли мы въ Кіевѣ поупра
виться.
Поѣхали они къ Калину царю, поклонились ему съ подарками:
— Дай ты намъ, Калинъ царь, сроку три денька, чтобы намъ отслужить
обѣдни съ панихидами, чтобы намъ передъ вѣрною смертью другъ съ дружкою
попрощаться.
Далъ имъ Калинъ царь три дня сроку, а Илья поѣхалъ къ синему морю,
гдѣ стояли богатыри, его товарищи, и скликалъ ихъ всѣхъ оборонять Кіевъ,
спасать вдовъ и сиротъ, выручать князя съ княгинею.
Подъѣхали богатыри къ Кіеву, стали метать жребій, гдѣ кому стано
виться: выпалъ жребій Ильѣ рубиться посрединѣ. Стали богатыри рубить
силу татарскую, бились, бились, ни много, ни мало, двѣнадцать дней, не
пивши, не ѣвши, безъ отдыха. На тринадцатый день примахались ихъ руки
бѣлыя, притупились сабли острыя, призастлались очи ясныя, поѣхали они
отдохнуть, соснуть. Илья Муромецъ не поѣхалъ съ поля ратнаго, знай рубитъ,
знай колетъ безъ устали.
Видитъ онъ, впереди у татаръ накопаны рвы глубокіе, а во рвахъ на
тыканы острыя копья мурзамецкія.
Пристегнулъ Илья коня, поскакалъ ко рвамъ, а конь и проговорилъ ему
почеловѣчьи:
— Ты хозяинъ мой, Илья Муромецъ! изъ первагото подкопа я вылечу,
и изъ второго подкопа еще выскочу, а въ третьемъ останемся и ты, и я!
Осерчалъ Илья на бурушку:
— Ахъ ты, травяной мѣшокъ, не богатырскій конь! Не хочешь ты слу
жить за вѣру христіанскую!..
Стегнулъ коня по крутымъ бедрамъ, взвился конь, два раза переско
чилъ, а въ третій подкопъ упалъ вмѣстѣ съ хозяиномъ. Набѣжали татары,
заковали Илью въ цѣпи желѣзныя, руки, ноги ему сковали, привели къ
Калину царю.
— Славный богатырь, Илья Муромецъ! —сказалъ ему Калинъ царь,— по
служика мнѣ вѣрою, правдою, какъ служилъ Владимиру, отпущу тебячерезъ
три года съ честью, съ милостью.
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
87
Илья Муромецъ отвѣчалъ ему:
— Будь у меня только сабля острая, или копье мурзамецкое, или палица
боевая, я бы ужъ послужилъ по твоей по шеѣ татарской!
Осерчалъ Калинъ царь, кричитъ своимъ слугамъ, чтобы вели Илью въ
поле чистое, разстрѣляли его стрѣлами калеными.
А Илья опять говорить:
— Эхъ ты, царь Калинъ Калиновичъ! И казнитьто ты не знаешь, не
вѣдаешь: кто же казнитъ богатыря стрѣлами калеными? Ты вели положить
мою буйную голову на липовую плаху, да и отсѣки ее по плеча...
— Ну, ведите его на поле, отсѣкайте ему голову, коли ему этого хочется,—
приказалъ Калинъ царь.
Повели Илью на поле, положили его на землю, хотятъ отсѣчь буйную голову.
Лежитъ Илья, молится угодникамъ, чуетъ силыто вдвое прибыло... Какъ
вскочилъ онъ съ земли, какъ рванулъ цѣпиоковы желѣзныя, свалились съ него
оковы, разсыпались.
Схватилъ онъ тутъ самаго сильнаго татарина, сталъ имъ, какъ дубинкой,
помахивать: гдѣ махнетъ — тамъ и улица, отмахнется — переулочекъ, самъто
приговариваетъ :
— Крѣпокъ татаринъ, не ломится, жиловатъ, не рвется.
Только вымолвилъ, а головато у татарина ужъ и прочь летитъ, по пути
татаръ побиваетъ. Испугались мурзы, побѣжали, по болотамъ попрятались,
по рѣкамъ потонули, бѣгутъ, приговариваютъ :
— Не дай намъ Богъ бывать въ Кіевѣ, съ русскими богатырями встрѣ
чаться!
Пошелъ Илья къ Калину царю, схватилъ его за руки, иоднялъ выше
головы, бросилъ о землю—тутъ его и до смерти расшибъ.
Подбѣжалъ къ Ильѣ его богатырскій конь, бурушко косматый, сѣлъ бо
гатырь въ свое сѣдло черкасское и поѣхалъ въ Кіевъ, къ Солнышку, князю
Владимиру...
Задали въ Кіевѣ пиръ, какого еще не бывало, а татары, что въ живыхъ
остались, въ свои степи убрались...
Недолго Илья погостилъ въ Кіевѣ, уѣхалъ опять въ чистое поле, обе
регать землю русскую на заставѣ богатырской, сражаться съ врагами не
другами...
Проѣздилъ Илья ни много, ни мало двѣнадцать лѣтъ, случилось ему быть
близко Кіева и говоритъ онъ себѣ: „Дайка, побываю я въ Кіевѣ, попро
вѣдаю, что тамъ дѣется?"
Подъѣхалъ къ княжескому терему, видитъ, у князя Владимира идетъ
веселый пиръ. Вошелъ Илья въ гридню и остановился у двери. Глядитъ на
него Владимиръ Красное Солнышко и не узнаетъ своего стараго богатыря.
— Откуда, — говоритъ, — ты, старикъ? Какого родуплемени, какъ тебя
звать, величать?
Илья Муромецъ усмѣхнулся да и говоритъ:
— Свѣтъ Владимиръ, Красное Солнышко, я Никита Заолѣшанипъ.
Всетаки Владимиръ князь не узналъ его, такъ и повѣрилъ, что это
Никита Заолѣшанинъ, не посадилъ его съ богатырями, боярами, а велѣлъ
ему сѣсть съ дѣтьми боярскими за меньшой столъ. Тутъ ужъ не сдержало
сердце богатырское этой обиды. Задрожали стѣны въ гриднѣ, какъ поднялся
Илья съ мѣста, да какъ крикнулъ князю:
— Эй, ты, князь Владимиръ стольноКіевскій, не по чину мнѣ мѣсто, не
по силѣ честь; самъто ты сидишь съ воронами, а меня садишь съ воронятами!
Князь тутъ разгнѣвался:
— Ужъ не думаешь ли ты, Никита, что у меня и богатырей нѣтъ, чтобы
унять тебя?
Посылаетъ онъ ;[■. хъ ;амыхъ лучши. ъ богатырей:
— Идитека, проучите певѣжу, выкитл. его вонъ изъ гридни!
Вышли изъза стола три богатыря, стали Никиту поталкивать; стоитъ
молодецъ, съ мѣста его не сдвинуть, даже ио^ • ■*
, не шевельнется.
— Нѵ, князь, —говоритъ Щя —ко.
житься, позабавиться,
давайка сюда еще троихъ богатырей!
Вышли и еще три богатыря: то. .ль Никь , изо в ! ь силъ стараются,
а онъ стоитъ себѣ на мѣстѣ,
ни въ чемъ не бшшо, ни рукой, ни ногой
не шевельнетъ.
— Давай, —говорить. — еще троихъ, видишь, этихъ мало.
Посылаетъ Владимиръ и еще троихъ: надсѣдаются богатыри, вспотѣли,
а не могутъ сдвинуть Никиту с^ мѣста.
А Добрыня Никитичъ, крестовый брать Ильи Муромца, давно его при
зналъ, сидитъ подлѣ князя, молчитъ, на богатырей иосматриваетъ.
_______________________
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
89
Не стерпѣлъ, наконецъ, Добрыня.
— Аль не видишь, —говорить, —князь, что это не Никита Заолѣшанинъ?
Развѣ можетъ кто другой такъ съ богатырями справляться, кромѣ Ильи
Муромца, моего брата крестоваго, названнаго? Смотри, князь, не умѣлъ ты
встрѣтить, угостить дорогого гостя, не удержать его тебѣ ни честью, ни
ласкою!..
Илья Муромецъ, между тѣмъ, тряхнулъ своею буйною головою, пораспра
вилъ могучія руки и говорить Владимиру:
— Добро же, Владимиръ, князь стольноКіевскій, теперь ужъ мой чередъ
пришелъ— смотри, какъ бы не отпала у тебя охота тѣшиться!.. '
Какъ прошелся Илья разъ, другой по гриднѣ, какъ хватилъ богатырей
одного, да другого, да третьяго: повалились богатыри, что снопы лежать, кто
ползетъ, кто сидитъ, а кто и встать не можетъ; а Илья у стола похажи
ваетъ, желѣзныя сваи между мѣстъ, что солому, поламываетъ, богатырей потал
киваетъ, скамьями потрескиваетъ. Самъ князь со страху за печку забился,
собольею шубою закрылся.
Уходилъ Илья свое богатырское сердце:
— Довольно,— говорить,—мнѣ шутки пошучивать, пора и честь знать.
Говорить ему князь Владимиръ:
— Ой, Илья, свѣтъ, Ивановичъ, ты садись на первое мѣсто, по правую
мою руку, а не хочешь, садись на второе мѣсто, по мою руку по лѣвую, а то
сядь, куда тебѣ вздумается, я учествую тебя по чину, по заслугѣ.
Всталъ Илья передъ княземъ, скрестилъ на груди руки мощныя, какъ
заговорилъ, задрожали оконницы въ гриднѣ, заходили на столахъ чаши се
ребряныя:
— Владимиръ стольноКіевскій, князь земли святорусской, правду тебѣ
сказалъ мой брать названный, молодой Добрынюшка Никитичъ, не умѣлъ ты
меня встрѣтить, угостить съ лаской, съ почестью, посадилъ ты меня, богатыря,
за меньшой столь, на отъѣздѣ ужъ теперь тебѣ меня не сдержать, поздно
схватился чествовать —по тѣхъ поръ вы меня и видѣли!..
Быль тутъ , Илья и нѣтъ его, пропалъ его богатырскій слѣдь, по тѣхъ
поръ его и видѣли!..
Русскіѳ богатыри. Изд. 4ѳ.
1^
90
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
6. Илья и Ермакъ.
Шумно въ гриднѣ у князя Владимира, много собралось и бояръ, и кня
зей, и богатырей могучихъ. Но не пиръ идетъ въ гриднѣ, не столованье, а
держатъ бояре совѣтъ, думаютъ думу крѣпкую: подступаетъ къ Кіеву царь
Мамай со своею невѣрною силою басурманскою.
— Князья мои славные 1 Бояре, витязи могучіе!—говорить Красное Сол
нышко,— какъ намъ защищать Русь православную, какъ намъ одолѣть Мамая
невѣрнаго?
•
Спорятъ князья да бояре, шумятъ, всякъ свое предлагаете; и порѣшили
они, наконецъ, сдѣлать вокругъ Кіева бѣлокаменную стѣну и засыпать ее
желтымъ пескомъ.
Всталъ тогда Илья Муромецъ и говорить:
— Чѣмъ стѣну дѣлать, лучше послать къ Мамаю гонца, попросить у
него сроку три мѣсяца, а тѣмъ временемъ намъ пссправиться, оповѣстить
другихъ, старшихъ богатырей, что стоятъ на Куликовомъ полѣ въ своихъ
полотняныхъ шатрахъ.
Послушались Илью, снарядили посла, сталъ посолъ у Мамая срока про
сить на три мѣсяца. Засмѣялся Мамай.
— Хоть бы на три года я вамъ сроку далъ, такъ и то вашимъ богаты
рямъ со мною не справиться. У менято силы что листа въ лѣсу, у менято
девять сыновей, да девять дочерей, да девять зятевей — все такіе богатыри,
паленицы, что сырое дубье съ корнями выворачиваютъ. Дамъ я вамъ сроку
три мѣсяца, какъ просите, справляйтесь, если можете!..
Прискакалъ гонецъ въ Кіевъ съ отвѣтомъ Мамаяцаря; обрадовался Вла
димиръ и послалъ Илью на Куликово поле скликать богатырей.
Осѣдлалъ Илья коня, выѣхалъ на широкій дворъ, ударилъ коня палицею
по тучнымъ бедрамъ: перескочилъ конь прямо черезъ стѣну городовую и по
несся, что вихрь степной, къ полю Куликову. Пріѣхалъ Илья къ богатырямъ
и сталъ ихъ звать на бой съ Мамаемъцаремъ.
Говорятъ ему богатыри:
— Ой же ты, Илья Ивановичъ! сойдика ты къ намъ въ шатеръ, да
выпейка сперва чару зелена вина!
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
91
Вошелъ Илья въ шатеръ, выпилъ чару зелена вина въ полтора ведра
и охмѣлѣлъ; заснулъ онъ богатырскимъ сномъ на цѣлыхъ двѣнадцать дней.
А Владимиръто его съ богатырями дожидается, наконецъ, не стерпѣлъ,
послалъ за нимъ племянника, молодого Ермака Тимоѳеевича.
Выбралъ себѣ Ермакъ коня богатырскаго, сѣдлалъ его крѣпконакрѣпко
и поскакалъ отыскивать богатырей и Илью Муромца. Подъѣхалъ онъ къ шатру,
гдѣ пировали богатыри, стегнулъ плетью по бѣлому полотну и закричалъ гром
ки мъ голосомъ:
— Эй вы, могучіе богатыри! зоветъ васъ Владимиръ князь въ Кіевъ на
выручку: наступаете на городъ Мамаева сила невѣрная!..
Отвѣчали богатыри:
— Молодой Ермакъ, свѣтъ, Тимоѳеевичъ! Сойди съ коня да выпей съ
нами чару зелена вина!
— Не хочу я выпить, какъ мой дядюшка, — отозвался имъ молодой ви
тязь: если выпью и я, такъ, пожалуй, тоже не ворочусь въ Кіевъ.
Воротился онъ тѣмъ же путемъ дорогою къ Кіеву и видитъ, нельзя ему
проѣхать, обступила Шевъ сила Мамаева, рать басурманская.
Поскакалъ Ермакъ подъ гору, какъ рванулся на силу невѣрную, какъ
пошелъ колоть да рубить, да палицей помахивать, побилъ Мамаевой рати
безъ счету, а все, какъ будто, басурманъ не убыло.
Проснулся Илья Муромецъ въ шатрѣ, говорятъ ему богатыри, что прі
ѣзжалъ къ нимъ молодой Ермакъ Тимоѳеевичъ и отправился одинъ воевать
съ татарами.
— Что же это вы надѣлали? — сказалъ имъ Илья,—вѣдь Ермакъто мо
лодъ еще, одному ему не справиться, онъ надсядется, воевавши съ силою
невѣрною. Сѣдлайтека поскорѣе вашихъ коней, да поѣдемте всѣ къ нему
на выручку.
Пріѣхали богатыри къ Кіеву. Облегла Кіевъ сила чернымъчерно, а
Ермака и не видать, и не слыхать.
Сталъ тогда Илья разсылать богатырей: кого отъ синя моря, кого отъ
чистаго поля, кого отъ Почайрѣки, самъ поѣхалъ прямо въ середину.
Какъ добились богатыри до середины татарскаго войска, и увидали '
Ермака: что соколъ, молодой витязь на своемъ конѣ полетываетъ, отдыхать
не думаетъ.
92
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
______________________________
Подъѣхалъ къ нему Илья, остановилъ его за плечи могучія:
— Довольно тебѣ, витязь, надсаждаться, поработалъ ты до устали: от
дохника теперь, дай и намъ, старикамъ, потѣшиться!
Поѣхалъ тогда Ермакъ въ шатеръ на холмъ, лѳгъ спать, а Илья съ бо
гатырями добили силу Мамаеву ни много, ни мало, въ три часа. Поѣхали они
потомъ съ Ермакомъ пировать ко Владимиру въ Кіевъ: встрѣтилъ ихъ князь
съ почестью, угощалъ цѣлыхъ тридцать дней, а тамъ опять богатыри поразъ
ѣхались на свои заставы крѣпкія, въ поле чистое.
7. Илья Муромецъ и Идолище.
Ѣдетъ Илья по чисту полю и видитъ, идетъ ему навстрѣчу калика пе
рехожій, старчище Иванище.
— Здравствуй, братъ Иванище, сумка переметная, откуда бредешь, куда
путь держишь?
— Здравствуй, Ильюшенька, иду я ко Святымъ мѣстамъ, а былъто въ
Царѣградѣ...
, — Ну, что въ Царѣградѣ, все ли постарому, попрежнему? такъ же ли
по церквамъ звонятъ, такъ ли даютъ милостыню вамъ каликамъ?
— Охъ, другъ Ильюшенька! Всето въ Царѣградѣ не постарому, всето
не попрежнему: и звонъ по церквамъ не таковъ, какъ былъ, и милостыни
давать не велѣно; засѣлъ у князя Цареградскаго въ теремѣ великанище Идо
лище, всѣмъ теремомъ завладѣлъ, что хочетъ, то и дѣлаетъ...
— И ты его клюкой не поподчивалъ? Эхъ ты, Иванище, Иванище!
силыто у тебя вдвое противъ меня, а смѣлости нѣтъ и въ полменя. Ну, давай
мнѣ скорѣе твое платье каличье, помѣняемся; ты стереги моего коня, а я
схожу въ Царьградъ, съ Идолищемъ разсчитаюся...
Помялся. было Иванище, да дѣлать съ Ильею нечего: не отдать добромъ,
возьметъ силою, потому что въ бою ему смерть не писана; снялъ калика свою
сумку переметную, снялъ свое платье длинное, свою шляпку черную, бархат
ную, земли греческой, отдалъ Ильѣ клюку здоровенную въ девяносто пудъ
изъ дерева ярова, а самъ сѣлъ при дорогѣ коня богатырскаго стеречь.
Зашагалъ Илья къ Царюграду, что ни шагъ, то по нолуверстѣ отмѣри
ваетъ; пришелъ въ Царьградъ и прямо прошелъ въ княженецкій дворъ, къ
высокому терему.
Идетъ Илья, мать сыраземля иодъ нимъ дрожитъ, а татаровья, слуги
Идолища, надъ нимъ подсмѣиваются:
— Эй, каличище перехожій! Экій невѣжа затесался! Нашъто Идолище
двухъ саженъ ростомъ, да и то пройдетъ по горенкѣ, не слыхать, а ты идешь,
стучишь да гремишь...
Не глянулъ на нихъ Илья, подошелъ подъ окно и закричалъ во весь бо
гатырскій голосъ:
— Ай ты, великій князь Цареградскій ! Дайка ты мнѣ, каликѣ, золотую
милостыню, чтобы было мнѣ чѣмъ душу спасать!
Слышитъ князь Цареградскій, что голосъто Ильи Муромца, и обрадо
вался, а Идолище ему говорить:
— Это откуда же такой калика взялся? Кажется, было у насъ съ тобой,
князь, положено, чтобы не давать каликамъ милостыни, а теперь калика подъ
окномъ стоитъ.
А Ильято ужъ и зову не ждетъ, самъ идетъ въ гридню княженецкую.
Видитъ онъ: сидитъ Идолище двѣ сажени росту, въ плечахъ косая сажень,
глазища что пивные чанищи, головища что лоханища, носъ что локоть тор
читъ, сидитъ, прохлаждается, по полхлѣбу заразъ уписываетъ, по ведру браги
сразу пьетъ; съѣстъ, кричитъ, чтобы еще несли.
Всталъ Илья у дверной притолоки, на Идолище посматриваетъ.
— Ты откуда, калика, взялся?—спрашиваетъ его Идолище. —Аль не слы
шалъ. калика, что у насъ съ княземъ заповѣдь положена, милостыни не давать?
— Не слыхалъ я про вашу заповѣдь, — отвѣчаетъ Илья, — а пришелъ я
съ княземъ Цареградскимъ повидаться.
— Старчище каличище,—говоритъ опять Идолище,— ты, вѣдь, много на
своемъ вѣку исходилъ, много и повидалъ; можетъ, видывалъ и богатыря ва
шего хваленаго, Илью Муромца?
— Какъ не видѣть!—отвѣчалъ Илья,—мы съ нимъ братцы крестовые...
— А разскажика мнѣ, старчище, каковъ изъ себя вашъ Илья? больно
ужъ мнѣ хотѣлось бы его повидать...
— Коли хочешь повидать Илью, такъ посмотри на меня: онъ и ростомъ
съ меня, и изъ лица такой же.
94
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
______
— А по многу ли вашъ богатырь ѣстъ, пьетъ заразъ?
— Ъстъ онъ по три калачика, пьетъ зелена вина по жбанчику.
— Эге! Такъ какой же онъ тогда богатырь! Дрянь онъ, вашъ богатырь!
Вотъ я, такъ по цѣлому быку заразъ полдничаю, по три ведра вина заразъ
пью!..
Усмѣхнулся Илья.
— Да,—говоритъ,—была вотъ у моего батюшки корова обжорлива: объѣ
лась она какъто пойломъ, да и лопнула; какъ бы и съ тобой, Идолище,
то же не случилося!
Осердился Идолище, кричитъ:
— Какъ ты смѣешь со мною такъ разговаривать?..
Бросилъ въ Илью ножъ, но Илья не промахъ: отстранился, отмахнулъ
ножъ шапкой, пролетѣлъ онъ въ дверь, сшибъ съ петель, а за дверью двѣнад
цать татаръ, кого ранилъ, кого и до смерти убилъ. Раненые клянутъ своего
Идолища, а Илья говоритъ:
— Мнѣ батюшка всегда наказывалъ: плати долги скорешенько, тогда и
еще дадутъ!
Пустилъ онъ въ Идолище шляпой своей греческой, ударился Идолище
головой объ стѣну, такъ что и стѣну проломилъ, а Илья добилъ его клюкой
каликиной и всѣхъ татаръ, его слугъ, перебилъ.
Угостилъ его князь Цареградскій, уговаривалъ остаться жить навсегда въ
Царѣградѣ, да не остался Илья:
— Нѣтъ.—говоритъ,—у меня за городомъ товарищъ оставленъ.
Пошелъ въ поле, гдѣ оставилъ Иванища, переодѣлся опять въ свое цвѣтное
платье, сѣлъ на коня и сказалъ каликѣ на прощанье:
— Ты, Иванище, впередъ такъ не дѣлай, не оставляй христіанъ на
жертву татаровьямъ!
8. Три поѣздочки и смерть Ильи Муромца.
Ѣдетъ старый богатырь Илья Муромецъ по полю, видитъ, разошлась до
рожка на три пути, а при распутьи лежитъ бѣлый горючій камень, и на томъ
камнѣ написано: „Кто направо поѣдетъ, тому жениться, кто влѣво поѣдетъ,
тотъ богатъ будетъ, а кто прямо поѣдетъ, тому убиту быть".
Ji
■■
мМ
}\'*f
л ?..l
Jи
„Кто направо поѣдетъ, тому .жениться, кто влѣво иоѣдетъ, тотъ богатъ
будетъ, а кто прямо поѣдетъ, тому убиту быть".
Призадумался Илья:
— Богатството мнѣ ни къ чему, жениться мнѣ не въ пору, а поѣдука
я по прямой дорожкѣ, въ бою мнѣ, вѣдь, смерть не написана.
Поѣхалъ онъ прямо черезъ грязи, болота, черезъ лѣса дремучіе; навстрѣчу
ему сорокъ станишниковъразбойниковъ, наѣзжаютъ изъподъ темныхъ дубовъ,
сами промежъ собой разговариваютъ :
— Экій коньто богатырскій у витязя, экій коньто знатный у удалаго!
Мы такого коня и не видывали... Эй ты, молодецъ, русскій богатырь, ты стой,
постой, отъ насъ не убѣжишь...
Пріостановилъ Илья коня.
— Ой вы, братцы, станишникиразбойнички! Вы ночные придорожнички!
Вамъ съ меня взятьто нечего: шубенка на мнѣ въ пятьсотъ рублей, шапочка
на мнѣ въ три сотенки, а рукавички стоятъ всего сотенку. Коня своего я не
оцѣнивалъ, на базаръ не важивалъ, да и цѣны ему нѣтъ: онъ броду не спра
шиваетъ, черезъ рѣки, черезъ долы перескакиваетъ...
Засмѣялись станишники.
— Вотъ добраго человѣка намъ Богъ наслалъ, самъ про свое добро по
вѣдалъ, чего и не спрашивали!
А Илья Муромедъ вынимаетъ изъ своего колчана калену стрѣлу, беретъ
свой тугой лукъ и намѣчаетъ сырой столѣтній дубъ: взвилась стрѣла, загре
мѣла, попала въ дубъ, расщепила его на мелкіе кусочки, а разбойникиста
нишники отъ одного грому стрѣлы богатырской на землю попадали, съ пере
пугу ни живы, ни мертвы лежатъ.
Какъ опомнились они, пустились за Ильею въ догоню, побросались передъ
нимъ на землю, говорятъ ему:
. — Охъ ты, свѣтъ нашъ, богатырь, витязь удалый, ты возьми всю нашу
казну, золото, серебро, платье цвѣтное, коней табуны, ты будь нашимъ атама
номъ наболынимъ, а мы тебѣ станемъ служить вѣрой и правдою, за тебя въ
огонь и въ воду кинемся...
Посмотрѣлъ на нихъ Илья съ усмѣшкою:
— Эй, вы станишникиразбойники! Не надо мнѣ вашего ни серебра, ни
золота: кабы брать мнѣ со всѣхъ золотой казной, такъ за мной бы рыли ямы
глубокія, кабы брать мнѣ ваше цвѣтное платье, за мной бы были горы высокія,
кабы брать мнѣ вашихъ добрыхъ коней, за мною бы гоняли табуны великіе!..
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
97
Хлестнулъ онъ коня, только они его и видѣли.
Воротился Илья къ распутью и поправилъ надпись на горючемъ камнѣ:
„По прямой дорожкѣ ѣздилъ, и убитъ не былъ".
— Дайка, —говорить Илья,—поѣду я теперь направо.
Поѣхалъ богатырь, выѣхалъ черезъ лѣсъ на поляну, а на той полянѣ ши
рокой стоятъ палаты бѣлокаменныя, златоверхія, словно цѣлый городъ, палаты
тѣ по полянѣ раскинулись, широко ворота золоченыя растворены.
Въѣхалъ Илья на широкій дворъ, а на крыльцѣ встрѣчаетъ его краса
вицакоролевична, съ нянюшками, съ мамушками, съ сѣнными дѣвушками.
— Добро пожаловать, добрый молодецъ, чай ты съ дорогито умаялся?
Выпей у насъ чару зелена вина, кушай нашего хлѣбасоли досыта...
Взяла его королевична за бѣлыя руки, повела въ гридню свѣтлую, несутъ
ему дѣвушки вина, меду, яства всякія.
, А королевична опять его уговариваетъ :
•— Ты усталъ, чай, съ дороги, умаялся, выпей чару да ложись спать на
перины пуховыя.
Видитъ Илья, что стоитъ у стѣны кровать высокая, точеная, золоченая,
расписанная; догадался онъ, что кроватьто была волшебная, схватилъ коро
левичну и бросилъ ее на кровать...
Раскрылся подъ кроватью полъ, и упала дѣвица въ погреба глубокіе, а
въ погребахъ тѣхъ было уже много королей да королевичей— всѣхъ ихъ про
валивала королевична на своей кровати волшебной.
Взялъ тогда Илья золотые ключи, отперъ погреба и выпустилъ всѣхъ
плѣнниковъ на волю.
— Ступайте,—говоритъ имъ, —къ вашимъ семьямъ, къ отцамъ, къ мате
рямъ, къ малымъ дѣтушкамъ. Идетъ позади всѣхъ сама королевична. Не по
щадилъ ее Илья: привязалъ къ конямъ, иразорвали ее кони на части, разнесли
по чистому полю.
Все богатствоимущество роздалъ Илья выпущеннымъ плѣнникамъ, а те
рема златоверхіе сжегъ; самъ же воротился опять ко горючему камешку и
подправилъ вторую надпись:
„Вправо ѣздилъ и женатъ не былъ".
— Дай, — думаетъ Илья, — поѣду я теперь по лѣвой дороженькѣ, гдѣ
богату быть...
Русскіѳ богатыри. ІІзд. 4ѳ
і°
10
98
ИЛЬЯ МУРОМЕЦЪ.
Поѣхалъ влѣво, доѣхалъ до камня, на которомъ была надпись, что лежитъ
подъ нимъ богатство несмѣтное. Поднялъ Илья камень и нашелъ сундукъ съ
несмѣтною золотою казною.
— Къ чему мвѣ богатство, старому? — думаетъ Илья,— лучше я сострою
на эти деньги церкви соборныя.
Состроилъ Илья церкви, зазвонили въ церквахъ звоны колокольные, да
какъ сталъ строить послѣднюю церковь Пещерскую, такъ и окаменѣлъ въ пе
іцерахъ бѣлокаменныхъ вмѣстѣ съ конемъ своимъ.
іШіШіШі
Стльр Годннеыічг.
оьен
Еудилмроыш. Чурилл Плейко&ичг.
Дюкх Отншо&ичг.
<
СТАВРЪ годиновичъ.
ылъ пиръ у князя Владимира яро многихъ
богатырейвитязей, своихъ и заѣзжихъ, моло
дыхъ и старыхъ... День, другой лируютъ
гости, пьютъ, ѣдятъ, про свои удачи раз
сказываютъ; кто хвалится казною несмѣтною,
кто платьемъ цвѣтнымъ, кто конемъ бога
тырскимъ, кто тугимъ лукомъ разрывча
тымъ.,.
Сидитъ на пиру добрый молодецъ, заѣзжій гость, богатырь литовскій,
Ставръ Годиновичъ, молчитъ, другихъ слушаетъ, ничѣмъ не похваляется.
Подошелъ къ нему Владимиръ Красное Солнышко, подносилъ ему чару
зелена вина, говорилъ ему съ ласкою княжескою:
— Гой еси, добрый молодецъ, заѣзжій гость, что же ты сидишь, молчишь,
ничѣмъ не похваляешься? Аль у васъ на Литвѣ нѣтъ ни золота, ни серебра,
нѣтъ платья цвѣтнаго, нѣтъ коней богатырскихъ?
Всталъ молодой Ставръ Годиновичъ, выпрямился, оглянулъ всѣхъ соко
линымъ взоромъ:
— Что мнѣ, ласковый князь, похваляться, хвастать? У меня на Литвѣ
золотая казна не переводится, цвѣтное платье не изнашивается, добрые кони
не изъѣзживаются, слугиработники не старѣются... Есть у меня дома трид
цать сапожничковъмастеровъ; шыотъ они мнѣ сапоги изо дня въ день : поношу
я день сапожки да на рынокъ пошлю, на рынкѣ вамъ же, боярамъ, за полную •
цѣну продамъ. А еще есть у меня тридцать портныхъ; они шыотъ мнѣ платье
*
101
СТАВРЪ ГОДИНОВИЧЪ.
т
—————^—
I
і
і
і
і
.
,.
і
.
цвѣтное новозаново; день поношу, другой поношу, пошлю на рынокъ да
вамъ же, боярамъ, за полную цѣну и продамъ. Жеребцы у меня златогривые,
что получше, на тѣхъ самъ ѣзжу, что похуже, вамъ, боярамъ, продаю, денежки
съ васъ беру, казну коплю. Все это богатство мнѣ не въ честь, не въ по
хвальбу, а ужъ если чѣмъ мнѣ похвастать, такъ молодой женой, Василисой,
свѣтъ, Микуличной: во лбу у ней что свѣтелъ мѣсяцъ, въ косахъ часты звѣз
дочки, брови у нея соболиныя, очи соколиныя, а по уму, по разуму никто ей
не ровня, она всѣхъ васъ, бояръ, проведетъ и выведетъ да и тебя, князь
Владимиръ, самого купитъ и продастъ.
Обидѣлися гости, зашумѣли, заговорили:
— Еще что же это Ставръ похваляется? Еще какъ же это Годиновичъ
насъ всѣхъ на смѣхъ поднимаетъ, тебя, Владимира князя, ни во что считаетъ?..
Если впрямь жена у него такое диво дивное, такъ и засади ты его въ погреба
глубокіе, запечатай его доброимущество, а жену вели привезти сюда, хоть
посмотримъ на такую диковинку!..
Разгнѣвался на Ставра и самъ князь:
— Эй вы, слуги мои вѣрные! Вы ведите Ставра въ погреба глубокіе, не
видать Ставру свѣта бѣлаго ровно тридцать лѣтъ!
Подхватили Ставра, повели въ погреба, а Владимиръ послалъ пословъ въ
землю Литовскую, чтобы все добро Ставрово опечатали, а жену его, Василису,
въ Кіевъ привезли.
Сидитъ Василиса Микулична со своими гостьямисосѣдками, пируетъ, не
чуетъ надъ своею головою бѣды неминучей. Вдругъ слышитъ, подскакалъ ко
крыльцу добрый молодецъ. Вышла она въ сѣни, посла встрѣтила, а посолъ
ей подаетъ грамотку отъ мужа ея, Ставра, и говоритъ:
— Гой еси, Василиса Микулична, Ставръто Годиновичъ въ погребу
сидитъ, за дч), что тобою, твоимъ разумомъ да богатствомъ своимъ на пиру
расхвастался.
Призадумалась Василиса, пригорюнилась; велѣла посла напоить, накор
мить, а сама прошла въ гридню къ сосѣдушкамъ :
— Не обезсудьте, говоритъ, меня на моемъ хлѣбѣсоли, ждетъ меня дѣло
неотложное...
Разошлись гостьи, а Василиса поспѣшила въ высокій теремъ, созвала
своихъ дѣвушекъ:
102
СТАВРЪ ГОДИНОВИЧѢ.
— Давайте,—говорить,— скорѣе ножницы, несите мнѣ платье посольское,
татарское, созывайте мнѣ тридцать молодцевъ, чтобы всѣ одѣлись въ одежды
татарскія.
Обстригла она свои русыя косы, нарядилась посломъ изъ Золотой Орды,
стала красавцемъ добрымъ молодцемъ, поснимала кольца жемчужныя, надѣвала
доспѣхи желѣзные, сѣдлала коня богатырскаго, поѣхала къ Кіеву со своею
свитою.
Встрѣчаютъ они по пути посла Владимирова со слугами:
— Куда вы,—говорить Василиса,—путь держите, добрые молодцы?
— Мы ѣдемъ отъ Владимира стольноКіевскаго въ Литву, къ Ставру
Годиновичу, опечатаемъ его имущество да прихватимъ съ собою его молодую
жену..,
— Эге; — говорить Василиса,—поздно вы спохватилися; быль тамъ у насъ
постоялый дворъ, да теперь ужъ и нѣтъ: Василисато Микулична уѣхала въ
Золотую Орду...
— А кто же выто такіе?— спрашиваютъ Владимировы послы у Василисы.
— А я Василій Микуличъ, посолъ изъ Золотой Орды, отъ грознаго царя
Калина, ѣду получать съ вашего князя данивыходы да кстати просватаю его
племянницу, Забаву Путятичну.
Испугался посолъ Владимировы
— Что ужъ,— говорить,—ѣхать къ Ставру, коли тамъ нѣтъ Василисы, надо
поскорѣе поворота держать къ Кіеву да сказать князю о грозномъ послѣ изъ
Золотой Орды.
Подъѣхали они къ Кіеву, Василиса съ витязями раскинули шатры въ
полѣ, а посолъ поскакаль ко Владимиру.
— Батюшка, Владимиръ Красное Солнышко, не до Ставра теперь, не до
его жены; женато его уѣхала въ Золотую Орду, а пріѣхалъ оттуда грозный
посолъ, Василій Микуличъ, требовать отъ тебя данейвыходовъ, свататься на
Забавѣ Путятичнѣ.
Захлопотали князь съ княгинею, приготовились встрѣтить гостя съ по
честью.
Оставила Василиса своихъ молодцевъ въ полѣ, въѣхала на широкій
дворъ княжескій, воткнула свое мурзамецкое копье тупымъ концомъ въ
землю, привязала за золоченую маковку шелковый поводъ коня и вошла въ
СТЛВРЪ годиновичъ.
103
гридню, отвѣсила поклонъ князю съ княгинею, поклонилась невѣстѣ въ
особину.
Владимиръ принялъ посла ласково, садилъ его за столы дубовые. Не
садится посолъ, заводить такую рѣчь:
— Славный князь Владимиръ, Красное Солнышко! Недосугъ мнѣ, послу,
разсиживать, недосугъ мнѣ прохлаждатися; я пріѣхалъ къ тебѣ за данями, а
еще за своимъ дѣломъ, не малымъ, не шуточнымъ; отдай мнѣ племянницу твою,
Забаву Путятичну, въ замужество.
— Я не прочь выдать за тебя племянницу, только надо мнѣ спросить ея
согласія,—отвѣчалъ князь и повелъ Забаву въ ея свѣтлицу.
— Что, Забава, родная моя племянница, любъ ли тебѣ посолъ изъ Зо
лотой Орды, хочешь ли за него замужъ?
Бросилась дѣвица князю въ ноги.
— Дядюшка родимый, ласковый! Не губи ты меня; не отдай на смѣхъ;
развѣ не видите вы всѣ, что посолъто женщина?.. И походка у него частая, и
поговорка у него съ провизгомъ, скорая, да и на рукахъто видны слѣды отъ
колецъ...
Призадумался князь.
— Ну, — говорить, — я повыпытаю посла, узнаю и впрямь не жен
щина ли?
Вошелъ князь въ гридню.
— Добрый молодецъ, — говорить, — ты, я думаю, съ дороги умаялся? У
меня истоплена баня, не хочешь ли со мною помыться, попариться?..
— Отчего съ дороги не помыться,—отвѣчалъ Василій Микуличъ.
Собирается князь, снаряжается, идутъ передъ нимъ постельничьи, а за
нимъ раздѣвальничьи, а тамъ слуги съ помощниками несутъ цвѣтное платье
княжеское; а Василиса, между тѣмъ, живо сбѣгала въ баню, одной рукой
умывалася, а другой одѣвалася, идетъ навстрѣчу князю, баню похваливаетъ,
поклонъ отвѣшиваетъ.
— Что же ты, Василій Микуличъ, больно скоро вымылся?— спрашиваетъ
князь.
— Да, вѣдь, твое дѣло княжеское, тебѣ торопиться некуда, а мое дѣло
посольское, дорожное, мнѣ недосугъ прохлаждаться. Что же, князь, отдашь ли
ты за меня Забаву?
104_______________________СТАВРЪ годиновичъ._________________________
Опять князь пошелъ къ племянницѣ въ свѣтлицу, опять Забава ему го
ворить, что посолъто женщина.
— Хорошо,—говорить Владимиръ,—когда такъ, то ужъ теперь я испытаю
посла поиначе.
Пришелъ онъ къ послу, говорить:
— Добрый молодецъ, Василій Микуличъ, ты не хочешь ли съ моими мо
лодцами побороться, потѣшиться?
— Отчего, — говорить, — не позабавиться: я съ молоду съ мальчишками
по улицамъ побѣгивалъ, малыя шуточки пошучивалъ...
Вышли они на широкій дворъ, а тамъ уже посла семь борцовъ, удалыхъ
молодцовъ, дожидаются.
Какъ сталь Васильюшко похаживать, какъ сталъ тѣхъ борцовъ поко
лачивать: кого хватить за руку, тому плечо вывихнетъ, кого дернетъ за
ногу, тому ногу выломить, а кому по ребру попадетъ, изъ того и духъ
вонъ.
Смотритъ Владимиръ, дивуется:
— Такого,—говорить,— богатыря у насъ давно не видывали.
Пошелъ къ Забавѣ.
— Ну что, Забава, видишь теперь, что это не женщина, а сильный мо
гучій богатырь?
А Забава все свое твердить: женщина да женщина, и рукито бѣлыя,
нѣжныя, и пальцыто тонкіе, и ступаетъто поженски и садитсято не по
мужски.
Разсердился князь.
— Вотъ ужъ правда, что у женщины волосъ дологъ, да умъ коротокъ!
Покажу я тебѣ, что это не женщина! Пустька онъ съ моими стрѣльцами
потягается...
— Не хочешь ли,—говорить,—Василій Микуличъ, еще и со стрѣльцами
потѣшиться, позабавиться?
— Отчего, князь, не позабавиться? Съ молоду я съ мальчишками по улицѣ
побѣгивалъ, изъ лука пострѣливалъ...
Пошли они въ поле чистое, гдѣ росъ старый кряковистый дубъ. Вышли
двѣнадцать сильныхъ богатырей, стали по дубу пострѣливать, отъ ихъ стрѣ
локъ сталъ дубъ пошатываться. Посолъ и говорить князю:
_________________________СТАВРЪ годиновичъ._______________________105
— Велика, князь, принести мой лучишко дорожный, съ которымъ я ѣзжу
по чисту ПОЛЮ.
Бросились молодцы за лукомъ: подъ одинъ рогъ ухватили пятеро,
подъ другой рогъ пятеро, а колчанъ едва тридцать человѣкъ прита
щили. Взялъ Василыошко свой лукъ одной рукой, лѣвою, говоритъ
князю :
— Ужъ потѣшу я тебя, князь ласковый I
Наложилъ посолъ стрѣлку каленую, булатную, натянулъ тетиву шелковую,
какъ полетѣла стрѣла въ дубъ, какъ грянула—такъ и распался весь дубъ на
мелкія щепочки, а отъ свисту стрѣлы богатырской и Владимиръ, и витязи
наземь попадали.
Думаетъ Владимиръ: „Дайка еще самъ повыпытаю посла I"
Сталъ съ нимъ играть въ шахматы съ золотыми тавлеями: первую игру
посолъ выигралъ и вторую игру выигралъ, а третью далъ князю шахъ да и
матъ, и игру кончили.
— Давай, — говоритъ, — князь, и Забаву Путятичну, и данивыходы за
двѣнадцать лѣтъ, за каждый годъ по три тысячи.
Опечалился князь, призадумался, не знаетъ, какъ посла умилостивить.
Ужъ не спрашиваетъ Забавы, готовитъ пиръ свадебный. Началось столованье,
нашли скоморохи, стали пѣть, плясать, гостей потѣшать; а женихъ молодой
сидитъ нерадостенъ, думаетъ думу крѣпкую.
Сталъ его Владимиръ разспрашивать:
— Что ты, молодецъ, не веселъ сидишь? Аль не нравятся мои скоморохи,
гуселыцики?
Отвѣчаетъ посолъ:
— Слышалъ я, князь, отъ своего батюшки, что есть у тебя искусный
гусляръ, Ставръ Годиновичъ—вотъ бы я кого послушалъ, стосковалось чтото
мнѣ на чужой сторонкѣ...
„Какъ тутъ быть? думаетъ князь, не привесть Ставра, отказать послу,
разгнѣвить его, а показать ему Ставра, возьметъ его себѣ, по тѣхъ поръ его
и видѣли"...
Дѣлать, однако, нечего: послалъ онъ слугъ за Ставромъ, сняли съ
него тяжелыя цѣпи, вывели изъ погребовъ, дали гусли и привели на
пиръ.
Русскіѳ богатыри. Изд. 4е.
14
106______________________СТАВРЪ годиновичъ»_________________________
Какъ увидала Василиса мужа любимаго, вскочила изъза стола, взяла его
за руки, посадила за столъ противъ себя,
Сталъ Ставръ играть: сыгралъ напѣвы цареградскіе, хитрые, искусные,
завелъ плясовую, что перенялъ отъ гостей заѣзжихъ, наигрывалъ и вели
чанье про князя съ княгинею, спѣлъ духовный, еврейскій стихъ, тихій,
жалостный.
Вскочилъ посолъ изъза стола:
— Слышишь ли, ласковый Владимиръ князь, не надо мнѣ ни даней, ни
выходовъ, ни Забавы Путятичны, только дай ты мнѣ твоего гусляра искуснаго,
Ставра Годиновича!
Обрадовался князь, отдалъ Ставра, а она говорить:
— Дай, сведу я его къ моимъ витязямъ, въ шатеръ.
Уѣхала Василиса со Ставромъ въ шатеръ, да и говорить ему до
рогой:
— Здравствуй, Ставръ Годиновичъ, развѣ ты меня не призналъ, мы съ
тобою вмѣстѣ грамотѣ учились?
Посмотрѣлъ Ставръ на татарина:
— Никогда, —говорить,—я съ тобой не учился...
А Василиса знай посмѣивается, вошла въ шатеръ, одѣлась въ свое жен
ское платье и вышла къ Ставру:
— Ну,—говорить,—и теперь не признаешь меня?
Обрадовался Ставръ, бралъ ее за руки, говорилъ ей:
— Ты сударушка моя, любимая жена! Поѣдемъка мы поскорѣе въ Литву,
домой?
— Нѣтъ, Ставръ, не пристало намъ съ тобою уѣзжать. Мы пой
демъ къ князю свадьбу доигрывать, вѣдь какъ ты ему обѣщалъ, такъ я и
сдѣлала.
Пришли они въ гридню, а тамъ еще пированье не кончилось.
— Что же, ласковый князь,— говорить Василиса,— отдашь мнѣ дани съ
выходами, отдашь за меня свою племянницу?
Застыдился Владимиръ:
— Ну,—говорить Ставру,—обошла меня твоя жена, да и тебя выручила;
за это я тебя жалую: торгуй въ Кіевѣ безплатно, безпошлинно отнынѣ и до
смерти.
СТАВРЪ годнновичъ.
107
Распрощались они съ княземъ, уѣхали въ землю Литовскую; съ тѣхъ поръ
Ставръ по пирамъ не хаживалъ, своимъ домомъ не хвастывалъ, а жилъ себѣ
мирно съ молодою женою Василисою, свѣтъ, Микуличною.
СОЛОВЕЙ БУДИМІРОВИЧЪ.
азливалося синее море, Турецкое, широко, далеко межъ
песками сыпучими, межъ лѣсами дремучими, концакраю
морю синему не видно... Вливалася въ море великая
рѣка Волгаматушка, вливалася, разливалася, съ мор
скими волнами сливалася...
То не чайки въ морѣ забѣлѣлися, то не рыбы въ
морѣ расплескалися : выбѣгали въ море корабли съ бѣ
лыми парусами, ни много, ни мало, тридцать кораблей
да еще одинъ.
Впереди всѣхъ бѣжитъ тридцать первый корабликъ,
что стрѣла летитъ, имя ему — Соколъкорабль, изукра
шенъ онъ, принаряженъ, знать хозяинъ его богатый гость. Вмѣсто очей у
корабля вставлено по яхонту, вмѣсто бровей прибито по черному якутскому
соболю, вмѣсто усовъ воткнуты два ножа булатные, вмѣсто ушей—два копья
мурзамецкія, вмѣсто ногъ повѣшены два горностая, вмѣсто гривы— двѣ лисицы
пушистыя, вмѣсто хвоста висятъ два бѣлыхъ медвѣдя. Носъ и корма выведены
потуриному, а бока noзвѣриному; якорито на кораблѣ серебряные, мачты по
золоченныя, паруса изъ дорогой камки, что ни гнется, ни трется, ни ломается;
канаты всѣ шелковые, не простого шелку, шемаханскаго. Посреди корабля былъ
выстроенъ зеленый чердакъ, разукрашенный, расписанный; внутри потолокъ
обитъ бархатомъ, стѣны завѣшены чернымъ соболемъ, куницами да лисицами;
стоятъ скамьи изъ дорогого рыбьяго зуба, точения, обитыя лучшимъ бархатомъ.
Сидятъ на скамьѣ богатые заѣзжіе гости, Соловей Будиміровичъ со своею
родимою матушкою Ульяною Григорьевною; ѣдетъ Соловей съ острова Кодоль
скаго, изъ земли Леденца въ славный Кіевъградъ, ко Владимиру Красному
Солнышку.
Съ Соловьемъ ѣдетъ его дружинушка храбрая , триста молодцевъ, удалыхъ
пловцовъ, что умѣютъ ловить въ синемъ морѣ не одну только рыбинущучину,
а и жемчугъ скатный, и каменья самоцвѣтные. Одѣты на нихъ платья дорогого
скурлатъсукна, шапки на нихъ чернаго бархата, сапожки сафьяна зеленаго,
пряжки серебряныя, гвоздочки золоченые, подъ пяту воробей пролетитъ,
вкругъ носка яйцо обкатится.
Сидитъ Соловей со своею матушкою, потѣшаетъ ее, въ гусли звончатые
поигрываетъ. Какъ натянетъ золотыя струночки, заведетъ напѣвы цареградскіе,
запоетъ пѣсенки новгородскія или свои родные припѣвы съ острова Кодоль
скаго: синее море молодца заслушается, пріумолкнутъ птицы въ воздухѣ, не
шелохнутъ рыбы въ волнахъ морскихъ, самъ морской царь спитъ, подремываетъ...
А кораблики бѣгутъ себѣ по морю, по широкой матушкѣ Волгѣрѣкѣ, а съ
Волгирѣки по Днѣпрурѣкѣ, подъѣзжаютъ и къ самому Кіеву.
Выходитъ Соловей Будиміровичъ на палубу, скликаетъ свою дружину
храбрую :
— Беритека, братцы, золотые ключи, отпирайте наши ларцы завѣтные,
насыпайте мису краснаго золота, да мису чистаго серебра, да еще мису скат
наго жемчуга; прихватите сорокъ соболей, сорокъ куницъ, а лисицъ, да гусей,
да лебедей берите безъ счету, вынимайте еще камку дорогую, двуличную, съ
заморскими рисункамиразводами.
Побѣжала дружина въ подпалубу, набрала даровъ великихъ, несмѣтныхъ,
а Соловей снова приказываете:
— Вы причаливайте къ купеческой гавани, бросайте на крутой берегъ
три сходни, три мостика: одинъто чистаго золота, другой — чистаго серебра,
а третій— мѣдный.
Спустила дружина три мостика: по первому, золотому, Соловей самъ про
шелъ, по второму, серебряному, мать провелъ, а по мѣдному перешла вся его
дружина удалая.
Пришли они на широкій дворъ княжескій. Оставилъ Соловей половину
дружины, а съ остальными вошелъ въ гридню, помолился на образа, поклонился
110
•
СОЛОВЕЙ БУДИМІГОВИЧЪ.
— ■
'
'I
■
■ '
■■...—
■■
II.
■
.
I
■
_ ..
||
i
..—, .■■■... —
. ...
I
*
. и
■
.
...I
.
■
■ . —.
,
.I.
.
.i il ■
ii
..■*..... ,І. Д^
на всѣ четыре стороны, князю съ княгинею и племянницѣ ихъ, Забавѣ Путя
тичнѣ отвѣсилъ по особому поклону и поднесъ имъ дары: князю мису золота,
княгинѣ — дорогую камку, а Забавѣ — скатный жемчугъ ; серебро же роздалъ
придверникамъ да слугамъ княжескимъ; соболей, куницъ, лисицъ, гусей да
лебедей припасъ онъ для другихъ князей, бояръ, гостей Краснаго Солнышка.
Приглянулась Апраксіи камка двуличневая: не дорого въ ней золото,
серебро, дороги въ ней узоры затѣйливые, не найти такой камки во всемъ
Кіевѣ.
Затѣяла княгиня съ княземъ широкій пиръ для гостя заѣзжаго; много
было на пиру съѣдено, выпито, много молодца, Соловья Будиміровича, чество
вали, величали и его матушку родимую, молодую Ульяну Григорьевну.
Говоритъ ему князь:
— Удалый молодецъ, Соловей Будиміровичъ! Чѣмъ же мнѣ тебя пожаловать
за твои дорогіе подарочки?
— Ничего мнѣ, Красное Солнышко, не надобно, только дайка ты мнѣ
клочокъ земли на томъ пригоркѣ, что въ саду Забавиномъ, гдѣ пряники пекутъ,
калачи продаютъ, гдѣ малые ребята барышничаютъ...
— А зачѣмъ тебѣ это мѣстечко?
— Я сострою себѣ тамъ три терема, чтобы было мнѣ гдѣ жить, пока я въ Кіевѣ.
— Ну, бери себѣ мѣсто, какое полюбится.
— Благодарствуй, князь, на твоей ласкѣ княжеской.
Пошелъ Соловей на корабль, скликалъ свою дружину:
— Эй, вы, молодцы удалые! Скидавайтека вы ваше цвѣтное платье,
одѣвайте платье лосинное, рабочее, разувайте сафьянные сапожки, обувайте
сапоги рабочіе, берите топоры желѣзные, бѣгите въ Забавинъ садъ, на хол
микъ, что противъ оконъ ея, и состройте мнѣ въ ночь три терема, чтобы къ
утру мнѣ въ нихъ перебраться на жилье.
#
Переодѣлись дружинники, бѣгутъ, топорами позвякиваютъ, колоды, дубы
вывертываютъ, во всѣ стороны разбрасываютъ; проработали до свѣта, до зари
утренней и сдѣлали три терема — золоченыя маковки.
Въ одномъ теремѣ сѣни рѣшетчатыя, во второмъ — стекольчатыя, а въ
третьемъ—краснаго золота.
Вокругъ теремовъ вывели желѣзный тынъ, а посреди сдѣлали гостиный
дворъ.
Отзвонили къ заутренѣ, встала Забава Путятична, взглянула изъ окна на
холмъ и ахнула: стоять на холмѣ терема златоверхіе, блеститъ вокругъ те
ремовъ желѣзный тынъ!
Накинула дѣвица наскоро дорогой душегрѣй, подвязалась шелковымъ
платкомъ, прихватила съ собой любимую сѣнную дѣвушку и побѣжала въ садъ
къ теремамъ златоверхимъ. Подошла къ одному терему съ рѣшетчатыми сѣн
цами, послушала: стучитъ, гремитъ въ теремѣ, позвякиваетъ, считаютъ
Соловьеву золотую казну, сосчитать не могутъ. Побѣжала къ другому терему
съ хрустальными сѣнцами, стекольчатыми, слушаетъ: тихо шепчетъ ктото
молитвы Пресвятой Богородицѣ, Николаю угоднику—это матушка Соловьева,
молодая Ульяна Григорьевна за сына Богу молится, удачу ему вымаливаетъ...
Отошла дѣвушка на цыпочкахъ, задумалась, замерло ея сердечко, какъ
подошла къ третьему терему. „Ужъ идти ли въ теремъ? Переступать ли сѣнцы
золотыя, расписанныя?" Постояла съ минутку, идтито хочется! „Посмотрю,
думаетъ, хоть однимъ глазкомъ!" Глянула въ щелку, и ахнула! такъ колѣнки
и подломилися! На небѣ солнце, и въ теремѣ солнце, на небѣ мѣсяцъ, и въ
теремѣ мѣсяцъ, по потолкуто раскинулись звѣзды частыя, ходятъ зори
утреннія...
Едва опомнилась дѣвица, хочется ей вблизи на это диво наглядѣться,
отворила дверь, вошла, а молодой Соловей Будиміровичъ ей навстрѣчу идетъ,
въ золотыя гусельки поигрываетъ.
— Что, — говорить, — красная дѣвица, Забава Путятична, душа, испуга
лася? Не присядешь ли на ременчатый, золоченый стулъ, не скажешь ли
слово ласковое?!.
Оправилась Забава, присѣла и стала молодца разспрашивать:
— Ты откуда, молодецъ, родомъ, племенемъ? Ты женатъ ли, добрый
молодецъ или холостъ? Коли йравлюся тебѣ, такъ возьми меня, дѣвушку, во
замужество?..
Глянулъ на нее Соловей, усмѣхнулся, провелъ рукою по русымъ кудрямъ:
— Душа дѣвица, княженецкая племянница, Забава, свѣтъ, Путятична!
Бсѣмъ бы ты мнѣ по сердцу пришлась, всѣмъ бы ты мнѣ люба была, однимъ
только не приглянулася: ты зачѣмъ, дѣвица, сама себя сватаешь? Твое дѣло
въ терему сидѣть, вышивать узоры искусные, низать жемчугомъ по парчевой
камкѣ, а не въ терема златоверхіе заглядывать...
112
соловей будиміровичъ.
Закраснѣлась дѣвица, что маковъ цвѣтъ, со стыда сгорѣло личико бѣлое,
поднялась на ноженьки быстрыя, убѣжала въ свѣтелку, расплакалась.
А Соловей Будиміровичъ собралъ дружину, выбралъ себѣ свата болынаго,
свѣдущаго, попросилъ благословенія у матушки родимой и пошелъ въ княже
скую гридню. Сѣли они на мѣсто большее, завели рѣчь поученому о сватовствѣ
на княжеской племянницѣ, Забавѣ Путятичнѣ.
Владимиръ князь обрадовался, сосваталъ Забаву и задалъ такой пиръ,
какого давно не бывало въ Кіевѣ.
Собралъ Соловей свои терема златоверхіе, забралъ свою дружину храб
рую и уѣхалъ съ матушкою и невѣстою въ землю Леденецкую, на Кодольскій
островъ.
Опустѣлъ теремъ въ зеленомъ саду, заглохла свѣтлая горенка, улетѣла
птичка въ чужіе края...
Поженилися ' Соловей съ Забавою; стали жить да поживать, да добра
наживать.
ЧУРИЛО ПЛЕНКОВИЧЪ.
— оо
оо
ослалъ какъто Владимиръ Красное Солнышко
шестьсотъ добрыхъ молодцевъ на Сорогурѣку
повыловить ему рыбу, щучину, бѣлужину,
понастрѣлять дичи, гусей, лебедей, повыловить
звѣрей, медвѣдей, лисицъ да куницъ, туровъ
косматыхъ да оленей рогатыхъ, чтобы было
ему, Солнышку, чѣмъ своихъ гостей угощать,
потчевать, чтобы было чѣмъ дарить да отда
ривать. Ждетъпождетъ Владимиръ, не идутъ его молодцыработники.
Вышелъ князь на свое крылечко расписанное, смотритъ въ чистое поле въ
ту сторону, гдѣ течетъ рѣка Сорога: идутъ по полю сто молодцевъ, еле ноги
передвигаютъ, избитые, израненые, головы кушаками перевязаны и жалуются
князю :
— Были мы, князь Владимиръ, Красное Солнышко, на Сорогѣрѣкѣ,
хотѣли наловить тебѣ всякой рыбы для твоего стола княжескаго, да встрѣ
тилися намъ человѣкъ съ пятьсотъ молодцовъудальцовъ, кони подъ ними
латинскіе, кафтаны на нихъ камчатные, однорядки голубыя, а колпаки золо
тые—выловили они всю твою рыбу княжескую, а насъ избили, изранили...
Не успѣлъ князь дослушать своихъ слугъ, какъ ужъ идутъ за ними другіе
двѣсти и опять разсказываютъ :
— Хотѣли мы, князь, наловить тебѣ звѣрья, да встрѣтили удальцовъ
молодчиковъ, всѣхъ они куницъ, лисицъ повыловили, всѣхъ туровъ, оленей
Русскіе богатыри. Изд. 1е.
15
114
ЧУРИЛО ПЛЕНКОВИЧЪ.
повыстрѣляли, да и насъ избили, изранили... Теперь тебѣ нечѣмъ будетъ гостей
дарить, потчевать, а мы останемся безъ жалованья, нечѣмъ намъ жить будетъ...
Слушаетъ ихъ князь, не успѣлъ слова вымолвить, а за ними ужъ идутъ
и остальные триста, избитые, израненые, искалѣченные :
— Хотѣли мы, князь, тебѣ птицъ настрѣлять, да наѣхали на насъ тысяча
человѣкъ, насъ избили, изранили, и птицу всю выстрѣляли, выловили, назва
лись дружиною Чуриловою!..
Удивился князьJ разгнѣвался:
— Что это за такой Чурило, никогда я объ немъ не слыхивалъ?
Вышелъ тогда старый Бермята Васильевичъ и говорить князю съ поклономъ:
— Давно я, князь, знаю про Чурилу: живетъ онъ не въ самомъ Шевѣ,
а за малымъ Кіевцемъ; живетъ богато, домъ его что чаша полная, а дружинѣ
его и смѣты нѣтъ.
Захотѣлось князю взглянуть на Чуриду, на его житьебытье.
Живо снарядился онъ въ путь, взялъ съ собою княгиню, бояръ да бога
тырей; набралось ихъ всѣхъ до пятисотъ человѣкъ, и приказалъ Бермятѣ
вести ихъ ко двору Чурилиному.
Подъѣхали они, видятъ: дворъ на семи верстахъ, въ одинъ конецъ прой
дешь, другого не видать; около двора желѣзный тынъ, у тынинокъ на маков
кахъ по жемчужинкѣ.
Посреди двора теремъ стоитъ изъ бѣлаго дуба и ведутъ во дворъ къ терему
трое воротъ: первыя ворота рѣзныя, расписанныя, другія хрустальныя, а
третьи оловянныя. На теремѣ золотыя верхушкимаковки, а въ теремѣ трое
сѣней: однѣ сѣни рѣшетчатыя, другія частоберчатыя, а третьи стеклянныя.
Встрѣчаетъ ихъ на крыльцѣ самъ отецъ Чурилы, старый Пленко Соро
жанинъ, принимаете съ низкимъ поклономъ, съ почестью, ведетъ въ гридню
бѣлодубовую. Стѣны въ гриднѣ обиты сѣдымъ бобромъ, потолокъ черными
соболями, а полъ весь серебряный; крюки да пробои желѣзные, вызолоченные.
Такъ хорошо въ теремѣ, что заглядѣнье: на небѣ солнце, и въ теремѣ солнце,
на небѣ мѣсяцъ, и въ теремѣ мѣсяцъ, на небѣ зори, и въ теремѣ зори. Залю
бовался князь Владимиръ на чудный теремъ, такой красоты и у него, у князя,
не было.
Сажалъ ихъ Пленко за набранные столы, угощалъ ихъ яствами сахар
ными, медомъ сыченымъ, зеленымъ виномъ, калачиками крупичатыми.
«
■\
*m
^
V
s
SctonsitH
N
HJJ^^
Живо снарядился онъ въ путь, взялъ съ собою княгиню, бояръ да
богатырей; набралось нхъ всѣхъ до пятисотъ человѣкъ, и приказалъ
Бермятѣ вести нхъ ко двору Чурилпному.
Присѣлъ Владимиръ князь къ окну, смотритъ въ чистое поле, видитъ,
ѣдетъ отъ Сорогирѣки дружина, сто молодцевъ: кони подъ ними всѣ одной
масти, уздечки мѣдныя, кафтаны суконные, сапожки сафьяновые, расшитые; за
этою толпою идутъ еще сто, а тамъ и еще, и еще...
— Экая бѣда ! —говорить Владимиръ,—что уѣхалъ я изъ дому: видно ко
мнѣ посолъ пріѣхалъ, а то не ѣдетъ ли и самъ король...
Усмѣхнулся Пленко.
— Не кручинься, князь ласковый, веселись, не заботься: это не посолъ
и не король, а дружина моего сына, Чурилы... Какъ проѣдутъ всѣ, тогда и
самъ онъ на твои очи ясныя покажется.
Къ вечеру пріѣхалъ, наконецъ, и самъ Чурило: впереди прибѣжалъ ско
роходъ, а за нимъ въѣхалъ Чурило; передъ нимъ несли подсолнечникъ, чтобы
не загорѣло отъ солнца его лицо бѣлое. Взглянулъ на него князь: красавецъ
Чурило такой, что другого во всемъ Кіевѣ не сыскать: шея бѣлая, щеки
румяныя, брови черныя, очи точно у яснаго сокола, волосы, что дуга золотая.
Ѣдетъ молодецъ, со своею дружиною шутки пошучиваетъ, съ одного коня на
другого перескакиваетъ, шапки подхватываетъ, на головы ихъ подкидываетъ,
подъѣхалъ, соскочилъ съ коня, пошелъ по травѣ, ступаетъ, травы не приги
баетъ, цвѣтовъ не мнетъ. Вышелъ къ нему Пленко на крыльцо, говорите:
— Тебя въ гриднѣ гость дожидается, самъ Владимиръ Красное Солнышко,
чѣмъ будешь гостя дарить, чествовать?
Взялъ Чурило золотые ключи, спустился въ свои подвалы глубокіе,
отперъ кованые ларцы и выбралъ для князя дорогую шубу соболью, замор
скаго соболя, пушистаго, крытую лучшимъ бархатомъ; для княгини взялъ онъ
толстую шелковую камку, а для князей, да бояръ, да богатырей вынулъ золо
той казны безъ счету, безъ мѣры. Пошелъ Чурило съ подарками въ гридню,
положилъ ихъ съ поклономъ на столъ передъ княземъ съ княгинею.
Понравились имъ подарки, а еще больше понравился самъ Чурило, кра
савецъ, привѣтливый, обходительный.
На прощанье сталъ его Владимиръ уговаривать:
— Не пристало тебѣ, Чурило, жить тутъ въ Маломъ Кіевцѣ; ты поѣз
жай со мною въ Кіевъ, я возьму тебя въ свою службу княжескую.
Подумалъ Чурило и согласился. Сдѣлалъ его Владимиръ постельникомъ,
стлалъ онъ князю его постель пуховую, потѣшалъ его, усыплялъ игрою на
___________________________ЧУРИЛО шшнковичъ.________________________117
своихъ гусляхъ звончатыхъ; а потомъ сдѣланъ онъ былъ позовщикомъ, ѣздилъ
скликать по Кіеву отъ имени князя всѣхъ бояръ, гостей, богатырей, созывать
ихъ на княжескіе пиры великіе. Еакъ поѣдетъ по улицамъ, словно солнышко
взойдетъ, всѣ на него не налюбуются: на рукахъ перчаточки шелковыя, на
ногахъ сапожки сафьянные, на головѣ золотой колпакъ; ясны очи, что свѣчи
горятъ, идетъ, посвистываетъ, въ гусельки звончатыя поигрываетъ; зеленый
кафтанъ на немъ не тряхнется, травкамуравка подъ нимъ не топчется, лазо
ревые цвѣточки не ломятся.
сафьянные на запылились, не запачкались. Живутъ тамъ все люди богатые, въ
палатахъ бѣлокаменныхъ, ѣдятъ, пыотъ на серебрѣ, да на золотѣ, утираются
шириночками шелковыми...
Какъ въ этойто Индѣистранѣ, въ Волынѣгородѣ проживала честная
боярская вдова, Афимья Александровна, а у нея былъ сынъ Дюкъ Степано
вичъ. Домъ у нихъ былъ, что чаша полная; выросъ Дюкъ у матушки подъ
крылышкомъ въ холѣ да въ нѣгѣ, и захотѣлось ему своей силыудали моло
децкой попробовать. Пришелъ къ матери и говоритъ :
— Матушка родимая, что же я все дома да дома, не знаю, какъ люди
на свѣтѣ живутъ; полно ужъ мнѣ по улицамъ широкимъ похаживать, съ ребя
тишками поигрывать, тѣшиться, пора и по бѣлусвѣту погулять, людей по
смотрѣть, себя показать.
— Куда ты хочешь ѣхать, дитятко?
— Да хочу поѣздить по чисту полю, поразмять свои плечи богатырскія,
силыудали молодецкой попробовать...
— Ой ты, дитятко мое любимое! что тебѣ ѣздить по полю чистому, что
тебѣ удали пробовать! Ты еще не обвыкся съ дѣломъ ратнымъ, тебѣ еще не
совладать ни со звѣремъ лютымъ, ни съ татариномъ: поѣзжайка лучше къ
Кіеву, поживи у ласковаго князя Владимира, попривыкни къ ухваткамъ, по
хваткамъ богатырскимъ ; князь Солнышко всѣхъ васъ молодцевъ жалуетъ,
чествуетъ...
— Дай же мнѣ, матушка, благословеньице, простись со мною, снаряди
меня въ далекій путь...
Благословила мать молодца, и пошелъ онъ къ лошадиному стойлу. Стоитъ
въ стойлѣ бурушкокавурушко, черненькій, маленькій, грива у кавурушки съ
лѣвой стороны до земли виситъ, чолка между глазъ до ноздрей болтается,
а хвостомъ слѣды конскіе устилаются; по колѣно бурушкокавурушко въ
землю, ушелъ, больно долго стоялъ незасѣдланный. Напоилъ Дюкъ своего
кавурушку Бахматаконя питьемъ медвянымъ, засыпалъ ему пшеницы бѣло
яровой, переплеталъ его гриву золотомъ, дорогими каменьями, потомъ сѣдлалъ
его сѣдломъ черкасскимъ, съ серебряными подпругами, съ золотыми шпень
ками, съ заморскими стременами булатными. Прошелъ Дюкъ въ свои палаты
бѣлокаменныя, одѣлся подорожному и взялъ свое дорогое, богатое оружіе:
куякъ и панцырь у него изъ чистаго серебра, кольчуга изъ чистаго золота,
тугой лукъ стоитъ три тысячи, набиты на немъ полоски серебряныя, рога изъ
чистаго золота, тетива же изъ бѣлаго шелку шемаханскаго. Въ колчанѣ у
Дюка все дорогія стрѣлы, отборныя, триста штукъ и еще три стрѣлы, такія
три стрѣлы, что имъ и цѣны нѣтъ: онѣ колоты были изъ тростьдерева, •
клеены клеемъ осетрарыбы, и вдѣланы въ нихъ перья сизаго орла, замор
скаго; уронилъ Орелъ Орловичъ свои перышки въ синее море широкое, под
хватили ихъ купцыкорабельщики да и продали Дюковой матушкѣ не за де
шевую цѣну, за три тысячи рублей. Вдѣлано въ каждую стрѣлку по тирону,
по дорогому камню самоцвѣтному, перевиты стрѣлки чистымъ золотомъ, и
потому нѣтъ имъ цѣны, что онѣ ночью какъ свѣчи свѣтятся; настрѣляетъ
Дюкъ ими днемъ лебедей да гусей, а ночью и соберетъ свои стрѣлочки.
Не ковыль трава шатается, не бѣлая береза къ землѣ пригибается, про
щается сынъ со своею матушкою родимою.
120
*—
*——
—
_________
_________ДЮКЪ
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧА
»
.
Говоритъ ему Афимья Александровна:
— Ты смотри, дитятко, какъ поѣдешь по чистому полю, не заѣзжай на
Палачъгору, на высокую, много туда заѣзжало молодцевъ, да не много оттуда
удалыхъ возвращалося; а еще не поѣзжай ты дорогою прямоѣзжею; стоятъ на
дорогѣ три заставы великія: первая застава — люты звѣри, вторая застава —
люты змѣи, третья застава—донской казакъ, Илья Муромецъ, сынъ Ивановичъ.
Поѣзжай ты, дитятко, дорогою окольною, а пути по той дорожкѣ ровно три
мѣсяца. Еще помни, какъ будешь въ Кіевѣ, на пиру у Краснаго Солнышка, ты
не хвастай своимъ сиротскимъ имѣньицемъ, какъ бы не было съ тобою какого
несчастія.
Только пыль взвилась по полю, какъ пошелъ кавурко версты отсчитывать;
сидитъ на немъ Дюкъ яснымъ соколомъ, во всѣ стороны посматриваетъ, гусей,
лебедей своими стрѣлками пострѣливаетъ.
Подъѣхалъ къ Палачъгорѣ, материнскаго наказа ослушался, поскакалъ
на гору. Видитъ, вся вершина костями молодецкими, богатырскими усѣяна, и
не видно никого, съ кѣмъ бы силой помѣряться. Съѣхалъ Дюкъ съ горы и
видитъ, на дубу сидитъ черный воронъ, покаркиваетъ. Натянулъ молодецъ
тетиву и говоритъ:
— Ну, воронъ, птица черная, вѣщая! какъ спущу я свою тетиву шелко
вую, разстрѣляю всѣ твои перья по чистому полю, пролью твою кровь по
сырому дубу— не попадайся богатырю навстрѣчу!
А воронъ отвѣчаетъ ему человѣчьимъ голосомъ:
— Не стрѣляй въ меня, молодой бояринъ, не проливай понапрасну моей
горючей крови, а поѣзжай впередъ по чисту полю и найдешь себѣ поединщика...
Не понравилось молодцу ѣхать по окольной дороженькѣ, поѣхалъ онъ по
дорожкѣ прямоѣзжей и доѣхалъ до первой заставы. Кишатъ кишмя звѣри
лютые, а богатырь своего бурушку постегиваетъ, бурушко поскакиваетъ, по
прыгиваетъ, молодца отъ смерти утаскиваетъ. Рыскаютъ кругомъ звѣри лютые,
не могутъ схватить молодого Дюка Степановича. Проѣхалъ онъ заставу крѣпкую
и поскакалъ дальше. Стоитъ на пути вторая застава, еще хуже, ещеопаснѣе:
лютые змѣи на той заставѣ кишмя кишатъ, летаютъ кругомъ, шумятъ крыльями
бумажными; скачетъ бурушко, поскакиваетъ, уноситъ богатыря отъ вѣрной
смерти. Не могли змѣи схватить молодца, проѣхалъ онъ и вторую заставу
крѣпкую
121
ДЮКЪ ОТЕПАНОВИЧЪ.
Ъдетъ Дюкъ дальше, наѣхалъ на конскій слѣдъ; видитъ, богатырскій конь
проскакалъ, изъподъ копытъ по цѣлому рѣшету земли повыворочено.
Поѣхалъ богатырь по слѣду и доѣхалъ до бѣлаго полотнянаго шатра, а у
шатра бѣлый конь стоитъ привязанъ, ѣстъ пшеницу. Посмотрѣлъ Дюкъ на
коня: осѣдланъ конь покрѣпче, чѣмъ у него, по подпругамъ видно, что въ шатрѣ
сильный богатырь отдыхаетъ. Что тутъ дѣлать? Призадумался витязь:
— Если назадъ скакать, богатырь догонитъ, если въ шатеръ идти —
убьетъ, смѣлости не хватаетъ... Дайка, поставлю своего коня къ богатыр
скому; станутъ они дружно вмѣстѣ ѣсть—войду въ шатеръ, а станутъ кусаться,
попробую уѣхать отъ богатыря.
Поставилъ Дюкъ своего Бахмата къ чужому коню, посмотрѣлъ: ничего,
ѣдятъ кони мирно, дружно. И вошелъ въ шатеръ.
А въ шатрѣто спалъ Илья Муромецъ, свѣтъ, Ивановичъ; храпитъ себѣ
во всю мощь богатырскую.
<
Сталъ Дюкъ будить Илью, кричитъ во весь голосъ:
— Эй, проснись, Илья Ивановичъ, пора намъ съ тобою поспѣвать въ
Кіевъ, къ обѣднѣ воскресной!
Крикнулъ разъ, другой, крикеулъ и въ третій разъ, едва добудился Илью.
Встаетъ Муромецъ, потягивается, позѣвываетъ:
— Кто ты такой, удалой молодецъ? Что ты кричишь во всю голову? Али
тебя бьютъ бурзымурзы татаровья? Иль тебѣ хочется самому со мною въ
чистомъ полѣ силой помѣряться?
— Нѣтъ,— отвѣчаетъ Дюкъ,—одно солнце, одинъ мѣсяцъ на небѣ, одинъ
богатырь на Святой Руси — Илья Муромецъ, сынъ Ивановичъ. Я съ тобою
силою мѣряться и не думаю : вѣдь тебѣ смерть на бою не написана, значитъ,
мнѣ бы пришлось сложить свою буйную голову. Я тебя будилъ затѣмъ, чтобы
ты былъ мнѣ добрымъ товарищемъ, чтобы мнѣ отъ тебя выучиться всѣмъ
похваткамъ, поѣздкамъ богатырскимъ.
Понравился Ильѣ молодой витязь; бралъ онъ его за бѣлыя руки, цѣло
валъ его, называлъ своимъ крестовымъ меньшимъ братомъ — тутъ же они и
крестами помѣнялися; на радостяхъ пили изъ одного ковша зеленовино, за
пивали медомъ стоялымъ, заѣдали калачомъ крупичатымъ.
Сѣли богатыри на коней, поѣхали къ Кіеву. Не доѣхавъ до Шева, Илья
распростился съ Дюкомъ и сказалъ ему:
Русокіе богатыри. Ивд. 4е.
— Смотри, братъ меньшой, если Владимиръ сдѣлаетъ для тебя пиръ, то
не хвастай на пиру своимъ имѣньемъ, своею золотою казной... Если же ста
нутъ тебя обижать въ Кіевѣ, ты только дай мнѣ вѣсточку сюда, въ чистое поле,
я пріѣду къ тебѣ на выручку.
Распрощались они; пріѣхалъ Дюкъ прямо къ ранней обѣднѣ, привязалъ
коня къ точеному столбу за золоченое колечко, а самъ прошелъ въ церковь,
перекрестился, поклонился на всѣ четыре стороны, а князю съ княгиней въ
особину.
Замѣтилъ его Владимиръ, послѣ обѣдни подозвалъ и спросилъ, какъ его
звать. Дюкъ назвалъ свое имя.
А подлѣ Владимира стоитъ Чурило Пленковичъ, говоритъ князю:
— Князь ласковый, Красное Солнышко! Не вѣрь ты ему, не боярскій
онъ сынъ, а просто холопъ какойнибудь: убѣжалъ онъ, вѣрно, отъ купца
либо отъ боярина, прихватилъ коня боярскаго да и обманываетъ тебя, чтобы
ты для него сдѣлалъ пиръ...
Ещеразъ спросилъ князь Дюка, и опять тотъ ему назвался; опять Чурило
князю шепчетъ, что это слуга какойнибудь бѣглый, хочетъ получить золотую
казну. Спросилъ тогда Владимиръ Дюка въ третій разъ. Надоѣло Дюку, что
князь его такъ долго разспрашиваетъ, заговорила въ немъ спесь боярская:
— Что же ты, князь, меня выспрашиваешь? Мнѣ не надо вашихъ чест
ныхъ пировъ, не нужно и вашей золотой казны — не для того я пріѣхалъ
въ Кіевъ, у меня и своя хлѣбъсоль дома водится, свое цвѣтное платье не
изнашивается, своя казна не переводится. Пріѣхалъ я на вашъ городъ Кіевъ
взглянуть, святымъ угодникамъ помолиться, ко святымъ крестамъ приложиться,
а потомъ и вернусь въ чистое поле.
Стыдно стало князю Владимиру, что обидѣлъ онъ заѣзжаго витязя: не
сталъ онъ больше слушать Чурилу, пересталъ гостя разспрашивать, а повелъ
его по Кіеву къ своему княжескому терему.
Идетъ Дюкъ, на длинную шубу свою, на сапожки сафьяновые посматри
ваетъ, головою покачиваетъ, а Чурило глазъ съ него не спускаетъ, говоритъ
опять Владимиру:
— Не бояринъ это, а холопъ боярскій; онъ и платьято цвѣтного съ роду
не нашивалъ, и сапогъто сафьянныхъ не видывалъ — то и знай на свои ноги
да на шубу любуется!
Услышалъ Дюкъ и говорить:
— Не осуди, бояринъ, не затѣмъ смотрю на сапоги да на шубу, что
любуюсь ими, а затѣмъ, что вижу, у васъ все не понашему: у насъ, въ
богатомъ ВолыньГаличѣ идешь по улицѣ, ногъ не замочишь, шубы не за
пачкаешь; отъ Божьей церкви до палатъ нашихъ все мосточки настланы, а по
мосточкамъ устилаютъ постилочки суконныя, а у васъ улицы грязныя, ничѣмъ
не мощены...
Пришли они ко Владимиру въ теремъ, приказалъ князь устроить для гостя
честной пиръ; захлопотали повара съ поварятами, скоро готовили яства са
харныя, жарили гусей да лебедей, несли изъ погребовъ вина самыя лучшія,
пекли калачики крупичатые, сдобныя булочки.
Сидитъ гость за столомъ, посматриваетъ, головою покачиваетъ, а Чу рило
опять говорить:
— Смотри, князь, твой гость и пировъто не видывалъ, всѣхъ насъ огля
дываетъ, на все дивуется...
— Да, дивуюсь я вашимъ порядкамъ, обычаямъ, — говорить Дюкъ,— у васъ
все пусто, просто, не понашему: и княгинято одѣта какъ послѣдняя работ
ница у моей матушки, и въ теремѣто у тебя, князь, все запросто.
Подали вина, калачи да булки: гость одну чарку попробовалъ, а другую
за окно плеснулъ, одинъ калачикъ съѣлъ, а другой подъ столь метнулъ, беретъ
у калача только середочку, верхнюю корочку срѣжетъ, а нижнюю подъ столь
бросить.
Увидѣлъ это Владимиръ, говорить ему:
— Что же ты, бояринъ, нашимъ виномъ, нашими калачами гнушаешься?
— Не обезсудь, князь,—говорить Дюкъ,— не могу я ѣсть вашихъ кала
чиковъ, не могу пить вашихъ напитковъ: вина у васъ стоять въ глубокихъ
сырыхъ погребахъ, куда воздухъ не проходить, вотъ они и пахнуть затхлымъ.
А калачи ваши вы печете въ глиняныхъ печкахъ, кирпичомъ онѣ устланы,
выметаете вы печки метелками сосновыми да мочальными, вотъ калачи и
пахнуть хвоею сосновою. У моей же матушки, честной вдовы, Афимьи Алек
сандровны печки муравленыя, выстланы мѣдью, метелочки шелковыя, обма
киваютъ ихъ въ росу медвяную, выметаютъ печи до чиста; какъ съѣшь нашъ
калачикъ, другого душа просить... Погреба у насъ глубокіе, висятъ въ нихъ
бочки на цѣпяхъ желѣзныхъ, подведены подъ нихъ вѣтры буйные: какъ по
дуютъ, какъ пойдутъ по погребамъ, загогочутъ бочки что лебеди... оттого
у насъ и вина, меды не затхлѣютъ, выпьешь чару — другой душа проситъ,
третью выпитьхочется...
Подошелъ тутъ къ нему Чурило Пленковичъ, заспорилъ съ нимъ:
— Что ты своимъ имѣньемъ, богатствомъ хвастаешь? У насъ въ Кіевѣ
и казны золотой, и платья цвѣтного, и коней довольно...
— Не тягайся со мною, бояринъ,— говорить Дюкъ,— у меня въ Волынь
Галичѣ богатомъ цвѣтныя платья не держатся, не переводятся: одна толпа
швецовъ со двора долой, а другая ужъ во дворъ вошла. Коней у насъ въ
стойлахъ и не перечесть, казнѣ нашей и счету нѣтъ: двѣнадцать погребовъ
у насъ краснаго золота, чистаго серебра, скатнаго жемчуга; на одинъ погребъ
я скуплю весь вашъ Кіевъ и съ теремомъ княжескимъ...
— Пустымъ ты, дѣтина похваляешься,— говорить ему Чурило,— неправду
намъ говоришь, въ глаза морочишь. Если такъ, то давай биться со мною объ
закладъ: чтобы намъ съ тобою три года каждый день носить другое платье
смѣнное, вотъ тогда и видно будетъ, кто изъ насъ богаче.
— Не ладно ты придумалъ, бояринъ,— говорить Дюкъ,—вѣдь тыто здѣсь
у себя дома, у тебя кладовыя подъ платьемъ ломятся, а мое дѣло заѣзжее,
дорожное, платьето у меня коекакое, завозное. Ну, да ужъ такъ и быть,
ударю съ тобой о великъ закладъ.
Пошелъ тогда Дюкъ къ себѣ, написалъ своей матушкѣ письмо скоро
на скоро, положилъ въ сумку дорожную и вышелъ на широкій дворъ, гдѣ
стоялъ его Бахматъбурушко.
Припалъ Дюкъ къ своему бурушкѣ, говорить ему:
— Выручай, мой вѣрный товарищъ, своего хозяина, ты скачи; лети стрѣ
лою къ государынѣматушкѣ, ты неси ей мое письмецоизвѣстьице.
Положилъ Дюкъ сумочку подъ сѣдло и выпустилъ коня въ поле; поска
калъ конь домой черезъ горы и долы, черезъ рѣки, озера перескакивалъ,
броду не спрашивалъ, прибѣжалъ на широкій дворъ къ Афимьѣ Александровнѣ.
Какъ увидѣли Бахмата конюхи, побѣжали къ своей боярынѣ:
— Государыняматушка, коньто Дюковъ одинъ прибѣжалъ, видно нѣтъ
въ живыхъ твоего дитятка!
Растужилась Афимья Александровна, расплакалась, подошла къ коню,
велѣла его разсѣдлать: какъ стали бурушку разсѣдлывать, и увидѣли подъ
сѣдломъ сумочку съ Дюковымъ письмомъ. Какъ прочла мать письмо и обра
довалась, что живъ ея сынъ, велѣла коня напоить, накормить, а сама взяла
золотые ключи, сошла въ погреба глубокіе со своими ключниками и оцѣнщи
ками: составили они смѣту на три года, чтобы хватило Дюку дорогого цвѣтного
платья носить каждый день новона ново. Написала ему мать отвѣтъ, поло,
жила подъ сѣдло а одежду всю привязала къ сѣдлу черкасскому. Поскакалъ
конь назадъ. не замѣшкался, прибѣжалъ ко Владимиру на княженецкій дворъ.
Отвязалъ Дюкъ платье, прочелъ письмо матушкино, и стали они съ Чурилою
закладъ держать,
Текутъ дни за днями, недѣли за недѣлями, прошли три года какъ три
дня, и насталъ послѣдній денекъ, воскресенье. Одѣвался Чурило въ сапожки
зеленаго сафьяна съ серебряными пряжками, съ позолоченными гвоздочками;
надѣвалъ онъ шубу дорогую, заморскихъ соболей, пуговки на шубѣ съ петель
ками: въ каждой пуговкѣ вплетено по красной дѣвицѣ, а въ петелькахъ по
добру молодцу; поведетъ по пуговицамъ, красныя дѣвицы наливаютъ молод
цамъ зелена вина, а по петелькамъ поведетъ, добрые молодцы заиграютъ во
гуселыш.
Дюкъ Степановичъ нарядился еще лучше того: лапотки на немъ были
вышиты семью шелками, въ пятахъ вдѣланы камни самоцвѣтные, днемъ бле
стятъ какъ красное солнце, а ночью свѣтятъ свѣтлымъ мѣсяцемъ. Шапочка на
Дюкѣ съ висячими камешками, отъ камешковъ печетъ какъ отъ солнца крас
наго, а всегото затѣйливѣе пуговицы у шубы его бархатной: въ пуговицѣ
влито по звѣрю лютому, въ петлѣ вплетено по лютой змѣѣ. Накинулъ Дюкъ
сверху старую одежонку, поношенную, идетъ по Кіеву, всѣ и говорятъ:
— Чурило сегодня одѣтъ лучше заѣзжаго гостя, переспоритъ онъ Дюка,
не сдобровать Дюку...
Пришли въ церковь, Чурило всталъ на правомъ клиросѣ, а Дюкъ на
лѣвомъ. Посмотрѣлъ Владимиръ на Чурилины пуговицы, иослушалъ ихъ игру
звончатую, говорить:
— Переспорилъ Чурило гостя заѣзжаго...
А Дюкъ сбросилъ свою одежонку держаную: спереди у Дюка въ шапочкѣ
красное солнце какъ жаръ горитъ, сзади свѣтелъ мѣсяцъ лучами переливается.
Какъ повелъ Дюкъ плеточкой по пуговкамъ, звѣри лютые зарычали громкимъ
голосомъ; какъ повелъ по петелькамъ— зашипѣли змѣи лютьтя, пещерныя; отъ
этого крику звѣринаго, шипу змѣинаго весь народъ въ церкви попадалъ за
мертво, самъ князь со княгинею еле живы стоятъ, говорятъ Дюку:
— Уйми, бояринъ, свои пуговицы диковинныя!..
Выигралъ Дюкъ одинъ закладъ, а Чурило ужъ новый придумываетъ, хо
чется ему во что бы ни стало заѣзжаго гостя извести...
— Это еще не мудрость, что у тебя много платья цвѣтного, — говорить
онъ Дюку, — а вотъ попытаемъка мы нашихъ добрыхъ коней, который конь
перескочить черезъ Днѣпрърѣку; будемъ держать закладъ о буйныхъ голо
вахъ — кто не сдержитъ заклада, тому голову долой...
Отвѣчаетъ ему Дюкъ:
— Не ладно ты задумалъ, твойто конь богатырскій стоитъ въ холѣ да
въ нѣгѣ, у твоихъ любимыхъ конюховъ, а мой конь дорожный, заѣзженный!..
Вышелъ Дюкъ на широкій дворъ, обнялъ своего кавурушка, приговаривалъ :
— Охъ ты конь мой ретивый, богатырскій! Несмѣю я биться съ Чурилой
о великій закладъ : чтобы перескочить вамъ, конямъ, черезъ широкую Днѣпръ
рѣку !
Посмотрѣлъ на него конь, проговорилъ человѣческимъ языкомъ:
— Не бойся ничего, Дюкъ Степановичу бейся объ закладъ, перенесу я
тебя черезъ Днѣпръ, не уступлю я и большему своему братцу, не то, что
меньшему. Болыпійто мой братъ у Ильи Муромца, средній у Добрыни Ники
тича, а я третій братъ, у Чурилы же четвертый нашъ, меныпій братъ.
Пошелъ тогда Дюкъ назадъ, въ гридню, и ударилъ съ Чурилою о за
кладъ.
Стали коней сѣдлать: Чурилинаго коня сѣдлаютъ конюхи, а Бахмата Дюкъ
самъ своими руками засѣдлываетъ.
Прискакали къ рѣкѣ: цѣлыхъ три версты въ ширину. На берегу много
стоитъ народу всякаго, что пришли посмотрѣть на молодцевъ.
Закрутилась пыль въ чистомъ полѣ, заслышался богатырскій топотъ, при
скакалъ изъ чистаго поля старый богатырь, Илья Муромецъ.
— Что это у васъ тутъ, крестовый братъ, дѣлается? — спрашиваетъ онъ
У Дюка.
— Да вотъ, заспорилъ со мною Чурило о моей буйной головѣ, чтобы
перескочить намъ черезъ Днѣпрърѣку, — отвѣчалъ Дюкъ.
Оглянулъ Илья князейбояръ :
— Это что же вы дѣдаете? Извести хотите молодого витязя? Да хоть бы
и не перескочилъ онъ черезъ рѣку, развѣ дамъ я вамъ отсѣчь голову моему
брату крестовому?.. Скачи, Дюкъ, не бойся, не дамъ я тебя въ обиду!..
Замерло сердце у Чу рилы, говорить:
— Скачи ты, Дюкъ, первый!..
А Дюкъ ему отвѣчаетъ:
— Твой задоръ, твой и чередъ, моя вторая очередь.
Нечего дѣлать, разъѣхался Чурило, скочилъ да на половинѣ рѣки и
плаваетъ...
Пристегнулъ Дюкъ Бахмата, взвился конь подъ облака, перемахнулъ
черезъ рѣку какъ нипочемъ, еще версту на берегу прихватилъ. Повернулъ
его Дюкъ назадъ, скочилъ снова, на лету Чурилу за его кудри русые при
хватилъ, коня его ногою придержалъ и высадилъ ихъ обоихъ съ конемъ на
берегъ.
— Ну, теперь тебѣ надо голову рубить ! — говорить Дюкъ Чурилѣ.
Взмолились тутъ и князь, и всѣ бояре.
— Не губи намъ Чурилы, такого другого стольникаразсыльника не
сыскать!
— Оставь его, — сказалъ Илья, — пускай его по Кіеву слоняется...
Вросилъ тогда Чурило съ Дюкомъ спорить, а Владимиръ Красное Сол
нышко и говорить на пиру:
— Видно и впрямь Дюкъ Степановичъ богаче всѣхъ насъ въ Кіевѣ...
Не послать ли намъ къ нему Алешу Поповича, чтобы описалъ онъ его бо
гатствоимѣньице, посмотрѣть, правду ли онъ про свои палаты разсказы
ваетъ?..
— Нѣтъ, князь,— отвѣчаетъ Дюкъ,— не посылай Алеши Поповича, у него
глаза завидливые, разбѣгутся, не переписать ему и одного моего погреба съ
золотомъ, а пошли ты лучше Илью Муромца съ Добрыней Никитичемъ.
Согласился князь. Снарядили богатырей, и отправились они къ Дюковой
матушкѣ.
Пріѣзжаютъ въ ВолыньГаличъ богатый, видятъ, все тамъ такъ, какъ
Дюкъ описывалъ: улицы широкія, чистыя, желтымъ пескомъ усыпаны, мо
сточки калиновые всюду настланы, на церквахъ, на теремахъ маковки что
жаръ горятъ.
128
ДІОКЪ СТЕПАНОВИЧЕ.
______
Показали имъ Дюковы палаты бѣлокаменныя, оставили они коней на
дворѣ, вошли въ первую горницу, видятъ, сидитъ старая женщина въ богатой
одеждѣ, около нея пять служанокъ ухаживаютъ. Поклонились они ей:
— Здравствуй, Дюкова матушка!
А женщина и говорить:
— Я не Дюкова матушка, я только прачка Дюкова, идите дальше!
Вошли они въ другую комнату, тамъ сидитъ старуха вся въ серебрѣ, а
ей прислуживаютъ десять дѣвугаекъ. Опять поклонились богатыри:
— Здравствуй, Дюкова матушка!
— Я только Дюкова рукомойница, — отвѣтила имъ старуха.
Пошли они дальше. Въ третьей комнатѣ сидитъ старуха вся въ золотѣ,
прислуживаютъ ей двадцать дѣвушекъ. Говорятъ богатыри:
— Здравствуй, Дюкова матушка!
— Я не Дюкова матушка, я Дюкова стольница! Дюкова матушка въ цер
ковь къ обѣднѣ ушла, идите ей навстрѣчу...
Пошли богатыри, а народъ ужъ отъ обѣдни идетъ, впереди бѣгутъ слуги,
устилаютъ сукна по мосточкамъ, идетъ Дюкова матушка, ведутъ ее тридцать
дѣвушекъ подъ одну руку, тридцать подъ другую; надъ нею несутъ подсол
нечнику чтобы солнцемъ не запекло ея лица бѣлаго; платье на ней цвѣтное,
на платьѣ луна поднебесная, красное солнышко, зориалыя, частыя звѣздочки
разсыпались.
Поздоровалась Афимья Александровна съ богатырями, спросила, зачѣмъ
ихъ послалъ Красное Солнышко.
— Послалъ насъ князь Дюково имѣнье описывать, чтобы узнать, правду ли
Дюкъ хвастаетъ.
Усмѣхнулась вдова.
— Не легкую вамъ князь задачу задалъ, не описать вамъ нашего имѣнья
сиротскаго. Закуситека сперва съ дороги, подкрѣпитесь, а тогда ужъ и при
метесь за дѣло.
Сдѣлала она имъ такой пиръ, какого они въ Кіевѣ и не видывали: такихъ
яствъ, такихъ напитковъ у князя никогда и не бывало, съѣшь кусокъ, другой
самъ въ ротъ просится, выпьешь чарку, по другой душа горитъ;
Какъ повела ихъ Афимья Александровна по своимъ погребамъ глубокимъ,
показала имъ все свое богатствоимущество, закружилась у нихъ голова моло
ДЮКЪ СТЕПАНОВЙЧЪ.
129
децкая: одной сбруи лошадиной въ три года не описать, одного платья цвѣт
ного, драгоцѣннаго что навѣшено, золота, серебра, жемчуга бочки цѣлыя.
— Не описать вамъ Дюкова имущества, не хватитъ у васъ бумаги и чер
нилъ,— сказала имъ вдова.— Поѣзжайте ко Владимиру, скажите ему, чтобы про
далъ онъ на бумагу свой Шевъградъ, а на чернила Черниговъградъ, тогда и
посылалъ бы васъ наше имѣньице сиротское описывать.
Пріѣхали тогда богатыри къ ласковому князю Владимиру, разсказали ему
про свою неудачу великую.
Тутъ всѣ подивились Дюкову богатству, стали его славить, чествовать.
Доѣхмъ Дюкъ назадъ къ своей родимой матушкѣ въ славный Волынь
Галичъ богатый, проводиль его князь съ великою почестью, съ большою
милостью.
П.
Дюкъ Степановичъ и Шаркъвеликанъ.
На широкомъ раздольѣ Шаркъвеликанъ похаживаетъ, вокругъ себя по
сматриваетъ, что ему не любо, то мечомъ булатнымъ крошитъ, ногами желѣзными
вытаптываетъ.
Проложилъ Шаркъвеликанъ дорожку ко святой Руси: жгучимъ огнемъ
онъ дорожку ту уравниваетъ, христіанскими тѣлами рѣчки, озера запруживаетъ,
надъ русскимъ православнымъ людомъ насмѣхается. Разбѣжались люди въ лѣса
дикіе, опустѣли села, города: всѣ, кто куда могъ, попрятались.
Провѣдалъ про эту невзгоду храбрый богатырь Дюкъ Степановичъ. Пона
хмурилось чело богатырское, три дня, три ночи думаетъ онъ думу крѣпкую, на
четвертый день встаетъ ранешенько, идетъ въ храмъ Божій, молитъ на колѣняхъ
Богородицу, слезно проситъ Николая Угодника, припадаетъ къ самому Христу
Царю Небесному. Проситъ онъобъ удачѣ не малой: задумалъ онъ освободить
Русьматушку отъ страшнаго Шарка великана.
Пошелъ Дюкъ къ своей матери, честной вдовѣ Афимьѣ Александровнѣ,
выпросилъ у нея благословенья родительскаго и сталъ снаряжаться въ путь
дороженьку. Одѣлся Дюкъ въ нарядъ самый праздничный, накинулъ на плечи
блестящій плащъ, въ руки взялъ сорокапудоный мечъ, а другой, еще тяжелѣе,
Русокіѳ богатыри. Иэд. 4ѳ.
17
130
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
повѣсилъ за поясъ. Сѣдлалъ богатырь Вурушка косматаго, что ночь чернаго,
махнулъ плеткой, только его и видѣли.
Чуетъ Шаркъвеликанъ бѣду неминучую, чуетъ его черное сердце гостя
нежданнаго, пуще прежняго онъ ногами топаетъ, пуще прежняго мечомъ
булатнымъ помахиваетъ. Видитъ онъ, по полю чистому пыль столбомъ крутится,
что метель мететъ, летитъ на него богатырь Дюкъ Степановичъ.
Какъ увидѣлъ богатырь Шаркавеликанъ престрашнаго, сжалося его рети
вое сердце, Бурушко его, добрый конь, попятился.
Закричалъ Дюкъ Степановичъ громкимъ голосомъ:
— Гей ты, сильный злодѣй, Шаркъвеликана! Завтра на зарѣ съ тобою биться
начнемъ, а сегодня ужъ дѣло къ вечеру, надо намъ съ тобою поприготовиться.
Пошелъ богатырь въ темную пещеру, всю ночь промолился, Господа Бога
слезно упрашивалъ, помощи, заступничества небеснаго вымаливалъ.
Стала заря заниматься, облака на небѣ зарумянились, выѣхалъ Дюкъ Сте
пановичъ на зеленый лугъ на своемъ Бурушкѣ косматомъ.
Какъ увидѣлъ Шаркавеликана, опять ретивое сердце его сжалося, опять
Бурушко попятился, не хватило силы у богатыря съ великаномъ биться, закри
чалъ онъ ему:
— Гей ты, сильный злодѣй, Шаркъвеликанъ! Завтра на зарѣ биться
будемъ, а сегодня еще приготовимся.
Опять Дюкъ весь день, всю ночь въ пещерѣ Богу молится. Выѣзжаетъ на
зарѣ въ чистое поле, смотритъ на Шаркавеликана и чувствуетъ, что богатыр
ское сердце его разгорается.
Попятился Бурушко, слѣзъ съ него богатырь, вынулъ свой булатный мечъ
въ сорокъ пудъ, отрубилъ коню голову, а самъ пошелъ пѣшій на великана.
Встрѣчаетъ его Шаркъвеликанъ, насупившись, что ночь темная, говоритъ
съ великою гордостью:
— Гой еси, добрый молодецъ, Дюкъ Степановичъ, измѣнилъ тебѣ твой
добрый конь, убоялся онъ моего меча булатнаго, моего роста богатырскаго!
Вытянулъ великанъ свой громадный мечъ, сталъ имъ помахивать, только
свистъ стоитъ въ воздухѣ. Ударилъ онъ мечомъ о сорокапудовый мечъ Дюка
Степановича: разъ ударилъ—искры посыпались, другой разъ ударилъ—словно
стонъ прошелъ, оба меча въ черепки разсыпались, подъ облака тѣ черепки
разлетѣлися.
••
V w
JSchi'gtbe
„Закричалъ Дюкъ Степановичъ громкимъ голосомъ: Гей ты, сильный
злодѣй, Шаркъ великанъ! Завтра на зарѣ съ тобою биться начнемъ".
Осерчалъ великанъ, понатужился, уперся своими руками могучими Дюку
въ грудь бѣлую, даже косточки у богатыря захрустѣли. Вздохнулъ Дюкъ,
схватился съ великаномъ въ рукопашную; переплелись руки богатырскія, колѣ
нами они другъ въ друга упираются, ручьемъ течетъ кровь горячая изъ глубо
кихъ ранъ, надрываются силы богатырскія.
Вспомнилъ тутъ Дюкъ про запасный мечъ, изловчился, вынулъ его изъза
пояса, отступилъ на цѣлую сажень, съ одного размаху отрубилъ, отсѣкъ вели
кану голову. Такъ прославилъ себя молодой витязь Дюкъ Степановичу осво
бодилъ Русь великую отъ лютаго ворога.
*
III.
Женитьба Дюка.
Жила была въ славномъ Волыньгородѣ другая вдова, Садовая. Было у
нея девять сыновей, ясныхъ соколовъ, десятая дочь—Лебедь Бѣлая.
Встрѣтилась Дюкова матушка, Афимья Александровна, на честномъ пиру
со вдовою Садовою, и заспорили онѣ между собою. Говоритъ вдова Садовая:
— Нечѣмъ тебѣ, вдовѣ, передо мною величаться. У меня девять сыновей,
всѣ ясные соколы, дочь моя, Лебедь Бѣлая, а у тебя одинъ твой Дюкъ, и тотъ
что ворона загуменная!
Обидѣлась Дюкова матушка, пошла домой невеселая.
Встрѣчаетъ ее Дюкъ Степановичъ, спрашиваетъ:
— Госпожа моя, родная матушкаі Что ты съ пиру пришла невеселая?
Обнесли тебя чарою заздравного? Или кто тебя во хмелю обидѣлъ?
— Нѣтъ, дитятко мое родимое, молодой бояринъ Дюкъ Степановичъ, чара
мнѣ пришлась рядомъ, какъ слѣдуетъ, а обидѣла, обезчестила меня вдова
Садовая.
Разсказала она Дюку о своей обидѣ кровной, разгорѣлось сердце бога
тырское: сѣлъ Дюкъ на добра коня, взялъ съ собою саблю острую, посадилъ
на плечо птицусокола.
Поѣхалъ онъ ко вдовѣ Садовой; вышли ему навстрѣчу девять сыновей,
десятая дочь, Лебедь Бѣлая. Схватилъ Дюкъ свою саблю острую, отрубилъ
имъ всѣмъ буйныя головы, а Лебедь Бѣлую приторочилъ къ стременамъ и повезъ
во дворъ къ своей матушкѣ.
ДЮКЪ СТЕПАНОВИЧЪ.
133
Говорить Дюкъ Афимьѣ Александровнѣ:
— Государыня, родная матушка, привезъ я тебѣ работницу, что хочешь, то
и дѣлай съ нею, куда хочешь, туда и дѣнешь.
Говорить ему честная вдова Афимья Александровна:
— Гой еси, дитятко мое родное I Неповинна ни въ чемъ красная дѣвица,
душа Лебедь Бѣлая; не она меня изобидѣла, изобидѣла меня мать ея, вдова
Садовая. Возьми ты ее себѣ въ жены, будетъ она слыть у насъ не работницей,
а будетъ слыть боярыней, будетъ мнѣ невѣстушкою милою.
Послушался Дюкъ Степаеовичъ своей матушки: поѣхалъ онъ по всей
странѣ Индѣи богатой, сталъ созывать князей со княгинями, бояръ со боя
рышнями, богатырей, поляницъ удалыхъ къ себѣ на почетный пиръ свадебный.
Обвѣнчался Дюкъ съ молодою Лебедью Бѣлою, и былъ пиръ на весь міръ,
долго то пированье люди добрые помнили, Дюку со молодою его княгинюшкою
славу воздавали.
САДКО БОГАТЫЙ ГОСТЬ.
•> U #ЛЗПТі*Рй ^Ри Разсказа Для Дѣтей. Н. Соковнина. Съ рис. Е. П.
DDllb И КСишІЬІш. СамокишъСудковской. 3е изд. Въ иллюстриров. перепл.
Цѣна 2 руб.
ПпЧЪІТТТІч бы ^' И' Познякова. Съ рисунками М. Михайлова^ М. Фольбаума
jlUHUlQliD UDl. и Т. Никитина. 4е изданіе. Въ иллюстрированномъ переплетѣ.
Цѣна 1 руб. 75 коп.
KfnTLtf —tlou ттпй тИіт^гтіѴъ Дв* повѣсти для юношества В. Раджа
DjJalbM. DbM ДДЯ ДруіИАЬ. Съ рисунками К. А. Граве. Цѣна 60 к.,
въ папкѣ 80 к.
* §.
ПОЛНЫЙ КАТАЛОГЪ
Книгоиздательства А. Ф. ДЕВРІЕНЪ
высылается по требованію безплатно.
