«Ордер господину полковнику Фалееву. Предписываю вам заготовить на Ингуле сленги для построения по апробованному рисунку двух кораблей пятидесятипушечных. Князь Потемкин-Таврический 21 июля 1788 года. Лагерь под Очаковом».Нет, не только пресловутые «потемкинские деревни» строил светлейший! Талантливый и энергичный администратор, он много сделал для освоения сказочно богатого южнорусского края. Личность необычайно яркая, Потемкин соединял в себе все контрасты своего блестящего и жестокого века. В нем причудливо сочетались смелость и широта деяний с мелочным интриганством, великодушие – с вероломством, личная отвага – с завистью. То был одаренный правитель и свирепый крепостник, преданный долгу солдат и ловкий царедворец. Он помогал великому Суворову, и он же мешал ему. Таков был человек, с чьим именем связано присоединение к России богатейших земель Причерноморья. Земли эти после долгой борьбы были возвращены родине из-под власти турецко-татарских пашей и ханов, хищные шайки которых столетиями заливали кровью русскую землю. И застучали топоры на Ингуле. Строительство нового порта возглавлял талантливый инженер Михаил Леонтьевич Фалеев. Вскоре зеленые берега побелели от стружек. А на стапелях уже возвышался остов корабля. Поселок рос стремительно: дома, землянки, мазанки, шалаши, палатки множились с каждым днем. У маленького городка было уже все, кроме имени. И вот:
«Ордер господину статскому советнику и кавалеру Фалееву. Федорову дачу именовать Спасской, а Витошу – Богоявленской, нововозводимую верфь на Ингуле – город Николаев... Князь Потемкин-Таврический Августа 27 дня 1789 года. Лагерь при Дубосарах».Итак, «нововозводимая верфь» получила наконец имя. Избрано оно было не случайно: турецкая твердыня Очаков, прикрывавшая вход в Бугский лиман, была взята 6 декабря – в день святого Николая. Будущая родина Макарова, стало быть, ведет свою городскую генеалогию от блистательных русских побед. А ровно через год город подарил Черному морю свое первое детище – первое среди бесчисленного последующего потомства: 25 августа 1790 года с Николаевской верфи был спущен на воду пятидесятипушечный военный корабль. Название свое он получил, так сказать, «традиционное»: «Святой Николай». С тех пор «нововозведенная» в 1788 году верфь на реке Ингул стала главной кузницей нашего славного Черноморского флота. У порога этой кузницы увидел свет Степан Макаров. В этом портовом городе все связано с флотом. Именно с флотом, а не с морем, как это ни покажется поначалу странным для города, долгое время бывшего главной базой черноморских эскадр. Моря в Николаеве не видать даже с колокольни. Однако нет по всей южной России ни одного города, столь богатого водой. У стен Николаева мощное течение Буга образует широкий и длинный лиман. С другой стороны город окружает, петляя по равнине, полноводный Ингул. Слияние этих рек создает гигантскую акваторию, где просторно любому кораблю. И нет морской штормовой волны. Вот почему и в лимане, и в нижних течениях обеих рек всегда полным-полно судов. Одни ремонтируются, другие достраиваются, третьи стоят под погрузкой – да мало ли за каким еще делом может зайти судно в порт! И добавим: в родной порт. Ибо для большинства черноморских кораблей нашего флота место рождения – здесь, в Николаеве. Порт и верфь – вот что определяет облик и быт этого города. Так было и сто лет назад, когда Степа Макаров мальчишкой бегал с товарищами по николаевским улицам. Облик многих улиц изменился с тех пор мало (если не считать асфальта, автомашин и телеантенн). Улицы прямые, просторные, обсажены акациями. Ровно стоят дома – приземистые, плотные, чисто побеленные, с уютными двориками позади. Во двориках небольшой сад, через каменный забор выглядывают ветки вишневых и сливовых деревьев. Дома стоят уже вторую сотню лет и простоят еще столько: предки наши клали камень добротно. Каждое строение имеет здесь свой особый, неповторимый вид, свой характер. Никакого однообразия и монотонной похожести нет в их облике, хоть они, что называется, типовые. Один дом отличается прихотливым кирпичным узором по карнизу, другой – затейливым крыльцом, третий солидно расположился на подклете; а рядышком – двухэтажный, что кажется уже высоким, тут и узорчатый балкон, или светелка, или чердак с круглыми окнами. С подоконников глядела на улицу уютная герань. Мостовые и тротуары прибирались чисто. Тротуары раньше мостили белыми каменными плитами. Кое-где они сохранились и поныне. Немало стерлось о них подков матросских и солдатских сапог, по утрам тысячи мастеровых топотали по ним, направляясь на работу в порт, звякала порой офицерская шашка. Город был военным и мастеровым. Жизненный уклад здесь прочен, устойчив. Почитали старших. Скандалы и ссоры случались редко. Пили только в праздники. Дети приучались к труду сызмальства. Соседи хорошо знали друг друга, все радости и печали были общими. Здесь приветливо здоровались со всяким прохожим человеком, хоть он и приезжий, незнакомый. Город был военным и мастеровым. Топонимика (наука о наименованиях) – интереснейшее занятие, даже если столкнешься с ней случайно. В музее сохранились старые планы губернского города Николаева. Планы цветные, очень подробные. Планировка центральной части города сегодня точно такая же, как и при рождении Макарова. Тогда, как и сейчас, вдоль лимана шли ровные и широкие улицы: Адмиралтейская, Пограничная, Купеческая, Рыбная, Севастопольская, Привозная, Херсонская... Их пересекали: Артиллерийская, Наваринская, Инвалидная... Кажется, вся суть города отражена здесь: и морские баталии, откуда возвращались в Николаев опаленные корабли, и шумная жизнь порта, и черноморские соседи2. Подалее от центра (строгая и монументальная Адмиралтейская улица) спускается к лиману тихая Католическая улица. Названа она была так потому, что стоял на ней католический собор: в городе жили поляки и бывало много заезжих моряков (теперь это улица Мархлевского, а в соборе – Дом культуры). Вот здесь-то, недалеко от лимана, стоит скромный домик с мемориальной доской. На доске написано: «Здесь родился...» – и далее все причитающиеся в подобных случаях слова. Макаров оставил после себя гигантское эпистолярное наследство. Помимо многих книг и статей, помимо бесчисленного количества писем, личных и служебных, научных докладов, дневников, записных книжек и путевых заметок, из-под его пера вышло множество официальных документов. В двух объемистых томах, где опубликована лишь малая часть этих документов, составители в примечаниях ставили от себя помету: «Автограф» – и делали такую помету очень часто. Это значит, что данный приказ по эскадре или кораблю написал он сам. И отчет комиссии, которую ему довелось возглавлять. И многое, многое другое. Писал сам. Он никогда и никому не передоверял собственных обязанностей. Да, Макаров писал очень много. Но... о делах, почти исключительно о делах! Даже письма к невесте, в которую он был пылко влюблен, даже они дышат его командирскими заботами. Дневники Макарова обстоятельны и деловиты, они очень подробны, но редко-редко мелькнет в них выражение типа: «я задумался о...», «мне вспомнилось». Только в ранней юности встречаются в его письмах трепетные восторги или сентиментальная грусть. Как видно, юность всегда есть юность, раз такой железный человек, как Макаров, тоже все-таки отдал дань классическим чувствам этого возраста. Зато потом – никогда. Даже наедине с собой он не позволял себе никаких сантиментов. А на мемуары у него просто-напросто не было времени. И вот о последнем нельзя не пожалеть. Именно о первых пятнадцати годах жизни знаменитого адмирала известно очень немного. Первое до нас дошедшее письмо Макарова датируется 17 декабря 1862 года – автору его, следовательно, вот-вот должно было исполниться четырнадцать лет. Письмо это адресовано старшему брату: «Милый брат Яша! Письмо твое от 7 ноября я получил 15 декабря в субботу. В пятницу получил письмо Николай Прокопьевич3, и я, читая его, сильно сердился на тебя, отчего ты не написал мне ни словечка, но в субботу, когда получил письмо на свое имя, то не могу выразить, как был я рад; готов был заплакать, засмеяться – все, что хочешь от радости. Ты в этом письме просил, чтобы я написал тебе о былом и настоящем. Очень хорошо: кампания началась 19 мая; «Маньчжур» сделал четыре рейса в з [алив] Де-Кастри и...» Здесь следует употребить суховатое, официальное словосочетание. – «и так далее». А потому употребить, что далее в макаровском письме идет подробное перечисление разного рода дел и имен, которые вряд ли интересны читателю. Здесь же уместно упредить читателя: в этой книге названное словосочетание употребляться будет довольно часто, и «вина» в том не автора, а его героя. Что ж поделаешь, если с юных лет энергия макаровской натуры била через край, а предприимчивость всегда была необычайной? Все дела, им свершенные, даже при сухом перечислении заняли бы, пожалуй, целый том. Первое письмо Макарова, написанное тогда, когда он был воспитанником Морского училища в Николаевске-на-Амуре. Для изучения его последующей биографии уже вполне хватает достоверных свидетельств, и свидетельства эти умножаются по мере того, как росли слава и популярность героя и как возрастали масштабы его деятельности. А вот известия о детстве и отрочестве Макарова доносятся до нас глухо и смутно. Документов почти не сохранилось. Сам он о той поре не вспоминал и вспоминать не любил. И ничего, к сожалению, не рассказали нам об этом ни его отец, ни братья и сестры, ни жена. Но из того, что известно достоверно, заря его жизни рисуется в суровых тонах. Степан Макаров родился в семье, где военная служба являлась традицией: его деды по матери и по отцу были николаевскими солдатами. Его отец Иосиф Федорович тоже начал службу рядовым матросом. Был он человек дельный, предприимчивый, нрава, надо полагать, крутого и строгого (одно время ему довелось командовать в Николаеве арестантской ротой – добряков на такую должность не назначают!). Служил он ревностно, а помимо служебного рвения, отличался и недюжинными способностями. Уже в 25 лет Макаров-старший дослужился до звания фельдфебеля и должности боцмана – то был высший унтер-офицерский чин в русском флоте. Учитывая, что в николаевское время служили долго, а продвигались в чинах туго, успехов его нельзя не отметить. Ровно через десять лет, в апреле 1848 года, то есть за шесть месяцев до появления на свет будущего адмирала, Иосиф Федорович был произведен в прапорщики, следовательно, стал офицером, превратился из «низшего чина» в «его благородие». Случаи такого рода в ту пору были редчайшим исключением: сословная граница, как стена, отделяла офицеров от солдат. Пробить эту стону представлялось делом необычайным. Как удалось это Макарову-старшему, нам неведомо, но факт таков; Степан Осипович родился в семье офицера. Повторяем; офицера. Далее, успешно продвигаясь по службе, Иосиф Федорович в 1857 году сделался поручиком (чин, соответствующий современному старшему лейтенанту), что уже давало ему право на потомственное дворянство. И опять нота бене: на девятом году жизни Степан Макаров сделался дворянином. В сословном обществе того времени обстоятельства подобного рода имели значение немаловажное. Очень скоро Степан познал все это в практике собственной жизни. У Макарова-старшего родилось пятеро детей, будущий адмирал появился на свет четвертым, старше его (рыли сестра Анна, братья Иван и Яков, младше – сестра Елизавета. Все они росли в маленьком, чисто выбеленном домике на Католической улице. В большой многодетной семье, жившей на скромное жалованье младшего офицера, Степан с малых лет был приучен к труду и дисциплине. Отец, человек суровый и строгий, не баловал своих детей. За всякие провинности наказывал их жестоко, не брезговал ни ремнем, ни розгой. Его знаменитый сын как-то обронил: «Сколько помню, меня высекли только один раз за то, что я не учился в то время, как отец мой был на службе». Досталось ему, стало быть, «только один раз». Он сызмальства отличался дисциплиной и прилежанием. Другим детям, особенно старшим братьям, доставалось круче. Всю теплоту и ласку они получали только от матери. А мать умерла, когда Степану едва минуло девять лет... О матери адмирала Елизавете Андреевне неизвестно почти ничего, даже даты ее рождения. Но главное о ней мы знаем: Макаров трогательно любил мать и до последних дней вспоминал о ней с нежностью и благодарностью. Как-то в юности он прочел «Семейную хронику» Сергея Аксакова. И вот в его дневнике появилась такая запись: «Увлекаюсь этою книгою... Третьего дня я просидел до часу, читал его первое поступление в гимназию, как он грустил в ней по своей матери, не находя ни в ком из товарищей сочувствия. Тут мне пришло в голову, что ежели бы я был его товарищем, то, наверное, он в первую же минуту нашел бы во мне друга, который понял бы его тоску и перед которым он легко мог бы высказать свою грусть и тем во многом облегчить себя...» А далее следует рассуждение, поразительно глубокое для пятнадцатилетнего юноши: «Разница между Аксаковым и мною та, что он – сын помещика, а я – офицерский сын и что он имел нежно любящую его мать, которая, сама будучи хорошо образованна, внушала ему первые правила жизни, развивала в нем лучшую сторону человеческого достоинства, а я имел родную мать только до девятилетнего возраста; она хотя и заботилась обо мне с материнской любовью, однако же, имея, кроме меня, еще много детей, за которыми требовался такой же присмотр, и, не будучи хорошо образованна, она имела правилом учить детей, пока они лежат поперек скамейки, и действительно она достигла своей цели: сначала я не делал дурных поступков из-за того, что знал, как буду строго наказан, а потом начал сам понимать, что делать их нехорошо». Отношения Степана с отцом с детских лет были довольно прохладными, большого влияния Иосиф Федорович на младшего сына не имел, да, видимо, и не очень им занимался. К тому же через год после смерти жены он вторично вступил в брак. Второй женой Макарова-старшего стала вдова его офицера-сослуживца. Степан Осипович ни единым словом не обмолвился о своей мачехе. О ней неизвестно ровным счетом ничего. Холодность отношений между отцом и сыном осталась неизменной всю жизнь, хотя сохранившиеся письма Макарова-младшего говорят о бесспорном уважении и почтении его к Макарову-старшему. Однако духовной близости между ними не было. И Степан Осипович уже много лет спустя с горечью вспоминал: «Я с девяти лет был совершенно заброшен и с девяти лет почти никогда не имел случая пользоваться чьими-нибудь советами. Все, что во мне сложилось, все это составилось путем собственной работы». Степан Макаров был потомственным моряком и рос в большом портовом городе. Это и определило его жизненное призвание. С детских лет он мечтал о морской службе и даже не представлял себе иной судьбы. Как и все мальчишки портовых городов, он рано научился разбираться в типах кораблей и стал постигать сложные премудрости морского лексикона. Весь уклад жизни, сама атмосфера города Николаева были, казалось, пронизаны историей русского флота. Ее, эту историю, здешним молодым людям не приходилось даже изучать специально, она им представлялась живой, осязаемой. История эта звучала в рассказах пожилых ветеранов, участников, знаменитых походов Сенявина и Лазарева. О ней молчаливо свидетельствовали боевые корабли, стоявшие у берегов Буга и Ингула. А главное – она жила в традициях всякой коренной семьи славного города Николаева. Ибо граждане его сами созидали военно-морскую историю родины. Накануне того, как Макарову исполнилось пять лет, грянула блистательная победа русского флота под Синодом. Личность адмирала Нахимова сделалась предметом восторга и подражания всех николаевских мальчишек. Отцы николаевских мальчишек радовались синопской победе не меньше (а кое-кто из них и за лафетом стоял в тот день, и лез на ванты под картечью). Только победным радостям не суждено было длиться долго. Вскоре стали приходить дурные вести... Крымская война шла для России неудачно. Англия и Франция ввели свои эскадры в Черное море. Русский парусный флот оказался бессилен против подавляющего преимущества паровых кораблей. Техническому превосходству западноевропейских армий и флотов русские моряки и солдаты могли противопоставить только свою стойкость и готовность к самопожертвованию. Это позволило России оказать достойное сопротивление вооруженным силам Англии, Франции, Турции и Сардинского королевства. Однако поражение отсталой крепостнической монархии было предрешено неумолимым приговором истории. Был осажден Севастополь – твердыня Черноморского флота. Англо-французские корабли обстреливали Одессу и Херсон. На улицах Николаева не рвались бомбы, но несчастная война и здесь принесла печальные свои приметы. Опустел оживленный рейд. Сиротливо жались у причалов несколько парусников с поврежденными мачтами и пробоинами в бортах. В госпиталях стонали раненые. На смену выбывшим из строя шли через Николаев к Перекопу новые и новые колонны солдат и ополченцев. И тогда над тихими палисадниками звенела строевая песня: